Дед Фишка

11

Придя в себя, дед Фишка услышал рядом с собой стоны и тяжёлый, надрывный кашель.

Сколько тут находилось людей и что это были за люди, разглядеть было невозможно — все скрывала тьма.

Дед Фишка нащупал бревенчатую стену амбара и привалился спиной к ней. Всё тело болело, и сознание то вспыхивало на мгновение, то вновь гасло. Так, в полузабытьи, без дум, изредка, лишь моментами, вспоминая, что свершилось, он дождался утра.

Проникший в щели амбара дневной свет несколько рассеял мглу, и, приподняв голову, старик осмотрелся. По всему амбару вповалку лежали люди, сжавшиеся, скорчившиеся — одни от боли, другие от холода.

Некоторые из них лежали тихо, неподвижно, и дед Фишка позавидовал им: для этих было всё кончено. Смерть не пугала теперь старика. И, может быть, потому, что она была не страшнее той короткой жизни, которую ещё предстояло прожить ему.

— Теченин, выходи! — послышался голос, и в открытую дверь амбара хлынули потоки яркого света.

Дед Фишка приоткрыл глаза, но не встал, не зная, точно ли позвали его или это ему показалось.

— Теченин, оглох, что ли? Выходи, говорят тебе!

Теперь сомнений быть не могло — это звали его. Он с трудом поднялся и, превозмогая боль, поплелся за солдатом.

Безусый прапорщик долго кричал на него, требовал назвать число партизан, указать их местонахождение. Дед Фишка молчал, ощущая полнейшее спокойствие. Глазами, полными изумления, он глядел на прапорщика.

«Что он суетится?» — думал старик. Суетливость юнца казалась ему бесцельной и надоедливой.

— Всё равно нам с тобой не столковаться, чего зря кипятишься? — сказал дед Фишка.

Офицер осёкся на полуслове, потом визгливо выругался. Тогда сидевший рядом и всё время молчавший поручик, приподнявшись, через стол достал деда Фишку длинной костлявой рукой. Удар был такой силы, что старик вместе с табуреткой полетел к двери.

После возвращения с допроса дед Фишка разговорился с одним мужиком, лежавшим в амбаре.

Мужик был ещё накануне жестоко избит на допросе. Опухшее, всё в ссадинах и кровоподтёках лицо его отливало мертвенной синевой, только ясные глаза светились горячим, лихорадочным жаром.

Откашливая кровь, мужик рассказал деду Фишке о том, что произошло с людьми, которыми был забит этот холодный амбар.

Группой в восемнадцать человек они шли из далёкого Васильевского посёлка на Юксу, к партизанам. Сёла и деревни обходили, ночи коротали в поле, под открытым небом. До партизан оставались считанные вёрсты. Был среди них один мужик, брат которого жил в Сергеве. Мужик предложил им зайти к брату, вымыться в бане. Промокшие до нитки, продрогшие до костей, они соблазнились. Зашли в Сергево и в ту же ночь были пойманы в бане.

Потом их избили на допросе и бросили в амбар ждать смерти.

Дед Фишка, выслушав это, вздохнул:

— Что ж, земляк, помирать будем. Когда-нибудь и помирать надо. Одна радость: не устоять этим подлецам долго. Я сам от партизан. Силища там, земляк, огромадная.

— Оно бы и неплохо посмотреть, как жизнь пойдёт новая. Ну, знать, не судьба. А помирать, дед, я не боюсь. Только вот скорей бы, болит всё… — Последние слова мужик проговорил со стоном, глаза его, горевшие предсмертным блеском, потухли под тяжёлыми, опухшими веками.

Перед сумерками дверь амбара открылась, и унтер с полосками на погонах крикнул:

— Подымайся, живой и мертвый!

Дед Фишка встал, пошатываясь от боли в груди, и вышел из амбара первым.

Вокруг было много солдат с винтовками, и старик понял, что приближается конец.

Солдаты были хмуры, молчаливы, смотрели исподлобья, и вид у них был жалкий и совсем не победоносный. Дед Фишка оглядел их и, чувствуя, как нарастает в нём злоба, с издёвкой сказал:

— Ну, что приуныли, соколики? Не первый раз людей убивать будете!

Солдаты покосились на него, переглянулись и промолчали. Это ещё больше озлобило деда Фишку:

— Молчите? Тяте с мамкой прописать не забудьте, каким рукомеслом занимаетесь. Пусть, нычить, порадуются, каких деток выходили!

Старика охватило неудержимое желание выговориться, и всю дорогу, от амбара до места расстрела в берёзовом леске, он, не умолкая, громко разговаривал.

Высокий голенастый поручик молча, с безразличным видом шагал в стороне.

Унтер прикладом пытался утихомирить старика, но, в конце концов, плюнул и отступился. А дед Фишка кричал ещё громче, ругался, грозил своим палачам партизанской пулей и предсказывал, что народ проклянёт их навеки.

Только в березнике, когда мужиков вывели на полянку и поставили в ряд, дед Фишка умолк. Взглянув на затухающий закат, разбросавший по небу медные блики, на широкие поля, простирающиеся от горизонта до горизонта, на чернеющую вдали тайгу, дед Фишка закрыл глаза, и сердце его с болью сжалось.

«Матушку собирался лет на десяток пережить, — подумал он, — и вот… Эх, как ждут они теперь меня! Матюша — знать, чуяло его сердце — провожал сам, а смотрел-то как!.. По-христиански умереть думал: дома, на лавке, под божницей. Да где он, дом-то? Агашу с Нюрой выпороли, убивцы… Прощайте, родные! И ты, Максим, и ты, Артём, и ты, Маришка, прощайте!..»

Он открыл глаза, и с длинных ресниц его скатилась крупная, остывшая уже слезинка.

Раздалась команда. Двадцать винтовочных стволов вытянулось по направлению к нестройному ряду мужиков.

Поручик отошёл в сторону, вскинул руку вверх и коротко крикнул:

— Пли!

Дед Фишка почувствовал резкие удары в плечо и в ногу и падение рядом стоящих с ним. На миг он задержался, бессознательно улавливая ухом грохотавшее эхо выстрелов, потом чуть повернулся и, выкидывая руку вперёд, подгибая голову под неё, упал на бок.

В ту же минуту дед Фишка услышал голос поручика:

— Унтер, пристрели вон того, крайнего!

Где-то рядом щёлкнул одиночный выстрел. Больше дед Фишка ничего не слышал.

Когда он очнулся, над ним сияло, звёздное небо и ветер с шумом проносился над безлюдными полями.

Он поднял голову, осмотрелся и на четвереньках пополз через похолодевшие трупы расстрелянных.

В березнике он поднялся и, придерживаясь за ветки, попробовал идти. Сознание, что он движется, наполнило его радостью, и всем своим существом, каждой частичкой своего истерзанного тела он ощутил, как хорошо быть живым. Сухие губы его раскрылись, и на лице появилась скупая улыбка.

Дед Фишка сделал несколько шагов ещё, но голова у него закружилась, ноги подкосились, и он упал на подмёрзшую, каменистую землю.