Жили-были на белом светике Иванушка и дед. После Потопа жизнь помаленьку брала свое, входила в прежнюю колею. Насколько это было возможно, разумеется. Освоившись на новом местожительстве, опять Иванушка и дед на «Ёшкином коне» прежними делами занялись — на рыбалку, по грибы, хозяйство, само собой. Потихоньку перестали скучать по прежним своим лесам и озерам, потому что новые оказались ничем не хуже. Правда, и не сказать, чтобы существенно лучше. Тоже — серединка на половинку.
Само собой, входила в прежнюю колею и жизнь прочего человечества. Где-то, конечно, этот процесс шел быстрее, где-то несколько медленнее, где-то он сопровождался большими негативными эксцессами, где-то меньшими, но в общем и целом, можно так же сказать — серединка на половинку…
А, напомним, до того, как случиться последнему всемирному Потопу, полным ходом наступала на человечество так называемая глобализация. Семимильными, как говорится, шагами перла. И, как всегда в истории бывало, если надвигались большие перемены или, в крайности, возникали новые тенденции, имела эта глобализация как горячих сторонников, так и не менее, а то даже более горячих противников. Но сторонники хотя и не прибегали к средневековым методам, как оппоненты, однако явно теснили их. Явное стратегическое превосходство имели, говоря другими словами.
Потому что на их стороне были все до единой транснациональные корпорации, весь совокупный мировой потребитель, а главное, самые передовые наука, техника и соответствующая им военная мощь. Идеология, правда, у них была не ахти, но это сугубо на наш вкус. Собственно, они-то утверждали даже, что могут замечательно обходиться без всякой идеологии, однако это было, разумеется, для всех очевидное лукавство.
У оппонентов же, кроме идеологии — мощной, хотя тоже далеко не всякого способной воодушевить — да фанатизма, да вековой традиции, да инстинктивной убежденности в том, что глобализация, как таковая, глубоко порочна, а если все же выглядит привлекательно, то это лишь подтверждает ее дьявольскую суть, у оппонентов, можно сказать, не было больше ничего. Ничего наповал впечатляющего. Типа водородной бомбы, например, хотя это уже — исключительная крайность.
Нет, вообще-то имелись еще кое-какие природные ресурсы, ценами на которые можно было оказывать кое-какое давление, но давление это совсем уж не впечатляло, поскольку львиная доля финансовых активов, а часто и контрольные пакеты ресурсодобывающих отраслей были в распоряжении сторонников и, можно сказать, даже инициаторов глобализации…
А потом растаяла Антарктида. И остаткам человечества пришлось сосредоточиться на остатках суши. И пришлось довольно сильно перемешаться. И показалось, что вопрос о глобализации решила сама природа. Или — Господь Бог. И глобалисты торжествовали победу, антиглобалисты же, криво улыбались, вяло пожимали протянутую руку великодушного победителя, признавали свою историческую неправоту. Но, разумеется, скрепя сердце. Потому что сердце никак не хотело успокаиваться. Потому что глобальный мир, как ни крути, далеко не для всех оказался одинаково комфортным и уютным. Оно, сердце, то и дело кровью обливалось, когда приходилось молча мириться с разными несправедливостями и просто безобразиями. Человек-то ведь, как таковой, вообще-то, куда более крепкий орешек, нежели хочется думать всевозможным реформаторам да мечтателям у власти.
А потом…
Как-то вечером сели Иванушка с дедом посмотреть по телевизору свою любимую познавательную программу «Discovery», которую опять стали показывать, причем не только старые серии повторять, но и новые крутить. Правда, теперь ощущения от просмотра были несколько иные. Если раньше зрелище неизменно будило дикий восторг и неуемный зуд немедленно сняться с насиженного места да рвануть куда подальше, то теперь эти же серии настраивали на малоподвижный, элегический, а, может, правильней сказать, ностальгический лад. Потому что многого из того, что некогда воспаляло лютую зависть к счастливчикам, родившимся в самых благословенных местах планеты, теперь не существовало. И уже никогда не будет существовать. Как и несчастных тех счастливчиков…
И в тот вечер показали серию хоть не новую, но такую, которую Иванушка и дед раньше, по-видимому, нечаянно пропустили. Она была не про экзотические страны, а про нашу планету вообще. В целом. Вернее, о глобальных проблемах, которые могут возникнуть в отдаленном, а то и самом ближайшем будущем. И в этой серии показывали не только всемирно известных ученых да специалистов в областях, но и виртуальные картинки всяких жутких катастроф, случавшихся либо в далеком прошлом, либо даже на других планетах, в частности Венере и Марсе. Катастроф, которые с разной долей вероятности грядут опять и здесь.
И эта старая серия смотрелась теперь, после уже одной случившейся катастрофы, пожалуй, на порядок убедительней, нежели раньше. И даже дело шло к тому, чтобы «Discovery» повсеместно запретить. Даже для семейного просмотра. Чтобы, значит, не возжигать упаднические настроения в обществе и не создавать почву для всевозможных спекуляций да инсинуаций. И хотя требования различных групп общественности запретить показывать по телевидению то одно, то другое звучат, наверное, с того дня, когда само телевидение только появилось и еще ничего всерьез не запрещено, теперь все обстояло по-другому. Гораздо серьезней. Что и понятно…
Фильм рассказывал о предполагаемых последствиях таяния антарктических льдов, а последствия уже были налицо. И телезрители явственно видели, что ученые действительно многое могут. В смысле, апокалипсических прогнозов. Насчет Антарктиды им удалось стопроцентно. Следовательно, можно доверять и в остальном. Хочется того или нет.
После Антарктиды речь пошла о земной оси. Которая, оказывается, с некоторых пор начала менять угол наклона. Не меняла, не меняла — и вдруг начала. Впрочем, оговорились, будто есть сведения о том, что Земля, вообще-то, всегда имела «наклонность менять наклон». (Вряд ли довольно удачный каламбур имел у телезрителей тот успех, на который мог рассчитывать при иных обстоятельствах.) Что Земля периодически — раз в несколько десятков тысяч лет — любит менять местами свои полюса. И ничего с ней как с космическим телом при этом страшного не случается. Чего, однако, не скажешь об обитателях. Потому что, к примеру, на Венере, которая в данный период времени пребывает в «лежачем положении», вообще никаких обитателей нет и не может быть. Скорей уж они были бы на Марсе, но и там, как известно, — никого. Разве что микроорганизм какой-нибудь завалященький со временем отыщется…
Закончился познавательный фильм — пошла попса, которая к тому времени заполонила эфир еще больше, так что всему прочему остались совсем жалкие крохи, но ропот из-за этого оголтелого засилья теперь почти не пробивался из того слоя, где рождался. Поскольку теперь уже не отдельные откровенные до цинизма деятели не стеснялись прилюдно именовать попсу и вообще телевидение «большой соской для народа», но также видные общественные деятели все чаще высказывали мнение, выдавая его, по обыкновению, за свое, выстраданное, что попса, как бы она ни раздражала кое-кого — есть важнейшее терапевтические и профилактическое средство от любых социальных расстройств, не исключая массового апокалипсического уныния.
Но ни Иванушка, ни дед не выключили ящик, как обычно делали, чтоб не слушать эти глупость да пошлость, а погрузились разом в глубокие невеселые раздумья, которым ни «ты целуй меня везде…», ни даже сам «есаул, есаул, где ты бросил коня…» не могли помешать.
— Наконец Иванушка, как более молодой, первым из раздумий вынырнул.
— Дед, а почему и впрямь все — так?
— Ты — про полюса? — не сразу ответил дед, поскольку с внуком немножко не совпал.
— И про них, и вообще. Мы, то есть все, кто сейчас на Земле обитает, что ли, у Бога теленка украли? Почему вот этому всему надо случиться именно теперь? С нас ведь, вообще-то, хватит и Антарктиды. Предыдущим поколениям большие войны достались. Тоже — прилично. И справедливее было что-то оставить на потом. А?
— Я думаю, и «на потом» хватит. Если будет это «потом». Там ведь не только про полюса говорили, но и про астероиды, кометы, «черные дыры», солнце, наконец. Да и, кроме этого всего, может что-то возникнуть «потом». Уж настолько редка во вселенной жизнь. Настолько уязвима, что ее вроде как и быть не должно.
— Оно конечно. Но я, дед, так философски, как ты — не могу. Я ж молодой еще, мне еще много чего охота. А тебе, должно быть, уже охота только — посмотреть.
— Зря ты, Иванушка. Мне охота, чтоб ты жил долго и счастливо. И все другие — тоже. А насчет посмотреть… Так это — если ничего другого не останется…
— Извини, дед. Я знаю. Я просто — от досады.
— Я так и понял…
Выключили телевизор. Помолчали еще…
— Дед, а как ты думаешь, что с полюсами-то?
— Они, в телевизоре — специалисты. Светила. А я — кто? Я — дед. И все.
— Специалисты запросто могут честно заблуждаться. Им, знаешь ведь, трудно отказаться от убеждений всей жизни. От убеждений, которыми они кормились и кормятся. А мы-то, дед, свободны! Почти — от всего. Сам же говорил!
— Господи, сколько ж я тебе наговорил… Верно сказано: «Язык мой…»
— Хочешь — задний ход?
— Куда там. Да и — толку? Замусорил я тебе мозги, внучек… Этот мусор может изрядно подгадить тебе в жизни. Но по-другому — не мог…
— Да ладно тебе! Ты прожил, не делая никому большого зла, и я проживу так. Меня это устраивает. Только вот — полюса…
— Сказано же, никто не знает природы земного магнетизма. Гипотезы есть, а более-менее убедительной теории — увы… Я тоже гипотезу имею. Но кто меня станет слушать, когда ученым-то вот-вот рты заткнут? Когда кругом — попса. И правители, по сути своей, попса.
— И что за гипотеза, дед? Физическая или химическая?
— Куда уж нам! Против физиков-химиков. Моя гипотеза совершенно экзотическая. Экстравагантная. Антропоморфная. Вот только это последнее слово произнеси — и все. Сочтут полным идиотом, каких немало среди обивающих пороги научных учреждений.
— Скажи мне-то. Я ведь, знаешь, не из болтливых. И смеяться не буду. Или вместе с тобой посмеемся и ляжем спать. И гори оно все…
— Куда от тебя денешься… В общем, я обратил внимание на то, что наклон оси стал изменяться сразу после Антарктиды. Первая мысль была, как и у академиков-профессоров, — всему виной вода. Но, как ты сам слышал, вода ничего не объясняет. Тем более что разлилась она по планете вполне равномерно. Тогда я стал думать, что еще изменилось тогда? И додумался: люди перемешались. Маленькие такие, ничтожные людишки. А если даже — великие, то все равно ничтожные в физическом смысле. В смысле, количества вещества. Однако…
— Говори, говори, говори!..
— Ты, Иванушка, только меня «за бороду не дергай». Я ведь не Бог, да и ты не Иов.
— Это ты о чем?
— Да так. Совсем другая тема. Потом как-нибудь… Однако до Антарктиды были у человечества «полюса». И об этом много политики говорили. Особенно наши. Особенно так называемые державники. Мол, плохо, что мир стал однополярный. Америка все и всех подмяла. Но это являлось тогда преувеличением, потому что миру было еще очень далеко до полной, до настоящей однополярности. В нем оставалось, согласно моей гипотезе, четыре полюса. Или пять. Один — мощный, остальные, видимо, послабее, но действующие совместно, хотя и несогласованно, против того, мощного. И это, как ни дико звучит, обуславливало земной магнетизм. Хотя, честно говоря, совершенно не представляю — каким образом. А теперь, когда перемешались люди, нации, когда небывало разобщены с соплеменниками и единоверцами не только иудеи и христиане, но также буддисты и мусульмане, полюсов нет. Только наблюдается слабый, неосознанный, хаотичный, как «броуновское движение», процесс возрождения полюсов. Но процесс этот идет слишком медленно. Трагически медленно. И очень велики силы сопротивления…
— А в прошлом?! — подал голос Иванушка, который явно проникся дедовым бредом — до чего ж смышленый ребенок, и до чего, верно, замусорил ему мозги дед из наилучших побуждений…
— Насчет прошлого и у меня большие сомнения… Но — что мы знаем о прошлом-то? Да мы о недавнем-то прошлом имеем лишь большой ассортимент вранья! Для развращенного изобилием потребителя. А о доисторическом? Ничего существенного. И не узнаем никогда. О чем ты, как бывший палеонтолог и бывший археолог, знаешь лучше меня.
— Да перестань ты, дед…
— Шутка же!
— Шутка патологоанатома…
— По-моему — совершенно безобидная. Однако плоховато ты мое чувство юмора перенимаешь. Но кого оставлю это сокровище?
— Я еще маленький. Еще перейму.
— Будем надеяться.
— Значит, дед, ты считаешь, что в доисторические времена мир был многополярным? А когда — переставал — менялись полюса?
— Ну.
— И, значит, дед, если бы даже Антарктида не растаяла, глобалисты все равно привели бы дело к изменению наклона оси, сами того не желая?
— Если гипотеза верна — да. Хотя вряд ли у них бы вышло без Антарктиды.
— И если гипотеза верна, нужно срочно снова объединять народы и отделять их друг от дружки?
— В самую точку!
— А как?
— Да никак. Потому что никому такое не под силу. Опять же потому, что все разобщены катастрофическим соединением.
— Но надо делать хотя бы то, что мы можем делать.
— Пойти к ученым? Так они давным-давно даже изобретателей вечного двигателя на порог не пускают. А раньше еще от доказательства «Теоремы Ферма» — как черт от ладана… Пока один все же не прорвался…
— Вот видишь!
— Так он — к ученым. Все ж — не последние люди. А попробовал бы к политикам…
— А политики — последние?
— Распоследние, Иванушка!
— Зато теперь есть Интернет. Который ты все собираешься освоить, да никак не соберешься. И я завтра же попрошу маму вывесить…
— Попроси. Только это — как бутылку в море. Даже еще безнадежней.
— А вот поглядим!
— Поглядим. Только я никак не могу Антарктик-Сити забыть. Особенно Лизу. У нас тогда было больше шансов докричаться до них. Но мы не докричались.
— Они не представляли весь ужас.
— Это — так. А уцелевшие тогда — теперь представляют. Что хоть как-то обнадеживает…
И мама — вывесила…
И мир — услышал. То есть, конечно, не просто было, и очень даже не просто, но после недельной примерно раскачки человечества и всевозможных дебатов ученых, а также высокопоставленных политических персон дело помаленьку пошло. Началось с манифестаций граждан по всему миру, становящихся день ото дня многолюднее и решительней, политики, самые ушлые, смекнув, как обычно, возглавили перспективные народные движения, отбросив к чертям собачьим свою насквозь фальшивую политкорректность, без крови, разумеется, не обошлось, да много без чего не обошлось.
— No Pasaran! (а это, если кто не знает, вовсе даже не по-английски) — скандировали исступленно многотысячные людские стада, маршируя с одинаковой решимостью как по городам, так и по сельской местности, расшугивая последних зазевавшихся глобалистов, будто крыс.
Однако не только предупреждение, поступившее неизвестно от кого, так всколыхнуло народные массы, а еще и глобализация — такая самодовольная и сытая, пышно празднующая и празднующая свою, как ей казалось, блистательную победу, когда абсолютное большинство людей никак, хотя бы в душе, не может и не хочет примириться с этой грандиозной обезличкой всего на свете, мучается и страдает в окружении совершенно чужих и чуждых лиц, обычаев и морально-нравственных стандартов — достала, допекла всех!
Кроме того, перемешанным самым вульгарным образом человеческим атомам ничто не было по-настоящему дорого в местах, куда забросил их злой рок. И они с легкостью соглашались переместиться еще куда-нибудь, но чтобы уж там все вокруг были свои и была перспектива, хотя бы отдаленная, назвать однажды это место Родиной…
Так слаженно человечество еще не действовало никогда. Хотя, конечно, понимало, что жуткие конфликты из-за того, что кому-то досталась земля более плодородная и более богатые недра, а кому-то — наоборот, в будущем неизбежны. И многое другое понимало. Но пока задумываться об этом не хотело. Будет еще время. Если будет.
И мир стал многополярным. Хотя при этом все равно везде сохранилось определенное количество чужаков. Всякие же могут быть у людей обстоятельства. И никто за этими чужаками не думал охотиться, как недавно — за глобалистами, потому что все прекрасно понимали: совсем-то без чужих тоже нельзя! Они, наоборот, необходимы, чтобы бодрить коренное население и вносить свежую струю.
И сразу было отмечено чуткими приборами, что угол наклона оси меняться перестал. А потом и пополз в обратную сторону. Медленно, однако — пополз.
Кроме того, евреи наконец-то обрели территорию, на которую никаких исторических притязаний ни у кого не могло быть. В Антарктиде. Там, правда, ничего пока не росло, но зато был очень теплый климат и практически нетронутые недра, так что в скором времени получился истинный Эдем. А палестинцев разместили на другом конце планеты. И еще некоторые народы, давно требовавшие суверенитета, получили по куску нового континента.
И, в конце концов, благодарное человечество воздало дань заслуженного уважения в первую очередь Иванушке, потому что его имя попало в Интернет, а во вторую — и деду, воспитавшему юного гения. Они на всех памятниках так вдвоем и были. Дед — сидячий, а Иванушка — подле него. Стоя и одну руку на плечо возложив, а другую — воздев. В общем, как Минин и Пожарский. Да еще Иванушку сделали своим почетным членом почти все научные академии мира. И мантии прислали. Да еще одна конфессия причислила к лику святых. А другие не успели. Могли бы и — позже? Да нет, знать, не могли. Знать, не положено.
Однако свой привычный образ жизни нашим героям и после всего этого удалось сохранить. Как и все прочее. Потому что им, находящимся на своей исторической и какой угодно Родине, даже менять местожительство не пришлось.