Дела святые

Обеты молчания

Кто-то скоро умрет. Я это понял, как только увидел этого человека. Я знал его только по имени, как и все, но еще раньше, чем имя это прозвучало, ко мне пришло понимание, что средневековая фигура, застывшая в дверном проеме, — это и есть Натан Негропонте. Одно только упоминание о нем внушало ужас. Негропонте убил человек шестьдесят, не меньше. И все-таки этот убийца из тени (как его называют) не выносит вида крови. Он никогда не применяет оружия и не пачкает в крови свои руки. Он вообще не пользуется руками для убийства, говорят, что он никогда не прикасался к людям, которых убивая. Никому не известно, как убивает Натан Негропонте, однако достаточно назвать ему имя жертвы — и этот человек погибнет. Негропонте — убийца-иллюзионист, маг, не вступающий со своими жертвами в прямой контакт, подобно цирковому фокуснику, который перемещает игральную карту в карман зрителя, даже к нему не приближаясь. Однако же покойники, которых заказывали самому изощренному убийце в Санта-Мария-де-лос-Буэнос-Айрес, — это вовсе не иллюзия: трудно сказать, как он это делает, но очень легко удостовериться, что люди действительно погибают. Таково его ремесло, и наниматели Негропонте не должны задавать вопросов: ему нужно узнать только имя жертвы.

Натан Негропонте прошел мимо меня, не удостоив даже взглядом. Губернатор приказал, чтобы принесли вина и чтобы потом все вышли из кабинета, оставив их наедине. Меня это, разумеется, не касается. Вот они сидят друг напротив друга. Пьют молча, смотрят изучающе. Обменялись банальными фразами. Снимая плащ, посетитель смотрит на меня — так что мурашки бегут по спине — и взглядом вопрошает губернатора, почему я здесь.

— Не беспокойтесь, — Губернатор тычет в мою сторону пером, которое лежало на его столе рядом с бумагами. — Он глух как пробка и немножко не в своем уме.

Ответ, по-видимому, удовлетворяет посетителя. Теперь они приступают к деловому разговору.

Я глухонемой. По крайней мере, с тех пор, как меня определили в услужение губернатору, таковым я должен казаться. И действительно, мой хозяин полностью убежден, что я и пушечного выстрела не услышу. Вот уже четырнадцать месяцев я не произносил ни слова, а если бы даже и захотел, не смог бы заговорить и теперь. Возможно, по причине природной моей молчаливости и не самого великого ума мой команданте решил, что меня лучше всего будет направить в самое логовище врага, в дом к губернатору. Непростым делом оказалось убедить всех в моей глухоте, однако я выдержал немало испытаний, приняв на себя уйму обетов молчания. Сам губернатор взял на себя труд приставить барабан револьвера к моей голове и произвести выстрел — я даже не моргнул. Он же самолично затушил свою сигару о мои яйца — я не издал ни единого стона. А потом, убоявшись, что мне вдруг случится разговаривать во сне, я на всякий случай клещами выдрал себе язык. Вот уже четырнадцать месяцев моя работа — служить ушами своего команданте в самом обиталище его врага. Я подслушивал информацию про самые ужасные заговоры и письменно или же — ввиду срочности дела — знаками и жестами уведомлял своего команданте о планах противника. Такова моя работа. И я скорее умру, нежели соглашусь на предательство.

Теперь мне следует находиться поближе к губернаторскому столу и слушать. Они говорят о предателе и о покойнике. Переходят на шепот. Мне становится сложно различать их речь. Я постепенно подхожу ближе, фланелевой тряпочкой протирая корешки книг обширной библиотеки за спиной у губернатора. С этого места я различаю их слова абсолютно четко. Кровь стынет у меня в жилах: человек, которого следует умертвить, — это мой команданте. Кто-то из наших, по-видимому, его предал и сегодня ночью собирается раскрыть место, где он скрывается. Но губернатор все же не доверяет злодею и просит уточнить сведения. Из окна доносится возбужденный шум: кажется, на площади устроили потасовку, обыкновенное дело между рыночными торговцами. Все орут, и, какого черта, мне не удалось расслышать имя предателя. Если я подойду еще ближе, возникнут подозрения. Постепенно на площади воцарились спокойствие и тишина. Я должен узнать, когда и как эти люди собираются исполнить задуманное. Они завели речь о происшествии на площади. Натан Негропонте говорит, что эти дикари в конце концов сами себя поубивают; так он сказал, и губернатор откликнулся на его слова коротким смешком. Но вот они снова заговорили по делу, и, Боже мой, как же мне хочется узнать подробности! Губернатор предлагает своему гостю сигару. Теперь они курят, разглядывая доминиканскую коробочку, они обсуждают достоинства табака. Ну, полно болтать о пустяках, давайте к делу. Итак. Это случится завтра, на рассвете. Слишком мало времени! Как же мне предупредить команданте? Мне нужно выйти из дома прямо сейчас и скакать всю ночь, но даже в этом случае кто поручится, что я успею раньше, чем произойдет убийство? Негропонте говорит: все уже предрешено, сам предатель и станет убийцей. Ну конечно! Это кто-то из людей, которым мой команданте доверяет, он может без помех пробраться в наш тайный лагерь. Я должен выяснить, в чем состоит их план. Под окнами проезжает повозка с фруктами, и из-за стука копыт и выкриков продавца мне ничего не слышно. Они снова произнесли имя изменника, и я снова его не расслышал. До меня донеслась только часть зловещей фразы, произнесенной наемным убийцей: «…Я только получаю деньги и никогда никому не плачу». Не знаю, что он имел в виду, но, кажется, это было и неважно. Мне нужно поторопиться.

Вот что я выудил из расслышанных мною фраз. Порядок действий будет таким: изменник проникнет в расположение наших, бросится к палатке нашего команданте и сообщит, что у него срочное донесение, которое он должен передать с глазу на глаз. Его все знают, и, поскольку он пользуется всеобщим доверием, предатель беспрепятственно останется в палатке и дождется команданте. Команданте должен вернуться с рассветом, изменник скажет, что отдохнет в ожидании на койке начальника, как делал уже не раз, поскольку долгое путешествие его утомило. Когда команданте войдет в палатку, злодей тотчас вскочит со своего ложа и, застав начальника врасплох, накинется на него с кинжалом. Вот как все должно произойти.

Мне нужно тотчас же ехать туда. Я не могу терять ни минуты. Пользуясь своим званием сумасшедшего, я бегу к дверям кабинета. Натан Негропонте в изумлении вскакивает и молниеносно подносит руку к своему поясу. Но губернатор убеждает его не придавать значения этому происшествию — известно ведь, что помимо глухоты я страдаю лунатизмом; я бегу прочь по коридору, случайно сбивая с ног чернокожую повариху, которая посылает мне вслед проклятия на своем африканском наречии. И вот наконец-то я в конюшне. Запрыгиваю на англо-арабского скакуна губернатора и несусь что есть духу.

Кто же окажется изменником? Мало кому известно расположение лагеря, в котором скрывается команданте. И все-таки — кто? Сейчас это не имеет значения. Важно добраться как можно скорее. Если этот конь выдержит бешеную скачку, я успею еще до зари.

Я скакал всю ночь. Над чащей леса, где скрывается лагерь, уже брюзжит рассвет. Эта красноватая полоска начинает шириться — как будто предвестие беды. Я был уже почти на месте, когда над араукариями показалось солнце. Убийца, наверное, уже проник в палатку. Мне нужно добраться раньше, чем появится команданте. В конце концов я вижу часового перед нашим лагерем. Пароль и отзыв необязательны — ведь здесь меня все знают. Я влетаю в лагерь, точно стрела. Вот и палатка, и там внутри, затаившись, притворяясь уснувшим, должен находиться изменник. Мне нужно действовать быстро, прежде чем он выхватит из ножен свой предательский кинжал. Я спрыгиваю па скаку и на той же скорости вбегаю в палатку с кинжалом в руке. «Мерзкий ублюдок, предатель!» — кричу я, навалившись на человека, который притворяется спящим на постели моего командира. Своим первым яростным ударом пронзаю ему сердце, и тогда, словно дурное предчувствие, в голове моей звучит хриплый голос моего невероятного хозяина: «…Я только получаю деньги и никогда никому не плачу». Я вытаскиваю окровавленное лезвие и наношу новый удар. И снова в моей памяти возникают слова Натана Негропонте: «Эти дикари в конце концов сами себя поубивают». Только теперь решаюсь открыть лицо уже бездыханного, зарезанного мною человека. Но посмотреть все еще не осмеливаюсь. Теперь в моей помутившейся голове звучит хохот убийцы, который никогда не прикасался к своим жертвам и никогда не пачкал руки их кровью. А вот мои руки уже обагрены. Я смотрю на лицо покойника, лежащего подо мной, — наконец-то я узнал, кто тот предатель, который только что зарезал моего команданте.

Буэнос-Айрес, бар «Академия», 1983 год