Дело не в тебе, дело во мне

Я начинаю думать, что, быть может, Крисси и Марк слишком остро среагировали.

Затем я добираюсь до своей улицы.

Мои ноги замирают, когда я вижу, что минимум три фургона новостей припаркованы перед моим подъездом. Репортёры готовятся, операторы кружат, а люди с большими камерами расставляют своё оборудование, поскольку они, несомненно, готовятся к утреннему выпуску новостей.

Обо мне.

Если, конечно, миссис Хендриксон из 1С в итоге не заставила их написать статью об её коте Биглоу, который, как она клянётся, может предсказывать местные погодные условия. Но почему-то я сомневаюсь, что заварушка именно из-за этого.

— Чёрт возьми, — шепчу я себе под нос, на мгновение задумавшись, а потом понимаю, что однозначно не смогу пройти через парадные двери, не подлив горючего и в без того горячую историю.

Вздохнув, я сворачиваю на боковую улицу и огибаю квартал, молясь, чтобы ни у кого из репортёров не хватило ума разбить лагерь у входа в переулок.

Я исполняю небольшой импровизированный счастливый танец на улице, когда заворачиваю за угол и вижу, что с этой стороны мой путь в здание свободен. Бросившись к задней двери, я набираю код и проскальзываю в задний коридор. Дверь со щелчком закрывается за мной, закрывая всю сводящую с ума помпезность и папарацци, которые, кажется, непрерывно сопровождают Чейза Крофта, который, несмотря на сказочные навыки поцелуев, является довольно большим придурком, раз взвалил на меня всё это без предупреждения. Думаю, теперь у меня есть ответ на вопрос, почему он извинился за то, что поцеловал меня прошлой ночью.

Я глубоко, скептически вздыхаю, прислоняясь к двери.

Мне только что пришлось прокрасться в чёртову квартиру, как будто мне снова шестнадцать, а мама спит наверху. Правда, на этот раз мне не пришлось карабкаться по шпалере, но всё равно это чертовски раздражает. Я не задаться мыслью, а вдруг это — уклонение от операторов и ныряние по переулкам, чтобы просто добраться домой — новая норма… Похоже, мне всё же придётся переехать к пруду в глуши.

Или, может быть, на Таити.

Я всегда мечтала побывать на Таити, хотя, если бы кто-нибудь дал мне миллион долларов, чтобы я указала его на карте, я бы не стала ни на цент богаче.

По херу.

Дело в том, что поцелуй прошлой ночью был чертовски потрясающим.

Но последствия в значительной степени отстой.

* * *

Я никогда не хотела быть знаменитой.

И никогда уж точно не хотела быть какой-либо, нежели скучной, изолированной, замкнутой Джеммы, наедине со своими картинами маслом, несколькими близкими друзьями и почти смертельной привычкой к кофеину.

По большей части я довольна жизнью.

Ладно, я признаю, что последние несколько месяцев встреч с Ральфом не были особенно яркими, но до тех пор я была чертовски довольна. Отличные друзья, солидная работа, квартира с контролем за арендой…

Я (в основном) живу мечтой.

Поскольку моё собственное искусство не оплачивает счета, я работаю полный рабочий день в галерее в центре города под названием "Пойнт-де-Фюите", которая продаёт чрезвычайно дорогое современное французское искусство авангардным предпринимателям, покровителям, — да, в обоих смыслах этого слова, — светским львам и богатым бизнесменам, которые всегда ищут следующего Моне или Ренуара.

Конечно, я предпочла бы жить исключительно за счёт прибыли от моих собственных картин, но пока этого не произойдёт, пока я действительно не наберусь смелости показать своё искусство людям, которые не являются Крисси, Шелби или моей матерью, я буду довольствоваться тем, что пять дней в неделю посредничаю в работе других художников. Эстель, владелица галереи, властна и немного одержима бумажной работой, но она не самый худший босс, который у меня когда-либо был (я слежу за тобой, супервайзер Талия из той кофейни на Ньюбери), и она довольно хорошо понимает большинство вещей.

Кроме личных дней.

Видите ли, она на самом деле не признаёт их, если только они не запланированы за два месяца до. Поэтому, когда я позвонила в галерею сегодня утром, надеясь, что она сжалится надо мной и даст мне день, или неделю, отдыха, чтобы спрятаться под одеялом до тех пор, пока: первое — СМИ заскучают и уходят домой, или второе — у меня кончится еда в кладовке, она сказала "нет".

Ну, и в ответ она сказала: "Ни за что! Точно нет".

В любом случае, именно поэтому я здесь, в "Пойнт-де-Фюите", молюсь, чтобы никто из репортёров, разбивших лагерь возле моей квартиры, не заметил, как я выскользнула через заднюю дверь, и не последовал за мной сюда. Хотя, полагаю, это только вопрос времени, когда они выяснят, где я работаю. Я могу только надеяться, что всё это закончится до того, как они начнут копаться слишком глубоко в моём прошлом.

Эстель решительно чёрствая.

— Мир не останавливается ни для кого, дорогая, даже для миллиардеров.

Её лицо, слегка изборожденное морщинами от многолетнего смеха и солнечного света, морщится в усмешке.

— О, боже, Эстель, только не ты, — стону я. — Ты видела видео?

— Вся планета видела это видео, дорогая, — говорит она, весело кудахча.

Она приглаживает рукой свои седеющие волосы, зачёсанные назад в элегантном стиле, который она носит каждый день с тех пор, как я встретила её два года назад, затем хлопает в ладоши три раза подряд.

— Теперь у нас есть специальный запрос от нового, высокопоставленного клиента. По-видимому, семейный бизнес перешёл из рук в руки, и теперь переделываются офисы с помощью совершенно нового набора произведений искусства, мебели, красок и бог знает чего ещё.

Я поднимаю брови, удивляясь, как это может касаться меня.

— Сегодня днём ты отнесёшь в офис портфолио и покажешь дизайнеру интерьера несколько изображений, которые могут дополнить их обновленное пространство.

Эстель идёт за стеклянный прилавок, её голубая юбка длиной до пола струится за ней с каждым грациозным шагом. Она достаёт одну из наших книг-портфолио, в которой содержатся полноцветные изображения работ всех наших художников. Обычно мы используем их только для справки, когда заказываем новую серию для показа в галерее, но сейчас Эстель с многозначительным видом передаёт мне папку.

— Надеюсь, им понравится то, что они увидят, Джемма.

Я очень хорошо знаю, что она на самом деле имеет в виду, если им не понравится то, что они увидят, ты по уши в дерьме, Джемма.

У меня перехватывает дыхание.

— Но, Эстель, мы же никогда не делаем личные визиты. Я думала о том, что вся фишка нашей философии в том, чтобы привлечь клиентов к искусству, а не другим путем. Я не могу поверить, что кто-то, кто покупает искусство, не замечает его в человеке… — я умолкаю и задумываюсь на мгновение, пытаясь вспомнить её слова, и заставляю свой голос ужасно имитировать её собственный: — глупые как пробка.

Она качает головой из-за моего плохого произношения, но выражение её лица становится задумчивым, когда она переводит взгляд с портфолио на моё лицо.

— Моя дорогая… — она от души смеётся, её глаза теплеют. — Если кто-то хочет потратить почти миллион долларов на покупку целой серии наших картин… к чёрту философию. Я, что, дура, противиться этому.

Я покорно смотрю на портфолио.

— Отлично. Я пойду. Но если меня будут преследовать миллионы репортёров по дороге туда, брошусь в пробку, чтобы избежать их, и в конечном итоге умру… — я тяжело вздыхаю. — Ты пожалеешь.

— И почему французов обвиняют в том, что они более мелодраматичны, чем вы, американцы, — она издаёт звук "тс". — Но ты права, я буду сожалеть.

Я начинаю улыбаться.

— Правда?

— Конечно. Ты знаешь, сколько времени ушло на твоё обучение?

Она приподнимает одну бровь, её губы подёргиваются от удовольствия.

— И я только что потратила кучу денег на твою новую форму. У новой девушки могут быть совершенно другие размеры…

— Ха! Истеричка, — ворчу я, дёргая подол платья, хватая папку с прилавка и топая прочь, чтобы найти свой подходящий блейзер.

Звонкий смех Эстель гонит меня в заднюю комнату.

* * *

Пока я иду по городу, молясь, чтобы меня никто не узнал, я изо всех сил стараюсь выбросить из головы все мысли о Чейзе. Тот факт, что я, кажется, не могу избавиться от него, более чем немного раздражает, потому что, как бы самонадеянно это ни звучало, такого со мной никогда раньше не случалось. Я никогда не испытывала такого покалывания во всём теле, дискомфорта в животе, тошноты в горле, мурашек по коже, и уж точно не из-за кого-то, кто ясно дал понять, что не хочет быть со мной, даже в голом, библейском смысле этого слова.

Мне бы ничего так не хотелось, как списать нервные бабочки в животе на безумие прессы и стресс от вчерашнего разрыва, но я не могу. Правда в том, что отказ Чейза беспокоил меня. Беспокоит меня до сих пор.

Больше, чем мне хотелось бы признать.

Я знаю, что в этом нет никакого смысла. Точно так же, как и знаю, что четыре раунда из двух правд и одной лжи, два затяжных поцелуя и несколько сексуально заряженных взглядов не создают отношения. Не то чтобы я вообще хотела быть в отношениях с кем-то, особенно если его имя рифмуется с унижением.

К сожалению, повторять это себе снова и снова, пока я еду по Оранжевой Линии — это не то же самое, что верить в это. Через двадцать минут, когда я почти добралась до места назначения и всё ещё не могу выбросить его из головы, я готова разбить лицо о стеклянное окно поезда, если это означает положить конец пыткам собственными мыслями.

Я не та девушка, которая одержима парнем, которого едва знает, которая не может перестать фантазировать о потенциале незнакомца. Я даже не узнаю эту девушку.

Я никогда не верила в идеальную жизнь "долго и счастливо". Никогда не слушала десятки людей, которые запихивали мне в глотку сказки с тех пор, как я была маленькой девочкой, по одному диснеевскому фильму за раз.

Когда-нибудь придёт твой принц, и ты уедешь в закат.…

Да, да, да.

Насколько я понимаю, все рассказывают эту историю неправильно. Возьмём, к примеру, Золушку. Она никогда не просила Принца, не говоря уже о том, чтобы ждать его. Чёрт, всё, чего она когда-либо хотела — это ночь без работы и красивое платье, в котором можно было бы покрутиться несколько часов. Мне никогда не приходило в голову, что я должна сидеть и тосковать по какому-то мифическому Прекрасному Принцу, который оторвёт свою задницу и спасёт меня. Если таков великий план игры, я могу прождать вечно. Ну, серьёзно, если он, хоть немного похож на остальную часть мужского населения, Принц, вероятно, застрянет где-то в пробке или заблудится по пути, при этом он слишком упрям, чтобы спросить дорогу.

Дело в том, что я всегда знала, что в моём будущем не будет феи-крёстной. Ни принцев, ни идеальных сказочных концовок. Что ещё больше расстраивает, когда, к моему великому ужасу, в моём сознании начинают возникать образы меня самой в платье с высокой талией, расчесывающей свои двадцатиметровые локоны идеальных волос и поющей своим друзьям-птицам. Потому что в этих галлюцинациях партитура набухает до крещендо, и внезапно к моей башне мчится мужчина на лошади, одетый в эти странно-сексапильные леггинсы, и он выглядит подозрительно знакомым, с копной светлых волос и зелёными глазами, такими глубокими, что в них можно плавать.

Чёрт возьми.

Я в полном дерьме.

* * *

— Прямо сюда.

Анита, суровая секретарша в юбке-карандаше и туфлях-лодочках, резко жестикулирует мне, а затем выходит из вестибюля и направляется по широкому коридору налево. Я взглядом сканирую пространство, следуя за ней и радуясь, что мне не пришлось ждать больше минуты или около того в приёмной, в которой на данный момент нет ни одного предмета мебели. До этого момента я неуверенно топталась на пороге лифта на 29-м этаже, чувствуя себя неловко, как девочка-скаут, продающая печенье капризному соседу.

Очевидно, что офисы находятся на стадии огромного ремонта, устаревшие цвета, ткани и мебель были вытеснены в пользу чистых линий, современных штрихов и со вкусом подобранной, а не безвкусной цветовой гаммы.

Стены голые, но наполовину выкрашены свежим слоем тёплой краски цвета слоновой кости. Когда мы идём по коридору, проходя мимо пустых помещений по обе стороны, я вижу, что маляры ещё не закончили заменять глубокий, унылый зелёный цвет, который ранее покрывал каждый дюйм офиса. Я вздрагиваю, когда замечаю яркий изумрудный ковёр, растянутый от стены до стены по полу.

Полагаю, это правда — деньги, в самом деле, не могут купить вкус, потому что тот, кто проектировал первоначальный офис, имел ужасный вкус, несмотря на то, что смог позволить себе арендовать второй по высоте этаж в этом возвышающемся небоскрёбе финансового района с видом на Бостонскую гавань и Атлантику. Пространство, подобное этому, с таким видом, не нуждается в смелых цветах или тяжелой мебели, оно должно быть лёгким, воздушным, парящим среди облаков.

Я испытываю мгновенную признательность к новому дизайнеру, который чётко осознает этот факт, коль уж тёплые белые цвета, заменяющие старые стены в стиле страны Оз, являются каким-либо признаком. Это ощущение только усиливается, когда я легко переступаю через обрывки разорванного зелёного ковра, разбросанного по коридору, и мельком вижу красивый, хотя и незаконченный, деревянный пол, который обнаружили реставраторы.

Даже так уже стало гораздо лучше.

Анита ведёт меня в конец коридора и останавливается перед огромными дверьми во французском стиле, выполненными из красивого непрозрачного стекла. Я выжидающе смотрю на неё, но она ничего не говорит.

— Дизайнер там? — наконец спрашиваю я, крепче прижимая портфолио к груди.

Не говоря ни слова, Анита кивает, разворачивается на каблуках и исчезает в коридоре, выражение отчужденного отвращения на её лице не меняется.

— Спасибо! — кричу я ей вслед, закатывая глаза.

Ну и способ же у тебя, Анита, бросить меня волкам на растерзание, даже не представив.

Я делаю глубокий вдох и пытаюсь успокоиться, не понимая, почему я вдруг так нервничаю. Я вполне способна поговорить об искусстве с незнакомцем в течение нескольких минут. Чёрт, я делаю это каждый день. И, учитывая количество картин, которые я продала за последние два года, я вообще-то чертовски хороша в этом.

Разглаживая руками облегающую чёрную юбку и блейзер в тон, который Эстель заставляет носить всех своих брокеров-женщин, я расправляю плечи, сжимаю правую руку в кулак и трижды стучу в дверь.

Я не паникую, когда глубокий мужской голос зовёт:

— Войдите.

Я не паникую, рукой сжимая ручку.

Я даже не паникую, когда дверь распахивается, и я делаю два шаркающих шага в офис, позволяя своим глазам осмотреть великолепное пространство в испытующем, оценивающем взгляде.

Но затем мой взгляд падает на сверкающий стол из стекла и хрома, как и на сидящего за ним мужчину, чей зеленоглазый взгляд оценивает меня тем же критическим взглядом, которым я оценивала его кабинет и всё это самообладание вылетает прямо из окна, падает с 29-го этажа и приземляется на тротуар с тошнотворным шлепком.

И я паникую.

Потому что Чейз Крофт сидит за этим столом и смотрит на меня, как чёртов кот, готовый проглотить беспомощную канарейку.

На случай, если это было слишком метафорично для вас…

Ага. Я и есть та чёртова канарейка.

ГЛАВА 10

ЛАЗУРЬ

— Привет, — выпаливаю я, что стало моей непривлекательной, но непроизвольной реакцией всякий раз, когда я вижу этого мужчину.

Я слышу отдаленный щелчок закрывающейся двери за моей спиной, но, застыв на пороге, вся моя концентрация сосредоточена на мужчине, смотрящем на меня с другого конца кабинета.

Он улыбается, ленивой, уверенной улыбкой, и его голос мягок, подобен словесной ласке, когда он говорит. Его взгляд, однако, насторожен, как всегда, напряжённый, непоколебимый, активный, он наблюдает, как я вхожу.

— Привет.

Его голос грохочет через открытое пространство, глубокий и магнетизирующий, и внезапно я борюсь с желанием съёжиться, стоя там, сжимая папку так сильно, что костяшки пальцев белеют. На мгновение воцаряется тишина, мы смотрим друг на друга, воздух наполнен невысказанными вопросами, самый громкий из них: "какого чёрта я здесь делаю?"

Наконец, я понимаю, что он не собирается нарушать тишину, что немного бесит, учитывая, что он явно организовал всю эту встречу.

— Ты выяснил, где я работаю, — с трудом выговариваю я.

Его глаза всё ещё серьёзны, наполнены мыслями, но его губы растягиваются в малышка-я-миллиардер-чего-ты-ожидала усмешке. У меня такое чувство, что это притворство, чтобы казаться менее угрожающим, чем он есть на самом деле, как смертельная кобра, выбрасывающая капюшон, чтобы загипнотизировать и отвлечь свою жертву перед смертельным ударом.

Это заставляет меня чувствовать себя уязвимой, манипулируемой, запуганной, даже злой. А я, как правило, не злой человек.

Я выставляю бедро с тем небольшим нахальством, которое могу собрать.

— Ты вызвал меня сюда, — говорю я голосом, который стремится к язвительности, но жалко обрывается.

Он кивает.

— Зачем? — спрашиваю я, практически пища.

Боже, я говорю так, словно проглотила воздушный шар, полный гелия.

Он встает с кожаного кресла, подходит к столу и небрежно прислоняется к нему, скрестив руки на груди. В костюме он выглядит даже лучше, чем в джинсах и футболке. Я и представить себе не могла, что такое возможно. Его мускулистый торс обтянут белой рубашкой, как будто она была сшита на заказ для него, хотя он же миллиардер, так что, вероятно, так оно и было. Он не создаёт обычного делового вида генерального директора, без галстука, рубашка расстегнута на воротнике, рукава небрежно закатаны до локтей, но любой, кто войдёт в этот офис, будет дураком, если усомнится, что он командует с абсолютной властью. Он наполняет комнату силой, просто наклонившись и глядя на меня. Моё сердце начинает биться быстрее, когда мои глаза останавливаются на загорелом кусочке кожи, выглядывающем из-под его воротника.

— Ты продаешь произведения искусства, — небрежно говорит он.

Моё горло сжимается в конвульсиях, и я буквально вижу, как он отмечает это движение в своём сознании. Игнорируя это, я заставляю себя произносить слова.

— Да.

Ладно, не слова во множественном числе. Слово в единственном числе. Потому что это единственное, что я могу сказать в данный момент.

Похоже, он прячет улыбку.

— Ну, так уж получилось, что мне нужно немного предметов искусства.

Я тупо смотрю на него, чувствуя, что мой мозг полностью отключился от тела.

— Ты, наверное, заметила, я делаю ремонт.

Он небрежно окидывает жестом свой кабинет.

— Да, — снова говорю я, кивая, глазами следя за движением его рук.

Мне не очень интересно осматривать его кабинет, но я не могу больше ни секунды пялиться на него, иначе я спонтанно воспламенюсь от того, что, как я говорю себе, является чистым унижением.

Не влечением.

Определённо нет.

Мне просто стыдно, что я набросилась на него прошлой ночью, когда он был незнакомцем, когда мы были двумя кораблями, проплывающими в ночи. Сейчас, при резком свете дня, мне, разумеется, не по себе.

Это трепещущее чувство в животе не имеет абсолютно никакого отношения к тому, как хорошо он выглядит в этой рубашке, или как моя кожа на самом деле покалывает, когда он смотрит на меня.

Совсем никакого.

Я прищуриваю глаза и перевожу взгляд от окон к стенам, к сверкающему дереву, изучая его опытным, профессиональным взглядом, который я использовала бесчисленное количество раз, чтобы оценить произведения искусства.

Это явно мужской кабинет, вся мебель чёрная, хромированная и стеклянная. Во всём есть что-то мужское, острые края и углы, и нет никаких безделушек, ни свежесрезанных цветов, ни каких-либо личных украшений. Конечно, это может быть потому, что он всё ещё находится в середине переезда, но я сомневаюсь в этом. У меня такое чувство, что если я вернусь через полгода, когда уйдут строители, маляры и реставраторы, всё будет выглядеть точно так же, как сейчас.

Утилитарно. Прагматично. Холодно.

— Ну, у тебя хорошее пространство, — говорю я, сглатывая.

Если он не собирается говорить о наших совокупных семи минутах в раю прошлой ночью, или о том, что мы почти оказались в постели вместе, или о том, что он вызвал меня сюда под ложным предлогом, то я чертовски уверена, что сама не собираюсь поднимать эту тему.

— И белый цвет определённо лучше, чем ярко-зелёный, который использовал предыдущий арендатор. Бе. Просто ужасно, — тихо бормочу я. — Тот, кто выбрал эту палитру, нуждается в визите к окулисту.

— Я обязательно скажу дяде, чтобы он записался на приём, — сухо говорит он, его голос хриплый от веселья.

Мой взгляд устремляется на него, и я чувствую, как румянец ползёт по моим щекам.

Опять этот чёртов синдром "говоришь то, что думаешь".

— О, боже, мистер Крофт, простите.

Его брови взлетают вверх, когда я называю его "мистер Крофт", но я продолжаю говорить, прежде чем он успевает произнести хоть слово.

Я смотрю на него широко раскрытыми глазами.

— Клянусь, я ничего такого не имела в виду.

Он открывает рот, чтобы заговорить, но я продолжаю:

— У вашего дяди прекрасный вкус…

— Нет, это не так, — обрывает он меня, его губы дёргаются. — Как ты думаешь, почему я переделываю пространство?

— Но…

— Джемма, — он произносит моё имя глубоким голосом, и я мгновенно захлопываю рот.

Дерьмо.

— Сделай кое-что для меня, — говорит он, и это не просьба.

Я киваю.

— Меня зовут Чейз, используй имя. Не называй меня мистером Крофтом, — его голос смертельно серьёзен, я могу сказать, что это важно для него, но по какой-то причине он не хочет делиться.

Прямо сейчас я даже не испытываю искушения погрузиться в его проблемы, учитывая, что тону в своих собственных, поэтому я просто снова киваю и вновь смотрю на стены. Гораздо, гораздо безопаснее обследовать офис, а не мужчину, который его занимает, я знаю это так же, как знаю, что уличные торговцы возле Фенвей-Парк слепо ограбят тебя за долбаный хот-дог и тёплое пиво в летний день.

Я прочищаю горло.

— У тебя здесь много белого. Негативное пространство не обязательно плохой элемент… ты не хочешь уменьшать объём комнаты или отвлекать внимание от вида, но с помощью нескольких ключевых произведений искусства ты действительно можешь дополнить общий тон комнаты.

Он не отвечает.

Я подхожу к окну и смотрю на океан. Летом гавань забита лодками. Мы находимся так высоко, что с такого расстояния они, вероятно, выглядели бы как чайки, качающиеся на воде, но в это время года ещё слишком рано для плавания. Вода холодная, сине-зеленная и бурная с белыми барашками. Если я прищурюсь, то почти смогу разглядеть маяк в устье гавани. Я сосредотачиваюсь на нём, демонстративно игнорируя мужчину за моей спиной, само присутствие которого я чувствую сквозь каждую частицу воздуха между нами.

— Какой твой любимый цвет? — резко спрашиваю я, всё ещё не глядя на него.

На мгновение воцаряется тишина.

— До вчерашнего дня я не был уверен, что у меня был такой, — загадочно говорит он.

Мне так любопытно, что я забываю игнорировать его. Я поворачиваюсь, вскинув брови.

Он не отошёл от стола. Его взгляд останавливается на моих глазах, пристально изучая мои радужки.

— Сегодня я бы сказал, что это васильковый цвет.

Подождите, что?

Мои колени на самом деле дрожат, слабея, как будто я какая-то девица 16-го века, падающая в обморок от слов прохвоста. Я быстро фиксирую их на месте, одновременно пытаясь и безуспешно, чтобы мои глаза, которые, по совпадению, или, может быть, не по совпадению, того же оттенка, о котором он только что упомянул, не слишком расширились при его словах.

— Ох, — произношу я категорично, чувствуя, как мой пульс выходит из-под контроля и колотится так сильно, что он, наверное, видит, как тот толкает мою яремную вену.

Его глаза опускаются к моей шее, вспыхивая какими-то нечитаемыми эмоциями. Да, он точно это видит, а затем его взгляд опять поднимается на мои глаза.

— Итак, что у тебя есть для меня?

— Что? — пищу я, мой голос снова наполнен гелием.

Его улыбка становится ленивой, но она не касается его глаз. На мой вкус, они всё ещё слишком напряжённые.

— Картины, Джемма. Какие картины у тебя есть для меня?

— Ох, — говорю я снова. Да, ты идиотка. — Верно. Картины.

Его губы дёргаются.

Я отрываю портфолио от груди впервые с тех пор, как вошла в его кабинет, запоздало осознавая, что использовала его как щит. Я наклоняю голову, чтобы он не видел, как румянец заливает мои щеки, и начинаю листать страницы, как будто от этого зависит моя жизнь.

— Может быть, что-то абстрактное, чтобы сочеталось с чистыми линиями пространства и мебели. Но не слишком абстрактное, не безумно абстрактное, просто вполне абстрактного, чтобы обеспечить небольшой баланс, — я бормочу что-то себе под нос, перелистывая страницы в поисках конкретного фрагмента, который я видела в папке несколько недель назад. — Очевидно, что это должно быть по-мужски. Смелые мазки, сильная палитра. Может быть, Морелле⁶, но что-нибудь от Сулажа⁷, вероятно, подошло бы лучше…

— Джемма.

Его голос низкий и звучит ближе. Я чувствую, как волосы встают дыбом у меня на затылке, когда я понимаю, что он больше не находится на безопасном расстоянии, в другом конце комнаты, прислонившись к своему столу. Он каким-то образом переместился, а я этого не заметила. Клянусь, я почти чувствую твёрдую стену тепла, которую его тело источает через оставшееся между нами пространство. У меня пересыхает во рту, слова мгновенно испаряются, но я не отрываю глаз от каталога в руках, которые внезапно начинают дрожать.

— Да, — говорю я с придыханием, даже не пытаясь убедить саму себя, что на меня не влияет его близость.

— Джемма, — повторяет он, его голос становится ещё тише.

Он ждёт, пока я неохотно подниму глаза, чтобы встретиться с ним взглядом. Мне требуется всё моё самообладание, чтобы не отступить назад, когда я вижу, как близко его лицо, его глаза в миллиметрах от моих, два озера ледяных, непроницаемых эмоций. Я не могу смотреть в них, это чересчур, поэтому вместо этого мой взгляд опускается на его рот, думая, что на нём будет легче сосредоточиться.

Я ошибаюсь.

Он слишком чертовски красив.

Это нарушает все мои правила.

Видите ли, у меня есть теория, что люди — это просто живые, дышащие, говорящие формы искусства, каждая из которых создана в разной технике и вырезана из разных материалов. Каждый красив по-своему. И конечно, красота в глазах смотрящего, она полностью субъективна и меняется в зависимости от ваших обстоятельств, обычное бла-бла-бла… но в большинстве случаев довольно легко классифицировать людей.

Типа, хорошо, вы знаешь тех женщин, которые великолепны и никогда не знают об этом? Или мужчины, которые спокойно проходят по жизни, красивые и незамеченные, никогда не требующие внимания и не требующие признания?

Это твои акварели.

А громкие, жизнерадостные, великолепные и знающие себе цену создания с яркой помадой и шкафами, полными ярких цветов и нарядов, которые они никогда не надевают дважды?

Акриловая краска.

Грациозные, элегантные, стареющие красавицы, которых ты выбираешь в толпе или в другом конце кафе, морщины на их лицах рассказывают историю, которую ты точно знаешь, что хотела бы услышать, с таким количеством слоёв и пятен, поворотов и разворотов, что ты даже не уверена, с чего она начинается?

Угольный карандаш.

Тогда у тебя есть общая картина — красивые люди с набором интересных черт, которые вместе создают красивое лицо. Это ваши картины маслом, лучше всего они смотрятся с расстояния десяти футов и, в конце концов, выглядят довольно забавно, если склониться поближе и проанализировать все их элементы по отдельности.

Но я быстро понимаю, что Чейз Крофт не подходит ни под одну из моих категорий. Он — не мазок кисти на холсте, не неровные слои краски на палитре или неровные линии, нацарапанные в альбоме для рисования. Его черты лица не просто великолепны в целом, он один из тех раздражающе привлекательных людей, каждая черта которых одинаково ошеломляюща.

Он — скульптура.

Кропотливо доводимый до совершенства в течение многих лет, пока не появились арии об его бровях, скулах, причудливой форме ноздрей.

А я?

Ну, а я, вероятно, рисунок пальцами.

Выполненный трёхлетним ребёнком.

Без присмотра.

В любом случае, я хочу сказать, что, когда мой взгляд опускается на его рот, я раздражаюсь, в какой-то судорожной, затаившей дыхание манере, обнаружив, что он даже более привлекателен, чем эти глаза. И, ну, поскольку его рот так близко к моему, и поскольку я глубоко ущербный человек, не контролирующий своё либидо, я ничего не могу с собой поделать, мои веки немного опускаются, а язык высовывается и облизывает сухие губы, моя сдержанность и чувство приличия улетучиваются, в такой непосредственной близости от него.

Он замечает.

ГЛАВА 11

ОТВЛЕЧЕНИЕ

Зловещий звук вырывается из его горла, и мои глаза возвращаются к его, которые, кажется, темнеют, пока я смотрю. Он бросает быстрый взгляд на мои губы, и на одно безумное мгновение мне кажется, что он собирается поцеловать меня снова.

— Чёрт, — внезапно бормочет он, целеустремленно отступая от меня и возвращаясь к своему столу, сжав одну руку в кулак, а другой массируя напряжение на затылке.

Я чувствую его отступление, оно подобно удару в живот — категорический отказ, сильно ударяющий меня и высасывающий воздух из моих лёгких.

Джемма, ты идиотка. Он уже сказал тебе, что не ходит на свидания. Он предупреждал тебя, и не раз. Прошлая ночь была счастливой случайностью. Такие мужчины не целуют таких девушек, как ты. Он, вероятно, пригласил тебя сюда только для того, чтобы убедиться, что ты не будешь говорить о нём с прессой или не доведешь эту историю до ещё большего безумия в средствах массовой информации.

Внезапно я злюсь — в основном на себя, за то, что на меня так повлиял этот мужчина, которого я даже не знаю, просто потому, что он привлекателен.

Неужели я действительно так слаба?

Я не слишком усердно ищу ответ на свой собственный вопрос.

Вместо этого я делаю глубокий вдох, смотрю на него прищуренными глазами и говорю себе перестать.

— Зачем я здесь?

Его глаза тоже сужаются, чувствуя резкую перемену в моём настроении.

— Я уже говорил тебе. Мне нужно немного картин… услуга, которую, если я не ошибаюсь, вы и оказываете.

Я вздрагиваю от холодности его тона, и насмешка срывается с моих губ, прежде чем я успеваю остановить её.

— Чушь собачья.

Выражение его лица выравнивается, а глаза начинают блестеть от сдерживаемого гнева. У меня сразу возникает ощущение, что у него нет большого опыта общения с людьми, бросающими ему вызов.

— Прошу прощения? — рычит он.

— Ты слышал меня, — огрызаюсь я, чувствуя себя — глупой и храброй. — Мы оба знаем, что ты вызвал меня сюда не для того, чтобы торговать произведениями современного французского искусства. Так почему бы вам просто не перейти к делу, мистер Крофт?

Я признаю, что добавляю последнюю часть, просто чтобы разозлить его.

Не сводя глаз с моих губ, он непроизвольно наклоняется ко мне, делая два шага от своего стола, прежде чем успевает остановиться, готовый пересечь комнату и либо убить меня, либо заткнуть поцелуем — я не уверена, что именно. Я наблюдаю, нервы крутятся у меня в животе, когда он замирает, понимая, что он сделал.

Ни один из нас не двигается, когда он делает глубокий вдох через нос, его кулаки так сильно сжимаются по бокам, что вены выскакивают на его загорелых предплечьях. Проходит несколько коротких секунд, и он прислоняется к краю стола, снова контролируя ситуацию.

Он откашливается.

— Я предпочёл бы вчерашнее прозвище.

Я смотрю в эти самые зелёные глаза и вздёргиваю подбородок немного выше, не потрудившись ответить.

Он читает гнев на моём лице в течение долгого, неподвижного момента, пока моя кожа не начинает покалывать под тяжестью его взгляда, и воздух не начинает давить вокруг меня. Пока я не смогу больше этого выносить.

— Я не собираюсь разговаривать с прессой, — наконец говорю я, мой голос наполнен силой, которой я не чувствую.

Его брови приподнимаются, и его голос немного теряет свою смертельную остроту, когда он снова заговаривает.

— Что?

Я сглатываю.

— Если ты вызвал меня сюда, чтобы расплатиться со мной или отговорить от распространения этой истории в средствах массовой информации, не беспокойся, — я выпрямляю спину и захлопываю портфолио. — Я бы не стала с ними разговаривать, даже если бы они мне заплатили.

— Джемма, это не…

— И откровенно говоря, — продолжаю я, глядя на него во все глаза. — Это грубо и оскорбительно предполагать, что я продам свою историю только для того, чтобы быстро заработать. Может, я и не миллиардер, как некоторые, но я не хочу им быть. Я не хочу внимания. Я не могу дождаться, когда всё это закончится, и я смогу вернуть свою жизнь.

— Джемма…

— Сегодня утром около моей квартиры было около миллиона репортёров. Ты знал об этом? — спрашиваю я немного истеричным тоном.

Он открывает рот, но я слишком раздражена, чтобы остановиться.

— Конечно, ты это знаешь, ты знаешь моё имя, ты знаешь, где я работаю. Чёрт, ты, наверное, знаешь, что я ела на завтрак сегодня утром.

Его губы подергиваются.

— Я имею в виду, серьёзно, это было всего лишь долбаное печенье! Причём не очень хорошее… это не было фирменное печенье от Торговца Джо с полезной альтернативной глазурью и нежной начинкой без сахара внутри. Совсем не то же самое. И, честно говоря, мне бы совсем не помешала эта чёртова сахарная лихорадка, потому что мне пришлось улизнуть из своего дома, как это делали мои последние два крысеныша-парня после свидания, ещё до того, как я проснулась…

Его глаза становятся немного пугающими, когда я говорю это, но я так взвинчена, что не замечаю.

— … И не так просто, как кажется, ориентироваться в этом глухом переулке на этих чёртовых каблуках, которые Эстель заставляет меня надевать на работу. Я знаю, что Бостон историчен и всё такое, но можем ли мы уже покончить с этим долбаными булыжниками? Это уже не 1800-е годы, люди!

Наконец у меня заканчивается дыхание и слова, и я понимаю, что в течение последних пяти минут я довольно много кричала о некачественных завтраках и городской инфраструктуре мужчине, который фактически незнакомец, несмотря на то, что он запускал свой язык в мой рот. Дважды.

Меня заливает румянец, и я делаю глубокий, сдавленный глоток воздуха через нос.

— Ты закончила? — спрашивает он после минутного молчания, пристально глядя на меня.

Я не могу не заметить, что его рот искривлен, как будто он борется с очередной улыбкой.

Я киваю.

Он отталкивается от стола, пересекает комнату и останавливается всего в нескольких сантиметрах от меня. Его язык тела агрессивен, он претендует на весь воздух, как будто моё личное пространство принадлежит ему, а не мне. Он смотрит мне в лицо, наклоняясь вперёд, чтобы я не могла пропустить его слова.

— Я вызвал тебя сюда не для того, чтобы расплатиться с тобой, — говорит он, и его голос мягкий, не совсем обычный мягкий, хотя и мягкий, как гром кажется тихим, когда большой шторм надвигается на берег, отдаваясь эхом над океаном. Безопасно, но только на расстоянии.

Я смотрю на его подбородок, не в силах встретиться с ним взглядом.

— Так зачем ты меня вызвал? — спрашиваю я, мой голос дрожит от нервов.

Он ждёт, пока мои глаза снова встретятся с его, а затем делает что-то, от чего у меня перехватывает дыхание. Одной рукой он протягивает руку и заправляет за ухо прядь волос, выбившуюся из моего пучка в стиле Эстель, его пальцы задерживаются в пространстве рядом с моим лицом, но не касаются моей кожи. Я застыла как статуя, уставившись на него, ожидая, что он нарушит тишину, потому что я, конечно, не могу — моё горло застряло в эмоциях, которые я не хочу анализировать.

Дыши, Джемма.

— Чейз, — шепчу я, не отрывая от него взгляда. — Почему я здесь?

Как только его имя слетает с моих губ, весь лёд тает в его взгляде, и он внезапно смотрит на меня с чем-то очень похожим на тоску.

— Я хотел узнать, всё ли с тобой в порядке, — наконец говорит он, кладя руку на мою щёку.

Я чувствую, как мозоли его ладони и кончики пальцев касаются моей кожи, прикосновение легче, чем вы когда-либо думали, что такой большой человек способен на это. Я борюсь с желанием закрыть глаза и наклониться, уткнуться лицом в его ладонь и впитать его тепло, как будто у него под кожей солнце.

Его голос становится хриплым.

— Мне жаль, что я принёс хаос в твою жизнь. Это не входило в мои намерения.

— Всё в порядке, — выдыхаю я, замерев, наблюдая, как он наклоняется чуть ближе.

Он смотрит на мои губы, я смотрю в его глаза, и мы едва касаемся друг друга, но каким-то образом я чувствую его повсюду, на каждом сантиметре своей кожи, как будто этот незнакомец, которого я не знаю от Адама, каким-то образом более настроен на странную волну Джеммы, на которой я работаю, чем кто-либо другой.

А потом он открывает рот и говорит:

— Чертовски жаль, что я больше не могу тебя видеть.

Подождите.

Что?

Какого чёрта?

— Прости? — спрашиваю я, задыхаясь.

Он всё ещё смотрит на мой рот, но после моих слов его глаза возвращаются ко мне. Он читает замешательство на моём лице, опускает руку.

— Я больше не могу тебя видеть, — говорит он, и я думаю, что в его тоне слышится сожаление, но я немного зла, чтобы переварить это.

На самом деле, я слишком зла, чтобы переварить это.

— Итак, ты вызвал меня сюда… Зачем? — в моём голосе звучит недоверие. — Чтобы я почувствовала себя идиоткой… прости, ещё большей идиоткой?

Его лицо мгновенно становится безучастным, глаза превращаются в бесстрастные диски.

Я отворачиваюсь от него так быстро, что у меня кружится голова. Мои глаза останавливаются на двери, и я мчусь в её направлении, подпитываемая гневом и большим смущением, чем мне хотелось бы признать.

Отвергнута. Снова.

Опять!

Это было бы смешно, если бы не было так унизительно.

— Джемма, подожди… — его голос разносится по комнате, раздражающе спокойный.

— Я ухожу отсюда, — я выплёвываю слова изо рта, как яд. — Пожалуйста, что бы это ни было, давай не будем делать этого снова.

Я тянусь к дверной ручке, но он рукой сжимает мою руку, хватка достаточно сильная, чтобы полностью остановить моё продвижение. Я резко останавливаюсь, оглядываясь на него через плечо прищуренными глазами.

— Отпусти меня, — шиплю я, бросая на него самый холодный взгляд.

Он рефлекторно сжимает руку.

— Нет, пока ты не позволишь мне объяснить.

Мои брови взлетают вверх, а лицо искажается в нетерпеливом, высокомерном выражении, которое говорит: поторопись, придурок, у меня нет на это времени.

Он взглядом изучает мое лицо, и его губы снова дёргаются, он думает, что я забавная.

Забавная!

Я начинаю дёргать свою руку, пытаясь вырваться из его хватки, но она только крепче сжимается от моих усилий.

— Джемма.

Я замираю от своего имени. Не нарочно, конечно, — это просто непроизвольная реакция на то, как эти губы формируют слоги, когда они так близко от моих.

— Мне жаль, — его голос снова хриплый.

Я вздёргиваю подбородок, без слов отвергая его недостаточные извинения.

Его глаза вспыхивают, и мой живот сжимается, когда он смотрит на меня.

— Я думал, что если я сделаю это касательно бизнеса, это будет проще, — он резко выдыхает. — Это не так.

Всё ещё молча, я жду, что он объяснит. Я, например, закончила говорить.

— Я только что вернулся в город. У меня есть… — его взгляд резко отрывается от моего, но я вижу, как работают мысли. — …определённые обязательства, если хочешь, на которых я должен сосредоточиться прямо сейчас. Я не могу позволить себе отвлекаться.

Мои глаза расширяются, и мой голос падает до рычания негодования.

— И я отвлекаю внимание?

Он немного колеблется, затем кивает.

Я ничего не могу с собой поделать. Я наклоняюсь ближе.

— Ты так чертовски самоуверен.

Его глаза возвращаются к моим, сузившись, пока я наблюдаю.

Мой голос падает до яростного шепота.

— Ты думаешь, из-за того, что мы дважды поцеловались, ты меня заинтересовал? Что ты можешь щёлкнуть пальцами и впустить меня в свою жизнь, отвлекать тебя на весь чёртов день? — я фыркаю. — Ха! Может быть, вы, миллиардеры, просто предполагаете, что можете иметь всё, что захотите, когда захотите, но мне жаль сообщать тебе об этом…

Его глаза начинают сверкать гневом.

— …Я не продаюсь.

С этими словами я выдёргиваю руку в яростном рывке, который, я знаю, приведёт к синякам, хватаюсь за ручку двери и исчезаю в коридоре раньше, чем он сможет поймать меня снова. Я не оглядываюсь, проходя через вестибюль, игнорируя Аниту, когда миллион раз нажимаю пальцем на кнопку вызова лифта, нервно переминаясь с одного каблука на другой, ожидая, когда рука снова сомкнётся вокруг моего бицепса.

Я вздыхаю с огромным облегчением, когда двери лифта открываются, и я вхожу внутрь.

Напряжение спадает с моих плеч, когда я поворачиваюсь, смотрю на панель с подсвеченными кнопками и нахожу ту, которая вернёт меня на уровень земли. Двери начинают закрываться, я поднимаю глаза и понимаю, что моё облегчение было преждевременным. Каждый мускул в моём теле застывает на месте, застыв от страха, предвкушения и, если честно, волнения, когда я замечаю его, стоящего в вестибюле недостроенного офиса. Это всё равно, что увидеть Давида Микеланджело среди растрёпанного мира банок с краской, тряпок и пыли от гипсокартона. Он не двигается, чтобы остановить меня — он просто стоит, скрестив руки на груди, и смотрит на меня так пристально, что я боюсь, что воспламенюсь на самом деле.

Мне каким-то образом удаётся держать себя в руках, пока двери, наконец, не закрываются, отрезая мне вид на него, но как только я остаюсь одна, я прислоняюсь спиной к стене лифта. Моё сердце колотится так сильно, что я боюсь, что оно может просто не выдержать, и я закрываю глаза в тщетных поисках самообладания.

Почему-то после последнего получаса я сомневаюсь, что когда-нибудь снова буду спокойна.

ГЛАВА 12

ВОТ ДЕРЬМО

Я стучу три раза и жду, прислушиваясь к шагам, пересекающим квартиру, пока дверь не распахивается.

— Детка, — Марк смотрит на меня через порог, всё ещё держа в руке дверную ручку. — Не буду врать, ты выглядела и получше.

— Марк! — кричит Крисси с дивана. — Это не то, что следует говорить девушке после того, как у неё был тяжелый день. Ты либо говоришь: "Хочешь, я налью тебе бокал вина и помассирую тебе ноги?", либо вообще ничего не говоришь!

— Дорогая, я не думаю, что Джемма хочет, чтобы я массировал ей ноги, — кричит он через плечо, прежде чем осторожно оглянуться на меня. — А ты?

Я морщусь и качаю головой.

— Марк! Дело не в том, чтобы делать это на самом деле. Дело в предложении сделать это, — фыркает она. — Боже, как будто он ничему не научился после почти трёх лет брака.

Марк закатывает глаза.

— Ты хочешь войти? Присоединиться к вечеринке? Устроить небольшую трёпку мужу?

Я вхожу в квартиру, взъерошиваю ему волосы и улыбаюсь, впервые за весь день по-настоящему улыбаюсь.

— Может, у тебя есть пустой бокал, который я могу одолжить, — говорю я, вытаскивая из сумки огромную бутылку Пино Нуар. — Или очень длинная соломинка. Что угодно.

Смеясь, Марк закрывает за мной дверь, выхватывает бутылку из моих рук и направляется на кухню.

Я пересекаю квартиру к Крисси, которая растянулась на одной половине дивана, как королева в паланкине, её лодыжки опираются на подушку, а миска с попкорном опасно балансирует на её раздутом животе.

— Смотри, Ма! Без рук! — она улыбается и придерживает миску, когда я бросаюсь на диван рядом с ней. — Я не слишком горда, чтобы признать, что мне будет не хватать функции живот-стол, когда ребёнок решит выскочить.

Я протягиваю руку и хватаю горсть попкорна, запихивая его в рот, как раз в тот момент, когда Марк возвращается с полным до краев бокалом вина и передаёт его мне.

— Спасибо, — бормочу я, мои слова заглушаются полным ртом зерен.

Он улыбается и устраивается на стуле в другом конце комнаты.

— Итак, что на этот раз? — спрашивает Крисси. — Ты танцевала с арабским принцем на рок-концерте? Соблазнила красивого наследника на футбольном матче? Заманила богатого благодетеля в очереди за кофе?

— У тебя истерика, — мрачно бормочу я.

Звонкий смех срывается с её губ.

— Прости. Ты же знаешь, я весь день сижу взаперти. Ум склонен блуждать, — она переводит взгляд на мужа. — Если бы кто-нибудь время от времени выпускал меня из квартиры…

— Ты слышала, что сказал доктор, — Марк невозмутим. — Постельный режим. Минимальное движение, за исключением походов в ванную, — он смотрит на меня. — Что происходит почти каждые десять минут, так что она всё равно никуда не сможет пойти, если только ей не захочется надеть подгузник для взрослых.

— Фу! — Крисси фыркает, её глаза сужаются. — Ты такой зануда.

Марк улыбается ей, его взгляд мягкой.

— Я тоже люблю тебя, детка.

Она хихикает.

Я закатываю глаза.

— Вы двое отвратительны.

Они оба поворачивают свои улыбки в мою сторону.

— Мы знаем, — говорят они в унисон, ещё больше подтверждая свой грубый уровень симпатичности.

Я стону.

— Итак, расскажи нам об этом дне, — говорит Крисси, её глаза блестят от возбуждения. — Мне нужны все пикантные подробности. Я отслеживала эту историю в социальных сетях, но, кроме нескольких фотографий снаружи твоего дома, в них нет ничего нового.

Я чуть не подавилась вином.

— Мне очень жаль… ты только что сказала, что следила за мной?

Крисси кивает.

— Я настроила оповещение "Гугл". Каждый раз, когда появляется новая история о тебе, мой телефон звонит! Разве это не здорово? — восклицает она. — Марк показал мне, как.

Я перевожу взгляд на Марка, который внезапно выглядит виноватым.

— Прости, — бормочет он, избегая моего взгляда.

Я вздыхаю.

— Ну, я думаю, это хорошо, что у них нет ничего нового, — в моём голосе слышно облегчение, и я делаю большой глоток вина. — Последнее, что мне нужно, это чтобы они преследовали меня на работе после того дня, который у меня был.

— О Боже! — Крисси визжит. — На секунду у тебя был встревоженный вид! Значит ли это, что есть что-то, о чём, как ты думала, они могут узнать? Что-то случилось сегодня? Ты видела его снова?

С каждым вопросом голос Крисси становится всё громче, пока её тон не становится пронзительным.

Я смотрю на сумасшедшую женщину, которая когда-то была моей лучшей подругой, искренне беспокоясь о её здравомыслии.

— Милая, успокойся… — начинает Марк.

— Ш-ш-ш, Марк! — Её глаза не отрываются от моего лица.

— ДЖЕММА, СКАЖИ МНЕ!

— Она меня пугает, — вместо этого говорю я, глядя на Марка.

Он кивает.

— Проповедь на клиросе, детка.

— Джемма Саммерс, если ты сейчас же не выложишь свою историю, я…

Мы так и не услышали, какое смертоносное наказание она намерена мне применить, потому что в этот самый момент кто-то начинает стучать в дверь. Это не вежливый стук незнакомца или курьера — это настойчивый, постоянный стук сердитого кулака по дереву.

Я замираю на минуту, переводя взгляд с Крисси на Марка, на дверь и обратно.

— Я открою, — небрежно говорит Марк, поднимаясь на ноги и пересекая комнату. Я обнаруживаю, что моё сердце застряло в горле, когда я наблюдаю, как его рука движется по воздуху, поворачивает ручку и открывает дверь.

— Ну, чёрт возьми, самое время! — огрызается нахальный женский голос.

О, слава богу.

Я откидываюсь на подушки дивана.

— Привет, Шелбс, — окликает Крисси высокую, подтянутую брюнетку, которая только что переступила порог. Её обычно красивое лицо исказилось от ярости.

— Не надо мне, привет Шелбс, вы сучки!

— Эй! — Крисси протестующе фыркает.

— Что мы сделали? — спрашиваю я, мои глаза расширяются.

— О, эм, я не знаю, — говорит Шелби, останавливаясь рядом с кофейным столиком, уперев руки в бёдра. — Может быть, целовались с миллиардером по национальному телевидению, а затем уклонялись от моих звонков в течение следующих двадцати четырех часов?

— Ой, — я сглатываю. — Это справедливо.

Её глаза сузились.

— Да, это так. Я звонила тебе весь день. Ты не отвечаешь ни на домашнюю линию, ни на мобильный. Я даже ходила в твою чертову квартиру, а тебя там тоже не было!

— Ну…

— И позволь мне сказать тебе, что двадцать пять репортёров у твоего дома практически сбежались, когда заметили меня. Очевидно, все брюнетки созданы равными, потому что мне потребовалось добрых десять минут, чтобы убедить их, что я не ты.

— Чёрт, они всё ещё там? Я надеялась, что они уже сдались, — бормочу я. — И мне очень жаль, Шелбс, правда. Я не игнорировала тебя, я рано ушла с работы и отправилась в Крамбл, в эту новую кофейню на Биконе, чтобы набить брюхо и очистить голову на несколько часов. Мой телефон умер, и я не хотела рисковать, возвращаясь домой, чтобы зарядить его.

Часть гнева исчезает с её лица, и она плюхается на диван рядом со мной.

— Ну, как бы там ни было, ты всё равно могла позвонить с телефона Крисси. Я так и не в курсе.

— Она приехала всего пять минут назад, — говорит Марк, вставая на мою защиту.

— И она даже ничего нам не рассказала, — добавляет Крисси, снова глядя на меня. — Во всяком случае, пока нет.

— Господи, — бормочу я, делая ещё один большой глоток вина.

— Теперь он тебя не спасет, — глаза Шелби блестят. — Выкладывай, сучка.

Я вздыхаю.

Затем я вываливаю всё.

* * *

Сорок пять минут спустя в квартире воцаряется полная тишина. Крисси и Шелби смотрят на меня с одинаковым выражением ошеломленного недоверия. Даже Марк, обычно невозмутимый, выглядит немного шокированным.

Я не могу их винить. Я изложила всё это там, каждую унизительную деталь поездки в то, что как я только что узнала, называется Крофт-Тауэр. (Этот конкретный лакомый кусочек было бы полезно узнать до того, как я прибыла на 29-й этаж.)

— Ну? — спрашиваю я, с трудом сглатывая. — А вы что думаете?

На этот раз Крисси и Шелби не могут подобрать слов. Удивительно, но первым говорит Марк.

— Я думаю, что он первоклассная задница, и ему лучше надеяться, что наши пути не пересекутся в тёмном переулке. Миллиардер или нет, я был бы более чем счастлив представить свой кулак его лицу, — выражение его лица мрачное.

— Марк! — восклицает Крисси, поворачиваясь к мужу. — Дорогой, тебе не кажется, что ты немного преувеличиваешь?

— Нет, — решительно бормочет он.

— Но ты же пацифист! Прошлой весной ты участвовал в Параде мира, — напоминает ему Крисси.

— И разве ты не написал статью в "Геральд" перед Рождеством, агитируя за сокращение насилия по телевидению в прайм-тайм? — предлагает Шелби.

Марк отмахивается от их слов.

— Разве вы не слышали, что он сказал Джемме?

— Ну…

— Но, милый…

— Я знаю таких, как он, — обрывает их Марк. — Тип мужчин, которые думают, что они владеют любой женщиной, с которой они находятся, потому что у них есть деньги, власть или влияние, — он быстро качает головой, не сводя с меня глаз. — Это не тот мужчина, который тебе нужен, Джем.

— Я знаю это, — говорю я, мой голос немного дрожит. — Но тебе не о чем беспокоиться. В любом случае, такие мужчины не тянутся к таким девушкам, как я.

В унисон три пары глаз смотрят на меня.

— Что? — удивленно спрашиваю я.

— У тебя есть зеркало? — Шелби смотрит на меня, как на сумасшедшую. — Ты серьёзно?

Крисси вздыхает.

— Джемма, милая, сколько раз тебе повторять? Ты супергорячая штучка. Запредельно жаркая. Пугающе-для-большинства-горячих парней.

— О, пожалуйста… — протестую я.

— Марк! — Крисси поворачивается к мужу. — Что, ты произнёс эту маленькую речь мачо и израсходовал свою ежедневную норму слов? — она раздраженно фыркает. — Ради бога, скажи Джемме, что она горячая штучка.

Он поворачивается к жене.

— Я не думаю, что Джемме нужно, чтобы я говорил ей, что она горячая штучка.

Я качаю головой, чтобы подтвердить это.

— МАРК! — лицо Крисси краснеет, а голос становится громким. — Год назад я вытолкнула твоего ребёнка размером с арбуз из своего влагалища. Через месяц я собираюсь сделать это снова. Так что, чёрт возьми, просто СКАЖИ ДЖЕММЕ, ЧТО ОНА ГОРЯЧАЯ ШТУЧКА!

Марк хихикает, совершенно не обеспокоенный вспышкой своей жены. Когда его глаза встречаются с моими, они полны хорошего настроения.

— Джемма, детка… ты горячая штучка.

Я ухмыляюсь.

— Спасибо.

— И я говорю это не только потому, что меня вынудила моя ранее горячая, а теперь совершенно сумасшедшая жена.

Моя улыбка становится шире.

Крисси сердито смотрит на Марка.

Шелби поворачивается ко мне.

— Ну, я, например, думаю, что ещё слишком рано судить.

— Что? — спрашиваю я.

— Что? — рычит Марк.

Шелби пожимает плечами.

— Ну, все знают, что Крофты это Кеннеди, Вандербильты и Весты вместе взятые.

Я напряглась, услышав, как она упомянула некоторые из самых выдающихся семей Новой Англии.

— Это — американские королевские особы. У них есть всё — богатство, известность и доля в каждом жизнеспособном экономическом пуле, будь то приобретение технологических компаний, финансирование стартапов или владение спортивными командами. Они построили свою семейную династию с нуля, по сути, добились мирового господства с "Крофт Индастриз" и каким-то образом оставались на вершине международного делового мира более пятидесяти лет… до тех пор, пока пять лет назад в семье не произошел какой-то большой раскол. Никто точно не знает, что произошло, но после этого Чейз исчез. А теперь он внезапно вернулся, и ходят слухи, что он возглавляет "Крофт Индастриз" в качестве генерального директора. Джемма в основном только что подтвердила это, когда сказала нам, что он полностью переделывает офисное пространство в своем вкусе.

— И что? — спрашивает Крисси, как всегда нетерпеливая. — Почему это имеет значение?

— Ну, может, и нет, — Шелби вздыхает. — Но ты же знаешь, как Пол работает в финансовой сфере?

Мы все киваем, муж Шелби Пол почти всегда работает, и едва ли проходит день, чтобы она не жаловалась на требования финансового мира и его долгие часы вдали от неё.

— Очевидно, ребята в его офисе говорили о возвращении Крофтов в город, и все были очень удивлены, что компания переходит к Чейзу, который, по-видимому, является чем-то вроде семейной паршивой овцы, а не к его кузену Бретту. Видите ли, Джеймсон Крофт — отец Бретта, дядя Чейза — был предыдущим генеральным директором, и я думаю, что всегда ожидалось, что он передаст бразды правления своему сыну, когда будет готов уйти в отставку… но никто не думал, что это произойдёт в ближайшее время. Сам Джеймсон получил контроль над компанией всего около десяти лет назад.

— Странно, — шепчет Крисси.

— В любом случае, примерно в то время, когда Чейз ушел, всё изменилось, — продолжает Шелби. — Акции компании резко упали. Ходили слухи о слияниях, банкротствах и тому подобном. Однако семья никогда не подтверждала и не отрицала ничего из этого. Они даже не сделали об этом никакого заявления.

— Да, — кивает Марк. — Теперь, когда вы упомянули об этом, я припоминаю, что слышал кое-что обо всём этом.

— Пол сказал мне, что между Чейзом и его кузеном много неприязни, — Шелби пожимает плечами. — Итак, всё, что я хочу сказать, это то, что, возможно, он не отталкивал Джемму, чтобы быть мудаком. Может быть, он просто сейчас имеет дело с кучей дерьма и не хочет втягивать её в это, учитывая, как все уже сходят с ума из-за его возвращения в город, а затем из-за большого инцидента с поцелуем в игре плей-офф…

Лицо Крисси задумчиво.

— Кроме того, я уверена, что у Крофтов есть довольно серьёзные скелеты в их шкафах, последнее, что нужно семье, это быть под микроскопом СМИ. Подумай об этом, Джем… если твои родственники заставят Борджиа выглядеть дружелюбно, ты хотела бы привлечь к этому кого-то ещё?

Я на мгновение замолкаю, вспоминая сегодняшний день. Зелёные глаза вспыхивают в моём сознании, и я слышу его голос, грохочущий в моём направлении, как поезд, несущийся по рельсам.

"Я подумал, что если бы я сделал это ради бизнеса, это было бы проще".

"Это не так".

"Я только что вернулся в город".

"У меня есть определённые… обязательства".

"Я не могу позволить себе отвлекаться".

Он сказал мне, в своей загадочной, сдержанной, контролируемой манере, что в его жизни есть вещи, в которых ему нужно разобраться. Я просто была не в настроении слушать, слишком оскорблённая тем, что меня назвали отвлекающим фактором, чтобы выслушать его или дать ему преимущество в сомнениях. И, если быть честной сама с собой, мне слишком больно и неуверенно от мысли, что он никогда не посмотрит на меня так, как я смотрела на него, чтобы стоять там ещё минуту.

Мои щеки пылают от смущения.

— Я что, идиотка? — тихо спрашиваю я, заставляя всех троих резко посмотреть в мою сторону.

Крисси успокаивающе кладет руку мне на плечо.

— Конечно, нет, дорогая. После того, что он сказал, у тебя было полное право сбежать оттуда. Но…

Я выжидающе смотрю на неё.

— Но что?

— Ну, я не думаю, что он стал бы тащить тебя через весь город в свой офис, если бы просто хотел проверить, как ты. Такой человек ничего не делает без цели, и, дорогая, я бы предположила, что цель в этом сценарии состояла в том, чтобы получше рассмотреть то, что он попробовал вчера вечером на игре.

— Ты сошла с ума, — говорю я, немедленно отмахиваясь от неё и бросая взгляд на Шелби. — Она сумасшедшая, да? Поддержи меня, Шелбс.

Шелби качает головой.

— Извини, в этом я должна согласиться с чокнутой беременной. Ни за что на свете Чейз гребаный Крофт не стал бы заботиться о какой-то случайной девушке настолько, чтобы следить за ней. Если он сейчас действительно генеральный директор, то на него работает около миллиарда помощников, которые очень легко могли бы выследить тебя от его имени. Вместо этого он договорился встретиться с тобой лично, в своём личном кабинете, не меньше, чтобы объясниться. Мне всё равно, сколько раз ты будешь это отрицать, он заинтересован в тебе, Джемма. Даже если он оттолкнул тебя и пустился в разглагольствования об обязательствах и отвлекающих факторах… мне всё ещё кажется, что он разрывается.

— Разрывается? — спрашиваю я, почти боясь услышать её ответ.

— Между желанием тебя и желанием сделать его жизнь как можно проще, теперь, когда он вернулся в Штаты и разбирается в своей семейной драме.

— Верно, — вмешивается Крисси. — Он знает, что хочет тебя, но он также знает, что не может получить то, что хочет. Иик! Это даже лучше, чем дневные телевизионные сериалы, которые я смотрела. Страсть! Интрига! Семейные тайны! Запретная любовь!

Марк фыркает.

— Не важно, сколько раз я слышал, как вы, дамы, анализируете и переоцениваете мотивы мужчины, это никогда не становится даже немного менее безумным.

Улыбка Крисси исчезает, когда она переводит взгляд на мужа.

— Ты хочешь сумасшедшую? — её глаза сузились. — У меня ещё три недели постельного режима. Я покажу тебе безумие.

Марк только ласково улыбается ей и направляется на кухню, чтобы взять бутылку и наполнить наши бокалы. И сидя там, потягивая вино со своими лучшими подругами, впервые за два дня, или, может быть, дольше, если я действительно позволю себе подумать об этом, я чувствую, что с моих плеч свалился груз, потому что я знаю, будь то Крысиный Ублюдок Ральф, или Чейз Долбаный Крофт, или вообще никто, мне не нужен мужчина в моей жизни, чтобы быть счастливой.

Не тогда, когда они у меня есть.

* * *

На случай, если вам интересно, я знаю, что это редкость, мы втроем остаёмся подругами, несмотря на то, что находимся в совершенно разных фазах жизни. Я видела, как многие лучшие подруги уходили на второй план, когда одна девушка выходила замуж, оставляя свою бывшую подругу в одиночестве, чтобы бороться с болотами одиночества без женщины-крыла. И я понимаю, иногда бывает трудно относиться к разговорам Крисси о креме для подгузников и жалобам Шелби на то, что Пол никогда не приходит домой на ёе веганские ужины, точно так же, как я уверена, им трудно слышать о моей прежней жалкой личной жизни, которая до этой недели состояла из череды мужчин, таких же, как Ральф.

Может быть, это потому, что, даже когда они обе были одиноки, они никогда по-настоящему не понимали моего выбора, когда дело касалось любви, вероятно, потому, что они не могли понять тот факт, что я не искала её.

Видите ли, люди всегда совершают ошибку, предполагая, что секс и близость идут рука об руку, что вы не можете иметь одно без другого, но они ошибаются. Мои друзья говорят о сексе так, как будто это идеальный интимный акт, с фейерверками, взрывающимися за веками, с перемещением миров и перемещением гор. Они всегда занимаются любовью, никогда не трахаются. Как будто девушка не может просто наслаждаться механическими процессами, которые приводят к хорошему оргазму, не желая иметь камень размером с Техас на безымянном пальце левой руки и подборку в "Пинтерест", полную идей для платья из органзы.

Они не говорят об удовлетворении сексом без обязательств, потому что, хотя мужчины делают это постоянно, по какой-то причине это всё ещё своего рода скандал, если количество сексуальных партнёров современной женщины превышает однозначные цифры.

Вот ваш бессмысленный, умопомрачительный оргазм, поданный со стыдом шлюхи и несправедливыми общественными ожиданиями. Наслаждайтесь!

Может быть, они решили забыть. Может быть, они посмотрели слишком много фильмов, прочитали слишком много любовных романов, поверили слишком многим статьям "КОСМО", обещающим, что секс-это всегда такой красивый, обнажающий душу акт. И, эй, может быть, это так для некоторых людей, каждый раз.

Почему-то я в этом сомневаюсь.

Суть в том, что секс есть секс.

Никакой близости не требуется.

И я, например, всегда была совершенно согласна с этим. Этот дивный новый мир сексуального удовлетворения без эмоциональных вложений прекрасно меня устроил, даже если Шелби и Крисси думают, что я бросаю вызов законам природы, потому что я не активно ищу Единственного.

Я всегда думала, немного самоуверенно, что знаю что-то, чего не знают они.

Что нет Единственного. Что он не существует ни на каком уровне, кроме фантазии.

Но когда я потягиваю вино и смотрю на руку Марка на беременном животе Крисси, я слышу мягкость в голосе Шелби, когда она звонит Полу, чтобы сообщить ему, что вернется поздно…

Это заставляет меня задуматься, знаю ли я вообще что-нибудь.

ГЛАВА 13

НИЧЕГО

Я толкаю дверь в свою квартиру и встречаю сопротивление — она застревает в раме, как будто что-то мешает ей распахнуться. Сильный толчок бедра делает проем достаточно широким, чтобы я смогла протиснуться, и я переступаю порог на гору бумаг, которые загромождали мой вход. Мои глаза вылезают из орбит, когда я вижу буквально сотни визитных карточек, бланков пресс-релизов и контактных листов, смешанных с кучей почты, в несколько раз превышающей её обычный размер и, по меньшей мере, шесть газет.

Какого чёрта?

За последние два дня, когда я избегала своей квартиры, я получила больше писем, чем за два полных года, что прожила в этом здании. Захлопнув за собой дверь, я опускаюсь на корточки и начинаю копаться в беспорядке. Очевидно, репортёры нашли способ проникнуть в комплекс — или они подкупили моих соседей, чтобы они сделали за них свою грязную работу, — потому что моя квартира начинает выглядеть как декорация из эпизода "Барахольщица: Ранние годы". Там так много бумаг, что я даже не вижу своего придверного коврика. Беглый взгляд говорит мне, что большая часть из этого содержит контактную информацию и запросы на интервью для различных ток-шоу, радиопередач и прайм-таймов, все они требуют эксклюзива. Все хотят получить кусочек истории Джеммы Саммерс.

Пустые ожидания, пиявки.

Все газеты, кажется, содержат статьи на первых полосах обо мне или Чейзе, или обо мне и Чейзе, немного потрёпаны, вероятно, из-за того, что их грубо просунули в тонкую щель для почты в моей двери, но я замечаю ярко-синюю записку, прикрепленную к передней части "Бостон Глоуб", и отрываю её. Мне приходится прищуриться, чтобы прочитать шаткий, наклонный курсив, нацарапанный на крошечном бирюзовом квадрате.

Джемма дорогая,

Я собираю их с тех пор, как началась вся эта махинация! Есть "Таймс", "Глоуб", "Геральд" и "Уолл-стрит джорнал". Думала, они тебе понадобятся. Не волнуйся, я сохранила кучу экземпляров для себя, ну, только разделы о тебе, остальные я использовала, чтобы выровнять ящики для мусора. О, и не стесняйся приводить своего нового мужчину на встречу с Биглоу в любое время! Он похож на кошатника.

Миссис Хендриксон, 1С

Записка летит на пол, и истерическое хихиканье вырывается из моего желудка и из горла. Всё это — репортёры, внимание, то, что я пряталась из собственной квартиры, до сих пор меня не беспокоило. Но есть что-то в образе Чейза Крофта в его одежде стоимостью в миллиард долларов, сидящего на заплесневелом ковре миссис Хендриксон, играющего с её гигантской полосатой кошкой, что заставляет меня перейти грань.

Я приваливаюсь спиной к двери, сижу среди груды бумаг, которые никогда не прочитаю, и телефонных номеров незнакомцев, которыми никогда не воспользуюсь, и смеюсь до тех пор, пока слёзы не застилают мои глаза, и я едва могу вдохнуть в лёгкие.

* * *

Странно возвращаться в свою квартиру после того, как я прожила у Крисси и Марка последние два дня. Всё у них белое, глянцевое и нетронутое — полярная противоположность моему пространству, которое сочится разными цветами, узорами и текстурами.

Квартира тесная, но с высокими потолками, что создаёт иллюзию большего пространства, чем у меня на самом деле, и есть только одно окно, но оно большое и выходит на запад, так что оно пропускает весь полуденный солнечный свет. Мои полы представляют собой мешанину из дерева — дуба и клёна, тёмного и светлого — с одной секцией, смешивающейся прямо в другую без какой-либо рифмы или причины. У меня есть красный диван, синий холодильник и ни одной чашки, которая соответствовала бы всем моим шкафам. Перед диваном стоит причудливый асимметричный кофейный столик, который я нашла на блошином рынке, а вместо телевизора у меня одна стена, вся заставленная книжными полками от пола до потолка, каждый уголок и щель забиты моими любимыми, потрёпанными книгами в мягкой обложке. Остальная часть моей стены покрыта масляными холстами — некоторые законченные, некоторые наполовину законченные, все мои собственные работы.

Это полный бардак.

Мне нравится каждый квадратный дюйм.

После того, как я собрала бумаги у двери и бросила их в мусорное ведро на моей жалкой маленькой кухне, я направляюсь прямо в свою спальню. На самом деле это не столько комната, сколько шкаф, отделенный от остальной части квартиры застеклёнными французскими дверями. Моя двуспальная кровать занимает почти всё пространство, с павлиньим зелёным пуховым одеялом и декоративными подушками с синими и красными перьями. Там нет места для комода, поэтому я проявила творческий подход, когда впервые переехала сюда, и подвесила горизонтальную лестницу к потолку вдоль дальней стены. Мой красочный гардероб свисает с перекладин, как какое-то странное произведение современного искусства, которое можно найти в галерее хипстеров в Театральном районе.

Вычурно, но функционально.

Я падаю лицом на кровать и проваливаюсь в беспокойный сон, в таком оцепенении после эмоционального дня… и двух бокалов вина, которые я выпила, я почти забываю включить будильник. Если я завтра опоздаю на работу, особенно после того, как я сбежала сегодня днём, Эстель либо уволит меня, либо убьёт, что было бы просто вишенкой на вершине и без того фантастической недели.

По крайней мере, я полагаю, что могу быть благодарна за то, что репортёры, похоже, отказались от своих поисков. Когда Шелби высадила меня по дороге домой от Марка и Крисси, я вполне ожидала, что мне придётся пробираться через заднюю аллею, как и сегодня утром. Я была приятно удивлена, обнаружив, что разбитые фургоны новостей уехали домой на ночь, а парадная лестница моего подъезда освободилась впервые с тех пор, как разразилась эта история.

Видишь, Джемма? Всё уже позади — скоро тот поцелуй с Чейзом Крофтом станет далёким воспоминанием. Ты, вероятно, никогда больше его не увидишь.

По какой-то причине слова, которыми я хотела подбодрить, только больше расстраивают меня, когда я засыпаю.

* * *

Звук жужжащего телефона возвращает меня в сознание.

Это становится неприятной привычкой.

Не открывая глаз, я протягиваю руку и нащупываю сотовый на тумбочке. Как только мои пальцы сомкнулись вокруг блестящей пластиковой оболочки айфона третьего поколения, я вытаскиваю его из-под чехла и включаю, вглядываясь в слишком яркое, потрескавшееся паутиной стекло сквозь слипшиеся глаза.

Ещё нет и семи, а на моём экране уже появляется текстовое сообщение.

Крисси: Ты должна это увидеть.

Очевидно, её оповещение "Гугл" всё ещё работает, потому что под её словами есть ссылка, и когда я нажимаю на неё, я вижу, что история появилась в Интернете всего около десяти минут. Я щурюсь на крошечную подпись в верхней части страницы, чувствуя, как моё сердце начинает колотиться в груди.

ПРИЗНАНИЕ КРОФТА — ЗАСНЯТО НА КАМЕРУ!

Под заголовком есть видеоклип, и после минутного колебания я злобно тыкаю пальцем в экран, чтобы поставить отснятый материал в очередь. Клип прерывистый, но я узнаю беговые дорожки Чарльз-Ривер на заднем плане, что вообще не имеет особого смысла, пока Чейз не обогнет поворот тропы и не появится в поле зрения. Тот, кто снимает, явно знает его маршрут утренней тренировки.

Он выглядит великолепно. На его серой футболке тёмное пятно пота, его икроножные мышцы резко выделяются каждый раз, когда его кроссовки касаются дорожного покрытия, а его волосы влажно растрепаны так, как я никогда раньше не видела. Я должна отдать ему должное — он никогда не сбивается с шага, когда репортёры выходят на тропинку и устраивают на него засаду, их камеры уже вращаются; он просто проносится мимо, как будто их там даже нет, как будто он делал это так много раз в прошлом, что это даже не беспокоит его больше.

Видеопоток становится всё более ухабистым, когда оператор набирает скорость, бегая за Чейзом, в то время как его напарник быстро бросает вопросы.

"Вы встречаетесь с Джеммой Саммерс?"

"Вы говорили с ней после поцелуя?"

"Верны ли эти слухи? Вы действительно съехались?"

Я стараюсь не волноваться, когда они упоминают моё имя или откровенную ложь, связанную со мной, говоря себе, что они скажут всё, что угодно, чтобы получить от него ответ. Я так крепко сжимаю свой айфон, что боюсь, что создам ещё больше трещин на разрушенном экране, но я не могу перестать смотреть. Я испытываю облегчение, когда Чейз не поворачивается, вообще не реагирует на их назойливые вопросы. Он знает, что лучше не давать им того, чего они хотят.

Ну, я так и думала.

Но затем он слышит следующие вопросы.

"Стоит ли ожидать помолвки?"

"Появится ли в ближайшее время новая миссис Крофт?"

Я почти уверена, что репортёр пытался пошутить, но Чейз, похоже, не понял шутки. Как только эти слова слетают с губ репортёра, Чейз резко останавливается, и, несмотря на зернистое качество, я вижу, как напрягается каждый мускул в его теле. Он медленно поворачивается лицом к камере, и его лицо словно окаменело — выражение его лица стало жестче, жестче, чем я когда-либо видела. На мгновение он выглядит так, словно хочет убить репортёра, задавшего этот вопрос. По-видимому, я не единственная, кто так думает — видео качается, когда оператор делает поспешный шаг назад, подальше от Чейза.

Что-то в этих вопросах явно задело за живое.

Но затем, быстрее молнии, губы Чейза изгибаются в призрачной улыбке — совершенно не вяжущейся с его глазами, которые всё ещё полны гнева. Его голос очарователен и более чем снисходителен, когда он говорит.

— Послушайте, ребята, я скажу это один раз, а потом больше никогда не буду говорить об этом — в основном потому, что мне не о чем говорить. Она казалась достаточно милой девушкой, и она была в трудном положении на игре… — он пожимает плечами, как будто даже не подумал об этом. — Я решил, что помогу ей. Но что касается чего-то серьёзного… — его улыбка становится волчьей. — Ну, вы, ребята, знаете лучше, чем кто-либо, что я не отношусь к типу мужчин, которые любят одну женщину. Конечно, не на всю жизнь. Чёрт, иногда даже ни на одну ночь, если вы понимаете, что я имею в виду.

Я чувствую, как у меня сжимается живот, и крепче прижимаю к себе одеяло.

Все в Америке точно знают, что он имеет в виду — по словам Крисси, его не раз фотографировали, когда он возвращался домой на ночь с несколькими женщинами, висящими у него на руке, ещё в его годы тусовщика.

— Значит, никаких отношений? — снова спрашивает репортёр. — Между вами ничего не происходит?

— Меньше, чем ничего, — Чейз широко улыбается — эта душераздирающая ухмылка и начинает пятиться от камеры. — И, ради аргументации, давайте просто скажем, если я когда-нибудь собираюсь остепениться… Я сомневаюсь, что это будет с такой девушкой, как Джемма Саммерс.

Его слова подействовали на меня, как ведро ледяной воды.

Закончив с интервью, он подмигивает, поворачивается и трусцой уходит по тропинке, не сказав больше ни слова. Секундой позже видеопоток отключается, и я остаюсь смотреть на пустой экран своего телефона, чувствуя себя идиоткой высшего порядка, когда слёзы начинают колоть в глубине моих глаз.

Чейз Крофт — мудак, придурок, тупоголовый идиот.

Но я ещё большая идиотка, что позволила ему приблизиться ко мне.

* * *

Автоответчик пищит мне в ухо, и я делаю глубокий вдох.

— Здравствуйте, мисс Скарпоцци, это Джемма Саммерс из " Пойнт-де-Фюите". Я просто звоню, чтобы сообщить вам, что я закончила составление ваших документов. Вы получите счёт-фактуру в течение следующих двух рабочих дней. Как только банковский перевод будет завершен, мы сообщим вам об этом, и тогда вы сможете приехать и забрать своего нового Лаланне. Если вы не можете забрать его, мы предлагаем услуги доставки за дополнительную плату. Было очень приятно работать с вами и вашим мужем! Не стесняйтесь перезвонить мне, если у вас возникнут какие-либо вопросы, и ещё раз спасибо за ваш бизнес. Пока.

Я кладу трубку на рычаг и убираю документы Скарпоцци в ящик стола. Богатые молодожены несколько месяцев назад перебрались в Бостон из пригорода Нью-Джерси и пришли в галерею с деньгами, чтобы сжечь их, решив обменять свою гравюру с гепардом на Шагала. Они мне очень нравятся, несмотря на то, что они только что заработали мне комиссионные, достаточные для оплаты аренды в течение следующего месяца и возврата столь необходимого денежного потока на мой банковский счёт. Я также восхищаюсь их попыткой заново изобрести себя, даже если я не могу понять, почему кто-то хочет присоединиться к сверхбогатым элитным кругам Новой Англии со старыми деньгами. Я сомневаюсь, что они добьются успеха, независимо от того, сколько дорогих произведений искусства украшает стены их пентхауса. Это плохо хранимый секрет, что если вы не бостонского происхождения, с ледяной голубой кровью янки в венах, ты никогда не поднимешься выше нижних ступеней лестницы высшего общества города.

Мои глаза поднимаются, чтобы осмотреть пространство галереи, перемещаясь от высоких потолков к побеленным стенам и гигантским потолочным окнам над головой, где свет просачивается, как прозрачный мёд. Мне всегда здесь нравилось, и это хорошо, учитывая, что последние несколько лет это был мой обязательный дом вдали от дома. Постоянные смены по мере того, как произведения искусства приходят и уходят, а также приток новых клиентов гарантируют, что каждый день свеж, как первые мазки кисти на чистом холсте. Это держит вещи занятыми — и не даёт мне сойти с ума от скуки.

В "Пойнт-де-Фюите" никогда не бывает скучно.

Не то чтобы ты это знала, оглядываясь вокруг прямо сейчас.

Место практически пустынное. Пока я разговаривала по телефону, вошла одна женщина, я вижу, как она бродит вокруг, мимолетно поглядывая на картины с таким же интересом, с каким я показывала бы лист баскетбольной статистики, но в остальном галерея совершенно пуста. Я ещё раз окидываю её взглядом и чувствую, как страх ползет у меня по спине. Я не могу объяснить почему, как будто какой-то глубоко укоренившийся инстинкт подсказывает мне, с одного взгляда, что эта женщина, змея в траве. То, чего я биологически запрограммирована избегать любой ценой.

Я пожимаю плечами, надеясь избавиться от необъяснимого чувства.

Может быть, она репортёр, пытающийся выведать историю, прежде чем мы вышвырнем её обратно на тротуар вместе с остальной прессой, которая, наконец, выяснила, где я работаю. Она определённо не выглядит так, будто пришла сюда что-то покупать — всё, начиная с её уверенной походки и заканчивая преувеличенным покачиванием бёдер, когда она скользит по комнате, как будто она на чертовом подиуме, говорит мне, что её больше интересует её собственная внешность, чем картины на стенах.

Ну что ж. Не моя работа судить.

Однако моя работа — продавать произведения искусства, поэтому я расправляю плечи, делаю глубокий вдох и обхожу стол. Мои каблуки мягко стучат по мраморному полу, когда я подхожу к ней. Она слышит, как я приближаюсь, и когда она поднимает глаза, неприкрытый гнев, запечатленный на её лице, заставляет меня застыть на месте.

Ух, ты.

Я сглатываю, надеясь, что это избавит меня от дискомфорта, застрявшего в горле, и вернусь к своим годам обслуживания клиентов, чтобы помочь мне пройти через это. Мой голос ясен и непоколебим, когда я обращаюсь к ней.

— Могу я вам чем-нибудь помочь, мэм?

Она примерно моего возраста — безукоризненно одета, на заоблачных каблуках, на которых я никогда не смогу ходить, её волосы и макияж идеально уложены, чтобы подчеркнуть её и без того красивые черты лица. Даже глядя на меня так, будто я только что предположила, что она выглядит толстой в этих дизайнерских брюках, она абсолютно потрясающая.

— Если вы ищете что-то конкретное, я могу направить вас туда, — снова пытаюсь я. — Или, если вы просто просматриваете, я могу дать вам некоторую справочную информацию о наших работах.

Её глаза ещё больше сужаются, и она делает шаг ближе ко мне. Когда она говорит, я не готова к сарказму в её тоне.

— Держись от него подальше, сука.

Мои глаза расширяются.

— Прошу прощения?

— Ты меня слышала, — выплевывает она. — Он мой. И я не позволю какой-то маленькой двухдолларовой бродяжке изменить это.

— Вы говорите о Чейзе Крофте? — я тупо спрашиваю, искренне сбитая с толку, почему эта женщина, которую я никогда раньше не встречала в своей долбаной жизни, нападает на меня на моём рабочем месте. Очевидно, если она думает, что я представляю для неё угрозу, она никогда не смотрела в зеркало. Или смотрела утренние новости, если уж на то пошло, потому что Чейз довольно ясно выразил свои чувства в этом видеоклипе.

Она не отвечает на мой вопрос. Взмахнув волосами и нахмурившись, она поворачивается на своём — очень, очень высоком — каблуке и направляется к выходу. Её шаги даже не замедляются, когда она уходит, и я так ошеломлена этим фактом, что даже не понимаю, что она уходит, пока она не выскользнула из парадных дверей и не исчезла.

Какого черта?

Я возвращаюсь к стойке регистрации в оцепенении, погрязнув в беспокойстве, что моя жизнь никогда не вернется к чему-то, напоминающему норму. Когда я заканчиваю заполнять документы Скарпоцци, я одновременно убираю странный инцидент с блондинкой на задворки моего сознания, добавляя его ко всем другим странным вещам, которые произошли с тех пор, как Чейз поцеловал меня, и моя жизнь взорвалась.

Стук каблуков по полу галереи заставляет меня поднять глаза.

— Закрыла еще одну? — спрашивает Эстель, останавливаясь у моего стола.

Я киваю.

— Скарпоцци.

— Хорошо.

Её тон резок — она никогда не суетилась с поздравлениями или похвалами, даже когда один из её брокеров продал нарочито дорогую вещь. — Но мы всё ещё отстаём от общих продаж в этом месяце. Если мы хотим держать голову над водой, нам действительно нужно сделать ещё несколько крупных заказов в ближайшие несколько недель. Как выглядит твоё расписание на оставшуюся часть дня?

— О, эм, я просто собираюсь быть здесь, сидеть за столом и ждать посетителей. — Я вижу выражение её лица и торопливо продолжаю. — Но я могла бы сделать несколько звонков предыдущим клиентам, я полагаю, попытаться найти какое-то новое дело—

— Не обращай на это внимания, — решительно говорит она. — Ты свободна. А это значит, что ты выполнишь ещё один визит на дом.

Моё лицо бледнеет.

— Что?

— У нас есть ВИП-клиент. Он особенно просил тебя.

Она сказала "он"?

— Но, Эстель…

— Но что? — её брови сардонически приподнимаются. — Галерее нужны деньги. Если, конечно, ты не готова отказаться от своего бонуса в этом году. И, честно говоря, Джемма, тебе негде протестовать после того, как вчера днём ты не смогла продать ни одного произведения искусства нашей другой ВИП-персоне. Это была действительно упущенная возможность.

Чёрт. В этом она права.

Но… она сказала другой ВИП-персоне?

Я сглатываю, пытаясь восстановить самообладание.

— Значит, это не тот клиент, что был вчера?

— Нет. Это что-то новенькое, — её губы сжимаются от нетерпения.

Всё дыхание вырывается из моих губ в едином облегченном свисте.

— О, слава богу.

Пока в пункте назначения меня не ждёт Чейз Крофт, мне плевать, кто этот новый клиент. До сегодняшнего утра я бы втайне была в восторге от мысли, что он передумал, что он хочет снова увидеть меня, что он не может остаться в стороне.…

Теперь я скорее продам своё собственное полотно за десять центов на платформе метро, чем увижу его снова.

ГЛАВА 14

НУ И ДЕЛА

Глупая, глупая, глупая.

Раньше я ошибалась.

Видите ли, я думала, что не будет иметь значения, кто будет новым клиентом, пока им не стал Чейз.

Мне ли не знать, честно. Если я чему-то и научилась в жизни, так это тому, что всё всегда может стать хуже, когда ты меньше всего этого ожидаешь.

Полагаю, это один из таких случаев.

Потому что в настоящее время я стою в самой красивой квартире, в которую я когда-либо заходила за всю свою жизнь, и таращусь на то, что, я почти уверена, является Моне на стене, как и на мужчину, настолько красивого, что он заставит Чейза серьёзно посоревноваться за внимание, и пытаюсь не пускать слюни — как на мужчину, так и на его произведения искусства, но в основном на мужчину, когда он входит в комнату и подходит ко мне. У него густые, пышные чёрные волосы с правильным количеством волн, кожа такая гладкая, что большинство моделей продали бы за неё душу, и самые потрясающие голубые глаза, которые я когда-либо видела — льдисто-голубые в центре, с кольцом темно-синего цвета по краю радужки.

Всё в нём кричит о богатстве, власти, утончённости — от потрясающего вида с двадцатого этажа до дизайнерского костюма, который он носит, и француженки-горничной в униформе, которая впустила меня пять минут назад. Он — тёмные чернила, плавно скользящие по холсту этой белой, светлой комнаты, а я просто стою там, как дура, совершенно косноязычная, с портфолио, прижатым к груди, жалея, что не провела щёткой по волосам перед тем, как покинуть галерею.…

А потом он улыбается.

Это хорошая улыбка — мегабелая, с ямочками на обеих щеках, компенсирующими резкую линию его челюсти. Хотя, я не могу не заметить, улыбка не совсем доходит до его глаз, и в этом есть острота, как бы он ни старался, чтобы это выглядело очаровательно.

— Ах, мисс Саммерс, полагаю, — говорит он, пересекая квартиру в мою сторону.

Не знаю, что сказать, поэтому просто киваю.

— Отлично, — его улыбка становится шире. — Я рад, что вы смогли приехать. Я Бретт Крофт.

Подожди.

Подожди, секундочку.

Он сказал…

Крофт?

Как… Кузен Чейза?

Тот, у которого плохая кровь, враждебные поглощения и конкуренция за место генерального директора в "Крофт Индастриз"?

Тот самый кузен?

Чёрт возьми. Я убью Эстель за то, что она послала меня сюда без предупреждения.

— В жизни вы ещё красивее, мисс Саммерс, — бормочет он, не сводя с меня глаз.

Внезапно становится совершенно ясно, почему я здесь, и у меня такое чувство, что это не имеет никакого отношения к искусству. Неудивительно, что Эстель сказала, что он просил именно тебя. Я не более чем пешка в соперничестве двух миллиардеров.

Как, чёрт возьми, это стало моей жизнью за два коротких дня?

У меня нет времени искать ответ на свой вопрос, потому что он почти добрался до меня. Он двигается с великолепной, змеевидной грацией — как масло, скользящее по воде, едва нарушая атмосферу вокруг него. Я застываю на месте, наблюдая, как он подходит всё ближе и ближе, пока не оказывается всего в нескольких метрах от меня. Когда он останавливается, он протягивает руку в знак приветствия, и на мгновение она просто висит в пространстве между нами, пока я пытаюсь осознать, что здесь происходит.

После неприятно долгого отрезка времени мои манеры, наконец, заявляют о себе, я поднимаю омертвевшую руку и вкладываю её в его ладонь. Когда мы пожимаем друг другу руки, я замечаю, что его кожа прохладная на ощупь и почти причудливо мягкая — как будто он никогда в жизни не выполнял тяжёлую дневную работу и делал маникюр чаще меня. Конечно, я делаю его только два раза в год, когда Крисси и Шелби тащат меня с собой на "день девочек" или для подготовки ко дню рождения, но вы поняли идею.

Его хватка крепче сжимает мою руку, но я едва чувствую это — в этот момент мой разум сосредоточен на совершенно другой паре рук, противоположных этим рукам, тем, которые я чувствовала, которые обхватывали моё лицо, когда их владелец целовал меня под дождем, тёплые от жары и грубые от мозолей. Руки, которые я активно представляла себе исследующими другие части меня в моменты слабости в течение последних нескольких дней, когда…

Прекрати, Джемма! Мы ненавидим его, помнишь?

— У вас были проблемы с поиском места? — спрашивает Бретт, вырывая меня из нездоровых мыслей.

— Нет, — выпаливаю я, снова качая головой. — Всё было в порядке.

— Отлично.

Он всё ещё держит меня за руку.

Я хочу отстраниться, но не хочу оскорблять его. Я не могу позволить себе напортачить с ещё одной ВИП-персоной, иначе Эстель оторвёт мне голову.

— Итак, — веселость в моём тоне такая же вымученная, как и улыбка. — Вы хотите пополнить свою коллекцию?

Его взгляд скользит по моему лицу, затем опускается по моему телу, слишком долго задерживаясь на некоторых аспектах моей анатомии взглядом, от которого у меня сводит зубы.

— Да, — бормочет он, всё ещё не сводя глаз с моих ног. — Определённо хочу приобрести что-то новое.

При этих словах мои вежливые манеры испаряются, и я грубо вырываю свою руку из его.

— Отлично, — огрызаюсь я, целеустремленно выходя из его пространства. Мой тон граничит с грубостью, но мне плевать. — В каком конкретном месте вы подумывали поместить новый предмет? Что-нибудь вон там, у камина, может прекрасно подойти, хотя, конечно, это зависит от того, что вы ищете.

Я поворачиваюсь лицом к камину, сосредоточившись на камине из белого кирпича, сложенного от пола до потолка, который доминирует над дальней стеной. Через мгновение он встаёт рядом со мной, сохраняя осторожное расстояние, которое я установила между нами.

— Конечно, — просто так, его голос переключился с соблазнительного на деловой. — Большинство моих картин написаны маслом, импрессионисты конца 1800-х годов. Но я ищу что-то более современное, возможно, для моего личного кабинета.

Я немного расслабляюсь.

Может быть, он понял намек.

— Или моей спальни, — добавляет он, и моя спина снова напрягается, когда мой взгляд устремляется в его сторону.

Может, и нет.

Он смотрит на меня, уголок его рта приподнимается в улыбке.

— Следуйте за мной.

Я смотрю, как он уходит, исчезая в коридоре слева от камина, и стараюсь не волноваться.

О, кого я обманываю?

Я просто с ума схожу.

Но только на несколько секунд, потому что даже разозлённая и слегка оскорблённая, я вспоминаю, что я не из тех девушек, которые позволяют запугивать себя кем-то только потому, что у них есть деньги и раздражающе собственнический взгляд. Сделав глубокий вдох через нос, я расправляю плечи, крепче сжимаю папку с произведениями искусства и иду за ним, пока у меня не сдали нервы.

* * *

— Моне действительно получает все лавры и внимание по праву, но когда дело доходит до композиции света, лично я предпочитаю Дега. Я имею в виду, что эволюция его работ за эти годы поразительна…

Тук, тук, тук.

Серия резких стуков в дверь кабинета прерывает мою защиту Дега перед Моне как главного художника-импрессиониста, что, вероятно, хорошо. У меня есть склонность увлекаться, когда я говорю об искусстве, часто теряясь в разговоре и забывая о себе… и моём собеседнике.

Мой взгляд поднимается на Бретта, и я обнаруживаю, что его глаза уже на моём лице, и он изучает меня, сидя на диване, через кофейный столик от меня. Его пристальный взгляд напряжён, кажется, он заполняет каждую молекулу пространства в его личном кабинете, где мы сидели последние сорок минут, обсуждая искусство и полностью игнорируя папку с фотографиями картин, на покупку которых я должна убедить его потратить богом забытую сумму денег.

— Входи, — произносит Бретт, не отводя от меня взгляда.

Я смотрю, как работают мышцы его горла, и чувствую, как мои щёки горят от смущения. Боже, я ботаник. Не могу поверить, что сидела здесь со (вторым) самым горячим парнем, которого я когда-либо встречала, и болтала об искусстве. Чего я не могу понять, так это почему он позволил мне.

Прежде чем я успеваю слишком сильно удивиться, дверь в кабинет распахивается, и там стоит мужчина, заполняя раму. Буквально. Он такой большой, что я едва вижу пространство вокруг его тела, но не его размер делает его страшным.

Один взгляд на его лицо, и у меня перехватывает дыхание.

Он выглядит как Невероятный Халк, за исключением того, что его кожа не зеленая, и у него длинный, тонкий, белый шрам, пересекающий яремную вену, как будто кто-то пытался, и потерпел неудачу, задушить его фортепьянной струной. Его мясистые конечности были втиснуты в костюм, который, должно быть, был сшит на заказ, потому что я почти уверена, что даже в магазинах для больших и высоких не делают одежду на таких гигантов. Но, по правде говоря, меня пугают его глаза — они совершенно пустые. Исключительно чёрные, пустые круги, смотрящие сквозь меня короткий миг, а потом фокусирующиеся на лице Бретта.

— Пять минут, — говорит Халк без предисловий. — Самое большее десять.

Бретт кивает.

— Хорошо. Дай мне знать, когда придёт время.

— Да, сэр.

Халк кивает Бретту в подтверждение того, что он не потрудился объяснить, затем пролезает обратно через раму и закрывает за собой дверь.

Мой взгляд перемещается на Бретта, и я вижу, что он улыбается сам себе, настоящая дерьмовая ухмылка, и это странно. Но не так странно, как тот факт, что Брюс Беннер⁸, по-видимому, является членом его штаба. И определённо не так странно, как тот факт, что он даже не реагирует на вмешательство Халка, он просто поворачивается ко мне и снова вступает в разговор.

— Итак, расскажите мне о себе, — говорит он, его внимание снова полностью приковано ко мне.

У меня отвисает челюсть.

— Что?

Я бы предпочла говорить о Моне, а не о себе.

Он прищуривает глаза, глядя на меня.

— Кто такая Джемма Саммерс?

— О, гм…

Я скрещиваю ноги, неловко переминаясь под тяжестью взгляда Бретта. Мой взгляд скользит от него и задерживается на кофейном столике между нами. Он потрясающий — сверкающий дуб, определённо антиквариат, определённо дорогой антиквариат, судя по его виду. Такая мебель, которой вы восхищаетесь как произведением искусства, и вам никогда не придёт в голову поставить на неё свой напиток, или стопку журналов, или, не дай бог, свои ноги.

— Вообще-то, во мне нет ничего особенного.

— Почему-то я в этом сомневаюсь.

Я снова поднимаю на него глаза.

— Право, я никто.

Его взгляд обостряется, напоминая мне ястреба или какую-то другую хищную птицу, приближающуюся к своей добыче с такой высоты, что у бедного, пушистика, который скоро станет едой, даже нет шансов.

— Мой кузен так не считает. Напротив, он, судя по всему, очень заинтересовался вами.

И вот она: настоящая причина, по которой я здесь. Он думает, что моё присутствие это покушение на его кузена.

Неужели никто больше не смотрит эти чертовы новости?!

Я сжимаю рот, вспоминая жестокие слова Чейза, которые опять прокручиваются в моей голове.

Скажем так, если я когда-нибудь остепенюсь… Я сомневаюсь, что это произойдёт с такой девушкой, как Джемма Саммерс.

И после встречи с блондинкой сегодня утром я понимаю, почему.

Гнев струится по моим венам. Я снова сосредотачиваюсь на Бретте, прищуривая глаза в ответ.

— Не думаю, что вам следует путать жалость с интересом.

— Я знаю своего кузена всю свою жизнь… я могу читать его лучше, чем большинство. Мы даже прожили вместе часть нашего детства.

Я поднимаю брови в бессловесном вопросе "и что с того?".

— Когда нам было пятнадцать-шестнадцать, мы ездили верхом на чистокровных скакунах нашего деда, когда возвращались домой из школы на лето. Мы ходили в конюшню и выбирали лошадей, и спустя некоторое время Чейз особенно полюбил одного из молодых жеребцов, огромное чёрное чудовище. Я видел по его глазам, по тому, как он трогал его гриву и приглаживал шерсть после наших прогулок, что тот стал его любимцем, хотя он никогда не говорил об этом.

— Есть ли смысл в этом путешествии по дорогам памяти? — нетерпеливо бормочу я, не желая говорить о Чейзе или его преданности своей лошади.

Трудно ненавидеть того, кто любит животных.

Губы Бретта кривятся в насмешливой улыбке.

— Я хочу сказать, мисс Саммерс, что, когда он понял, что я узнал, что жеребец был его любимым, он сделал всё, что было в его силах, чтобы скрыть свою привязанность к нему. Он ездил на нём только ночью или когда думал, что меня нет дома. И если я был рядом, он старался выбирать другую лошадь на этот день.

— Но почему? — выпаливаю я, прежде чем успеваю остановиться.

— Он не умел делиться и до сих пор не умеет, если уж на то пошло. Наверное, всегда боялся, что я украду его любимые игрушки, — его улыбка становится шире, немного злее. — Что возвращает нас к вам, мисс Саммерс.

Я смотрю на него в ожидании.

— Его безразличие к вам это просто ещё один акт, чтобы держать меня подальше, — он ёрзает на диване, как ястреб, расправляющий крылья перед броском вниз. — Поверьте мне.

— С чего бы мне вам доверять? Я вас даже не знаю, — огрызаюсь я.

Что-то мелькает в его глазах, что-то, что мне совсем не нравится.

— В вас есть кураж, — он улыбается мне, но улыбка у него маслянистая. — Впрочем, как и у его жеребца.

Я бледнею.

Его улыбка становится шире.

— Это будет весело.

— О чём вы говорите?

Он продолжает, как будто я ничего не сказала, его взгляд оценивающий.

— Видите ли, Чейз очень сдержан во всех сферах своей жизни, но у него есть характер. Это его самая большая заслуга.

Он наклоняется вперёд, всего на долю сантиметра, но этого достаточно, чтобы заставить меня отпрянуть назад.

— Он знает, что вижу. Это только вопрос времени. И даже если я ошибаюсь, даже если он действительно не заинтересован… — его глаза сканируют всё моё тело. — Уверен, мои усилия не пропадут даром.

Фу.

Мега-фу.

Я поднимаюсь на ноги, не сводя глаз с кофейного столика.

— Так вот, у вас есть мой номер, мистер Крофт, если вы захотите поговорить о новой картине для вашей коллекции. Иначе мне придётся уйти…

— Присядьте.

Внезапно в его мягком, медовом тоне появляется сталь.

Моё сердце подпрыгивает в груди, а глаза устремляются к нему. Он не шевельнул ни единым мускулом, но выглядит взбешённым, сидя там, вытянув одну руку в пространство между нами. Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, что он ждёт папку, которую я всё ещё прижимаю к груди.

Я с усилием сглатываю и заставляю себя передать ему папку, чувствуя, что потеряла жизненно-важную часть своей защиты, когда я это делаю, и неохотно опускаюсь обратно на кожаный диван.

В течение нескольких минут единственным звуком в комнате было перелистывание страниц, пока Бретт просматривал папку, иногда задерживаясь на каком-то конкретном фрагменте, но, казалось, ни разу не задерживался надолго ни на одном из них.

Чёрт. Эстель будет очень зла на меня. Это уже второй раз подряд, когда я облажалась с ВИП-персоной. Для неё не будет иметь значения, что во всём этом нет моей вины. Конечный результат — Джемма эффектно провалила продажу какой бы то ни было картины — тот же самый.

Звук захлопывающейся папки заставляет меня вздрогнуть.

— Я возьму обе абстракции Фавра и натюрморт Сартра… синий, на странице 18.

У меня отвисает челюсть.

— Что?

— Вы что, не слышали меня? — спрашивает он весёлым тоном. — Я сказал, что хочу Фавра…

— Я слышала вас, — говорю я, мои щёки краснеют. — Просто… Нет. Вы не можете.

Его брови морщатся от веселья.

— Я не могу купить картины, которые вы пришли сюда продать мне?

Я сглатываю.

— Вы видели только их фотографии.

— И?

— Разве вы не хотите увидеть их в живую?

Он удивлённо качает головой.

Я пытаюсь снова.

— Разве вы не хотите услышать о прошлом художников?

Ещё одно покачивание головой.

— Но, мистер Крофт…

— Мисс Саммерс, — его голос твёрд. — Вы пришли сюда, чтобы продать мне картины?

После секундного колебания я киваю.

— Тогда почему вы пытаетесь отговорить меня от покупки?

— Я… ну… — я замолкаю.

— Хорошо, — решительно говорит он. — Значит, решено.

Я вздыхаю.

— Вы даже не услышали мою рекламную речь. Она была хороша. Правда.

Улыбка приподнимает левую сторону его рта.

— С удовольствием послушаю. К сожалению, сегодня у нас нет на это времени.

— Что вы имеете в виду?

Он открывает рот, чтобы ответить, но прежде чем успевает, раздаётся ещё один стук в дверь, за секунду до того, как она широко распахивается.

Халк вернулся.

— Он здесь.

— Как нельзя вовремя, — Бретт по-мальчишески смеется, но в этом есть что-то тёмное, что заставляет меня нервничать.

Выражение лица Халка ни разу не меняется, его голос ни разу не становится выше низкого грохота.

— Мне впустить его, сэр?

Бретт кивает, на его лице всё ещё играет улыбка.

— Да, немедленно.

Халк кивает и исчезает, дверь за его спиной со щелчком захлопывается.

Я перевожу взгляд с Бретта на дверь и обратно.

— Что происходит?

— Мы встретимся с вами снова через несколько дней, чтобы завершить сделку, если вы не против, — он произносит это как просьбу, хотя мы оба знаем, что у меня нет выбора.

Поднявшись на ноги, он застёгивает пиджак, обходит кофейный столик и оказывается рядом со мной.

— Было приятно познакомиться с вами, мисс Саммерс.

— Мне тоже, — машинально говорю я, глядя на него и чувствуя, что мой мозг на десять шагов отстаёт от того, что здесь происходит.

Он протягивает мне руку.

— Пойдёмте

Не желая быть грубой, в конце концов, этот человек только что согласился купить не одно, а целых три произведения искусства, что так осчастливит Эстель, что она, вероятно, не уволит меня в обозримом будущем, я просовываю свою руку в его и позволяю ему поднять меня на ноги. От его прохладной кожи у меня по спине пробегает странный, брезгливый холодок.

— Спасибо, — бормочу я, как только встаю.

Я начинаю вырывать руку из его хватки, но он усиливает её и подходит ближе.

Моё сердцебиение ускоряется.

— Мне было очень приятно, мисс Саммерс, уверяю вас.

— Джемма, — глупо выпаливаю я, не находя слов и рациональных мыслей, с этими слишком синими, слишком напряжёнными глазами, устремленными на меня и находящимися в тридцати сантиметрах от меня. — Просто Джемма.

Губы Бретта кривятся в улыбке, и он открывает рот, чтобы что-то сказать, но прежде чем он успевает произнести хоть слово, дверь в кабинет распахивается с такой силой, что дребезжит на петлях. Ошарашенная, я чуть не выпрыгиваю из своей кожи, и мой взгляд устремляется к входу, однозначно ожидая увидеть стоящего там Халка, зелёного и разъяренного, в костюме, измочаленным в лохмотья, и готового разорвать нас на куски.

Только это не он.

Там стоит ещё один мужчина, кипящий от ярости, с горящими зелёными глазами и бьющейся жилкой на яремной вене, от открывшейся ему сцены.

Чейз.

И его прищуренный, горящий взгляд прикован к моей руке, всё ещё крепко сжатой в руке Бретта.

Ну и дела!

ГЛАВА 15

ДИКИЙ

Почти целую минуту в кабинете стоит полная тишина.

Чейз и Бретт сцепились взглядами в эпических пропорциях, и, хотя я всё ещё стою здесь, держа руку в руке Бретта, мне кажется, они полностью забыли о моём существовании. Такая ненависть витает в воздухе, что становится трудно дышать, и я начинаю думать, что хуже уже быть не может — пока Бретт не начинает говорить. В этот момент я понимаю, что напряжённое молчание гораздо предпочтительнее, чем их реальное общение.

— Ах, что ни на есть любимый кузен! — говорит Бретт, счастливо улыбаясь. — Я бы спросил, что заставило тебя зайти, но у меня есть довольно хорошая идея.

Чейз ещё сильнее сжимает челюсти и не утруждает себя ответом.

— Ах, такой стоик, как и всегда, — Бретт бросает на меня быстрый взгляд, прикрыв глаза. — Мы с мисс Саммерс как раз начали… — он делает паузу. — …знакомиться.

Я не смотрю на него, но по-настоящему чувствую гнев Чейза. Он осязаем и льётся от него волнами, насыщая комнату вокруг нас. Бретт, похоже, этого не замечает, а если и замечает, то ему просто-напросто всё равно. Он продолжает говорить, его тон сквозит веселой жестокостью.

— Мы только что строили планы, когда нам встретиться снова и завершить наше… — и снова его пауза молчания искусно высчитана, — …дело.

Глаза Чейза впиваются в меня, всего на долю секунды, но выражение, которое я вижу в их глубине, достаточно пугающее, чтобы заставить мои плечи сжаться. Я поспешно перевожу взгляд в сторону Бретта.

— Большое вам спасибо за ваше предложение, мистер Крофт. Я скоро свяжусь с вами, и мы обсудим детали продажи, — говорю я, глупо надеясь, что, как только Чейз поймёт, что эта встреча только об искусстве, он остынет.

Этого не происходит.

Во всяком случае, в кабинете становится ещё напряженнее. Я так напряжена, что боюсь смотреть на Чейза. И, поскольку я это я, клиническая идиотка века, я не молчу, что, очевидно, следовало бы сделать в этой ситуации. Вместо этого я продолжаю говорить и засовываю себя ещё глубже в горловину.

— Не стесняйтесь звонить мне в галерею по любому вопросы, — нервно лепечу я, не сводя глаз с подбородка Бретта, потому что его слишком довольная улыбка немного пугает меня, если честно. — Мой личный добавочный номер указан на визитной карточке в вашей папке. Которую, знаете ли, вы можете просто оставить себе, на случай, если захотите взглянуть на свои картины. И потому что, ну, у нас в галерее их около двадцати, и я уверена, что Эстель… мой босс, хотела бы, чтобы у вас был доступ ко всем коллекциям наших художников без необходимости ездить через весь город.

Ухмылка Бретта неуклонно расширяется, пока я говорю. К тому времени, когда я замолкаю, она становится такой большой, что я вижу практически все его зубы.

Как я уже сказала — жутко.

— Как любезно с вашей стороны, мисс Саммерс, — он наклоняется ближе и крепче сжимает мою руку. — Хотя я бы не возражал против поездки. По правде говоря, я бы с удовольствием как-нибудь посетил вашу галерею.

Мой рот слегка приоткрывается, когда я слышу нечто подозрительно похожее на рычание с другой стороны комнаты. Это первый звук, который Чейз издал с тех пор, как приехал, и он не очень хороший. На самом деле, это просто страшно.

— Ну, мне, правда, пора идти, — говорю я, мой голос срывается на нервный писк, когда я пытаюсь вытащить свою руку из руки Бретта.

Мой рывок не идёт ни в какое сравнение с его хваткой, которая только крепче сжимается вокруг моей ладони, не совсем болезненно, но почти. Его хватка ощущается как угроза, и всё же, несмотря на то, что это мои пальцы раздавливаются, почему-то я сомневаюсь, что угроза в мой адрес.

Мой взгляд устремляется на Чейза, и я вижу, что его глаза стали пугающими. Они прикованы к моей руке, которая, кстати, начинает болеть, и в интенсивности его взгляда есть смертельная острота.

Я делаю глубокий вдох, стараясь сохранять спокойствие, хотя, должна признать, большая часть моей энергии сосредоточена на том, чтобы не обмочиться там, где я стою — что, на случай, если вы не обратили внимания, в аккурат между двумя ужасающими мужчинами, чьи проблемы с управлением гневом перевешиваются только их семейными проблемами.

— Хм, — произношу я пискляво, в попытке убраться далеко-далеко от эпицентра Гражданской Войны Крофтов. — Через час у меня назначена ещё одна встреча, и, похоже, вам двоим нужно многое наверстать, так что, если вы просто отпустите мою руку, я уйду и…

— Отпусти её, — наконец, говорит Чейз. Его голос бесстрастен, холоден, полностью сдержан, а глаза прикованы к кузену. — Сейчас.

Бретт усмехается.

— Ну, раз уж ты так любезно попросил…

Его рука ослабевает, и я мгновенно отдёргиваю свою, чувствуя, как в пальцы вонзаются булавки и иглы, как только возвращается приток крови. Моё облегчение недолговечно. У меня даже нет времени отступить, повернуться к двери, чтобы, чёрт возьми, пошевелиться, когда меня снова хватают за руку. Я опускаю глаза и замечаю большие мозолистые пальцы, обхватывающие мои, но у меня нет времени осознать тот факт, что они принадлежат Чейзу, или, что каким-то образом он пересёк комнату так быстро, что я пропустила это, потому что внезапно я двигаюсь.

Быстро.

Мои последовательные мысли и протесты остаются позади, пока он тащит меня из кабинета, не говоря ни слова. Его хватка так крепка, что кости в моих пальцах болезненно скрежещут друг о друга. Издалека я слышу смех Бретта, который гонит нас из кабинета по коридору в гостиную комнату, и, прежде чем я успеваю это осознать, мы достигаем входной двери, и меня выдёргивают в коридор. В данный момент у меня нет средств для борьбы, поэтому я следую за ним, мои ноги двигаются автоматически, вынужденные бежать трусцой, если я хочу поспевать за широкими шагами Чейза. И хотя бегать на каблуках — это заноза в заднице, не соответствовать его темпу — не вариант. Я почти уверена, что он так зол, что даже если бы я споткнулась и упала на мраморный пол, он бы просто продолжал идти, таща меня за собой, как ребёнок тащит игрушечную куклу по грязи.

Только когда мы оказываемся одни в лифте, быстро спускаемся с двадцати этажей на первый этаж, я, наконец, понимаю до какого безумия зла — на Бретта, на Чейза, на всю эту чёртову ситуацию.

Он всё ещё держит меня за руку. Я дёргаю руку, пытаясь освободиться, но его хватка не ослабевает.

— Отпусти, — шиплю я, поворачиваясь и смотря на него.

Его челюсти плотно сжаты, вена на шее пульсирует, а на щеке прыгает мускул.

Ничего себе. Он взбешён.

— Чейз, — говорю я, снова дёргая руку. — Отпусти мою руку.

— Нет, — глухо рычит он сквозь плотно сжатые зубы.

У меня отвисает челюсть.

— Это нелепо! Ты не можешь просто врываться в квартиры людей, прерывать их деловые встречи и вытаскивать их оттуда, как какой-то пещерный человек! Я взрослая женщина! На дворе двадцать первый век! И, честно говоря, я достигла своего пожизненного предела для общения с властными миллиардерами, так что отпусти меня!

Я подчёркиваю свои слова, сильнее сопротивляясь его хватке, на этот раз вкладывая в упорство весь свой вес.

Но результат нулевой.

— Чейз!

— Тихо.

— Я не буду молчать! Это просто смешно!

— Джемма, я сказал тихо.

— Я не знаю, кем ты себя возомнил, но мне это совсем не нравится! Это абсолютно возмутительно…

Слова испаряются у меня на языке, когда Чейз делает шаг вперёд, его яростный рывок заставляет меня спотыкаться, следуя за ним. Чейз нажимает кнопку аварийной остановки. Лифт резко останавливается, и внезапно, без механического гудения машины, движущейся по своим кабелям, становится слишком тихо, слишком тесно внутри этой крошечной плавающей коробки. Он стоит, уставившись на светящиеся кнопки, мускулы всё ещё работают на его челюсти, пока он борется за контроль, и пространство, кажется, сжимается вокруг нас.

Чувствуя клаустрофобию, я хватаю ртом воздух, а Чейз медленно поворачивается ко мне лицом, его лицо грозно выражает едва сдерживаемый гнев.

— Мы не говорим об этом здесь, — в его тоне безошибочно угадывается окончательность, и мой собственный гнев, на мгновение забытый, быстро возвращается.

— Мы вообще об этом не говорим! — мои глаза сузились. — Насколько я понимаю, как только мы выйдем из этого проклятого лифта, и ты меня отпустишь, мы больше никогда не будем разговаривать!