Дело об убийстве в винограднике

Заканчиваю писать, надеюсь, что помогла вам. Вы должны непременно навестить меня в ближайшее время и обо всем рассказать подробно!

Ваша подружка Баалат-Гебал, досточтимая Шульги-Зиусидра-Эйги, сиятельная энси княжества Рефаим, покровительница священного Ниппура».

Подлинный титул госпожи Баалат-Гебал в самом деле звучал именно так.

Ницан отложил письмо в сторону. Собственно говоря, все сказанное лишь укладывалось в схему, постепенно вырисовывающуюся в его голове. Пересев с жесткой табуретки в большое продавленное кресло, Ницан задумчиво уставился на прыгавшего по столу Умнику. Демон-рапаит, похоже, радовался возвращению домой куда больше самого сыщика. «Ничего удивительного, — с философским спокойствием подумал Ницан. — В конце концов, это не ему должны башку оттяпать, а мне…» Разумеется, он преувеличивал. Отсечение головы в Тель-Рефаиме не практиковалось вот уже около трехсот лет, равно как и прочие виды реальной смертной казни. Но, во-первых, ирреальная смертная казнь, в силу весьма неопределенных формулировок и покрова тайны представлялась ему куда более жуткой. А во-вторых…

— А во-вторых, — вслух закончил печальную мысль Ницан, — при моем везении как раз накануне судебного заседания правительство примет какой-нибудь совсем уж отвратительный закон относительно смертной казни.

От этих мыслей у него заныло место удара на затылке, он выругался сквозь зубы. Умник сочувственно сморщил крысиную мордочку и протянул сыщику сверкающий подносик, на котором тотчас образовалась прозрачная причудливых форм посудина, в которой плескалось примерно поллитра чего-то красноватого, сметанной густоты. Ницан осторожно поднял тяжелый сужающийся кверху цилиндр.

— Когда-нибудь ты меня отравишь, Умник, — тяжело вздохнул он. — Ну и ладно. Может быть, оно было бы и к лучшему.

Однако первый глоток приятно порадовал непривычным, но приятным ароматом с привкусом корицы и гвоздики, а также относительно небольшим содержанием алкоголя. Напиток оказался скорее тонизирующим, чем пьянящим — именно таким, в каком нуждался Ницан Бар-Аба, частный детектив и беглый преступник, скрывающийся от правосудия.

Умник меж тем уселся на пустую, покрытую пылью чернильницу, закинув одну птичью лапку на другую (как уже было сказано, задние лапки рапаитов похожи на птичьи), передними же подпер голову и уставился на хозяина круглыми блестящими глазками.

— Странная выходит история, Умник, — сказал Ницан, разглядывая потолок. — Из того, что мы с тобой успели выяснить, следует, что убитый являлся моим клиентом. Это раз. Накануне убийства он находился здесь, именно здесь, в моей конторе. То есть, комнате. Причем, далеко не впервые. Это два. Обратился он к нам по рекомендации нашей доброй знакомой госпожи Баалат-Гебал вскоре после скоропостижной кончины некоего господина Алулу-Бази, каковая последовала вскоре после неприятного разговора с храмовым казначеем. Это три. Кроме того, госпожа Баалат-Гебал уверяет, что мы с тобой у нее вчера вечером были…

Баалат-Гебал ни слова не говорила относительно присутствия Умника, поскольку просто не знала о существование демона-невидимки.

— Что еще можно предположить? Сиван поручил мне некое расследование. Его суть, похоже, сводится к проверке каких-то финансовых дел храма Анат-Яху. Я так полагаю, что дело касается дома престарелых. Ну, тут не надо быть семи пядей во лбу. Что-то мне удалось узнать… — Ницан тяжело вздохнул и сделал глоток. — Но потом я совершил какую-то ошибку. Некий преступник узнал об опасности и постарался себя обезопасить. Убил Сивана… Каким образом ему удалось сделать это, и главное, каким образом ему удалось обеспечить полицейских уликами против меня? Мы-то с тобой знаем, что я никого не убивал, — сыщик строго посмотрел на внимательно слушавшего демона. Поскольку у того на мордочке в этот момент появилось тень сомнения, Ницан с досадой заметил: — Я понимаю, что не существует в природе преступника, который сразу же признает свою вину. Но я действительно никого не убивал! Кому охота класть голову на плаху? Кстати говоря, в самом убийстве, вернее, в сопутствующих ему событиях, есть несколько загадочных обстоятельств. Они кажутся второстепенными, но я совсем не уверен в этом. Начнем с моего поведения в апартаментах госпожи Баалат-Гебал вчера вечером. По ее словам, я вдруг прервал свой рассказ о расследовании — жаль, не удалось ее расспросить о подробностях, — и выскочил из комнаты как ошпаренный. При том, что к сей даме я испытываю глубочайшее почтение. И вообще, — Ницан сделал неопределенный жест рукой, в которой держал странной формы бокал, — я человек, как ты сам слышал, воспитанный и культурный…

Умник подскочил на чернильнице и весело застучал хвостом по столу.

— Да-да, — обидчиво повторил Ницан, — культурный и воспитанный… И если ты обратишь внимание на странное поведение овец в тот же момент, то все сразу станет понятным.

Умник съежился и сделал такое движение, словно хотел забраться под чернильницу.

— Ты совершенно прав, дьяволенок! — торжествующе сказал сыщик. — Все вместе это безусловно походит на внезапно появившееся магическое поле! А теперь обращаю твое внимание на то, что жрецы при храмах не занимаются магией — им это категорически запрещено. Почему? Потому что служение богам не должно сопровождаться магическими фокусами служителей. Иначе прихожане просто не смогут определить, являются ли они свидетелями божественного присутствия или искусства жрецов. Исключение составляют лишь магия медицинская и магия охранительная. Понятно?

Рапаит кивнул.

— В таком случае… — Ницан прищурившись, посмотрел в окно сквозь красноватую смесь. Лучи уходящего солнца заиграли рубиновыми звездочками, вращающимися в странном мутноватом водовороте. — В таком случае, можно предположить, что преступник — не совсем порядочный маг. Или пользуется услугами не совсем порядочного мага. Но очень профессионального.

Рапаит несколько раз перекувыркнулся через голову и восхищенно заверещал.

— Ну-ну, — скромно заметил сыщик. — Это-то как раз было легко выяснить. Ты и сам слышал, как весьма квалифицированная помощница мага-целителя Астаг заверила нас, что печать над дверью несчастной госпожи Энненет сделал профессионал. Думаю, он же был автором магического действа, вызвавшего в виноградник моего клиента Сивана. В виноградник, где его поджидал убийца. Я думаю, что и полицейских вызвал преступник. Специально для того, чтобы патрульные обнаружили тело с торчащим в спине ножом. И рукоятка ножа помнила при этом только прикосновение моей руки. Из чего, во-первых, следует, что меня вытащили туда очень точно: после убийства, но до появления полиции. Стало быть, я пришел в виноградник — я подозреваю, что мне срочно хотелось встретиться с Сиваном, причем в определенное время. Возможно, мы даже оговорили это время. Потому-то я и сидел в апартаментах госпожи Баалат-Гебал — ждал назначенного часа… Видимо, увидев убитого, я попытался выдернуть нож из раны, но затем, скорее всего под воздействием все того же магического поля, бежал оттуда… Должен тебе признаться, Умник, люди, так же, как и ты, способны испытывать чувство неопределенного страха, попадая в магическое поле. Это объясняет наличие улик против меня, но не объясняет отсутствия улик против истинного убийства… Наконец, нынешний нападавший, — Ницан осторожно потрогал шишку на затылке. — Во-первых, от него буквально разило магическим полем, во-вторых, он был невидим… Кто же за всем этим стоит, черт побери? Кстати, он лишил нас единственной улики — испорченных печатей. Улика, конечно, слабая, но лучше, чем ничего…

Умник фыркнул и вместо ответа извлек из небытия рюмку пальмовой водки. Одновременно наполовину опустошенный сосуд с густой смесью растворился в воздухе.

— Ты прав, Умник, — вздохнул Ницан. — Без крепкого тут не обойтись, — он одним глотком опорожнил рюмку. — Теперь о смерти госпожи Сэрэн-Лагашти, — сдавленным голосом произнес он. — Тут, по-моему, все ясно. Это самое настоящее убийство. А если в одном и том же месте в течение короткого промежутка времени происходит два убийства подряд, разве нелогично будет считать, что они взаимосвязаны? Плюс печати как цель уличного нападения. Значит, смерть этой старухи тоже связана с моим расследованием. А коль скоро она, как явствует из письма госпожи Баалат-Гебал, как две капли воды похожа еще и на смерть некоего господина Алулу-Бази, то… Черт побери, неужели я ничего не записывал?… Письмо! — он хлопнул себя по лбу. — Письмо госпожи Шошаны Шульги, младшей сестры нашей замечательной приятельницы! Оно меня чем-то заинтересовало в тот вечер. Настолько, что я попросил его у госпожи Баалат-Гебал. Вот что нам необходимо найти! — он вскочил с места и бросился к полкам, на которых в полном беспорядке высились кипы бумаг, записных книжек и прочего хлама. Эти полки Ницан называл архивом.

Получасовые поиски ничего не дали. Ни искомого письма госпожи Шошаны Шульги-Зиусидра-Эйги, ничего другого, способного хоть как-то прояснить ситуацию, на полках не обнаружилось.

Умник ринулся под кровать. Оттуда полетели какие-то старые тряпки, клочья бумаги. С грохотом выкатились несколько пустых бутылок. На одной из них восседал сам рапаит с весьма разочарованной физиономией.

— Все понятно, — сказал Ницан обреченно. — Спасибо за помощь, Умник.

Неверным шагом он подошел к подоконнику. Здесь тоже стояли несколько пустых и полупустых бутылок. Одна из них, темно-зеленого стекла, имела наклейку погреба Анат-Яху. Ницан рассеянно взял ее, поднял, взболтнул. В бутылке вина оставалось еще примерно на четверть. Он поискал на подоконнике стакан, выдернул зубами пробку, налил себе густого темно-рубинового напитка.

Да так и застыл, не донеся стакан до рта. Внимание его привлекла пробка, которую он сам же и выплюнул на пол. Ницан присел на корточки.

— Вот так-так… — пробормотал он. — А говорят — бросай пить…

Пробка представляла собой туго скрученный листок бумаги. Еще не веря в собственную удачу, Ницан осторожно развернул его и приблизил к глазам. Это оказалось покрытое красными подтеками, с пожеванными краями, но в общем, почти целое письмо младшей сестры Баалат-Гебал. Видимо, потеряв пробку, Ницан не нашел ничего лучшего, как заменить ее наспех скрученным листом бумаги, а таковым оказалось именно это письмо.

Ницан отставил стакан и с пятнистым листом в руке вернулся к столу. На мордочке Умника отразился живейший интерес. Он одним прыжком вспрыгнул на стол, затем быстро вскарабкался на плечо сыщику и тоже уставился в листочек, исписанный мелким четким почерком. Ницан шикнул на него: «Не мешай!» — принялся разбирать написанное.

Письмо было выдержано в весьма сдержаных интонациях. В начале Шошана коротко описала свою жизнь в диких греческих горах, деятельность своей благотворительной миссии и трудности, с которыми ей приходится сталкиваться.

«Я не жалуюсь, — писала младшая госпожа Шульги-Зиусидра, — и не собираюсь возвращаться, хотя и благодарна тебе за приглашение. Что мне делать в Тель-Рефаиме? Тоже поселиться в доме престарелых и собирать сплетни о людях, которые мне неизвестны и неинтересны? Здесь настоящая жизнь, настоящие люди — хотя и не столь утонченные, как уроженцы Тель-Рефаима или Ир-Лагаша. Если я и скучаю о чем (иногда), так это о книгах. Впрочем, друзья высылают мне новинки».

Далее шло довольно пространное изложение мнения Шошаны о поэзии совершенно неизвестных Ницану литераторов. По некоторым цитатам, приведенным в послании, у сыщика сложилось впечатление, что речь идет о людях не совсем нормальных и весьма своеобразно представляющих и себя, и своих читателей. Тем не менее он добросовестно прочитал странные строки, надеясь в глубине души, что может быть в них содержится ключ к загадке: чем именно заинтересовало его письмо? Пару раз он обнаруживал шифрованные послания в старинных заклинаниях, весьма, кстати, похожих на цитировавшиеся в письме стихи — во всяком случае, непристойностью звучания.

Он терпеливо продолжил чтение, несмотря на недовольство Умника — демону надоело всматриваться в крючочки и палочки, нанесенные на бумагу, и он нервно дергал сыщика за ухо, пытаясь привлечь его внимание к полному стакану.

— Отстань! — рявкнул Ницан. — Не видишь — я делом занят?!

В самом конце Шошана упрекнула сестру за то, что госпожа Баалат-Гебал так и не выслала ей ранее обещаные лекарства и еще какие-то необходимые ее благотворительному фонду вещи. Упрек правда был завуалирован: Шошана иронично писала, что вполне понимает стесненные финансовые обстоятельства старшей сестры, вынужденной оплачивать пребывание в доме престарелых.

Больше в письме не было ничего.

Испытывая острое разочарование, Ницан перечитал письмо еще дважды, и даже рассмотрел лист на просвет — вдруг что-то стояло между строк? Но нет, никакой тайнописи там не было, да и не могло быть.

Он отложил письмо, потянулся, расправил затекшую спину.

— Что будем делать, Умник? — уныло спросил он.

Демон с готовностью протянул сыщику выпивку. Тот отрицательно качнул головой, подошел к окну и выглянул наружу. Оранжевая улица, на которой Ницан имел сомнительное удовольствие проживать последние двенадцать лет, была погружена в чернильную темноту: фонари здесь никогда не держались дольше нескольких часов. За черными силуэтами двух— и трехэтажных домов разливалось море разноцветного электрического света. Ницан представил себе на минуту широкие проспекты центра, где сверкают и переливаются витрины Гудеа, Шульги и прочих торговых компаний, где гремит музыка, и толпы приятно возбужденных мужчин и женщин выбирают подарки к празднику. Он вспомнил, что не успел приобрести подарок для Нурсаг и даже подумал было выбраться в центр и присмотреть что-нибудь оригинальное. Но тут же представил натыканные на каждом перекрестке полицейские патрули и тяжело вздохнув, отказался от этой идеи.

Отвернувшись от окна, Ницан некоторое время сосредоточенно смотрел на помятый листок бумаги. Нет, он решительно не понимал, чем же вчера вечером могло заинтересовать его это письмо. Разве что этнографическими подробностями жизни дикарей. Ницан помотал головой. Вряд ли сегодня ему удастся что-нибудь понять. Лучше заняться бумагами на свежую голову.

Он зевнул, провел рукой по щетине, покрывавшей щеки. Сердито подумал о девеке, вселившемся в зеркало и теперь лишившем его возможности хоть как-то приводить в порядок внешность. Ницан подошел к разобранной постели. Недавние бурные события изрядно его утомили. К тому же во рту, за исключением выпивки и утреннего стакана горячего молока, маковой росинки не было. Умник откуда-то из Небытия извлек по просьбе хозяина парочку вполне съедобных бутербродов. Поужинав, Ницан погасил свет, бухнулся на продавленную лежанку и закрыл глаза. В расслабленном сознании завертелся калейдоскоп происшедшего за сегодняшний день. То перед внутренним взором сыщика появлялась монументальная фигура Баалат-Гебал, почему-то увенчанная бараньей короной Анат-Яху, то растрепанная борода мага-эксперта разрасталась до космических размеров, то случайный таксист проносился мимо верхом на статуе шеду, то Нурсаг представала в облике, в котором встретила когда-то его: испуганной девчонкой, сбежавшей из Западного Дома Иштар и приторговывавшей контрабандной мелочью…

Настоящий глубокий сон все не приходил — только смутная полудрема. Ницан приподнялся и сел на лежанке. В комнате было темно, только в правом углу, на куче старой одежды и прочего хлама слабо фосфоресцировало небольшое овальной формы пятно — там спал Умник. Сыщик с хрустом потянулся, подошел к столу, зажег светильник. По стенам побежали тени от колеблющегося пламени.

Письмо Шошаны Шульги по-прежнему лежало на столе. И вновь Ницан перечитал его. На этот раз последний абзац вызвал у него смутные ассоциации. Он отодвинул в сторону недопитый стакан, извлек из кармана висевшей на стуле куртки прихваченные от Баалат-Гебал финансовые отчеты. Углубившись в изучение бумаг, Ницан вскоре почувствовал, как цифры начинают прыгать перед глазами.

Его внимание привлекла одна строка в последнем отчете. Он почувствовал вдруг, что оказался близок если не к решению задачи, то по крайней мере к ее формулировке.

— А это уже кое-что, — пробормотал Ницан. — Умник, кажется, я что-то нашел… Вот, обрати внимание: в позапрошлом месяце со счета нашей доброй знакомой госпожи Баалат-Гебал снята кругленькая сумма в десять тысяч новых шекелей. То есть, в сто пятьдесят тысяч старых. Приличные деньги, а?

Проснувшийся Умник согласился, причем на его сонной мордочке появилось выражение растерянности: то ли выразить свое согласие обычным способом — полным стаканом, — то ли воздержаться.

— Тперь слушай дальше, — сказал Ницан, откинувшись на спинку стула и уставившись в темный потолок. — В отчете указано, на что эти деньги потрачены. А потрачены они, оказывается, на лекарства и продукты для благотворительного фонда младшей сестры нашей с тобой приятельницы — чокнутой Шошаны, удравшей от родственничков в дикую Грецию, в какую-то деревню Яван и нянчащуюся там с местными дикарями, коих она пытается перевоспитывать и просвещать.

Умник постоял несколько секунд на голове, потом вернулся в исходное состояние и воздел к небу крохотные лапки.

— Я же говорю — чокнутая, — Ницан пожал плечами. — Полностью с тобой согласен. Но у некоторых богачей — особенно тех, которые богатство унаследовали, а не украли, — развивается комплекс вины перед несчастными, кои не удостоились рождения в золотых колыбельках. Им хочется срочно поделиться своим богатством, а лучше — совсем от него отказаться. Так сказать, смыть с рук эту гадость — золотую пыль… И ведь что интересно, — задумчиво продолжил Ницан, — сколько на моем веку встречалось таких совестливых богачей, всех их обчистили в конечном итоге те самые несчастненькие, которых они пытались облагодетельствовать. Мало того: зачастую опекаемые делали это не из корысти, а из ненависти к благодетелям. Понимаешь, Умник многие воспринимают благотворительность по отношению к себе как нечто оскорбительное… Ну ладно, — оборвал он сам себя. — Что это я расфилософствовался. Вернемся к нашим баранам. В смысле, дикарям. То есть, лекарствам. В отчете, к тому же, указано, что еще триста новых «кругляшей» потрачено на транспортировку. Но обрати-ка внимание, что пишет госпожа Шошана. Где это… Ага, вот, — он поднял письмо и прочел вслух: — «Так и не получила обещанные лекарства. Понимаю твои стесненные денежные обстоятельства и более не настаиваю на помощи. Надеюсь, со временем ты снова разбогатеешь». А? Как тебе это нравится? Не получила! Что же случилось? Судно утонуло? Или заблудилось? Может быть и так конечно, но с трудом верится. Так куда же делись лекарства? Вернее, куда делись деньги нашей приятельницы?

Ницан поднялся со своего места и быстро заходил по комнате.

— А что там говорила она давеча насчет покойной госпожи Энненет Сэрэн-Лагашти? Не помнишь? — он остановился посреди комнаты. — Насчет недавних событий?

Сидевший на чернильнице Умник помотал головой.

— Так я тебе напомню. Она сказала, что за неделю до смерти госпожа Сэрэн-Лагашти приобрела недвижимость в Ир-Хадаште, на побережье Тростникового моря. Вернее, хотела приобрести. Но произошла какая-то накладка, которой покойная была весьма недовольна. И даже устроила скандал по этому поводу казначею храма преподобному Кислеву. И я очень боюсь, что этот скандал был ее смертельной ошибкой — без преувеличения, если вспомнить, что случилось буквально через день после скандала… А теперь вспомним сегодняшнее письмо самой госпожи Баалат-Гебал, — он прочитал: — «Накануне вечером господин Алулу-Бази был вполне бодр, энергичен. Он даже сделал резкий выговор преподобному Кислеву за то, что тот допустил какую-то путаницу в финансовом отчете. А наутро его нашли мертвым, причем приглашенный целитель утверждал, что болезнь прошла все стадии, но с большой скоростью…» Бьюсь об заклад, — сказал Ницан, — если мы проверим события последних месяцев, там обнаружатся еще пара-тройка случаев скоротечных смертельных болезней. Слава небесам, наша приятельница весьма небрежна по отношению к финансовым делам и не обратила внимания на платеж за лекарства. Она распорядилась — и точка. Проверять — выше ее достоинства.

Умник зааплодировал и заговорщически подмигнул Ницану.

— А что? — сыщик сел за стол. — На этот раз, думаю, ты совершенно прав, паршивец. Я могу себе позволить.

Умник тут же протянул сыщику бокал хиосского. Ницан с удовольствием выцедил половину, после чего сказал:

— Конечно, мы так и не знаем, каким образом убийце или убийцам удалось свалить все на меня. И нет у нас прямых доказательств участия во всех этих делах храмового казначея — надеюсь, ты обратил внимание на частоту упоминаний имени Кислев во всех этих сомнительных случаях? Но ведь и у суда нет прямых улик против меня! Так что, мы еще посмотрим — кто кого. В конце концов, у них нет мотива. За что, по их мнению, я мог убить Сивана?

За окнами уже вполне рассвело. Ницан задул ненужный светильник, зевнул, потянулся.

— Позвонить, что ли, Лугальбанде? Спросить у него? Что там полиция думает по поводу мотива. А что? — пробормотал он. — Не так уж и рано. Почему бы не спросить прямо сейчас?

Не вставая, Ницан протянул руку и взял со стола кубик телекома.

Лугальбанда долго не отзывался. Когда же наконец его фантомное изображение сконденсировалось над телекомом, Ницан успел вновь задремать, уронив лохматую голову на стол. Маг-эксперт немедленно взъярился и как следует приложил детектива короткой молнией. Сыщик подскочил как ошпаренный:

— Т-ты чего?!. — но тут же пришел в себя и как ни в чем не бывало спросил Лугальбанду: — Послушай, а за что я убил Сивана?

— Та-ак… — зловещим голосом протянул маг-эксперт. — Ты, значит, все-таки признаешься в убийстве…

— Вовсе нет! — спохватился Ницан. — Вот еще… Просто я хочу знать, что думает полиция. Если я убил его преподобие, то должна же быть какая-то причина.

Лугальбанда — вернее, его фантом — некоторое время сверлил сыщика пронзительным взглядом, потом нехотя ответил:

— Версия обвинения состоит в том, что тебя пытались выставить из приюта по причине позднего времени. Ты был пьян и всячески этому сопротивлялся. Младший жрец Сиван, отвечавший в тот вечер за порядок, вынужден был применить силу. Ты страшно разозлился, выследил его, когда он шел в храмовый виноградник по каким-то хозяйственным делам, и убил. Исходя из твоих привычек, которые хорошо известны полиции, такое развитие событий представляется и следователю, и представителям обвинения вполне правдоподобной.

— С какой стати мне убивать, даже если он меня и вытурил? — Ницан изумился. — Да я бы в таком случае должен был бы перерезать по крайней мере половину вышибал в городских кабаках!

— А вот об этом ты расскажешь в суде, — с мрачным ехидством ответил Лугальбанда.

— В суде? — воскликнул Ницан. — Я практически готов доказать собственную непричастность! Во всяком случае, у меня есть объяснение всех подозрительных обстоятельств дела!

В нескольких словах он объяснил Лугальбанде ситуацию с реакцией жертвенных овец, а также сообщил о том, что вел частное расследование по заказу как раз покойного Сивана. Упомянул и о характере расследования. Рассказал о смерти госпожи Энненет — не боясь нареканий за непрошенный новый визит в храм Анат-Яху, то есть, на место преступления. О том, что предшествовало этой смерти и о загадочных ее обстоятельствах. И конечно же, о смерти господина Алулу-Бази, предшествовавшей всем событиям.

— Полагаю, именно эта смерть и вызвала первые подозрения покойного Сивана, — закончил Ницан.

Лугальбанда озадаченно почесал переносицу.

— Ну-ну, — сказал он задумчиво. — очень интересно рассказываешь. Значит, испорченные печати. Ну-ка, покажи, может, мне удастся что-нибудь установить.

— Э-э… Видишь ли, Лугаль, их у меня нет, — смущенно ответил сыщик. — Их у меня украли.

Брови мага-эксперта удивленно взлетели.

— То есть как — украли?

Ницан рассказал о нападении невидимки.

— Но у меня есть отчет госпожи Баалат-Гебал! — поторопился сообщить он. — И письмо госпожи Шошаны Шульги!

— Госпожа Баалат-Гебал, как я понял, не жаловалась на нарушения? — осведомился Лугальбанда.

— Не жаловалась, — подтвердил Ницан. — Потому и жива осталась.

Маг-эксперт снова задумался.

— Ладно, — неохотно сказал он. — Предположим… Ну а как насчет убийства, в котором тебя обвиняют?

Ницан удивленно захлопал глазами.

— Но… Послушай, Лугаль, я же объяснил… — пробормотал он и снова повторил аргументы, уже приведенные ранее.

Лугальбанда слушал, не перебивая. Его темное лицо, контрастировавшее с белоснежной бородой, сохраняло выражение угрюмой сосредоточенности.

— …А память кинжала сохранила мое прикосновение, потому что я скорее всего попытался выдернуть кинжал из раны и как-то помочь Сивану, — закончил Ницан. Умник, все это время слушавший хозяина с восторгом, радостно закувыркался. Ницан попытался поймать пляшущего демоненка, но тот ловко уворачивался от руки сыщика.

Лугальбанда некоторое время неодобрительно наблюдал за странными жестами своего приятеля. Потом спросил:

— А почему, кроме твоего прикосновения, кинжал ничего больше не помнит?

— Не знаю, — честно признался Ницан. При этом Умник перестал мельтешить по столу и вновь уселся на излюбленную чернильницу. — Но этот вопрос, полагаю, можно будет решить после окончания следствия и ареста настоящего преступника.

Лугальбанда покачал головой и тяжело вздохнул.

— Это тебе так кажется. Магическое воздействие, изменение маршрута, потеря памяти. Поведение овец. Все это косвенные признаки, дорогой мой. Что же до финансовых махинаций — признаю, что здесь есть, над чем подумать. Признаю, что они возможно связаны с гибелью двух или даже более обитателей дома престарелых. Могу признать даже (хотя и с трудом) связь этих махинаций с убийством преподобного Сивана. Но при чем тут твоя невиновность?

Ницан онемел. Его челюсть немного отвисла, а глаза превратились в два неподвижных тусклых шекеля — старых, естественно, на которые не купишь сегодня ни черта путного.

Лугальбанда некоторое время ждал ответа, потом объяснил:

— Все, что ты рассказываешь, имеет весьма важное значение. Но ведь при этом обвинение вполне может рассуждать таким образом, что исполнителем являешься ты. На тебя падают улики в убийстве несчастного Сивана. Ты, кстати говоря, владеешь магическим искусством — не очень профессионально, но все-таки на уровне выпускника курсов полицейской магии. И тебе придется долго доказывать свою неспособность совершить все то, о чем сам же рассказал только что… Понимаешь, пока ты не выявишь истинного организатора и истинного исполнителя преступлений, пока ты не найдешь неопровержимых доказательств их вины — единственным подозреваемым являешься ты, а все остальное… — Лугальбанда выразительно развел руками. — И учти, — добавил он. — Я говорю — до тех пор, пока ты не найдешь, потому что ни полиция, ни обвинитель ничего искать не будут. Их вполне устраивает уже сложившаяся версия. Улики налицо, соответствие психологическому портрету преступника — тоже…

Ницан обрел, наконец, утраченный было дар речи.

— Портрет?! Психология?! — заорал он. — В конце концов, даже память кинжала можно рассматривать как косвенную улику! Прямых улик против меня нет! Свидетелей нет! Так какого же черта меня собираются тащить в суд?! Пусть полиция выясняет, как убийца сумел избавиться от всех улик, да еще и свалить вину на невиновного. То бишь, на меня. Уж ты-то знаешь о моей невиновности!

Пылая негодованием, сыщик хотел отключить телеком, но что-то во взгляде Лугальбанды заставило его насторожиться.

И не зря.

— В том-то и дело, — мрачным голосом ответил маг-эксперт, — в том-то и дело, что два дня назад все обстояло именно так, как ты сказал.

Ницан почувствовал себя не очень хорошо. Вернее сказать, совсем плохо.

— А что произошло за эти два дня? — неуверенно поинтересовался он.

— Не далее как вчера нашлись два свидетеля убийства, — так же мрачно ответил Лугальбанда. — Один из них виноторговец-оптовик из Ир-Лагаша, ведший в тот вечер переговоры о поставках небольших партий вина из комплекса Анат-Яху. Второй — поденщик, с утра работавший на винограднике, а потом расположившийся на ночь на той самой площадке для собранного урожая, под навесом. Их показания были сняты вполне официально следователем нашего управления Омри Шамашем. Ты его хорошо знаешь, он человек дотошный.

Омри Шамаш когда был однокашником Ницана по курсам полицейской магии и оставил о себе не самые приятные воспоминания.

— И что же эти свидетели показали? — спросил Ницан.

— Они показали, — ответил маг-эксперт после долгой паузы, — что пять дней назад видели собственными глазами, как младшего жреца храма Анат-Яху Сивана убил ударом в спину человек, как две капли воды похожий на частного детектива Ницана Бар-Аба. Во всяком случае, после того как был составлен словесный портрет убийцы, сомнений практически не осталось.

В горле Ницана от напряжения лопнул какой-то сосудик, и во рту появился отвратительный привкус крови. Он машинально протянул руку к Умнику, но тот, похоже, сам настолько был поражен сказанным, что забыл о своих обязанностях. Сыщик убрал руку. Ему было даже не до того, чтобы дать щелчка нерасторопному рапаиту.

Согласно уголовному законодательству Тель-Рефаима показаний, данных двумя независимыми свидетелями, достаточно для вынесения обвинительного приговора — даже в отсутствие других серьезных улик.

— Так что? — спросил Лугальбанда. — Прислать за тобой конвой? Или придешь в суд самостоятельно? Завтра, к семи утра? Это могут учесть как явку с повинной и смягчить наказание. Хотя в данном случае речь может идти либо о пожизненном заключении, либо об ирреальной смерти. Последнее вероятнее.

— Знаешь, что такое ирреальная смерть, Умник? — замороженным голосом вопросил Ницан. — Приговоренного умерщвляют по всем правилам. То есть, исторгают душу из тела и отправляют в Подземный Мир. Там Ануннаки вытворяют с этой несчастной душой все, что полагается вытворять с душой грешника. А потом она возвращается на землю, в собственное тело, которое все это время хранится бездыханным в специальном саркофаге в подземном судейском хранилище. Он, конечно, оживает… Только что это за жизнь, Умник? После таких штучек? И потом: можешь себе представить, сколько грехов мне придется искупать в этом чертовом царстве Эрешкигаль? Она, говорят, та еще стерва. Да и муженек подстать… И то сказать — другие вряд ли бы стали бы повелителями мертвых…

Умник тяжело вздохнул и подал детективу поднос с большим бокалом лагашской настойки. Ницан механически взял бокал в руки.

— Между прочим, — добавил Лугальбанда, — я оговорил процедуру самостоятельной защиты. Ты будешь выполнять обязанности собственного адвоката. Зная твои привычки, я решил, что так будет лучше.

— А обвинитель кто? — мрачно вопросил Ницан.

— Следователь Омри Шамаш. Так что, сегодня явишься? — повторил свой вопрос Лугальбанда. — Или завтра?

— Лучше завтра, — ответил Ницан. — Сегодня я, пожалуй, напьюсь напоследок.

— Хорошо, — Лугальбанда великодушно кивнул. — Напейся. Но, может быть, ты найдешь пару минут просветления, чтобы прочесть вот это, маг-эксперт щелкнул пальцами. Из фантомного облака вырвался голубой смерчик. Он замер перед унылым сыщиком, рассыпался крохотными искорками, оставив стопку бумаг.

— Что это? — хмуро спросил Ницан, не притрагиваясь к бумагам.

— Копии свидетельских показаний, — ответил маг-эксперт. — Я совершаю должностное преступление, предоставив тебе возможность ознакомиться с ними до суда. И делаю это только потому что не верю, будто ты убил этого жреца. Несмотря на улики и показания свидетелей. Разберись, может, найдешь что-нибудь полезное.

С этими словами Лугальбанда исчез.

— Спасибо, Лугаль, — сказал Ницан в пустоту. — В отличие от тебя я как раз начинаю верить, что все-таки зарезал своего клиента.

Несмотря на обещание напиться, Ницан не оправдал надежд Умника. Мало того, что сыщик категорически отказался от поллитрового кувшина резко пахнувшей сикеры, он еще и пообещал заключить рапаита в пентаграмму на неопределенной срок, буде тот и дальше продолжит ему мешать.

Умник обиделся и исчез. В последнее время вместо того, чтобы при конфликтах с Ницаном прятаться под кроватью или нырять в сливной бачок в туалете, рапаит предпочитал исчезать в Небытие. Сыщик начал подозревать, что его личный рапаит все-таки обзавелся в Изнанке Мира подружкой — как он же и предлагал Умнику — симпатичной крыской, снабжавшей изысканными напитками какую-нибудь тель-рефаимскую даму, страдавшую от недостатка алкоголя в организме.

Впрочем, над матримониальными проблемами рапаита Ницан думал недолго. Хватало и других. Словно в подтверждение этому у сыщика зачесалась шея. Ницан, ставший в последнее время суеверным, сделал несколько замысловатых жестов, отгоняющих плохие предчувствия. Шея чесаться перестала, но настроение ничуть не улучшилось.

Ницан пододвинул к себе стопку тонких листов-копий, переданных Лугальбандой. На первом красовался штамп следственного отдела главного полицейского управления Тель-Рефаима и личный знак следователя Омри Шамаша. Ницан относился к Шамашу без особой симпатии — в свое время они оба учились на курсах полицейской магии и даже немного соперничали. Вредные привычки привели к исключению Ницана с последнего курса (сам-то он полагал, что ректор не мог ему простить неожиданную встречу и соперничество в Доме Иштар в поисках благосклонности молоденькой жрицы); что же до Омри, тот успешно продвигался по служебной линии, правда из сыщиков перешел в следователи — кабинетная работа была ему больше по душе. Да и с полицейской магией, без которой ни один сыщик в работе обойтись не сможет, Омри Шамаш состоял в отношениях прохладных. На курсах он звезд с неба не хватал.

Впрочем, Лугальбанда сказал чистую правду: Шамаш свое дело знал, следователем был дотошным, и тому, что зафиксировано на бумаге его характерным наклонным почерком, можно было доверять.

Так что Ницан, отбросив в сторону неприятные воспоминания о бывшем сокурснике, приступил к чтению показаний первого из двух свидетелей.

«Вопрос: Ваше имя, место жительства, род занятий.

Ответ: Меня зовут Балак. Я торгую винами. Вернее, не торгую, а поставляю вина торговцам. Выступаю посредником между теми, кто делает вино и теми, кто им торгует. Постоянно живу в Ир-Лагаше.

Вопрос: Почему оказались в Тель-Рефаиме?

Ответ: Получил несколько заказов на вина из храма Анат-Яху. Раньше я с ними дела не имел. Решил попробовать.

Вопрос: Когда вы приехали в Тель-Рефаим?

Ответ: Четыре дня назад. Не в Тель-Рефаим вообще, а именно в храмовый комплекс Анат-Яху. Я встретился сразу же с преподобным Кислевым. Наши переговоры затянулись затемно. По моей инициативе — мне хотелось все вопросы решить сразу же и поскорее вернуться в Ир-Лагаш. Так что мы обсуждали и цены, и ритмы поставок, и транспортировку. Осталось только подписать договор. Но это мы перенесли на следующий день — поскольку преподобный Кислев должен был согласовать детали с преподобным Хешваном, верховным жрецом. Переговоры проходили в восточном крыле комплекса — там же, где расположены винные погреба. Чтобы потом дойти оттуда до трассы, соединяющей Анат-Яху с городом, можно было либо обогнуть постройки, либо пересечь виноградник. Через виноградник дорога примерно вдвое короче, и я выбрал ее. Выйдя на крыльцо, я заметил, что на площадке посреди виноградника кто-то есть. Присмотревшись, я узнал младшего жреца — преподобного Сивана.

Вопрос: Вы встречались с ним раньше?

Ответ: Да, сразу по приезде из Ир-Лагаша. Он по моей просьбе вызывал преподобного Кислева. Преподобный Сиван стоял лицом ко мне, но не видел, потому что меня скрывала тень от храмового купола. Я же видел его прекрасно — лучи двух прожекторов сходились как раз в центре площадки… Я собрался его окликнуть, но в это время на площадке появился другой человек, незнакомый мне.

Вопрос: Уточните, как этот незнакомый человек выглядел, откуда появился.

Ответ: Он был в кожаной куртке. Других деталей одежды я не заметил. Откуда именно он вышел — не знаю, возможно, перелез через ограду. И он явно не хотел, чтобы преподобный Сиван его заметил.

Вопрос: Почему вы так решили?

Ответ: Он двигался неслышно, крадучись. Я встревожился — мне показалось его поведение подозрительным, но предупредить младшего жреца не успел: оказавшись за его спиной, незнакомец выхватил нож и с силой ударил господина Сивана в спину. Жрец упал, а убийца тут же убежал.

Вопрос: Вы могли бы описать этого человека?

Ответ: Да, конечно, я же объяснил: там было достаточно светло…»

Дальше в протоколе следовало подробное описание убийцы, в котором Ницан безо всякого труда узнал себя.

Вторым свидетелем оказался некто Адуми — сезонный рабочий, приехавший в Тель-Рефаим на заработки из южной Сабеи: там был неурожай, и многие фермеры разорились. Адуми работал на винограднике при храме Анат-Яху. Устроился он на работу за три дня до убийства Сивана. По его словам выходило, что он задержался на работе позже других, хотел побольше заработать: «Все ушли, а я еще собирал ягоды. Я собрал двенадцать корзин… Сдал все десятнику, он записал. Уже стемнело, и я решил переночевать под навесом, рядом с площадкой для сбора урожая…»

Адуми показал, что увидел сначала младшего жреца Сивана (он его знал, поскольку именно Сиван принимал Адуми на работу), затем — зловещего незнакомца в кожаной куртке, ударившего ничего не подозревавшего жреца кинжалом в спину. В конце, как и в первом случае, следовало описание убийцы, повторявшее описание, данное Балаком.

Читая показания второго свидетеля, Ницан чувствовал себя примерно так, как должен чувствовать себя утопающий в последние минуты жизни: когда вода уже почти заполнила легкие, но сознание еще не отключилось. Он понимал, что столь четкие показания, неопровержимо указывающие на него как на убийцу, опровергнуть практически невозможно.

Ницан перелистал еще несколько страниц и прочитал заключение Омри Шамаша:

«Эксперты, работавшие с описанием, составили словесный портрет. После этого свидетелям порознь были представлены несколько изображений предполагаемого убийцы. Оба без колебаний выбрали изображение одного и того же человека. Нами установлено, что этим человеком, единственным подозреваемым в убийстве младшего жреца Сивана, является гражданин Тель-Рефаима Ницан Бар-Аба, тридцати лет от роду, частный детектив, лицензия за номером 9451895, выдана полицейским управлением Южного квартала. Это подтверждает заключение магов, работавших с орудием убийства: память кинжала содержит сведения о том же человеке. Кроме того, ряд свидетелей показали, что частный детектив Ницан Бар-Аба действительно появлялся в день убийства в храмовом комплексе Анат-Яху. Считаю возможным немедленный арест подозреваемого и передачу дела в суд».

— Ну-ну, — пробормотал Ницан, — ты-то наверное был на вершине блаженства: как же! Подложить мне такую свинью… — он немного подумал и признал: — Хотя ты, конечно, ни в чем не виноват. В конце концов, показания действительно убойные…

Он вновь перечитал сначала протокол допроса Балака, затем — Адуми. Хорошо было бы поймать их на несоответствиях, но, похоже, их нет. И это внезапно разозлило детектива.

— В конце концов, убивал я или не убивал? — вопросил Ницан в пространство. — Возможностей-то всего две: или да, или нет! Если да, то эти показания абсолютно достоверны, и не о чем больше говорить, нужно готовиться к встрече с Ануннаками… — он подумал немного и добавил: — Кроме того никакого смысла не имеют все мои догадки насчет финансовых афер. Себе же добавляю проблем… Умник! — рявкнул он. — Я дождусь выпивки или нет?! Ну-ка займись своими прямыми обязанностями!

Умник быстро вынырнул из небытия, сунул Ницану стакан с какой-то мутноватой жидкостью и тут же снова исчез, укрепив сыщика в подозрении насчет интенсивности личных дел рапаита в Изнанке Мира. Сделав солидный глоток зелья, оказавшегося самым дешевым финиковым самогоном, Ницан почувствовал некоторый прилив если не бодрости, то во всяком случае энергии и громко заявил:

— Но какого черта я должен рассматривать первую концепцию — о собственной виновности? Тут и без меня хватает желающих! Нет, уважаемые господа, я-то как раз буду рассматривать проблему с другой точки зрения. Итак: я никого не убивал, все дело искусно сфальсифицировано настоящими преступниками. Тогда фальсификация в первую очередь касается показаний этих двух свидетелей. Вот мы и проверим их еще раз. Проведем, так сказать, проверку на местности.

Разумеется, он вовсе не собирался в очередной раз отправляться на злосчастный виноградник, тем более — в сопровождении полицейских, следователя и этих двух свидетелей. В такие поездки отправляются уже за государственный счет, в ходе расследования.

Ехать же туда самостоятельно Ницан считал рискованным. Не для жизни или здоровья — но для своей репутации как человека невиновного. Его наверняка кто-нибудь видел в доме престарелых. Вторичный приезд точно укрепит всех недоброжелателей в мысли, что преступника действительно тянет на место преступления.

Поэтому, допив самогон, Ницан пододвинул к себе чистый лист бумаги, взял в руки карандаш и попытался схематично изобразить место преступления.

В центре он вычертил квадрат с относительно ровными сторонами — площадку для собранного урожая. Окружил тремя пунктирами — изгородью. Затем, наморщив от старания лоб, изобразил крыло храма, в котором находились винные погреба — справа от квадрата, изображавшего площадку. Слева начертил длинный прямоугольник — навес, под которым хранились пустые корзины и прочий инвентарь.

— Та-ак… — пробормотал он. — Теперь посмотрим, где тут находились наши глазастенькие…

Перечитав соответствующие места протоколов, Ницан поставил два крестика, соответствовавшие расположению Балака и Адуми. Обозначил два прожектора и постарался провести более-менее ровные линии, изображавшие световые лучи. Уже в перекрестие этих лучей он нарисовал крохотную фигурку лежащего человека — убитого Сивана.

— Ну и что? — он внимательно разглядывал получившуюся картинку, вертя ее и так, и этак. — Что же мы имеем в результате? — он положил схему, приложил к ней чистый лист бумаги — вместо линейки — и провел еще две линии, соединяющих крестики-свидетелей с лежащей фигуркой.

— Ну и ну, — с некоторым удивлением сказал Ницан. — Что называется, нарочно не придумаешь. Оба этих типа — и господин Балак, и господин Адуми — расположились на абсолютно равном расстоянии от места убийства. Какие любители осевой симметрии… Прямо картинка из учебника по планиметрии… — он задумался. Нахмурился. — Стоп-стоп-стоп, господа хорошие, а что-то мне здесь не понравилось…

Ницан принялся раскладывать листы протокола в две стопки, одна рядом с другой: справа — Балак, слева — Адуми; лист туда — лист сюда. Сыщик помотал головой.

— Нет, — провозгласил он. — Так не бывает. Не бывает таких текстуальных совпадений.

Впрочем, полного совпадения не было. Совпадало все, кроме понятий правое — левое. Размышляя над странностями показаний и над тем, как их использовать в завтрашнем поединке с Омри Шамашем, Ницан рассеянно вычерчивал рядом с фигуркой Сивана непропорционально большой кинжал, которым младший жрец был убит.

Сначала он рисовал небрежно, потом увлекся, начал все более тщательно изображать детали, которые мог вспомнить: треугольное лезвие с канавкой посередине, гарду в виде спиральной змейки, наконец, рукоятку…

Карандаш замер над бумагой. А что там было на рукоятке? Какой-то рельефный орнамент, который частично скрывала засохшая грязь.

Красноватая грязь.

Глина.

— Оп-па… — карандаш с хрустом сломался, обе половинки упали на стол. — Глина… — замороженным голосом сказал Ницан. — А у нас тут, — он постучал пальцем по рисунку, — у нас тут — битум. И кинжал наш находился в самой серединке. Аккурат в спине преподобного Сивана.

Сумасшедшая мысль пришла вдруг в голову обреченному сыщику. Она была столь странной, что Ницана начала бить крупная дрожь.

— Но ведь так все объясняется… — пробормотал он. — Почти безукоризненно. Только как же это доказать?

У Ницана пересохло в горле, он рассеянно схватил пальцами воздух. Умник на этот раз откликнулся с большим опозданием, сыщик успел подняться со своего места и два-три раза измерить шагами комнату. Приняв от рапаита очередной стакан с выпивкой (Ницан даже не обратил внимание, что именно поднес ему рапаит в этот раз), сыщик бросил рассеяный взгляд на повернутое к стене зеркало. Ему почему-то вспомнилась недавняя сцена с курьером из храма Анат-Яху и его беспомощные жесты. Выглядел бедняга комично, слов нет, но Ницану совсем не хотелось сейчас смеяться. Просто ночное происшествие вдруг подсказало ему идею, от которой стакан заплясал в руке.

— Зеркало… — пробормотал Ницан, — оглядываясь по сторонам. — Зеркальце, маленькое зеркальце… Где-то тут у меня было маленькое зеркальце…

Отставив в сторону стакан, сыщик нашел на полке маленькое зеркальце, забытое несколько дней назад его подружкой Нурсаг. Безделушка имела овальную форму и изящную, немного вычурную рукоятку.

Сыщик осторожно отвернул от стены большое зеркало, отошел чуть в сторону, после чего поднял повыше стакан и приветливо улыбнулся собственному отражению:

— Твое здоровье, приятель! — громко сказал он.

Со стороны это выглядело совершенно по-идиотски, и если бы его сейчас увидел, скажем тот же Лугальбанда, вместо суда Ницан отправился бы завтра в психиатрическую лечебницу.

Все при том же храме Анат-Яху.

Отражение, разумеется, повторило его жест, но в то же время родная небритая физиономия обрела озадаченное выражение. Правда, оно продержалось какую-то долю секунды. Ницан поднес стакан к губам, сделал несколько глотков. Стакан опустел мгновенно: разумеется, девек не упустил возможности присосаться к дармовой выпивке. Ницан поощрительно улыбнулся в зеркало и отсалютовал пустым стаканом: дескать, молодчина, валяй дальше.

— Послушай, красавчик, — сказал он. — У меня к тебе есть деловое предложение. Во-первых, я обещаю регулярно делиться с тобой всей выпивкой.

Мышцы лица тотчас дернулись. Ницан с трудом удержался, чтобы не открыть рот от удивления — именно такое выражение появилось у его отражения, то бишь у живущего в зеркале девека. Похоже, зеркальному демону ни разу не предлагали ничего подобного. Он даже забыл управлять мимикой своего ви-за-ви. Озадаченная физиономия отражения теперь куда меньше походила на оригинал.

Ницан поторопился воспользоваться успехом:

— Мало того: я не буду завешивать зеркало, не буду его отворачивать к стенке, так что ты сможешь проделывать свои штучки со всеми моими гостями… В разумных пределах, — осторожно добавил сыщик, вспомнив, что шуточки девека отнюдь не безобидны, и способны вести до серьезного — правда, не смертельного — эмоционального истощения. — Но для этого я прошу тебя о помощи… — сыщик показал девеку зеркальце Нурсаг. — Не можешь ли ты какое-то время провести вот тут? В этом зеркале? По-моему, рамочка очень симпатичная…

Отражение в большом зеркале какое-то время не изменялось, потом вдруг подернулось рябью — словно поверхность пруда. Затем оно окуталось серебристым туманом. Этот туман вдруг вытянулся по направлению к Ницану, превратился в зыбкий полупрозрачный искрящийся язык, который скрутился в тонкое веретено. Коснувшись маленького зеркальца, веретено тут же всосалось внутрь. Через мгновение Ницан осторожно заглянул в старое зеркало — его отражение больше не стремилось управлять оригиналом. Зато крохотное отражение в ручном зеркальце Нурсаг немедленно принялось дергаться, и сыщик почувствовал нестерпимый зуд в мышцах лица.

— Отлично, — прошептал он. — Я еще не знаю, что из этого выйдет. Но похоже, это мой единственный шанс. Теперь осталось позвонить госпоже Баалат-Гебал и кое-что у нее попросить…

Ему не пришлось долго ждать, госпожа Баалат-Гебал сразу же откликнулась на его звонок. Лицо ее казалось опухшим от слез, а к темному бесформенному платью на плечах были пришиты гирлянды траурных лент. Не дожидаясь расспросов, она сообщила:

— Энненет только что похоронили. В роскошном саркофаге, но крышку не подняли. несмотря на то, что всю ночь работали бальзамировщики… — она промакнула платочком красный кончик носа. — А нас из этого чертова приюта даже не пригласили в склеп. Представляете, какое хамство! Умирает последняя представительница старейшего рода, а мы не имеем возможности проводить ее в последний путь! Между прочим, — добавила она деловитым тоном, — полиции здесь не было.

Ницан именно это и предполагал. Вслух спросил:

— Вы уверены? Может быть, полиция приезжала, но вы ее не видели?

— Уверена? — госпожа Баалат-Гебал сердито фыркнула. — Конечно, уверена. Я спрашивала у начальника храмовой стражи. Он ответил — а зачем полиция? Госпожа Сэрэн-Лагашти умерла от тяжелой болезни, при чем здесь полиция?.. Ницан, — она сурово посмотрела на сыщика и погрозила ему пальцем, — вы должны вывести всех этих негодяев на чистую воду!

Ницан предостегрегающе поднял палец и тщательно осмотрел ту часть покоев престарелой дамы, которую охватывало фантомное облако.

— Не волнуйтесь, — госпожа Шульги-Зиусидра-Эйги небрежно махнула рукой. — Я позаботилась. Наш разговор никто не услышит. А если кто спрятался в моей спальне, так будьте уверены: я собственноручно придушу его, посмей он только пикнуть.

— Ну-ну, надеюсь, что это не понадобится… — Ницан вздохнул и сел на кушетку — так, чтобы фантомное облако телекома находилось точно напротив. — Госпожа Баалат-Гебал, позвольте сообщить вам, что завтра я отправляюсь в суд. В качестве обвиняемого по делу об убийстве младшего жреца Сивана.

Госпожа Баалат-Гебал выразительно всплеснула руками, ее многочисленные амулеты мелодично зазвенели.

— Я пойду с вами! — вскричала она гулким басом. — Я им покажу, всем этим крючкотвором!

— Как раз наоборот, — сказал сыщик. — Совсем наоборот. Госпожа Баалат-Гебал, дорогая, я знаю, что вы — мой искренний и преданный друг. Так вот я прошу вас не приходить завтра в суд. Сделайте другое, очень важное для меня дело… — он замолчал, решая — стоит или не стоит вовлекать пожилую даму в эту историю.

Глаза госпожи Баалат-Гебал восторженно загорелись.

— Говорите, — сказала она, — говорите, что я должна сделать?

— Но учтите, — поторопилмя предупредить Ницан, — это может быть опасно. Так что…

Теперь восторгу, горевшему в глазах престарелой дамы, не было границ.

— Тем более! — воскликнула она. — Я обожаю авантюры! Выкладывайте, что я должна делать. Клянусь бараньими рогами Анат-Яху, кои я лицезрею ежедневно, все сделаю! Ну же, Ницан!

Сыщик решился. Еще раз окинув взглядом покои своей царственной приятельницы в поисках чего-нибудь подозрительного, потом взял в руки финансовый отчет и письмо госпожи Шошаны Шульги и приблизил их к глазам фантома госпожи Баалат-Гебал.

— Взгляните, — сказал он, — третья строчка снизу. Вы помните этот платеж?

— Конечно, три месяца назад я оплатила медикаменты и продукты для фонда нашей семейной дурочки. Моей младшей сестрички. А при чем здесь…

— Минутку! — Ницан поднял руку. — Она ничего не получила и написала об этом в письме. Хотя деньги были переведены — согласно вашему отчету.

Госпожа Баалат-Гебал попыталась что-то сказать, но Ницан остановил ее.

— Погодите, — сказал он, — не перебивайте, дайте мне сказать… Вот что мне нужно, дорогая госпожа Баалат-Гебал. Я хочу, чтобы вы закатили скандал храмовому казначею. Сегодня вечером.

— Преподобному Кислеву? — изумленно переспросила госпожа Шульги-старшая. — Вечером? Зачем?

— Очень нужно. Устройте ему разнос за то, что ваша сестра до сих пор не получила заказанных лекарств. Пригрозите вывести его на чистую воду. Пообещайте добиться официальной проверки состояния финансов.

Закончив инструктировать свою приятельницу, Ницан занялся собственной внешностью. Он тщательно побрился, радуясь возможности без опаски смотреть в зеркало, принял душ, расчесал спутанные волосы. В довершение всему разыскал в шкафу старомодный, но вполне приличный костюм, невесть как и невесть когда оказавшийся среди его вещей. Словом, когда на следующий день Ницан подошел к зданию окружного суда, никто не мог принять его за подсудимого на процесс об убийстве. Скорее он походил на преуспевающего адвоката.

Впрочем, именно такую роль — собственного адвоката — предстояло ему сыграть сегодня.

Бесконечные коридоры казались пустыми. Ницан неторопливо шагал по направлению к кабинету судьи, гадая про себя, удалось ли Лугальбанде что-нибудь узнать о банковских переводах и если да, то появится ли он на суде вовремя.

Оказалось, Лугальбанда уже был в кабинете. Кроме него здесь находились судья Габриэль и следователь Омри Шамаш, выступавший на этом процессе в качестве обвинителя.

Он демонстративно отвернулся от вошедшего Ницана, с улыбкой протянувшего бывшему соученику руку для приветствия. Сыщик пожал плечами и повернулся к господину Габриэлю.

Длинная черная мантия делала коренастую фигуру квартального судьи бесформенной. Округлая физиономия, утопавшая в затканном золотом воротника мантии, выглядела вполне добродушной и даже наивной. Но Ницану хорошо известна была репутация судьи Габриэля — непримиримого борца с преступностью, выносившего самые суровые приговоры из тех, которые позволялись законодательством.

— Ага… — протянул он при виде улыбающегося Ницана. — Вот и наш подсудимый. Что же, господа, прошу в зал. Пора начинать слушания. Кто у нас адвокат?

— Я собираюсь защищаться самостоятельно, — объявил Ницан. — Закон позволяет это.

— Как угодно, — при этом судья Габриэль выразительно пожал плечами, а на холодном лице следователя Шамаша появилась презрительная усмешка. — Но для начала вам придется занять место на скамье подсудимых, — он взмахнул рукой, и по обе стороны Ницана словно из-под земли выросли фигуры охранников в синей форме с начищенными до солнечного блеска пуговицами. В таком сопровождении сыщик проследовал в зал судебных заседаний, где, несмотря на раннее время, было довольно людно. Среди публики Ницан прежде всего заметил державшуюся особняком группу жрецов Анат-Яху в золотистых торжественных одеждах с капюшонами. Их возглавлял старший жрец преподобный Хешван, пару раз виденный Ницаном в доме престарелых. Старший жрец был на голову выше остальных, невыразительность его лица с правильными чертами несколько скрашивали очки в массивной оправе с широкими дужками. Сидевший рядом с ним жрец-казначей Кислев являл собой полную противоположность спокойствию, даже бесстрастию Хешвана: он нервно вертел головой по сторонам, так что капюшон пару раз падал, открывая выбритый череп. Руки казначея, насколько мог увидеть Ницан, явственно дрожали, он никак не мог решить, куда их деть. Наконец, несколько комично сложил их на груди.

Чуть поодаль сидела подружка Ницана Нурсаг, при виде сыщика помахавшая ему рукой. Лицо девушки было весьма бледным; несмотря на обилие косметики и модную стрижку выглядела она неважно, и Ницан ободряюще ей улыбнулся. Рядом с девушкой занял место Лугальбанда, вырядившийся по случаю судебного заседания в черную форменную мантию полицейского мага. Остальных зрителей Ницан не знал. По всей видимости, это были частью полицейские и судейские чиновники, частью просто любопытные. Впереди сидели несколько журналистов уголовной хроники, знакомых сыщику. Его немного позабавило то, что корреспонденты безостановочно писали что-то в своих блокнотах, причем явно начали это делать задолго до начала процесса.

Прошло несколько томительных минут, прежде чем в зале появились судья Габриэль и следователь Омри Шамаш. Речь Шамаша изобиловала оборотами типа «спросим себя — ответим себе», и несмотря на обилие эмоционально-уничтожающих характеристик подсудимого, навела на публику дремотное состояние. Оживление наступило лишь после начала опроса свидетелем.

Первым был приглашен на свидетельскую трибуну Рафи, начальник полицейского патруля, обнаружившего труп. Ницан внимательно слушал его рассказ, прерываемый наводящими вопросами Шамаша. Рафи довольно подробно поведал суду, как его «онагр» свернул с обычного пути следования, въехал в виноградник и здесь обнаружил тело преподобного Сивана, лежавшего ничком с кинжалом между лопаток.

— У меня вопрос, — сказал сыщик. Судья кивнул. Ницан обратился к Рафи:

— Что заставило вас обратить внимание на виноградник?

Сержант, крупного сложения мужчина с лицом примерного подростка, нахмурился.

— Н-ну… не знаю, — ответил он немного растерянно. — Там… Там не так жарко, — Рафи немного смутился. — Там рядом запруда, вот. Там прохладно.

— Вы, значит, предпочитаете патрулировать в прохладе. Понятно. Ну а все-таки: вы всегда проезжаете мимо храмового виноградника во время обхода? — спросил Ницан.

Сержант еще больше растерялся, беспомощно оглянулся на молчавшего судью.

— Нет, вообще-то, не всегда, — сказал он. — Правду сказать, так мы там никогда не проходим. Это же не наша территория, там храмовая стража несет службу. Но в тот раз… Так получилось… — он замолчал.

Не дождавшись вразумительного ответа, Ницан подсказал:

— Может быть, вы заметили что-нибудь подозрительное? И это заставило вас изменить маршрут патрулирования в то утро!

— Конечно! — обрадованный сержант повернулся к судье. — Заметили, ваша честь, господин судья, именно что заметили подозрительное. Там лежал человек… его преподобие Сиван… Его преподобие был мертв, а в спине его торчал нож.

Полицейские никак не могли увидеть всего этого от трассы.

— Ваша честь, с трассы полицейские не могли заметить убитого, — сказал Ницан, обращаясь не столько к судье, сколько к обвинителю. — Давайте-ка еще раз повторим, — он повернулся к Рафи. — Насколько я могу понять, вас что-то насторожило и вы изменили обычный маршрут. Очень хорошо. Вот мы и добрались до сути. Вместо того, чтобы двигаться по трассе, вы решили обследовать храмовый виноградник. Так?

— Ну… — сержант нахмурился. Его простецкое лицо покрылось мелкими капельками пота. Начальник патруля неловко перекладывал дубинку из одной руки в другую, не очень понимая цель вопросов подсудимого — как ему казалось, вполне бессмысленных.

Ницан покачал головой. Полицейские совершали обычное утреннее патрулирование. Их начальнику по непонятной причине пришло в голову изменить маршрут движения. Они вдруг взяли почти на полпарсанга к югу, и в результате оказались на месте преступления. Потрясающее совпадение.

Все бы ничего, если бы сержант мог связно объяснить — за каким чертом им понадобилось ехать к винограднику.

— У вас есть еще вопросы? — спросил судья.

— Нет, — ответил Ницан. — Но я еще раз хочу обратить внимание вашей чести на то, что маршрут полицейского патруля никогда не проходил через храмовые сельхозугодья и что сержант Рафи не может объяснить причину этого изменения. А так же тот факт, что с дороги они не могли увидеть убитого. Складывается впечатление, что они специально изменили маршрут таким образом, чтобы в нужный момент наткнуться на мертвое тело.

Вмешался обвинитель.

— Ваша честь, — сказал он с издевкой, — подсудимый пытается запутать свидетеля. Но спросим себя: разве не благодаря изменению маршрута, нам, возможно, и удалось получить веские улики? И ответим себе: именно так. Не исключено, что в противном случае улики были бы уничтожены злоумышленником или его сообщниками. Спросим себя далее: может ли это изменение маршруту вменяться в вину патрульным? Никоим образом! И зададимся вопросом: какую цель преследует подсудимый своими замечаниями? Очень простую. Подорвать доверие к показаниям полицейских.

— Но причина изменения маршрута патрулирования…

— Довольно, — сердито произнес судья Габриэль. — Пора переходить к опросу остальных свидетелей.

— Сволочь Омри, — пробормотал Ницан. — Ну погоди, ты даже не представляешь, какой я тебе припас сюрпризец…

В судебный зал вызвали виноторговца Балака. Он оказался невысоким мужчиной в скромном сером костюме. Балак держался уверенно и с достоинством. Некоторую напряженность выдавало лишь то, что свидетель явно старался не смотреть на подсудимого.

Судья Габриэль указал ему место у деревянного помоста в центре зала. Когда свидетель поднялся на квадратное возвышение, судья спросил:

— Ваше имя, звание, род занятий?

— Меня зовут Балак. Я торгую винами. Вернее, не торгую, а поставляю вина торговцам. Выступаю посредником между теми, кто делает вино и теми, кто им торгует.

— Где вы живете постоянно?

— В Ир-Лагаше, — ответил торговец. — Вообще-то, я впервые приехал в Тель-Рефаим — получил несколько заказов на вина из храма Анат-Яху. Раньше я с ними дела не имел. Вот, решил попробовать…

— Понятно. Господин Балак, встречались ли вы ранее с подсудимым?

Свидетель впервые взглянул на Ницана. Это был взгляд совершенно равнодушного человека.

— Нет, — ответил Балак. — Никогда раньше я не встречался с этим человеком.

— Хорошо. Тогда расскажите, что произошло пять дней назад в окрестностях храмового комплекса Анат-Яху.

Балак начал рассказывать. Его речь лилась неторопливо и гладко — видимо, он серьезно готовился к выступлению в суде. Содержание ее Ницан уже знал, поэтому не столько слушал, сколько внимательно следил за говорившим.

— …Незнакомец выхватил нож и с силой ударил господина Сивана в спину. Жрец упал, а убийца тут же убежал, — Балак замолчал.

— Вы узнали преступника? — спросил судья Габриэль.

— Да, ваша честь, — виноторговец повернулся к Ницану и сказал: — Это подсудимый. Я хорошо запомнил его лицо.

— Хорошо, — сказал судья бесстрастно. — Вы можете занять свое место в зале. Вызовите второго свидетеля.

Балак поклонился еще раз судье и неторопливо прошел к свободному месту в центре зала. Прежде чем сесть, он бросил короткий взгляд на подсудимого. Ницан готов был поклясться, что на его лице в тот момент обозначилась странная смесь чувств: сожаление пополам с торжеством.

Третий свидетель, поденщик Адуми, был высоченным широкоплечим парнем в типичном наряде южанина — короткой рыжей куртке и шароварах. Он шел сутулясь, тяжело ступая по прогибающимся доскам пола. Неуклюже поклонившись судье, свидетель поднялся на помост.

К этому человеку Ницан присматривался гораздо внимательнее, с каждой минутой убеждаясь в справедливости подозрения, зародившегося вчера под впечатлением прочитанных протоколов.

Отбарабанив свои показания монотонным, лишенным эмоций голосом, Адуми замолчал на мгновение, потом повернулся к Ницану, посмотрел на него тусклым взглядом и указал пальцем, сказав: — Вот этот человек ударил ножом преподобного Сивана.

В зале воцарилась напряженная тишина. Ницан понял, что настал тот самый решающий момент, которого он ждал. Он быстро нащупал холодный диск в кармане. Пальцы уловили слабую пульсацию зеркальца.

Ницан надеялся на то, что его движение осталось незамеченным.

— Ваша честь, — сказал он, обращаясь к судье. — Позвольте мне задать несколько вопросов свидетелю.

Судья выразительно пожал плечами, но промолчал. В зале воцарилась напряженная тишина, когда Ницан неторопливо вышел к прокурорской трибуне.

— Подойдите сюда, — сказал он, обращаяь к Адуми. — Подойдите сюда, я должен кое-что уточнить.

Адуми молча поднялся со своего места и сделал несколько шагов по направлению к нему.

— Ближе, — скомандовал Ницан.

Свидетель подчинился. Сыщик отошел от стола и встал перед поденщиком так, чтобы тот оказался между ним и торговцем. Теперь из присутствующих Ницана не видел никто: массивная неуклюжая фигура Адуми скрывала его. Ницан пристально посмотрел в невыразительное плоское лицо парня и, словно случайно, поднял зеркальце. По лицу Адуми прошла еле заметная судорога. Сыщик чуть приподнял зеркальце, и парень впился взглядом в собственное отражение, вернее — в девека, немедленно принявшегося за свои шутки. Ницан чувствовал, что напряжение на скамьях публики, за спиной свидетеля нарастает, но не давал себе труда бросить взгляд за собравшихся.

Фигура нависшего над детективом поденщика казалась застывшей. Взгляд его, словно завороженный, неотрывно смотрел в центр сверкающего овала.

Ницан уже знал, что сейчас последует и нисколько не удивился тому, что лицо Адуми вдруг рассекла глубокая трещина.

Собственно, это уже не было лицом человека, это была грубо слепленная маска глиняной болванки — голема.

Вся фигура застывшего свидетеля с невероятной скоростью начала покрываться трещинами. В считанные мгновения она полностью обратилась в сухую красную глину.

По залу прокатилась волна ужаса. Собравшиеся бросились к выходу. Помещение опустело.

— Что это было? — вполголоса спросил Лугальбанда, растерянно глядя на бесформенную кучу глины, образовавшуюся там, где только что стоял второй свидетель обвинения. — Хотя да, понятно, что это я спрашиваю… Голем. Глиняное существо, без души и без воли, — он выругался шепотом. — Как ты это сделал, Ницан? Почему он вдруг рассыпался в прах?

— У меня в зеркале живет девек, — признался Ницан. — Я сунул зеркальце под нос голему, девек немедленно начал кривляться, заставив корчить рожи и голема. Глина, из которой тот был слеплен, не выдержала нараставшего напряжения, начала трескаться, и в итоге… — сыщик показал на кучу красноватой пыли в центре зала суда. — Тебя интересует, как я догадался? — спросил Ницан. — Ты бы тоже догадался, если бы внимательнее слушал их показания. Вполне правдоподобные. Но все дело в том, что их давал один и тот же лжесвидетель, — кивком головы Ницан указал на человека в одежде купца. Он изо всех сил пытался вывернуться из рук охранников-големов, но жезл судьи Габриэля парализовал его движения. — Он говорил все, что считал необходимым, а затем мысленно управлял словами голема. Ведь сам голем не в состоянии отвечать на вопросы. Это всего лишь кукла, бездушная и безмозглая… В итоге показания оказались несколько неестественными — слишком все похоже. Только то, что в показаниях Балака было левым, в показаниях голема стало правым. Я обратил на это внимание, а потом…

— То есть, вы хотите сказать, что постоянно таскаете в кармане зеркальце с девеком? — недоверчиво сощурившись, спросил судья Габриэль.

— Ну да, — не моргнув глазом ответил Ницан. — Иной раз друзей разыгрываю, и вообще…

Лугальбанда еще раз посмотрел на глиняные останки, покачал головой.

— Кто же все это сделал? — спросил он. — Кто в действительности убил преподобного Сивана?

Ницан повернулся к Балаку, неподвижно стоявшему в углу и внимательно слушавшему разговор.

— Протестую! — немедленно заявил лже-купец. Голос у него был сдавленный — результат парализующего воздействия магического судейского жезла. Все же Балак ухитрился презрительно скривить губы и заявить: — Все, что вы можете мне предъявить — это обвинение в лжесвидетельстве. Да, я изготовил голема для того, чтобы подкрепить обвинение против этого человека, — он взглядом указал на сыщика. — Потому что у меня есть личные причины его ненавидеть.

— И что же это за причины? — поинтересовался судья Габриэль.

— Ревность! — выкрикнул купец.

Судья повернулся к Ницану, на мгновение онемевшему от такого заявления.

— Что скажете? — спросил он с сомнением.

Детектив пренебрежительно махнул рукой.

— Да чушь все это, — сказал он, почти таким же сдавленным голосом, что и Балак. Откашлялся и продолжил громче. — Я сказал, что подозрения относительно свидетелей вызвало сходство их показаний. Но именно подозрения, а не уверенность. Уверился же я окончательно вот почему, — Ницан взял в руки орудие убийства и протянул его судье. — Обратите внимание, ваша честь: к рукоятке прилип кусочек глины. Но на месте преступления нет никакой глины. Там заасфальтированная площадка, поэтому кинжал никак не мог выпачкаться в глине при падении или еще как-нибудь. Если мы сейчас проведем экспресс-анализ этой глины и останков голема, то убедимся, что они идентичны. Так что преподобного Сивана убил голем, и именно этот голем, созданный Балаком. Потому судейский жезл мага-эксперта и показал, что никто не прикасался к кинжалу. Кроме меня. Никто — то есть, ни один человек. Но ведь голем не человек, он не оставил памяти в рукоятке кинжала… А истинным убийцей младшего жреца был, разумеется, тот, кто создал это глиняное чучело и управлял им. Затем его же использовали в качестве лжесвидетеля, — Ницан осторожно положил кинжал на стол с вещественными доказательствами. — Маленький кусочек глины, — повторил он.

Судья Габриэль вновь повернулся к Балаку. Тот отвернулся — на сколько позволяла невидимая сетка. Судья перевел взгляд на груду сухой красной глины посередине зала судебных заседаний.

— Да… — деревянным голосом сказал он. — Удивительно… Впрочем, должен вам сказать, что случай использования искусственного существа в качестве орудия убийства…

— Ваша честь, — бесцеремонно перебил его Ницан. — Неужели вы не хотите услышать, что произошло в действительности в доме престарелых храмового комплекса Анат-Яху? Кто организовал эти преступления, каким образом они совершались?

— Разумеется, разумеется, — спохватился судья, а маг-эксперт энергичным кивком подтвердил его слова. Обвинитель Омри Шамаш промолчал. Он тяжело переживал триумф бывшего сокурсника и собственное фиаско. Теперь в нем боролись два чувства — естественное любопытство и стремление поскорее улизнуть из здания суда. Правда, на последнее он не решался без ведома собственного начальства — в данном случае, судьи Габриэля.

— Почему бы нам не продолжить заседание? — предложил Ницан. — Во-первых, мне в любом случае необходимо присутствие в зале представителей храма Анат-Яху. Во-вторых, ведь здесь, если я не ошибаюсь, шло рассмотрение дела об убийстве младшего жреца Сивана — так давайте его продолжим. Обвиняемый, — тут он указал на Балака, — может занять полагающееся ему место, зрители и свидетели — вернуться на свои места. С вашего позволения, ваша честь, я займу трибуну обвинителя, а мой старый друг Омри Шамаш будет мне оппонировать, — сыщик улыбнулся мрачному Шамашу и добавил: — Если, конечно, захочет.

Судья Габриэль в некотором замешательстве заметил:

— Не знаю, как это будет выглядеть с точки зрения инструкции. Судебное заседание без подготовки… Как-то это… — он развел руками. — Может быть, есть смысл провести дополнительное расследование?

— Сейчас главный виновник находится в полнейшем замешательстве из-за внезапного разоблачения сообщника. Но он скоро оправится, и мы можем его упустить! — возразил Ницан.

— Я не очень уверен в существовании этого главного виновника, — вмешался Омри Шамаш. — В конце концов, все что унас имеется — улики, изобличающие Балака в убийстве и лжесвидетельстве. Мне кажется, есть смысл сосредоточиться именно на этом, — он уже несколько оправился от шока.

Судья Габриэль вновь обратился к детективу.

— Что вы на это скажете? — спросил он.

— Маг, разоблаченный нами, всего лишь подручный главного преступника, — ответил Ницан. — И убийство преподобного Сивана — лишь одно звено в цепочке преступлений, совершенных в храмовом комплексе Анат-Яху. Ваша честь, дайте мне возможность, и я докажу это прямо здесь, без всякого дополнительного расследования! Все, что мне нужно — вернуть в зал представителей храма. Будем считать это продолжением процесса. Если я ошибаюсь, вы всегда сможете прекратить заседание, отправить в тюрьму Балака и вернуть дело на доследование!

— Хорошо, — решил судья после долгого раздумья. — Сделаем так, как вы хотите.

Он отдал распоряжение старшине охраны. Толпившиеся за дверью зрители (покинуть зал суда не мог никто без объявления судьей Габриэлем об окончании слушаний) возвращались в зал, с опаской поглядывая на нового подсудимого.

Подождав, пока публика заняла свои места, и в зале воцарилась тишина, Ницан вышел на середину и обратился к судье.

— Ваша честь, я попробую рассказать, что же в действительности предшествовало гибели преподобного Сивана. Все началось с того, что преподобный Сиван стал невольным свидетелем размолвки между храмовым казначеем преподобным Кислевом и подопечным дома престарелых господином Алулу-Бази. Речь шла о финансовых проблемах, — рассказывая, Ницан неторопливо прохаживался по залу. — Господин Алулу-Бази обвинил казначея в недобросовестности… Верно, ваше преподобие? — спросил Ницан, останавливаясь перед скамьями, которые занимали представители храма Анат-Яху.

Казначей вскочил, капюшон желтого плаща упал, открыв взволнованное, покрасневшее лицо.

— Э-э… Да, это было… — растерянно пролепетал он. — Господин Алулу-Бази высказал мне претензии, но я ни о каких злоупотреблениях… Он утверждал, что мы… то есть, я… Что я использовал выданную им доверенность и похитил у него крупную сумму денег.

— Какую именно?

— Около пятнадцати тысяч новых шекелей. Господин Алулу-Бази действительно выдал мне доверенность на приобретение торгового судна для его внука, живущего в Ир-Лагаше… И я выполнил его поручение — перевел пятнадцать тысяч новых шекелей в коммерческий банк Ир-Лагаша на счет судостроительной компании. Господин Алулу-Бази утверждал, что после этого я якобы отправил новое указание, пользуясь копией той же доверенности, приостанавливающее выплату…

— А через три дня после этого разговора господин Алулу-Бази скоропостижно скончался, — заключил Ницан.

— Да, но я клянусь — мне не в чем каяться, я выполнил все его поручения, не более того! — нервно воскликнул Кислев.

— Разумеется, а смерть господина Алулу-Бази наступила в силу естественных причин и явилась всего лишь трагическим совпадением.

— А от чего умер этот… ммм… господин Алулу-Бази? — спросил Омри Шамаш.

— От злокачественной водянки, — ответил Ницан.

Бывший обвинитель пожал плечами.

— Может быть, я что-то пропустил, — сказал он скептически, — но не вижу связи между этой смертью и каким-то скандалом.

Детектив кивнул, словно соглашаясь.

— Все дело в том, что этот разговор случайно слышал преподобный Сиван. К сожалению, я не знаю мотивов его дальнейшего поведения. Он мертв, и я не думаю, что следует прибегать к некромагии и устраивать посмертный допрос, вынуждая его и без того истерзанную душу мотаться между нашим миром и потусторонним.

При этих словах жрецы согласно закивали.

— Тем не менее, кое-что мы знаем и без его присутствия. Преподобный Сиван решил провести негласную проверку финансовых дел своих подопечных и удостовериться в добросовестности или недобросовестности храмового казначея по отношению к постояльцам дома престарелых.

— Это неслыханно! — взвизгнул Кислев. Его худое словно изможденное лицо пошло багровыми пятнами. — Это позорно! Я не хочу и не могу…

Сидевший рядом с ним старший жрец Хешван властно положил руку на его плечо и заставил замолчать.

— Продолжайте, господин сыщик, — сказал он Ницану. — То, что вы рассказываете, весьма интересно. Не исключено, что теперь мы действительно проведем проверку казны. И сами во всем разберемся. Ведь расследование преподобного Сивана, насколько я понимаю, ни к чему не привело?

— Если не считать убийства, — ответил Ницан. — Так вот, Сиван, по совету моей приятельницы высокочтимой госпожи Шульги-Зиусидра-Эйги, обратился ко мне с просьбой провести частное расследование. Это и оказалось причиной его смерти. Мне удалось установить кое-какие факты, и это встревожило виновников. Они решили одним ударом покончить и с Сиваном, и со мной. Воспользовавшись услугами не очень чистоплотного мага, — Ницан не глядя указал на сидевшего на скамье подсудимых Балака, — организаторам преступления удалось убить Сивана и сделать обвиняемым меня.

— Все это мы уже знаем, — нетерпеливо заметил следователь Шамаш. — Но где связь между этим преступлением и какими-то финансовыми нарушениями в казне дома престарелых? И почему вы считаете смерть господина Алулу-Бази следствием размолвки с преподобным Кислевом, а не болезни, которой он, возможно, страдал не первый год?

Словно не слыша этого вопроса, Ницан вновь обратился к казначею.

— Не помните ли вы, преподобный Кислев, что произошло четыре дня назад между вами и высокочтимой госпожой Энненет Сэрэн-Лагашти? — спросил он.

На лице и без того близкого к обмороку Кислева появилось выражение крайней растерянности. Сыщик покачал головой.

— Имела место та же история, — сказал он, повернувшись к судье Габриэлю. — Вновь махинации с доверенностью — теперь уже госпожи Энненет, вновь скандал. И вновь смерть — на следующий день госпожа Энненет умерла от ашшурской оспы. Правда, было одно отличие. В тот момент я находился в доме престарелых и едва не стал свидетелем этого. Правда, когда я вошел в апартаменты госпожи Энненет, она уже была мертва. Но мне удалось снять охранительные печати с ее дверей. Я проконсультировался со специалистами и выяснил: причиной смерти госпожи Энненет стало умышленное изменение этих печатей. Оказывается, сердоликовый тимпан с именем госпожи Энненет Сэрэн-Лагашти был заменен имитацией из камня-хамелеона эльмешу, а боковые амулеты разрезаны таким образом, чтобы не только не уберечь обитателя комнаты от нападения Ламашту-насылающей-болезни, но напротив — привлечь ее и таким образом убить несчастную женщину. Что и произошло: госпожа Энненет умерла от ашшурской оспы, причем вся болезнь продолжалась не более двух часов…

— Вы готовы предъявить суду эти печати? — спросил судья Габриэль. — И заключение эксперта?

Ницан развел руками.

— К сожалению, нет, ваша честь, — ответил он. — Когда я возвращался из конторы консультанта, на меня кто-то напал — подозреваю, что это был обвиняемый или какое-то из его созданий — и оглушил меня…

— То есть, никаких доказательств у вас нет?! — воскликнул Шамаш. — Ваша честь, возбужденно заговорил он, — вместо того, чтобы слушать нелепые домыслы этого горе-сыщика, не лучше ли вернуться к слушанию дела об убийстве преподобного Сивана? Что же до финансовой путаницы в храме, то этим вполне смогут заняться сами служители.

— Именно так, — сказал старший жрец Хешван, поднимаясь со своего места. — Мы немедленно проведем тщательную проверку всего, сказанного здесь господином Ницаном Бар-Аба. Я лишь хочу заметить, что в печальных событиях, свяаных с судьбой господина Алулу-Бази и госпожи Энненет Сэрэн-Лагашти, не усматриваю злого умысла. Целители, увы, не всегда способны оказать действенную помощь при таких тяжелых заболеваниях. Но считать нашего казначея убийцей из-за двух недоразумений…

— Трех, — поправил негромко Ницан. — Трех недоразумений.

— Что? — Хешван нахмурился. — Что вы имеете в виду?

— Ваша честь… — попытался вмешаться Шамаш.

— Минутку! — судья Габриэль жестом велел ему замолчать. — Продолжайте, господин Ницан Бар-Аба. О каком третьем недоразумении вы говорите?

— Вчера размолвка, подобная уже упоминавшимся, произошла между все тем же преподобным Кислевом и госпожой Шульги-Зиусидра-Эйги, — сказал Ницан. — Госпожа Баалат-Гебал угрожала казначею проверкой в связи с исчезновением суммы, которую она выделила на приобретение лекарств для благотворительного фонда госпожи Шошаны Шульги.

— Вы хотите сказать, что в храме Анат-Яху имела место новая смерть?! И это произошло нынешней ночью?! — судья Габриэль быстро поднялся из кресла с высокой спинкой. — Немделенно направить туда полицейскую группу!

— Минутку, ваша честь! — поднял руку старший жрец. — Согласен, смерть высокочтимой госпожи Шульги-Зиусидра-Эйги

требует расследования. Особенно после того, что мы здесь услышали. Но территория храмового комплекса находится вне юрисдикции городских властей. Полицию никто не пустит туда без специального разрешения верховного жреца. К сожалению, его сейчас нет. В связи с предстоящими праздниками он выехал в священный Ниппур. Я вынужден просить вас об отсрочке.

Судья Габриэль растерянно замолчал, обдумывая неожиданное препятствие. В тишине голос Ницана прозвучал неожиданно громко.

— Кто говорит о смерти госпожи Баалат-Гебал? — удивленно спросил он. — Госпожа Баалат-Гебал жива и здорова. Я сказал лишь о размолвке… Господин казначей, подтверждаете ли вы это?

Преподобный Кислев тупо посмотрел сначала на Хешвана, затем на судью и наконец на сыщика.

— Да, — тусклым голосом ответил он. — Госпожа Баалат-Гебал вчера вечером в резкой форме высказала мне возмущение. Я сообщил о ее претензиях его преподобию Хешвану.

— Это так? — спросил Ницан.

— Не помню, — ответил Хешван холодно. — Возможно.

— Преподобный Кислев, а в прочих случаях вы тоже ставите в известность старшего жреца?

— Да, конечно, но… — круглое лицо Кислева лоснилось от обильно струившегося пота. — Таковы правила…

— И вы никогда их не нарушаете?

— Долго это будет продолжаться? — возмущенно вскричал Омри Шамаш. — Никаких улик у этого человека нет, все, что он говорит, по-прежнему бездоказательно. Последний трюк по-моему просто отвратителен. Госпожа Шульги имела размолвку с казначеем. Но, в таком случае, если следовать его логике, она должна была немедленно умереть! И вдруг вы же сами утверждаете, что она жива и здорова!

— Ваша честь, — сказал Ницан. — Позвольте мне пригласить в зал мою свидетельницу — на сегодняшний день, увы, единственную, — и не дожидаясь ответа судьи, распахнул высокую дверь. — Госпожа Баалат-Гебал, высокочтимая энси Шульги-Зиусидра-Эйги, прошу вас! — торжественно провозгласил он, словно дело происходило не в суде, а по меньшей мере в президентском дворце.

В зал вошла — вернее сказать, вплыла — госпожа Баалат-Гебал. Чувствовалось, что она готовилась произвести на собравшихся сногсшибательный эффект. Ее свободное, шитое золотом платье широкими рукавами струилось пышным облаком вокруг монументальной фигуры; спину и грудь украшали древние гербы князей Шульги. Все это делало наряд похожим на царскую мантию. Сверкавшая бриллиантами диадема венчала тщательно уложенную седую прическу, тщательно подведенные глаза и ярко накрашенные губы подчеркивали брезгливо-высокомерное выражение лица. В руках она держала небольшую, расшитую бисером сумочку. Ницан заметил, что сумочка была запечатана магической печатью с причудливыми символами.

Наступившая после появления царственной дамы мертвая тишина свидетельствовала, что запланированный ею эффект был достигнут. Госпожа Баалат-Гебал остановилась у входа и окинула презрительным взглядом присутствующих. Правда, встретившись глазами с сыщиком, она не удержалась и заговорщически ему подмигнула. Ницан склонил голову и почтительно поцеловал протянутую руку, сплошь унизанную перстнями, после чего осторожно проводил ее к устроенному в центре зала помосту для свидетелей. Взобравшись на помост, царственная дама удостоила, наконец, взгляда сидевшего на скамье подсудимых Балака. Тот был так же поражен ее появлением, как и прочие.

— Ага-а! — зловеще протянула госпожа Баалат-Гебал. — Вот, значит, кто убил несчастную Энненет! — она подбоченилась и вдруг оглушительно рявкнула: — А ну-ка подайте мне этого мерзавца, я ему башку оторву, никакие Ануннаки не потребуются!

Балак инстинктивно втянул голову в плечи. Похоже было, что он с удовольствием бы спрятался под скамейку и только наложенное судьей заклинание удерживает его в вертикальном положении. Госпожа Баалат-Гебал удовлетворенно кивнула, после чего повернулась к онемевшему Омри-Шамашу, ткнула в его сторону пальцем и полюбопытствовала, нисколько не пытаясь умерить рокот собственного голоса:

— А это что еще за сморчок? Ницан, это ничтожество обвинило вас в убийстве Сивана?

В зале послышалось нервное хихиканье. Хихикала Нурсаг, державшая за руку сидевшего рядом с ней мага-эксперта. Сам Лугальбанда наблюдал за происходящим не без симпатии. Госпожа Баалат-Гебал грозно посмотрела на нее и вдруг расплылась в широкой улыбке.

— А-а! — протянула она. — Бьюсь об заклад, Ницан, эта малышка и есть ваша Нурсаг. Очень миленькая… Так что я должна сказать всей этой братии?

Ницан, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, сказал:

— Госпожа Баалат-Гебал, расскажите суду все, что происходило с вами вчера и сегодня.

— Все? — переспросила престарелая дама, с сомнением поглядев на растерянного судью Габриэля. — Вы уверены? И наш вчерашний разговор?

— Конечно. Не волнуйтесь, говорите обо всем.

— Волнуюсь?! Я?! — госпожа Баалат-Гебал едва не задохнулась от возмущения. — Уж не из-за этого ли задохлика? — она ткнула пальцем в Кислева. — Я его вчера чуть не удавила! Смотрите, как он хочет спрятаться! Он и вчера удирал от меня во все лопатки!

Действительно, преподобный Кислев страстно желал исчезнуть отсюда — куда угодно. Лицо его уже не покрывал лихорадочный румянец, напротив, оно стало безжизненно серым. Ницан озабоченно подумал: еще немного — и казначей грохнется в обморок. Пора было прекращать внешние эффекты и переходить к делу.

Точно так же думал и судья Габриэль.

— Вот и славно, — сказал он с любезной улыбкой. — Мы очень рады видеть здесь столь почтенную даму, причем в добром здравии и душевном спокойствии. И вдвойне будем рады, высокочтимая госпожа, если вы действительно начнете свой рассказ незамедлительно.

— Да? Ну хорошо, — госпожа Баалат-Гебал милостиво кивнула. — В таком случае, извольте. Вчера вечером мой друг Ницан позвонил и попросил учинить скандал нашему казначею Кислеву.

— Что-что?! — изумился судья.

— Ваша честь, я требую прекратить! — снова подскочил Шамаш. — Это переходит всякие границы! Вы же сами видите: частный детектив постоянно прибегает к откровенным провокациям!

Ницану в конце концов надоел бывший обвинитель и бывший однокурсник. Он собрался осадить Шамаша, но тут судья, вконец заинтригованный услышанным, рявкнул на следователя:

— Заткнитесь, прах вас побери! Я хочу выслушать госпожу Баалат-Гебал и разобраться, наконец, во всей этой истории! Лишаю вас слова до конца слушаний, — подкрепив это распоряжение небрежным движением жезла в сторону обвинителя. Отныне Омри мог лишь беззвучно раззевать рот, что он и проделывал время от времени, забывая о наложенном запрете.

Между тем госпожа Баалат-Гебал продолжила:

— Так вот, я и устроила такой скандал. Тем более, что основания имелись: этот крючкотвор по моей доверенности перевел деньги в коммерческий банк Ир-Лагаша, для приобретения лекарств. А лекарства так и не поступили. Как вам это нравится?

— Я уже рассказывал об этом факте суду, — сказал Ницан. — Прошу вас, переходите к дальнейшим событиям.

— Да? А, ну хорошо. Так вот. Я легла спать, а сплю я, господин судья, весьма чутко. Поверите ли, приходится глотать всякую гадость от бессонницы… Так вот, разбудили меня какие-то звуки у входной двери. Я прислушалась: так и есть! Кто-то что-то пытался то ли снять с моей двери, то ли наоборот, повесить. А так как кроме магических амулетов на моей двери отродясь ничего не висело — записочки от поклонников, цветочки всякие остались в далеком прошлом, — то я и поняла: Ницан оказался прав!

— И вы, конечно, вышли в коридор? — подсказал судья.

— Я конечно не вышла в коридор, потому что именно об этом меня просил Ницан, — язвительно отрезала престарелая дама. — В отличие от вас, уважаемый, он понимал, что от меня осталось бы мокрое место, если бы я вышла во двор. Каким местом вы обычно думаете, судья, и каким местом думали те, кто назначил вас на э т о место?

Странно, судья нисколько не обиделся на замечание Баалат-Гебал, а благодушно махнул рукой и даже улыбнулся.

— Как и велел Ницан, — повторила престарелая дама, — я дождалась утра, а потом, когда все наши опекуны, — она кивнула в сторону неподвижно сидевших жрецов Анат-Яху, — когда все эти преподобные господа уехали в суд, я вышла и сняла с двери охранительные печати. И привезла их сюда, — она замолчала, торжествующе глядя на судью. Ницан зааплодировал. Госпожа Баалат-Гебал величественным кивком поблагодарила его.

Некоторое время судья молчал, переваривая услышанное.

— Ничего не понимаю, — расстроенно произнес он. — Ни-че-го! Если все было так, как рассказал господин Ницан Бар-Аба, вы, госпожа Шульги, должны были умереть нынче же ночью. Но вы, хвала небесам, живы и здоровы, и это очень хорошо, но еще больше запутывает и без того запутанную историю!

— Вовсе нет! — воскликнул Ницан. — Все очень просто. В отличие от несчастных Алулу-Бази и Энненет Сэрэн-Лагаши, госпожа Баалат-Гебал традиционалистка. Как и прочие представители Дома Шульги. Иными словами, носит амулеты на теле и на руках. Поэтому замена печатей над дверью ничего не дала убийцам.

В подтверждение этих слов госпожа Баалат-Гебал медленно подняла руки вверх. Широкие рукава платья упали, продемонстрировав всем присутствующим полтора десятка заговоренных браслетов — от запястий до плеч. Величественная дама побренчала браслетами и медленно опустила руки.

Тишину разорвал скрипучий кашляющий смех. Это смеялся подсудимый. Он буквально заходился от хохота, утирая выступившие на глазах слезы.

— Ну вот, — сказал Ницан. — А теперь мы можем воспользоваться помощью госпожи Баалат-Гебал и проверить, что представляли собой печати, подмененные на ее дверью сегодня ночью, после размолвки с храмовым казначеем. Надеюсь, здание суда заговорено от проникновения Ламашту-насылающей-болезни и ее демонов?

— Разумеется, — буркнул судья.

По знаку Ницана госпожа Баалат-Гебал сошла с помоста, подошла к столу вещественных доказательств, выложила из своей сумочки три амулета и скромно отошла в сторону.

— Прошу мага-эксперта Лугальбанду определить, существует ли связь между подсудимым и этими амулетами.

— Не надо, — сказал вдруг Балак, перестав смеяться. — Ваша взяла, господин сыщик. Я признаю, что изготовил эти печати — именно так, как вы сказали, заменив сердолик камнем-хамелеоном эльмешу. Но устанавливал их не я.

— Кто же? — недоверчиво спросил судья.

Балак пожал плечами.

— Этого я не знаю, — ответил он. — Я ни разу в жизни не видел заказчика. Получал задания анонимно. Сначала об изготовлении печатей для спальни господина Алулу-Бази. Потом — для спальни госпожи Энненет. Правда с их использованием он несколько задержался — приказал мне сначала изготовить голема и убить начавшего о чем-то подозревать Сивана. Потом приказал дать показания в суде против этого человека, — он указал кивком на Ницана. А прошлой ночью я сделал печати для спальни госпожи Баалат-Гебал.

— Вот подлец! — громыхнула дама.

Балак сдержанно улыбнулся, словно его похвалили.

— Вы наложили заклятье, чтобы лишить меня памяти о той ночи? — спросил Ницан.

— О, это было комплексное заклятье! — с видимым удовольствием ответил Балак. — Я горжусь им. Оно содержало, во-первых, воздействие на Сивана, побудившее его вечером прийти на площадку для собранного урожая, во-вторых, воздействие на вас — чтобы вы тоже пришли туда, сразу после убийства и попытались выдернуть из раны кинжал. Наконец, оно же заставило полицейских изменить свой маршрут и явиться прямо на место преступления. Они, конечно, ничего не помнят. И объяснить не могут. Изюминка в том, что каждая фаза должна была включаться в строго определенное время.

— Поведение овец объясняется именно этим заклятьем? — спросил Ницан.

— Овец? Ах да, — по лицу мага мелькнула тень раздражения. — Это побочный эффект. А что? Это вызвало у вас подозрение?

— Не сразу. В совокупности с остальными событиями, — ответил сыщик. — Вернемся к личности вашего заказчика. Значит, вы его никогда не видели.

Балак покачал головой.

— И даже не представляете, кто это был?

— Зачем это мне? Платил он исправно. И еще хочу заметить, что я всего лишь выполнял его распоряжения.

— Что же, — Ницан отошел от подсудимого. — Похоже, он действительно не знает, кто стоял за всеми этими преступлениями… Зато знаю я, — с этими словами сыщик медленно приблизился к скамьям представителей храма Анат-Яху.

Казначей Кислев вскочил.

— Клянусь всем, клянусь посмертным воздаянием! — истерично закричал он. — Я не виновен в смертях этих людей! Я ничего не сделал и ни в чем не виноват! Не подходите ко мне, вы чудовище!

— Я ни в чем вас не обвиняю, успокойтесь, — мирно заметил Ницан. — Я знаю, что вы этого не делали. Я просто хочу вам задать один вопрос. Повторите еще раз, кому вы передавали доверенности, когда получали их от обитателей дома престарелых?

Кислев беспомощно оглянулся.

— Кому — что? Ах, передавал… Да, конечно. Преподобному Хешвану, — пролепетал Кислев. — Он их заверял у верховного жреца и передавал на следующий день мне…

— То есть, в течение суток доверенности находились не у вас? — уточнил Ницан.

— Это так, — подтвердил старший жрец, спокойно глядя на сыщика. — Таковы правила. Может быть, вы хотите теперь обвинить во всех этих преступлениях меня? — надменная усмешка чуть искривила его тонкие губы.

Ницан ответил не сразу. Он задумчиво посмотрел на преподобного Хешвана.

— Скажите, преподобный Хешван, что вы делали у апартаментов госпожи Сэрэн-Лагаши в то утро, когда она умерла? — спросил вдруг он. — И почему после этого вы молили богиню Анат-Яху уберечь вас от болезней, насылаемых демоницей Ламашту и демоном Эррой?

— Что-о?! — возмущению преподобного Хешвана, казалось, не было границ. — Как вы смеете?! Я…

— Я был там, преподобный, — негромко сказал Ницан. — Я стоял за статуей богини и видел, как вы вышли из правой галереи, где находятся покои госпожи Сэрэн-Лагаши. И слышал вашу молитву. Правда, смысл ее стал мне ясен лишь после того, как я узнал о причинах смерти госпожи Энненет.

— У вас нет доказательств! — возмущенно воскликнул старший жрец. — И быть не может! Ваша честь, — он повернулся к судье, — оградите меня, наконец, от этого наговора!

Ницан удивленно поднял брови.

— Но у меня есть доказательства, — сказал он. — И я могу представить их немедленно. Ваше преподобие, потрудитесь снять очки.

Хешван отшатнулся. Ницан быстро протянул руку и сорвал с него очки в массивной оправе.

— Вот оно, доказательство! — торжествующе произнес он. — Ваша честь, прошу обратить внимание на отметины возле глаз преподобного Хешвана. Это следы лихорадки Ламашту — ашшурской оспы!

Виски жреца, ранее прикрытые оправой, были обезображены крохотными рубцами, похожими на птичьи следы.

— Видите ли, — объяснил Ницан, обращаясь к судье Габриэлю, — повреждение печати, удаление имени больного и подмена камня опасны не только для того, против кого эти действия направлены, но и для того, кто их совершает… — он вспомнил слова Астаг и не удержался от того, чтобы процитировать: — «Пантера вырвавшаяся из клетки, может ведь броситься и на того, кто ее выпустил». Вот так обычно и происходит. Так что человек, совершивший злодеяние против госпожи Энненет, должен был тоже переболеть ашшурской оспой. Правда, в очень легкой, несмертельной форме. Как болеют дети. В подобном случае у глаз остаются именно такие отметины — он вновь указал на окаменевшего Хешвана.

Омри Шамаш отчаянно замахал руками и привлек внимание судьи. Сжалившись, тот вернул следователю дар речи.

— Но ведь и это не доказательство! — закричал следователь осипшим от вынужденного молчания голосом. — Его преподобие мог переболеть ашшурской оспой и в детстве!

При этих словах старший жрец словно очнулся. Он медленно посмотрел на Омри Шамаша и отвернулся. По губам его скользнула презрительная усмешка.

— Этого не могло быть, Омри, — мягко сказал Ницан. — Ты бросил его преподобию спасательный круг, но он, как видишь, не захотел им воспользоваться. Знаешь, почему? Потому что ему известны принципы отбора послушников в храм Анат-Яху. А тебе не известны. Среди прочего в этих правилах сказано, что кандидат не должен обладать никакими телесными изъянами. В том числе рубцами, шрамами, оспинами и так далее. Если бы эти оспины были у преподобного Хешвана в детстве, он никогда не стал бы жрецом.

В группе жрецов, сидевших рядом с преподобным Хешваном, послышался ропот. Спустя мгновение вокруг старшего жреца образовалась пустота. Он даже не пошевелился, только презрительная усмешка еще сильнее искривила его губы.

Впрочем, пустота была тотчас заполнена. Судья Габриэль кивнул старшине охранников, и старшего жреца Хешвана препроводили на скамью подсудимых, рядом с магом Балаком. Тот с ироничным любопытством рассматривал своего заказчика. Что же до Хешвана, то старший жрец храма смотрел прямо перед собой. С момента разоблачения он не проронил ни слова.

Ницан удовлетворенно потер руки.

— Ну-с, так, — сказал он. — Вроде бы, все встало на свои места. В смысле, село на свои места. Так вот, ваша честь, — он повернулся к судье. — Суть дела в следующем. Его преподобие Хешван, старший жрец храма Анат-Яху, отвечавший за дом престарелых, нашел довольно простой способ пополнения собственного кармана. Доверенности, выдававшиеся обитателями этого приюта, казначей вручал Хешвану для визирования. А тот снимал с них копии, с помощью которых возвращал переведенные деньги, но уже на свой счет. Разумеется, время от времени кто-нибудь из постояльцев обращал внимание на невыполненое поручение и выражал свое возмущение. Тогда пускались в ход измененные магические печати, и несчастный погибал быстрой и мучительной смертью. Так случилось с господином Алулу-Бази, так случилось с госпожой Энненет. Так едва не случилось с госпожой Баалат-Гебал…

При этих словах сиятельная дама погрозила старшему жрецу внушительным кулаком.

— Люди, живущие в доме престарелых, к счастью для преподобного Хешвана и для самих себя, мало внимания уделяли состоянию своих финансов, — продолжал Ницан, размеренно вышагивая перед судьей. — Тут старший жрец рассчитал психологически точно: аристократы, представители старых родовитых семейств, они презирали крючкотворов. Плюс возраст, разумеется. Что же до подозрений относительно внезапных смертей — так ведь причиной их становились тяжелые, чаще всего неизлечимые болезни… Первым обратил внимание на связь между этими случаями и финансовыми махинациями младший жрец Сиван. По словам госпожи Баалат-Гебал, он случайно стал свидетелем сцены, разуыгравшейся между казначеем и господином Алулу-Бази. Сейчас мы можем лишь гадать, была ли эта сцена единственным поводом к подозрениям. Преподобный Сиван решил провести самостоятельное конфиденциальное расследование, для которого пригласил меня. Это стоило ему жизни, — Ницан сделал небольшую паузу. — Собственно, у меня все, ваша честь. Я объяснил, как именно был убит мой клиент. Я представил вам улики, изобличающие вину преподобного Хешвана в гибели госпожи Сэрэн-Лагаши. Остальное сделает полиция.

Судья задумчиво посмотрел на Ницана. Перевел взгляд на подсудимых. Кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Я благодарю вас, господин Бар-Аба. Разумеется, вы можете быть свободны, а дело против вас прекращается за отсутствием состава преступления.

Публика, следившая затаив дыхание за зигзагами этого необычного процесса, наконец-то зашевелилась. Нурсаг повисла на шее у Ницана.

— Ну-ну, — проворчал сыщик. — Пусти, задушишь. Давай-ка лучше я тебя познакомлю с госпожой Шульги-Зиусидра-Эйги.

Представив свою подружку госпоже Баалат-Гебал, Ницан повернулся к Лугальбанде.

— Как насчет моего жезла? — спросил он. — Может, все-таки, вернешь?

— По-моему, ты и без жезла прекрасно обходишься, — заметил маг-эксперт. — Ладно, получи, — он протянул детективу искрящийся цилиндрик. — Зайди ко мне завтра, выправим разрешение. Будешь пользоваться на законных основаниях… Послушай, Ницан, а откуда ты знаешь требования к кандидатам в послушники?

Ницан оглянулся на Нурсаг. Видя, что девушка продолжает оживленно болтать с царственной дамой, он поманил Лугальбанду пальцем. Когда тот наклонился к приятелю, Ницан сказал вполголоса:

— Хочешь — верь, хочешь — нет, но в детстве меня готовили к обряду послушания. Причем именно в храме Анат-Яху, — он развел руками и с сожалением добавил: — Но мои дурные наклонности, увы, проявились слишком рано!