Дело Судьи Ди

Баг и Богдан

Где-то в Запретном городе, 23-й день первою месяца, вторница, часом позже.

Комната оказалась небольшая — три шага[2] в длину и два в ширину, с плотно закрытыми ставнями окном, под которым на стене был закреплен узкий откидывающийся столик; с узким же ложем вдоль одной из стен. Под потолком неярко, но вполне достаточно светила некрупная, выполненная в виде скромного ханьского фонарика электрическая лампа, бросала мягкие отблески на маленькое помещение, оставляя неглубокую тень по углам и придавая довольно аскетической обстановке странный, вроде бы несвойственный ей домашний уют.

Баг, дымя очередной сигарой, несчетное число раз измерил уже ногами длину места заточения — от толстой, окованной бронзовыми пластинами двери с прямоугольным, затворенным специальной заглушкой отверстием и до окна и столика под ним — мимо ложа, на котором покойно возлежал Судья Ди, туда-сюда. Была еще табуретка, но Баг засунул ее под ложе, чтобы не путалась под ногами.

Удивительное завершение такого необычного дня! Когда в номер, где ланчжун как раз делился с Богданом потрясающими открытиями, сделанными при самом деятельном участии хвостатого фувэйбина, вошли пятеро, наметанный глаз Бага сразу определил: незваные гости не просто из Восьмикультурной Гвардии, они — из особого ее подразделения, именуемого Внутренней охраной. Тому были известные посвященному признаки, в первую очередь в одежде пришедших.

Внутренняя охрана, комплектуясь изо всех восьми маньчжурских полков, представляла собой полк девятый, специальный, образованный полтора столетия назад, в обязанности коего входило то же, что поручалось Внешней охране, но только в границах Запретного города или в любой другой резиденции императорской семьи. Само собой, случаи человеконарушений в святая святых империи были настолько редки, что пересчитать все хватило бы пальцев одной руки, и Внутренняя охрана в этом смысле давно выполняла функции скорее декоративные. Оттого с течением времени ее обязанности несколько расширились — с некоторых пор чиновник Внутренней охраны, именуемый тунпань, непременно входил в штат любого ордусского посольства — как временного, так и постоянного — за пределами империи; непременный представитель Внутренней охраны был в каждом уезде, не говоря уже об улусах, где такой чиновник (а здесь он звался уже датунпань) располагал целым штатом подчиненных. Все эти люди, будучи прямым императорским оком, неутомимо надзирали за происходящим на местах и за рубежом, докладывая непосредственно тайбао[54] Дохулонь Каругин, начальнику Внутренней охраны, сильно пожилому, тихому и низкорослому, но хитрому и по-государственному мудрому маньчжуру в неизменных темных очках без оправы (говорят, у тайбао в последние годы развилась неизлечимая болезнь глаз), который обладал правом беспокоить Сына Неба в любое время суток, коли дело того требовало; часто сообщаемые тунпанями сведения играли решающую роль в принятии существенных государственных решений.

Был свой тунпань и в Александрии Невской. Сяргувэдэй Чжолбинга. Баг почти и не знал его, однако же несколько раз деятельная служба сталкивала честного человекоохранителя с Чжолбингой — немногословным бледным маньчжуром громадного роста, — и всякий раз ланчжун почти физически чувствовал, сколь тяжкий груз важных проблем лежит на широких плечах этого человека и какое невидимое глазу, но яростное кипение чувств кроется за непроницаемой маской его невозмутимого лица. Трудно быть оком императора. Не хотел бы Баг служить во Внутренней охране.

А теперь сам ланчжун оказался в поле внимания этого немногочисленного по штату, но крайне влиятельного ведомства. В большой закрытой повозке Бага доставили к восточным вратам Запретного города; обычным чиновникам и посетителям вход в эти врата был заказан — неподалеку от них, во дворце Вэньхуадянь, то есть во Дворце Культуры, и располагалось Управление Внутренней охраны, вотчина известного человеколюбца, защитника униженных и обманутых, выручателя тех, кто подвергся необоснованным наказаниям или просто растерялся от забот и сложностей нынешней жизни, — честного и заботливого тайбао Каругина. Бага вежливо, но настойчиво препроводили во дворец — гвардейцы ненавязчиво, неотступно шли спереди и сзади; предложили сложить вещи, включая сюда и телефон, на хранение в специальный ларь; сигары, впрочем, оставили; а после определили в эту самую комнату, куда некоторое время спустя был доставлен поднос с горячей и, надо сказать, весьма недурно пахнущей снедью и даже с бутылкой пива «Циндаоское бархатное». Баг, ни в пути, ни во дворце не задавший сопровождающим ни одного вопроса, еду проигнорировал: было не до того, а Судья Ди как ни в чем не бывало вылакал полбутылки пива, поковырялся в гунбао жоудин — свинине с зеленым перцем и арахисом, аккуратно лапой отделяя кусочки мяса от орешков, после чего и залег на ложе, откуда следил невозмутимо за расхаживающим от окна и до двери хозяином.

«Как занятно… — думал Баг, мерно вышагивая мимо кота, — как необычно ощущать себя запертым. — Оказавшись у двери, он подергал за массивную ручку. Вотще. — Запертым в… да что уж там! в узилище, не иначе. Вот так всю жизнь гоняешься за всякими аспидами, настигаешь их, а потом — опа, и сам как будто в числе заблужденцев».

— Что, кот? — сказал Баг, присаживаясь рядом с Судьей Ди. — Как тебе это нравится? — Хвостатый человекоохранитель, услышав свое имя, поднял голову и внимательно взглянул на ланчжуна: да нормально, читалось на его рыжей морде, пиво свежее. — Я так лично первый раз в узилище, а ты? — Баг погладил кота. — Скажем прямо: это непривычно… И отчего мы с тобой здесь? Чем мы не угодили Тайюаньскому хоу, когда даже и не видели его ни разу в жизни? А?

Кот по обыкновению безмолвствовал.

Ладно.

Попробуем рассуждать логически. Ибо что еще остается?

Итак…

Что-то этакое произошло сегодня. Именно сегодня, потому что не в обычаях Внутренней охраны тянуть время из-за такого незначительного человека, как я.

«А что сегодня произошло? Мы с Богданом прошлись по Ванфуцзину, и я мило пошутил по поводу плаката Ордуспожара „Спаси и сохрани“. Слов нет, плакат не лучший: богатырь со спасенной из пламени девочкой на руках под этой надписью смотрятся… мгм… немного нелепо. Да. Ну и что? Нет, плакат тут явно ни при чем. Да и с каких это пор Внутреннюю охрану стали интересовать обладающие чувством юмора подданные?.. Дальше мы пришли во дворцы. Так. Что было во дворцах? Судья Ди откопал и зажал до поры до времени бумажку, которую мы потом прочитали… бумажка, конечно, внутрисемейная, не для нас была писана… но… дальше мы столкнулись с какими-то невежами на выходе, потом Богдан ездил во французское консульство, а еще у него вышла история с воздухолетом…»

Мысли путались, сбиваясь с одного на другое: Баг действительно еще никогда не сидел в тюрьме.

«Ладно. Предположим, нас действительно кто-то подслушал. Тогда получается, что мы говорили или делали нечто такое, что влиятельные лица не хотели бы предавать широкой огласке. И за что полагается острог… Что же такое мы с ечем там наговорили?.. Мы зашли в „Зал любимой груши“. Но нигде не сказано, что туда ходить нельзя, да и служитель не сказал нам про это ни полслова. И тот же служитель поведал нам о смерти жены этого самого Тайюаньского хоу. И какая тут закавыка? Тайны никакой нет: умерла девушка, не выдержало сердце. Бывает. Много кто знает про то. И ничего».

— М-да… — вслух протянул Баг в недоумении и положил руку на спину Судье Ди. Кот извернулся всем телом и с готовностью подставил брюхо: чеши, мол. Баг машинально принялся чесать. Он даже не пытался усомниться в правильности действий гвардейцев, ему в голову не приходило и мысли о том, что, быть может, с ним поступают несправедливо: раз Внутренняя стража задержала — значит, у нее есть на то серьезные, не иначе, основания. Только вот какие?

«Хорошо. Служитель поведал нам, что душа умершей Цюн-ну до сих пор бродит в зале. И никто туда давно не заходит, потому что страшно. И в садике там — груша. Дерево. И девица, которую я ночью видел, — да, да, она рисовала в воздухе определенно иероглиф „груша“. И Богдану сон был про грушу. И кот хвостом опять же „грушу“ написал… И потом попер из-под грушевого дерева бумажку. Про бумажку эту уж точно никто ничего знать не может: даже Богдан не заметил, а кот мне ее только в „Шоуду“ отдал… Ничего не понимаю…»

Баг оставил кота и снова принялся выхаживать по комнате. Туда-сюда.

«Ладно. А что же с умершей, с покойной? С Цюн-ну? Быть может, она тут каким-то боком…»

Известно: у живых и мертвых — разные пути. Когда человек покидает мир живых, его духовная сущность разделяется на две части, и одна остается рядом с бренными останками, а вторая устремляется в мир горний, пред очи неумолимого судьи Яньло-вана, а уж тот, взвесив на весах беспристрастности все ее жизненные дела — дурные и добрые — и выслушав всех вызванных по ее делу свидетелей, выносит свой неумолимый приговор о будущем рождении и его сроках. Загробное воздаяние — неотвратимо. Это вам не мир живых, где ловкого человеконарушителя могут ловить нескончаемо долгое время, а если ему повезет, так и вообще, возможно, никогда не поймают. Человеческие законы устанавливаются людьми и людьми же исполняются, а законы иного мира — существуют извечно, и никому не скрыться от сурового судилища, никому не уйти от справедливого возмездия. И если при этой жизни ты не задумывался о главном, если причинял зло, если чинил вред жизни чужой, а то и посягал на нее, возомнив себя вершителем судеб, имеющим право определять, кому жить, а кому умирать, — то не жди снисхождения: века могут пройти, прежде чем в жестоких муках ты обретешь искупление и последующее перерождение в каком-нибудь склизкого и бездумного червяка, копошащегося в Будда знает какой гадости и находящего в таком времяпровождении истинное наслаждение. Души, тобою загубленные, будут взывать к возмездию до тех пор, пока не пробьет твой час, пока быкоголовые посланцы не встретят тебя у врат твоего жилища и не повлекут тебя на встречу с неизбежным. Души не упокоятся, пока…

Амитофо…

Из того, что рассказал служитель, ясно, что Цюн-ну после смерти не упокоилась. Такие вещи бывают по нескольким причинам, важнейшие из которых: неправильно совершенное — если вообще совершенное — захоронение тела и какие-то неоконченные важные дела в мире, который умерший покинул. Именно поэтому в древности на полях сражений, где кости непогребенных павших воинов лежали беспорядочно, в полном небрежении, так часто и бывали слышны тоскливые голоса, виднелись блуждающие огоньки, а неподалеку все время происходили разные удивительные события и даже гибли люди. Многие совершенномудрые мужи древности прославились в том числе и тем, что предали останки погибших земле, совершили потребные погребальные ритуалы, дабы вернуть несчастных в неостановимое колесо перерождений. Не раз Баг читал рассказы и о том, как просветлевший в познании ученый, обнаружив неупокоенный дух, прилагал все усилия к тому, чтобы окончить его незавершенные дела, — и исполненный благодарности дух наконец упокаивался…

Трудно представить, чтобы член императорской семьи был похоронен неправильно; значит — остается второе. Цюн-ну задержалась в этом мире из-за какого-то очень важного для нее дела, не доведенного до конца, ибо жизнь девушки нежданно оборвалась. Все — и ночное происшествие в «Шоуду» — указывает на это: дух упорно дает понять, что такое дело есть, он посылает знаки — и всюду груша, груша, груша! Что-то такое, что связано с этой грушей. И — возможно — с найденным именно под грушей письмом. Пойми, о чем говорится в письме, и поймешь, что беспокоит Цюн-ну.

«Все это хорошо, но только совершенно не объясняет, почему мы с котом здесь оказались. Именно мы. Потому что с нами был и Богдан, но Тайюаньский хоу не задержал Богдана, он задержал именно меня. Отчего?»

Баг затушил сигару в походной пепельнице и тут же вытащил из футляра новую.

«Думай, ланчжун, думай… Что еще может быть?.. А вот эти двое, с которыми мы… Что они там говорили? Что-то такое… Тридцать три Яньло! Высокий сказал про „скакать по крышам“. Ну да, да! Именно это. И — „она“. Какая-то „она“. Все бы ей скакать по крышам. Ага. Как-то в этом роде. Ведет себя как школьница, один ветер в голове, кого хочу — того люблю, чем хочу — тем занимаюсь…»

Баг, не переставая шагать, ожесточенно чиркнул зажигалкой, не глядя прикурил: в голове вертелись еще какие-то слова высокого преждерожденного, вертелись — но не давались, ускользали.

«…Ее удел — выйти замуж в интересах государства».

Вот оно!

«Кто может выйти замуж в интересах государства? Да только особа императорской крови, естественно. Получается, эти двое вели речь… о принцессе. Вот кто эта „она“, которая скачет аки школьница по крышам, занимается незнамо чем и… любит кого хочет. А не в интересах государства. Любит».

Любит?!

Баг замер.

Сигара тлела сама по себе.

Баг боялся думать дальше.

Ибо из двух ныне здравствующих принцесс скакать по крышам искренне и увлеченно стремилась лишь одна. О чем сама говорила Багу.

Принцесса Чжу Ли. Еч Ли. Мэй-ли. Фея из сна.

В горле отчего-то стало сухо. Баг потянулся к остаткам пива.

Любит… кого хочет.

А кого она хочет любить? Кого?!

Баг отбросил сигару и, собрав все силы, решительно отодвинул такие мысли прочь — как несообразные. Внутри все трепетало, падало в какую-то темную, но невыразимо сладкую пропасть; Баг остановился у дверей, там, где было наиболее просторно, и поспешно принялся проделывать малый комплекс тайцзицюань для замкнутых помещений; чеканные строки комментария великого Чжу Си на двадцать вторую главу «Бесед и суждений» привычно наполнили сознание. «Учитель сказал…»

Судья Ди уставился на хозяина с живым интересом. Кот даже встал, подергивая хвостом: видимо, устремившаяся от Бага вовне кипучая энергия была столь сильна, что хвостатый человекоохранитель оказался не в состоянии далее пребывать в привычном покое; кот мягко, неслышно спрыгнул с ложа и описал вокруг погруженного в тайцзицюань хозяина тревожный круг; несколько раз тонко мяукнул.

Баг не слышал своего малого напарника: плотно отгородившись от мира, он старательно приводил в порядок мысли и чувства, возвращал утраченное равновесие духа — старыми испытанными средствами. И средства — помогли: минут через десять честный человекоохранитель вполне сумел собраться с мыслями. И снова принялся размеренно вышагивать туда-сюда. Судья Ди некоторое время семенил следом, а потом вернулся на ложе.

Итак… Если отвлечься от всяких чувствований, то остается существенный вопрос: коли мы примем, что речь шла именно о принцессе Чжу Ли, то кто, собственно, мог о ней высказываться в таком тоне? Не посторонний человек, это точно. Человек, вхожий в императорскую семью, тот, кто ходит по Запретному городу как по собственному дому, не утруждая себя даже облачением в официальное платье. А не Тайюаньский ли хоу, предполагаемый наследник трона, юаньвайлан Чжу Цинь-гуй собственнолично, встретился Богдану и Багу в узком проходе между домами? Он и еще какой-то преждерожденный — видимо, приближенный к хоу.

А что, очень может быть. Вполне возможно. Похоже на правду. Логично. Отчего бы и нет? Допустим.

«И я — этак пренебрежительно его рукой в сторону отодвинул, — отстраненно думал Баг, затягиваясь. — Дайте, мол, пройти, драг прер еч. Не закрывайте дорогу. Будущего императора, да еще и ляпнул что-то… как это… какие-то они странные, таких сюда вообще пускать не должно».

Амитофо.

«Но как хорошо, что я не сообразил, о ком он речь ведет! Не то, упаси Будда, могло бы произойти и нечто посущественнее…»

«Что же выходит? Выходит оскорбление словом и действием императорского родственника. И вот отчего я здесь… Нет, не вяжется, не сходится. Ерунда, что у нас — Римская империя, что ли, где чуть что не так — сразу оскорбление величия, и привет! Еще Учитель говаривал в двадцать второй главе: кто сохраняет свое достоинство, нарушая ритуал и поступая против справедливости, — тот недостойнее последнего варвара. То есть, может, я и поступил несколько несообразно, но за это в тюрьму не сажают…»

Всем своим существом Баг чувствовал, что дело совсем не в этом, что если оскорбление и было принято во внимание, то… не более как повод.

«Повод — чтобы задержать, фактически подвергнуть аресту одного из именных гостей двора, отсутствие коего на праздничном пиру будет со всей очевидностью заметно? Что равносильно, быть может, и незначительному, но все равно — скандалу? И Тайюаньский хоу идет на это. Отчего? Что же такое важное, несоизмеримо более важное, чем скандал в праздник, я натворил? Или: чему такому важному могу помешать, коли меня вот так берут и запирают в преддверии великого праздника?..»

Тут в коридоре раздался шум, звуки шагов, команды на караул, коротко скрежетнул засов, дверь распахнулась, в комнату вступили два маньчжурских гвардейца и застыли по обе стороны двери, воздев к потолку пики, а меж ними из сумрачного коридора в комнату, распространяя умопомрачительный аромат благовоний, явилась некая особа в роскошном желтом, расшитом драконами халате и легкой газовой накидке, наброшенной на высокую прическу, из которой, как иглы дикобраза, торчали драгоценные шпильки; сквозь тончайшую, невесомую ткань блеснули глаза — вошедшая обеими руками приподняла накидку, и изумленный Баг увидел прелестное личико принцессы Чжу Ли.

Гостиница «Шоуду», в то же время.

— Что случилось, драгоценный преждерожденный Оуянцев? И где Баг? Столик в «Девятиглавом орле» ждет. Сегодня там обещают превосходные хубэйские чжуйцзы…

— Проходите, драгоценный преждерожденный Кай. Извините, что всполошил вас своим звонком, но наш ужин, кажется, или переносится, или откладывается.

— Как? Почему?!

— Видите ли, драгоценный преждерожденный Кай… Извините… Входи, ата…

— Мы с Хакимом готовы, минфа. Доброго здоровья, драгоценный преждерожденный…

— Кай. Кай Ли-пэн — таково мое ничтожное имя. Имею честь служить в Столичном путноприимном управлении.

— Доброго здоровья, уважаемый Кай Ли-пэн. Я — Ширмамед Кормибарсов, тесть Богдана, а это — мой внук Хаким. Хаким, поприветствуй преждерожденного Кая как положено.

— Что вы, что вы!..

— Однако, Богдан, а где же твой приятель Багатур? Я хотел бы его увидеть. Он ведь тоже живет в этой гостинице? И что это у тебя с лицом, минфа?

— Да, ата, да, он живет неподалеку… жил.

— Что вы имеете в виду, драгоценный преждерожденный Оуянцев? Как это: жил?

— В этом все дело, драг прер Кай… ничего, что я так запросто?..

— Ну конечно! Без чинов, без чинов!..

— …Только совсем недавно его увели куда-то пятеро стражей из Восьмикультурной Гвардии…

— О!

— Ого!

— Деда, деда, а куда уводят людей стражи из Восьмикультурной Гвардии?

— Так. Так… Очень странно. И что они сказали? Как объяснили?

— Они ничего не объяснили; при старшем была бумага — повеление Тайюаньского хоу…

— Кто это — Тайюаньский хоу?

— Это, драгоценный преждерожденный Кормибарсов, императорский племянник Чжу Цинь-гуй, юаньвайлан Палаты наказаний.

— Вот как. Хаким, вернись в наш номер и жди меня там… И что в том повелении было сказано?

— Было сказано, чтобы взять под стражу ланчжуна Багатура Лобо и немедленно препроводить его во дворец.

— Простите, драгоценный преждерожденный Оуянцев…

— Просто: драг прер.

— Ну… да. Простите, драг прер Оуянцев, а как выглядели эти гвардейцы, во что были одеты?

— Такие… рослые, на подбор, судя по всему, из Полка славянской культуры, с оружием… А к чему вы спрашиваете?

— Это может прояснить ситуацию. А не было ли, вы не заметили, на их форме такой широкой синей каймы?

— Да… кажется. Я не разглядел толком: так неожиданно все случилось, так внезапно. Да, определенно: была такая кайма. Синяя. А что?

— Это несколько меняет дело. Значит, гвардейцы были из Внутренней охраны, драг прер Оуянцев. Вы знаете ведь, чем занимается это ведомство?

— Э-э-э… Внутренними нарушениями, касающимися императорской семьи.

— Вот именно.

— И что из этого?

— А из этого следует, что мой друг и ваш сослуживец, драг прер, обвиняется в каком-то проступке, затрагивающем императорскую фамилию…

— Невероятно! Этого просто не может быть. Это… невозможно. И потом, вот так, прямо за несколько часов до Чуньцзе… Не понимаю.

— Ты говоришь, Богдан, что гвардейцы ничего не объяснили?

— Да, ата. Баг — тот вообще сразу замолчал, просто собрался и пошел к двери. Я спросил старшего: что случилось? Почему? Тот лишь плечами пожал: не знаю, не ведаю. Мне дано повеление — я его исполняю. Сказано: взять под стражу и доставить.

— Как они обратились к Багу?

— Э-э… Драгоценный преждерожденный.

— Это хорошо. Не подданный, а драгоценный преждерожденный — это хорошо, значит, явным человеконарушителем его не считают… И полк послали славянский — это еще один знак уважительности, коль скоро вы оба — гости из улуса, по преимуществу славянского. То есть в рамках исполнения повеления взять под стражу было сделано все, чтобы подчеркнуть расположение того, кто отдавал повеление, к тому, относительно кого оно было дано. Оч-чень интересно… И в то же время — прямо перед таким празднеством да под арест… Просто диву даюсь.

— И ты… Богдан, ты даже не догадываешься, в чем тут может быть дело?

— Ну, как сказать, ата… Мы сегодня были в Запретном городе, ата, и там забрели в один заброшенный павильон… Быть может, этого делать не стоило, но туда убежал кот Бага и не хотел выходить обратно. И ведь нигде не было никаких запретительных надписей…

— Нет, дело не в этом, драг прер Оуянцев…

— …Богдан…

— …Драг прер Богдан. По уложениям, принятым для Запретного города, гостям не чинится никаких препятствий при передвижении — за исключением личных покоев владыки и его семьи, но там при входе стоят гвардейцы.

— Да я и сам чувствую, что дело не в этом! Ведь тогда и меня должны были… под стражу, а забрали одного Бага!

— Ну… да.

— Багатур Лобо — славный человек. Я многое повидал на своем веку и говорю тебе, Богдан, и вам, уважаемый Кай: не таков он, чтобы чинить вред императорской семье. На таких, как твой друг Багатур, ордусская земля держится. Я думаю, тут ошибка. Что мы должны делать, уважаемый Кай, как вы считаете? Вы местный, вам виднее. Одарите нас своей мудростью.

— А-а-а… я могу позвонить нескольким людям, моим приятелям, они по своим каналам… ах, ведь уже так поздно! Положим, они и оторвутся от домашних забот… если они дома… но все равно — раньше завтрашнего дня, а то и послезавтрашнего, ничего узнать не удастся…

— Скверно. И негоже людей тревожить в день праздника.

— Куда как скверно, ата!

— Вот что. Ни один из нас не знает за Багатуром Лобо таких проступков, которые заслуживали бы наказания…

— Вообще никаких проступков!

— И я так думаю. Мы, трое, полностью уверены в его невиновности. Так ли?

— Так!

— Разумеется!

— Значит, поступим, как делали в древности. Уважаемый Кай, висит ли еще перед вратами Запретного города Жалобный барабан, взывающий к слуху?

— Да, конечно, как и много лет уже, — в центре площади Тяньаньмэнь. Погодите, постойте, вы что же, драгоценный преждерожденный Кормибарсов… вы хотите ударить в этот барабан?

— Да. А что тут удивительного? Так велит долг дружбы и долг подданного.

— Но в Ханбалыке давно уже никто не бил в этот барабан!..

— Значит, пришло время.

— Да, ата, да. Ты мудр как всегда. Мы пойдем и ударим в барабан, и нас обязаны будут выслушать… И будь, что будет.

— Верно, минфа. Мы спросим: за что задержали доблестного ланчжуна Багатура Лобо. И это будет правильно. Я никогда никого не бросал на поле боя. А уж на столичном празднике… И здесь не брошу. Это — долг. Вы с нами, уважаемый Кай?

Где-то в Запретном городе, 23-й день первого месяца, вторница, поздний вечер.

— …Ведь я только что случайно узнала, — молвила принцесса, когда слегка оправившийся от изумления Баг отвесил ей сообразный земной поклон, после чего она коротко, но властно махнула сложенным веером, отправив маньчжурских гвардейцев в коридор, и за ними затворилась дверь. — Дворцовый евнух[55] Гу Юйцай сказал, что задержали какого-то ланчжуна из провинции. И я… — Принцесса зарделась. С хрустом раскрылся веер, прикрыв лицо до самых глаз. — Я отчего-то решила, что это вы… еч Баг… Вы помните, что позволили мне называть вас так?

Ланчжун только молча, не поднимая глаз, почтительно кивнул. Он боялся взглянуть на принцессу: когда она появилась в дверях и откинула с лица накидку, удивительная уверенность сжала его сердце холодной рукой — да, определенно да, теперь уже никаких сомнений, да, совершенно точно: принцесса Чжу Ли и студентка Цао Чуньлянь — одно лицо. И какое лицо… За то время, что честный человекоохранитель не видел принцессы, она, казалось, стала еще прекраснее, и никакие белила и румяна не могли скрыть, скрасить, усреднить живой прелести ее лица; в то же время девушка стала… взрослее, что ли? облик ее неуловимо, почти незаметно изменился — так бывает, когда человек понимает что-то важное или принимает какое-то существенное для себя решение и это решение проводит черту между ним вчерашним и им нынешним, — все это Баг ощутил с одного взгляда и сердце его привычно пропустило удар, потому что в самой сокровенной глубине души он вдруг отчетливо понял: это из-за него. А вот из-за него — реального, живого Бага или же из-за того образа неустрашимого ланчжуна, который она наверняка придумала, — об этом Баг не помышлял и задумываться. И опасался поднять глаза: а вдруг она в них прочитает не совсем сообразные — кто он и кто она! — мысли, обуревавшие его смятенный ум. Все усилия недавних упражнений, сметенные ее визитом, ухнули в пропасть…

— И вот я поспешила сюда. — Принцесса окинула взглядом комнату. — У вас тут не очень просторно. — Она убрала веер от лица и улыбнулась. — И как так вышло?

— Не могу даже вообразить, — опять низко поклонился Баг, вдруг поймав себя на мысли, что никогда еще в жизни не испытывал такого волнения, как при виде принцессы. Но если раньше ланчжун скорее был согласен бежать от нее прочь, в гущу самого кипучего сражения, в погоню за самыми отъявленными заблужденцами, для которых человеческая жизнь не стоит и ломаного чоха, то теперь в душе созрела отчаянная решимость: сколько можно бегать от себя самого?! Все равно не убежишь. Будь что будет. Что должно быть. Ибо — карма. — Не могу найти никакого объяснения…

— Гм… — Чжу Ли грозно нахмурила тонкие брови. — И вам ничего не сообщили?

— Ровным счетом ничего, — выпрямляясь, развел руками Баг. — Теряюсь в догадках, драгоценная преждерожденная… — Ланчжун хотел было добавить еще какое-нибудь определение, но слов не нашлось, и он замолк, все так же не поднимая глаз, а сердце продолжало усиленно биться.

— Очень странно. А где вас, еч Баг… ну как сказать… задержали?

— Прямо в гостинице. Мы прибыли сюда вместе с минфа Богданом Руховичем Оуянцевым-Сю…

— А, еч Богдан! — радостно воскликнула принцесса. — И он здесь?.. Ну как же. — Она сделала неопределенное движение веером. — Как же ему не быть, коли драг еч Богдан также числится в списках гостей! — Трудно было не понять, кому именно в большей степени напарники были обязаны приглашением ко двору на Чуньцзе. — А где вы остановились?

— В «Шоуду»… И если драгоценная преждерожденная…

— Опять! — Принцесса снова нахмурилась. — Еч Баг, ну мы же с вами договаривались, помните? Есть еч Баг, еч Богдан и еч Ли. Я пришла к вам совершенно неофициально. И если вы немедленно не бросите эти церемонии, мне придется одарить вас милостью моего гнева.

Сказано это было настолько искренне, что Баг осмелился поднять взор — и, утонув на мгновение в больших черных глазах девушки, улыбнулся, кивнул, снова отводя взгляд, и ответил с еле заметной смешинкой в голосе:

— Да, конечно, не извольте гневаться… еч Ли.

— Ну вот… — Принцесса сделала два шага к Багу, роскошный халат легко прошуршал по краю ложа. — Так и что же в «Шоуду»? — С ее приближением ланчжун вновь ощутил упоительный, неземной аромат, заработавшее было нормально сердце снова замерло, и Баг невпопад ответил:

— Не угодно ли будет присесть? — Быстрым движением расправил и без того ровное покрывало на ложе, задел случайно возлежавшего в центре Судью Ди: кот с момента появления нежданной гостьи смотрел на принцессу дружелюбно, с интересом. — А кстати… еч Ли, позвольте вам представить — Александрийского Управления внешней охраны фувэйбин Судья Ди.

— Добрый вечер, драгоценный хвостатый преждерожденный, — церемонно поклонилась коту принцесса; фувэйбин вытянул шею, жадно вбирая ноздрями воздух. Чжу Ли протянула к нему руку, кот обнюхал пальцы, поднялся и потерся о них, выгнув спину; сказал «мр-р-р». — Ну вот, а некоторые считают, что бессловесным тварям неведомы ритуалы! — рассмеялась она. Легко села слева от кота. — Повелеваю вам, еч Баг, также сесть.

Ланчжун осторожно опустился на ложе справа от Судьи Ди. Впрочем, кот недолго выполнял роль пограничного камня: осторожно, сначала одной лапой опробуя путь, он взошел принцессе на колени, обнюхал ее — Чжу Ли легко ойкнула, — после чего улегся и довольно громко замурлыкал. Взаимопонимание было найдено.

— А теперь, когда меня признали, — улыбнулась принцесса, осторожно гладя кота, — рассказывайте.

Но рассказывать особенно было нечего. Честный человекоохранитель, с каждой минутой чувствуя себя все свободнее и свободнее, поведал принцессе о том, как они с Богданом посетили Запретный город, побывали в «Зале любимой груши», как потом встретились в гостинице, чтобы отправиться на ужин, и чем это закончилось. О своих роящихся как пчелы подозрениях ланчжун пока умолчал.

— Еще раз скажу: очень странно. — Принцесса задумалась о чем-то, и искоса глядевший на нее Баг, да что там — исподтишка пожиравший ее взглядом Баг увидел, что и она, немного скованная вначале, теперь совершенно освоилась и уже не испытывает, похоже, ни малейшего смущения. — Открою вам: евнух сказал мне, что вас задержали по обвинению в Великой непочтительности.

«Как я и предполагал…» — уныло подумал ланчжун. Такой оборот дела нравился ему меньше всего.

— И вот подумайте… еч Баг… — Принцесса внезапно запнулась: взглянула ланчжуну прямо в глаза. («Ах, если бы ты действительно была просто Цао Чунь-лянь, студентка из Ханбалыка», — горестно подумал Баг.) — И вот подумайте: отчего против вас может быть выдвинуто такое обвинение?

— Честно сказать, еч Ли, я уже размышлял над этим… — Баг машинально вытащил из рукава футляр с сигарами, потом испугался несообразности своего поступка, хотел было убрать назад, но принцесса легко махнула рукой: да курите! — Но не решался поведать вам о своих, быть может, незрелых и поспешных предположениях… Отчего же еще я могу быть здесь? Но причины представить себе не в состоянии. Ну разве что…

— Говорите, говорите! — оживилась принцесса.

— Да нет, это же просто смешно, еч Ли… Недалеко от «Зала любимой груши» мы с мин-фа Оуянцевым чуть не столкнулись с двумя преждерожденными. Ни по их одежде, ни по виду судить об их положении было просто невозможно… — И Баг старательно описал, будто составляя членосборный портрет, наружность встреченной парочки. И упомянул о том, как отстранил их с дороги.

— Да, — подняв глаза к потолку, задумчиво проговорила принцесса, — высокий человек по вашему описанию очень походит на моего двоюродного брата Чжу Цинь-гуя… Но он никогда не отличался чванливостью, не требовал какого-то особого отношения к себе или к своему положению. Хотя Цинь-гуй и уверовал недавно в учение Пророка Мухаммада, он остается в полной мере благородным мужем, коему более многих иных человеческих качеств присуща уступчивость-жан… Нет, братец Чжу — он открыт, чрезвычайно верен долгу и довольно прост в общении. — «Даже слишком прост иногда». — Это совершенно на него не похоже… Странно, очень странно… — Казалось, Чжу Ли пребывает в растерянности.

— Да и мне не верится в подобное! — Баг крутил в руках сигары: курить хотелось нестерпимо, но он не смел. — А что… еч Ли, я слышал, Тайюаньский хоу питал большую нежность к своей покойной супруге?

— А, вы про Куан Цюн-ну, еч Баг? Бедняжка!.. — Принцесса горестно вздохнула, легкая тень омрачила ее прекрасное лицо. — Да, все верно: братец Чжу души в ней не чаял. Такие глубокие чувства нечасто встретишь. — Девушка искоса глянула на Бага, и тот с трудом удержался от румянца. — Они были неразлучны, и если бы Небу было угодно, чтобы Цюн-ну повстречалась Цинь-гую на несколько лет раньше и стала бы его первой супругой, то, я думаю, другой жены у него просто не было бы… Но у бедняжки оказалось очень слабое сердце, больное. Вот и вышло, что однажды оно не справилось и — Цюн-ну оставила этот мир… Как это печально…

— Да, действительно. — Баг не знал, что еще сказать.

— Незадолго до ее кончины между Цюн-ну и братцем возникли серьезные разногласия. Я вам расскажу, еч Баг, но… надеюсь, это останется только между нами?

Баг без слов прижал к груди руки и утвердительно закивал. Судья Ди смотрел на него в упор с принцессиных колен.

— Быть может… я так думаю… еще и это ускорило ее печальный конец… — продолжала принцесса, глядя на закрытое окно. — Дело в том, что незадолго до смерти Цюн-ну они стали часто спорить. Братец Чжу считал, что нужно законодательными мерами ограничить проникновение варварской культуры в нашу страну, а Цюн-ну не могла с этим согласиться. Однажды она прибежала ко мне расстроенная, и мы весь вечер проговорили об этом. Бедняжка Цюн-ну была уверена, что человек должен сам выбирать — что ему более по душе, а вот так отгораживаться от мира нельзя ни в коем случае. Во-первых, у варваров придумано немало полезного и удобного, красивого и высокого, а во-вторых, неужели мы так не уверены в своем, чтобы бояться чужого? Ведь верно, еч Баг? — подняла принцесса глаза на ланчжуна.

Баг кивнул. Конечно, верно. Совершенно правильно. Любой в своем праве — что ему выбрать. Каждый может жить по своей сообразности. Если при том не причиняет вреда другим, живущим рядом. Человек свободен… в рамках своего свободного выбора. Кому — утка по-ханбалыкски, а кому — большие прутняки. Точно.

— Это была женщина высоких устремлений и чистейших помыслов, во всем разделявшая заботы супруга, — качнула головой Чжу Ли. — Из тех, о ком в древности составляли отдельные жизнеописания. И, сказать по правде, тогда я была полностью на ее стороне: братец очень уж крутого хотел поворота к тому, что называет незамутненной чистотой совершенномудрых мужей древности. Слишком круто. Разве можно так легко решать за весь народ, тем более — если в твоих руках нешуточная власть?.. А если кому-то нравится то, что постановит удалить Чжу Цинь-гуй, — ведь он перестанет уважать Чжу Цинь-гуя, а вместе с ним — и всю страну… люди не прощают, когда государство лишает их того, что они любят. — Нежный голос принцессы окреп, тон стал решительным; видно было, что эти вопросы мучают ее не первый день. — А потом вдруг братец Цинь-гуй подал новый доклад, его потом обсуждали на собрании глав палат и ведомств в Чжэншитане — Зале выправления дел… Он предложил, напротив, как можно более деятельно распространять среди варваров нашу культуру, и делать это прежде всего через приверженцев Аллаха, благо они в каком-то смысле — одна общность, но в то же время их и в Ордуси, и за ее пределами примерно поровну. Батюшка только посмеивался, говорил — молодой, горячий, не знает, как лучше, но помыслы у него самые светлые…

«Заблужденец, — привычно квалифицировал ланчжун и тут же испугался этой мысли: будущий наследник трона — и заблужденец?! — Ой, что-то я не то думаю!»

— И вот что странно. Как раз когда Цинь-гуй оставил те планы, что так расстраивали Цюн-ну, — ей бы радоваться да радоваться! А она, как раз в начале лета это было… стала вдруг сама не своя. Я пыталась с ней поговорить, но она совсем замкнулась. Прошло несколько дней и — умерла. Что между ними случилось?.. — закончила принцесса чуть слышно. — А теперь я вижу вас, еч Баг, здесь — в Вэньхуадяне, под нефритовым кубком Внутренней охраны. Я не знаю, что и думать по этому поводу… — Казалось, Чжу Ли вот-вот заплачет. И Багу захотелось прижать ее к себе, успокоить, не допустить слез; он уже почти не любил этого неведомого ему евнуха Го, который зачем-то рассказал девушке про взятого под стражу ланчжуна… Сидел бы себе и сидел, со временем все разъяснилось бы, а принцесса и знать бы не знала…

И честный человекоохранитель, бросив думать о несообразности своего поведения и обмирая от невозможной дерзости, робко протянул руку и уже почти коснулся было плеча поникшей принцессы, — пусть потом щедро одарит милостью своего небесного гнева, все равно! — как в коридоре раздались отдаленные выкрики «на караул!», а потом донеслись звуки шагов — ближе и ближе.