Дело Варнавинского маньяка

5. В дороге

Лыков делал все, как заведенный автомат: пил, ел, с кем-то о чем-то говорил, садился в поезда, торговался с извозчиком… А сам думал только об одном: Яша мертв. Никогда больше не посмеются они летним вечером на веранде, не сходят на рыбалку и не хлебнут под укоризненные взгляды жен вкусной рябиновки. Сыщик сказал себе: «Покорись беде, и беда покорится», – но это легко лишь на словах. Внутри Алексея словно оборвалась какая-то важная жила. Так уже было однажды, когда он хоронил Буффало, и вот теперь снова. Еще в ноющей от боли душе Лыкова накапливалась холодная злость. Было ясно, что Титуса убил тот же человек, который мучил и губил маленьких детей. Порубочные дела уже успокоились, угрозы съемщиков сошли на нет после замены кордонной стражи. Титус с удовлетворением писал в последнем отчете, что «лесные пираты» смирились с новыми порядками. И теперь азартно расхищают заброшенные владения Челищева. А вот розыски маньяка Яан тайно продолжал. И видимо, как хороший сыщик, напал на след…

Коллежский асессор ни к кому не стал заходить в Москве и как можно быстрее выехал оттуда в Нижний. Здесь он, прежде чем навестить мать с сестрицей, разыскал Петра Фороскова. Именно Петр стал помощником Титуса в сыскном отделении после переезда Благово с Лыковым в Петербург. Алексей зашел в контору и, не здороваясь, сказал:

– Яков смертельно ранен.

Форосков вскочил со стула, меняясь в лице:

– Кто? Как?

– Сам пока в неведении. Получил телеграмму из Варнавина. Еду разбираться. Не знаю, застану ли его в живых…

– Я с вами!

– Да, но не сразу. Нужна маскировка. Мне более пригодится там тайный помощник. Я уж все придумал. Яша искал в городе маньяка, что убивал детей. А полиция бездельничает. Поэтому я начну расследовать дело явно, а ты подберешься с другого конца. Приедешь и поселишься под видом темного человека. С нехорошим каким-то прошлым и явно с чужими документами. Тамошний фартовый люд начнет к тебе присматриваться. Сочини им историю, заради чего тебя занесло в Варнавин. Беглый, например. Надобно лечь на дно, отсидеться в тихом месте. А попутно ищешь, чего тут можно подломать. Вживись в среду и начни вынюхивать. Изнутри больше узнаешь, чем снаружи.

– Понял. Завтра же поплыву следом за вами.

– Нет. Поедешь сушей, на крестьянской почте через Семенов и Баки. «Глаз»[20] найдется?

Форосков ухмыльнулся:

– Могу полгорода обеспечить! Столько мазуриков на реке – не поверите! Но я лучше под своим… Помните, как тогда, когда Битюга ловили?

Петр служил в пароходной компании «Самолет» специалистом «по особенной части»: ловил страховых мошенников, воров, шулеров и прочую нечисть, промышляющую на пароходах.

– А оружие?

– Имеется. Когда брали Вовку Шелепятника в Бешенцове, я заначил его шпалер.

– Деньги нужны? Я теперь богатей – не стесняйся…

– Наслышаны! Но на первое время хватит. Скажите лучше о способе связи.

– Как поселишься – покажись мне. Городок маленький, увидеться легко. В трактире или еще где. Потом пойдешь на квартиру, за тобой следом будет мой человек, Степан Окуньков. Он и станет курьером. Вот тебе пока вспомогательная задача. Как обживешься, спроси у местного ворья, что тут можно почистить. И упомяни среди прочего богатый дом на Дворянской улице, нефедьевскую усадьбу. Ходил, мол, высматривал да и высмотрел. Чьи-де хоромы, много ли там добра, какая прислуга… Тебе скажут, что владельцы проживают в загородном поместье, а сюда частенько наезжают; но дом богатый. Ты начни вроде как обдумывать налет. Разговоры с дворником, расположение комнат… Ну, и сообщников подбирай, потому как в одиночку такое не сотворить. А когда все кончится, мы этих стервецов из города поганой метлой выметем.

– Понял. Схожу-ка я по старой памяти в сыскное. Может, кто из варнавинских сейчас в нашем остроге парится; попробую пароль получить.

– Это было бы полезно. Но главная твоя задача – маньяк. За три года он удушил троих детей из простых сословий. Которые без бонны по улице ходят. Мучил их еще перед смертью, сволочь… Он и Яшу убил. В маленьком городе, как Варнавин, ничего надолго скрыть нельзя. Поэтому наверняка есть кто-то, кто что-то знает. Видел, слышал, догадывается. А в полицию не идет. Вот этого человека нам с тобой и надо найти в первую очередь. И будь осторожен! Что выведаешь – сначала сообщи мне, сам на рожон не лезь. Если маньяк к Яше сумел подобраться – сам понимаешь…

На этом они расстались. Лыков, прежде чем ехать к родным, выправил себе билет на ближайший пароход до Козьмодемьянска. Он очень спешил – вдруг еще успеет застать Титуса в живых? Поэтому, когда дома никого не оказалось – матушка с сестрицей и ее детьми уже переехали на дачу в Доскино, – даже обрадовался. Пообедал в Блиновском пассаже, прогулялся по кремлю, заглянул в Гостиный двор. Некоторые из старых городовых узнавали Алексея и отдавали ему честь, но больше было новых, незнакомых. Повстречались одноклассник по гимназии и чиновник из губернского правления; постояли, поболтали. Еще попался бывший сыскной агент Девяткин, ушедший из полиции после ножевого ранения. Сейчас он служил старостой артели каменщиков и сам уже брал небольшие подряды. Степан выглядел довольным и имел планы на будущее. Лыков тут же сговорился с ним о постройке каменного храма в Нефедьевке (давняя Варенькина мечта). Заявил при этом, что на богоугодное дело денег не пожалеет. Обрадованный Девяткин побежал готовить смету. Он понимал, что успешное выполнение такого заказа сразу подымет его на новый уровень, и звал бывшего начальника спрыснуть дело. Алексей спешил и отказался. Договорились, что через две недели Степан приедет в Варнавин с бумагами и архитектором, и сыщик пошел гулять дальше.

В Гостином дворе ему подвернулась бывшая симпатия Ольга Климова. Она сильно располнела. Богато и со вкусом одетая, настоящая дама, Ольга Павловна выбирала себе в лавке театральный лорнет. Возле нее покорно топтался лысый толстячок лет пятидесяти, с добрыми, немного коровьими глазами. Семейная пара выглядела вполне благополучной. Лыков не стал подходить, а продолжил прогулку по родному городу. Но как ни любил он Нижний, как ни было ему здесь хорошо, огромная тяжесть давила сыщика и притупляла все радости. Алексей ехал хоронить друга.

В два часа пополудни Лыков сел на новый двухпалубный пароход товарищества «Зевеке» и отправился в Козьмодемьянск. Комфорт на судне был неописуемый, а в карте буфета значилось до двухсот блюд. Но Алексей сел на палубе в лонгшез и мрачно уставился на проплывающие мимо знакомые волжские пейзажи. Вот промелькнуло любимое им древнее село Кадницы с красивым храмом на горе. Затем они прошли живописные острова возле Татинца, следом – торговое Лысково со старинным монастырем напротив и уже ночью миновали Васильсурск. В первом часу ночи коллежский асессор сошел с парохода и первым делом кликнул извозчика.

Козьмодемьянск – уютный городок с почти десятитысячным населением, тихий и благополучный. Однако на время сплавной лихорадки он превращается в огромный шумный балаган. Крупнейшая в России лесная биржа собирает здесь на несколько недель десятки тысяч бурлаков и множество торговых людей. На берегу Волги выстраиваются длинной шеренгой деревянные сараи. Перед каждым на длинном шесте вывешен значок съемщика, а под ним толпятся пришедшие за расчетом адуи. Расчет производится днем и ночью. Круглосуточно чалятся плоты и беляны, возле уреза воды идет приемка леса. Завершив сплав и получив деньги, бурлаки первым делом направляются в кабак. Их можно понять: полмесяца они, как проклятые, мотались на скользком плоту, не раз макались в ледяную воду, ели всухомятку и часто рисковали жизнью, и все это ради 12–14 рублей заработка… Отметив окончание сплава, повеселевшие мужики начинают собираться домой. Тут из года в год повторяется одна и та же картина. Дело в том, что ветлужские пароходы не имеют в Кудемьянске (так называют этот город адуи) собственной пристани и потому скитаются по чужим. Никогда нельзя заранее узнать, где именно такой пароход станет принимать пассажиров. Поэтому толпы бурлаков носятся по берегу с одной пристани на другую, стараясь угадать нужное им место.

В прошлом году, пробираясь в первый раз в Варнавин, Лыков уже хлебнул всех прелестей ветлужского судоходства. Слабое и незначительное, оно не привлекает поэтому того внимания «водяных» властей, которое выпадает судоходству волжскому. Как следствие, и порядки здесь царят изумительные. Расписания нет, причальных устройств нет, тарифов устойчивых и тех не существует. Наплевательское отношение к пассажиру возведено в принцип. На Волге за такое давно бы лишили патента, а тут все сходит с рук. От устья Ветлуги до Варнавина четыреста верст, и на таком расстоянии всего три пристани! Пароходы, конечно, принимают пассажиров и с лодок, но по капризу капитана; а могут и мимо проплыть. Материальная часть судов изношена донельзя, и потому часты поломки и многочасовые из-за них остановки. Это все оттого, что плавание по реке возможно лишь полтора месяца в году, и судовладельцам не хочется ради такой короткой навигации делать улучшения. С начала июня посудины переводятся на Волгу, где служат исключительно для перевозки грузов. Избалованные волжские пассажиры не станут садиться на те грязные, тесные, изношенные суда, которыми вынуждены довольствоваться жители Поветлужья.

Все это Алексей уже знал по прошлогодней поездке, но сейчас его ожидало новое приключение – плавание вместе с бурлаками. Выбирать не приходилось – он желал быстрее прибыть на место. Поэтому, взяв извозчика, сыщик загрузил в пролетку чемодан с корзиной и велел отыскать ближайший ветлужский пароход. Они объехали четыре пристани: Самолетскую, Меркуриевскую, Кашинскую и Волжскую[21] – и нигде не находили нужного судна. Наконец им подсказали, что на Любимовской пристани утром ожидают прибытия парохода «Боян» купца Овчинникова. Поехали туда. Действительно, у причала обнаружили облезлую посудину с низкой трубой и затянутым тряпкой окном в лоцманской будке. На берег вместо полагающейся сходни с перилами была брошена обычная доска. Перед этим чудищем, невзирая на ночное время, толпились пьяные бурлаки. Они галдели, матерились и требовали пустить их на борт. Возле доски стоял краснорожий, с сизым носом, помощник капитана и кричал, сложив ладони рупором:

– Осади! Брать начнем в половине седьмого утра! А сейчас пошли все на хрен, мы идем на приемку дров!

Обрадованный Алексей расплатился с извозчиком, схватил багаж и решительно поднялся на борт. Команда приняла это как должное. Глядя на храбреца, еще несколько человек из чистой публики взошли на корабль. После этого доску убрали, и «Боян» зачалился возле каких-то складов, даже не помышляя грузиться дровами.

Коллежский асессор занял единственную на судне одноместную каюту первого класса, но обжиться в ней не успел. Пришел капитан со слезящимися глазами и еще более сизым носом. Он извинился и попросил перейти в соседнюю двухместную каюту, освободив эту для дамы. Лыков, разумеется, согласился. Тот час же появилась и сама дама, представившаяся титулярной советницей Самопальщиковой, женой варнавинского акцизного инспектора. Довольно молодая и очень разговорчивая, она тут же пригласила нового знакомца посетить их дом на Костромской улице. Приняв приглашение, Лыков потащил вещи в соседнюю каюту. Его попутчиком оказался высокий худощавый господин лет тридцати пяти, с эспаньолкой на симпатичном, но болезненном лице. Согнувшись в три погибели, он сыпал по всем углам порошок персидской ромашки из большого кулька. Алексей поздоровался и вынул точно такой же кулек. Мужчины дружно рассмеялись.

– Позвольте представиться: варнавинский земский статистик Панибратов Амилий Петрович. Сердечно рад знакомству!

Смех у статистика тоже оказался приятным.

– И я рад. Лыков Алексей Николаевич, коллежский асессор. Служу в Петербурге по эм-вэ-дэ.

– По эм-вэ-дэ? – заинтересовался Панибратов. – И по какой именно части? Сатрапствуете потихоньку, хе-хе?

– Ну, что вы. Помощником столоначальника в департаменте общих дел. Бумажки с места на место перекладываю.

Он имел правило не называть незнакомым людям без нужды истинный род своих занятий.

– Лыков, Лыков… Не вы ли новый владелец Нефедьевки?

– Я, но только не владелец, а опекун. Владельцами станут наши с Варварой Александровной сыновья, когда, даст Бог, вырастут.

– Да, да, опекун, конечно, опекун, – замахал руками Амилий Петрович. – Извините великодушно, вечно я все путаю. В имение пробираетесь?

– Истинно так.

– Изменение судеб Нефедьевки занимало наш маленький городок целую зиму. Вы станете популярны в Варнавине! Такая богатая усадьба, лес великолепный – и все много лет разорялось. Вы нашли замечательного управляющего! Ян Францевич образцово ведет хозяйство, он честнейший человек.

– Благодарю; я того же мнения. Но давайте доделаем дело…

– Да, да, конечно, доделаем, – опять замахал руками статистик. Видимо, характер у него был покладистый, но рассеянный.

Вдвоем они соорудили на пороге целый крепостной вал из персидской ромашки. Как только бурлаки подымутся на борт, все помещения судна будут мгновенно заполнены «легкой кавалерией» – вшами. Адуи носят их на себе в невероятном количестве.

Закончив строительство оборонительных рубежей, попутчики отправились в буфет. Там заправлял лысый человек в засаленном фраке и грязной гаврилке[22]. Таким же грязным было все вокруг: скатерти на трех столах, салфетки, приборы, стойка…

– Еще рано! – заявил лысый, не слушая заказа. – Буфет откроется в одиннадцать, сейчас же нет решительно ничего!

Не обращая на него внимания, Алексей взял со стойки замызганную карту:

– Ого! Восемьдесят семь блюд!

– Не верьте этому, Алексей Николаевич, – пытался опять замахать руками Панибратов, но вовремя осекся. – Это их старая шутка. Для отвода глаз написано, а на поверку и десяти блюд не наберется!

Буфетчик пытался вырвать карту, но безуспешно.

– Цыц! – скомандовал ему Лыков. – Слушать приказ!

И бросил на прилавок «синенькую». Лысый стразу встрепенулся.

– Вы позволите вас угостить со знакомством? – вежливо поинтересовался у попутчика Алексей. – Благодарю. Значит, сейчас принесешь во вторую каюту чаю с пирогами и графинчик «вдовьей слезы». Ну и там что полагается к нему: балычок, икорка, артишоки.

– Последних нет, ваше благородие!

– Высокоблагородие. Неси, что есть. На стоянке купи еще рыбных пирогов. А на ужин спроворь уху из стерляди.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие! Сей же момент самовар поставлю!

Лыков с Панибратовым вышли на прогулочную площадку между первым и вторым классами. Уже рассвело. По реке неслись в большом количестве пароходы, перебрасываясь, как приветствиями, короткими свистками. Сверху, сколько захватывал взор, сплошной лентой тянулись плоты. Кое-где между ними, словно плавучие острова, возвышались беляны. Аккуратные домики козьмодемьянских обывателей жались по горе, окруженные пышными садами. А у самой воды бурлил, как осиный улей, лагерь бурлаков.

– Красиво… – прошептал было Амилий Петрович, но тотчас же закашлялся и ушел в каюту. Пришлось и Лыкову вернуться с ним.

– Вы случаем, извините, не с кумысного лечения возвращаетесь? – спросил сыщик сочувственно.

– Это так заметно, да? – скривился статистик. – Оттуда. Третий год езжу. У меня горловая чахотка. Говорят, с ней надо в Швейцарию, в горный санаторий. А на какие шиши?! Вот… Кумыс много дешевле, а все одно помирать скоро…

– Ну, кому когда помирать – это не нам решать, а Богу, – решительно осадил Алексей Амилия Петровича. – А нам – бороться и надеяться. Вы в Крым не ездили? Цены скромные, и воздух в горах не хуже, чем в Швейцарии.

– Нет, даже не думал об этом, – заинтересованно ответил собравшийся уже помирать статистик. – А это мысль! Правда, там так недорого?

– Крымские татары берут сущие копейки. И лечебницы уже появились.

Тут вошел лысый буфетчик с подносом, и разговор переменился. После двух рюмок «вдовьей слезы» Амилий Петрович перешел на местные новости, более похожие на сплетни. Воспользовавшись этим, Алексей в паузе задал статистику интересовавший его вопрос:

– Скажите… я вот чем обеспокоен… Сыновья мои в поместье проживают, но иногда наведываются и в Варнавин. Что у вас там творится? Говорят, кто-то детей убивает?

Панибратов сразу поставил недопитую рюмку на стол, положил трясущиеся руки себе на колени и покосился настороженно:

– Это вам господин Титус рассказывал?

– Да. У него тоже дети; он обеспокоен, как и я.

– Ян Францевич задавал мне весной этот вопрос. И с точно такими же интонациями. Странно, право…

– И что же вы ему на это ответили?

– То же, что сейчас отвечу и вам. Я ничего не знаю об убийствах. Ничего! И вам копаться в них не советую.

– Почему?

Но статистик уже закрылся. Лицо его сделалось отчужденным, подозрительным. Он демонстративно взял газету и отвернулся. А Лыков надел шляпу и пошел наблюдать погрузку основной массы пассажиров. Тех, от кого он оборонялся персидской ромашкой…

В десять часов дополудни «Боян» вошел в устье Ветлуги. Река впадает в Волгу двумя рукавами. Тот, что ближе к Нижнему Новгороду, более широкий, но и более мелкий. Пароходы используют второй рукав, ближний к Козьмодемьянску. Он тоже неглубок да еще и поделен надвое островом. Одну протоку заняли идущие сверху плоты, «Боян» стал медленно подыматься по другой. Здесь в устье прятался самый первый и самый опасный перекат, ежегодно намываемый сильным течением. Одного его достаточно, чтобы парализовать все летнее ветлужское судоходство. Пара землесосов могла бы поправить дело, но ни у кого не доходят руки до решения этой важнейшей местной проблемы…

Вода держалась еще достаточно высоко, и пароход прошел перекат без помех. Тут же удар судового колокола собрал всю команду на молитву – таков обычай на Ветлуге. Бурлаки за компанию тоже перекрестились и опять уселись распивать водку. На палубе яблоку негде было упасть. «Боян», рассчитанный на 150 человек, принял на борт 500! Каюты первого и второго классов никто из адуев, конечно, не занимал – билеты туда стоят по восемь с полтиной да по пять рублей. А бурлаки платят рупь двадцать пять и едут всю дорогу стоя. Зато уж делают они при этом что хотят, осознавая свое количественное превосходство. Чистая публика в своих хоромах оказалась словно в осаде и побаивалась лишний раз выходить на палубу. Крепкие бородатые мужики в красных, синих и суровых рубахах забили все свободные пространства и в трюме, и на корме, и на прогулочной палубе. Пароходное начальство сидело в рубке за картами, стараясь ни во что не вмешиваться. Бурлаки были пьяны все поголовно и поэтому вели себя нагло: горланили неприличные песни, дерзко заглядывали в окна кают, мочились у всех на глазах прямо через борт. Играли гармошки, люди, почесываясь от паразитов, резались в трынку. Пустые косушки озорники кидали в проплывающие мимо плоты, стараясь угодить своим менее везучим коллегам в голову. Те в ответ матерились и грозили баграми. Лыков с Панибратовым заперлись изнутри и мирно читали. К теме маньяка Алексей больше не возвращался.

В первой на пути деревне – Сутыри – пароход остановился для забора дров. Топливо на ветлужские пароходы грузят крестьянские женщины. «Боян» ткнулся носом в берег, с борта полетела чалка с пешней, а следом за ней матрос. Он закрепил конец и установил доску, по которой тут же забегали замотанные в темные платки бабы. Они сбрасывали охапки поленьев в трюм. Помощник капитана стоял возле люка, записывал прием, а заодно щипал носильщиц, что помоложе, за задницу. Буфетчик принес в каюту купленные в деревне полуаршинные пироги с запеченными в них целиком лещами.

Лыков решил сходить за новым графинчиком и зарекся. Весь буфет был занят пьяными в стельку мужиками. Лысый крутился как белка, нарезая печенку и подавая водку. Бутылка дрянного полугара – восемьдесят копеек, и отбою нет от покупателей! Хмельные бурлаки недобро косились на барина, и Алексей счел за лучшее побыстрее убраться к себе в каюту.

Вдруг через час из коридора послышался резкий женский голос: это их соседка кого-то высокомерно и запальчиво отчитывала.

– О, боже! – ахнул Панибратов. – Опять дура Самопальщикова скандализирует! В прошлом году было то же самое. А когда адуи огрызнулись, она в крик! Волостной писарь Сажин за нее вступился, так ему все зубы повыбили! Вот поверьте, сейчас на помощь позовет. Дура, ах дура…

И точно: послышались грубые мужские голоса, ругань, а потом истеричный крик:

– Помогите! Команда, капитан, на помощь!

Лыков встревожился и подошел к двери.

– Ах, Алексей Николаевич, ради бога, не вмешивайтесь! Ведь их там пятьсот человек, и все пьяные! Дурака бьют, а умный не суйся. Пусть сама выкручивается!

Лыков хотел послушаться очевидно правильного совета, но крик перешел уже в дикий визг; послышались и шлепки. Алексей повернул ключ в замке и выскочил в коридор. Титулярная советница, прижатая к стенке, верещала; полуоторваный вуаль лоскутом свисал с ее шляпки. Два сильно хмельных бурлака со зверскими рожами засучивали рукава. Издали на них испуганно косились помощник капитана и матрос, не решаясь вмешаться.

– Это что такое! – рявкнул Лыков и энергичным толчком выбил обоих хулиганов на палубу. Самопальщикова воспользовалась этим и быстро скрылась в своей каюте, запершись изнутри.

– А ты ешшо хто? И чево пихаешься? – удивился белобрысый адуй.

Второй, что повыше ростом, не медля ни минуты, крикнул через плечо:

– Робя! Наших бьют! А ну вали все сюды!

На этот призыв с кормы тут же прибежала толпа таких же пьяных бурлаков. Мигом они обступили сыщика со всех сторон. Положение его становилось угрожающим. Отбиться от такой своры было положительно невозможно, а до каюты ему добраться уже не дадут… Какой-то бородач с благоразумным лицом обратился к мужикам с успокоительной речью:

– Не трогайте его, ребяты, расступитесь! Дайте уйти человеку. Вам же потом боком выйдет: вместо штоб домой барыши везти, в кутузке все отберут!

Но возбужденная толпа не слушала его и угрожающе все теснее смыкалась вокруг Лыкова. Что делать? Эх, зря он не послушал доброго совета Амилия Петровича… Приходилось выдумывать какой-нибудь эффектный трюк в расчете на свою силу: публика любит подобные обороты.

Тем временем хулиганы, видя такую поддержку, совсем обнаглели. Белобрысый схватил Алексея за грудки так, что сюртук затрещал:

– Че, барска кость, спужался? А неча на адуев руку подымать. Кто на нас подраться хочет, припасай на гроб досок! Вот щас мы с тебя и спросим…

– Это ты, пентюх, с меня спросишь? – очень спокойно осведомился у хулигана Алексей. – Пупок развяжется. А вот я спрошу!

Он вдруг резко наклонился вбок и сцапал сразу обоих драчунов. Обратным хватом, в охапку, словно пару снопов. Затем распрямился, и адуи оказались висящими в его объятиях на воздухе вниз головами. Окружающие ахнули и тут же отступили на шаг. Бурлаки взвыли от боли, беспомощно мотая ногами в лаптях; из их карманов горохом посыпалась на палубу мелочь.

– Дай-ка место, – вполголоса скомандовал Лыков, и толпа послушно расступилась. Он подошел к самому борту, наклонил драчунов над водой, словно малых детей, и душевно осведомился:

– Помыться не желаете?

– Пусти… черт… дышать дай… – просипел белобрысый побелевшими губами.

– Пустить? Это можно. Сейчас руки разожму и отпущу. До Кудемьянска доплывете, а там по новой на пароход сядете. Годится? Дурни стоеросовые!

Люди вокруг наконец опомнились и загоготали:

– Ай да барин! Вот это ловко! Поднавяль им ешшо!

– Да это ж Васька с Фомкой, самый злой народ! За козла на псарне служат. Брось их на хрен в Ветлугу – утонут, так не велика потеря!

Алексей отступил от леера, еще раз тряхнул пленников. Из кармана долговязого выскочила последняя монета и покатилась по палубе.

– Ну, что, ребята, простить, что ли, дураков на первый раз?

– Извини их, добрый человек; оно все от водки! Отпусти с богом.

Коллежский асессор разжал хват. Бедолаги грохнулись об пол, как два мешка с овсом. Они лежали и жадно хватали воздух губами; Лыков изрядно помял им ребра.

– Кому еще мелочишку вытрясти?

Кольцо вокруг сыщика быстро-быстро рассыпалось, бурлаки торопливо начали расходиться.

– Чтоб тихо у меня! – благодушно сказал им в спины Алексей. – Не шути больше рубля!

И вернулся в каюту. В окно он видел, как Васька с Фомкой, охая и держась за бока, ползали по палубе и собирали выпавшую мелочь.

– Вы смелый человек, Алексей Николаевич, – уважительно пробормотал Панибратов. – Никогда не видел, чтобы такую массу пьяных удалось бы усмирить!

– Да, вы смелый и очень-очень сильный! – затараторила пролезшая к ним в каюту госпожа Самопальщикова. – Я вам так признательна! Весь город узнает о вашем отважном поведении!

– А вы, Мария Антоновна, тоже хороши! – накинулся на нее Амилий Петрович. – Мало вам показалось прошлого года? Из-за своей фанаберии чуть нас всех под монастырь не подвели. Бурлаков взялись воспитывать! Уж коли выпало ехать вместе с ними, так сидите в каюте и не высовывайтесь до самого Варнавина!

Завязалась перепалка, которую Лыкову с трудом удалось прекратить предложением выпить чаю. Закусив, сыщик отправился гулять по пароходу. После тряски над бортом все почтительно перед ним расступались. Ругань стихала, некоторые даже снимали шапки (таким Алексей вежливо отвечал тем же). На корме Лыков разговорился с бородачом, заступавшимся за него, – тот оказался съемщиком не из важных. Рассудительный и благоразумный, он глянулся сыщику. Звали бородача Евлампий Рафаилович Рукавицын. Больше часа они разговаривали о лесе, о приемах сплава, о нравах ветлугаев и прочем. Съемщик, коренной житель Варнавина, оказался очень сведущим человеком, и в конце беседы Алексей задал ему вопрос о маньяке.

– Есть такое дело, – сказал тот, глядя на темную ветлужскую воду. – Балуется кто-то. А кто – неведомо. Уже троих робят удавил, нехристь; одной-то, Фисе, я приходился кресненьким. Така девка была веселая, полоротая[23]. Стараемся теперь за малыми приглядывать…

– А полиция что?

– Полиция… Эх… Почитай, нету ее у нас. Исправник и городской пристав лесом торгуют, им служить неколи.

– Лесом торгуют? Вместо того чтобы убийц ловить?

– Точно так. Их и на месте-то никогда не бывает, все по своим делам ездют.

«Вот сволочи, – подумал Алексей. – У них детей душат, а они коммерцию завели; доберусь я до стервецов через министерство!»

– А у вас, простите, что к этому за интерес? – осторожно спросил Рукавицын.

– Я Лыков, новый опекун Нефедьевки. У меня жена с ребятами все лето тут будут жить.

– Вон чево… Новые хозяева, значит… Да. Управляющий у вас строг, но честен, мужиков не обманывает. Прижал он тут многих, которые возле вашего лесу наживались… За детишков, стало быть, опасаетесь?

– Опасаюсь, Евлампий Рафаилович. Вы уж, ежели чего узнаете, сразу сообщайте мне. Хорошо?

– Как есть. Сами боимся, сами хотим от эдакого зверья избавиться.

Дальнейшее плавание протекало не без приключений. Дважды «Боян» терся бортом о плоты-однорядки, густо катившиеся мимо. Возле Асташихи сломалась и долго чинилась машина, а когда снова завелась, от искр из трубы загорелась обшивка рубки второго класса. Но все это на Ветлуге в порядке вещей и никого не удивляло…

Река в среднем своем течении много у́же Волги. Когда пароход идет по ней, то хорошо видны оба берега и их население. Сначала обжилых мест вокруг мало, запашки совсем не видно, и леса лиственные. Затем выше по реке лес переходит в смешанный, а деревеньки встречаются все чаще. Правый берег особенно красив. На нем живописно располагаются большие села с каменными храмами, дворянские усадьбы и лесные кордоны. Ветлуга очень извилиста. Некоторые селения пассажиры видят издали пять-шесть раз под разными углами, прежде чем проплывут, наконец, мимо.

Новая долгая остановка была возле села Никольского. Полсотни бурлаков сошли здесь на берег, и опять по доске – пристани в таком значительном селе почему-то тоже не полагалось. Затем, еще до темноты, миновали село Успенское. Сельский храм стоит тут на высоком обрыве. Он окружен кладбищем, которое подмывается рекой. Каждую весну, по словам Рукавицына, оползни открывают все новые и новые могилы, обрушивая их в Ветлугу. Неприятное зрелище…

То и дело пароход заворачивал в очередной кривуль – так здесь называют петли, выписываемые рекой. Всезнающий Евлампий Рафаилович пояснил, что так будет до самых верховий. Самый знаменитый кривуль, именуемый Исправникова лука, находится выше Варнавина. Русло очерчивает здесь овал длиною в шесть верст, причем концы этого овала разделяет полоска земли шириной всего пятнадцать саженей! Лыков слушал ветлугая с интересом. Прошлогоднее свое плавание по реке он почти полностью провел в каюте, отсыпаясь после кавказских передряг, и теперь видел все, по сути дела, впервые.

Стемнело, да и прогулки по палубе сделались небезопасны. Из трубы валил плотный черный дым, нашпигованный искрами. От них загорались волосы, тлела одежда. Спасая новый сюртук, Лыков вернулся в каюту. Амилий Петрович уже тоненько похрапывал. Алексей тоже прикорнул, но спалось ему плохо: сказывалось нервное напряжение. Вместо сна к сыщику приходили рваные обрывки каких-то видений. То он за кем-то гнался, то уже гнались за ним. Вдруг появился высокий человек с черным лицом и сказал замогильным голосом: «Ты и твое семейство – все умрете на Ветлуге!» Лыков хватил его кулаком – и проснулся. Пароход стоял, на палубе ощущалось многолюдное движение. Слышались бодрые мужицкие голоса. Одевшись, Алексей вышел наружу. «Боян» притулился к пристани богатого села Воскресенское. Половина пассажиров сошла здесь на берег. В утреннем тумане угадывались большая гора и добротные дома на ней. Узнав у кассира, что пароход простоит здесь два часа, Лыков решил прогуляться. Требовалось окончательно выветрить из головы дурной сон.

От пристани вел вверх пологий скат. Мощенный булыжником, он сделал бы честь и уездному городу. Мужики на телегах предлагали барину подвезти его, но тот решил взобраться сам. На горе открылась широкая торговая площадь, тоже мощеная и украшенная храмом и каменными лавками. Во всем облике Воскресенского проглядывал достаток. Лыков нагулялся, выпил на пять копеек кринку молока и вернулся к пароходу. Когда тот двинулся в путь, коллежский асессор опять ненадолго прилег, и уже без кошмаров. Он хотел снова увидеть во сне черного человека и стереть его в порошок, но тот словно убоялся и больше не показывался. Плицы колес мерно били по воде, кричали плотогоны, взвизгивал иногда свисток, и беспокоились суетливые чайки. Выспавшись, Лыков вышел на палубу и устроился на площадке между каютами и общей рубкой второго класса. Здесь была крыша, защищавшая от искр, и гуляла преимущественно чистая публика. «Боян» пыхтел и медленно, но неуклонно приближал Алексея к могиле Титуса… Возле села Благовещенского прошли теснину Прудовского острова, особенно не любимую бурлаками. Последняя остановка была у села Баки. Здесь набрали дров, а буфетчик купил живых стерлядей и пирогов с рыбой. Сошли еще несколько адуев, а их место заняли торговые люди с кладями, трезвые и скучные. Все, теперь оставался последний переход до Варнавина. Правый берег здесь застроен особенно густо. Почти сплошной чередой шли селения, среди которых красиво выделялась усадьба Кочугова. Радовало глаз и село Дмитриевское, необыкновенно живописно поставленное на горе. Но Алексей смотрел на это великолепие без удовольствия. Все ближе скорбная минута… Когда проплывали село со странным названием Макарий-Притыка, подошел Евлампий Рафаилович и пояснил. Оказалось, что, согласно легенде, сюда приткнулся передохнуть святой Макарий, когда спускался по Ветлуге на камне из Унжи… Наконец прошли последнее перед городом крупное село Богородское. Народ высыпал на палубу, тащили узлы, корзины, кто крестился, кто бранился. Приехали!