День ботаника

День первый 15 сентября 2054 г., среда

Обойные гвоздики, крепящие холст к подрамнику, поддавались один за другим. Сергей подцеплял шляпки и поворотом ножа выдёргивал их из дерева. Очень хотелось бросить это занятие и выкроить чёртову супрематическую[2] мазню из рамы несколькими взмахами лезия, оставив неровные кромки – и чтоб с запасом, с запасом!

Увы, заказчик потребовал, чтобы с картиной обращались бережно. Ещё бы, за такие-то деньги!

Про некоторые экспонаты Третьяковки в своё время ходило немало жутковатых баек. Например, говорили, что на портрет Марии Лопухиной девушкам на выданье нельзя смотреть подолгу – якобы, её отец, мистик и магистр масонской ложи, заманил дух дочери в полотно. А больше всего жаловались на «Русалок» Крамского: легенда гласила, что московские барышни, увлёкшиеся картиной, теряли рассудок, а одна и вовсе утопилась в Яузе. Сотрудники музея уверяли, что по ночам от картины несутся печальные вздохи – русалки горевали по утопленнице. А может, наоборот, сокрушались, что слишком мало юных девиц попадает в их тенёта.

Вот и об этом, прости господи, произведении искусства, болтали чёрт-те что…

Покончив с последним гвоздём, Сергей скатал картину в трубку и засунул в тубус. Его изготовили специально для этой вылазки из толстой провощённой кожи, не пропускающей внутрь ни капли воды. Затянул ремешки и привычно усмехнулся: современные рюкзаки, эргономичные, из прочнейших материалов давным-давно сожрала плесень, а брезентовый, выгоревший до белизны «Ермак» оставался в полном порядке. Пришлось, правда, заменить пластиковые заглушки труб деревянными, но в остальном Лес пощадил ветерана советского туризма.

Удобный рюкзак для егеря – первое дело. Большинство коллег Сергея предпочитали станковые рюкзаки и, не имея возможности раздобыть подобный раритет, мастерили их сами – благо, найти дюралевые трубки в Лесу не проблема.

Или, скажем, ботинки. Сергей, как и прочие лесовики, не доверял обуви, оставшейся от прежних времён или привезенной из-за МКАД. Слишком много в нитках синтетики, к которой Лес беспощаден. Походишь в таких день-другой, а они и расползутся по швам.

Можно, конечно, прошить обувку дратвой – кручёной конопляной нитью, пропитанной воском или дёгтем – но лучше всё-таки заказать новые. Сапожников в Лесу хватает, тот же брат Паисий из Новодевичьего Скита. Сергей носил его башмаки второй год и горя не знал.

Залы постоянной экспозиции освещались через подвесные потолки, пропускающие в дневное время достаточно света. Но полимерная полупрозрачная плёнка давно раскисла, с решётчатых переплётов стеклянных крыш-фонарей свешивались толстые жгуты вездесущего проволочного вьюна и пожарной лозы. Зелень карабкалась по стенам, оплетала рамы картин, пружинила под подошвами сплошным ковром мха. В одном из залов ствол граба – не слишком толстый, метра три в поперечнике – взломал пол и торчал посредине громадной корявой колонной. Из пролома тянуло трупным запахом и гнилью – там обосновались лианы-трупоеды. Порченая растительность Чернолеса расползалась по подвалам и коммуникациям за пределы Болотного острова. Тамошний грунт издырявлен как швейцарский сыр, иные ходы прокопаны ещё в шестнадцатом веке.

Сергей обходил жгуты лиан, стараясь ни в коем случае не задеть сторожевые волоски, обильно усеивающие бледно-лиловые стебли. А те чуяли животное тепло: ближайший жгут среагировал на его приближение и потянулся к добыче. Сергей взмахнул рогатиной, брызнула гнойно-белая жижа, дохнуло невыносимой вонью, и он опрометью бросился из зала, на бегу уклоняясь от конвульсивно задёргавшихся стеблей.

В вестибюле первого этажа света было ещё меньше. Сплошная завеса проволочного вьюна затягивала окна, и даже малая толика солнечных лучей, пробивавшихся сквозь многоярусные кроны, сюда не попадала. Сергей пошарил в кармане и извлёк фонарик-жучок в форме обмылка, с алюминиевой скобой динамки. Фонарик был отцовский – тот возил его по экспедициям со времён учёбы в Геологоразведочном институте.

Хорошо, что в СССР пятидесятых годов прошлого века не злоупотребляли пластмассами, обходясь бакелитом и штампованной жестью…

Луч раритетного гаджета скользнул по заросшим стенам, по монументальным балкам потолка, задержался на стойке справочной службы, нашарил арки, за которым располагался когда-то буфет. Сергей вздрогнул – в тускло-жёлтом конусе света мелькнула неясная тень.

Обычно чуйка предупреждала о близости обитателей Леса, неважно, людей или животных. Это происходило по-разному: порой он ощущал их присутствие, как лёгкое дуновение ветра; порой оно доставляло неудобство, досадное, но терпимое – вроде соринки в глазу, ещё не успевшей довести до исступления. А иногда близость чужака билась в черепной коробке лиловыми сполохами полицейской мигалки, и это было самое последнее предупреждение: пора рвать из притороченного к рюкзаку чехла укороченную двустволку или брать наизготовку рогатину, ожидая броска тяжёлой, воняющей неутолённым голодом и злобой туши.

Но на тварей Чернолеса чуйка реагировала далеко не всегда – они сами предупреждали о своём появлении трескучей трелью, за долю секунды до прыжка переходящей в пронзительное, как свист арбалетного болта, шипение.

Первый шипомордник бросился справа, из-за стойки. Сергей припал на колено, выставив упёртую в пол рогатину. Лезвие вошло между передними лапами, но тварь всё же сумела дотянуться до жертвы – один из украшающих верхнюю челюсть роговых шипов задел егерю щёку. Шипомордник конвульсивно изогнулся и хлестнул длинным хвостом, целя в затылок. Спас «Ермак» – удар пришёлся на торчащую над плечами раму. Сергей с натугой, словно фермер, поднимающий на вилах охапку сена, отбросил издыхающую гадину в сторону и едва успел высвободить оружие, чтобы встретить вторую. Удар обратным концом древка по вытянутой морде – тварь грохнулась на пол, перекатилась и замерла, припав на передние лапы. Сейчас она походила на щуку, заимевшую каким-то образом две пары конечностей. В глубоко утопленных зенках сверкнула лютая злоба, гребень вдоль спины угрожающе поднялся, демонстрируя треугольные шипы.

Если шипомордник припадает перед атакой на передние лапы и поджимает хвост – он будет прыгать. Но не охотничьим прыжком, а свернувшись в «колобок», подставив врагу спину, укрытую роговыми пластинами. Если рубануть по ним рогатиной, то лезвие бессильно соскользнёт, и колючий шар весом в полсотни килограммов собьёт жертву с ног. И сразу, с боков кинутся другие – рвать, терзать. Инстинкты охоты в стае у шипомордников развиты великолепно.

Сергей отскочил, вскинул ружьё. Сдвоенный выстрел прозвучал глухо – подушки мха и зелени на стенах и потолке съели почти весь звук. Шипомордник, получив в бок две порции свинцовой сечки, отлетел в угол. Сергей подскочил к нему и с размаху всадил рогатину между роговыми пластинами. Тварь издала пронзительное верещание и с треском развернулась, словно лопнувшая гусеница танка.

– Ну что, с-суки, взяли?

Троица уцелевших шипомордников разочарованно вереща, попятилась в темноту арки. Вид у них стал какой-то заискивающий – мол, мы случайно сюда забрели, не трогай нас, добрый человек…

Сергей знал, что больше они не нападут – во всяком случае, пока. Твари придерживаются раз и навсегда принятого ритуала: сначала жертву испытывает на прочность вожак, если он терпит неудачу – за дело берётся «второй номер», конкурент за главенство над стаей. Остальные стоят в сторонке и почтительно наблюдают, готовые в любой момент присоединиться к забаве. Но если потерпит неудачу и второй – остатки стаи покинут поле боя. Дождутся, когда торжествующий победитель уберётся прочь, и займутся бывшими лидерами, внезапно оказавшимися в самом низу пищевой цепочки. А если те к тому моменту ещё дышат – ну так естественный отбор штука жестокая.

Следовало, однако, поторопиться: Петюня мог услышать стрельбу и запаниковать. Сергей нашарил фонарик, перезарядил ружьё, убрал в карман рюкзака стреляные гильзы и вышел во двор. Позади неуверенно верещали шипомордники.

– Поздновато прибыл, парень. – Виктор Иванович Кузьменков, секретарь приёмной комиссии Московского Университета, отложил бумаги. – Вступительные экзамены заканчиваются в августе, а сейчас уже конец сентября.

Гость замялся.

– К вам не так-то просто попасть…

– Не получил разрешение на въезд?

Молчание.

– В твоём паспорте нет отметок ни с КПП «Север», ни с Химок/ – секретарь пролистал документ, будто рассчитывал обнаружить там что-то, пропущенное в прошлый раз. – Значит, ты проник сюда нелегально. Не хочешь объяснить, как?

Обычно законопослушные граждане попадали в Лес либо по Ярославскому шоссе, либо по воде, каналом имени Москвы. На этих маршрутах Лесная Аллергия, охраняющая Лес лучше любых патрулей и колючей проволоки, давала некоторое послабление, позволяя добраться до Северного Речного вокзала или ВДНХ. А если повезёт – то и до Воробьёвых гор.

– Я заплатил одному типу, он спрятал меня в машинном отделении буксира. На Речвокзале сошёл на берег и…

– Можешь не продолжать. – великодушно разрешил Кузьменков. – Ты договорился с речниками, и они доставили тебя сюда на лодке.

Парень кивнул.

– Так что, Жа̀лнин Егор Семёнович…

– Жалнѝн.

– Что, прости?

– Правильно – Жалнѝн. Ударение на «И».

– На «И», так на «И». Значит, Егор Семёнович, нарушаем закон?

– Я не хотел, но…

Кузьменков небрежно бросил паспорт на стол и принялся барабанить пальцами по столешнице, показывая, что ждёт продолжения.

– Я думал… вы же не отправите меня назад?

Секретарь едва не расхохотался – такой ужас прозвучал в этих словах. Ну что такое страшное ему грозит за МКАД? Штраф, пара недель исправительных работ – и то, в самом крайнем случае. Правда, к Лесу его больше не подпустят. А ведь у парня неплохие задатки, раз уж он сумел добраться сюда самостоятельно, без проводников, работающих на университетскую администрацию.

– Принимал что-нибудь? Я о лесных средствах – супрастины и прочие зодаки от Лесной Аллергии не помогают.

– На Речвокзале мне предлагали порошки, но я решил, что не стоит. К тому же я сделал анализы, и оказалось, что я практически не подвержен…

– Где делал, в медчасти?

– Один проводник собирал группу для отправки в Серебряный Бор – он и посоветовал. Сказал: лучше, если анализы сделает кто-нибудь из Леса, внешняя медицина ничего не понимает в здешних недугах.

– Так и есть. А что за проводник, не запомнил?

– Он из какой-то организации. Золотой… золотая…

– «Золотые Леса». – кивнул секретарь. – У них на Речвокзале сидит свой лекарь. Впрочем, будь у тебя тяжёлая форма, сюда бы так легко не добрался. А от порошков отказался правильно – снадобья, которыми золотолесцы пичкают новичков, формируют привязанность к Лесу. Их, конечно, сильнодействующими не назовёшь, но лиха беда начало.

Парень повеселел.

– Я так и подумал: если доберусь до вас без проблем – значит, имеет смысл поступать. А иначе, что за жизнь в четырёх стенах?

– Ну-ну, юноша, не стоит перегибать палку. – в голосе Кузьменкова обозначился лёгкий укор. – Большинство наших студентов, да и сотрудников тоже, не могут отойти от ГЗ дальше, чем на полсотни шагов. И ничего – работают, живут и не жалуются. У нас здесь, знаешь ли, очень интересная жизнь.

– Я читал… – кивнул абитуриент. – И мечтаю заняться изучением Московского Леса. Я даже подавал на грант ЮНЕСКО, но мне ответили, что заявку рассмотрят не раньше, чем через три года. А я не могу ждать так долго!

– Не терпится осчастливить человечество эпохальным открытием? – усмехнулся секретарь. – Я прочитал твоё резюме. Бакалавриат НГУ, физический факультет – это серьёзно. Не изложишь вкратце, чем бы ты хотел заниматься?

– Да чем угодно! – немедленно воодушевился парень. – Для физика здесь непаханое поле. Чего стоит одно влияние Леса на полупроводники!

– Да, это наша беда. – вздохнул Кузьменков. – Аппаратура выходит из строя, стоит только пересечь МКАД. Из-за этого над Лесом невозможно летать – ниже пятнадцати километров сдыхает вся электроника. А что творится с аккумуляторами? Даже самые современные, литий-серные и литий-титанатные, разряжаются в считанные минуты и уже никуда не годятся!

– А космическая и аэрофотосъёмка? – подхватил абитуриент. – В любых диапазонах Лес выглядит размытым пятном, и никак эти изображения не улучшить. Не говоря уж, о непрохождении радиоволн во всех диапазонах!

Видно было, что он оседлал любимого конька.

– Достаточно, юноша. – Кузьменков старался говорить сухо, хотя ему не хотелось прерывать паренька. Нечасто встретишь таких, исполненных наивного, почти детского энтузиазма.

– Как ты проник в Лес, нас не интересует. На территории Университета действует особый правовой режим, установленный спецкомитетом ЮНЕСКО. Учитывая стаж в бакалавриате, мы можем тебя зачислить. К учёбе приступишь со второго семестра, но сперва придётся досдать кое-какие предметы – химию, биологию… А ещё – нормативы по физподготовке и медосмотр, это обязательное условие. Надеюсь, со здоровьем особых проблем нет?

– Никаких! – весело ответил парень. – Я много занимался спортом, ходил в турпоходы по тайге. Даже скалолазание освоил – ездил на соревнования в Красноярск от университетской секции.

– «Столбы»? – улыбнулся секретарь. – Как же, как же: «Китайская стена», «Внучка», «Дымоход»[3]…

– Вы тоже столбист?

– Баловался в студенческие годы.

Кузьменков ещё раз заглянул в паспорт, потом перевёл взгляд на лицо абитуриента. Открытое лицо, короткая стрижка, глаза серые.

Высокий, широкоплечий – такие нравятся девушкам. К тому же, спортсмен. Идеальная картинка, а не человек, хоть в рекламный плакат вставляй. Даже несколько неудобно…

– Что ж, значит, в этом плане сложностей не предвидится. До начала второго семестра три месяца. Жить будешь в общежитии. Плата невысокая, к тому же в неё включено двухразовое питание. Когда тебя зачислят, всё это будет бесплатно.

Абитуриент – теперь уже официально! – замялся.

– Наверное, денег мне надолго не хватит…

Но секретарь его не слушал. Он заполнил бланк и пододвинул его собеседнику, добавив пухлую брошюрку с университетской высоткой на обложке.

– Отдашь коменданту общежития. Это в корпусе «Д» – спросишь, покажут. В буклете сведения о порядках на территории МГУ, а так же о некоторых важных моментах – например, что делать в случае острого приступа эЛ-А.

– ЭЛ-А – это Лесная Аллергия, да? Но я же не подвержен…

– Ты-то может, и нет. А если приступ случится с другим, и надо будет оказать первую помощь? Анафилактический шок, к твоему сведению, приводит к летальному исходу в двадцати случаях из ста. А если вовремя не помочь – то в восьмидесяти. Да и насчёт себя не спеши зарекаться: порой эЛ-А проявляется спустя недели и даже месяцы.

Молодой человек кивнул. Энтузиазма на его лице несколько поубавилось.

– Расписание экзаменов получишь в секретариате. И вот ещё что…

Он черкнул несколько слов на обороте карточки с надписью «Кузьменков Виктор Иванович, кандидат биологических наук».

– Поднимись на двенадцатый этаж, на кафедру ксеноботаники. Спросишь лабораторию экспериментальной микологии, им, кажется, нужен лаборант. Завлаба зовут Яков Израилевич. Если он тебя возьмёт – сможешь работать и готовиться к экзаменам. А хорошо себя зарекомендуешь – замолвит словечко перед комиссией. И имей в виду, мы тут живём не по неделям, а по декадам, придётся привыкать.

– По декадам? Это как?

– Десятидневки. Восемь дней работы, два отдыха. Сегодня первый день декады.

Абитуриент повертел визитку в пальцах.

– И что мне надо будет делать?

Юность, как всегда, тороплива, вздохнул про себя секретарь. Зарплата, режим работы – это их не заботит. Другое дело – задачи, опасности, желательно, смертельные.

– Вот возьмут и узнаешь. Да, и напиши заявление – Университет выдаст тебе в счёт будущей стипендии небольшой аванс.

– Но я могу не набрать балл, достаточный для получения стипендии…

– А для чего, по-твоему, я посылаю тебя к Яше? Премии за выходы в поле – это, друг мой, не стипендия! С полным иммунитетом к эЛ-А и такой физподготовкой тебе прямая дорога в рейдеры, а это уже совсем другие деньги. Рейдеры, – пояснил секретарь, – это сотрудники, обученные для действий глубоко в Лесу. Элита!

– Но меня никто не обучал…

– Обучат. И не забудь сдать анализ крови, без него тебя дальше вестибюля не выпустят.

Молодой человек сгрёб со стола бумаги и заспешил к двери. Секретарь проводил его взглядом и отогнал от себя вопрос, не дававший покоя уже третий день: зачем его старинному приятелю и однокашнику, ныне проректору сколковского филиала МГУ понадобилось, чтобы этот абитуриент попал именно в лабораторию экспериментальной микологии?

Даже с закрытыми глазами можно было с лёгкостью определить направление на набережную Водоотводного канала – по незримому, но убийственно реальному потоку удушающей, злобной энергии, хлещущей со стороны Чернолеса. Оттуда и приходят шипомордники – перебираются по Калинову, некогда Лужкову мосту. Ни одна самая отмороженная тварь не рискнёт сунуться в воду у берега Болотного острова – в момент одни косточки останутся…

Сергей повернулся к чёрному напору спиной и зашагал по Лаврушинскому переулку, мимо кирпичных тумб, соединённых проржавевшей фигурной решёткой.

Сквер на углу Ордынского тупика оккупировали великанские грабы. Их кроны смыкались высоко над крышами – на глаз в этих гигантах было метров по семьдесят.

Петюня, как выяснилось, и не думал паниковать. Он сидел на поваленной колонне, оставшейся от какого-то памятника, и дымил самокруткой. Серый ослик, постоянный спутник челнока в его коммерческих рейсах по Лесу, меланхолически пощипывал ползучую травку, которым была оплетена голова, венчающая колонну. Приметная такая голова: худое, измождённое лицо со впалыми щеками и скорбно изломанным разрезом рта. Её, как и саму колонну, покрывала густая зелёная патина.

– Ты бы за животиной приглядывал… – посоветовал Сергей. – Не ровён час, потравится. Чернолес в двух шагах, хрен его знает, что оттуда ветром надует?

– Не… – лениво отозвался челнок. Он погасил бычок о нос памятника и спрятал в кисет. – Скотина умная, знает, что можно жрать, а что – нельзя. Да и желудок лужёный, проволочный вьюн, и тот переваривает. Где твой ящик-то, приволок?

– Нет ящика… – вздохнул Сергей. – Не понадобился, прямо там и бросил.

– Жаль. – посочувствовал Петюня. – Выходит, зря его пёрли? Ну да, на нет и суда нет, на обратном пути легче будет.

Ящик, которым интересовался напарник, плоская дубовая коробка метр на метр с четвертью, на латунных петлях, с замками и кожаными уплотнениями, предназначался для другого заказа. Ради него Сергей и пригласил челнока с осликом – не тащить же на себе увесистый и крайне неудобный груз?

– Бич, ты в курсах, что у тебя щека порвана?

Сергей провёл пальцами по лицу.

– Шипомордник зацепил. Надо же, я и не заметил…

Петюня охнул и полез в кармашек своего рюкзака.

– Давай обработаю, а то, мало ли какая зараза?

Он откупорил стеклянную баночку, зачерпнул пальцем зелёную, сильно пахнущую травами смесь и стал накладывать её на пораненную щёку. Сергей зашипел – смесь жгла.

– Во-от, сейчас заклеим – и ладненько. Где тебя угораздило, с шипомордниками? Руку-то убери! Как ребёнок, право слово!

Егерь поспешно отдёрнул пальцы от пластыря.

– Внутри, в вестибюле галереи. Кстати, пора отсюда валить – как бы они нам на хвост не сели.

Шипомордники по своей природе не способны смирится с поражением. Уцелевшие твари разбредутся по одной, но далеко не уйдут – каждая отыщет другую стаю, и после приветственного ритуала, состоящего из немелодичных трелей, прыжков и подёргиваний хвостами, поведёт их по следам обидчика. И горе тому, если он не успеет уйти достаточно далеко: часа не пройдёт, как на хвосте повиснет десятка полтора голодных – шипомордники всегда голодны! – чернолесских гадин.

Челнок встревожился.

– Валим, конечно! Иди сюда, Мойша, подпругу подтяну…

В своё время, узнав, как Петюня зовёт своего длинноухого напарника, Сергей заподозрил челнока в антисемитизме. Выяснилось, однако, что имя дано в честь ослика из старого мультика про Алёшу Поповича. Звали мультяшного ослика, разумеется, «Моисей» – в честь библейского пророка.

Ослик Мойша, услыхав своё имя, оторвался от трапезы и повернулся к егерю. В выпуклых глазах читался немой укор: «Не мог подольше погулять, не видишь – кушаю!?»

Петюня обитал в Лесу с первых дней, и оставалось лишь удивляться, как десятилетний пацанёнок сумел в одиночку выжить в безумном хаосе Зелёного Прилива. А ведь выжил, вырос и даже занятие нашёл в самый раз для одиночки: стал одним из бродячих торговцев, называемых, по старой московской привычке «челноками». С егерем он был знаком давно и не раз оказывал ему подобные услуги.

– Бич, а правда, что стая, когда потеряет след, съедает проводника?

– Откуда ты это взял? – Сергей удивлённо поднял брови. – Ты ж, клык на холодец, живого шипомордника в глаза не видел!

– Уберёг бог! – челнок сплюнул и мелко перекрестился. Он, как и большинство лесовиков, имел своеобразные представления о религии, но суеверен был до крайности. – Один человек с Большого Болота рассказывал. Постоят мол, пощёлкают, а потом набрасываются на чужака и рвут в клочки.

«Большим Болотом» в Лесу называли обширные заболоченные территории к северу от ВДНХ.

– Байки всё это. Откуда болотным жителям знать повадки шипомордников? Их не то, что в тех краях – за рекой-то ни разу не встречали.

– Ты егерь, тебе виднее. – не стал спорить Петюня. Он закончил возиться с подпругой и закинул на вьючное седло свой мешок. – Давай рюкзак, всё одно налегке.

Сергей мотнул головой – не хотелось расставаться с привычной тяжестью «Ермака». К тому же, походное снаряжение приторочено к станку, если что – руки сами находят нужный предмет.

Петюня нервно озирался, тиская карабин. Он, в отличие от других челноков, таскал с собой не двустволку и даже не помповик, а армейский СКС с откидным штыком. И чрезвычайно им дорожил.

– Ну что, пошли? А то дождёмся приключений на свою задницу.

– Пошли.

Заведующий складом Михась Вонгянович Вислогуз походил на персонажа армейского фольклора – не хватало, разве что, кителя из офицерского габардина и гладких, с маленькими звёздочками, погон. Обстановка тоже соответствовала – ни дать, ни взять, ротная каптёрка с барьером и решёткой из арматуры. За ней громоздились стеллажи, заставленные ящиками, коробками и жестяными банками.

– Новий лаборант, значить… – Вислогуз двумя пальцами разгладил сивые усы, отчего ещё больше стал похож на хохла-прапорщика. – Имущество прийшо̀в получать? А имущество – воно̀, ж гро̀шей стоит! Утратишь, або спортишь – хто платить будэ?

Он и говорил, как хохол, чередуя русские и малороссийские слова и обороты.

– Я и заплачу, кто ж ещё? Вы же под роспись выдаёте!

– Заплатит вин… – скривился «прапор». – Та що с тоби взять, хлопчик? Мабуть, не от богатой життя̀ в лаборанты подался, гро̀ши потрѝбни?

– Потрибни. – не стал скрывать Егор. – Нужны, то есть. Гро̀ши.

– А коли потрибни – бережи казённе майно! Ось туточки поставь загогулину…

И протянул Егору амбарную книгу. На бледно-жёлтой картонной обложке с матерчатым корешком значилось: «ЖУРНАЛ УЧЁТА». И, ниже, от руки: «Лаборатория эксп. микологии. Выдача спецодежды и имущества».

– Споча̀тку – одёжа. Робочий костюм, брезентовий…

На барьер легла стопка светло-зелёной ткани. Егор развернул, встряхнул – куртка с глубоким капюшоном, москитной сеткой, карманом на груди и белыми хлопчатобумажными тесёмками-завязками на рукавах. Брюки – мешковатые, с такими же тесёмками внизу штанин.

– Це особливая одёжа супротив усяких паразитив. Ось моту̀зочки, бачишь? Перед выходом в Лес затя̀гуй, щоб ниякая гидо̀та ни пролизла!

Егора так и подмывало сказать, что он приехал из Новосибирска и о мерах против энцефалитного клеща знает не понаслышке. Но сдержался – сейчас не время для самоутверждения.

– Пуговици пластмассови були, так их плесень схарчила. Нови сам пришьешь – ось, трима̀й!

«Прапор» прибавил к стопке горсть мелких зелёных пуговиц. Егор взял одну: на металле выдавлена пятиконечная звёздочка с серпом и молотом.

– Шить-то умеешь?

– Справлюсь.

– Тоди обувка. Тоби шо – чоботы, черевики? Ось, выбирай.

Выбор предлагался небогатый: солдатские кирзачи, все в жестяных складках от долгого хранения, и ботинки-берцы. Егор без колебаний взял берцы.

К Вислогузу его отправил заведующий лабораторией – после того, как прочёл записку на обороте визитки и задал несколько вопросов. И всё: «Вы приняты, молодой человек. Срок стажировки – неделя, а пока, ступайте на склад, получите всё необходимое».

В список «всего необходимого», кроме одежды и обуви, входили: армейский котелок, фляга, сапёрная лопатка, кожаный ремень с латунной пряжкой украшенной звездой, брезентовый рюкзак со шнуровкой по бокам и офицерская плащ-палатка. Напоследок из-под барьера появился кожаный планшет на тонком ремешке.

– Тримай, студент, вид сердца видтрива̀ю! Карандаши визьмеш у девчат у канцелярии. Компаса нет, у Лесу вин каже ни направления, а погоду на запрошлый год. И ось ще…

Егор недоумённо повертел в руках прямоугольник из желтоватого прозрачного пластика, испещрённого фигурными отверстиями, со шкалами по краям. Чёрные буквы сообщали: «Офицерская линейка».

– А я думал, в Лесу полистирол разлагается…

– Селюк ты хлопчик, а ния̀кий не студент! Це не полистирол, а целлулоид – против его Лес ничо̀го не мае. Ось и на планшете карманчик прозрачный, бачишь? Вин тоже с целлулоида. А полистирол, полиэтилен та ѝньший пропилен – плесень их за пять хвалын зжира̀е, озирну̀тися не поспеешь!

– А почему всё такое старое? Нет, я понимаю, в современном снаряжении сплошь полимеры, но неужели не нашлось чего-нибудь поновее? Этому хламу лет сто!

– Не хлам, а армейское имущество со спецсхранения! – от возмущения завскладом даже забыл о ридной мове. – Склады – здесь, под Главным зданием. Никакой синтетики, натурпродукт!

– Может, там и оружие есть?

– Может, и есть. Тильки тебе воно не положено. Якщо зроблять тоби рейдером – тоди иньша справа, тоди выдадут. Только спочатку зачёт треба буде сдать. А пока – ось, тримай!

Он перескакивал с суржика на русский, сам того не замечая. Видимо, этого требовали некие соображения высшего порядка, недоступные ничтожествам, вроде нового лаборанта.

В очередном предмете «армейского имущества» Егор узнал штык-нож от АК-47 старого образца – в вытертых до белизны металлических ножнах, с рыжими бакелитовыми щёчками.

– Ох, лы̀шенько, трохи не забув…

Вислогуз покопался в шкафу и извлёк матерчатую сумку зелёного цвета с лямкой через плечо. Егор отстегнул клапан, украшенный расплывшимся фиолетовым штампом, и удивлённо присвистнул.

– Противогаз-то зачем?

Такие он видел только в музее: резиновая серо-зелёная полумаска с круглыми стеклянными глазницами, лямками на затылке и ребристым хоботом, соединённым с жестяным бочонком фильтра.

– В Лесу дюже богато ядовитых спор и пыльцы. Ты же не хочешь надышаться який-нибудь гидотой?

Егор пожал плечами – действительно, перспектива удручающая.

– За штык распишись в иньший ведомости, тому що порядок. Ось тут, добре… Претензий, значить, немае?

– Немае. Спасибо вам, товарищ пра… э-э-э, заведующий.

Егор сложил «имущество» в рюкзак и затянул брезентовые ремешки.

– Так я пойду?

– Йди, хлопець, йди.

Их нагнали на Большой Ордынке. Завеса крон образовала здесь разрыв – пятидесятиметровые лесные великаны возвышались только на правой стороне улицы; на левой же пространство между домами захватили высоченные, вровень с пятыми этажами, кусты акации и буйно разросшаяся сирень. Удивительная это была сирень – в аномальном климате Леса она цвела раз в три-четыре месяца, независимо от сезона. И всё это время окрестные улицы затоплял одуряющий аромат.

Заметив мелькнувших в глубине Иверского переулка шипомордников, Сергей кинулся к церкви на правой стороне улицы. Их преследовали три стаи, полтора десятка шипомордников, агрессивных, злых, охочих до человеческой плоти, а ниши между колоннами обещали какую-никакую защиту – твари хотя бы не бросятся с разных сторон.

Когда стаи охотятся вперегонки, никаких «танцев с волками» и поочерёдных нападений не бывает. Накинутся все разом, стремясь вырвать добычу из когтей конкурентов. И их придётся встречать – свинцом и острой сталью.

Петюня спиной затолкал мелко трясущегося Мойшу в нишу между колоннами, откинул штык и звонким щелчком зафиксировал его. Руки у челнока дрожали, и Сергей подумал, что толку от такого союзника будет немного.

– Нам бы только сбить первый напор. – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. – Положим двух-трёх, остальные кинутся их рвать, а мы тем временем отойдём на пару кварталов. До Добрынинки недалеко, туда не сунутся. – Может, укроемся в подъезде? – Петюня кивнул на противоположную сторону улицы, где под покосившейся вывеской чернел дверной проём. – Поднимемся повыше, завалим лестницу, отсидимся…

– И сколько ты собрался отсиживаться? – поинтересовался Сергей. – Они ведь не отстанут, клык на холодец! Застрянем – через час здесь будет половина шипомордников Чернолеса. И надолго нам хватит патронов?

– У меня четыре снаряженные обоймы. Ещё в рюкзаке пачка, двадцать штук – и всё.

– А у меня и того меньше. Такой боезапас мигом сожжём, а потом – штыком отбиваться?

– Да я что, я ничего. – уныло отозвался Петюня. – Ты егерь, тебе виднее…

Первую тварь Сергей снял в прыжке, из правого ствола. Выстрелом из левого, в упор, разворотил загривок второй, попытавшейся проскользнуть низом, и едва в этом не преуспевшей – ещё мгновение, и шипы пропороли бы егерю бедро. Следующие отпрянули от тычка рогатиной и попятились, подарив драгоценные секунды на перезарядку.

Слева часто захлопал карабин. Силы удара пуль промежуточного патрона 7,62 миллиметра не хватало, чтобы гарантированно свалить шипомордника – подстреленные заполошно чирикали, свистели, вертелись на месте, пытаясь дотянуться до ран.

Затвор СКС клацнул и встал на задержку. Петюня воткнул новую обойму, загнал в магазин патроны, но выстрелить не успел – особенно крупный шипомордник, перемахнув через сородичей, обрушился на него сверху.

У челнока было не больше мгновения, чтобы спасти свою жизнь. И он не подкачал: припал на колено и принял трёхпудовую тушу на штык. Гадина извернулась, силясь достать жертву скорпионьим хвостом, но тут штык сломался и тварь отлетела в сторону, шмякнувшись о колонну. На смену ей пришли две другие – низко припали на передние лапы и поджали хвосты для прыжка «колобком». Петюня, вконец потерявший от страха голову, перехватил карабин за ствол и замахнулся, как бейсбольной битой – словно собирался отправить в аут эти смертельно опасные мячики.

По ушам ударил шипящий свист. Первая тварь опрокинулась на бок – из лопатки у неё торчал хвостовик арбалетного болта. Вторая сиганула в сторону и исчезла в завесе проволочного вьюна.

– Эй, сюда ходи, прикроем, да?!

Новый залп – на этот раз к арбалетам присоединились помповые ружья. Хлёстко, как пастуший кнут, ударила винтовка. Пятеро стрелков растянулись в цепь поперёк улицы. Командовал тот, что стоял в середине – здоровенный, широкоплечий, в выцветшем пиксельном камуфляже и оранжевом, лихо заломленном на ухо берете. За поясом кинжал-кама в чеканных ножнах, у ног захлёбывается утробным рыком кавказская овчарка.

– Воккха стаг, могушалла муха ю хьян[4], Ваха! – Сергей помахал владельцу берета. – Сказать не могу, как я тебе рад!

Чечен в приветственном жесте поднял над головой СВД.

– Спецназ своих не бросает, Бич! Услышал стрельбу – ну, думаю, хорошие люди в беду попали, помогать надо. Молчать, Абрек!

Огромный пёс недовольно заворчал. На Сергея он не смотрел – провожал недобрым взглядом жёлтых глаз удирающих по Большой Ордынке шипомордников. Под густой шерстью дрожали натянутые мускулы: стоит хозяину подать знак, и сорвётся с места – рвать, давить.

– Здравствуйте, уважаемый Ваха! – Петюня опасливо выглянул из-за колонны. – Вы собачку-то попридержите, а то, как бы она моего Мойшика не кусила.

– Нэ боись, брат! – ухмыльнулся чечен. – Веди своего ишака, Абрек не тронет, если я не велю.

Ослик с библейским именем не внял этим заверениям, и Петюне пришлось с проклятиями выволакивать упрямую животину из ниши. Вахины бойцы тем временем занялись подстреленными тварями.

– Мускусные железы вырезают? – Петюня кивнул на охотника, наклонившегося к туше с ножом. За спиной у него висел блочный арбалет.

Чечен развёл руками.

– Слюшай, откуда я знаю – мускус-шмускус? Твои дружки хорошую плату дают, вот Василь Петрович и режет. Пятьдэсят желудей за хвост, э?

Лесные знатоки снадобий, широко использовали секреты, выделяемые железами в основании хвоста чернолесской твари. Но шипомордники были редкой добычей – мало кто из охотников рисковал соваться в Чернолес, а сами твари нечасто выбирались наружу. Так что вахины охотнички не собирались упускать случая.

– Куда дальше пойдёшь, Бич? – осведомился Ваха. – А то, давай к нам, на Кордон, а? Примем как дорогих гостей!

Сергей пожал плечами.

– Не знаю, Ваха, не знаю. Я к Крымскому мосту собирался, за мной туда утром должна прийти лодка.

– Э-э, брат, какой мост? Шипомордники разбрелись по округе, теперь всё зверьё переполошат. Часа через два стемнеет, куда пойдёте? А на Кордоне – посидим, за жизнь побазарим, чачи выпьем. Завтра с утра и тронетесь.

Подошёл Петюня. Он привязал ослика к решётке и вертел в руках покалеченный карабин.

– Ну вот, штык сломал! С-суки рваные эти ваши шипомордники! Куда он теперь такой?

– Среди них и кобели встречаются, самцы то есть. – не удержался Сергей. – Что до штыка, то загляни к Кузнецу на мост, знаешь? Он сделает в лучшем виде, и не штампованное дерьмо, как у тебя, а кованый, из хорошей стали.

– Знаю, конечно. – уныло кивнул Петюня. – И какие у него цены – тоже знаю. Да и когда ещё я туда доберусь…

– Слюшай, дарагой, зачем добираться, а? – Ваха хлопнул челнока по плечу так, что тот едва устоял на ногах.

– У нас на Кордоне свой кузнец! Кинжалы делает, топоры делает, наконечники. Арбалеты тоже делает, хорошие, с колёсиками! Исправит твой эСКаэС, мамой клянусь! А мы с Бичом пока посидим, побазарим…

– …чачи выпьем. – закончил мысль Сергей. – Ладно, уболтал, чёрт языкастый. Петюня, отвязывай своего Моисея и пошли. И нечего облизываться на шипомордников, не наша добыча!

– Да я и не спорю… – вздохнул челнок. – Только, знал бы ты, Бич, как они идут сейчас на ВДНх! Давеча один тамошний знакомец весточку прислал: «всё, мол, что привезёшь – куплю!» У них бум на чернолесские ингредиенты.

– Сгубит тебя жадность, Петюня. Где ты – а где ВДНХ? Пока доберёшься, десять раз сожрут.

– С чего мне-то туда тащиться? Есть люди, возьмут и заплатят хорошо… Ты, если что, имей в виду, Бич, лады?

– Что имею, то и введу. – усмехнулся егерь. – Шагай уже, коммерсант!

Общежитие поразило Егора своим запущенным видом. Когда-то администрация не пожалела средств, украсив стены декоративными панелями из пластика. Теперь на месте уничтоженного плесенью евровеликолепия осталась облупившаяся извёстка, покрытая неопрятными потёками. О былой роскоши напоминал, разве что, дубовый паркет и деревянные оконные рамы, которые, по счастью, не успели заменить пластиковыми стеклопакетами.

Лесное море, плещущееся у подножия красных, имперского гранита, колонн, не делало попыток проникнуть внутрь Главного Здания МГУ. В его стенах люди не страдали от Лесной Аллергии, грозного синдрома, тридцать лет назад изгнавшего жителей мегаполиса за МКАД, и с тех пор успешно противостоящего попыткам вернуть утраченное.

Подобных «экстерриториальных» клочков прежней Москвы в границах Леса было четыре – если считать Кремль, о котором Егору успели поведать несколько леденящих кровь историй. На Северном Речном вокзале располагался перевалочный пункт для тех, кто перемещался между Лесом и внешним миром – «Замкадьем», как называли его лесовики, следуя традиции, возникшей задолго до Зелёного Прилива. На ВДНХ раскинулся самый большой рынок Леса, охотно посещаемый и коммерсантами из-за МКАД. Через его лавки, склады и торговые фактории шёл весь оборот товаров центральных, северных и восточных территорий, от Кузьминок до западной кромки Большого Болота. А вот переселенцев на ВДНХ было немного – страдающим даже лёгкими формами Лесной Аллергии непросто выдержать пеший переход по Ярославке. К тому же, по реке намного проще добраться до МГУ и Полян Серебряного Бора и Коломенского, куда стремились восемь из десяти приезжих.

Эти сведения Егор почерпнул из буклета, выданного в приёмной комиссии. Как и обещал секретарь, с размещением в общежитии проблем не возникло. Предъявив направление, молодой человек взял ключ у дежурной по этажу, пожилой бесформенной тётки в синем халате и войлочных тапках, и отправился обживать новое обиталище. Население Главного здания МГУ – в просторечии ГЗ – с доприливных времён сократилось чуть ли не вдесятеро, так что, при желании, можно было получить в единоличное пользование квартирку из двух комнат. Кухни, правда, не было – она располагалась в дальнем конце коридора, общая для всех обитателей этажа.

Помещение тонуло в полумраке. Верхний свет не горел, а настольной лампы с треснутым абажуром из зелёного стекла едва хватало на то, чтобы осветить открытую книгу и чуть-чуть её владелицу. Девушка сидела вполоборота, и вытертая до белизны клеёнка, свисающая со стола, не скрывала круглых, соблазнительно гладких коленок.

– Можно воспользоваться вашим чайником? А то у меня пока нет своего.

Хозяйка книги подняла на пришельца глаза и, помедлив, выпрямилась на табурете. Егор машинально отметил, что незнакомка не заморачивается бюстгальтерами – тёмные ореолы сосков легкомысленно просвечивают сквозь тончайшую, почти прозрачную ткань топика.

Девушка приветливо улыбнулась.

– Новенький, что ли?

– Да, только заселился. Вот, купил в буфете пару булочек, но не хочется всухомятку…

Улыбка у неё была очаровательной – с задорными ямочками на щеках.

Девица встала (Егор испытал лёгкое потрясение, убедившись, что выражение «ноги от ушей» вовсе не фигура речи) и щёлкнула выключателем.

Это было второе потрясение: при ярком свете обнаружилось, что её кожа, безупречно матовая, безупречно гладкая, не кожа, а мечта производителя рекламы косметических средств, имеет легкий зеленоватый отлив. Глаза оказались под стать коже: ярко-зелёные, с радиальными лучиками. В сочетании с блондинистой, редкой густоты гривой – эффект умопомрачительный.

– Удивлены? – девица усмехнулась. – Да, я из местных. «Золотые Леса», слышали?

И подняла руку, демонстрируя тонкое, немыслимого изящества запястье, украшенное кожаным браслетом с узором в виде переплетающихся листьев и стеблей. В электрическом свете узор отливал золотом.

Егор едва нашёл в себе силы, чтобы кивнуть.

– Вообще-то я не здесь живу, а в посёлке рядом со смотровой площадкой. Сюда заглянула навестить подруг и вот, засиделась…

– Кхм… так я насчёт чая?

– Вон титан, наливайте. Заварка есть?

Большой никелированный бак стоял на столе, в углу кухни. В нижней части имелся блестящий металлический краник, из которого в подставленное блюдце падали редкие капли.

– Осторожно, горячо!

Предупреждение запоздало. Егор зашипел, дуя на пальцы – бак был разогрет почти до ста градусов. Это подтверждала и шкала термометра, вмонтированного рядом с длинной, во всю высоту бака водомерной трубкой. На облупленной жестяной табличке значилось: «Кировский завод «Электробытприбор».

– Ну и чудище! А электрических чайников здесь нет?

– Комендант запрещает держать их в комнатах, боится пожара. Так ребята делают бульбуляторы.

– Бульбу… что?

– Вы как ребёнок! – рассмеялась девица. Смёх у неё был мелодичный, звонкий, словно разом зазвучало множество хрустальных колокольчиков.

– Всё-то вам, замкадышам, надо объяснять! Берёте два безопасных лезвия… знаете, что это такое? Прикрепляете к каждому проводок, прокладываете между ними спички – только головки не забудьте обломить, с вас ведь станется! Потом обматываете нитками, опускаете в стакан, а кончики проводков – в розетку.

От такого инженерного креатива Егор слегка завис.

– И… кхм… работает? Бульбулятор?

– Ещё как! За полминуты литровую банку кипятит. Но если комендант застукает – такой скандал устроит, ужас! А вообще, тут полно старья. Нормальная техника не действует, выкручиваются, кто как может.

– А откуда его берут, это старьё?

– Да откуда угодно! Хотя бы с подвальных складов. Знаете, какие они здесь? Там и бомбоубежища – огромные, на случай ядерной войны. В них полно припасов, закладывали ещё лет сто назад.

Егор вспомнил хохла-прапора с его собранием военного антиквариата.

– Знаю, выдали сегодня кое-что, как раз оттуда.

– А на нижнем уровне ядерный реактор! – с таинственным видом поведала зеленокожая.

– Ядерный реактор? Да ладно, быть того не может!

– Не может, значит? – в голосе собеседницы звучала обида. – Да что вы говорите? Конечно, вы там, в Замкадье, самые умные… вот скажите, откуда тогда берётся электричество?

И для наглядности щёлкнула туда-сюда выключателем, на мгновение погрузив кухню в темноту.

– Нет здесь никакого реактора, это я вам как физик говорю. Ядерный реактор не может работать без электроники, а она вся на полупроводниковой базе.

Девица не нашла, что возразить, и Егор поспешил закрепить успех:

– Вы на какой кафедре учитесь?

Из прежних факультетов в Университете осталось три – биофак, химфак, факультет почвоведения, да ещё кафедра палеонтологии, изучающая островки плейстоценовой и миоценовой флоры и фауны, попадающиеся кое-где в Лесу.

– Я работаю в библиотеке, в отделе обслуживания. Заходи как-нибудь, поболтаем. Тебе ведь книги получать надо?

«…мы что, уже на «ты»?..»

Егор кивнул.

– Вот и заходи. А сейчас – извини, подруги ждут.

– Конечно, зайду, спасибо за помощь!

– Кстати, меня зовут Лина. – девица кокетливо склонила голову к плечу.

– Егор. Так я загляну в библиотеку?

– Заглядывай, буду рада.

«Как же, подруги её ждут!» – Егор завистливо проводил точёную фигурку взглядом. Повезло ведь кому-то – заполучить такую красоточку! А что кожа зелёная, так в этом даже есть своеобразная прелесть. Скажем, на чёрных простынях, или тёмно-зелёных, под малахит – любой поклонник фэнтези придёт в восторг!

Добрынинка входила в число нечасто встречающихся в Замоскворечье мест, где можно видеть небо над головой. Высоченные клёны и ясени росли по контуру площади, не покушаясь на центральную часть с памятником Навоѝ. Потому и люди тут жили весёлые, жизнерадостные и к тому же, в отличие от многих лесовиков, могли похвастать густым загаром.

Ваха Исрапилов возглавлял обосновавшуюся здесь большую общину фермеров – большую, разумеется, по меркам Леса, где и дюжина человек вполне могла сойти за толпу. А население Добрынинки давно перевалило за две сотни. Крепкое хозяйство, гостеприимство обитателей, надёжные укрепления создали Добрынинскому Кордону репутацию главного перекрёстка Замоскворечья, где охотно принимают челноков, егерей, барахольщиков и прочий бродячий люд. Сергей был на Кордоне частым гостем и пользовался особым уважением – особенно после того, как по просьбе Вахи доставил с ВДНХ барана и пяток овец. С тех пор отара изрядно прибавила в числе, а в местной чайхане стали подавать превосходные, лучшие в Лесу, шашлыки и шурпу.

Ваха взял со стола кувшин – изысканно-вычурный, сверкающий серебром, – и принялся разливать по серебряным с чернью чаркам кубачинской работы бледно-золотую жидкость. Чачу он гнал сам, из дикорастущего винограда, который на Кордоне сумели кое-как облагородить. Вино такая «лоза» давала нестерпимо кислое, а потому свежий сок сгущали и смешивали с протёртыми орехами, саговой мукой и мёдом диких пчёл. Получалось нечто вроде твёрдой пастилы, высоко ценимой за питательные свойства и удобство транспортировки. А выжимки шли на чачу.

Наполнив чарки, Ваха вернул кувшин на место, рядом с чеканным блюдом, полным кусков жареной баранины, истекающих янтарным жиром. Добрынинский аксакал питал слабость к серебряной утвари – её немало нашлось в квартирах, давно лишившихся хозяев, в ювелирных и антикварных магазинчиках, которых в Замоскворечье всегда было пруд пруди. Хрусталя и фарфора Ваха не признавал, а на подколки – «вампиров опасаешься, уважаемый?» – отвечал невнятным бурчанием.

– Вот ты мне скажи… – егерь с удовольствием выцедил чарку и принялся ковыряться в мясе. – Ты ведь, мусульманин, а спиртное хлещешь – только держись! Вам разве Аллах не запрещает?

– Э-э-э, дарагой, какой запрет? – старейшина Кордона оприходовал чачу, сжевал кусок баранины и вытер жирные пальцы о загривок лежащего у его ног Абрека. Пёс повизгивал от преданности и изворачивался, норовя лизнуть руку хозяина.

– Школа ходил, да? Омар Хайям, «Рубаи», знаешь? «Отравлен день без чистого вина»! Поезди с моё по горячим точкам – поймёшь, что все эти запреты вздор. Просто меру надо знать!

Прапорщик военной полиции, получивший ранение в Ливии, был застигнут Зелёным Приливом на койке, в реабилитационном отделении госпиталя Бурденко. Не сумев в панике первых дней выбраться за МКАД, Ваха быстро осознал, что недуг, гонящий людей прочь из города, на него не действует. Собрал вокруг себя горстку таких же везунчиков, и после недолгих скитаний осел на Добрынинской. С тех пор община прирастала людьми, и не только кавказцами – вахиных земляков в ней насчитывалось здесь едва ли полтора десятка.

Поселение разрослось, и теперь по праву считалась одним из самых крепких во всём Замоскворечье. Кроме винограда здесь выращивали овощи, занимались бортничеством, собирали орехи и ягоды. Но главным продуктом Добрынинки было саго – рассыпчатая, богатая крахмалом субстанция, получаемая из плодов дынного саговника, растения, дающего крупные, размером с дыню, плоды.

Из саговой муки пекли лепёшки-лаваш, варили кашу, делали лапшу и даже ухитрялись лепить пельмени. Именно саговая паста и крупа, а вовсе не фирменная добрынинская медовая пастила, и даже не чача составляли львиную долю «экспорта» Кордона. Обычные злаки в Лесу росли неважно, и саговый лаваш стал излюбленной дорожной пищей челноков, егерей и прочих скитальцев.

Абрек ухитрился извернуться и облизал руку хозяина. Получил щелчок по влажному кожаному носу, чихнул и шумно помотал кудлатой башкой.

– Хороший у тебя пёс, Ваха, сильный.

– В одиночку шипомордника берёт! – похвастал чечен. – Бешеные корни задолго до того, как созреют и из земли полезут, чует и сам выкапывает! А как караулит, э? На ночь посты не выставляю – всё унюхает, и тревогу зря не поднимет. Хочешь, щенка подарю?

Егерь посмотрел на пса. Тот оставил руку Вахи и блаженно вытянулся у очага.

– Спасибо, но куда он мне? Щенка растить надо, воспитывать, а я всё время в пути. К тому же, собака на своих лапах не всюду пролезть сможет – на дерево скажем, или в развалины. Была бы маленькая, вроде лайки, тогда можно и в рюкзак посадить. А такую лошадь – куда её?

– Ладно, дарагой, не хочешь – твоё дело. Я вот давно собирался спросить – почему тебя называют Бичом? Ты же не сидел, да?

– Слава богу, не пришлось. А «Бич» – это от фамилии. Бечёвниковы мы, со школы прилипло.

Это было не совсем так: от отца-геолога Сергей наслушался рассказов о бичах – освобождённых, а то и беглых сидельцах, из которых в прежние времена рекрутировались сезонные рабочие для изыскательских партий и артелей. Эдакие ценители дикой таёжной свободы, идейные бродяги-одиночки, рыцари Фронтира, предпочитающие обитать там, куда не очень-то дотягивается тяжкая рука цивилизации. А потом прочёл в старом, ещё тридцатых голдов прошлого века, романе «Танкер «Дербент», что слово «бич» позаимствовано из жаргона английских моряков, от слова beach («пляж, берег») и произошедшего от него «бичкомер» – береговой бродяга, матрос, списанный с корабля. Ну и взял себе такое прозвище – ещё давно, в школе. А что? Даже романтично: вольный лесной скиталец, романтик Леса, не зависит ни от кого, ни к чему не привязан – в самом деле, чем не бич?

Ваха осушил третью чарку. Макнул кусок лаваша в жир, зажевал, вытер рукавом усы.

– Проблема у меня, Бич. Сын мой, Умар, вырос, словно не нохчо̀й вовсе! Сильван, сам понимаешь…

– Понимаю. Рождённые в Лесу на мир по-другому смотрят. Недаром глаза у них зелёные.

– А я о чём говорю, да? Держать его при себе силой – сорвётся, уйдёт, а Чернолес-то под боком! Сунется туда – беда будет.

Сергей испытующе посмотрел на Ваху. Чечен, не моргнув, выдержал взгляд.

– Хочешь, чтобы я взял его в ученики?

– Правильно понимаешь, брат. Я тебя просить не стал бы, сам догадался.

– К чему церемонии? Просьбу твою я исполню. Куда ему прийти – сообщу, передам с белкой. А пока, собирай сына в дальний поход. Обувка покрепче, снаряга, оружие… да что я говорю, сам всё знаешь!

– Знаю, да. – кивнул чечен. – Слюшай, а может, сразу и заберёшь его? Мамой клянусь, к утру всё будет готово – а то, как бы не забрёл по дороге куда не надо…

– Извини, уважаемый, сейчас никак не могу. Через недельку жди белку. Доберётся Умар в срок до места, какое укажу – считай, прошёл проверку на профпригодность. Да ты не мандражи, справится, если голова на плечах есть.

– Не буду спорить Бич, тебе виднее – ты егерь, я фермер.

– Какой ты фермер, Ваха? – тихо сказал Сергей. – Ты – воин, тайпанан хьалханча[5]. И пусть тейп твой маленький, пусть люди в нём всякой крови, но всё одно: ты им и закон и защита, они за тебя любого порвут.

– Как и друг за друга, Бич. В Лесу иначе нельзя.

– Почему нельзя? Можно. Вон, Петюня один, и ничего, живёт.

– Это пока он семью не завёл. – покачал головой чечен. – Без семьи – какой с него спрос? Мотайся туда-сюда, как лист на ветру… А если у мужчины жена, дети – надо на землю сесть, дом строить, к людям прислоняться, к соседям.

– Так и я одиночка, забыл? И соседей у меня нет. Годы мои не те – прислоняться к кому-нибудь…

– Ты – другое дело, Бич. Ты плоть от плоти Леса. Мы в нём живём, а ты им живёшь. Как мой Умар, как эти, из Лосинки…

– Аватарки?

– Да, они. За ними будущее, Бич, и за тобой – не за мной. Я доживу своё, детей подниму, помогу людям их детей поднять. А уж дети сами пусть всё по-новому устраивают, по-своему. Только чтобы не забывали, что они тоже люди. Ты им помоги, Бич, хорошо? Ты, как и я, прежние времена помнишь. Сколько тебе лет было, когда пришёл Зелёный Прилив, а?

– Двадцать три.

– Сейчас, значит, пятьдесят три? А мне уже седьмой десяток.

– Да, Лес не даёт нам стареть…

– Не так, Бич, не так. Это тебе он не даёт стареть. Мы сколько лет знакомы, двадцать?

– Двадцать один год.

– Двадцать один, да… и за это время ты совсем не изменился, пацан пацаном, прости за прямоту. Ты Лес в себя впустил, только по-другому, не как Умар, не как сильваны или эти, зелёные…

– Аватарки, Ваха, аватарки. Когда запомнишь?

– Не нравится мне это слово. Не наше оно, чужое. Так я о чём? Ты Лес чувствуешь, он – часть тебя. Но ты не дал ему себя переделать, собой остался. Понимаешь, да?

– Не совсем, прости.

– Э-э-э, потом поймёшь. А сейчас пообещай, что поможешь Умару и таким, как он, людьми остаться? Нас слушать не будут, а ты – такой же, как они. Тебя послушают.

– Хорошо, уважаемый. Помогу.

– Слово даёшь, да? – Слово.