День Гагарина

Сообщение ТАСС О ПЕРВОМ В МИРЕ ПОЛЕТЕ ЧЕЛОВЕКА В КОСМИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО

П. Р. Барашев, В. М. Песков, лауреат Ленинской премии
ВСЕГО ОДНО УТРО

1961 год, 12 апреля, 10 часов 1 минута… Весь мир слушает радио, слушает Москву. Весь мир затаил дыхание. Человек в космосе! Известно только: русский, советский. Наша машина с бешеной скоростью вырывается из Москвы…

Обыкновенная улица, обыкновенный дом, обыкновенная лестница на пятый этаж. Нажимаем кнопку. Дверь открывает обыкновенная женщина.

— Квартира Гагариных?..

Читатели могут понять волнение, которое испытывали мы на пороге этого дома. Здесь живет он… Две комнаты, кухня. Обои с цветочками, занавески, полки с книгами, круглый стол. Телевизор, приемник. Приемник и телевизор не выключаются в этой квартире.

Весь мир слушает сейчас Гагарина. Весь мир считает его своим. Он — сын Земли, Земля слушает и ждет его. А в этой комнате жена его и двое ребятишек: Лена и Галя. Жену зовут Валей. Мы поздравляем ее. Она слушает и смущается, и радуется, и тревожится. Десятки сложных чувств в душе этой женщины, и все они отражаются на ее лице. Он в космосе! Он говорит, что все хорошо… Дрожащей рукой она записывает в ученическую тетрадку часы, минуты. Она ждет, она не может разговаривать, Полная комната соседей, тоже слушают.

— Папка… — говорит маленькая Лена и перестает жевать яблоко.

— Полет продолжается! Пилот-космонавт Юрий Гагарин чувствует себя хорошо. — Жена крутит ручку приемника, ладонью вытирает слезы и улыбается…

На круглом столе — три альбома с фотографиями. Вот он, мальчишка в коротких штанишках, что есть духу бежит к речке. Снимок сделан на Смоленщине, в родной деревне. Вот он среди школьных товарищей, веселый мальчишка со светлыми вихрами на голове. Фотография матери и отца. Вот он рядом с учительницей. Вот он стоит смущенный, наверно, первый раз надел галстук, колхозный мальчишка… Петлички ремесленного училища и повзрослевшие глаза…

Еще одна страница альбома. Большой групповой снимок. На фотографии надпись: «Саратовский индустриальный техникум. Выпуск 1955 года». Находим знакомое и подпись: «Гагарин Юрий». На этой же странице еще фотография: Юрий на крыле самолета. Он машет кому-то рукой, хочет сказать что-то очень веселое.

Он окончил техникум и курсы аэроклуба одновременно. Он хочет стать летчиком, этот упрямый парень с молоточками в петлицах куртки… Вот уже птички в петлицах…

— Полет продолжается… — торжественно говорит диктор.

Валя берет тетрадку и опять пишет часы и минуты.

Хорошая дорога вела его в космос. Вот он стоит подтянутый, с повзрослевшим и похудевшим лицом. Между листами альбома — грамоты: «За хорошую службу», «За отличные успехи…», «За победу в первенстве по баскетболу». Вот он на спортивной площадке. Вот товарищи подсаживают его на самолет. Еще одна грамота — «За отличие…» Это от ЦК комсомола. Трогательный листок, любовно разрисованный цветными карандашами товарищей: «Личный состав подразделения поздравляет курсанта Юрия Гагарина с первым вылетом на реактивном самолете».

Еще один листок, и в первый раз мы встречаемся с Валей. Она в белом халате медсестры. Рядом еще одна фотография — в нарядном платье. Видно, что фотография сделана для него специально. С разрешения Вали записываем в блокнот надпись на фотографии: «Юра, помни, что кузнецы нашего счастья — это мы сами. Перед судьбой не склоняй головы. Помни, что ожидание — это большое искусство. Храни это чувство для самой счастливой минуты. 9 марта 1957 года. Валя».

А вот надпись: «Моей Вале, дорогой, горячо любимой:.. Пусть фотография поможет тебе беречь нашу вечную всепобеждающую любовь. 16.03–58. Юрий».

Дальше два человека — Валентина и Юрий — рядом идут. Они ходят в лес за цветами, они загорают на пляже, они в гостях у друзей… Свадьба — такая, как и положено ей быть. Отец, Алексей Иванович Гагарин, стоит рядом с сыном. Мать, Анна Тимофеевна, ласково глядит на молодых…

Еще один человек появился в семье. Зовут человечка — Аленка. Лица не видно за белыми покрывалами, а сколько счастья на лицах матери и отца! Они в четыре руки везут коляску с дорогим пассажиром… Первые шаги Леночки…

— Полет проходит успешно…

Что делается сейчас в мире! Сколько людей сидят у приемников!

Валя берет Леночку на руки, достает из ящика куклу. Отец оставил эту куклу перед отъездом для Леночки…

— Он чувствует себя хорошо… Хорошо, — Валя подносит руку к глазам. — Хорошо, Леночка, понимаешь?..

Не обо всем рассказывают фотографии. Прежде чем дали старт, долго и упорно готовились. Готовился Юрий. Домой приходил усталым. Валя не все знала о службе. И не спрашивала. Улыбнется только и скажет: «Важная служба».

Ему двадцать семь лет. Он жил среди нас. Он сидел рядом с нами в кино, по воскресеньям катил коляску в парке (в семье появилась еще одна «пассажирка»). Он ходил в гости, играл в баскетбол и в бильярд, и все мы не знали, какая у него служба. Он был человеком, который готовился…

И вот он в космосе!

— Он видит сейчас звезды, — говорит летчик-сосед, присевший с ребятишками у телевизора.

За второе яблоко принимается Леночка. Валя берет на руки маленькую Галку, которая почему-то расплакалась вдруг…

— Советский корабль «Восток» совершил благополучную посадку в заданном районе… — И еще несколько дорогих слов для тех, кто сидит у приемников, передает диктор: «Прошу доложить партии и правительству, что приземление прошло нормально, чувствую себя хорошо, травм и ушибов не имею».

— Жив! Родной мой! — Слезы текут по щекам женщины, она целует девочку. Соседи целуют и поздравляют ее. Мы делаем последние снимки. Дождавшись очереди, жмем руки счастливой женщине.

Гагарин... Сколько раз назовут теперь на земле простую русскую фамилию. Майор Гагарин… А для нее он просто Юра. А Леночке он просто папа. А Земля назовет его Сыном и вечно будет гордиться…

1961 год, 13 апреля, 21 час… Только что мы встретились с первым космонавтом Юрием Гагариным. Мы очень волновались, подходя к дому. И вот он сам выходит навстречу. Небольшого роста, крепкий, загорелый. С улыбкой протягивает сразу две руки:

— «Комсомольская правда»? Очень рад… Корреспонденты: Как вы себя чувствуете?

Юрий Гагарин: Как видите… Жалко, нет спортивной площадки поблизости. Бильярдом пробавляюсь. Сегодня проиграл две партии Николаю Петровичу Каманину… Отличный игрок!'

Корреспонденты: Кто был первый человек, которого вы увидели, вернувшись на Землю?

Юрий Гагарин: Хорошо помню. Это была женщина, колхозница, лет тридцати пяти, в платочке. Она стояла на поле с девочкой. Девочка подойти сначала не решалась. Чуть-чуть была смущена и женщина. Тогда я сказал: «Я русский, советский!» Женщина подошла, протянула руку… Это была очень счастливая минута для меня. Женщину зовут Анной. Отчество забыл, к сожалению. Если она прочтет газету, был бы рад узнать фамилию и отчество. Такой момент был, сами понимаете…

Корреспонденты: Вы читали сегодня газеты? Знаете, как ликовала Москва?

Юрий Гагарин: Да... А у вас «Комсомолка»?

Мы вручаем ему свежий номер только что привезенной из Москвы газеты. Юрий рассматривает снимки жены, маленькой Леночки, улыбается.

Юрий Гагарин: Значит, вы были у меня дома в эти минуты?.. Там волновались?..

Корреспонденты: Еще бы! У вашей супруги были и слезы. Очень переживала. Этот снимок сделан как раз в это время. А Аленка жевала яблоки.

Юрий Гагарин. Да, яблоки она любит.

Корреспонденты: Вы узнаете себя на этой карточке?

Юрий Гагарин: О, из моего альбома.

Юрий улыбается. Просит ручку. Пишет на фотографии: «Редакции любимой «Комсомольской правды» 13. IV.61. Ю. Гагарин».

Юрий Гагарин: Я прошу передать самый душевный привет всем читателям «Комсомольской правды», моему родному комсомолу…

Вечер. Синеет лес за окном. Серебрится разлив реки.

Юрий Гагарин. Земля… Наша Земля. Красота какая!

Время расставаться. Прощаемся до завтра…

1961 год, 14 апреля… Мы не спали всю ночь. Не могли сомкнуть глаз, как, наверное, не могли этого сделать миллионы людей в ту ночь. Завтра первый в мире космонавт Юрий Гагарин полетит в Москву, где его ждут москвичи, вся страна, весь мир. Мы почувствовали себя бесконечно счастливыми, когда поздно вечером получили разрешение быть на борту самолета, который доставит его в Москву.

Еще рассвет не растаял над лесом, присыпанным легким и неожиданным в это весеннее утро снегом, а мы уже мчались к дому, где жил эти два дня космонавт.

— Тише! Он отдыхает!.. — встретили нас в дверях. И мы поняли эту строгость. Сейчас где-то рядом отдыхает человек, сто восемь минут проработавший в космосе…

Он вышел неожиданно. Будто помолодевший за ночь, свежий, сильный. Упруго шагнул через порог и опять крепко, как тисками, пожал всем руки.

— Ну вот, сегодня в Москву…

Но прежде чем снова подняться на борт корабля, который доставит его в Москву из района приземления, Юрий Гагарин вышел на широкий откос, откуда виднелись разливы, лес в синей дымке. Минуту стоял молча, глядел на родную землю…

Автомашины вырываются на широкое поле аэродрома, где застыла гигантская махина ИЛ-18.

Летчики Борис Павлович Бугаев и Петр Михайлович Воробьев приглашают космонавта в свою (земную для него!) машину. Это опытные люди. Они водили воздушные корабли над нашей страной, пересекали Атлантику, ходили над Африкой и Азией. Сегодня страна доверила им первого своего человека, побывавшего в космосе.

Поднимаемся на борт вслед за Юрием. Прежде чем включить двигатели, летчики, волнуясь, преподнесли ему скромный подарок — модель того самого ИЛа, на котором теперь космонавту предстояло проделать путь до Москвы. Рассаживаемся по местам, и вот уже вспыхивает надпись: «Просьба не курить, пристегнуться ремнями». Юрий глядит на эту надпись и чуть улыбается. Но порядок есть порядок. И он послушно под ласковым взглядом бортпроводницы Инны Давыдовой застегивает ремень.

— Товарищи, — говорит Инна Давыдова, больше всего обращаясь, конечно, к Юрию, — наш полет будет проходить на высоте семь тысяч метров…

И опять Юрий чуть-чуть улыбается. Семь тысяч метров… Еще позавчера он глядел на Землю с высоты трехсот с лишним километров.

— Наша скорость, — продолжает бортпроводница, — шестьсот пятьдесят километров…

650 километров и 28 тысяч километров в час! Как сопоставить скорость этого первоклассного лайнера с той, космической, которая уносила Юрия к звездам 12 апреля 1961 года?..

На крыльях ИЛа крупными буквами надпись: «СССР». Это имя страны, ставшей самой могучей в мире за сорок с небольшим лет, страны, шагнувшей от сохи в космос. Внизу потянулись сплошные облака. Смотреть было не на что, и мы уже хотели было расспрашивать о полете, но пришел командир корабля и пригласил космонавта в кабину:

— Хотите посидеть рядом?

— С удовольствием! — по-мальчишески радостно воскликнул Юрий. — Мне это место дороже всего на свете.

В 10 часов 50 минут Бугаев вышел из кабины.

— Что на земле делается, братцы! Наш радист не может отбиться. Журналисты умоляют, требуют, просят хоть одно слово от Юрия.

Юрий выходит из кабины пилотов, снова садится у иллюминатора, и здесь начинается разговор:

— Какою вы видели Землю оттуда, из космоса?

— Я видел ее в голубом ореоле. Видите, вон там, — он показывает, на горизонт, где белые облака переходили в сизоватую туманную дымку. — В космосе «земная» голубизна переходит в темный цвет.

— Вы видели звезды в полете?

— Видел.

— Какие?

— Не успел определить. Скорость-то, знаете… Звезды мелькали, как светлячки. Когда облака подо мной пропадали, я видел большие реки, леса, горы. Крупные города хорошо видно.

— Африка такая же, как на глобусе?

— Похожа. Глобусу можно верить! Человек свою Землю изучил здорово. Теперь вот космос… Когда я уходил на максимальное расстояние от Земли, она явственно приобретала форму шара.

— Что вы чувствовали в это время, о чем вспомнили?

— Вспомнил о многом. Вы же понимаете… О доме, о матери. Ребятишки у меня… Страну нашу огромную сверху увидел. О многом вспомнилось, многим спасибо хотелось сказать… В космосе я работал: надо было записывать показания приборов, отвечать Земле и слушать ее, надо было отстукивать ключом, а кроме того, следить еще за… своими вещами. Я находился в состоянии невесомости. Мой планшет и карандаш, того и гляди, могли «уплыть» куда-нибудь. Занятная штука: тяжелый планшет вдруг сам по себе повисает в воздухе и плывет… Да что планшет! Ноги я поднял и без всякого напряжения опустил. Опустил, а они висят. Проделал то же с руками — и руки висят… Дышалось легко. Иногда я начинал петь. Так, для себя. Песни я и с Земли слышал. Для меня все время передавали музыку — песни о Москве, вальсы, марши… Скучно не было. А потом голос с Земли напомнил: пора закусить.

— Кто говорил с вами с Земли?

— Точно пока не знаю.

— Это был мужчина, женщина?

— Мужчина. И очень хороший человек, голос его мне был так дорог… А вообще-то для лирики у меня не оставалось времени…

— А вот по этим земным часам, — Юрий чуть отвернул рукав кителя и показал обычные «штурманские» часы производства 1-го Московского часового завода, — по этим часам я следил за полетом.

— И как они после космоса?

— Ходят секунда в секунду!

— О чем вы подумали, когда получили сигнал о приземлении?

— О том, что наступил самый важный момент…

— Как встретила Земля?

— Погода была отличная. Небольшая облачность, солнце, ветерок. И когда надо мной раскрылся парашют и я ощутил крепкие стропы, — запел! Запел во весь голос, что называется, на всю вселенную: «Родина слышит, Родина знает, где в облаках ее сын пролетает…»

Да, Родина слышала своего сына. Родина каждую минуту знала, где он находится, как себя чувствует. И вот сейчас она опять следит за его полетом. Но теперь уже домой, в Москву.

Недалеко от столицы из облаков неожиданно вынырнула семерка реактивных истребителей. На глубоких виражах они разошлись, на секунду скрылись из виду, и вот они уже рядом с ИЛом. По два — у крыльев, три — сзади.

Мы видим улыбающиеся лица летчиков. Юрий долго смотрел на них, махал им руками. Потом позвал бортпроводницу и протянул листок:

— Попросите, пожалуйста, радиста передать от меня… И радист передал: «Друзьям летчикам-истребителям.

Горячий привет! Юрий Гагарин…»

Все буквально прилипли к иллюминаторам. И в тот самый миг, когда летчики услышали привет космонавта, они чуть-чуть покачали ему крыльями.

Мелькнули подмосковные поселки внизу. На улицах и на шоссе — толпы людей. Они видят ИЛ-18, окруженный семеркой истребителей. И даже если не слышат радио, понимают: летит он, герой космоса.

И вот под крылом Москва. Сверху видно: людские реки на улицах. Алые флаги, знамена движутся к центру, на Красную площадь, к Кремлю. Потом мелькают башни Кремля, проносятся очертания зубчатой древней стены. Сколько видели седины Кремля, но такого… Не было на земле такого! Юрий прильнул к иллюминатору. Следы волнения, счастья на его лице. И нам показалось, что если бы он даже расплакался в эту минуту, люди бы поняли его слезы…

— Юра, ты долго ждал этой минуты?

— Совсем не ждал. Не думал, что мне придется…

Скрылась Москва. Внуково. Ушли в облака истребители. Выпущено шасси. Мы не услышали легкого касания земли. Земля, как мать, ласково приняла в объятия своего сына… Юрий оторвался от иллюминатора:

— Ну, вот и дома…

Самолет рулил туда, где возле здания аэропорта уже разлилось людское море. Сейчас, сейчас люди увидят Героя Юрия Гагарина, гражданина Союза Советских Социалистических Республик, вернувшегося на родную землю из далекого космоса.

Н. П. Каманин, Герой Советского Союза
КОСМОНАВТ К ПОЛЕТУ ГОТОВ

Зимой 1960 года мы договорились с Сергеем Павловичем Королевым о тренировках космонавтов в настоящем космическом корабле. В назначенное время группа слушателей прибыла в цех завода. Здесь их встретил Сергей Павлович со своими помощниками. Будущие космонавты знали об этом ученом-конструкторе, о том, какую роль он играет в создании ракетно-космических систем и запусках их, но не были с ним знакомы. И вот — первые минуты знакомства.

Сергей Павлович придирчиво с минуту глядел на летчиков, возможно прикидывая в мыслях и пытаясь ответить на вопрос: кому доверить свое детище, плод мыслей и труда многих сотен людей, в чьи руки вручить судьбу эксперимента в космосе? Справятся ли?

И летчики поняли состояние Сергея Павловича, притихли, посерьезнели. Но это длилось буквально минуту, не больше. Сергей Павлович улыбнулся, стал обаятельным, серьезным и остроумным, умеющим шутить и ценить шутку собеседника, главное же — вести разговор о деле непринужденно. Расспросил, как идут тренировки, какую степень перегрузки переносят на центрифуге. Кто-то сказал, что трудновато в термокамере. Начался разговор о термозащите космического корабля.

— Сегодня начнете тренировки в кабине корабля. Обживайте корабль. Если возникнут предложения, не держите их в себе, предлагайте. Обсудим. Вам летать, вы летчики, мы на вас работаем.

Сергей Павлович подвел ребят к кораблю, любовно погладил широкой ладонью обмазку и одному из помощников дал распоряжение начать тренировки.

Начались тренировки в кабине корабля. Слушатели группы Ю. А. Гагарин, Г. С. Титов, А. Г. Николаев, П. Р. Попович и другие побывали в корабле, обжили его. Обживали критически, придирчиво, прикидывая, насколько удобно в нем работать. Все интересовало и не могло не интересовать летчиков. Они высказали ряд предложений. Сергей Павлович особо заинтересовался предложением Титова, разговорился с ним. Впоследствии на космодроме, в Москве космонавты неоднократно встречались с С. П. Королевым, обсуждали различные проблемы полетов, увлекаясь, заглядывали в будущее космонавтики.

К началу весны, когда над Звездным городком зашумели свежие ветры, а воздух наполнился смолистыми теплыми запахами, программа подготовки первой группы была закончена. Провели испытания и экзамены. Нагрузки были большими, летчики их выдержали. По теоретическим дисциплинам экзамены принимали видные ученые. Они остались довольны ответами слушателей.

Человек к полету в космос был готов. Остался еще один этап: дать «провозные» молодым космонавтам на космодроме, включить их в жизнь стартовой команды, командного пункта и других объектов. Нужно было дать им представление о том, как готовится и осуществляется полет на всех его этапах, от доставки ракеты на стартовый стол, заправки ее и до пуска, посадки, а затем поиска корабля после приземления.

Мы прилетели в Байконур в марте 1961 года. Ярко светило солнце, степной, по-весеннему сочный аромат вдыхался полной грудью. Космонавты впервые видели космодром. Глаза у всех были полны задорного блеска от новизны впечатлений. Они выспрашивали ветеранов городка об их жизни, быте, работе. Как и в Звездном, здесь царило удивительное сочетание готового, обжитого, благоустроенного с временным — с кранами новостроек.

Больше всего космонавты находились на командном пункте и на стартовой площадке. Сергей Павлович Королев и хозяева космодрома постарались ввести космонавтов в курс всех участков огромного научно-технического комплекса, с тем чтобы они не только знали, но и были уверены в надежности запусков.

В присутствии космонавтов 25 марта 1961 года состоялся запуск очередного корабля с животными на борту. В кабину посадили собачку. Она была веселой, забавной, всем понравилась. Только прежняя кличка Дымка не пришлась по душе, и Юрий Гагарин предложил переименовать ее в Звездочку. Все одобрили это предложение.

В космос она полетела с новой кличкой — Звездочка. Старт космического корабля на всех космонавтов произвел огромное впечатление. В ходе подъема ракеты на высоту и в период всего полета каждый из них был на определенном участке, работал самостоятельно или стажировался. После старта они наперебой рассказывали друг другу о виденном на космодроме. И, как вывод, задавали мне один и тот же вопрос:

— Когда наш черед?

— Теперь скоро. Даже скорее, чем вы думаете. И вот исторический момент наступил. Пусть расскажут читателям об этом скупые записи дневника тех незабываемых дней.

5 апреля 1961 года. Какой длинный, насыщенный событиями день, и как он быстро промчался. «С добрым утром», — сказали мы друг другу в Москве, а «Спокойной ночи» пожелали в ставшем уже обжитом домике космодрома. В соседней комнате спят Гагарин и Титов, ушел отдыхать Евгений Анатольевич Карпов, все дневные хлопоты остались позади, и теперь можно полчасика уделить дневнику. Ничего не поделаешь, привычка: дневник веду давно, с того дня, когда впервые сел в кабину самолета. Писал в тридцатых годах, когда летал в суровых условиях Дальнего Востока и Арктики, выкраивал время для записей в годы войны, а сейчас мы готовимся к величайшему событию в истории человечества — к полету человека, нашего советского человека в космос, не писать невозможно.

Утро. С чего оно началось и когда? Проснулся как по заказу — ровно в пять и сразу вспомнил, что остались позади многочисленные совещания на самых различных уровнях, вплоть до Государственной комиссии, поездки на предприятия, в НИИ и другие организации. Огромная, титаническая работа многих коллективов ученых, конструкторов и рабочих принесла свои результаты: Государственная комиссия дала «добро» на первый полет человека в космос.

— Надолго? — опять с едва уловимой ноткой тревоги в голосе спросила поздно вечером Мария Михайловна. Сколько раз собирала она меня в дорогу? Тысячи! И все не привыкла, все волнуется.

— На недельку-другую.

— Будем ждать. Счастливых посадок!

До свидания, Москва! Машина мчится по пустынным улицам. Каменный мост, Большой театр, улица Кирова, Комсомольская площадь с ее тремя красавцами вокзалами, Сокольники. Все это осталось позади.

Ночью выпал снег, за городом настоящая русская зима. Алеет предутренней зарей восток. Снежные наметы иссиня-голубые. Загородные перелески стоят припущенные ночной метелью. Зима! А что там, на космодроме? Метеорологи дали хороший прогноз, но ведь погода, как говорят летчики, дама капризная.

Взошло солнце. Утренний ветерок разметал клочья облаков, и небо стало бездонно-голубым. День будет хорошим. Во всяком случае, летным.

На аэродроме все готово к отлету. В самолеты погружены необходимые вещи, никто не опоздал. На космодром летит группа космонавтов, инженеры, врачи, кинооператоры.

Спокойных нет. Но каждый старается скрыть свое волнение, настроение приподнятое. Старшие групп проверяют явку людей, докладывают о готовности к вылету.

Занимаем места в самолетах. В нашей машине летят трое космонавтов, один из главных конструкторов, специалисты-медики, инженеры.

В назначенное время взлетели. Ветер был попутным, и мы без промежуточной посадки прилетели в пункт назначения.

Солнцем проводила нас Москва, солнцем встретил космодром. Мы вышли из самолета и невольно стали щуриться от ослепительных лучей. Тепло, даже жарко.

Тепло не только от солнца. Тепло от душевной, товарищеской встречи на аэродроме. Веселой шуткой встретил нас Сергей Павлович Королев. Он сразу же отпустил остроту в адрес врачей, потом досталось синоптикам. Нашел что сказать почти каждому из прибывших.

— Ну, как «там»? — Сергей Павлович отвел меня в сторону и задал вопрос, понятный обоим.

Коротко рассказал о том, что произошло в Москве за последние дни. Вести были хорошие, и настроение Королева стало еще лучше. Он рассказал, как шла работа по отлаживанию отдельных систем корабля. Тут же назвал ориентировочный срок готовности к пуску.

— Как видите, в вашем распоряжении срок немалый. Чем думаете заняться?

— Тренировками.

— Правильно. Полезно, чтобы космонавты основательно повторили порядок спуска, не забыли связь, тренировки в скафандре. Это очень, очень важно.

— Все это предусмотрено планом. Занятия начнем сегодня же.

— Ну, зачем так спешить? После полета и отдохнуть надо. Акклиматизироваться.

Во второй половине дня мы все же организовали занятия с космонавтами, которые завершились игрой в волейбол. Играли с увлечением все: Гагарин, Титов, Николаев, Попович, Быковский и другие. Они еще не знали ответа на главный вопрос: кому лететь?

Накоротке удалось побеседовать с Главным конструктором ракетных двигателей — В. П. Глушко. Этот человек — большой ученый. Двигателями занимается много лет. Его здесь зовут «богом огня». Если посмотреть на пуск мощной ракеты, когда стартовый стол тонет в гигантских клубах дыма и огня, то станет понятно, почему его так называют.

6 апреля. Основным событием дня было техническое совещание. Вот уж поистине это был «совет богов». На совещание явились все главные конструкторы — двигателей систем связи, оборудования, управления и другие. Каждый из них представлял большие коллективы ученых, конструкторов, инженеров, техников, рабочих. Наглядно видно, что полет в космос — концентрированное выражение современных успехов нашей науки, техники, всей советской экономики, своеобразный сплав мысли и промышленного могущества страны.

Прямо из самолета явился на совещание прилетевший из Москвы председатель Государственной комиссии по пуску корабля «Восток».

Первым обсудили доклад о готовности системы регенерации воздуха в кабине корабля «Восток». Состоялся серьезный разговор, слышались предложения, критические замечания. Суть разговора сводилась к тому, чтобы обеспечить отличную работу системы на много суток, хотя сам одновитковый полет рассчитывается менее чем на два часа.

Каковы результаты испытаний скафандра, кресла космонавта, парашютной системы, всей автоматики приземления корабля? На эти вопросы ответил второй докладчик. Он приводил последние данные, полученные в результате пусков космических кораблей с манекенами космонавта. Мне пришлось быть на контрольных пусках, и я высказал свое мнение о готовности этих систем к полету.

Итог совещания: окончательно разработано задание космонавту на одновитковый полет. Подписать этот документ выпала честь и мне.

Первое задание летчику-космонавту на первый полет в космос!

За долгие годы работы авиационным командиром мне довелось подписать не одну сотню полетных заданий. В годы войны было и так, что экипажи посылались во имя победы на такие задания, возвращение из которых было маловероятным. Мы, командиры, с болью в душе подписывали такие задания. И все же, признаться, не приходилось испытывать такого волнения, как сегодня.

Пока шло совещание, космонавты тренировались. Во второй половине дня космонавты старшие лейтенанты Гагарин и Титов надевали свои скафандры и под руководством специалистов подгоняли подвесную систему парашюта. Затем уточняли действия космонавта в кресле в момент катапультирования.

Я вернулся вместе с космонавтами около 11 часов вечера. Мы вместе ужинали, много говорили о том, как идут тренировки. Пристально приглядывался к каждому, особенно к Гагарину и Титову, старался подмечать любую мелочь в их поведении.

Вспомнились такие штрихи. Космонавты тренируются. Вот один из них работает в скафандре, делает корректировку глобуса, ведет связь. Каждое действие отточено, весь он собран, целеустремлен. Молодчина!

Другой штрих. Совершает облет района предполагаемого приземления. Пристально смотрит вниз, на те места, где придется приземляться. Вид для парашютиста не из приятных — большие участки бесснежной обледенелой земли. Кто-то из ребят, вздохнув, сказал:

— Да, здесь можно крепко приложиться.

Что это, уж не боязнь ли трудностей?..

Но все это штрихи прошлого. В ходе тренировок и испытаний космонавты сумели обрести необходимые знания, навыки и, пожалуй, самое главное: закалить свою волю, укрепить себя духовно, подготовить к любым трудностям полета.

Часы показывают 12 ночи. Наступают новые сутки, новые дела. Пора отдохнуть.

7 апреля. С утра три часа занимался с космонавтами. Отшлифовывали действия космонавта при ручном спуске, а также после приземления. Молодцы, работают отлично. Один из космонавтов невзначай обронил фразу:

— Пустая трата времени. Ведь автоматика сработает как часы.

Это насторожило. Попросил высказаться по этому поводу Юрия Гагарина. Тот ответил незамедлительно, убежденно:

— Автоматика не подведет. Это верно как дважды два. Но если я уверен, что в крайнем случае смогу совершить более длительную, хотя бы в течение многих суток, аварийную посадку сам, с помощью ручного управления, то веры в благополучный исход полета у меня прибудет вдесятеро. А лететь надо только с безграничной верой в успех.

А Герман Титов добавил:

— Мне бывалые летчики говорили: если летчик идет в полет как на подвиг, значит, он не готов к полету. Космонавт — тот же летчик, и он должен быть готовым ко всем вариантам полета, в том числе и к аварийному.

Кажется, высказались начистоту, не закрывая глаза на риск и опасности. Это хорошо. Терпеть не могу, когда люди обходят острые углы и мыслят гладко, кругло.

После тренировок — два часа занятий спортом. Разминка, бег, игра в мяч, настольный теннис. Привез с собой из Москвы все необходимое для игры в бадминтон. Стали играть, увлеклись. С непривычки ребята изрядно «мажут», подшучивают друг над другом, но постепенно волан начинает летать все быстрее и настильнее.

Этот день был напряженным не только для нас, но и для кинооператоров. Были сделаны съемки на спортплощадке, в общежитии, в столовой. Кинооператоры — наши спутники, они не только ведут съемки, но и добросовестно занимаются с нашими космонавтами, обучают их искусству киносъемки.

Говорил по телефону с Москвой о ходе подготовки к полету, о предполагаемом сроке пуска.

Мне сообщили, что, по сведениям печати, американцы планируют полет человека в космос (баллистический прыжок) на 28 апреля. Торопятся. Вряд ли нужна в этом деле торопливость, а тем более погоня за сенсацией. Ведь у американцев в конце марта была большая неудача — капсула «Меркурий» не отделилась от ракеты-носителя и затонула в океане. Тут есть над чем подумать.

Вечером смотрели кинофильм «Осторожно, бабушка». Пустышка. Ребята с большим вниманием посмотрели короткометражный фильм о полетах космических кораблей с манекенами и животными. Съемки удались, особенно натурные. Восхищает четкость работы стартовой команды, пунктов управления полетом, точность приземления кораблей.

8 апреля. Утро, как обычно, солнечное, теплое. Состоялось заседание Государственной комиссии по пуску космического корабля «Восток» с человеком на борту. В работе участвовали главные конструкторы, академики и ряд видных специалистов-ракетчиков. Рассмотрели и утвердили задание на космический полет. Заслушали доклады о готовности средств поиска космонавта и корабля после приземления.

Решили вопрос: кто полетит.

Затем после довольно жарких дебатов было решено пригласить на старт и финиш спортивных комиссаров для регистрации данных полета как мирового рекорда. Горячо поддержал это предложение председатель Государственной комиссии. В заключение решили провести еще одно официальное заседание и в торжественной обстановке утвердить решение о первом кандидате и его дублере.

Заседание закончилось, и мы шумной группой, возбужденные, появились в помещении, где шли тренировки космонавтов в кабине корабля.

Гагарин и Титов «обживали» космический корабль. С ними вели радиопереговоры, проверяли исправность оборудования и систем корабля. Все шло нормально. И главные конструкторы, и ведущие инженеры, и рабочие, и сами космонавты были довольны. У многих людей, знающих, что все готово к пуску, то и дело вырываются два вопроса: когда? кто?

9 апреля. Сегодня день воскресный, но работы продолжаются и на пусковой площадке и в пункте управления. Занимались и мы с космонавтами по намеченной программе.

Из Москвы прилетела еще группа товарищей. Они сразу же включились в работу.

В бадминтон играл в паре с Юрием Гагариным. Против нас выступал Герман Титов и еще один из космонавтов. Играли в темпе, счет 3:1 в нашу пользу.

После игры отдохнули. Решил не томить космонавтов, объявить им о решении комиссии. По этому поводу, кстати сказать, было немало разногласий. Одни говорили, что решение о том, кто летит, надо объявить на старте. Другие считали, что надо сделать это заранее, чтобы космонавт успел привыкнуть к этой мысли.

Пригласил к себе Юрия Гагарина и Германа Титова, побеседовал о ходе подготовки и сказал просто, как можно более ровным голосом:

— Комиссия решила: летит Гагарин. Запасным готовить Титова.

Не скрою, Гагарин сразу расцвел улыбкой, не в силах сдержать радость. По лицу Титова пробежала тень сожаления, что не он первый, но это только какое-то мгновение. Герман с улыбкой крепко пожал руку Юрию, а тот не преминул подбодрить товарища:

— Скоро, Герман, и твой старт.

— Рад за тебя, Юра. Поздравляю, — ответил Титов. Молодцы ребята.

10 апреля. Сроки до старта исчисляются теперь не днями, а часами. Еще и еще раз хочется проверить себя, проанализировать планы и намеченные программы, чтобы убедиться в полной готовности к пуску.

В 11 часов утра состоялась встреча членов Государственной комиссии, ученых, конструкторов, ракетчиков с группой космонавтов. Это было официальное представление в дружеской обстановке будущих капитанов космических кораблей тем, кто готовит полет.

Первым выступил Сергей Павлович Королев. По памяти восстанавливаю его выступление:

— Дорогие товарищи! Не прошло и четырех лет с момента запуска первого искусственного спутника Земли, а мы уже готовы к первому полету человека в космос. Здесь присутствует группа космонавтов, каждый из них готов совершить полет. Решено, что первым полетит Гагарин. За ним полетят другие, в недалеком будущем, даже в этом году. На очереди у нас — новые полеты, которые будут интересными для науки, для блага человечества. Мы твердо уверены, что нынешний полет хорошо подготовлен и пройдет успешно. Большого успеха вам, Юрий Алексеевич!

— Партия и правительство следили за нашей работой и направляли ее с тем, чтобы подготовка первого полета человека в космос прошла успешно, — заявил председатель Государственной комиссии. — Сегодня космический корабль «Восток» на старте. Его два предшественника в марте дважды подтвердили нашу готовность послать человекам космическое пространство.

Горячо благодарили за оказанное доверие Юрий Гагарин и Герман Титов.

Вечером состоялось торжественное заседание Государственной комиссии по пуску корабля «Восток». Сергей Павлович Королев доложил о готовности корабля к пуску. Фиксируется решение комиссии: «Утвердить предложение… о производстве первого в мире полета космического корабля «Восток» с космонавтом на борту 12 апреля 1961 года».

Это заседание проходило в одном из помещений на космодроме и было заснято кинооператорами, записано на магнитофонную пленку. Трудно переоценить этот акт, и мы были в особенно приподнятом, восторженном состоянии. Наверное, и эти кадры киносъемки, и эта звукозапись войдут в летопись человечества одной из славных исторических страниц.

11 апреля. Последние сутки до старта.

Утром были на стартовой площадке. Проверка всего комплекса ракеты показала, что все обстоит благополучно. Сергей Павлович Королев попросил почаще информировать его о состоянии космонавтов, об их самочувствии, настроении.

— Волнуетесь за них?

На мой вопрос он ответил не сразу. Видимо, сказывается привычка не бросать пустых, необдуманных фраз.

— А как вы думаете? Ведь в космос летит человек. Наш, советский, Юрий.

Помолчав немного, добавил:

— Ведь я его знаю давно. Привык. Он мне как сын.

Такой сердечной откровенности от Сергея Павловича, обычно сосредоточенно-сдержанного, делового человека, я еще не видел.

В час дня состоялась встреча Ю. А. Гагарина на стартовой площадке с пусковым расчетом. Юрий горячо поблагодарил присутствующих за их труд по подготовке ракеты, заверил, что он сделает все зависящее от него, чтобы полет явился триумфом для страны, строящей коммунизм.

После митинга пошли на обед. Для космонавтов он был не земным, а космическим. Вместе с космонавтами мы попробовали блюда космического обеда — щавелевое пюре с мясом, паштет мясной и шоколадный соус. И все это из туб, каждая весом по 160 граммов. Гурманам эти блюда большого удовольствия не доставят, но, как утверждают специалисты, они высококалорийные.

Юрий чувствует себя превосходно. Доктор проверил состояние его организма: артериальное давление— 115/60, пульс — 64, температура — 36,6. Юрию Алексеевичу укрепили необходимые датчики для записи физиологических функций организма. Эта операция продолжалась больше часа, и для того, чтобы она не очень утомляла космонавта, включили магнитофон. Юрий попросил, чтобы побольше звучало русских народных песен. Любит он эти песни.

Потом мы сели уточнить распорядок завтрашнего дня, начиная с подъема — 5.30. Все было расписано по минутам: физзарядка, туалет, завтрак, медицинский осмотр, надевание скафандра, проверка его, выезд на старт и даже проводы на старте.

Уточнили регламент.

Юрий помолчал, а потом вдруг сказал:

— Знаете, Николай Петрович, я, наверное, не совсем нормальный человек.

— Почему?

— Очень просто. Завтра полет! Такой полет! А я совсем не волнуюсь. Ну, ни капли не волнуюсь. Разве так можно?

— Это отлично, Юра! Рад за тебя. Желаю спокойной ночи.

Когда закончил эти записи, на часах было 21 час 30 минут.

Зашел С. П. Королев, пожелал спокойной ночи. Волнуется, что и говорить!

Юрий и Герман улеглись спать, но еще вполголоса переговариваются. Наконец их голоса умолкли.

Спокойного сна тебе, старший лейтенант Юрий Гагарин. Завтра ждет тебя большое испытание мастерства и мужества, знаний и воли, моральных и физических сил. Весь мир, народы всех стран и континентов должны увидеть, на что способен советский человек. Великая миссия выпала тебе, Юрий!

Спокойной ночи.

12 апреля. Что писать? Все уже позади. И выезд на старт, и волнения перед пуском, и лаконичная команда «старт!», и сразу облетевшее весь космодром гагаринское слово «поехали», и, наконец, сообщение о благополучном приземлении космонавта вместе с кораблем — все это осталось позади. Мы летим сейчас к месту встречи с космонавтом, и я в самолете выкроил десяток минут, чтобы сделать записи.

В этом самолете полчаса назад творилось что-то невообразимое. Кричали «ура!», подпрыгивали, плясали. И не кто-нибудь, а люди степенные, убеленные сединами, уважаемые в стране. И все потому, что по самолетной рации приняли сообщение от Гагарина о благополучном приземлении.

Все волнения позади. А волнений пережили немало! И не потому, что появились какие-нибудь сомнения, нет. Уверенность в благополучном исходе полета была полная. И все-таки… Например, во время полета корабля требовалось переходить в системе связи с одного пункта на другой. «Восток» вели пункты связи точно по эстафете, и, когда одна станция заканчивала работу, мы переключались на другую.

Настал такой момент переключения связи. Рядом у пульта стоял главный конструктор систем связи — человек, умеющий держать себя. В его руках микрофон. Связь шла нормально. Но вот она прекратилась. Мы знаем, это на несколько секунд. Должен вступить в связь другой пункт, и мы услышим, обязательно услышим, что делается на борту корабля, сможем запросить Юрия. Но… надо ждать несколько секунд. А они кажутся вечностью. Скорее бы проходили эти секунды молчания… Наконец-то!

Вечером мы сидели в трехэтажном доме на берегу Волги. Здесь были все те же люди, что и на космодроме, — группа космонавтов, и среди них тот, кто первым в мире проложил первую борозду в космической целине. С нами был космонавт номер один, которого люди назвали Колумбом Вселенной, — Юрий Гагарин.

В те исторические минуты, когда космический корабль «Восток» готовился к старту, а затем совершал свой полет с первым человеком, летчиком-космонавтом Юрием Алексеевичем Гагариным, между Землей и кораблем поддерживалась двусторонняя радиосвязь. Четкие, лаконичные, полные уверенности сообщения принадлежат истории. Они навсегда останутся свидетельством великой победы советского человека над космосом. Мне хочется предложить читателям текст радиопереговоров между пунктом управления и космическим кораблем на стартовой позиции и во время первого в истории полета человека в космос 12 апреля 1961 года.

Переговоры с космонавтом Ю. А. Гагариным на старте и в полете кроме меня вели: академик С. П. Королев, космонавты капитан П. Р. Попович и старший лейтенант А. А. Леонов и представители управления полетом на пунктах связи.

7.10. Кедр (Гагарин). Как слышите меня?

Заря (Каманин). Слышу хорошо. Как слышите меня?

Кедр. Вас слышу хорошо.

7.12. Заря (Каманин). Приступайте к проверке скафандра. Как поняли меня?

Кедр. Вас понял: приступать к проверке скафандра.

Через 3 минуты. Сейчас занят.

Заря (Каманин). Вас понял.

7.18. Кедр. Проверку скафандра закончил.

Заря (Каманин). Вас понял. Проверить УКВ связь.

7.21. Кедр. Как меня слышите?

7.22. Заря (Каманин). Слышу вас отлично. Как меня слышите?

Кедр. Вас слышу очень слабо, у меня горит светозвуковая передача на доске. Очевидно, происходит списывание с магнитофона. Как меня поняли?

Заря (Каманин). Вас понял, слышу вас отлично.

7.23. Кедр. Вас не понял. Выключите, пожалуйста, музыку, если можно.

Заря (Каманин). Вас понял, сейчас. Слышу вас отлично.

7.24. Заря (Каманин). Как меня слышите? Передача музыки идет через 2-й канал.

Кедр. Все сделано. Слышу вас хорошо.

Заря (Каманин). Я вас понял. По каналу 2 прием хороший, слышу вас хорошо.

7.25. Кедр. Работаю на ДЭМШ (ДЭМШ — динамический электромагнитный микрофон шлема. — Н. К.).

Даю счет: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10.

Заря (Каманин). Вас понял отлично, продолжайте работать.

Кедр. Вас понял.

7.26. Кедр. Проверка связи. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10. Как слышите?

Заря (Каманин). Понял вас отлично. Слышу хорошо. Как слышите меня?

Кедр. Работаю на ларингофонах. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10.

Заря (Каманин). Вас понял. Слышу хорошо.

7.27. Кедр. Вас слышу хорошо. Работаю на ДЭМШ. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10. Как поняли?

Заря (Каманин). Вас слышу отлично. Вас понял. Продолжайте проверку.

Кедр. Работаю по-микрофону. 1, 2, 3, 4, 5. Как поняли?

Заря (Каманин). Слышу отлично. Вас понял.

Кедр. Прием на телефон.

7.28. Заря (Королев). Как чувствуете себя, Юрий Алексеевич?

Кедр. Чувствую себя превосходно. Проверка телефонов и динамиков прошла нормально, перехожу на телефон.

Заря (Королев). Понял вас. Дела у нас идут нормально, машина готовится нормально, все хорошо.

Кедр. Понял. Я так и знал.

Заря (Королев). Понял вас хорошо, все нормально.

7.29. Кедр. Проверку связи закончил. Как поняли? Исходное положение тумблеров на пульте управления заданное. Глобус на месте разделения, широта северная 63 градуса, долгота восточная 97 градусов, коррекция — цифра 710, время разделения — 9 часов 18 минут 07 секунд; подвижный индекс ПКРС (ПКРС — прибор контроля режима спуска. — Н. К.) находится в исходном положении, первые сутки, день. Давление в кабине — единица, влажность—65 процентов, температура—19 градусов, давление в отсеке—1, 2, давление в системе ручной ориентации — 155, первой автоматической ориентации —155, второй автоматической ориентации — 157, давление в баллоне ТДУ (ТДУ — тормозная двигательная установка. — Н. К) — 320 атмосфер. Самочувствие хорошее, к старту готов. Как поняли? 7.30.

Заря (Королев). Понял вас отлично. Данные ваши все принял, подтверждаю. Готовность к старту принял. У нас все идет нормально.

7.32. Заря (Королев). Как слышите меня? Мне нужно вам передать.

Кедр. Вас слышу хорошо.

Заря (Королев). Юрий Алексеевич, я хочу вам просто напомнить, что после минутной готовности пройдет минуток шесть, прежде чем начнется полет. Так что вы не волнуйтесь.

Кедр. Вас понял. Совершенно спокоен.

Заря (Королев). Ну отлично, прекрасно. После минутной готовности шесть минуток будет, так сказать, всяких дел. Передаю трубку председателю.

7.33. Заря (председатель). Юрий Алексеевич, как у вас самочувствие, что нового у вас?

Кедр. У меня все в порядке. Проверяю работу системы. Как поняли?

Заря (Королев). Поняли вас хорошо. Председатель вас слышал. У нас все нормально.

7.34. Заря (Попович). Юра, как дела?

Кедр. Как учили (смех).

Заря (Попович). Ну добро, добро, давай. Ты понял, кто с тобой говорит?

Кедр. Понял. Ландыш (смех, «ландышем» назван космонавт Попович П. Р. — Н. К).

Заря (Попович). Сейчас с тобой будут говорить.

Заря. Я прошу, если у вас есть время, подключить передатчики «2» и поговорить, дать отсчет примерно до двадцати. Если у вас есть время, если вы не заняты, сообщите.

7.35. Кедр. Вас понял. Сейчас ваше задание выполню.

7.36. Заря. При разделении тумблер возьмите на себя.

Кедр. Понял вас.

Заря (Попович). Поняли тебя. Правильно, Юра.

7.37. Заря (Попович). Как слышите?

Кедр. Слышу вас хорошо. Как меня?

Заря (Попович). Слышу тебя отлично. Юра, ты сейчас занят?

Кедр. Я работой не очень занят.

Заря (Попович). Нашел продолжение «Ландышей». Понял?

Кедр. Понял, понял, продолжай.

Заря (Попович). Споем сегодня вечером.

7.44. Заря (Королев). У нас все идет отлично. Как чувствуете?

Кедр. Вас понял. У меня тоже идет все хорошо, самочувствие хорошее, сейчас будут закрывать люк № 1.

7.47. Заря. Как слышите? Проверяю связь из бункера.

Кедр. Вас слышу хорошо. Немножко потише говорите. Как поняли?

Заря. Вас понял.

7.50. Заря. Передайте. Вы работали с одной или с обеими кнопками?

Кедр. Работал кнопкой на пульте. Сейчас работаю кнопкой на ручке управления. Работал с обеих кнопок. Вы слышите хорошо? Как поняли?

Заря. Понял тебя. Хорошо слышу тебя обеими.

7.52. Заря. Проверьте удобство пользования памяткой. Как поняли?

Кедр. Понял вас правильно, проверю.

Кедр. Пользование памяткой и возможность считывания сигналов проверил, все нормально.

Заря. Понял вас. Ну отлично, молодец!

7.54. Заря (Попович). Юра, тебе привет коллективный от всех ребят. Сейчас был у них. Как понял?

Кедр. Понял вас. Большое спасибо. Передайте им самый горячий от меня.

Заря (Попович). Добро.

7.55. Заря. Как меня слышите?

Кедр. Слышу вас хорошо. Как меня?

Заря. Слышу вас хорошо. Подготовка изделия идет нормально. Все отлично, Юра.

Кедр. Понял. Подготовка изделия нормально. У меня тоже. Самочувствие и настроение нормальное, к старту готов.

Заря. Понял.

7.56. Заря (Королев). Юрий Алексеевич, как слышите меня?

Кедр. Слышу вас хорошо, знаю, с кем разговариваю.

Заря (Королев). Юрий Алексеевич, я хочу вам напомнить, что я не буду давать слово «секунды», а просто давать цифры — примерно 50, 100, 150 и дальше. Понятно?

Кедр. Понял, так и думал.

Заря (Королев). Хорошо.

7. 57. Кедр. Прошу 20-го на связь (20-й — Королев. — Н. К.).

Заря (Королев). 20-й на связи.

Кедр. Прошу при надежной связи на активном участке сообщить время позже или раньше до секунды старта, если такое будет.

Заря (Королев). Понял вас, понял. Ваша просьба будет выполнена, Юрий Алексеевич.

7.58. Заря (Королев). Юрий Алексеевич, у нас так получилось: после закрытия люка вроде один контактик не показал, что он прижался, поэтому мы, наверное, сейчас будем снимать люк и потом его поставим снова. Как поняли меня?

Кедр. Понял вас правильно. Люк открыт, проверяют сигнализаторы.

Заря (Королев). Ну отлично, хорошо.

8.05. Заря (Каманин). Объявлена готовность часовая. Продолжайте осмотр оборудования. Как поняли?

Кедр. Вас понял. Объявлена часовая готовность. Все нормально, самочувствие хорошее, настроение бодрое, к старту готов.

Заря (Попович). Понял отлично тебя, Юра.

8.06. Заря (Попович). Ты сейчас работаешь на ларинге или ДЭМШ?

Кедр. Работаю на ДЭМШ.

Заря (Попович). Понял тебя.

Заря (Каманин). Проверяю связь. Как слышите?

Кедр. Вас слышу хорошо. Как меня?

Заря (Каманин). Вас слышу отлично.

8.08. Заря (Каманин). Вот сейчас уходят железнодорожные вагоны. Интересно: вы слышите или нет?

Кедр. Ухода этих вагонов не слышу, больно шум большой, слышу вас только.

Заря (Каманин). Ясно, вас понял. 8.10.

Заря (Каманин). Объявлена 50-минутная готовность.

Кедр. Вас понял: объявлена 50-минутная готовность. 8.13.

Заря (Королев). Как слышите меня? Крышку уже начали ставить, наверное?

Кедр. Вас слышу хорошо. Крышку уже, очевидно, кончают заворачивать.

Заря (Королев). Понял вас, у нас все хорошо.

Кедр. У меня тоже все хорошо. Самочувствие хорошее, настроение бодрое.

Заря (Королев). Ну, очень хорошо. Только что справлялись из Москвы о вашем самочувствии. Мы туда передали, что все нормально.

Кедр. Понял вас. Передали правильно.

8.14. Заря (Попович). Юра, ну, не скучаешь там?

Кедр. Если есть музыка, можно немножко пустить.

Заря (Попович). Одну минутку.

8.15. Заря (Королев). Вы, наверное, сейчас слышите шум. Это опускают площадки обслуживания. На фермах работы все окончены. Как поняли?

Кедр. Вас понял: опускают площадки обслуживания, но я шума не слышу. Некоторые колебания ощущаю.

Заря (Королев). Понятно, понятно. Все нормально.

Заря (Королев). Станция «Заря», выполните просьбу «Кедра». Дайте ему музыку, дайте ему музыку!

Заря (Попович). Вы слышали? Отвечает «Заря»: постараюсь выполнить вашу просьбу. Вот давайте музыку, а то скучно.

8.17. Заря (Попович). Ну как? Музыка есть?

Кедр. Пока музыки нет, но, надеюсь, сейчас будет.

Заря (Попович). Ну ты слышал, как пообещали?

Заря (Королев). Ну как, музыку дали вам, нет?

Кедр. Пока не дали.

8.19. Заря (Королев). Понятно, это же музыканты: пока туда, пока сюда, не так-то быстро дело делается, как сказка сказывается, Юрий Алексеевич.

Кедр. Дали про любовь.

Заря (Королев). Дали музыку про любовь? Это толково, Юрий Алексеевич, я считаю.

Заря (Попович). Юра, ну что, дали музыку?

Кедр. Музыку дали, все нормально. Заря (Попович). Ну добро, значит, тебе будет не так скучно.

8.20. Заря (Попович). Юра, ребята все довольны очень тем, что у тебя все хорошо и все нормально. Понял?

Кедр. Понял. Сердечный привет им. Слушаю Утесова. От души — ландыши.

Заря (Попович). Ну давай, давай слушай. 8.25.

Заря (Королев). Герметичность проверена — все в норме, в полном порядке. Как поняли?

Кедр. Вас понял: герметичность в порядке. Слышу и наблюдаю: герметичность проверили. Они что-то там постукивают немножко.

Заря (Королев). Ну вот и отлично, все хорошо.

8.27. Заря (Королев). Смотрели сейчас вас по телевидению — все нормально, вид ваш порадовал нас: бодрый. Как слышите меня?

Кедр. Вас слышу хорошо. Самочувствие хорошее, настроение бодрое, к старту готов.

Заря (Королев). Ну отлично, хорошо. У нас идет все нормально.

8.30. Заря (Попович). Юра, ну сейчас не скучно?

Кедр. Хорошо. Про любовь поют там.

Заря (Попович). Ну как дела, Юра? У нас все нормально, идет подготовка. Здесь хорошо идет, без всяких запинок, без всего. Ребята сейчас уедут на «Зарю».

Кедр. Вас понял. У меня тоже все хорошо: спокоен, самочувствие хорошее. Привет ребятам. Все время чувствую их хорошую дружескую поддержку. Они вместе со мной.

Заря (Попович). Ну добро, добро, Юра.

8.32. Заря (Попович). Юра, тебе тут все желают, все подходят и говорят, чтобы передать тебе счастливого пути и всего, всего. Все понял? Всего хорошего. Все желают тебе только добра.

Кедр. Понял. Большое спасибо, сердечное спасибо.

8.33. Заря (Каманин). Займите исходное положение для регистрации физиологических функций.

Кедр. Исходное положение для регистрации физиологических функций занял.

Заря (Каманин). Вас понял.

8.35. Заря (Каманин). Сейчас будут отводить установщик. Как поняли?

Кедр. Вас понял: будут отводить установщик.

8.37. Заря (Каманин). Установщик отошел нормально. Как поняли?

Кедр. Понял вас. Установщик отошел нормально.

8.40. Заря (Королев). Юрий Алексеевич, мы сейчас вот эту переговорную точку перенесем отсюда, со старта в бункер. Так что у вас пятиминутная пауза, а в бункер переходят Николай Петрович и Павел Романович (космонавт капитан Попович П. Р. — Н. К.). Я остаюсь пока здесь до пятиминутной готовности. Но они будут транслировать, что я им буду говорить. Поняли меня?

Кедр. Понял вас: сейчас со старта переходят в бункер, пятиминутный перерыв, передачу, будете осуществлять через них.

Заря (Королев). Ну вот, все нормально: сейчас отводим фермы, все идут по графику, на машине все идет хорошо.

Кедр. Тоже все превосходно. Как по данным медицины — сердце бьется?

8.41. Заря (Каманин). Как меня слышите?

Кедр. Вас слышу хорошо, как меня?

Заря (Каманин). Вас слышу отлично. Пульс у вас 64, дыхание — 24. Все идет нормально.

Кедр. Понял. Значит, сердце бьется.

8.45. Кедр. Какая сейчас готовность?

Заря (Каманин). 15-минутная готовность. Напоминаю: наденьте перчатки. Как поняли?

Кедр. Вас понял: 15-минутная готовность, надеть перчатки. Выполню.

Кедр. Перчатки надел, все нормально.

8.46. Заря (Каманин). Вас понял.

8.48. Кедр. Магнитофон на автоматическую и ручную запись не работает: очевидно, кончилась пленка. Прошу перемотать.

Заря (Каманин). Я вас понял, передам команду.

Идет перемотка ленты. Горит ли у вас лампочка? 8.50.

Кедр. Понял вас, идет перемотка. Пусть перемотают всю пленку.

Заря (Каманин). Понял, все в порядке.

8.55. Заря (Каманин). Объявлена 10-минутная готовность. Как у вас гермошлем, закрыт? Закройте гермошлем, доложите.

Кедр. Вас понял: объявлена 10-минутная готовность. Гермошлем закрыл. Все нормально, самочувствие хорошее, к старту готов.

Заря (Каманин). Вас понял.

8.56. Заря (Каманин). Готовность — 5 минут. Поставьте громкость на полную, громкость на полную.

Кедр. Вас понял: объявлена 5-минутная готовность, поставить громкость на полную. Полную громкость ввел.

9.00. Заря (Королев). У нас все нормально. До начала наших операций — до минутной готовности еще пара минут. Как слышите меня?

Кедр. Я слышу вас хорошо. Вас понял: до начала операции осталось еще парочка минут. Самочувствие хорошее, настроение бодрое, к старту готов, все нормально.

Заря (Королев). Понял вас, понял хорошо.

9.02. Заря (Королев). Минутная готовность, как вы слышите?

Кедр. Вас понял: минутная готовность. Занимал исходное положение, занял, поэтому несколько задержался с ответом.

Заря (Королев). Понял вас.

9.03. Заря (Королев). Во время запуска можете мне не отвечать. Ответьте, как у вас появится возможность, потому что я буду транслировать подробности.

Кедр. Вас понял.

Заря (Королев). Ключ на старт! Дается продувка.

Кедр. Понял вас.

9.04. Заря (Королев). Ключ поставлен на дренаж.

Кедр. Понял вас.

9.05. Заря (Королев). У нас все нормально: дренажные клапаны закрылись.

Кедр. Понял вас. Настроение бодрое, самочувствие хорошее, к старту готов.

Заря (Королев). Отлично.

9.06. Заря (Королев). Идут наддувы, отошла кабель-мачта, все нормально.

Кедр. Понял вас, почувствовал: слышу работу клапанов.

Заря (Королев). Понял вас, хорошо.

9.07. Заря (Королев). Дается зажигание, «Кедр».

Кедр. Понял: дается зажигание.

Заря (Королев). Предварительная ступень… Промежуточная… Главная… Подъем!

Кедр. Поехали! Шум в кабине слабо слышен. Все проходит нормально, самочувствие хорошее, настроение бодрое, все нормально.

Заря (Королев). Мы все желаем вам доброго полета, все нормально.

Кедр. До свидания, до скорой встречи, дорогие друзья!

Заря (Королев). До свидания, до скорой встречи.

Кедр. Вибрация учащается, шум несколько растет, самочувствие хорошее, перегрузка растет дальше.

9.08 Заря (Королев). Время — 70 (70 секунд от начала старта. — Н. К).

Кедр. Понял вас. 70. Самочувствие отличное, продолжаю полет, растут перегрузки, все хорошо.

Заря (Королев). 100. «Кедр», как чувствуете?

Кедр. Самочувствие хорошее.

Заря (Королев). По скорости и времени все нормально. Как чувствуете себя?

Кедр. Чувствую себя хорошо. Вибрация, перегрузки нормальные. Продолжаю полет. Все отлично.

Заря (Королев). Все в порядке, машина идет хорошо. Кедр. Кончила работу первая ступень. Спали перегрузки, вибрация. Полет продолжается нормально. Слышу вас хорошо. Разделение почувствовал. Работает вторая ступень. Все нормально.

9.10. Заря (Королев). Сброшен конус, все нормально. Как самочувствие?

Кедр. Произошел сброс головного обтекателя. Во «Взор» вижу Землю. Хорошо различима Земля. Несколько растут перегрузки, самочувствие отличное, настроение бодрое.

9.11. Заря (Королев). Молодец, отлично! Все идет хорошо.

Кедр. Понял вас. Вижу реки. Складки местности различимы хорошо. Видимость хорошая. Отлично все во «Взор» видно. Видимость отличная. Хорошая видимость. Самочувствие отличное. Продолжаю полет. Несколько растут перегрузки, вибрация. Все переношу нормально. Самочувствие отличное, настроение бодрое. В иллюминатор «Взор» наблюдаю Землю. Различаю складки местности, снег, лес. Самочувствие отличное. Как у вас дела? Наблюдаю облака над Землей, мелкие кучевые, и тени от них. Красиво. Красота! Как слышите?

Заря (Каманин). Слышим вас отлично, продолжайте полет.

Кедр. Полет продолжаю хорошо. Перегрузки растут, медленное вращение, все переносится хорошо, перегрузки небольшие, самочувствие отличное. В иллюминаторе «Взор» наблюдаю Землю: все больше закрывается облаками.

Заря (Каманин). Все идет нормально. Вас поняли, слышим отлично.

9.12. Кедр. Произошло выключение второй ступени.

Заря (Королев). Работает то, что нужно. Последний этап. Все нормально.

Кедр. Вас понял. Слышал включение, чувствую работу. Самочувствие отличное. Видимость хорошая.

Заря. Вас понял.

Кедр. Полет продолжается хорошо. Работает третья ступень. Работает телевидение. Самочувствие отличное, настроение бодрое. Все проходит хорошо. Вижу Землю. Вижу горизонт во «Взоре». Горизонт несколько сдвинут к ногам.

Заря (Королев). Понял вас.

9.13. Заря (Каманин). Все идет хорошо. Как слышите? Как самочувствие?

Кедр. Слышу вас отлично. Самочувствие отличное, полет продолжается хорошо. Наблюдаю Землю, видимость хорошая, различить можно все, некоторое пространство покрыто кучевой облачностью, полет продолжается, все нормально.

Заря (Каманин). Вас понял, молодец! Связь отлично держите. Продолжайте в том же духе.

9.14. Кедр. Все работает отлично, все отлично работает. Идем дальше.

9.15. Заря (Королев). Как самочувствие?

Кедр. Слышу вас очень слабо, настроение бодрое, самочувствие хорошее, продолжаю полет, все идет хорошо, машина работает нормально. Вот сейчас Земля покрывается все больше облачностью. Кучевая облачность покрывается слоисто-дождевой облачностью. Такая пленка над Землей, даже земной поверхности практически становится не видно. Интересно. Да, вот сейчас открыло складки гор, леса.

9.17. Заря. Как самочувствие?

Кедр. Вас слышу хорошо, самочувствие отличное, машина работает нормально. В иллюминатор «Взор» наблюдаю Землю. Все нормально. Привет. Как поняли меня?

Заря. Вас поняли.

Кедр. Понял. Знаю, с кем связь имею. Привет.

9.21. Заря. Как ваше самочувствие?

Кедр. Самочувствие отличное, продолжаю полет. Машина работает отлично. В иллюминаторы наблюдаю Землю, небо, горизонт… Полет проходит нормально. Как поняли меня?

Заря. Поняли вас.

Кедр. Произошло разделение, наступило состояние невесомости. В баллонах ТДУ 320 атмосфер. Самочувствие хорошее. Настроение бодрое. Продолжаю полет. Чувствую, не чувствую — наблюдаю некоторое вращение корабля вокруг осей. Сейчас Земля ушла из иллюминатора «Взор». Самочувствие отличное. Чувство невесомости благоприятно влияет. Никаких таких не вызывает явлений. Вот сейчас через иллюминатор «Взор» проходит Солнце, немножко резковат его свет. Вот Солнце уходит из зеркала. Небо, небо черное, черное небо, но звезд на небе не видно. Может, мешает освещение. Переключаю освещение на рабочее. Мешает свет телевидения. Из-за него не видно ничего.

9.25. Кедр. «Весна» — на связь! Как меня слышите? «Заря», как меня слышите, как меня слышите? «Весну» не слышу, не слышу «Весну»…

Заря. Вас понял, слышу вас удовлетворительно.

Кедр. «Заря», я «Кедр», «Заря», я «Кедр», «Весна», я «Кедр», «Весна», я «Кедр». Произошло разделение с носителем в 9 часов 18 минут 07 секунд согласно заданию. Самочувствие хорошее. Включился «Спуск-1». Подвижный индекс ПКРС движется ко второму положению. Все окошки ПКРС горят. Самочувствие хорошее. Настроение бодрое. Параметры кабины: давление — единица, влажность — 65. Температура 20 градусов. Давление в отсеке — единица. В ручной системе — 155. В первой автоматической — 155, второй автоматической — 157. В баллоне ТДУ — 320 атмосфер. Чувство невесомости переносится хорошо, приятно. Продолжаю полет по орбите. Как поняли?

9.26. Кедр. Полет проходит успешно. Чувство невесомости нормальное. Самочувствие хорошее. Все приборы, вся система работают хорошо. Вот объект продолжает вращаться. Вращение объекта можно определить по земной поверхности. Земная поверхность все уходит влево. Объект несколько вращается вправо. Хорошо! Красота! Самочувствие хорошее. Продолжаю полет. Все отлично проходит. Все проходит отлично. Что-то по «Заре» связи нет, по «Весне», по «Весне». С «Весной» связи нет. Что можете мне сообщить?

Заря. Слышу вас хорошо, приборы работают нормально, самочувствие нормальное.

Кедр. Вас слышу отлично. Чувство невесомости интересно. Все плавает. Плавает все. Красота! Интересно! «Весну» не слышу, не слышу «Весну». Самочувствие хорошее, настроение бодрое. Все нормально. Полет продолжаю. Невесомость проходит хорошо. В общем весь полет идет хорошо. Полет проходит чудесно. Чувство невесомости нормально. Все приборы, все системы работают хорошо. Что можете сообщить мне? Все слышу отлично. Что можете сообщить о полете?

Заря. Указаний от двадцатого не поступает, полет проходит нормально.

9.27. Кедр. Понял вас, от двадцатого указаний не поступает. Сообщите ваши данные о полете! Привет Блондину! (Блондином назван космонавт старший лейтенант Леонов А. А. — Н. К.)

Заря. Как слышите меня?

Кедр. Вас слышу хорошо. Как меня? Открыл иллюминатор «Взор». Вижу горизонт Земля. Выплывает. Но звезд на небе не видно. Видна земная поверхность. Земная поверхность видна в иллюминаторе. Небо черное. И по краю горизонта такой красивый голубой ореол, который темнеет по удалении от Земли.

9.30. Кедр. Сообщите ваши данные о полете?

Заря. Как меня слышно?

Связь по «Заре» прекратилась, в работу вступила система дальней радиосвязи «Весна».

9.47. Кедр. «Весна», как слышите? Передано очередное отчетное сообщение: 9 часов 48 минут, полет проходит успешно, «Спуск-1» работает нормально. Подвижный индекс ПКРС движется. Давление в кабине — единица, влажность — 65, температура 20, давление в отсеке—1,2. Давление в ручной — 150, первая автоматическая — 155, вторая автоматическая — 155, в баллонах ТДУ — 320 атмосфер. Самочувствие хорошее, настроение бодрое.

9.49. Кедр. Землю не слышу. Нахожусь в тени. _;

9.51. Кедр. Включилась солнечная ориентация.

Весна. Вас понял.

9.53. Весна. Полет проходит нормально, орбита расчетная.

9.55. Кедр. Вас понял, полет проходит нормально, орбита расчетная.

9.57. Кедр. Настроение бодрое, продолжаю полет, нахожусь над Америкой.

Весна. Вас понял, находитесь над Америкой.

10.04. Кедр. 10 часов 04 минуты. Нахожусь в тени Земли. Передаю очередное отчетное сообщение. Нахожусь в апогее. Работает «Спуск-1». Работает солнечная ориентация. Давление в кабине — единица. Влажность — 65 процентов. Температура — 20 градусов. Давление в отсеке — 1, 2. В ручной ориентации — 155. Первая автоматическая — 150. Вторая автоматическая — 155. В баллоне ТДУ — 320 атмосфер. Самочувствие хорошее, настроение бодрое. Полет проходит успешно. Как поняли меня?

Весна. Вас понял.

10.06. Кедр. Внимание! Вижу горизонт Земли. Очень красивый ореол. Сначала радуга от самой поверхности Земли и вниз. Очень красиво. Все шло через правый иллюминатор. Вижу звезды через «Взор», как проходят звезды. Очень красивое зрелище. Продолжается полет в тени Земли. В правый иллюминатор сейчас наблюдаю звезду. Она проходит слева направо по иллюминатору. Ушла звездочка. Уходит, уходит.

Весна. Вас понял.

10.09. Кедр. Внимание, внимание! 10 часов 09 минут 15 секунд. Вышел из тени Земли. Через правый иллюминатор «Взор» видно, как появилось Солнце, объект вращается. Очевидно, работает солнечная система ориентации. Вот сейчас во «Взор» наблюдаю Землю. Наблюдаю Землю. Пролетаю над морем. Направление движения над морем определить вполне можно. Сейчас я примерно движусь правым боком. Направление над морем определить можно. Сориентировать объект вполне можно.

Весна. Вас понял.

10.18. Кедр. «Весна», я «Кедр», «Весна», я «Кедр». 10 часов 18 минут. Прошла вторая команда. Давление в системе ориентации— 120 атмосфер. Давление в баллоне ТДУ — 320 атмосфер. Самочувствие хорошее, полет проходит успешно. Как поняли? Прием. Все системы работают хорошо.

Весна. Вас понял. Вторая команда прошла, все нормально.

10.24. Кедр. «Весна», я «Кедр». Полет проходит успешно. Самочувствие отличное. Все системы работают хорошо. В 10 часов 23 минуты давление в кабине — единица. Влажность — 65. Температура — 20 градусов. Давление в отсеке—1, 2. В ручной системе— 150. В первой автоматической—110. Во второй автоматической— 115. В баллоне ТДУ — 320 атмосфер. Продолжаю полет. Как поняли?

В 10 часов 30 минут включилась тормозная двигательная установка, и корабль пошел на спуск.

В 10 часов 55 минут космонавт Ю. А. Гагарин приземлился в районе села Смеловка Саратовской области.

А. С. Кириллов, Герой Социалистического Труда
И ПРОЗВУЧАЛА КОМАНДА — «ПУСК!»

Весна на космодром пришла в тот год на редкость рано. Уже в конце февраля как-то внезапно присмирели, а затем и окончательно унялись свирепые зимние ветры. В низинах, куда вперемешку с песком они сдули снег, сникли и незаметно стаяли грязно-серые сугробы. С каждым днем степь все больше меняла свой облик, покрываясь сизо-зеленым ковром, сменявшим ее темно-бурую одежду из выгоревших и перезимовавших прошлогодних трав. Ночи были холодные, иногда прохватывало и морозцем, но вставало солнце, и ледяной панцирь на залитых водой такырах через час-другой бесследно исчезал, сменяясь рябью от дуновения легкого весеннего ветерка.

Впрочем, наша работа, работа испытателей, от погоды не зависит. Это не то, что авиарейс, скажем, Сочи — Москва — из-за ненастья могут отменить. Нам помешать может разве что ураган. План пусков был составлен с перспективой, и напряженная работа шла днем и ночью, без длительных перерывов.

В один из таких теплых мартовских дней, незадолго до запуска беспилотного космического корабля с четвероногим «космонавтом» на борту — собачкой Чернушкой, в монтажно-испытательном корпусе космодрома появилась группа офицеров в форме ВВС. Они шли, полукольцом окружив Главного конструктора Сергея Павловича Королева.

В соответствии со сложившимся порядком иду навстречу прибывшим, коротко, не вдаваясь в детали, докладываю Главному о ходе испытаний,

— Познакомьтесь, Анатолий Семенович, — пожав мне руку и обведя всех взглядом, говорит Королев, — это наши кандидаты в космонавты, которых вместе с вами будем готовить к полетам.

Признаюсь, я давно думал о тех, кому доведется совершить полет на космической ракете, проникнуть в глубины таинственного космоса, не раз пытался представить того смельчака, которому выпадет счастье осуществить такой «прыжок в ничто» первым. Но то было лишь воображением. А вот теперь они, эти парни, стояли передо мной, во плоти, ощутимые и реальные. Все, как на подбор, невысокого роста, ниже среднего, крепкого телосложения. Судя по знакам различия и погонам — все летчики, старшие лейтенанты и капитаны.

«Молодежь, — подумал я, приглядываясь к прибывшим. — Совсем еще молодые ребята. Интересно, как они попали в отряд космонавтов?»

Затянувшуюся паузу прервал Королев.

— Анатолий Семенович, — сказал он, — руководит на старте подготовкой ракеты-носителя и корабля, будет осуществлять запуск «Востока».

Я смутился от столь торжественного представления, а Королев имел обыкновение, знакомя людей, облекать этот ритуал в подобную форму, продолжал, нимало не смущаясь:

— Человек он надежный, проверенный, так что будьте спокойны!

Ребята стояли молча, но всем своим видом старались показать, что они не собираются «волноваться», а Королев между тем с той же мягкой улыбкой стал представлять их мне:

— Юрий Алексеевич Гагарин… Герман Степанович Титов… Андриан Григорьевич Николаев…

«А ведь они все разные, — думал я, теперь уже внимательно всматриваясь в каждого и обмениваясь с ними рукопожатием. — И как это мне сначала показалось, что они похожи друг на друга? Разве что ростом мало чем отличаются, а так все они очень разные, друг на друга непохожие!..»

Затем часа полтора-два мы с Сергеем Павловичем знакомили группу космонавтов с монтажно-испытательным корпусом, подробно рассказывали о ракете-носителе и технологии ее испытаний, в деталях поясняли весь ход подготовки космического корабля-спутника, — словом, показали все, что представляло хотя бы малейший интерес для будущих космонавтов. И все время — я это заметил сразу — впереди группы были два невысоких крепыша — Юрий Гагарин и Герман Титов. Оба дотошные, любопытные, въедливые. Правда, Титов задавал вопросов больше, всем интересовался, обо всем высказывал свое впечатление. Гагарин хотя и отдавал ему пальму первенства в количестве вопросов, но вникал во все более основательно, ощупывал руками и был сосредоточен до предела, как губка впитывая сказанное и все это мысленно обдумывая.

— Скажу вам по секрету, Анатолий Семенович, — заметил Королев, когда, распрощавшись с космонавтами, мы остались вдвоем, — вот этот русоголовый паренек, Юрий Гагарин, полетит в космос первым. Признаюсь, он мне очень нравится: какой-то весь ладный, постоянно собранный, да и, прямо скажем, от природы умный и одаренный человек.

Откровенно говоря, мне в равной степени понравились и Гагарин, и Титов, по первому впечатлению было сложно кому-то из них отдать предпочтение, хотя живой ум и эрудиция Германа Титова мне импонировали.

— Нет-нет, — поняв причину моего молчания, продолжил Сергей Павлович, — другие ребята тоже хороши, и каждый из них достоин быть первым, но не стану кривить душой: Гагарин мне нравится больше всех, и если на Госкомиссии будут другие пожелания, я сразу не отступлю, буду отстаивать кандидатуру Гагарина.

Сергей Павлович Королев, как никто другой, умел разбираться в людях. Если он, а это случалось, как правило, после долгого и скрупулезного изучения качеств сотрудников, предлагаемых для выполнения задания, наконец останавливал свой выбор на каком-то конкретном, понравившемся ему человеке, которому он, Королев, мог верить и доверять, то только исключительные обстоятельства могли подорвать это доверие, раз и навсегда отвергнуть его от этого человека.

В отношении Юрия Гагарина он, по-видимому, уже сделал свой окончательный выбор, и только присущее ему свойство внимательно прислушиваться к мнению окружающих не позволило ему в том разговоре раскрыть все свои карты и более определенно и окончательно сказать о сделанном выборе. Так или иначе, но мне все стало ясно: первым космонавтом будет Юрий Гагарин!

В марте 1961-го были проведены два успешных экспериментальных пуска беспилотных кораблей-спутников с собачками Чернушкой и Звездочкой на борту. Пуски были, как у нас говорят, зачетными, предусмотренными программой. Путь для полета человека в космос был открыт.

Одновременно завершились испытания ракетно-космического комплекса «Восток». Все недостатки, выявленные при экспериментальных пусках, все замечания были тщательно изучены. Некоторые системы корабля в ходе подготовки пришлось доработать, а после этого провести и ряд дополнительных испытаний.

Королев постоянно — днем, а если необходимо, то и ночью — находился среди испытателей, дотошно и въедливо вникал в любую мелочь, в любое замечание, появившееся в ходе испытаний, ворчал, когда что-то не ладилось. Если кто-то из конструкторов или испытателей одним махом хотел отделаться от замечаний, полагая, что вопрос ясен и его можно «закрыть» отпиской в журнале, Королев свирепел. Он мог тут же отстранить провинившегося от работы. Он не терпел отступлений от технологии и требовал еще и еще раз прорабатывать все неясные вопросы, чтобы найти наиболее правильное техническое решение.

— «Восток» должен быть абсолютно надежен! Партия и правительство оказали нам огромное доверие, разрешив запуск корабля «Восток» с человеком на борту. Это доверие мы обязаны оправдать, обеспечив безусловное успешное выполнение эксперимента. Если у кого-либо из вас есть хоть малейшее сомнение в работоспособности и надежности корабля и ракеты-носителя, их систем, доложите немедленно! — говорил Главный конструктор. — Лучше отложить пуск и еще и еще раз все проверить, чем поторопиться, что-то упустить и привести дело к провалу. Тогда нас… — он не закончил свою мысль.

Нужно сказать, что требовательность Главного конструктора не была чрезмерной или излишней, она определялась важностью и грандиозностью поставленной перед ним задачи. Люди понимали это, трудились с полной отдачей сил и с чувством величайшей ответственности.

К концу первой декады апреля основной объем испытаний ракеты-носителя и космического корабля «Восток» был завершен. Пришло время принимать официальное решение о полете. 8 апреля (доверительно меня об этом проинформировал Королев).

Во второй половине дня в соответствии с программой предстартовой подготовки оба космонавта «обживали» свой космический «дом». Ни о чем не догадываясь, испытатели считали это обычной работой, вели с Гагариным и Титовым радиопереговоры, тщательно проверяли готовность каждого к полету. Все шло нормально.

Наступило воскресенье. Испытателям космодрома был предоставлен столь необходимый им отдых. Государственная комиссия собралась на очередное заседание для принятия решения о плане дальнейших работ. Небольшой конференц-зал служебного корпуса заполнен до отказа. Кроме членов Госкомиссии здесь собрались видные советские ученые, конструкторы, инженеры, руководство космодрома и представители всех его служб. Словом, заседание было очень представительное.

Первому предстояло докладывать мне, как руководителю испытательной службы космодрома Байконур. Казалось бы, дело привычное: уже было немало пусков. Но все предыдущие не шли ни в какое сравнение с предстоящим. Я, естественно, волновался, хотя и старался не показать этого, был предельно лаконичным и точным в изложении результатов испытаний. Все присутствующие хорошо представляли положение дел, и все же вопросы следовали один за другим, уточнялись малейшие детали, ставились дополнительные задачи. Это и понятно: пуск необычный, ответственность всех и каждого возрастала многократно, поэтому и с такой тщательностью обсуждался мой доклад.

Во рту пересохло, язык прилипает к небу. Но вот вопросы кончились, и, облегченно вздохнув, сажусь на свое место, рядом с Королевым. Сергей Павлович пододвинул мне стакан с минеральной водой и, наклонившись, тихо с улыбкой спросил:

— Ну как, хорошо попотели? Ничего, крепитесь. Все еще впереди!..

Выступлений было много. Главные конструкторы докладывали о готовности к работе их систем и агрегатов, уточняя ход дальнейших испытаний. Каждого выступающего засыпали вопросами. Как и повелось, с улыбками и шутками «допрашивали» синоптика. Его прогнозам не очень-то верили, понимали, что не сам он «делает погоду», но требовали стопроцентной гарантии. Чувствовалось, что деловое напряжение уже спало и людям требуется разрядка.

Но вот встал Королев. Технического руководителя слушали внимательно и сосредоточенно. Он кратко подвел итоги проделанной работы, дал заключение о готовности ракетно-космического комплекса «Восток», в целом, к дальнейшим испытаниям и попросил разрешения Государственной комиссии на проведение окончательной сборки системы и вывоза ее на старт утром 11 апреля. Решение было единогласно принято.

Вечером 10 апреля состоялось еще одно заседание Государственной комиссии. Народу поприбавилось, и в зале поставили дополнительные стулья. Было тесновато. Теснота усугублялась многочисленными «юпитерами» подсветки, жгутами силовых кабелей, хаотично разбросанных по проходам. Тут же — целая армия операторов киносъемочной группы Центрнаучфильм. Они беспрерывно сновали по залу в поисках наиболее удобных мест для киносъемки. Наконец все приглашенные расселись по своим местам, и в то же мгновение в несколько солнц вспыхнули «юпитеры». Застрекотали кинокамеры.

Первое слово председатель Государственной комиссии предоставил Сергею Павловичу Королеву. Обычно спокойный и уверенный, перед объективами кинокамер Главный выглядел несколько скованным. Выступление его было кратким:

— Товарищи члены Государственной комиссии! Испытания ракеты-носителя и космического корабля «Восток» завершены с положительными результатами. Завершаются сборка комплекса и подготовка его к вывозу на стартовую позицию. Техническое руководство просит разрешить вывоз ракетно-космического комплекса «Восток» на старт завтра в семь часов местного времени…

На этом Королев закончил. Все технические вопросы были рассмотрены и обсуждены еще утром, и поэтому Государственная комиссия приняла окончательное решение, одобряющее предложение Главного конструктора.

В зале было нестерпимо жарко. Так не всегда бывает на космодроме даже летом. Однако настроение у всех было приподнятое, и на дискомфорт никто внимания не обращал.

Шумно обмениваясь впечатлениями, все мы вышли в коридор.

Сергей Павлович пошутил:

— Ну как, голубчики, хорошо погрелись под «юпитерами»? Ничего, не унывайте, ягодки еще впереди, это только цветочки! А сейчас — всем отдыхать. Завтра у нас тяжелый день…

Сам Главный конструктор не торопился уходить. Он заглянул в зал монтажно-испытательного корпуса посмотреть, как идет сборка. Все шло четко по графику. Побыв здесь еще немного, Королев успокоился.

— Я, пожалуй, поеду и чуток отдохну. Надо бы поспать перед трудным днем. Завтра будет именно такой… Рекомендую отдохнуть и вам, время уже позднее…

— Постараюсь, — ответил я и только тогда заметил, как смертельно устал Главный, как осунулось его лицо, а под глазами появились тени. Осуществление заветной мечты давалось ему слишком дорогой ценой.

— И жену с детишками обрадуете, — продолжал Королев. — Они, наверное, давно вас толком-то и не видели. Все на работе пропадаете… Отдыхайте! А утречком, перед выездом на старт, встретимся…

Сборка ракетно-космического комплекса продолжалась. Я вызвал машину и около полуночи был дома. Жена и дети уже видели десятые сны, так что предсказание Сергея Павловича о радости домашних по случаю прибытия отца не сбылось. «Доберется ли он сам сегодня до постели?» — подумалось тогда. Еще до моего отъезда Королев вспомнил о чем-то недоделанном и отправился в комнату связи.

Долго не мог уснуть. Да и спалось плохо. Уже часа в четыре утра я был на ногах. Приведя себя в порядок, наскоро перекусил и уехал обратно. Ночь была прохладная и ветреная, небо сплошь затянули облака. Прогноз синоптиков не оправдался, и я подумал, что не зря захватил с собой меховую куртку.

В голове навязчиво свербила мысль: «Как там? Все ли в порядке?» Успокаивал себя: «Все должно быть нормально. Если бы была серьезная заминка при сборке, то мой помощник — по давно заведенной традиции — позвонил бы мне по телефону». Звонка не было. Следовательно, и беспокойство напрасно… «А вдруг что-нибудь произошло, пока я в дороге?» — снова засомневался и попросил водителя прибавить скорость. Ох уж эти интуитивные сомнения! Как они усложняют жизнь. Сам себе «забаву» придумаешь, а потом и избавиться от такого «развлечения» никак не можешь…

У входа в монтажный зал столкнулся с руководителем сборки, — видимо, он уже поджидал меня. Лицо усталое, бледное.

— Стыковка корабля с ракетой-носителем прошла без замечаний, — доложил он. — А вот телеметристы все еще возятся!..

Обеспокоенно взглянул на часы. Была половина седьмого. «Многовато! — подумал. — Сейчас подъедет Королев, начнут съезжаться члены Госкомиссии, тогда только держись!»

Переговорив с начальником телеметристов, старым и опытным работником, понял: торопить их бесполезно, все делается правильно, а техника есть техника, и всего не предусмотришь. Дефекты (их испытатели окрестили «бобами»), как известно, вовремя не возникают. Здесь действует вечный закон «бутерброда», который всегда падает маслом вниз, а «бобы» — сиречь неполадки, — как правило, «выскакивают» перед прибытием начальства, когда на их устранение совсем нет времени.

И точно. Минут через десять — пятнадцать в монтажно-испытательном корпусе появился Королев. По его лицу видно: недоволен, смотрит исподлобья. По-видимому, о заминке у телеметристов ему уже известно, и это его всерьез обеспокоило. Подошел к Королеву и кратко доложил:

— Заканчиваются монтажно-сборочные работы и просмотр исходных данных телеметрии… Есть небольшая задержка с системой измерений…

Королев молча пожал мне руку и вместе со своим заместителем по летно-конструкторским испытаниям Леонидом Александровичем Воскресенским направился к площадке обслуживания, где работали четверо телеметристов. Я последовал за ними. Главный постоял минуту, перевел взгляд на часы и, глядя мне в глаза, спросил, словно ему это не было известно:

— Вы, кажется, намечали вывоз на семь часов? По всему было видно, что он едва сдерживает гнев.

Да и то, что он не обращается по имени-отчеству, — верный признак надвигающейся грозы.

— Не хотите ли вы сказать, что придется перенести вывоз ракеты на более позднее время? — не получив ответа, продолжал Главный. — Так вы думаете? — И уже более спокойно — Очень бы этого не хотелось!..

Мне тоже не хотелось начинать этот день с таких вот разговоров с Главным конструктором, тем более что в зале уже стали собираться члены Госкомиссии. Королев молча обменивался с ними рукопожатиями, хмурился, молчал. В это время монтажники стали отводить от хвоста ракеты площадки обслуживания, с которых испытатели-электрики проводили контроль соединения штепсельных разъемов между ракетой-носителем и кораблем «Восток». В ту секунду раздался голос одного из телеметристов: «Исходные телеметрии в норме! Закрываем лючки!»

— Подать тепловоз к установщику. Приготовиться к вывозу! — нарочито громко подал я команду, рассчитывая на совмещении последних операций выиграть несколько так необходимых минут.

На головном обтекателе еще заканчивали одевание термочехла, обеспечивающего температурный режим корабля при нахождении ракеты на старте, задраивали последние лючки, а телеметристы спускали с площадок обслуживания свою измерительную аппаратуру и инструмент, когда тепловоз с идущей впереди платформой прикрытия, выбросив к потолку сизый клуб дыма, медленно подъехал к установщику.

Королев внимательно наблюдал за происходящим. Теперь лицо его стало спокойным, видимо, он уже «перегорел». Но усталость не сошла. Ввалившиеся глаза и нездоровый цвет скул свидетельствовали о том, что он так и не прилег в эту ночь. Вообще-то говоря, это было похоже на него. Ведь даже при обыкновенных (это теперь я говорю «обыкновенных», в те годы таковых не было!) пусках Главный обязывал нас, его помощников, звонить ему в домик в любое время дня и ночи, если в ходе испытаний возникало вдруг что-то непонятное или требовалось доложить об их завершении. Да и никогда не был этот человек равнодушным к делу. Всю жизнь!

Мягко, с легким металлическим звоном, защелкнулась автосцепка. Установщик, несмотря на «башмаки», подложенные под колеса, слегка дернулся, и ракета-носитель, как гибкий хлыст лозы, плавно заколебалась головной частью: вверх-вниз, вверх-вниз. Через несколько секунд она успокоилась.

— Термочехол надет!

— Ракета готова к транспортировке! — почти одновременно раздались доклады руководителей испытательных групп.

Неприятности, которые, к счастью, не переросли в нечто большее, остались позади, и я направился к Королеву спокойно и уверенно:

— Сергей Павлович! Есть предложение пройти к выходу, до вывоза ракеты осталось около минуты!

Он не ответил, обнял меня за плечо, слегка прижал к себе и пошел вдоль установщика к широко распахнутым воротам корпуса. Так он частенько «извинялся» за допущенную горячность, как бы говоря, что на сердце у него не осталось неприятного осадка.

Уже миновав тепловоз, Главный конструктор как-то облегченно вздохнул, слегка, одними губами, улыбнулся и спросил:

— Ну что, Анатолий Семенович, поехали?

— Поехали, Сергей Павлович! — ответил я, почувствовав изменение настроения Главного. Да и сам был доволен, что не подвели, не подкачали ребята.

— Вывезти ракету на стартовую позицию! — подаю последнюю команду и озорно киваю на циферблат часов Королеву. Стрелки показывали ровно семь. Шутка сработала, и мы рассмеялись.

Тепловоз дал короткий гудок. Работавшие на холостом ходу дизеля взревели, выбросив из короткой трубы клубы дыма, так что потолочные светильники затянуло сизым туманом. В зале запахло гарью. Звонко звякнули буфера, противно заскрипели по песку колеса. Ракета вновь плавно и упруго качнулась. Тепловоз медленно двинулся к выходу.

Небо сплошь затянуто свинцово-серыми слоистыми облаками. Порывистый ветер гнал поперек дороги песчаную поземку. Капризы погоды не стали помехой для киносъемки. Слепили «юпитеры», неумолчно стрекотали камеры, с которыми то тут, то там выскакивали вездесущие операторы. Королев, наблюдая за ними, недовольно морщился, но молчал. Очевидно, вся эта суета его раздражала, он не выносил шумихи в серьезном деле. Но момент был историческим, и Главный терпел.

— Как вы считаете, товарищи испытатели, — обратился Сергей Павлович к нам с Воскресенским, когда тепловоз, завершив положенные маневры, оказался с противоположной стороны установщика и превратился в толкача, — не пора ли и нам двигаться к старту?

В машину Главного сели втроем. Преодолев затяжной подъем от монтажно-испытательного корпуса, «Волга» вырвалась на асфальтированную полосу шоссе. Следом за нами мчалась целая кавалькада машин с членами Государственной комиссии и представителями технического руководства.

Некоторое время мы молчали, занятые каждый своими мыслями. Молчание не тяготило. Наоборот, оно было даже необходимым, ибо позволяло сосредоточиться. Легкое покачивание убаюкивало, хотелось спать. Иногда через дорогу перебегали суслики, которых в эту пору бывает довольно много. «Жить им, чертям, надоело!» — злился я про себя, когда какой-нибудь из них кидался под самые колеса, и водитель притормаживал.

— Как вы, Анатолий Семенович, сказали: «гнусная»? — внезапно нарушил молчание Королев.

Я не сразу понял смысл его вопроса и самого слова «гнусная», произнесенного, как мне показалось, ни к селу ни к городу. На всякий случай переспросил:

— О чем вы, Сергей Павлович?

— Помните, вы как-то сказали о «шутках гнусной системы измерений»? — уточнил Королев с усмешкой.

— Ну как же, помню, Сергей Павлович. Конечно, помню! — подтверждаю свою же фразу, произнесенную на одном из совещаний, года два-три назад, и процитированную теперь Королевым.

Одна из автономных бортовых систем ракеты, испытаниями которой я занимался в бытность начальником испытательного отдела, давала сбои. Точнее сказать, сама система работала нормально, а вот запись ее параметров на фотопленках не соответствовала реальному положению дел. Контроль по пультам и дополнительно подключенным приборам тоже вызывал сомнения.

Повторные испытания вновь подтвердили работоспособность системы, но так и не пролили свет на причину несоответствия между функционированием ее аппаратуры и регистрацией контролируемых параметров. Случившееся поставило в тупик. Время шло, поиски дефекта, анализ электрических схем продолжались, но все — безрезультатно.

К назначенному на поздний вечер совещанию по результатам комплексных испытаний мы оказались не готовы. На таких совещаниях обычно присутствовал Королев, и потому я чувствовал себя не совсем уютно. В ходе разбора руководитель испытаний поднял и меня. Долго и подробно рассказывая о проделанной работе, я ничего не смог объяснить по существу дела. Королев не отрываясь смотрел на меня, гипнотизируя своим строгим взглядом.

— Товарищ Кириллов! Что вы можете сказать о причинах ненормального поведения параметров системы на пленках, если утверждаете, что все в порядке и система регулирования работает нормально? — вдруг спросил он, оборвав меня на полуслове.

Вопрос требовал точного ответа. Какое-то время я молчал, соображая, как выйти из положения.

— По-моему, Сергей Павлович, — вспомнил «уроки» одного знакомого испытателя, который умел объяснить подобные загадки и, что удивительно, весьма редко ошибался, — это шутки гнусной системы измерений. — Сказал и тут же добавил — Во всяком случае, это замечание к работе системы регулирования отношения не имеет, и в этом у нас есть полная уверенность!

Быть может, в «методологии» моего знакомого и имелся определенный смысл. На заре ракетной техники системы телеметрии действительно кое-кто считал второстепенными, к ним относились пренебрежительно. И это, естественно, не способствовало качественной разработке связей между основными системами борта ракеты и системами измерений. Однако то было в прошлом, а теперь…

Выпалил я это словечко «гнусная» и только тогда подумал, что переборщил: мало того, что не смог объяснить сбои в работе своей системы, но еще и «брыкнул» телеметристов, обругав их систему.

Королев, потупившись, молчал. Кто-то хихикнул по поводу примененного мною эпитета к системе измерений, а я стоял и ждал: вот-вот разразится гроза. Главный конструктор не терпел неточных, поверхностных докладов, требовал абсолютной достоверности в анализе результатов испытаний и уж конечно же полной серьезности и строгости при их обсуждении на совещаниях.

Секунды казались вечностью. Королев в упор посмотрел на меня, а затем негромко, как будто между прочим, сказал:

— М-да… Люблю слова на букву «г»: гнусный, гадкий…

— Гомендант! — под всеобщий хохот добавил Воскресенский.

— А что? Если хотите, и «гомендант», — засмеялся Королев.

— Ты помнишь, Леонид Александрович, у нас в одной организации был комендантом некто Пышкин? — увел разговор в сторону Главный. — Милейший, доложу я вам, был человек…

— Как не помнить? — в унисон вторил Воскресенский. — Помнится, встречались с ним много раз, даже, кажется, водили знакомство…

Навострив уши, мы ждали, что же будет дальше.

Не часто Королев на таком вот официальном совещании позволял себе и другим шутить. Да и оснований для шуток вроде бы не было.

— Так вот, — как хороший рассказчик, продолжал Сергей Павлович, — Как-то раз, часа этак в два ночи, раздается телефонный звонок. «Сергей Павлович?» — слышу я чей-то мягкий, ласковый голос. «Я Сергей Павлович, — отвечаю, — с кем имею честь?»— «Вас беспокоит комендант, товарищ Пышкин…»

Королев продолжал:

— «Слушаю, товарищ Пышкин! — говорю, а самого так и подмывает послать его подальше. Только-только уснул, и вот на тебе — звонок неведомого «товарища Пышкина». — Что вы хотите мне сказать?»— спрашиваю. «Хочу вам доложить, Сергей Павлович, что мною замечено, что ваши сотрудники… Вы запишете или так запомните?» — «Запомню, товарищ Пышкин, запомню. Докладывайте». — «Так вот, ваши сотрудники: Воскресенский, Балашов… Шарапов вели себя очень бурно в автобусе. Вам знакомы эти товарищи?»

В зале стоял гомерический хохот. Ближайшие помощники Королева, фамилии которых, конечно для большего юмора, назывались им в числе «злоумышленников», от души смеялись вместе со всеми.

Королев подождал, когда смех несколько утих, и тем же спокойным голосом продолжал:

— «Очень хорошо знакомы, товарищ Пышкин, очень хорошо! Я и сам за ними замечал склонность, скажу вам по секрету, к выпивке и недостойному поведению. Хорошо, что вы их задержали… Я думаю, мы так поступим, товарищ Пышкин… Если, конечно, вы не возражаете… Отправьте-ка их ко мне, а я с ними по душам поговорю и приму необходимые меры. Согласны?» — «Согласен, Сергей Павлович, согласен!» — с радостью в голосе с того конца провода ответил комендант. Видимо, изрядно поднасолили ему Воскресенский «со товарищами», что он не знал, как от этой публики избавиться!

Смех в зале то утихал, то взрывался с новой силой. Королев был остроумным человеком, хорошо воспринимал юмор и от души смеялся, услышав хороший анекдот, хотя сам их рассказывал неважно. Но в таком ударе, как в тот вечер, я, пожалуй, его больше не видел. Я стоял, смеялся вместе со всеми, но никак не мог понять, какое отношение имеет шутливый рассказ Королева к моему докладу и необдуманно брошенной фразе и что за этим последует?

— «И вот еще что, товарищ Пышкин, — продолжал между тем Главный, — давайте условимся: если вам еще попадутся эти или другие мои сотрудники за что-нибудь подобное, пожалуйста, не звоните мне больше до ночам. Лучше подержите их у себя, а утречком с ними разберемся. Договорились?» — «Договорились, Сергей Павлович. Я с удовольствием подержу их до утра, так что вы не беспокойтесь. Спокойной вам ночи!» — галантно закончил товарищ Пышкин. А вы говорите «гомендант», Леонид Александрович! Нет, как хотите, а я люблю слова на букву «г»! — под непрекращающийся смех закончил рассказ Королев.

Переждав, покуда смех стихнет, Королев, вновь став серьезным, задал мне свой каверзный вопрос:

— Так вы считаете, товарищ Кириллов, что это шутки «гнусной» системы измерений?

В вопросе Главного конструктора так отчетливо 'слышалось «товарищ Пышкин», что мне стало нестерпимо стыдно за свою необдуманную выходку.

— Полагаю, Сергей Павлович, что нам надо еще поработать, найти и устранить неисправность! — сконфуженно пролепетал я в ответ, запомнив этот урок на всю жизнь.

— Я тоже так думаю! — жестко резюмировал Королев и, обращаясь к руководителю испытаний, добавил — Поручите испытателям разобраться и устранить замечания! Если надо, повторите комплексные испытания! Сбор завтра в десять часов!

Ночью мы все же «вогнали» неисправность в один из блоков телеметрической аппаратуры и, заменив его, завершили комплексные испытания без замечаний.

И вот теперь, спустя несколько лет, Сергей Павлович вспомнил об этом случае, который я считал давным-давно позабытым. Новая аппаратура систем измерений не шла ни в какое сравнение с прежней, и было бы грешно возвращаться к той несуразной оценке.

— Ну что вы, Сергей Павлович, — возразил я Королеву, посчитав, что утренняя заминка с телеметрией, которая чуть было не привела к срыву вывоза в срок, и является причиной этого вопроса. — Нынешняя система измерений отличная. Она нас уже давно не подводила и, уверен, сейчас тоже не подведет! А в утренней задержке мои ребята сами виноваты, замешкались… Но я их не очень виню: слишком ответственная работа, и не дай бог что-нибудь недосмотреть или упустить… Вы же нас за это убьете!

Воскресенский, молчавший в течение всего этого разговора (ему, видно, утром досталось от Королева в «персональном порядке»), тоже не удержался:

— За утренний случай, Сергей Павлович, вы уже выдали нам сполна. Но если мы действительно что-нибудь пропустим, то и потом будут неприятности. Вы сами нам головы поотрываете, это уж как пить дать!

— Вы меня не поняли, уважаемые товарищи испытатели! Меня меньше всего волнует система измерений как таковая… — Королев сделал короткую паузу и продолжал — Меня все время мучает одна мысль: нет ли такой штуки в ракете или на корабле, которая не может быть обнаружена никакими испытаниями и проверками, но в самый неподходящий момент, пользуясь вашим термином, Анатолий Семенович, может сказать свое «гнусное» слово?.. Как вы думаете? Вы сами-то уверены в благоприятном исходе нашего эксперимента, не поторопились ли мы с выходом на пилотируемый пуск?..

Поставленные Главным конструктором вопросы мучили и меня. Такие же мысли приходили в голову и другим испытателям и конструкторам-разработчикам. Иногда обменивались сомнениями — первоначально отработка ракеты-носителя и корабля шла трудно, со сбоями, и полной уверенности, как того хотелось бы, все-таки не было. Дать прямой ответ на вопрос было трудно. Но и не давать тоже было нельзя.

Мы с Воскресенским некоторое время молчали.

— Есть предложение, — прервал молчание Королев. — Давайте остановимся и полюбуемся нашей красавицей!

Машина остановилась на обочине, там, где шоссе и железная дорога делали резкий поворот, чтобы дальше идти параллельно, не разлучаясь, до самой стартовой площадки. Следом за нами остановились и другие машины. Было прохладно. В воздухе ощущался горьковатый аромат молодой степной полыни.

— Хорошо подышать свежестью! — восхищенно сказал Воскресенский, доставая из кармана сигареты. — Что вы на меня уставились? Для истинного курильщика воздух без табачного дыма — это не свежий воздух!

Леонид Александрович был великий оригинал, и спорить с ним на тему, что такое свежий воздух, не было смысла.

— Хороша наша ракета! — сказал Королев, когда установщик почти поравнялся с нами.

Небо очищалось, и теперь на его голубом фоне с отдельными облаками ракета была удивительно красива. Высокая насыпь, по которой проходил стальной путь, также усиливала эффект. Под резкими порывами степного ветра ракета слегка покачивалась. Тепловоз шел на самой малой скорости, и потому на. крутом повороте реборды колес неприятно скрипели о рельсы. Уложенная на низкий, приземистый установщик, ракета казалась гигантской стрелой. Ее светло-серая, по-морскому «шаровая», окраска в лучах утреннего солнца казалась почти белой, обшивка хвостовых отсеков из нержавеющей стали отсвечивала слепящими бликами, а сопла ракетных двигателей горели червонным золотом с красноватым отливом.

— Как вы считаете, — не унимался Королев, — достаточен ли объем предусмотренных документацией испытаний ракеты и корабля или есть смысл его расширить?

Он ждал конкретного и мотивированного ответа, а мы молчали. Тепловоз гремел своими дизелями уже далеко впереди, и теперь ракета была обращена к нам головной частью, одетой в темно-зеленый термочехол, простроченный словно ватник.

Первым заговорил Воскресенский:

— Сергей Павлович, наши инструкции предусматривают достаточно большой объем испытаний, практически повторяющий тот, который мы уже провели в МИКе, плюс некоторые дополнительные проверки, которые можно сделать только на старте. Мы запланировали, к примеру, добавочные генеральные испытания с отбросом наполнительных соединений, воздушных и «холодных» колодок… Все это уже неоднократно отработано при экспериментальных пусках, и, по-моему, вряд ли имеет смысл ревизовать или изменять принятые технические решения.

— Ракета вот уже который пуск показывает себя с самой лучшей стороны, — поддержал я Воскресенского. — Системы корабля также неплохо отработаны… Серьезных оснований для беспокойства я не вижу.

Королев слушал не перебивая.

— Конечно же, Сергей Павлович, если вы настаиваете, можно и расширить объем предстартовых испытаний, скажем, повторить их дважды, но я против того, чтобы что-либо изменять или вводить что-то новое, непроверенное…

Королев выслушал наши возражения.

— Все это так, — продолжал он, — и то, что ракета к сегодняшнему дню проявила себя неплохо, и то, что системы корабля и документация многократно проверены и отработаны. Все это правильно… Но ведь и ту «гнусную» завязку, как и многие другие, мы обнаружили тогда, когда уже имели определенную положительную, статистику испытаний! Хорошо, что это была система измерений. Это еще полбеды. А что было бы при наличии какого-то скрытого дефекта в жизненно важной системе ракеты или корабля?

Главный конструктор как-то сразу преобразился, глаза его сверкали, на щеках проявился нервный румянец. Чувствовалось, что возбуждение, владевшее им, есть реакция на те сомнения, которые одолевали Королева и которые ни он сам, ни с нашей помощью до конца преодолеть не мог.

— Вы понимаете, что мы не можем, не имеем права не обнаружить, пропустить такой скрытый дефект?

Он не спрашивал. Он утверждал. В то же время Главный понимал, что сомнения при познании нового обычны и естественны. Они возникают даже тогда, когда, казалось бы, все проверено и перепроверено. Без риска не может быть движения вперед. Но риск должен быть обоснованным и сведенным к минимуму. Это Королев повторял нам, испытателям, не единожды. И весь наш разговор, пожалуй, больше свидетельствовал о том, что Главный, приняв свое окончательное решение, еще и еще раз проверял, все ли им учтено, «созрели» ли мы для такой ответственной работы.

Нужно было иметь большое мужество и смелость, чтобы взять на себя всю полноту ответственности за этот великий эксперимент, который впервые в истории человеческой нам предстояло осуществить. Не всякому руководителю такое по силам, не каждый способен пойти на такой подвиг. К этому надо было готовиться всю жизнь!

— Человека пускаем, — сказал он скорее себе, чем нам.

Да, были тревожные мысли, были сомнения, иногда, наверное, приходила и противная, липкая оторопь, казались очень длинными бессонные ночи — все это наверняка было! Но, собрав в кулак всю свою железную волю, Сергей Павлович Королев, не сворачивая, год за годом шел к своей заветной цели. И вот она совсем близка..

По еще пустому старту гулял неуемный ветер. Высоко взметнувшееся над бескрайней степью, это железобетонное сооружение было открыто ветрам всех направлений. Захваченная поутру меховая куртка была в самый раз.

Появление на старте Главного конструктора не осталось незамеченным. Прервав инструктаж стартовой команды, ее руководитель поспешил нам навстречу. Уж он-то очень хорошо знал, как любил Королев порядок, и начинался этот порядок со встречи Главного на своих рабочих местах и доклада о ходе дел.

Воскресенский приотстал, и, когда руководитель стартовой команды приблизился к нам метров на десять, Королев вдруг резко сбавил шаг, пропуская меня вперед. Посчитав неудобным нарушать «субординацию», я тоже мгновенно «нажал на тормоза», в результате стартовик оказался между нами обоими. Он был озадачен: кому же из нас докладывать? Замешательство длилось недолго, и, попеременно глядя то на Королева, то на меня, своего непосредственного начальника, он доложил нам обоим:

— Все стартовое и вспомогательное оборудование к приему ракетно-космического комплекса готово!

Задубленное, обветренное, обожженное солнцем красновато-коричневое лицо этого человека было суровым и сосредоточенным. Сколько я знал его, он большую часть времени находился на старте: и зимой, и летом. Это и наложило отпечаток на его внешность. Пожимая ему руку, Сергей Павлович не преминул шутливо поддеть стартовика:

— Н-да, Владимир Гаврилович, а ведь не будет вам продвижения по службе. Чует мое сердце: не будет!

Своей излюбленной «подначкой» по поводу «продвижения по службе» Королев пользовался не часто и только по отношению к тем, кого хорошо знал и уважал. Стартовик был умелым организатором, знающим специалистом-практиком, но, к сожалению, возраст этого незаурядного испытателя не позволял надеяться на получение им высшего образования. Это тяготило и его самого, заставляя задумываться над будущим. Шутка Главного, по-видимому, затронула его больную струну, это не ускользнуло от наблюдательного Королева:

— Не обижайся, старина. Я просто так… И уже в мою сторону:

— Исключительно дельный человек! Давно его знаю, еще с первых ракет… Работяга!

Было приятно, что еще один испытатель космодрома получил достойную оценку не слишком-то щедрого на похвалы Главного конструктора. Впрочем, надо отдать должное Королеву: он не упускал случая отметить специалиста космодрома, который своей испытательской хваткой, глубокими знаниями и отношением к делу хотя бы раз обратил на себя его внимание. Зорок был глаз Сергея Павловича. Ох как зорок! Ну, а о его памяти на хороших работников и говорить не приходится… Дай бог каждому руководителю такого ранга иметь такую память!

Миновав въездные ворота и плавно покачиваясь на стрелочных переходах, тепловоз с установщиком приближался к старту.

— По местам! — прозвучала команда по громкой связи, многократно усиленная динамиками. Дробь каблуков испытателей, бегом занимавших свои места, еще раз возвестила о начале работы на старте. Тепловоз дал короткий предупредительный гудок и, протолкнув установщик еще на несколько метров, остановился. Юркий железнодорожник в один миг поднырнул под платформу прикрытия, быстро проделал свои манипуляции с автосцепкой и так же быстро выскочил обратно. Свисток. Отмашка желто-зеленым флажком. И тепловоз, вновь взревев дизелями, тронулся в обратный путь, оставив ракету на месте…

«Интересно, чем заняты сейчас Гагарин и Титов? — мелькнула мысль. — Наверное, спят еще». Но тут же меня отвлек кто-то из стартовиков, и я снова переключился на дело.

Стартовая система была готова к приему ракеты. Ее поворотный круг, служивший основанием для всех остальных металлоконструкций, был вполоборота развернут и обращен к железнодорожной колее широким проемом между массивными основаниями-опорами двух несущих стрел. Две другие стрелы и опора кабель-заправочной и верхней кабель-мачты находились на противоположной стороне. Именно через этот проем, куда свободно проходила часть носителя, ракета и должна была устанавливаться в стартовую систему. Обе мачты, чтобы не мешать этому процессу, находились в откинутом от центра поворотного круга положении.

Сами несущие стрелы также были в «развале». В таком положении они образовывали четырехлепестковый венчик огромного диковинного цветка (некоторые сравнивали его с тюльпаном, но у меня почему-то такой ассоциации не возникало). Опущенные горизонтально и почти лежащие на бетоне, фермы обслуживания скорее походили на широко распростертые руки радушного хозяина, готового заключить в свои объятия дорогого и желанного гостя.

— Установить ракету в стартовую систему! — вновь включилась громкая связь. И в тот же момент установщик облепили со всех сторон люди. Одни снимали ограждение на проеме поворотного круга, освобождая дорогу ракете, другие, ухватившись за толстый резиновый кабель, сматывали его с барабана установщика и, словно черную змею, подтягивали к силовой распределительной коробке. Операторы уже «колдовали» в кабине своего агрегата, готовясь начать основную работу. Вскоре глухо завыли моторы, и установщик стал медленно, самоходом, подтягиваться к поворотному кругу. Дойдя до упора, он остановился, а затем, опираясь на два домкрата, начал медленно приподниматься. Так «выжимается» на руках ничком лежащий человек, выполняющий гимнастические упражнения.

Очень интересно наблюдать за испытателями. Непосвященному могло показаться, что работа идет излишне суматошно, неорганизованно, что стартовики, делая все сразу, только мешают друг другу. Но прошли считанные минуты, и вокруг установщика все опустело…

— Поднять стрелу установщика! — прозвучала очередная команда. И снова своим монотонным гулом отозвались электромоторы установщика. Теперь уже мощные руки агрегата — два гидродомкрата подъема стрелы — напрягли свои «бицепсы» и стронули ее с места. Упруго «кивнув» головной частью, ракета медленно пошла вверх, все более и более нацеливаясь в зенит. Вырастая на глазах, она становилась все величественней.

Ракета была еще достаточно далека от вертикали, когда симфония старта вновь усилилась. Это пришли в движение несущие стрелы, готовые подхватить ее на свои сильные руки. Следом за ними пришли в движение и фермы обслуживания.

Вскоре несущие стрелы, на верхних площадках которых уже оказались вездесущие стартовики, сомкнулись в «пирамиду» и крепко сжали ракету в своих стальных объятиях. Обе мачты встали на свои места, прильнув к ее стройному корпусу, а фермы обслуживания, сойдясь вместе, своими площадками охватили ракету. Еще одна команда руководителя, и стартовая система, развернувшись вместе с ракетой вполоборота, заняла рабочее положение. Теперь дело за прицельщиками…

Вскоре должны были прибыть испытатели ракеты-носителя и космического корабля «Восток». На месте установщика уже стоял агрегат обслуживания третьей ступени и самого корабля с лифтом для подъема космонавта. Чуть слышно гудели вентиляторы воздухоподогревателя, подававшего по вздувшимся шлангам теплый воздух под головной обтекатель. Это необходимо для обеспечения температурного режима корабля. Под хвост ракеты, заглубленной в стартовом сооружении, для подготовки двигателей и проведения заправки подвели кабину обслуживания…

«Молодцы стартовики, славно поработали — быстро, четко, слаженно! — подумал я и снова вспомнил о том, кому предстояло лететь на «Востоке». — О чем он думает сейчас? Каковы его чувства? Представляет ли он, что его ждет впереди?»

Предстартовые испытания ракеты-носителя и корабля «Восток» не так впечатляющи, как действия стартовиков: нет той динамики и обозримых превращений, когда все возникает и растет на глазах, как дом на строительной площадке. Теперь все делается довольно скрытно и незаметно для любого постороннего и несведущего наблюдателя. А если и проявляется что-то на «генеральных испытаниях»— апогее всей деятельности ракетчиков, — то все равно не так броско и откровенно. Но именно при этих испытаниях окончательно проверяется и оценивается работа всех приборов, систем и агрегатов ракетно-космической системы в совокупности с наземным испытательно-пусковым оборудованием (по терминологии испытателей — «землей»).

Испытатели, как врачи различных специальностей, каждый по своему профилю, «ощупывали, прослушивали, простукивали своего «пациента» — ракету, придирчиво проверяя состояние ее «здоровья», проигрывая на земле все этапы полета от момента начала подготовки к пуску и самого старта до вывода пилотируемого корабля на орбиту и отделения от носителя.

Как минер, не имеющий права ошибаться, испытатель должен «смотреть в оба». Его недосмотр, ошибка (а людей много, не один десяток человек — от каждого зависит судьба пуска!) могут повлечь за собой непоправимые последствия. И если в начале летных испытаний всякое случалось и к этому мы в какой-то степени были готовы — ведь ракета только училась летать, — то при этом полете ничего подобного быть не должно. Дело чести испытателей Байконура и всех других специалистов, принимавших участие в запуске, со стопроцентной гарантией выполнить свою задачу!

В течение последних дней испытатели-электрики серьезно поработали: осмотрели и «прозвонили» каждый кабель, провели профилактику и подготовку к работе всего пультового хозяйства, коммутационно-распределительной аппаратуры, электросиловых агрегатов в бункере и стартовом сооружении, собрали и испытали схемы с эквивалентами бортовой сети ракеты-носителя и корабля, весь комплекс наземного испытательно-пускового оборудования… Словом, часть подготовительных работ уже была завершена.

По-деловому короткий инструктаж испытателей, последние напутствия, и стартовая сирена возвестила о начале работ…

На всех ярусах у ракеты «копошились» испытатели. Вскрывали лючки на блоках и головном обтекателе, подтянув к ним жгуты кабелей, подсоединяли их к борту, трудились у хвоста ракеты, стыкуя массивные отрывные и разрывные штекерные разъемы. Кабели были жесткие, негнущиеся от толстой асбестовой изоляции, защищавшей их от испепеляющего огня при пуске, и потому эта работа требовала изрядной физической силы и сноровки.

Снизу, из кабины обслуживания, как из преисподней, доносился грохот металлического настила. Это двигателисты споро подсоединяли к блокам свои контрольные манометры и выполняли другие необходимые операции. Трудяги заправщики, словно носильщики слоновой кости в Африке, пара за парой доставляли к ракете длинные заправочные шланги. Вскоре она была опутана паутиной кабелей, заправочными и подпиточными шлангами, «пакетами» трубопроводов для подачи на борт газов высокого давления, управляющих автоматикой ракеты.

И вот долгожданная команда:

— Подать напряжение на борт! Приступить к испытаниям системы управления!

И снова все завертелось… Теперь уже высокие, монотонные звуки от бортовых преобразователей, шипение и свист сжатого воздуха в пневмосистеме ракеты и резкое клацание срабатывающих в ее чреве клапанов в единый звук, сопровождаемый постоянным топотом каблуков испытателей на площадках обслуживания. Они, словно муравьи, облепили всю ракету.

«Корабельщики» пока не торопятся. Испытания «Востока» начнутся позже, после завершения «генеральных испытаний» ракеты-носителя. Такова наша технология, чтобы не мешать друг другу.

— Ключ на старт! — звучит в динамиках.

Это по завершении автономных испытаний системы управления ракеты начались первые «генеральные испытания». После разговора с Королевым мы с Воскресенским дали указание своим помощникам разработать техническое задание на дополнительные испытания ракеты с отбросом всех наполнительных соединений — «холодных» колодок подпиточных шлангов, отрывных штекеров и отходом кабельных мачт. Словом, всего того, что, по нашему опыту, могло стать причиной срыва пуска.

Наблюдаю за этой работой и посматриваю на часы. Томительно тянутся минуты… Повинуясь команде, рвущейся из динамиков, резко хлопают дренажные клапаны. Сейчас последует команда «Пуск». Жду. Так и есть! Раздается громкое шипение сжатых газов, бурным потоком врывающихся в баки ракеты. Все идет по плану. «Холодные» колодки тоже отлетели вовремя, это хорошо! Но сейчас-то они теплые, не обмерзшие, а как поведут себя при пуске, в их реальном состоянии?

Ловлю себя на том, что волнуюсь. Это Королев настроил на такое состояние. Наверное, так надо. Ведь мы запускаем человека…

Трах! Это отлетели отрывные штекера там, наверху, и заправочная кабель-мачта плавно повалилась в сторону. Пару раз качнулась на гидротормозе и застыла в откинутом положении. Еще десяток секунд, и плавно пошла в отвал верхняя кабель-мачта, на конце которой покачивался последний отрывной штекер.

Цок… Цок… Цок… — щелкают бортовые клапаны. Это срабатывает автоматика запуска ракетных двигателей. При настоящем пуске сейчас бы под хвостом ракеты уже бушевало багровое пламя… Очередное резкое, в один щелчок, срабатывание бортовых клапанов, и ракета как-то притихла. Теперь только заунывный вой преобразователей нарушал внезапно возникшую тишину.

Это прошел «отбой» системы управления из-за несостоявшегося пуска, ведь давления в камерах сгорания двигателей нет. Подумал: в бункере на пульте подготовки и управления пуском в этот момент гудит зуммер…

— Снять напряжение с борта! Привести ракету и стартовую систему в исходное положение! — донеслось из динамиков. Внимательно следившие за испытаниями вмиг почувствовали себя свободнее и непринужденнее, заговорили, загалдели и стали расходиться. «Генеральные испытания» ракеты прошли успешно. Вновь появились стартовики, возвратили откинутые мачты в рабочее состояние. Работа продолжалась.

За так называемыми «отбойными» испытаниями последовали очередные. Тоже «отбойные». Но уже без отброса тех элементов конструкции ракеты и стартовой системы, которые нас так волновали. На этих испытаниях еще раз проверялась исправность всех цепей ракеты, от которых зависит надежность запуска.

В заключение состоялась еще одна имитация. Ракета «стартовала», «оторвалась» от Земли-матушки, «летела» 'положенные ей шестьсот с лишним секунд, отрабатывая заданную траекторию полета и реагируя на действующие возмущения… По мере увеличения скорости она «разделялась», отбрасывая ступень за ступенью, и, наконец, набрав расчетную орбитальную скорость, «выключила» двигатель последней ступени, освободив корабль и предоставив ему возможность совершать самостоятельный полет.

Напряжение спадает. И этот заключительный этап испытаний прошел нормально. Во всяком случае, все операторы пультов, бортовики, испытатели стартового комплекса и даже «въедливые» телеметристы — все, как один, доложили: визуально, по наглядному контролю за работой систем и агрегатов ракетно-космического комплекса, все функционировало как надо. Но это визуально! Предстояла расшифровка фотограмм телеметрии (по-нашему, «пленок»), которые могли быть готовы к просмотру только к вечеру. Ну что ж, будем ждать!

На стартовую площадку прибыл экипаж корабля «Восток»: летчик-космонавт Юрий Гагарин и его дублер Герман Титов. Испытатели встретили их торжественно и с нескрываемым любопытством. Уж очень всем хотелось увидеть космонавтов, пожелать им счастливого полета и благополучного возвращения. Встречу санкционировал Сергей Павлович Королев, поддержавший просьбу испытателей. Он понимал, что это воодушевит ракетчиков, настроит их на более четкую работу, повысит личную ответственность каждого. Ведь перед ними, испытателями Байконура, предстанут не мифические личности, а реальные космонавты, за жизнь которых они отвечают своей работой. Государственная комиссия поддержала Главного.

Космонавтов, членов Государственной комиссии, главных конструкторов встретили бурной овацией. Юрий Гагарин и Герман Титов, взволнованные и счастливые, с большими охапками цветов, стояли в центре стартовой площадки, а испытатели символически вручали им готовый к полету ракетно-космический комплекс «Восток», В своих выступлениях они гарантировали его надежную работу.

Много теплых слов было сказано тогда. Была в них уверенность, была надежда. Я думал о своем. Они, летчики, привыкли управлять самолетом, в трудной ситуации могут вмешаться в работу самолетного оборудования. Профессиональное мастерство в полете — надежная гарантия успеха. Но ведь ракета — не самолет. Она вся во власти мудрых автоматических устройств. Люди ее подготовят, люди запустят, а потом… Все они останутся на земле, а ракета по расчетной траектории устремится ввысь. Далее — полет по орбите. Человек бессилен что-либо сделать после прохождения основных команд. Все зависит от подготовки комплекса на земле, тщательной проверки, надежности бортовых систем.

Понимают ли это ребята? Наверное, понимают. Ведь они долго готовились, изучали нашу технику, познавали ее логику…

Все с нетерпением ждали выступления первого космонавта. Тепло поблагодарив испытателей за напряженный труд по подготовке ракеты и корабля «Восток», Юрий Гагарин дал слово коммуниста сделать все от него зависящее, чтобы с честью выполнить ответственное задание партии и правительства, завершить первый космический полет успешно. Обойдя строй испытателей, провожаемый аплодисментами и самыми теплыми пожеланиями, Гагарин до утра следующего дня покидал старт.

Около полуночи, после проведения традиционного совещания по результатам просмотра пленок генеральных испытаний ракеты-носителя и доклада об успешном ходе запланированных проверок корабля «Восток», мы с Воскресенским доложили Главному конструктору об окончании всех работ. По сути дела, это была формальность, ведь в течение всего дня Сергей Павлович находился на старте и был в курсе всех событий. Но порядок есть порядок: доложив Королеву и пожелав друг другу приятного отдыха, мы ненадолго расстались.

Предстартовая ночь еще покрывала притаившуюся в дремоте землю, когда я подъехал к площадке. Небо было чистое, звездное. Непроницаемая темень со всех сторон подступила к стальным конструкциям. Ракета стояла одиноко. Застывшее безмолвие нарушал лишь монотонный гул воздухоподогревателя, подававшего теплый воздух под головной обтекатель ракеты.

Со вчерашнего дня стартовая площадка сильно изменилась, потеряв значительную часть своего свободного пространства. Ныне здесь «цугом» вытянулась цепь серебристых вагонов-заправщиков с окислителем, с другой стороны, отгородив стартовую площадку от степи, возвышались громады цистерн с другими компонентами топлива. Прямо у самой ракеты, приткнувшись к стартовым конструкциям, бок о бок расположились несколько автозаправщиков верхнего ракетного блока.

Работа здесь также спорилась. Люди находились у своих заправочных агрегатов, завершая проверку их готовности. Больше всего мне нравились заправщики окислителем. Со снежными нашлепками на боках, курящие облачками конденсата из дренажей, «пристегнутые» толстыми шлангами к приемным стартовым колонкам, они удивительно походили на покрытых инеем лошадей, привязанных у коновязи.

Прибыл Королев. Он еще раз напомнил об особой ответственности каждого за точное и четкое выполнение порученных операций. «Честность в работе прежде всего. Допустили оплошность, даже самую серьезную, непоправимую — придите и доложите. Никакого наказания не будет… Но без честности не может быть испытателя, не может быть успеха в работе», — подчеркнул он.

Сергей Павлович умел выбирать самые простые слова, и его мысли доходили до каждого: «Мы на пороге новой эры, сегодня впервые шагнем в космос, осуществив вековую мечту человечества».

Его слушали с большим вниманием, хотя вряд ли тогда представляли всю значимость предстоящей работы для будущего.

— Начнем, Сергей Павлович! — говорю я Королеву, показывая на часы. — Время!

— Начинайте, — кивнул он головой, продолжая думать о чем-то своем, только ему ведомом.

Как ни освещен старт, но работа ночью неизмеримо сложнее. Темнота скрывает многое, и только сама ракета белеет своими боками под призрачным, неярким светом «юпитеров». Нагнувшись к микрофону, я впервые потревожил ночную тишину:

— Всем службам космодрома объявляется семичасовая готовность! Готовность — семь часов! Приступить к подготовке ракеты и корабля «Восток»!

Эта команда не только разнеслась окрест. Уже неслышимая для нас, мчалась вдаль за тысячи и тысячи километров, оповещая по всем видам связи удаленные пункты командно-измерительного комплекса страны и многочисленные корабли, разбросанные в океанах вдоль трассы полета космического корабля «Восток».

Включилась сирена. Ее сначала низкий и басовый, а затем завывающий пронзительный звук хватал за душу, порождая какую-то неосознанную тревогу. Но это был сигнал иного рода. Такова традиция!

Некоторое время работа шла как-то тихо и незаметно. Но это только казалось. График выдерживался точно, специалисты уверенно выполняли одну операцию за другой. Вскоре вновь «запели» монотонную мелодию бортовые преобразователи, работы по подготовке системы управления к пуску завершились.

Мы с Сергеем Павловичем поднялись на лифте к «Востоку», люк которого был уже вскрыт, и кабина тускло освещалась бортовыми светильниками. Кресло космонавта пока пустовало. Но стрелки часов на пульте пилота показывали: ждать оставалось недолго. Скоро, очень скоро это место займет его хозяин. Все шло по плану, и Королев несколько успокоился.

— Вы знаете, — сказал он, — ночью мне не спалось, и я часика этак в три заглянул в домик к космонавтам. Думал, не спят. Ничего подобного! Оба спят, как миленькие, словно не им, а мне предстоит сегодня лететь…

Ночь шла на убыль. Сначала на востоке засерело, а затем небо с той стороны подернулось золотом. Еще немного, и степь ожила под первыми лучами солнца. «Теперь работать будет намного легче», — подумал про себя.

А вот и время заправки ракеты компонентами топлива. Операция сложная и, безусловно, опасная. Именно поэтому над степью вновь завыла сирена. Старт опустел, и около ракеты остались только люди с повязками на рукаве: красными и синими.

— Приступить к охлаждению насосов и баков окислителя! — раздался хрипловатый голос руководителя стартовиков.

Вскоре из «утробы» баков- ракеты донеслось негромкое шипение. Оно все усиливалось, и по прошествии двух-трех минут поверхность баков покрылась сизой пленкой инея, а из дренажей вырвались синеватые струи испарившегося кислорода. С включением в работу всех насосов вагонов-заправщиков это шипение переросло в резкий свист, приглушивший все остальные звуки. На стенках баков окислителя стала быстро подниматься вверх и нарастать в толщину белоснежная «шуба»…

Прошло совсем немного времени, и с другой стороны стартовой площадки басовито «заурчали» насосы агрегата заправки горючим. Налетавший ветерок доносил его знакомый запах. Заработали дизели автозаправщиков горючего верхнего блока. Заправка ракеты шла полным ходом. Струи холодного воздуха-конденсата полосами стекали по бокам ракеты вниз, заволакивая ее хвостовую часть и кабину обслуживания сплошной пеленой тумана. И в этом «молоке» испытателей почти не было видно. Лишь изредка подаваемым, на кабину обслуживания потокам теплого воздуха туман удавалось рассеять, и тогда сверху, с поворотного круга, можно было кое-где разглядеть неуклюжие фигуры заправщиков, по-зимнему одетых в меховую одежду и со шлемофонами на головах.

Королев несколько раз звонил по телефону в лабораторию, где происходила экипировка космонавтов. Потом не выдержал и поехал в монтажно-испытательный корпус. Он не мог не проверить лично столь ответственную операцию, как не мог не держать все нити подготовки к пуску в своих руках. Вскоре Главный вернулся обратно.

Ракета-носитель, уже полностью заправленная, одетая в толстую, в палец толщиной, снежную «шубу», стояла какая-то притихшая, присмиревшая, словно отдыхала от неимоверно тяжелой работы.

Заправка ракеты прошла без каких-либо огрехов, о чем я и доложил Королеву. Ожидал его одобрения, но реакция Главного была совсем иной.

— Что-то мне это не нравится! — заявил он с сомнением. — Вчера без замечаний, сегодня тоже… Нет, это нехорошо…

На первый взгляд, это звучало парадоксально: Главный конструктор высказывал недовольство отсутствием замечаний вместо того, чтобы радоваться. Однако Королева можно было понять. Любой дефект в ракете, пока он не обнаружен, подобен затаившейся раковой опухоли, и всегда лучше, если он проявится пусть даже в самый последний момент, чем сделает свое черное дело, когда уже ничего нельзя будет поправить. Такое случалось, и поэтому мы опасались слишком благополучных результатов испытаний, как на фронте бывалых солдат всегда настораживало внезапно наступившее затишье после ураганной артиллерийской канонады.

До пуска оставалось не так уж много времени. Надо было поторапливаться. Тепловозы оттаскивали опустошенные заправщики. На старте стало просторнее. Убыли и автозаправщики.

Приближалась двухчасовая готовность. На старте с нетерпением ждали прибытия космонавтов. Испытатели, находившиеся наверху, на площадках ферм обслуживания, опершись на перила, вглядывались в даль, на дорогу, ведущую к старту.

— Едут! Едут! — наконец донеслось сверху. И вдруг воцарилась тишина. Смолкли разговоры. Все замерли в ожидании торжественного момента. Королев подошел к председателю Государственной комиссии, что-то ему сказал и стал рядом. Я остался чуть поодаль от основной группы, как и другие, с нетерпением ждал прибытия автобуса с космонавтами.

Вот, эскортируемый легковыми машинами, он въехал на старт, развернулся и остановился. Открылась передняя дверь, и на бетон ступил Юрий Гагарин. Раздались дружные аплодисменты. Казалось, на старте совсем не было людей. Все, не занятые работой, давно покинули площадку. Но аплодисменты доносились отовсюду: с ферм обслуживания, из-за бетонного перрона для вагонов-подпитчиков и даже от ограды старта, куда поднялись все те, кто работал в стартовом сооружении…

В ярко-оранжевом скафандре, белом шлеме с буквами «СССР» Юрий Гагарин выглядел большеголовым и сутулым, словно медведь, вставший на задние лапы. Это сходство еще более усиливалось, когда космонавт, по-медвежьи покачиваясь, пошел к ожидавшим его членам Государственной комиссии.

— Товарищ председатель Государственной комиссии… — начал он свой доклад. Меня в тот момент интересовали не столько слова, сколько его лицо, голос. К удивлению, лицо было спокойным, и лишь неяркий румянец пламенел на щеках, стянутых белым шлемофоном. Пожалуй, только четко отделяемые одно от другого слова доклада да отсутствие в голосе обычной для Гагарина звонкости выдавали его волнение.

«А ведь сильно волнуется парень! — переживал я за Гагарина. — Да и немудрено, на ракете в космос пока еще никто не летал. Он первый! Попробуй не волноваться…»

Я — испытатель с достаточно большим стажем, мне хорошо известна ракета-носитель, на которой должен лететь первый космонавт. Всякое случалось на первых этапах. Были и срывы. Пришлось много повозиться, чтобы усилить в конструкции ракеты слабые места и повысить ее надежность. И все же где-то копошился червячок сомнения. Так уж устроен человек!

Знает все наши «тайны» и Юрий Гагарин. Сергей Павлович Королев не раз начистоту разговаривал с космонавтами о предстоящих полетах и испытаниях, говорил и о сложностях, которые могут выпасть на их долю. Но одновременно он делился с ними и своей уверенностью в надежности техники и успехе предстоящего эксперимента.

«Дерзай, Юрий Алексеевич, лети первым! — сказал Королев Гагарину после утверждения его на полет. — Скоро, помяните мое слово, много будет желающих полететь в космос. Будь я помоложе, сам слетал бы, да, видимо, уже поздно, медицина не пропустит. Но я от души вам завидую!»

И вот теперь всего в нескольких шагах от нас стоял в скафандре первый космонавт планеты и, слегка волнуясь, заканчивал свой доклад:

—...К полету на космическом корабле «Восток» готов!

Сначала председатель Государственной комиссии, а за ним Королев обняли и расцеловали Гагарина. Потом еще объятия. И вот, улыбаясь и приветствуя рукой всех остающихся на Земле, легко преодолев дюжину ступенек, ведущих к лифту, он остановился около открытой двери.

Гагарин высоко поднял в приветствии руки и на прощание воскликнул:

— До скорой встречи!

Дверь лифта захлопнулась. Кабина плавно заскользила по наклонным направляющим наверх, к кораблю «Восток».

Люди стояли и не торопились расходиться. Взволнованные, растроганные, растерянные, они не знали, что делать: идти ли, стоять ли? Между тем стрелки часов торопили. Пришлось принять экстраординарные меры, напомнив некоторым о порядке на старте.

— Всем не занятым в работе покинуть стартовую площадку! — подал команду в микрофон.

Вскоре у ракеты остались лишь испытатели, которым предстояло выполнить заключительные операции. До пуска оставалось не так уж много времени. Космонавт уже занял свое место, начал «обживать» корабль. С ним велась двухсторонняя радиосвязь. В основном говорил генерал Каманин, но изредка брал в руки микрофон и Сергей Павлович Королев. Тогда голос Юрия сразу теплел, будто он говорил с самым близким ему человеком. Деловой разговор перемежался шутками, и было очевидно, что Гагарин уже полностью освоился и чувствовал себя в корабле как в кабине привычного ему МиГа. Накануне, при предстартовой подготовке «Востока», бригада слесарей-монтажников проводила тренировочное закрытие крышки люка космического корабля и проверку его герметичности специальным приспособлением — «присоской». На всю эту процедуру ушло чуть более тридцати минут. Это с небольшим резервом укладывалось в утвержденный график.

Теперь, когда эта ответственная операция подходила к концу, с главного пульта подготовки корабля с тревогой доложили: «Не загорелся один из трех транспарантов, сигнализирующих о нормальном закрытии крышки люка». Что это: серьезное повреждение или тривиальное несрабатывание простого по конструкции датчика прижима крышки? Времени на размышление и тем более на «прозвонку» цепей датчика не было. После краткого обмена мнениями с «корабельщиками» наша «троица» приняла наиболее простое, но тоже чреватое потерей времени решение: вскрыть крышку люка и попытаться восстановить датчик. Идти в полет с риском потерять герметичность корабля было недопустимо!

Покуда мы с Воскресенским «кумекали», каким образом можно ускорить другие заключительные операции на ракетно-космическом комплексе, Королев не выпускал из рук микрофона, контролируя ход работ на корабле. Особое беспокойство нам доставлял отвод агрегата обслуживания. Переделанный из установщика, на стрелу которого нарастили несколько ярусов площадок, он, случалось, «капризничал», доставляя массу хлопот. Именно поэтому при составлении стартового графика мы с Воскресенским постарались подстраховаться и решили в случае острой ситуации уводить агрегат со старта с поднятой стрелой. А чтобы повысить его продольную устойчивость, делать это двумя секциями тепловоза, создавая дополнительный противовес. Другого выхода просто не было. И вот теперь предстояло докладывать Королеву. После короткого раздумья Главный кивнул в знак согласия.

До чего же он был решителен в острых ситуациях, этот человек, и настолько была велика степень его доверия к своим помощникам! Одобрение им предлагаемых нами решений делало их его собственными, и всю полноту ответственности за содеянное он принимал на себя.

Дефект на корабле оказался пустячным.

Для его устранения потребовались несложные манипуляции. И хотя монтажники работали столь быстро и четко, что установили своего рода рекорд, времени оставалось в обрез, и требовалось поспешить.

Кажется, до критической ситуации дело все-таки не дошло, и еще можно уложиться в заданное время, если, конечно, совместить некоторые операции. Даю указание руководителю стартовиков начать отвод агрегата обслуживания, надеясь, что, услыхав команду, «корабельщики» поторопятся.

— Развести фартуки и опустить стрелу агрегата обслуживания! — звучит в динамиках.

Пока неторопливо разжимаются «клещи» фартуков агрегата, освобождая из своих объятий головной обтекатель ракеты, термочехол с которого уже снят, лифт успевает доставить на землю «замешкавшихся «корабельщиков» и вновь скользит наверх за последними стартовиками. Вскоре и они оказываются внизу. А в машинном отсеке агрегата обслуживания уже гудят электромоторы гидравлической системы подъема и опускания стрелы.

Вместе с Леонидом Александровичем Воскресенским, задрав головы, следим за верхними площадками, ждем начала опускания стрелы.

— Пошла милая! — восклицает Воскресенский.

Стрела, слегка дернувшись, трогается с места и начинает плавно опускаться. Вот ее фартуки почти миновали ракету, оголяя ее головной обтекатель, и вдруг… Снова какая-то заминка; Смысл ее понял сразу.

— Тепловоз в сцепку с агрегатом! — даю команду руководителю стартовиков. — Быстро!

— Что случилось? — спрашивает Королев, пытаясь по выражению моего лица оценить серьезность сложившегося положения.

— Сергей Павлович, — стараясь быть предельно спокойным и зная, как это действует порой на Королева, отвечаю на вопрос, — ищем повреждение в цепях автомата защиты электроприводов гидросистемы агрегата обслуживания. При подготовке к работе агрегат замечаний не имел! — пытаюсь убедить Королева в отсутствии нашей вины, но по его хмурому виду понимаю, что это плохо удается.

— Сергей Павлович, — вступает в разговор Воскресенский, — надо пускать в ход вариант, который мы предусмотрели «на всякий случай»! Если вы не возражаете, будем действовать по этому решению.

Металлический лязг автосцепки — и короткий гудок тепловоза поставил все точки над «и». Все готово к движению!

— Опустить стрелу агрегата обслуживания! — доносится из динамиков, и ровный гул электроприводов агрегата обслуживания лучше любого доклада возвещает об устранении дефекта.

Через несколько минут старт опустел. Здесь уже оставалось совсем мало народу. Королев, как маятник, в своем черном пальто и такого же цвета шляпе ходил взад-вперед около командного пункта. С приближением времени пуска напряжение все более и более давало о себе знать, проявляясь в трудно сдерживаемом волнении томительного ожидания. Накал страстей, вызванных задержками с люком и агрегатом обслуживания, внезапно спал, и время тянулось страшно медленно.

— Снять страховку с верхней и заправочной кабель-мачты! — разнеслась очередная команда.

Этого момента я всегда жду с особым нетерпением. Во-первых, это сигнал к скорому отъезду в бункер. Но главное — само слово «штраховка» (так оно звучит в произношении руководителя стартовой команды) всегда приводит меня в веселое настроение.

Вместе с Королевым мы осматриваем предъявленные страховочные «пальцы» обеих мачт весом по полпуда. Это одна из самых ответственных операций на старте, и личный контроль здесь абсолютно необходим. Неотход любой из них кроме срыва пуска может привести к самым тяжким последствиям!

— Ну, как со «штраховкой», все в порядке? — шутливо подражает Королев стартовику, ласково похлопывая его по плечу.

Ох уж эта «королевская» улыбка, мягкая, теплая, человечная… Как она поднимает настроение, повышает уверенность, снимает нервное напряжение. Так иногда хочется, чтобы она появлялась почаще, сменяя обычно суровое, сосредоточенное выражение лица Главного конструктора. Но, к сожалению, это было не так уж часто!

А стартовик, довольный внезапной лаской Королева, кричит в микрофон громко и торжественно:

— Все стартовое, заправочное и вспомогательное оборудование стартовой позиции к пуску готово!

До самого важного момента остается всего-навсего около десяти минут. Ненароком замечаю, что Воскресенский как-то нетерпеливо жмется, то и дело поглядывая на часы. Пора! Сменив у микрофона руководителя стартовой команды, в последний раз объявляю с командного пункта десятиминутную готовность. А над душой уже стоит дежурный связист, готовый отключить микрофон и снять с крыши последний стартовый динамик, чтобы убрать их вовнутрь. Все остальные динамики, висящие на металлической ограде старта, он уже успел отвернуть раструбами в степь: лучше уцелеют при пуске.

— Пойдемте, братцы! — отбросив всякую официальность, говорит Королев. Мы неторопливо осматриваем ракету сверху донизу, обходим ее вокруг. Никаких деталей красного цвета или с такими же флажками — того, что в обязательном порядке до пуска должно быть снято, — на ракете нет. Съем таких деталей очень тщательно контролируется испытателями, и их случайное оставление на ракете практически исключено. Но наш личный контроль — ритуал, который неукоснительно соблюдается.

В правом дальнем углу стартовой площадки, консольно нависающем над глубоким котлованом, традиционно ненадолго задерживаемся. Сейчас эта сторона котлована перекрыта крупноячеистой стальной сеткой. В эту сторону, через окно в головном обтекателе, смотрит люк корабля «Восток», через который космонавт может быть аварийно катапультирован в случае возникновения опасных осложнений. Сетка, перекрывшая котлован в направлении выброса, повышала вероятность спасения космонавта.

За несколько дней до вывоза ракеты на старт вместе с Королевым мы провели специальную тренировку по эвакуации с сетки «потерявшего сознание» космонавта. По нашему сигналу пара физически сильных и ловких ребят-спасателей подхватывала лежавший на сетке манекен в скафандре и, как по батуту, в считанные секунды доставляла в укрытие, специально построенное на краю котлована. Тренировкой Королев был доволен.

— Какой сегодня пароль операторам САС? — спросил Главный.

Я назвал слово, известное лишь нам троим да операторам командной радиолинии, через которую на систему аварийного спасения (САС) корабля выдавалась специальная команда на катапультирование космонавта.

Королев, несомненно, хорошо помнил этот пароль, он никогда не забывал того, что жизненно важно для дела. Этим вопросом он, по-видимому, хотел отвлечься от своих дум, навеянных видом стальной сетки. Сергей Павлович тяжело опускается на заднее сиденье машины. Над стартом снова разносится громкий вой сирены…

«Все в порядке, — перевожу эти немузыкальные звуки на детали стартового графика. — Эвакуация людей закончена, те, кто необходим для пуска, сосредоточены в бункере!»

Королев молчит. Он уже где-то далеко, думает о чем-то своем, только ему ведомом.

А вот и бункер — наш подземный командный пункт. Отсюда осуществляется подготовка и пуск ракеты с кораблем «Восток». Кроме входной патерны, около которой мы остановились, частокола высоких бетонных пирамид-надолб, повышающих прочность и защищенность сооружения сверху, да нескольких массивных тумб с антеннами и головками перископов, ничего не видно. Все глубоко под землей, под многометровым слоем железобетона. Ведь старт-то совсем рядом, и мало ли что возможно при пуске!

Быстро спускаемся вниз по крутой лестнице, придерживаясь за поручень. Сзади раздается глухой металлический стук захлопнутой бронедвери. Наверху, на старте, никого больше нет, мы были последними…

Вдоль стен подземного коридора, провожая нас глазами, в полном молчании стоят испытатели-стартовики. Они здесь на время пуска, но готовы вернуться на старт, если вдруг потребуется. Справа и слева всевозможные пультовые, агрегатные, щитовые и другие технические и служебные помещения.

Под ногами гремят листы металлического настила, перекрывающего проходные кабельные каналы. Вот и главная пультовая! На пороге, как верный страж порядка, нас перехватывает бортжурналист, (так мы называем испытателя, отвечающего за ведение бортового журнала испытаний ракеты-носителя), предлагая «закрыть» журнал, поставив свои подписи. Мы с Воскресенским подписываем заключение о положительных результатах подготовки и готовности ракеты к пуску, Сергей Павлович Королев — разрешение на пуск.

Входим в пультовую. Здесь тесновато.

— Ракета-носитель и корабль «Восток» с космонавтом Гагариным на борту к пуску готовы! Замечаний нет! Разрешите объявить пятиминутную готовность! — доложил руководитель операторов. Он обращается ко мне, как к руководителю стартовой службы Байконура и «пускающему», на которого возложена эта миссия Государственной комиссией.

Справа от входа возвышался невысокий, с полметра, помост с двумя перископами. Мое место у первого перископа, за вторым, дальним, располагается Воскресенский. Пуск возложен на нас двоих, и он, так же как и я, должен наблюдать за ракетой, но «стреляющий»— я, и только мои команды выполняют операторы.

Пуск — дело скоротечное, и ответственность полностью должна лежать на одном человеке — «стреляющем». Воскресенский — мой дублер. Он, конечно, может вмешаться в действия «стреляющего», если они будут ошибочными, но за все время нашей совместной работы такого не случалось. Взаимопонимание у нас полное.

Сергей Павлович Королев занял место у небольшого столика неподалеку от нас, покрытого зеленым сукном. На нем только радиопереговорное устройство для связи с космонавтом да один-единственный телефон с красной трубкой для выдачи команды-пароля операторам постов «Д». Иными словами, эта линия служит для выдачи команды на аварийное катапультирование космонавта.

— Связь проверена? — обращается к связисту Главный и, несмотря на его утвердительный ответ, поднимает красную трубку телефона:

— Пост «Д»? Говорит Королев… К работе готовы? Постов «Д» два. Они размещаются в разных зданиях пристартового измерительного пункта. В случае аварии с ракетой при запуске или в полете на приземном участке, по нашему обоюдному с Воскресенским докладу, Королев даст в телефон пароль-команду, и при одновременном нажатии обоими операторами постов «Д» кнопок на пультах сформируется радиокоманда на срабатывание системы аварийного спасения космонавта. Проверив эту «линию жизни», Королев взял у генерала Каманина микрофон радиопередающего устройства.

— «Кедр», я — двадцатый! — вызвал он Гагарина. — У нас все нормально. До начала наших операций — до минутной готовности — еще пара минут. Как слышите меня? — спокойным, деловым тоном обратился он к космонавту.

А в ответ в нашу пультовую из динамика рвался голос Гагарина:

— «Заря», я — «Кедр»! Слышу вас хорошо. Самочувствие хорошее, настроение бодрое, к старту готов!

Сергей Павлович передал микрофон Николаю Петровичу Каманину, улыбнулся и слегка покачал головой:

— Молодец!..

К такой оценке, пожалуй, добавить было нечего. Одним этим словом было сказано все. Не приходилось сомневаться, что Главный конструктор был по-настоящему доволен сделанным выбором первого космонавта и откровенно радовался, что не ошибся.

А я между тем осматривал и готовил свое «хозяйство»: тщательно протер окуляр, подобрал светофильтр и установил увеличение перископа. Испытанным методом — щелчком по командному микрофону — проверил исправность громкой связи. Словом, все привел в полную готовность.

Ракета отлично смотрелась в перископ. Солнышко уже миновало створ и не мешало следить за отбросом пневмо- и гидрокоммуникаций, отрывных штекеров от ракеты, а также за отходом верхней и заправочной кабель-мачт.

На тумбочке между перископами громко тикал тщательно выверенный морской хронометр. Рядом лежала карточка «стреляющего» с указанием расчетного времени на выдачу команд. Здесь своя строгость: как само время, так и паузы между командами определяют правильный и последовательный режим включения и работы систем и агрегатов ракеты, а также их взаимодействие с наземными системами и пусковым оборудованием.

Задача «стреляющего» в том и состоит, чтобы обеспечивать ритм запуска при нормальной работе всех ее стартовых систем или суметь мгновенно заметить и понять появление каких-либо отказов и отклонений в их функционировании. И в считанные секунды выдать для исполнения такие команды, которые обеспечат успешный запуск ракеты.

Воскресенский безотрывно наблюдал в перископ за ракетой, лишь изредка бросая взгляд в мою сторону. Было заметно, что томится ожиданием. Будучи внешне несколько рыхловатым и флегматичным, он на самом деле обладал какой-то взрывной силой. Стоило ему взяться за рукоятки перископа, как он весь преображался. Воскресенский глубоко знал «секреты» ракетной техники, обладал огромным опытом и исключительной интуицией. Леонид Александрович был испытателем «божьей милостью» и у самого Королева пользовался непререкаемым авторитетом. Я у него тоже многому научился.

Истекала минутная готовность. Королев не выпускал из рук микрофон связи с Гагариным. Операторы выполняли последние предстартовые операции. «Автомат управления дальностью настроен и к полету готов!» — последовал доклад. Стрелка хронометра медленно завершала свой последний оборот. Обведя глазами пультовую, я едва успел ухватить обращенный на меня взгляд Королева. И сейчас помню его немигающие глаза, чуть-чуть побледневшее и словно окаменевшее лицо. «Да, нам тяжело, а ему во сто крат тяжелее!» — мелькнуло у меня в голове, но для эмоций уже не оставалось времени.

Крепко сжал рифленые рукоятки перископа, сжал так, что от напряжения побелели пальцы. Выждав, когда секундная стрелка на мгновение задержалась на нуле, подал команду:

— Ключ на старт!

— Есть ключ на старт! — отозвался оператор пульта центрального блока и ладонью руки вогнал в гнездо блокировочный ключ.

— Протяжка один!

— Продувка!.. — следя то за движением стрелки хронометра, то за ракетой, подавал я одну за другой команды, а на пульте вспыхивали все новые и новые световые сигналы.

Ладони вспотели, но разжать пальцы я не мог. По спине промеж лопаток потекла тонкая струйка пота…

— Слушай, не тяни резину, — не выдержал длительной паузы Воскресенский. — Пошли дальше, чего зря стоять!

Даже сквозь бетон бункера со старта доносился едва уловимый шум — это шла продувка камер сгорания двигателей сжатыми газами. Спешка здесь ни к чему, да и в графике было заложено определенное время.

— Есть ключ на дренаж! — повторил мою очередную команду оператор и повернул ключ.

В перископ было видно, как у дренажных клапанов, словно ножом, отсекло клубы конденсата, и они на глазах растаяли. Исчезли и оптические искажения, ракета стала еще стройнее.

Королев спокойно, словно ничего особенного не происходило, вполголоса вел разговор с космонавтом, а в ответ доносился неунывающий голос Юрия Гагарина. За ним ощущалась и его улыбка, и его волнение. Он тоже с нетерпением ждал момента взлета.

— Пуск!

По этой команде от борта ракеты мягко и плавно, как в замедленном фильме, отошла кабель-заправочная мачта. Теперь чуть больше десяти секунд отделяло меня от решающего мгновения.

Слежу, как стрелка хронометра рывками отсчитывает секунду за секундой. «Три… две… — в такт стрелке веду отсчет времени. — Пора!»

— За-ж-ганье! — вместо «зажигание» выстреливаю последнюю команду, и вместе с отвалом верхней кабель-мачты под ракетой вспыхнуло багрово-красное пламя. Некоторое время вперемешку с черным дымом оно, как живое, билось между «быками» и отражающим экраном старта, прорываясь отдельными языками наверх, «облизывало» баки ракеты и конструкции старта. Глухой гул запустившихся на «предварительную» ступень ракетных двигателей походил на звук примуса, только многократно усиленный.

— Вроде все в порядке, — говорит мне Воскресенский, не отрываясь от перископа. — Все двигатели запустились. Видишь?

— Есть «промежуточная» ступень! — отозвался оператор пульта, подтверждая загорание еще одного транспаранта.

Пламя под ракетой стало ослепительно белым, и в котлован старта обрушилась мощная струя газов из сопел двигателей. Взметнулись огромные клубы дыма и пыли. Двигатели ревели во всю свою исполинскую мощь, а бункер содрогался мелкой дрожью.

С ракеты слетели куски и даже пласты покрывавшего ее снега. В окулярах перископа она на некоторое время даже потеряла свою стройность и привлекательность. Двигатели набирали силу, сотрясая ракету.

— Есть главная ступень!

— Есть контакт подъема!

Загоравшаяся было световая «дорожка» транспарантов внезапно погасла. Это оторвались от хвоста ракеты разрывные штекера, до последнего момента связывающие ее с землей.

— Подъем! — каким-то торжественным, звонким голосом уже не докладывает, а кричит оператор центрального пульта пуска.

Движения ракеты еще не видно, но несущие стрелы, до сих пор поддерживающие ее «под мышки», вдруг резко, в доли секунды, раскинулись в стороны, освобождая ей путь. Какое-то мгновение ракета, кажется, висит в воздухе, но вот медленно, а потом все быстрее устремляется вверх, обрушивая на старт бушующий факел пламени. Рев двигателей, подобный раскатам грома, сотрясал степь. От него и бункер не просто дрожит, а сильно содрогается. От перепада давления у всех, кто в пультовой, закладывает уши…

— Поехали-и! — по-мальчишески звонко, залихватски звучит рвущийся из динамика голос Юрия Гагарина.

От ощущения всей значимости момента, какого-то очень теплого чувства к космонавту, от того, что все самое сложное уже позади и все идет как нельзя лучше, глаза подергиваются такой неожиданной и совершенно ненужной сейчас влажной пленкой.

В пультовой не умолкают динамики, в темпе «лета» передавая репортаж с телеметрических станций космодрома:

— Полет нормальный!..

— Давление в камерах устойчивое!..

— Идет отработка программы тангажа!..

На слова информатора накладывается голос космонавта:

— «Заря», я — «Кедр»! Вибрация учащается, шум несколько растет! Самочувствие хорошее… Перегрузка растет дальше!

Ракета стремительно удалялась от старта. Огненный факел с каждой секундой терял свою ослепительную желтую окраску, превращаясь в белесый инверсионный след. Истекли и секунды, столь волнительные и тревожные для нас с Воскресенским. Стал ненужным и телефон с красной трубкой, стоящий рядом с Королевым.

«Тем лучше!» — подумал и улыбнулся про себя.

В перископ даже при шестикратном увеличении ракета выглядела совсем небольшой сверкающей стрелкой. Еще несколько десятков секунд, и тянувшийся за ней инверсионный след внезапно сузился, потерял у своего начала яркость и прервался. А сама она враз «похудела», распростившись со своими четырьмя «боковушками». В небе на какой-то момент образовался серебристый крестик, потом он так же быстро исчез.

— «Заря», я — «Кедр»! Кончила работу первая ступень! — моментально отреагировал Юрий Гагарин. — Спали перегрузки, вибрация… Разделение почувствовал… Работает вторая ступень, все нормально!..

Смотреть в перископ стало уже неинтересно. Силуэт ракеты с едва заметным следом был плохо виден. Теперь все внимание в пультовой было уделено телеметрическому репортажу и переговорам Королева с Гагариным..

— Сто пятьдесят секунд! — монотонно и бесстрастно вел отчет хронометрист. Столько секунд прошло от момента старта. Короткое молчание, и уже голос телеметриста:

— Есть сброс обтекателя!.. Полет нормальный!

И снова, едва выслушав информацию Главного конструктора, космонавт «наполняет» пультовую бункера своим бодрым докладом:

— «Заря», я — «Кедр»! Произошел сброс обтекателя! Во «Взор» вижу Землю!.. Хорошо различима Земля… Несколько растут перегрузки, самочувствие отличное, настроение бодрое!

Эмоции эмоциями, а космонавт не забывал и о деле… В эти секунды ракета стремительно набирала скорость, а Юрий все ощутимее воспринимал и воздействие усиливающихся вибраций, и длительный «жим» нараставших перегрузок. Все эти «неудобства» он переносил весело и вселял уверенность во всех нас.

Королев не смог сдерживать своего восхищения поведением первого космонавта. Не тратя времени на позывные, вставил в «гагаринскую» паузу:

— Молодец, отлично! Все идет хорошо…

А Гагарин взахлеб и с таким неподдельным упоением, восхищением от увиденного вел свой «космический репортаж». Его звонкий, мальчишеский голос звучал над планетой. Уверенно, восторженно.

— Вижу реки… Различаю складки местности, снег, лес… Как у вас дела? Наблюдаю облака над Землей, мелкие кучевые, и тени от них… Красиво. Красота! Как слышите?..

Гагарину первому из людей довелось увидеть то, чего еще не посчастливилось увидеть никому — нашу изумительную планету с высоты сотен километров, из глубин космоса. И он был достоин такой чести! Как оказалось, у этого юноши кроме чисто профессиональных чувств летчика и, если хотите, инженера-испытателя во всю ширь раскрылась душа поэта. И теперь она проявлялась в каждом его слове.

Уже давно миновала добрая половина времени полета ракеты. Отработала и осталась где-то позади ее вторая ступень… Теперь корабль «Восток» тянул и тянул вперед «движок» последней ступени. Космонавт все еще «успокаивался», хотя с каждой минутой его голос стихал и удалялся, забиваемый усиливающимися атмосферными тресками и шорохами.

— «Заря», я — «Кедр»! Слышу вас очень слабо… Все идет хорошо, машина работает нормально… Вот сейчас Земля все больше покрывается облачностью. Кучевая облачность сменяется слоисто-дождевой облачностью… Такая пленка, что даже земной поверхности практически не видно… Интересно!

И уже малоразборчиво (ракета ушла за радиогоризонт) на последнее пожелание Королева сквозь атмосферные помехи к нам все-таки прорвался неунывающий гагаринский голос:

— Понял! Знаю, с кем связь имею… Привет!

Оставаться в пультовой было бесполезно: исчез в глубинах космоса «Восток», мчавшийся теперь где-то над просторами Сибири, молчал и динамик телеметристов, потерявших с ним надежную связь. Только хронометрист методично, через каждые десять секунд, отсчитывал послестартовое время.

В соседней комнате телетайпы синхронно выстукивали на лентах одну и ту же цифру, означавшую, что ракета еще «работает», набирая космическую скорость. Сюда же были выведены прямые линии связи с Центром управления командно-измерительного комплекса.

Вошел Королев. Не сказав окружающим ни слова, он сел на предложенный ему стул. Его молчаливость и сосредоточенность были понятны. Он очень тревожился за последние секунды работы «движка». Цена этих секунд была исключительно высока. Выключись он в заданное время при точном наборе орбитальной скорости, и корабль «Восток» — на орбите! Ну а если он от «усталости» сделает это (аварийно) чуть раньше? Тогда ищи его в Мировом океане от Камчатки до мыса Горн… И всего-то одна секунда или что-то около того! Было отчего волноваться…

Казалось, время уже давно истекло, но… Один из руководителей полетом, сидевший в кресле за низким столиком с аппаратурой связи, напряженно вслушивался в трубку телефона, который пока безмолвствовал.

— Ну, что там? — не утерпел Королев.

Ответа не последовало, только отрицательное покачивание головой: не мешайте, мол.

— Есть «нуль»! — поспешно доложил дежурный телеграфист. И хотя стоявшие рядом вместе с ним увидели эти долгожданные «нули», сам голос телеграфиста вызвал облегченный вздох.

— Наконец-то!.. Двигатель выключился!.. Порядок!.. Корабль на орбите!.. — прорвались эмоции переволновавшихся людей. Нечто похожее творилось и в коридоре, где от избытка чувств «бушевали» испытатели из пультовой.

— Прекратить шум! — резким тоном осадил своих не в меру разошедшихся соратников Королев. — И закройте дверь!

При этом он так выразительно посмотрел на всех присутствовавших, что вмиг все стихло. А кто-то поспешил совсем ретироваться. Характер Главного был очень хорошо известен, и желающих лишний раз испытать его на себе не нашлось.

— Соедините меня с руководством! — потребовал Королев. Он был явно недоволен затянувшимся молчанием командно-измерительного комплекса.

— Говорит Королев! Доложите точное время выключения двигателя и параметры орбиты!

Убедившись в полной «стыковке» полученных и расчетных данных, когда стало окончательно ясно, что пилотируемый корабль «Восток» с космонавтом Юрием Гагариным на борту мчался в высотах космоса по первой космической трассе, начатой на Байконуре, Главный конструктор чуть улыбнулся и как-то очень просто сказал:

— А теперь ура, товарищи!

В ответ — аплодисменты, взаимные объятия, поцелуи, поздравления… И — слезы, слезы радости на глазах.

Кто-то, сняв с руки красную шелковую повязку, торопливо собирал на ней автографы членов Государственной комиссии и главных конструкторов. Сразу же нашлись и последователи. Сергей Павлович тоже не удержался и попросил расписаться на своей повязке. Подошел и ко мне: «Подпишите, Анатолий Семенович. На память. Не часто нам с вами приходится космонавтов запускать!»

Такие вот контрасты в характере этого человека! Никогда не угадаешь, каким он сейчас будет: суровым и непреклонным или мягким и лиричным. А то и сентиментальным. Но случалось, и раздражительным, злым… Бывал он отходчивым и счастливым… И все это в одном человеке.

Через час, завершив один виток вокруг Земли, корабль с Гагариным должен был пойти на посадку. Все заспешили на пункт связи, куда сходилась вся информация и все нити управления полетом. Мы вышли из бункера. Над стартом, от которого тянуло копотью и теплом еще не остывшего металла, уже сошлись в «пирамиду» несущие стрелы. Стартовики заканчивали подъем ферм обслуживания. Над ними по-весеннему голубело небо. Ослепительно яркое солнце — солнце утра космической эры — ласково смотрело на всех нас.

...Тот памятный апрель 1961-го. Он не ушел в прошлое. И поныне я помню каждый день, каждый час той весны. Нелегкой она была для Сергея Павловича Королева, Юрия Гагарина, многих и многих людей, которые были связаны с созданием «Востока», его испытаниями и запуском. Минуло уже много лет, совершенствовалась и развивалась космическая техника. Многократно возросли ее возможности и надежность. Время и опыт делают свое.

Преобразился и Байконур с его стартовыми сооружениями. Расцвел и похорошел город. Вытянулись и набрали силу деревья, посаженные на аллее космонавтов. После каждого пилотируемого старта появляются новые деревца. Жизнь идет вперед. А в памяти все остается так, словно это было только вчера.

О. Г. Ивановский, лауреат Ленинской и Государственной премий СССР
ТОТ ПЕРВЫЙ СТАРТ

Это апрельское утро было необычным и вместе с тем обычным. Здесь на космодроме внешняя обстановка не побуждала к необычному восприятию происходящего. Она была строгой, деловой, совсем не праздничной. Такой же, как и на всех предыдущих космических стартах.

Думаю, сценарий тех дней никто не разрабатывал. А быть может, это и не так. Но если кто-то и думал о «порядке» этих дней, то таким человеком мог быть только Сергей Павлович Королев. Правда, это уже из области догадок. Да и не в том суть. Она в том, что на космодроме и в ту ночь, и в то утро были будни. И люди, не отвлекаясь, привычно делали свое дело — готовили к старту ракету с кораблем-спутником. С «Востоком». Необычность всего происшедшего осозналась позже, хотя и в тот же день 12 апреля.

Весь расчет «верхнего мостика» — как официально была названа наша группа, которой надлежало провести все заключительные операции по подготовке корабля и посадку космонавта, — по-моему, не отметила в своем сознании момент, когда кончилось 11-е и началось 12 апреля. Забот нам хватало. Но конечно же, помимо строго определенных обязанностей, были еще и не предписанные никем и ничем человеческие чувства, собственные размышления…

Мы любили свой «Восток», как любят давно желанное, выстраданное, большим трудом созданное, достигнутое. Знали, что с каждой минутой, с каждой секундой приближается расставание. И всем существом стремились оттянуть этот момент… Но это было где-то там, далеко и глубоко в душе, а строгий регламент, чувство ответственности за порученное дело требовали точного соблюдения неумолимого графика.

В ту ночь на верхнем мостике было холодновато. Все проверки систем и приборов корабля, которые возможно было провести здесь, на старте, были уже проведены. Корабль впервые ждал хозяина своего — человека, чтобы отправиться с ним в неведомый космос. И припомнилось мне, как все это начиналось для нас.

В помещении нового, светлого и чистого, как операционная, цеха главной сборки готовились корабли-спутники. Недалеко от входа в цех в то памятное утро группа конструкторов и рабочих обступила большой темно-зеленый ящик, только что бережно опущенный краном на расстеленный брезент. Подошел невысокий, плотный, с удивительно добрым лицом и улыбчивыми глазами, ведущий конструктор смежного завода — Федор Анатольевич Востоков., Я всегда удивлялся: «Надо же, какая фамилия подходящая, точно по теме!» Знакомы мы с ним были уже не первый год. Занимался он специальными кабинами для космических четвероногих путешественниц…

Щелкнули замки-лягушки на крышке. Шеи стоящих вокруг как-то сразу вытянулись.

— Да не спешите же, товарищи, ну что вы, право, словно на слона пришли глазеть…

В ящике, выклеенном изнутри поролоном, серебристо-матово переливалось что-то для нас новое.

Невольно я взглянул на Федора Анатольевича. Глаза его с ласковой хитринкой улыбались. Он-то знал, что привез. Кресло. Рабочее место космонавта! Вот, значит, и пришла пора, настал момент, когда то, к чему шли, к чему готовились, о чем мечтали, придвинулось вплотную. Корабль, сработанный нашими руками, должен взять на борт не приборы, не животных — человека. В тот день, 6 июля 1960 года, по плану намечена была примерка кресла на его законном месте — в кабине спускаемого аппарата. Для того и привез его Федор Анатольевич.

По цеху из репродуктора разнеслось: «Ведущего конструктора срочно в кабинет начальника цеха. Повторяю…»

Повторения я дожидаться не стал. Бегу. Понял, что звонил Сергей Павлович.

Беру трубку.

— Кто у телефона? — пророкотало в ней. Действительно, я не ошибся. Голос Королева. — Здравствуйте. Как у вас дела с кораблем? Привезли кресло?

Отвечаю, что все в порядке, кресло в цехе, хотим ставить его в корабль.

— Нет, пока этого делать не нужно. Я через несколько минут приеду. И учтите — не один, а с хозяевами. Да-да, с хозяевами, — со значением повторил он. — Поняли? Приготовьтесь все рассказать и показать. И чтобы не было лишнего шума.

В трубке щелкнуло, раздались гудки. Я стоял и никак не мог сообразить, куда ее положить. Подошедший начальник цеха по моему виду, наверное, понял, что произошло или должно произойти нечто из ряда вон выходящее.

— Люди! Сейчас с Сергеем Павловичем приедут… люди! Ты понял меня?

Группа вошла в цех. Впереди — в белом халате, накинутом на плечи, Сергей Павлович. Но на сей раз все глядели не на него, а на молодых офицеров, идущих вместе с ним и с интересом, хотя и несколько робко, осматривающихся по сторонам. Сергей Павлович представил нас. Подошли к кораблю. Гости тесным кружком стояли вокруг Королева. Он им рассказывал об устройстве корабля. Чуть в сторонке, облокотясь на подставку приборного отсека, стоял руководитель будущих космонавтов Евгений Анатольевич Карпов, которого я не сразу заметил. С ним мы уже несколько лет работали вместе по всяким биологическим вопросам при подготовке животных к полетам на наших машинах. Подошел к нему. Карпов, приветливо улыбнувшись, протянул руку.

— Привет, ведущий, привет! Что-то ты не сразу старых друзей узнаешь.

— Не сердись, Евгений Анатольевич, я на твоих ребят засмотрелся.

— Понимаю, понимаю. Ребята хорошие, сам скоро в этом убедишься.

Мы подошли ближе к кораблю. Сергей Павлович увидел нас и, кивнув в мою сторону, сказал:

— Вот ведущий конструктор «Востока». Он расскажет все, что вас будет интересовать. А меня прошу извинить, я на минуточку отойду. Но еще вернусь.

Наша беседа продолжалась, наверное, с полчаса, пока не вернулся Королев.

— Не устали еще, товарищи? За один раз рассказать обо всем невозможно, да и не нужно. Мы организуем специальные занятия. Но только не думайте, что вам так вот просто расскажут, и все. Нет. Мы у вас экзамены потом будем принимать. Вот так-то! — улыбнулся Главный. — Так что смотрите — кто будет плохо заниматься, в космос не полетит.

— Простите, Сергей Павлович, а отметки нам тоже будут ставить? — Этот вопрос, лукаво улыбнувшись, задал небольшого роста старший лейтенант с приветливым, открытым лицом.

— А как же вы думали, Юрий Алексеевич, обязательно будем. Вот закатим вам двойку, тогда не будете улыбаться! — шутливо ответил Главный.

Сергей Павлович предложил гостям, если они, конечно, хотят, попробовать сесть в корабль, на свое будущее рабочее место.

Через десять минут кресло было поставлено в кабину корабля и к открытому люку подставлена специальная площадка. Старший лейтенант, тот, которого Сергей Павлович назвал Юрием Алексеевичем, поднялся первым. Сняв ботинки, он ловко подтянулся на руках и опустился в кресло. Молча, сосредоточенно, серьезно. Думал ли он в тот момент, что ему придется почти так же, но только уже в скафандре садиться в легендарный «Восток»? Кто знает? Наверное, каждый из приехавших в тот день к нам летчиков думал о грядущем полете. Все они, один за другим, садились в кресло корабля и через несколько минут, посерьезневшие, притихшие, спускались с площадки…

Вот так я впервые встретил Гагарина. А он впервые увидел «Восток».

Ракетно-космическая техника впервые готовилась принять на борт человека. Ответственность огромная. Принципиально возможность полета человека на «Востоке» была обоснована. Теперь все зависело от надежности ракеты-носителя и самого корабля.

Отработка, проверка, испытания и еще раз испытания стали непреложным законом нашей работы, нашей жизни в те годы, когда создавалась наша космическая техника. Естественно, мы стремились использовать и богатый опыт авиационной техники, недаром Королев пригласил принять участие в работах опытнейших летчиков-испытателей. Однако ракета — не самолет. Набираться опыту нужно было самим. Первые космические корабли строились не для летных испытаний и доводки их в космическом пространстве, а для гарантированного успешного полета человека. Техника должна была «принять в свои руки» человека, а не человек — технику.

В окончательной подготовке «Востока» на заводе мне принять участие не удалось. С февраля группа испытателей была на космодроме, готовили к полету два корабля с манекенами вместо будущих пилотов. Но манекен в настоящем скафандре был не единственным «космонавтом» на корабле. Чтобы ему не было «скучно», в компании с ним должны были лететь собачки. На первом — Чернушка. В отличие от Стрелки с Белкой, она не располагала отдельной герметичной кабиной с питанием, регенерационной установкой и индивидуальной вентиляцией. Ее помещали в простую клетку, которая устанавливалась вместо «космического гастронома» — маленького шкафчика с продуктами питания космонавта. Подобное «ущемление» собачьего достоинства было допустимо, поскольку полет должен был продолжаться не сутки, как у Стрелки с Белкой, а всего около 100 минут — один виток вокруг Земли.

На заседании Государственной комиссии был подробно обсужден и утвержден порядок подготовки к пуску, назначенному на 9 марта.

Генеральные испытания на старте прошли без замечаний. Посоветовавшись с заместителем Сергея Павловича, руководившим непосредственно нашими работами, — Константином Давыдовичем Бушуевым, мы решили перед установкой в корабль клетки с Чернушкой как следует отработать, отрепетировать закрытие люка в кабине специальной съемной герметизирующей крышкой. Мне почему-то казалось, что такая практика может в дальнейшем пригодиться. Расчет «верхнего мостика» получил задание — установить и снять крышку по всем правилам, со всеми проверками десять раз подряд.

С секундомером наблюдал я за этой работой. Хорошо, четко работали наши монтажники. Каждый раз все меньше и меньше минут уходило на эту процедуру.

Смотрю вниз с ракеты — подошла «Волга» Главного. Константин Давыдович, очевидно, доложил ему, что у нас наверху происходит. Машет мне рукой. Спустился я вниз, подошел к ним.

— Сколько времени тратится? — спросил Королев, посмотрев на часы.

Я ответил.

— А нельзя ли быстрее? — И, не ожидая ответа, тут же — Что-то медики задерживаются. Почему же они до сих пор не привезли Чернушку? Пойди-ка быстренько позвони, в чем там дело?

Дежурный ответил, что машина с «медициной» вышла на старт три минуты назад.

Не успел я подойти к ракете, как из-за поворота бетонки показался «газик», и через минуту лаборантка с Чернушкой поехала на лифте вверх. Минут через десять, устроив свою подопечную, медики спустились вниз. Теперь Федору Анатольевичу Востокову положено было в последний раз осмотреть свое хозяйство — кресло с манекеном, его скафандр, все пиротехнические устройства, парашюты и прочее.

Востоков со своими товарищами поднялся наверх к кораблю. Знаю уже по опыту, что возиться они будут минут двадцати, не меньше. Но вдруг минуты через две лифт возвращается. Выскакивает из него красный от ярости Федор Анатольевич. Налетев на меня, он выдает такую витиеватую и трудновоспроизводимую тираду, что у меня и то перехватило дыхание.

Понять можно было одно: он этого так не оставит, а сейчас же доложит Сергею Павловичу и председателю Государственной комиссии. Я уж и впрямь подумал, что случилось что-то ужасное. Ну, по крайней мере, украли манекен вместе с креслом, не меньше.

Дыхания у Востокова, очевидно, больше не хватило, он умолк. Мне удалось в этот момент вставить несколько уточняющих вопросов.

— Нет, ты понимаешь, — кипятился он, — что творит эта… медицина? Ты думаешь, они одну только Чернушку сажали, да?

— А кого же еще?

— Они самовольно, — он опять начал захлебываться, — да-да, самовольно открыли шлем у скафандра на манекене и напихали туда каких-то пакетиков! Нет, ты представляешь, что это такое?

— Ну и что, — пытался я смягчить ярость своего коллеги, — они же устройство шлема хорошо знают, надеюсь, не сломали ничего?

Несмотря на некоторый комизм ситуации, явное нарушение установленного порядка было налицо. Мы пошли к руководству. Главный мирно беседовал с руководителем медиков Владимиром Ивановичем Яздовским. Обстановка нами была оценена как самая подходящая. Выслушав заикающегося от возмущения Федора Анатольевича, Сергей Павлович попросил нас с ним выйти из помещения. Стоим на крылечке того одноэтажного деревянного здания, прозванного «банкобусом», где обычно проходили последние предстартовые заседания Государственной комиссии, и слышим-, как за дверьми на два голоса идет весьма серьезный разговор.

Через пять минут и я получил от Главного свою порцию за то, что у меня на глазах творятся подобные безобразия.

В тех «каких-то» пакетах были семена лука. Это медики решили провести еще один дополнительный эксперимент.

С согласия главного конструктора скафандра и к величайшему неудовольствию Востокова пакетики было разрешено оставить на их незаконном месте. Но на следующий день состав группы медиков сократился на одного человека.

Чернушка перенесла и полет, и приземление вполне удовлетворительно. Только на ее задней лапе были обнаружены… мужские наручные часы. На браслете. Недоумевали мы не очень долго: часы есть часы, и у них, конечно, есть хозяин, который, конечно, заинтересован в благополучном завершении своего индивидуального эксперимента. Действительно, хозяин достаточно быстро отыскался, хотя, по понятным причинам, он сам до поры до времени не очень торопился признать свой приоритет.

В какой-то мере неожиданностью оказался для нас, хотя мы этого чуть не каждый день ждали, прилет группы космонавтов. С ними вместе прилетел и Евгений Анатольевич. Встретились.

— Ну как космодром? Понравился?

— Это ты меня спрашиваешь?

— Да, тебя, но о твоих подопечных. Они-то впервые здесь.

— Да что тебе сказать — одно у них на устах: «Вот это да!», «Ну и здорово!». А когда в монтажный корпус пошли и ракету с кораблем впервые вместе увидали, так и вообще дар речи потеряли. Но знаешь, о чем они заговорили? А ведь, наверное, ей, красавице, надоело на орбиту только собачек возить, пора уже за серьезные дела браться.

— Это все хорошо, Евгений Анатольевич, но ты мне скажи, они про те неудачи, которые у нас в прошлом году были, знают?

Карпов задумался, лицо его как-то сразу посерьезнело.

— Это сложный вопрос, надеюсь, ты это сам прекрасно понимаешь. Они — военные летчики. Хотя и не воевали, в Великой Отечественной не участвовали. Знают наши ребята и про аварии, и про то, что полет в космос не прогулка. Знают. Я им про это рассказал.

— И как они прореагировали?

— Ты знаешь, во-первых, они сразу же потребовали, чтобы я им сказал, как себя чувствует Сергей Павлович. Ведь наш разговор был вскоре после этих аварий. Говорю: «Он очень сильно все это переживает». И тогда Гагарин с Быковским тут же заявляют: «Едем немедленно к нему! Его надо успокоить!»

— И поехали?

— Конечно. А ты и не знал? Главный, естественно, подробно рассказал о причинах тех неприятностей и о том, какие меры были приняты для повышения безопасности. Хотя и не отрицал, что стопроцентной гарантии никто дать не может. В общем, был настоящий мужской разговор…

21 марта подготовка нового корабля была закончена. 25-го — старт. На этот раз полет и приземление прошли совершенно нормально.

Теперь — человек! Что давало право на такой шаг? Десятки, сотни, тысячи экспериментов в лабораториях ученых и исследователей, десятки запусков ракет с обширными программами медико-биологических исследований, полеты кораблей-спутников.

К этому времени был создан и проверен сложнейший комплекс наземного связного и командного оборудования — сеть специальных станций, оснащенных радиолокационными и радиокомандными средствами для точнейших измерений параметров орбиты корабля, состояния их бортовых систем, регистрации всего необходимого комплекса сведений о жизнедеятельности живого организма и характеристик окружающей среды.

Телевизионные средства и системы связи позволяли наблюдать изображение космонавта и поддерживать с ним двухстороннюю радиосвязь. Работой всех наземных станций руководил особый командный пункт, куда по автоматизированным линиям связи поступала вся принимаемая с космического корабля информация.

Словом, к 1961 году был накоплен достаточный опыт в создании автоматических устройств, обеспечивающих подготовку ракет на старте, их запуск и полет по строго расчетной траектории. Конструкторы научились решать задачи обеспечения орбитального полета, спуска и приземления кораблей.

На космодроме, в правом коридоре первого этажа монтажного корпуса, стук молотков, запах свежей краски. Народ снует взад и вперед. Даже со стороны видно — идет какая-то спешная подготовка к чему-то необычному. Готовились принять будущих космонавтов. Для этого были выделены специальные помещения. В одном из них — комната отдыха с мягкой мебелью и прочей немудреной, скажем прямо, утварью, раздобытой космодромными снабженцами. А уж в других — иначе. Вот — «кресловая». В ней царство Федора Анатольевича Востокова. Здесь будут готовить и проверять все системы кресла космонавта, этого хитрого сооружения, перед тем как отдать его испытателям корабля для совместных проверок. Дальше «скафандровая». Это тоже вотчина Востокова. Есть и медицинская комната — для предполетного обследования космонавта со всем необходимым для этого оборудованием, ну и, наконец, — «гардеробная» — здесь последняя процедура перед отъездом на старт — облачение в космические «доспехи».

Сергей Павлович явно нервничал. Встретив меня в монтажном зале, он остановился и вполголоса, глядя не на меня, а куда-то в стену, сказал:

— Ваш заместитель — серьезный человек? Да вообще, что они там думают? Решили «Восток» на космодром по частям присылать? Что же это такое?

На эти вопросы я, естественно, ответить не мог. Да, пожалуй, Королев и не ожидал от меня ответа.

С моим замом, Евгением Александровичем Фроловым, крутившимся на заводе с подготовкой «Востока», я связался по телефону. Он жаловался мне на то, что очень уж трудновато приходится. Очень хотели все сделать как можно лучше, как можно надежнее, и вот в самый последний момент, когда уже почти все было закончено и корабль был собран и осталась последняя операция — проверка антенного хозяйства, в одном тракте появилось что-то похожее на короткое замыкание. Закон подлости. Стали искать. Разобрали чуть не половину корабля, а дефект тут возьми и пропади. Так и не поняли, что же было тогда при последней проверке. Ну, раз непонятно, то решение одно — заменить весь антенный тракт полностью. А на это, естественно, нужно время, и не пять, и не десять минут. Это все было в спускаемом аппарате. Поэтому он и задержался с отправкой, а приборный отсек отправили, чтобы у нас работа не стояла.

Вот это и волновало Главного. В общем-то ничего особенно страшного не случилось. Начались испытания приборного отсека. Так можно было. А спускаемый аппарат доставили на следующий день. Следом за ним прибыло и пополнение испытателей. Прилетел и мой зам. Встретились мы к вечеру.

— Ну и хитрый же ты, — начал он, блеснув стеклами очков. — Уехал, меня бросил, а сам здесь загораешь…

— Загораю… Это ты верно подметил. Ну, ладно, расскажи, как на заводе?

— Крутились будь здоров! Ваша-то первая сборная здесь. А нам что прикажете? Корабль-то какой? Не для Стрелки с Белкой. Сам понимаешь. Печенкой каждый болтик чувствовали. Но без «бобов» не обошлось. Про антенные дела я тебе по телефону докладывал. Думаешь, нам приятно было?

— Да-а… И Сергей Павлович здесь нервничал. Я пытался ему что-то говорить, да где там. Ты его знаешь.

— Знаю немного. Да вот еще разок «познакомиться» пришлось.

— Это когда же?

— А вот когда ему директор завода о посылке по частям докладывал. Я в это время рядом стоял. Директор только начал говорить, но почти сразу замолчал, покраснел только, молчал, молчал, потом мне трубку передает. А Королев еще не кончил говорить, и конец его фразы мне пришлось выслушать. А она как раз и предназначалась вашему заму, дорогой мой начальник. Ну, не прямо мне, я чуть рановато трубку схватил. Пришлось мне сказать, что я сам все хорошо слышу. Сергей Павлович осекся на секунду, а потом говорит: «Ну и хорошо, что сами слышите. По крайней мере, без искажений». Может, мне пора уже заявление подавать — по собственному желанию, а?

— По собственному? Не спеши. Я раз подал. Его эСПэ взял, в свой сейф запер и сказал, что отдаст когда-нибудь потом, через несколько лет. Так что не советую. Кстати, у нас говорят, что тот, кому он ни разу не обещал уволить, — плохо работает…

На столах в «скафандровой» лежали два приготовленных комплекта космических «доспехов», точь-в-точь таких, в которых предстояло лететь Гагарину или Титову. Чтобы случайно не повредить летных скафандров, все тренировочные работы проводились в запасных.

Первым одевается Гагарин. За всей этой процедурой внимательно наблюдает Федор Анатольевич, изредка вмешивается в процесс одевания. Ведь каждый этап этого весьма непростого процесса тщательно продуман, проверен, оттренирован: только нужные движения, только нужные вещи под рукой, помощь товарищей только тогда, когда она действительно нужна.

Посмотрев на процедуру одевания, я вышел в монтажный корпус проверить, все ли готово к тренировочной посадке в корабль. Это было предусмотрено программой подготовки на технической позиции космодрома, здесь, в монтажно-испытательном корпусе.

«Восток» во всем своем величии стоял на высокой подставке, ярко освещенный мощными «юпитерами» — имуществом кинооператоров, получивших наконец разрешение на съемку. Чтобы космонавту не карабкаться в корабль по какой-нибудь там стремянке, специально был построен особый лифт. Только-только мы успели проверить работу этого сооружения, прокатившись на нем раза три вверх и вниз, как в дверях показались две неуклюжих ярко-оранжевых белоголовых фигуры. За ними целая свита в халатах.

Чуть обогнав остальных, Сергей Павлович догнал Гагарина, взял его под руку и что-то оживленно стал ему говорить. И тот и другой, а затем и шедший рядом с ними Титов громко рассмеялись.

Я подошел к ним.

— Так вот, порядок принимаем следующий, — Королев посмотрел на корабль. — Первым садится Гагарин. Так, Юрий Алексеевич? Вы, Олег Генрихович, и товарищ Востоков ему помогаете. Больше никого. Ясно? Потом, когда космонавт займет свое место, можно будет подняться медику, потом радисту, потом телевизионщику. Больше трех человек чтобы я наверху не видал. Понятно? После Юрия Алексеевича будет садиться Герман Степанович. У вас все готово?

— Готово, Сергей Павлович.

— Ну, добро! Все их замечания и пожелания запишите. Потом разберем. Действуйте!

Пока шел этот разговор, вокруг собралось довольно много зрителей, не занятых сейчас работой испытателей, но близко никто не подходит. Вокруг площадки с «Востоком» на тоненьких прутиках-стойках белая ленточка — граница доступного.

Подошли к лифту, десять секунд подъема — и Гагарин перед открытым люком кабины. В ней пока полумрак. Поддерживая Гагарина, помогаем ему подняться к люку, закинуть ноги и лечь в кресло. Хотя и не очень изящно все это получилось, но получилось. Теперь дело за Юрием. Он должен провести проверку систем скафандра, кресла, поработать с системами корабля. Только я отошел в сторону, как вижу, что на лифте к нам поднимается Володя Суворов, мой давний «враг» — оператор Центрнаучфильма. А «враг» потому, что интересы кино и наши, производственные, по времени почти никогда не совпадали. Иными словами, мы должны были давать возможность киношникам снимать то, что им было нужно, как раз тогда, когда у нас на счету каждая минута. Сколько же у нас было конфликтов по этому поводу! Но должен сказать, это не мешало нам быть друзьями и оставаться ими до сих пор.

Так вот, появляется Володя Суворов. Нарушение явное. Смотрю вниз на Главного. Он прекрасно видит, что нарушается им же введенный порядок, видит и мой недоумевающий взгляд и… отворачивается в сторону. Решай, мол, сам, понимать должен, что кино — это кино и что эти кадры — документ. И документ такой, которого потом не получишь. Володя затрещал своим «Конвасом», злорадно посмотрев в мою сторону: дескать, что, не вышло?

Минут пятнадцать Юрий провел в корабле. Как только он закончил, мы помогли ему выбраться наружу. Должен сказать, что он был намного румянее, чем до посадки в кабину. Жарковато, видимо, работать в скафандре без включенной системы вентиляции.

Посмотрев, как Гагарин, а потом и Титов двигались в скафандре, я решил, что, пожалуй, стоит прочувствовать это на себе. Тогда можно будет и помочь космонавту, если потребуется. Короче говоря, обратился я к Федору Анатольевичу:

— Федя! Знаешь, о чем я очень хотел тебя попросить? — взмолился я, налегая на «очень». — Мне нужно скафандр надеть и представить себя… космонавтом.

Договорились мы быстро. Правда, как на грех, у Федора Анатольевича с собой не было скафандров на росточек побольше, но это планы не нарушило.

Запершись в маленькой комнатке в конце коридора, подальше от случайных глаз, Федор Анатольевич с двумя своими помощниками' облачили меня в космические «доспехи» и «по технологии» провели весь цикл проверок. Правда, с тщательностью, как мне показалось, большей, нежели два дня назад. В ответ на мои просьбы сократить объем моих мучений они лишь ухмылялись: знай, мол, нашу технику, а то только придираться умеешь. Так и чувствовалось, что решили они отыграться на мне за все предыдущее, уж коли попался я в их руки.

Заставили меня и походить, и поприседать, и полностью загерметизироваться, надев перчатки и опустив забрало шлема. А потом подхватили меня под руки и потащили в соседнюю комнату, где стояло технологическое кресло, уложили в него, подключили к магистрали высокого давления. Скафандр стал раздуваться, уши заложило, а потом в них появилась боль… В общем, это были не очень-то приятные минуты. Но зато я прочувствовал, что такое скафандр.

Под руку с Федором Анатольевичем мы прошли в монтажный зал. Минут через десять, мокрый как мышь, я с непередаваемым удовольствием ощутил холодок свежего воздуха, когда меня вынули из этого космического одеяния. Правда, надо учесть, что все «упражнения» мне пришлось проводить без системы вентиляции.

Скафандр… Сейчас было бы несерьезно расписывать достоинства той конструкции. Техника и наука далеко шагнули за эти четверть века. Сейчас в скафандрах, конечно других, космонавты не внутри корабля, а в открытом космическом пространстве по нескольку часов работают, и не только мужчины — женщины. Но ведь то было впервые. Тогда один мой знакомый, достаточно скептически относящийся к сложностям космической техники, и то вынужден был признать: «Да, скафандр — это далеко не комбинезон!»

Понятно, что основным средством, защищающим космонавта от губительного воздействия космического пространства, является сама кабина корабля. Но как быть при повреждении кабины, при ее разгерметизации, или, скажем, при посадке на воду? В этих случаях скафандр способен сохранить жизнь и работоспособность космонавта. Собственно, скафандр — это как бы маленькая индивидуальная кабина, только сделанная из мягкого материала и подогнанная по фигуре.

Кстати, не только в аварийной ситуации он нужен. И в нормальном полете скафандр обеспечивает отличную вентиляцию, приятную для тела температуру, а при спуске, когда происходит катапультирование, — защиту от резкого перепада давления.

Комплексные испытания «Востока» заканчивались. Дальше по порядку подготовки предстояла заправка топливом тормозной двигательной установки и газом — баллонов системы ориентации. Потом в барокамере проверится герметичность всего корабля. После нее — стыковка с последней ступенью носителя. А сама ракета, к этому времени проверенная и испытанная с величайшей тщательностью, покоится на специальных ложементах.

10 апреля в 16 часов было назначено заседание Государственной комиссии. Предстояло обсудить результаты испытаний ракеты, корабля, готовность служб космодрома и, главное, решить: КТО ЖЕ ПЕРВЫЙ?

В небольшом зале верхнего этажа монтажного корпуса собралось все руководство: Государственная комиссия, испытатели, главные конструкторы, медики, ученые из институтов Академии наук, конструкторы. Столы составлены буквой «П». В середине Константин Николаевич Руднев — председатель Государственной комиссии, рядом Мстислав Всеволодович Келдыш, Сергей Павлович Королев. По одну сторону Валентин Петрович Глушко, Николай Алексеевич Пилюгин, Алексей Михайлович Исаев, Константин Давыдович Бушуев… Напротив них — Николай Петрович Каманин, начальник Центра Евгений Анатольевич Карпов, специалисты-медики Владимир Иванович Яздовский, Олег Георгиевич Газенко, космонавты.

В тот день, в ту минуту, поглощенный делами, вряд ли я предавался воспоминаниям о том, кем был для меня и моих сверстников знаменитый летчик Николай Петрович Каманин. А вот сейчас не могу не сказать об этом.

Когда он появился на нашем космическом горизонте и я увидел его, то сразу узнал, хотя встретился с ним впервые. Вспомнилось детство, 1934 год. «Челюскин». Весь мир тогда взволнованно следил за героями-летчиками, прорывавшимися к далекой льдине на выручку попавших в беду полярников. Я, двенадцатилетний парнишка, до самозабвения преданный авиации, мечтавший стать не меньше чем крупнейшим авиационным конструктором и мастеривший всевозможные модели самолетов, был полностью поглощен челюскинской эпопеей.

У ребят всегда есть любимые герои. Были они и у нас. Как мы любили в них перевоплощаться, представлять себя на их месте, совершать такие же подвиги. Короче, в играх детства я был Каманиным, а мой друг, соседский мальчишка, — Ляпидевским. Напротив нас, через дорогу, жили такие же, как мы, Молоков и Водопьянов. И мы тоже спасали челюскинцев…

Помню, с каким восторгом встречали мы на откосе железной дороги мчавшийся в Москву экспресс с челюскинцами, а потом до хрипоты спорили, кто кого углядел в окнах вагонов и на площадках тамбуров. Всем хотелось видеть и Отто Юльевича Шмидта, и героев-летчиков…

И вот теперь… Николай Петрович Каманин… Космос…

«Восток»… Первый полет в космос…

Поднимается Константин Николаевич Руднев. Умолкли негромкие разговоры, затихли кинооператоры.

«Товарищи, разрешите открыть заседание Государственной комиссии. Слово о готовности ракеты-носителя и космического корабля «Восток» имеет Главный конструктор, академик Сергей Павлович Королев…»

Сергей Павлович Королев. Теперь известность его огромна, она — всемирного масштаба. Но написано о нем очень мало, во много раз меньше того, что заслужил он своими делами. В скупых газетных строках конца 50-х годов он назывался просто Главным конструктором — без имени и фамилии.

Уже когда не стало Королева, о нем появились воспоминания, очерки. Думаю, уместно привести наиболее характерные высказывания, так сказать, штрихи к портрету выдающегося ученого и конструктора.

Мстислав Всеволодович Келдыш.

Михаил Васильевич Васильев. Писатель.

Георгий Николаевич Остроумов. Журналист.

А вот несколько строк самого Сергея Павловича. 1935 год. Апрель. Из письма Якову Исидоровичу Перельману:

О Королеве еще будут писать. Сколько-нибудь полный портрет этого человека еще не создан в литературе. Да и сделать это, наверное, неимоверно сложно. И я далек от цели — дать портрет Королева. Но некоторые черточки его характера, описанные, как говорится, с натуры, могут оказаться штрихами к его портрету.

Когда я впервые увидел его? Память не сохранила точной даты. Помню только, что это было в 1947 году. Резкий, нетерпеливый автомобильный гудок за воротами конструкторского бюро. Торопясь больше обычного, вахтер оттягивает тяжелые металлические створки. Резко набирая скорость, темно-вишневый блестящий трофейный «хорьх» лихо проносится к входу в КБ. Единственное, что и успел заметить, — черная кожаная куртка, бледное лицо, руки на баранке руля.

— Король! — слышу рядом.

— А кто это?

— Главный — Король. Он по-другому ездить не умеет.

Собственно, даже и не встреча, так, впечатление.

Второй раз судьба уготовила мне встречу с Королевым несколько иную. В 1950 году при одной из очередных реорганизаций нашего отдела я как парторг узнал в партбюро о назначении к нам нового начальника отдела. Через день состоялось знакомство.

— Здравствуйте, товарищи. Я ваш новый начальник отдела. Моя фамилия Янгель. Зовут меня Михаил Кузьмич. Прошу любить и жаловать, как говорят. Будем вместе работать. Наши общие задачи я понимаю так…

Не могу сказать, что это назначение было воспринято нами как само собой разумеющееся. («Не ракетчик! Подумаешь, где-то в авиации работал».) Но должен сказать, предубеждение прошло очень быстро. Начальник отдела, несмотря на весьма сложную обстановку, успешно осваивался на новом месте. Мне как парторгу, естественно, надлежало способствовать ускорению этого процесса. Взаимопонимание между нами установилось незамедлительно. Михаил Кузьмич не копался в мелочах, старался разобраться в основах, принципиальных вопросах. Авторитет его среди работников отдела быстро рос.

Однажды на расширенном заседании профкома КБ подводились итоги работы отделов. Королев сидел за длинным «совещательным» столом справа от председателя профкома и что-то записывал в маленькую потертую записную книжечку, распухшую от вложенных в нее листков. Я заметил, что когда он закрывал книжечку, то натягивал на нее тоненькое резиновое колечко.

Точно уже не помню, как было дело, но Главный не очень одобрительно отозвался о работе нашего отдела. Янгеля на заседании не было. Еще не зная характера Королева, я по молодости позволил себе «принципиально возразить». Весьма решительно я был посажен на место. Но этим не кончилось. Через день, поднимаясь по лестнице на второй этаж, я встретил Королева'. Он жестом остановил меня.

— Как ваша фамилия? Вы, значит, в пятом отделе работаете? У Янгеля? Кем? Хорошо-о-о!

Ничего хорошего, надо сказать прямо, в его тоне я не почувствовал. Королев быстро спустился на первый этаж, свернул в наш коридор. Я потихонечку пошел вслед за ним. Главный зашел в кабинет Янгеля. Тут до меня донеслось: «Ваш парторг позволяет себе…» — и что-то там еще. И я почувствовал, что лучше мне здесь не болтаться. Такой была моя вторая встреча с Королевым.

А вот еще одна. Год 1958-й. Осень. Часов одиннадцать вечера. Сергей Павлович зашел в цех главной сборки. Даже беглого взгляда на него было достаточно, чтобы понять, как он устал. Я подошел. Королев протянул руку.

— Ну как дела, старина? Что делается?

Я подробно доложил о ходе сборки станции, о трудностях, о задержках, разных неприятностях… Словом, обо всем нашем повседневном, вполне обычном. Это была работа. Тяжелая, напряженная работа.

— Да, тяжело идет эта штучка, — вздохнул Королев. — Надо будет поговорить с народом. Соберу-ка я на днях смежников наших. Пусть друг другу в глаза посмотрят… Вы домой-то сегодня собираетесь? — неожиданно спросил меня Главный.

Я кивнул головой, не очень уверенный в том, что он поддержит мое желание.

— Ну и хорошо. Нам ведь по пути, насколько я помню. Поехали. Я тоже домой собрался.

Через несколько минут, одевшись, я вышел из цеха. Сергей Павлович уже сидел на заднем сиденье ЗИМа.

Надо сказать, что незадолго до этого вечера в нашем конструкторском бюро умер талантливый инженер — остановилось сердце. Трагический случай остро переживали все. Быть может, поэтому решился я задать Сергею Павловичу мучивший меня вопрос.

Выехали на шоссе. Королев, откинувшись на сиденье, мрачно молчал, погруженный в свои мысли.

— Сергей Павлович, — не очень уверенным голосом проговорил я, — хотел спросить…

— Спрашивай, раз хотел.

Наверное, высказывался я не очень связно. Суть же моих рассуждений была в том, что и мы, и наши смежники за повседневной работой забываем, что творится-то история. И делают ее люди. А они не вечны, они уходят из жизни. Нельзя, чтобы были забыты те люди, которые начинали космическую эру у нас в стране, в мире. Не правильнее ли будет, договорившись с кем следует, найти талантливого писателя, принять его к нам на работу. Пусть он покрутится вместе с нами и пусть пишет. Пишет про людей, про их жизнь и дела. Опубликуют ли это сразу или когда-нибудь потом — не важно. Было бы написано.

Сергей Павлович молчал. Глаза его были закрыты. Прошла минута, другая… Потом повернулся ко мне:

— В общем-то вы правы. Действительно, замечательные у нас люди, делают великое дело. И это не может быть забыто. Обидно будет, если забудется… Писать надо. Но приглашать специально для этого писателя не буду. Нет-нет, не буду. А ну как он начнет обо мне сочинять роман…

А вот еще один штрих к портрету. Случилось так, что мы с Сергеем Павловичем отдыхали в одном санатории в Сочи. Однажды на пляже, глядя в набегающие волны, он вдруг спросил:

— А вы были в Ленинграде в Русском музее?

— Был, Сергей Павлович.

— Знаете, какая картина меня там поразила однажды и на всю жизнь? «Волна» Айвазовского. На нее можно смотреть часами. Кто бы и что ни говорил мне про Айвазовского, но он великий мастер… Слышал я, что его ремесленником называют. Побольше бы таких ремесленников. А что, мы ведь, в сущности, такие ремесленники. Нелегкое наше ремесло, но интересное, черт возьми! Жить просто — нельзя, жить, старина, надо с увлечением!

...Королев поднялся. Внешне кажется очень спокойным. Как всегда негромко, без всякого пафоса и торжественности говорит:

— Товарищи. Намеченная… — он на секунду запнулся, но тут же продолжил — В соответствии с намеченной программой в настоящее время закончена подготовка многоступенчатой ракеты-носителя и корабля-спутника «Восток». Ход подготовительных работ и всей предшествующей подготовки показывает, что мы можем сегодня решить вопрос об осуществлении первого космического полета человека…

Всего несколько десятков слов… Так лаконично, строго по-деловому подведен был итог гигантской работы. А сколько дел и событий за этими словами!

«…Слово для доклада о готовности космонавтов предоставляется генералу Каманину Николаю Петровичу».

Каманин встал. Минуту постоял молча, словно подбирая самые точные слова.

— Трудно из шести выделить кого-либо одного, но решение нам нужно было принять. Рекомендуется первым для выполнения космического полета назначить старшего лейтенанта Гагарина Юрия Алексеевича. Запасным пилотом назначить Титова Германа Степановича.

Раздались громкие аплодисменты… Константин Николаевич Руднев:

— Товарищи! Партия и правительство направляли всю нашу работу по подготовке первого полета человека в космос. Ученые, инженеры, конструкторы и рабочие немало потрудились над созданием космического корабля «Восток». Сегодня этот корабль на старте, его два предшественника в марте продемонстрировали нашу готовность послать человека в космическое пространство. Мы все уверены — полет подготовлен хорошо и будет успешно выполнен…

А мы и вправду не заметили, как кончилось 11 апреля. Но помнили, что в 5 часов 30 минут и Гагарин, и Титов должны проснуться и начать работу по строгому плану подготовки. А наша задача — корабль. Вот он здесь, рядом. Все проверки закончены. Вчера была проведена последняя операция — установка кодовой колодочки. Сейчас воспоминания об этом вызывают улыбку…

Весь полет «Востока» должен был происходить без активного участия космонавта в управлении. А если произойдет какой-нибудь отказ? Предусмотрена была возможность аварийного управления посадкой, так сказать, «вручную». Для этого космонавт должен был сориентировать корабль нужным образом и включить тормозную двигательную установку, нажав на специальном пульте особую красную кнопку. Но опять же не сразу. Чуть выше этой кнопки в два ряда были расположены маленькие кнопочки с цифрами от нуля до девяти. Это был так называемый «логический замок».

Не знаю, как родилась идея этого «логического замка». Но исходила она из предположения, что психика человека в космосе может не выдержать. Вдруг его охватит паника и он вздумает, потеряв самообладание, включить тормозную установку просто так, не отдавая себе отчета.

Так вот, чтобы этого не произошло и космонавт не натворил беды, опустившись с орбиты в совсем не подходящем месте, он, перед активным вмешательством в управление кораблем, если оно вдруг потребуется, должен как бы доказать, что пребывает в здравом уме. Для этого надлежало в определенном порядке нажать три кнопки из тех десяти. Какие и в каком порядке, космонавт мог узнать, вскрыв запечатанный конверт, который был на видном месте в кабине.

«Логический замок» отпирался, то есть давал возможность управлять кораблем, только в том случае, если заветные кнопки нажимались в установленном порядке. Причем космонавту заранее он был не известен.

Да, сейчас это вызывает улыбку. Но тогда… Кто мог тогда взять на себя смелость утверждать, что все это лишние предосторожности?

Во всяком случае, Каманину, Галлаю и мне поручили установить эту кодовую последовательность цифр в тот самый «логический замок». Совершив это таинство, мы подписали соответствующий акт. Но не верилось, честное слово, не верилось, что нашему первому космонавту придется применять этот код.

С верхнего мостика стартового устройства прекрасно видна степь. На востоке чуть начинало алеть. Редкие облака висели в небе нежно-розовыми комочками. Предрассветный прохладный ветерок проникал под куртку. Тишина.

На нижних этажах — площадках обслуживания — работают ракетчики. Заправляют ракету топливом. У ее подножия — несколько человеческих фигурок. С высоты они кажутся крошечными, но узнать можно. Вот Сергей Павлович отошел от небольшой группы. Прикрыв глаза рукой, он смотрит вверх, машет. Я спустился на лифте вниз.

Королев спокоен, внешне по крайней мере. Но лицо уставшее.

— Ну, как дела, старик?

— Все в порядке, Сергей Павлович, ждем.

— Знаю, что все в порядке. Я, пожалуй, поеду туда, к ребятам, посмотрю, как у них подготовка идет.

И он пошел к своей машине. Теперь вижу, волнуется Главный, сильно волнуется, оттого и ищет, чем бы занять паузу, а занять лучше всего делом… Автобус с космонавтами приедет через час. Делать пока и нам нечего. Я медленно пошел по «козырьку» вокруг ракеты. Хороша все же наша машина, грандиозна, но и легка, изящна даже. Подошел один из испытателей:

— Давай пройдемся немного, пока автобус не приехал.

— Давай.

Мы спустились с «козырька» и по дороге, кольцом окружавшей стартовое устройство, пошли вокруг ракеты. Говорить ни о чем не хотелось. Вдруг представил себе, сколько же людей ждут сейчас этого момента — старта в космос!

Ждут радисты на командно-измерительных пунктах, еще и еще раз проверяя свои передатчики, приемники, антенны…

Ждут операторы, кому предстоит держать связь с космонавтом, еще и еще раз сверяясь с программой полета…

Ждут летчики поисковых групп в районе приземления, держа наготове самолеты, вертолеты, средства связи…

Ждут специалисты координационно-вычислительного центра…

Ждут тысячи людей в Москве и в Ленинграде, в Крыму и на Кавказе, в Средней Азии, в Сибири, на Дальнем Востоке…

— Нет, давай вернемся, — предлагаю напарнику, — посмотрим еще разок, все ли в порядке?

Круглый люк кабины прикрыт легкой предохранительной крышкой. Монтажники, облокотившись на перила, всматриваются вдаль, откуда вскоре должен был появиться автобус. Подошли машины с членами Государственной комиссии. Вернулся Сергей Павлович. По плану в шесть утра близ стартовой площадки, в «банкобусе», должно состояться последнее предстартовое заседание Государственной комиссии.

Час пролетел незаметно. Долгожданный автобус подкатывает почти к самой ракете. Я спустился вниз. Из передней дверцы выходит Юрий Гагарин. Он в ярко-оранжевом скафандре.

Королев ни взглядом, ни словом старается не показывать своего волнения и озабоченности. Нарочито спокойно и деловито поторапливает:

— Юрий Алексеевич, пора. Нужно садиться! Обнялись они с Юрием. Слегка поддерживая Гагарина под локоть, веду его к ракете. Поднялись по пятнадцати ступенькам на маленькую площадочку, к дверце лифта. Рядом с нами Федор Анатольевич Востоков. Юрий на минуту задержался, повернулся к провожающим, поднял руки, посылая всем привет.

В кабине лифта нас — трое: Гагарин, Востоков и я. Две минуты подъема — и верхняя площадка. Открываю дверцу. Прямо в лицо — яркий свет ламп: сюда уже успел проникнуть Володя Суворов. Отвернуться некуда, на мостике тесно. Понять можно настырность Володи, ведь дубля не сделаешь: такое не повторяется!

Подошли к люку корабля. Юрий осмотрелся, заглянул вовнутрь.

— Ну как? — с улыбкой спрашивает он.

— Все в порядке, «первый» сорт, как эСПэ говорит, — отвечает ему монтажник Володя Морозов.

— Ну, раз так — садимся.

Федор Анатольевич с одной стороны, я с другой помогаем Юрию подняться, закинуть ноги за обрез люка и лечь в кресло. Очень хорошо помню, что в этот момент в памяти со всей отчетливостью всплыло: цех, первый визит будущих космонавтов к нам, первое наше знакомство, Юрий Гагарин первым садится в кабину корабля…

Отхожу чуть в сторону, чтобы не мешать Федору Анатольевичу колдовать с привязной системой и креслом. Устроившись, Юрий начал проверку радиосвязи, и почти тут же из люка послышалось:

— Как слышите меня? Вас слышу хорошо… Вас понял: приступить к проверке скафандра.

Я заглянул в корабль. Юрий почти автоматически делал все, что было многократно оттренировано, отрепетировано. Федор Анатольевич довольно улыбается:

— Вот так, дорогой мой, правильно, правильно! Минут через пять Гагарин спокойно докладывает:

— Проверку скафандра закончил.

Из бортового динамика слышен ровный голос Сергея Павловича:

— Как чувствуете себя, Юрий Алексеевич?

— Чувствую себя превосходно. Проверка телефона и динамиков нормально. Перехожу сейчас на телефон.

— Понял вас. Дела у нас идут нормально, машина готовится нормально, все в порядке.

— Понял. Я так и знал. Проверку связи закончил. Как поняли меня?

Затем Юрий переключил линию радиосвязи на телефоны гермошлема, и мы не могли больше слышать вопросов, задаваемых ему, но по его ответам было понятно, что с ним говорят то коллеги-космонавты, то Сергей Павлович.

Через несколько минут слышу:

— Понял, подготовка машины — нормально. У меня тоже самочувствие и настроение нормальное. К старту готов.

Пять минут девятого. Голос Юрия:

— Вас понял: объявлена часовая готовность.

Для нас наступала самая, пожалуй, трудная минута. Пора попрощаться с Юрой и закрывать люк. Тяжелая крышка на руках у монтажников. Протискиваюсь в кабину, что-то хочется еще сказать. Но что? Хотя вот…

— Юра… а эти три цифры на замке, — я кивнул на конверт, прикрепленный к стенке кабины, — один, два, пять… Понял? Это по секрету.

— Да уж будет тебе — «по секрету». Без них обойдемся. Да и опоздал ты.

— Как так?

— А мне еще вчера Галлай сказал о них, и Карпов тоже! — засмеялся Гагарин, глядя на мое обескураженное лицо.

Обнялись, насколько позволяли размеры люка. Крепко пожал Юрию руку и, похлопав по шлему, отошел в сторону.

Мгновенье — и крышка накинута на замки, быстро навинчиваем гайки. Володя Морозов специальным ключом начинает их подтягивать: первая, пятнадцатая, седьмая, двадцать третья… По специальной схеме. А всего их— тридцать. Некогда смотреть на часы. Секунды отстукиваются толчками крови в висках. Наконец последняя, тридцатая, гайка затянута. Разом, как по команде, облегченно вздыхаем и на мгновенье опускаем, расслабив, руки.

И тут тревожный, настойчивый сигнал телефонного зуммера. Взволнованный голос:

— Почему не докладываете? Как у вас дела?

— Сергей Павлович, тридцать секунд назад закончили установку крышки люка. Приступаем к проверке герметичности.

— Правильно ли установлена крышка? Нет ли перекосов?

— Нет, Сергей Павлович. Все нормально…

— В том-то и дело, что ненормально! Нет КП-3! Я похолодел. КП-3 — это специальный электрический контакт прижима крышки, сигнализирующий, что она нормально закрыта.

— Крышка установлена правильно, — пробормотал я упавшим голосом.

— Что можете сделать для проверки контакта? Успеете снять и снова установить крышку? — прервал меня Королев.

— Успеем, Сергей Павлович. Только передайте Юрию Алексеевичу: мы открываем люк.

— Все передадим. Спокойно работайте, не спешите! Легко сказать — не спешите! Времени-то почти нет.

Не то что теперь, но и тогда, в тот момент не смог бы сказать, кто и что делал, вроде бы все делалось само. Как потом я был благодарен той тренировке, которая была проведена раньше! Помню, скрипнула крышка, прикрывавшая лаз вниз, и из лючка показалась голова Леонида Александровича Воскресенского. Он, встревоженный происшествием, несмотря на возраст и, скажем прямо, далеко не богатырское здоровье, по лестнице поднялся сюда, к нам. Минуту он молча смотрел, потом его голова медленно ушла в проем люка, и крышка опустилась. По всей вероятности, он понял, что ни мешать, ни помогать нам в этот момент не надо.

Сняты тридцать гаек с замков. Снята крышка. Только и успел я заметить, что Юрий, чуть приподняв левую руку, внимательно следит через маленькое зеркальце, что прикреплено на рукаве скафандра, за нами, за тем, что мы делаем, и тихонечко насвистывает любимый, наверное, мотив: «Родина слышит, Родина знает, где в облаках ее сын пролетает…»

В считанные секунды подправили кронштейн с контактом — КП-3. Подсознательно чувствую, что ни контакт, ни кронштейн не виноваты. Наверное, это электрики-пультовики проморгали, не заметили, загорелась или нет нужная лампочка. Между прочим, так оно и было, но в этом они признались гораздо позже.

Перемолвиться с Юрием уже некогда, успеваю только махнуть рукой и поймать в зеркальце его лукавый взгляд.

Крышка опять поставлена на замки. Снова гайки: первая, пятнадцатая, седьмая, двадцать третья… Есть последняя!

В телефоне голос Сергея Павловича:

— КП-3 в порядке! Приступайте к проверке герметичности.

— Есть!

Фу-у! Гора с плеч. Герметичность в порядке: стрелка вакуумметра неподвижна.

— Есть герметичность! — произносим одновременно все трое, а я в трубку телефона. В ответ голос Сергея Павловича:

— Хорошо. Вас понял. Заканчивайте ваши дела, сейчас мы объявим тридцатиминутную готовность.

Собрали инструмент, надо спускаться вниз, но до чего же не хочется! Невольно руки потянулись к кабине — дотронуться еще раз, похлопать ее по круглому боку.

Стукнула дверь лифта, рывком пол ушел из-под ног, минута — мы внизу. Подошел к Сергею Павловичу:

— Прошу разрешения быть во время пуска в бункере управления.

— Ну что же, не возражаю. Только имей в виду, там будет народу много, стой где-нибудь поблизости.

До старта минут двадцать. Можно побыть еще немного здесь, рядом с ракетой. Заканчивалась заправка топливом третьей ступени. Центральный блок и боковушки заправлены. Их бока покрыты толстым слоем инея, он пластами отваливается и летит вниз, будто зимняя заснеженная елочка отряхивается.

От ракеты отъезжает высокая металлическая ферма с площадками обслуживания и лифтом, на котором мы спустились несколько минут назад. Теперь если и захочешь, к кораблю не доберешься. Но зато во всей красе видна голова ракеты. Под снежно-белым обтекателем укрыт корабль, и только через большое окно поблескивает крышка люка. Того самого. А за ней… Что думал в эти минуты Гагарин? Ведь он вверял свою жизнь в руки машины, созданной людьми, нашими руками.

Без четверти девять. Королев, Воскресенский и Кириллов около ракеты. Стартовая площадка опустела. Все проверки закончены. Теперь — ждать. Из репродукторов громкой связи разносится:

— Десятиминутная готовность! Готовность десять минут!

Замечаю на себе косые взгляды Королева и Кириллова. Пора уходить. Взглянул на ракету еще раз — последний. Ведь больше ее не увидишь.

Спускаюсь в бункер управления. Он глубоко под землей, крутая неширокая лестница ведет вниз, тяжелые, массивные двери. Прошел по коридору, заглянул в пультовую. Стартовики на своих рабочих местах. Тихо. Ни разговоров, ни улыбок. Все сосредоточены, предельно собраны. За их спинами на невысоком помосте — два перископа, как на подводных лодках. Рядом небольшой столик. У перископов встанут Воскресенский и Кириллов. За столиком место Сергея Павловича.

Устроился в боковой комнате рядом с пультовой. Народу действительно много: главные конструкторы из смежных организаций, испытатели, медики. В углу на столе телеграфный аппарат, радиостанция, микрофон. Как раз в эту минуту шел разговор с Гагариным. Слышно было, как кто-то, наверное из медиков, проговорил:

— Займите исходное положение для регистрации физиологических параметров.

— Исходное положение занял, — ответил динамик. Голос Сергея Павловича. Это он еще оттуда, сверху:

— Ну вот, все нормально, все идет по графику, на машине все хорошо.

Он говорит нарочито спокойно, растягивает даже слова. Юрий спрашивает полушутя-полусерьезно:

— Как по данным медицины — сердце бьется?

— Пульс у вас шестьдесят четыре, дыхание двадцать четыре. Все нормально, — серьезно отвечает кто-то из медиков.

— Понял. Значит, сердце бьется!

Померили бы пульс у кого-либо из нас. Интересно — сколько бы было? Наверняка не шестьдесят четыре.

В нашей комнатке становится все теснее. Прошло еще минуты две. Через пока открытую дверь ворвался вой сирены. Это сигнал для тех, кто, не дай бог, замешкался с отъездом со стартовой площадки. Хотя таких быть не должно. Порядок строгий.

По коридору промелькнули три фигуры. Королев, Воскресенский, Кириллов. Дверь в пультовую тут же закрылась. Из динамика голос:

— Пятиминутная готовность!

Медленно, медленно тянутся минуты. Голос Королева:

— «Кедр», я «Заря», сейчас будет объявлена минутная готовность. Как слышите?

— «Заря», я «Кедр». Занял исходное положение, настроение бодрое, самочувствие хорошее, к старту готов.

Должен еще раз признаться, что волнение, громадное напряжение тех минут не оставили места для мысли о стенографировании этих воистину исторических слов. Мы слышали их, понимали, знали их значение, но запомнились ли они? Одна-две фразы — не более. Эти слова уже потом списаны с много-много раз прокрученных пленок магнитофонов. Они теперь — история.

— Всем службам космодрома объявляется минутная готовность! Готовность — одна минута.

Тишина такая, что, казалось, и дышать страшно.

— Ключ на старт!

Сейчас оператор на главном пульте повернет вправо металлический серый, с кольцом на конце небольшой ключ, и пульт откликнется на это разноцветьем транспарантной иллюминации.

— Протяжка один!

— Продувка!

— Есть продувка.

— Ключ на дренаж!

— Есть ключ на дренаж. Есть дренаж!

Когда слышишь эти знакомые стартовые команды, то в памяти прокручиваются, словно кадры на слайдах, знакомые картины: захлопнулись на баках дренажные клапаны, перестал парить кислород, контур ракеты стал отчетливей, будто в телевизоре поправили фокусировку или помеха какая-то пропала. Но это в сознании. Все видят отсюда только двое у перископов: Воскресенский и Кириллов.

В динамике голос Гагарина:

— У меня все нормально, самочувствие хорошее, настроение бодрое, к старту готов. Прием…

— Отлично. Дается зажигание. «Кедр», я «Заря-один». Из динамика доносится:

— Понял вас, дается зажигание…

— Предварительная!

— Есть предварительная.

— Промежуточная… Главная!!! ПОДЪЕМ!!!

И вдруг в обвальном грохоте ракетных двигателей, пробившегося сквозь бетон, задорный голос Юрия:

— Поехали-и-и! Голос хронометриста:

— Одна… две… три…

Это секунды полета. Слышу голос Сергея Павловича:

— Все нормально. «Кедр», я «Заря-один»! Мы все желаем вам доброго полета!

Значит, ракета пошла. Такое ощущение, что не миллионы лошадиных сил, а миллионы рук и сердец человеческих в чудовищном напряжении выносят корабль на орбиту.

И «Восток» вышел на орбиту. Сорвались со своих мест. Сидеть и стоять больше сил нет. Мелькают перед глазами лица: веселые, суровые, сосредоточенные — самые разные. Но одно у всех — восторг в глазах. И у седовласых, и у юных. Объятия, рукопожатия, все поздравляют друг друга.

В коридоре, куда все вышли из пультовой, окружили Сергея Павловича. Наверное, по доброй старой традиции подняли бы на руки, да качать негде. Потолок низковат. Кто-то снял с рукава красную повязку и собирает на ней автографы. Мелькнула мысль: правильно делают, такое не повторяется. Подошел к Королеву.

— Сергей Павлович…

— Давай, давай…

Эту повязку — с автографами Королева, Келдыша, Воскресенского, Галлая — храню теперь как самый дорогой сувенир.

Из коридора все выбрались наверх. На первой же подвернувшейся машине, еле втиснувшись, удалось доехать до пульта связи. По дороге на большой скорости нас обогнала машина Королева. Народу рядом с гостиницей полным-полно. Из открытых окон, из динамика, установленного рядом на площадке, — торжественный голос Левитана: «…первый в мире космический корабль-спутник «Восток» с человеком на борту. Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника «Восток» является гражданин Союза Советских Социалистических Республик, летчик, майор Гагарин Юрий Алексеевич…»

Как майор? Почему майор? Ведь садился он в корабль старшим лейтенантом? Потом… потом. Праздник, большой праздник! Человек в космосе! Человек на орбите! «Юра, Юрий, Гагарин» — только и слышно кругом.

«...По предварительным данным, период обращения корабля-спутника вокруг Земли составляет 98,1 минуты; минимальное удаление от поверхности Земли (в перигее) равно 175 километрам, а максимальное расстояние (в апогее) составляет 302 километра».

— Ну что, здорово, а?

— А ты как думал?!

— «Поехали»! А? Ведь силен, а?

— Молодец Юрий! Настоящий парень!

— Братцы, ну и дрожал же я! Пошла она вроде, а потом, смотрю, будто остановилась! Аж похолодел…

— Ну, что слышно? Как он там?

— По «Заре» докладывают, вроде все хорошо. Чувствует себя нормально.

Кто-то выбежал из здания, кричит:

— Пролетает над Африкой!

Над Африкой… В эти минуты на корабле все готовилось к спуску с орбиты. Протиснувшись сквозь толпу, я вошел в помещение пункта связи. В небольшой комнатке перед кинозалом Сергей Павлович разговаривал с кем-то по ВЧ-телефону. Константин Николаевич Руднев рядом. Тут же Мстислав Всеволодович Келдыш, главные конструкторы. Королев закончил говорить, замолчал. Слушает.

— Спасибо, спасибо вам большое. Нет, нет, рано еще, основное, пожалуй, еще впереди. Спасибо. Передам, передам обязательно. Да, да, все в порядке. Пока к тому, что доложил вам Константин Николаевич, добавить ничего не могу. Всего вам доброго. Да, будем докладывать.

Он положил трубку.

— Товарищи! Центральный комитет и правительство внимательно следят за полетом и волнуются вместе с нами. Секретарь ЦК просил передать всем большое спасибо за подготовку ракеты и корабля…

Прошло минут десять. Стрелка часов приближается к пяти минутам одиннадцатого. Сейчас, если все в порядке, там на орбите должна включиться тормозная двигательная установка.

— Когда у нас должны быть пеленги?

— Через двадцать две минуты, Сергей Павлович, — отвечают несколько голосов.

— Ну, хорошо, все идет нормально…

В те минуты спускаемый аппарат корабля входил в плотные слои атмосферы, за бортом металось пламя, тысячи градусов облизывали стенки кабины, а внутри — человек. Не безмолвный манекен — человек! Смотрю на часы. Теперь еще несколько минут, и, пожалуй, самое последнее — дадут пеленги. Эти радиосигналы с корабля будут самыми надежными вестниками, что спускаемый аппарат на парашюте идет к земле.

Минута, две… И радостный возглас:

— Пеленги есть!!! Только что передали…

— Ура-а!

И сразу спало напряжение. Все кричат, хлопают друг друга по плечам, кто-то закуривает, кто-то бросает сигарету оземь, и все-все — на улицу, на солнце.

Собираются группками. Равнодушных нет, да и могли ли быть такие. Неподалеку с несколько ошалелыми глазами что-то ожесточенно доказывают друг другу Константин Феоктистов и Марк Лазаревич Галлай. Прислушался. Спорят о роли человека и автоматов в исследовании космоса. Ну что ж, ученые готовы спорить в самых неподходящих местах и в самое неподходящее время… Но это сейчас. А день-два назад и конструкторы, и опытнейшие летчики-испытатели, и ученые, не спорили, а весь свой опыт, все свои знания старались отдать только одному — полету Юрия Гагарина.

Помню, в окружении молодежи, радостно улыбаясь, стоял Михаил Клавдиевич Тихонравов — ветеран нашей ракетной техники, гирдовец, конструктор первых отечественных жидкостных ракет. Сегодняшний день — день воплощения и его мечты. И для молодежи, пришедшей в ракетную технику всего несколько лет назад, он стал таким же днем.

Среди группы медиков — Константин Давыдович Бушуев. Рядом радисты, управленцы… Разговор везде — один: о полете и Юрии. Подошел, помню, Борис Викторович Раушенбах, постоял минуту, послушал.

— Да это что, братцы. Интересно вот другое. Смотрел я на своих коллег, и знаете — чья система в тот момент работала, или должна была заработать, те стоят и не дышат. А как только отработала, вздыхают — и скорее в сторонку.

— Да-да, очень интересно, — заметил кто-то, — а скажите, уважаемый коллега, почему это вы после работы системы ориентации, она ведь ваша, кажется, — перекрестились?

— Ну, это вы бросьте, не может быть.

— Да что бросьте. За другими-то вы смотрели… Подошел я к нашим монтажникам, с которыми на верхнем мостике работали. Володя Морозов улыбается своей широкой, открытой улыбкой:

— Ну, ведущий, поздравляем! Ну и напугали вы нас…

— Это как же?

— Да вот вышли вы, когда еще «Восток» на орбите был, а губу, наверно, прикусили — кровь течет. Ну, думаем, что-нибудь случилось…

На крылечко, где пункт связи был, вышли председатель Госкомиссии, Келдыш, Королев, главные конструкторы рядом с ними. Шквал аплодисментов. Сергей Павлович быстро прошел через бетонку к своему маленькому домику, тому, рядом с которым всего семь часов назад проснулся Юрий. Подумать только, всего семь часов назад мир еще ничего не знал. А теперь радио разнесло по всем странам и континентам ошеломляющую весть: «Человек в космосе! Советский человек!»

В дверях появился кто-то с листочком бумаги в руках. Что-то стал выкрикивать. Прислушался — фамилии: одна, другая, третья. И вдруг свою услышал. Протолкнулся поближе, спросил, что это за список.

— Срочно собирайтесь. Сергей Павлович приказал через десять минут быть в машине. Выезжаете на аэродром.

Собираться? Какое там! Схватив первое, что под руки попало, сунул в чемоданчик и бегом. Степные километры летели с сумасшедшей скоростью. Наш «газик», подпрыгивая на стыках бетонных плит, летел словно конек-горбунок.

Въехали на аэродром. Наш заводской самолет уже прогревал моторы. Взлетели. Константин Николаевич Руднев, Мстислав Всеволодович Келдыш, Сергей Павлович Королев, его заместители, другие главные конструкторы-смежники, радуются словно студенты-первокурсники после экзаменов. Оживленные разговоры, шутки, смех.

— Ну и молодец же Юрий! — Сергей Павлович, только что до слез хохотавший по поводу какого-то каламбура Келдыша, вытер платком глаза, сел в свое кресло. — Вы знаете, подхожу я на днях к нему — он весь такой веселый, сияет, как солнышко. «Что ты улыбаешься?»— спрашиваю. «Не знаю, Сергей Павлович, наверное, — говорит он, — человек я такой несерьезный». Подумал я, да… побольше бы на земле нашей матушке таких «несерьезных»… А вот сегодня утром, когда они с Титовым одевались, приехал я к ним и спрашиваю Гагарина: «Как настроение?» А он отвечает: «Отличное. А как у вас?» Посмотрел на меня внимательно и улыбаться перестал. Наверное, хорош вид у меня был. И говорит: «Сергей Павлович, да вы не беспокойтесь, все будет хорошо». Самому до старта остался час, а он меня успокаивает!

Сергей Павлович задумался и, откинувшись на спинку кресла, проговорил:

— А знаете, товарищи, этот полет откроет новые, невиданные перспективы науке. Полетят еще наши «Востоки». А ведь потом… потом надо думать о создании на орбите постоянной обитаемой станции. Думаю, в таком деле нам нельзя продвигаться в одиночку. Нужно международное сотрудничество. Исследование, освоение космоса — это дело всех землян…

Прошли как одно мгновение несколько часов полета, и вот под крылом самолета блеснула Волга. Приземлились. К этому времени мы все знали, что «Восток» уже на земле, а Юрий чувствует себя нормально и уже отдыхает. Прямо с аэродрома, пересев на четыре вертолета, вылетели к месту посадки. На берегу одного из протоков Волги, на гребне довольно крутого откоса, лежал спускаемый аппарат — обугленный, какой-то загадочный…

Арвид Владимирович Палло со своими товарищами, прилетевший сюда с поисковой группой, докладывает Сергею Павловичу, стараясь говорить кратко и официально, но, быстро сбившись, восторженно говорит:

— Все хорошо, никаких повреждений! Ни у Юрия, ни у спускаемого аппарата. Оба в полном порядке. Тому и другому немного отдохнуть — и опять в полет можно!

Улучив момент, залезаю в люк. Осмотрелся. Действительно, все в полном порядке. Подошел Арвид Владимирович, облокотился на обрез люка и со смехом рассказывает:

— А знаешь, мы еще из окна вертолета увидели, что все в порядке. Как только сели, помчались со всех ног к шарику. В кабине еще что-то жужжало…

— Вентилятор, наверное. Он должен был продолжать работать.

— Может, и вентилятор. И представь себе, — продолжал Арвид Владимирович, — в кабине уже успел побывать механик местного колхоза. Он нам отрекомендовался и доложил, что во всем полностью разобрался и что впечатление от космической техники у него осталось хорошее. Правда, тубу с пищей отдавал со слезами на глазах. И вообще, должен тебе сказать, тут по части сувениров пришлось большую воспитательную работу провести. Вот гляди, поролоновую обшивку пообщипали, фольгу кусками отодрали. И все на сувениры…

Конец фразы услышал подошедший Сергей Павлович.

— Так воспитательную работу, говоришь, старина, провести пришлось? «Восток» чуть на сувениры не разобрали? Это безобразие! Это черт знает что такое! А вы куда смотрели?!

А глаза смеются. Не выдержал, сам рассмеялся.

— Ну ладно, механику вы сувенира не дали. Ну а мне и вот товарищам, может быть, что-нибудь дадите, а?

Кто-то говорит:

— Сергей Павлович! Вам — весь спускаемый аппарат!

— Нет, дорогие товарищи, — глаза его стали серьезными. — Он теперь — история! Достояние всего человечества. Он — первый!

В центре неглубокой луночки, оставленной спускаемым аппаратом при приземлении, забили железный лом, на котором зубилом тут же вырубили «12.IV.61».

Все прилетевшие к месту посадки на вертолетах перелетели на аэродром города Энгельса, а оттуда на самолете в Куйбышев. Там отдыхал Гагарин.

Кончался день 12 апреля. День Гагарина, оставшийся в памяти на всю жизнь.

Утро 13 апреля запомнилось мне в куйбышевской гостинице праздничной музыкой, лившейся, казалось, не только из репродукторов, а отовсюду. Биографию Гагарина передавали все радиостанции, и, пожалуй, в те часы не только в Советском Союзе. Весь мир заговорил одновременно на тысячах языков.

К 10 часам из гостиницы мы выехали в домик на берегу Волги. Там собрались и все члены Государственной комиссии, здесь и председатель — Константин Николаевич Руднев, здесь и Мстислав Всеволодович Келдыш, главные конструкторы систем корабля и ракеты, заместители Сергея Павловича, фотографы, корреспонденты. В лицо многих не знаю. В большой комнате первого этажа народу собралось уже порядочно. Все ждут — ждут одного, только одного — Юрия. Он должен выйти с минуты на минуту. Вот рядом, смотрю, два незнакомых мне товарища. Один из них буквально увешан фотоаппаратами самых разных марок. Оживленно рассказывает соседу. Прислушался:

—...Ну, думаю, мне сюда попасть надо обязательно!

Скажу откровенно — два-три авантюрных звонка по телефону, и один товарищ из числа очень осведомленных мне говорит: «Летите в Куйбышев». Как летел — сейчас уже не важно. Не на лайнере. Тысяча и одна ночь! Но вот прилетел, рано утром. Решил в обком ехать, вдруг вижу, идут штук десять черных «Волг», и все в одном направлении. Я за ними…

— Что, тоже на черной? — удивленно спросил его товарищ.

— Да нет, на такси. Но потом на дороге выскочил и одного доброго милиционера уговорил меня в одну из черных «Волг» всунуть. Подъехали. Ворота. Забор. Сам видел тут. Пропустили нашу машину. Только во двор въехали, подбегает какой-то сердитый человек: «Вы куда?»— «Вот сюда, — отвечаю». — «Кто вам разрешил? Ну-ка обратно!» Но потом смягчился. Документы я ему показал, что из «Огонька».

Не гарантирую дословность этого разговора, но его суть запомнилась мне точно.

Сергей Павлович вошел в гостиную, где все собрались вместе с Гагариным и Титовым. Вот он, наш Юра, такой же, как и вчера, только не в комбинезоне, а в новенькой форме с майорскими погонами.

Не помню, что в тот момент произошло, кто и что говорил, для меня существовал только он один. Окружили его сразу со всех сторон, не разобрать, кто спрашивал, но вопросы-то одни: «Как ты себя чувствуешь? Какие замечания по моей системе?» С трудом удалось пробиться к нему поближе. Увидел. Протянул мне обе руки:

— Ну, здравствуй, ведущий, здравствуй, «крестный»! Как себя сегодня чувствуешь?

— Здравствуй, Юра, здравствуй, дорогой!.. Только почему ты меня о самочувствии спрашиваешь? Это тебя об этом спрашивают. Меня такой вопрос не касается…

— Положим, касается! Посмотрел бы ты на себя вчера, когда люк открывали. По лицу-то все цвета побежалости ходили!

Помню, надоумил меня кто-то в последний момент газету со стола взять. Протягиваю ему. Юрий вынимает ручку и рядом со своим портретом пишет: «На память добрую и долгую». И ставит подпись, которую многие впервые увидали в тот день.

Государственная комиссия и гости собрались в небольшом зале. Наконец-то немного успокоились. Гагарин очень подробно рассказал о полете, о работе всех систем корабля, обо всем, что пережил за недолгие минуты своего полета. Слушали затаив дыхание. Потом вопросы, вопросы, вопросы… Медики, ревниво оберегающие Юрия, стали уже беспокоиться. Предстояла еще встреча с корреспондентами…

Сергей Павлович был вынужден «подвести черту»:

— До встречи! До встречи в Москве!

Подали нам машины — и на аэродром. Взлет. Под крылом проплывали какие-то деревушки, еще голые перелески. Подлетаем к Москве. Небо за правым бортом поднялось и ушло куда-то. Земля во весь правый иллюминатор, а в левом — небо, яркое, солнечное, весеннее. Несколько виражей — и на посадку.

Внуково. Здание аэропорта украшено по-праздничному. Цветы, кумач, голубизна. И портрет. Юрий. Большой, улыбающийся. Праздник. Столица, страна, мир готовились к встрече с первым космонавтом планеты.

Легко коснувшись посадочной дорожки, наш лайнер отруливает к дальней стоянке, подальше от парадных входов и цветов. Сергей Павлович, а за ним и мы все спустились по приставной стремяночке на бетонные плиты и, невольно стесняясь несезонной одежды, пробираемся к выходу.

А утром следующего дня Киевское шоссе работало только в одну сторону: тысячи и тысячи москвичей, гостей столицы ехали во Внуково, увидеть его, Юрия Гагарина, человека, имя которого узнал весь мир.

В. А. Суворов
ГЛАЗАМИ КИНООПЕРАТОРА

Еще в первые послевоенные годы довелось мне иметь дело с ракетами и реактивными устройствами, но тогда ни сном ни духом не предполагал, что добрый десяток лет придется снимать ракетно-космическую технику и даже космонавтов. Правда, к тому времени я проработал немалый срок в профессиональном кино, приобрел солидный опыт. Поездил по стране, снимал в самых разных условиях, освоил по необходимости все типы имеющихся у нас кинокамер — от обычных до сложнейших высокоскоростных. Пожалуй, был в числе первых среди кинооператоров, кто широко стал применять дистанционно управляемую аппаратуру для съемок быстропротекающих процессов и уникальных событий.

Наверное, все эти обстоятельства сыграли свою роль. Так или иначе, когда в 1959 году на нашей ордена Красной Звезды Центральной студии научно-популярных и учебных фильмов была сформирована специальная киногруппа по космической тематике, я оказался в ее составе. Кроме меня вошли в нее режиссер Г. М. Косенко, оператор А. М. Филиппов, звукооператоры, ассистенты. Директором группы назначили Ю. В. Куприянова.

И вот получаем долгожданное «добро» на съемки.

Со всем своим громоздким хозяйством едем на предприятие, которым руководил Сергей Павлович Королев. Онемев от восторга, идем по цехам, где были изготовлены первые в мире искусственные спутники Земли. «А теперь, вот на этом корабле, — говорят нам, — полетят в космос собачки, мыши, разные там насекомые и бактерии, научные приборы. А вот здесь будут собирать корабль-спутник, на котором в космический рейс отправится человек-космонавт…»

Не зря говорят, что первое впечатление самое яркое. Особенно поразила нас новизна и размах работ. Ведь совсем недавно — 4 октября 1957 года — взлетел на орбиту первый спутник, и мы никак не ожидали увидеть так много разнообразных и совершенно новых космических конструкций. В просторных и светлых цехах рядами, шеренгами стояли фантастические, причудливые аппараты. Одни названия чего стоили: «Венера», «Марс», «Лунник»… Но больше всего — целый ряд шарообразных спускаемых аппаратов — кораблей «Восток». Еще не собранные, они стояли вдоль стены, зияя вырезами люков. Чуть поодаль, на подставках, их приборные отсеки и крышки люков — большие, словно круглые щиты былинных воинов-богатырей. Среди этих «шариков» впервые мы увидели Сергея Павловича Королева: он совершал свой ежедневный обход цехов.

«Вон он, эСПэ, — торопливо заговорил Косенко, показывая глазами на плотного, крепкого, лобастого человека в белом халате, — рядом Воскресенский Леонид Александрович, его заместитель по испытаниям, еще правее Бушуев Константин Давыдович, тоже заместитель Королева, а этот — ведущий конструктор по кораблю Олег Генрихович Ивановский, с ним придется общаться нам чаще всего…»

И начались съемки. Мы быстро втянулись в неистовый темп работы предприятия и КБ, прочувствовали его на себе. Наземные испытания шли полным ходом. Проверялось, как будут работать отдельные блоки, узлы и агрегаты космического корабля-спутника и ракеты-носителя. Буйством пиротехники можно назвать этот этап работы.

Большую капроновую сеть, в каждую ячейку которой прошел бы средних размеров арбуз, натянули на уровне четвертого этажа в высоком зале цеха. А в центре — макеты последней ступени ракеты и корабля. «Это все для проверки сброса конуса обтекателя с корабля-спутника, — пояснили нам. — Чтобы не повредить сбрасываемый конус, и нужна эта сеть из крепчайшего капрона».

Понял: снимать надо обязательно, повторять не будут. Решил, помимо своих основных камер, поставить еще несколько выносных. Настраивали их на общие и средние планы, некоторые поставили на отдельные детали — пиропатроны, толкатели. Если получится, будет полная картина эксперимента.

Внимание! Камеры!

Есть камеры!

Сброс!

Медленно, словно нехотя, конус отделяется от макета и, раскрывшись двумя огромными лепестками, падает в сеть. Прогибаясь, она долго-долго колышется. Отличный кадр!

А вот на пленке-то как? Ведь не переснимешь.

Внимание! Камеры!

Есть камеры!

Как пистолетный выстрел срабатывают пиропатроны. Это уже другие испытания. Трах-бабах! — и отстреляна крышка люка. Трах! — и летит в сеть крышка парашютного отсека. День за днем снимаем процессы изготовления деталей корабля, потом его сборку. Параллельно шли съемки и на натуре.

Отправляемся в маленький городок, затерянный в степи. Предстоят съемки летных испытаний «шарика» — его сброс с раскрытием парашюта. Отрабатывается возвращение животных на землю. Днем — прилетели, вечером — совещание. Руководитель испытаний объявляет: «Серия сбросов прошла удачно. Погода — неважная и вряд ли улучшится. Есть смысл на этом и закончить испытания».

Вот те на. А как же съемки? Прошу слова.

«Непосредственного отношения к испытаниям мы, киноработники, не имеем, — начал я. — Но нас послали сюда именно сейчас — не раньше, чтобы снять этот эксперимент. Решать, конечно, вам. Если же мы уедем ни с чем, то объяснять, почему так вышло, придется тоже вам».

Конечно, мое выступление выглядело, наверное, довольно нахальным, но что оно было своевременным — в этом я и сегодня уверен. В конце концов решили: сбросу быть в любую погоду, это даже хорошо, если будет плохая.

К середине следующего дня заинтересованных специалистов — парашютистов, кресельщиков, медиков и меня с ассистентом Михаилом Бессчетновым — забросили в степь, километров за двадцать — тридцать от городка. Сказали — сброс в 16.00. Парашюты должны будут показаться вон над теми холмами. Приготовились к съемкам. Покурили. Мерзнуть начали — потолкались. В степи хоть и неглубокий, но снег. Пасмурно. Неуютно. Вот-вот смеркаться начнет. И облачность вроде пониже стала. Совсем нам не весело.

Подошло время сброса. Смотрим во все глаза, хотя что различишь сквозь плотные облака. При чистом небе самолет давно увидели бы. Хорошо, что ветра нет, далеко парашюты не отнесет. И сколько же с такой высоты он спускаться будет?

— Вот он! — закричал старший группы медиков на приземлении.

И мы уже видим, — камеры застрекотали. В сплошной серой пелене опускается парашют.

— И что из этого выйдет? — бурчит Бессчетнов: он любит поворчать.

Все — приземление!

— Метра четыре — есть, но больше сегодня снимать нельзя.

Бегу к медикам с просьбой: «А если завтра утречком и выемку собачек, и парашюты снимем — все светлей будет?» — «Это с начальством договаривайтесь», — отвечают.

Договорился.

Стемнело. Часа два прошло после приземления собачек, а за нами все не едут. Забыли про нас, что ли? Ждем. То посидим, то потолкаемся, чтобы погреться. Вспомнили, что не ели весь день.

Вдали, за холмами, чуть означился отсвет. Едут. «Чинить на полпути пришлось — вот и провозились», — объяснил водитель.

В гостиницу вернулись за полночь, когда об ужине не может быть и речи. А у нас — кроме сахара и чая — ничего. «Уж не знаем только, будете ли? — нерешительно предложили медики. — От собачек каша осталась и специальная свиная тушенка, то есть для них же изготовленная…» — «Давайте, — оживились мы. — Еще один эксперимент проведем». «А собачки голодными не остались?» — плотно поужинав, спохватились мы. «Да что вы? Мы их вчерашней кашей не кормим, им свежую надо», — успокаивают нас под общий хохот.

Настал день, когда мы впервые отправились на космодром Байконур. У подъезда студии — наш служебный автобус. Рядом с ним гора киноаппаратуры. И надо сказать, солидная — около ста мест: киноаппараты, кассетники, сменная оптика, штативы, аккумуляторы, ящики с пленкой, синхронные камеры, магнитофоны и много разных приспособлений. Это не считая двух уже отправленных на аэродром грузовых машин с осветительной аппаратурой и еще одной — с выносными дистанционно управляемыми камерами. Что и говорить, хозяйство у нас громоздкое.

Проверив по списку, все ли взято, начинаем погрузку. Из рук в рук, и, по цепи, бережно передаем ящик за ящиком. Постепенно все поглощает вместительное чрево автобуса. Вытираем мокрые лбы. По русскому обычаю, присаживаемся перед дорогой. Ворота распахиваются, и автобус выезжает на шумную столичную улицу. Наш путь — в аэропорт Внуково.

В здании аэровокзала, как всегда, шумно. Покрывая людские голоса, звучат строгие голоса дикторов-информаторов. Понятное дело, наш рейс не объявят по радио. Подходим к одному из киосков. Сюда за нами придет кто-нибудь из экипажа нашего самолета. Вот и гонец. Подъезжаем на автобусе к самому трапу. И опять разгрузочно-погрузочная операция. Экипаж самолета помогает нам.

Выруливаем на взлетную полосу. Короткий разбег, и под крылом самолета мелькнула, ушла за горизонт Москва… Несколько часов в воздухе, и вот он, Байконур. Остановились винты, но в ушах еще звенит. Пассажиры потянулись к выходу. Дошла очередь и до нас.

На аэродроме космодрома нас ждал автобус. Ему быть нашим рабочим кабинетом. Здесь есть стол, два кресла, диван, маленький шкаф, умывальник, тумбочка и печка. Когда разместили всю аппаратуру, то оказалось, что места для нас уже не осталось совсем. С трудом втискиваемся кто куда.

Бетонная дорога стремительно летит навстречу. Мелькают разноцветные домики поселков: зеленые, розовые, голубые. Космодром строится. По степным дорогам нескончаемой вереницей тянутся тяжело груженные машины. За ними — густые бурые шлейфы пыли. А дальше вплоть до горизонта — неоглядная степь.

Однажды я спросил у молодого инженера-конструктора:

— Интересно, как выбирают место для космодрома?

— По максимальной совокупности всех неудобств, — ответил он.

— Как это?

— Нужно найти такое место, куда, во-первых, нелегко было бы добраться любым видом транспорта, начиная с самого современного и кончая таким древним, как ишак или верблюд. Но этого мало. Надо, чтобы местность была пустынной. Чтобы не было воды и ее привозили в цистернах. Обязательное условие — это песок. Причем песка должно быть много, очень много. И если подует ветер, то этот песок должен висеть в воздухе так, чтобы в трех шагах ничего не было бы видно. Если нашлось такое место, значит, оно годится для строительства космодрома.

Между прочим, в этом шутливом диалоге, который состоялся у меня с. будущим космонавтом, а тогда просто инженером-конструктором, Владиславом Волковым, немалая доля правды.

Разместившись в гостинице, тогда это был обычный барак, едем разгружать аппаратуру в монтажно-испытательный корпус — МИК. Он выглядит совсем как большой заводской цех. Потолок, стены и пол выкрашены масляной краской. Очень чисто. Именно здесь из блоков и ступеней собирают ракету и корабль-спутник.

Монтажники в спецовках кремового цвета. На голове — шапочка. Руки в белых нитяных перчатках, из обуви — только мягкие, легкие тапочки. Специалисты и инженеры ходят в белых халатах. Иначе нельзя. Мы тоже получили белые халаты и теперь обращаемся друг к другу с изысканной вежливостью: «Доктор Филиппов, будьте любезны, подайте, если вас не затруднит, вон ту штуковину».

В зале мягкий рассеянный свет. Красной медью отсвечивают сопла ракетных двигателей. Преобладают цвета: серый, зеленый, белый, красный и еще полированного до зеркального блеска металла. На приборах, блоках, на корабле и ракете — масса узких красных вымпелов и ярких, тоже красных, технологических крышек и заглушек. Они как бы напоминают о себе: к работе не готов. Перед стартом все они будут сняты.

У нас любая работа начинается с осмотра объектов съемки. Любой из них надо знать как дом родной. Вместе с Косенко и Филипповым едем на стартовую площадку.

Такого мы еще не видели. Громадный котлован, а над ним, на слоновьих железобетонных ногах, — стартовый стол-козырек. Он обнесен металлической решеткой. Сам котлован выложен массивными бетонными плитами. Говорят, что при первых запусках плиты иногда выворачивало и вышвыривало, пришлось ставить потяжелее.

По краям стартового стола установлены две вышки с площадками наверху для прожекторов. Они совсем такие же, как и на любом железнодорожном узле. Быстро, пока не запретили, лезу на вышку. Надо же кому-то посмотреть, что можно снять оттуда и как поставить там выносные камеры.

Лестница отвесная, без перил и ограждений, и высота нешуточная — метров шестьдесят — семьдесят. А я не верхолаз. Подрагивают от напряжения пальцы. Страховочного пояса конечно же нет. Отдыхаю, прильнув к лестнице. Вот и площадка — вползаю туда.

Сверху, как с самолета, виден весь стартовый комплекс: ракета, вагоны с топливом около нее, бункер, МИК, наш городок. Все здания под лучами солнца ослепительно белые. Люди на старте и в котловане совсем как муравьи, а пожарная машина кажется игрушечной. Здесь, на вышке, обязательно надо ставить выносные. Только вот на какую из них? По солнцу, да и люк на ракете смотрит сюда, видимо, на эту. Поставим АКС-1 и АКС-2 с пружиной и с моторным приводом. С наружными увеличенными кассетами нельзя, близко, пожалуй, сдует газовой струей. Интересно, за какое время ракета пройдет по кадру? Пожалуй, продолжительность съемки надо утроить, чтобы захватить хвост, а потом, может ведь и тень появиться при определенном положении ракеты, вышки и солнца в момент старта. Профиль у ракеты интересный, тень должна быть красивой. Все это надо уточнить, продумать.

Спустившись с вышки, незамедлительно получаю вполне заслуженный нагоняй за нарушение техники безопасности. Клятвенно заверяю, что в следующий раз…

Еще несколько раз обошли вокруг старта и котлована. Слазили и в него. Теперь можно составлять схему размещения выносных камер. Расстояния между намеченными точками промерены, записано, что и в какой точке надо сделать. Предстоит врыть тавровые балки вместо штативов, сварить вышки-угольники. Кое-где надо приварить косячки и площадки к фермам и перилам — тоже вместо штативов. Наконец, придется отрыть траншею для кабеля, соединяющего все камеры.

Осмотревшись и освоившись, мы приступили к съемкам корабля-спутника. Он готовился для полета с собаками и другой мелкой живностью на борту. Одного не учли: работы шли в три смены… Пришлось решить раз и навсегда, что у нас одна смена, но круглосуточная. Нас не надо было принуждать и подстегивать. Объекты съемки были интересными, и мы увлекались, забывая обо всем.

Метр за метром, эпизод за эпизодом накапливается материал для будущей картины.

На стартовой площадке наконец весь кабель уложили и засыпали землей. Сделаны все выводы ко всем съемочным точкам, установлены промежуточные реле и аккумуляторы, чтобы на дальних точках не садилось напряжение. Кабеля понадобилось почти три километра, так что пришлось попотеть. Все выносные камеры поставлены на свои точки. Теперь надо сделать пробные включения.

Берем инструменты и тестер и идем по линии. Промеряем напряжение в сети, подтягиваем контакты разъемов, осматриваем крепления вводов в аккумуляторы и контакты реле. Порядок. Даем напряжение, опять не идет, проклятая. Снова — на линию. Все правильно. «Включай!» Не идет. Взмыленные, раздосадованные бегаем вдоль всей цепи, тяжело дышим. И тут навстречу нам попадается директор нашей группы — свеженький, отдохнувший, волосы еще влажные, сразу видно — прямо из душа…

— Ну, как дела? — спрашивает безмятежно, хотя с участием в голосе.

Взорвало меня. Теперь не помню, что говорил, но, видно, в выражениях не слишком стеснялся. И вдруг за спиной слышу спокойный голос:

— Молодой человек, зачем же так фигурально?

Оборачиваюсь, — Сергей Павлович! Ничего себе ситуация для знакомства. Растерялся не на шутку, а «С. П.» спокойно продолжает:

— Что уж такого страшного? Подумаешь, один аппарат не сработал. Вон их сколько понаставили.

Опомнился я, объясняю, что иначе никак нельзя. Дашь себе послабление один разок, а потом еще, еще… Рассказываю, как при одной работе задействовали около двадцати пяти камер, а нашли то, что нужно, всего на пяти кадриках одной из них. Поэтому раз точка выбрана, камера поставлена — она должна работать.

Королев выслушал мою горячую речь, хмыкнул и ушел с довольным видом. Видимо, чем-то ему понравился наш принцип.

Утро 19 августа 1960 года. Солнце золотит верхушку ракеты и окрашивает фермы обслуживания в необычайный розово-золотистый цвет.

Стих заунывный плач сирены. Со стартовой площадки, по крутой дуге дороги, опоясывающей ее, одна за другой ушли последние машины с людьми. Все в укрытиях, на поверхности у небольшого окопчика остались только мы с киноаппаратами.

На краю окопа — полевой телефон. Нас должны предупредить о готовности к старту. Первый раз — по десятиминутной готовности. Минуты кажутся часами.

Звонок: «Десять минут!» Аппараты давно расставлены и смотрят в одну точку, туда, где метрах в двухстах от нас стоит ракета. Сейчас, когда она освобождена от ферм обслуживания, видишь, насколько ее формы стремительны, изящны, совершенны.

Не торопясь, пока есть время, еще раз проверяем установку фокуса и диафрагмы. Второй звонок: «До старта — пять минут». Совсем как в театре, когда приглашают к началу спектакля.

Третий звонок: «Минутная готовность!»

Даже сейчас включать киноаппараты рано. Особенно выносные. В них запас пленки невелик. Если их включить по минутной готовности, то к моменту старта они опустеют.

Смолкли разговоры. Все внимание на ракету. Вот прекратил парить кислородом дренажный клапан. Пошел наддув. Слышны глухие хлопки — это сработали клапаны и пиропатроны. Слежу за ракетой и одновременно боковым зрением — за секундной стрелкой хронометра. Наступает момент для включения первой группы выносных, снимающих отброс большой кабель-мачты. Здесь, кроме интуиции, ничто не поможет. Конечно, если включить наши камеры в систему автоматики ракеты, то… но кто же на это пойдет. Выручает «реле времени»; заложенное в каждом из нас.

— Первая! — кричу ассистенту.

— Есть первая! — отвечает тот.

С глухим стуком отваливается большая кабель-мачта.

На пульте управления выносными камерами, где горит рубиновый глазок лампы, показывающей, что напряжение на пульт подано, загораются три зеленых — по числу камер, работающих на отброс.

— Стоп первая!

— Есть стоп! Зеленые глазки гаснут.

Следующие мгновения тишины чувствуешь всем существом, как затишье перед бурей. И в такие моменты особенно остро и много видишь. Вот откуда-то взялась ворона, села на вершину ракеты. Сидит, перебирая крыльями. Что с ней будет, когда ракета пойдет? Тик-так, тик-так! Это не часы — сердце стучит. Боком, боком, как гонимый ветром лист, ворона все же слетела. Пора!

— Камеры! — даю команду.

Заработали моторы всех киноаппаратов. Руки автоматически находят стопоры вертикальной и горизонтальной панорам штатива и отпускают их. Берусь за панорамную штангу. Теперь для меня ничего не существует, кроме сероватого прямоугольника визира, в котором по центру, занимая собой весь кадр, стоит ракета. И тотчас же мелькнул красноватый отблеск. В кадре — водопады пламени, нет — море огня, и все оглушительней рев работающих двигателей ракеты. Он буквально придавливает к земле. На огненных столбах ракета плавно поднимается, ускоряя свое движение. Водопад пламени оканчивается тонким полупрозрачным языком, который быстро-быстро трепещет. Рев двигателей постепенно уменьшается — и вдруг словно кто-то разорвал надвое голубое полотнище неба. Еще немного, и за яркой точкой работающих двигателей появился белый инверсионный след. Мгновение, и он оборвался, а яркая точка упрямо движется все дальше и дальше, медленно тускнея и почти сливаясь с серым полем матового стекла визира. Теперь слышен только шум работающего мотора камеры. До боли напряглись глаза, но панораму ведешь по интуиции, потому что ракеты не видно. Вот в кадре опять что-то сверкнуло — разделение. В небе появился светящийся крест. Веду панораму еще несколько секунд и наконец выключаю камеру. Съемка всей панорамы старта ракеты заняла всего 240 секунд. Чувствую, что рубашка у меня мокрая от пота.

Возвратились из экспедиции. Моя девятилетняя дочка — Лялька с восторгом рассказала о том, что, пока мы были в командировке, по телевизору показали Стрелку и Белку. Они сначала спокойно сидели в удобном кресле, подвернув свои баранки-хвосты, а затем стали лаять — разговаривать между собой… До чего же жалко, папочка, что ты этого ничего не видел!

Прошедшая работа для нас была, кроме всего прочего, хорошей тренировкой, репетицией перед первым полетом человека. Сделать двадцать частей в год — большая нагрузка. Дни, недели, месяцы так и мелькали. Дома от нас совсем отвыкли. Ведь даже не знали, где мы находимся.

Когда машины выдали весь рабочий материал по Стрелке и Белке, повезли его на просмотр к Сергею Павловичу. Он остался доволен. Некоторые ролики смотрел несколько раз. А ведь рабочий материал смотреть утомительно: мешают дубли, раккорды, засветки, а подрезать и подложить его было некогда. На этот раз не хватало времени. Обычно же мы его приводим мало-мальски в порядок.

И опять космодром. Космодром зимний, неприветливый. Степь — раздолье для злых ветров и жестоких морозов. Несмотря на теплую одежду, мы мерзнем. Все сидим у раскаленной печки нашего автобуса. Аппаратура и аккумуляторы стоят на столе, они подготовлены для съемки, собраны и опробованы, а пока тоже греются. Осталось вынести все на съемочную точку, поставить на штативы, и можно снимать. Выносить будем в последний момент. Хотя механизмы камер и на зимней смазке, боимся, как бы не застыли. До старта тридцать минут, но мы не торопимся, будем отсиживаться до последнего.

Меня беспокоят выносные камеры, хотя они тоже сейчас греются. У каждой камеры есть свой обогревательный чехол, своя шуба. Недаром мы долго возились с ними. Аккумуляторы тоже с подогревом. Как только температура внутри шубы понизится, терморегулятор включает подогрев, и температура камер поднимается.

До старта пять минут. Разбираем свои аккумуляторы и прячем их прямо под куртки на живот, затем берем аппараты и штативы и выбираемся из теплой машины. Звонок телефона, минутная готовность. Пошел счет секунд. Каждая из них как удар по нервам. Правда, это только до момента включения камер, а потом отрешаешься от всего, и реально существует только прямоугольный квадрат визира.

Давно отброшены в снег рукавицы. В них неудобно работать. Глаз плотно вжат в резиновый наглазник визира камеры. Дышу в сторону, чтобы линза визира не запотела от теплого дыхания. Включаю мотор, веду камеру короткой панорамой — сегодня низкая облачность. Все, ракета исчезла из виду… Застывшими, негнущимися пальцами выключаю мотор.

30 декабря 1960 года, Байконур. Наша группа получила команду возвращаться домой. Сидим на аэродроме. Настроение дрянное — завтра Новый год, а мы застряли. Пока собрали аппаратуру, пока сдали материал для отправки в проявку, в Москву ушел последний самолет. Мы видели, как он взлетел. Остался еще ИЛ-14 Сергея Павловича Королева, но никто не знал, куда он полетит и сколько с ним человек. Есть небольшая, но надежда. Конечно, проинструктировал своих, чтобы, когда придет «эС Пэ», сделали вид понесчастней. Я отошел на несколько шагов и оглянулся. Мои ребята, сиротливо приткнувшиеся к ограде опустевшего аэродрома, действительно являли собой глубоко печальную картину.

Приехал Королев. Увидел несчастные фигуры киношников, подошел:

— Ну, что, орелики, застряли?

— Сергей Павлович, говорят, только второго января придут самолеты, а нужно седьмого уже обратно, — жалостливым голосом начинаю я.

— Ну-ка мигом к пилоту, узнай, как загрузка? Да скажи, сколько у вас груза!

Бегу к пилоту, потом к «эС Пэ»:

— Командир экипажа сказал, что можно.

— Давайте быстро в самолет!

А ребята стоят в стороне, настороженно следят за моей беготней. Машу им руками.

Когда немного отдышались, «накрыли на стол». Поели и, успокоившись, уснули. А мне не спится, пристроился в кресле с книгой. Из своего салона вышел Сергей Павлович.

— Что читаешь, Володя?

Я показываю «Королей и капусту» О'Генри.

— Как прошли съемки?

— Вроде бы порядок, Сергей Павлович. Все, что надо было, сняли. Прилетим, срочно проявлю, подрежем, сразу же привезу показать.

— Хорошо.

— Сергей Павлович, а как дальнейшая работа?

— Опять собачки и манекен, а там не за горами и человек…

— Скоро? Королев усмехнулся:

— Не терпится? Мне тоже…

— С людьми как-то страшновато. Машина ведь серьезная. Наверное, нелегко решиться слетать на ней.

— Это глядя со стороны страшновато. Мы строим корабли не для суперменов? Каждый физически крепкий человек способен летать на них. Вот пройдет немного времени, всех не смогу, а одного из вас отправлю в космос обязательно.

Потом, немного помолчав, Королев добавил:

— Хорошие у вас в группе ребята…

Он легонько хлопнул меня по колену, поднялся с кресла и ушел к себе в салон.

9 марта 1961 года. В космос уходит очередной корабль. В кабине корабля собака Чернушка, в кресле космонавта — манекен по прозванию «Иван Иванович». Еще раз проверяется надежность всех систем корабля и надежность его возвращения на землю. Виток вокруг Земли, и посадка. Но мы работаем, как будто уже летает человек — проверяем себя. На месте приземления все в порядке.

И все-таки это случилось для нас неожиданно. Всего несколько дней тому назад запускали в космос, а потом и встречали на земле корабли-спутники с «Иванами Ивановичами» и собаками, и вот уже работаем с кораблем, который готовят к запуску с человеком на борту.

Сейчас жалею, что мало записывал. Извиняет лишь то, что все, в том числе и мы, были очень заняты. Иногда даже просто поговорить было некогда, настолько все были завязаны в делах.

Вдохновляло доброе отношение Сергея Павловича Королева к нам, киноработникам. Он сам рассказал о порядке предстоящей работы, ее особенностях, подчеркнул, на что надо в первую очередь обратить внимание. И закончил:

— По поводу возникающих трудностей и препятствий обращайтесь ко мне в любое время суток.

Мы прекрасно понимали, что для такой ответственной работы нашей группы мало. Поэтому загодя договорились с Михаилом Васильевичем Тихоновым, директором нашей студии, о подкреплении. Со своей стороны Михаил Васильевич обещал через Министерство культуры СССР заручиться сотрудничеством с Центральной студией документальных фильмов для съемок в Москве и за рубежом. За нами по-прежнему оставались съемки ключевых эпизодов на предприятии, космодроме и месте приземления. И вот решающий момент настал — пора вызывать подкрепление. Мы составили телеграмму и отнесли ее на визу Королеву.

— А сами не справитесь? — спросил он.

— Не имеем права рисковать, — ответил Косенко.

Аэродром Байконур. Над линией горизонта возникают в чистой синеве весеннего неба самолет за самолетом. Сделав положенный разворот, один за другим они приземляются, постепенно замедляют свой бег, подруливают к аэродромному домику. Вот из открывшейся двери очередного самолета показалась небольшая группа молодых людей в офицерской форме с авиационными эмблемами. Навстречу к ним неторопливо двинулись встречающие. Впереди «эС Пэ», с ним — академик М. В. Келдыш. Рукопожатия. Эти подтянутые ребята — люди новой профессии — будущие космонавты. Кто-то из них будет первым?!

Все чаще и чаще конфликтуем с ведущим конструктором «Востока» — Олегом Ивановским. Его тоже понять можно: время на каждую операцию расписано по минутам, у него до предела жесткий график, а мы норовим его сломать. Он ворчит, я ворчу, у меня злость в глазах, он кипятится. Конфликт. Иду к «эС Пэ». Он вызывает замотанного делами ведущего конструктора, выговаривает ему:

— Мы все делаем одно общее дело, и пора уже найти общий язык.

Ивановский смотрит на Главного умоляющими глазами, напоминает о сроках, о своей персональной ответственности…

— Олег Генрихович, надо, — твердо говорит Королев. И, не слушая возражений, уходит.

В результате мы свою работу делаем. Знаю, что ведущий конструктор в общем-то человек славный и добрый. В обычной обстановке у нас с ним даже намека на недоразумения нет. А когда давит неумолимый график работ, они возникают все чаще.

Больше всего страдают наши светотехники. Время на съемки отводят минимум, а света надо много. Пока они его расставят, соединят кабель — все мокрые. Только отснимем очередной эпизод в одном месте, как уже надо снимать в другом. Отснимем там — в третье. И опять перестановка света.

Эх, это удивительное зрелище — сборка ракеты в пакет! Помню, командовал сборкой Николай Синеколодецкий.

Блоки, составляющие ракету, лежат на ложементах тележек, занимая добрую половину МИКа… На середину зала выходит молодой, худенький, скуластый человек.

Это Синеколодецкий. Ни дать ни взять — дирижер. Его «оркестранты» — крановщики и монтажники, остальные — зрители. Николай осмотрелся. Двойной хлопок в ладони: крановщики — внимание! И сразу же манящий жест двумя руками. Загудели электромоторы под потолком, подъезжают два крана и, остановившись точно над конусообразной боковушкой, опускают стропы.

Монтажники, разобрав концы, мгновенно крепят боковушку. Синеколодецкий, отошедший в сторону, опять занимает свое место в центре зала. Руки у него вытянуты вперед, ладонями вверх. Работают лишь кончики пальцев. Стропы натягиваются на сверхмалом ходу. Боковушка качнулась, отойдя от ложемента. Энергичная отмашка — краны стоп! Разобрали оттяжки. Николай руками показывает: оба крана на малом вверх. Но вот, повинуясь жестам Николая, веселей запели моторы кранов, перешли на быстрый подъем. Оба крановщика действуют совершенно синхронно. Слаженность необычайная.

Глядя, как виртуозно работает Николай Синеколодецкий, поражаешься, как же много и точно можно «сказать» руками. Да что руки, он всем существом участвует в сборке. Вот он плавно делает несколько шагов и, раскинув руки, как бы приглашает за собой. То вдруг замрет, поднявшись на цыпочки, и затем снова делает несколько быстрых шагов. Балет, да и только.

Мастерство всегда восхищает, а Николай поистине большой мастер своего дела. Под стать ему и остальные участники сборки. Считанные минуты — и ракета почти собрана… В этот момент к Синеколодецкому подходит Косенко и легонько дотрагивается до плеча: «Коля, дорогой, повтори пронос боковушки еще раз. Не хватает крупных планов. Сдублируй, пожалуйста!» Бедный Коля едва не подпрыгнул от возмущения. Но Косенко смотрит на него такими умоляющими глазами, что отказать невозможно — проносит боковушку еще раз.

Стыкуется корабль-спутник с последней ступенью. Это происходит почти всегда вечером или ночью. Для нас тут главное — свет. Лампы высоко под потолком, и если не добавить нашего, то на пленке ничего и не увидишь. Но вот мы даем свой свет, и все стало вокруг праздничным и нарядным. В лучах прожекторов — корабль-спутник, висящий под потолком, и последняя ступень носителя, к которой будут его стыковать. А потолок — как звездное небо. Николай дает команду, и корабль-спутник поплыл по звездному небу, словно он уже в космосе.

В этой комнате раньше снаряжали в полет манекены. Она просторна, окна прикрыты от солнца кремовыми шторами. Вдоль стен и у окон столы, на которых разложены комплекты одежды космонавтов и сумки с аварийными запасами. На специальных подставках — ложементы. Каждый индивидуален, отлит из пластика точно по фигуре определенного космонавта.

Ложемент вставляется вон в то сооружение, стоящее на тележке в углу. Это кресло космонавта. Оно напичкано разными устройствами.

Сегодня сюда впервые придут будущие космонавты — Юрий Гагарин и Герман Титов. Полетная одежда для них занимает несколько столов. Шелковое белье — трусы и майка, плотный теплозащитный комбинезон, вентилируемый костюм из голубовато-серой прорезиненной ткани и ярко-оранжевый наружный, вроде декоративного чехла, чтобы скрыть под собой многочисленные шнуровки, пряжки и застежки. Отдельно стоят высокие черные ботинки со шнуровкой, перчатки и круглые шлемы. Они тоже устроены непросто, снабжены поднимающимся забралом и полупрозрачным зеркальным светофильтром.

Пришли Гагарин и Титов. Юрий одевается первым. Ему помогают специалисты, которых называют здесь кресельщиками. Они подают Гагарину синий комбинезон, сшитый на манер детского, — брюки и куртка составляют одно целое и застегиваются длинной молнией. Его надеть несложно, труднее с голубовато-серым костюмом. У него множество разных клапанов, трубок для вентиляции, бесчисленные затейливые шнуровки. Справились сообща, и, наконец, Гагарин облачается в верхний комбинезон, надевает ботинки и перчатки, к костюму присоединяют шлем. Теперь он полностью одет для полета. Встал, размялся, походил по комнате. Замечаний нет. То же самое проделал и Герман Титов.

Чуть ссутулившись в своих доспехах, космонавты переходят в МИК. Ярко горят наши осветительные приборы. Снимаем генеральную репетицию посадки космонавтов в корабль. Вот Гагарин взялся за верхний обрез люка, подтянулся, закинул ноги внутрь и лег в кресло.

И тут, явно нарушая установленный порядок, на площадке появляется кинооператор и нацеливается камерой.

Вообще-то говоря, я уже давно был у корабля и успел снять подъем космонавтов в лифте и посадку Гагарина в корабль. И, как видно, на меня не обращали внимания. А вот когда я подскочил к люку снять Гагарина в корабле, тут-то Ивановский меня и заметил. И рассердился не на шутку, ведь у него была строгая команда Сергея Павловича лишних людей не собирать. Но и нам нельзя быть уж очень деликатными — останешься без материала. Конечно, мы поругались, но зато были сняты нужные кадры с Гагариным и Титовым, а потом с Королевым и Келдышем.

11 апреля 1961 года. Рано утром к зданию МИКа был подан мотовоз. Людей почти не было. Все отдыхают. Остались только те, кто участвует в вывозе ракеты, и конечно же мы. Вывоз — это всегда торжество с примесью грусти. Пройдет день, другой, и создатели машины больше никогда не увидят своего детища.

На вывоз приехали Сергей Павлович Королев, его заместители, Мстислав Всеволодович Келдыш. Мягко, осторожно звякнула сцепка, коротко гукнул мотовоз. Ракета тронулась с места и величественно поплыла к старту. Впереди, по бокам рельсового пути идут люди, словно показывают дорогу машинисту. Скорость движения позволяет.

Снимаем панораму с машин на идущую на нас ракету. Меняю оптику и делаю несколько разных по крупности и ракурсам планов. Потом скорей опять в машину — и на другую точку. Старт уже близко. Теперь нужна еще одна панорама. В кадре ракета, соплами двигателей обращенная к нам. Она становится все крупнее и крупнее и, наконец, заполняет весь кадр. Пора панорамировать. Вверх и вправо… По кадру проходит все тело ракеты. Вот и обтекатель с кораблем, виден старт с разведенными опорами и фермами обслуживания.

Установка ракеты в стартовое положение — дело быстрое, а снять надо много, так что придется без штатива, с рук. Вот это кадр! Ракета появляется между разведенных ферм обслуживания, и почти тут же подъем. Бегом меняю точки съемки. Счет — на секунды. Стартовый расчет делает свое дело, мы — свое. И вот ракета стоит вертикально. Сомкнуты силовой пояс, кабель-мачты, фермы обслуживания. Ракета к предстартовым испытаниям готова. А мы спешим на заседание Государственной комиссии.

Просторная комната с большими окнами, занавешенными белыми шторами. Сегодня она кажется маленькой и тесной, потому что собралось много народа. Буквой «П» расставлены столы, покрытые голубым сукном. Сегодня особый день — мы узнаем имя того, кто станет космонавтом-один. Перед началом заседания ловим в коридоре Сергея Павловича Королева.

— Каков будет порядок выступлений? — озабоченно спрашивает Косенко.

Королев рассказывает о порядке заседания, о выступающих. Мы делаем пометки, чтобы знать, кто идет за кем и к чему нам готовиться.

— Сколько всего будет выступающих и каков регламент? — интересуюсь я.

— Выступающих немного, — говорит Королев, — поэтому время выступлений ограничивать не будем.

— Сергей Павлович! — взмолился я. — У нас одна синхронная камера на крупные планы. В ней триста метров пленки, это шестьсот секунд. При выступлениях без регламента наверняка не хватит.

— А что же делать?

— Перезарядка займет две-три минуты, — робко предлагаю я.

— Ладно! Дайте мне тогда знать! — сказал Сергей Павлович.

Комнату заполняют ученые, инженеры, врачи, будущие космонавты, их наставники. Входят члены Государственной комиссии, рассаживаются в президиуме. Встает председатель. Включаю синхронную камеру. Бесшумно идет мотор.

Слово предоставляется Сергею Павловичу. Он неторопливо поднимается и кратко сообщает, что ракета-носитель и корабль «Восток» полностью подготовлены к работе. Внешне Королев спокоен и нетороплив, но какая, наверное, буря чувств в душе, настал день, к которому он шел всю жизнь…

Вдруг замечаю, что пленка в кассете подходит к концу. Делаю отчаянные знаки Сергею Павловичу, а он не видит — слушает очередного докладчика. Наконец перехватил я его взгляд, он тут же встал, постучал карандашом по кувшину с водой. Все смолкли…

— Товарищи! Сейчас Володя Суворов перезаряжаться будет!

И грянул смех. Смеялись все: президиум, космонавты, инженеры, врачи. Под этот аккомпанемент мы с ассистентом торопливо снимаем кассету с экспонированной пленкой и в четыре руки протягиваем, заряжаем чистую. Вот теперь и я смеюсь вместе со всеми, даю знак — готовы. Заседание продолжается.

Днем снимаем митинг, на который собрались стартовики и монтажники прямо около ракеты. Присутствуют члены Государственной комиссии. Юрию Гагарину и Герману Титову дарят символические ключи от старта. Кто придумал этот ритуал, не знаю. Называют «Передачей ракеты космонавту».

Вечер. Гаснет заря, на небе заискрились первые звезды. Гагарин и Титов уехали отдыхать в свой домик. На старте — ракета, освещенная прожекторами. На фермах обслуживания работа продолжается.

Приготовились снимать в домике космонавтов, но медики категорически против, боятся, что нарушим режим предполетного отдыха космонавтов: перегреем воздух своими светильниками и в комнате будет душно. Возмущению нашему нет предела, но время уходит, а космонавты не сняты.

Вместе с Косенко и Филипповым идем к Сергею Павловичу. Его домик рядом. Наверняка он отдыхает, ночью ему не заснуть — столько дел, по-человечески жалко его будить. Потоптавшись у крыльца, все же подходим к окну и тихонько стучим. В окно выглядывает Сергей Павлович, потом выходит к нам, склонив голову, слушает наши сбивчивые объяснения. Горячо уверяем, что мы не кляузники какие-нибудь, но медики и их непомерный эгоизм… ведь так важно снять космонавтов. Сергей Павлович уходит в домик, через минуту возвращается, все улажено. Просим прийти на съемку и его.

Быстро вносим в домик минимум осветительной аппаратуры. Рубильник подключили еще днем, поэтому установка света занимает считанные минуты. Юрий и Герман помогают внести аппаратуру. Просим их сесть за прерванную нашим приходом шахматную партию. Застрекотала камера. На счетчик метража не смотрю. Только бы успеть снять побольше. И Саша Филиппов вовсю трудится рядом.

Гагарин спокойно и непринужденно ведет себя, будто один. Наверное, занят своими мыслями. Снимаем все, что можно: приемник, книги, окно. Режиссер командует из коридора: «Хорошо бы снять силуэт космонавта в окне». Выскакиваю наружу, снимаю с улицы. Возвращаюсь в домик. Николай Петрович Каманин выразительно смотрит на часы, мол, прихватили лишку сверх выделенного нам времени.

Пришел Сергей Павлович. Делаем несколько планов с ним. Давно уже пора заканчивать. Все. Собрали и вынесли аппаратуру. Королев, Гагарин и Титов вышли вслед за нами прогуляться. Вокруг безнадежно темно и очень тихо. Еще с вечера расставлены посты. Они отправляют все машины в объезд, чтобы не шумели у домиков.

Проклятая темень. Даже людей не видно, только их силуэты на фоне чуть светлеющего неба. Все равно ставлю новую кассету, попытаюсь потом «вытянуть» в проявке. Иду за Королевым и космонавтами. Снял их на фоне почти погасшего неба — три удаляющихся силуэта.

Гагарин и Титов, вернувшись с прогулки, сразу легли спать, а у нас снова съемки. Стараясь не шуметь, сняли ночную вахту медиков. Им сидеть до утра. Шепотом прошу осветителя:

— Подсвети тополя, чтобы они стали серебристыми.

— Хватит, ребята! — решительно говорит врач. — Вам тоже спать пора.

— Да нет, нам еще работать…

Стартовая позиция. В кабину корабля закладывают продукты питания. Стартовый расчет занят своими делами. По-моему, ведущий конструктор по кораблю и его сотрудники не спят совсем. Тем более в эту ночь — последнюю перед первым полетом первого человека в космос…

Но вот снято все, что наметили. Осталось поставить кассеты в выносные камеры. Сюрпризов от погоды не ждем, поэтому решили сделать это сейчас, утро и без того будет напряженным. Аккумуляторы и кабельные разъемы состыкуем утром, когда уйдут последние машины с людьми. Объезжаем все выносные камеры, заряжаем их и едем в гостиницу. Поспать осталось два-три часа.

— Привет! Вы уже здесь? — с искренним удивлением произнес Юрий Гагарин, увидев нас у крыльца домика ранним утром 12 апреля.

У космонавтов зарядка, туалет, потом легкий завтрак — и в МИК. Началась предстартовая подготовка. Медицинский осмотр проходят оба. Все в норме. На тело Юрия, а потом и Германа накладывают датчики и начинают их одевать в космические доспехи. После проведенных тренировок все идет быстро и гладко.

В комнате особенно не разгуляешься, но все же снимать легче, чем в домике, где они спали. Здесь просторнее, все знакомо, знаем, откуда, что и как здесь снимать.

Ассистенты тут же в специальных мешках разряжают отработанные кассеты, закладывают в них свежие ролики, а снятую пленку упаковывают в коробки для срочной отправки в Москву. На этикетках коробок надписи: «Гагарин. Одевание. 12 апреля 1961 года. Проявлять по нормальному времени. Количество роликов — 5X60 м. Общий метраж — 300 м».

Кручусь вокруг Гагарина и Титова с ручной камерой, надо успеть снять все: и общие, и крупные планы, и перебивки. Юрию помогают четверо: двое следят за последовательностью операций, а двое — одевают. Съемка у нас ладится. Каким-то внутренним чутьем угадываешь, когда материал будет хорошим. Только бы ничего не упустить. Уже шнуруют высокие черные ботинки. Затем надевают белый гермошлем скафандра. Перчатки только примеряют. Подключен переносной блок: он продувает, вентилирует скафандр. Гагарин готов. Ему вручают особое удостоверение личности, а на случай приземления в малонаселенной местности — пистолет и охотничий нож, — как известно, медведи удостоверений не признают.

В комнату быстро вошел Королев. Он только что со старта.

— Как настроение? — спросил он у Гагарина.

— Отличное, — весело отвечает тот.

Можно ехать на старт. Спешим забраться в автобус, который повезет Гагарина и Титова. Пристраиваемся поудобнее. Камеры наготове. Выходят космонавты. Снимаем прямо через стекла автобуса. Первым шагает Гагарин, за ним — Титов. А вокруг люди, и все аплодируют, провожая космонавтов на старт.

Автобус плавно и неторопливо едет к старту. Гагарин и Титов спокойно переговариваются между собой. Веду панораму с Юрия на Германа, поочередно снимаю их крупным планом. Потом — бегущая дорога, водитель автобуса, степь через окна автобуса. Поездка совсем короткая, а снял уже две кассеты. Все норовят оказаться поближе к космонавтам. Это мешает съемкам. Приходится уговаривать товарищей подвинуться, отойти назад, в сторону.

Мы выскакиваем из автобуса первыми. До ракеты — шагов двадцать. В открывшейся передней двери вижу Гагарина. Он осторожно спускается и вразвалочку, словно медвежонок, вставший на задние лапы, шагает к председателю Госкомиссии. Чтобы снять его крупным планом, приходится мне перед ним пятиться. Только бы нога не попала между рельсов. Допятился, чьи-то руки мягко останавливают меня. Значит, налетел на кого-то из начальства. Не останавливая камеры, отхожу немного вбок, но все время держу Юрия в визире. Гагарин отдает рапорт, потом провожающие обнимают поочередно смущенного космонавта. Подбегаю к Королеву:

— Сергей Павлович, мне пора наверх!

— Иди, позже не успеешь.

Хватаю запасную камеру, ручные аккумуляторные подсветки и к лифту.

— Королев разрешил, — строго говорю дежурному.

Пока ползет лифт, снимаю через проплывающие фермы стартовую площадку. С верхней площадки видно все как на ладони. Вон Олег Ивановский берет Юрия под руку, помогает ему подняться по ступенькам к кабине лифта. Быстро меняю точку, чтобы успеть снять выход из лифта и посадку в корабль. Открывается дверь — Гагарин на верхней площадке перед кабиной корабля. Лицо его спокойно. Увидев меня, на мгновение приостановился, улыбнулся, покачал головой, мол, ну и ну, и здесь кино. Махнул мне рукой и пошел к люку. А я занят, камера работает, не могу оторваться от визира, чтобы ответить на приветствие. Ухватившись за верхний обрез люка, Гагарин чуть задержался, а затем скользнул в кресло.

Выключаю камеру и смотрю на счетчик. Использовал пятнадцать метров пленки, значит, с момента остановки лифта до посадки Гагарина в кресло прошло всего около тридцати секунд.

Прижавшись в углу площадки, снимаю еще метров пять. За спинами Ивановского и Востокова еле виден белый гермошлем Гагарина. Пора закрывать люк. Положив свой аппарат на пол площадки, протискиваюсь к Юрию и кричу:

— До встречи! В Москве обязательно увидимся! Позади часовая готовность. Потом тридцатиминутная.

Счет идет на минуты. Соединяем последний разъем кабеля, уложенного через дорогу от выносных камер. Аккуратно укладываем его в шов дороги, опоясывающей котлован старта, и покрываем деревянным щитом. Теперь уходящие машины не повредят его. И скорей на нашу «стартовую» точку.

Осматриваю свое хозяйство. Две камеры на вышке. Ниже, на перилах ограждения стартовой площадки, еще две. Две стоят на невысоком здании около козырька. Поблескивает объективом камера на перекрытии бункера. Те, что установлены в котловане, не видны. Их четыре: первая снимает работающие двигатели, вторая — тоже, но крупнее, третья — задрана вверх, чтобы снимать взлет ракеты снизу, четвертая — смотрит туда, где, отброшенная отражателем стартового лотка, пройдет струя раскаленных газов. Несколько камер размещено и по периметру котлована. При необходимости камеры можно включить поодиночке, группами, а можно и все сразу.

Погода как по заказу. Степь какая-то веселая. По степной дороге, направляясь к нам, пылит «газик». Это проверяют, как выполняется строгая команда: в радиусе нескольких километров — опасная зона, в ней никого не должно быть. «Газик» подъезжает к нам:

— Что за люди? Немедленно в укрытие! Объясняем, что мы киногруппа.

— Никаких киногрупп! Приказываю отправляться в укрытие!

У меня в кармане лежит письменное разрешение работать именно здесь. Как чувствовали, запаслись на всякий случай. Лучшей съемочной точки не найти, и отсюда мы ни за что не уйдем. Но проверяющий уж очень грозный попался.

Молча достаю блокнот и пишу: «Расписка. На съемочной точке находимся добровольно. В случае нашей смерти никого не винить. Уйти с точки отказались, несмотря на предупреждение. 12 апреля 1961 года. Суворов».

Отдаю расписку проверяющему, а он ее не берет. Пуще прежнего осерчал. Ругаться в такой день — не дело, показываю разрешение. Проверяющий уже другим голосом:

— А что же вы сразу-то? Ладно, все в порядке. Ни пуха ни пера.

— Стоп, не так.

— А как?

— Ни фокуса, ни экспозиции.

— Ни фокуса, ни экспозиции вам!

— Вот теперь к черту! — кричу вслед умчавшемуся «газику».

Со стартовой площадки доносятся приглушенные расстоянием какие-то потрескивания, шипение, хлопки. Не укладывается в сознании, что там, на самой вершине ракеты, — человек. Оттого, наверное, и кажется, что сегодня старт идет не так, как обычно. И первый отблеск пламени поярче, и клубы дыма поднялись, кажется, повыше, и звуковой удар сильнее.

Через час летим в Куйбышев. Туда после приземления доставят для короткого доклада и отдыха Гагарина. Сидя в мягком кресле, я перезаряжаю кассеты. Радист самолета настроился на Москву. Жадно вслушиваемся в ликующие сообщения о первом полете человека в космос.

7 июля 1961 года. Москва, Дом кино на улице Воровского. Сегодня премьера нашего фильма «Первый рейс к звездам».

На улице перед входом толпа. На премьеру приехали космонавты, С. П. Королев, конструкторы, инженеры, рабочие. В зале и наши коллеги — кинематографисты из всех столичных студий. Конечно, мы волнуемся. Это экзамен, а сдаем мы его очень искушенному зрителю.

На экране — крупно — верхняя часть ракеты с «Востоком». Люк закрыт. Там, за ним, Гагарин. Медленно, словно просыпаясь от спячки, ракета вздрогнула и пошла вверх. По кадру проходит все ее тело. За двигателями — острый кинжал пламени, кончик его быстро-быстро трепещет. Не успела осесть пыль, как на земле появилась тень ракеты. Она ныряет в каждую впадину в степи, но упрямо выкарабкивается из них и бежит все дальше и дальше к горизонту. И вдруг громом аплодисментов ожил зрительный зал. Значит, не зря старались, сработали наши выносные.