День козла

V

Бывшая обкомовская дача при ближайшем рассмотрении оказалась огромной, на крестьянский манер рубленной из неохватных стволов лиственницы избой. Было в семидесятые годы прошлого теперь века поветрие в партийных кругах – такое вот хотя бы временное, в дни отдыха, единение с народом посредством деревянного, без изысков и навязчивых современных удобств жилища, и простой, матушкой-природой дарованной, пищей – жареной дичью, рыбкой осетровых пород, да икоркой из погреба, с ледника.

Помимо просторного зала с камином и широким, как теннисный корт, столом, в доме была кухня, обставленная на крестьянский манер, с дровяной печью, и нынешней, газовой, а из длинного коридора, устланного зеленой ковровой дорожкой, несколько дверей вели в отдельные спальные.

Тем не менее, туалетная комната в доме была, и натерпевшийся в дороге Дед прежде всего направился нетвердой походкой туда, при этом с лица его не сходило выражение горькой обиды. Вот, дескать, дела-то как повернулись! Был главой государства, да весь вышел. Привезли незнамо куда, в избушку на курьих ножках, всю дорогу из машины не выпускали. Ни тебе на природу посмотреть, ни с народом, понимаешь, пообщаться. Даже телохранитель… как его? Кор… Не, Коновалов, во! Теперь, понимаешь, какой-то Коновалов запросто за грудки схватить и толкануть может – сиди, мол, старый пень, не высовывайся, пока не позволят!

– Мать! А, мать? – позвал он жену, бредя потерянно по бесконечному коридору. – Где тут сортир, а?!

Та прибежала с какой-то женщиной – заведующей, видать, здешней, показала.

Дед подошел, принялся рассматривать рисунок на указанной двери. Там был изображен писающий в горшок мальчик, – Эт што, детский, што ли? – указывая на картинку, обиженно повернулся к провожатым бывший президент, но те уже ушли, их голоса доносились в одной из спален – распаковывали вещи.

Дед осторожно открыл дверь, заглянул. Туалет был обыкновенный, с фарфоровым унитазом под пластиковой крышкой, с рукомойником, снабженным полотенцем и мылом.

Справив нужду, президент зашаркал по коридору, заглядывая поочередно в распахнутые настежь двери чисто прибранных, обставленных старомодными спальными гарнитурами, комнат. Из одной вышли две полные, похожие на кукол-матрешек, женщины. Увидев перед собой Первого Президента, они остолбенели от неожиданности, потом, дружно ойкнув, шмыгнули мимо.

В следующей комнате он обнаружил давешнего телохранителя. Тот придирчиво осматривал окно, проверяя крепость запертых и даже намертво закрашенных белой эмалью шпингалетов.

– Илья! – позвал, внезапно вспомнив имя охранника, Дед. – Ты што меня давеча толканул-то?!

Телохранитель оторвался от своего занятия, повернулся к президенту и в смущении опустил глаза.

– Так птичка… – пояснил он, конфузясь. – Летела, знаете ли, под небесами, и, прошу прощения, обделалась. Если б не я – прямо на вас.

Президент пожевал скорбно губами, а потом сказал возмущенно:

– Вот безобразие! Гадят, понимаешь, прямо на голову! Никакого порядка в стране!

– И не говорите, – кивнул телохранитель. – Никакого уважения к сединам. – И опять полез на подоконник проверять форточку.

Президент пошел дальше, размышляя о нынешних нравах и отсутствии уважения к старшим. Он уже забыл, зачем приехал в этот богом забытый городок, раздражаясь, что все выходит как-то не так. Его народ с хлебом-солью встречал, а тут птичка эта, охранник… Толканули его… Да и шофер сумасшедший какой-то, газанул, чуть людей не передавил… А ведь он, президент, должен с народом общаться. Сказать ему что-то важное… Вот только что? Ладно, в другой раз скажет, не в этот…

– Ма-а-ть! Ты где? Ма-ать! – Опять позвал он жену.

Тa выглянула из спальни, всплеснула руками.

– Господи!

И кинулась к нему, нагнулась, схватила… прямо за это самое, так ему показалось.

– Ты што мать? Офанарела? – отшатнулся он, а потом глянул вниз. Ну да, точно. Забыл в туалете застегнуть брюки, и из ширинки вызывающе колом торчала смятая пола белой рубашки.

Жена заправила, застегнула.

– Во как, – растерянно пробормотал Дед, разведя руками. – То-то я иду, а на меня все так… испуганно смотрят!

– Ты ж президент, вот и смотрят, – успокоила жена. – Они, небось, на картинке-то тебя только и видели. А тут ты живой идешь, да еще с таким аппаратом! – прыснула она, указав на ширинку.

– Смеешься, да? – обиделся Дед. – А ты мне лучше вот што скажи. Когда сюда ехали, ты говорила, што я перед народом выступить должен. Што должен, я помню, а што сказать ему надо – эт я, понимаешь, забыл.

– Где ты народ-то увидел? Нет здесь никакого народа. Одна хозобслуга, – успокоила его жена.

– Как нет?! – изумился президент. – А эти… с хлебом и, понимаешь, солью…

– Ну, в другой раз пообщаешься, выступишь перед ними – увещевала его, ласково беря под руку, супруга.

– Да не помню я ни хрена, про что говорить! – всхлипнул Дед.

– А я тебе напомню, – зашептала в ухо жена. – У меня все на листочке написано. Крупными буквами. Ты только прочти не сбиваясь – и все дела. А сейчас пойди, приляг. Я тебе постель постелила. Мя-а-гонькую, – ворковала она, увлекая супруга в спальную. И потом прикрикнула в коридор. – Ну-ка, тихо все! Президент отдыхает.

Дед лежал, утопая в пуховой перине, смотрел в плотно зашторенное окно, размышляя над тем, как он оказался здесь, в этой незнакомой комнате и зачем. Потом его осенило: он приехал лечиться! И, уже засыпая, опять удивился: лечиться – от чего? Ведь у него вроде ничего не болит… А вот сказать что-то народу он должен именно здесь. Теперь бы еще вспомнить, что именно…