День минотавра

ГЛАВА IV КАК МЕНЯ ПРИУЧАЛИ К СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ

Она никогда не говорила: «Эвностий, ты должен причесаться» или «Сделай себе новые сандалии». Всегда это звучало следующим образом: «Может быть, ты…» или «Как ты считаешь». Иногда она действовала через своего брата. Прошло недели две после того, как они появились в моем доме, когда он тихонько сказал мне:

– Тея, конечно, не жалуется, но я думаю, что ей очень тяжело жить без критского водопровода.

– Но у нее ведь есть горячий душ, – запротестовал я, – можно принести корыто. Что же ей еще надо?

– Ей нужен туалет, – поделился своим секретом Икар.

Известно, что на всем побережье Зеленого моря не сыщешь водопроводчиков искуснее, чем критяне. Они не только подают воду в свои дворцы, но и строят известняковые туалеты с деревянными сидениями и, чудо из чудес, с рычажками, регулирующими слив. Я, подобно своим предкам, немного изобретатель, и мне не составило труда отвести часть воды из ручья, текущего в саду, в нужную мне сторону. Тея, со свойственной ей деликатностью, не стала обсуждать мое нововведение, но в знак благодарности сшила мне новые кожаные сандалии. Они так жали копыта, что я ощущал себя мулом, на которого надели цепи. Но чтобы не обидеть ее, мне приходилось, во всяком случае дома, постоянно носить их.

Уходя в лес, я с облегчением скидывал их и, оставив под деревом, бежал по делам. Крестьяне перестали приносить мне в пещеру свою еженедельную жертву – наверное, вместо минотавра они теперь кормили захватчиков, – и я каждый день отправлялся на охоту, чтобы добыть для своих гостей мясо. Однажды во время такой охоты и произошло событие, по сравнению с которым жмущие сандалии показались сущим пустяком. Я первой же стрелой уложил дикую свинью и, перекинув тушу через плечо, направился домой.

– Эй, привет, – из-за деревьев послышался громкий голос кентавра Мосха. Он скакал галопом, и клубы пыли взвивались из-под его копыт. Крепкий малый этот Мосх, несмотря на возраст. Бока блестят от оливкового масла, мощные мускулы играют, а каштановые волосы гривой спадают на спину. Конечно, они уже не такие густые, как раньше, ведь ему не меньше двухсот лет. Он застал еще те времена, когда звери жили на побережье и щедро делились своими знаниями с очень сообразительными и в те годы вполне дружелюбными критянами. Но возраст украшал Мосха, как он украшает дубы и кедры. Во всяком случае внешне он хорошел, но сообразительностью никогда не отличался: ум стал слабеть у него еще до моего рождения. Не стоило, обманувшись благородным обличьем, ждать от него мудрых речей. Кроме девиц, похабных анекдотов да игры на флейте его ничто не интересовало. А заведя разговор на другие темы, он без конца повторялся, надоедая избитыми фразами.

– Слышал про твоих ребят, – сказал он.

– Да? – ответил я уклончиво. Мне вовсе не хотелось знакомить его с ними. Тея явно не придет в восторг от развязного поведения старого кентавра.

– Теперь ты у нас папаша. Хотя, говорят, девчонка уже не ребенок… гм…

– Да, она взрослая, но ведет очень замкнутый образ жизни, – ответил я несколько высокомерно.

– Тогда самое время устроить пирушку. Сегодня можешь?

– Занят. Буду дубить кожу. – Я указал на свинью, которую держал на плече.

– А завтра вечером?

– Буду камни обрабатывать.

В его прищуренных лошадиных глазах мелькнуло недоверие.

– Я думал, это делают твои работники.

– Слишком много камней, не хватает помощников.

– А послезавтра?

– У тебя дома? – Я вздохнул, чувствуя, что сопротивляться бесполезно.

– Лучше у тебя. Попросторнее и пива больше. Мы с Зоэ придем, когда стемнеет.

– С Зоэ?

– С кем же еще? Мы ведь опять вместе. – И, громко заржав, предвкушая развлечение, поскакал галопом в лес.

Я застонал. Дриада Зоэ и кентавр Мосх. Я искренне любил их, но когда они вместе – оргии не миновать.

Вновь надевая, перед тем как идти домой, сандалии, я напряженно думал, как сообщить Tee о вечеринке.

Тея была в мастерской вместе с моими тремя работниками. С помощью Икара, а также кусочков сырого мяса она завоевала доверие тельхинов – во всяком случае перестала быть для них чужой – и теперь часто приходила посмотреть, как они работают. Они были не только гранильщиками драгоценных камней, но и кузнецами, ткачами, красильщиками, сапожниками и дубильщиками. Множество самых разных инструментов – ткацкий станок, кузнечный горн, наковальня, разнообразные чаны и столы – придавали моей мастерской вид богатого рынка. Тея очень удивилась, решив, что всю работу выполняют лишь трое, но я объяснил ей, что четвертый работник – это я сам. Подобно своим ныне уже вымершим предкам, я за день делаю столько же, сколько могут сделать четыре человека или два тельхина. И это не хвастовство, а просто констатация факта.

Мастерская освещалась шестью большими светильниками-ладьями, у которых были рыбьи хвосты. Они плыли по воздуху, раскачиваясь на своих цепях. Один из работников стоял у горна, держа над пламенем согнутый кинжал, другой, сидя за столом, счищал с камней грязь и глину, а третий внимательно рассматривал большой сердолик, плоский и округлый, как печать, и покачивал головой в явном недоумении.

Тея наблюдала, как он вновь и вновь вертит камень в своих лапках. В комнате от раскаленного горна было душно и жарко, но Тея в своем пышном шафрановом платье чувствовала себя прекрасно. Насколько я мог заметить, она вообще никогда не потела. Три тщательно уложенных локона спускались на лоб, как подвески в форме улиток.

– Эвностий, – поинтересовалась она. – Ты когда-нибудь видел такой камень?

На его дымчато-серой поверхности сияло маленькое созвездие из шести огоньков, шести светильников, которое бесчисленными россыпями звездочек отражалось в многогранных глазах тельхина, внимательно его разглядывавшего.

– Хочешь кольцо из него? – спросил я.

Она была похожа на ребенка, которому только что предложили подарить дельфина или редкого, с белым оперением, грифона.

– Конечно, но разве тебе не надо обменять его на что-нибудь у других зверей?

Еще раньше я объяснил ей, что каждый зверь вносит свою долю в обеспечение леса всем необходимым. В обмен на семена для сада я отдаю кентаврам камни, дриады мастерят деревянные сундучки и получают за них у трий мед, который те держат в своих огромных шестиугольных хранилищах, и даже маленькие медведицы Артемиды нанизывают на нити черные ягоды гибискуса и выменивают их на кукол.

– Этот камень останется у меня, – сказал я. – Мы можем вырезать на нем все что угодно. Что бы тебе хотелось?

Тея задумалась.

– Голубую обезьяну. – Мысленно она была далеко отсюда, во дворце в Ватипетро, с его аккуратными садиками и, конечно, рядом со своим отцом, по которому очень тосковала. – Это возможно?

– Голубую обезьяну и… – шепнул я тельхину.

Понимающе кивнув, он принялся за работу.

– Можно, я посмотрю? – спросила Тея.

– Нет. Пусть это будет для тебя сюрпризом, – ответил я, а затем как бы мимоходом добавил: – К нам зайдут мои друзья, дня через два, вечером после ужина.

Она ответила не сразу:

– Сколько их?

– Двое. Кентавр и дриада.

– Зоэ, – сказала она. – Ты уже упоминал ее имя несколько раз. – Это прозвучало почти как обвинение.

– Старый друг, – объяснил я.

– Старше тебя?

– Давай посчитаем. Раз в четырнадцать старше.

– Значит, действительно старая.

– Вовсе нет. Дриады выглядят так же, как их деревья, а дуб Зоэ в прекрасном состоянии.

Она подавила вздох:

– Но хватит ли у нас вина?

– Пива, – сказал я. – Они пьют пиво. Оба.

– Женщина тоже пьет пиво?

– Она может перепить даже меня! – А затем добавил уже более спокойно: – Я варю его из ячменя прямо здесь, в мастерской. Ты обязательно должна попробовать.

Она улыбнулась мне великодушной улыбкой:

– Может, попробую. Значит, ты занимаешься пивом, а я испеку медовые лепешки. – И, немного помолчав, сказала: – Хорошо, что я успела закончить для тебя новую тунику.

– Тунику? – закричал я от неожиданности. Весной и летом ни один зверь мужского пола не ходит в одежде. Для чего она нужна? Воздух, поступающий к нам с жаркого ливийского континента, теплый и сухой, а женщины-звери обращают на неприкрытую мужскую плоть не больше внимания, чем критские мужчины на обнаженные груди своих женщин.

– Да, – сказала она, своими ловкими пальчиками доставая тунику из глубины корзины. – Тельхины сделали ткань, а я выкрасила ее и сшила.

– Узнаю твою работу. Цвет лаванды и вышитые рукава. – А почему не набедренная повязка?

– Она больше подходит Икару, но не тебе. Понимаешь, ты уже не юноша. – Она внимательно посмотрела на мою заросшую волосами грудь, будто подумывая о ножницах. – Померяй ее сейчас. Я хочу посмотреть, хорошо ли она сидит.

Туника жала мне не меньше чем в семи местах. Я ощущал себя змеей, засунутой обратно в старую, сброшенную кожу.

– Мне не пошевелиться, – сказал я. – Я не могу дышать, я вот-вот задохнусь. И кроме того, – добавил я очень осторожно, – ты забыла сделать отверстие для хвоста.

– Перестань. К ней просто надо немного привыкнуть. Поноси ее. – Она похлопывала по мне, щипала, дергала, будто я не живое существо, а кусок мяса. – Если бы гости пришли через неделю, а не через два дня, ты успел бы за это время похудеть.

– Вечеринку перенести нельзя, – сердито ответил я. – И потом, я вовсе не толстый, а мускулистый. – Я приложил ее руку к своему твердому, как кокосовый орех, животу.

– Да, ты прав. Одни мускулы. Придется немного выпустить в талии.

Я заметил перемены сразу же, как только пришел домой. С появлением Теи исчез беспорядок – гора немытой посуды уже не стояла рядом с мельницей, да и сама мельница, из которой всегда сыпалась на пол мука, перекочевала к фонтану. Но если раньше что-то исчезало, то на сей раз – появилось. Только что зажженный светильник освещал три вазы в форме голубок, примостившихся среди корней. В них были воткнуты маки. Грустные личики моих любимцев укоризненно глядели на меня изо всех углов комнаты. В каждой голубке было по пять маков.

– Ты убила их, – закричал я. – Ты перерезала им горло.

– Приютила, а не убила. В саду никто не замечал их.

– Я замечал. Каждый день. Здесь они – как в тюрьме.

– Постараюсь быть добрым тюремщиком, – улыбнулась Тея, поправляя цветок.

Услышав слово «тюремщик», я подумал, что туника для меня – та же тюрьма. Мне не стало в ней удобнее после всех переделок, к тому же Тея так и не прорезала отверстие для хвоста. Плотно прижатый, он безжизненно висел, как засохший тростник. Как только Тея отвернулась, чтобы поправить еще один цветок, я поскорее набрал полную грудь воздуха, надеясь, что от этого пояс лопнет и туника разойдется по швам. Но не тут-то было. С завистью смотрел я на Икара, щеголявшего в новой набедренной повязке – зеленой, без всякой вышивки. Она была нарядной и удобной. Сама Тея надела длинную голубую юбку, состоящую из двух полотнищ, уложенных воланами и расшитых золотыми листьями. Волосы ее спереди, по обыкновению, были зачесаны так, чтобы спрятать уши, а сзади спадали на спину тремя волнистыми ручейками. Они были цвета осенней листвы, и лишь отдельные зеленые искорки напоминали об ушедшем лете. Средний палец украшало кольцо, недавно законченное тельхином. На нем, кроме голубой обезьяны, была молодая девушка-критянка, в которой легко можно было узнать Тею. Она брала из рук своего любимца крокус. Художник блестяще воспроизвел сцену, хотя я всего лишь шепнул ему, как выглядит сад в Ватипетро. Вырезав фигуры, он заполнил их крупицами лазурита. Кажется, просто веселая сценка, но строгий голубой камень придал ей благородство и грусть – ведь только в камне счастливые минуты застывают навечно.

– Великолепное кольцо, – сказала Тея, поглаживая его, будто амулет, наделяющий плодородием. Она подошла ко мне поближе, встала на цыпочки, взялась за мой рог и поцеловала в щеку. – Дорогой Эвностий, ты для меня как брат. Я так рада, что могу в знак благодарности подарить тебе тунику. Иначе я никогда не приняла бы от тебя такой драгоценный дар.

Колокольчик, зазвеневший над нашими головами, возвестил о приходе гостей.

– Надо открыть дверь, – заметила Тея.

– Я один их встречу. Мосх занимает так много места, что всем нам не поместиться на лестнице.

На самом деле мне вовсе не хотелось, чтобы Тея слышала, как они будут язвить по поводу моей туники.

Но тельхин, жаривший в саду мясо, опередил меня, и Зоэ уже входила в дом. Спускаясь, она подняла такой грохот, будто с лестницы летел мешок с кокосовыми орехами. Следом за ней появился Мосх. Он долго топтался на месте, пытаясь управиться со своими четырьмя ногами, и при этом чуть не скатился кубарем вниз. Сойдя с последней ступеньки, Зоэ крепко стиснула меня в объятиях. Я не сопротивлялся, но и не ответил на них. Нет, я вовсе не против дружеских объятий. Не раз мы с Зоэ резвились до самого утра в ветвях ее раскачивающегося от ветра дерева. Но сейчас на нас холодно, не мигая, смотрела Тея.

– Тея, – сказал я, – познакомься, это мои друзья, Зоэ и Мосх.

– Тея, крошка, – закричала Зоэ, бросаясь обнимать ее с таким энтузиазмом, что я испугался, как бы она не переломала ей все ребра.

Едва улыбнувшись, Тея протянула Зоэ руку:

– Эвностий рассказывал мне о тебе.

Зоэ внимательно посмотрела на нее, будто начиная узнавать:

– Твои уши, они?..

Тея сделала вид, что не слышит вопроса.

– И о Мосхе тоже, – продолжала она и, подойдя к нему, помогла преодолеть последнюю ступеньку. – Я рада, что вы пришли.

– Какой красавчик, – воскликнула Зоэ, очень кстати заметив Икара и скрывая своим возгласом смущение, вызванное холодным приемом Теи. – Что же ты мне ничего не сказал, Эвностий? Я надела бы сандалии.

По своему обыкновению, она пришла босая, а платье на ней было таким выцветшим и грязным, что больше походило на старый бурдюк. Когда она протянула руку Икару, ее браслеты, сделанные из раковин, зазвенели, словно оловянные побрякушки, привезенные с Туманных островов. Но Икар, не обращая внимания на протянутую руку, крепко обнял ее. Лицо Зоэ расплылось в счастливой улыбке, и стали видны все три золотых зуба – прощальный подарок ее трехсотого любовника, зубного врача из Вавилона. Она погладила мальчика по голове.

– Голова меньше, чем я думала. – Обнаружив, что волосы легко приминаются под ее пальцами, она засмеялась. – Но места для мозгов достаточно. – Она подмигнула мне: – Хотя кое-чему я могла бы научить его, а, Эвностий?

Икар был в полном восторге; он не мог оторвать взгляд от ее пышных грудей, возвышавшихся, как скалы, и, казалось, он ждет, что вот-вот произойдет обвал.

– Я хороший ученик, – ухмыльнулся он.

Затем Зоэ переключилась на меня:

– Эвностий, ты что, растолстел?

– Нет, конечно, – ответил я. (На самом деле с появлением Теи я даже потерял шесть фунтов.)

– Тогда почему ты прячешь свой живот под этой, как ее, туникой?

– Лавандового цвета, – заржал Мосх. – Вышитой (ха-ха!).

– Это подарок, – вступила в разговор Тея. – От меня.

– Такие, наверное, в городе носят, – сказала Зоэ. – Конечно, хорошо идти в ногу с модой. Но, знаешь, Эвностий, мне больше по душе, когда видна твоя крепкая широкая грудь.

Вскоре выяснилось, что Зоэ и Мосх не единственные гости в нашем доме. Кто-то маленький и неприметный, как тень, сидел под лестницей. Я узнал Пандию, одну из медведиц Артемиды.

– Мы встретили ее в лесу, и она захотела пойти с нами, – извиняющимся тоном сказала Зоэ. – Она совсем не пьет, так что вы ее и не заметите.

Медведица была четырех футов роста, с короткими волосами – точнее, это был мех, но так аккуратно подстриженный, что его можно было принять за войлочную шапочку. Свою тунику из перьев дятла она подпоясала кроличьей шкуркой, на ногах были лайковые сандалии, изготовленные в моей мастерской. Голову украшал венок из шиповника, а на шею она надела ожерелье из зеленых желудей. Из небольшой дырочки, проделанной сзади в тунике, торчал хвосто-брубок. Говорят, еще до появления человека богиня Артемида посетила Крит и влюбилась в жившего там медведя. Таким образом, Артемида стала родоначальницей короткохвостых медведиц, а от Пана пошли маленькие козлоногие паниски, и два эти племени, чьи детские фигурки не меняются на протяжении всей их долгой жизни, стали смешиваться и, начиная с четырнадцати лет, давать потомство. Пандии же сейчас было не больше десяти, на которые она и выглядела.

– Можно, я побуду здесь? – спросила она тихим хриплым голосом. – Мне рассказал о вечеринке один из твоих тельхинов. Я пришла просто посмотреть. Ты ведь знаешь, я совсем не пью.

– Она пришла, чтобы составить мне компанию, – сказал Икар, хотя он-то явно намеревался выпить. – Мы уже видели друг друга, правда, издали. В тот день, когда наш планер потерпел крушение.

Можно было предположить, что пятнадцатилетнему парню вовсе не захочется находиться в обществе маленькой девчонки, но для Икара никогда не существовало разницы в возрасте. Он обладал потрясающим умением сделать так, чтобы маленькие почувствовали себя взрослыми, а старики – молодыми. Пожертвовав величественными скалами Зоэ, он повел Пандию к скамье, на которой лежали подушки, набитые мхом.

– Отсюда мы все увидим, и при этом никто нас не будет толкать.

– Когда планер упал, – рассказывала Пандия, – я решила, что вы погибли, и пошла отогнать ворон от ваших тел. А потом появились солдаты и потащили вас к себе в лагерь.

Гости как-то примолкли. После весьма неловкого обмена приветствиями разговор не клеился. От бурного веселья Зоэ осталась лишь вымученная улыбка, а Мосх, неправильно истолковавший помощь Теи, уставился на нее своим неподвижным похотливым взглядом.

– А теперь давайте выпьем, – громко объявил я на правах хозяина и показал на большой просмоленный бурдюк с пивом. Козлиная ножка, служившая горлышком, торчала кверху. Я протянул Зоэ чашу и поднял бурдюк.

– Ты же знаешь, что чаша мне не нужна, – ответила Зоэ, беря у меня бурдюк.

Закинув голову, она поднесла ко рту ножку и одним большим глотком чуть не опустошила его. Тоненькая струйка пива зажурчала у нее в горле и затерялась где-то между грудей, как ручеек между двумя горами.

– Послушай, оставь хоть немного Мосху, – сказал я наконец. – Он просто умирает от жажды.

Перемежая глотки с одобрительным покрякиванием, Мосх выпил свою порцию и отложил бурдюк в сторону.

– Тея, ты будешь? – спросил я.

– Почему бы и нет?

Она тщательно вытерла льняным носовым платком горлышко, налила немного пива в чашу и залпом его выпила. Проделала она это так грациозно, словно птичка, пьющая росу с листка.

– Похоже на хорошее старое вино, – сказала Тея, пытаясь не морщиться.

– Вино? – ухмыльнулся Мосх. – Это, дорогуша, пиво, к тому же совсем свежее.

Чтобы выручить Тею из неловкого положения, я схватил бурдюк и тоже стал пить.

– Мосх, сыграй, – попросил я между глотками.

Он вытащил флейту, которую всегда держал за поясом, сшитым из волчьей шкуры – больше он ничего не носил, – и заиграл. Флейта была очень простой – неровный цилиндр, грубо сделанный из панциря черепахи, но Мосх извлекал из нее дикие и нежные мелодии, в которых слышались самые разные голоса: стонущее поскрипывание пальмы, раскачивающейся на ветру, шум набежавшей на берег волны, переходящий в тихий шорох, уханье совы и завывание волка, вышедшего на охоту. Зоэ махнула Икару рукой, приглашая его потанцевать.

– Иди, – сказала Пандия. – Я не танцую.

Обхватив Икара, Зоэ повела его в танце. Казалось, они движутся по бесконечно извивающейся тропе, время от времени высоко подпрыгивая и издавая гортанные возгласы «Эвоэ! Эвоэ!».

– Это же танец Питона! – вдруг воскликнул Икар, узнав движения. – А где же сама змея?

Он вырвался из рук Зоэ и исчез. Бормоча что-то о причудах юности, Зоэ стала искать себе нового партнера. Я уже готов был занять место Икара, когда он появился, держа в руках Пердикса.

– Вот наш питон!

– Дуй в свою флейту! – крикнула Зоэ и с силой откинула голову назад, так что ее зеленые, с легкой проседью, волосы зашевелились, как змеи Горгоны.

Ей было триста шестьдесят девять лет (и каждый год, по ее утверждению, приносил нового любовника). Кожа ее не была гладкой, а цвет лица не был нежным, будто она, как и ее дерево, не раз отражала нападение дятлов и выстояла не одну бурю. Но красота сохранилась – цветущая красота Матери Земли, на чьи пышные колени преклоняет голову любовник и чьи щедрые груди могут вскормить с десяток детей. Она волновала мою кровь, как молодое пиво.

– Теперь моя очередь, – произнес я.

Кто-то крепко ухватился за мой пояс.

– Моя, – сказала Тея.

– Я буду наступать тебе на ноги, – запротестовал я, пытаясь подойти к Зоэ.

– В моем танце не будешь. – Она не отпускала меня. – Мы называем его танец Журавля.

Взявшись за руки, мы стали величаво и гордо вышагивать, подобно девам, танцующим на берегу реки Кайрат, хотя звучавшая музыка гораздо больше подошла бы для одурманенных опиумом служительниц культа Великой Матери, когда, доведя себя до экстаза, они начинают кататься по земле и яростно сдирать с деревьев кору своими зубами.

– Твои друзья, – она остановилась, подбирая слова, – слишком полны сил. Боюсь, они утомят брата.

– Похоже, он вовсе не устал, – сказал я, глядя, как мальчик и его партнерша, чье тело, будто потеряв вес, стало легким, как пушинка, изображают змей, ползущих по земле, и птиц, летящих по воздуху, и подскакивают при этом с восторженными возгласами «Эвоэ! Эвоэ!».

– Эвностий, – спросила Тея, – тебе понравился мой танец?

– В нем чувствуется достоинство.

– Да, но иногда вы, мужчины, предпочитаете нечто более грубое, животное.

В ее голосе чувствовалось сожаление. Она казалась младше своих шестнадцати лет – совсем маленькая девочка, чье знание мужчин сводилось к отцу, брату и нескольким дворцовым слугам. Я крепко сжал ее руку.

– Я думаю, – сказала она грустно, – невинность привлекает большинство мужчин лишь тем, что ее можно превратить в искушенность.

– Физическая невинность – да, – ответил я. – Мы любим изменять это состояние, ведь, в конце концов, оно всего лишь незнание. Но невинность сердца встречается столь же редко, как и черные жемчужины из страны желтолицых людей, и ни один достойный зверь не покусится на нее, так же как никто не бросит жемчужину в бокал с вином, чтобы посмотреть, как она растворится.

– Но сердце заключено в теле. Когда пало тело, о каком достоинстве сердца можно говорить?

– Если тело пало – нельзя, но если оно принесено в дар, как гордый город благородному королю, тогда оно становится еще богаче и открывает в твоем сердце новые глубины.

Слова, которые мы выкрикивали, заглушались лихорадочной мелодией, выводимой флейтой. Они казались странно отчужденными и оторванными от нас. Когда же музыка стихла, затихли и слова.

– Все, – сказал Мосх, вытирая губы и запихивая флейту обратно за пояс из волчьей шкуры. – Музыкант хочет выпить.

Но когда он направился к Tee, на лице его отражалась не та жажда, которую можно утолить пивом. Тея высвободила руку и поспешила в сад, к очагу. Мосх пристально посмотрел ей вслед:

– Резвая кобылка, а, Эвностий?

Тея вернулась с большим блюдом, на котором горой лежали лепешки. Она сделала их в форме разных птиц. Кого тут только не было: совы, дятлы, ласточки, орлы, куропатки. Изысканный аромат, исходивший от лепешек, приятно щекотал ноздри. Тея была очень горда своей выпечкой.

– Мне не надо, дорогуша, – сказала Зоэ, направляясь к бурдюку с пивом. – Когда пью, я не ем. Еда портит все удовольствие.

– И я не буду, – проговорил Мосх, шлепнув проходившую мимо Зоэ по заду.

Улыбка исчезла с лица Теи. То, что она приготовила, оказалось никому не нужным.

– А ты, Пандия? – спросила она неуверенно.

Пандия вскочила на ноги и, подбежав к птичкам, с неимоверной скоростью стала запихивать их себе в рот. Блюдо опустело в одно мгновение, будто вся стайка разом поднялась в воздух.

– Понимаешь, почему я не пью, – сказала Пандия, слизывая последние крошки с коротеньких, похожих на обрубки пальцев. – От выпивки вся пища размокает.

Вот теперь только и началась настоящая пьянка. Шесть раз я наполнял бурдюк, а Тея, идя за мной следом, вытирала капающее на пол пиво. Мосх наблюдал за ней и шепотом делился своими размышлениями о том, что молодежь не испытывает совершенно никакого почтения к возрасту.

– Она смотрит на меня, как на старую развалину, – бормотал он.

Икар положил свою голову на колени Зоэ. Одной рукой она вливала ему в рот пиво, а другой гладила его острые уши.

– Хитрый маленький звереныш, – хрипло прошептала она. – Почему ты так долго не возвращался в лес?

На минутку приподняв между глотками голову, Икар встретился взглядом с Пандией и спросил:

– Все в порядке, Пандия?

Пандия быстро закивала головой. Она была похожа на ребенка, который застал своих родителей за выпивкой, но в ее широко раскрытых внимательных глазах не было упрека, она просто ждала дальнейшего развития событий.

Будучи хозяином, я все больше и больше волновался. Прихлебывая пиво, я с тревогой посматривал на Тею, наблюдавшую за всем происходившим с таким выражением лица, что сама Горгона пришла бы от него в смятение. И тут неожиданно я возмутился. Это мой дом, мои друзья, и Тея не имеет никакого права считать наши невинные шалости недостойным поведением. Мосх, с его немного грубоватыми шутками, Зоэ, ведущая себя вовсе не развратно, а просто изливающая на нас свою щедрую материнскую любовь, веселящийся Икар и Пандия, с удовольствием глазеющая на наш праздник. Что в этом дурного? Я сел на коврик рядом с Зоэ и обнял ее за округлые плечи. Стараясь не потревожить Икара, она обняла меня той рукой, которой раньше гладила его уши.

– Мосх, и для тебя найдется местечко, – слегка переоценивая свои возможности, позвала его Зоэ.

– Тея, – промычал я, – принеси еще пива! Гости хотят выпить.

Струя холодного пива с силой ударила мне в лицо.

– Ты пьян, – гневно выкрикнула Тея, – и Икар тоже! – А затем, повернувшись к Зоэ, добавила: – Ты в этом виновата!

Зоэ ответила очень спокойно:

– Дорогая, твоему брату уже пятнадцать, ему пора учиться пить. А что касается Эвностия, то он еще и не начинал. Посмотрела бы ты на него, когда он выпьет несколько бурдюков. – Затем она глубоко вздохнула: – Впрочем, пора идти. До моего дерева далеко, а ночью можно наткнуться на стригов, не говоря уж о вороватых триях.

Все так же неторопливо, медленным и уверенным движением матери, укладывающей своего ребенка в кровать, она сняла голову Икара со своих колен и опустила ее на подушку.

Сквозь сон он разочарованно пробормотал:

– Твои колени мягче.

Она подмигнула ему:

– Мальчик, когда тебе захочется полежать не на подушке, а на женских коленях, приходи в мое дерево. Это королевский дуб. Эвностий знает дорогу!

Я проводил их до выхода из сада. В лунном свете фонтан был похож на серебряную, слегка раскачивающуюся пальму, пестрый зонт возвышался, как шелковый шатер восточного царя, и даже такой обыденный предмет, как очаг, приобрел туманные и таинственные очертания, и казалось, на нем надо было курить фимиам, а не печь хлеб. Но обезглавленные маки, даже покрытые белой, скрывающей все недостатки лунной пеной, являли собой жалкое зрелище.

– Зоэ, Мосх, – сказал я, – вы не должны на нее сердиться. Она не привыкла к нашему образу жизни.

– Ты думаешь, дело в этом? – улыбнулась Зоэ. – Неопытность, невинность и все такое? Да она просто ревнует.

– Икара?

– Тебя.