День сомнения

Час шестой. ЗАПАДНЯ

— Странно, должен же быть… хоть какой-то суд, — нахмурился Триярский, когда тамада уступил место рекламным роликам. — Кто-нибудь из них бывал у вас?.. Якуб с кем-нибудь из них общался?

— Не помню… — почувствовав, что засиделась в объятиях Эля, Аллунчик встала, шатаясь, подошла к мини-бару. — Может, кого-то прослушала… У Якуба столько знакомств, люди, все какие-то люди… Зачем теперь все это?

Налила коньяка, приглашающе помотала золотистой бутылкой. Эль встрепенулся.

— Мы на работе, — остановил его поползновение Триярский.

Аллунчик пожала плечами, подняла рюмку, словно нацеливаясь на тост… встретив вместо привычных обращенных к ней глаз и фужеров только пустой полумрак обворованной комнаты, усталым залпом проглотила жгучую безрадостную влагу.

— В списке заговорщиков Якуба не было. — Триярский просматривал свои записи. — Логика подсказывает, что…

— Логика! — усмехнулась Аллуничик, наполняя по второй. — Ты все еще ищешь в этом городе логику… Такая здесь не проживает. Давно эмигрировала.

— Логика есть всегда. Просто их, логик, много. И не у каждой был свой Аристотель.

— А-а, ты все еще философ! — Аллунчик пошатнулась, схватилась за крышку бара.

— А ты, кажется, уже алкоголичка.

— Нет! Не алкоголичка! — Аллунчик захлопнула бар и потрясла кулачком.

— Тихо! — шикнул Триярский, заметив на экране возвращение Бештиинова.

— …кучка выродков, посягнувших на нашу Автономность, действовавших по Указке Террористических Сил и Религиозного Мракобесия, — тамадил Бештиинов.

— Якуб не был религиозным мракобесом! — всхлипнула Аллунчик.

— …суд состоится сегодня же, гласно, с соблюдением всех демократических процедур и наблюдателей… в Доме Толерантности…

— Упс! А как же концерт, национальные песни и пляски? — подскочил Эль.

— … с кратким обращением к народу выступит наш Правитель…

Серый Дурбек выдержал государственную паузу…

— Дуркентцы! Я буду говорить на одном из рабочих языков ООН, чтобы скорее ввести в курс международную общественность, которая, как известно, внимательно следит за нашими преобразованиями.

— Интересно, ей самой известно, что она за ними следит? — спросил Эль.

— Нехорошо смеяться над политиками… — нахмурился Триярский. — Аполлоний, наверно, в последний момент речь накатал, с русского перевести не успели.

Аполлоний служил пресс-секретарем Серого Дурбека, и был многократно увольняем то за незнание областного языка, то за пьянство. После чего в кресло Аполлония садился юноша стерильной трезвости, с прилежно забытым русским и безупречной родословной. Через месяц юноша уже мог составить вполне приличный, не лишенный лаконизма текст — им, как правило, было заявление об уходе. В пресс-секретарском кресле снова возникал Аполлоний.

— Когда я в детстве трудился простым садовником… — начал Серый Дурбек.

Триярский помрачнел: еще утром юный Дурбек полировал гелиотид и кричал «Пиряжки-и!» Видимо, детство с чайными розами и живой изгородью пригодилось из биографии одного из заговорщиков, приглянулось…

Телефон.

— Алло-оо… — мяукнула в трубку Аллунчик, — Да-аа… — Протянула Триярскому.

— Меня? Гм… Параллельный телефон есть? В той комнате? Эль, беги туда и следи за разговором, — скомандовал шепотом.

Странность звонка, наконец, дошла и до Аллунчика — она убавила телек и с тревогой посмотрела на Триярского.

— Руслан-эфенди? Служба безопасности «Гелиотид Инвеста». Нам вас рекомендовали, необходима ваша консультация. Наш юрист сегодня занят. Дело срочное, будет вознаграждено. В тринадцать ноль-ноль вас будут ждать на проходной. Вас привезет Лева, он в курсе.

— Как вы меня нашли?

— А работка такая: находить кого надо, где надо и когда надо… Короткие гудки.

— Учитель, это ловушка! Ехать нельзя… — влетел из соседней комнаты Эль. — Давайте лучше на время… втроем… ляжем на дно. Я знаю несколько классных подземных ходов….

— А я знаю несколько классных систем прослушивания. Так что делись своими планами потише, — Триярский посмотрел на определитель. — Гм, номер действительно заводской. Аллунчик, принеси, пожалуйста, «Кто есть кто»… Да, которую Якуб. Та-ак… Пройдем по алфавитному индексу… Завод «Гелиотид Инвест». Директор, замдиректора… главный менеджер, замменеджера, замдиректора по духовности (гм!)… ага, вот. Старший юрисконсульт — Фидоев Шароф Шарофович. Так…

Сверился с блокнотом:

— Сходится: господин Фидоев действительно сегодня очень занят… освободится, думаю, не раньше, чем лет через десять.

— Учитель!

— Руслан… если и ты пропадешь, я не выдержу.

— Я взялся вести твое дело, Аллунчик. И они это знают. Иначе, с какой стати мной бы заинтересовались? Следовательно, это как-то сцеплено с Якубом, и я должен ехать. Сейчас я спущусь и минут десять потолкую с твоим боди-гардом — шофером. Эль, расспроси пока нашу гостеприимную хозяйку поподробнее, куда она вчера этого мерина отправляла… Минут через десять спускайся вниз — едем.

Лева уже ждал его, докуривая и разогревая мотор.

— Подожди, — Триярский опустился на заднее сидение. — Едем позже: здесь ведь недалеко… Я слушаю тебя. Вспомнил?

— Сзади сели? За физиономией моей слежку вести… Психологи! (со злобой отвернул зеркальце в сторону). Не вспомнил ничего. Ничего не было. Так едем?

— Не было? Тогда отдавай деньги, которые ты сегодня у хозяйки…

Шофер взвился… тут же осел — в затылок уперлось что-то металлическое.

— Это вам гаденыш этот… наплел?

— Зачем — гаденыш? Ну как, будем расставаться с награбленным?

— Да я этой сучке оставил… одних геликов тыщ на сто! Думаете, это у них честным трудом заработано все, да?

— Ты, Робин Гуд гребанный, тебя в детстве «не воруй» — учили?

— Она меня сама подставила… Хорошо, сейчас достану…

Полез в карман.

— Стоп! — тихо сказал Триярский и ткнул пистолетом в шоферский затылок с хвостиком. — Руку… Вот так. Имею основания подозревать, что в кармане у тебя приготовлена точно такая же игрушка… а устраивать здесь дуэль не намерен. Ну?!

— За домом… в тайнике… — выдохнул Лева.

— Так почему бы нам не прогуляться по свежему воздуху — предварительно выдав мне авансом твой арбалет? Без глупостей, естественно.

Без глупостей не получилось.

Когда они уже возвращались к машине (Триярский с увесистым черным пакетом)… из особняка раздался крик, грохот, потом из двери вылетел Эль — с залитой кровью физиономией.

— На помощь! — кричала сверху Аллунчик.

Воспользовавшись замешательством Триярского, шофер одним броском сбил его, выхватил сумку (из нее хлынули пачки), бросился в машину.

— Стой! Стреляю! — крикнул Триярский.

В эту секунду на него обрушилась сзади Аллунчик, обхватила и развернула в сторону заметавшегося Эля.

Эль, заметив в руке Триярского пистолет, совсем очумел, отскочил и, поскользнувшись, плюхнулся на брусчатку.

— Маньяк, како-ой маньяк! — визжала Аллунчик в ухо Триярскому, который упорно пытался ее с себя стряхнуть.

Машина уже благополучно вылетела на дорогу, и, набирая скорость, понеслась вниз по склону в сторону центра. И тут…

«Мерс» слетел с шоссе и, кувыркаясь, полетел под откос. Наконец замер на боку, с безумно вращающимися колесами. Несколько секунд — и пламя охватило машину, заиграло исковерканным корпусом…

Взрыв.

— Вот и Игра со зрителем началась, — прошептал Триярский.

Они молчали, глядя на до осязаемости выпуклые клубы дыма.

— Ле-оовочка, — Аллунчик бросилась лицом в куртку поднявшегося Эля.

— Да идите вы… ненормальная, — отшатнулся Эль, вытирая с лица кетчуп. — Клиент форменно ненормальная, Учитель. Сама говорит, давай накормлю, переодеваться стала, а потом ка-ак…

— Заткнись, маньяк-недоучка! — рявкнула на него сквозь слезы Аллунчик, потом снова впилась в картину взрыва. — Левочка! Как же это… Такой небесный мальчик… у-уу…

— Этот небесный мальчик, — заметил Триярский, подбирая с земли вылетевшие пачки, — вчера тебя предал, а сегодня обобрал.

— Не верю! Не верю! — кричала Аллунчик, выхватывая у Триярского деньги. — Это была моя самая платоническая любовь…

Триярский отвесил Аллунчику несколько профессиональных пощечин:

— Так, ты хочешь, чтобы я тебе мужа искал — или твою небесную любовь оплакивал? Да ты понимаешь своими мозгами — прояви этот воришка поменьше творчества, и коптился я бы сейчас там внизу вместе с ним?! А эт-то что такое?

К воротам особняка подтарахтел газик:

— Руслан-эфенди?

— Ну, я…

— Я и вижу, что вы: давай, загружайся, — крикнул водитель — Через двадцать минут уже на проходной.

Троица подошла к машине.

— Не садись, — заволновалась Аллунчик.

— Как вас зовут? — сощурился на шофера Триярский.

— А, зовут?! Вас что, не предупредили — Лева, Лева зовут, Левон по-паспортному… — и погрозил Триярскому каким-то замасленным удостоверением.

— Садись… — рассеяно сказал Триярский Элю.

— Э, нэтушки! — замахал водитель. — Пропуск только на одного, меня предупредили.

— Как же… а мне сказали на двух, — вяло лукавил Триярский.

— Официально говорю: нэтушки!

— Ладно… Эль, ты остаешься, закончишь к моему возвращению выяснение деталей…

— Я! С этой мымрой!?

— С этим клиентом, и чтобы ни один волос с ее головы не упал.

— Понял? — Аллунчук повернулась к Элю. — Пошли, геронтофил, обед остывает.

— А тормоза в порядке? — спросил Триярский, когда они катили вниз по холму.

— Справку, что ли, показать? — проворчал Лева-Второй. — Вах, как кому-то крупно не повезло, — добавил, поцыкав на обугленные обломки того, что десять минут назад было жемчужного оттенка «Мерседесом» и цветущей плотью его шофера… Вокруг дымящихся руин юности и богатства уже сонно прогуливался полицейский, составляя коротенький акт.

— Исав, я вернулся… чтобы сказать тебе правду.

Исав сидел в той же позе, в какой Акчура оставил его два часа назад. Недособранные листы на полу шевелил подземный ветер; поблескивали консервы. Ни внезапное явление Акчуры, ни правда, с которой он вернулся, никак не отразились на задумчивой маске Исава.

— Марина Титеевна, кажется, выкарабкивается… — начал Акчура. — Теперь, доктор сказал, режим, абсолютный покой. Ты бы мог, между прочим, хотя бы поинтересоваться! То есть, я совсем не эту… правду хотел сказать.

Тишина.

— Ты, наверное, хочешь прицепиться, сколько у меня этих правд, да?

Исав помотал головой.

— Не хочешь? Что ж так? Впрочем, сколько их у меня, тебя не касается. Не касается, — повторил Акчура, чтобы хоть чем-то заполнить эту вязкую, с мурашками холода, тишину. — Я уезжаю, Исав, и ты тоже должен отсюда исчезнуть!

Исав поднялся и стал медленно собираться.

— Да подожди! — прокричал Акчура. — Выслушай… Один раз, с начала до конца, не хватаясь за свою ручку… Я уезжаю. Переезжаю. В Москву, уже решено, не говорил тебе только потому, что… Что между нами давно уже стена — пропасть… какой образ лучше?

— Образ Лжи…

— Ну… это не образ. Да. Письмишко сегодня получил — оттуда (ткнул пальцем в задрапированный паутиной потолок)… да при тебе же было. Как тебе, кстати, почтальон — неплохо, да? ха-ха… В общем. Сегодня вечером здесь развернется такое… Короче, уже взял билет.

— Марина Титеевна, кстати, отъезжать не хотела ни в какую — родина, кричит, предков. Представляешь, предков каких-то здесь откопала, смех… За тобой, кричала, будет ухаживать, рукописи мне бандерольками в Москву слать… Зачем, кричу ей, бандерольками — интернет провели, а она его, представляешь, боится! Да и вообще, мне того, что уже написано, не только на эту жизнь — на несколько вперед хватит…

Акчура понял, что слишком увлекся своей правдой; зло посмотрел на Исава.

Тот спокойно слушал.

— Сам понимаешь, что после сегодняшнего… Марина Титеевна не станет к тебе приходить. Бросать тебя здесь на голодную смерть я не хочу.

— Спасибо.

— Да уж пожалуйста! — крикнул Акчура.

— Исав, — сказал он через минуту уже остывшим голосом, — ты ведь не обижаешься на меня… Скажи, ты ведь не будешь обижаться на меня?

Он сел (как и утром, до вторжения мачехи) рядом с Исавом… а ведь этот странный человек — точно такой же, каким Акчура застал его шесть лет назад. Та же игольчатая бородка чуть ли не от ресниц. Те же оттопыренные уши. «Законсервировался он тут, под землей… Эльф какой-то. Не считая бороды — эльф, и кожа, как у младенца. А эльфу уже за сорок. Это он назло мне не стареет. И мачеха — туда же…»

Акчура перевел взгляд на собственные раздобревшие ляжки. «Приеду в Москву — сразу на тренажеры».

— Исав, ты ведь не обиделся на меня, скажи.

— Скажи, Дмитрий…

Акчура вздрогнул: так официально Исав его еще не называл.

— Дмитрий, ты же другое хочешь спросить: не стану ли я притязать на авторство?

Акчура вскочил… Потом сел — уже другим; лицо было смято бешенством, ладони сворачивались в бесполезные кулаки.

— Тебя ведь это интересовало? — продолжал своим отполированным голосом Исав. — Вон даже деньги в карман засунул, это мне — выходное пособие, да?

— Наблюдателен… Тебе детективные романы надо слагать!

Вытащил из кармана конверт с деньгами, поиграл им.

— Дмитрий, ты получишь ответ, — сказал все тем же гладким голосом Исав. — У меня тоже есть для тебя правда. Сказать тебе ее я не могу. Я всегда плохо говорил, а сейчас, под землей, совсем разучился. Я тебе ее покажу. Идем.

Встал, подошел к черной стене позади себя. Открепил плакат с анатомией противогаза, что-то поискал в шершавой кладке. Нажал.

Стена шевельнулась — отошла, вспугнув струйки пыли. Проход в темноту.

Исав закурил еще одну свечу. Защищая пламя ладонью, шагнул в проход и махнул Акчуре следовать за ним.

— Куда? Что там? — заколебался Акчура. — Я не пойду. Там что, а?

Долгий, петляющий коридор. Вначале на стенах даже угадывались плакаты с ядерным грибом и организованно реагирующим населением. Потом плакаты исчезли.

Шли уже минуты две.

Странно — видимо, Исав шел очень быстро: Акчура совершенно за ним не поспевал, но попросить идти медленнее почему-то стыдился. А пламя Исава все отдалялось.

Внезапно — после нового поворота — Акчура не увидел впереди ни спины Исава, ни свечи. Больше того — пройдя несколько шагов, Акчура уперся в мертвую стену.

— Иса-ав! Иса-ав! Иса-ав! Иса-ав. са-ав. ав… ав… — полетело по лабиринту.

Это и правда был лабиринт: свернув несколько раз, Акчура снова встретил тупик.

Ринулся обратно — погасла свеча. Тьма. Ни спичек, ни зажигалки.

— Иса-аааааа-аав… Исааааав!!! Ав! Ав! Ав! Ав! Ав!

Акчура взвыл; понеслись, умножаемые эхом, угрозы, проклятья; покатился тяжелый, как свинцовый орех, мат.

Эхо возвращало Акчуре его обезумевший голос, как письмо, не нашедшее адресата.

— Исав, Исав… Это же я, Дмитрий… Прости меня… Исав! А-ааа… аиа ииии а-аиаа…

Тьма.