Деревни

Глава 7. По пути в Миддл-Фоллс

Последней Оуэну приснилась вечеринка в Миддл-Фоллс, но устроенная не в обычном доме, а в шикарных апартаментах на неизвестно каком этаже неизвестного небоскреба. Блеск и роскошь вечеринки были словно заимствованы из голливудских фильмов пятидесятых годов: мужчины в смокингах, дамы в тугих, как корсеты, жакетах, широких юбках и со строгими прическами. Сам он разговариваете двумя женщинами, одна сидит, вторая стоит с другой стороны. Обе одеты в разрисованный фарфор с твердыми краями, как панцирь у черепахи, и напоминают керамические фигурки, пришедшие из восемнадцатого столетия. На полотнах Копли, Гейнсборо или Энгра Оуэн всегда любовался тем, как спадают искусно выписанные складки шелка, как волнами сбегает мягкая ткань, как играет свет на выступающих ее частях. Одежда не вязалась с нарумяненными и невыразительными лицами людей. Керамическое одеяние на участниках вечеринки тоже притягивало взор, притягивало не меньше, чем мягкие жестикулирующие руки женщин, их оживленные лица и приглушенные голоса. Оуэн понимает, как скромно одет, и завидует богатым нарядам гостей. Потом он видит себя стоящим перед вделанным в стену платяным шкафом хозяина и в нем ряды дорогих штиблет и твидовых пиджаков. Но он ищет другое.

От поисков фарфорового костюма, который необходимо надеть, чтобы не выделяться среди гостей, его отвлекают испуганные восклицания из другого угла комнаты. Там упал замертво один из присутствующих, незнакомый ему старик. Вокруг головы покойника вдруг засветился нимб, составленный из уснувших собак.

Собравшиеся начинают бегать за оказавшейся в квартире лисицей. Ева, его младшая дочь, со слезами на глазах старается защитить бедное животное. Значит, все это происходит в его большом деревянном доме на Куропатковой улице в поселке Миддл-Фоллс, штат Коннектикут, сознает Оуэн. Значит, он и есть хозяин таинственной квартиры, весьма скромно одетый человек, не нашедший фарфорового костюма.

Он просыпается.

Джулии рядом нет. Вмятина, оставшаяся после нее в постели, холодит ему руку. С каждым днем он все острее ощущает абсурдность необходимости просыпаться по утрам, вставать с кровати, чтобы снова есть надоевшую овсянку и запивать кофе пригоршню лекарственных и витаминных таблеток, снова читать в газете об автомобильных авариях на дорогах, об очередном пожаре в жилом квартале Бостона, о разоблачении какого-то священника, надругавшегося над малолетней девочкой, об изощренных махинациях в солидных корпорациях и фондах, о смерти людей, которые заслуживают того, чтобы остаться неизвестными, об угрозе новой мировой войны. И у него постоянно чешется ладонь левой руки — это указывает на возможность сердечного припадка или на то, что неладно с позвоночником. Нестерпимо ноет средний палец на правой руке, еще сильнее болят суставы большого пальца. Это результат былого увлечения гольфом. Все эти годы он слишком крепко держал этими пальцами клюшку. Много лет он расспрашивал знатоков, что он делает неправильно, но те, почти не глядя, уверяли: хватка у него хорошая, но вот ноги он расставляет чересчур широко, плечи поворачивает недостаточно, замахивается слишком круто. Но сам-то Оуэн знает: у него просто старческий артрит, и эта боль будет сопровождать его до могилы. И Джулия останется с ним до могилы, будет ухаживать за ним, когда он сделается жалким, беспомощным, ни на что не способным инвалидом. Он чувствует к ней прилив нежности.

Не помочившись, не почистив зубы, Оуэн отправляется на поиски жены. Ее нет в комнате, где стоит телевизор, настроенный на ее любимый канал «Сводка погоды» — сейчас экран не светится. Нет ее и за письменным столом в свободной спальне. Нет на кухне, куда он спускается с задней лестницы, ступая босыми ногами по новой ковровой дорожке. Оуэна охватывает паника. Он уже готов позвать — «Джулия!», но в этот момент из библиотеки доносится шуршание газеты. Она сидит на красном диванчике, тянет йогурт из пластикового стакана и читает «Нью-Йорк таймс». Ее синие шлепанцы покоятся на краю кофейного столика. Из-под короткой ночной рубашки, из-под распахнувшейся полы халата видны голые колени. Он опускается в кресло с подголовником и облегченно вздыхает, как путешественник после долгих скитаний в пустыне. Паника проходит. Ногти на пальцах ее натруженных ног похожи на коралловые ожерелья, мышцы плавно переходят одна в другую, как плывущие стаей дельфины. Она смотрит на него из-под изогнутых дугами черных бровей своими широко расставленными глазами цвета морской волны; подвижные, резко очерченные даже и без помады губы поблескивают от йогурта. Он удивляется тому, как сильно действует на него ее красота.

— Сними эту нелепую шапку, — говорит она.

По мере того как редели и утончались волосы на голове, у него вошло в привычку надевать на ночь вязаную шапку. Так делала его мать, когда стала страдать старческим слабоумием. Даже в летние дни он натягивает шапку на затылок, чтобы поскорее заснуть.

Оуэн сует шапочку в карман мятой пижамы и кладет голые ноги на стул Чиппендейла, стоящий по ближнюю от него сторону кофейного столика. Один из уэстерсфилдских предков Джулии в свое время вышил накидку на мягкое сидение, но теперь она уже совсем выцвела.

— И убери грязные ноги с моей антикварной мебели, — говорит Джулия с неподдельным возмущением и, встав с дивана, несет пустой стаканчик из-под йогурта в кухню.

Оуэн плетется за ней, протестуя дрожащим голосом:

— Они чистые, они же голые.

— И когда ты начнешь причесываться? — спрашивает Джулия, не поворачиваясь и повысив на два тона голос. — Когда-то у тебя была густая, красивая, каштановая шевелюра. А теперь? Безобразные белые клочья на лысине.

— Я только что встал, — опять протестует Оуэн, — и пошел взглянуть на тебя. Мне совсем не хотелось тратить время на причесывание.

В Уиллоу, когда он был маленьким, его причесывали лишь перед походом в воскресную школу, и никто не сердился. Разве что иногда мама. Он вспоминает, как ходила по его голове расческа, перед тем как его отправляли в школу с оравой девчонок со Второй улицы.

Уже десять лет мамы нет на свете, но он и сейчас чувствует ее раздраженные прикосновения.

На кухне Джулия включает телевизор, где как раз сообщают прогноз погоды. Молодой долговязый ведущий с усами белой электронной указкой показывает фронт высокого давления над Огайо.

Фронт, пройдя штат Нью-Йорк, приблизится к Новой Англии.

— Зачем ты смотришь всю эту чушь? — переходит в наступление Оуэн. — Погода какая будет, такая и будет.

— Тише! — Джулия говорит это таким же тоном, как мама однажды его одернула: «Не трогай!» — Ну вот, из-за тебя прослушала, что он сказал о фронте.

— Фронт придет туда, куда нужно. Даже ты не можешь ему помешать. Что пишут в «Таймс»?

— Читай сам.

— Я читаю «Глоуб».

— Какая глупость с твоей стороны, Оуэн! Там ничего нет, кроме изнасилований в Мэдфорде и убийств в Дорчестере.

— В отличие от твоей долбаной лживой «Таймс» «Глоуб» не утверждает, будто знает, какие новости пускать в печать. — Разнервничавшись, Оуэн подходит к хлебнице и вытаскивает целлофановый пакет «Фирменных кренделей Ньюмена» и с удовольствием откусывает от одного. Запах у них как у хорошо пропеченных сортов булочных изделий. Первый кусочек — самый вкусный. На пакете позирует белобрысый Пол Ньюмен со своей дочерью Нэлл. Оуэн помнит его по некоторым фильмам, как и покойного Джеймса Дина.

— Ешь над раковиной! — с надрывом выкрикивает Джулия. — Опять весь пол заплюешь, а уборщицы только что его вымыли.

Убрать и помочь Джулии по хозяйству приходят две толстопузые бразильянки, недавно прибывшие в Штаты — не сестры, но похожие одна на другую. Иногда к ним присоединяется третья, помоложе и постройнее, с персиковой кожей, огромными шоколадными глазами, ни слова по-английски не знающая.

— Какой ты все же неряха! — восклицает его жена. — Твоя мать ничему тебя не научила.

Будь Джулия в более хорошем настроении, Оуэн мог бы ей возразить. Мама многому его научила, хотя сейчас, когда жизнь идет к концу, он затрудняется сказать, чему именно.

Ее чаще всего молчаливые советы годились только для Уиллоу — как одолевать трудности, кому подчиняться и кого избегать, как обрести уверенность в себе и чувство собственного достоинства — но могли помочь и в будущем. Она не заводила разговоров о том, что надо причесываться, и вообще о том, как себя вести. Поэтому он не обращал особенного внимания на подобные тонкости. Может быть, он и неряха, но неряха привередливый, брезгливый. Он не хочет есть над раковиной, чувствуя себя собачонкой, уткнувшейся в свою миску. Ему нравится есть, как он ел в детстве — бродя по дому со стеблем сельдерея или фунтиком арахиса, в блаженном неведении относительно того, куда падают крошки. Есть за столом становилось все тягостнее.

У бабушки обострилась болезнь Паркинсона, и она задыхалась во время еды. Мама краснела, угрюмо хмурилась, а мрачное бухгалтерское лицо отца бледнело еще больше — он, должно быть, подсчитывал в уме, во что ему обходится прокормить такое множество ртов. Оуэн усвоил: самый вкусный кусок — когда ешь один, на ходу, в самом неподходящем месте. Ему доставляет удовольствие вспоминать, с каким наслаждением он жевал сладкую сдобу, когда шел в школу после второго завтрака, и как потом, став постарше, гулял по Элтону, хрупая еще теплые от жарки земляные орешки из бумажного пакетика.

Оуэн не сердится на жену за то, что она постоянно выговаривает ему. Она нуждается в его совершенстве для собственного оправдания. Иначе она совершила грубую ошибку, выйдя за него замуж. Они дорого заплатили за это — и других заставили. Выражаемое ею неудовольствие соответствует тем высоким меркам, какие она прилагает к нему. И она слышать ничего не хочет про эту приснившуюся ему вечеринку в Миддл-Фоллс со всеми этими вредными дамочками в ярко раскрашенных фарфоровых облачениях.

Первый удар по их браку с Филлис, возможно, нанесли те два года, что он служил в армии, после корейской войны. Целые дни он проводил возле громадных устаревших вычислительных установок с их многомильной сетью проводов, но скудным запасом памяти, рассчитывая траектории полета реактивных снарядов и разрабатывая — при подсоединении к радарам — систему управления воздушным сообщением. Филлис без него родила их первенца — восьмифунтового Грегори, в госпитале Ауборна, пока он стоял в Форте-Беннинг, штат Джорджия. Семифунтовая Айрис родилась после того, как Филлис приехала к мужу в военный городок под Франкфуртом, куда его перевели из Джорджии. В дни ее приезда Оуэн, к сожалению, был послан на секретную американскую ракетную базу в Турцию для устранения неполадок в системе запуска: Филлис снова рожала без него.

К этому времени русские построили летательный аппарат дальнего действия, способный доставить атомную бомбу через Северный полюс практически в любую точку Соединенных Штатов.

Для отражения возможной атаки противника создали абсолютно засекреченную систему противовоздушной обороны. После установки на него магнитной памяти «Вихрь» стал работать в режиме реального времени, а его прототип, машина, на которой Оуэн проходил обучение в МТИ, превратилась в некое новое серийное устройство «Ай-би-эм», которыми снабжали Центры управления по всей территории Соединенных Штатов входящие в систему ПАНЗ — полуавтоматической наземной защиты. Эти электронные динозавры располагались в четырехэтажной бетонной башне, весили двести пятьдесят тонн и содержали в себе сорок девять тысяч вакуумных трубок. К ним стекалась информация из опоясывающей весь земной шар сети источников, охраняемых Вооруженными силами США. Временно направленный в одно из подразделений Оуэн и сотни других специалистов дни напролет сидели перед мерцающими экранами компьютеров. Малейшая ошибка могла привести к катастрофическим последствиям в глобальном взаимослежении двух противников. Но ошибки практически исключались. Машины были надежны даже в то время.

Оуэн постепенно стал улучшать программы и разработал несколько новшеств, показав себя настолько разбирающимся в предмете специалистом, что ему предложили заключить контракт на определенный срок уже в офицерском звании.

Он должен был внести вклад в стратегическое сдерживание упрямых Советов, хотя русские значительно отставали от американцев в разработке компьютерных технологий.

Но Филлис ненавидела армейскую жизнь. Во-первых, она была пацифисткой, а во-вторых, жизнь эта складывалась из серых однообразных будней.

— У военных самый низкий общий знаменатель, — говорила она. — А их жены вообще вульгарны до крайности. Квохчут, как куры на насесте. И ничего не умеют — разве что соблазнять.

Оуэн считал, что это немало — такое умение, но уважал мнение Филлис. Чтобы ее поддразнить и посмотреть, как она будет реагировать, он однажды заговорил о том, не стоит ли ему записаться на сверхурочную службу. Бледные щеки Филлис порозовели от волнения. Она хорошо изучила технологии мужа и знала, что говорить.

— Ты рассуждаешь как твой отец — ищешь безопасное место. Он считал, что самое надежное — это текстильные фабрики. Где они сейчас? Армия, конечно, надежное прибежище, но она существует лишь для того, чтобы защищать капитализм. Тебе что интересно? Если вычислительная техника действительно такое чудо, как ты говоришь, то она будет приносить такие доходы, какие не снились даже рокфеллерам. Не упускай свой шанс. Тем более что мы на мели.

Оуэн знал: Филлис права, права, как всегда, но его задело, что она упомянула их материальное положение, отнюдь не бедственное. Она хотела, чтобы он зарабатывал хорошие деньги, которые нужны не ей — детям. Она хотела бросить военный городок, казармы, служебное жилье и иметь собственную квартиру.

От беременностей Филлис немного располнела, шея ее разгладилась, ночные рубашки прямыми дорическими складками спадали с налитых молочных желез.

Знания, вынесенные из МТИ, и навыки работы с электронной техникой, накопленные в армии, позволили Оуэну оставить службу в комплексе «Ай-би-эм» на Мэдисон-авеню в Нью-Йорке и обосноваться в «Американ Эйрлайнс», компании, которая обзавелась самой разветвленной в стране гражданской компьютерной сетью. Ее обслуживали двести инженеров и техников и тысяча агентов с настольными терминалами, подключенными к двум главным машинам «Ай-би-эм» — «7090», установленным на севере города Брайерклиф, штат Мэн. Одна машина работала постоянно, другая была запасной — на случай поломки.

Крошечная часть миллионов строк программного кода была творением Оуэна; делом его рук было то, что все эти инструкции И и ИИ и вилки ЕСЛИ… ТОГДА раскладывали номера рейсов, названия терминалов аэропортов, цены и места пассажиров по правильным электронным полочкам по всему континенту. Его врожденная шотландская расчетливость переросла в страсть к электронной экономии — к постоянному переформулированию, позволяющему обойти сложную процедуру или лишний цикл и сэкономить несколько секунд. Он чувствовал сокращение этих временных отрезков, пока экран его монитора, как утомленный боксер, отзывался на удары по клавиатуре.

В свободные вечерние часы, когда оба ребенка уже спят и в посудомоечной машине позвякивают тарелки, Филлис с интересом выслушивала рассказ Оуэна о том, что он делал днем, и давала иногда здравые советы, хотя математика в вычислительной технике, где электроника согласно заданному алгоритму безостановочно кружит в системе, словно слепая лошадь, вертящая мельничный жернов, была не ее сфера. Оуэн благодарно смотрел на нее влюбленными глазами.

Впервые увидев Филлис в коридорах МТИ, он еще не подозревал, что вместе с ней в его жизнь войдут кроватки и коляски, мокрые пеленки, банки с детским питанием и грязные нагрудники, ночи без сна. А если у ребенка жар, то и масса дополнительных обязанностей. Им было не до буржуазного комфорта, который во время второго президентства Эйзенхауэра подразумевал владение автомобилем с огромными крыльями на задних фонарях, внушительные холодильники пастельных тонов, ревущие, пожирающие энергию кондиционеры. В тягучих, заполненных мелкими заботами буднях редким способностям Филлис применения не находилось.

С шумной Восточной Пятьдесят пятой улицы между Лексингтон-авеню и Третьей улицей они переехали на Восточную Шестьдесят третью, где тоже сняли квартиру с двумя спальнями. Вскоре, однако, в соседний квартал прибыла бригада рабочих в касках. Застучали отбойные молотки, засвистел пар. Ремонт шел круглосуточно и продолжался несколько недель подряд, не давая спать. Филлис весь день бродила лунатиком, судорожно держа за руки обоих их малышей.

Потом она опять забеременела. Оуэн никак не мог понять, как это случилось. Он допоздна засиживался на службе, работая над важнейшим в его компании проектом, который в 1960 году получил название САБРЭ — как будто по известной марке «бьюика», но в действительности являющееся аббревиатурой: система автоматического бронирования ресурсов энергии. Система еще не была задействована, а другие пассажирские авиакомпании, в первую очередь «Дельта» и «Пан американ», уже подписали соответствующие контракты с «Ай-би-эм», так что банки и другие финансовые предприятия уверенно зашагали в компьютеризованное будущее. Даже среди небольших фирм появился конкурентный спрос на программы для электронно-вычислительных машин, позволяющих стократно ускорить любые расчеты. В 1960 году в США было около пяти тысяч ЭВМ, преимущественно в научных учреждениях и университетах. В противоположность слову «железка» — так называли машины и ее части — появилось новое понятие, что-то вроде «невесомой начинки», обозначающее программное обеспечение. У слова «жучок» возникло еще одно значение — ошибка в программе. Для исследовательских целей в «Ай-би-эм» разработали особый язык программирования — ФОРТРАН. Другой язык КОБОЛ-60 вошел в повседневную практику. Доступные по цене портативные компьютеры появятся лет через двадцать, но идея уже прочно засела в инженерных умах. Одним из таких умов был сотрудник «Ай-би-эм» Эд Мервин, работавший в гудящем, как пчелиный улей, здании корпорации на Мэдисон-авеню. Оуэн не раз встречался с ним за ленчем в принадлежащем «Ай-би-эм» кафетерии, где на всех четырех стенах красовались изображения невыразительного, как у каменного истукана, лица Томаса Уатсона, с 1914 года возглавлявшего корпорацию.

Эд Мервин, истинный сын полуеврейского Бронкса, говорил резко, напористо, не задумываясь над формой выражения, но более убедительно, чем могло показаться на первый взгляд. Он-то и начал обхаживать Оуэна.

— Слушай, Oy, средний бизнес сейчас готов выложить двести — двести пятьдесят тысяч за машину, но как на ней работать — не знает. Цены на «железку» постепенно снижаются, желающих приобрести ее становится все больше и больше: промышленники, торговые агенты, небольшие авиаперевозчики, страховые компании, банки… «Ай-би-эм» и «Рэнд» возиться с маломощными клиентами невыгодно.

Эд был первым, кто назвал взрослого Оуэна сокращенным именем — Oy. Он во многом напоминал Бадди Рурка: такие же жесткие волосы, закрывающие половину лба; такие же большие зубы, только у Эда, которому в мальчишестве пришлось носить ортопедические скобы, они были похожи на протезы; и ростом оба были на дюйм-полтора выше Оуэна. Правда, Эд был помоложе, ровно настолько, чтобы воспринять идею думающих машин. Оуэну они казались чудом, для Эда же были фактом.

— К чему ты все это говоришь, Эд?

— Как к чему? Пошевели извилинами! К тому, что надо открывать собственное дело: консультант по электронно-вычислительной технике и разработка программ по заказу пользователей. А то «Ай-би-эм» из меня всю кровь выпьет. Корпорация слишком велика и неповоротлива. Небольшому предприятию легче работать, да и накладные расходы ниже. Открывать фирму надо там, где они самые низкие.

— И где же они самые низкие?

— Подальше от больших городов. За пределами Стэнфорда и даже Нью-Хейвена. Коннектикут!

— И ты предлагаешь, чтобы за эту затею взялись мы? Ты и я?

Весь вид Эда выдавал в нем истинного компьютерного фаната, и образ жизни его был соответствующий: никакого свежего воздуха, китайская снедь в картонном пакете из ближайшей лавки, кола и пиво в два часа ночи. В результате — излишек веса фунтов на восемь и дряблая кожа. Из-под помятого воротника рубашки свисал сбитый набок и грязный галстук, крошки, застрявшие в похожих на искусственные зубах, Эд выковыривал пальцем или языком. Но он ответил:

— Почему нет? У вас с Филлис еще один на подходе. Помнишь, ты вчера говорил, что не можешь найти недорогую квартиру, которая понравилась бы твоей жене?

Это было деловым предложением. Оуэн стал кем-то нужным, не в пример себе самому, когда Бадди Рурк высмеял его за то, что он неумно расставил фишки в «Монополии».

— О чем ты, Эд? Я не горожанин, как ты. Я провинциал. Я знаю, что такое провинция, и не хочу туда возвращаться. Грязь, клопы, скука — нет уж… — Оуэн помедлил, вспомнив Эльзу, ее уступчивость тогда, ночью в лесу ее отца, полном пугающих шорохов и зловещего уханья. Нет, что ни говори, в провинции есть свои прелести. — Да, мы с Филлис подумываем о том, чтобы переехать куда-нибудь в пригород. Допустим, в Уэстчестер или в Нью-Джерси, недалеко от Патерсона.

— А ты не спятил? Там то же самое, только без желтых таксофонов и джаза в Деревне. Тебе что, нужен малюсенький задний дворик? Хочешь два раза в день по часу трястись в электричке, чтобы добраться до работы и обратно? Да и не дешевле там, если посчитать. Не дешевле, а даже дороже, если учесть, сколько душевных сил придется там тратить. Приятельствовать с соседями, соблюдать дурацкие правила приличия и вообще. Слушай, я недостаточно хорошо знаю твою Филлис, но у меня такое впечатление, что ей насрать на крысиные гонки за успехом и богатством. Она — вольная птица, так я считаю. Высоко держит голову. И заслуживает того, чтобы вытащить детей из комнат-клоповников и переехать в приличную квартиру. А сам ты — неужели до конца своих дней ты хочешь сидеть и рассчитывать рейсы и пассажиропотоки для Томми Уатсона-младшего?

— Это вовсе не плохо для нас — «Ай-би-эм», Эд. В прошлом году я заработал в три раза больше, чем мой отец в свои самые удачные годы — в войну, когда по ночам можно было творить, что угодно.

— Ты, я вижу, и вправду провинциал. Мелко мыслишь.

— Филлис то же самое говорит, — сказал Оуэн. Ему не понравилось, что Эд так насел на него. — Но она любит городскую жизнь. И я тоже.

Эд осклабился, обнажая крупные зубы и плавно нащупывая новую струнку…

— Любите городскую жизнь? И что в ней хорошего?

— Музеи, концерты, рестораны…

— И часто вы выбираетесь в музеи и на концерты?

— Редко, очень редко, — признал Оуэн. — Трудно найти хорошую женщину посидеть с детьми. Кроме того, мы сильно устаем.

— Вот видишь! Еще раз говорю: немножко инициативы, немножко соображения — и заработаем кучу денег.

— А пока у нас их нет, даже чтобы основать компанию. Мы даже машину себе купить не можем.

— На первых порах обойдемся и без собственной машины. Можно поработать на машине клиента или в аренду взять. Все, что понадобится, — это шифровальный блокнот и карандаш. Мне рассказывал один знакомый из «Ай-би-эм» — сейчас у него собственная фирма по использованию компьютеров. Так вот, начинал он с приятелем фактически с нуля и в собственной квартире. Прошло всего пять лет — и что ты думаешь? В год сто восемьдесят тысяч — чистыми. Вот так, дорогуша. Когда есть хорошая программа, никакой секс не нужен.

— Ну, ты хватил! — Перспективы, которые, по словам Эда, открывались перед ними, взволновали Оуэна, и он не заметил, как заказал на десерт пирог с орехом-пеканом, хотя был уже вполне сыт. Он вообще переедал, и у него обозначилось небольшое брюшко. — Я непременно расскажу Филлис о нашем разговоре. В одном ты прав: надо что-то делать. Вот она родит, и у нас будет трое, и все малыши, до четырех лет. Да… Но тебе-то какой интерес в этой затее? Ты холостяк, и в городе ты как рыба в воде.

— Не совсем. Нью-Йорк — он разный. Мне нравится Бронкс, там много зелени: Ботанический сад, парк на берегу залива Пелэм. Люблю побродить где-нибудь, порыбачить. Манхэттен меня изматывает. Одни эти бешеные амбициозные бабы чего стоят. Мать у меня совсем другая была. Помню — сидит и лущит горох в желтую миску с синей каемкой.

Оуэн вспомнил свою маму иначе. На кухне обычно хозяйничала бабушка. В отличие от Эда, сейчас у него была жена, и она была совсем непохожа на его маму. Правда, у обеих вечно был слегка недовольный вид. Он привык к этому женскому недовольству. Оно как бы подтверждало устойчивость существования. Ни годы, проведенные в МТИ, ни деятельность в «Ай-би-эм» не нарушили этой устойчивости.

Оуэн передал Филлис разговор с Эдом, и той пришлась по душе идея его нового знакомца.

Она была на седьмом месяце, передвигалась из комнаты в комнату, в ванную, в кухню, величественно выставив живот и высоко, как заметил Эд, держа голову. Как он успел обратить на это внимание? Раз или два Маккензи пригласили его на обед. В знак благодарности он раздобыл три билета на модный бродвейский мюзикл «Камелот» с Джулией Эндрюс в роли Джиневры, жены короля Артура.

— А он, пожалуй, прав, — высказалась Филлис. — Ты должен дать шанс своей креативности.

— Какой еще креативности? — вздохнул Оуэн.

Он всегда чувствовала: он уступает Филлис не только в математике, но и не умеет мыслить ясно, и мечтания у него какие-то приземленные, хотя МТИ он окончил с отличием и недавно получил повышение по службе. Ему было жаль, что Филлис засунула свои диссертационные материалы в пустую коробку из-под программ симфонических концертов, однако в потаенном уголке сердца испытал облегчение. Кому хочется, чтобы жена была умнее его?

— У тебя художественная натура. Ты ведь любишь бывать в музеях? Знаю, любишь.

Филлис, не привыкшая хвалить мужа, покраснела. С приближением родов тонкокожее лицо ее краснело чаще и ярче. То, что она периодически полнела, убеждало Оуэна: он достойно исполняет роль кормильца. Ему нравилось смотреть на ее обнаженное тело, живот, который он растирал ей особым составом, на ее чуть расплывшееся лицо, располневшие груди и ягодицы, нравился ее отрешенный вид, тем более теперь, когда она погружалась в гормональные грезы. Теперь Филлис позволяла брать ее со спины, чтобы он не давил на ребенка в утробе — тот еще больше сближал их двоих. Сближались между собой и Грегори с Айрис, когда своими маленькими ручонками осторожно похлопывали по материнскому животу и трогали пальчиками вывороченный наизнанку пупок. Оуэн чувствовала, как под его ладонью колотило ножками неизвестное существо, и ему казалось, будто он слышит, как идет биологический процесс его развития. «Какая жалость, — думал он, — что молодые замужние пары, целиком поглощенные самими собой, не знают этого чуда — зарождения нового человека».

По вечерам Филлис иногда ставила себе на живот бокал легкого вина и выкуривала сигарету. Оуэн гордился способностью жены к воспроизводству потомства и тем, что она так легко и естественно переносит беременность.

— А Эд говорит, у тебя хорошо развито пространственное воображение. Ты составляешь программы словно по чертежу в своей голове.

— Разве у других людей не так?

— Большинство не может наглядно представить себе математическую величину. Они способны вообразить зрительно только то, что можно осязать, увидеть подобно картинке. Для тебя это было бы очень трудно.

Филлис была не права. В МТИ перед Оуэном открылась целая вселенная, где нет ни небесных тел, ни какой бы то ни было формы энергии, где любой порядок, даже взаимное расположение протонов и нейтронов, неустойчив и подвержен перемещениям. Именно МТИ заронил зерна, что впоследствии дали первые всходы в Миддл-Фоллс, где Оуэн и Эд начали выстраивать особую операцию по обработке информации, назвав ее «Диджит-Айз».

— Так ты готова уехать из Нью-Йорка куда-нибудь в провинцию, чтобы мы с Эдом начали собственное дело? — спросил Оуэн. Внизу под их квартирой на Восточной Шестьдесят третьей улице ревели автомобильные гудки. — Если нам это не удастся, мы подсчитаем убытки и снова поступим на службу с регулярной зарплатой.

— Почему не удастся? — возразила Филлис, сделав знакомое ему движение рукой — в числе прочих ее достоинств оно определило вектор всей его жизни. — Дело, кажется, стоящее. Эд, конечно, неряха и грязнуля, но он твердо стоит на земле и знает механизм устройства нашего общества.

«А я, выходит, не знаю?» — подумал Оуэн.

— Великолепно! — сказал он жене. — Как ты посмотришь на Коннектикут? Эд бывал в одном заброшенном городке в часе езды от Хартфорда. Его тетка жила там, работала на заводике, когда на нем еще делали электрические лампочки. Так вот, он говорит, что там недорого продают свободные фабричные помещения. Только представь: конгрегационная церковка с белым шпилем, скульптура солдата в центральном сквере, вокруг нее ядра, две публичные школы с будущими приятелями Грегори и Айрис, провинциальная тишина…

— И какой величины помещение вам потребуется?

— Мы пока точно не рассчитали. Но в любом случае нам нужен юридический и фактический адрес, чтобы указать на шапке фирменного бланка. Эд даже название с некими инициалами для будущей фирмы придумал: «Программное обеспечение Э-О».

— Неплохо звучит, — одобрила Филлис. Или сделала вид, что одобрила.

Следует пояснить: в операции «Диджит-айз» результат достигался передвижением светового пера по экрану. Оуэн был поражен тем, как на машине «Вихрь» катодные трубки высвечивали на дисплее буквы И — истребитель и Ц — цель. Картинка включала установки ПАНЗ, а тот поражал радарные установки полуавтоматической наземной защиты, с которой он работал в армии. Оуэн догадывался, что кинескоп, основа основ телевизора, позволит общаться с машиной в режиме реального времени без выключателей, перфолент и голосовых команд. В начале 60-х годов транзисторные цепи были достаточно сложны, так что студенты-выпускники еще не могли забавляться компьютерными играми, и векторная графика как таковая еще не вошла в практику. Правда, уже умели работать с изображениями, составленными из прямых линий, умели увеличивать их для более детального рассмотрения и потом возвращать в прежний масштаб, однако сделать их трехмерными пока не удавалось. Это станет возможным только при значительном возрастании мощности машин.

Первыми пользователями программ для ЭВМ были крупные промышленные и строительные компании, хотя хорошие машины были пока недоступны для среднего бизнеса. Большое будущее компьютерной технике откроют более совершенные микросхемы.

Оуэн показал Филлис, как курсором вычерчивает на экране незамысловатые картинки. Та сказала:

— Когда-нибудь каждый пиксель будет служить источником информационного сообщения.

Даже Оуэну было трудно представить такие дебри электроники — как будто каждый атом вселенной был неповторимым феноменом со своей собственной историей и судьбой.