Деревни

Глава 9. Выздоровление

Их связь прекратила она, рассказав обо всем мужу, и по телефону сообщила об этом Оуэну. У того перехватило дыхание.

— Почему? Зачем? — спрашивал он, ошарашенный.

Фэй отвечала уклончиво:

— Как тебе сказать… Мой психоаналитик говорит, что я запуталась. Слишком много всего навалилось. Я не понимала, чего ты хочешь, и расстраивалась. Ты уж прости. Мне было бы легче, если бы я так не любила тебя.

— Да, но ты ни разу не подала виду, ни разу ничего такого не говорила. Всегда такая жизнерадостная, весьма покладистая. Умела оставаться спокойной в любых обстоятельствах. Даже тогда, когда мы застряли — помнишь? — ты легко договорилась с тем мужиком… нет, ты была замечательна, Фэй, — тихо говорил Оуэн, давая понять: замечательна во всем.

Он сидел за столом в своем отсеке. За перегородкой работал Эд. За спиной то и дело проходил кто-нибудь из их служащих с папкой бумаг в одной руке и кружкой кофе в другой. Повернувшись лицом к зарешеченному окну на своем вращающемся кресле о пяти роликах вместо четырех ножек, этом чуде эргономики, Оуэн приник губами к микрофону телефонной трубки. Если бы он поднялся на ноги, то увидел бы Чанконкабок и потоки талой воды, бегущие к водопадам.

— А я боялась, что тот мужик расскажет об этом Джоку — тонко, точно насекомое под опрокинутым стаканом, жужжал в мембране голос Фэй. — Или что кто-нибудь увидит нас в одной машине. В каком я окажусь положении, если он узнает о наших отношениях от посторонних? Он же мне тогда ни цента не даст. Нет, блудной жене уж лучше самой обо всем рассказать мужу. Оуэн, я не могу долго говорить. Джок вышел только сигарет купить и «Уолл-стрит джорнал».

Оуэн не огорчился из-за того, что разговор был короткий. Первый раз за семь месяцев рабочие будни оказались реальнее его незаконной связи.

— И все же ты должна была посоветоваться со мной.

— Посоветоваться? Но ты стал бы меня отговаривать, и я вообще не знала бы, что мне делать. — Оуэн услышал визгливый смешок, какой случается у детей, когда их ущипнут. — Мужики вообще не хотят ни о чем знать, кроме как переспать с новой претенденткой, — заявила она, словно читала по книжке.

«Зачем она так? Чтобы смягчить удар?» — подумал Оуэн.

— Это тебе Джок сказал?

— Нет, это я ему сказала. А ты не печалься, Оуэн. Переживешь ты наше расставание. Время тебе поможет.

Броские наряды Фэй, ее по-детски наивная нагота во время их свидания, светло-коричневые зрачки, ее голос, по-театральному то высокий, то низкий, — все это навсегда рухнуло в пропасть прошлого.

— Спасибо за несколько теплых слов, — сказал он язвительно. Фэй положила трубку.

Эд, заглянувший через час к Оуэну, спросил:

— Не хочешь уйти пораньше? Выглядишь, словно тебе под дых дали, дерьмово.

— Я, кажется, простудился. Не по погоде оделся.

Вскоре Оуэн ушел. Ему не терпелось попасть домой.

Вернувшись к себе, он, к удивлению Грегори и Айрис, потащил их на не просохшую еще лужайку за домом играть в бейсбол. Дети старались подыграть взрослому и этим, сами того не ведая, даровали прощение грешнику, который опять стал их отцом.

Оуэну хотелось остаться на лужайке подольше. Он боялся встречи с Филлис, боялся телефонных звонков. Но уже темнело и начинало холодать, и все трое вернулись в дом.

Поставив котлеты в нагревательную печь, Филлис накрывала на стол. Беспокойно моргала, веки с белесыми ресницами вздрагивали. Она едва сдерживала слезы — только что резала лук, решил Оуэн. За ужином Филлис натянуто смеялась, перебрасываясь шутками с детьми, и кормила посаженную на высокий стульчик маленькую Еву морковкой со сметаной и яблочным пюре.

Наконец дети уложены спать. Оуэн хотел было объясниться, но Филлис опередила его.

— Я все знаю. Джок рассказал, он заходил днем. Подаешь на развод?

— Нет.

Решительные в подражание настоящим бейсболистам действия старших отпрысков, их неумелые замахи и удары, посылающие мяч к апрельскому небу, стерли из сознания Оуэна лихорадочное видение будущей жизни с Фэй.

— Тогда поторопись, скажи им об этом. А то возьмут еще и разведутся.

Гнетущее состояние неопределенности, в каком пребывал тогда Оуэн, помешало ему запомнить в подробностях напряженные, на одних голых нервах переговоры между четырьмя заинтересованными лицами. Первые, полупьяные, происходили в доме Дамхемов, куда наш герой хаживал гостем. Когда же по поселку поползли нежелательные слухи об еще одной внебрачной связи, потребовались дополнительные переговоры с глазу на глаз между Джоком и Филлис, Джоком и Оуэном, Филлис и Оуэном, Филлис и Фэй. Оуэн не желал помнить эти бредовые разговоры, но один застрял в его памяти. Они сидели с Джоком в старенькой закусочной, стоящей на дороге в Лоувер-Фоллс, и тот спросил:

— Она кончала с тобой?

Оуэн воспринял вопрос как грубое вторжение в его сугубо личную сферу, как ответный выпад рогоносца и промолчал, однако, оглядываясь в прошлое спустя много лет, он читал в водянистых глазах Джока не насмешку, не праздное любопытство, а серьезное желание знать правду. Что бы он ответил, если начистоту? Вопрос смущал, и Оуэн не знал на него ответа. Фэй была такой нежной и улыбчивой, вносила в их встречи, увы, слишком редкие, такое радостное волнение, что, не требуя других доказательств, кроме получаемого им самим удовольствия, он мог бы сказать Джоку: «Да!» Она лежала после акта под ним с закрытыми газами, на ее веках бились тоненькие жилки, а потом, открыв глаза, дарила ему обольстительную улыбку. У холодноватой, по мнению Оуэна, Филлис, которая отдавалась без особого пыла, признаки оргазма были более очевидные. Размышляя над предметом, о котором ему предстояло узнать еще многое, Оуэн рассудил: «Должно быть, у разных женщин сексуальность проявляется по-разному». Половое возбуждение у них представлялось ему арфой с неумолчно дрожащими струнами — разной длины и толщины. И все же мысль, что Фэй могла симулировать оргазм и лишь притворялась, что им насытилась, глубоко его ранила. Неужели ее безоглядная страсть — только маска, за которой скрывалась холодность? Выходит, она обманывала его?

Впоследствии Филлис со своей стороны тоже исподволь очерняла Фэй и внушала мужу, что он потерпел неудачу.

— Эх, вы! Вы хоть раз задумывались о браке?

Оуэн не помнил. Раза два он сказал Фэй, как было бы здорово, если бы она была его женой, но это не было предложение как таковое — разве было? Это была мечта, мечта о переселении на другую планету.

— По-моему, очевидно, что она этого хотела, — неторопливо, будто решая задачу по топологии, продолжала Филлис. — Джок хорошо обеспечивает ее материально, но как муж далеко не идеален.

«Интересно, а во мне она видела идеального мужа?..» Оуэн понимал, что Фэй знает ему цену. Вся их связь, начиная с первого свидания на Уайтфилд-Рок, проходила под знаком новизны. Она заново раскрывала им глаза друг на друга и на жизнь. На грязные окна побрызгали моющим раствором и насухо их протерли. Сидя над программами для местной страховой компании или для шляпной фабрики в Дэнбери, Оуэн чувствовал, что теряет способность мыслить логично, так как вспоминает встречу с Фэй. И тем не менее был уверен, что любовное приключение придает ему свежие силы. Он помнил: просто лежать подле спящей молодой жены, ощущать тепло ее тела, дышать ее дыханием, сердцем знать ее сны — все это рождало в мозгу бурю идей, которые и вылились в «Диджит-Айз». С тех пор много воды утекло, появился рынок электронных технологий, пользователям предлагалась широкая номенклатура программ. Совершенствование же «Диджит-Айз» сдерживалось нехваткой «железок» и их высокой стоимостью.

Высокая стоимость — вот на что натолкнулась его привязанность к Фэй. Она оказалась дороговата для него. Он не мог обладать ею целиком и был вынужден с кем-то ее делить.

— Людям вообще это свойственно, — доверительно, даже ласково продолжала Филлис, следуя давней всеохватной мудрости, усвоенной ею с девичьих лет. — Идеализировать других. А иначе все кажется слишком грубым. Дерьмовым, — уточнила она.

Было время, когда Филлис не посмела бы употребить это слово, но контркультура меняет людей. Его жене теперь нравилась обманчиво неопрятная одежда молодых, их участие в радикальных движениях и склонность к теоретизированию и спорам при полном отсутствии притворства. До того как судьба привела ее в мелкобуржуазный Миддл-Фоллс, казалось, что она сама является частью контркультуры.

— Однако тебя идеализировать не нужно. Ты и без того привлекательный мужчина, Оуэн.

— Это ты только сейчас открыла?

— Я это с самого начала знала. Конечно, я не такая говорливая, как Фэй, не кричала об этом на каждом углу. Привлекательный, ничего не скажешь, привлекательный, а твоя любовница приняла тебя еще и за богатого.

— Никакой я не богатый. Новый вариант «Диджит-Айз» плохо продается. Нас теснит в рынке лаборатория Линкольна со своим «Экранным эскизом». Кроме того, Эд озабочен появлением мини-компьютера Пи-Ди-Пи-8 — удобная штуковина и сравнительно недорогая, всего восемнадцать тысяч. Такую многие могут себе позволить, тем более что на ней можно работать стандартными программами. Составление индивидуальных программ по договорам, на чем специализируемся мы, устаревает.

Поскольку его брак, как оказалось, зиждился на песке, Оуэн был рад ступить на твердую почву техники.

— Вот как? А мне он говорил совершенно другое. Что чем больше людей пользуются компьютерами, тем лучше для программного бизнеса. Так или иначе Фэй ничего об этом не узнает. Она просто хотела взять тебя в мужья — как новое платье надеть. Знаешь, в чем трагедия женщин? Единственное, что они могут предложить, — это секс. А с таблетками цены совсем упали.

— Пожалуйста, перестань говорить так жестко. Это не ты.

— А я думала, ты любишь жестких… В крайнем случае тупых. Нет, дорогой, это я, еще какая я. И такой меня сделал ты, ты да этот паршивый поселок, где одни обыватели и неудачники. И ко всему прочему — эта Фэй. Сначала я должна была мириться с твоим обманом, теперь — с твоим детским хныканьем по поводу случившегося. Да, мама была права: ты мне не пара. Слишком много в тебе от мальчишки. Отцу ты, правда, нравился, но я не слышала, чтобы вы перекинулись хоть десятком слов. Отшив Хэнка, он думал, что обязан найти мне жениха.

Щеки у Филлис раскраснелись, ее глаза, серебристые при определенном освещении, метали молнии. Оуэн с трудом подавил восхищенный смешок. Филлис обладала редким талантом видеть вещи насквозь. Ее мыслительный взор проникал в сокровенную суть явлений. Бедная Фэй призывала, чтобы он был практичнее, но практическая ценность ее советов была как медаль, которую он мог носить в местном обществе, где из секса уже не делали секрета и совокупление перестало быть таинством. Еще саднила рана расставания, но брак с Фэй очень скоро превратился бы в будни с их заботами и скукой.

— Разве я мог жениться на ней? — Оуэн предпочел бы обсуждать это с человеком посторонним, беспристрастным. — У меня же четверо детей, и младшему всего год!

— Некоторых мужчин это не останавливает. Ты человек творческий, и потому она думала — безрассудный. На самом же деле ты осмотрителен и осторожен, как пенсильванские немцы. Любишь, чтобы все шло мягко, неспешно, а она подгоняла тебя.

Оуэн слышал в словах Филлис если не комплименты, то по крайней мере проявление дружеского внимания. Наигранно сердитым тоном он сказал:

— Эд считает, что мы чересчур творчески подошли к составлению программ, что мы зарвались. Теперь, когда новые микросхемы увеличивают возможности машины, задача состоит в том, чтобы рассматривать программу не как произведение искусства, а как результат инженерного расчета.

— Тебя это отпугивает?

Несмотря на весенние потрясения, несмотря на скандальность ситуации и возможный разрыв, Филлис находила время позагорать на берегу пруда с лилиями и отремонтированным мостиком. Кончик носа у нее облез и сделался розовым.

— Нисколько. — Оуэн опять почувствовал себя мужем. — Мы наняли способную молодежь. Для них работа на компьютере — вторая натура. Они даже не представляют, что совсем недавно не было ни фортрана, ни кобола. А я должен заглядывать вперед, думать над перспективами. По-моему, компьютерная графика — верная дорога к расширению рынка. С изображениями можно работать играючи.

— А зачем, собственно, людям игры? Или им больше не на что тратить время? — бросила Филлис, выходя из комнаты.

У Дамхемов был семейный юрист, и Джок подумывал подать на Оуэна в суд за нанесение морального ущерба или потребовать у ответчика, чтобы тот уехал из поселка. Маккензи тоже пригласили себе адвоката, и намечавшаяся тяжба кончилась тем, что Дамхемы сочли самым разумным продать свой старый дом с просторной верандой и переехать поближе к Норфолку, где и школы лучше, и Дамхему легче делать деньги за ленчами с тремя мартини, и Фэй оказывалась в часе езды от магазинов, выставок и распродаж Манхэттена. Оуэн представлял, как она прогуливается по улицам города, который он покинул пять лет назад, и испытывал при этом зависть и облегчение одновременно. Нет, он никогда не разлюбит ее, с ней он совершил дерзкую вылазку в сказочную страну сексуального наслаждения, хотя от этого путешествия во рту остался металлический вкус, совестливое сознание, что он вторгся в жизнь других людей и вынудил их поменять место жительства.

Его женитьба на Филлис происходила под присмотром ее и его родителей. Появление у них потомства, вносившее поправки в мировую статистику рождаемости, происходило под присмотром Филлис. Его связь с Фэй возникла по его собственной инициативе, вернее по инициативе Фэй, которую он охотно подхватил. Первое их свидание происходило на природе вдали от посторонних глаз, под грай и под присмотром стаи ворон, спустившейся на верхушку дуба. В первые недели излечения от любовной лихорадки Оуэн сосредоточился на домашних делах. Дети пошли по жизни, спотыкаясь о камни и переживая гибель любимого щенка или котенка, но все-таки двигались вперед, росли и говорили более развернутыми и сложными фразами. Девятилетний Грегори завел особую тетрадку, куда записывал результаты бейсбольных матчей. Айрис — ей было семь с половиной — любила раздевать своих кукол, но часто не могла натянуть узкие платьица на их целлулоидные тельца. Оуэн терпеливо, гораздо терпеливее Филлис, помогал дочери застегнуть неподатливые крючки и пуговицы. Некоторые кукольные одежды напоминали ему наряды, какие для смеха напяливала на себя Фэй.

«Твой муж — хороший отец», — говорили Филлис знакомые женщины, а Филлис передавала их высказывания ему. Но сам Оуэн знал: это не так. На него, замкнутого мальчишку и единственного в семье ребенка, изливалась любовь и нерастраченная нежность родителей и деда с бабушкой. Оуэн не мог дать то же самое своим четырем отпрыскам, этим новоселам во Вселенной. Они отличались друг от друга, в их организмах в разной пропорции смешались гены его и Филлис, и каждый по-своему реагировал на окружающий мир. В детстве на него одного, маленького, приходилось четверо взрослых. Теперь на него, взрослого, приходилось четверо маленьких существ. Оуэн чувствовала себя не столько их родителем, сколько старшим любящим братом, который может поиграть с малышней, но может и шлепнуть, когда надо. С одной стороны, он старался держать детей в строгости, если они слишком расшаливались, с другой — не хотел внушать им нормы поведения. В их жизни не было чинных скучных прогулок с родителями по воскресеньям. Вместо тоскливого времяпрепровождения, угнетавшего Оуэна в детстве, теперь в доме целыми днями стояли беготня и крики. Те немногие часы, что оставались после школьных занятий, его четверка отдавала телевидению и играм с детьми их знакомых, которых привозили на Куропатковую улицу из густонаселенных кварталов Коммон-лайн.

Филлис в детстве училась в частных школах, Оуэн — в публичной. Обучение своих детей они решили начать с находящейся поблизости публичной школы — чтобы привить им демократический дух. Перевести в частную лучше тогда, когда выявятся их склонности и интересы.

Оуэн делил с семьей радости и горести. Все вместе они смотрели «Капитана Кенгуру» или «Звуки музыки» и слушали тревожные, омрачавшие праздники новости о положении в мире. Покончив с Фэй, он старался побольше бывать с детьми. На протяжении всего лета он раз или два в неделю приходил во время перерыва на Цаплин пруд и под стрекозиный стрекот и сплетни полуодетых молодых мам съедал пару бутербродов с арахисовым маслом.

На работе он занялся пересмотром привычных приемов. Нанизывая одно за другим звенья нескончаемых, но отнюдь не бесконечных бинарных цепей, этих шатких ступеней вероятностей, он добивался того, чтобы пользователь получил на мерцающем экране информацию, которую раньше собирали из карточек в виде машинописных и рукописных листов. Если бы не инженерная изобретательность, не смелые логические ходы, что мог оценить только квалифицированный программист, его работа качественно не отличалась бы от обработки информации на махине стоимостью двести тысяч с помощью перфокарт. Тогда эту операцию шутливо называли цифровым помолом, но это лишь подчеркивало ее рутинность.

— Послушай, Эд, — начал однажды Оуэн за ленчем. — Тебе не кажется, что нам надо попробовать что-нибудь новенькое? — Они взяли за правило раз в неделю встречаться за вторым завтраком в спокойном месте. Их компания расширялась, росло количество заказов и соответственно служащих. Тире в названии их фирмы «Э — О» словно бы неуклонно удлинялось.

Они сидели в тихом ресторанчике «Гадкий утенок», одном из трех заведений такого рода, оставшихся на Приречной улице. Центральная часть поселка уже несколько лет подряд приходила в запустение. Магазины закрывались, помещения сдавались внаем. Откроется охотничья или антикварная лавка, нахлынут любопытствующие посетители, но уже через неделю-другую поток тает и на витринные окна клеят полоски грубой оберточной бумаги.

На вывеске «Гадкого утенка» был изображен красавец лебедь. Два окна на задней стене выходили на реку. Интерьер выдержан в стиле старинной таверны: низкие потолки, подпираемые пожелтевшими дубовыми балками, столы, сколоченные из древесины клена, полутьма. На длинноногих официантках поверх джинсов были надеты передники с кружевными оборками. В меню мясные блюда с картофелем перемежались салатами со спагетти и настоявшимися супами. Несмотря на то что со времен службы в «Ай-би-эм» Эд изрядно прибавил в весе, он заказал себе свиную отбивную с жареным картофелем, зелень и бутылку «Хейнекена». Коммерческий успех и дорогие костюмы придавали его тучной фигуре вид внушительный, авторитетный. Поскольку в деловых кругах и налоговых органах компанию представлял он, галстук стал непременной принадлежностью его одежды. Оуэн остался верен молодежной моде пятидесятых: мягкая фланелевая рубашка и защитного цвета брюки, зимой черная водолазка.

Волосы он отпустил, как это стали делать многие из мужчин. За несколько месяцев связи с Фэй он похудел и старался не восстанавливать потерянное. Сухощавый, подвижный, он ощущал себя настоящим сердцеедом. Чтобы быть в форме, он записался в теннисный клуб в Юппер-Фоллс.

— Ты о чем? О личном? Так ты у нас попробовал новенького.

Оуэн вспыхнул. Его отношения с Фэй ни для кого не были секретом, но разговаривать о них он не желал, тем более с Эдом, который знал его и Филлис много лет и стал как бы членом их семьи.

— Нет, я о нашей работе, — сухо возразил Оуэн. — В «Ай-би-эм» построили новую машину, обошлась она им миллионов в двадцать, но продать они ее не могут из-за неполадок. В Покипси у них трудится тысяча программистов, но пока никаких результатов.

— Да, им придется напрячь мозги, если хотят оправдать расходы, — сказал Эд, жуя. — Я слышал, они пытались использовать крупномасштабные программы, но натолкнулись на сложности. Чем масштабнее программа, тем больше вероятность неудачи. Одна крохотная ошибка — и все летит.

— Дело не в отдельных сложностях, Эд, а в разрыве между мощностями машины и возможностями программирования. Железки изготавливают на заводах, а начинку делают дома, словно на ручном ткацком станке. Программирование не пустишь на поток, это штучная работа.

— Разрыв есть, не спорю, но он сокращается. Электроника вошла в моду. Так же, как в свое время металлургия. Не говорю уже о ядерной физике. Программирование, говоришь, штучная работа? Ну и что? Нам за нее неплохо платят.

— Да, но кто платит? Крупные банки и страховые компании, авиаперевозчики и Пентагон. Не самые приятные клиенты.

Эд перестал жевать и произнес с наигранной торжественностью:

— Меня огорчают твои разговоры, Oy. Чего тебе не хватает в жизни? Что тебе еще нужно?

Оуэн подумал о Филлис: он догадался, что Эд имел в виду ее. Что человеку нужно, если у него есть такая женщина? Этот вопрос читался во взгляде Эда. Оуэн ушел от ответа, но он знал: Эд переоценивает Филлис.

— Мне нужно укрыться от суеты. Понимаешь, мой стол стоит у самого прохода. То и дело дергают по пустякам. Посмотрите то, посмотрите это. Хорошо бы мне переехать в другой конец этажа. Надо спокойно подумать над усовершенствованием «Диджит-Айз».

Эд усиленно работал над отбивной. Для удобства он наклонил голову, стало видно, как он лысеет ото лба к затылку. Когда-то у него была густая шевелюра, волосы торчали, как у Бадди Рурка. Не подцепив вилкой ни жареного картофеля, ни квашеной капусты из пластмассового стаканчика, Эд отправил в рот очередной кусок мяса.

— Так вот оно, твое новенькое. Хочешь ото всех спрятаться? Молодые еще не научились писать экономические программы. Куда ни взгляни, у них везде ссылки и приложения, они думают, что объем памяти может возрастать до бесконечности.

— Не исключаю, что они правы.

— Да, но если ссылок слишком много, они начинают мешать друг другу. Получается неразбериха.

— Ничего, Эд, они научатся. Нам всем приходится учиться и переучиваться. У нас с тобой молодая профессия, Эд. Все, что мне нужно, — это спокойное место и новая портативная машина от компании «ДЕК». Лучше всего с монитором высокого разрешения, а также считывающее устройство. Гарантирую: через полгода я сокращу продолжительность программирования вдвое, хочу найти новый подход.

— Все-то тебе новенькое подавай! Отрываешься, отрываешься…

— Эд, то, что я предлагаю, принесет делу больше пользы. Сейчас я вроде метрдотеля. От постоянных разговоров голова пухнет, а толку никакого. Время уходит, Эд, мозг старится. Радикальные идеи кто сейчас выдвигает? Те, кто моложе нас. Так всегда было. Эйнштейн стал Эйнштейном в двадцать пять. То же самое — Тюринг. Филлис говорит, что не смогла бы теперь подготовить диссертацию — поглупела.

— Печально, что Фил так думает, — сказал Эд, отрыгнув и поправив сальными пальцами ослабший галстук, стал выковыривать языком застрявшую в верхнем ряду зубов мясную крошку. — Ладно… А хочешь узнать, что новенького у меня?

— Еще бы, конечно, хочу, — отозвался Оуэн, принимаясь наконец за салат из нута и спагетти.

Небольшое помещение, что он имел в виду, некогда служило раздевалкой для сторожей. Высокое окошко с металлической рамой, откуда нельзя выглянуть, ряд стареньких зеленых шкафчиков, теперь не запиравшихся, лестница, ведущая вниз к обитой листовым железом и крашенной в красно-коричневый, в тон кирпичным стенам, двери, которая открывалась на вымощенную дорожку, ведущую к мосту через реку. Здесь никто не ходил, но дверь не запирали, она была запасным выходом на случай пожара. Оуэн четко представлял себе дверь, лестницу, комнату, куда он мог бы прийти и откуда уйти незамеченным.

— Я женюсь, — объявил Эд.

Оуэн, поперхнувшись, глотнул воды.

— Вот здорово! Давно пора. На ком? Я ее знаю?

— Надеюсь, нет, старый развратник. Она совсем молоденькая, на восемь лет моложе меня.

Оуэна кольнуло: Филлис на год старше его. Это неправильно, противоречит законам биологии. Мужской пол должен преобладать во всем.

— Мы познакомились на конференции по интегральным схемам в Сиэтле. Помнишь, я ездил туда в прошлом году? Стейси послала ее компания — «Техасское оборудование».

— Помню, — подтвердил Оуэн. А он-то всегда считал Эда закоренелым холостяком! Это было глупо с его стороны. Природа распорядилась, чтобы люди спаривались, хотя и допускала исключения и возможные ошибки.

— В прошлом году «Техасское оборудование» выпустило наушники для оператора. А в этом выбросят на рынок настольный калькулятор. Сказала, весить он будет не больше цыпленка. Ты знаешь, сколько весит цыпленок?

— Так она техаска? — «Почему я чувствую, будто меня предали? — подумал Оуэн. — Какое мне дело до его женитьбы?»

Оуэн надеялся, что, женившись, Эд не выйдет из дела. Тогда он сможет подумать о высоких — или низких? — материях. Он все еще жаждал познавать жизнь.

— Не совсем, — отвечал Эд. — Ее родители с Западного побережья. Отец — она зовет его «папочкой» — работал на Груммана. Они переехали в Даллас, когда Стейси было девять лет. У нее появился южный акцент, а главное — она прониклась техасским духом.

— Техасский дух?

— Ну да. Она говорит, американская мечта жива. Знаешь, мне и самому опротивели эти брюзгливые задницы с Восточного побережья. Они считают, что все стоящее у нас происходило до 1750 года, и тявкают на Америку и Линдона Джонсона.

— Рассуждаешь как техасец.

— Ну и что? Линдон Джонсон за два года сделал для черномазых больше, чем Рузвельт, на которого умники-либералы молились, за двенадцать лет. А они все долбят: «деревенщина», «деревенщина».

Оуэну подумалось: «А не считает ли Эд и себя деревенщиной? Деревенщиной из Бронкса. Немудрено, что девчонка из Техаса считает его строителем электронной империи».

— Когда ты нас с ней познакомишь? — спросил Оуэн.

— Уже скоро. Согласишься быть моим шафером?

— С удовольствием, Эд. — Похоже, его репутация после эпизода с Фэй в глазах общества восстанавливалась. — Когда же произойдет это счастливое событие?

— Наверное, в мае. Позднее там жара несусветная. Потом мы приедем сюда набраться сил перед долгой зимой. Она понятия не имеет, что это такое — здешняя зима. Снег видела один раз в жизни, в горах Сан-Габриэль. — Эд говорил напыщенно, с видом знатока, изъездившего Америку вдоль и поперек по всем климатическим зонам.

Подошла официантка. Эд заказал себе кофе со сливками и черносливовое пирожное. Оуэн удовольствовался мятным чаем.

— Когда же ты успел? Я ничего не заметил.

— Тебе было не до того, — в который раз ковырнул Эд личную жизнь Оуэна. — Я летал в Даллас, и она пару раз приезжала сюда. Я познакомил ее с Филлис.

— Вот как? — Перед ним поставили стакан с зеленоватой жидкостью — мятным чаем. При виде роскошного лакомства Эда — с шоколадом и пышной шапкой взбитого крема — Оуэн ощутил во рту выброс слюны. Не было ли это его добровольным отказом от своей жизни? — А она мне ничего не говорила… — протянул он.

— Я просил ее. Стейси ей понравилась. — Эд прищурился, словно ожидая, что ему возразят.

Та-ак, значит, Филлис одобрила Эда, не поставив в известность его, мужа. «У всех у нас своя сокровенная жизнь, — подумал Оуэн, — а тайны надо хранить». Это признание высветило для него лазейку к собственному освобождению.

Стейси оказалась обворожительна, но с округлыми формами. Замедленные жесты, неторопливая, несколько в нос, речь. Большой рот и мягкие губы, словно задерживающие слова — как милое заикание у ребенка. Стейси была достаточно молода, чтобы подчиняться всем правилам и запретам. В районе новой застройки у подножия холмов на Вильсон-драйв Эд купил немного аляповатый особняк, позади дома был бассейн с подогревом и подсветкой, где она купалась, раздевшись догола. «В честь которого Вильсона назвали шоссе — Вудро, Чарли, Дона?» — спрашивал Оуэн у приятеля. Но тот был так озабочен своим новым положением женатого мужчины, что не замечал скрытого сарказма. На второе лето Оуэн и Эд примирились с привычкой Стейси расхаживать голой. Иногда по вечерам Филлис следовала примеру молодой подруги и тоже раздевалась. В конце концов какая разница — бассейн или полезная для здоровья ванна? Теперь, когда с беременностями было покончено, груди и живот у Филлис сделались гладкими и упругими. Она не проигрывала в сравнении со Стейси — у той, несмотря на молодость, тело было чуть-чуть рыхловато.

— Посмотри, как они, бедные, стесняются, — сказала Филлис. Мужчины были в плавках. Подсветка позволяла разглядеть их бедра и движущиеся ноги. Головы обеих женщин с мокрыми прилипшими волосами смотрелись непривычно маленькими.

— Как все мужчины, — зазвенел голос Стейси, — боятся, как бы у них не отрезали пипки!

— Боятся показать — засмеют, — смягчила образ Филлис.

— Мужики вообще жуткие трусы, — подытожила Стейси.

Русалки весело плескались в воде. Осмеянные мужчины с банками пива сидели в сторонке на алюминиевых креслицах. Устав, Стейси взбиралась по лестнице наверх и, стоя на бортике бассейна, принималась выжимать волосы. Если свет был сзади, Оуэн видел треугольник ее лобка. С нижнего угла его капало, как с бороды у козла после водопоя. Оставляя лужицы на плитках, которыми были выложены края бассейна, она шла к своему креслицу и заворачивалась в полотенце. Неплотно прижимая одной рукой полотенце к груди, другой она выуживала из пачки на столике сигарету, щелкала зажигалкой и сладко затягивалась. Именно в таком положении, когда Стейси, подняв голову, следила за тающим дымком, а ее освещенные сзади волосы поблескивали, как загоревшийся сноп сена, она казалась Оуэну красивее всего.

С приездом Стейси в Миддл-Фоллс повеяло дурманящим запашком альтернативной культуры. Иногда воскресными вечерами она приносила в гостиную целлофановые пакетики с травкой, и все четверо, рассевшись кто где, допоздна отрывались. По пятницам и субботам Мер-вины устраивали у себя вечеринки или сами отправлялись в гости, но только не к Маккензи — у тех наверху засыпали четверо детей. Эд и Стейси решили повременить с потомством. Это почему-то коробило Оуэна, тем более что Филлис поддерживала их в этом решении.

— Думаю, им лучше не спешить, — сказала Филлис, придав лицу задумчивое выражение. — Можно заниматься сексом, но не попадать в западню.

— В западню? — Оуэн был задет. — Кто это ставит западню?

— Никто, дорогой. Уж так получается. Ты еще долго будешь мусолить сигарету? Сидишь как истукан.

— Его просто ошарашило, — протянула Стейси по-техасски.

Оуэн чуть не задохнулся — точно удавку на шею ему накинули. С каких это пор женщины стали обсуждать его так, словно он пустое место? С тех пор как его едва не привлекли к суду за нанесение морального ущерба, статус его существования возрос.

— Ты хочешь сказать, что… — начала было Филлис и замолчала. Она уже передала самокрутку с травкой Эду, и тот вертел ее перед близорукими глазами, будто решал головоломную задачу.

— От наркотиков отмирают клетки мозга, — объявил он.

— Совершенно верно, — произнес Оуэн из мужской солидарности. — С годами клетки тоже отмирают, отмирают постоянно, но мозг все равно сохраняет способность мыслить в случае необходимости. — То, что он в таком состоянии довел до конца развернутую мысль, казалось чудом, подобным отрезку молекулы ДНК.

— Нет, ты только послушай, их волнует величина их мозгов, — заметила Стейси Филлис. — И это мачо?

— Мужчины вообще все меряют количественной меркой, — подхватила Филлис негромко и словно бы неуверенно, в своей милой, несколько небрежной манере. Ее голос притягивал Оуэна с самого начала их знакомства в МТИ, когда ему приходилось прислушиваться, чтобы уловить его.

— Ты хочешь сказать, что Oy, как ты его называешь, все еще ошарашен той интрижкой, которая у него случилась сто лет назад с той смешной женщиной — забыла, как ее звали.

— Фэй Дамхем, — подсказал Эд, осторожно затягиваясь почерневшей как таракан сигаретой.

В такие воскресные вечера все слухи и сплетни в Миддл-Фоллс выползали наружу. Стейси тоже была посвящена в курс дела, причем самой Филлис, которая расценивала приключение мужа не только как нарушение супружеской верности, но и как потерю самоуважения и удар по собственным интересам. Стейси заинтересовалась историей — заинтересовалась к неудовольствию Эда; тот либо погружался в молчание, либо отшучивался лаконичными замечаниями.

— Фэй — нормальная женщина, — проговорил Эд. — Просто ей было скучно. После замужества с этим пьянчугой у нее началась беспокойная полоса в жизни.

— А у тебя, дорогой, такая полоса не наступит? — проворковала Стейси.

— Как можно? — проворчал Эд.

Никто не понял, что он имел в виду. То, что он слишком толстый и неповоротливый? Или то, что Стейси — не превзойденная в своих совершенствах супруга?

Женщины оделись. Стейси устроилась на полу, на навахском ковре, который она привезла с собой в качестве части приданого. На нем лучами расходились в разные стороны черные и красные, зеленые и коричневые полосы. Стейси приняла позу йоги. Из-под ее подтянутой кверху юбки виднелись трусики. Филлис сидела на диване рядом со сгорбившимся Эдом — прямая, сосредоточенная, ее длинная шея вытягивалась еще больше, когда она делала глубокую затяжку. Оуэн расположился на удобном, сплетенном из прутьев тикового дерева кресле, на котором, должно быть, любил посидеть Эд. Возле хозяина дома стояла банка с пивом, остальные пили разбавленное содовой виски. Филлис передала Стейси окурок.

— Кто это так его обслюнявил? — недовольно воскликнула та. — Это, конечно, ты, золотой. Вечно распускаешь слюни.

— Нет, я уже завязал.

— Теперь придется заново сворачивать, — жалобно протянула Стейси.

— С меня хватит, — сказал Филлис. — Я и так сама не своя.

— Тебе нужно на свежий воздух, — предложил Эд. — Давай выйдем.

— Что значит — не своя? — лениво поинтересовался Оуэн.

Ему показалось, что время то замедляет, то ускоряет ход. Оно тянулось, когда кто-нибудь заговаривал, и летело, когда наступало молчание.

— Меня подташнивает, — уточнила Филлис.

— Кто бы мог подумать, что наша великая страна будет сжигать напалмом деревни в Индокитае? — спросила она, ни к кому не обращаясь.

— Это не хуже, чем то, что мы сделали с индейцами, — откликнулась Стейси.

— Разве это все? — спросил Оуэн у Филлис. Как будто дома им не хватало времени поговорить о таких важных вещах, что соответствовало действительности. — А что ты скажешь о вьетконговцах, которые хоронят своих вождей в стоячем положении, вверх ногами и хотят навязать собственный режим Южному Вьетнаму?

— Верный вопрос, — заметил Эд.

— Бедный Оуэн, — протянула Стейси. Она сидела на полу у его ног. Сквозь стеклянную крышку кофейного столика он видел ее загорелые коленки. — Вот он какой, патриот до мозга костей. Многим техасцам не уступит.

Филлис встала.

— Мне нужно подышать свежим воздухом. И нам пора домой, ты слышишь, Оуэн? Надо отпустить няню.

— Слышу, — отозвался он, не изъявив ни малейшего желания сдвинуться с места. Жизнь в этом уютном буржуазном доме у недавно поженившейся пары казалась прекрасной. А куда подевался окурок? Как бы он не прожег ковер. Оуэн поднес ко рту стакан с разбавленным виски и сделал несколько глотков.

Вслед за Филлис встал и Эд. Они обменялись какими-то загадочными фразами, не имеющими никакого отношения к нему — как и разговор его родителей на втором этаже, когда ему было четыре года. Он разобрал бы слова, если бы прислушался, но ему было не до того. Его обволакивало облаком блаженства, и оно проникало в каждую клетку его существа, как проникают в человека триллионы нейронов, испускаемых солнцем даже в ночное время. Какое несказанное счастье — чувствовать спиной упругие прутья кресла, ощущать под ногами пушистый ковровый ворс, видеть разбегающиеся лучами черные, красные, зеленые, коричневые полосы на нем, различать волокна на мореной древесине древнего пола и слышать запах хвои с дальних лесов, дышать воздухом просторной комнаты, этого параллелепипеда, в котором еще звучат шаги и голоса его жены, его партнера по бизнесу и его жены, чьи загорелые колени больше не виднеются под стеклянной крышкой столика, потому что они придвинулись вплотную к креслу, где сидит он, Оуэн. Его нервная система чутко реагирует на людей и на вещи с утраченной уже чистотой детства. Когда ты маленький и заболел и не должен ничего делать — только лежать, только выздоравливать, только продолжать быть. Почему он так долго не знал цену простым мелочам?

Из коридора донеслись голоса, потом стук двери и, наконец, шум отъезжающей машины.

— Что происходит? — пробормотал он.

— Ничего не происходит, — отозвалась Стейси. — Филлис попросила Эда отвезти ее домой. Ее затошнило.

— Она не могла отлежаться здесь?

Лицо у Стейси сделалось добрым и умным. За все два года знакомства он не раз видел ее такой милой.

— Кроме того, она спешила отпустить няню.

— Если Филлис плохо, кто же отвезет няню домой?

— Эд, кто же еще?

— А я? Почему меня бросили?

— Никто тебя не бросил, бедный малыш. Она просила тебя вместе с ней поехать домой, но ты отказался.

— Отказался, правда?

— Ты ничего прямо не сказал — просто сидел, как оглоушенный. Вот она и решила, что глупо тебя уговаривать.

— Я думал, как хорошо нам, всем четверым. А у Филлис бывают заскоки.

— Я это знаю, малыш. Я все о вас знаю. Эд только о вас и говорит. Филлис не захотела, чтобы ты спал с Фэй, и ты сломался. Могу я быть с тобой откровенной?

— Почему нет? Можешь.

— Горько думать, как легко ты сдался, Оуэн. Словно был с ней от нечего делать.

— Отчего же? — парировал он. — Мне кажется, мы неплохо провели с ней время, хотя дел у меня было по горло. Отвечать на глупые вопросы — одно это чего стоит. Например, спрашивает: «Компьютеры могут думать?» Тогда я задаю встречный вопрос: «А люди могут?» С уверенностью одно скажу: они думают, что думают.

Возражая Стейси, нетронутой наркотическим туманом частью мозга Оуэн понимал: в словах этой молодой женщины есть доля правды.

— Бедный, бедный заключенный, бедный и славный, — вздохнула Стейси и прислонилась лицом к его коленям.

— Заключенный? — переспросил он, стараясь соотнести неожиданное слово с комнатой, которая всего несколько секунд назад казалась ему вместилищем блаженства. Очередное ее откровение занозой впилось в трезвую половину его мозга.

— Когда вернется Эд? — спросил он. Люди почему-то оказываются не там, где должны быть.

— Еще не скоро, сладкий, не скоро, — улыбнулась Стейси, обнажая ряд белоснежных зубов — результат несравненного мастерства калифорнийских и техасских дантистов. Словно пробуя вкус собственной улыбки, она прикусила нижнюю губу. — Я хочу что-то сделать для тебя, ты уж потерпи. — Большим и средним пальцами она потянула вниз ушко «молнии» на ширинке его шортов. — Ты не нервничай. Я хочу просто посмотреть на него, — нетерпеливо пояснила она.

Был поздний субботний вечер. За окнами было темно. На шоссе Вильсона легла тишина. Они оказались одни, но Оуэн ощущал окружающий мир, всей кожей чувствовал скопление атомов, нейтрино, электронов. Одним ловким движением Стейси спустила с него трусы и взяла в рот уснувшую было, но уже твердеющую плоть.

— Не надо, — едва не задохнувшись, проговорил Оуэн.

— Не надо? Почему? — Ее мягкие влажные губы подвинулись вперед. «Она другого поколения, — как бы со стороны подумал Оуэн, — и ей ничего не стоит этот дружеский засос». — Из-за старушки Филлис?

— И из-за Эда. Зачем причинять им неприятности? Филлис терпеть не может здешних дам, а ты ей нравишься.

— Правда? — Его непослушный член окончательно проснулся, набух, затвердел. — Посмотри на своего дружка. Мне рассказывали, как Фэй хвалила его подругам.

Он не мог поверить, что это правда.

— Не надо портить наши отношения с Эдом. Это не на пользу фирме.

Стейси с обидой отодвинулась от него:

— Ты вдруг так мне понравился. Это, наверное, от травки.

Оуэн с сожалением подумал, что напрасно отказался от нескольких приятных минут. Его член потерял силу и завалился набок.

— Можешь еще меня потрогать, если хочешь. В конце концов, это ведь только…

— Ну уж нет, дорогой. Убери его. — Упершись руками в пол, она встала на ноги и, одернув помятую юбку, принялась сердито оглядывать комнату. Стены были немыми свидетелями того, как ее отвергли. Оуэн всегда любовался пылающим ртом Стейси, однако сейчас его знобило от ее плотно сжатых губ.

— Послушай, это было замечательно, только…

— Сама не знаю, что на меня нашло.

— Ты пожалела меня, — напомнил Оуэн.

— Или что-то вроде этого. Но все-таки не надо дразнить девушку, сладкий. Останемся друзьями. Если вдруг у меня в норке защекочет, я сама тебе скажу.

Оуэн засмеялся, убрал свой опавший прибор в шорты, застегнул «молнию».

— Ты с каждым днем все больше и больше говоришь как коренная техаска.

— Стараюсь следить за своей речью, чтобы не смущать Эда. Он так не уверен в себе.

— Не уверен? Я что-то этого не замечал.

— Но это факт. Ему не нравится, что он такой толстый. «Занимайся физическими упражнениями, — говорю я, — тогда похудеешь».

— Корми его овощами, — посоветовал Оуэн, — и почаще занимайтесь любовью.

Стейси молча уносила на кухню стаканы и вытряхивала пепельницы. Может быть, Эд гомосексуалист? Но все равно, почему он должен своему партнеру по бизнесу, даже если они в приятельских отношениях, устраивать половую жизнь? Когда Стейси окончательно протрезвеет и поймет, что ею пренебрегли, она разозлится до чертиков.

Оуэн с сожалением и горьким сознанием собственной добродетельности думал о мягких и влажных губах Стейси. Факт остается фактом. Стейси принадлежит Эду, Филлис принадлежит ему. Неужели так просто?

«Стейси наверняка ломает голову, как сделать так, чтобы я убрался», — подумал Оуэн, и в этот момент раздался стук входной двери. Вернулись Филлис и Эд.

— Как съездили? — спросил Оуэн, посмотрев вниз, чтобы убедиться, что «молния» на шортах застегнута.

Филлис перехватила его взгляд, но царственно сделала вид, будто ничего не заметила.

— Все в порядке. Эд по дороге открыл в машине окна, мне стало лучше, и я решила вернуться. А вы как тут? Не скучали?

— Скучали, — сказал Оуэн. — Переговорили обо всем на свете. И еще нам было обидно, что вы нас бросили.

— Тогда поедем домой. Ты способен сесть за руль? Мне лучше пока воздержаться.

Эд и Стейси о чем-то негромко переговаривались. Какие они все-таки жестокие — сразу забыли о нем.

Оуэн стоял сгорбившись — на случай, если взбугрение в его шортах еще заметно. Ради жены он вынул дружка изо рта супруги партнера. Однако ее напористость открыла ему его возможности. Они манили. Поклонение темным богам вошло в моду. Грешили все, включая правительство. Он тоже решил в глубине души поддаться соблазнам. И впредь не обрекать своего бедного узника на тягостное затворничество.

Шел тысяча девятьсот шестьдесят седьмой год.

Уолт Ростоу пророчествовал: «Победа не за горами!» Несогласный с ним Роберт Макнамара, оставив пост министра обороны, возглавил Всемирный банк. Г. Рэп Браун выступил с утверждением: расовые волнения в Ньюарке и Детройте — генеральная репетиция революции. Перебежала на Запад дочь Сталина, Светлана Аллилуева. Первого августа осуществлен запуск пятого аппарата «Лунар орбитер» с целью запечатлеть видимую и обратную стороны Луны. Чемпион по боксу в тяжелом весе Мухаммед Али заявил: «Я не имею претензий к вьетконговцам». В Сан-Франциско, в парке у «Золотых ворот», толпа хиппи тысяч примерно сто — такого еще не бывало — ликовала, вдохновенно и упоенно крича: «С нами Любовь! Будь с нами!»