Наверное, поразительней всего то, что в штабе забастовщиков я не нашел ни капли той самой кукурузной водки, которой славятся горные местности на Юге. Эти люди были серьезны. Они не занимались выпивкой. Они даже не были особенно озлоблены.
Конечно, среди забастовщиков, но не среди их руководителей имелись и ожесточившиеся люди. Брат одного из убитых сказал мне вполне спокойно: «На этом судебном процессе наше дело не кончилось».
Встретил я и другого, который заявил: «Лучше перебить их всех, чем позволить им перебить нас».
Но в большинстве своем они были молчаливы и сдержанны. Они молча приходили в подвал, где расположен их штаб, и молча уходили с мешками муки за плечами.
Забастовщики, раненные шерифом Адкинсом и его помощниками, были доставлены в марионскую больницу. Считается, что это общественная больница. Во всяком случае, когда ее строили, рабочим фабрики предложили взять на себя часть расходов, и они в большинстве своем сделали взносы. Но когда этих людей, сраженных пулями полицейских, привезли в больницу, им оказали первую помощь и предложили покинуть больницу, если они не внесут плату за лечение. Этим людям было нечем платить. Таким образом, в больнице сложилась весьма тяжелая обстановка.
Билл Росс, руководитель профсоюза, был вынужден телеграфировать в Нью-Йорк и просить денег, чтобы раненых не выбросили на улицу.
Но сейчас дело уже уладилось, поскольку многие из тех, кто попал в больницу после небольшой стычки с шерифом Адкинсом, умерли.
Я хочу описать условия жизни марионских рабочих, которые я наблюдал лично.
Из окна здания суда, где шел процесс над шерифом Адкинсом и его помощниками, открывается вид, вызывающий в памяти Италию. Если пренебречь замусоренными дворами на переднем плане, взору открывается лучезарная перспектива холмов и долин, среди которых разбросаны домики, напоминающие белые итальянские виллы.
Но это не виллы. Это дома фабричного поселка Ист-Марион, и при ближайшем знакомстве они производят ужасное впечатление.
Всего в двух милях от Мариона расположены два рабочих поселка, которые вместе с фермерами кормят город и содействуют его процветанию.
В самом Марионе имеются книжный магазин, два кинотеатра и магазины, в которых местные джентльмены могут приобрести предметы домашнего обихода. Но стопроцентные американцы, работающие на фабриках, редко приезжают в город — отчасти потому, что у них нет собственных автомобилей, а отчасти потому, что им в отличие от состоятельных джентльменов нечего тратить в этих магазинах. На 13 долларов в неделю в лучшем случае можно обеспечить себя и своих близких спецовками.
Нет, город Марион отдан в распоряжение торговцев, адвокатов, врачей и людей их калибра.
А проехав две мили, вы прибываете в Ист-Марион на фабрику Марионской текстильной компании, производящую белый ситец того сорта, который обычно используется для дешевых наволочек. Фабрика находится в центре поселка, и для шестисот занятых на ней людей это центр мироздания. Шум станков, грязные полы и страшная усталость — таков удел шестисот мужчин, женщин и детей, выходцев из горных долин, которые теперь осчастливлены нашей цивилизацией.
С тех пор, как в Марионе произошла первая стачка, у этих шестисот тружеников рабочая неделя длится 55 часов, а в доброе старое время, предшествовавшее появлению агитаторов, которые нарушили покой в этом идиллическом поселке, они работали по двенадцать часов в день или по двенадцать часов в ночь, и у них не было времени увлекаться такими антиамериканскими идеями, как требование повышения зарплаты сверх 13 долларов в неделю.
При столь низкой оплате труда каждый член семьи, начиная примерно с 14 лет, должен идти на фабрику, где он работает от зари и до зари. Если в семье остаются младшие дети, то самому старшему из них, обычно девочке лет восьми или девяти, приходится мыть посуду, заправлять постели, убирать в доме, выметать крыльцо и, наконец, в течение дня развлекать малышей.
На фабрике Болдуина полы не отличаются чистотой, а туалеты имеют весьма неприглядный вид. Молодым девушкам и женщинам, не привыкшим жевать табак, наверное, противно смотреть, как любители табака без конца сплевывают его прямо в фонтаны для питьевой воды или за ткацкий станок.
Марионская компания обеспечивает рабочих жилищем. Я внимательно ознакомился с этими домами. Они сдаются рабочим за удивительно низкую плату — всего 20 центов за комнату в неделю. Это означает, что четырехкомнатный дом обходится в 3 доллара 20 центов ежемесячно. Воду качают из устаревших колонок вручную; впрочем, даже этих колонок недостаточно, обычно одна приходится на два дома, в каждом из которых живет от двух до двенадцати человек.
Приехав в Марион, вы сразу же видите, что в домах нет водопровода, а также и туалетов.[2] Все эти дома установлены на сваях, и у них нет фундамента; если бы в них были проведены трубы, они были бы заметны.
Во дворах стоят кое-как сколоченные уборные по одной на две семьи.
Дома эти — самой дешевой и непрочной постройки. Когда я потянул доску стены, оказалось, что ее можно отодрать мизинцем.
Четырехкомнатный дом, в котором обычно живет человек двенадцать, выглядит следующим образом: это коробка с незастекленной террасой. В ней три жилых комнаты и кухня. В каждой из жилых комнат обычно две двухспальные кровати. На этих кроватях спят от двух до пяти человек, в зависимости от возраста.
Я навестил в одном таком доме стачечника, раненного людьми Адкинса: он только что выписался из больницы, нога у него была забинтована, и он не мог двигаться; стараясь казаться веселым, он сидел перед камином, в котором полыхали две пригоршни (буквально!) углей. В двух других комнатках, куда я заглянул, работали, разговаривали и играли человек пять-шесть, взрослых и детей. Кухня была оклеена газетами. Четвертой комнаты я не видел. В ней стоял гроб с телом старой тетки забастовщика. Она умерла в то утро, и ее родственники были так издерганы и замучены, так привыкли к смерти, что забыли сообщить об этом до той самой минуты, пока мы не начали прощаться.
На кухне готовится пища этой семьи: меню состоит из лепешек, мамалыги, самых дешевых сортов солонины и кофе, который пьют без сливок и без сахара.
Шериф Оскар Адкинс, державший до избрания на свой пост бакалейную лавку, сказал мне, что фабричные рабочие требуют изысканной пищи.
— Представьте себе, — возмущался шериф, — они покупают муку того же сорта, что и я!
В интересах объективности я привожу мнение властей, которые утверждают, что эти стопроцентные американцы пекут пироги из такой же муки, что и шериф Адкинс. Однако я должен заметить, что, глядя на играющих в глине истощенных и грязных детей стачечников, начинаешь сомневаться, действительно ли они питаются так же, как шериф Адкинс.
Губернатор Северной Каролины Макс Гарднер, сам фабрикант, в своем последнем докладе о состоянии текстильной промышленности в штате заявил, что вопрос о заработной плате рабочих получил, к сожалению, ложное освещение, поскольку не учитывается экономия на жилье — этих уже описанных мной изумительных домах, — которые компания предоставляет текстильщикам за столь низкую плату.
Действительно, квартирная плата низка. В Марионе она составляет всего двадцать центов в неделю за комнату. Не так уж много, не правда ли?
Но здесь мы, к нашему глубокому сожалению, выясняем, что точно такие же милые домики, принадлежащие частным лицам, сдаются за десять долларов в месяц. Таким образом, компания прибавляет к среднему заработку рабочего, колеблющемуся в пределах от 5 до 13 долларов — в неделю, всего 6 долларов 80 центов в месяц. Если мы разделим эти 6 долларов 80 центов на число живущих в доме — от двух до двенадцати человек, — получается не так-то много.
Фабрика губернатора Гарднера в Шелби — одна из образцовых на Юге. Дома, которыми он обеспечивает своих рабочих, совсем не похожи на только что мной описанные. И все же, хотя он совмещает в своем лице фабриканта и губернатора, мне сдается, что в своем докладе он допустил некоторые передержки.
Я предложил бы ему — между прочим, он до сих пор не послал комиссию для расследования положения в Марионе, — чтобы он сам отправился туда и попробовал пожить в одной из этих картонных коробок, под которыми зимой разгуливает ветер.
Если человек принял на себя обязанности, налагаемые высоким постом губернатора штата, то, по-моему, положение обязывает его разделить участь самого скромного избирателя.
Ведь было же время, до того как мы успели стать модернизированными и энергичными, когда короли сражались бок о бок с самым скромным из своих подданных и не гнушались разделить с ним трапезу.
Я не думаю, что губернатор штата способен на подобное донкихотство. Но если Макс Гарднер приедет вместе со своей семьей в Марион, и проживет зиму в одном из домов мистера Болдуина, и поработает на фабрике на обычных условиях (это значит, что все члены его семьи также станут трудиться на этой фабрике), тогда, думается, он к весне убедится, что исправить положение в Каролине — и спасти Каролину — можно только с помощью профсоюзов.
Надо сказать, что, помимо сказочно низкой квартплаты, текстильщики Мариона и других рабочих поселков на Юге бесплатно пользуются еще электричеством. Насколько я смог выяснить, это бесплатное электричество обходится компании самое большее в три доллара в месяц на каждый дом.
Я полагаю, что оно обходится еще дешевле, потому что, проработав от 10 до 12 часов в день и зная, что на следующее утро в 6 часов 45 минут надо снова быть на фабрике, вы вряд ли станете каждый — вечер сидеть допоздна, читая детективные романы и поглощая электроэнергию.
Необходимо отметить еще одну сторону вопроса о жилье рабочих в Марионе. Любой обеспеченный и здравомыслящий человек, все равно — северянин он или южанин, выслушав ваш рассказ, обычно говорит:
— Очень может быть, что с точки зрения нас с вами дома эти не очень-то хороши. Нам, наверно, не понравилось бы в них жить. Но не забывайте, что эти люди совсем недавно жили в горах и что для них эти жилища — верх роскоши.
Прежде всего эта успокоительная теория совершенно несостоятельна. Фабричные дома совсем не лучше, чем бревенчатые хижины в горах Теннесси, Кентукки или Каролины.
Я спрашивал у нескольких служащих Марионской компании, в чем преимущества этих домов. Мне ответили, что они лучше хижин в трех отношениях: в них есть электрическое освещение, они покрашены снаружи, и у них дощатый, а не просто земляной, как в хижинах, пол.
На самом деле можно говорить лишь об одном преимуществе — о дощатых полах. Электрический свет не представляет особой ценности для тех, кто работает по 10–12 часов в день и по вечерам не сидит за книгой. Рабочие с таким же успехом могли бы обходиться керосиновыми лампами или свечами. Ну, а что касается тонких досок, пусть даже отлично выкрашенных, то они как материал, предохраняющий от жары летом и от холода зимой, безусловно, уступают самым обычным бревнам.