Десятая симфония

День был чудесный. Месье Изабе не хотелось возвращаться домой. «Разве пойти посмотреть последнего Делароша?» - подумал он. Изабе аккуратно ходил на выставки. Война романтиков с классиками чрезвычайно ему надоела, он вдобавок никак не мог понять, в чем разница между классиками и романтиками. Месье Изабе всегда делил живописцев только по одному признаку: одни знали свое дело, а другие его не знали. Прежде, в начале этой затянувшейся войны, месье Изабе честно хотел понять, в чем дело; интересовался и тем, кто, собственно, он сам: классик или романтик. Но он ясно, с легким огорчением видел, что для модных молодых художников этого вопроса не было, они его даже и не поняли бы: месье Изабе представлял собою такую старину, о которой и говорить было совершенно неинтересно, все равно как самых страстных политиков не могли занимать меровинги и каролинги. Месье Изабе не обижался. Молодые художники немного его забавляли, особенно романтики, - те, которые рисовали немного хуже, чем классики, но зато знали немного больше. Локуста отравляла ядом раба на глазах смеющегося Нерона. Свирепые турки с хохотом резали беззащитных женщин и детей. Дикая лошадь мчала привязанного к ее хвосту Мазепу. Солдаты Кромвеля оскорбляли Карла I. Гелиогабал отдавал своих гостей на съедение тиграм. Жена Саула отгоняла дубиной коршуна от трупов своих повешенных сыновей. «Смешные люди, где они отыскивают такие сюжеты?» - думал месье Изабе, который за всю свою жизнь ни разу не видел, как хозяин отдает гостей на съедение тиграм и как мать отгоняет коршуна от трупов повешенных сыновей. «Верно, не так все это было. А если было и так, то незачем вспоминать обо всех этих гадостях... А если уж вспоминать, то надо знать, о чем пишешь. Какую-нибудь драму прочел, в альбом заглянул - вот и готов исторический живописец...»

Месье Изабе потому было особенно трудно понять разницу между классиками и романтиками, что он отлично их всех знал, как знал их дела, их родителей, их жен, их любовниц: все эти молодые люди казались ему довольно похожими один на другого, все одинаково выбивались из сил для того, чтобы обратить на себя внимание публики. «В этом нет ничего дурного, но откуда же такая лютая борьба партий? Почему мальчишка Поль, которого вчера еще ставили в угол за выкраденный пирог, - романтик? Почему дурачок Жорж - классик?» - думал весело месье Изабе, прохаживаясь по залам выставки. Благодушное недоумение, однако, его оставляло, когда он смотрел на картины вождей школ. От некоторых картин он отходил с невольным вздохом. Но месье Изабе так любил искусство и был так добродушен, что тотчас побеждал в себе чувство зависти. «И для меня где-нибудь найдется уголок в Лувре», - утешал себя он. Страстная ненависть Энгра к Делакруа была ему непонятна. «Все равно висеть им в музее рядом, и в каждые десять лет будут венчать и развенчивать то одного, то другого».

Месье Изабе раздумал идти на выставку: «Опять кого-нибудь задушат или еще на какую-нибудь Локусту наткнешься, не надо...» Ему в этот солнечный день, после вина и устриц совершенно не хотелось смотреть на убийц, даже на очень хорошо написанных. Месье Изабе вспомнил, что вечером будут гости, зашел в кондитерскую и заказал торты, печенье, бутерброды, затем еще немного погулял в надежде встретить знакомых, но никого не встретил. У Леспеса, как всегда, был съезд элегантных дам. Месье Изабе присмотрелся, сравнил новых красавиц с прежними. Прежние, кажется, были лучше. Но и новые были очень недурны.

Вблизи Института одна из лавок открылась под новой вывеской. Здесь недавно была книжная торговля, потом хозяин прогорел, и лавка недели две оставалась заколоченной. Месье Изабе с неудовольствием увидел, что теперь тут погребальная контора. На черной доске уже висели серебряные буквы «Pompes funébres»{56}. Витрина была готова: на темно-синем шелке красиво выделялся большой темно-красный гроб, над которым на жестяных подставках склонялись металлические венки. По бокам в черных рамах лежали объявления с черной каемочкой, с точками на пробелах - оставалось только вписать имя покойника. Объявление поясняло, что хозяин берет на себя решительно все: «Déclaration de décés, achat de terrains, lettres de fairepart»{57}. Месье Изабе читал объявления хмуро, точно эта заботливость хозяина казалась ему несколько бестактной. Неприятно было, что почти по соседству с ним поселился человек, который живет на счет покойников, которому, очевидно, желательна скорейшая смерть всех его соседей. «Renseignements gratuits»{58}, - читал месье Изабе. Любезность хозяина лавки ему решительно не нравилась. «Ничего, не к спеху, - подумал он, осматривая гроб. - Да, неприятно, разумеется. А вот я все-таки не боюсь». Месье Изабе действительно не боялся смерти и думал о ней редко. «Ничего худого быть не может... Правда, и хорошего тоже не будет. Два-три дня, верно, будут тяжелые... Да, жаль, конечно, а вот не боюсь. Скоро умру и не боюсь. А может, еще и не скоро умру... А может, хозяин до того еще успеет разориться, как разорился его предшественник...» Месье Изабе с некоторым торжеством отвернулся от витрины и пошел дальше.

На углу, у кофейни, дымилась жаровня с каштанами. Месье Изабе очень любил каштаны - их сладкий бодрящий запах почему-то напоминал ему раннюю молодость. «Там, за углом, на улице Мясников, у постоялого двора, тоже была жаровня. Тот старичок извозчик у нее грелся и рассказывал, как хорошо жилось при короле Людовике XIV...» - Месье Изабе вспомнил что-то очень далекое, бывшее лет восемьдесят тому назад. «Ну да, и я засиделся, и хорошо сделал, что засиделся», - подумал он, бодрясь, и, точно назло владельцу погребальной конторы, приказал отсыпать себе на три су каштанов.