Десять маленьких непрошеных гостей. …И еще десятью десять

Комнатная муха

Миновала жаркая обеденная пора летнего дня. Усталый человек собрался немного соснуть. Все вокруг тихо. И вот уже его мысли начинают где-то витать, переступая грань, отделяющую мир действительности от страны грез. Но тут, как на грех, муха, без толку летавшая по комнате, решительно избирает местом посадки его лоб. Она не кусает, не жалит, но невыносимо щекочет. Достаточно шустрая, чтобы не позволить себя прихлопнуть, муха вместе с тем не столь проницательна, чтобы, сделав несколько неудачных попыток, отказаться от новых и поискать себе местечко поспокойнее.

Человека раздражительного подобная назойливость способна привести в бешенство. Муха подлинно несносна!

Зимой, когда выпадает первый снег, тот же человек, может быть, отнесется к мухе более терпимо.

В конце концов, каждый расположен к живому. А тут мир растений спит глубоким сном; весело щебечущие птицы почти все покинули холодные края; более подвижные, чем мы, они носятся сейчас где-нибудь под синим небом стран, залитых потоками солнечного света; а уж бабочки и прочие крохотные создания, кажется, просто вымерли… В такую пору, если откуда-нибудь и залетит в комнату одинокая муха, испытываешь к ней чуть ли не душевное расположение. Она теперь кажется нам совсем не докучливым, а, скорее, привлекательным созданием природы.

Действительно, муха не лишена своеобразного изящества и может даже показаться на редкость опрятной. Во всяком случае, она так часто и основательно чистит себе голову, крылья, ноги, что ей впору выдать справку о благонадежности. Однако некоторые черты поведения делают муху опасной. Не станем поэтому торопиться возносить хвалу этому шестиногому, но попытаемся поближе присмотреться к его свойствам и особенностям и попробуем определить место, занимаемое мухой в царстве животных.

Исследователи природы — натуралисты — народ любознательный. Они не довольствуются изучением внешнего вида животного, а хотят знать и строение его внутренних органов. Уже не один век производят ученые анатомические вскрытия животных. Сведениями, добытыми таким образом, заполнены бесчисленные фолианты. Впрочем, все эти сокровища мы предоставим науке, а сами ограничимся тем, что почерпнем из них самую малость.

Если расчленить тело собаки, вороны, ящерицы, саламандры или рыбы, например карпа, то внутри мы обнаружим кости. Именно они придают телу устойчивость, сохраняют его форму. Позвоночный столб — это как бы ось скелета. От него в обе стороны расходятся ребра, образующие грудную клетку; впереди он поддерживает череп, а в плечевом и тазовом поясах сопрягается с конечностями. Как ни различны кости собаки, орла или карпа — все они построены по одинаковому плану и сходство между ними найти совсем не трудно. Это говорит нам о родстве всех позвоночных. Точно так же на общее происхождение позвоночных указывает и строение их органов и различных частей тела.

Зоологи, которые столь привержены к порядку, руководствуясь главными общими признаками в строении живых существ, нашли возможным поделить весь животный мир на отдельные группы — типы. Млекопитающие, включая человека, птицы, пресмыкающиеся, земноводные и рыбы составляют тип позвоночных.

Однако не будем долго задерживаться на этой сухой материи. Запомним только, что, придерживаясь правила, требующего объединять схожее, зоологи, кроме позвоночных, выделили еще и другие типы животных.

К типу простейших относятся наиболее древние формы животных. Многие из них невидимы для невооруженного глаза, и только сильное увеличение микроскопа открывает нашему взору этот мир подчас красивейших форм. Следующий тип — губок, а затем кишечнополостных с коралловыми полипами и морскими медузами. Далее следуют типы червей и тип моллюсков с улитками, слизнями, каракатицами. Потом тип иглокожих с морскими звездами и морскими ежами, о которых почти каждый что-нибудь да слышал. Самый большой и наиболее богатый формами тип — членистоногие — включает раков, многоножек, паукообразных и насекомых. Как раз к последним принадлежит и наша комнатная муха.

В изложенной здесь системе человек на самое высокое место поставил позвоночных, а в себе самом видит некий венец творения. Между тем, по мнению некоторых зоологов, есть основания поспорить насчет того, позвоночные или насекомые являются в действительности наиболее высокоразвитыми. В самом деле: к настоящему времени на Земле известно примерно 70 тысяч различных видов позвоночных, тогда как насекомых зарегистрировано по меньшей мере 750 тысяч. Три четверти всех описанных видов — насекомые!^[1] Бесспорно, творчество природы полнее всего проявилось в многообразии насекомых. А уж если говорить о численности особей каждого биологического вида, то оно у многих насекомых ни с чем не сравнимо. Что значат массы людей, населяющих большие города, что значат необозримые косяки сельди по сравнению с бесконечным множеством каких-нибудь насекомых, живущих в одном-единственном лесу!

Широко известны сооружения рыжих муравьев, купол рядом с куполом, а под каждым — сотни тысяч особей. В кронах деревьев — от основания до вершины — копошатся трудолюбивые создания, другие живут, зарывшись в мох. Внимательный глаз обнаруживает насекомых повсюду. Но большинство людей и понятия не имеют об их существовании.

Там, однако, где насекомые вторгаются в жилище человека, ему нельзя оставаться беззаботным. Владыке мира всеми мерами приходится доказывать, что именно он здесь хозяин, и надо признаться, это не всегда ему удается.

Если гусениц бабочки-монашенки (лимантрия монаха) и других бабочек становится слишком много, человек посылает против них самолеты и распыляет над пораженными лесами ядовитые химические вещества. Целые армии людей стремятся подавить размножение картофельного жука дорифора^[2]. Иногда, чтобы надежнее искоренить вредителя, человек вынужден уничтожать растения, взращенные им на полях. Люди не жалеют никаких затрат, применяют самые губительные средства и все же не в силах стереть с лица земли вредящих им насекомых. Иногда человек довольствуется тем, что сдерживает размножение некоторых видов в каких-то определенных границах, на каком-то уровне численности. Но часто и это неосуществимо.

На огромных земельных просторах Бразилии, как раз там, где почвы наиболее плодородны, не удается выращивать растения из-за муравьев-листорезов. Эти насекомые своими острыми челюстями срезают листья с деревьев, особенно рьяно оголяя культурные растения, и уносят их листву в гнезда. Зачем? В муравейниках из листовой мякоти готовится плодородная почва для возделывания грибов, великолепные грядки, на которых эти муравьи выращивают для себя пропитание. Уж как ни изобретателен человек, но он пока еще немногое может противопоставить хищническим набегам листорезов. Почти ничего еще не изобретено и для борьбы с разрушительной деятельностью термитов в тропических странах. Нет надежной защиты и от полчищ гнуса, невероятно размножающегося летом в бескрайней тундре Северной Азии. Некоторые ее районы из-за этих насекомых почти не обжиты человеком. Маленькие насекомые и до сих пор нередко сильнее человека.

Что же в таком случае затрудняет борьбу с ними? Прежде всего численное превосходство противника. Имеет значение и строение тела, особенности и отличия насекомых, столь же совершенные, а во многом даже более совершенные, чем строение и биология высших животных, в частности позвоночных.

Насекомые, как известно, не имеют позвоночника и вообще лишены костных тканей. Зато их тело как бы запрятано в скелет. Этот покров, словно доспехи рыцаря, сверху, снизу и с боков охватывает тело насекомого. Но только панцирь этот не из металла. Для своего одеяния насекомые располагают лучшим материалом: это хитин.

Он прочен (в чем нетрудно убедиться, ощупав любого жука), и в то же время он мало весит, что для летающих созданий весьма существенно.

Из позвоночных летают только птицы да летучие мыши. Эту способность они обрели благодаря глубоким изменениям всего организма. А насекомым высокое искусство полета дано, можно сказать, само собой. Их крылья движутся с поразительной подчас быстротой. Комнатная муха делает около 200 взмахов крыльями в секунду. У нас вызывает восхищение исключительное мастерство скрипача, исполняющего трель. Но оказывается, его пальцы успевают прикоснуться к струне только семь или восемь раз за секунду. Стоит ли поэтому удивляться, что муха так легко ускользает, когда мы пробуем изловить ее или прихлопнуть! Поразмыслим над этой юркостью. Неужели муха находчивее человека? Может быть, просто чувство времени у этого насекомого отлично от того, что присуще нам, и одна секунда представляет для мухи срок, в течение которого можно, 200 раз взмахнув крыльями, уйти от грозящей опасности?

Но это не все… Если бы насекомое могло сравнивать и сопоставлять, оно с улыбкой снисходительного сочувствия посматривало бы, к примеру, на наши дыхательные устройства.

Мы вдыхаем воздух в легкие через две ноздри. Но в кислороде, жизненно важной части воздуха, испытывает потребность весь организм. Ни одно мышечное волоконце, ни одна клеточка железы, никакая самая малая частица мозгового вещества не способны выполнять свое назначение, ни даже оставаться живыми без кислорода.

Потому-то наше сердце и должно непрерывно биться, прогоняя кровь по сосудам — 25 биллионов красных кровяных шариков доставляют кислород из легких всем частям тела.

Теперь вернемся к насекомому. У него «ноздри» расположены по обе стороны тела от головы до задней оконечности. Каждая ноздря ведет к трубочке, которая внутри тела разветвляется, образуя тончайшую сеть, наполненную воздухом. Воздушные сосуды пронизывают все органы и подводят к ним кислород. Как просто, не правда ли, решена задача? Сердцу тут, по сути, нечего делать. Оно и представлено у насекомого только тонкой трубочкой, которая медленно сжимается. Но этого достаточно, чтобы приводить в движение наполняющую тело жидкость с растворенными в ней питательными веществами. Здесь нет, следовательно, никаких артерий, предназначенных, как у нас, для транспортировки крови, и, значит, нет никаких сосудистых заболеваний, никаких нарушений кровообращения.

А как развиты глаза насекомого! У мухи они занимают почти всю поверхность головы. У других насекомых глаза гораздо меньше, но всегда состоят из большого числа, часто из многих тысяч, отдельных глазных приемников, каждый из которых похож на крошечную подзорную трубочку. Все они тесно прижаты друг к другу, и у каждой из них ось отклонена от соседней. Поэтому-то насекомое смотрит сразу во все стороны. Точечные изображения, воспринимаемые отдельными глазками, складываются, как камушки в мозаике, и воспроизводят целостный образ.

По сравнению с нашим глазом, у которого отражение проходит через хрусталик, насекомое обладает совсем другим, нисколько не менее надежным способом зрительного восприятия мира. В каких-то отношениях оно даже превосходит свойственное нам. Тонкое строение и расположение клеток дает возможность зрительным органам насекомых различать колебания поляризованного света. Что это значит? На разных участках голубого небосвода направление колебаний световых лучей различно в зависимости от положения солнца на небе. Глаза человека, как правило, неспособны воспринимать узор, образуемый поляризованным светом на небе^[3]. А мухи, пчелы, пауки и другие членистоногие очень восприимчивы к степени поляризации света. Даже когда солнца не видно и из-за туч синеют только небольшие клочки неба, насекомым и паукообразным этого вполне достаточно, чтобы сориентироваться в пространстве. Компасом им служит невидимое за тучами солнце, его поляризованный свет.

Что касается обоняния и вкуса, то в этом многие насекомые несравненно превзошли человека. Острота и чуткость их обоняния связаны с многочисленностью «ноздрей». У насекомых обонятельные органы отделены от дыхательных, независимы от них и расположены на усиках-антеннах. Насколько остро обоняние у мух, можно судить по быстроте, с какой они массами слетаются отовсюду на кусочек гнилого мяса или свежеотложенные погадки. Это для мух особенно сильная приманка.

Чувство вкуса у многих насекомых необычайно тонко, но еще удивительнее местоположение воспринимающих его органов. Известны виды, которые ощущают вкус не только частями ротового устройства, но также и последними члениками ножек — лапками.

Комнатная муха, пробегая по столу, когда мы завтракаем, сразу обнаружит, что наступила на капельку варенья. Такая способность весьма полезна для существ, находящих себе пропитание, как правило, на поверхностях, по которым они бегают.

Мы упомянули здесь не все органы насекомых. Но перечислять все и не входило в нашу задачу. Достаточно отметить, что насекомые во многом отличны от нас, а в иных отношениях их органы даже более совершенны.

Но в одном мы несоизмеримо превосходим насекомых — в строении мозга. Этот орган развит у них значительно хуже. Насекомые совершают свои действия, руководствуясь преимущественно врожденными инстинктами, не размышляя и не понимая, что делают. Здесь тоже проявляется природное различие, связанное с местом, которое эта группа занимает в общей системе живого.

С позвоночными у нас могут устанавливаться определенные взаимоотношения. Ваша собака доверчиво смотрит вам в глаза. Если птица давно живет у вас, между вами может возникнуть что-то похожее на дружбу. Даже такое позвоночное, как саламандра, умеет узнавать человека и подбегает к руке, от которой привыкла получать корм. Однако сколько бы мы ни находились в обществе комнатной мухи, нам никогда не добиться, чтобы она узнавала нас или привыкла к нам.

Не все мухи одинаковы. Даже тот, кому не доводилось обращать внимание на различия форм и окраски их тела, знает: мухи бывают крупные и мелкие. Надо полагать, наш наблюдатель не подумал, что маленькие мушки еще молоды, не успели вырасти. Развитие у мух происходит так же, как и у бабочек: из яиц выводятся существа, нисколько не похожие на взрослое насекомое. Только у бабочек они называются гусеницами, а у мух личинками.

Полностью закончив рост, личинки, как и гусеницы, окукливаются.

После некоторого периода покоя из куколки выходит взрослое крылатое насекомое. С этого возраста и до самого конца жизни оно сохраняет размер и форму тела, не изменяясь.

Поэтому на крупных, с синим отливом, мясных мух — они иной раз попадаются среди комнатных — отнюдь не следует смотреть как на чрезмерно выросшие или особо откормленные экземпляры. Просто это мухи другого биологического вида, все равно как, к примеру, птицы — утка и гусь.

Всем известно, что существуют коллекционеры жуков или бабочек. Многие до конца жизни верны своему увлечению. Но есть и такие, кто собирает мух. Не правда ли, малоувлекательное занятие — всю жизнь охотиться на толстых синих или серых мух?

К настоящему времени описано уже свыше 40 тысяч разных видов мух. Выслеживать их, наблюдать, собирать, изучать, классифицировать — все это доставляет натуралисту бездну удовольствия и может стать его подлинной страстью. Как, в самом деле, не прийти в восторг перед лицом такого многообразия форм, при виде пестроты и различий окрасок, величины и строения!

Когда в работе можно пользоваться увеличительным стеклом, тогда из занятий легче извлечь новое.

Среди мух есть подлинные гиганты — крупные создания, они могут показаться, скорее, шмелями. Другие, чье брюшко расцвечено желтыми и черными кольцами, напоминают ос. Есть долгоножки с тонким тельцем и длинными узкими ногами — ногами, которые часто остаются между пальцев того, кто их схватил. Если подобная добыча попадается в клюв птицы, ущемленная нога сразу отрывается, а насекомое улетает. Что ни говорите, лучше жить пятиногому, чем погибнуть в птичьем чреве.

У меня нет возможности описать все богатство мушиных обличий. Но как бы ни были на вид разнообразны мухи, у всех у них есть нечто общее.

Как правило, у насекомых четыре крыла. Каждый ребенок, рисуя бабочку, выводит очертания крупных передних и задних крыльев. У пчел или ос крылья не столь велики и не столь отчетливо разделены. Часто надо внимательно к ним присмотреться, и тогда только можно убедиться, что их четыре. У майского жука, который, находясь в покое, прячет свои прозрачные задние крылья под плотными передними, их тоже четыре. Одни только мухи обходятся двумя крыльями, и вся эта группа насекомых обозначается как «двукрылые». Таким образом, достаточно уметь считать до двух, чтоб предположить, что это муха.

Впрочем, будем справедливы: у мух тоже четыре крыла, но задняя пара их атрофировалась и превратилась в маленькие «балансиры»-жужжальца, которые несут на себе некоторые органы чувств.

Но вернемся к нашей комнатной мухе. Мы знаем, как она вьется вокруг лампы, как благодаря присасывающим подушечкам — ими оснащены концы лапок — быстро и уверенно бегает по гладким стенкам. Муха держит себя за нашим столом как бесцеремонный гость с отличным аппетитом. Однако где ее колыбель и куда прячутся мушиные мамаши, когда приходит время откладывать яйца?

Муха уже так заинтересовала нас, что мне просто неловко сказать правду. В качестве колыбели для откладки яиц мамаша предпочитает — кто бы мог подумать! — свиной навоз. Если его нет, муха довольствуется конским, а то и каким-нибудь другим, лишь бы он был доступен. В непогоду и холод мух привлекают теплые конюшни и скотные дворы, где всегда есть свежий навоз. В крайнем случае их удовлетворит любой заплесневелый или гниющий кусок.

Поскольку в жилых помещениях ни свиного навоза, ни гнили не бывает, то все связанное с воспроизводством мушиного рода, как правило, не попадается нам на глаза, за исключением разве коротких свадеб, отмечаемых усердным жужжанием.

Примерно через день, а если жарко, то и раньше, отложенные яйца созревают, и из них вылупляются бледные личинки. Они-то и впиваются в гниющую массу, на которую предусмотрительно отложила яйца мамаша. Здесь личинки благоденствуют и процветают. Дней через шесть их рост заканчивается, причем вес личинки за это время возрастает примерно в 800 раз!

Представьте себе младенца, который при рождении весит три килограмма, а меньше чем за неделю превращается в чудище весом в 24 центнера!..

Так на примере роста и развития мухи мы еще раз убеждаемся, что эта группа живых форм очень отличается от высших животных.

Подрастающие личинки обычно не видны под коркой гнили или навоза. Если сбросить с них укрытие, они, быстро извиваясь, устремляются вглубь. Так личинки прячутся от глаз жадных птиц, для которых представляют лакомый кусочек, а кроме того, пробираются ближе к теплу и влаге. На свету и открытом воздухе их ждет скорая гибель от высыхания.

Когда личинка выросла, ее внешняя рубашка вздувается и раздается вширь, становясь удлиненным коричневатым бочонком, скрывающим куколку. Казалось, всякая жизнь ушла из нее. Однако под прочным покровом действуют таинственные силы. Они сделали из вялого червячка куколку, а теперь ее превращают в совершенное, крылатое насекомое. На это требуется около недели: перестройка заканчивается, муха вскрывает кокон и выходит на свет.

Многие крылатые насекомые живут всего несколько дней, даже часов. На этом последнем жизненном этапе иные лишены даже ротового устройства, совсем неспособны принимать пищу. Где уж тут заниматься добычей пропитания, когда вся жизнь продолжается несколько часов: едва только отложены яйца, насекомые угасают.

Комнатная муха не относится к числу таких эфемерных, короткоживущих созданий. Выйдя из кокона, муха дня через три начинает откладывать яйца и даже спустя два месяца она еще способна продолжать это занятие. Конечно, ей нужен обильный корм, и мы ежедневно убеждаемся, что муха ничуть не склонна к воздержанию в еде. То лакомится соком фруктов, то пьет остатки сладкого чая со дна кружки, то, опустившись на сухой кусок сахара, усердно ощупывает его хоботком, вводя при этом в сахар слюну, а как только сахар растворится, тут же его всасывает. Сплошь и рядом можно видеть муху, лакомящуюся пищей, о которой даже трудно предположить, что она может показаться кому-нибудь привлекательным и вкусным блюдом.

Комнатная муха откладывает за один прием около ста яиц, а в течение жизни — свыше тысячи. Если бы из всех этих яиц вылуплялись личинки и, развиваясь, давали новых мух, которые бы, в свою очередь, так же размножались, то одна парочка наших знакомых произвела бы уже во втором поколении 500 тысяч, в третьем 250 миллионов, в четвертом 125 миллиардов мух.

При быстроте, с какой у мух одно поколение следует за другим, потомство исходной парочки уже через несколько месяцев затмило бы собой небосвод. Все вокруг было бы заполнено мухами, мы задохнулись бы среди них. Ничего подобного, конечно, не происходит: большинство мух не успевает развиться полностью и погибает уже в стадии личинки либо становится жертвой одного из бесчисленных врагов, либо дурной погоды, или несчастного случая. Достаточно, однако, представить себе численность потомства в благоприятных условиях, чтоб понять, какой напастью могут стать мухи. Они и превращаются в такую напасть где-нибудь вблизи скотных дворов, когда грязь и тепло способствуют их размножению, особенно в жарких местах и в жаркую пору года.

Осень — трудное время для наших комнатных мух. Усиливающиеся холода им вовсе не по нутру. К тому же уже в конце лета мушиное племя истребляется опустошительным мором. На стеклах окон и на стенах дома часто можно видеть высохших мух с изуродованными ногами. Все это — жертвы так называемой «мушиной плесени». Опутанные тонкой сетью грибных нитей, мухи намертво прикреплены к поверхности.

Грибок, от которого погибает муха, поначалу жил незаметно в ее внутренних органах, потом, развиваясь, начисто высосал соки. Из мушиного трупа грибок прорастает и, рассевая вокруг воспроизводительные споры, заражает и губит других мух.

Но известно, что даже самые свирепые эпидемии чумы никогда не истребляли всех людей. И мухи не все погибают от осенней плесени. Те, что выживут, сохранят мушиный род в течение зимы.

Разные животные по-разному приноравливаются к холодной поре года. Многие птицы, избегая встречи с зимою, улетают на юг; другие кое-как перебиваются на том скудном пропитании, которое им удается теперь раздобыть. Только клест, избравший себе в корм семена хвойных, умудряется, если шишек достаточно, высидеть и воспитать зимой птенцов. Козули и олени часто погибают от голода. Сурок поддерживает себя запасами, собранными в течение лета. У насекомых сходным образом ведут себя медоносные пчелы; они благополучно зимуют там, где человек не отнимает у них большую часть запасенного ими летом меда.

Сони, лягушки и ящерицы зимой ничего не едят, впадают в долгую и глубокую зимнюю спячку. В это время процессы обмена веществ у них сведены к минимуму, существование этих животных поддерживается за счет жирового тела, накопленного до начала холодов. Многие насекомые перезимовывают в надежно защищенных, укромных местечках в стадии куколки, которая является периодом покоя.

Думали, что и мухи устраиваются так же. Однако из куколок, какие удавалось собрать под открытым небом, выводились многие виды мухи, но только не комнатная. Эта чрезвычайно чувствительна к холоду, и в странах с суровым климатом, не успеет еще замерзнуть вода и выпасть снег, а комнатная муха уже стягивается к теплым помещениям, особенно к хлевам. Здесь, рядом с животными, в навозе, размножение может происходить и зимой. Правда, теперь оно идет не так скоро, как в летнюю жару.

Следовательно, мухи относятся к тем насекомым, которые проводят холодное время, не впадая в длительную спячку.

В больших городах почти нет условий для зимнего размножения мух. Даже в сельской местности заболевания и непогода губят их массами. Почему же весной, не успеешь оглянуться, а мух повсюду полным-полно?

Загадка объясняется просто: наши мухи хоть я домашние, но не такие уж домоседки, как можно думать, судя по их названию. Они весьма склонны к перемене мест и способны улетать довольно далеко. Наступает подходящая погода, и они быстро снимаются с места зимовки.

Два американских натуралиста не поленились нанести краску на спинки двумстам пятидесяти тысячам — четверти миллиона! — комнатных мух. В обширном районе на разных расстояниях от места, где эту тучу крылатых выпустили на волю, были расставлены ловушки, собравшие множество меченых насекомых. Оказалось, что тысячи их улетели на расстояние в один километр, а нашлись и такие, что удалились от исходной точки даже на 20 километров!

Таким образом, для этих легкокрылых созданий не составляет большого труда выбраться весной из хлевов в сельской местности и быстро распространиться по городу, в чем мы каждый год наглядно убеждаемся.

Когда комнатных мух много, они становятся неприятны человеку, но почему их считают опасными?

Поверхность предметов, на которые мухи часто опускаются, скоро оказывается испещрена мелкими черными точками — отбросами их пищеварения. Меньше бросаются в глаза — впрочем, они тоже довольно заметны — высохшие капельки пищи, отрыгнутой из мушиного зобика.

Ползая по сахару, хлебу, колбасе или пирогам, на которые они с такой жадностью слетаются, мухи на всем оставляют свои следы. Не очень аппетитно, прямо скажем. Наша брезгливость порождена здоровым инстинктом: дурные повадки мух несут в себе действительную угрозу. Мы уже знаем, что меню мухи на редкость разнообразно. Пососав коровью лепеху или человеческие экскременты, муха перелетает на кружку с парным молоком или ливерную колбасу.

А теперь соберемся с духом и рассмотрим на предметном стекле микроскопа с достаточно сильным увеличением частицу экскрементов. Здесь, среди бесформенных остатков пищи, легко обнаружить множество живых существ. Это низшие растения — шизомицеты, или бактерии, бациллы. Они обитают в кишечном тракте и используют поглощаемые человеком питательные вещества. Их столько, что испражнение удаляет миллиарды этих обитателей кишечника. Но каждый очень мал: надо положить в ряд тысяч пять таких шизомицетов, чтобы получилась прямая длиной с голову комнатной мухи.

Казалось бы, на что узок мушиный хоботок, но шизомицеты так мелки, что муха легко их засасывает, легко отрыгает и извергает, все загрязняя уже известными нам следами. Не трудно догадаться, что засиженные мухами продукты покрыты бактериями, которые могут быть собраны где угодно. Чаще всего употребление подобной пищи сходит благополучно, — чаще, но не всегда.

Бактерии, обитающие в кишечнике человека, обычно неспособны причинять ему вред. Но бактерии могут оказаться и возбудителем опасных заболеваний, к примеру бациллы брюшного тифа. Бациллы эти настолько устойчивы, что не перевариваются в пищевом тракте мухи и, пройдя его, появляются на свет, как и прежде, полные вредоносных сил. Так же обстоит дело и с некоторыми другими бациллами.

Вот и получается, что комнатная муха может распространять смертельные заболевания. На лапках или на внешних частях ротового аппарата прямо с нечистот переносит она на пищу возбудителей опасных болезней. Разумеется, у мухи почти нет для этого возможности там, где строго поддерживается чистота, там, где современные санитарные устройства сразу смывают и уносят все, что способно привлекать мух. Ну, а как же в тех местностях, где нет удобств или в военной обстановке?

Врачи не без основания считают, что в испано-американском столкновении 1898 года американская армия понесла наибольшие потери от мух: тиф погубил в десять раз больше солдат, чем вражеские пули. Причиной массовых заболеваний были главным образом мухи.

Конечно, это дела давно минувших дней. Но и теперь, хоть и в значительно меньшей степени, человеку грозит та же опасность.

Сейчас, судя по заголовку, тем же мухам вслед за обвинениями будет вознесена хвала. И правда, мухи могут быть в какой-то мере полезными. Но это уже не наша комнатная муха, а ее близкие родичи — толстая синяя и крупная серая в крапинку — мясные мухи. Они предпочитают откладывать яйца в трупы животных, в гниющее мясо и т. п.

Многие насекомые приспособлены исключительно к той пище, которой испокон веков кормились их бесчисленные предки. Гусеницы некоторых бабочек вырастают лишь на одном каком-либо растении и скорее погибнут от голода на листьях другого, хотя и родственного вида, чем попробуют его. Мухи не столь разборчивы. Где нет гнилого мяса, там в качестве люльки для младенца вполне сойдет скверно пахнущий кусок сыра или гноящаяся рана.

Еще во времена наполеоновских войн врачи-хирурги подметили, что запущенные открытые раны у солдат значительно быстрее и лучше заживают, когда в них кишат личинки мух. Это объясняется просто: личинки пожирают воспаленные и отмирающие ткани и таким образом очищают раны. Возможно, здесь происходит и другое: выделения личинок способствуют росту ткани, затягивающей пораженные места. Одно время американские врачи отваживались с помощью личинок мух исцелять плохо зарастающие раны. Предварительно личинкам приходилось претерпеть целую серию купаний и прочих санитарных процедур, к которым они от природы не слишком-то расположены. Сегодня, к счастью, выработаны более совершенные и надежные средства лечения ран, так что мушиные личинки уже ни к чему.

Кто на собственном опыте не убедился в существовании «жалящих» мух?

В действительности это не какие-нибудь особо злобные выродки из числа комнатных мух, но совершенно другой вид, довольно похожий на них и формой, и размером, и цветом. Комнатная муха на языке ученых именуется муска доместика, что значит «комнатная муха», другой же вид зоологи окрестили стомоксис кальцитранс. «Стомоксис» значит «острый рот». Здесь подчеркнуто главное отличие. Вместо сосущего хоботка комнатной мухи, конец которого отлично приспособлен лишь для того, чтобы подбирать жидкие капли, мы видим выдающееся вперед колючее «жало», по которому легко опознается вид.

Вторая примета этих мух: когда они на что-нибудь опускаются, их крылья остаются раздвинутыми чуть шире, чем у комнатных. В надоедливости и назойливости стомоксис не уступает комнатной мухе. Можно десять раз согнать ее с ноги, она вернется сюда в одиннадцатый раз и ужалит. Причем сделает это вовсе не для того, чтоб вывести вас из себя, но чтоб попить вашей крови, как того требует ее натура. К счастью для нас, жалящие мухи — жигалки — предпочитают человеку скот. Они чуют его на расстоянии и так донимают несчастных коров, что те сбавляют удои. Охотно сосут жигалки кровь и лошадей и других домашних животных, но вместе с тем вполне идиллически лакомятся сочными фруктами. К осени потребность в тепле собирает их в жилых помещениях, где они сразу дают о себе знать. Вот откуда пошло мнение, будто комнатные мухи к осени становятся злее, начинают жалить.

Образ жизни и развитие у этих двух видов сходны. Но поскольку мы поставили себе задачу лишь реабилитировать комнатную муху и показать, что два вида, о которых идет речь, различны, мы не будем больше заниматься злым двойником нашей знакомой.

Вблизи от мест, благоприятных для воспитания мушиной молоди, эти насекомые, как мы уже знаем, способны стать в жилых помещениях подлинным бичом.

Во время войны мухи и насекомые паразиты представляют серьезную угрозу, распространяя опасные эпидемии. Вот почему во время второй мировой войны быстро завоевало признание новое средство борьбы против насекомых — препарат ДДТ. Эти три буквы сокращенно обозначают дихлордифенилтрихлорэтан — яд, полное название которого может что-либо сказать только химику. Яд действует при непосредственном соприкосновении, поражая нервы и приводя насекомое к гибели уже через несколько часов, самое большее через несколько дней.

Благодаря ДДТ всевозможных паразитов стали истреблять массами. Изобретатель этого препарата швейцарский ученый Поль Мюллер в 1948 году был удостоен Нобелевской премии.

Однако при неосторожном употреблении это средство не безвредно и для людей. Кроме того, в странах, где больше всего пользовались этим ядом, начали появляться формы мух, совсем не восприимчивые к ДДТ. Как видим, природа дает возможность своим созданиям ускользать из ловушек, которые расставляет коварный человек.

Комары

Комары тоже «мухи». Правда, поджарое брюшко и длинные тонкие ножки делают их совсем не похожими на толстых синих родственниц. Но пусть отдельные внешние признаки не вводят нас в заблуждение: у этих насекомых тоже только два крыла, как и у всей этой компании. У комаров на месте задней пары крыльев можно рассмотреть маленькие балансиры-жужжальца.

Когда комнатных мух немного и сами мы благодушно настроены, эти насекомые могут возбудить в нас некоторую симпатию. С комарами же, отнесем к их числу и прочую мошкару, мириться трудно. Жало их лежит в открытом спереди футляре, причем нижний, опускающийся на кожу конец футляра служит для проникающей вглубь части хоботка как бы направляющим желобком. Часто совсем беззвучно подлетают комары и вонзают в нашу кожу свое жало, столь тонкое, что его и не чувствуешь, зато зуд вокруг ужаленного места долго не унимается.

Многие люди склонны делить животных на две группы — полезных и вредных, даже несколько удивляясь, для чего вообще существуют вредные. Происхождение этого заблуждения понятно: сам человек убедил себя в том, что все живущее на планете Земля имеет смысл лишь постольку, поскольку оно полезно и служит человеку.

Но те, кто изучает живую природу, наблюдая ее без предвзятости, приходят совсем к другому заключению. Оказывается, самые ничтожные на первый взгляд животные приспособлены к существованию не менее совершенно, чем высшие организмы. Мы уже сравнили органы дыхания насекомого с человеческими и убедились, что первые нисколько не уступают вторым. Что касается летного оснащения комаров, то оно превосходно, это само совершенство! Устройство и действие комариного жала представляют в глазах любого механика поразительные образцы соответствующих приборов. Но для чего же понадобилось природе, чтобы ужаленное место зудело? Не лучше ли было бы для комаров, если бы они не причиняли нам боли? Тогда мы и не имели бы повода бить их, пока они сосут нас. Но оказывается, испытываемый нами зуд вокруг ужаленного места необходим для комариного племени.

Когда мы видим аппетитный корм, наш рот заполняется слюною. Это значит, что слюнные железы всегда готовы произвести нужное количество жидкости, которая, обволакивая проглатываемую пищу, подготовляет ее таким образом к перевариванию. И у комара тоже есть слюнные железы, и у него слюна бежит, когда он опускается на нас, словно усаживается за стол, но только эти железы играют совсем другую роль.

В крохотную точку на месте укуса через тонкий хоботок вводится капелька жидкости — яд. Быстро поражая окружающие клетки, яд вызывает небольшое воспаление, кровеносные сосуды расширяются, и приток крови к ранке усиливается.

Если смотреть со стороны, все сводится к покраснению вокруг ужаленного места. Но действие яда болезненно, и это может оказаться роковым для комара, если мы его прихлопнем. Зато введенная в ранку капелька, вызывающая боль, сразу открывает источник, из которого насекомое пьет. Только благодаря тому, что приток крови усилился, насекомое и может добыть себе необходимый корм своим тоненьким хоботком.

Слюна кровососа обладает еще одним достойным упоминания свойством: препятствует свертыванию крови. Поэтому-то кровь не может закупорить тонкий насос комариного жала.

Животные, в отличие от людей, менее чувствительны к яду комаров. Благодаря этому комарам часто удается благополучно закончить прием пищи.

Комары по части добычи пищи узкие специалисты. Их не увидишь, как домашних мух, то на сахаре, то на хлебе, то на мясе или на каких-нибудь малоаппетитных отбросах. Для них единственным кормом служит кровь, и не какая-нибудь вообще, а именно теплокровных животных. Человек, корова или птица — это для комаров безразлично, тут они не выбирают. Но кровь саламандры или ящерицы их совсем не устраивает.

Жажда крови присуща одним лишь самкам комара. В этом смысле комариные самки не составляют исключения. Зоологам известно множество сходных случаев. Кровососущие слепни, часто приводящие в отчаяние купающихся, или толстые оводы, облепляющие крупный рогатый скот и лошадей, становятся подлинным наказанием вблизи от пастбищных участков. Но все это — насекомые исключительно женского пола. Самцы, те летают с цветка на цветок, лакомятся нектаром…

Почему самки комаров кормятся кровью? Потому, что им предстоит произвести на свет множество яиц, а яйцо по сравнению с мужским зародышем громадно, и, кроме того, в нем содержатся питательные вещества, необходимые зародышу для развития. Хрупкое тело, в частности брюшко комариных самок, не богато питательными запасами, и поэтому насекомым требуется материал, из которого могут строиться клетки-яйца. Таким продуктом и оказывается для них кровь. Жизнетворная жидкость, бегущая по нашим сосудам, несет в себе все необходимое для роста клеток. Что же касается недолговечных комариных самцов, им достаточно и менее насыщенной пищи, которую они добывают легче и совсем из других источников.

Поблизости от водоемов комары становятся настоящей напастью. Объяснить это просто: вода необходима для продления комариного рода. Самки откладывают яйца или непосредственно на поверхность воды, или, как у некоторых видов, на поверхность влажной почвы, откуда дожди смывают их потом в болота или пруды^[4]. Вылупившиеся из яиц личинки опускаются в воду, и они проводят в ней все время, пока развиваются. При благоприятных условиях развитие продолжается всего восемь дней, но, когда питание скудно или долго держится прохладная погода, личинки развиваются значительно медленнее. Молодые личинки, в отличие от матери, ведут вполне безобидный, вегетарианский образ жизни, и лучшее лакомство для них — отмершие растительные вещества. Правда, многие виды предпочитают мясные блюда, которыми в изобилии снабжает их маленький подводный мир.

Но как же они умудряются дышать под водой? Конец их тела подвернут кверху, как раз к границе, где вода соприкасается с воздухом. Вот и выходит, что даже когда личинки находятся под водой, их дыхательная система бесперебойно снабжается воздухом. Так они поддерживают непосредственный контакт с воздушной средой, в которой живут.

Личинки наших обычных комаров вдыхают воздух через тонкую трубку, на которой они как бы подвешены к самой поверхности воды. Время от времени личинки ныряют и, извиваясь, проникают в глубь вод.

Куколки комаров нисколько не похожи на те прочные бочонки, в которых развиваются комнатные мухи. Комариные куколки крошечные и необычайно подвижные.

В личинку комара кислород, как мы знаем, поступает сверху и сзади, у куколки, наоборот, имеются впереди головы две воздуховодные трубки — ни дать ни взять рожки дьявола. Уже через два-три дня после окукливания на свет выходит крылатое насекомое. Оно не покидает пустой оболочки куколки и, держась на ней, как на плоту, плывет по течению до тех пор, пока крылья не обсохнут и не окрепнут настолько, что на них можно предпринять путешествие в царство суши.

Трепещущие рои мошкары, которые часто, как дым, клубятся в воздухе, состоят исключительно из комариных самцов. Самки ныряют в эту кишащую массу и здесь находят себе жениха.

Речные заводи, пруды и озера, даже самые крохотные болотца и водоемы, в которых собирается влага осадков, — это места, где молодь лучше всего развивается. Каждая стоящая в саду бочка с дождевой водой может оказаться комариным заповедником и должна быть под наблюдением. Из любой, даже незаметной с первого взгляда лужицы поколение за поколением поднимаются в воздух эскадрильи вредоносных существ. Лишь осеннее похолодание кладет этому конец. Теперь комарам требуются защищенные убежища. Их вполне устраивают, между прочим, погреба под строениями. Здесь иногда тысячи комаров зимуют в состоянии спячки. Таким образом, обитателями, а не случайными посетителями наших домов они оказываются только в ту пору, когда нисколько не кровожадны.

Невообразимое количество мошкары — ужасный бич! — водится в тундре, в сырых равнинах Северной Азии, в Лапландии и Северной Америке. Эти насекомые сделали невозможными для жизни человека обширные области. То же наблюдается и в Южной Америке и Южной Азии, где распространены близкие родичи наших комаров, печально прославленные москиты.

Легко понять, почему так много комаров в тропических краях: здесь им благоприятствуют постоянные сырость и тепло. Нельзя, однако, не удивляться, что они массами водятся также и в областях арктических, где восемь месяцев в году все покрыто снегом, зимние невзгоды очень суровы и нет ничего похожего на укрытые погреба. Кроме того, арктическое лето крайне непродолжительно, а осадков в это время года выпадает совсем мало. К тому же на огромных просторах не видно ни человека, ни зверя, чьей кровью можно было бы питаться. Но мы ведь знаем, что если комариная самка не испила крови, она не способна откладывать яйца. Как же тогда выходят из положения кровопийцы, о которых мы рассказываем?

Недавние исследования дают возможность ответить на этот вопрос. Зимой комары в Лапландии не отсиживаются, как у нас, в укрытиях, зимуют только яйца, отложенные самками на сырую поверхность почвы. Весенние талые воды смывают яйца в бесчисленные болота, образующиеся повсюду, как только сойдет снег. Лужи в этих местах долго не просыхают, хотя здешние почвы-торфяники на редкость влагоемки; кажется, самый обильный, подобный тропическому, ливень неспособен их досыта напоить. Почему?

Попробуйте воткнуть в рыхлую сверху почву обычную жердь, и вы получите исчерпывающий ответ на свой вопрос. Примерно на глубине в полметра палка натыкается на нечто непреодолимое: ваша жердь уперлась в царство вечной стужи, почва здесь настолько промерзла, что воде не просочиться в глубину. Зато над слоем вечной мерзлоты лужи прогреваются довольно сильно: летом на этих широтах солнце светит днем и ночью. Проходит несколько недель, прежде чем лужи начинают просыхать и исчезают. И пусть исчезают, комары уже успели вывестись, и рои их заполнили воздух. Людей или северных оленей, на которых комариные самки могли бы пировать, в этих местах мало, но всюду миллионы мелких грызунов — леммингов и землероек, о которых путешественник по наивности своей и не подумал, ломая голову над тем, откуда добывают себе пищу комары в этих пустынных местах.

Кто, направляясь из Рима в Неаполь по железной дороге, не ленился смотреть в окно, тот, конечно, видел, что поезд пересекает зону Понтийских болот. Всего несколько десятилетий назад это был отравленный лихорадкой малонаселенный край, где бродили нищие пастухи. Понтийские болота существовали еще до того, как здесь установилось римское владычество. Сегодня же это цветущая область. Болота осушены с помощью грандиозных дренажей, на месте пустошей раскинулись плодородные поля, выросли города и промышленные предприятия.

Но не сами топи на протяжении долгих веков препятствовали использованию этой местности. Между болотами была земля, вполне пригодная для сельскохозяйственной обработки. Однако те, кто поселялся здесь, скоро становились жертвой жесточайшей лихорадки. В прошлом считали, что она возникает под воздействием болотных испарений. В действительности причина иная, и о ней следует сказать подробнее.

Малярия, или, как еще ее называют, перемежающаяся лихорадка, была распространена не только в зоне Понтийских болот, она была известна и в других районах Южной и даже Центральной Европы, точно так же, как и в России^[5]. А в тропических странах и сегодня она порождает ужасные эпидемии.

Лихорадку называют перемежающейся потому, что тяжелые приступы болезни обычно чередуются с днями, когда больной чувствует себя неплохо. Многие тяжело страдают от лихорадки, другие погибают.

Причина перемежающейся лихорадки выявлена: ее вызывают поселяющиеся в крови человека микроскопические одноклеточные весьма простого строения.

Однако простоте строения совсем не обязательно сопутствует простота жизненных превращений. Возбудители малярии живут только в красных кровяных шариках. В крови человека красных телец столько, что сама кровь принимает их красный цвет. И хоть каждый кровяной шарик микроскопически мал, он все же во много раз больше, чем паразит — в нем достаточно места, чтоб паразит мог расти и размножаться. Через какое-то время красный кровяной шарик оказывается начисто съеден, и тогда паразиты нападают на новые. Все паразиты с начала заболевания находятся в совершенно одинаковых условиях — при одинаковой температуре тела и пр., — поэтому и развитие их проходит также одинаково, и они одновременно покидают старые обиталища. В этот час и начинается приступ лихорадки. Она представляет собой ответ организма на ядовитые вещества, выделяемые паразитами, когда те выходят из кровяных шариков.

Но вот паразиты внедрились в новое жилье, то есть в новые кровяные шарики, и больной до следующего их переселения чувствует себя неплохо.

Паразиты размножаются быстро, и их скоро удается обнаружить даже в небольшой капле крови.

В этом случае, как, впрочем, и во многих других, чем дольше непрошеный квартирант благоденствует, тем он опаснее для хозяина-носителя. Однако если паразит убивает хозяина, то лишается кормильца. Потому паразиту время от времени выгодно переселяться на других носителей.

Распространяют возбудителей болезни комары^[6].

Когда насекомое сосет кровь больного, оно поглощает и содержащихся в кровяных тельцах паразитов. Новоселы какое-то время проводят в стенках желудка комара, здесь питаются и размножаются. Потом, послушные своей природе, проникают в слюнные железы комара; во время очередного приема пищи, когда в ранку, сделанную хоботком, вводится слюна, вместе с ней в кровь здорового человека попадают и паразиты, возбуждающие заболевание малярией.

Только так можно заразиться перемежающейся лихорадкой, и распространяют эту болезнь комары рода анофелес.

Никто пока не знает, почему и в наших сельских местностях, и в тропиках никакие другие комары, даже очень похожие на анофелес, неспособны переносить возбудителя малярии.

В Средней Европе анофелес распространен всюду, но здесь он не слишком опасен. Для быстрого размножения паразита нужна определенная температура, а кроме того, среди местного населения должны быть и носители малярийного начала. Там, где их нет, комары лишены возможности заражаться сами и не могут заражать других, поэтому уколы их безвредны.

Следует воздать должное труду ученых. Они раскрыли существующие в природе связи между разными организмами и обеспечили успех борьбы против опасной болезни. Теперь мы знаем, что усилия должны быть сосредоточены на истреблении анофелеса. Достаточно уничтожить переносчиков — кончается перемежающаяся лихорадка. Существует много средств достичь этой цели или приблизиться к ней.

Осушили, например, Понтийские болота, и лишили комаров возможности воспроизводить здесь свой род. Но можно было и не трогать водоемы, а уничтожить комариный расплод с помощью выпущенных в водоемы рыб, или водных жуков, или личинок стрекозы — все они прекрасно справляются с делом. Хорошие результаты дает и размножение прожорливых окуньков и мелкой уклейки. В теплых краях для борьбы с комариными личинками используют особых зубастых карпов из Южной Америки. У себя на родине они размножаются так быстро, что их называют «миллионорыбкой».

Когда водоемы поливают нефтью, она тончайшей пленкой растекается по поверхности, нарушая газообмен между водой и воздухом, а это лишает личинок и куколок комара возможности получать кислород, дышать. Но нефть не везде можно применять: она загрязняет воду, а прекращая газообмен с атмосферой, ставит под угрозу существование в водоеме всего живого.

В настоящее время применяют другое средство — синтетический препарат в виде пыли. Плавая на поверхности, он отравляет комариную молодь, для остальных же обитателей водоема, живущих глубже, а также для человека, препарат безвреден. Поэтому его можно использовать и при обработке бассейнов.

К сожалению, возникают формы комара, устойчивые к препарату.

Способ истребления комаров зависит от наличных средств и местных условий. Однако при всех обстоятельствах (в саду или во время купания) лучше не попадаться ни комарам, ни их толстым родичам — слепням и оводам. Защититься от них можно, смазав кожу специальным составом, который в течение нескольких часов отпугивает насекомых^[7].

Блоха

Кто дочитал книгу до этого места, уже приобрел некоторые знания из области энтомологии и зоологии. Он имеет первое представление о насекомых, знает, что мух опознают по двум крыльям и по этому признаку отличают от других, как правило, четырехкрылых представителей того же класса. Теперь, продолжая знакомиться с насекомыми, он возьмет блоху (разумеется, для этого ее надо раздобыть!) и, поместив под лупу, захочет сосчитать у нее количество крыльев. Но она их не имеет. Блоха бескрыла! Вот это да! Кем же ее считать, к какой причислить группе?

Блоха бесспорно относится к насекомым. Но к каким? На этот счет ученые еще не пришли к единому мнению. Вообще крылья с их разнообразно меняющимися в разных группах жилками представляют один из лучших признаков для систематика. Но то вообще, в случае же с нашей блохой признак никуда не годится. Конечно, прапрапращуры блохи обладали крыльями. В качестве напоминания о тех временах у каждой блохи, когда она находится в возрасте куколки, можно рассмотреть крохотные зачатки крыльев, но в дальнейшем они претерпевают обратное развитие, регрессируют. И не удивительно: блоха здорово научилась прыгать, крылья стали ей ни к чему.

Теперь попробуем дознаться, от кого блоха происходит. Одни считают, что, конечно, от жуков, другие ведут ее родословную от полужесткокрылых, к числу которых относятся также кровососущие клопы. Но, по мнению большинства, линия берет начало от мух!

Основываясь на различных подробностях строения тела насекомых, специалисты оказали блошиному роду честь, рассматривая его как особую группу. Считается, что они, подобно бабочкам, жукам, мухам, представляют самостоятельную систематическую единицу.

Итак, повторяем, блоха скорее всего приходится родичем мухам, но это тем не менее не муха, а именно блоха.

Большинство людей знают блоху только как черную точку, которая, пока пытаешься ее изловить, успевает далеко отпрыгнуть. Чтобы изучить подробности строения этого насекомого, требуется сильное увеличительное стекло. Картина, которая в таком случае откроется взору, в общих чертах представлена на рисунке. Рассматривая его, полезно помнить, что для блошиного племени человек не единственный кормилец. В шерстяном покрове собаки, кошки, мыши и всех других млекопитающих, в толще пуха и пера бесчисленных птиц множество блох чувствует себя как дома; о тех совсем немногих, которые питаются на теле человека, пожалуй, и говорить нечего.

Не случайно тело блохи позволяет ей беспрепятственно перемещаться в густой шерсти животного или плотном оперении птицы. Плоские с боков, они легко пробираются в, казалось бы, непроходимых зарослях шерсти, а их ладьевидный лоб раздвигает пух, подобно носу корабля, разрезающему волны. «Жало» блохи направлено косо и назад, а антенны укладываются в особые углубления на голове; нет тонкой шеи, которая отделяла бы голову от груди, нет тонкой талии, которая отграничивала бы грудь от брюшка, как у других насекомых. Наросты или неровности, которые могли бы стать препятствием для продвижения в шерсти, сглажены. Вместе с тем крепкие, направленные назад зазубрины, так же как мощные когти на ногах, служат прочной опорой при движении вперед насекомого, внедряющегося в меховой покров.

У блохи особенно развиты две задние ножки. Это-то и есть прыгательные органы. Блоха способна подскакивать на высоту в 10 сантиметров, а в длину прыгать сантиметров на 30^[8]. Само по себе это не так уж много. Но если бы взрослый человек решил сделать что-либо подобное, то, с учетом существующих пропорций и размеров тела, ему предстояло бы совершать прыжки на 100 метров вверх и примерно на 300 метров в длину. Для такого талантливого прыгуна ничего не стоило бы перемахнуть через большой вестибюль главного вокзала в Мюнхене. Он мог бы даже, ни разу не приземлившись, перенестись с городской площади на одну из башен знаменитой крепости, что на окраине Мюнхена^[9].

Зрение блохи весьма слабо развито, и она неспособна отличить человека от ствола дерева. Возможно, что даже движение воспринимается блохой крайне расплывчато. Для этого насекомого наиболее важными органами восприятия сигналов, поступающих из внешнего мира, служат обонятельные клетки, размещенные на антеннах. Впрочем, об органах чувств блохи известно пока крайне мало. Но кое-что из этой области мы сейчас еще узнаем.

Мамаши-блохи — создания беспечные. Если комнатная муха проявляет заботу, пристраивая яйца в навоз, если комариха, чтобы обеспечить своему потомству необходимые условия, выискивает лужу, то блоха роняет яйца где попало. Окажутся они в подходящей для них обстановке или нет — дело случая.

Блошиная молодь лучше всего развивается на полу жилых помещений. Примерно дней через пять из оброненных яиц вылупляются личинки, которые, подобно гусеницам, ловко перемещаются. Заполненные пылью щели в полу, ковры и плетенки, маты, непрометенные углы, трещины в старой мебели — во всех этих местах они проводят время до тех пор, пока еще не стали кровопийцами; питаются они разного рода мельчайшими отбросами, какие им попадаются в пыли.

Примерно через четырнадцать дней личинки сплетают себе кокон, совсем как бабочки, вроде шелкопряда. Скрытые этим сооружением, они и погружаются в состояние покоя, окукливаются.

Через одну-две недели из кокона на свет выходит полностью развитая, взрослая блоха.

Это может быть самец или самка. Он мельче и более худой, чем она. Однако оба пола одинаково кровожадны; оба подкарауливают жертву и нападают на нее, подпрыгивая с земли. Как, однако, при своем несовершенном зрении опознают они жертву? Может быть, они видят какую-то тень или ощущают тепло, исходящее от близко стоящего человека, или на них как-то воздействует ток воздуха, вызываемый его движением? Не исключено, что здесь играет роль также и обоняние, иначе трудно понять, почему блохи определенно предпочитают одних людей, на других обращают внимания меньше, а третьих полностью избегают, хотя и тень, и тепловое излучение, и ток воздуха, вызываемые движением у всех трех, должны быть примерно одинаковы.

Много лет назад я со своим другом приехал на несколько недель в Неаполь, чтобы поработать на зоологической станции. Комнату мы сняли на вершине Вомеро и каждое утро любовались величественным видом синего залива и несравненными очертаниями острова Капри. Но ночи оказались не так прекрасны: в комнате обитали полчища блох. Пришлось искать способ сделать ночной отдых более терпимым.

Прежде чем улечься спать, мы какое-то время прогуливались по комнате босые и в одних рубахах. Пользуясь этим, оголодавшие маленькие твари нападали на нас. Тогда мы начинали очищать себя от них. При этом я находил на себе каждый раз 4–5 блох, а мой друг 30–40! Блохи явно оказывали ему предпочтение. Не иначе как он им казался более соблазнительным. Зато неприятностей ему эта напасть причиняла гораздо меньше, чем мне: у меня каждый укус блохи вызывал дикий, невыносимый зуд. Видимо, кожные покровы разных людей по-разному реагируют на блошиный укус. Это справедливо и для укусов других насекомых.

Количество слюны, вводимое блохой в место укуса, настолько ничтожно, что даже трудно себе представить: не больше четырех стотысячных кубического миллиметра! Чтобы собрать массу, равную обычной капельке воды, свыше полутора миллиона блох должны внести свою порцию. Отсюда можно заключить, какова сила этого яда, раз одной его капли довольно, чтоб заставить чесаться всех обитателей, к примеру, такого города, как Гамбург. Надо только поровну распределить между всеми жителями эту каплю и каждому из 1,8 миллиона гамбуржцев впрыснуть причитающуюся ему долю. Но вот беда! У нас, как это ни печально, нет пока микроинструмента, подобного хоботку блохи.

Если крошечному мучителю ничто не мешает сосать добычу, то он и не торопится. Бывает, насекомое, не сдвигаясь с места, насыщается несколько часов подряд. Но чаще его сгоняют, так как укус вызывает раздражение кожи, и блохе приходится менять позицию, чтоб возобновить то же занятие где-нибудь в другом месте.

Итак, пиршество блохи, когда оно проходит для нее благополучно, может быть весьма продолжительным, но она способна, если нет подходящей жертвы, и долго поститься. В необитаемых помещениях блохи живут по нескольку месяцев, хотя никакой пищи здесь для себя не находят. Там же, где пищи достаточно, насекомое может жить и год-полтора, если до того не погибнет преждевременно от какого-нибудь несчастного случая.

Прежде чем начать откладывать яйца, самка должна встретиться с самцом. Но если вдуматься, не так просто встретиться парочке блох на полу в комнате, или в оперении птицы, или в собачьей шубе. Конечно, здесь играет роль обоняние, но, когда насекомые находятся далеко друг от друга, одного обоняния мало, оно их не выручит. Видимо, блоха дает о себе знать совершенно особым способом. При основании задней пары ножек у нее рядами тянутся гребни маленьких шипов, которые в этом случае и действуют. Двигаясь, конечности задевают лежащие рядом тонкие зазубрины на брюшке и производят при этом звук, словно пальцы, касающиеся струн арфы.

Зоологам известны такие же органы — устройства для стридуляции у сверчков, кузнечиков и других насекомых. Но их звучание вполне отчетливо слышно даже человеку, тогда как у блохи музыкальное приспособление настолько миниатюрно по размеру, а звук, порождаемый им, так тих и, вероятно, так высок, что требуется именно блошиное ухо, чтоб его услышать.

Где же расположены уши этого создания? Наука до сих пор не имеет ответа на этот вопрос. Никому еще не удалось записать и блошиную песню. Однако голос у них есть, на этот счет зоологи не сомневаются. Но вообразите себе органы слуха, способные воспринимать разноголосый концерт блох, льющийся из глубины меховой шкуры собаки или волка, концерт, напоминающий хор сверчков или кобылок, которых мы слышим на лужайке!

Наступил торжественный день, когда мне предстояло сдать практические испытания, дающие право сесть за руль машины. Я со своим преподавателем без опоздания явился к дому, где проживает инспектор, и тот с карандашом и бумагой в руке занял в машине заднее сиденье, чтобы вести учет всем моим промахам. Нельзя сказать, что это меня воодушевило! Но куда денешься? Пришлось мириться! А тут, как назло, зажигание отказало. А с чего бы ему, собственно, действовать, если я забыл повернуть ключ?

Это и вызвало первое замечание с заднего сиденья…

Затем уже без особых происшествий мы проехали несколько кварталов. И вдруг я снова слышу голос инспектора:

— Господин профессор, а верно ли говорят, что блохи вымирают?

Признаться, я никак не ожидал, что услышу подобный вопрос от моего экзаменатора, хотя ответить на него мне было легче, чем на любой другой, касающийся автомашины. Я поспешил завести беседу о блохах и говорил с таким жаром и увлечением, что у инспектора, если бы он и захотел, не было никакой возможности направить ход беседы, как это полагалось, на оценку моих водительских талантов.

В то время вопрос, заданный мне инспектором, горячо обсуждался, возбуждая разные толки. Ему даже посвящали целые колонки в газетах. Кое-кто полагал, что блох извела какая-то эпидемия. И то сказать, они стали такой редкостью, что мастерские, изготовлявшие для школ наглядные пособия, запрашивали за одну штуку по нескольку марок. Правда, многие решительно отвергли такую цену, рассчитывая легко добыть нужное количество блох подешевле и в любое время.

Однако, когда они понадобились мне для лабораторной работы, оказалось, что их действительно невозможно раздобыть.

Нет никакого сомнения, что численность блох за последние десятилетия сильно сократилась. Причины этого вскрыть не так уж трудно, по крайней мере, отчасти. Новейшие модели пылесосов лишают блошиную молодь средств к существованию, то есть корма, который они находили в пазах и щелях, а мытье полов, регулярно обеспечивавшее их необходимой влагой, все больше заменяется натиркой паркета. Надо сказать, что масла, которыми натираются теперь полы, вредны для блох. Центральное отопление повысило губительную для развития личинок сухость воздуха в помещениях. Короче, чистота в жилищах лишает личинок блох условий, необходимых для жизни. Поэтому численность блох заметно уменьшается.

Достаточно ли перечисленных обстоятельств, чтоб объяснить уменьшение количества блох, или к тому же они стали еще и жертвой свирепствовавшей среди них заразной болезни, мы не знаем. Во всяком случае, болезнь, если она действительно была, распространилась не очень широко.

Тот, кто сегодня предпримет путешествие в те края, где еще сохранились земляные полы, скоро убедится, что блохи отнюдь не везде вывелись.

Никого не удивляет коллекционирование бабочек. Но если серьезный человек намеревается послужить науке, собирая со всех частей света блох, то это увлечение может, пожалуй, показаться странным. И все же подобные коллекции чрезвычайно важны.

Кто полагает, что это не так, сейчас убедится в своей ошибке.

Подобно тому как существуют разные виды бабочек или птиц, блохи тоже представлены разными видами. При рассмотрении блох необходимо, как уже говорилось, пользоваться лупой, иначе нельзя разобраться в подробностях их строения. Исследования, которым существенно помогли коллекционеры блох, дали возможность выявить тысячи видов этих насекомых, в том числе примерно полтораста видов в одной только Европе.

Большинство людей безразлично относятся к разнообразию внешности блох, но не к разнообразию их вкусов. Все, что до сих пор рассказывалось, относится главным образом к блохе человека. К счастью, громадное большинство остальных видов нисколько не интересуется человеческой кровью: они живут за счет пернатых и четвероногих млекопитающих.

Блоху ласточки заставили голодать ни много ни мало девять месяцев, а после этого поместили на человека. Насекомое немедленно сделало попытку насытиться его кровью, но сразу же прекратило это занятие. Исследование показало, что кровь даже не успела попасть в пищевод паразита. Видимо, ее вкус оказался для него неприемлемым.

Птицы часто бывают сильно заражены блохами, а в гнездах эти насекомые сплошь и рядом просто кишат.

Крупная блоха живет на маленьком млекопитающем — на землеройке. Ту же блоху находят на кроте, почему ее и именуют «большой кротовьей блохой». Она имеет в длину около полусантиметра. В числе животных, особенно подверженных заражению блохами, надо упомянуть также ежа. Летучие мыши, кролики, голуби, куры и разная прочая живность имеют своих блох.

Но не надо думать, что определенный вид блох обязательно кормится на определенном виде птиц или млекопитающих. Многие проявляют известную степень неразборчивости в пище. Так, к примеру, обстоит с «блохой человека». Ее часто можно обнаружить на собаках, барсуках, лисах, ежах. Собачья блоха в свою очередь охотно переселяется на человека.

В какой мере это ей удается? Ответ можно получить с помощью небольшого исследования. Из двух тысяч блох, собранных без разбора на разных людях, примерно половина оказалась «собачьими».

Реже, но это не исключение, среди собранных обнаружены были блохи «кошачьи», «куриные», «голубиные». Эти тоже могут покидать своего постоянного хозяина-носителя, по имени которого названы, и перебираться на человека. Тот факт, что так же поступает и «крысиная» блоха, в иных случаях оказывается роковым для людей.

И вот мы вновь вернулись к разговору о пользе коллекционирования блох.

Без жажды познания форм живого, включая и легко наблюдаемых насекомых, не испытывая радости при виде изменчивых обличий среди самых немногочисленных групп, никогда не удалось бы так навострить глаз, чтобы устанавливать различия между многими сотнями видов блох. И тогда, вероятно, «крысиная» блоха осталась бы неизвестной и не удалось бы понять, какую грозную роль она исполняет в распространении чумы.

Заболевание чумой вызывается особым родом бактерий, еще более вредоносных, чем тифозная. Человек, заболевший чумой, имеет мало шансов выжить. Сотни тысяч людей ежегодно погибают в Индии из-за этой болезни^[10].

Возбудитель заболевания передается от человека к человеку. Давно известно, однако, что чумой болеют не только люди, но и зверьки-грызуны. Это заболевание производит огромные опустошения и среди крыс. Однако лишь сравнительно недавно удалось вскрыть связь между чумой человека и крысиной: возбудитель болезни переносится на человека крысиной блохой.

Когда блоха сосет кровь больного животного, она с кровью поглощает и бациллы чумы. Возбудители болезни продолжают жить в пищевом тракте насекомого и даже размножаются в нем. Кусая крыс, блохи распространяют бациллы чумы и становятся источником заболевания. Живые чумные бациллы выделяются и с испражнениями грызунов. Пока чумой болеют одни крысы, это мало кого тревожит. Но большая смертность зачумленных крыс порождает среди блох голод, и тогда они, в поисках новых источников пищи, нападают на людей. Вот почему массовые заболевания чумой у крыс часто оказываются предвестником опасной эпидемии.

В прежние времена на ярмарках, на стрелковых состязаниях и прочих подобных празднествах часто устраивались представления блошиного цирка. То ли подобные зрелища недостаточно интересны для современных зрителей, или блохи стали у нас совсем редкостью, или, может, промысел захирел из-за недостатка мастеров, или тут сказываются какие-нибудь другие причины, но в наше время о дрессированных блохах редко вспоминают, а уж видеть их совсем мало кому доводится.

Разумеется, блох дрессируют совсем не так, как зверей или птиц. Блошиный цирк требует артистических данных не столько от блохи, сколько от ее владельца. Искусство заключается здесь в том, чтоб, проявив особое мастерство, надеть на грудь крошечного прыгуна хомутик, свитый из самой тонкой серебряной или медной проволоки. И этот хомутик надо одеть на насекомое так, чтоб оно не могло из него освободиться.

Блоха оказывается как бы на цепи. Конечно, ее цепь нисколько не похожа на те, какие надевают на сторожевых собак, которых держат на привязи. В блошином цирке все измерения сведены к уровню наименьшего. Наименьшей должна быть и цепочка, которую надевают на крошечное создание. Отныне единственная вещь, которую блоха должна усвоить, заключается в том, что ей нечего больше стремиться прыгать. Когда она, по истечении нескольких дней или недель, изведет свои силы в бесплодных попытках, то прекращает их и начинает передвигаться только пешим порядком, шагом^[11].

Теперь все зависит от ловкости и изобретательности, с какой показывают насекомых публике.

Парадный вид блох, запряженных в роскошную карету из легкой латуни, наглядно демонстрирует их поразительную силу. Вот они везут крошечную повозку, вот состязаются в скорости. А иной раз в их переднюю ножку вкладывается шпага, так что они сражаются перед зрителями, наблюдающими «дуэль»^[12].

Чтобы сделать спектакль еще более живописным и сказочным, на одних надевают латы, другие катаются на карусели в сшитых для них юбочках.

Представление кончается тем, что «дрессировщик», засучив рукав, предоставляет всей труппе возможность пососать его кровь в награду за совершенные ими чудеса.

Что ни говорите, а жаль, что блошиный цирк стал такой редкостью!

Хотя мы узнали уже о блохах немало любопытного, боюсь, для большинства из нас они были и останутся препротивными созданиями. Но с какой-то точки зрения и они вправе презрительно смотреть на нас.

Сейчас я имею в виду не способность блох прыгать так, как и не снилось ни одному рекордисту. Не имею я также в виду крепость их выделений, которые могли бы явиться предметом зависти для любого составителя ядов, жившего в средние века. Нет, я говорю лишь о древности их происхождения. Будь блохи способны чваниться своей родовитостью, они могли бы свысока поглядывать на род человеческий, по сравнению с ними совсем недавно появившийся на Земле.

Остатки растений и животных, существовавших в давно минувшие эпохи, часто сохраняются в виде окаменелостей. Блохи в этом состоянии не обнаружены. Чему тут дивиться? Кто в наше время станет искать окаменевшие останки блох в граните скал?

И все же несколько десятилетий назад останки блохи удалось обнаружить в породе, относящейся к третичному периоду, то есть к эпохе, отдаленной от нас 40 миллионами лет. По несчастному стечению обстоятельств — кто выяснит, в чем они могли заключаться? — блоха влипла в каплю смолы, вытекшей из хвойного дерева, утонула в ней и здесь, наглухо отделенная от воздуха липкой массой, которая впоследствии отвердела, сохранилась лучше, чем египетские мумии.

В наше время допотопные натеки смолы представляют драгоценность, именуемую желтым янтарем. Там, где морские волны вымывают их из пластов древних отложений, как, к примеру, на Балтике, прибой, к великой радости собирателей, выбрасывает эти окаменелости.

Зоологи внимательно исследуют янтарь, потому что в желто-золотых каплях смолы из древнего леса насекомые, как в естественных мушиных липучках, нашли свой конец и сохранились превосходно. Рассматривая сегодня эти маленькие создания под лупой, можно пересчитать щетинки на их ножках или в деталях рассмотреть все жилки крыльев, если это летающее насекомое. Так в руки зоолога попалась и блоха из янтаря и он обнаружил, что насекомое принадлежит к виду, который существует и в наши дни, причем внешне почти не изменился.

В течение долгого времени блоха из янтаря оставалась единственным экземпляром, но вскоре посчастливилось обнаружить и второй, примерно того же вида, что и первый. Возможно, это как раз тот вид, который в третичную эру досаждал землеройкам, подобно тому, как он досаждает сегодня всем ее потомкам. Итак, уже 40 миллионов лет назад всюду прыгала крысиная блоха, вполне схожая с нашей современницей. А род человеческий возник, как считают, всего лишь один миллион лет назад…

Может быть, эта справка заставит нас посмотреть на презренную блоху иными глазами?

Клоп

Тому, кто стремится к чистоте и не переносит даже вида вредных насекомых, достаточно заметить блоху, чтобы расстроиться; такое открытие весьма неприятно. Но и только. Зато клоп, обнаруженный в доме, — это катастрофа, бедствие.

Откуда такое разное отношение к двум паразитам? Неужели потому, что клопы крупнее? Или потому, что они на ваших глазах быстро бегут, тогда как блохе достаточно одного прыжка, чтобы скрыться из поля зрения? Или, наконец, потому, что клопиные укусы болезненны? Ведь они уже сызмала, как говорится, с младых зубов, жаждут крови, не то что блошиная молодь, которая незаметно ползает по полу в пыли. Или потому, что клопы скверно пахнут? Или потому, что их труднее уничтожить?

Причин, по которым клопы вызывают особое отвращение, наверно, много. Однако пусть неприятные свойства насекомого не помешают как следует ими заняться.

Прежде всего хотелось бы, чтобы меня правильно поняли. Я не думаю возносить хвалу постельному клопу. Нельзя только, чтобы из-за него одного проклятию и осуждению подверглись все 22 тысячи других известных сегодня видов клопов. Многие из них пользуются своим хоботком и стилетом лишь для того, чтобы сосать соки растений, причем и им не причиняют сильного вреда, как и состоящие с клопами в родстве тли и цикады.

Мы часто замечаем на веточках деревьев или на листьях крупных — зеленых, коричневых, черно-красных, полосатых — древесных клопов. Они ничуть не пугливы и не прячутся, так как располагают средством, избавляющим их от преследования жадных хищников. Таким средством оказывается запах. Впрочем, не всем клопам можно поставить в вину, что они отталкивающе пахнут. Многие виды ни в какой степени не раздражают нашего обоняния. Среди безобидных и оживленных насекомых, которые кишат на летних лужайках, часто можно видеть тысячи маленьких клопиков, подчас великолепно расцвеченных и изящных. Жадный глаз биолога, всегда неравнодушного к формам, не пренебрегает ими. Некоторые из этих клопов относятся к числу хищников, они преследуют других насекомых и, убив их ядовитой слюной, принимаются высасывать. Известны и такие, что нападают на птиц и млекопитающих.

Хищник немногим отличается от паразита. Когда превосходящий размер избранной дичи не дает клопу возможности убить ее и высосать, разбойник-бродяга уступает место паразиту — сосальщику крови. Именно из-за таких клопов это насекомое и пользуется в каждом порядочном доме столь нелестной славой.

Большинство клопов, на жизнь которых мы только что бросили беглый взгляд, обладает крыльями и умело ими пользуется. У постельного клопа крыльев нет, они превратились в ни на что не пригодные культи. Эти насекомые разучились летать, и хотя природа в конце концов обуздала их летные повадки, на каждом новом поколении клопов можно проследить, что они и сегодня все еще склонны образовывать крылья. Однако орудия полета развиваются у них не больше, чем до состояния бесполезных зачатков.

Но тем лучше они используют свои ножки. Чтобы утолить голод, этим насекомым в качестве жертвы требуется человек, которого они настойчиво ищут. Едва насытившись, насекомые возвращаются в свои убежища. Проторенная трасса ведет их отсюда, из потайных норок, к месту, где люди спят, а затем обратно. Прячутся они предпочтительно в пазах и щелях кроватей, рамок, в стенной обшивке или на участках стен, скрытых под рваными обоями.

Клопы предпочитают покой и темноту и потому чаще всего нападают на спящих. По этой-то причине они обычно гнездятся где-нибудь вблизи постелей, так что ночные рейсы для них не слишком утомительны. Проголодавшись, они становятся способны совершать и довольно далекие марши. Если дом, зараженный клопами, совсем покинут обитателями, то в конце концов и клопы уходят из него массами, и можно даже видеть, как они движутся по стенам дома в поисках места, которое может стать для них новым плацдармом. В случаях, когда голод особенно силен, они, пренебрегая обычным отвращением к свету, способны доставить наблюдателю редкостное зрелище. И он видит, как клопы, при полном блеске солнечного сияния, вступают в его квартиру через открытое окно.

Чаще, однако, эти маленькие существа не проявляют такой активности и расселяются непроизвольно: сами люди завозят их на новоселье с мебелью, рамами и всякой хозяйственной утварью.

Есть и другие возможности обзавестись клопами. Эти насекомые питаются кровью не только человека, но также и кошек, собак, крыс, мышей, летучих мышей, кроликов. Они нападают и на скворцов, воробьев, ласточек. Куры или голуби тоже могут быть сильно заражены этими паразитами. Таким образом, курятник, кроличья нора или опустевшее гнездо ласточек вполне могут заселить дом клопами, причем жильцам и в голову не придет, откуда на них свалилась напасть. Однажды удалось наблюдать, как клопы переселялись из опустевшей голубятни, на которой укреплена была мачта радиоантенны. Подобно опытным канатоходцам, непрошеные гости двигались в дом по тонкому проводу.

Если задуматься над списком жертв клопа, если присмотреться к его меню, то можно подметить, что паразиты кормятся или на животных, обитающих в помещении вместе с людьми, или, в крайнем случае, достаточно близко от них. Похоже, для клопов важен не столько вкус крови, сколько условия, в которых живут жертвы. Здесь обнаруживаются связи и отношения, корни которых уходят, видимо, в весьма далекое прошлое.

Вероятно, прирожденная тяга к сухому и теплому еще в доисторические времена сделала клопа паразитом перечисленных выше животных, нашедших себе постоянное убежище или временный кров в пещерах, где начали селиться люди той эпохи. Став пещерным обитателем, и человек превратился в кормильца паразитов. Весь последовавший прогресс, связанный с переходом человека сначала в хижины, а затем в современные дома, представляется, с клопиной точки зрения, только модернизацией пещер. Что главное для клопов? Сухость и более или менее равномерное тепло.

Этому они и по сей день верны.

Клопы склонны жить совместно, хотя питается каждый в одиночку и ни один при этом не заботится о сотоварищах.

Как и у блох, у клопов кровожадны оба пола. Самцы обычно мельче самок и, видимо, не столь прожорливы. Самка способна за один прием поглотить пищи вдвое больше, чем весит сама; для самца достаточно половинной порции, причем он высасывает не больше, чем весит сам. Такое немалое количество крови может быть поглощено насекомыми всего за каких-нибудь десять минут, что особенно достойно удивления, если знать, как исключительно тонок их хоботок.

На вид он массивен, так как его одевает внешняя оболочка-чехол, который, не входя, не проникая в тело, сгибается при уколе и образует угол. Что же касается стилета, клопиного «жала», то о его диаметре можно получить представление по простому примеру. Впрыскивая больному наркоз или другое лекарство, врачи пользуются шприцем, снабженным тонкой полой иглой.

Чтобы сделать укол наименее болезненным даже для особо чувствительных лиц, следует подобрать возможно более тонкую иглу. Но диаметр ранки, оставляемой в коже такой тончайшей медицинской иглой, превосходит сечение прокола, сделанного колющим ртом постельного клопа, в 500 раз!

Как уже сказано, эти насекомые питаются в одиночку, но в своих тесных убежищах держатся предпочтительно скопом. Самцы и самки копошатся здесь рядом, и в молоди тоже нет недостатка: всюду полно мелюзги любых размеров, малыши уже вполне похожи на своих родителей, разве только лишены зачатков крыльев. Впрочем, и окраска молодых бледновата, если только они еще не успели покормиться кровью, которая просвечивает сквозь их тонкий покров и придает им, пока лишь временно, красный цвет.

Мухи кладут яйца в навоз, комары — в воду, блохи роняют их в пыль, дальше ни один из названных видов не заботится о потомстве. А клопы? Проявляют ли они хоть какую-нибудь заботу о потомстве, налажена ли у них семейная жизнь?

Отнюдь! Ни малейших доказательств в пользу этого предположения не существует. Они живут скученно, но только по той простой причине, что скапливаются в наиболее удобных для них местах. Впрочем, может быть, здесь в какой-то мере сказывается и взаимная тяга к запаху себе подобных.

Избираемые клопами убежища на дереве или на стенах в доме сразу заметны опытному глазу. Они запятнаны извержениями желтоватого, рыже-коричневатого, даже черного цвета. Именно в таких загрязненных местах самки охотнее всего откладывают яйца.

При откладке яиц выделяется клейкое вещество, которое быстро засыхает на воздухе и надежно приклеивает яйца к подстилке. В отапливаемых помещениях размножение возможно круглый год, и даже зимой.

Примерно через неделю после того, как яйца отложены, из них выходит молодь. За каких-нибудь восемь дней она созревает, а взрослые насекомые — имаго — способны в течение нескольких месяцев, иногда даже свыше года, жить и размножаться.

В истории развития клопов есть одна подробность, которую пора отметить. У большинства мух, комаров, блох из отложенного матерью яйца обязательно выводится личинка, совершенно отличная по форме тела и образу жизни от взрослого, закончившего развитие насекомого. Полностью выросшая, созревшая личинка окукливается, и лишь из куколки выходит взрослое, сформировавшееся насекомое.

А у клопов? Здесь из яйца сразу выводится, правда, крошечный, но настоящий по виду клопик.

О том, что влечет за собой это отличие, читатель узнает из следующей главы.

Малютка-клопик вылупляется из яйца, не имея никакой колыбели. Его жизненный путь задан ему заранее. Едва вступив в жизнь, он уже вполне подвижен и первые же шаги свои направляет на поиск корма. В случае, если пищи нет, клопик способен подождать, он может поститься даже в течение двух месяцев. Никакой новорожденный у высших животных не перенесет подобного испытания. Клопы, как, впрочем, и другие сосальщики крови, легко переносят период вынужденной голодовки; эти насекомые исключительно выносливы. Конечно, пока они не могут кормиться, они и не становятся больше в размерах, зато одного-единственного приема пищи им достаточно, чтоб заметно подрасти.

А расти клопам совсем не просто. Для клопов, так же как и для прочих членистоногих, этот процесс связан с определенными трудностями. Прочный хитиновый панцирь, в который они одеты, растягивается лишь незначительно. Поэтому, подобно сшитому в обтяжку платью, этот панцирь раньше или позже становится препятствием для дальнейшего увеличения объема тела. Клоп решает задачу тем же способом, какой распространен среди всех членистоногих. Он выходит из себя, сбрасывая свой старый хитиновый мундир, который взрывается изнутри.

Это легко говорится, но далеко не просто делается. Ведь каждая ножка — а они так хрупки! — должна быть невредимой извлечена из своей старой кожи.

Насекомые всегда тяжело переносят период «линьки», и их в эту пору погибает много. Но если все проходит благополучно, то оболочка с шестью маленькими ножками в конце концов сбрасывается, и точная копия тела — только совсем пустая — лежит рядом с закончившим линьку насекомым, которое именно сейчас, на протяжении тех нескольких часов, пока не затвердел новый панцирь, способно расти^[13].

Пять раз в жизни клопа повторяется это событие, прежде чем он достигнет окончательного размера.

В промежутке между каждыми двумя линьками насекомое должно по крайней мере один раз принять пищу, то есть пососать крови.

Поскольку взрослые, даже когда они закончили рост, обладают только крошечными зачатками крыльев, они на первый взгляд мало отличаются от своей молоди.

Другое дело крылатые клопы. Здесь взрослое насекомое сразу опознается по хорошо развитым крыльям, тогда как самое молодое вовсе лишено их, только несколько позже у растущего насекомого появляются культи.

Вполне понятно, почему органы полета достигают полного развития лишь после завершения линек. Самый опытный и искушенный в съемке шкуры специалист не сумел бы извлечь неповрежденными из хитинового чехла вполне развитые крылья.

Подобно клопам растут и кузнечики, которых мы часто находим весной в степи в виде еще бескрылых существ. То же можно наблюдать и у некоторых других насекомых. Уже с первых дней они ведут себя как взрослые, но, только пройдя последнюю линьку, обретают наконец крылья. Активная жизнь насекомого при этом не прерывается.

По-другому развиваются бабочки, жуки, мухи или блохи. У них и внешний облик, и поведение гусениц или личинок иные, чем у совершенных, полностью развитых насекомых. Здесь превращения форм и внутренних органов каждого создания связаны с его коренной перестройкой, а для нее на какое-то время требуется покой. В этом и состоит особое значение «куколки». Если наблюдать ее извне, она находится в полном покое, тогда как внутри происходит глубокое изменение всей массы тела. В результате из окуклившейся личинки возникает непохожая на нее взрослая форма. После последней линьки созревшее насекомое взрывает оболочку кокона и, появившись на свет, расправляет крылья.

Наш рассказ обо всех этих событиях как будто не противоречит старому взгляду, согласно которому давление растущего тела способствует сбрасыванию оболочки. Линька вроде бы механически обусловлена. Новые исследования показали, что на самом деле процесс куда более сложен. На клопах его вполне удобно изучать.

Давно известно, что у позвоночных имеются железы, которые, в отличие от слюнных, производящих слюну, или печени, выделяющей желчь, не выводят свою продукцию по специальным каналам. Производимые этими железами выделения разносятся по всему организму кровью. Подобно гормонам, они воздействуют на процессы развития организма. Примером такой железы у человека и других млекопитающих может служить щитовидная, совершенно необходимая для регулирования роста. Если эта железа удалена в раннем возрасте или разрушена болезнью, то рост и умственное развитие человека приостанавливаются. Необходимо сложное сочетание воздействий многочисленных и разнородных желез, чтобы организм жил и развивался нормально.

О гормонах насекомых еще недавно ничего не было известно. Никто и не подозревал, что линька, например, регулируется определенными железами внутренней секреции. Теперь в этом легко убедиться с помощью нехитрого опыта. Клопа (это был не постельный клоп) обезглавили. Никакое высшее животное не перенесет, разумеется, такой операции, а клоп выдерживает ее и не гибнет. Он способен безголовым прожить еще много месяцев и даже достичь более почтенного возраста, чем его ровесники, у которых голова на месте.

Но это еще не так поразительно, как то, что выясняется далее. Оказывается, обезглавленный клоп ни разу после операции не линяет. Больше того: тот, кому удастся впрыснуть этому безголовому пациенту кровь нормального, неоперированного клопа, убедится, что и безголовый с безукоризненной аккуратностью сменит рубашку. Механизм этих удивительных явлений становится понятным, если произвести вскрытие: оно показывает, что вблизи от головного нервного узла у насекомого расположена крохотная железа. Ее-то гормоны разносятся с кровью по телу и вызывают линьку. Когда насекомое обезглавлено, оно лишается этой железы и вместе с головой теряет способность линять, разве что здоровый донор снабдит его вместе с кровью недостающим веществом. Действие гормонов не ограничивается периодом линьки, но проявляется также в связанных с линькой изменениях формы тела. Если молодому клопу впрыснуть кровь более взрослых, находящихся накануне последней линьки, то эта операция вызывает досрочное созревание молоди: уже из следующей линьки насекомое выходит совершенным, полностью сформировавшимся. И наоборот: если подсадить взрослым клопам железы молодых, эти клопы еще раз перенесут линьку и после нее обнаружат детские признаки, «впадут в детство».

Но не будем слишком далеко вдаваться в эти сугубо ученые материи. Может быть, и приведенных примеров достаточно, чтобы признать добытые результаты важными для общей биологии, а не только для законов, действующих в мире клопов.

Запомним сведения, которые нам преподал обезглавленный клоп. Они показывают: внимательное исследование любого животного, пусть совсем ничтожного, всегда будет вознаграждено существенными для науки открытиями.

Заботливая хозяйка всегда следит за тем, чтобы дома на столе было достаточно овощей и плодов. Теперь выяснено, чем они так полезны: в них много витаминов. Хотя эти вещества необходимы для жизни, их существование долгое время оставалось неизвестным. Оно и неудивительно: в пище этих веществ содержится мало, да и организм использует витамины в самых крошечных дозах. Но в то же время, если слишком ограничить поступление витаминов или совсем исключить их из рациона, это неизбежно приводит к тяжелейшим заболеваниям.

Пусть так, но при чем тут клопы? — спросите вы. И я отвечу, что перед законами жизни все существа равны.

Если постельного клопа рассмотреть под лупой, то с каждой стороны его тела можно обнаружить маленький орган, назначение которого без дальнейшего исследования неясно. Только под микроскопом с сильным увеличением здесь обнаруживается множество живых бактерий.

Мы не забыли об этих низших растительных существах, знакомых нам по прошлой главе, где говорилось, что они являются возбудителями опасных болезней. Бактерии, рассмотренные под микроскопом на постельном клопе, к сожалению, не губят его и даже не вызывают никаких заболеваний. Наоборот, без этих маленьких постояльцев клопы быстро погибают.

Оба органа, о которых мы сообщаем, представляют места скопления не просто полезных, но жизненно необходимых для клопа бактерий: здесь, на спинке насекомого, для них приготовлены и стол и кров. Ни один клоп не появляется на свет без этих бактерий. Для этой цели существует ряд приспособлений: уже в теле матери бактерии проникают в молодые яйцеклетки и, пока идет развитие зародыша, они занимают определенные места, отведенные им в организме насекомого.

Подобные отношения называют симбиозом. Этим термином обозначается взаимосвязь двух разных живых созданий, обоюдно приносящих друг другу пользу. Для бактерий выгоды сожительства в данном случае очевидны. Еще бы: им предоставлены условия, в которых они процветают. Потому-то живущие на клопах бактерии из поколения в поколение возникают вновь и вновь на спинке насекомых. И как бы ни была жестока борьба за существование, им нечего опасаться, что они исчезнут с лица Земли, по крайней мере, до тех пор, пока существуют клопы. Да, но в чем выгода, которую извлекают из симбиоза с бактериями клопы? Над этой загадкой долго ломали голову многие. Совершенно очевидно, что хозяева-носители хорошо относятся к своим маленьким квартирантам. Не случайно же они предоставляют им убежище и пропитание, и тем более не случайно матери исправно наделяют бактериями свое потомство.

Различные наблюдения и исследования позволили заключить, что бактерии участвуют в питании клопов: они производят необходимые для успешного роста этих насекомых витамины, сходные с теми, которые мы получаем в плодах и овощах.

Для постельных клопов кровь, которую они сосут, представляет неполноценный рацион: в ней не хватает витаминов. Если сравнить питание постельного клопа и других сосальщиков крови, вскрывается любопытное обстоятельство: когда кровью питаются только взрослые особи, а для молоди существует другой стол, достаточно богатый витаминами, то у таких насекомых нечего искать бактерий-сожителей. Однако если и молодь, подобно взрослым, кормится кровью, то обязательно обнаруживается симбиоз. Постоянная на всех этапах развития нехватка витаминов, видимо, становится роковой.

Места скопления бактерий или грибов выглядят как огородная грядка, на которой насекомые — сосальщики крови — бессознательно культивируют своих маленьких сожителей, поставляющих им богатый витаминами урожай^[14].

В явлениях симбиоза у насекомых скрыто еще много ожидающих разрешения важных загадок.

Есть люди, которые слабо реагируют на укусы насекомых. И не потому, что они храбры и выносливы. Просто существует неодинаковая степень восприимчивости к разным веществам. Бывает, что кто-нибудь вовсе не чувствует укуса комара, но зато болезненно воспринимает укус клопа. Другие и клопов не замечают.

Но это — исключение. Как правило, спокойнее спится там, где клопов нет.

Окончательно очистить помещение, зараженное этими тварями, не просто. Не зря о докучливом посетителе, от которого не удается отделаться, говорят: пристал, как клоп!

Нет никакой поэтической вольности в картине, нарисованной швейцарским писателем Готфридом Келлером в его повести о «Трех праведных гребенщиках»: Иост глядит с постели на старую, давно знакомую ему стену и вдруг с изумлением и растроганностью видит, как из одного местечка, много месяцев назад закрашенного голубой краской, выползает оживленный весенним теплом клоп, похожий на маленькую горку небесно-голубого цвета.

Сходные факты описаны и в научной литературе.

Освобождать помещение на какое-то время в надежде, что клопы сами перемрут от голода, бесполезно. Взрослый клоп способен прожить без еды год, а то и больше.

Вошь

В начале этой книги черным по белому напечатано, что насекомые, как правило, летают. И вот опять приходится, хоть оно и неприятно, опровергать себя, сообщив, что вошь, подобно блохе или клопу, не летает. На ее теле нет и следа крыловых зачатков. Однако от своего первого утверждения я все же не отказываюсь. Тот факт, что виды, о которых мы сейчас вспоминаем, не подчинены правилу, объясняется их паразитическим образом жизни. Им нет никакой нужды предпринимать далекие путешествия в поисках пропитания или для встречи с себе подобными. Вот почему их средства передвижения крайне просты.

Вошь не состоит в родстве ни с описанными в предыдущих главах насекомыми, сосущими кровь, то есть с комаром, блохой, клопом, ни со своими тезками, известными под названием «листовая вошь» или «тля», которые близки к клопам. Вши занимают в мире насекомых особое место и образуют самостоятельный отряд.

Блоха может переходить с человека на собаку и обратно — с собаки на человека. Ей ровно ничего не стоит покормиться кровью барсука или ежа. Мы уже из прошлой главы знаем, насколько разнообразны источники питания блохи. А вот вши строго придерживаются определенной пищи.

Существует не один какой-нибудь вид вшей. Правда, они не столь многолики, как клопы или блохи, но все же известно, по меньшей мере, 60 различных видов этого насекомого, и все живут исключительно на млекопитающих. Их, как правило, не устраивает даже кровь птиц; о низших животных и говорить нечего. Даже млекопитающих они строго различают. Один вид живет на олене, другой — на домашнем рогатом скоте, третий — на мышах, есть также вошь кроличья, собачья, козья, вошь свиней (эта может кормиться и кровью человека), есть даже вошь слона. Эта поселяется за ушами могучего животного и приспособлена к тому, чтобы прокалывать толстую кожу животного и сосать его кровь. Похоже, чуть ли не на каждом млекопитающем^[15] есть своя вошь, и она проводит всю жизнь так, словно только ее кормилец единственно съедобен.

Итак, вообще млекопитающее обходится одним видом вши, и лишь человек составляет не заслуживающее зависти исключение: его тело может давать приют трем видам паразита — головной, платяной и площицы. Все три вида питаются человеческой кровью, и тем не менее вкусы этих паразитов различны.

Головная вошь предпочитает область волосяного покрова головы, тогда как площица устраивается на прочих волосистых частях тела. В волосах головы может оказаться и платяная вошь, но это лишь потому, что она меньше всех привязана к месту и может кочевать по всему телу, впрочем, всего охотнее обосновывается во внутренних складках одежды.

Головная вошь лишена крыльев, которыми обладает комар, лишена она темперамента и прыткости, свойственных блохам. Но она привольно чувствует себя в волосяном лесу и перемещается в нем, используя ножки, оснащенные приспособлениями, которые возмещают и отсутствие крыльев и неумение прыгать.

Что это за приспособления? Прежде всего, мощные мышцы ног и надежные щипцы на лапках. С их помощью насекомое способно пробираться в чащу волос и мертвой хваткой прикрепляться к ним.

В промежутках между двумя приемами пищи насекомое тоже остается на теле носителя. Здесь оно и отдыхает и откладывает яйца. Чаще всего яйца приклеиваются к волосам с помощью быстросхватывающей «замазки», которая накрепко застывает, словно припаивается.

Примерно спустя две недели из яиц (гнид) вылупляется молодая вошь. Она значительно мельче взрослой, но во всем остальном подобна ей и ведет поначалу такой же образ жизни. Здесь, как и у клопа, нет, следовательно, стадии куколки. Проходит еще недели три, пока молодые подрастут и приобретут способность размножаться, ни разу за все время не покинув волосяной покров хозяина. Одно поколение за другим может сменяться на одном и том же месте. Что и говорить, маленькие существа, о которых мы рассказываем, нельзя упрекнуть в отсутствии цепкости.

Зажимы, с помощью которых насекомые прикрепляются к какому-нибудь месту, способны противостоять поразительно большой силе: держась на одних передних ножках, вошь может на протяжении минуты выдержать груз, в 2000 раз превышающий вес ее тела. Никакой самый выдающийся атлет не вынесет ничего подобного, иначе ему пришлось бы держать груз в 150 тонн!^[16]

Замазка, которой яйца приклеиваются к волосам, оберегает насекомое уже на самых молодых стадиях развития и не дает им в этом возрасте оторваться от опоры.

Органы чувств паразита в совершенстве приспособлены к их оседлому образу жизни. Лучше всего они чувствуют себя при температуре 28–30 градусов. Чтобы выяснить, какую именно температуру эти насекомые предпочитают, пришлось подвергнуть их воздействию целой «гаммы» температур. Делается это просто. Представим себе пластину, снабженную специальными ходами, в которые и пускают насекомых. На одном конце пластину нагревают, а на другом охлаждают, так что она превращается в единую температурную шкалу. Как трубы в органе размещены по убывающей — от самых длинных до самых коротких, так и отдельные участки пластины различаются по температуре — от самой высокой до наиболее низкой. Когда насекомых помещают в ходы пластины, они избирают здесь всегда те участки, которые нагреты до 28–30 градусов. Это и есть температура, соответствующая их потребности. И на человеке они ищут именно ее, потому и пробираются поглубже в волосы или предпочитают участки, расположенные ближе к излучающей тепло коже. Здесь им меньше всего грозят разные невзгоды и случайности, кроме того, здесь они ближе всего к источнику пищи. Она у них поблизости, тут же, как говорится, под боком, и им нет нужды непомерно наедаться впрок, как это приходится делать блохам или клопам. Вши предпочитают принимать пищу понемногу, но часто с небольшими перерывами. Они так привыкли к этому образу питания, что при голодовке погибают уже через несколько часов, тогда как блохи и клопы способны поститься без ущерба для себя в течение месяцев.

Каждый из видов сосущих кровь оснащен орудиями, которыми прокалывает кожу своего кормильца. Орудия эти содержатся в футляре. Он отчетливо виден с нижней стороны головы. Маленький «рот» вши кажется совсем беспомощным^[17].

Здесь не рассмотреть ни ножен, ни стилета, втянутых глубоко в голову и обнажаемых лишь тогда, когда насекомое готовится сосать кровь и пока оно кормится. А это продолжается недолго: через несколько минут прием пищи закончен. Мы уже знаем, что вошь — не обжора, пьет кровь понемногу, зато часто.

Укус, произведенный этим паразитом, вызывает зуд не меньший, чем укусы других насекомых. Это несносное племя исключительно привязчиво и способно размножаться до такой степени, что становится небезопасным для здоровья человека. Во время первой мировой войны велась ожесточенная борьба против вшей.

Уже через несколько недель после начала войны из частей действующей армии^[18] с фронта стали приходить сообщения о том, что солдаты в высшей степени страдают от паразитов. Вскоре вспыхнула жестокая эпидемия сыпного тифа, унесшая многочисленные жертвы. В прошлом подобные эпидемии считались неизбежными спутницами войн и для борьбы с ними не было никаких средств. Но теперь, как раз накануне войны, было установлено, что единственно вши распространяют заболевание тифом. Можно находиться в одном помещении, даже спать вместе с десятками сыпнотифозных больных, но если нет вшей, то нет опасности заразиться тифом. Вши распространяют и другие заболевания, такие, как возвратная, или пятидневная, лихорадка. Полное истребление этих насекомых — единственно верное средство, позволяющее прекратить подобные эпидемии.

Таким верным средством уничтожения этой нечисти стали удушливые газы. Нет нужды объяснять, что это оружие исключительно сильное. Убийственное действие его проникает в самые укромные карманы и складки платья. Оно безвредно также для предметов, которые не выносят обработки паром или сухим теплом. Из всех испытанных газов наилучшие результаты дала синильная кислота.

Во время первой мировой войны, едва опасность была осознана, удалось быстро создать сеть учреждений для борьбы с паразитами. Каждая хорошо оборудованная для борьбы с паразитами «точка» представляла воздухонепроницаемое помещение, в которое складывали одежду и другие подозрительные предметы, подлежащие обработке. Там, где обработка газом производилась добросовестно, ни одно насекомое не оставалось в живых, убивались даже яйца. Одновременно уничтожались также и клопы, что было, конечно, большой удачей.

В наше время описываемый здесь способ, родившийся в годы первой мировой войны, значительно усовершенствован. Теперь вместо синильной кислоты, которая чрезвычайно ядовита и для человека, так что применять ее можно лишь с очень большой осмотрительностью, для газации используют другие вещества. В каждом отдельном случае только специалисты вправе решать, какой план действий будет наиболее надежным для истребления того или иного вида насекомых в тех или других условиях.

Применение газов для уничтожения паразитов и вредителей получило такое широкое распространение, какого никто и не предвидел. На мельницах часто заводится крайне неприятная крошечная бабочка — мельничная огневка. Малютки-гусеницы этой бабочки-огневки живут в муке, пожирают ее, загрязняют, а сверх того, еще и сваливают в комки, оплетая муку нитями. Эти комочки сильно портят и мукомольные устройства. Потому-то на крупных мельницах все оборудование время от времени обрабатывают газом. Эта операция начисто уничтожает вредителя, а мучные продукты и другое продовольствие не терпят от нее никакого ущерба: ведь ядовитый газ бесследно улетучивается.

Сходным способом уничтожают мышей на продовольственных холодильниках. Еще важнее использование газов против грызунов на пароходах, где когда-то во время заморских плаваний они представляли постоянную угрозу как переносчики чумы. Газация быстро и надежно очищает от крыс и от всякой другой пакости самые крупные суда.

Мощно схватывающие волос щипчики ножек не мешают вшам менять местоположение на голове. Короткие прогулки входят в их распорядок дня. Поэтому при непосредственном соприкосновении людей или, например, через головной убор или обивку сиденья насекомые вполне могут перебраться с одного человека на другого.

В обстановке, где соблюдаются все правила гигиены, подобная возможность, конечно, невелика. Но она все же сохраняется до тех пор, пока есть хоть одна грязная голова. Разумеется, несколько обнаруженных паразитов еще не повод для военных действий с применением газов. Давно известны простые и безопасные домашние средства для очистки головы: достаточно регулярно мыть ее, добавляя к воде уксус или керосин. Надежнее этих старинных средств новые химические препараты, которые можно приобрести в любой аптеке.

От платяных вшей можно избавиться с помощью регулярной стирки и чистки одежды, кипячения белья, обработки носильных вещей сухим паром, проглаживания горячим утюгом.

Платяная моль

Когда весеннее солнце изгнало затянувшуюся зиму из ее последних укрытий и когда стало ясно, что теплые вещи в ближайшие месяцы не потребуются, тогда для домовитых хозяек начинается трудная пора войны с маленькой бабочкой. Как иначе назвать действия, предпринимаемые для спасения зимних вещей от всепроникающей порчи?

С первых дней лета моль — именно так называется бабочка — беспорядочно порхает по комнатам. За ней все охотятся, хлопая в ладоши, чаще всего безуспешно, пока в конце концов маленькое создание не улетает. Иногда оно все же оказывается уничтоженным.

С тревогой начинают вспоминать хозяйки, куда они сложили прошлой осенью мешки, предохраняющие от моли, бросаются к старому сундуку, в котором хранятся зимние вещи. Позже будет ясно, пробралась ли, несмотря на все, моль в мешки, выполнили ли свое назначение нафталин или другие противомолевые средства — бумага, газеты, в которые завернуты вещи, или же, преодолев воздвигнутые на ее пути препятствия, зловредная моль выела все же в шерстяных чулках безобразные дыры.

Скажем сразу: эти дыры выедены не тем крылатым созданием, которое только что летало. Моль — бабочка, а у бабочек длинный и тонкий хоботок пригоден только для того, чтоб сосать нектар из цветов, и никак не для того, чтоб прогрызать дыры в чулках. К тому же крылатая моль вообще ничего не ест. Свою жизнь, длящуюся всего несколько недель, она проводит голодная, и заканчивает существование вконец истощенной.

Хотя и бесспорно, что не бабочки повинны в возникновении дыр, о которых говорилось, полностью оправдать их тоже невозможно. Дело в том, что моль приносит вред в молодом возрасте, пока живет в виде крохотной гусенички. И потомство ее, если ему не помешают появиться на свет, будет вести себя так же.

Пожалуй, многие, услышав, что платяная моль относится к числу бабочек, только недоверчиво покачают головой. Ведь одно слово «бабочка» вызывает воспоминание о крупных и великолепно расцвеченных созданиях, которые в нашем представлении неразрывно связаны с прелестью летней поры. Мы с детства знаем лимонницу, белую капустницу, адмирала, жемчужницу и многих других бабочек. Известен нам и толстобрюхий, не столь ярко окрашенный сфинкс — «мертвая голова». Как и прочие ночные бабочки, он появляется из мрака и летит на свет лампы. Без устали кружат сфинксы и им подобные большекрылые создания вокруг ламп, бьются об их стекла^[19].

Из отложенных бабочками яиц выводятся гусеницы, которые с редкостным аппетитом поедают листья, быстро растут и затем окукливаются. После периода покоя из куколки развивается бабочка.

Дневные и ночные бабочки — настоящая страсть многих коллекционеров. Они-то знают, что к числу бабочек относится также необозримое множество самых различных видов моли. По главным и наиболее заметным признакам эти моли вполне сходны со своими статными сородичами, а что касается размеров — связаны с ними целой серией переходных ступеней.

До настоящего времени известно и описано свыше 100 тысяч разных бабочек, из них 25 тысяч мелких.

Тот факт, что любители не часто собирают экземпляры этих мелких видов, объясняется различными причинами. Во-первых, их бесспорно труднее определять, чем крупных, охота на которых более увлекательна. Многие настолько мелки, что расправлять и готовить их по всем правилам для помещения в коллекционные ящики умеют лишь опытные коллекционеры. Но даже среди наиболее искушенных знатоков бабочек только редкие снисходят до собирания мелких форм. Зато именно эти формы щедро награждают исследователей счастливыми находками, открывая, правда только под лупой, бесконечное богатство расцветок и изящество рисунков на крыльях.

В сущности говоря, моль не так уж неизвестна профану, как тот сам полагает. Кому не доводилось надкусывать червивое яблоко? Рыжеватый «червь» в сочной мякоти — это гусеница очаровательной маленькой бабочки — яблонной плодожорки. Другой вид моли — бабочка сливовой плодожорки. На листьях куста роз да и других растений часто можно видеть бледные извилистые линии червоточин. Это ходы, проложенные совсем крошечными гусеницами. Они настолько малы, что могут выедать внутренние части листа, не повреждая при этом ни верхнюю, ни нижнюю его поверхности. Личинки многих видов моли живут на листьях или на цветах. На плодовых деревьях и кустарниках часто можно видеть стянутые и оплетенные белыми нитями веточки и пучки листьев. Внутри этих пучков скрыты гусенички маленьких бабочек, моли. У них на белых узких и блестящих, как атлас, передних крыльях черным пунктиром выведен очаровательный рисунок.

Так на каждом шагу под открытым небом встречаешься с гусеницами моли, знать бы только, где их искать, когда надо. В большинстве случаев они ускользают от внимания, мы их не замечаем. Ведь эти создания совсем малы и сами не нарушают нашего покоя. Другое дело, когда на плодовых деревьях появляются их гусеницы — яблонная моль, или когда на мельнице заводится зерновая моль, или когда огневка повреждает муку, наносит ущерб продовольственным запасам, или когда, наконец, платяная моль повергает в уныние хозяйку. Тут начинается беспощадное сражение, в котором человек изобретает всё новые средства для истребления врага и иногда действительно с успехом противостоит неистощимой плодовитости противника.

Платяная моль маленькая бабочка. Среди ее ближайших сородичей, определяемых зоологами как моль в строгом смысле этого слова, большинство в возрасте личинок питается листьями, зерном, плодами, а также другими веществами, съедобность которых очевидна. Но гусеница платяной моли поддерживает свое существование, поедая волос, мех и шерсть. Это может показаться странным человеку. Для нас волос, мех, шерсть — вещества несъедобные. Даже самый жестокий голод не заставит нас жевать и глотать волосы, да и проглотив, мы все равно не смогли бы переварить их.

Что это, собственно, значит: «несъедобное вещество»? Ведь гусеница моли питается волосом? Чтобы лучше разобраться в этом, надо понять, что происходит в организме при переваривании пищи.

Различные продукты, которые мы потребляем, поступают в желудок, а отсюда в кишечник. Чтобы вещества продуктов стали в той или иной мере полезными организму, они должны проникнуть сквозь стенки кишечника и достигнуть крови. Это возможно лишь в тех случаях, когда продукты предварительно растворены в жидкости, поступающей в пищеварительный тракт. Многие продукты, которыми мы питаемся, например сахар, прекрасно растворяются в обычной воде, но хлеб и мясо в воде нерастворимы и могут проникнуть в кровь только после того, как подвергнутся определенным химическим воздействиям: слюны, желудочного сока, а затем выделений кишечника. В этом и состоит пищеварение: оно разлагает пищу на более простые и растворимые вещества. Для разной пищи требуются и разные воздействия. Способны мы или не способны переваривать какую-нибудь пищу, зависит от того, содержат ли слюна и желудочный сок вещества, которые могут ее обработать, сделать легко растворимой.

Волосы представляют производное кожной ткани. Они состоят из тех же веществ, что ногти, наружные покровы тела, перья птиц, копыта лошадей, рога скота. Эту ткань называют роговой. Она возникает из живых клеток кожи и проходит превращения, во время которых клетки отмирают. Нам ничуть не больно, когда мы стрижем ногти или волосы. Это мертвые и, значит, уже потерявшие чувствительность ткани тела.

Роговая ткань, подобно живым клеткам тела, из которых она образуется, построена из белковых веществ. Белок вообще весьма ценный продукт, но в нашем организме не производятся вещества, способные воздействовать на белок роговой ткани, и поэтому мы не можем ни разлагать его на более простые соединения, ни тем более растворять. Зато гусеница платяной моли обладает нужными веществами; благодаря им гусеница может кормиться мехом и перьями и при этом чувствовать себя не хуже, чем мы, когда питаемся мясом и другими продуктами, содержащими белок.

Животных, переваривающих роговые ткани, немного. Оттого эта способность и кажется удивительной. Ведь мы воспринимаем самые диковинные явления как нечто само собой разумеющееся только потому, что видим их каждодневно.

Тот, кого занимают оригинальные особенности питания, найдет, что платяная моль с этой точки зрения нисколько не менее интересна, чем любое другое существо. То же можно сказать и о других видах моли.

Например, моль восковая. Это бич пчеловодов, ее личинки безобразно разрушают и портят дорогие восковые соты. Каким образом? Разве воск съедобен? Смотря для кого. В воске содержатся жиры, которые не могут быть усвоены ни одним видом насекомого. Но в пищевом тракте гусениц восковой моли обитают бактерии, которые расщепляют воск на перевариваемые составные части. Гусеницы других видов моли живут в масле, в свином сале, в жировых тканях трупов…

Когда под жарким небом африканской степи белеет скелет антилопы, можно подумать, что все съедобные останки этого животного давным-давно съедены мелкими и крупными хищниками. И неверно! Оказывается, рога еще полны гусеничек моли, сотни куколок покрывают источенный рог, свидетельствуя о том, на каком корме моль выросла.

И вот мы снова вернулись к роговому веществу и его потребителям. В Африке и Азии известны моли, гусеницы которых живут в копытах лошадей, в рогах буйволов и т. п. Да и наша платяная моль в доисторические времена, очевидно, была вынуждена добывать себе корм на воле. Его тут и сейчас сколько угодно: там шкуры падали, здесь перья птицы… Такая деятельность моли, пожалуй, даже полезна. Если бы не она, мех, шкуры, перья так и лежали бы мертвым грузом. А моль вновь возвращает их в круговорот живых веществ.

Мамаша-моль не утруждает себя: свои яйца она не прилепляет ни к волосам, ни к шерсти, ни к чему-либо другому. Она даже не производит никаких выделений, с помощью которых могла бы приклеивать яйца, как делают другие насекомые. Поэтому яйца моли легко стряхнуть с ткани. Но если этого не сделать, если ничто не помешало им спокойно созреть, то через одну-две недели из каждого вылупляется гусеничка. На чистой шерстяной материи, которая больше всего подходит для этого насекомого, гусенички ведут себя точь-в-точь, как скотина на плодородном лужке: сразу принимаются пастись!

Все можно делать по-разному, по-разному можно и пасти. Когда пастух перегоняет стадо на огороженный участок и здесь предоставляет коров самим себе, они понемногу щиплют траву всюду, и то там, то здесь остаются отдельные кустики сорняков, которые оказались им не по вкусу. Наши гусенички пасутся на шерстяном газоне неравномерно. Они не слишком подвижны, и если корм им подходит на облюбованном месте материи, за одни только сутки возникает дыра.

Не трудно догадаться, почему гусеницы оседлы: они словно привязаны к шалашику, который сами себе соорудили, и покидают его очень неохотно.

Гусеницы оснащены прядильными железами^[20]. Железы выделяют через рот насекомого нить жидкого шелка, он быстро твердеет на воздухе. Так взрослая гусеница шелкопряда сооружает кокон и в нем окукливается. Сплетенная из шелка прочная сторожка защищает куколку во время покоя. Часто можно видеть, как маленькие гусеницы на тонкой шелковой нити спускаются с ветки. Не один скалолаз позавидует им, когда они, раскачиваясь на нити, которую сами выделили, преодолевают большущие для них пространства с тем, чтоб ускользнуть от опасности или просто сменить место.

Едва вылупившись на свет, гусеница моли принимается прясть из собственного шелка маленькую жилую трубочку. Снаружи это сооружение отделывается шерстинками, которые тут же и выкусываются, так что дом превосходно замаскирован и имеет совершенно тот же цвет, что и материя, с которой шерстинки собраны^[21].

Личинка моли строит свой домик, выставляя голову из трубки, чтобы сорвать волосок и съесть его, а затем приняться за следующий. Если это шкура, то сжевывается иссохший покров. Когда все вокруг выхода из трубки начисто подобрано и ничего съедобного вблизи не осталось, дом чуть-чуть надстраивается, удлиняется. Эта дополнительная работа выполняется лишь в случае необходимости, поэтому пастбищные участки строго ограничены.

Трубка — обиталище гусениц — походит на колчан и служит не только оболочкой для нежного тела гусениц и не только укрытием, предохраняющим от возможных ранений. У нее есть и другая важная роль. Гусеница живет на шерстяной материи, а здесь не бьют, разумеется, никакие родники, не выпадает никакая роса. Сколько бы ни жила гусеница моли, она ниоткуда не получит ни капли влаги. Всю необходимую жидкость гусеница извлекает из пищи. Но когда хлебом насущным служит шерсть, то можно считать, что этот «хлеб» на редкость сухой. Просто удивительно, как эти мягкотелые и сочные гусенички способны добывать влагу из такого черствого корма! Конечно, им приходится весьма экономно расходовать влагу. На открытом воздухе гусеница слишком подвергалась бы опасности иссушения. Как хлеб хранят в коробке, чтобы он не быстро черствел, так и гусенички прячутся под оболочкой, которую сами себе сплели, спасаясь от чрезмерной потери влаги.

Впрочем, при всем своем домоседском образе жизни, гусеницы моли способны перемещаться. Это весьма кстати, если вспомнить, что при откладке яиц мамаши проявляют подчас довольно очевидную неразборчивость в отношении места, на котором предстоит появиться на свет их потомству.

То ли по причине отсутствия чего-нибудь лучшего, то ли из-за недостаточной способности к выбору, моль нередко откладывает яйца на материи, которая для личинок не вполне подходит. В этих случаях, обнаружив нехватку корма, гусеницы моли покидают свои футляры и отправляются странствовать. От природы они не очень хорошо оснащены для перемещения. Три пары коротких передних ножек с крючками столь же мало приспособлены для совершения маршей, как и зачатки брюшных ножек. Особенно там, где передвигаться приходится по материи или по шкуре животного.

Тут на помощь насекомому снова приходят его ткаческие таланты.

Отправляясь в странствие, гусенички постепенно выпускают нить, надежно прикрепляя ее к подстилке то слева, то справа. Перекрещиваясь, эти нити и оказываются теми ступенями шелковой веревочной лестницы, по которым гусеницы движутся, попеременно впиваясь в них концами ножек. Как ни медленно это идет, все же, перемещаясь, они достигают скорости до 40 сантиметров в час и при этом не высыхают. Так гусенички, разве только им совсем уж не повезет, раньше или позже добираются до более богатого пастбища, где вновь устраивают себе плетеный кров.

Как долго будет развиваться личинка, во многом зависит от качества кормов. Если питания достаточно и оно личинку устраивает, развитие завершается недели через две-три, а при нехватке корма моль не успевает окукливаться, даже по прошествии года. Закончив рост и созрев, гусеничка пробирается ближе к месту, где ничто не помешает бабочке, вышедшей из кокона, отправиться в полет. Поэтому, если гусеница развивалась в глубине шерстяной обивки, она, как только приближается пора окукливания, выползает ближе к поверхности. Конечно, она не знает, почему поступает так. Это один из ее жизненно важных инстинктов, подобный тысячам тех, которыми природа одарила самые незаметные свои создания.

Пробравшись к поверхности, гусеница прядет себе новый футляр, в котором и окукливается^[22]. Недели через две на свет выходит крылатая моль. Холод значительно удлиняет период покоя куколки.

Летающих бабочек моли чаще можно видеть в жаркую пору года. Но там, где помещения отапливаются, моль способна размножаться круглый год. Число отложенных яиц зависит от того, насколько обильно она питалась, пока была гусеницей. В среднем самка моли кладет около ста яиц за две-три недели. Этому занятию и посвящена в основном ее жизнь.

Самцы живут на несколько дней дольше.

Приходится удивляться не короткому жизненному пути маленьких бабочек, а тому, как долго они остаются в живых. У этих нежных созданий и ротовое устройство и даже кишечник недоразвиты; поэтому крылатая моль неспособна принимать корм, даже просто сосать воду. В течение всех недель жизни бабочка только расходует запасы той пищи, что была усвоена гусеницей. И они столь основательно сами себя поедают, что ко времени кончины тело их весит в два и даже в четыре раза меньше, чем весило поначалу. Подобно автомашине, в которой до капли опустошен бак с горючим, маленькие создания исчерпали свои запасы, свои источники энергии.

Ни на какое действие они больше не способны и погибают от истощения.

Известно много видов бабочек, у которых самцы и самки легко распознаются по внешним признакам. У знаменитых бабочек морфо крылья самцов отливают голубым полированным блеском, которым не обладают самки. Самцы платяной моли отнюдь не щеголи и лишены пышных нарядов. Их узкие крылья, подобно крыльям самок, окрашены вполне скромно и имеют желто-коричневый цвет. И все же невесты обращают на них внимание. Возможно, они воспринимают недоступный нашему обонянию аромат. Ведь известны другие бабочки, у которых дело обстоит именно так^[23].

Если самцы моли по внешним признакам и не очень отличны от самок, то своим поведением они резко отличаются от них. Здесь я сообщу факт довольно неожиданный: самцы часто и оживленно летают, тогда как самки находятся в укрытиях, покидают их неохотно и больше склонны прятаться в щелях или в складках.

Ничего удивительного, что самки ленивы на полет. Из-за брюшка, отяжеленного яйцами, у них на одинаковую несущую поверхность крыла приходится удвоенная нагрузка. Потревоженные, они торопливо убегают в поисках места поукромнее. Таким образом, когда все домашние гоняются, преследуя легко летающую по комнате моль, охота, в сущности, бесполезна. Что проку, если даже уничтожить самца? У моли их, как правило, чуть ли не в два раза больше, чем самок. При таком положении практически ничего не значит для продления рода, больше или меньше на одного самца насчитывается в данном месте в данный момент. Самки — те укрыты и не носятся в воздухе, порхая перед нами, а численность потомства зависит именно от них. Вот если уничтожить самку, это уменьшит количество отложенных яиц примерно на сто.

Прежде чем объявлять войну моли, полезно принять во внимание обстоятельство, которого мы до сих пор еще не касались. Существует не один, а три разных вида моли, и все водятся у нас дома, все угрожают нашему платью, шерстяным изделиям, коврам, обивке мебели, мехам.

Настоящая платяная моль встречается чаще всего. Моль меховая, или шубная, меньше распространена. Она столь же редко ограничивает свое питание мехом, как платяная разной одеждой. Обе формы до того между собой сходны, что даже иным зоологам не удается отличить один вид от другого. Третья моль, ковровая, так же редка, как и меховая. Не знаю, почему ее назвали ковровой. Во всяком случае, гусеницы этой бабочки не прочь полакомиться и шерстяным платьем. Закончив развитие, ковровая моль заметно отличается от двух предыдущих своими крапчатыми крыльями, темно-коричневыми у основания.

Кто однажды видел моль трех только что названных видов, не спутает ни одну из них с другими. Но несведущие, они, к великому огорчению любителей бабочек, совсем не так уж редки, готовы без разбора преследовать и уничтожать любого маленького мотылька, что попадается им на глаза. Особенно дома. А спросить бы их, зачем они это делают. Что же касается платяной, меховой, ковровой моли, тут, конечно, дело другое.

Теперь, когда я рассказал вам все, и вы, не хуже опытного зоолога, можете различать три вида моли, свалим-ка их без колебаний в одну кучу! У нас для этого тем больше права и основания, что со всеми тремя видами борются одинаково и все три одинаково надо истреблять.

В войне против моли, которую ведут люди, у них есть один союзник: маленькое перепончатокрылое — наездник. Он выискивает молодых гусениц моли, жалит их своим длинным стилетом, откладывая яйца. Яйцо наездника развивается в теле гусениц; здесь из него вылупляется червеобразное создание, которое постепенно изнутри выедает тело своего хозяина-носителя. Поначалу оно оберегает жизненно важные центры своего кормильца, который на благо паразиту продолжает расти и развиваться. Когда гусеница моли наконец вырастает, личинка наездника почти догоняет ее в размерах, и тут бьет последний час гусеницы! Она, правда, еще успевает сплести себе куколочный кокон, но он уже станет для нее могилой, а для куколки наездника послужит колыбелью.

Многие виды моли становятся жертвой пауков и других пожирателей насекомых. И все равно моли всегда остается достаточно, чтобы у хозяек было основание тревожиться о теплых вещах.

Старое домашнее средство: чаще чистить, выбивать, сушить на солнце находящиеся под угрозой вещи известно, вероятно, всем. Это всегда полезно: гусенички моли не выносят ни жары, ни света. Достаточно чуть потревожить их, как они покидают свои трубчатые навесы.

Иногда бывает полезно прогладить одежду горячим утюгом.

Но есть и другой способ: платье, материю, шерстяные чулки завертывают в газетную бумагу. Здесь не бумага и не типографская краска вредят моли. Да и не важно, взята ли чистая бумага или с печатным текстом, газета это или другая бумажная обвертка. Были бы только листы целы, без трещин и дыр. Тогда гусеница моли сквозь них не проникнет, ведь она пожирает только волос, ткань, но бумагу никак не способна буравить. Если в вещах, до того как их упаковали в бумагу, не было яиц или гусениц моли, и шерсть, и меха, и ковры прекрасно сохраняются. Вот почему так широко применяются в разных странах противомолевые мешки.

Лучшее новое средство борьбы с молью — материя, неуязвимая для насекомых. Ткань пропитывают специальным препаратом. Если на нее после этого и будут отложены яйца, а из них выведутся гусенички, то, едва начав глодать материю, они погибнут.

Таракан

Для зоолога тараканы — близкие родичи кузнечиков и сверчков, а для домашних хозяек — не меньшее лихо, чем платяная моль, хотя эти насекомые столь же различны между собой, как саранчук и мотылек.

Пратараканы — то есть тараканы далекого прошлого — очень сходны с теми, которых мы видим сегодня. Массами кишели они в тени пышной растительности величественных папоротниковых и хвощевых лесов каменноугольной эпохи.

Эти насекомые относятся к числу самых первобытных из ныне живущих, их считают древнейшими в истории Земли. Они существовали еще в те времена, когда не было ни мух, ни клопов, ни бабочек. Возраст блох из желтого янтаря определяют в 40 миллионов лет. Но по сравнению с тараканом это — сама молодость.

Геологические пласты, в которых обнаружено множество ископаемых тараканов, принадлежат к эпохам, отстоящим от наших дней никак не менее чем на 280–300 миллионов лет.

И этих трехсот миллионов лет оказалось недостаточно, чтобы изменить природные пристрастия тараканов, их тягу к лесному полумраку и влажному теплу. Давно исчезли с лица Земли гигантские хвощи и древовидные папоротники. Жизненные условия, близкие к тем, что существовали при давно вымерших формах, сохраняются теперь, пожалуй, лишь в тропических лесах. Не удивительно, что здесь сейчас встречается больше всего видов тараканов. В умеренной полосе их меньше.

Некоторые виды стали сожителями человека. Они научились проникать и в жилища, где выискивают для себя участки влажные, жаркие и сумрачные. Очевидно, именно тут находят они условия, созвучные своим исконным потребностям, обстановку, близкую той, что царила в древнейших лесах, бывших когда-то их родиной. Кухни, булочные, кладовки с продуктами, оранжереи — рай для тараканов.

Они избегают света и поэтому весь день прячутся под шкафами и прочей мебелью, за рамками и обоями, в трещинах и щелях, вокруг сточных труб и отопительных батарей.

К вечеру, с наступлением сумерек, тараканы выходят из своих укрытий. Они принимаются искать себе пропитание и нападают на все съедобное: это могут быть клубни сырого картофеля, овощи, хлеб, шоколад, сахар, молоко, жир, всевозможные отбросы. Иногда они проявляют вкусы, совершенно несообразные с представлениями человека, — пожирают бумагу, пьют чернила, лакомятся сапожной ваксой…

Приманенные клейстером, они пожирают в библиотеках дорогие переплеты, сгрызают золоченые буквы на корешках кожаных фолиантов для того, чтобы добраться до белковой массы, которой буквы прикреплены. Если корма вдоволь, а кров сносен, эти насекомые размножаются в огромных количествах и становятся подлинным бедствием^[24].

В доме, где водятся тараканы, они по всему бегают, все пробуют, все пачкают да еще к тому же и препротивно пахнут. Запах выделяется особой железой. Однако, надо думать, что для обонятельных органов таракана выделения этих желез не лишены приятности^[25].

Если застать таракана врасплох в их укромном обиталище, они с шорохом и скрежетом, нагоняющим страх на пугливых, поспешно разбегаются по углам.

Возможно, что нынешние тараканы — потомки давних прародичей, заселявших когда-то леса, — представляют лишь обломки, руины рухнувших в доисторические времена сообществ. Тем не менее они и сейчас процветают. Человек, переселяясь и перевозя свою утварь, разнес этих насекомых по всему свету.

Благодаря стечению случайных обстоятельств таракан в любое время может быть занесен в самое чистое помещение. Однако тараканов нигде не любят, и об этом нетрудно догадаться по их местным наименованиям. Если судить по ним, обитатели каждой области считают, что тараканы появились и распространились у них, пробравшись от любезного соседушки.

Такое мнение отразилось и в научном названии видов: именно шведский ученый, и не кто-нибудь, а знаменитый Карл Линней присвоил таракану наименование филодроммия германика, хотя это насекомое водится во всех странах, а не только в Германии.

Взрослый обыкновенный рыжий таракан — прусак имеет в длину не более сантиметра, окраска его светло-коричневая. Восточный (блатта ориенталис) — почти вдвое крупнее рыжего и темней, почти черный. У этого вида самка, даже закончив рост, несет только зачатки надкрыльев, а крыльев у нее практически нет, у самца же они вполне развиты.

Реже встречается у нас таракан американский.

Поначалу его находили только в крупных портовых городах Европы, куда этот вид был занесен со своей родины морским путем. Этот таракан вдвое крупнее нашего рыжего. В глуши Южной Америки встречаются виды длиной в палец. И пусть себе остаются в своих лесах!

Если посмотреть на тараканов без предвзятости, обнаруживаешь, что эти насекомые, в сущности, даже довольно грациозны. Два подвижных длинных нитевидных отростка — усики служат им добрую службу, когда они по ночам на ощупь перемещаются в темноте^[26]. Голова таракана вообще выглядит не так, как у большинства других насекомых. Впору подумать, что она вмещает мощный мозг мыслителя. Но за этим внушительным лбом ничего особенного не скрывается, мозг у таракана крошечный.

Тело насекомого уплощено и позволяет тараканам проникать в самые узкие щели, где они охотнее всего отсиживаются^[27].

Лишь очень редко, и то при перемещении на самую короткую дистанцию, пользуются тараканы своими крыльями. Зато они делают на бегу маленькие прыжки — повадка, в которой их длинноногие сородичи кузнечики представляют непревзойденных мастеров. Скорость, которую способно развить насекомое, доходит до километра в час, но, разумеется, из этого не следует, что таракан способен выдержать подобную скорость в течение часа. Они быстро устают. Да им и нет нужды совершать продолжительные путешествия, так как таракану обычно достаточно нескольких секунд, чтобы добраться до убежища, где можно перевести дух и отдохнуть. Природа не разбрасывает свои дары без толку и не оснащает своих детей способностями, изощренными больше, чем это требуется для сохранения жизни.

Когда самки таракана кладут яйца, они не бросают их кое-как, но предварительно одевают в плотную и достаточно крепкую оболочку. Делается это, конечно, не сознательно. По мере того как одно яйцо за другим выходит наружу, они обволакиваются выделениями желез; эти выделения вскоре отвердевают и в конце концов образуют объемистое плотное укрытие, словно бы роговое. В нем каждое яйцо занимает свой собственный отсек.

Отложив свою капсулу с яйцами, черные тараканы бросают ее где попало и дальше совершенно не проявляют интереса ни к ней, ни к ее содержимому. У тараканов рыжих мамаши более заботливы. Недели три-четыре они носят свой груз прикрепленным к брюшку, пока зародыши в яйцах не разовьются и не созреют для выхода. Тогда капсула отпадает и, треснув по всей длине, открывает молоди дорогу на волю.

Совсем молоденькие тараканы, только что вышедшие из яйца, похожи на своих родителей. Правда, они еще бескрылы и, конечно, очень мелки; щель шириной в миллиметр и высотой в полмиллиметра достаточна для них как вход. Даже в самом чистом помещении найдется укромное местечко, которое может послужить пристанищем для юных гостей из соседней квартиры, если только там водятся тараканы.

О том, как растут тараканы, как претерпевают примерно шесть линек, прежде чем достигнут окончательного размера, нет нужды рассказывать подробно. Судя по всему, о чем сообщалось в предыдущих главах, мы вправе предвидеть, что здесь нет оснований искать стадии куколки. Уже в раннем возрасте тараканья молодь ведет такой же образ жизни, как и ее родители, тело имеет ту же форму, хотя и бескрыло. Никаких особых превращений насекомые не претерпевают. После завершающей развитие линьки быстро вырастают крылья, насекомое обретает полный размер, и все внешние изменения этим исчерпываются.

Иногда случается, что одна из длинных тонких ножек или какая-нибудь другая часть тела не гладко выскальзывает из старой оболочки и острые края растрескавшейся хитиновой брони ранят насекомое. Такие повреждения, хотя сами по себе и безопасные, часто влекут за собой тяжелые последствия для пострадавшего насекомого. Его прожорливые собратья не жеманятся и жадно слизывают проступающую на пораненном месте кровь, а попробовав ее, уже не останавливаются, пока не сожрут покалеченного от рожек до ножек. Нравы, что и говорить, жестокие, но именно этим жестоким способом естественный отбор устраняет из жизни неполноценные и слабые формы. А вот почему тараканы уничтожают иногда и пакеты с яйцами, это пока не выяснено^[28].

Так или иначе хозяин квартиры, которому докучают тараканы, не станет протестовать против их «самопожирания» и пожелает своему неприятелю приятного аппетита. Однако самый лучший аппетит не сказывается, к сожалению, на численности этих насекомых; в отапливаемых помещениях они размножаются круглый год.

Об американском миллиардере Джоне Д. Рокфеллере рассказывают, что, намереваясь дожить до ста лет, он взял себе за правило с исключительной старательностью разжевывать пищу. И хотя он не достиг цели, а избранное им средство может показаться странным, в основе его лежит вполне здравая идея. Пища, достаточно измельченная, гораздо доступнее для пищеварительных соков, чем крупные куски. Еда, хорошо пережеванная, усваивается полнее и лучше, а это крайне важно: ведь именно из пищи извлекает организм все вещества, необходимые как для физического, так и для умственного труда.

Разумеется, человек, прежде чем проглотить кусок хлеба, должен его прожевать. Посмотрим теперь на весь животный мир в целом. Оказывается, способность жевать не так уж распространена. Рот щуки полон зубов, но все их острия направлены кзади и приспособлены не для того, чтобы разделывать добычу на части, а лишь для того, чтобы не дать ей ускользнуть, раз она уже поймана. Лягушка схватывает мушек не раскусывая, а змея боа способна целиком проглотить даже поросенка. Из всех позвоночных только птицы и млекопитающие механически измельчают и размалывают пищу. Птицы пользуются для этого клювом и жерновами жевательного желудка, млекопитающие — зубами. Не случайно именно птицы и млекопитающие теплокровны и отличаются особенно активным обменом веществ, не случайно также мы находим среди теплокровных наиболее деятельные существа, которые превосходят всех других позвоночных (рыб, пресмыкающихся и прочих) также своими психическими способностями.

Низшие животные в подавляющем большинстве случаев проглатывают добычу, не измельчая ее. Насекомые, которые пережевывают свой корм, превосходят других низших животных и подвижностью и многогранной жизнедеятельностью.

Джон Д. Рокфеллер, о котором мы вспомнили, имел основание завидовать тараканам. Те жуют пищу не только ртом, но продолжают жевать даже и тогда, когда она проглочена и находится в желудке: желудок у них оснащен острыми хитиновыми зубцами и соответственно очень сильными мышцами.

Жующий пищу желудок — подлинная находка изобретательной природы, совершенствующей системы механического раздробления корма. Однако наибольшую изобретательность природа проявила в создании ротовых устройств насекомых. Об этой странице естественной истории стоит сказать несколько слов.

Чтобы откусить что-нибудь, мы смыкаем нижнюю челюсть с верхней, прочно скрепленной с черепом. Кусающие приспособления насекомых устроены куда более сложно. Возможно, это говорит о какой-то незавершенности в их строении. В самом деле, попробуем сравнить старый железный мост и мост современной конструкции. Многочисленность стоек и подпорок сразу выдает в первом несовершенство сооружения. Так-то оно так, но именно благодаря разнообразию и многочисленности деталей, ротовое устройство насекомых обнаруживает возможности развития, полностью исключенные для позвоночных.

Мы, как и все наши сородичи в мире животных, чтобы откусить что-либо, прижимаем нижнюю челюсть к верхней, поднимаем ее снизу вверх. Однако откусить можно и по-другому: насекомые, в частности, кусая, смыкают челюсти, сближая их справа и слева. Тараканьи челюсти с прочными хитиновыми краями на редкость мощны. При этом еще до того, как открыть рот, таракан заранее начинает обрабатывать кусок, который будет съеден. Чтобы пища не ускользала, над верхней губой выдается кожная складка, подобная навесу. Кроме первой пары челюстей, существует и вторая. Первая устроена сравнительно проще и слажена крепко, как орган, предназначенный действовать в полную силу; вторая пара способна производить столько разных операций, что по сравнению с нею челюсти позвоночных кажутся грубой топорной работой, сделанной к тому же без выдумки и вдохновения.

Мелкие острые зубцы рядами окаймляют края второй пары челюстей. Они служат для того, чтобы рвать пищу на части и направлять их ко входу в пищевод. Складчатый и опущенный край челюстей несет и дополнительную функцию — это «щетка», устройство для чистки. Если усики или лапки испачканы, таракан с помощью этих щеток приводит их в порядок. Кроме того, эти щетки, как и боковые — челюстные щупики, — все покрыты нервными волосками. Обрабатывая какой-нибудь кусок, таракан беспрерывно ощупывает корм, может быть, проверяет его вкус.

За второй, весьма подвижной парой челюстей следует мощная нижняя губа, она не дает пище крошиться и падать вниз и назад. Нижняя губа тоже оснащена членистыми придатками, которые покрыты чувствительными волосками (губные щупики).

Несмотря на разнообразие составляющих частей, описываемые ротовые устройства рассматриваются специалистами как примитивные и относительно простые. Останки насекомых, оснащенных «кусающими ртами», найдены в пластах каменноугольной эры. Только значительно позже возникли новые группы насекомых, приспособленные к таким способам и приемам питания, при которых кусание стало необязательным.

Кто интересуется путями, которые природа избирает при совершенствовании форм, должен проследить, как появляются ротовые устройства, представляющие орудия весьма ограниченного назначения, но великолепно специализированные. Так, к примеру, у ос верхняя губа и первая пара челюстей сохранили свою первоначальную форму, а вторая пара челюстей и нижняя губа вытянулись и удлинились, уподобившись некоей подвижной кисточке, очень удобной для собирания меда и других питательных жидкостей. У пчел это удлинение стало более значительным, чем у ос; рот превратился в настоящую трубку, в насос для выкачивания жидкости. У кровососущих комаров соответствующие ротовые части еще более удлинились и до крайности утоньшились. Сильно вытянутая верхняя губа с закругленными краями образует тончайшую всасывающую трубочку, а пары челюстей превратились в тонкие зазубренные колющие волоски, способные двигаться вверх и вниз. Нижняя губа не проникает в кожу жертвы, она служит желобком, в котором двигаются другие части.

Эти несколько примеров дают только слабое представление о многообразии существующих у насекомых «ртов». Рассматривая их внимательно, мы приходим к выводу, что, несмотря на все различия, ротовые части ныне живущих насекомых возникли из «кусающих ртов», которые мы находим у их предков. В течение долгого времени они постепенно перестраивались, применительно к меняющимся способам питания и превратились наконец в специальные приспособления.

Разные школы натуралистов придерживаются разного мнения насчет того, какие именно силы действовали в процессе развития живых существ. Жаркие споры по этим вопросам ведутся и сегодня и будут, вероятно, продолжаться до тех пор, пока наконец не удастся выяснить, как происходит совершенствование живых форм.

Сахарная чешуйница

Обычно они появляются неожиданно. Когда мы приподнимаем цветочный горшок, или когда передвигаем с одного места на другое пакет с продуктами в кладовке, или открываем, выдвигая, ящик, нам вдруг бросается в глаза маленькое, длиной в сантиметр, создание. Его блестящая поверхность отливает чистым серебром. Извиваясь, оно испуганно мечется взад и вперед, чтобы скорее и надежнее спрятаться. Иногда такая попытка к бегству легко пресекается верно нацеленным ударом хозяйки, которая во всем, что движется в ее доме, подозревает недоброе. Поэтому редко удается рассмотреть как следует это юркое существо. Прежде чем успеешь к нему приглядеться, оно уже исчезает в ближайшей щелке или, настигнутое ударом, превращается в бесформенное пятнышко, вроде тех, что остаются на месте, где была раздавлена моль.

Немцы и французы именуют сахарную чешуйницу маленькой серебряной рыбкой. Тело ее, как и у большинства других насекомых, членистое. Чешуйница имеет шесть ножек, а вот чтобы изучить другие ее особенности, требуется достаточно сильная лупа.

Два щетинистых усика на голове чешуйницы очень похожи на тараканьи. Но на конце тела торчат не две короткие церки, как у таракана, а три подобных антеннам отростка, направленных по одному в стороны и назад. Разглядывая их, невольно отмечаешь, что природа не часто оснащает животных таким приспособлением. Все продолговатое тело сахарной чешуйницы покрыто снаружи мелкими сверкающими блестками, которые, если раздавить одно из этих созданий, прилипают к пальцам, будто тонкая серебряная пыль. Подобные хитиновые чешуйки не так уж редки у насекомых. Все великолепие красок, которыми расцвечены крылья бабочек, обязано своим происхождением тонкому строению и переливам мельчайших, выстилающих крылья чешуек. Они чуть держатся на поверхности крылышек, и потому эта красота совсем недолговечна, особенно когда к ней прикасаются неопытные ребячьи пальцы.

У чешуйницы в сверкающее платье одето лишь тело, крыльев она вовсе не имеет. Сделаем ударение на слове вовсе. Гусеница моли и личинки мухи тоже бескрылы, крылья у этих насекомых образуются позже, на стадии куколки, так что когда насекомое заканчивает развитие, становится взрослым, оно оказывается крылатым. Ни блоха, ни клоп не летают, но нет сомнений в том, что их прапрапредки обладали вполне развитыми летными приспособлениями. Крылья у них исчезли только вследствие паразитического образа жизни, и у взрослых клопов еще можно рассмотреть остатки, культи крыльев, следы, подтверждающие существование у них в прошлом настоящих летательных органов. У маленькой же чешуйницы даже самые отдаленные ее пращуры, видимо, уже не были крылатыми. В данном случае бескрылость представляет изначальный признак. Вместе с небольшой, но весьма разноликой группой сородичей, лишенных всяких летных органов, чешуйница сохранилась до наших дней как живой памятник, как пережиток давным-давно минувших эпох.

Позже, но все еще задолго до появления на Земле человека, наступили времена, которые стали для многих насекомых эрой совершенствования искусства полета, но чешуйницы не пошли почему-то по этому новому пути развития.

Древность строения сказывается и в других особенностях маленьких сахарных чешуйниц. Вот почему зоологи с большим интересом относятся к этим невзрачным «пранасекомым», хотя со времени своего появления на Земле и они определенно изменились.

Латинское название сахарной чешуйницы «лепизма сахарина».

Это название уличает героя в пристрастии к сахару, к сладкому. Обвинение, скажем прямо, не так уж безосновательно. Чешуйницы действительно прирожденные сластены. Но они охотно потребляют также сухой крахмал и разные сухие клеи. Таким образом, если их развелось слишком много, чешуйницы могут появиться и на накрахмаленном белье, занавесках, могут портить переплеты книг, даже шерстяные вещи и кожаные изделия. Хотя чаще всего они без особого разбора довольствуются различными остатками растительной или животной пищи. Впрочем, количество корма, поглощаемого ими как правило, так незначительно, что вред от этих насекомых совершенно неощутим, разве только чешуйница чересчур размножилась, а при особо благоприятных условиях иной раз это случается. В слишком сухих помещениях чешуйницы не водятся: им обязательно требуется влажная среда. Как часто бывает, потребность в сырости совмещается у насекомого со светобоязнью. Эти крошечные серебристые нахлебники никогда не показываются днем, разве только вы вытаскиваете их каким-нибудь образом.

Чешуйница откладывает яйца в трещины и щели, причем мать не проявляет никакой заботы о потомстве, предоставляет его самому себе. Молодь похожа на родителей и ведет такой же образ жизни, но хозяйки могут спать спокойно: требуется почти год, чтобы вылупившаяся из яйца чешуйница выросла во взрослое насекомое. Да и размножаются чешуйницы не столь бурно, как другие вредители.

Лишь немногие виды пранасекомых пробрались в наши жилища. Большинство их живет под открытым небом, малоизвестно, и обычно на них не обращают внимания.

Создание, на первый взгляд столь похожее на нашу чешуйницу, что их нетрудно спутать, можно встретить, путешествуя по горам. Оно водится на голых скалах и не прячется от ясного солнечного света. Нравы этого горца и его вечно сумерничающего сородича-домоседа, как мы можем видеть, весьма различны.

Другой сходный вид «серебряной рыбки» живет как нахлебник в муравейниках. Следует признать, что «муравьиные рыбки» выбрали себе неплохое обиталище. Здесь, во всяком случае, им нет нужды заботиться о пропитании. Потому-то их так много в муравьиных гнездах. Гнездо нередко населено сотнями тысяч муравьев, а значит, ежедневно сотни тысяч муравьев здесь и кормятся. С утра до вечера сюда доставляется свежатина, муравьи приволакивают убитых насекомых, есть и сладкая закуска — мед, сладкие выделения тлей, падь и прочие лакомства. И хотя иные обитатели и не званы на этот пир, они исправно пользуются выпадающей на их долю манной.

Когда муравью посчастливилось разыскать мед, он доставляет его в зобике домой и, как водится, отрыгивает каплю, распределяя ее в семейном кругу среди собратьев по гнезду. В это время незваный гость подкрадывается снизу и, стоя под муравьем, собравшимся покормиться, перехватывает появляющуюся между жвал кормильца каплю и, хотя она предназначена для другого муравья, выпивает ее без остатка и моментально исчезает.

Что могут поделать муравьи? Они терпят нахлебников, привыкают к их присутствию. Ведь те или очень малы и почти незаметны, или одеты в столь прочную броню, что законные обитатели муравейника, несмотря на свои острые челюсти, никак с ними не справятся. Есть даже и такие приживалы, в которых хозяева муравейника души не чают, потому что их любимчики выделяют специально для муравьев приятные на запах или на вкус соки. Это обстоятельство и дает им возможность не только безнаказанно пожирать кормовые запасы муравейника, но даже нападать на муравьиный расплод.

Наша чешуйница не так уж мала, чтобы оставаться незамеченной, она не одета в броню и не обладает никакими чарами, способными сводить муравьев с ума. Ловкие, юркие — вот все, что о них можно сказать.

Другая группа родственных чешуйнице пранасекомых неспособна быстро бегать, зато отлично прыгает. В этом им помогает специальная вилка на конце брюшка. В состоянии покоя вилка подогнута под брюшко, но при необходимости может быть с силой отброшена книзу и назад: так насекомое совершает прыжок, который, по совести говоря, сделал бы честь любой блохе. Насекомое неизбежно приземлится, но где? Куда занесет прыгуна судьба? Ведь прыжок не нацелен. Если место удобное — хорошо; нет — прыгун его покинет и, используя снова свою неуклюжую маленькую вилку, попробует устроиться получше; и уж во всяком случае без промедления успешно ускользнет от внезапной опасности.

Все эти «прыгающие хвосты» (официальное их название — коллемболы) невелики, много мельче чешуйниц. Вот почему, хотя они довольно широко распространены, их чаще всего не замечают. Местом обитания коллембол служит сырая почва, их можно видеть не только в садах, но также и в сырых погребах. В жилых комнатах, на цветочных горшках, нередко обнаруживаешь массу белесых насекомых с прыгательной вилкой, атрофированной настолько, что эти крохотные создания, подобно некоторым другим обитателям Земли, способны передвигаться не иначе, как волоча свое тело, ползком.

Другой вид окрашен в черный цвет и селится по краям стоячих вод. Эти размножаются здесь до такой степени, что кажется, весь берег осыпан порохом. Если одну из черных точек поместить на предметное стекло микроскопа, взору наблюдателя предстанет насекомое забавной формы с вилкой, подогнутой под конец брюшка. Вот эта вилка и помогает им совершать прыжки.

Есть еще один любопытный вид — он обитает на снегу и фирне в краю вечных льдов. Нередко такая «ледяная вошь» — обитатель глетчеров изумляет наблюдательных альпинистов, которые спрашивают себя, чем эти тварюшки могут здесь кормиться? Ведь вокруг снег, лед, и ничего более. Но эти крошки способны поддерживать свое существование совсем ничтожным количеством пищи. Ветер доставляет ее сюда в виде пыльцевых зерен и разной органической пыли, оседающей на поверхности ледников. Так в самых малодоступных и укромных местах встречаются крошечные создания, использующие для своего существования все возможности.

Если случай занесет их на наши цветочные горшки, предоставим им без раздражения и недовольства местечко, где они так вольготно себя чувствуют!

Пауки

Одни преследуют пауков с ненавистью и отвращением, другие относятся к ним равнодушно. Между тем нет оснований относиться к паукам ни с отвращением или враждебно, ни даже безразлично. Они не только не причиняют людям никакого вреда, а, наоборот, полезны, так как истребляют множество разных насекомых, в том числе докучливых и вредных.

Из числа существ, живущих рядом с нами, пауки, без сомнения, наиболее интересные.

Спору нет, помещение, в котором углы обвешаны паутиной, производит впечатление запущенного. Кто станет винить хозяйку за то, что она, убирая, снимает паутину? Но обязательно ли всюду уничтожать гнезда пауков: перед окнами, на веранде, в кронах садовых деревьев? И всех ли прядильщиков паутины следует истреблять?

Говорят, это жестокие создания. Как, должно быть, ужасно для мухи чувствовать себя заживо пожираемой! Но я не знаю, что мучительнее — смерть в паутине, гибель в желудке ласточки или агония в липких тенетах мушиного грибка «эмпуза муске». Пожалуй, позволительно вообще усомниться — присуще ли насекомым чувство, сравнимое с нашим страданием.

Рыжий таракан, поранив ножку при линьке, охотно сам сосет вытекающую из раны кровь и часто, не ограничиваясь слизанной каплей, вгрызается в собственную плоть. Если тело пчелы, пока она сосет подсахаренную воду, аккуратно и быстро разрезать острыми ножницами надвое, она и не прервет свою трапезу. Больше того, в этом случае удовольствие от приема пищи, если только насекомому дано испытывать удовольствие, намного продлится: пчеле теперь никак не удается заполнить свой зобик кормом. Все, что она всасывает хоботком, тут же тонкой сахаристой струйкой истекает сзади из разреза. Вскоре пчела оказывается посреди целой лужицы сладкого сока. Наконец, измученная беспрерывным сосанием, она валится с ног. Выходит, рассеченный пополам сказочный конь, выдуманный бароном Мюнхаузеном, может существовать в мире насекомых как нечто реальное.

Вряд ли это было бы возможно, если бы насекомые испытывали боль. Совсем иное — попавший в когтистые лапки кошки птенец. Мучения его очевидны, и наши соболезнование и помощь вполне оправданны и обоснованны. Но жалеть муху, попавшую в тенета паука, значит проявлять чрезмерную чувствительность.

Предоставим же паукам в той мере, в какой это не нарушает домашнего порядка, делать то, что им положено природой, а сами присмотримся к ним поближе.

Прежде всего предупредим: паук — не насекомое. Паукообразные и насекомые связаны между собой родством, но представляют разные группы животных. Вместе с многоножками и ракообразными они образуют тип членистоногих. Из их числа лишь насекомые — счастливые обладатели крыльев. Впрочем, встречаются, как мы знаем, и бескрылые насекомые — блоха, клоп, чешуйница. Но отсутствие крыльев еще не может служить достоверным признаком для окончательного определения систематической группы, к какой относится животное. Зато по числу ножек сразу можно разобраться, с кем именно имеешь дело: у насекомых ножек шесть, у паукообразных — восемь.

Правда, нет нужды считать ножки, чтобы отличить, например, паука-крестовика от навозных жуков… Но ведь существуют пауки самых различных форм: их описано много тысяч. Конечно, насекомых известно куда больше — уже зарегистрированы несколько сот тысяч видов^[29]. Но и пауков отнюдь не мало, иной раз даже очень опытному специалисту приходится подсчитывать, сколько у животного ножек, прежде чем вынести свое суждение.

Все это верно и в отношении крошечных, как правило, клещей, которых тоже можно считать паукообразными.

Весьма подходят под общепринятое представление о пауках так называемые сенокосцы; немцы их называют портными или сапожниками. Их округлое тело упруго поддерживается восемью непомерно длинными угловатыми ножками. Выбегая, как на ходулях, на стол или появляясь на полу, они часто расплачиваются жизнью за свою устрашающую внешность. Между тем эти животные вполне безобидны. Они питаются только мертвыми насекомыми и гниющими остатками растений.

Настоящие, истинные пауки несут в своем брюшке крупные железы. Выделяемая ими тонкая шелковая нить быстро застывает на воздухе и всем знакома как паутина. Шелковыделительными железами обладают гусеницы и личинки многих насекомых. У них нить всегда выходит из ротового отверстия. Это знают все, кому доводилось наблюдать гусеницу, занятую сооружением своего куколочного домика. У пауков же паутинные железы открываются на вершинах бородавок, а бородавки сосредоточены на самом конце брюшка.

Пауки используют свою нить разнообразными способами. Далеко не все сооружают ловчие гнезда.

Маленькие пауки-скакуны промышляют беспорядочным разбоем. Их случается видеть в траве, на бревнах или вдоль стен, где они, поджидая жертву, делают шаг-другой то в одну, то в другую сторону и восемью махонькими, но зоркими глазами выслеживают мух. Когда она замечена, скакун обрушивается на нее, совершая смелый, хорошо рассчитанный прыжок. Ядовитым укусом он убивает добычу и тотчас же принимается поедать ее. Кое-как сотканное гнездо служит этим паукам убежищем на ночь, позже здесь будут отложены яйца, и мать не поленится их охранять.

Крупные пауки-волки тоже рыщут по своей охотничьей территории. Их множество на каменистых берегах озер и рек. Для своих яиц они сплетают кокон, который носят под брюшком и, если обстоятельства этого требуют, защищают его. Как только молодь покидает скрытую под брюшком шелковую колыбель, дети все, сколько их есть, вскарабкиваются на спину матери и в течение какого-то срока не покидают ее, оставаясь под родительской защитой.

Пауки-крабы устраиваются удобнее. Неподвижные, таятся они с оружием наготове в венчиках цветков. Стоит опуститься на цветок насекомому, которое собралось подкрепиться нектаром, паук из засады молниеносно набрасывается на добычу, и искатель сладкого, вместо того чтобы окунуть хоботок в медовый источник, получает в спину порцию паучьего яда. Эти пауки осмеливаются нападать и на медоносных пчел, и на бабочек, которые по размеру тела в несколько раз превосходят их. Многие, используя свои прядильные способности, сооружают шелковую крышу, убежище на случай дождя. Часто они вплетают в навес листья, и кров становится довольно прочным. Взрослые пауки-крабы оседлы, проявляют склонность к постоянному месту жительства, зато в ранней молодости они завзятые бродяги. Но эти и во время своих путешествий ничуть не изматывают себя. Едва только ясный осенний день обещает спокойную прогулку, молодой паучишка взбирается на возвышенное место, скажем, жердь в заборе или стебель травинки.

Тут он изо всех сил вздергивает кверху конец брюшка и выпускает из него шелковую нить, затем одновременно отрывает от опоры все свои восемь ножек и повисает на только что поднятом шелковом парусе. Малейшее дуновение ветра переносит крошку-воздухоплавателя иной раз на довольно значительное расстояние.

Обычно к концу лета подрастает уйма паучьей молоди. Кроме того, этим дешевым способом перемены места пользуются многие виды. Не удивительно, что всевозможные паучьи парусники, летающие в это время по воле ветра, частенько попадаются на глаза. Проницательный наблюдатель безошибочно приходит к выводу, что наступила пора, именуемая почему-то «бабьим летом».

Но изобретательнее всего применяют шелк паучьей нити паук-крестовик и домовый паук — два вида, которые чаще всего встречаются в человеческом жилье и которые строят совершенно различные гнезда — ловушки для дичи.

У крестовика паутина служит одновременно и обиталищем и ловушкой для дичи. Нам его жилище может казаться роскошным: ведь оно сооружено из чистого шелка. Для паука же, который сам этот шелк выделяет, он не представляет ценной материи. Кому доводилось хоть раз видеть объем шелковыделительных желез в задней части брюшка пауков, тот легко сообразит, что недостатка в шелке они не испытывают. И это очень важно — без шелка паутины нет жизни для паука.

Паутина должна быть липкой для мошкары, которая в нее попадает. Но для паука паутина отнюдь не липкая. Мы это видим, когда какой-нибудь полный жизни крестовик энергично пробирается вдоль канатов и петель своего дома. Вообразите себе только: пол в нашей квартире выложен липучкой для ловли мух, а нам это нисколько не мешает передвигаться!

Дело в том, что гнездо сооружается из двух сортов нити. Середина сетки — собственно обиталище паука — сплетается из сухих нитей. Здесь паук проводит, как правило, все время. От этой сторожевой вышки к внешней рамке гнезда лучами, радиусами расходятся другие, тоже сухие нити. На них, между срединной частью и внешней рамкой, натянута ловчая спираль. Она-то и сплетается из клейкой нити, выделяемой специальными железами^[30].

Когда паук перемещается в паутине, он цепляется ножками только за сухие нити и ловко избегает соприкосновения с клейкими. Этому способствуют два обстоятельства. Во-первых, окончания ножек паука оснащены высокочувствительным аппаратом из маленьких зубчатых коготков и жестких волосков, с помощью которых он надежно опирается о тонкие нити паутины. Во-вторых, это можно заметить, присмотревшись внимательнее, — плоскость паутины расположена в пространстве не строго отвесно, но всегда чуть наискосок, с небольшим уклоном. Паук же находится на нижней поверхности плетения и перемещается на весу, благодаря чему и избегает прикосновений, которые приклеили бы его или запутали в сетке, предназначенной для ловли добычи.

Иногда паук-крестовик ведет наблюдение не из средней части паутины, а с края, где в таком случае выстроен как бы шалаш из листьев, оплетенных шелком. Но и отсюда паук постоянно поддерживает связь со всеми частями паутины. Связь действует безотказно. Паук не упустит мгновения, когда в сеть попалась дичь. Даже находясь в укрытии сбоку, крестовик всегда держит одну из ножек на сигнальной нити, специально для того сплетенной. И пока паутина неподвижна, паук может спокойно дремать.

Может показаться странным, что пауку-крестовику приходится пользоваться еще и осязанием, без которого все его восемь глаз ничего не сообщат ему о мухе, попавшей в сеть. И тем не менее это так! Органы зрения развиты у крестовика гораздо слабее, чем у пауков-скакунов. Крестовик отчетливо воспринимает только направление, откуда падает свет. Глаза служат ему лишь для общей ориентировки в его маленьком жизненном пространстве. Даже вконец изголодавшийся паук не замечает мухи, если та барахтается совсем рядом, но не касается паутины: он не знает муху «в лицо».

Рассказывая о предметах, мы говорим прежде всего о том, как они выглядят. Для нас главным, ведущим чувством восприятия служит зрение. У слепых осязание развивается сильнее. До поразительного совершенства доводят свое осязание редкие несчастливцы, которые одновременно и слепы, и глухи, и немы, как знаменитая Елена Келлер^[31].

Пауки, ткущие сеть, пользуются именно осязанием. Обладай они даром речи, они говорили бы не о том, как выглядит то или другое насекомое, но, наверное, о том, какие оно вызывает колебания, как оно бьется в паутине, каково на ощупь.

Нужна некоторая доля фантазии, чтобы поставить себя на место существа, воспринимающего сведения из внешнего мира через осязание. О том, что в ловушку попалась добыча, пауку сообщает дрожь паутинной оснастки. О том, сколько весит дичь, пауку скажет натяжение нитей. Место, где висит добыча, паук тоже определяет на ощупь; но бывает, дичь притаилась, неподвижна, тогда паук, оставаясь на своем наблюдательном посту в центре паутины, последовательно, один за другим, перебирает все радиусы сети, пока не обнаружит нагруженный участок. Чуткость и редкостное мастерство, с какими паук «концами пальцев» способен воспринимать информацию извне, позволяют ему с поразительной быстротой находить заслуживающее внимания место.

Если в сети запуталась беспокойная муха, паук первым делом устремляется к ней, словно хочет удостовериться, действительно ли это стоящая добыча. Откладывать такую проверку паук не будет. Хотя клейкие ловчие нити сильно затрудняют побег, вполне возможно, что бьющееся в западне насекомое вырвется на свободу прежде, чем паук его обнаружит. Если же строитель паутины не опоздал к месту происшествия, он сразу изливает на жертву поток свежих шелковых нитей. Ловко движутся восемь ножек, пеленая добычу так быстро, что через самое короткое время она становится совершенно беспомощной и беззащитной. Между тем паук успевает несколько раз укусить муху острой верхней челюстью, в которую открывается проток ядовитой железы. Проходит всего несколько минут, и яд убивает муху. Теперь хищник не спеша разрывает паутину, убирает дичь из сетей и переносит добычу поближе к наблюдательному посту. Здесь он подвешивает ее на короткой нити, а сам принимается чистить свои челюсти и лапки на случай, если в паутину попадется новая муха. Ну, а пока ее нет, он принимается завтракать.

Пауки едят несколько необычно.

Представляете себе: вместо того чтобы надбить скорлупу сваренного яйца, затем частично облупить его и, наконец, ложечкой вычерпать содержимое, мы бы стали вдруг надкусывать яйцо, впрыскивать в него желудочный сок, затем ждать, пока белок и желток под действием соков растворятся и станут настолько жидкими, что их можно выпить. Однако именно так действует паук. Он изливает в жертву растворяющие ее соки и, после того как добыча станет жидкой, выпивает вместе с собственным желудочным соком все, что недавно еще было мухой. Чередуя разжижение и всасывание, паук за несколько часов переваривает мышцы и потроха мухи. Остаются лишь не поддающиеся желудочным сокам сухие остатки хитиновой оболочки. Паук в конце концов выбрасывает их.

Бывает удачный день, когда паук поймал мух больше, чем способен съесть. В таком случае упакованные в паутинный шелк пакеты остаются подвешенными, как в кладовке с продуктами. Редко случается, чтобы сытый паук из милости вдруг отпустил своего пленника. Только если в сеть попался слишком крупный шмель или другое чересчур сильное насекомое, забота о сохранности паутины может взять верх даже над голодом и прожорливостью. Тогда быстрыми рывками рассечены нити, удерживающие дичь, и счастливцу предоставляется свобода, а паук принимается чинить поврежденное место. Конечно, это дело трудное, но все же небольшая починка проще, чем восстановление всего гнезда. А ведь тот же шмель мог полностью разрушить паутину!

За 400 лет до нашего летосчисления жил в Греции художник по имени Зеуксис. Сохранилось предание, будто он так мастерски владел кистью, что нарисованные им гроздья винограда приманивали к себе птиц, и те слетались клевать изображения ягод. Но пауков не обманут никакие картины, даже Зеуксиса. Мы знаем: внешний вид мухи ничего не говорит ему. Зато стоит потрясти паутину так, будто это бьется попавшее в западню насекомое, и паук сразу устремляется к потревоженному участку.

А что будет, если, начав трясти паутину хотя бы зубцом вилки, дождаться, когда паук кинется к месту, откуда исходит сотрясение, а потом вилку убрать и на то же место бросить комочек бумаги? Тут мы станем свидетелями того, как паук набрасывается на бумажный шарик. На этом, однако, его ошибка и кончается: паук не делает попыток сожрать бумажку. Наоборот, быстро ее обследовав, он перерезает нити, на которых висит груз, и затем выбрасывает это несъедобное блюдо вон.

Как только удалось пауку — ведь он почти слеп — распознать, что это был обман?

Малый вес ложной приманки не мог ему ничего сказать. Это становится ясно, как только мы заменим комочек бумаги сухим клеевым шариком, который весит ровно столько же, сколько и муха. Крестовик, подбежав к клеевому шарику, не тронет его. Зато если бросить в паутину шарик хоть и бумажный, но пропитанный разведенным водой настоем из раздавленных мух, паук примет такое угощение так, будто это самая настоящая муха. Он бросится на шарик, начнет его кусать, впуская яд, обмотает шелком, отнесет в зону наблюдательного поста и здесь на протяжении часов не прекратит попыток сосать свою странную добычу. Все это выглядит как «тупость». Но правильно ли упрекать за ненужные действия того, кто поступает в полном соответствии с показаниями присущих ему органов чувств? Разве он поступает не естественно?

Этот опыт показывает, что, кроме осязания, в жизни паука важную роль играют также и вкусовые ощущения. За ними, видимо, остается последнее, решающее слово.

Если нельзя говорить об уме паука-крестовика, то, во всяком случае, бесспорно, что он не лишен памяти. В этом можно убедиться с помощью простого и весьма наглядного опыта.

Паук отсиживается в своем убежище на краю паутины. В петли ловушки попалась муха, паук спешит к ней, хватает ее, кусает и, запеленав, уносит в зону наблюдательного поста и здесь подвешивает. За тот короткий промежуток времени, пока паук пристраивается поудобнее, чтобы спокойно заняться приемом пищи, вы — коварность исследователя-экспериментатора неистощима! — осторожно перерезаете нить, на конце которой висит завернутая в пакет добыча.

Муха, конечно, падает на землю.

Будь паук совсем бестолков, ему достаточно было бы удостовериться, что никакой мухи в паутине почему-то нет, и он успокоился бы. Паук же приходит в возбуждение и, проявляя редкостное упорство, методически обследует всю паутину в поисках исчезнувшего корма. Сначала он один за другим потягивает и теребит расходящиеся от центрального поста радиусы ловчей сети. Но радиусы свободны, нигде нет никакой тяжести. Паук возвращается в свою засаду: не оставил ли он добычу там? Подвесил и забыл принести?.. Однако и здесь поиски безуспешны. Что такое? Паук возвращается на наблюдательный пост и снова теребит отсюда все радиусы, потом убегает к внешнему участку, к тому месту, куда попалась дичь. И все, разумеется, безрезультатно.

Только после всего, когда никакие поиски и проверки ничего не дали, паук перестает суетиться. Что поделаешь! Он принимается поджидать очередную жертву, он, сам оказавшийся на этот раз жертвой науки, лишившей его законной добычи, которую изловил по всем правилам врожденного искусства.

Наиболее выдающееся произведение паучьего мастерства — его паутина. Если бы даже он прошел курс в ткацкой школе или выучился ткацкому искусству у родителей, то и тогда было бы чему дивиться. Но совершенное мастерство паука рождается готовым, и приходится наше восхищение переносить на саму природу, породившую это существо со всеми его сноровками.

Возьмем для примера паутину крестовика, которого сравнительно легко наблюдать во время строительной работы. Предупреждаем: наблюдение это не для любителя поспать. Паук приступает к работе, как правило, очень рано по утрам. Ежедневно, иногда через день, он сооружает новую сеть на старом месте или подновляет старую, в тех местах, где пыль, мелкие остатки насекомых, запутавшиеся в шелковых нитях листья, а то и какие-нибудь повреждения сделали ее непригодной.

Наиболее крепкие нити паутины образуют внешнее обрамление гнезда, когда оно уже готово, — его наружную опорную кайму. Но допустим, требуется еще только начать сооружение паутины. Как же протягивает крестовик первую нить на избранном месте?

Мы уже кое-что знаем о бутылеобразных паутинных бородавках, с конца которых сбегают шелковые нити, словно извлекаемые из тонких футляров. Эти бородавки представляют остатки, культи атрофированных ножек. Они даже сохранили свою подвижность.

Возьмем случай, когда паук находится на стволе дерева и готов обосноваться в его кроне. Он повыше поднимает конец брюшка и выпускает какое-то количество шелковой нити. Верхушки бородавок растопырены, разведены как можно дальше одна от другой. В результате выделяемые нити образуют как бы кисточку легчайших волоконец, послушных самому слабому дуновению ветерка. После этого паук изменяет положение бородавок, сближая их, и теперь выделяемые нити сливаются в одну.

Прядильщик удлиняет эту нить, отпуская ее все дальше и дальше так, что в конце концов она может стать даже двухметровой.

Нить отпущена свободно, наудачу, и как бы плавает в воздухе. Если конец парящего таким образом каната ни к чему не прикоснулся, паук сматывает нить, поедает ее и затем сызнова повторяет всю операцию.

Но допустим, конец шелковинки коснулся какого-нибудь прочного предмета, хотя бы ветки. Тут нить сразу приклеивается к опоре, и это уже начало: переброшен первый висячий мост! Строитель немедля опробует его и одновременно предпринимает замечательный маневр, который делает висячий мост более надежным. Вот что для этого совершается.

В каком-то месте, не доходя до середины, паук перекусывает нить, но при этом не выпускает оба образовавшихся конца, а крепко держит их передними и задними ножками. В результате только собственное его тело связывает разрозненные концы нити. Теперь паук начинает понемногу передвигаться вперед, оставляя за собою свежую шелковую нить, тогда как часть, лежащая впереди, сматывается передними ножками.

Тут есть одна подробность, о которой надо сказать: при этом маневре паук выделяет паутинной нити больше, чем ее здесь было и чем сейчас сматывается. Таким образом и выходит, что воздушный мост увеличивается в длину, начинает прогибаться книзу. Теперь, добравшись до середины нити, паук склеивает оба ее конца и от этого места спускается вниз до самой земли. Приземлившись, он делает — существенная деталь! — два шага в сторону, после чего нить прикрепляется к поверхности почвы. Так возникают три первых радиуса сети, три луча-спицы будущего «колеса».

Что же, спросите вы, дает то небольшое отступление от вертикали — два шага в сторону, о которых только что говорилось? Благодаря ему как раз и возникает частичный легкий наклон всей сети, необходимый для удобного перемещения паука в его владениях.

Последующие действия ведут к образованию первой части рамки, окружающей сеть. Не так-то просто следить за тем, как она возникает. Но если иметь достаточный запас терпения и внимания, можно видеть, как паук, снова поднявшись к центру будущей паутины M, возвращается отсюда к А. Во время этих перемещений он не прекращает выделять новую нить, и потому спица MA получается сдвоенная. Затем, опускаясь по этой сдвоенной нити, паук делает ее тройной. Дальше, на некотором отдалении от А, к примеру в точке В, строитель совершает нечто удивительное, смысл чего, однако, вскоре становится ясен: здесь, в точке В, он приклеивает ко второй новую — третью — нить.

Теперь, миновав точку M и продолжая свой курс в направлении к C, паук сокращает расход нити, натягивает ее, вследствие чего вторая нить отделяется от первой, а третью крестовик закрепляет, приклеивая в точке C.

Так вырисовывается еще один радиус BM, часть будущей оснастки. Однако часть эта пока еще недостаточно красива, она чрезмерно натянута и в то же время неровна. Вскоре паук устраняет этот порок: он возвращается к В и удлиняет радиальную нить BM, делая это тем же хитрым способом, который мы только что проследили: нить прокусывается, а строитель паутины, во время своих рейсов от B и M, выделяет сзади паутины больше, чем сматывает впереди. В результате нить заменяется более длинной, и оттянутая поначалу линия АБС выпрямляется, а сгиб в B исчезает.

Подобным же образом возникают и все другие линии, соответственно связанные с новыми радиусами, например, CD с радиусом EM или AD с радиусом FM.

Постепенно основные контуры будущей паутины начинают проступать. Но требуется соорудить еще множество радиальных нитей. Для этого паук, направляясь из центра по лучу ME, например, выделяет новую нить. Она поддерживается на некотором расстоянии от уже существовавшей следующим образом: нить бежит через гребень на конце задней ножки, словно через ролик. Когда достигнута внешняя линия обрамления, паук крепит конец нового луча чуть ниже, чем в E (в G). В этом случае новый радиус слабоват, потому что G ближе к M, чем E. Однако паук еще не кончил дела! Гладко натянутая нить разрубается и снова натягивается способом, который описан выше: сам паук опять становится звеном живой связи между концами прокушенной нити. Плетельщик торопится к M, спаивая концы нитей, сматывая перед собой старую, временную и извлекая из себя окончательную.

Потом еще и еще…

После этого все радиусы сплетаются между собой поперечными нитями. Таким образом и возникает будущий центр паутины — сторожевой пост.

Но все это пока только основа. Еще не хватает главного: нет клейкой нити, на которую будут ловиться насекомые, а прежде чем соорудить ее, пауку надо построить «вспомогательную спираль». Она делается из сухой нити. Примерно четыре или пять раз совершая круговые рейсы, паук, вытягивая вперед заднюю часть брюшка, переползает с радиуса на радиус и прикрепляет к ним спиральную нить паутины. От края радиуса крестовик поворачивает обратно и постепенно возвращается в среднюю зону, связывая лучи, построенные из сухой нити, более плотной спиралью, на этот раз из клейкой нити.

Вспомогательной спиралью паук пользуется как опорой, как мостками, по которым он переходит от одного радиуса к другому. Но это для него и ориентир, помогающий в прокладке клейкой ловчей нити. Так садовник натягивает шнуры, прежде чем высадить растения на клумбе. Если паук этого не сделает, он сам запутается и в кропотливой работе упустит основные линии общего плана.

Но по мере того как сооружается липкая спираль, вспомогательная становится уже бесполезной, и паук отрезок за отрезком выкусывает ее, сматывает в клубочки и выбрасывает.

Теперь все: паутина наконец готова.

И, скажем откровенно, вовремя, а то, пожалуй, наше терпение истощилось бы!

Вообще говоря, натуралистам терпения не занимать. Они не устают снова и снова наблюдать и прослеживать, как сооружается паутина. Мы ограничились здесь коротким рассказом об одних лишь выводах и сообщили далеко не все, что об этом предмете известно. В самом деле, ведь здесь описана только типичная история возникновения паутины паука-крестовика. А сколько отклонений от этого плана! Остается лишь дивиться тому, как мало подчинено застывшей схеме врожденное мастерство плетельщика паутинных сетей. Ведь в каждом случае отдельные действия очень существенно различаются в зависимости не только от местных обстоятельств, но даже и от особенностей того или иного строителя.

Если же начать описывать строительные повадки разных видов, мы никогда не закончим своего рассказа.

Однако втайне я надеюсь, что и этот единственный приведенный здесь краткий протокол действий крестовика — строителя паутины — побудит противника пауков проверить точность сделанного мною описания. И тогда читатель превратится в наблюдателя, а ненавистник пауков станет их покровителем и другом.

Весной и в первые месяцы лета самцы паука-крестовика не обращают внимания на самок. Они строят для себя паутину и ведут самостоятельный образ жизни, растут, но не слишком увеличиваются в размерах. Даже полностью закончив рост, самцы все-таки гораздо мельче внушительных самок. У многих видов пауки-женихи кажутся рядом со своими невестами просто крошками. В этом уголке животного мира женский пол никак не назовешь слабым.

Когда лето близится к концу, самец-крестовик дожидается наступления красных дней и, бросив свое обиталище, отправляется бродяжничать в поисках невесты.

В этой роли все существа стремятся показать себя с наиболее выгодной стороны и, всячески демонстрируя свои таланты и достоинства, пробуют очаровать избранницу. Павлин распускает ослепительный хвост, жаворонок высвистывает песенки, женихи некоторых бабочек распространяют выделяемый железами аромат, который привлекает невест. А паукам что делать? Их невесты глухи, плохо видят, обоняние у них не слишком острое. Потому-то жених и обращается к тому чувству, которое играет у пауков главную роль — к осязанию!

Обнаружив во время своих странствий паутину невесты, жених прикрепляет к ее паутине прочную нить и, выбрав по соседству надежную опору, пристраивается сбоку и принимается сотрясать нить. И в этом сотрясении нити, должно быть, звучит музыка, взывающая к особо чутким концам ножек. Так до избранницы доходит звонок, раздающийся у двери в ее жилье, и если она готова к венцу, то направляется к зовущей ее нити. Встреча с женихом происходит на «брачном мосту».

Вообще-то быть самцом у пауков не вполне безопасно. Когда жених приходит не вовремя, то невеста, более крупная и сильная, может схватить его и в два счета сожрать. Но если даже время визита выбрано счастливо и самка не возражает против знакомства, пауку все равно может не поздоровиться; драма будет отличаться от предыдущей разве только тем, что избранника съест не невеста, а супруга. У пауков-крестовиков такое поедание не редкость. У некоторых пауков оно даже обязательно. Известны и такие виды, у которых женихи соблюдают редкий обычай: приближаясь к невесте, они подносят ей муху. Этот свадебный подарок и дает возможность жениху ускользнуть от опасности, не быть съеденным на послесвадебном ужине^[32].

Примерно в сентябре паучиха крестовика откладывает яйца, укутанные в ворсистую желтую ткань. Мать прячет пакет с потомством в укромное место. Первые ночные заморозки кладут конец существованию паучихи, а из яиц весной развиваются молодые паучки. Едва вылупившись, они уже ничем не отличаются от взрослых, кроме, разумеется, размера. Какое-то время паучья молодь еще растет за счет запасов питательного жирового тела (желтка), скрытого в их брюшке. Но едва паучки подросли, они переходят к тому же разбойному образу жизни, какой вели их родители, и целиком посвящают себя ему до конца лета, когда наступает пора продолжения рода и когда женихи отправляются бродить в поисках невесты, которой и вызванивают свою свадебную песню.

Паук-крестовик не чурается человеческого жилья, но вообще-то он — дитя вольной природы.

Домовые пауки^[33] обитают только в помещениях и могут жить, конечно, лишь там, где их терпят. В углах комнат, в чуланах, в амбаре, в садовой беседке встречаются сети с углублением посредине. Они ни в какое сравнение не идут с изящной колесовидной паутиной крестовиков. И тем не менее сети домовых пауков выполняют свое назначение не хуже, чем колесовидные. Правда, другим способом.

Муха или комар, коснувшись ножками плетения, застревает в нем. Паук, немедленно выскакивая из засады, сплетенной, как трубка, у основания ловчей сети, набрасывается на дичь. В этой засаде паук обычно проводит все время и сюда же, когда что-нибудь попадается в его тенета, уносит добычу, чтобы спокойно с нею расправиться.

В отличие от других видов, которые живут не дольше года, домовые могут дотянуть до вполне почтенного для паука возраста 5–7 лет, если, конечно, их не погубит веник уборщицы. Кому не известно, что хозяйки терпеть не могут, когда по углам с потолка свисают паутинные гирлянды, и в каждой — мухи, пыль, грязь. Да и самих пауков в жилых помещениях — в столовых, спальнях — не терпят потому, что побаиваются, считая ядовитыми.

Что можно об этом сказать? Действительно ли опасны эти существа?

Да, пауки бесспорно ядовиты. У всех рядом с острым зубцом верхних челюстей открывается выводной проток ядовитой железы. При укусе жертвы выделения этой железы изливаются в ранку, и схваченное насекомое погибает. Другое дело, способны ли пауки таким же образом причинять вред нам. В большинстве случаев нет.

Челюсти паука-крестовика, или домового паука, слишком слабы, ими не прокусить человеческую кожу. Если на каком-нибудь участке кожа тонка, последствия паучиного укуса оказываются не более тяжелыми, чем комариного. Нам нечего тревожиться: ни один из наших пауков не обладает ядом, который способен причинить нам серьезный вред. Не из-за чего, значит, и преследовать их как опасных животных.

Но только что вынесенный оправдательный приговор никак нельзя распространять на всех представителей рода. Укус одного из водящихся у нас водяных пауков вызывает довольно неприятное жжение. Итальянский тарантул (он относится к группе пауков-волков) тоже способен укусить человека, впрочем, последствия не бывают слишком серьезными. Пугающие сообщения средневековых летописцев о том, что люди, «ужаленные» тарантулом, приходят в крайнее возбуждение и скачут, и пляшут, пока не выбьются из сил и не упадут в изнеможении, — чистейший вымысел^[34]. Но укус бразильского паука-волка действительно опасен: на большой площади вокруг укушенного места ткани мертвеют^[35].

Есть повод бояться также пауков другого рода, чьи виды во множестве распространены по всему свету. На юге Франции и Италии живет охотник за кузнечиками — мальминьята, в Азии обитает близкий родич этого паука — «черный волк», а в тропической Америке — «черная вдова», чей укус вызывает у человека не только острую боль, но и лихорадку, потерю сознания и другие осложнения, в иных случаях даже смертельные. Однако ни одно из перечисленных созданий не нападает на человека как на добычу. Во время жатвы или срывая листок с куста, кто-нибудь ненароком прижмет такого паука, а тот, почувствовав себя под угрозой, пустит в ход свое оружие.

В зоологических садах Англии несколько раз заводили для показа публике пауков «черная вдова». Разумеется, их содержали со всеми необходимыми предосторожностями. Одно из правил содержания требует: в случае войны, когда сброшенная с воздуха бомба может смести все предосторожности и выпустить на свободу восьминогих, всех «черных вдов» следует заблаговременно уничтожать, не считаясь с тем, сколько стоила доставка из-за тридевяти земель этих опасных экспонатов.

Уже свыше двухсот лет назад Французской Академии наук были предъявлены пара перчаток и пара чулок, связанные из чистого паутинного шелка^[36]. К еще более давним временам относится практиковавшееся в некоторых китайских провинциях изготовление платья из паутинного шелка^[37].

Когда возникла мысль использовать для производства шелка железы паука, наиболее пригодными для задуманной цели были признаны крупные тропические пауки, в частности обитающий в Мадагаскаре и в восточных областях Африки так называемый «шелковый» паук. Его гнездо имеет в диаметре около двух метров, а расстояние между концами ножек взрослой паучихи достигает двенадцати сантиметров. Но этот великан паук выделяет шелковую нить сечением всего в семь тысячных миллиметра. Нет более тонкого натурального шелка, который находил бы применение в технических целях. Нить настолько тонка и легка, что если бы проложить ее по экватору вокруг Земли, то на это потребовалось бы всего два килограмма паутины!

Тот же паук обладает железами, которые производят и более грубые нити, тем не менее вполне пригодные для использования в пряже.

Шелк пауков нисколько не уступает в крепости шелку, который мы получаем от гусениц шелкопряда. По гибкости он даже превосходит его. Ткани из паутинного шелка красивы и прочны. Конечно, если бы не их головокружительная дороговизна, они давным-давно вытеснили бы обычные шелковые ткани^[38].

Выкормка гусениц тутового шелкопряда широко распространена во многих странах. В помещения, где содержат гусениц, так называемые червоводни, ежедневно с плантаций тутового дерева доставляют необходимое количество свежих листьев. Здесь поддерживают нужную температуру и влажность. Гусениц шелкопряда эти скромные заботы вполне устраивают.

Чтобы содержать пауков, надо устраивать пауководни и ловить каждый день корм.

Охота на мух отнимала бы слишком много времени, кроме этого, пришлось бы еще собирать готовую паутину или коконы с яйцами, а также вылавливать взрослых самок и затем выматывать из них нить.

Возможно ли это? Оказывается, возможно и даже не представляет особых трудностей: собрав примерно две дюжины паучих, их прикрепляют в несколько рядов одну подле другой к рамке. Каждую привязывают за тонкую талию к краям дощечки, а сверху плотно прикрывают деревянной задвижечкой. Беспомощные, они вынуждены спокойно переносить даже прикосновение грубых пальцев к их паутинным бородавкам. При этом нить приклеивается к пальцам. Так ее и извлекают. Дальше все нити свиваются в одну и наматываются на медленно вращаемую катушку. Операция продолжается до тех пор, пока запасы шелка в паучихах не исчерпаны.

За один прием удается получать метров 300 нити. После этого подопытным созданиям предоставляют отдых, их выпускают на волю, но не навсегда. Спустя какое-то время их можно снова взять в работу и получить новые порции шелка. В конце концов после нескольких повторений из одной взрослой паучихи выматывают до двух километров нити. Продуктивность, что и говорить, изрядная. Но, к сожалению, на нее влияет слишком много причин. Поэтому платья из паутинного шелка останутся пока малодостижимой мечтой даже для самых капризных франтих.

Клещи

Кто не является закоренелым горожанином, кто готов целые дни напролет проводить в поле, на лоне природы, кто не устает часами предаваться мечтам где-нибудь на лесной опушке, тот обязательно сведет знакомство с иксодес. В странах Европы клещи этого семейства распространены больше других и встречаются чаще.

Этот непрошеный гость способен предстать перед нами в двух совершенно различных обликах: с пустым и с полным брюшком. Когда, вернувшись с лесной прогулки, вы иной раз обнаруживаете на коже крошечный диск, медленно и вразвалку перемещающийся на своих восьми ножках, знайте — это иксодовый клещ! Проголодавшись, он ищет подходящего местечка, чтобы пообедать, причем обед будет тянуться невообразимо долго.

Если предоставить это создание самому себе, то после нескольких часов поисков он бросит якорь на облюбованном участке кожи и, вонзив здесь свой хоботок, примется сосать кровь. Несколько дней длится такая заправка кормом. Не удивительно, что крошечный диск становится неузнаваемым, он раздувается в мешочек с добрую горошину величиной.

Клещи принуждены обходиться без той роскоши, которую могут позволить себе истинные пауки, производящие шелк. Клещи не сооружают паутинных сетей для ловли добычи, не готовят шелковую постель для потомства, их женихи не умеют привязывать свадебную нить к паутине невест, а молодь неспособна выпускать на воздух парусный канат, держась за который паучок, не расходуя сил, совершает путешествия. У клещей вообще нет каких бы то ни было шелковыделительных желез. И все же клещи тоже относятся к паукообразным: у тех и у других одинаковое число ног (восемь), а также ряд других признаков, позволяющих говорить о родстве.

Среди всех прочих паукообразных клещи особо богаты видами. Их жизненные повадки и свойства весьма различны. Чесоточные клещи вызывают на коже человека и других теплокровных различные воспаления. Сырные клещи проявляют, как о том говорит само их название, совсем иные интересы. Мучные клещи, размножаясь в чрезмерном количестве, придают продуктам неприятный вкус. Многие виды паразитируют на кузнечиках, бабочках и прочих шестиногих, причем эти клещи кажутся на теле насекомых крошечными светящимися красными жемчужинами. Пчелиные клещи живут в трахеях медоносных пчел и, вызывая их заболевание, оказываются причиной гибели целых пасек. Можно перечислить еще немало других клещей, которые, несмотря на точечные размеры, могут попасться на глаза внимательному наблюдателю и, по причине их «злонравия», становятся известны даже невнимательному человеку.

Наибольшее число клещей обитает в водах или в почве, их жизненный путь обычно не пересекается с нашим, и мы их не замечаем.

В этом, как правило, карликовом племени иксодовые клещи — самые крупные. Их нерасчлененное тело несет подвижную голову. Игла и хоботок угрожающе выдвинуты вперед; шея как будто в воротнике. У самок, в отличие от самцов, тело сильно морщинистое, сплошь в складках. Но это отнюдь не украшение и объясняется весьма прозаически: самки прожорливее. Именно они высасывают столько крови, что раздуваются в мешок, подобный горошине. За несколько дней вес самки может возрасти в двести раз! Подавляющее большинство животных, если бы с ними происходило нечто подобное, неизбежно лопнули бы задолго до того, как им удалось бы достичь соответствующих размеров.

Объем самки клеща потому так и велик, что кожа предусмотрительно сложена в складки. Животное может, ничем не рискуя, наедаться в полном смысле слова до отвала.

Нет оснований возмущаться кровожадностью женского пола. Она в данном случае вполне оправданна и обоснованна. Когда в теле должны созреть несколько тысяч яиц, приходится усиленно питаться.

Едва только самка насосалась крови досыта, она извлекает хоботок из кожи и действительно отваливается, падает. Когда это происходит в жилом помещении, клещ погиб! Конечно, нам мало радости от того, что легкий зуд помогает обнаружить клеща на коже. Но клещам еще меньше радости от того, что с человеком они попадают обычно в обстановку, роковую для их потомства.

Планами природы не предусмотрено, чтоб клещи были квартирантами человека, его соседями по дому. Когда они оказываются на коже человека или, что бывает чаще, пробрались в собачью шерсть и на собаке проникли в жилье человека, это они заблудились, сбились с естественного пути.

Конечно, пока клещ, сидя на коже, сосет кровь, он благоденствует. Зато, свалившись, он, как правило, высыхает, не успев подготовить будущее для своего потомства, как поступает всякая добрая мать семейства, независимо от того, сознательны ее действия или бессознательны.

Клещи не слишком разборчивы. На лис, белок, ежей и прочих млекопитающих они нападают столь же охотно, как и на человека. Но в природных условиях они все же присасываются к диким животным чаще, чем к собаке или человеку, и это способствует продлению рода паразитов. Падая со своих невольных носителей-хозяев, самки, упившиеся кровью, остаются в степи или на моховой подстилке в лесу, где до конца жизни находят все необходимое для себя и где будущее их потомства обеспечено.

Примерно через 14 суток после того, как самка упала на землю, она начинает откладывать яйца и носит их на собственной голове и на спине. Так проходят несколько недель. Мать многочисленного потомства постепенно сморщивается и, покрытая тысячами яиц, испускает последнее дыхание.

Только что вылупившийся из яйца клещ имеет поначалу всего шесть ножек, что вообще паукообразным не присуще. Последняя, четвертая, пара ножек появится у него позже. Это не имеет, однако, никакого значения для змей и ящериц, в которых впиваются молодые клещи, впервые утоляя жажду крови. Несколько дней пируют они на своих носителях, после чего покидают их и линяют. Вот из этой линьки они выходят уже восьминожками и несколько увеличившись в размерах, однако вновь возвращаются на тех же ящериц и на змей. Наконец приходит время повторной линьки, и после нее клещи в третий, и в последний, раз получают свою порцию крови — теперь обычно на млекопитающем.

В рассказе все это звучит очень просто. Но вообразите себя крошечным клещом, затерявшимся где-нибудь в траве или в листовой подстилке под деревом. Учтите, что вам не добыть никакой пищи, пока вы не дождетесь ящерицы или позже, чуть подросши, лисицы или другого млекопитающего. Боюсь, в подобных условиях легко утратить охоту к дальнейшей жизни.

Как умудряется молодой клещ находить своих ящериц, я, право, не знаю. Возможно, он ничего для этого не делает, просто ждет, пока какая-нибудь случайно над ним проскользнет. Скажем прямо: многие ждут напрасно и, не дождавшись, погибают от голода. Есть, впрочем, два обстоятельства, благодаря которым клещи все же не вымирают начисто.

Во-первых, не так уж быстро они погибают от голода. Даже самые молодые способны чуть не год прождать приема первой пищи. Один исследователь срезал подопытным клещам часть головы, полностью лишив их возможности хотя бы тайком принимать какую бы то ни было пищу. Но его безголовые клещи прожили по четыре года да и после того погибли не естественной смертью.

Эта способность клеща позволяет по-иному смотреть на его судьбу. Конечно, для существа, которое в виде крохотной точки затерялось в траве, мало шансов, что сегодня-завтра над ним пробежит ящерица. Но вполне возможно, что это случится один раз в течение месяцев, даже все равно, в текущем году или в будущем… Впрочем, пусть тот или другой клещ в каком-нибудь месте прождет зря и, не дождавшись, погибнет. Судьба отдельной особи здесь мало что значит для будущего рода. Роду же ничего не грозит, когда молоди достаточно. Это общий закон природы: животные, у которых мало шансов выжить, производят потомство особенно многочисленное. Пусть из тысяч зародышей клеща сохранится один и его после долгого ожидания и голодовки в конце концов заденет, пробегая, ящерица — этого достаточно!

С возрастом клещи становятся более предприимчивы: всползают на травинку, на стебелек. Нередко караулят, ждут на какой-нибудь высокой точке, пока вблизи появится подходящее существо. Иногда взбираются еще выше и в нужный момент бросаются вниз на жертву. Такой жертвой теперь может стать и человек.

Однажды на берегу озера Вольфгангзее мы устроили привал под низкой тесовой кровлей возле древнего и вызывающего торжественное настроение памятника. Надолго запомнился всем нам этот отдых; мы оказались в полном смысле слова усеяны клещами. Но как могли они узнать о нашем появлении?

Клещи не имеют глаз и неспособны видеть. Но они и не слышат. Внимательный натуралист может догадаться, каким чувством руководствуются и пользуются клещи. Вскарабкавшись на свой высокий наблюдательный пост, они «вынюхивают обстановку». Воспринимающие запах органы расположены у клещей в углублениях на концах первой пары ножек. Поэтому они и сидят с поднятыми вверх передними ножками, медленно поводя ими в воздухе.

Кроме того, клещам присуще обостренное восприятие тепла, оно тоже помогает им обнаружить возможного хозяина-носителя. Положите на лист бумаги нескольких клещей и затем на расстояние в несколько сантиметров поднесите к листу нагретый предмет. Клещи начинают стягиваться к нему. Попробуйте перемещать источник тепла над бумагой: таким способом клещей можно водить куда угодно — в стороны, вперед, назад.

Если же направить их движение к месту, где до них будет доходить привлекательный запах, например от кусочка хорошо замаскированной свежей шкуры, клещи, приблизившись, начинают водить в воздухе передними ножками, которые при движении у них всегда растопырены, как приемники радаров. Вскоре, однако, они замирают.

То же происходит, должно быть, и в природных условиях. Клещи направляются к своим будущим носителям-кормильцам, руководясь обонянием и восприятием тепла, излучаемого животными, когда те проходят вблизи их засады.

А теперь расскажем об опытах, которые помогли узнать, как клещи питаются. Для опытов потребовались бутылочки, наполненные кровью. На мембраны, которыми обтянуты горлышки этих бутылок, поместили клещей. Пока кровь была холодная, она не привлекала клещей, но, едва содержимое бутылок нагрели, клещи стали тянуться к мембране, хотя и не делали попыток прокалывать ее хоботком. Возможно, их останавливал и отталкивал запах самой мембраны. Действительно, стоит отрезать у клещей концы ножек с их обонятельными углублениями — и сразу полный успех: теперь запах ничего уже им не сообщает и обольщающее тепло побуждает клещей буравить хоботками мембрану и наполнять желудок кормом, высасывая его из бутылки.

И тут уже им все равно: кровь ли налита в бутылки или любознательный экспериментатор заполнил их супом, уксусной кислотой или огуречным рассолом. Клещи, похоже, полностью лишены вкусовых восприятий. С незапамятных времен им достаточно было тепла и обоняния, чтобы добираться до источников пищи, дающей силу жизни. Природа не предусмотрела, что ученые станут изощряться в хитроумных выдумках, имеющих одну цель: обмануть клеща.

Не одни млекопитающие, но и птицы часто подвергаются нападению клещей. Иксод — единственный клещ, о котором до сих пор шла речь, — встречается в молодом возрасте чаще всего на ящерицах и змеях, но иногда и на птицах. Другие клещи предпочитают птиц или даже исключительно их атакуют. Назовем для примера клеща голубей. Он может случайно попасть в человеческое жилье и стать для людей причиной весьма неприятных переживаний. Относится этот клещ к числу тех, что, подобно клопам, нападают на жертву ночью, в темноте, какое-то время пьют кровь, затем возвращаются в свое убежище. Если голубятни запущены и содержатся неряшливо, клещи способны размножиться здесь необычайно.

В древних храмах и соборах, например в Вене или Венеции, да и в других давно обжитых голубями сооружениях среди расселин камня могут водиться массы клещей. Если они заселили жилые дома, то серьезно докучают обитателям. Из истории известен такой случай: в одном старинном доме в городе Майнце бедствие от клещей стало просто невыносимым, и местные власти потребовали выселить из дома всех жильцов. Хозяева так и сделали, а спустя десять месяцев решили, что клещи в нежилом доме, конечно, уже вымерли от голода. И в дом въехали новые постояльцы, не имевшие представления о том, как великолепно владеют клещи искусством воздержания от пищи.

Оголодавшие орды паразитов так отделали новоселов, что те поплатились за свою неопытность продолжительным и тяжелым заболеванием.

В более жарких странах и особенно в восточном Средиземноморье один из птичьих клещей одинаково поражает кур, уток, голубей, гусей и, разнося массовые заболевания, причиняет птицеводству серьезный вред. К сожалению, эти твари не упускают случая напасть и на человека. Между прочим, их иногда называют «персидскими клопами», хотя это все же не клопы, а клещи. Но, судя по кличке, эти паразиты представляют достойную пару для клопов.

Теперь, как видим, нам можно, пожалуй, быть довольными своими иксодами.

Вид клещей, от которого чаще всего приходится защищаться, сравнительно безобиден. Никто, конечно, не собирается добровольно предоставлять им сосать свою кровь. Но как же им в этом помешать?

Хорошо, если клещ обнаружен на вас случайно, прежде чем он успел обосноваться и еще бродит в поисках нежного участка кожи. В таком случае задача ясна: его следует уничтожить. Но как? Раздавить его совсем не легко. Клеща не убьешь, хлопнув ладонью, как комара. Его и не расплющишь, даже если сильно нажмешь: маленькие тела клещей на редкость прочны и тверды.

Искушенные люди зажигают спичку, прикасаются еще раскаленным концом к клещу и таким образом предают его казни.

Сложнее, когда клещ уже впился хоботком в тело. Нечего и думать о том, чтоб вырвать его: ротовые устройства этих созданий так крепко внедряются в кожу крючками, расположенными далеко один от другого, что даже когда тело извлечено, голова остается на месте. А ее оставшиеся в коже части нередко становятся причиной воспалений.

Счастье наше, что мы обнаруживаем непрошеного гостя, едва он успел по-хозяйски пристроиться: это место начинает чесаться. Пока клещ еще не слишком раздулся, можно избавиться от него, положив сверху кусочек клейкого пластыря. На следующие сутки наклейку снимают, а с ней извлекают и остатки иксода: клещ сам убрал свои прицепки, то ли потому, что ему не по вкусу химические свойства клея, то ли потому, что отрезанный пластырем от воздуха, он задохнулся и сдался в плен.

Когда же клещ уже глубоко впился, на место укуса кладется компресс из ваты, пропитанный скипидаром или бензином. Через какое-то время клещ сам извлекает хоботок, а если почему-либо не делает этого, его легко сковырнуть.

Тем, кто найдет все эти приемы слишком хлопотными и кто предпочтет, вооружась терпением, ждать, настоящие строки могут послужить утешительным заверением: через несколько дней живой привесок отвалится сам собой. Ведь ему надо только наполнить брюшко, а когда это сделано, он достиг своей цели.

Заключение

Редко бываешь по-настоящему удовлетворен полученным или сделанным. Как правило, человека сильнее занимает то, чего он еще лишен, нежели то, чем он уже обладает. Это верно и для молодых, и для старых и несколько меня огорчает. Ведь в этой книге не хватает рассказа о многих других обитателях человеческого жилья. И разумеется, это те именно, о которых читателю больше всего хотелось бы знать.

Одного донимают слизни в погребе, и он ищет способа от них избавиться. У другого появились мокрицы, и ему срочно надо выяснить: не кровососущие ли это насекомые, или они и крови не сосут и к насекомым не относятся? У третьего жилье заполонили печально прославленные жуки-точильщики. Четвертого тревожит сырный клещ. Пятый хотел бы поближе познакомиться с образом жизни муравьев, которые пробрались в его столовую. Не один пожалеет о том, что в книге не говорится о мышах и крысах. И наконец, кое-кому покажется неправильным, что здесь ничего не сказано о собаках и кошках или о золотых рыбках и канарейках. Пожеланий может быть бесконечно много.

Да будет мне позволено сказать хоть словечко в свое оправдание.

Эта книжка — не справочник, не руководство. Мои очерки написаны только для того, чтоб сообщить некоторые сведения о маленьких домашних тварях, как правило, редко упоминаемых или малоизвестных. И главное: хотелось показать, что и существа наименее привлекательные, часто даже презираемые, тоже могут обладать удивительными свойствами.