Десять меченосцев

Похищение

Перевал остался позади. На горе Кома снег лежал острыми клиньями, а гора Онтакэ, видневшаяся сквозь красноватые почки деревьев, была усеяна снежными пятнами. Зеленоватая дымка молодой зелени покрывала поля и обочины дороги.

Оцу погрузилась в привычную задумчивость. Дзётаро был как молодой побег, сильный и упрямый, который нельзя ни подмять, ни затоптать. Дзётаро в последнее время рос на глазах. Порой Оцу улавливала в нем черты будущего мужчины.

Непослушание Дзётаро граничило с дерзостью. Оцу беспокоило его поведение, которое все труднее было оправдать тем, что мальчик воспитывался без родителей. Он выводил Оцу из терпения неуемной страстью к еде. В съестной лавке Дзётаро застывал на месте до тех пор, пока Оцу не покупала то, что он требовал. Получив рисовое печенье в Сухаре, он поклялся, что клянчит в последний раз, но через километр пути он, съев печенье, стал жаловаться на голод. Они не поссорились лишь потому, что Оцу рано остановилась перекусить в чайной в Нэдзамэ. Они миновали еще один перевал, и Дзётаро запричитал, что вот-вот рухнет от истощения.

— Оцу, смотри, в лавке продают сушеную хурму. Купим, в дороге пригодится.

Оцу притворилась, будто не слышит.

После полудня они пришли в Фукусиму в провинции Синано, известную разнообразием снеди.

— Давай отдохнем, ну немного! — хныкал Дзётаро.

Оцу не отвечала.

— Оцу, давай купим рисовые колобки в соевой пудре. Здесь они самые вкусные. Не хочешь?

Дзётаро застыл перед лавкой, крепко держа корову за веревку, и Оцу поняла, что ей придется уступить.

— Какой ты ненасытный, — раздраженно произнесла она.

Корова, словно вступив в тайный сговор с Дзётаро, принялась щипать траву на обочине.

— Будешь так себя вести, расскажу Мусаси, — сердито произнесла Оцу.

Дзётаро расхохотался, прекрасно зная, что Оцу никогда не пожалуется на него.

Убедившись в бесполезности наставлений, Оцу неохотно спешилась. Они с Дзётаро зашли под навес, где подавали еду. Мальчишка зычным голосом заказал две порции и тут же выскочил, чтобы привязать корову. Когда он вернулся, Оцу сказала:

— Напрасно заказал мне. Я не хочу есть.

— Совсем?

— Ничуть! Обжоры превращаются в свиней.

— Придется мне съесть за тебя.

— Совсем забыл о совести.

Дзётаро, набив рот едой, ничего не слышал. Оторвавшись на миг от трапезы, он закинул деревянный меч за спину, чтобы оружие не давило ему на живот.

Не доев последний колобок, Дзётаро вдруг сорвался с места и выбежал из лавки.

— Наелся? — прокричала ему вслед Оцу.

Она оставила на столе деньги и пошла следом за мальчиком, но в этот момент Дзётаро вернулся и решительно преградил ей дорогу.

— Стой! Я видел Матахати, — взволнованно произнес он.

— Не может быть! — побледнела Оцу. — Что ему здесь делать?

— Не знаю. А ты его не заметила! Он стоял перед нами, закрывшись тростниковой шляпой, и в упор глядел на тебя.

— Неужели?

— Привести и поставить его перед тобой?

— Не смей и думать!

— Не беспокойся, я пошутил. На худой конец можно позвать Мусаси.

Сердце Оцу бешено колотилось. Она понимала, что если они задержатся здесь, то Мусаси уйдет далеко вперед. Она заспешила к корове. Они двинулись в путь, и Дзётаро сказал:

— Не могу понять. До водопада в Магомэ мы весело шли вместе, а теперь Мусаси словно онемел, и ты с ним не разговариваешь. Что-то произошло?

Оцу не отвечала.

— Почему он идет один впереди? Почему мы спим все врозь? Вы что, поссорились? — настойчиво расспрашивал Дзётаро.

Оцу не могла честно ответить на этот вопрос. Она и сама не понимала, что случилось. Все мужчины, значит, обращаются с женщинами, как Мусаси, который так грубо хотел навязать ей свою любовь. Зачем она резко отвергла его? Досада и недоумение причиняли Оцу больше страданий, чем болезнь, от которой она постепенно оправлялась. Родник любви, питавший ее все эти годы, внезапно превратился в кипящий водопад. Он сотрясал ее душу, сливаясь с воспоминанием о попытке Мусаси овладеть ею и победить ее непреклонность.

Оцу размышляла, как долго продлится их разлад, сколько они смогут пробыть рядом, так и не поняв друг друга. Она теперь сомневалась, стоит ли ей, как привязанной, следовать за Мусаси. Они почти не разговаривали, но Мусаси, казалось, не изменил решения довести ее до Эдо.

В Кодзэндзи они свернули на другую дорогу. На склоне горы им встретилась первая застава. Оцу слышала, что после битвы при Сэкигахаре правительство приказало тщательно проверять путников, особенно женщин. Рекомендательное письмо Карасумару завораживающе подействовало на стражу, и все трое благополучно проследовали через заставу.

За ней вдоль дороги тянулись чайные. Путники миновали последнюю из них, и Дзётаро спросил:

— Оцу, кто такой Фугэн?

— Фугэн?

— На пороге одной из чайных стоял монах. Увидев нас, он показал на тебя и сказал: «Фугэн на корове».

— Он, верно, говорил о бодисаттве Фугэне.

— Тот самый, что едет на слоне? Тогда — я бодисаттва Мондзю. Они всегда неразлучны.

— Весьма прожорливый Мондзю, должна заметить.

— Достойная пара для плаксы Фугэна.

— Не смей так говорить.

— Почему Фугэн и Мондзю всегда вместе? Они ведь не мужчина и женщина?

Дзётаро нельзя было отказать в наблюдательности. Оцу, воспитанная в храме Сипподзи, могла подробно объяснить мальчику суть дела, но она просто ответила:

— Мондзю олицетворяет мудрость, Фугэн — верность и добропорядочность.

— Стой! — послышался голос сзади. Это был Матахати.

Оцу передернуло от отвращения. «Явился!» — мелькнуло у нее в голове. Обернувшись, она молча смотрела на Матахати. Он тяжелым взглядом впился в Оцу. В голове у него все перемешалось. После приступа ревности в Накацугаве он шел по следу Мусаси и Оцу. Он видел, что они держатся врозь, но объяснил это как хитрую попытку скрыть настоящие отношения. Воображение Матахати рисовало непристойные картины, героями которых были Мусаси и Оцу.

— Слезай! — приказал он Оцу.

Оцу смотрела невидящим взором, не проронив ни звука. Былые чувства к Матахати превратились в ненависть и презрение.

— Не тяни время!

Оцу пылала от негодования, но ответила сдержанно:

— С какой стати? У меня нет дела к тебе.

— Разве? — угрожающе проговорил Матахати, хватая Оцу за рукав. — Зато у меня есть! Сказал, слезай!

Дзётаро выпустил из рук веревку, за которую вел корову, и крикнул:

— Отстань! Она не хочет!

Он толкнул Матахати в грудь.

— Ты с ума сошел? — заорал Матахати, от неожиданности потерявший равновесие. Поправив соскользнувшие сандалии и грозно приподняв плечи, он продолжал: — Твою рожу я где-то видел. А, вспомнил! Ты прислуживал в винной лавке в Китано.

— Точно. А теперь я знаю, почему ты напивался до полусмерти. Ты жил со старой потаскухой, которая вертела тобой как хотела. Так ведь?

Дзётаро задел самое больное место в душе Матахати.

— Ах ты, наглый сопляк! — Матахати хотел схватить мальчика за шиворот, но тот увернулся. Теперь их разделяла корова.

— А кто же ты? Сопливый олух! Распутную бабу боялся.

Матахати бросился ловить Дзётаро, но мальчишка, поднырнув под корову, снова заслонился ею от Матахати. Дзётаро удалось несколько раз вывернуться, но в конце концов Матахати схватил врага за шиворот.

— А ну-ка, повтори, что ты сказал!

— Сопливый олух! Бабы испугался!

Дзётаро успел вытащить деревянный меч едва наполовину, как сильный удар подбросил его вверх и швырнул в заросли бамбука. Полуоглушенный, он лежал в какой-то луже.

Опомнившись, мокрый Дзётаро угрем выполз на дорогу, но он опоздал — корова и Оцу были далеко. Матахати бежал впереди, волоча скотину за веревку.

«Негодяй!» — простонал Дзётаро, проклиная свою беспомощность. Сил ему хватало лишь на то, чтобы ругаться, лежа в грязи.

В это время Мусаси сидел на камне, где-то в километре впереди своих спутников. Отдыхая, он рассматривал облака между холмами и горой Кома и не мог определить, движутся они или застыли на месте.

Мусаси тряхнул головой, чтобы отделаться от назойливой мысли. Он думал только об Оцу, раздражаясь с каждой минутой. Лавина водопада смыла стыд и сожаление о содеянном, но Мусаси так и не понял, не ошибся ли он, открывшись Оцу. Почему она отвергла его, сбежала, словно презирала его?

«Оставь ее в покое!» — громко сказал себе Мусаси, зная, что пытается словами обмануть себя. Он пообещал Оцу, что в Эдо она займется образованием, а он продолжит военные занятия. Значит, окончательное решение их судьбы откладывается на неопределенное время. Мусаси покинул Киото с Оцу и теперь отвечал за ее жизнь.

«Что будет со мною? С моим мечом, если я буду с Оцу?»

Мусаси перевел взгляд на горную вершину и прикусил язык от стыда. Как мелочно он рассуждал! Горный пик презрительно взирал на него.

Мусаси терялся в догадках, почему отстали его спутники. Он поднялся с камня и посмотрел на дорогу — ни души, лишь черный лес в километре от того места, где он отдыхал.

«Может, задержали на заставе?»

Солнце клонилось к закату. Оцу и Дзётаро давно должны были бы догнать его. Внезапно Мусаси охватила тревога. Что-то случилось с ними! В следующий миг он уже несся под гору. Живность в полях от испуга бросилась врассыпную.

Воин из Кисо

Бегущего Мусаси вскоре окликнул путник:

— Это вы недавно шли с женщиной и мальчиком?

— Да, — ответил Мусаси, чувствуя резкий толчок сердца. — Что-то случилось с ними?

Все на дороге, кроме Мусаси, похоже, знали о происшествии. Какой-то молодой человек похитил девушку, ехавшую на корове. Видели, как он свернул к заставе по боковой тропе.

Путник не закончил рассказ, а Мусаси уже побежал дальше. Он летел как на крыльях, но достиг заставы через час, как раз в шесть, когда дорога закрывалась, как и окрестные чайные. Растерянный Мусаси бросился к старику, собиравшему скамьи перед своей лавкой.

— В чем дело, господин? Что-нибудь забыли у нас?

— Нет, я ищу девушку и мальчика, которые прошли здесь несколько часов назад.

— Девушка, похожая на Фугэна, верхом на корове?

— Да-да! — выпалил Мусаси. — Мне сказали, что ее похитил какой-то ронин. Не заметили, каким путем они ушли?

— Сам я не видел, что произошло, но слышал, будто они свернули с тракта у могильного холма, стало быть, должны выйти к пруду Нобу.

Мусаси не представлял, кто бы мог украсть Оцу. Скорее всего, нападение совершил разбойник-ронин из тех, что шатаются по улицам в Наре. Или лихой человек из окрестных лесов. Мусаси молился, чтобы похититель оказался простым повесой, а не бандитом, промышляющим торговлей женщинами. Эти типы известны своей жестокостью.

Мусаси метался по округе в поисках пруда Нобу. Солнце зашло, и он едва различал предметы во мраке, хотя ярко сияли звезды. Дорога пошла вверх, и Мусаси понял, что он добрался до подножия горы Кома. Не увидев ничего похожего на пруд, Мусаси огляделся, решив, что сбился с пути. Вдали он рассмотрел крестьянский дом, полоску деревьев и темную громаду горы.

Подойдя поближе к дому, Мусаси увидел, что он большой и крепкий, хотя поросшая мхом поломанная крыша подгнила. Внутри было светло — горел очаг или лампа, рядом с кухней была привязана корова. Мусаси не сомневался, что та самая, на которой ехала Оцу.

Мусаси, держась в тени, подобрался к кухне и услышал громкий мужской голос из-за поленницы дров и вороха соломы.

— Мама, — говорил мужчина, — отдохни! Все жалуешься на глаза, а сама всегда работаешь в темноте.

В соседней с кухней комнате, освещенной лампой, слабо жужжало веретено. Вскоре веретено умолкло.

— Я скоро вернусь, только ноги вымою, — крикнул мужчина, выходя из кухни. — Приготовь, пожалуйста, ужин.

Он сел у ручья за кухней, поставил сандалии на камень и опустил ноги в воду. Корова положила голову ему на плечо. Мужчина погладил ее по носу.

— Мама, выйди на улицу, — позвал он. — Повезло мне сегодня с находкой. Откуда она? Корова, да такая справная!

Мусаси проскользнул мимо входа в дом и через боковое решетчатое окно заглянул в комнату по соседству с кухней, где горел очаг. Первое, что бросилось ему в глаза, было копье на стене. Прекрасное копье, отполированное и ухоженное, в кожаном с позолотой чехле. Мусаси удивился, обнаружив копье в крестьянском доме. Крестьяне не имели права иметь оружие, если и имели деньги купить его.

Огонь на миг высветил фигуру мужчины, вернувшегося в дом. С первого взгляда стало ясно, что это не крестьянин. Глаза его были слишком ясными и зоркими. Мужчина был в коротком рабочем кимоно и забрызганных грязью ноговицах. Грива волос стянута на затылке соломенным жгутом. Приземистый, крепко сбитый, широкоплечий. Шагал он широко и решительно.

Дым от очага повалил в решетчатое окно. Мусаси заслонился было руками, но, глотнув дыма, закашлялся.

— Кто там? — спросила из кухни старуха. — Гонноскэ, ты закрыл кладовку? Похоже, вор забрался. Я слышала его кашель, — сказала она, входя в комнату с очагом.

— Где же вор? — спросил Гонноскэ, появившись из-за дома.

— Где-то здесь, — ответила из кухни старуха. — Я слышала, как он кашляет.

— Почудилось, верно.

— Слух меня не подводил пока! Я и лицо его заметила в окне. Он закашлялся от чада очага.

Гонноскэ сделал шагов двадцать, настороженно оглядываясь, как часовой в крепости.

— И правда. Чую человека.

Взгляд Гонноскэ, его повадки подсказывали Мусаси, что с этим человеком надо быть начеку. Гонноскэ двигался, чуть подавшись вперед. Мусаси не сразу разобрал, какое оружие у него в руках, но когда Гонноскэ повернулся, то увидел дубину длиной в метр с небольшим. Не просто палка, а отполированное временем оружие, которое, казалось, было частью Гонноскэ. Не приходилось сомневаться, что хозяин прекрасно владел им.

— Эй! Я пришел за своими спутниками, — крикнул Мусаси, выходя из-за кустов.

Гонноскэ молчал.

— Верни женщину и мальчика, которых ты похитил на дороге. Коли они целы и невредимы, расстанемся мирно, но если ты обидел их, то берегись!

В холодном воздухе повисла тишина. С гор повеяло свежестью нерастаявшего снега.

— Немедленно верни их! — Голос Мусаси звучал холодно, как ветер с гор.

Гонноскэ применил так называемый обратный захват дубинки. Волосы на его голове встали дыбом, как иглы у ежа. Расправив плечи, он крикнул:

— Эй ты, лошадиный помет! Ты кого обвиняешь в похищении?

— Тебя! Ты воспользовался беззащитностью женщины и мальчика и захватил их. Сейчас же верни их!

Боковой удар дубиной последовал настолько быстро, что Мусаси едва успел отскочить. Оружие было словно продолжением руки Гонноскэ.

— Смотри, пожалеешь! — прокричал Мусаси.

— Ты что вообразил о себе, ублюдок! — ответил Гонноскэ, нанося еще один удар.

Мусаси отскочил шагов на десять, но Гонноскэ не отступал.

Мусаси дважды пытался вытащить меч, но не решился. В момент, когда он будет вынимать меч из ножен, его локоть окажется незащищенным. Судя по быстроте реакции Гонноскэ, Мусаси не удалось бы обнажить меч. С коренастым противником шутить было опасно. Даже сбой в дыхании мог бы поставить Мусаси под удар.

Мусаси понял, что недооценил своего противника, который принял позицию «несокрушимого совершенства». Коренастый владел техникой, какую Мусаси не видел ни у одного фехтовальщика. Выражение глаз Гонноскэ подсказывало, что он постиг Путь, постоянно ускользавший от Мусаси.

Времени на раздумья не было. Удары сыпались градом вместе с проклятиями Гонноскэ. Он бил то одной рукой, то обеими, чередовал удары сверху с горизонтальными, делал выпады вперед, нападал сбоку. Меч разит только острием, рукоятка его безвредна, а дубина наносит смертельный удар обоими концами. Гонноскэ вращал дубиной, как конфетчик разминает кусок сладкой массы, то укорачивая, то удлиняя его, то делая совсем невидимым, то подбрасывая его вверх, то швыряя вниз. Дубина, казалось, одновременно мелькала повсюду.

— Гонноскэ, осторожнее! Он не похож на простых самураев, — кричала сыну старуха, высунувшись в окно.

— Не беспокойся! — отвечал коренастый.

От заботы матери он словно обрел новую силу.

В какой-то момент Мусаси, уйдя от удара в плечо, припал к земле и оказался вплотную к Гонноскэ. Схватив противника за запястья, Мусаси швырнул его на землю, придавив тяжестью тела. Ноги Гонноскэ неистово пинали воздух, не находя опоры.

— Стой! — крикнула старуха, от волнения сломав плетеную бамбуковую решетку окна. Она была вне себя от изумления, увидев сына поверженным. Отчаяние на ее лице остановило Мусаси от следующего неминуемого шага, когда он выхватил бы меч и прикончил противника.

— Хорошо, я подожду! — ответил Мусаси, сидя верхом на противнике.

Старуха с воплем выскочила из дома.

— Как ты допустил такой позор? — обратилась она к сыну. — Не бойся, я помогу тебе.

Мусаси ожидал, что старуха, пав на колени, будет молить о пощаде, но он ошибся. Старуха прятала за спиной копье, блеск его наконечника не ускользнул от Мусаси. Взор старухи, казалось, мог испепелить незнакомца.

— Грязный ронин, — кричала она, — ты прибег к подлому приему! Принял нас за безмозглых крестьян?

Мусаси не отразил бы нападения сзади, потому что Гонноскэ бешено вертелся под ним, пытаясь не только высвободиться, но и подставить Мусаси под удар матери.

— Не волнуйся, мать! — кричал Гонноскэ. — Сейчас я освобожусь. Не подходи слишком близко!

— Спокойнее! — предупредила старуха. — Тебе не пристало проигрывать всякому бродяге. Помни о предках! В тебе течет кровь великого Какумё, который сражался плечом к плечу с прославленным полководцем Кисо.

— Помню! — отвечал сын.

Извернувшись, Гонноскэ укусил Мусаси в ягодицу и ударил его дубиной. Старуха занесла копье.

— Стойте! — крикнул Мусаси.

Схватка достигла того накала, когда смерть одного из противников была неизбежной. Будь Мусаси уверен, что Оцу и Дзётаро спрятаны здесь, он, не задумываясь, прикончил бы Гонноскэ. Сомнения подсказывали, что сначала лучше все выяснить. Он попросил старуху отбросить копье.

— Что скажешь, сын? — спросила она Гонноскэ. Коренастый, прижатый к земле, тоже задумался. Вероятно, у ронина были основания предполагать, что его спутники находятся здесь. Бессмысленно рисковать жизнью из-за недоразумения.

Поднявшись с земли, Мусаси и Гонноскэ в одну минуту объяснились. Войдя в дом, все трое направились к очагу. Подкладывая дрова в огонь, старуха проговорила:

— Мы оказались на волосок от беды. Подумать только, драка возникла из ничего!

Гонноскэ хотел было сесть рядом с матерью, но та остановила его:

— Прежде проведи гостя по всему дому, дабы он удостоверился, что его друзей здесь нет. Хочу, чтобы ты собственными глазами проверил, — добавила старуха, обращаясь к Мусаси.

— Ты права, — ответил Гонноскэ. — Осмотрите дом. Не люблю, когда меня обвиняют в умыкании людей.

Мусаси отказался.

— Нет необходимости. Понятно, что вы не имеете отношения к похищению. Простите за дурные подозрения.

— Я тоже виноват, — извиняющимся тоном ответил Гонноскэ. — Надо было все выяснить, а не горячиться.

Мусаси осторожно начал расспрашивать про корову, которую он нанял в Сэте.

— Я ее нашел, — ответил Гонноскэ. — Я ловил гольцов в пруду Нобу и по пути домой увидел корову, увязнувшую в болоте. Корова отчаянно мычала, все глубже погружаясь в трясину. Я ее вытащил, никто из соседей не признал ее, поэтому я решил, что она краденая. Вору, видно, пришлось ее бросить. Корова в деревне стоит десяти работников, — продолжал с улыбкой Гонноскэ. — А это прекрасная молодая корова. Я подумал, что небеса послали ее мне, нищему. Я не могу прокормить старуху мать без помощи свыше. Я бы вернул корову хозяину, но не знаю, кто он.

Мусаси подкупили прямодушие и бесхитростность Гонноскэ, присущие деревенским жителям.

Старуха, похоже, почувствовала расположение к Мусаси.

— Ясно, что наш гость беспокоится о своих друзьях, — обратилась она к сыну. — После ужина пойдем с ним на поиски. Они должны быть около пруда. В наших горах нет житья от бандитов, самое опасное место для путников. Крадут все подряд: лошадей, овощи, людей. Похищение женщин — излюбленное занятие местных разбойников.

С гор налетали сильные порывы ветра, сотрясая деревья, пригибая траву. Звезды холодно и безмолвно смотрели сверху. Гонноскэ поднял факел, дожидаясь Мусаси.

— Никто ничего не знает, — произнес Гонноскэ. — Остается единственный дом у пруда, вон там за деревьями. Хозяин охотится в горах, когда не занят в поле. Он — наша последняя надежда.

— Обошли десять домов, и все напрасно, — извиняющимся тоном произнес Мусаси. — Моих спутников, видимо, здесь нет. Спросим в последний раз и вернемся назад.

Было за полночь. Мусаси надеялся хоть что-то разузнать о Дзётаро, но о мальчике здесь никто не слышал. На вопрос об Оцу крестьяне отвечали долгим недоуменным взглядом.

— Не беспокойтесь, я могу всю ночь искать, — сказал Гонноскэ. — Кем приходятся вам пропавшие? Брат? Сестра? Слуги?

— Самые дорогие для меня люди на свете, — ответил Мусаси. Конечно, можно было расспросить поподробнее, но Гонноскэ молча свернул на узкую тропинку, ведущую к пруду Нобу.

Мусаси не терпелось расспросить Гонноскэ, где он научился владеть дубинкой, но приличия удерживали Мусаси от разговора. Их встреча произошла по чистой случайности и едва не обернулась трагически, но Мусаси благодарил судьбу, давшую ему возможность увидеть виртуозную технику.

— Подождите здесь, — сказал Гонноскэ. — Хозяева спят, не надо их пугать. Я сам поговорю с ними.

Соломенная крыша дома была почти невидимой из-за густых деревьев. Шаги Гонноскэ скоро замолкли. Под ветром шелестел бамбук. Вскоре Мусаси услышал сильный стук в дверь.

Гонноскэ вернулся с известием, вселившим надежду в Мусаси. Сначала разбуженные хозяева дома не могли уразуметь, что от них требуется, но потом хозяйка сказала, что под вечер, возвращаясь из лавки, она видела мчавшегося по дороге мальчика. Он бежал в сторону Ябухары, был заляпан грязью, за поясом у него торчал длинный деревянный меч. Мальчик спросил у нее, где находится контора наместника сёгуна. Он рассказал, что злой человек похитил его попутчицу. Крестьянка ответила, что чиновнику нет дела до маленьких людей, и он никогда не станет хлопотать с облавой из-за такого пустяка. Случись это с важной персоной, то по приказу сверху люди сёгуна своротили бы с места каждый камень в округе. Мальчик, по ее мнению, напрасно терял время. И вообще, на горной дороге разбойники грабят и похищают людей и днем и ночью.

Крестьянка посоветовала мальчику дойти до местечка Нараи, где у развилки дорог стоит оптовая лавка, торгующая целебными травами. Хозяин лавки по фамилии Дайдзо сможет ему помочь. Дайдзо славился тем, что всегда выручал обиженных, если находил, что они пострадали незаслуженно.

— Верно, тот мальчик и есть ваш Дзётаро, — завершил рассказ Гонноскэ.

— Да, это он, — отозвался Мусаси. — Надо немедленно идти в Нараи, чтобы встретиться с Дайдзо. Благодарение небу, мы хотя бы узнали, с чего начать.

— Переночуйте у нас, — сказал Гонноскэ. — Утром пойдете после завтрака.

— А это удобно?

— Конечно. На лодке переправимся через пруд, вдвое сократив путь.

Охотник разрешил взять его лодку.

Пруд Нобу походил на огромный барабан. Ширина его была метров сто. Берега окаймляла черная стена ив, в воде отражались гора Кома и звезды.

Лодка беззвучно скользила по воде. Гонноскэ отталкивался шестом, Мусаси держал факел, багровым пятном отражавшийся в пруду. Отблеск сиял ярче пламени.

Ядовитый зуб

Факел и его отражение в воде издали походили на две огненные птицы, скользящие по гладкой поверхности пруда.

— Кто-то плывет сюда, — прошептал Матахати. — Ну, а мы пойдем в другую сторону.

Он дернул за конец веревки, которой была связана Оцу.

— Пойдем! — приказал он.

— Никуда не пойду, — решительно ответила Оцу.

— Вставай!

Матахати несколько раз хлестнул ее концом веревки. Каждый удар только укреплял намерение Оцу не двигаться с места. Матахати растерялся.

— Пойдем, пожалуйста! — жалобно заскулил он.

Оцу не двигалась. Гнев охватил Матахати. Схватив девушку за ворот, он исступленно потянул ее за собой.

— Пойдешь, раз я говорю!

Оцу обернулась к пруду и хотела закричать, но Матахати быстро заткнул ей рот полотенцем. Ему не без труда удалось оттащить Оцу к маленькому храму, скрытому ивами.

Оцу сгорала от нетерпения освободить руки, чтобы наброситься на похитителя. Она готова была превратиться в змею, похожую на ту, которая была изображена на стене храма. Змея, обвившись вокруг ивы, шипела на нападавшего на нее человека.

— Нам повезло, — облегченно вздохнул Матахати, заталкивая Оцу в храм. Он привалился к входу с наружной стороны, внимательно наблюдая за лодкой, которая в этот момент входила в узкую протоку. До лодки было метров четыреста.

Матахати порядком измотался за день. Он пытался силой овладеть Оцу, но она твердо заявила, что скорее умрет, чем отдастся ему. Оцу пригрозила покончить с собой, откусив язык, и Матахати понял, что она не бросает слов на ветер. От отчаяния он даже подумал убить ее, но от одной этой мысли руки и ноги не слушались его.

Матахати не мог понять, почему теперь Оцу предпочла ему Мусаси, хотя в прошлом все было наоборот. Он всегда нравился женщинам, хотя бы Око, которая влюбилась в него с первого взгляда. Оцу вела себя так сурово, потому что Мусаси оклеветал его. Матахати вскипал от гнева, думая о Мусаси.

«Какой же я болван! — сокрушался он. — Почему я поддался на обман? Даже плакал, когда Мусаси повел речь о неумирающей дружбе, про то, как он дорожит ею!»

Матахати ругал себя за то, что пренебрег советом Сасаки Кодзиро. «Стоит довериться негодяю Мусаси, и ты — конченый человек», — звучало у него в ушах предостережение Кодзиро.

Матахати до сих пор не разобрался в своем отношении к Мусаси, но отныне возненавидел его всей душой. Не найдя отдушины для негодования, Матахати стал молиться за вечную погибель души Мусаси. Теперь он не сомневался — Мусаси существует на земле только для того, чтобы при первом удобном случае погубить Матахати. «Проклятый лицедей, — пыхтел Матахати. — После долгих лет разлуки читал мне наставления о необходимости стать человеком, распинался, что поддержит меня и мы пойдем по жизни плечом к плечу. И с таким искренним видом! Воротит от одного воспоминания. А сам, конечно, в душе хохотал надо мной.

Так называемые «хорошие люди» — пустая выдумка. Мусаси — тому пример. Теперь-то я вижу их насквозь! Больше меня не проведешь. Зачем зарываться в глупые книги и снова обрекать себя на лишения? Ради того, чтобы стать одним из «хороших»? Хватит сказочек! Пойду на преступление, до конца дней буду на пути негодяя Мусаси! Он меня попомнит!»

Матахати пнул дверь в храм. Вытащив полотенце изо рта Оцу, он спросил:

— Хнычешь по-прежнему?

Оцу молчала.

— Отвечай, когда тебя спрашивают!

Матахати пнул лежащую на полу девушку.

— Мне не о чем говорить с тобой, — ответила Оцу. — Хочешь убить меня, то сделай это как мужчина.

— Не придуривайся! Меня теперь не остановить. Вы с Мусаси загубили мою жизнь, но я с вами расквитаюсь любой ценой.

— Глупости! Никто не сбивал тебя с толку, сам во всем виноват. Не без помощи этой Око.

— Придержи язык!

— До чего ты похож на мать! Странная вы семья! Почему ненавидите всех?

— Хватит, разболталась! Отвечай, пойдешь за меня замуж?

— Тебе известен мой ответ.

— Нет, ты скажи!

— Мое сердце навеки отдано единственному мужчине — Миямото Мусаси. Мне больше никто не нужен, а уж тем более такое ничтожество, как ты. Ненавижу тебя!

Дрожь пробежала по телу Матахати. Он хищно засмеялся:

— Ненавидишь? Тем хуже для тебя. Знай, с сегодняшней ночи твое тело принадлежит только мне.

Оцу невольно отодвинулась от Матахати.

— Не нравится?

— Я воспитана в храме. У меня нет ни отца, ни матери. Смерть не пугает меня.

— Шутишь, — произнес Матахати, прижимаясь лицом к Оцу. — Что ты лопотала про смерть? Просто убить тебя мне неинтересно. Есть кое-что позабавнее!

С этими словами Матахати вонзил зубы в предплечье Оцу. Она пронзительно вскрикнула, пытаясь вырваться из его рук, но Матахати еще крепче стиснул челюсти. Его не испугала кровь на рукаве Оцу.

Оцу лишилась чувств. Выпустив ее обмякшее тело, Матахати поспешно заглянул ей в рот: проверить, не откусила ли она язык. Испарина покрыла лоб Оцу.

— Оцу, прости меня! — взвыл Матахати.

Он тряс девушку до тех пор, пока та не открыла глаза.

— Как больно! — забилась в судороге Оцу. — Дзётаро, Дзётаро! Спаси меня!

— Что, больно? Ничего, заживет, но следы от моих зубов останутся навсегда. Как объяснишь людям эти рубцы? Что подумает Мусаси? Я поставил тебе клеймо, значит, ты будешь моей. Пожалуйста, беги, но теперь ты меня уже не забудешь! — сказал Матахати, тяжело дыша.

Рыдания Оцу гулко отдавались в темноте храма.

— Замолчи! Надоели твои слезы. Никто не собирается тебя трогать. Воды принести? — Взяв с алтаря глиняную чашку, Матахати вышел.

На пороге он наткнулся на человека, который хотел заглянуть в храм. Он бросился наутек, но Матахати в два прыжка настиг его.

Это был крестьянин, который вез рис на оптовый базар в Сиёдзири. Мешки были навьючены на лошадь. Крестьянин рухнул в ноги Матахати, дрожа от страха.

— Я не сделал ничего плохого, — взмолился крестьянин. — Просто услышал женский крик и хотел узнать, что случилось.

— Не врешь? — строго спросил Матахати.

— Клянусь небом.

— Тогда живи! Сними мешки и посади на лошадь женщину. Привяжи ее получше. Пойдешь с нами, пока не отпущу тебя. — Матахати угрожающе поигрывал рукояткой меча.

Крестьянин поспешно выполнил приказ, и они втроем двинулись в путь. Матахати подобрал бамбуковую палку, чтобы подгонять крестьянина.

— Наш путь лежит в Эдо, но не по тракту. Веди в обход, чтобы никого не встретили на дороге.

— Так это очень трудно!

— Поговори у меня! Веди в обход! Надо выйти на Ину и оттуда на Косю, минуя тракт.

— Придется карабкаться по крутой тропе от Убагами до перевала Гомбэй.

— Годится и тропа. Не вздумай хитрить, не то расколю тебе башку! Ты мне вовсе не нужен в отличие от твоей лошади. Скажи спасибо, что беру тебя с собой.

Тропа круто уходила в гору. Когда беглецы достигли Убагами, и они и лошадь валились с ног от усталости. Облака клубились в долине внизу. На востоке засветилась полоска зари. Оцу не проронила ни слова, но на рассвете произнесла ровным голосом:

— Матахати, отпусти человека и верни лошадь. Я никуда не денусь.

Матахати заупрямился, но Оцу настояла на своем. Крестьянин и лошадь ушли.

— Не вздумай бежать, — предупредил Матахати Оцу.

— Не убегу, — ответила Оцу, зажимая ладонью укус. — Не хочу, чтобы кто-нибудь увидел следы твоих ядовитых зубов.

Материнское наставление

— Мама, — раздался голос Гонноскэ. — Хватит бранить меня. Сама видишь, как я огорчен.

Гонноскэ плакал, слова перемежались всхлипываниями.

— Тише! Разбудишь его! — Голос матери звучал ласково, но твердо, таким тоном увещевают трехлетнего малыша. — Если тебе так плохо, — продолжала мать, — то выход один: взять себя в руки и совершить то, что диктуют правила Пути. Плакать бессмысленно, более того — и неприлично. Вытри слезы!

— Умоляю, прости мое позорное поражение вчера!

— Я вынуждена тебя ругать, но знаю, что все определяет мастерство. Недаром говорят, что человек слабеет, не встречая сопротивления. Твое поражение подтверждает это.

— Горько слышать такие слова от тебя. Я проиграл, хотя ты ободряла и помогала мне. У меня нет ни таланта, ни силы духа, чтобы стать настоящим воином. Придется оставить боевое искусство и стать крестьянином. Мотыга прокормит меня лучше, чем боевая дубинка.

Мусаси проснулся. Он удивился, что молодой человек и его мать всерьез восприняли вчерашнее столкновение. Сам он не вспоминал о стычке, считая ее досадным недоразумением с обеих сторон. «Поразительное чувство чести у них», — подумал Мусаси. Неслышно войдя в соседнюю комнату, он заглянул в щелку между створками фусума.

Мать Гонноскэ, освещенная утренним солнцем, сидела спиной к буддийскому алтарю. Сын склонил перед ней мокрое от слез лицо. Старуха схватила его за ворот и грозно произнесла:

— Что ты сказал? Превратиться в крестьянина? — Подтащив сына ближе к себе, старуха возмущенно продолжала: — Все эти годы я живу ради того, чтобы сделать из тебя самурая и восстановить семейную честь. Я заставила тебя прочитать множество книг и заняться боевым искусством. Другой заботы у меня нет. А ты хочешь взять мотыгу в руки? — Из глаз старухи потекли слезы. — Он побил тебя, ты обязан отомстить за себя, — продолжала она. — Он пока здесь. Когда проснется, вызови его на поединок, только так ты вновь обретешь веру в себя.

Гонноскэ, взглянув в лицо матери, грустно вымолвил:

— Будь я способен на такой шаг, мама, я бы не чувствовал себя законченным неудачником.

— Что с тобой? Тебя словно подменили. Где твоя воля?

— Вчера ночью, когда мы шли к пруду, я все улучал момент для нападения, но так и не смог. Я твердил про себя, что он всего лишь безродный ронин, но стоило мне посмотреть на него, рука моя отказывалась повиноваться.

— Ты просто думал как жалкий трус.

— И что ж? Знаю, в моих жилах течет кровь самураев Кисо, я не забыл, как молился двадцать один день перед богом Онтакэ.

— А ты не забыл, как поклялся перед ним, что создашь свою школу владения боевой дубинкой?

— Да, но вчера меня подвела гордыня. Я не ожидал, что кто-то умеет сражаться лучше меня. Вчера я понял свое несовершенство. Способен ли такой человек создать свою школу? Мы навсегда обречены на нищету. Не лучше ли сломать дубинку и заняться трудом!

— Ты выиграл все поединки. Как знать, может, бог Онтакэ преподал тебе урок вчера. Наказал за самоуверенность. Ты не сделаешь меня счастливее, отказавшись от дубинки. Когда ронин проснется, брось ему вызов. Если еще раз проиграешь, тогда и вправду следует навсегда отказаться от былых надежд.

Мусаси тихо вернулся в свою комнату и присел в задумчивости. Если Гонноскэ бросит вызов, придется драться, а значит, он выиграет. Гонноскэ умрет, оставив мать в безутешном горе. «Надо избежать поединка», — решил Мусаси.

Неслышно отодвинув сёдзи, выходящие на веранду, Мусаси выскользнул из дома. Деревья купались в лучах утреннего солнца. У сарая в дальнем конце двора корова щипала траву, радуясь лишнему дню отдыха. Мусаси про себя попрощался с ней, пробрался сквозь кусты на тропинку, бегущую через поле, и скрылся из виду. Туманная завеса спала, и гора Кома предстала взору от подножия до вершины. Причудливой формы облачка плыли по небу.

«Дзётаро еще мал, а Оцу слишком слаба, — рассуждал Мусаси. — Найдутся добрые люди, которые позаботятся о ребенке и беспомощной женщине. Пусть небеса решат, суждена ли мне встреча с Оцу и Дзётаро».

Пережитое у водопада потрясение привело Мусаси в смятение, но сейчас он обрел душевный покой. Мусаси понял, что нельзя в это солнечное утро думать лишь об Оцу и Дзётаро, как бы дороги они ему ни были. Он должен владеть собой и твердо следовать избранному Пути, который будет вести его и в этой, и в последующей жизни.

Мусаси пришел в Нараи вскоре после полудня. Это было бойкое торговое место. Мусаси миновал лавку, торгующую шкурами, затем еще одну, на прилавке которой лежали гребни из Кисо. Следующей была лавка, где продавали лекарство из медвежьей желчи. Мусаси решил заглянуть в нее. Вход в лавку украшала вывеска «Большой Медведь», под которой в клетке сидел живой медведь-великан.

Хозяин, пивший чай, обернулся на стук.

— Чем могу служить? — спросил он Мусаси.

— Как мне найти лавку, принадлежащую человеку по имени Дайдзо?

— Дайдзо? На следующем перекрестке.

Хозяин «Большого Медведя» с чашкой в руках вышел на дорогу и подробно объяснил, как пройти. Увидев своего помощника, который возвращался после выполнения какого-то поручения, хозяин подозвал его.

— Проводи господина к Дайдзо, — приказал хозяин. — Почтенный самурай не может терять время на поиски лавки.

Голова у подмастерья была бритой, только на лбу и на затылке торчало по клочку волос. Он бодро зашагал впереди. Мусаси понял, что Дайдзо пользовался уважением в округе.

— Вот она, — указал подмастерье на лавку и отправился восвояси.

Мусаси ожидал увидеть обычное придорожное заведение, а перед ним был большой дом. Забранная решеткой витрина была пяти метров длиной, из-за дома выглядывали крыши двух амбаров. Двор окружала высокая стена, парадный вход был закрыт.

Мусаси нерешительно отодвинул сёдзи. В просторном помещении царил полумрак, пол был земляным, поэтому внутри сохранялась приятная прохлада. Мусаси почему-то подумал, что так должна выглядеть винокурня.

— Добрый день, — негромко обратился он к человеку за конторкой.

Мусаси объяснил цель своего прихода, и человек понимающе кивнул:

— Вы, значит, пришли за мальчиком.

Человек, оказавшийся приказчиком, предложил Мусаси подушку-дзабутон, пригласив сесть.

— К сожалению, вы с ним разминулись, — продолжал он. — Мальчик прибежал в полночь, мы как раз укладывали дорожные вещи хозяина, который отправлялся в путь на следующее утро. Насколько я знаю, разбойники похитили спутницу мальчика, и он просил о помощи. Хозяин пообещал ему сделать все возможное. Неизвестно, кто похитил женщину. Будь это местные разбойники, все решилось бы просто. Похоже, что это дело рук кого-то из пришлых, поэтому похититель непременно затаится подальше от тракта.

Утром хозяин разослал на поиски наших людей, но они вернулись ни с чем. Мальчика, убитого горем, хозяин взял с собой. Кто знает, может, в пути они услышат о похищенной женщине или встретят вас. Часа четыре как хозяин и мальчик отправились в дорогу. Досадно, что вы разминулись!

Рассказ огорчил Мусаси, но он понимал, что не застал бы Дзётаро здесь, если бы и вышел пораньше. Мусаси утешился мудростью о том, что для того, кто ищет, всегда остается завтрашний день.

— Куда отправился господин Дайдзо?

— Трудно сказать. У нас не совсем обычная лавка. Мы скупаем целебные травы, растущие в горах. Сборщики приносят их дважды в год, весной и осенью. Наш хозяин не слишком занят, поэтому часто путешествует — по храмам и святым местам, по известным горячим источникам и живописным уголкам страны. На этот раз он, кажется, собирался в Дзэнкодзи, потом по Этиго, а напоследок в Эдо. Точно не знаю. Хозяин никогда не говорит, куда отправляется… Еще чаю?

Мусаси досадовал из-за потери драгоценного времени, но отказываться было неприлично. Принесли чай. Мусаси спросил, как выглядит Дайдзо.

— Вы его сразу узнаете! Ему пятьдесят два года, крепкого сложения, коренаст, лицо рябоватое. Справа на голове залысина.

— А какого он роста?

— Среднего.

— Как он одет?

— Одежда у него приметная. Хлопчатобумажное полосатое китайское кимоно, которое он заказал в Сакаи специально для этого путешествия. Ткань эта редкая, едва ли найдется второе такое кимоно.

Мусаси теперь имел представление о внешности Дайдзо. Соблюдая этикет, он еще некоторое время посидел за чаем. Мусаси не догнал бы путников сегодня, но мог бы перехватить их на перевале Сиёдзири на следующее утро, если прошагает всю ночь напролет.

К вечеру Мусаси дошел до того места, откуда начинался подъем на перевал. Солнце село, дорогу окутал туман. Весна была на исходе. Кучка домов жалась к подножию гор. До перевала оставалось километров пять. Мусаси шел без остановки, пока не достиг Инодзигахары, небольшого плоскогорья перед перевалом. Он улегся на землю по соседству со звездами и мгновенно заснул глубоким сном.

На скалистом выступе, возвышавшемся посредине плато, стоял маленький храм Сэйгэн. Это было самое высокое место в окрестностях Сиёдзири.

Мусаси разбудили голоса.

— Сюда! Отсюда видна Фудзияма!

Мусаси сел, огляделся, но никого не увидел. Утренний воздух был кристально прозрачен! Над морем облаков к небу гордо вознесся алый конус Фудзиямы, сияющей белоснежной вершиной. Детский восторг охватил Мусаси. Он видел множество изображений Фудзиямы, рисовал гору в воображении, но впервые воочию увидел священную вершину. Она находилась на расстоянии в сто километров, но казалось, что до нее рукой подать. «Чудо!» — прошептал Мусаси, вытирая слезы восторга. Он с новой силой ощутил бесконечное великолепие природы и свою ничтожность по сравнению с ее величием. После победы у раскидистой сосны ему порой представлялось, что на свете не так уж много мастеров меча, способных сравниться с ним. А может, и вообще нет. Сейчас Мусаси понял, что его жизнь — краткий миг, а неповторимая красота Фудзиямы вечна. Мусаси застыдился, что он в гордыне переоценил себя.

Величавая природа еще раз явила свое превосходство над человеком. Мусаси упал на колени, обратившись лицом к горе, и стал молить о прощении за греховные мысли. Молился и за упокой души матери, за спасение Оцу и Дзётаро. Он благодарил землю, на которой родился, и просил даровать ему славу, пусть ничтожную по сравнению с величием природы. Мысли вереницей неслись в его голове. Правильно ли считать человека ничтожным? Не кажется ли природа могучей только в том случае, когда на нее смотрят глаза человека? Не возникли ли сами боги благодаря тому, что к ним взывали сердца смертных? Живой дух человека, а не мертвый камень совершает великие деяния.

«Я — человек, но не так уж далек от богов и вселенной, — думал Мусаси. — Я могу коснуться их своим мечом, но не раньше, чем почувствую единение с природой, не раньше, чем достигну высшей точки мастерства, развив все свои способности».

Показалась группа торговцев, чьи голоса разбудили Мусаси. Торговцы остановились, глядя на Фудзияму.

— Прекрасный вид!

— Немногим доводится поклониться отсюда священной горе.

Движение на дороге оживилось. В обоих направлениях, как муравьи, текли вереницы путников с поклажей. Рано или поздно должны были показаться Дайдзо и Дзётаро. Если он вдруг проглядит их, то они обязательно прочтут надпись, сделанную Мусаси у подножия скалы:

Солнце поднялось высоко над горизонтом. Мусаси, как ястреб, вглядывался в дорогу, но Дайдзо не появлялся. За перевалом дорога разбегалась в трех направлениях — напрямую в Эдо через Косю, вторая, главная, через перевал Усуи — в Эдо с севера, третья вела в северные провинции. Направлялся ли Дайдзо на север в Дзэнкодзи или на восток в Эдо, ему не миновать перевала. Мусаси хорошо усвоил, что люди ведут себя непредсказуемо. Торговец мог свернуть в сторону или провести лишнюю ночь у подножия горы. Мусаси размышлял, не спуститься ли ему вниз, чтобы навести справки о Дайдзо.

Мусаси решил пойти вниз, но едва ступил на каменистую тропинку, как услышал знакомый мужской голос:

— Он здесь, наверху.

Мусаси мгновенно вспомнил дубинку, которая две ночи назад едва не поколотила его.

— Иди сюда! — крикнул Гонноскэ, сжимая дубинку и сверля взглядом Мусаси. — Ты сбежал. Знал, что я вызову тебя на поединок. Спускайся, сразимся!

Привалившись к скале, Мусаси безмолвно смотрел на Гонноскэ. Тот решил, что Мусаси не намерен сойти вниз.

— Подожди, мама, — сказал он старухе, — сейчас я сброшу его со скалы.

— Стой! — одернула она сына. — Всегда допускаешь одну и ту же ошибку, чересчур нетерпелив. Надо сначала прочитать мысли противника, а потом бросаться в бой. Он, предположим, швырнет в тебя камнем, что тогда? — Старуха говорила, сидя на корове.

Мусаси слышал их голоса, но не мог разобрать слов. Он знал, что уже выиграл бой, поскольку разгадал технику Гонноскэ. Мусаси сожалел об их непримиримости и настойчивости. Они только ожесточатся, если Гонноскэ потерпит новое поражение. Борьба с домом Ёсиоки убедила Мусаси в том, насколько бесполезны поединки, порождающие усиление вражды. Мать Гонноскэ походила на Осуги — женщину, ослепленную любовью к сыну и ненавидящую всякого, кто посмел тронуть пальцем ее чадо.

Мусаси стал карабкаться вверх.

— Стой! — Голос старухи звучал так повелительно, что Мусаси невольно застыл на месте.

Старуха, спустившись с коровы, подошла к подножию скалы. Проверив, видит ли ее Мусаси, она простерлась на земле в поклоне.

Мусаси смутился от такого самоуничижения пожилой женщины. Он поспешно отвесил ответный поклон и протянул руки, словно бы желая поднять старуху на ноги.

— Добрый самурай, — заговорила она, — постыдно стоять так перед тобой. Понимаю, ты презираешь мою назойливость. Причина не в упрямстве или ненависти. Прошу проявить снисходительность к моему сыну. Десять лет он занимается боевым искусством, без учителя, без друзей, без достойного соперника. Умоляю преподать ему еще один урок фехтования!

Мусаси молчал.

— Надеюсь, ты не оставишь нас, не блеснув мастерством, — взволнованно продолжала старуха. — Позавчера сын сражался отвратительно. Если он не докажет свои способности, мы с ним опозорим своих предков. Сейчас Гонноскэ вроде крестьянина, которого побил самурай. Ему посчастливилось встретить прекрасного воина, как ты, грех не поучиться у тебя. Вот я и привела его сюда. Прошу внять моим мольбам и принять его вызов! — Старуха вновь склонилась в поклоне, словно перед ней был не самурай, а божество.

Мусаси, сбежав вниз, поднял старуху и посадил ее на корову.

— Возьми веревку, Гонноскэ, — сказал он будущему противнику. — Пойдем, и я решу, стоит ли нам сражаться.

Мусаси шел впереди, но не проронил ни слова, пока они спускались вниз. Гонноскэ бросал настороженный взгляд на Мусаси и подхлестывал прутиком корову. Старуха была взволнована и расстроена.

— Я принимаю твой вызов, — внезапно объявил Мусаси, когда они прошли около километра.

Выпустив из рук веревку, Гонноскэ огляделся по сторонам, выбирая позицию, словно поединок должен состояться сию минуту. Мусаси вместо него обратился к матери:

— Вы готовы к самому худшему? Я буду сражаться всерьез, не делая скидки ни на неопытность Гонноскэ, ни на различие в оружии, — сказал Мусаси старухе.

Впервые за все время она улыбнулась.

— Мне не надо ничего объяснять. Если его победит такой молодой человек, как ты, значит, сын бросит боевое искусство, а в этом случае ему незачем жить. Я не буду роптать на худший исход поединка.

— Будь по-вашему. — Мусаси подобрал веревку, брошенную Гонноскэ. — Лучше уйти с дороги, здесь слишком людно. Отойдем в сторону, привяжем корову, и я буду сражаться, сколько вы пожелаете. — Указав на возвышавшуюся поодаль огромную лиственницу, Мусаси сказал: — Готовься, Гонноскэ, сойдемся в бою под тем деревом.

Не успели они подойти к лиственнице, как Гонноскэ принял боевую стойку, уперев дубинку в землю перед собой. Мусаси стоял безоружный, расслабив плечи.

— Почему не готовишься? — спросил Гонноскэ.

— К чему?

— Возьми что-нибудь! Не будешь же ты сражаться голыми руками! — взорвался Гонноскэ.

— Я готов.

— Без оружия?

— Мое оружие здесь. — Мусаси погладил рукоятку меча.

— Ты будешь сражаться мечом?

Уголки губ Мусаси изогнулись в легкой улыбке. Он не мог говорить, потому что начал выравнивать дыхание для боя.

Старуха сидела под лиственницей, как каменный Будда.

— Подождите немного! — крикнула она.

Застывшие в боевых стойках мужчины не шелохнулись, словно не слышали ее слов. Дубинка Гонноскэ, словно вобрав в себя окрестный воздух, готова была извергнуть его в сокрушительном ударе. Рука Мусаси слилась с рукояткой меча, глаза его пронзали Гонноскэ, как стрелы. Началась невидимая битва, ведь взгляд способен поразить сильнее меча или дубинки. Взгляд проделывает первую брешь в обороне противника, а меч или дубинка потом довершают дело.

— Постойте! — снова крикнула старуха.

— В чем дело? — отозвался Мусаси, отскочив назад на безопасное расстояние.

— У тебя настоящий меч?

— В моей технике нет разницы между стальным и деревянным мечом.

— Не подумай, что я хотела тебя остановить.

— Поймите меня правильно. Меч — деревянный или стальной — совершенное оружие. В серьезном бою нет полупобед и полупоражений. От смертельного риска спасает лишь бегство с поля боя.

— Ты прав, бой будет настоящим, поэтому предлагаю соблюсти необходимые формальности и представиться друг другу. Вы оба — противники редких боевых качеств. После поединка знакомства не получится.

— Вы правы.

— Гонноскэ, представься первым!

Гонноскэ почтительно поклонился Мусаси.

— Нашим предком считается Какумё, который сражался под знаменами великого воина Минамото-но Ёсинаки из Кисо. После смерти Ёсинаки Какумё стал последователем святого Конэна. Наши предки жили в этих краях с незапамятных времен. При жизни отца наш род подвергся унижениям, о которых я сейчас умолчу. Убитый горем, я с матерью отправился в святилище Онтакэ и там письменно поклялся, что восстановлю честь рода, следуя Пути Воина. Овладев техникой боя на дубинках, я развил ее и назвал новый стиль «Мусо» — «Прозрение», потому что в храме Онтакэ мне было видение. В народе меня зовут Мусо Гонноскэ.

Мусаси поклонился в ответ.

— Моя семья происходит от Хираты Сёгэна, который принадлежал к одной из ветвей рода Акамацу из провинции Харима. Я единственный сын Симмэна Мунисая, который жил в деревне Миямото в провинции Мимасака. Мне дали имя Миямото Мусаси. У меня нет родных и близких, я посвятил жизнь Пути Меча. Если дубинка лишит меня жизни, не беспокойтесь о моих останках. К бою! — завершил Мусаси приветствие.

— К бою! — отозвался Гонноскэ.

Старая женщина сидела затаив дыхание. Она сама толкнула сына на смертельный риск, поставив его под сверкающий меч Мусаси. Простой обыватель осудил бы такую мать, но старуха твердо верила в правильность своего поступка. Теперь она сидела в официальной позе, слегка наклонившись вперед. Она казалась маленькой и тщедушной. Трудно поверить, что она дала жизнь нескольким детям, из которых в живых остался один Гонноскэ. Терпя нужду и лишения, она воспитывала из него воина. Глаза старухи сверкали огнем, словно все божества и Будды слились в ее земной оболочке, чтобы лицезреть бой.

Холодок пробежал по спине Гонноскэ, когда он услышал шуршание меча Мусаси, выхватываемого из ножен. Гонноскэ в душе угадал, что участь его предрешена, потому что он никогда прежде не встречал подобного человека. Два дня назад он видел иного Мусаси, в переменчивом, расслабленном состоянии духа, похожего на небрежный и легкий след кисти каллиграфа-скорописца. Теперь ему предстал суровый воин, закаленный жестокими тренировками и лишениями, твердый и совершенный, как образец классической каллиграфии, четко выводящей каждый элемент иероглифа.

Гонноскэ понял, как непростительно ошибся в оценке противника. Он теперь не мог вслепую броситься на него, как неизменно делал прежде. Дубинка бессильно застыла над его головой.

Туман рассеялся. Противники, как изваяния, застыли друг против друга. Птица, лениво скользнув между ними, полетела в сторону гор. Резкий звук расколол горный воздух, словно сраженная птица камнем рухнула на землю. Трудно сказать, меч или дубинка нарушили тишину. В звуке было что-то неземное, похожее на хлопок одной ладонью, о котором рассуждают последователи Дзэн. В мгновение ока бойцы изменили позицию, подчиняясь законам своего оружия. Дубинка Гонноскэ промахнулась мимо цели. Мусаси отразил атаку, в ударе снизу вверх меч просвистел около виска противника. Обратное движение меча последовало без остановки — излюбленный прием Мусаси, поражавший любого соперника, но Гонноскэ, перехватив дубинку обеими руками, остановил меч над головой. Ударь меч не вскользь, а поперек дубинки, оружие Гонноскэ разлетелось бы пополам. Гонноскэ резко подался в сторону и, выставив левый локоть вперед, ударил, целясь в солнечное сплетение Мусаси. Дубинка не достала нескольких сантиметров до цели. Меч и дубинка замерли над головами сражающихся, словно приклеенные друг к другу. Ни Мусаси, ни Гонноскэ не могли сделать шага ни вперед, ни назад. Малейшее неверное движение стоило жизни. Позиция обычная для блокировки в фехтовании, но Мусаси знал о преимуществе дубинки в такой ситуации. Дубинка не имела ни лезвия, ни рукоятки, ни разящего острия, но в руках умелого мастера, как Гонноскэ, любая часть незатейливого с виду оружия могла превратиться и в лезвие, и в рукоятку, и в острие. Дубинка эффективнее меча, ее можно использовать как короткое копье.

Мусаси не мог предвидеть действий Гонноскэ, поэтому не решался убрать меч. Положение Гонноскэ было еще незавиднее, ведь дубинка пассивно препятствовала удару меча. Утрать он на миг хладнокровие, и меч разрубит ему голову.

Гонноскэ побледнел, вокруг глаз выступили капельки пота. Дубинка начала едва заметно подрагивать. Гонноскэ закусил губу. Дыхание его участилось.

— Гонноскэ! — крикнула старуха, в лице которой не осталось ни кровинки. — Бедро у тебя слишком высоко!

Старуха приподнялась и упала ничком на землю. Силы оставили ее. Голос звучал так, словно она захлебывалась кровью.

Бойцы, скрестив оружие, будто окаменели от голоса старухи. Они резко отпрянули друг от друга, еще неистовее, чем при наступлении. Мусаси пружинисто отскочил на два метра назад. В тот же миг дубинка в руках Гонноскэ последовала за ним, так что Мусаси чудом увернулся. Вложив в этот удар все силы, Гонноскэ потерял равновесие и открыл противнику спину. Мусаси со стремительностью ястреба коснулся мечом спины противника. Жалобно застонав, Гонноскэ упал. Мусаси вдруг грохнулся оземь, держась за живот.

— Сдаюсь! — крикнул он.

Гонноскэ лежал безмолвно. Оцепеневшая мать смотрела на сына немигающим взором.

— Я ударил его плашмя, — сказал ей Мусаси.

Старуха, казалось, не понимала.

— Он просто оглушен. Дайте ему воды, — повторил Мусаси.

— Что? — не веря своим ушам, воскликнула старуха. Не видя крови на сыне, она, пошатываясь, подошла к нему и, упав на колени, обняла его. Потом принесла воды и трясла сына, пока тот не пришел в сознание.

Гонноскэ невидяще посмотрел на Мусаси, затем взгляд его принял осмысленное выражение. Он поднялся на ноги, подошел к Мусаси и склонился перед ним в глубоком поклоне.

— Признаю, что ты сильнее меня, — просто сказал он.

Мусаси, оправившись от потрясения, схватил Гонноскэ за руку:

— Не говори так! Ты не проиграл. Поражение потерпел я. Смотри! Мусаси распахнул кимоно. Красное пятно на его животе показывало, куда угодила дубинка.

Голос Мусаси дрогнул. Он так и не понял, когда и как Гонноскэ нанес удар.

Гонноскэ и его мать молча смотрели на красное пятно. Запахивая кимоно, Мусаси спросил старуху, почему она сказала сыну о бедре. Была ли в положении Гонноскэ ошибка или скрытая опасность?

— Я не знаток боевого искусства, но, наблюдая за Гонноскэ, я поняла, что он ошибается, — ответила старуха. — Всю силу он сосредоточил на том, чтобы удержать твой меч от удара. Он не мог сдвинуться с места и был напряжен до предела. Я догадалась: стоит ему резко расслабить мышцы бедер, как дубинка сама собой ударила бы тебя в грудь. Эта мысль невольно пришла мне в голову, и я даже не помню, что крикнула сыну.

Мусаси понимающе кивнул. Он считал, что ему повезло. Он получил ценный урок, не расплатившись жизнью. Гонноскэ с почтением внимал словам матери. Теперь он воистину познал настоящий бой. Его не посетило озарение, от которого кружится голова. Он стал человеком, побывавшим на границе жизни и смерти. Мать, почувствовав, что сын находится на грани отчаяния, преподала ему урок выживания.

Много лет спустя, когда Гонноскэ создал свою школу и прославился на всю страну, он написал трактат на основании наблюдений своей матери. Он оставил пространные заметки, посвященные матери и поединку с Мусаси, но ни разу не упомянул о своей победе. До конца жизни он утверждал, что проиграл тот бой и поражение послужило ему бесценным уроком.

Мусаси, распростившись со старухой и ее сыном, двинулся дальше через Инодзигахару в Камисуву, не подозревая, что за ним следует самурай, который расспрашивал всех погонщиков лошадей и каждого путника, не встречался ли им по дороге Мусаси.

Любовь на одну ночь

Ранение Мусаси оказалось болезненным, и вместо поисков Оцу и Дзётаро в Камисуве он отправился на горячие источники в Симосуву. Город на берегу озера Сува был не мал — одних домов горожан насчитывалось больше тысячи.

В гостинице, предназначенной для даймё, ванны находились в помещении, а небольшие купальни для простолюдинов были вдоль дороги под открытым небом. Ими мог пользоваться любой.

Мусаси, повесив меч и одежду на дерево, погрузился в горячую воду. Помассировав распухший ушиб, он привалился головой к камню и блаженно закрыл глаза. Солнце клонилось к закату, розоватая дымка окутала озеро. Его зеркальная поверхность виднелась между рыбачьими домами.

Две узкие грядки с овощами отделяли Мусаси от дороги. Он слышал голоса прохожих, топот копыт, скрип повозок. В лавке, торгующей ламповым маслом и соломенными изделиями, какой-то самурай покупал сандалии. Выбрав подходящую пару, он начал обуваться.

— Ты, конечно, слышал о бое, — говорил самурай хозяину лавки. — Он произошел у раскидистой сосны в Итидзёдзи под Киото. Этот ронин в одиночку выступил против всей школы Ёсиоки и сражался с отвагой, редкой для нынешних времен. Он должен был пройти по этой дороге. Ты точно его не видел?

Было очевидно, что самурай не представлял себе человека, которого разыскивал, не знал ни его возраста, ни как он одет. Лавочник разочаровал его отрицательным ответом.

— Все равно найду его, — несколько раз повторил самурай, подвязывая сандалии.

Это был человек лет сорока, в хорошей одежде, с обветренным в странствиях лицом. На висках из-под тесемки тростниковой шляпы торчала густая щетка волос, лицо было волевым. Мусаси, наблюдавший за ним из-под прикрытых век, не сомневался, что тело самурая опоясывали рубцы от долгого ношения боевых доспехов. «Я его прежде не встречал, — думал Мусаси. — Он упомянул школу Ёсиоки. Вероятно, один из былых учеников. Среди бесчисленного множества ее питомцев были и настоящие воины. Верно, плетут новый заговор против меня».

Когда самурай ушел, Мусаси неторопливо оделся, считая, что путь безопасен. Выйдя на дорогу, он столкнулся с поджидавшим его самураем. Незнакомец поклонился и, пристально глядя в глаза Мусаси, произнес:

— Миямото Мусаси?

Мусаси кивнул, не скрывая настороженности.

— Я так и знал! — продолжил самурай, обрадованный своей проницательностью. — Вы не представляете, как я счастлив встрече с вами. По-моему, я мельком видел вас среди путников на дороге.

Не давая Мусаси возможности что-либо ответить, самурай любезно предложил ему остановиться на ночлег в выбранной им гостинице.

— Доверьтесь мне, — сказал самурай. — Нескромно, право, говорить, но мое положение таково, что я обычно путешествую с запасными лошадьми и в сопровождении двенадцати слуг. Я состою на службе у Датэ Масамунэ, владельца замка Аоба в Митцу. Меня зовут Исимода Гэки.

Мусаси сдержанно принял приглашение. Гэки решил, что они остановятся в гостинице для даймё.

— Не хотите вымыться с дороги? — спросил Исимода, когда их проводили в комнаты. — Забыл, вы только что из горячего источника! Я искупаюсь, а вы без стеснения располагайтесь. Скоро вернусь.

Исимода снял дорожное платье и вышел из комнаты.

Он держался учтиво и дружески, но Мусаси не доверял ему. «Зачем я понадобился этому высокопоставленному военному? Почему Исимода подчеркнуто дружелюбен?» — размышлял Мусаси.

— Не хотите переодеться в домашнюю одежду? — раздался голос вошедшей служанки. Она протянула Мусаси кимоно на вате.

— Нет, спасибо. Я не уверен, что останусь на ночь.

Мусаси вышел на веранду. Слышалось постукивание посуды — служанка накрывала ужин. Озеро на глазах темнело от густо-синего к черному. Мусаси представил печальные глаза Оцу. «Я ошибся, — подумал он. — Похититель наверняка обходит стороной города».

Мусаси почудился голос Оцу. Правильно ли относиться ко всему бесстрастно, полагаясь на волю небес? Он терзался виной, потому что ничего не делал для спасения Оцу и Дзётаро.

Вернувшись из ванны, Исимода Гэки, извинившись, что заставил долго ждать, уселся перед подносом с ужином.

— Вы не переоделись? — удивленно взглянул он на Мусаси.

— В своей одежде я чувствую себя привычнее. Она всегда на мне — в пути, в доме, под деревом, где я ночую.

— Конечно, я должен был бы догадаться. Вы постоянно в боевой готовности. Вы понравились бы его светлости Датэ. — Гэки с нескрываемым восхищением смотрел на Мусаси. — Садитесь, выпейте сакэ, — произнес он после небольшой паузы. Сполоснув чарку в фаянсовой чаше с водой, он протянул ее Мусаси.

Мусаси сел в официальной позе и поклонился.

— Простите, не объяснили бы вы мне, чем я обязан вашему вниманию? Почему вы расспрашивали обо мне в придорожной лавке?

— Закономерный вопрос, но едва ли мое объяснение удовлетворит вас. Я в вас влюбился. — Помолчав немного, Гэки рассмеялся. — Да, это любовь, — продолжал он, — тот случай, когда мужчину привлекает мужчина.

Гэки счел объяснение достаточным, но Мусаси совсем растерялся. Случалось, что мужчина испытывал привязанность к мужчине, но Мусаси это чувство было незнакомо. Такуан был слишком суров, чтобы внушать нежные чувства. Коэцу жил в своем мире. Сэкисюсай обитал на таких вершинах, что нелепо было рассуждать о любви или нелюбви к нему. Конечно, Гэки мог льстить ему, тогда его поведение вдвойне подозрительно. Мусаси почему-то казалось, что самурай не лицемерил, поскольку был значителен и мужественен.

— Как понимать ваши слова о том, что я привлекаю вас? — уточнил Мусаси.

— Как ни странно, но я полюбил вас, едва услышав про вашу победу в Итидзёдзи.

— Вы в то время находились в Киото?

— Да, я приехал в столицу в первый месяц года и остановился в усадьбе господина Датэ на улице Сандзё. Я был у придворного Карасумару Мицухиро на другой день после вашего боя, где и услышал про вас. Карасумару рассказал о вашем прошлом, отметив вашу молодость. Я сразу почувствовал расположение к вам и решил найти вас. По дороге из Киото я увидел вашу надпись у перевала Сиёдзири.

— Вот в чем дело! — протянул Мусаси.

Надпись, адресованная Дзётаро, по иронии судьбы привела к Мусаси совершенно незнакомого человека. Слушая похвалы Гэки, Мусаси укреплялся в мысли, что не заслуживает восторгов. Слова Гэки ставили Мусаси в неловкое положение, потому что он всегда болезненно переживал свои недостатки. Он счел нужным прямо сказать об этом новому знакомому:

— Вы переоцениваете меня.

— На службе князя Датэ, кстати, его доход составляет миллион коку риса в год, состоит немало выдающихся самураев. Я знаком с некоторыми знаменитыми воинами. Но, судя по рассказам о вас, никто из них не смог бы соперничать с вами. Главное, что вы молоды, впереди целая жизнь. Вот это и привлекает меня больше всего. Станем друзьями. Выпьем и поговорим не спеша.

Мусаси принял от Гэки чашечку сакэ и потом пил наравне с ним. Гэки не пьянел.

— Мы, самураи с севера, способны изрядно выпить. Мы пьем, чтобы согреться. Князь Датэ перепьет любого из нас, а мы же стараемся не отставать от хозяина.

Служанка все подносила сакэ и уже несколько раз подправляла светильник. Гэки был неутомим.

— Будем пить всю ночь, — заявил он. — Тогда получится душевный разговор.

— Хорошо, — улыбнулся Мусаси. — Вы говорили, что встречались с придворным Карасумару. Вы давно его знаете?

— Не могу утверждать, что мы друзья, но я не раз бывал в его доме с различными поручениями. Он очень гостеприимен.

— Меня представил ему почтеннейший Хонъами Коэцу. Карасумару большой жизнелюб, что не свойственно аристократам.

Гэки посчитал оценку Мусаси поверхностной.

— Иного вы в нем не увидели? У вас, верно, было мало времени, иначе вас поразили бы его ум и образованность.

— Мы встретились в веселом квартале.

— Ясно, что это не место для серьезной беседы.

— Каков же Карасумару на самом деле?

Гэки сел в официальную позу и серьезно произнес:

— Мятущаяся душа. Человек, пораженный печалью. Его подавляет могущество сёгуната.

Повисло молчание. Мусаси услышал плеск озерных волн, взглянул на белесые полосы, падавшие от лампы на фусума.

— Мусаси, мой друг, ради кого вы совершенствуете свое мастерство? — внезапно спросил Гэки.

Мусаси никогда не задумывался над этим вопросом.

— Для себя, — ответил он.

— Разумеется, но ради кого вы постоянно совершенствуете себя? Для вас тщеславие слишком мелкое чувство.

Гэки словно невзначай перешел к главной цели разговора.

— Вся страна попала под власть Иэясу, — продолжал он. — Установилось некое подобие мира и благополучия. Насколько реально это благоденствие? Воистину ли счастлив народ при новом правителе? На протяжении столетий нами правили Ходзё, Асикага, Ода Нобунага, Тоётоми Хидэёси — вереница военных диктаторов, угнетавших не только простой народ, но и императорский двор вместе с самим императором. Император утратил реальную власть, народ утеснен. Военное сословие захватило все привилегии. Так повелось со времен Минамото Ёритомо, и по сей день ничего не изменилось. Нобунага хотя бы испытывал неловкость от чинимой им несправедливости, он построил новый дворец для императора. Хидэёси был еще разумнее, обязав всех даймё повиноваться императору Го-Ёдзэй и пытаясь улучшить положение простого народа. Ну а Иэясу? Помыслы его сосредоточены на благосостоянии и возвышении собственного клана. Счастье народа и процветание императорской фамилии принесены в жертву военной диктатуры. На пороге новая пора тирании. Никто не переживает за судьбу страны так, как князь Датэ Масамунэ, а среди придворных — Карасумару Мицухиро.

Гэки умолк, ожидая ответа Мусаси, но тот пробормотал сквозь зубы:

— Вот как.

Мусаси, как и многие, понимал, что после битвы при Сэкигахаре произошли коренные изменения в политике. Ему всегда были безразличны политические интриги феодалов из Осаки, изворотливые маневры Токугавы, позиция могущественных владетельных князей вроде Датэ или Симадзу. О Датэ он знал лишь то, что официально объявленный доход с его владений составлял шестьсот тысяч коку риса в год, но, возможно, что он достигал и миллиона коку, как говорил Гэки.

— Дважды в год, — продолжал Гэки, — хозяин посылает принцу Коноэ в Киото товары и провизию из своего владения для передачи императорскому дворцу. Датэ делает это постоянно даже в период войны. Прошлая моя поездка в Киото связана с такой поставкой.

Замок Аоба — единственный в стране, в котором есть специальные покои для императора. Едва ли они когда-либо будут использованы по назначению, но князь Датэ отделал покои деревом, вывезенным из императорского дворца во время его перестройки. Дерево доставили из столицы в Сэндай по воде. — Гэки помолчал. — Кстати, о походе в Корею. Полководцы Като, Кониси и другие пеклись о личной славе. Только на боевых знаменах князя Датэ вместо фамильного герба сияло солнце, тем самым показывая, что он воюет не ради своего рода или Хидэёси, а во славу Японии.

Мусаси внимательно слушал вдохновенное повествование Гэки о достоинствах его сюзерена, его безграничной преданности императору и стране. В пылу Гэки даже забыл о сакэ. Обнаружив, что сакэ остыло, Гэки хлопнул в ладоши, чтобы служанка принесла подогретое.

— Спасибо, я больше не буду сакэ. Я с удовольствием съел бы риса и выпил чаю.

— Как? — пробормотал разочарованный Гэки, но из уважения к гостю приказал служанке подать еду.

Гэки продолжил разговор. Мусаси представлял нравы и порядки у самураев князя Датэ. Они, похоже, строго следовали Пути Воина, серьезно занимались самодисциплиной.

Путь Воина — «Бусидо» — сложился в давние времена, когда только зарождалось военное сословие, но теперь его каноны стали преданием седой старины. За годы смут в пятнадцатом и шестнадцатом веках нравственные законы военного сословия размылись, ими стали пренебрегать. Самураем стал называть себя любой, кто умел размахивать мечом или стрелять из лука и имел смутные понятие об этических нормах «Бусидо». Самураи-самозванцы по моральным качествам нередко стояли ниже крестьян и горожан. Одержимые бахвальством и стремление к власти, они были обречены на гибель. Немногие даймё понимали происходящее. Группа высших вассалов сёгунов Токугавы и Тоётоми стремилась создать новый «Бусидо», который стал бы основой для сплочения и процветания нации.

Мусаси вспомнил свое заточение в замке Химэдзи. Такуан тогда вспомнил, что в библиотеке князя Икэды есть копия «Нитиё Сюсинкан» Фусикиана, и принес ее Мусаси. Фусикиан — литературный псевдоним знаменитого полководца Уэсуги Кэнсина, который изложил в трактате ежедневный порядок этических тренировок для своих вассалов. Из книги Мусаси узнал не только о деяниях Уэсуги, но и понял, почему владения полководца в Этиго прославились на всю страну военной мощью и благосостоянием.

Поддавшись восторженному рассказу Гэки, Мусаси мысленно сравнивал Датэ с Уэсуги. Датэ, вероятно, создал в своих владениях обстановку, которая поощряла самураев развивать новый Путь и готовила их к восстанию против сёгуната.

— Извините, что я так долго рассказывал только о своих делах, — сказал Гэки. — Мусаси, может, вы придете в Сэндай и посмотрите на все собственными глазами? Князь Датэ честен и прямодушен. Его не смутит ваше теперешнее положение, если вы серьезно захотите следовать Пути. Вы даже сможете говорить с ним на равных. Сейчас нам не хватает самураев, готовых отдать себя служению родине. Я бы с радостью рекомендовал вас князю. Решайтесь, Мусаси, и мы вместе отправимся в Сэндай!

Служанка убрала подносы.

Рассказ Гэки взволновал Мусаси, но, по-прежнему не забывая об осторожности, он сказал:

— Надо подумать.

Растянувшись на постели в своей комнате, Мусаси долго лежал с открытыми глазами.

Путь Воина. До сих пор он воспринимал его только применительно к себе и своему мечу. Он вдруг понял, что техника фехтования не была смыслом его жизни, необходимо постигнуть Путь Меча в его полноте. Меч — не просто оружие, он может объяснить жизнь в ее многообразии. Путь Уэсуги Кэнсина и Датэ Масамунэ ограничен узкими рамками военных целей. Мусаси призван придать Пути человечность, глубину и возвышенность.

Впервые Мусаси задумался, способен ли простой смертный слиться с великой природой.

Деньги в подарок

Мусаси проснулся с мыслью об Оцу и Дзётаро. Он думал о них и во время оживленного разговора с Гэки за завтраком. Выйдя из гостиницы, он невольно вглядывался в лица прохожих. Дважды ему казалось, будто он видел Оцу, но это была ошибка.

— Вы, кажется, кого-то ищете?

— Да. Я разминулся со своими товарищами и беспокоюсь о них. Я не пойду с вами в Эдо по тракту, а обходным путем.

— Жаль, я надеялся путешествовать вместе, — покачал головой Гэки. — Прошлой ночью был излишне многословен, но думаю, что у вас не пропало желание посетить Сэндай.

Мусаси нравился откровенный и мужественный характер Гэки.

— Спасибо за приглашение. Постараюсь воспользоваться им в другой раз, — извиняющимся тоном ответил он.

— Я хочу, чтобы вы посмотрели, как живут и тренируются наши самураи. Если вас не интересует военная подготовка, то просто познакомиться с владениями Датэ, послушать местные песни и посетить Мацусиму, славящуюся своей живописностью на всю Японию.

Гэки повернулся и быстро зашагал в сторону перевала Вада.

Мусаси пошел в другую сторону, туда, где дорога на Косю ответвлялась от Накасэндо. Пока он стоял, раздумывая над планом действий, к нему подошли несколько поденщиков из Сувы. Судя по одежде, они были носильщиками незатейливых паланкинов, которыми пользовались в здешних горах. Они приближались медленно, скрестив руки на груди. Они напомнили Мусаси стайку крабов.

Смерив Мусаси тяжелым взглядом, один из них сказал:

— Господин, вам что-то нужно? Слуга, а может, женщина?

Мусаси, досадливо отмахнувшись от них, повернулся, чтобы уйти.

Он еще не знал, двинуться ему на восток или на запад, но в конце концов решил обследовать окрестности. Если не найдет следов Оцу и Дзётаро, то он с чистой совестью отправится в столицу сёгуната.

— Может, помочь, если вы кого-то ищете? — продолжал носильщик. — Все лучше, чем торчать без дела под палящим солнцем. Как выглядят ваши друзья?

— Не будем торговаться из-за платы, — вмешался другой. — Сами решите.

Отбросив сомнения, Мусаси подробно описал Оцу и Дзётаро. Носильщики, пошептавшись, сказали:

— Мы таких не видели, но обязательно найдем, если разделимся на группы. Похитители могли уйти только по одной из трех дорог между Сувой и Сиёдзири. Мы знаем окрестности как свои пять пальцев.

— Договорились, — ответил Мусаси, совсем не уверенный в успехе поисков, потому что места кругом были дикие и безлюдные.

— Пошли! — в один голос крикнули носильщики.

Они начали что-то обсуждать, решая, очевидно, кто куда пойдет. Наконец их старший подошел к Мусаси, смущенно потирая руки, и произнес:

— Маленькая просьба, господин. Видите ли, мы люди бедные, неловко говорить, но мы с утра ничего не ели. Не дали бы вы нам вперед половину дневной платы? Обещаю, к вечеру мы найдем ваших друзей.

— Конечно, я и сам хотел предложить вам немного денег.

Носильщик назвал сумму, которой у Мусаси не было.

Мусаси не то чтобы вовсе не знал цену деньгам, но относился к ним равнодушно, поскольку жил один. Друзья и почитатели иногда давали ему деньги на дорожные расходы, ночевал он в храмах и монастырях, где за ночлег не брали. Чаще всего Мусаси спал на открытом воздухе и довольствовался простой пищей. Ему всегда удавалось прожить без заботы о деньгах. Во время последнего путешествия он отдал все деньги Оцу, которая держала их вместе со своими, полученными на дорогу от придворного Карасумару. Оцу платила по счетам и каждое утро давала Мусаси на расходы, как обычно заведено в семье.

Мусаси отдал носильщикам последние деньги. Поденщики посетовали, что сумма мала, однако пообещали начать поиски «из уважения».

— Ждите нас у двухъярусных ворот храма Мёдзин, — сказал старший носильщик. — К вечеру получите известия.

Носильщики разошлись в разные стороны.

Мусаси тем временем решил осмотреть замок Такасима и город Симосува. Он внимательно присматривался к особенностям местности на случай неожиданностей, посмотрел, как орошают поля в этих краях. Он расспросил о местных мастерах меча, но ничего интересного в ответ не услышал.

Под вечер Мусаси пришел к храму и устало опустился на каменные ступеньки двухъярусных ворот. Никто не появился. Мусаси осмотрел просторный двор и храмовые постройки. Вернувшись к воротам, он не нашел там ни души. Послышался стук копыт. Идя на звук, Мусаси набрел на скрытый деревьями навес, под которым стоял белый храмовый конь. Старый служитель недружелюбно взглянул на незваного гостя:

— Вы по какому делу?

Служитель расхохотался, услышав ответ Мусаси. Не находя ничего смешного в своих словах, Мусаси угрюмо уставился на старика.

— Невинным младенцам вроде вас нечего делать на большой дороге. Поверить, что эти пройдохи будут весь день изнывать от жары в поисках ваших спутников? Если вы заплатили им вперед, то их след давно простыл!

— По-вашему, они дурачили меня, когда разбрелись в разные стороны?

— Просто обобрали вас, — уже с ноткой сочувствия произнес служитель. — Я слышал, как шайка бродяг день напролет пила и играла в кости в роще за горой. Верно, это и были те самые обманщики. Такое случается здесь каждый день.

Старик рассказал несколько историй о том, как бессовестные поденщики обманывали путников и добавил в заключение:

— Ничего не поделаешь, таков мир. Будьте впредь осторожнее, — Добавил он со вздохом.

Старик взял ведро и удалился, оставив Мусаси в растерянности.

— Теперь ничего не поделаешь, — вздохнул Мусаси. — Я горжусь тем, что противники не находят ни малейшей лазейки в моей обороне, но позволяю низким проходимцам одурачить себя.

Грубый обман хуже пощечины. Подобные ошибки могут серьезно повлиять на овладение «Искусством Войны». Способен ли человек успешно командовать армией, если его легко обманывают простолюдины? Мусаси медленно брел к двухъярусным воротам, обещая повнимательнее присматриваться к повседневной жизни. У ворот он увидел одного из носильщиков.

— Очень рад, господин, что нашел вас, — сказал носильщик, бросаясь навстречу Мусаси. — Есть новость об одном из ваших спутников!

— Неужели? О мальчике или о женщине?

Мусаси только что ругал себя за наивность, тем радостнее была встреча с человеком, не склонным к мошенничеству.

— О мальчике. Он сейчас с Дайдзо из Нараи. Я узнал, куда они направляются.

— Куда же?

— Господин, я знал, что шайка, с которой вы беседовали утром, ничего не сделает. Они прямиком отправились в рощу играть, а мне стало вас жалко. Я пошел из Сиёдзири в Сэбу, расспрашивая всех по дороге. О девушке никто не слыхал, но служанка в одной чайной сказала мне, что Дайдзо сегодня около полудня проследовал к перевалу Вада и с ним был мальчик.

Мусаси от растерянности поблагодарил поденщика сугубо официально.

— Весьма признателен за вашу новость.

Вытащив кошелек, Мусаси нерешительно подержал его в руках, зная, что в нем осталось лишь то, что он отложил на еду. Он высыпал деньги на ладонь носильщика, посчитав, что честность должна быть вознаграждена, и тот, раскланиваясь, радостно удалился. Мусаси, глядя ему вслед, думал, что потратил деньги на нечто более важное, чем собственный желудок. Кто знает, может, этот человек завтра окажет услугу еще одному путнику, сознавая, что за честность воздается.

Стемнело. Мусаси решил не ночевать под навесом какого-нибудь крестьянского дома, а сразу отправиться к перевалу Вада, чтобы к утру догнать Дайдзо. Мусаси любил пустынные ночные дороги. В них было особое очарование. Считая шаги, прислушиваясь к шепоту звезд, он наслаждался жизнью. Толпы суетливых людей угнетали его, в ночном одиночестве он чувствовал гармонию в душе и единение с природой. Он мог спокойно и взвешенно думать о жизни, оценивая себя со стороны.

Вскоре после полуночи Мусаси заметил впереди свет. После моста через Отиаи дорога все время шла в гору. Мусаси миновал один перевал. Следующий, Вада, вырисовывался на фоне звездного неба, а за ним находился самый высокий — Даймон. Огонь светился в узкой долине, зажатой горами.

«Похоже, костер, — подумал Мусаси, впервые за ночь ощутив острый голод. — Может, мне позволят просушить одежду и дадут немного похлебки».

Подойдя ближе, Мусаси увидел не костер, а небольшую харчевню. Свет лился из решетчатого окна, слышались громкие голоса и потрескивание дров в очаге. Коновязь перед домом, однако, была пуста. Странно, что глубокой ночью в такой глуши в харчевне есть посетители.

Мусаси нерешительно стоял перед входом. Будь это дом крестьянина или дровосека, он без колебаний постучался бы, но здесь надо платить.

Голова Мусаси кружилась от запаха еды. Он не мог сдвинуться с места. «Я объясню свое положение, и они, может, примут фигурку в качестве платы», — подумал он. Фигуркой он называл Каннон, которую вырезал из куска старого сливового дерева в храме.

Мусаси решительно распахнул дверь. Разговор в тот же миг оборвался. Бедная придорожная харчевня с земляным полом и очагом посредине, вокруг которого сидели трое. В котле над огнем варилось кабанье мясо с редькой, в горячей золе грелся кувшин сакэ. Хозяин резал маринованные овощи, весело болтая с гостями.

— Кто там? — обратился к Мусаси один из сидевших у очага. У него были пронзительные глаза и длинные волосы на висках.

Мучимый голодом, Мусаси не услышал вопроса. Он направился к хозяину.

— Дайте что-нибудь поесть, но быстрее! Любую еду! Хотя бы чашку риса с овощами.

Хозяин плеснул в чашку с холодным рисом немного варева из котла и протянул Мусаси.

— Собираетесь преодолеть перевал ночью? — поинтересовался он.

— М-да, — промычал Мусаси, орудуя палочками. Немного поев и отдышавшись, он спросил: — Вы не видели здесь человека по имени Дайдзо из Нараи? Он должен был проследовать к перевалу сегодня днем. С ним был мальчик.

— Ничем не могу помочь, — вздохнул хозяин. — А вы не видели их? — обратился он к гостям.

Те пошептались и отрицательно закачали головами.

После еды вопрос об оплате начал мучить Мусаси еще нестерпимее. Ему не хотелось говорить с хозяином при посторонних, но Мусаси ни на миг не почувствовал себя попрошайкой. Он считал, что прежде надо утолить голод. Он решил, что отдаст кинжал, если хозяина не устроит фигурка Каннон.

— Простите, но у меня нет денег, — начал Мусаси. — Учтите, я не прошу дармовой еды. Примите деревянную фигурку.

К удивлению Мусаси хозяин не отказался.

— Не беспокойтесь, мы в расчете, — дружелюбно проговорил хозяин. — Что она изображает?

— Богиню Каннон.

— Настоящая?

— О нет, это не работа известного мастера, я сам вырезал. Она, может, и не стоит чашки риса.

Мусаси развязывал дорожный мешок, в котором кроме фигурки лежали смена белья и тушечница. Взоры гостей устремились на мешок. Мусаси вытряхнул его содержимое, что-то выпало с приглушенным звоном. Гости ахнули — у ног Мусаси лежал мешочек с деньгами, из которого выкатилось несколько золотых и серебряных монет. Мусаси изумленно уставился на деньги. «Откуда они взялись?» — недоумевал он.

Вытянув шеи, все завороженно смотрели на деньги.

Мусаси, пошарив в мешке, вытащил письмо, состоявшее из одной строчки:

Все ясно — Гэки пытался заманить Мусаси на службу к князю Датэ Масамунэ в замок Аоба. Приближалась развязка в затянувшемся споре между кланами Токугава и Тоётоми, и крупные даймё любыми способами привлекали на свою сторону лучших воинов. Самым расхожим средством было предложить выдающимся самураям деньги в долг, чтобы они потом расплатились службой.

Не было секретом, что Тоётоми Хидэёри предоставляет крупные суммы Гото Матабэю и Санаде Юкимуре. Официально Юкимура жил в затворе на горе Кудо, но ему направлялось столько золота и серебра из замка Осака, что Иэясу назначил расследование. Полководец-отшельник не нуждался в таких деньгах. Все эти средства явно уходили на содержание нескольких тысяч ронинов, которые, рассеявшись по всей стране, ждали начала новой войны.

Гэки, занимавший высокий пост при князе, оказывал сюзерену большую услугу, собирая под его знамена знаменитых воинов. По этой причине деньги Гэки не обрадовали Мусаси. Он знал, что, приняв их, берет на себя обязательства перед князем. Мусаси решил просто не замечать деньги. Он молча поднял кошелек и бросил его в мешок.

— Отдаю вам фигурку, — обратился он к трактирщику, словно ничего не произошло.

— Теперь она мне не нужна, — заупрямился хозяин.

— Чем она плоха? Конечно, не творение мастера…

— Фигурка неплохая, и я взял бы ее, не будь у вас денег. А у вас в мешке целое состояние. Зачем вы притворяетесь нищим и при этом швыряете деньги на пол?

Троица у очага, мгновенно протрезвев при виде золота, дружно кивала в знак согласия. Мусаси понял тщетность объяснений и, вынув из кошелька серебряную монету, протянул ее хозяину.

— Слишком много, — ответил тот. — Нет ли чего помельче? Монет помельче не нашлось.

— Сдачу возьмите себе, — сказал Мусаси.

Мусаси не мог изображать, что денег у него нет. Увесистый кошелек пришлось для надежности упрятать за пазуху. Не отвечая на уговоры посидеть в харчевне, Мусаси, закинув мешок на плечо, вышел. Поев и передохнув, он рассчитывал к утру добраться до перевала Даймон. Если бы Мусаси шел днем, он увидел бы вокруг море цветов: рододендроны, гиацинты, дикие хризантемы, но сейчас во тьме он едва различал густые полосы тумана.

Мусаси прошел километра два, когда услышал за собой шаги бегущего человека.

— Подожди, ты кое-что забыл в харчевне! — запыхавшись, произнес человек, поравнявшись с Мусаси. — Быстро же ты шагаешь! На полу нашел!

Один из троицы, сидевшей у очага, протянул Мусаси серебряную монету. Мусаси не взял ее, сказав, что монета не его.

— Бери, она закатилась в угол, когда ты доставал кошелек, — настаивал человек.

Мусаси, не знавший, сколько ему оставил Гэки, не мог доказать, что монета чужая, поэтому он взял ее и спрятал в рукав кимоно. Мусаси совсем не тронуло бурное проявление добропорядочности незнакомца, который пошел рядом, пытаясь завязать разговор.

— Прости за любопытство, ты у кого учился фехтованию?

— У меня свой стиль.

Краткий ответ не обескуражил случайного попутчика, который сообщил, что он тоже самурай.

— Сейчас в силу обстоятельств живу в горах, — добавил он.

— Неужели?

— Да. И те двое из харчевни тоже самураи. Вынуждены добывать пропитание рубкой леса и сбором трав. Уподобились дракону, которому приходится обитать в пруду. Временно забыл, что я Сано Гэндзаэмон, но пробьет час, и я достану свой добрый меч, доспехи и встану под знамена какого-нибудь даймё.

— Ты за Осаку или за Эдо?

— Какая разница! Главное попасть на службу, иначе пропаду в этих горах.

— Спасибо, что принес деньги, — вежливо сказал Мусаси, прибавив шагу в надежде отделаться от навязчивого спутника.

Мусаси настораживало, что тот все ближе подбирался к его левому боку — опасность эту понимал каждый фехтовальщик. Мусаси не делал ничего, чтобы защититься, словно нарочно открываясь возможному противнику. Откровенные излияния незнакомца лились потоком.

— Хочу предложить переночевать у нас. Впереди крутой перевал Даймон. На него можно взобраться к утру, но дорога очень тяжелая и опасная для пришлого путника.

— Так и быть, приму твое приглашение.

— Вот и хорошо. К сожалению, особого угощения или развлечений нет.

— Мне нужен только угол, где можно поспать. Где ваш дом?

— Чуть выше в горах, с полкилометра от тракта.

— Постоянно там живете?

— Я уже сказал, мы ждем своего часа. А пока охотимся, собираем травы. Со мной живут те двое из харчевни.

— А где они?

— Пьют, верно. Как приходим в харчевню, они напиваются так, что приходится тащить их на себе в гору. А сегодня решил бросить их. Осторожно! Крутой спуск к ручью.

— Нужно перейти его?

— Да, он в этом месте узкий, и бревно переброшено. Переберёмся на ту сторону, свернем направо и поднимемся наверх к дому.

Незнакомец остановился, но Мусаси, сделав вид, что не обратил на это внимания, ступил на перекинутое через поток бревно. В тот же миг незнакомец подскочил и приподнял конец бревна, пытаясь сбросить Мусаси в воду. Мусаси, ожидавший этого движения, уже соскочил с бревна и легко, как трясогузка, взлетел на большой камень, торчавший из воды. Изумленный незнакомец отпустил бревно, и оно плюхнулось в воду. Не успел осесть фонтан брызг, как Мусаси с обнаженным мечом ринулся с камня на берег и молниеносным ударом сразил незнакомца. Тело, дернувшись, затихло. Мусаси даже не взглянул на него. Он приготовился к новому нападению. Волосы его вздыбились, как перья орла.

Грохот выстрела расколол ночную тишину. Стреляли с другого берега. Мусаси упал, притворяясь раненым. Он заметил, как с противоположного берега на него надвигались две тени.

Очистительный огонь

Зажав горящий фитиль в зубах, человек припал к мушкету, готовый ко второму выстрелу. Его напарник, вглядываясь в темноту, прошептал:

— Думаешь, можно подойти?

— Уложил с первого выстрела, — последовал уверенный ответ.

Мусаси вскочил, когда двое приблизились к ручью. Человек с мушкетом от неожиданности выпалил в небо, и в следующее мгновение они уже убегали вверх по тропе.

— Стой! — вдруг крикнул один из них, резко остановившись. — Почему мы убегаем? Нас двое, а он один. Я нападу, а ты меня прикроешь.

— Уж я-то постараюсь, — ответил человек с мушкетом. Отбросив фитиль, он замахнулся прикладом на Мусаси.

Они не были простыми грабителями. Человек, которого Мусаси принял в харчевне за предводителя, виртуозно владел мечом, однако одного выпада Мусаси хватило, чтобы человек с мушкетом покатился под откос, разрубленный от плеча до пояса, а его приятель бросился вверх по тропе, зажимая раненую руку. Песок и галька посыпались на Мусаси, следовавшего за ним по пятам.

Узкая долина Буна, поросшая густым буковым лесом, лежала между перевалами Вада и Даймон. На самом высоком месте должна стоять громадная хижина, срубленная из бука.

Карабкаясь к неяркому свету факела, раненый разбойник закричал:

— Туши факел!

— Ты весь в крови! — воскликнула женщина, прикрыв огонь рукавом кимоно.

— Туши огонь, дура! — вопил раненый. — И в доме тоже!

Тяжело дыша, разбойник кинулся в хижину. Женщина, загасив факел, пошла следом.

Когда Мусаси подбежал к хижине, в ней было темно и тихо.

— Открывай! — взревел он.

Мусаси был взбешен не потому, что его пытались провести, как простака, и не из-за коварного нападения. Его возмутило то, что эти негодяи каждый день издевались над путниками, грабя их.

Мусаси мог бы взломать ставень от дождя, но он не стал атаковать в лоб, чтобы не оказаться незащищенным с тыла. Он держался в полутора метрах от ставня.

— Открывай! — ревел Мусаси.

Он швырнул огромный камень в ставень. Дерево треснуло, мужчина и женщина юркнули в глубь дома. Мужчина, выронив меч, упал на колени. Он пытался подняться, но Мусаси одним прыжком настиг его и схватил за шиворот.

— Не убивай меня! — тонким голосом, словно мелкий воришка, заверещал Гион Тодзи.

Внезапно Тодзи выхватил короткий меч. Мусаси, уклонившись от удара, отшвырнул противника так, что тот отлетел в соседнюю комнату, сломав бамбуковый шест над очагом и взметнув тучу пепла. Из-за серой завесы на Мусаси посыпался град горшков, чайных чашек, металлических палочек для еды, поленьев. Когда облако пепла рассеялось, Мусаси увидел, что все это в него метал не вожак разбойников, который без чувств валялся в углу, а женщина, изрыгавшая грязные ругательства.

Мусаси придавил женщину к полу, но она ловко вытащила из волос длинную и острую заколку и вонзила ее в своего противника. Мусаси прижал ее руку коленом. Женщина, взбесившаяся от ярости, закричала на Тодзи:

— Хоть капля гордости у тебя есть? Терпишь поражение от всякого ничтожества!

У Мусаси перехватило дыхание от ее голоса. Он выпустил женщину. Она мгновенно схватила короткий меч и напала на него.

— Прекратите безобразие, госпожа! — произнес Мусаси.

Женщина, ошарашенная столь вежливым обращением, застыла как вкопанная.

— Это ты… Такэдзо?

Мусаси не ошибся, перед ним была Око. Лишь Осуги и Око знали имя, которое он носил в детстве.

— Такэдзо, — ласково заворковала Око, — ты ведь теперь такой знаменитый! И зовут тебя Мусаси, правда?

— Как ты оказалась в такой глухомани?

— Стыдно признаться…

— Человек в углу — твой муж?

— Ты его знаешь. Это все, что осталось от Гиона Тодзи.

— Тодзи?!

Мусаси слышал в Киото о проделках пройдохи Тодзи, который присвоил деньги, пожертвованные школе Ёсиоки, и сбежал с Око. Глядя на простертое в углу тело, Мусаси почувствовал жалость.

— Попробуй привести его в чувство, — сказал он Око. — Не знал, что он твой муж, иначе бы полегче обошелся с ним.

— Мне надоело жить с ним в этой глухомани, постоянно дрожа от страха.

Око дала Тодзи воды, перевязала ему раны. Когда он опомнился, Око сказала ему, что он с дружком напал на Мусаси.

— Как, Мусаси? Миямото Мусаси? — захрипел Тодзи. — Невероятно! Тот, который… — Тодзи закрыл лицо и отвернулся к стене.

Мусаси, поостыв, позволил Око обращаться с собой как с гостем. Она подмела пол, поправила огонь в очаге, подложила дров и подогрела сакэ. Подавая чарку Мусаси, она вежливо проговорила:

— Простите, нечем попотчевать дорогого гостя, но все, что есть…

— Я поел в харчевне, — ответил Мусаси. — Пожалуйста, не беспокойся.

— Нет уж, тебе придется отведать моей еды. Подумать только, сколько лет прошло!

Око повесила над очагом котелок с тушеными овощами и мясом и стала ухаживать за гостем, подливая ему сакэ.

— Мы словно в доме на горе Ибуки! — сердечно проговорил Мусаси.

Налетел порыв ветра, и над очагом взвилось облако пепла и дыма, хотя ставни были поставлены на место и плотно закрыты.

— Прошу, не напоминай мне об Ибуки, — вымолвила Око. — Лучше скажи, не слышал ли ты об Акэми. Где она?

— Знаю, что она несколько дней прожила в гостинице на горе Хиэй. Собиралась в Эдо вместе с Матахати, однако сбежала, прихватив все его деньги.

— Она пошла по кривой тропке, — неодобрительно покачала головой Око.

Опустив глаза, Око задумалась над судьбой дочери, повторяющей ее собственную.

Тодзи окончательно пришел в себя и, попросив у Мусаси прощения, присоединился к беседе. Он клялся, что действовал под влиянием минуты, что он глубоко сожалеет о случившемся. Придет день, говорил Тодзи, и он вернется в Киото самураем, каким его знали в былые времена.

Мусаси молча слушал. Большой разницы между Тодзи-самураем и Тодзи-разбойником он не видел, однако считал, что дороги в стране станут безопаснее, если Тодзи вернется к военному делу.

— Несомненно, лучше бы оставить вашу опасную жизнь, — обратился Мусаси к Око. Он уже немного захмелел.

— Ты прав, но не я выбрала ее. Покинув Киото, мы хотели попытать счастья в Эдо, но по дороге туда, в Суве, Тодзи проиграл все деньги. Я вспомнила свое старое ремесло — приготовление снадобий из трав. Мы собирали их и продавали в городе. Я была по горло сыта его фантазиями о мгновенном обогащении. Сегодняшняя ночь явилась последней каплей, переполнившей чашу моего терпения.

Око тоже пригубила сакэ, что, по обыкновению, настроило ее на игривый лад.

Око давно приблизилась к возрасту, который называют неопределенным, но оставалась еще опасной. Кошка ласкается и мурлычет, пока ее хорошо кормят, но когда она дичает, попав в горы, ее глаза загораются хищным огнем. Она готова пожирать трупы, терзать живого путника, которого болезнь свалила на обочине дороги. Око была из самых диких горных кошек.

— Тодзи, — промурлыкала она, — Такэдзо говорил, что Акэми в Эдо. Не отправиться ли нам туда, чтобы зажить по-человечески! Отыщем Акэми и заведем выгодное дело.

Тодзи равнодушно выслушал предложение Око. Он молча гладил раненую руку. Предложение торговать телом Акэми, на что намекала Око, даже ему казалось непристойным. Пожив с Око, Тодзи испытывал те же чувства, что и Матахати. Мусаси угадал настроение Тодзи по его потерянному виду и внутренне содрогнулся, вспомнив, что некогда сам был предметом заигрываний для Око.

— Око, — сказал Тодзи своей спутнице жизни, — до рассвета далеко. Мусаси, думаю, устал. Постели ему в дальней комнате.

— Конечно, — ответила Око, бросая кокетливый взгляд на Мусаси. — Будь поосторожнее, Такэдзо, там тьма непроглядная.

— Да, поспать совсем неплохо.

Мусаси пошел за Око. Комната, похоже, была пристроена к дому. Она держалась на сваях над крутым обрывом. Внизу, метрах в двадцати, шумела река, окутанная облаком брызг. Комнату слегка покачивало от порывов ветра.

Око, мелькнув белыми щиколотками, вышла, оставив Мусаси одного.

— Лег? — спросил Тодзи.

— Да, — прошептала Око, усаживаясь рядом. — Что ты собираешься делать?

— Позови остальных.

— Хочешь его прикончить?

— Без колебаний. Дело не только в деньгах. Убив негодяя, я отомщу за дом Ёсиоки.

Око, подоткнув полы кимоно, вышла из дома. Она неслась с развевающимися волосами, как ведьма, сквозь черноту ночи.

В горных распадках и рощах обитали не одни звери и птицы. Око обошла две дюжины молодцов из банды Тодзи. Неслышно, как тени, они собрались в условленном месте перед горной хижиной вожака.

— Всего один?

— Самурай?

— С деньгами?

Оживленный шепот сопровождался жестами и многозначительными подмигиваниями. Вооруженные мушкетами, кинжалами и копьями для охоты на кабанов, разбойники подобрались поближе к пристройке над обрывом. Часть людей спустились к реке, остальные расположились на склоне, под сваями.

Пол в задней комнате был устлан тростниковыми циновками. На полках лежали пучки целебных трав и стояли ступки, в которых растирали снадобья. Аромат трав действовал успокаивающе, хотелось закрыть глаза и крепко заснуть. Тело ныло от усталости, но Мусаси понимал, сколь опасно поддаться соблазну отдыха. Он чувствовал, что вокруг дома что-то происходит. Сборщики трав в Мимасаке никогда не хранили их в таких помещениях. Лекарственные травы берегли от сырости и от соседства со свежей листвой. В тусклом свете лампы, стоявшей на полке, Мусаси заметил еще одну подозрительную вещь. Вокруг железных скоб, скреплявших бревна по углам, зияли многочисленные дыры, словно скобы здесь не раз менялись. На дереве виднелись следы и от старых скоб. Комнату явно перестраивали.

Легкая улыбка коснулась губ Мусаси, но он продолжал лежать неподвижно.

— Такэдзо! — раздался шепот Око. — Спишь?

Око, неслышно отодвинув фусума, на цыпочках приблизилась к изголовью. Поставив рядом поднос с кувшином, она прошептала:

— Это вода, если пить захочешь.

Мусаси лежал с закрытыми глазами. Око неслышно выскользнула из комнаты.

— Все спокойно? — спросил Тодзи.

— Спит, — ответила Око, полуприкрыв веки.

Довольный, Тодзи вышел из дома, завернул за угол и помахал зажженным мушкетным фитилем. По сигналу люди на склоне рывком выдернули сваи и комната рухнула вниз. Бревна и доски, которые составляли стены, пол, потолок, свалились в кучу.

Из укрытий с победными воплями повыскакивали люди и бросились к берегу реки, к груде бревен. Оставалось вытащить тело убитого и найти его вещи. Потом комнату соберут и поставят на прежнее место.

Разбойники набросились на бревна, как собаки на кости.

— Нашли? — спрашивали подбегавшие разбойники.

— Пока нет!

— Где-то здесь.

— Он мог удариться о скалу, пока летел вниз, и его отбросило в сторону. Осмотрите все вокруг, — хриплым басом распорядился Тодзи.

Факелы окрасили скалы, деревья, воду в розоватый цвет. Изумленный крик вырвался из груди Тодзи и его дружков. Яркое пламя охватило хижину, превратив ее в громадный огненный шар над их головами.

— Сюда, скорее! — пронзительно вопила Око, будто потеряв рассудок.

Огонь, раздуваемый ветром, метался в бешеной пляске. Око, осыпаемая искрами, была крепко привязана к дереву перед домом.

Разбойники оцепенели, как пораженные громом. Неужели Мусаси ушел? Как? Как ему удалось обмануть их?

Тодзи совсем растерялся. Он даже не послал в погоню. Он слишком много слышал о Мусаси, чтобы ждать удачи от преследования. Разбойники, однако, разбившись на группы, бросились на поиски. Мусаси исчез бесследно.

Игра с огнем

Тракт Косю, который идет из Сиёдзири на Эдо через провинцию Каи, в отличие от других больших дорог не был обсажен деревьями. В шестнадцатом веке по нему возили военные припасы, у него не было вспомогательных дорог, как у Накасэндо, да и трактом эту дорогу признали недавно.

Путники, следовавшие по этой дороге из Осаки в Эдо, жаловались на нехватку хороших постоялых дворов и чайных. Заказав дорожный обед в коробке, в лучшем случае можно было получить плоские рисовые колобки в бамбуковых листьях, а чаще всего — простые рисовые колобки в сухих дубовых листьях. Несмотря на незатейливость здешней кухни, которая, похоже, не менялась на протяжении сотен лет со времен Фудзивары, постоялые дворы были полны путниками, направлявшимися в Эдо.

Группа путников отдыхала на перевале Коботокэ. Один из них воскликнул: «Еще одна стая!» Он говорил о проститутках, сопровождавших их из Киото в Эдо.

В веселой компании были женщины лет двадцати и постарше и четверо девочек. С ними следовал десяток мужчин, которые не то охраняли спутниц, не то прислуживали им. Компания походила на большую семью. За девушками плелось несколько навьюченных скарбом лошадей. Добро было уложено в маленькие корзины и здоровенные сундуки в человеческий рост.

Глава «семейства», мужчина лет сорока, поучал подопечных: «Если сандалии натерли ноги, переобуйтесь в соломенные, да покрепче привяжите, чтобы не болтались на ноге. И не нойте, что не можете больше идти. Смотрите, совсем маленькие дети шагают и не хнычут». Нелегко управляться со строптивым «семейством»!

Этот человек по имени Сёдзи Дзиннай был самураем родом из Фусими. Оставив наследственную профессию, он открыл веселое заведение. Человек незаурядных способностей, он заручился поддержкой Токугавы Иэясу, который часто наезжал в замок Фусими. Сёдзи Дзиннай не только получил разрешение на перевод заведения в Эдо, но и убедил многих хозяев последовать его примеру.

Достигнув перевала Коботокэ, Дзиннай остановился со словами:

— Рано, но пообедаем здесь.

Он велел Онао, пожилой женщине, служившей как бы наседкой при стайке девушек, раздать еду.

С лошади сняли корзину с провизией, и девушки получили рисовые колобки. Лица девушек, припудренные дорожной пылью, были желтоватыми, а волосы серыми, несмотря на широкополые дорожные шляпы и полотенца, которыми они обмотали лица. Девушки давились едой всухомятку, без чая. Глядя на них, никто бы не подумал, что сегодня вечером обнимет этот нежный цветок.

— Вкусно! — воскликнула самая молоденькая питомица Дзинная. Слышавший ее искренний восторг прослезился бы от умиления.

Другие девушки впились взглядом в молодого самурая, проходившего мимо.

— Красавец! — прошептала одна.

— Хорош, — отозвалась другая.

— Я знаю его! — воскликнула третья. — Он бывал у нас с людьми из школы Ёсиоки!

— О ком это вы? — поинтересовалась женщина с томными глазами.

— Вон о том самурае с длинным мечом за спиной.

Сасаки Кодзиро пробирался сквозь толпу носильщиков и вьючных лошадей, не ведая, что о нем восхищенно болтают женщины.

— Господин Сасаки! Сюда, господин Сасаки! — раздался высокий кокетливый голос.

Сасаки — распространенная фамилия, поэтому Кодзиро даже не оглянулся.

— Эй, чубастый!

Кодзиро удивленно обернулся.

— Прикуси язык! — гневно закричал Дзиннай на девушку. — Грубиянка!

Он узнал Сасаки Кодзиро.

— Неужели наш друг Сасаки! — воскликнул Дзиннай, подходя к Кодзиро. — Куда держим путь?

— Здравствуй! Ты хозяин «Сумия», так ведь? Иду в Эдо. А вы куда? Перебираетесь на новое место, как видно.

— Совершенно верно, переезжаем в новую столицу.

— Неужели? Неужели надеетесь на успех?

— В стоячих водах рыбка плохо ловится!

— Да, Эдо растет день ото дня. Там нужны строители, носильщики, оружейники. Но утонченные развлечения? Вряд ли на них там большой спрос.

— Вы не правы. Осаку в город превратили женщины, а уж потом Хидэёси заинтересовался им.

— Не спорю, но в городе, который только строится, вам негде будет поселиться.

— Еще раз ошибаетесь. Правительство отвело большой участок на болотистой низине для людей нашего ремесла. Место называется Ёсивара. Мои друзья уже начали там строиться. Я без труда найду подходящий дом на бойком месте.

— Токугава дал землю бесплатно?

— Конечно! Кто же станет платить за болото? Правительство предоставило строительные материалы.

— Теперь ясно, почему многие из вас покидают Киото.

— Ну, а вы? Есть надежда устроиться у какого-нибудь даймё?

— Нет. Да я бы и не принял предложения. Хочу посмотреть, что творится в Эдо. Как-никак резиденция сёгуна, центр власти. Если бы мне предложили место военного наставника сёгуна, то я бы согласился.

Дзиннай не был знатоком фехтования, но прекрасно разбирался в людях. Он предпочел не высказываться о неуемном честолюбии Кодзиро, а объявил своим подопечным, что пора двигаться в путь.

— Встали! Привал закончен!

Онао пересчитала девушек. Одной не хватало.

— Одной нет! Кого же? Ките? Или Сумидзомэ? Нет, эти здесь.

Странно. Кого же нет?

Кодзиро зашагал прочь, не желая путешествовать вместе с проститутками.

К Онао подошли две девушки, которых она посылала на поиски.

— Кого же нет, Онао? — спросил Дзиннай.

— А, знаю! Нет Акэми, — виновато ответила Онао. — Та девушка, которую вы подобрали по дороге в Кисо.

— Она где-нибудь поблизости.

— Мы везде посмотрели! — вмешались девушки, вернувшиеся с поисков. — Сбежала, верно.

— Ну и пусть. Письменного договора с ней нет, денег вперед я ей не давал. Она согласилась на мое предложение, и я взял ее, внешность у нее подходящая для дела. Потерял немного на ее содержание в пути, но это пустяки. Забудем о ней. В путь!

Дзиннай поторапливал девушек. Он хотел сегодня прийти в Хатиодзи хотя бы поздно вечером. Тогда в Эдо они добрались бы на следующий день.

Вскоре Акэми снова появилась среди девушек.

— Где ты пропадала? — набросилась на нее Онао. — Нельзя отлучаться без спросу, если не задумала удрать.

Пожилая женщина с обиженным видом рассказывала, как все переволновались.

— Вы глупые! — возразила Акэми, прыснув от смеха. — Я увидела на дороге человека, с которым не хотела встречаться. Я спряталась в бамбуковых зарослях, не заметив, что за ними обрыв, и съехала вниз.

Акэми показала всем разорванное кимоно и ободранный локоть. Она попросила прощения, впрочем не изображая раскаяния на лице.

Дзиннай, возглавлявший процессию, велел позвать к себе беглянку.

— Тебя зовут Акэми? — строго спросил он. — Такое имя трудно запомнить. Тебе надо сменить имя, чтобы преуспеть в ремесле. Ты всерьез решила остаться с нами?

— Неужели нужна особая решимость, чтобы стать проституткой?

— Учти, это не безделка на месяц-другой. Станешь одной из моих девушек, так тебе придется выполнять любые требования гостей. Подумай как следует.

— Какая мне теперь разница? Мужчины сломали мою жизнь.

— Неправильное отношение к делу. Обдумай все хорошенько. Если откажешься до прихода в Эдо, я тебя отпущу и не возьму денег за содержание в дороге.

В тот же самый день в Такао пожилой человек, явно не обремененный делами, намеревался продолжить путешествие. В храм Якуоин он прибыл накануне вечером со слугой и пятнадцатилетним мальчиком. С раннего утра он с мальчиком осматривали храм. Наступил полдень.

— Почините крышу на эти деньги. — Посетитель протянул сопровождавшему монаху три золотые монеты.

Узнав о пожертвовании, настоятель лично поблагодарил дарителя за щедрость.

— Прошу, запишите ваше имя в храмовой книге, — предложил настоятель, но монах сказал, что оно уже внесено в книгу посетителей. Запись гласила:

Настоятель рассыпался в извинениях за скромную еду, предложенную гостю в храмовой гостинице. Он хорошо знал имя Дайдзо, который щедро жертвовал на монастыри и храмы. Он давал только золотые монеты, иногда по нескольку дюжин. Одному Дайдзо было ведомо, жертвовал ли он из благочестия, ради славы или собственного удовольствия.

Настоятель пригласил гостя осмотреть храмовую сокровищницу, в которую допускали только избранных.

— Я осмотрю ее на обратном пути из Эдо, — ответил Дайдзо.

— Будем ждать вас, а пока позвольте проводить вас до ворот. Вы будете ночевать в Футю?

— Нет, в Хатиодзи.

— В таком случае дорога не утомит вас.

— Кто сейчас правит в Хатиодзи?

— Правителем недавно назначен Окубо Нагаясу.

— Он прежде был градоначальником в Наре?

— Да. Ему теперь подчиняются и золотые копи на острове Садо. Он очень богатый человек.

— Весьма способный чиновник.

Дайдзо и Дзётаро спустились на равнину и засветло прибыли в Хатиодзи. На шумной главной улице они насчитали две дюжины гостиниц.

— Где нам остановиться, Дзётаро? — задумчиво проговорил Дайдзо.

Дзётаро, не отходивший ни на шаг от Дайдзо, ответил, что подходит любое место, кроме храма.

Дайдзо выбрал самую большую гостиницу. Внушительная внешность гостя и его лакированный сундук, который тащил слуга, произвели должное впечатление на прислугу.

Дайдзо проводили в просторную комнату на первом этаже, но до захода солнца к нему явился хозяин.

— Прошу извинить за беспокойство, — начал хозяин, — неожиданно прибыла большая группа гостей. Боюсь, на первом этаже будет слишком шумно. Не перейдете ли на второй этаж?

— С удовольствием, — добродушно согласился Дайдзо. — Очень рад, что у вас прекрасно идут дела.

Дайдзо приказал своему слуге Скэити перетащить сундук, а сам поднялся наверх. Не успел он освободить комнату, как ее заняли девушки из заведения «Сумия».

Шум и гам заполнили гостиницу. Слуги не являлись на зов. Ужин принесли поздно, и никто не пришел убрать подносы. Гостиница ходила ходуном от топота ног. Дайдзо был вне себя от возмущения, но сдерживался, чтобы не навлечь неприятности на гостиничных слуг. Отодвинув в сторону подносы, он улегся на циновке, подложив под голову руку вместо подушки. Через несколько минут он позвал Скэити. Тот не явился.

— Дзётаро! Поди сюда! — крикнул Дайдзо, сев на циновке.

Дзётаро тоже пропал. Дайдзо вышел на веранду. Там теснились постояльцы, с любопытством взиравшие на проституток, резвившихся на первом этаже. Найдя Дзётаро, Дайдзо подозвал его к себе.

— На что глазел? — с осуждением спросил Дайдзо.

— Там внизу много женщин.

— Только и всего?

— Да.

— И что в этом интересного?

Женщины из веселого квартала волновали Дайдзо, но его почему-то раздражал неуемный интерес к ним со стороны постояльцев-мужчин.

— А я не знаю, — честно признался Дзётаро.

— Я немного пройдусь по городу, — сказал Дайдзо. — Оставайся здесь, никуда не отлучайся.

— Можно я с вами пойду?

— Нет, уже поздно.

— Ну и что?

— Я тебе объяснял, что гуляю не для развлечений.

— А зачем же?

— Прогулки связаны с моей верой.

— Вам мало храмов и монастырей в дневное время! Монахи и те спят по ночам.

— Вера — нечто большее, чем храмы и монастыри, молодой человек. А теперь отыщи Скэити. У него ключи от сундука.

— Я только что видел, как он спустился вниз. Он заглядывал в комнаты, в которых остановились женщины.

— Как, и он? — воскликнул Дайдзо, щелкнув языком. — Немедленно позови его!

Дзётаро ушел, и Дайдзо начал перевязывать пояс на кимоно.

Мужчины, слышавшие про красоту и изысканность женщин из веселых кварталов Киото, застыли на месте, наслаждаясь даровым зрелищем. Скэити глазел, раскрыв рот.

— Пошли, хватит! — приказал Дзётаро, крепко схватив слугу за ухо.

— Ох! — пискнул Скэити.

— Хозяин зовет!

— Врешь!

— Правда. Он собирался на прогулку. Он ведь всегда прогуливается по вечерам.

— Да-да! Иду! — забормотал Скэити, неохотно отрываясь от увлекательного представления.

Дзётаро шел следом, когда услышал, что его зовут.

— Дзётаро! Подожди!

Окликала его женщина. Дзётаро огляделся по сторонам. Он ни на минуту не забывал Оцу и своего учителя. Вдруг Оцу здесь? Мальчик пристально вглядывался в густые вечнозеленые кусты, из-за которых доносился голос.

— Кто там?

— Я.

Дзётаро узнал показавшуюся из-за кустов девушку.

— А, ты! — протянул он.

Акэми наградила его дружеским шлепком по спине.

— Ах ты, маленькое пугало! Целую вечность не видела тебя. Ты что здесь делаешь?

— О том же хочу спросить и тебя.

— Я… Ну, какое тебе дело до меня?

— Ты с этой веселой компанией?

— Да, но пока окончательно не решила.

— Что не решила?

— Оставаться ли с ними, — вздохнула Акэми. Затем, помедлив, спросила: — Как поживает Мусаси?

Дзётаро понял, что из-за этого Акэми и окликнула его.

— Оцу, Мусаси и я… Мы потеряли друг друга.

— Оцу? Кто это? — Акэми вспомнила девушку, едва закончив вопрос. — А, знаю. Она по-прежнему бегает за Мусаси?

Акэми по привычке видела в Мусаси отчаянного, странствующего фехтовальщика, ночующего в лесу или на голых скалах. Сумей она заполучить его, он бы мгновенно угадал в ней беспутство и отверг бы ее. Акэми смирилась с мыслью, что ее любовь к Мусаси останется безответной. Упоминание Дзётаро о другой женщине пробудило в ней ревность. Огонь любви вспыхнул с новой силой.

— Дзётаро, здесь на нас глазеют со всех сторон. Пойдем в другое место.

Они вышли через садовую калитку на улицу. Два десятка гостиниц Хатиодзи светились огнями. Это был самый оживленный и большой город на пути из Киото в Эдо. На северо-западе темнела горная гряда Титибу, по которой проходила граница с провинцией Каи. У подножия безмолвных и мрачных гор кипела жизнь, рекой лилось сакэ, щелкали челноки ткацких станков, слышались окрики чиновников, надзирающих за базаром, споры игроков, заунывные голоса уличных певцов.

— Я часто слышала имя Оцу от Матахати, — солгала Акэми. — Расскажи про нее!

— Она очень хороший человек! — горячо воскликнул Дзётаро. — Очень добрая и красивая. Я люблю ее.

Акэми почувствовала опасность, которую несла соперница, но скрыла тревогу.

— Она и правда так хороша? — улыбнулась Акэми.

— Да-да. И все умеет. Хорошо поет и пишет, играет на флейте.

— Чего хорошего в том, что женщина играет на флейте? — раздраженно произнесла Акэми.

— Ты не понимаешь, зато все остальные, даже князь Ягю Сэкисюсай, хвалят Оцу. Одно мне в ней не нравится.

— У всех женщин есть недостатки. Только одни честно признаются в них, как я, другие же прячут их под благопристойным обличьем.

— Оцу ничего не скрывает, в этом ее слабость.

— Что ты хочешь сказать?

— Она готова рыдать из-за любого пустяка. Она — плакса.

— Почему же?

— Всегда льет слезы, когда думает о Мусаси. Рядом с ней тоскливо, вот это мне не по душе. — Дзётаро с детской непосредственностью выложил все начистоту, не беспокоясь о последствиях сказанного.

Огонь ревности жег Акэми. Она даже изменилась в лице. Едва сдерживаясь, она продолжала беседу.

— Сколько ей лет?

— Как и тебе.

— Моя ровесница?

— Угу. Но выглядит моложе и красивее.

Акэми бросилась в наступление, чтобы склонить Дзётаро на свою сторону.

— Мусаси куда мужественнее остальных мужчин. Вряд ли он полюбит хнычущую женщину. Оцу думает, что завоюет сердце мужчины слезами. Она рассуждает, как барышни из заведения «Сумия».

— Неправда. Начнем с того, что Мусаси любит Оцу. Он не выказывает чувств, но по-настоящему ее любит! — ответил Дзётаро, задетый за живое.

Акэми залилась краской. Она бросилась бы в реку, чтобы погасить охвативший ее огонь.

— Дзётаро, зайдем сюда, — сказала Акэми, потянув его за руку в сторону дома с красивым фонарем в переулке.

— Это же винная лавка!

— Ну и что?

— Женщинам там делать нечего. Тебе туда нельзя.

— Хочу выпить, но не могу зайти туда одна. Сразу начнут приставать.

— Приставать к тебе будут, а мне что прикажешь делать там?

— Поешь. Закажешь все, что хочешь.

Лавка была полупустой. Акэми, сев лицом к стене, распорядилась:

— Сакэ!

Чарки так и мелькали в ее руках. Опешивший Дзётаро попытался остановить Акэми, но та решительно его оттолкнула.

— Сиди спокойно! — икнула Акэми. — Надоел! Сакэ! Еще сакэ!

— Хватит, тебе нельзя здесь напиваться! — взмолился Дзётаро, отодвигая от Акэми кувшинчик.

— Не беспокойся, — пьяно бормотала Акэми. — Ты друг Оцу? Ненавижу женщин, которые стараются слезами завоевать мужчину.

— А я ненавижу пьяных женщин.

— Извини, но может ли зеленый юнец вроде тебя понять, почему я пью?

— Пойдем отсюда. Немедленно заплати, и пора в гостиницу!

— Думаешь, у меня есть деньги?

— Как?

— Ни гроша. Пусть заплатит «Сумия». Все равно я уже продалась хозяину. — Слезы заблестели на глазах Акэми. — Какая я несчастная!

— Недавно сама смеялась над Оцу за ее плаксивость. Посмотри на себя!

— Разве сравнишь мои слезы с ее? Жизнь — невыносимая мука. Хочется умереть!

Акэми вскочила и бросилась на улицу. Хозяин лавки, повидавший на своем веку не одну такую посетительницу, только ухмыльнулся ей вслед, однако ронин, до сего времени спавший в углу, открыл глаза и тяжелым, мутным взглядом проводил убегавшую женщину.

Дзётаро пытался остановить Акэми, но она вырвалась из его рук и помчалась по темной улице.

— Стой! — кричал Дзётаро. — Не смей даже думать об этом!

Акэми не волновало, куда ее занесет во тьме, но она отчетливо слышала крики Дзётаро. Когда она хотела утопиться в море в Сумиёси, она не притворялась, но сейчас была в здравом рассудке. Ей нравилось, что Дзётаро переживает за нее.

— Осторожно! — надрывался мальчик, поняв, что Акэми несется прямиком ко рву с водой. — Стой! Зачем тебе умирать? С ума сошла!

Дзётаро ухватил беглянку за пояс.

— Хочу умереть! — зарыдала Акэми. — Все считают меня порочной. Все, и Мусаси тоже. Мне остается лишь умереть, заключив Мусаси в объятия сердца. Не позволю, чтобы другая отобрала его у меня!

— С чего ты взяла такое. Ерунда какая!

— Какая разница? Столкни меня в ров! Толкни, Дзётаро!

Пьяные слезы потоком хлынули из глаз Акэми. Дзётаро испугался, ему тоже хотелось заплакать.

— Пойдем в гостиницу, Акэми!

— О, как я хочу его видеть! Найди его, Дзётаро, найди Мусаси!

— Стой спокойно, оступишься и упадешь в ров.

— О Мусаси, Мусаси!

— Осторожно, Акэми!

Из темноты вдруг выступил ронин, которого они видели в винной лавке.

— Иди-ка отсюда, мальчик! — приказал ронин. — Я приведу ее в гостиницу.

Приподняв Дзётаро, он отставил его в сторону.

Это был высокий мужчина лет тридцати пяти, с глубоко посаженными глазами и густой бородой. Багровый шрам от удара меча украшал его физиономию от уха до подбородка. Шрам походил на трещину на перезревшем персике.

Преодолевая страх, Дзётаро настойчиво уговаривал Акэми:

— Акэми, прошу тебя, пойдем со мной. Все будет хорошо.

Голова Акэми уже лежала на груди незнакомца.

— Пошел вон! Она хочет спать. Я отведу ее домой, — проговорил самурай.

— Оставь ее!

Самурай лениво схватил мальчика за шиворот.

— Убери руки! — крикнул Дзётаро, отбиваясь от ронина.

— Сопляк! Хочешь, чтобы я швырнул тебя в ров?

— Попробуй!

Дзётаро удалось вырваться, рука его судорожно вцепилась в деревянный меч. Не успел он замахнуться, целясь в бок самурая, как оказался в воздухе. Мальчик потерял сознание от удара о придорожный камень. Издав тихий стон, он стих.

Прошло некоторое время, прежде чем Дзётаро начал различать голоса.

— Проснись!

— Что случилось?

Дзётаро приоткрыл глаза и обвел взглядом людей вокруг.

— Опомнился?

— Ты как себя чувствуешь?

Дзётаро, смущенный всеобщим вниманием, поднялся, подобрал деревянный меч и хотел было уйти, но в это время слуга из их гостиницы схватил его за руку.

— Что случилось с женщиной, которая была с тобой? — спросил он.

Дзётаро показалось, что все вокруг были из гостиницы — служащие и постояльцы. Кое-кто был вооружен палкой, другие держали круглые бумажные фонари.

— Нам сообщили, что на тебя напали, а женщину похитил какой-то ронин. Куда они пошли?

Дзётаро, не совсем пришедший в себя, неопределенно покачал головой.

— Отвечай, ты ведь знаешь!

— Вспомнил. Вон в ту сторону. — Дзётаро наугад махнул рукой. Ему не хотелось рассказывать о происшествии. Он боялся упреков Дайдзо. Стыдно было признаваться в том, что ронин отшвырнул его, как щенка.

Толпа бросилась в указанном Дзётаро направлении, и, как ни странно, скоро оттуда донесся крик:

— Она здесь? Сюда!

Кольцо фонарей окружило Акэми. В растерзанной одежде она лежала без чувств на копне сена в крестьянском амбаре. Акэми очнулась от людского гомона и медленно поднялась на ноги. Кусок кимоно спереди был выдран, пояс-оби валялся в стороне. Соломинки торчали из волос и драного платья.

— Что случилось?

У всех на языке вертелось слово «изнасилование», но никто не решался произнести его вслух. Никому не приходило в голову преследовать негодяя. Все чувствовали, что во всем виновата сама Акэми.

— Пошли в гостиницу, — проговорил кто-то, взяв Акэми за руку.

Акэми резко отдернула руку. Уткнувшись в стену, она разразилась слезами.

— Совсем пьяная!

— Докатилась!

Дзётаро со стороны наблюдал за сценой. Он так и не понял, что произошло с Акэми, но почему-то вспомнил, как барахтался с Котя в Коягю, как они замерли при звуке приближавшихся шагов. Воспоминание мелькнуло и улетучилось. «Пора идти», — решительно сказал себе Дзётаро и побежал к гостинице. С каждым шагом настроение его улучшалось, пережитое отступало в прошлое, и вскоре Дзётаро запел:

Сверчок в траве

Дзётаро бежал не разбирая дороги и вдруг обнаружил, что заблудился. «Здесь я, кажется, не проходил», — испуганно подумал он.

Дома самураев лепились к старой крепости. Часть крепости перестроили по приказу нового градоначальника Окубо Нагаясу под официальную резиденцию, все остальное пребывало в запустении. Бастионы, много лет назад пострадавшие во время осады, обрушились, поросли кустами и травой. Крепость выглядела жалкой по сравнению с замками, возведенными в последние сорок — пятьдесят лет. Не было ни рва, ни моста, ни настоящей крепостной стены. До великой междоусобицы крепость принадлежала, вероятно, местному феодалу, а позже была присоединена к владениям более знатного даймё.

По одну сторону дороги простирались поля и болота, по другую стояли остатки укреплений, а за ними — крутой утес, на котором некогда возвышалась крепость.

Дзётаро пытался сориентироваться, глядя на окрестные скалы. Он заметил на гребне движущуюся тень. Тень переместилась, замерла, потом снова ожила. Дзётаро принял ее за животное, но вскоре четко проступил силуэт человека. Дзётаро оцепенел, не в силах сделать шаг.

Человек зацепил веревку крюком за камень и сбросил ее вниз. Спустился по веревке, нащупал ногой опору и сдернул крюк. Затем таким же образом спустился еще ниже. Достигнув подножия скалы, человек исчез в зарослях.

Дзётаро распирало от любопытства. Вскоре человек показался снова и направился по меже через поле прямо к тому месту, где стоял Дзётаро. Мальчик испугался, но, различив за спиной незнакомца большой мешок, успокоился. «Да это же крестьянин, наворовавший дров!» — с облегчением подумал Дзётаро. Человек, верно, сошел с ума, карабкаясь по скалам ради вязанки дров. Дзётаро раздосадовался — тайна оказалась обычным воровством. Мальчика ждало второе потрясение. Когда человек проходил мимо дерева, за которым прятался Дзётаро, мальчик едва не завопил от изумления. В темной фигуре он узнал Дайдзо. «Не может быть!» — прошептал про себя Дзётаро. Голова Дайдзо была обвязана черным платком, на нем были короткие крестьянские штаны и соломенные сандалии с ноговицами.

Таинственная фигура свернула на тропу, огибавшую холм. Никто другой, кроме Дайдзо, не мог в свои пятьдесят с лишним лет идти с ношей на плечах так пружинисто и быстро. Дзётаро все же хотел убедить себя в ошибке. Следуя за Дайдзо, он надеялся выбраться на большую дорогу и вернуться в гостиницу.

Человек остановился у придорожного указательного камня и снял ношу со спины. Мешок, похоже, был очень тяжелым. Человек наклонился, чтобы прочитать надпись, и сходство с Дайдзо снова поразило Дзётаро.

Человек, взвалив мешок на плечи, пошел дальше, а Дзётаро прочитал на камне:

Вверху находился холм, где местные жители издревле хоронили потерпевших поражение воинов и отрубленные головы казненных преступников.

На фоне ночного неба выступил силуэт огромной сосны. Когда Дзётаро взобрался на вершину холма, человек сидел под деревом и курил трубку.

Теперь было очевидно, что это Дайдзо. У крестьянина не могло быть при себе кисета с табаком. Некоторые, правда, выращивали табак, но в небольших количествах, поэтому он стоил очень дорого. И в богатой местности Кансай табак считался роскошью. Дальше на севере, в Сэндае, писец, ведший дневник князя Датэ, счел нужным сделать следующую запись:

Многие не курили лишь потому, что испытывали головокружение и даже тошноту. Табак считался ядовитым зельем, но все ценили его аромат.

Дзётаро знал, что Дайдзо — один из редких курильщиков. Дайдзо частенько потягивал красивую керамическую трубку, что, впрочем, мало кого удивляло, ведь купец отличался изысканными вкусами.

«Что он замышляет?» — с волнением думал Дзётаро. Оглядевшись в темноте, мальчик подкрался поближе.

Выкурив трубку, купец встал, снял черный платок и сунул его за пазуху. Медленно обошел сосну. Неизвестно откуда в руках у него появилась лопата. Опершись на нее, Дайдзо осмотрелся, словно запоминая место.

Откатив от ствола дерева большой камень, Дайдзо принялся сосредоточенно копать землю. Вскоре он едва виднелся из ямы. Оторвавшись от дела, Дайдзо вытер лицо платком. Изумленный Дзётаро терялся в догадках.

— Хватит, — пробормотал купец, утаптывая дно.

Дзётаро подмывало выскочить и отговорить Дайдзо от мысли похоронить себя.

Купец вылез из ямы, подтащил к ней принесенный мешок и начал развязывать пеньковую веревку. Сначала Дзётаро подумал, что это полотняный мешок, но потом разглядел тяжелую кожаную накидку, надеваемую поверх доспехов. В накидку был завязан второй мешок. Дайдзо открыл его, и тускло сверкнуло золото, много золота в полуцилиндрических слитках, которые льют в формах из расколотых по горизонтали стволов бамбука. Золото было не только в мешке. Дайдзо снял пояс и вытащил из-за пазухи золотые монеты новой чеканки. Уложив монеты поверх слитков, он аккуратно завязал мешок, плащ и швырнул их в яму, как дохлую собаку. Засыпав яму, Дайдзо утрамбовал землю, закатил камень на прежнее место и разбросал кругом сухую траву и ветки. Далее последовало превращение крестьянина в известного богатого торговца травами Дайдзо из Нараи. Крестьянская одежда вместе с лопатой полетела в кусты, дорожная накидка легла на плечи, а кошелек с деньгами повис на шее, как у странствующего монаха.

— Неплохая выдалась ночка, — удовлетворенно пробормотал купец, обуваясь в соломенные сандалии.

Шаги Дайдзо стихли. Дзётаро выбрался из укрытия и подошел к камню. От ночной работы не осталось следов. Мальчик стоял, уставившись на землю, как на пустую ладонь фокусника.

«Пора идти, — спохватился Дзётаро. — Как бы он не заподозрил меня в чем, не застав в гостинице».

Внизу, под холмом, светились огни города, найти дорогу было легко. Дзётаро несся, как ветер, держась боковых троп, чтобы не наткнуться на Дайдзо.

С невинным видом Дзётаро поднялся в свою комнату и с удовольствием обнаружил, что Скэити спит, обняв дорожный сундучок.

— Скэити, ты замерзнешь! — потряс его за плечо Дзётаро.

— А, это ты! — пробормотал слуга, потирая глаза. — Ты где болтался без разрешения?

— Ты что? Я никуда не отлучался. Проспал, а теперь выдумываешь чепуху.

— Не ври! Я видел, как ты ушел с женщиной из заведения «Сумия». Если ты водишься с проститутками с таких лет, страшно подумать, во что ты превратишься с годами.

В это время сёдзи раздвинулись и вошел Дайдзо.

— Вот и я! — сказал он.

На следующее утро в путь отправились рано, чтобы засветло добраться до Эдо. Дзиннай разбудил девиц. Акэми присоединилась к ним еще до рассвета. Дайдзо, Скэити и Дзётаро засиделись за завтраком и покинули гостиницу, когда солнце поднялось высоко. Дайдзо, как обычно, шел впереди, Дзётаро на сей раз плелся сзади вместе со Скэити.

— Что с тобой приключилось? — наконец спросил Дайдзо.

— А что произошло? — переспросил Дзётаро, стараясь не выдать волнение.

— Расскажи-ка!

— Ничего не случилось. А почему вы спрашиваете?

— Ты необыкновенно молчалив. Тебя что-то огорчило?

— Нет, ничего, господин. Просто задумался. Если я останусь с вами, то не смогу найти своего учителя. Мне лучше одному отправиться на поиски, если вы не возражаете.

— Возражаю, — непререкаемым тоном ответил Дайдзо.

Дзётаро, который почти дотронулся до рукава купца, резко отдернул руку и дрожащим голосом спросил:

— Почему?

— Давай лучше отдохнем, — проговорил Дайдзо, сворачивая на ярко-зеленую поляну, которыми славится провинция Мусаси. Усевшись, он махнул рукой слуге, чтобы тот продолжал путь.

— Мне необходимо поскорее отыскать учителя! — взмолился Дзётаро.

— Я сказал, никуда ты не пойдешь! — строго посмотрел на мальчика Дайдзо, раскуривая керамическую трубку. — С сегодняшнего дня ты — мой сын.

Дайдзо не шутил, Дзётаро судорожно проглотил комок, подкативший к горлу. Дайдзо засмеялся. Дзётаро, поняв, что это была шутка, сказал:

— Я не согласен! Не хочу быть вашим сыном.

— Что?

— Вы купец, а я хочу быть самураем.

— Ты скоро узнаешь, что Дайдзо из Нараи — не простой торговец без роду и племени. Будь моим приемным сыном, и ты станешь настоящим самураем.

Дзётаро с ужасом понял, что Дайдзо настроен серьезно. Пересилив страх, мальчик спросил:

— Позволите ли узнать, почему вы приняли это неожиданное решение?

Рука Дайдзо легла на плечо мальчика. Наклонившись к уху Дзётаро, купец спросил:

— Ты меня видел, маленький негодник?

— Видел вас?

— Следил за мной?

— Не знаю, о чем вы говорите.

— Ты подглядывал за мной прошлой ночью.

Дзётаро усилием воли держал себя в руках.

— Почему ты шпионил за мной?

Дзётаро содрогнулся.

— С какой стати ты суешь нос в мои дела?

— Простите меня! — не выдержал Дзётаро. — Простите, я никому не скажу ни слова.

— Тише! Я не собираюсь тебя наказывать. Ты станешь моим приемным сыном. Откажешься, так мне придется убить тебя. Постарайся не доводить меня до крайности. Я считаю тебя хорошим мальчиком, очень смышленым.

Впервые в жизни Дзётаро почувствовал, что такое страх.

— Простите меня! — задыхаясь, бормотал он. — Не убивайте! Я не хочу умирать.

Дзётаро как пойманный жаворонок бился в железных руках Дайдзо. Мальчик боялся сопротивляться по-настоящему, зная, что его неминуемо настигнет смерть.

Купец и не думал силой усмирять мальчика. Он скорее осторожно обращался с Дзётаро. Прижав его к колючей щеке, Дайдзо прошептал:

— Ты ведь хочешь быть моим сыном?

От Дайдзо исходил крепкий мужской запах, который почему-то сковывал Дзётаро, заставлял его чувствовать себя ребенком, лишенным дара речи.

— Решай: или я усыновлю тебя, или ты умрешь. Решай сейчас.

Мальчишка взвыл от безысходности. Он тер глаза, размазывая пыль по лицу.

— О чем плакать? Тебе улыбается счастье. Обещаю, ты станешь знаменитым самураем, когда мы с тобой покончим наши дела.

— Но…

— Что же?

— Вы… вы…

— Говори же!

— Не могу!

— Говори, не тяни время. Мужчина должен без обиняков выражать мысли.

— Вы… вы занимаетесь воровством.

Дзётаро был бы рад вырваться из западни и умчаться со скоростью молодого оленя, но, сидя на коленях у Дайдзо, он словно ощущал вокруг себя непреодолимые стены.

— Ха-ха! — рассмеялся Дайдзо, ласково шлепнув мальчика по спине. — Это единственное, что тебя беспокоит?

— Д… да.

Массивные плечи купца тряслись от смеха.

— Конечно, я из тех, кто способен украсть целую страну, но я не грабитель и не вор. Посмотри на Иэясу, Хидэёси или Нобунагу — эти великие воины украли или жаждали украсть всю страну. Будь со мной, и настанет время, когда ты все поймешь.

— Выходит, вы не вор?

— Мне слишком низко заниматься столь невыгодным ремеслом. — Спустив мальчика с колен, Дайдзо продолжал: — А теперь прекрати хныкать, и в путь. С этого момента ты — мой сын. Я буду хорошим отцом. От тебя требуется лишь одно — ты никому не проболтаешься о том, что тебе приснилось прошлой ночью. Откроешь рот, и я сверну тебе шею.

Дзётаро понял, что у Дайдзо слова не расходятся с делом.

Идущие впереди

В конце пятого месяца Осуги добралась до Эдо. Стояла невыносимая жара, обычная при опоздании сезона дождей. Осуги вышла из Киото два месяца назад и неторопливо путешествовала от храма к храму, задерживаясь в пути, чтобы подлечить недуги.

Столица сёгунов не понравилась ей с первого взгляда. «Надо же затеять строительство на болоте! — раздраженно подумала Осуги. — Толком даже землю не расчистили от кустов и тростника».

Над трактом Таканава неподвижно висело облако пыли, ее густой слой покрывал недавно посаженные деревья и указательные придорожные камни. Дорога от Сиоири до Нихонбаси была забита воловьими повозками, груженными камнем и лесом. Новые дома с неимоверной быстротой вырастали вдоль дороги.

— Ах ты!.. — гневно воскликнула Осуги, взглянув на строящийся дом, с которого на ее кимоно шлепнулся комок мокрой глины. Рабочие на лесах разразились веселым хохотом.

— Как вы смеете бросаться грязью в людей да еще хохотать при этом? Вы должны пасть на колени и просить прощения.

В Миямото ее слова нагнали бы страху на любого крестьянина, но здесь, в огромном скопище людей, рабочие изумленно уставились на старуху.

— О чем бормочет эта старая ведьма? — спросил один из них.

— Кто посмел такое произнести? — взвизгнула Осуги.

Чем больше она гневалась, тем веселее хохотали рабочие. Стали собираться зеваки. Прохожие спрашивали, почему старая женщина выставляет себя на посмешище и не удаляется, как подобает ее возрасту.

Осуги бросилась к дому и выдернула подпорки из-под лесов. Рабочие с бадьей глины рухнули на землю.

— Ах ты, старая тварь! — Мужчины окружили Осуги.

— Прочь с дороги! — не дрогнув, скомандовала она и для убедительности взялась за рукоятку короткого меча.

Рабочие топтались на месте. Старуха явно была из самурайского сословия, и потасовка с ней грозила неприятностью.

— Не намерена терпеть наглости от простолюдинов! — высокомерно заявила Осуги, заметив их нерешительность.

Осуги зашагала дальше, непреклонная, выпрямив спину. Зеваки с уважением смотрели ей вслед.

Осуги не успела далеко отойти, как ее нагнал подмастерье, с ног до головы покрытый опилками и стружкой. В руке у него была бадья с жидкой глиной.

— А этого не хочешь, старая ведьма! — воскликнул он, выплескивая бадью на Осуги.

— О-о! — взвыла старуха, но подмастерье исчез. Слезы бессильной ярости наполнили глаза Осуги, ставшей жертвой невиданного оскорбления.

Улица ликовала от бесплатного представления.

— Над чем смеетесь, бездельники! — набросилась Осуги на зрителей. — Неужели смешно, что старую женщину заляпали грязью? Так, значит, встречают пожилых людей в Эдо? Нелюди! Помните, и вы состаритесь со временем.

Тирада старухи только развеселила толпу.

— Хорош Эдо! — презрительно фыркнула Осуги. — Говорят, во всей стране нет города больше. А на самом деле? Грязное место, где срывают холмы, засыпают болота, роют канавы, наваливают горы песка, привозя его с побережья. Такого отребья, как здесь, никогда не встретить ни в Киото, ни в другом городе на западе.

Излив гнев, Осуги повернулась спиной к гогочущей толпе и торопливо засеменила по улице.

Конечно, все в Эдо блестело новизной. Дома пахли свежим деревом и сверкали белизной стен. Многие кварталы были застроены наполовину, в нос бил резкий запах конского и воловьего навоза.

Совсем недавно дорога, по которой шла Осуги, была всего лишь тропинкой, которая вела через рисовые поля из деревни Хибия в деревню Тиёда. Стоило Осуги пройти дальше на запад, в сторону замка Эдо, она бы оказалась в старом и более обустроенном квартале, где даймё и вассалы сёгуна поселились сразу после того, как Токугава Иэясу занял Эдо в 1590 году.

Город вызвал у старухи отвращение. Она впервые ощутила себя совсем старой. Все встречные были молоды — лавочники, чиновники верхом на лошадях, самураи в тростниковых шляпах. Молодыми были поденщики, ремесленники, лотошники, солдаты и даже военачальники.

На доме, у которого не успели доштукатурить стены, вешали вывеску, а под ней сидела густо набеленная женщина и красила брови в ожидании гостей. В другом недостроенном доме продавали сакэ, в третьем торговали сушеной провизией. В доме подальше приколачивали еще одну вывеску, извещавшую о торговле лекарствами.

«Если бы не дело, так ни дня бы не осталась в этой помойке», — подумала Осуги.

Дорогу ей преградила недавно вырытая канава. Осуги остановилась. У моста через ров, пока не наполненный водой, находилось подобие сарая из тростниковых циновок, скрепленных бамбуковыми шестами. Надпись на циновке гласила, что здесь общественная баня. Осуги, заплатив медную монету, вошла, чтобы постирать кимоно. Выстирав одежду, она повесила ее на сушильный шест рядом с баней, а сама в нижнем кимоно присела на корточки рядом и уставилась на дорогу отсутствующим взглядом.

Полдюжина людей на той стороне дороги о чем-то громко торговались. Осуги отчетливо слышала их голоса.

— Какая же здесь площадь? Я бы дотошно не расспрашивал, будь цена разумной.

— Сотка с лишним. В цене не уступлю.

— Непомерно дорого! Сами знаете, что заломили.

— Совсем не дорого! Обустройство стоило кучу денег. Выровнять участок привозной землей. Учтите, вокруг не осталось свободных участков.

— Ничего подобного. Повсюду засыпают болота.

— Все распродано. Люди расхватывают участки, не глядя, болото это или нет. Не найдете свободного клочка. Поближе к реке Сумида можно найти что-нибудь подешевле.

— Вы точно назвали площадь?

— Измерьте сами веревкой.

Осуги изумилась. За цену, которую запрашивали за сотку, в ее деревне можно купить полгектара хорошей пахотной земли. Повсюду в Эдо шли подобные торги, город был охвачен спекуляцией участков. «Кому нужна дикая земля? — думала Осуги. — Для риса не годится, а здесь ведь совсем не город».

Продавец и покупатель наконец договорились.

Пока Осуги разглядывала торгующихся, чья-то рука залезла ей за пояс.

— Грабят! — взвизгнула старуха, пытаясь схватить вора, но тот, вытащив кошелек, несся по улице. — Вор! — громко закричала Осуги и с неожиданной резвостью бросилась за вором. Догнав вора, старуха крепко вцепилась ему в пояс. — Вор! Помогите! — оглашали улицу ее крики.

Отчаянно сопротивлявшийся вор дважды угодил по лицу старухи, но та не ослабляла хватки.

— Отпусти, старая скотина! — взвыл вор и ударил Осуги ногой под ребро. Осуги со стоном повалилась на землю, но в последний миг выхватила из ножен короткий меч и полоснула вора по щиколотке. Хлынула кровь, и вор, проковыляв несколько шагов, тоже упал.

Привлеченные шумом люди, которые торговали землю, оглянулись.

— Кажется, наш бездельник из Косю, — сказал один из них, Хангавара Ядзибэй, строительный подрядчик.

— Похоже, — подтвердил его помощник. — Что-то держит в кулаке. Кошелек вроде.

— Ну да! Кто-то сейчас про вора кричал. А вон и старуха на земле. Поди взгляни, что с ней. А я займусь бездельником.

Вор вскочил и побежал, но Ядзибэй догнал его и шлепнул ладонью по спине, словно прихлопнул кузнечика. Вор покатился по земле.

— Мы не ошиблись. Он украл кошелек у старой женщины, — сказал помощник, подходя к Ядзибэю.

— Вот он. Как она себя чувствует?

— Она не слишком сильно пострадала. Лишилась чувств, а опомнившись, закричала: «Убили!»

— Она все на земле сидит. Встать может?

— Вряд ли. Он пнул ее под ребро.

— Негодяй! — Ядзибэй метнул на вора испепеляющий взгляд.

— Уси, поставь столб! — приказал Ядзибэй помощнику.

Преступник задрожал, будто ему к горлу приставили нож.

— Только не это! — завопил он, катаясь по земле в ногах у Ядзибэя. — Отпустите меня, обещаю, что никогда больше не украду!

— Нет, получишь по заслугам! — решительно сказал Ядзибэй.

Уси, нареченный родителями Быком по знаку зодиака, как принято в крестьянских семьях, вскоре вернулся, приведя двух рабочих со строительства моста.

— Вот здесь! — указал он в центр пустующего участка.

— Годится? — спросили рабочие, вкопав столб в землю.

— Хорошо, — ответил Ядзибэй. — А теперь привяжите его и прибейте у него над головой доску.

Доску прибили. Ядзибэй, взяв у плотника тушь и кисть, написал:

— Спасибо! — сказал Ядзибэй, возвращая тушечницу. — Время от времени давайте ему еду, ровно столько, чтобы он не умер с голоду. Подойдут и объедки.

Все одобрительно закивали головами. Кое-кто вызвался приглядеть, чтобы вор получил должную толику насмешек. Публичного осмеяния за слабости и проступки боялись не только самураи. В те времена оно было самым страшным наказанием и для простого горожанина.

Самосуд крепко утвердился в повседневной жизни. Воинское сословие было слишком занято войнами, чтобы следить и за общественным порядком. Горожане ради собственной безопасности сами расправлялись с преступниками. В Эдо был назначен городской судья, и наиболее видные жители каждого квартала считались официальными представителями властей, однако широко применялся самосуд. Обстановка в стране по-прежнему была неспокойной, поэтому власти не чинили препятствий стихийным расправам.

— Уси, — приказал Ядзибэй, — отдай кошелек старухе. Надо же пережить такую напасть в ее возрасте? Она, кажется, совсем одна. А где ее кимоно?

— Сказала, что повесила сушить.

— Принеси кимоно, а потом приведи старуху. Возьмем ее с собой. Что толку, если мы накажем вора и бросим женщину на произвол других негодяев.

Вскоре Уси тащил старуху на спине, кимоно ее свисало у него с руки, а возглавлял процессию Ядзибэй. Они подошли к мосту Нихонбаси, от которого велся счет расстоянию по всем дорогам из Эдо. Деревянный настил моста крепился на каменных опорах, перила не утратили природной свежести дерева, ведь мост достроили только год назад. Вдоль одного берега стояли лодки из Камакуры и Одавары, а на другом находился рыбный рынок.

— Бок, какая боль! — стонала Осуги.

Торговцы рыбой, привлеченные причитаниями старухи, с любопытством глазели на процессию, что явно раздражало Ядзибэя. Он не любил, когда на него смотрели зеваки.

— Немного осталось. Потерпите, ваше состояние не опасно! — строго одернул он Осуги.

Осуги положила голову на спину Уси и затихла как ребенок. Кварталы в центре города сложились сообразно занятиям их обитателей. Квартал кузнецов, оружейников, красильщиков тканей, плетенщиков татами. Дом Ядзибэя находился в квартале плотников, но резко выделялся среди других из-за черепицы, наполовину покрывавшей крышу дома. До пожара, случившегося два года назад, все дома в квартале имели соломенную кровлю, а сейчас все были деревянными. Ядзибэй из-за черепичной кровли дома получил новую фамилию Хангавара — «наполовину под черепицей».

Ядзибэй был ронином, когда пришел в Эдо. Способный, легко ладящий с людьми он проявил деловую сметку и занялся строительными подрядами. Вскоре он заимел большую артель плотников, кровельщиков и поденщиков. Он скопил денег от заказов от даймё и втянулся в торговлю землей. Он разбогател так, что мог не работать сам. Ядзибэй превратился в квартального старшину. Он пользовался всеобщим уважением среди таких же негласных авторитетов Эдо.

Горожане искали защиты у военных и у местных старшин, но последние пользовались несравненной известностью, как заступники за простолюдинов. Вожаки в Эдо имели особенности, но подобные им люди существовали и в других городах. Они появились в смутные времена в конце сёгуната Асикаги, когда банды разбойников бродили по дорогам, как стаи голодных зверей, грабя всех и каждого, не признавая ничьей власти.

По свидетельству одного писателя той эпохи, их одежда состояла из одной красной набедренной повязки и широкого набрюшника. Мечи у них были очень длинные — до метра с лишним, а короткие доходили до полуметра. Многие пользовались и более простым оружием. Разбойники не стригли волосы, а подвязывали их толстой веревкой. На ногах у них нередко были кожаные ноговицы.

Во время войн вооруженные разбойники служили наемниками, а с наступлением мира и самураи и крестьяне отворачивались от них. Наступила эпоха Эдо, и наиболее толковые из них, не пожелавшие оставаться бандитами, потекли в новую столицу. Некоторые сумели добиться успеха. Про них говорили, что «справедливость — их кости, народная любовь — плоть, отвага — кожа». Одним словом, бывшие разбойники стали народными героями.

Резня на берегу реки

Жизнь под черепичной крышей гостеприимного дома Ядзибэя так полюбилась Осуги, что и через полтора года после происшествия с вором она не покинула его. Первые недели, пока Осуги выздоравливала, она упорно твердила, что ей пора в путь. Хозяин каждый раз отговаривал ее.

— Куда спешить? — спрашивал он. — Отдыхайте. Подождите, пока мы найдем Мусаси. Мы выступим на вашей стороне.

Ядзибэй знал о Мусаси только то, что ему рассказала Осуги, представив его отъявленным негодяем. Осуги поселилась в доме, и Ядзибэй приказал своим людям сообщать ему все, что они прослышат о Мусаси.

Осуги переменила отношение к Эдо. Она перестала ненавидеть этот город, даже говорила, что люди здесь «дружелюбные, беззаботные и очень добрые».

Дом Хангавары отличался особой широтой, в нем постоянно толпились подозрительные типы — крестьянские парни, не желавшие работать на полях, бродячие ронины, сынки из богатых домов, промотавшие родительское состояние, отбывшие свой срок каторжники, покрытые татуировкой. Пестрая компания, однако, слишком походила на умело организованную военную школу, в которой грубая мужская сила преобладала надо всеми человеческими чувствами. Дом Ядзибэя был настоящим разбойничьим додзё.

Как и в настоящих додзё, где обучали боевому искусству, у Ядзибэя существовала строгая иерархия. Хозяин дома беспрекословно руководил жизнью своих подчиненных. За ним следовала группа старшин, называемых «старшими братьями». Далее шли исполнители — «кобуны», их положение зависело от срока службы. Существовал и особый класс «гостей», отношение к которым определялось по их умению владеть оружием. Иерархия покоилась на строгом этикете сомнительного, но незыблемого происхождения.

Желая избавить Осуги от безделья, Ядзибэй предложил ей следить за одеждой молодых людей, и с тех пор старуха хлопотала с утра до вечера. Она шила, чинила, стирала и гладила одежду кобунов, не отличавшихся аккуратностью.

Кобуны не могли похвастаться воспитанием, но отличали хорошую работу от плохой. Они восхищались строгими вкусами Осуги, ее сноровкой, ее заботливым отношением ко всем.

«Старуха из родовитой самурайской семьи, — говорили они. — Род Хонъидэн благородного происхождения».

Хозяин дома подчеркнуто уважительно относился к Осуги и даже построил ей отдельный домик в глубине двора. Когда он не отлучался из дома, то непременно навещал ее утром и вечером. На вопросы подчиненных, почему он почтенно относится к чужой старой женщине, Ядзибэй отвечал, что в свое время он дурно обошелся со своими родителями. «Теперь я в том возрасте, когда испытываешь чувство сыновнего долга по отношению ко всем старушкам», — вздыхал он.

Пришла весна, расцвела дикая слива, но в Эдо совсем не было цветущей сакуры. Редкие вишневые деревца посадили на холмах к западу от города, да буддийские монахи высадили деревца вдоль дороги к храму Сэнсодзи в Асакусе. С наступлением тепла заговорили, что на саженцах появились цветочные почки.

Однажды Ядзибэй зашел в домик Осуги и сказал:

— Я собираюсь в Сэнсодзи. Не хотите пойти со мной?

— С радостью. Храм посвящен Кандзэон, а я особенно верю в ее силу. Она воплощает собой того же бодисаттву, что и Каннон, которой я молилась в Киёмидзу в Киото.

Ядзибэй и Осуги вышли в сопровождении двух кобунов, Дзюро и Короку. Дзюро по неизвестной причине прозвали «Тростниковой Циновкой», прозвище Короку «Храмовый Служка» было более объяснимо. Это был маленький подвижный человек с сугубо благообразным лицом, которое уродовали три шрама на лбу, полученных в уличных драках.

Они направились ко рву около моста в Кёбаси, где давались внаем лодки. Короку ловко вывел лодку изо рва в реку Сумида. Ядзибэй велел открыть коробку с провизией.

— Я решил посетить храм именно сегодня, в годовщину смерти моей матери, — сказал Ядзибэй. — Лучше было бы проведать ее могилу на родине, но это слишком далеко. Помолюсь в Сэнсодзи и пожертвую на храм. Наша поездка — не настоящее паломничество, отнесемся к ней как к приятной прогулке.

Ядзибэй, ополоснув за бортом чарку, налил сакэ и протянул ее Осуги.

— Похвально, что вы помните о своей матушке, — ответила Осуги, размышляя, как поведет себя Матахати после ее смерти. — Не знаю, право, уместно ли пить сакэ в день поминовения.

— Я предпочитаю непринужденность, а не официальные церемонии. Я верую в Будду, этого достаточно для таких олухов, как я. Вы, конечно, знаете заповедь: имеющий веру да не нуждается в знании.

Осуги, не настаивая на своем, выпила несколько чарок.

— Давно так много не пила. Словно парю в воздухе, — заметила она вскоре.

— Выпейте еще, — угощал Ядзибэй. — Хорошее сакэ. Не волнуйтесь, если слегка закружится голова, мы рядом.

Повернув на юг Суйидзюку, река разливалась широко и покойно. Вековой лес покрывал Симосу — восточный берег напротив Эдо. Корни деревьев утопали в воде, сверкавшей синими бликами между переплетенными черными корневищами.

— Слышите? Соловьи! — проговорила Осуги.

— Пойдут непрерывные дожди, кукушки будут куковать с утра до вечера.

— Позвольте вам налить еще чарочку. Надеюсь, вы не жалеете, что я поехала с вами.

— Рад, что путешествие вам нравится.

Короку, стоявший на корме с веслом, с завистью проговорил:

— Хозяин, не пустить ли чарку по кругу?

— Занимайся своим делом. Одна чарка в твоих руках, и мы пойдем ко дну. На обратном пути возьмешь свое.

— Как прикажешь. Мне уже чудится, что под веслом не вода, а сакэ.

— А ты не думай об этом. Причаль-ка лучше к берегу, купим рыбу.

Короку выполнил указания. После непродолжительного торга рыбак с довольной улыбкой открыл перед покупателями деревянный ларь в лодке и предложил товар на выбор. Ничего подобного Осуги прежде не видела. Ларь до краев был наполнен живым серебром, здесь была и речная, и морская рыба — карпы, креветки, зубатка, бычки, даже лосось и морской окунь.

Ядзибэй набрал молоди и, сдобрив ее соевым соусом, начал есть живьем. Он предложил угощение Осуги, но та с отвращением отвернулась.

Когда лодка причалила к западному берегу, Осуги слегка пошатывало.

— Осторожнее, — предупредил Ядзибэй, — держитесь за меня.

— Спасибо. Обойдусь без посторонней помощи, — протестующе замахала руками Осуги.

Дзюро и Короку привязали лодку, и все четверо направились по топкой низине к пригорку, на котором стоял храм.

Стайка детей усердно искала что-то, переворачивая камни. Дети окружили приезжих, стараясь перекричать друг друга.

— Купите, пожалуйста!

— Бабушка, а у меня лучше.

Ядзибэй, видимо любивший детей, не выказывал раздражения.

— Чем торгуете? Крабами?

— Нет, наконечниками стрел! — хором ответили дети, показывая пригоршни этого добра.

— Наконечники стрел?

— Ну да! За храмом похоронено много воинов и лошадей. Приезжающие сюда покупают наконечники, чтобы принести их в жертву мертвым. Вы тоже должны купить.

— Наконечники мне не нужны, но я дам вам денег. Согласны?

Все, разумеется, одобрительно зашумели. Ядзибэй раздал монеты, и дети убежали на поиски наконечников. Вскоре из крытой тростником хижины вышел человек, который собрал у детей деньги. Ядзибэй осуждающе щелкнул языком и отвернулся. Осуги завороженно оглядывала окрестности.

— В этих местах, верно, шли большие сражения.

— Точно не знаю, но во времена, когда Эдо был маленьким провинциальным селением, здесь происходили бои, лет пятьсот тому назад. Говорят, что в двенадцатом веке сюда приходил собирать войско Минамото-но Ёритомо из Идзу. А когда императорский двор был разделен — кажется, в четырнадцатом веке, — владетель Мусаси, князь Нитта, потерпел здесь поражение от клана Асикага. В последние двести лет здесь сражались Ота Докан и другие полководцы.

Пока Осуги и Ядзибэй беседовали, Дзюро и Короку пошли вперед, чтобы приготовить им место на веранде храма.

Храм несказанно разочаровал Осуги. Сэнсодзи представлял собой полуразвалившееся строение, а настоятель жил в жалкой хижине.

— И это храм? — неодобрительно заметила Осуги. — А сколько разговоров о Сэнсодзи!

Великолепный девственный лес окружал храм, однако святилище Кандзэон имело жалкий вид. Каждый год река выходила из берегов, подступая к веранде храма.

— Добро пожаловать, рад вновь видеть вас, — раздалось откуда-то сверху.

Осуги увидела на крыше настоятеля.

— Чините кровлю? — благодушно справился Ядзибэй.

— Приходится. Птицы одолели. Только настелю свежую солому, как они растаскивают ее на гнезда. Постоянно где-то протекает. Располагайтесь, сейчас спущусь.

Осуги и Ядзибэй зажгли поминальные свечи и вошли в полумрак храма. «Как же не течь!» — подумала Осуги, взглянув на потолок, зиявший бесчисленными дырами.

Осуги, вынув четки, опустилась на колени рядом с Ядзибэем. Глаза ее заволок туман, когда она начала читать молитву Каннон из Сутры Лотоса:

Старуха начала молитву негромко, но постепенно ее голос креп, она забыла о присутствии Ядзибэя, Дзюро, Короку и, казалось, отрешилась от бренного мира.

Четки задрожали в руках старухи. Она без паузы перешла от молитвы к собственным просьбам:

Внезапно смолкнув, Осуги прижалась лбом к полу.

— И сделай из Матахати хорошего человека. Помоги процветанию дома Хонъидэн, — шепотом пробормотала она.

Наступило молчание. Снаружи донесся голос настоятеля, который приглашал гостей выпить чаю. Ядзибэй и оба молодых человека, простоявшие всю молитву в подобающей позе, растирали затекшие ноги.

— А теперь мне можно попробовать сакэ? — блестя глазами, спросил Дзюро.

Получив разрешение хозяина, он заспешил к дому настоятеля и разложил на веранде обед. Когда подошли его спутники, он уже потягивал сакэ, держа чарку в одной руке, и помешивал кипящую в масле рыбу другой.

— Что из того, что нет цветущей сакуры, — глубокомысленно заметил он. — Зато все остальное как во время любования цветами сакуры.

Ядзибэй передал настоятелю пожертвование, сказав, что оно пригодится для починки крыши. Когда Ядзибэй отдавал деньги, его взгляд упал на ряд деревянных дощечек с именами жертвователей и указанием переданных сумм. Обычно давали столько же, сколько и Ядзибэй. Выделялась одна надпись: «Десять золотых монет. Дайдзо из Нараи. Провинция Синано».

Уязвленный Ядзибэй обратился к настоятелю:

— Не мне, конечно, говорить, но десять золотых монет — слишком большая сумма. Этот Дайдзо правда такой богач?

— Я не знаю его. Он появился неожиданно в конце прошлого года и заявил, что позорно держать в столь плачевном состоянии самый известный храм местности Канто. Он сказал, что жертвует золото на покупку строительного леса.

— Какой благочестивый человек!

— Он пожертвовал еще три золотые монеты на синтоистские храмы Юсима и не менее двадцати храму Канда Мёдзин. Он особенно печется о храме Канда Мёдзин, потому что там обитает дух Тайра-но Масакадо. Дайдзо считает Масакадо не мятежником, а первопроходцем, освоившим восточную часть страны и достойным почитания. Поживете у нас, и вы познакомитесь с необыкновенными жертвователями.

Старик не успел договорить, как прибежали ребятишки, кричавшие во весь голос.

— Что вам надо? — строго прикрикнул на них настоятель. — Если хотите играть, идите к реке. Здесь храм, шуметь нельзя.

Ребятишки, юркие, как стайка рыбешек, вбежали на веранду.

— Скорее! — кричали они. — Там страшная драка.

— Самурай сражается.

— Один против четверых.

— Бьются на настоящих мечах.

— Огради нас, Будда! — запричитал настоятель, торопливо надевая сандалии. На бегу он объяснил гостям: — Вынужден оставить вас на некоторое время. Наш берег — излюбленное место для поединков. Как ни выйду к реке, обязательно натыкаюсь на дерущихся. То один кромсает другого на куски, то кого-то дубасят до смерти палками. Потом являются судейские чиновники и требуют письменных показаний. Взгляну, что сейчас приключилось.

— Драка? — хором переспросили Ядзибэй и его подручные и немедленно последовали за настоятелем.

Осуги отстала от них, и, когда дошла до берега, бой уже окончился. Дети и жители рыбацкого поселка стояли безмолвным кружком. Осуги сначала не поняла, почему все молчат, но и у нее перехватило дыхание, как только она заглянула в центр круга.

Четыре обезображенных тела лежали на земле. Вдоль берега шагал решительного вида молодой самурай в красном плаще. Он не замечал собравшихся. Ласточка черной молнией метнулась над его головой.

Внезапно толпа, как по команде, вскрикнула — один из лежавших на земле приподнялся и крикнул в спину уходящему самураю:

— Стой! Не смей убегать!

Самурай в плаще остановился, поджидая едва державшегося на ногах противника.

— Бой не кончен! Дерись! — прохрипел раненый, делая выпад вперед.

Самурай, отступив на шаг, молниеносным ударом разрубил голову нападавшего.

— Ну как, теперь кончено? — зловеще произнес самурай.

Никто не заметил, когда он успел вырвать из ножен Сушильный Шест.

Самурай вытер лезвие и сполоснул руки в реке. Деревенские жители, привычные к поединкам, были потрясены хладнокровной жестокостью молодого человека, особенно в момент, когда он сразил последнего противника. Люди оцепенело молчали.

Молодой человек потянулся и заметил вслух:

— Все как на реке Ивакуни. Словно домой вернулся.

Он задумчиво посмотрел на воду, над которой носились ласточки. Резко повернувшись, он быстро зашагал прочь от толпы. Дойдя до лодки Ядзибэя, он стал ее отвязывать. Дзюро и Короку опрометью бросились к берегу.

— Эй, ты что делаешь? — крикнул Дзюро, подбегая к лодке. Он заметил кровь на хакама и тесемках сандалий самурая.

Бросив веревку, самурай ухмыльнулся:

— А что, нельзя?

— Нет!

— А если я заплачу?

— Не болтай! — отрезал Дзюро.

В нем заговорил житель новой столицы Эдо, города будущего, который ничего не боялся.

Самурай не извинился, но и не выказывал воинственности. Он молча отошел от лодки.

— Кодзиро! Кодзиро! Постой, — закричала Осуги.

Узнав старуху, Кодзиро сбросил суровую маску и радостно улыбнулся.

— Как вы здесь оказались? Я волновался за вас.

— Приехала почтить Кандзэон вместе с Хангаварой Ядзибэем и этими молодыми людьми. Ядзибэй разрешил мне пожить в его доме в Бакуротё.

— Где мы виделись в последний раз? Да, на горе Хиэй. Вы тогда сказали, что собираетесь в Эдо. Я надеялся встретить вас там, но не здесь.

Самурай взглянул на Дзюро и Короку.

— Эти молодые люди с вами, говорите?

— Они уличные дебоширы, зато их хозяин — достойный человек.

Ядзибэй изумленно наблюдал, как Осуги запросто болтает с грозным самураем. Ядзибэй подошел к ним и учтиво поклонился.

— Мои подчиненные грубо обошлись с вами. Надеюсь, вы их простите. Не хотите ли попутешествовать с нами на лодке? — сказал Ядзибэй.

Стружки

Как нередко происходит с незнакомыми людьми, которых свел случай, молодой самурай и Ядзибэй быстро сошлись. Сакэ и свежей рыбы было вдоволь, знакомство Осуги и Кодзиро создавало непринужденность. Осуги с искренним участием расспрашивала Кодзиро о его жизни бродячего самурая, а тот поинтересовался, исполнила ли она «великое предназначение жизни». Старуха ответила, что давно потеряла след Мусаси. Кодзиро обнадежил ее.

— Говорят, что прошлой осенью и зимой он посетил двух-трех знаменитых воинов, а потом перебрался в Эдо. Он, пожалуй, и сейчас там, — сообщил Кодзиро.

Ядзибэй не поддержал догадку Кодзиро, поскольку его люди не слышали в Эдо о Мусаси.

Поговорили о злоключениях Осуги.

— Надеюсь, мы можем рассчитывать на вашу дружбу, — сказал Ядзибэй молодому самураю.

Кодзиро закивал в ответ и, демонстрируя расположение к новым знакомым сполоснул чарку и предложил сакэ не только Ядзибэю, но и его подданным.

Осуги расчувствовалась.

— Правильно говорят, что добро есть везде, стоит только поискать получше, — значительно произнесла она. — Какое счастье, что на моей стороне два таких молодца. Кандзэон покровительствует мне. — Взволнованная старуха не сдерживала слез.

Ядзибэй, избегая выспренних слов, спросил у гостя:

— Кодзиро, кто те четверо, которых ты изрубил?

Кодзиро словно ждал этого вопроса.

— А, эти, — небрежно проговорил он. — Ронины из школы Обаты. Я несколько раз ходил туда поболтать с Обатой о военных вопросах, а эти неизменно встречали меня дурацкими замечаниями. Им хватило нахальства рассуждать о секретах фехтования. Я пообещал преподать им урок стиля Ганрю, если они придут на берег Сумиды, а заодно познакомить их с Сушильным Шестом. Я сказал, что они могут явиться в любом количестве. Придя на место, я увидел пятерых, но едва я принял боевую стойку, как один дал деру. Должен заметить, что в Эдо полно людей, которые работают лучше языком, чем мечом. — Кодзиро самодовольно рассмеялся.

— Обата? — переспросил Ядзибэй.

— Неужели не знаешь? Обата Кагэнори. Он из рода Обаты Нитидзё, который служил клану Такэда из Каи. Иэясу взял его с собой, и теперь он преподает военную науку сёгуну Хидэтаде. И собственная школа у него есть.

— Да-да, припоминаю, — взволнованно проговорил Ядзибэй. Близость Кодзиро к столь знаменитым людям произвела должное впечатление на Ядзибэя. «Юноша еще носит чуб, — подумал он, — но, несомненно, уже известная личность, если он накоротке с самураями такого ранга». Старшина плотников был простым человеком, в людях больше всего уважал физическую силу. Его восхищение Кодзиро росло с каждой минутой.

— Есть предложение, — наклонился Ядзибэй к Кодзиро. — В моем доме постоянно отирается человек пятьдесят молодых бездельников. Если я выстрою додзё, а ты будешь их тренировать?

— Конечно, урока два я могу дать, но ты должен знать, что мне нет прохода от знатных даймё, просящих меня служить у них за четыреста-шестьсот коку риса. Не знаю, что и делать. Вообще-то я не рассматриваю предложений ниже тысячи коку. К тому же вежливость требует, чтобы я оставался там, где живу сейчас, но я как-нибудь загляну к вам.

— Большая честь для меня! — низко поклонился Ядзибэй.

— Будем ждать тебя, — добавила Осуги.

Дзюро и Короку, по простоте души не способные разглядеть самолюбования и бахвальства Кодзиро, ликовали от оказанной им чести. При входе в ров Кёбаси Кодзиро попросил остановить лодку.

— Сойду здесь, — сказал он и выпрыгнул на берег. Вскоре он скрылся в облаке пыли, клубившейся над улицей.

— Весьма достойный юноша, — с уважением проговорил Ядзибэй.

— Настоящий воин! — горячо поддержала его Осуги. — Многие даймё мечтают иметь его у себя на службе и за хорошее жалованье. — Помолчав немного, она мечтательно добавила: — Был бы Матахати похож на него!

Через пять дней Кодзиро явился в дом Ядзибэя. Его с почтением провели в комнату для гостей. Одного за другим к нему подводили всех подчиненных хозяина для засвидетельствования почтения. Церемония понравилась Кодзиро. Он одобрительно заметил Ядзибэю, что у того в доме бурлит интересная жизнь.

Хозяин, не забывая о своей идее, проговорил:

— Хочу построить додзё. Посмотришь площадку?

Он повел гостя за дом, где был просторный участок земли, на котором расположилась красильня. На шестах сушились окрашенные ткани. Ядзибэй заверил самурая, что красильщика, арендовавшего этот участок, он без труда выставит.

— Собственно, додзё здесь и не требуется, — заметил Кодзиро. — Место отгорожено от улицы, посторонний не забредет.

— А в дождливые дни?

— В непогоду я не буду приходить. Должен предупредить: мои уроки потруднее, чем у Ягю или в других школах. Если твои молодцы будут разевать рот, дело в лучшем случае кончится увечьем. Пусть сразу запомнят!

— Ясно! Веди занятия по своему усмотрению.

Условились заниматься трижды в месяц — третьего, тринадцатого и двадцать третьего числа в хорошую погоду.

Появление Кодзиро в квартале Бакуротё повлекло волну толков. Слышали, как один сосед сказал: «У них появился фат, который обставит их всех». Обсуждали мальчишескую прическу Кодзиро. Сошлись во мнении, что если Кодзиро за двадцать, то ему давно пора брить лоб, как принято у самураев. Соседи еще не видели крикливых нарядов Кодзиро, в которых он представал перед обитателями дома Хангавары, сбрасывая с правого плеча кимоно, чтобы высвободить руку для фехтования.

Кодзиро оправдал ожидания Ядзибэя и его подопечных. Он занимался с неопытными людьми, но не давал им спуску. После трех уроков один ученик был искалечен, а пятеро ранены. Их стоны доносились из дальних комнат дома Хангавары.

— Следующий! — выкрикивал Кодзиро, потрясая длинным мечом из древесины мушмулы. Ученикам он предварительно объявил, что от удара такого меча «человечье мясо гниет до самой кости».

— Намерены прекратить занятия? Тогда следующий! Иначе я уйду, — презрительно бросал Кодзиро ученикам.

— Хорошо, я выйду! — крикнул один из учеников.

Он подошел к учителю и нагнулся, чтобы взять деревянный меч, и Кодзиро внезапным ударом уложил его.

— Я преподал вам важный урок: никогда не открывайтесь противнику. Самая грубая ошибка! — Кодзиро высокомерно оглядел учеников, большинство которых тряслось от страха.

Пострадавшего оттащили к колодцу и принялись отливать водой, но он не приходил в себя.

— Кажется, готов бедняга.

— Умер?

— Не дышит.

Все собрались вокруг убитого товарища. Одни возмущались, другие испугались. Кодзиро даже не взглянул на бездыханное тело.

— Если вас пугают такие картины, лучше навсегда забыть о мече, — зловеще проговорил он. — Вас ведь подмывает ввязаться в драку, когда кто-нибудь называет вас бандитами и бродягами…

Кодзиро не закончил мысли. Помолчав немного, он продолжил лекцию, шагая по полю:

— Пошевелите мозгами, славные бандиты! Вы готовы напасть на всякого, кто наступил вам на ногу или случайно задел ваши ножны, но стоит делу дойти до настоящего боя, вы прячетесь по кустам. Вы бездумно рискнете жизнью из-за женщины или мелкого честолюбия, но вам не хватит смелости пожертвовать собой во имя высокой цели. Вы мгновенно впадаете в гнев, вами движет тщеславие, но этого мало. — Выпятив грудь, Кодзиро продолжал: — Истина, в сущности, проста. Только тренировка и самодисциплина способны породить настоящую отвагу и веру в себя. Бросаю всем вызов — пусть хотя бы один наберется смелости и сразится, как подобает мужчине.

Один из учеников, решив поймать Кодзиро на слове, напал на него сзади. Кодзиро сложился вдвое, едва не коснувшись земли, и нападавший, перелетев через него, покатился по земле. Удар деревянного меча пришелся по берцовой кости ученика.

— На сегодня хватит, — объявил Кодзиро. Отбросив меч, он пошел к колодцу умываться. Тело убитого по-прежнему лежало у колодца. Кодзиро вымыл руки, поплескал воду на лицо и отошел от тела, не проронив ни слова сострадания.

Продевая руку в рукав кимоно, он сказал:

— Я много слышал о квартале Ёсивара. Вы наверняка знакомы с этим местом. Кто-нибудь может проводить меня?

Кодзиро по обыкновению без обиняков заявлял, что хочет развлечься и попить сакэ. Трудно сказать, притворялся ли он бесшабашным или был до наивности прямодушен.

Ядзибэй предпочел последнее объяснение.

— Ты еще не был в Ёсиваре? — изумился он. — Надо срочно исправить это недоразумение. Я и сам пошел бы с тобой, но сегодня должен быть в доме на отпевании покойного.

Ядзибэй, дав денег Дзюро и Короку, строго предупредил их:

— Учтите, я посылаю вас не развлекаться. Вы обязаны позаботиться, чтобы ваш учитель хорошо отдохнул.

Кодзиро, шедший впереди, едва различал дорогу, потому что в отличие от Киото, Нары и Осаки Эдо был погружен в кромешную темноту.

— Ужасная дорога, — обратился Кодзиро к спутникам, — следовало захватить фонарь.

— Нас бы подняли на смех, увидев с фонарем в веселом квартале, — ответил Дзюро. — Осторожнее, господин, здесь куча земли из нового рва. Не свалитесь!

Вода во рву блеснула розоватым отсветом, лиловым цветом окрасилось и небо над рекой Сумида. Над крышами Ёсивары взошла большая весенняя луна.

— Близко совсем, только мост перейти, — сказал Дзюро. — Дать вам платок?

— Зачем?

— Скрыть лицо.

Дзюро и Короку вытащили из-за пазухи по красному платку и обвязали лица. Кодзиро замаскировался дорогим платком из тонкого шелка.

— Вот так надо повязать, — объяснял Дзюро. — Так теперь модно.

— Вам это к лицу, — ответил Кодзиро.

Кодзиро и его провожатые влились в толпу обвязанных платками мужчин. Квартал сиял огнями, как Янаги-мати в Киото. Вход в дома прикрывали красные или бледно-желтые занавеси, на которых были прикреплены колокольчики. Их звон извещал девушек о приходе гостя.

Побывав в трех заведениях, Дзюро, подмигивая, сказал Кодзиро:

— Не следует больше скрывать, господин!

— Что скрывать? — удивился самурай.

— Будто вы прежде не бывали здесь. Девушка в заведении, из которого мы только что вышли, узнала вас. Она вскрикнула, увидев вас, и тут же спряталась за ширму. Секрет ваш раскрыт.

— Я действительно впервые в Ёсиваре. О какой девушке ты говоришь?

— Не прикидывайтесь, господин. Пойдемте, я покажу ее вам. Они вернулись в дом, где на занавеси красовались три листа зубчатого дуба, а снизу мелко выведено название — «Сумия».

Строгие линии коридоров и тяжелые балки по замыслу хозяина должны были напоминать храмовую архитектуру Киото, но новизна дома обрекала на провал притязания на солидность и традиции. Кодзиро был уверен, что под досками пола хлюпает болотная жижа.

Большая комната на втором этаже, куда их провели, была не убрана после ухода предыдущих гостей. Всюду валялись объедки, бумажные салфетки, зубочистки. Служанка собирала мусор с мрачной сосредоточенностью.

Онао, пришедшая принять заказ, изображала чрезвычайную занятость. Мимоходом она заметила, что года три такой службы сведут ее в могилу. В приличных заведениях Киото делали вид, будто смысл их существования — ублажение гостей. В Ёсиваре откровенно обирали посетителей, не тратя времени даром.

— Хороши удовольствия в Эдо! — презрительно хмыкнул Кодзиро. Бросив взгляд на сучковатый потолок, он добавил: — Убогое место.

— Это временное пристанище! — запротестовала Онао. — Мы строим дом, который превзойдет все, виденное вами в Киото и Фусими.

Внимательно посмотрев на Кодзиро, Онао неуверенно произнесла:

— Не могла ли я прежде видеть вас? Ах да! — вспомнила она. — В прошлом году на тракте Косю.

Кодзиро не сразу припомнил ту случайную встречу, но потом, оживившись, сказал:

— Ну конечно! Как пересекаются людские судьбы!

— Воистину пересекаются! — поддразнивал Дзюро. — Нет только девушки, которая вас знает.

Дзюро, описав девушку Онао, велел привести ее.

— Знаю, о ком вы говорите, — ответила Онао, выходя из комнаты. Прошло некоторое время, но старая женщина не возвращалась.

Дзюро и Короку вышли в коридор, хлопая в ладоши, чтобы напомнить о себе. Хлопать пришлось долго.

— Ее нигде нет, — объявила Онао.

— Она только что была здесь.

— Странно, я уж и хозяину пожаловалась. Она тоже исчезла на перевале Коботокэ, когда мимо проходил этот самурай.

В темноте за заведением «Сумия» виднелся каркас строящегося дома, наполовину подведенного под крышу. Акэми укрылась за штабелем досок рядом с кучей стружек. Искавшие ее несколько раз прошли мимо, едва не задев ее.

— Ханагири! Ханагири! — раздавались возгласы под недостроенной крышей.

Акэми в заведении дали это новое имя.

«Какая мерзость!» — подумала Акэми. Сначала она ненавидела Кодзиро, но вскоре ненависть ее пала вообще на всех мужчин. Кодзиро, Сэйдзюро, самурай в Хатиодзи, гости, которые мучили ее каждый вечер в «Сумия». Все мужчины были ее врагами, за исключением одного. Единственного, похожего на Мусаси, которого она искала всю жизнь. Акэми оставила мечту о настоящем Мусаси, но придумала его двойника и пыталась его полюбить. В жизни, однако, она не видела никого, кто хотя бы немного походил на выдуманного ею человека.

— Ха-на-гири! — раздался голос самого Сёдзи Дзинная.

Поступь хозяина раздавалась в шаге от ее укрытия. Рядом с ним шли Кодзиро и его сопровождающие. Гости выражали недовольство, и Дзиннай извинялся. Наконец все двинулись к выходу.

Акэми, затаив дыхание, выждала, пока Дзиннай вернулся в дом, и стрелой помчалась в кухню.

— Ханагири, тебя все ищут! — удивилась служанка.

— Не кричи, налей мне сакэ.

— Сакэ? Сейчас?

— Да, сакэ.

После переезда в Эдо Акэми пристрастилась к сакэ, топя в нем свои тревоги.

Испуганная служанка налила полную чарку. Закрыв глаза, Акэми медленно пила, запрокинув набеленное лицо.

Увидев, что Акэми уходит, служанка всполошилась:

— Ты куда?

— Молчи! Вымою ноги и вернусь.

Акэми сунула ноги в первые попавшиеся соломенные сандалии и, пошатываясь, вышла на улицу. «Как хорошо на свободе!» — подумала она, но тут же почувствовала отвращение, увидев толпу мужчин, жаждущих удовольствий. Плюнув в сторону ярко освещенной улицы, она побежала прочь от людей.

Акэми резко остановилась, увидев отражение звезд в темной воде рва. Позади послышался топот бегущих следом людей. «Ага, на этот раз даже с фонарями! — подумала Акэми. Все из „Сумия“. Скоты! Ни минуты покоя. Им надо найти меня, чтобы я зарабатывала для них. Плоть и кровь мою они превращают в строительный лес для нового веселого заведения. Но нет, я вам не дамся!»

Ноги Акэми несли ее в ночную темноту, волосы с запутавшимися в них древесными стружками развевались по ветру. Она бежала куда глаза глядят. Все равно где оказаться, только подальше от ненавистного заведения.

Сова

Трое вышли из чайной. Кодзиро едва держался на ногах.

— Где… где твое плечо, — бормотал он, хватаясь за Дзюро и Короку, чтобы не упасть.

Улица была темной и пустынной.

— Господин, нам лучше остаться здесь на ночь, — произнес Дзюро.

— В этой дыре? Никогда! Я уж тогда вернусь в «Сумия».

— Я бы туда не пошел.

— Почему?

— Из-за девицы, которая убежала от вас. Они ее найдут и заставят провести ночь с вами. Вы не получите никакого удовольствия.

— Ты прав, пожалуй.

— Она все еще волнует вас?

— Не-ет.

— Но не выходит у вас из головы.

— Я в жизни ни разу не влюблялся. Это не для меня. Есть дела поважнее.

— Какие дела?

— Дорогой юноша, я стану самым великим фехтовальщиком в истории Японии. Самый быстрый путь к этой цели — устроиться военным наставником к сёгуну.

— Но у него эту роль выполняет дом Ягю. Недавно, как я слышал, сёгун нанял еще и Оно Дзироэмона.

— Оно Дзироэмон? Да он никудышный воин! Впрочем, и сам Ягю, по-моему, так себе. Увидите, какую карьеру сделаю я. Когда-нибудь…

Молодые люди дошли до места, где новый ров пересекал улицу. Ивы до половины стволов были завалены мокрой землей.

— Осторожнее, господин, здесь скользко, — предупредили самурая Дзюро и Короку.

— Стой! — внезапно крикнул Кодзиро, с силой оттолкнув поводырей и стремительно соскользнув вниз по мокрой тропинке. — Кто здесь?

Человек, который прыгнул сзади на Кодзиро, промахнувшись, бултыхнулся в ров.

— Не помнишь, Сасаки?

— Ты убил четверых наших товарищей.

Кодзиро проворно выбрался наверх и увидел человек десять, прятавшихся в камышах и за деревьями. Они двинулись на него с мечами наголо.

— Так вы из школы Обаты! — презрительно фыркнул Кодзиро, мгновенно протрезвев. — В прошлый раз вы потеряли четверых из пяти. Сколько вас сегодня? Сколько жаждет смерти? Назовите цифру, и я выполню ваш заказ. Трусы! Нападайте, кто смелый!

Рука Кодзиро, закинутая за плечо, уверенно сжимала рукоять Сушильного Шеста.

До пострижения в монахи Обата Нитидзё был едва ли не первым воином в провинции Каи, прославившейся отвагой своих самураев. Дом Такэды потерпел поражение от Токугавы Иэясу, и семья Обаты пребывала в забвении до той поры, пока Кагэнори не отличился в битве при Сэкигахаре. Сам Иэясу призвал Кагэнори на службу, на которой он снискал известность как наставник военных наук. Кагэнори отказался от предложения сёгуната принять почетный участок земли в центре Эдо, сославшись на то, что ему, деревенскому воину, не пристало жить там. Он предпочел лесистый уголок около храма Хиракава Тэндзин. Там, в старом крестьянском доме под соломенной крышей, он устроил свою школу. Кагэнори пристроил к дому зал и величавый парадный вход.

Кагэнори, теперь уже старый и больной, в учебном зале почти не появлялся. На его лесном участке обитали совы, и с некоторых пор он стал подписываться «Старая сова». «Я и есть старая сова», — слабо улыбался прославленный воин. Он страдал от ломоты в пояснице, как случилось и в эту ночь.

— Ничуть не полегчало? Может быть, дать воды?

Рядом с Кагэнори сидел Ходзё Синдзо, сын известного полководца Ходзё Удзикацу.

— Мне лучше, — ответил Кагэнори. — Иди спать, скоро светает.

Старик был сед как лунь, его иссохшее тело походило на корявое от древности сливовое дерево.

— Не беспокойтесь, я выспался днем.

— Днем ты слушаешь мои лекции, у тебя нет времени на сон. Ты единственный, способный выдержать такое напряжение.

— Избыточный сон вреден.

Светильник зачадил — сгорело все масло. Молодой человек перестал растирать спину старика и пошел за маслом. Когда он вернулся, то увидел, что учитель, приподняв голову с подушки, к чему-то прислушивается. Огонек лампы отражался в старческих глазах.

— Что с вами, учитель?

— Не слышишь? Вода плещется.

— У колодца, кажется.

— Кто там среди ночи? Может, пьяные?

— Вероятно. Я посмотрю.

— Отругай их хорошенько.

— Хорошо, учитель. Постарайтесь уснуть. Вы устали.

Боль немного отпустила Кагэнори, и он заснул. Синдзо заботливо подоткнул одеяло и вышел на улицу через заднюю дверь. Два ученика школы у колодца смывали кровь с лица и рук.

— Вы все-таки ходили туда, хотя я просил вас не делать глупостей, — гневно проговорил Синдзо.

У него перехватило дыхание, когда он увидел еще одного ученика на земле около колодца. Ученик слабо постанывал и, казалось, вот-вот умрет. На лицах молодых людей было написано отчаяние, они всхлипывали, как маленькие.

— Безумцы! — продолжал Синдзо, сдерживая себя. — Сколько раз я вам твердил, что не вам сражаться с ним! Почему не послушались?

— Он ведь облил грязью имя учителя. Убил наших товарищей. Упрекаешь нас в опрометчивости, а может, ты сам потерял рассудок? Держать себя в руках, сторониться врага, молча глотать оскорбления! По-твоему, это и есть разумное поведение? Нет, Путь Воина не таков!

— Я первым бросил бы вызов Кодзиро в случае необходимости. Он оскорбил учителя и нанес нам урон, но все равно я трезво оцениваю обстановку. Я не боюсь смерти, но Кодзиро не достоин того, чтобы любой из нас рисковал своей жизнью из-за него.

— Люди иначе оценивают наши отношения с ним. Считают, что мы, боясь его, не защищаем нашу честь. Кодзиро поносит Кагэнори по всему Эдо.

— Пусть болтает! Неужели, по-вашему, люди, знающие Кагэнори, поверят наглому юнцу?

— Думай как знаешь, Синдзо, но мы не намерены пускать дело на самотек.

— Что вы задумали?

— Убить его.

— Вы считаете, что сумеете? Я предупреждал, чтобы вы не ходили в Сэнсодзи. Вы меня не послушали. Мы потеряли четверых. Он снова вас побил. Это вы называете защитой чести? Не Кодзиро, а вы подрываете репутацию Кагэнори. И последний вопрос. Вы убили его?

Ответа не последовало.

— Конечно, вам это не силам. Готов биться об заклад, что Кодзиро не получил ни единой царапины. Ваша ошибка в том, что вы встречаетесь с Кодзиро, принимая его условия. Вы не способны правильно оценить его. Да, он молод, подл, груб и самонадеян, но при этом — выдающийся мастер меча. Не знаю, как он постиг тайны мастерства, но нельзя отрицать его талант. Вы недооцениваете его, в чем ваша первая ошибка.

Один из молодых людей, выйдя из терпения, начал возражать Синдзо.

— По-твоему, нужно молча любоваться этим негодяем?

Синдзо упрямо кивнул.

— Не любоваться, а присматриваться, потому что мы пока бессильны перед ним. Мы — не профессиональные фехтовальщики, а только изучаем военные науки. Если вы находите мое поведение трусливым, я согласен слыть трусом среди вас.

— Воды… воды! — простонал раненый.

Молодые люди приподняли голову своего товарища и попытались посадить его.

— Не поите, вода его убьет! — встревоженно крикнул Синдзо.

Пока молодые люди совещались, раненый припал к ведру. Он сделал один глоток, и голова его поникла в ведро. Погибших от рук Кодзиро стало пятеро.

Синдзо по пути в комнату учителя угрюмо смотрел под ноги. Близилось утро, сова ухала на бледнеющую луну. Кагэнори спал, ровно дыша. Синдзо отправился к себе.

Стол в его комнате был завален трудами о военных науках. Синдзо происходил из хорошей семьи, но знал и тяжелый труд. В детстве он колол лучину, носил воду и проводил долгие часы за чтением при тусклом свете. Его отец, выдающийся самурай, считал, что отпрысков благородных семейств надо воспитывать в строгости. Синдзо поступил в школу Обаты, чтобы в будущем укрепить военную мощь фамильных владений. Он был одним из самых юных учеников, но Обата выделял его среди остальных питомцев.

Последнее время Синдзо совсем не спал по ночам, ухаживая за больным учителем. Он вздохнул и опустился на циновку. Кому же еще присматривать за учителем? Все ученики были грубоватыми парнями, какие обычно тянутся к военному делу. Они приходили в школу только на занятия. Громко рассуждали о самурайских доблестях и достоинствах, но ни один не понимал одинокого, мудрого человека, каким был их учитель. Сокровенная суть военной науки проходила мимо их ушей. Они восторгались, если отчаянный смельчак слепо бросился на защиту собственного достоинства. Оскорбление возбуждало в них безудержную жажду мести.

Синдзо был в отъезде, когда Кодзиро приходил в школу. Кодзиро, казалось, искренне интересовался некоторыми вопросами военной науки, поэтому его представили учителю. Гость, не задавая вопросов, начал высокомерно противоречить Кагэнори. Всем стало ясно, что Кодзиро пришел с целью унизить старого военного. Вызвав Кодзиро в соседнюю комнату, ученики потребовали объяснения, но юный гость, осыпав их градом оскорблений, вызвал всех на поединок.

Кодзиро распускал слухи, что представления Обаты о военной науке поверхностны. Он якобы просто пересказывает стиль Кусуноки и старинный китайский трактат «Шесть секретов». Когда сплетни дошли до учеников школы, они поклялись, что обидчик заплатит за них жизнью.

Синдзо считал, что наветы Кодзиро не достойны внимания, что нельзя тревожить старика всякими пустяками, что Кодзиро никогда серьезно не изучал военные науки. По его мнению, следовало посоветоваться с Ёгоро, сыном Кагэнори, который, к несчастью, находился в длительном отъезде. Доводы Синдзо не возымели действия на его однокашников.

«Неужели они не понимают, в какую попали историю?» — сокрушенно думал Синдзо, сидя в своей комнате. Неверный свет лампы подчеркивал бледность его лица. Размышляя о выходе из печального положения, он незаметно заснул, уронив голову на книги.

Синдзо проснулся от голосов. Он заглянул в учебный зал, но там было пусто. Он направился в бамбуковую рощу при храме и увидел то, что и ожидал — большая группа учеников держала военный совет. Двое из участников ночной стычки с перебитыми руками на перевязи, бледные от потери крови, рассказывали о случившемся.

— И вы утверждаете, что вас было десять человек и половину он убил? — спросил кто-то негодующим тоном.

— Именно так. Мы не смогли даже приблизиться к нему.

— Мурата и Аябэ были лучшими фехтовальщиками школы.

— Они погибли первыми. Ёсобэй усилием воли добрался до школы, но его угораздило хлебнуть воды, и он умер. Мы не успели убрать ведро с водой.

Повисла мрачная тишина. Ученики занимались военными науками: стратегией, обеспечением тыла, связью, разведкой и плохо разбирались в технике близкого боя. Они считали, что сражение на мечах — дело рядовых воинов, а их предназначение — стать полководцами. Самурайская гордость не позволяла им признать простую истину, что все они бессильны против опытного фехтовальщика Сасаки Кодзиро.

— Что нам теперь делать? — послышался тоскливый вопрос. В ответ только заухала сова.

— Мой двоюродный брат занимается в доме Ягю, — осенило одного из учеников. — Через него можно попросить у них помощи.

— Какая глупость! — набросились все на приятеля. — Нельзя обращаться за помощью к посторонним. Это еще больше опозорит нашего учителя. Зачем признаваться в своем бессилии?

— Как быть?

— Единственный выход — новое сражение с Кодзиро, но не в темном переулке, чтобы не подрывать репутацию школы. Лучше умереть в открытом бою, чем выслушивать обвинение в трусости.

— Пошлем вызов?

— Да. Сколько бы он нас ни побеждал, упорно будем вызывать его на бой.

— Правильно. Синдзо вот только рассердится.

— Он не должен знать о нашем плане. Учитель тоже. Кисть и тушь возьмем у настоятеля храма.

Несколько человек пошли к настоятелю. Неожиданно все застыли, словно пораженные громом, уставившись на веранду храма. В тени старого сливового дерева, усыпанного зеленоватыми плодами, на веранде стоял Кодзиро. Нога его упиралась в перила, на губах играла зловещая улыбка. Ученики изменились в лице, некоторые прерывисто задышали.

— Как я слышал, вы решили послать мне вызов, — презрительно заговорил Кодзиро. — Избавлю вас от хлопот. Я здесь и готов к бою. Вчера ночью, еще не смыв крови с рук, я понял, что вы не уйметесь. Вот я и пришел в вашу школу, жалкие трусы!

Кодзиро помолчал, дабы придать весомость своим словам, а затем продолжил в том же насмешливом тоне:

— Интересно, как вы определяете место и время поединка. Выбираете благоприятный день по звездам? Или предпочитаете ночь, когда ваш противник навеселе возвращается от проституток?

Кодзиро помолчал, словно в ожидании ответа.

— Вам нечего сказать? Среди вас нет ни одного мужчины? Выходите, если вам не терпится драться. По одному или кучей, мне безразлично. Я не побегу от вас, если вы двинетесь на меня строем в доспехах под бой барабанов.

Ученики молчали.

— Что случилось? Или вы забыли про вызов? Есть ли хотя бы в одном из вас капля смелости? Нет? Слушайте меня, болваны! Я, Сасаки Кодзиро, перенял стиль фехтования великого Тоды Сэйгэна после его смерти. Я знаю секреты обнажения меча, открытые Катаямой Хисаясу, я создал собственный стиль Ганрю. Я не из тех, кто копается в трактатах, читает книги или слушает лекции о китайских полководцах или о «Шести секретах». Душа и воля мои не имеют ничего общего с вами.

Не знаю, что вам вдалбливают в школе, но я преподал вам наглядный урок военного искусства. Я не хвастаюсь. Подумайте, как поступил бы обыкновенный человек, на которого напали ночью, но он отбился от бандитов? Он поспешил бы в безопасное место, радуясь тому, что уцелел. И вы бы ликовали в укромном уголке.

Как вел себя я? Зарубил половину из ваших людей, последовал за отступившими и был здесь у вас под носом. Слышал, как вы обсуждали планы, изнуряя ваши жалкие мозги. Я застиг вас врасплох. Я бы мог при желании прикончить всех вас. Такого человека я называю военным, а его поведение — военной наукой.

Один из вас сказал, что Сасаки Кодзиро — простой фехтовальщик, что не его ума дело рассуждать о военной школе. Сколько вам доказывать, что вы ошибаетесь? Возможно, сегодня я покажу, что я не только великий фехтовальщик, но и непревзойденный знаток тактики.

Ха-ха! Неплохая получилась лекция! Боюсь, что бедный Обата Кагэнори останется не у дел. На сегодня, думаю, достаточно. Эй, Дзюро, Короку! Дайте воды, горло пересохло!

— Сию минуту, господин, — хором отозвались Дзюро и Короку, которые из-за угла храма с восторгом внимали речам Кодзиро.

Дзюро, подавая большой глиняный горшок с водой, спросил:

— Что вы теперь собираетесь делать, господин?

— Спроси их, — кивнул Кодзиро на учеников школы. — Ответ написан на их тупых мордах.

— В жизни не видел таких дурацких физиономий, — поддакнул Короку.

— Жалкое зрелище, — добавил Дзюро. — Пойдемте, господин, они не будут сражаться с вами.

Трое неторопливо вышли через ворота храма. Синдзо, спрятавшийся за деревьями, проговорил сквозь стиснутые зубы:

— Ты мне за все заплатишь!

Ученики школы были совершенно подавлены. Кодзиро победил, перехитрил, высмеял их, оставив в испуге и унижении. Мрачную тишину нарушил прибежавший ученик.

— Мы заказывали гробы? — спросил он. — Нет? Гробовщик привез пять гробов.

— Тела пока не привезли, — угрюмо ответил кто-то. — Понадобится еще один гроб. Сделай заказ гробовщику, а готовые сложите в амбаре.

В эту ночь в учебном зале отпевали погибших учеников. Служба происходила тихо, чтобы не слышал Кагэнори, но он догадался о случившемся. Старик, однако, ни о чем не спросил, промолчал и Синдзо.

На школу Обаты легло клеймо поражения. Один лишь Синдзо, которого обвиняли в трусости за его призывы к сдержанности, твердо решил расквитаться с противником. Немногие ученики различали скрытый огонь в глазах Синдзо.

К осени здоровье Кагэнори ухудшилось. На большое дерево, росшее перед комнатой старика, повадилась прилетать сова, которая ухала даже днем. Синдзо знал, что крик совы предвещал близкую кончину учителя.

Ёгоро прислал письмо, в котором сообщал, что знает о столкновении с Кодзиро и скоро собирается домой. Синдзо переживал, застанет ли Ёгоро отца в живых. Приезд Ёгоро снял бы с Синдзо обязанности по уходу за стариком.

Накануне возвращения Ёгоро Синдзо, оставив в своей комнате прощальное письмо, покинул школу Обаты. Он постоял немного среди деревьев, глядя на комнату Кагэнори.

— Простите меня, я ухожу без вашего разрешения. Спите спокойно, мой учитель. Завтра в доме будет Ёгоро. Не знаю, успею ли я до вашей кончины показать вам голову Кодзиро, но попытаюсь. Если я погибну, то душа моя встретит вас в ином мире, — тихо вымолвил Синдзо.

Жареные гольцы

Мусаси странствовал вдали от городов, следуя аскетической практике. Он подавлял плоть ради совершенствования духа. С небывалой силой им овладела решимость идти дорогой одиночества. Пусть его ждут голод, ночлег на холоде и под дождем, рваная одежда. В душе он лелеял мечту, несравнимую с предложениями князя Датэ, облагодетельствуй он Мусаси всеми своими владениями.

Мусаси после долгого странствия по Накасэндо провел несколько ночей в Эдо и снова отправился в путь, на этот раз в Сэндай. Деньги, оставленные Исимодой Гэки, тревожили его. Мусаси знал, что не успокоится, пока не вернет их хозяину. И вот, по прошествии полутора лет, он вышел на равнину Хотэнгахара в провинции Симоса, к востоку от Эдо. Мало что изменилось здесь с тех пор, как в десятом веке войска мятежного Тайра-но Сасакады прошли по окрестностям с огнем и мечом. Долина выглядела уныло и пустынно. Единственным ее украшением были заросли камыша, редкие деревья и бамбуковые рощицы. Низкое солнце отражалось в ржавой болотной воде, трава была бесцветной и жухлой.

«Куда теперь?» — спросил себя Мусаси, стоя на развилке дороги. Накануне он сильно промерз на перевале Тотиги, кости ломило от простуды. В холодный сырой вечер ему бы очень пригодилось человеческое жилье. Две последние ночи он проспал под открытым небом и сейчас мечтал о тепле очага и горячей еде, пусть даже незатейливой крестьянской пище из риса и проса.

Море, судя по соленому ветру, было недалеко. Мусаси подумал, что на берегу может быть рыбацкая деревня или небольшое портовое селение. Если не повезет, придется еще одну ночь скоротать в высокой траве под большой осенней луной.

Мусаси с улыбкой подумал: будь он поэтом, то нашел бы очарование в суровости равнины. Сейчас ему хотелось поскорее бежать от этой дикости к людям, поесть и отдохнуть. Нудное жужжание мошкары подчеркивало безмолвие окрестностей и одиночество Мусаси.

Проходя по мосту, покрытому поверх бревен утрамбованной глиной, Мусаси услышал всплеск воды. Выдра? Заглянув вниз, Мусаси заметил на берегу мальчика. Тот тоже разглядывал Мусаси, подняв личико, похожее на мордочку выдры.

— Ты что там делаешь? — крикнул Мусаси.

— Гольцов ловлю, — лаконично ответил мальчик. Он встряхнул плетеной снастью, давая стечь воде, выбрал улов и смыл набившийся ил.

— Много поймал? — спросил Мусаси, чтобы продолжить разговор.

— Очень, но гольцов мало.

— Со мной поделишься?

— Вам нужна рыба?

— Немного. Я заплачу.

— Нет, я ловил для отца. — Мальчик, подхватив корзину, взбежал на берег и скрылся в густых сумерках.

— Быстрый, дьяволенок, — рассмеялся Мусаси. Он припомнил себя в этом возрасте, вспомнил и Дзётаро. «Что теперь с мальчишкой?» — подумал он. Они расстались, когда Дзётаро было четырнадцать лет. Сейчас ему уже шестнадцать.

«Бедняга! — вздохнул Мусаси. — Он считал меня наставником, любил как учителя, помогал мне, а что я сделал для него? Ничего».

Погруженный в думы, Мусаси забыл об усталости. Он долго стоял на месте. Взошла луна. В такие ночи Оцу любила играть на флейте. В звоне мошкары Мусаси услышал смех и голоса Оцу и Дзётаро.

Вдали блеснул огонь, и Мусаси решительно двинулся на него.

Заросли клевера скрывали одинокую покосившуюся хижину со стенами, оплетенными стеблями тыквы-горлянки. Цветы ее в сумерках походили на огромные капли росы. Подойдя поближе, Мусаси вдруг услышал храпение коня, привязанного с другой стороны развалюхи.

— Кто там?

Мусаси узнал голос мальчика-рыбака.

— Не пустите меня переночевать? Я уйду рано утром, — попросил Мусаси.

Мальчик внимательно осмотрел Мусаси из-за двери и нерешительно произнес:

— Заходите.

Мусаси в своей жизни не видел более убогого жилища. Лунный свет падал сквозь щели в потолке, по ногам гулял ветер, хотя на полу были циновки. Мусаси не нашел даже гвоздя, чтобы повесить свою накидку.

Мальчик церемонно склонился перед Мусаси и спросил:

— Вы просили у меня рыбу. Вы любите гольцов?

Манеры мальчика не вязались с нищей обстановкой. Мусаси в недоумении уставился на него.

— Почему вы так смотрите?

— Сколько тебе лет?

— Двенадцать.

Мусаси поразило лицо мальчика. Грязное, как корень лотоса, вытащенный из земли, немытые волосы напоминали птичье гнездо. В лице чувствовался твердый характер, а глаза сверкали, как драгоценные камни.

— Есть немного проса и риса, — гостеприимно предложил мальчик. — Я уже дал рыбы отцу, осталось и для вас.

— Спасибо.

— Вы, верно, не откажетесь от чая.

— Если не затруднительно для тебя.

— Подождите, пожалуйста, — сказал мальчик и ушел в соседнюю комнату, притворив за собою скрипучую дверь.

Мусаси слышал, как мальчик ломал хворост и раздувал огонь в глинобитном очаге. Хижина вскоре наполнилась едким дымом, который выгнал наружу мошкару.

Мальчик появился с подносом. В одно мгновение Мусаси проглотил и солоноватых жареных гольцов, и рис с просом, и суп из соевых бобов.

— Очень вкусно, — сказал он мальчику.

— Понравилось? — приветливо спросил тот.

«Очень воспитанный ребенок», — подумал Мусаси и сказал вслух:

— Я хотел бы поблагодарить хозяина дома. Он еще не спит?

— Хозяин перед вами, — ответил мальчик.

— Ты один?

— Да.

— Вот как, — протянул Мусаси. — А чем же ты живешь?

— Сдаю внаем свою лошадь. Раньше мы выращивали рис. Лампа сейчас потухнет, кончилось масло. Вы ведь собираетесь спать, да?

Мусаси растянулся на старой циновке у стены. Однообразное гудение мошкары усыпляло. Мусаси заснул, но во сне он вдруг сильно вспотел, вероятно, из-за усталости. Ему снился шум дождя. От шума он очнулся и сел. Слух не подвел его. Он отчетливо слышал, как кто-то точил меч или нож. Мусаси невольно потянулся за своим мечом.

— Не спится? — спросил мальчик из соседней комнаты.

Мусаси вздрогнул, удивившись, что мальчик задал этот вопрос.

— Почему ты занимаешься этим ночью? — тревожно спросил Мусаси, словно готовясь к обороне.

Мальчик рассмеялся.

— Я вас напугал? Вы такой большой и сильный.

Мусаси молчал. Может, в обличии крестьянского мальчика он встретил вездесущего дьявола?

Шарканье оселка по лезвию возобновилось. Мусаси подошел к двери. Сквозь щелку он увидел, что там была кухня с постелью в дальнем углу. Мальчик сидел у окна возле большого кувшина с водой. Пристроившись под лунным светом, он точил тесак, каким обычно пользуются в хозяйстве крестьяне.

— Для чего он тебе? — поинтересовался Мусаси.

Мальчик, взглянув на дверь, не ответил. Через несколько минут он вытер тряпкой лезвие и, прищурившись, оглядел клинок. В лунном свете сталь сверкнула холодным блеском.

— Как вы думаете, — сказал мальчик, — разрублю ли я им человека надвое?

— Если знаешь, как это делать.

— Об этом не беспокойтесь.

— Кого ты собираешься убить?

— Своего отца.

— Отца? — ужаснулся Мусаси, распахивая дверь. — Ты шутишь?

— Нет.

— Не верю, что ты намерен убить собственного отца. Крысы, осы и прочие твари не убивают своих родителей.

— Если я его не разрублю пополам, то не смогу унести его.

— Куда унести?

— На кладбище.

— Он что, умер?

— Да.

Мусаси повнимательнее взглянул в дальний угол. Ему и в голову не приходило, что у стены лежит покойник. Теперь он увидел старого человека, покрытого кимоно, у изголовья которого стояла плошка с рисом, чашка с водой и деревянная тарелка с жареными гольцами.

Мусаси растерялся — ведь он, ничего не ведая, попросил у мальчика гольцов, предназначенных для духа умершего. Он поразился сообразительности мальчика, который придумал разрезать покойника надвое, чтобы донести тело до кладбища. Некоторое время Мусаси молча наблюдал за мальчиком.

— Когда он умер?

— Сегодня утром.

— До кладбища далеко?

— Оно в горах.

— Разве ты не можешь кого-нибудь нанять, чтобы его отнесли?

— Денег нет.

— Я дам тебе их.

— Мой отец ни от кого не принимал подарков. Он и в храм не ходил. Спасибо, я все сделаю сам, — ответил мальчик, решительно встряхнув головой.

Судя по силе характера, смелости и самостоятельности мальчика, его отец вряд ли происходил из обыкновенной крестьянской семьи. Необыкновенные качества сына подтверждали незаурядность отца.

Из уважения к памяти покойного Мусаси не стал еще раз предлагать деньги, а вызвался донести тело до кладбища. Мальчик согласился. Они вместе погрузили покойника на коня. Когда дорога круто пошла в гору, Мусаси понес тело на себе.

Кладбище было на небольшой поляне под старым каштаном, посреди которой лежал круглый камень. Могилу зарыли, и мальчик положил цветы, сказав, что здесь похоронены его мать, бабушка и дедушка. Сложив ладони, он застыл в молитве. Мусаси тоже помолился о покое душ усопших.

— Камень совсем не старый. Когда вы поселились в этих краях? — спросил Мусаси.

— Мой дедушка сюда переехал.

— А где вы жили прежде?

— Дедушка происходил из самурайского клана Могами. После поражения своего сюзерена дедушка сжег родовую книгу и все имущество. Ничего не осталось.

— На камне нет ни имени дедушки, ни фамильного герба.

— Перед смертью он приказал не делать никаких надписей. Дедушка был очень строгий. К нему приходили из владений Гамо и Датэ, предлагая службу, но он отказался. Дедушка считал, что, став крестьянином, не имеет права выбить на камне свое имя, чтобы не бросить тень на покойного сюзерена.

— Как звали дедушку?

— Мисава Иори. Мой отец лишился фамилии, перейдя в крестьянское сословие. Его стали звать просто по имени — Санъэмон.

— А тебя как зовут?

— Санноскэ.

— А родственники у тебя есть?

— Старшая сестра, но она давно живет отдельно. Я не знаю, где она.

— А еще кто?

— Никого.

— Как будешь теперь жить?

— Как и прежде.

Мальчик помялся и вдруг выпалил:

— Вы изучаете боевые искусства и странствуете повсюду. Возьмите меня с собой! Я отдам вам коня и буду прислуживать вам.

Мусаси не торопился с ответом. Он в раздумье смотрел на расстилавшуюся перед ним равнину. Он удивлялся, почему земля здесь пустует, хотя должна быть плодородной, судя по растительности. Странно, ведь люди здесь не настолько богаты, чтобы не нуждаться в заработке. Повсюду в глаза бросались следы нищеты.

Пока люди не отучатся бояться могучих сил природы, развития не будет. Почему здесь, в центре равнины Канто, люди бессильны и подавлены природой? В лучах восходящего солнца Мусаси видел в траве и в кустах суету бесчисленных птиц и зверюшек, которые в отличие от людей пользовались дарами природы.

Санноскэ вывел Мусаси из задумчивости. Ребенок оставался ребенком, несмотря на недетскую самостоятельность. Взошло солнце, засверкала роса, и мальчик отвлекся от своего горя. На обратном пути он ни разу не заговорил об отце.

— Я готов в дорогу прямо сейчас, — объявил он Мусаси. — Вы возьмете моего коня, а я буду вам слугой.

Мусаси невнятно хмыкал в ответ. Санноскэ был бы неплохим спутником, но Мусаси не хотелось брать на себя заботу о его будущем. Дзётаро, наделенный от природы умом, немного выиграл от того, что числился в учениках Мусаси. Сейчас, когда Дзётаро бесследно пропал, мысль о нем не давала покоя Мусаси. С другой стороны, если постоянно остерегаться неприятностей, тогда в этой жизни не сделать ни шагу, а планы на будущее вообще нельзя строить. Судьбу ребенка не могут предвидеть даже его родители. «Как определить, что благо, а что зло для ребенка? — спрашивал себя Мусаси. — Санноскэ смышленый, а я смогу направить его способности. Впрочем, любой мог бы сделать это», — скромно заключил Мусаси.

— Обещайте, что возьмете меня, пожалуйста! — настаивал мальчик.

— Санноскэ, неужели ты хочешь на всю жизнь оставаться слугой?

— Конечно нет! Я стану самураем.

— Согласен. Но в скитаниях со мной ты настрадаешься.

Мальчик отбросил веревку, за которую вел лошадь, и не успел Мусаси опомниться, как Санноскэ упал на колени. Склонившись в глубоком поклоне, он сказал:

— Прошу вас, господин, сделайте из меня самурая. Это мечта моего отца, но мы не встретили никого, к кому можно было обратиться с подобной просьбой.

Мусаси спрыгнул с лошади и, подобрав на дороге две палки, протянул одну Санноскэ.

— Ударь меня палкой, — сказал Мусаси мальчику. — Посмотрю, как ты наносишь удар. Так я определю, есть ли в тебе задатки самурая.

— Если я вас ударю, возьмете меня?

— Посмотрим, — засмеялся Мусаси.

Санноскэ крепко сжал палку и пошел в атаку. Мусаси ему не спускал, нанося удары по плечам, по лицу, по рукам. Мальчик откатывался назад, но вновь бросался на Мусаси. «Скоро расплачется», — подумал Мусаси, но Санноскэ не сдавался. Когда палка сломалась, он бросился в наступление с голыми руками.

— Соображаешь, что делаешь, глупый мальчишка? — крикнул Мусаси и хлестнул его посильнее. Затем, ухватив мальчика за пояс, повалил его на землю.

— Ах ты, громила! — воскликнул Санноскэ, вскакивая на ноги и кидаясь в новую атаку.

Мусаси схватил мальчика и поднял его над головой.

— Доволен? — спросил он.

— Нет! — не унимался Санноскэ, беспомощно болтая в воздухе ногами и руками.

— Сейчас швырну тебя головой в скалу, и она разлетится вдребезги. Сдаешься?

— Нет!

— Упрямец, ты проиграл!

— Я не побежден, пока жив. Все равно победа будет за мной.

— Каким образом, интересно?

— Буду тренироваться и заниматься самодисциплиной.

— На тренировки уйдет, скажем, лет десять. Но и я не буду сидеть без дела.

— Но вы намного старше меня, поэтому умрете раньше.

— Х-м…

— И когда вас положат в гроб, я нанесу последний победный удар.

— Дурак! — крикнул Мусаси, отталкивая мальчика.

Санноскэ поднялся с земли. Мусаси пристально смотрел на него, затем засмеялся и хлопнул в ладоши.

— Ладно! Будешь моим учеником.

Учитель и ученик

Всю дорогу до хижины Санноскэ трещал без умолку о своих мечтах. Вечером, когда Мусаси сказал, что они навсегда покидают эти места, мальчик загрустил. Они засиделись допоздна в тот вечер. Санноскэ рассказывал учителю об отце и дедушке.

Утром Мусаси объявил Санноскэ, что отныне будет звать его Иори.

— Ты намерен стать самураем, — объяснил мальчику Мусаси, — поэтому можешь носить имя деда.

Мальчик еще не достиг возраста посвящения в мужчины, когда дается взрослое имя, но до той поры имя деда будет ко многому обязывать внука.

Санноскэ замешкался в доме. Мусаси ласково, но твердо сказал:

— Иори, поторапливайся! Этот дом ушел в прошлое. Лишние воспоминания тебе не нужны..

Иори выскочил из лачуги в коротком кимоно, обутый в соломенные сандалии, как и подобает погонщику лошадей, с коробкой риса и проса на дорогу. Он походил на лягушонка, готового вступить в большую жизнь.

— Привяжи коня к дереву подальше от дома! — скомандовал Мусаси.

— Но вы могли бы сесть на него.

— Делай что говорят!

— Слушаюсь, господин!

Мусаси отметил, как вежливо говорит мальчик. Мальчик действительно настраивался на образ жизни самурая, избавляясь от грубой крестьянской речи.

Иори отвел в сторону коня, привязал его и вернулся к Мусаси, стоявшему около лачуги. «Чего он ждет?» — удивился про себя мальчик.

Положив руку на голову Иори, Мусаси сказал:

— Это место, где ты появился на свет и преисполнился решимости победить.

Мальчик кивнул в знак согласия.

— Твой дедушка оставил военное сословие, не желая служить новому хозяину. Твой отец, выполняя волю отца, на всю жизнь остался крестьянином. Он умер, и ты остался один. Ты должен научиться крепко стоять на ногах.

— Да, господин.

— Ты должен стать великим человеком.

— Я постараюсь! — На глазах мальчика выступили слезы.

— Этот дом укрывал от дождя и стужи три поколения твоей семьи. Поблагодари его, попрощайся с ним и навсегда забудь его.

Мусаси зашел в дом и поджег его. Иори с трудом сдерживал слезы.

— Если оставить его, — объяснил Мусаси, — он превратится в прибежище для разбойников или бродяг. Я поджег дом, чтобы никто не осквернил памяти твоего отца и деда.

— Спасибо!

Охваченный пламенем домишко обрушился, быстро став кучей золы.

— Пошли! — сказал Иори, считая, что с прошлым покончено.

— Не торопись.

— Нам нечего делать здесь. Мусаси засмеялся.

— Мы построим новый дом на том же пригорке.

— Новый дом? Зачем тогда сожгли старый?

— Он принадлежал твоему деду и отцу? Новый будет нашим.

— Значит, мы останемся здесь?

— Да.

— А как же странствия, тренировки, самодисциплина?

— Всем этим займемся здесь.

— Что мы будем изучать в этой глуши?

— Науку владения мечом. Науку воспитания в себе самурая. Будем укреплять волю и неустанно работать, чтобы стать настоящими людьми. Возьми топор и следуй за мной! — Мусаси указал на сваленные в траву инструменты.

С топором на плече Иори пошел за Мусаси к холму, поросшему каштанами, соснами, криптомериями. Мусаси разделся до пояса и принялся валить деревья. Белая щепа фонтаном летела из-под топора.

«Может, он хочет построить додзё? — гадал Иори. — Или мы будем тренироваться на открытом воздухе?»

С шумом падали деревья. Пот ручьями катился по лицу Мусаси, смывая тоску и одиночество последних дней.

Мусаси решил все во время похорон на маленьком кладбище у могилы отца мальчика. «Отложу на время меч и возьмусь за мотыгу», — сказал себе Мусаси. Совершенствованию фехтовального искусства способствуют Дзэн, каллиграфия, искусство чайной церемонии, живопись и скульптура. Не может ли земледелие стать частью тренировки? Разве равнина Канто, ждущая заботливых рук, не является огромным додзё? Освоив дикие земли, Мусаси хотел тем самым внести лепту в благосостояние грядущих поколений.

Многие годы Мусаси жил подобно странствующему буддийскому монаху. Образно говоря, он был потребителем, получая от людей кров, еду, подаяние. Теперь он в корне изменит свою жизнь, потому что давно понял, что истинную цену рису знает лишь тот, кто растит его. Все остальные похожи на монахов, забывших о поиске истины, или на фехтовальщиков, овладевших техникой, но не имеющих представления о Пути.

Когда Мусаси был мальчиком, мать брала его с собой в поле, где он работал рядом с крестьянами. Сейчас Мусаси хотел возделывать землю не ради пропитания, а для утоления духовного голода. Он хотел прочувствовать, как люди трудом добывают пищу, не прося подаяния у других. Хотел он и местных жителей настроить на новый лад. Они уступили землю сорнякам и дикой растительности, ураганам и наводнениям, а сами веками влачили полуголодное существование, не подозревая ни о своих силах, ни о богатстве родной земли.

— Иори! — позвал Мусаси. — Принеси веревку, свяжи бревна и тащи их к реке.

Мусаси, отложив топор, локтем вытер пот со лба. Передохнув, он принялся обтесывать бревна. С наступлением темноты они развели костер из щепок и подобрали себе подходящие чурбачки для изголовья.

— Интересная работа! — проговорил Мусаси.

— По-моему, нет, — откровенно признался Иори. — Я не для того стал вашим учеником.

— Со временем ты ее полюбишь.

Пришла осень. Мошкара исчезла, листья опали с деревьев. Мусаси и Иори построили дом и стали готовить землю к будущему севу.

Однажды, бродя по окрестностям, Мусаси подумал, что земля, как зеркало, отражает все потрясения, которые пережила страна на протяжении столетий после окончания войны Онин. Картина безрадостная. Мусаси не знал, что равнину Хотэнгахара не раз засыпало пеплом от извержения Фудзиямы, что река Тонэ постоянно выходит из берегов. В сухую погоду земля превращалась в камень, в сезон дождей по ней неслись потоки воды с глиной и галькой. На равнине не было большой реки, способной поглотить избыток воды. Мелкое озеро поблизости было мало, чтобы использовать его для накопления воды. Главная задача состояла в том, чтобы справиться с водной стихией.

День ото дня глядя на эту землю, Мусаси мучился вопросом, почему люди не возделывали ее. «Будет нелегко», — думал Мусаси, принимая вызов природы. Соединить воду и землю для того, чтобы заколосились поля, все равно что соединить мужчину и женщину во имя продолжения рода человеческого. В этой цели Мусаси находил общее с его представлениями об идеалах Искусства Меча. Путь Меча предстал ему в новом свете. Года два назад он жаждал лишь победы над соперниками, но сейчас не хотел рассматривать меч как средство для самоутверждения над другими. Рубить людей, торжествовать победу, демонстрировать силу — не более чем тщеславие. Мусаси теперь хотел победить себя, подчинить себе жизнь, заставить людей жить, а не умирать. Нельзя использовать Путь Меча исключительно ради собственного совершенствования. Путь должен служить источником энергии для управления страной ради счастья и мирной жизни ее народа.

Мусаси знал, что его мысли останутся мечтами до тех пор, пока их не подкрепит политическая власть. Здесь же, среди дикой равнины, он не нуждался ни во власти, ни в титулах. Он с восторгом бросился навстречу новому предназначению.

Шли дни, наполненные тяжелой работой. Мусаси и Иори корчевали пни, выбирали из земли камни, возводили дамбы. Они вставали затемно и ложились, когда на небе зажигались звезды. Соседи часто приходили поглазеть на их спорую работу.

— Что же они задумали?

— Неужели можно жить в таком месте?

— Мальчик — сын Санъэмона?

Люди посмеивались над новыми земледельцами, но некоторые искренне сочувствовали им:

— Простите, но вы понапрасну теряете время. Надрываетесь, готовя землю под посев, но достаточно одного урагана, чтобы в мгновение ваше поле исчезло.

Через несколько дней тот же человек предупредил их:

— Вы ровняете поле, но в конце концов здесь будут одни промоины. — Он говорил благожелательно, но чувствовалось, что обижен, поскольку к его советам не прислушивались.

Спустя еще несколько дней он решил, что пришлый самурай — сумасшедший.

— Дураки! — обозвал он Мусаси и Иори.

На следующий день явилась группа крестьян.

— Коли здесь что-нибудь росло, мы не ломали бы спины на наших полях! — кричали они. — Сидели бы дома и играли на флейте.

— И голода не было бы!

— Вы не крестьяне, а землекопы.

— Соображения у вас, как у кучи навоза.

Мусаси только улыбался, вгоняя мотыгу в землю. Иори не мог спокойно воспринимать издевки, хотя Мусаси строго приказал ему не обращать внимания на недоброжелателей.

— Господин, они хором твердят одно и то же.

— Пусть.

— Нет сил терпеть!

Мальчик схватил камень, чтобы запустить его в обидчиков, но тут же притих под гневным взглядом Мусаси.

— А теперь объясни, чего ты хочешь добиться своей выходкой? — отчитывал его Мусаси. — Будешь так себя вести, откажусь от тебя.

Иори осуждающе посмотрел на учителя и швырнул камень в большой булыжник. Камень высек искру и раскололся. Иори, бросив мотыгу, расплакался.

Мусаси притворился, будто ничего не замечает, хотя в душе жалел мальчика. «Он совсем одинокий. Как и я», — подумал Мусаси.

Словно от слез мальчика налетел сильный ветер, небо потемнело, на землю упали первые капли дождя.

— Скорее в дом, Иори! — крикнул Мусаси. — Похоже, буря надвигается!

Собрав инструменты, Мусаси бросился к дому. Едва он добежал, как серой стеной обрушился ливень.

— Иори! — позвал он, беспокоясь за мальчика.

Мусаси пристально всматривался в поле. Дождевая вода брызгала ему в лицо. Молния расколола небо, Мусаси зажмурился и закрыл уши. Удар грома потряс дом.

Мусаси вспомнил старую криптомерию в Сипподзи и строгий голос Такуана. Мусаси знал, что всем хорошим в себе он обязан монаху. Мусаси хотел обладать мощью криптомерии и непреклонной решимостью Такуана, чтобы творить добро людям.

Если Мусаси мог бы стать для Иори той старой криптомерией, которая дала ему новую жизнь, он отчасти вернул бы свой долг Такуану.

— Иори!.. Иори!

В ответ слышался шум дождя, заглушаемый раскатами грома. «Куда он подевался?» — тревожился Мусаси.

Дождь приутих, и Мусаси вышел в поле. Иори стоял на том же месте с гневным выражением лица, похожий на пугало в промокшей до нитки одежде. Какое упрямство в детские годы!

— Глупец! — отчитывал его Мусаси. — Марш в дом! Не думай, что купание пойдет тебе на пользу. Беги скорее, пока дорогу не залило.

Иори сделал вид, словно только что заметил Мусаси, и со смехом ответил:

— Вы беспокоитесь? Напрасно. Так, маленький дождик. Смотрите, небо уже светлеет.

Мусаси не ожидал получить такой урок от ученика.

— До вечера успеем поработать, — сказал Иори, берясь за мотыгу. Пять дней стояла ясная погода. Кричали сорокопуты, ил у корней тростника спекся и потрескался. На шестой день на горизонте появилось темное облако, которое начало стремительно приближаться, расти и скоро заволокло все небо.

— Вот это серьезно, — тревожно сказал Иори.

Могучие порывы ветра пронеслись над равниной, срывая листья, швыряя мелких птиц оземь, словно их сразил невидимый охотник.

— Еще один ливень? — спросил Мусаси.

— Нет, если судить по небу. Я побегу в деревню, а вы соберите инструменты и поспешите в дом.

Иори сорвался с места и, прежде чем Мусаси успел что-либо спросить, скрылся в высокой траве.

И снова чутье не обмануло Иори. Подгоняемый ураганными порывами ветра, Мусаси под дождем добежал до дома. За короткое время небо низвергло неимоверное количество воды. Дождь то стихал, то принимался с новой силой. Настала ночь, но буря не унималась. Казалось, что небеса решили обратить сушу в трясину. Мусаси опасался, как бы ветер не сорвал крышу.

Пришло утро, мутное и серое. Иори не вернулся. Мусаси не отходил от окна, досадуя на бессилие. Равнина превратилась в бесконечное болото, из которого торчали верхушки деревьев и трава. К счастью, дом стоял на высоком месте, и вода не добралась до него. Сухой овраг за домом стал ревущим мутным потоком.

Мучительно тянулось время. Мусаси порой чудилось, что Иори утонул в разбушевавшемся половодье. Вдруг Мусаси услышал отдаленный крик:

— Учитель! Я здесь! — Иори ехал верхом на буйволе по другой стороне реки. Позади мальчика был привязан большой тюк.

Иори направил буйвола в мутный поток, который, казалось, вот-вот поглотит обоих. Буйвол уверенно перешел реку. Мусаси с облегчением вздохнул.

Когда мокрый и дрожащий от холода Иори подъехал к дому, Мусаси набросился на него с упреками:

— Где ты пропадал всю ночь?

— В деревне, конечно. Привез запас провизии. За эту непогоду выпадет столько дождя, сколько и за полгода не проливается. Наводнение надолго отрежет нас от мира.

Развязав соломенный мешок, Иори вынимал пакеты из промасленной бумаги, приговаривая:

— Вот каштаны, а это чечевица, соленая рыба тоже есть. Нам хватит еды, если вода простоит месяца два, — заключил он.

Сердце Мусаси дрогнуло от благодарности, но он промолчал. Он стыдился, что у него нет жизненной сметки. Какой пример он подаст людям, если не может позаботиться о собственном пропитании? Не будь Иори, он погиб бы от голода. А мальчик, выросший в деревенской глуши, с двух лет знал, что надо запасать провизию на случай бедствий.

Мусаси удивился, почему деревенские отдали Иори столько еды, когда им самим едва хватало. На его вопрос Иори ответил:

— Я занял деньги в Токугандзи под залог своего кошелька.

— А что это, Токугандзи?

— Храм в двух километрах отсюда. Отец оставил мне кошелек с золотым песком, чтобы я понемногу тратил его, когда станет совсем трудно. Налетела буря, и я вспомнил про песок.

— Кошелек — память о твоем отце?

— Да. От сожженного дома остались только меч да кошелек. — Иори потер рукоять меча о пояс.

Когда Мусаси впервые увидел меч, он обратил внимание на прекрасное качество клинка. Клейма на нем не было, но его, несомненно, изготовил истинный мастер. Мусаси подозревал, что и кошелек имеет особое значение и предназначен не просто для хранения золотого песка.

— Оставшееся на память нельзя закладывать. Я выкуплю кошелек, и никогда больше никому не отдавай его.

— Слушаюсь, господин.

— Где ты ночевал?

— Настоятель предложил мне остаться в храме.

— Ты ел?

— Нет. Вы тоже.

— Точно. У нас нет дров.

— Полно!

Иори, оказывается, работая в поле, успел натаскать кучу хвороста, бамбука, корней и спрятать все в подполе.

Накрывшись соломенной циновкой, Мусаси полез в подпол и в который раз поразился практичности мальчика. В этих суровых местах жизнь зависит от умения предвидеть обстоятельства, а ошибка грозит смертью.

Поев, Иори вытащил книгу. Склонившись перед учителем, он сказал:

— Придется долго пережидать непогоду. Давайте пока учиться грамоте.

Мусаси согласился. Такие дни лучше всего коротать за чтением. Книга называлась «Мысли Конфуция». Иори сказал, что ее одолжили ему в храме.

— Ты всерьез хочешь учиться?

— Да.

— А раньше ты читал?

— Совсем немного.

— Кто тебя учил?

— Покойный отец.

— Что ты читал?

— «Начала знаний».

— Понравилось?

— Очень!

— Хорошо. Я научу тебя всему, что знаю. Потом ты найдешь кого-нибудь пообразованнее, кто преподаст тебе то, что неведомо мне.

Они занимались до вечера. Мальчик читал вслух, Мусаси поправлял его и объяснял непонятные слова. Они забыли о буре.

Дождь, ливший два дня, затопил равнину. На третий день он все не унимался. Иори с утра вытащил книгу.

— Начнем? — спросил он.

— Сегодня перерыв. Ты уже много прочитал. Пока достаточно.

— Почему?

— Если заниматься одним чтением, теряешь ощущение действительности. Отдохни и поиграй. Я тоже отдохну.

— Но я не смогу выйти из дома.

— Тогда делай, как я, — сказал Мусаси и вытянулся на циновке, скрестив под головой руки.

— И я должен лежать?

— Делай, что хочешь. Сиди, лежи, стой, лишь бы удобно было.

— А потом?

— Потом я расскажу тебе сказку.

— Здорово! — воскликнул мальчик, плюхаясь животом на циновку и болтая ногами. — Какую сказку?

— Сейчас, — отозвался Мусаси, вспоминая сказки своего детства. Он выбрал сказку о битве домов Минамото и Тайры. Ее любят все мальчики.

Иори не был исключением. Когда Мусаси дошел до места, где дом Минамото потерпел поражение, а дом Тайры захватил власть в стране, мальчик помрачнел. Он часто моргал, чтобы не расплакаться, слушая о печальной участи принцессы Токивы. Иори повеселел, когда речь пошла о том, как Минамото Ёсицунэ стал учиться фехтованию у длинноносого Тэнгу на горе Курама, и о том, как он бежал из Киото.

— Мне нравится Ёсицунэ, — сказал Иори, сев на циновке. — А что, на горе Курама и вправду живет Тэнгу?

— Возможно. В любом случае всегда найдутся люди, которые выполнят роль Тэнгу. Но тот, который учил Ёсицунэ, не был настоящим Тэнгу.

— А кто же они?

— Верные вассалы дома Минамото, потерпевшего поражение. Они скрывались, пока род Тайра находился у власти, и ждали своего часа.

— Как мой дедушка?

— Да, только час твоего деда так и не настал. Когда Ёсицунэ вырос, преданные вассалы Минамото, заботившиеся о нем в детстве, восторжествовали.

— У меня ведь будет случай отомстить за дедушку?

— Думаю, будет.

Мусаси поднял Иори в воздух, как мячик, и произнес:

— Постарайся стать великим человеком.

— Вы… вы как Тэнгу, — залился смехом Иори. — Отпустите меня, я упаду! — И он ущипнул Мусаси за нос.

Дождь прекратился на одиннадцатый день. Мусаси рвался в поле, но они смогли выйти из дома только через неделю. Ярко светило солнце. Поле, с великим трудом созданное ими, бесследно исчезло. На его месте громоздились камни и текла река, которой прежде не было. Дождь посмеялся над незадачливыми земледельцами, как и крестьяне.

— Ничего не поделаешь, — сказал Иори. — Надо подыскать другое место.

— Нет! — твердо ответил Мусаси. — Здесь будет прекрасная земля, когда спадет вода. Я обследовал всю округу, прежде чем выбрать это место.

— А если снова пойдет дождь?

— Мы не пустим воду сюда. Возведем дамбу отсюда вон до того холма.

— Это же невообразимый труд!

— Забыл, что это и есть наш додзё? Я не уступлю ни клочка этой земли, пока не увижу первого урожая ячменя.

Мусаси упорно боролся с природой всю зиму вплоть до второго месяца нового года. Он и Иори рыли водоотводные канавы, насыпали дамбы, укрепляя их тяжелыми камнями. Налетел ураган, и вода все уничтожила.

— Тратим силы на безнадежное дело. Разве в этом смысл Пути Меча? — спросил как-то Иори.

Вопрос разумный, но Мусаси не хотел сдаваться.

Через месяц последовало новое бедствие — выпал глубокий снег, который сразу растаял. Иори пришлось пойти в храм за провизией. Вернулся он угрюмый, потому что деревенские открыто потешались над ним и его учителем. Мусаси тоже начал терять веру в себя. Два дня он просидел молча, глядя на свое поле.

Наконец его осенило. Он бессознательно старался выкроить аккуратное квадратное поле, типичное для равнины Канто. Но здесь рельеф диктовал другие условия. Земля имела здесь свои особенности, которым соответствовали поля неправильной формы.

— Какой я дурак! — хлопнул себя по лбу Мусаси. — Хотел заставить воду течь там, где мне хотелось, и осадить почву по своему усмотрению. Ничего не получалось. Вода есть вода, а почва есть почва. Я не могу переделать их естество. Я должен научиться служить воде и защищать землю.

Мусаси по существу согласился с крестьянами. С этого дня он стал слугой природы. Он уже не навязывал ей свою волю, а следовал ее сути. И в то же время Мусаси увидел возможности, до которых не могли додуматься давние обитатели равнины.

Снова шел снег, сменившийся оттепелью. Равнина медленно впитывала мутную воду. К этому времени Мусаси осуществил свой замысел. Его поле уцелело.

«Это правило применимо и к управлению народом», — сказал себе Мусаси. В дневнике он записал:

Горные дьяволы

— Простите, но я не хочу излишне обременять вас. Вы очень гостеприимны.

— Спасибо, господин, вы очень добры, — ответил монах.

— Я просто отдохну.

— Мы к вашим услугам.

— Надеюсь, вы простите мою непринужденность, — заключил немолодой седеющий самурай, растягиваясь на циновке.

Гостя, только что прибывшего в храм Токугандзи, звали Нагаока Садо. Он был одним из крупных чиновников Хосокавы Тадаоки, владетельного князя Будзэна. Несмотря на занятость, Садо обязательно выкраивал время, чтобы посетить храм в годовщину смерти своего отца. Здесь он обычно и ночевал, поскольку до Эдо было километров двадцать. Путешествовал он не по рангу скромно, в сопровождении всего двух самураев и слуги.

Каждый раз, чтобы отлучиться из владений Хосокавы, Садо должен был изобретать предлог. Минуты праздности редко выдавались в его жизни, и сейчас он с явным удовольствием пил местное сакэ и лежал, наслаждаясь покоем. Слух его услаждало лягушачье кваканье. На короткий миг самурай отвлекся от чиновничьих забот и бесконечных интриг.

Монах, быстро убрав обеденную посуду, исчез. Садо лениво переговаривался со своими путниками, сидевшими в полутьме у стены.

— Я бы остался здесь навсегда и обрел нирвану, подобно Будде, — усмехнулся старый самурай.

— Можно простыть, ночи здесь холодные и сырые.

— Оставьте! Мое бренное тело уцелело в нескольких битвах. Ему ли бояться простуды. Чувствуете, как пахнут цветы? Дивный аромат.

— Нет.

— У тебя плохое обоняние. Не насморк ли?

Лягушки внезапно смолкли, а кто-то крикнул:

— Ах ты, дьяволенок! Подглядываешь?

В тот же миг самураи-телохранители вскочили на ноги.

— Кто там?

В саду никого не было, слышался только затихающий топот убегающего ребенка.

— Простите за беспокойство. Это здешний мальчишка, — с поклоном сказал монах, заглянув в комнату.

— Точно?

— Конечно. Он живет в двух километрах отсюда. Его отец, погонщик лошадей, недавно умер, а дед мальчишки, как говорят, был самураем, поэтому ребенок как завороженный смотрит на всех самураев.

Садо сел.

— Не наказывайте его. Я хотел бы увидеть мальчишку. Принесите сладостей, чтобы угостить его и разговорить.

Иори был уже в кухне.

— Бабушка! — крикнул он стряпухе. — У меня кончилось просо. Насыпьте-ка вот сюда! — Иори протянул мешок, в который вошло бы килограммов двадцать.

— Наглый попрошайка! Ведешь себя так, словно мы тебе что-то должны, — проворчала стряпуха.

— Ты слишком бойкий, — добавил монах, мывший посуду. — Наш настоятель пожалел тебя, поэтому мы даем тебе еду. Если просишь у людей, соизволь быть вежливым.

— Я не прошу милостыню. Я отдал настоятелю кошелек, оставленный мне отцом. Там много денег.

— Интересно, сколько погонщики лошадей оставляют в наследство своим сыновьям?

— Дадите просо или нет?

— Снова за свое! Посмотри на себя! Ты и сам сумасшедший, к тому же тобой командует полоумный ронин. Кстати, кто он и откуда взялся? Почему живет за твой счет?

— Не ваше дело!

— Мы перевернули все пустоши, но все равно там никогда не получится ни сада, ни поля. Вся деревня смеется над вами.

— Вас не спросили!

— Слабоумие ронина, верно, заразное. Что вы там ищете? Золото, как в сказке? У тебя еще молоко на губах не просохло, а ты роешь себе могилу.

— Хватит болтать! Дайте просо!

Монах продолжал поддразнивать мальчишку, как вдруг что-то холодное и липкое ударилось о лицо священнослужителя. Монах завопил, выпучив глаза, — Иори запустил в него жабой. Убегая, мальчик налетел на другого монаха, который пришел за ним, чтобы отвести к приезжему самураю.

На шум прибежал настоятель.

— Наших гостей не потревожили? — осведомился он.

— Нет, господин Садо хочет посмотреть на мальчишку. Собирается угостить его сладостями.

Настоятель за руку отвел Иори в комнату для гостей. Мальчик робко опустился на циновку рядом с настоятелем.

— Сколько тебе лет? — спросил Садо.

— Тринадцать.

— Хочешь стать самураем?

— Да! — решительно ответил Иори, кивнув для убедительности.

— Хочешь поехать со мной и жить у нас? Сначала будешь помогать по хозяйству, а потом устрою тебя учиться на самурая.

Иори отрицательно покачал головой. Садо, решив, что мальчик ему не верит, объяснил, что не шутит.

Сердито взглянув на важного гостя, Иори спросил:

— Где же сладости? Я слышал, вы собирались меня угостить.

Побледневший настоятель шлепнул мальчика по руке.

— Не сердитесь на него, — попросил настоятеля Садо, который любил детей и прощал их выходки. — Мальчик прав, мужчина должен держать слово. Подайте сладости!

Иори начал засовывать угощения за пазуху.

— А почему не ешь их здесь? — удивился Садо.

— Меня дома ждет учитель.

— У тебя есть учитель?

Ответа не последовало, потому что мальчик уже выскочил из комнаты и мчался по саду.

Поведение мальчика поразило Садо, но не настоятеля, который, отвешивая глубокие поклоны, покинул комнату и направился к кухне.

— Где этот наглец?

— Схватил мешок и убежал.

Настоятель прислушался, но уловил вдалеке режущее ухо посвистывание. Иори с помощью сорванного листка пытался исполнить знакомые ему мелодии, но безуспешно. Песни погонщиков лошадей были слишком медленными, поминальные песни праздника Бон слишком сложны. Иори наконец принялся за мелодию священного танца местного храма. Мелодия нравилась ему, как и танцы. Они с отцом несколько раз ходили смотреть их.

На полпути к Хотэнгахаре, там, где сливаются две речки, Иори ждала неприятная неожиданность. Свернутый в трубочку лист вылетел у него из губ, и мальчик резко отскочил в придорожную бамбуковую рощицу. Четыре человека на мосту что-то оживленно обсуждали.

— Они! — тихо прошептал Иори.

Эти люди наводили ужас на округу. Когда дети шалили, матери говорили: «Вот подожди, утешут тебя горные дьяволы!» Последний раз дьяволы появлялись здесь осенью позапрошлого года.

В двадцати километрах отсюда в горах Хитати стоял синтоистский храм, посвященный богу гор. Бог наводил такой ужас на людей, что в старину жители окрестных деревень по очереди приносили ему ежегодные жертвы, отправляя в храм зерно и девушек. Когда приходила очередь той или иной деревни, при свете факелов в храм направлялась процессия с дарами. Позже выяснилось, что бога изображал человек, и приношение даров прекратилось. Однако в период смут так называемый бог гор решил собирать дары силой. Раз в три месяца с гор спускалась банда, вооруженная копьями, топорами, секирами, и совершала набеги на мирные селения, забирая все подряд, в том числе и женщин. Сопротивлявшихся убивали.

Иори помнил один из таких набегов. Из укрытия он видел, как через поле к мосту движутся в ночном тумане тени людей. Скоро их собралось человек пятьдесят.

Иори прислушивался, затаив дыхание. Разбойники быстро договорились о плане действий. Вожак дал команду, и банда, как стая саранчи, ринулась на деревню. Ночную тишину огласили крики и плач, мычание коров, ржание лошадей.

Иори решил позвать на подмогу самурая из храма Токугандзи, но едва он выбрался из рощицы, как его окликнули с моста. Мальчик не заметил, что там остались двое дозорных. Он опрометью кинулся прочь, но разбойники без труда догнали его.

— Куда так спешишь? — поинтересовался один из преследователей.

— Ты кто? — спросил второй.

Иори мог бы заплакать, как маленький, но он колотил и царапал державшие его руки.

— Он видел всех нас. Собирался предупредить кого-то.

— Прикончим и бросим в поле.

— Я придумал кое-что получше.

Разбойники привязали мальчика к опоре моста.

— Пусть река его посторожит, — ухмылялись разбойники, вылезая на берег.

Издалека донесся звон храмового колокола. Иори с содроганием наблюдал, как разгоралось небо над деревней, бросая кровавые отсветы на реку. Потом послышался скрип колес, плач детей, рыдания женщин. Колеса стучали по настилу моста прямо над головой Иори.

— Негодяи! — раздался мужской голос.

— Отдайте мою жену! — кричал кто-то.

На мосту завязалась драка, и скоро окровавленный труп упал в реку рядом с Иори. За ним последовал второй, обдав лицо Иори фонтаном брызг и крови. Разбойники сбросили в реку шестерых крестьян. Течение понесло тела вниз по реке, но один человек оказался живым. Раненый ухватился за камыш, подтянулся к берегу и пополз наверх.

— Эй! — окликнул его Иори. — Развяжи меня! Я позову подмогу. Мы отомстим за всех!

Человек, стоявший по пояс в воде, не двигался.

— Развяжи меня! Я должен спасти деревню! — громко крикнул Иори.

Человек не менял положения. Иори удалось ослабить путы, дотянуться до крестьянина и толкнуть его ногой в плечо. Раненый поднял лицо, заляпанное грязью, и бессмысленно уставился на мальчика. Он медленно добрел до Иори и неимоверным усилием ослабил узел. Через минуту он умер.

Иори взглянул на мост, там лежало еще несколько трупов. Разбойники на мосту сосредоточенно вытаскивали колесо повозки, провалившееся в щель, поэтому никто не обратил внимания на побег мальчика.

Путь к храму был отрезан. Припадая к берегу, Иори пробрался к мелководью, где реку можно перейти вброд. Выбравшись на берег, он ветром помчался к дому.

Около дома он увидел Мусаси, который с тревогой смотрел на зарево.

— Скорее! — крикнул мальчик.

— Что случилось?

— Надо бежать в деревню.

— Пожар?

— Да. Напали горные дьяволы.

— Дьяволы? Бандиты?

— Человек сорок. Надо спасать крестьян!

Мусаси нырнул в дом, вернулся с мечом и поспешно стал завязывать сандалии.

— Скорее, я покажу дорогу, — торопил Иори.

— Ты останешься здесь.

Иори не поверил своим ушам.

— Там слишком опасно, — продолжал Мусаси.

— Я не боюсь.

— Ты будешь мешать мне.

— Но вы не знаете дорогу.

— Найду ее по зареву. Будь послушным и оставайся дома.

— Хорошо, учитель, — кивнул Иори, в душе не согласный с решением Мусаси. Стоя на пороге, он долго всматривался в ту сторону, куда ушел Мусаси.

Разбойники, связав всех женщин одной веревкой, гнали добычу к мосту.

— Хватит ныть! — прикрикнул на женщин один из бандитов.

— Что, ноги отнялись? А ну, живо!

Негодяи безжалостно хлестали тех, кто упирался. Одна женщина упала, увлекая за собой остальных. Дернув веревку, бандит заставил их подняться.

— Упрямые твари! — заорал он. — О чем жалеть? Здесь вы гнете спину за чашку проса. Посмотреть не на что — кожа да кости. У нас весело, вам понравится.

Разбойники выбрали лошадь посильнее среди нагруженных поклажей, привязали к ней веревку и погнали вперед. Лошадь потащила связку женщин. Они зарыдали в голос. Некоторые упали.

— Остановите! Я руку вывернула!

Разбойники дружно захохотали. Лошадь внезапно встала.

— Что там? Препятствие на дороге? — Разбойники вглядывались в туман.

— Эй, ты кто? — рявкнул один из бандитов, обращаясь к тени, надвигавшейся на них.

В руке человека тускло мерцал клинок. Бандиты, как дикие звери, чуявшие запахи, не сомневались — запахло кровью. Она стекала с меча, приближавшегося к ним. Уложив шедшего впереди бандита, Мусаси был в нескольких шагах от остальных. Он насчитал двенадцать закаленных, мускулистых, жестоких мужчин, которые быстро оправились от неожиданности и изготовились к отражению нападения. Двое выскочили вперед — один с топором, другой с копьем. Копьеносец, пригнувшись к земле, ждал момента, чтобы ударить Мусаси под ребро.

Первым рухнул бандит с топором, захрипев, словно он подавился языком.

— Вы меня не знаете? — загремел в тумане голос Мусаси. — Я — защитник народа, посланный богом-хранителем этой деревни.

В тот же миг Мусаси вырвал копье у второго нападавшего и вонзил наконечник в землю. Удары остальных не представляли угрозы, но разбойники продолжали наступать с прежней настойчивостью. Мусаси решил внести замешательство в ряды нападающих, тогда их число перестанет иметь значение.

Град метких ударов, и бандиты окровавленными мешками оседали на землю. Живые в панике отступили, превратившись в обычную толпу. Каждая минута боя давала Мусаси новые знания, он набирался опыта сражения против превосходящего противника. В поединке один на один такому не научишься.

Мусаси вел бой чужим оружием. Оба его меча были в ножнах. Он несколько лет отрабатывал прием захвата оружия у противника, а сейчас представился случай проверить себя на практике. Он выхватил меч у первого попавшего ему под руку бандита. Мусаси, конечно, не считал, что его меч, ставший частью его души, был слишком чистым для того, чтобы осквернять его кровью отребья. Он подходил к делу практически, он мог зазубрить или сломать свой меч в сражении с примитивно вооруженными бандитами.

Когда шестеро уцелевших разбойников скрылись в направлении деревни, Мусаси перевел дух. Он не сомневался, что они возвратятся с подкреплением. Мусаси освободил женщин, приказав тем, кто держался на ногах, позаботиться о слабых.

Подбадривая женщин, он сказал, что они сами могут освободить своих родителей, мужей и детей.

— Вам не захочется жить, узнав, что они погибли, — продолжал Мусаси.

Женщины согласились.

— У вас достаточно силы, чтобы защитить себя и спасти родных, только вы не догадываетесь, как применить ее. По этой причине преступники побеждают вас. Больше такое не повторится. Я научу вас быть сильными! Во-первых, надо вооружиться.

Мусаси раздал женщинам брошенное разбойниками оружие.

— Следуйте за мной и выполняйте мои команды. Не бойтесь! Верьте, боги хранят вас!

По пути к ним присоединялись люди, прятавшиеся по обочинам дороги. Мусаси радовался, видя, как дочери находили родителей, мужья жен, дети бросались на шею матерей. Вскоре под началом Мусаси образовалась маленькая армия человек в сто.

Женщины рассказали мужьям, как Мусаси разделался с разбойниками. Те слушали, не веря своим ушам, — героем был чудаковатый ронин с равнины Хотэнгахара. Мужчины бросились благодарить смельчака. Они говорили на местном наречии, но Мусаси понял их.

Мусаси приказал мужчинам найти оружие.

— Годится все, — добавил он, — дубина, камень, бамбуковый шест.

Люди беспрекословно повиновались.

— Сколько всего разбойников? — спросил Мусаси.

— Человек пятьдесят.

— А домов в деревне?

— Семьдесят.

Мусаси прикинул, что жителей должно быть не менее семисот. Если отбросить стариков и детей, на каждого бандита приходился десяток деревенских. Мусаси невесело улыбнулся, подумав, что при таком превосходстве сил крестьяне в отчаянии простирают руки к небу. Он знал, что деревня будет разорена еще не раз, если бездействовать. Сегодня Мусаси предстояло исполнить два дела — показать крестьянам способы самозащиты и отбить у разбойников охоту совершать налеты на деревню.

— Они идут! — крикнул прибежавший из деревни крестьянин.

Войско Мусаси дрогнуло, хотя и было вооружено. Еще немного, и люди побежали бы. Мусаси понимал, что нужно укрепить в них веру в свои силы.

— Бояться нечего, — громко сказал он. — Ничего неожиданного не происходит. Спрячьтесь по обочинам дороги, но прежде выслушайте мой приказ. — Мусаси говорил спокойно, для ясности повторяя самое главное. — Когда они приблизятся, я позволю им атаковать себя. Потом я притворюсь, будто испугался, и побегу. Они бросятся за мной. Вы должны оставаться на своих местах, мне ваша помощь не нужна. Затем разбойники пойдут назад, и в тот миг вы нападете на них. Шумите как можно громче, не давайте им опомниться. Бейте их в грудь, в бока, по ногам, по любому незащищенному месту. Уничтожив первую группу, спрячьтесь снова и ждите следующую. Действуйте так, пока не уничтожите всех до последнего.

Мусаси закончил наставление, и крестьяне спрятались. Вскоре появились бандиты. Судя по их оружию и поведению, они были обыкновенными забияками. Такие горе-вояки существовали и в стародавние времена, когда человек добывал пропитание охотой и рыбной ловлей. Имена Токугавы или Тоётоми ничего не значили для разбойников. Испокон веков их домом были горы, а деревни на равнине существовали, по их мнению, только для того, чтобы обеспечивать лиходеев провизией, сакэ и женщинами.

— Стой! — скомандовал предводитель.

Два десятка разбойников были вооружены грубыми мечами, дротиками, топорами. Один держал в руке ржавое копье. Подсвеченные заревом тени бандитов казались дьяволами.

— Это он?

— Да!

Мусаси стоял на дороге на расстоянии метров двух. Разбойники топтались на месте, словно засомневавшись в своем превосходстве. Вскоре Мусаси, словно магнитом, притянул их к себе.

— Ты стоишь на нашем пути, скотина!

— Стою! — громовым голосом ответил Мусаси и бросился на толпу. Началась суматоха, как в растревоженном муравейнике.

Рисовые поля с одной стороны дороги и дамба, поросшая кустами, с другой служили Мусаси надежным прикрытием, но после короткой схватки он внезапно побежал от разбойников.

— Испугался, мерзавец!

— В погоню!

Разбойники гнались за Мусаси до конца поля. Он вдруг развернулся и пошел на них. Открытая с флангов позиция была невыгодна Мусаси, но он, перемещаясь то вправо, то влево, не давал обойти себя. Один из разбойников выскочил вперед и тут же получил удар мечом. Тело конвульсивно дернулось, испуская фонтан крови. Дружки убитого в тот же миг потеряли охоту сражаться, но Мусаси разил цель без промаха. Он чувствовал себя не так, как во время боя в Итидзёдзи. Сейчас не было грани между жизнью и смертью, Мусаси владела полная отрешенность, когда тело и меч, слившись воедино, выполняют боевую задачу. Разбойники бросились врассыпную.

— Приближаются! — пробежал шепот по цепочке спрятавшихся крестьян. Когда появилась первая тройка бандитов, их уложили почти без сопротивления с их стороны. Крестьяне залегли, растворившись во тьме. Остальных разбойников постигла та же участь.

Успех воодушевил крестьян.

— Не такие уж они и страшные!

— Осторожно! Еще один бежит.

— Налетай!

— Стойте! Это же ронин!

Крестьяне, обретшие веру в свои силы, выстроились вдоль дороги, как на смотре. Все не спускали глаз с Мусаси, его окровавленной одежды, меча с многочисленными зазубринами. Швырнув меч в сторону, он поднял копье.

— Мы еще не закончили наше дело, — сказал он крестьянам. — Возьмите побольше оружия и следуйте за мной. Вы прогоните бандитов и спасете ваши семьи.

Все как один двинулись за Мусаси. Женщины и дети, вооружившись, присоединились к мужчинам.

Деревня пострадала не так сильно, как ожидали жители, потому что дома стояли далеко один от другого. Ревела перепуганная скотина, младенцы надрывались от крика, с оглушающим треском лопались стволы бамбука в горящей роще у дороги. Разбойников нигде не было.

— Где они? — спросил Мусаси. — Я чувствую запах сакэ. У кого большой запас сакэ?

Завороженные пожаром, деревенские не заметили запаха сакэ.

— Деревенский староста хранил сакэ в бочках, — ответил один из крестьян.

— Там мы их схватим! — проговорил Мусаси. Толпа деревенских росла на глазах. К радости Мусаси, все были готовы к сражению.

— Вот дом старосты, — показал крестьянин на большую усадьбу за глинобитной стеной.

Крестьяне окружили дом, а Мусаси перелез через стену. В просторной комнате с земляным полом сидели главарь и его подручные. Они пили сакэ и развлекались с захваченными в плен девушками. Когда прибежали уцелевшие в стычке разбойники, главарь набросился на них с руганью.

— Трусы! Испугались одного вояку! Сами справитесь, мне там нечего делать! — кричал он на грубом наречии жителя гор.

Главарь замолчал. С улицы донесся гул толпы, взявшей дом в кольцо. Разбойники растерялись.

Побросав недоеденных цыплят и чарки, они выскочили и, крепко сжав оружие, уставились на дверь.

Мусаси, приспособив копье под шест для прыжков, влетел в комнату через боковое окно и приземлился за спиной главаря. Тот обернулся и в тот же миг был пронзен копьем. Разбойник, хрипя, ухватился руками за древко и рухнул ничком. Наконечник копья торчал между лопатками. Мусаси, выбив оружие у второго разбойника, бросившегося на него, разрубил того его же мечом. Потом ударил по голове третьего и пронзил насквозь четвертого. Остальные ринулись из дома, застряв в двери. Мусаси метнул меч им вдогонку, одновременно выдернув копье из тела главаря.

— Стоять! — взревел Мусаси, бросаясь в атаку с копьем в горизонтальном положении, раздвигая бандитов, как струи воды. Расчистив пространство для длинного копья, Мусаси пустил его в ход, делая неотразимые выпады вперед и по сторонам, нанося удары снизу и сверху. Древко из черного дуба выдержало натиск богатырской силы Мусаси.

Разбойники, увидев толпу у ворот дома, полезли через стену, но едва они касались ногами земли, их тут же убивали. Немногим удалось спастись, но большинство получили ранения.

Ликующие крики огласили деревню, радовались взрослые и дети, мужчины и женщины, все обнимались, заливаясь слезами радости. Схлынула первая волна восторга, и кто-то спросил:

— А если они вернутся?

Повисла напряженная тишина.

— Не вернутся, — заверил Мусаси крестьян. — В вашу деревню они никогда не придут, но будьте начеку. Ваше оружие — мотыга, а не меч. Если возгордитесь боевыми успехами, небеса пошлют вам наказание пострашнее набега горных дьяволов.

— Узнали, что случилось в деревне? — спросил Нагаока Садо двоих самураев, вернувшихся в храм. Зарево над деревней, находившейся за болотами, затухало.

— Все уладилось.

— Вы прогнали бандитов? Деревня пострадала?

— Крестьяне сами перебили почти всех бандитов, сбежало несколько чудом уцелевших в живых.

Если дело было так, как доложили самураи, то ему придется заново обдумать, как усовершенствовать, управление владениями своего сюзерена.

На следующее утро, покинув храм, Садо повернул коня к деревне.

— Деревня в стороне от дороги, но нужно заехать.

Один из монахов отправился с гостями. Глядя на трупы вдоль дороги, Садо заметил:

— Не похоже, чтобы бандитов зарубили крестьяне.

Он потребовал новых подробностей от сопровождавших его самураев.

Деревенские жители не спали всю ночь, хороня убитых, разгребая пожарища, собирая скотину. Увидев важного чиновника с телохранителями, они попрятались по домам.

— Найдите какого-нибудь толкового крестьянина, — попросил Садо монаха.

Тот привел человека, который подробно описал события прошлой ночи.

— Теперь кое-что прояснилось, — произнес Садо. — Как зовут этого ронина?

Крестьянин не знал его имени. Монах пошел с расспросами по деревне.

— Миямото Мусаси? — задумчиво повторил Садо. — Его мальчик называл своим учителем?

— Да. Крестьяне считают, что он слегка не в себе, потому что упорно бьется над освоением земли Хотэнгахары. Равнина эта всегда была бесплодной.

— Надо бы с ним повидаться, — проговорил Садо, но, вспомнив о неотложных делах в Эдо, добавил: — Отложим до следующего раза.

Столичные гости повернули коней и поскакали из деревни. Около дома старосты Садо осадил коня, заметив объявление на недавно оструганной доске:

— Кто это написал? — спросил Садо.

— Мусаси, — ответил вышедший из дома староста, склонившись до земли.

— Спасибо, что проводили нас. Жаль, что не увижу Мусаси, нет времени. Скоро я еще раз приеду в ваши края, — сказал Садо монаху.

Первые всходы

Управлять обширным подворьем Хосокавы в Эдо, следить за исполнением обязанностей на службе у сёгуна было поручено старшему сыну даймё Хосокавы Тадаоки. Тадатоси, как звали молодого человека двадцати с небольшим лет, жил в Эдо, а его отец, прославленный полководец, признанный поэт и мастер чайной церемонии, предпочитал обширное владение Кокура в провинции Будзэн на острове Кюсю. Садо и еще несколько преданных вассалов приставили к сыну даймё, но не по причине сомнений в его способностях. Молодой Хосокава уже снискал известность как умный и дальновидный чиновник. Его признали наиболее могущественные вассалы сёгуна. Тадатоси приспособился к эпохе мира и процветания лучше, чем старые феодалы, по-прежнему мыслившие категориями войны.

Садо шел через просторный двор по направлению к конному ристалищу.

— Не видел молодого господина? — спросил он встретившегося ему юного самурая.

— Господин Хосокава изволит быть на площадке для лучников.

Садо свернул на узкую боковую дорожку, когда его окликнули.

К Садо подошел Ивама Какубэй, умный и деловитый вассал Хосокавы.

— Намерен встретиться с господином? — спросил он Садо.

— Да.

— Хотел бы посоветоваться с тобой, если ты не очень спешишь. Зайдем в беседку.

Увитая зеленью беседка находилась в нескольких шагах от дорожки.

— Ты идешь с докладом к молодому господину? Окажи мне услугу, порекомендуй ему одного человека.

— Еще кто-то жаждет служить дому Хосокавы?

— Знаю, тебе без конца докучают просители, но здесь особый случай.

— Твой подопечный интересуется только жалованьем и выгодным положением?

— Напротив! Это родственник моей жены. Приехал из Ивакуни два года назад и с тех пор живет у нас. Могу смело поручиться за него.

— Ивакуни? До битвы при Сэкигахаре провинцией Суо владел клан Киккава. Он из их ронинов?

— Нет. Сын сельского самурая. Зовут его Сасаки Кодзиро. Совсем юный. Он овладел стилем Томиты под руководством Канэмаки Дзисая. От Катаямы Хисаясу, владетеля Хоки, юноша перенял технику молниеносного извлечения меча из ножен. Он разработал собственный стиль, который назвал Ганрю.

Какубэй восторженно перечислял достоинства и подвиги Кодзиро, но Садо слушал его рассеянно. Он постоянно думал о поездке в храм Токугандзи. Судя по разговорам и увиденному в деревне, он решил, что Мусаси именно тот человек, который требуется клану Хосокава. Садо прежде хотел встретиться с Мусаси, а потом рекомендовать его молодому Хосокаве, но пожилому самураю вот уже полтора года не удавалось выбраться на равнину Хотэнгахара.

— Я выполню твою просьбу, — сказал Садо, когда Какубэй умолк.

Тадатоси состязался в стрельбе из лука с молодыми вассалами, безусловно превосходя их в меткости. Стрелял он безупречно и точно.

Некоторые служивые люди упрекали его за увлечение луком, говоря, что в век пороха и копья на поле боя нечего делать с мечом и луком.

— Мои стрелы нацелены в дух, — загадочно отвечал Тадатоси.

Вассалы Хосокавы искренне уважали Тадатоси и преданно служили бы ему, обладай его отец, которого тоже все любили, даже более скромными достоинствами. Дав обещание Какубэю, Садо тут же пожалел о нем. Рекомендовать кого-то Тадатоси — дело ответственное...

Вытирая пот со лба, Тадатоси оживленно говорил с молодыми самураями.

— Не хочешь тряхнуть стариной? Один выстрел? — крикнул он, заметив Садо.

— Я соперничаю только со взрослыми, — ответил Садо.

— Ты по-прежнему считаешь нас мальчиками с детскими прическами? Забыл про битву при Ямадзаки? А замок Нираяма? Меня, между прочим, весьма хвалили за действия на поле сражения. И вообще, я предпочитаю боевой лук.

— Не сердитесь, я не хотел подшучивать над вами.

Молодые самураи дружно засмеялись. Тадатоси, сбросив кимоно с одного плеча, освободил руку и серьезно спросил:

— У тебя дело ко мне?

Они быстро обсудили повседневные заботы, и Садо сказал:

— У Какубэя есть самурай, которого он хотел бы рекомендовать вам на службу.

На мгновение взгляд Тадатоси стал отсутствующим.

— Не о Сасаки Кодзиро, случаем, идет речь? Мне о нем говорили несколько раз.

— Почему бы вам самому не взглянуть на него?

— Он вправду подходящий человек?

— Решать вам.

Тадатоси надел перчатку и принял стрелу от слуги.

— Хорошо, посмотрю на человека Какубэя. А еще и на ронина, о котором ты мне рассказывал. Его имя Миямото Мусаси, если не ошибаюсь?

— Так вы его помните?

— Я-то помню, а вот ты, похоже, забыл.

— Дело в том, что я очень занят. Не было возможности выбраться в Симосу.

— Если ты нашел достойного, с твоей точки зрения, воина, то нечего тратить время попусту. Ты меня удивляешь, Садо. Отложил столь важное дело до очередной оказии. Не похоже на тебя.

— Прошу простить меня. Вокруг толпы желающих попасть на службу. Я думал, что вы забыли о нашем разговоре. Напрасно я не напомнил.

— Разумеется. Я не слишком доверяюсь рекомендациям, но всегда встречусь с тем, кого старина Садо считает подходящим. Ясно?

Садо, еще раз извинившись за промедление, пошел к себе домой. Приказав оседлать коня, он отбыл в Хотэнгахару.

— Это и есть Хотэнгахара? — спросил Гэндзо, слуга Садо.

— Я тоже так подумал, но здесь совсем не пустошь. Повсюду рисовые поля. Видимо, дикие места, которые осваивает Мусаси, ближе к горам, — отозвался Садо.

Всадники уже миновали храм Токугандзи и приблизились к дороге на Хитати. Вечерело, белые цапли взлетали и опускались на рисовые поля. Вдоль реки и на пригорках тянулись полоски конопли и ячменя.

— Взгляните в ту сторону, господин, — проговорил Гэндзо.

— Что там?

— Кучка крестьян.

— Действительно. Они по очереди кланяются.

— Обряд, верно, какой-нибудь.

Подъехав к реке, Гэндзо первым проверил брод. Хозяин последовал за ним.

— Эй вы! — окликнул Гэндзо крестьян.

Крестьяне вопросительно уставились на приезжих. Садо разглядел, чему кланялись крестьяне, — миниатюрному деревянному храму размером с клетку для птиц. С полсотни крестьян возвращались домой с полей, их мотыги были аккуратно вымыты.

Вперед вышел монах.

— Господин Нагаока Садо, если не ошибаюсь? Какая приятная встреча!

— А ты из храма Токугандзи? Ты сопровождал меня в деревню в день нападения бандитов?

— Совершенно верно. Вы в наш храм пожаловали?

— Нет. Я сегодня же должен вернуться в Эдо. Как мне найти ронина по имени Миямото Мусаси?

— Его уже здесь нет. Он ушел.

— Ушел? Почему?

— В прошлом месяце крестьяне решили устроить праздник по случаю преобразования здешней земли. Видите, какой она стала плодородной. Утром после праздника Мусаси и мальчик Иори покинули наши края.

Монах оглянулся, словно в надежде на неожиданное появление Мусаси. Садо велел рассказать все подробности.

После того как под руководством Мусаси крестьяне научились защищать себя, они едва не стали боготворить его. Те, кто прежде громче других высмеивали труды Мусаси, теперь служили ему, не щадя сил. Мусаси относился ко всем крестьянам ровно и справедливо, отучая их от дикой жизни. Он убеждал их трудиться лучше ради будущего их детей. Мусаси внушал им, что человек должен жить, заботясь о благе грядущих поколений.

Каждый день Мусаси помогали не меньше пятидесяти крестьян, и к осени была возведена надежная дамба. Зимой они приготовили поля, а весной пустили на них воду и посадили рис. К началу лета саженцы риса окрепли, а конопля и ячмень на сухих местах быстро шли в рост. На следующий год урожай должен удвоиться, а на третий — увеличиться втрое.

Крестьяне стали приходить к дому Мусаси, чтобы сердечно поблагодарить его, женщины приносили ему овощи. Однажды толпа крестьян явилась к Мусаси с кувшинами сакэ и исполнила священный танец под бой барабанов и свист флейт. Мусаси втолковал крестьянам, что успехом они обязаны не ему, а себе самим.

— Я делал все, чтобы вы поверили в свои силы, — говорил он.

Мусаси посетовал на крестьян монаху, сказав, что они безмерно превозносят его, бродячего ронина.

— Они и без меня должны верить в себя, — сказал Мусаси монаху. На прощанье он подарил монастырю фигурку Каннон, вырезанную из дерева своими руками.

На следующее утро деревня переполошилась.

— Неужели ушел?

— Не может быть!

— Он исчез, в доме пусто.

В тот день опечаленные крестьяне не вышли в поле. Монах строго отчитал их, обвиняя в неблагодарности и заставляя не забрасывать то, чему они с таким трудом научились. Крестьяне соорудили миниатюрный храм, поместив в нем статуэтку Каннон. Утром и вечером, проходя мимо святилища, крестьяне добрым словом поминали Мусаси.

Садо поблагодарил монаха за рассказ, ничем не выдав досады, как принято у людей его сословия.

Окрестности окутала весенняя дымка. Погоняя коня, Садо думал: «Напрасно я надолго отложил эту поездку. Я допустил небрежность в исполнении своего долга перед своим хозяином и подвел его».

Мухи

Дорогу на Симосу на восточном берегу реки Сумида, в том месте, где ответвляется путь на Осю, перекрывали большие ворота. Там находилась укрепленная застава, свидетельство твердой власти Аоямы Таданари — нового градоначальника Эдо. Мусаси и Иори дожидались своей очереди. Три года назад войти и выйти из Эдо было несложно. С тех пор город заметно разросся, стало больше домов и меньше пустующих участков.

— Эй, ронин, подходи, твоя очередь!

Двое стражников в кожаных хакама тщательно обыскивали Мусаси, а третий тем временем задавал вопросы.

— По какому делу в столицу?

— В общем-то без особого дела.

— Без определенной цели?

— Я изучаю боевые искусства. Можно сказать, что мое дело — совершенствовать боевые качества самурая.

Стражник замолчал. Мусаси ухмыльнулся.

— Откуда родом?

— Деревня Миямото уезда Ёсино в провинции Мимасака.

— Кому ты служишь?

— У меня нет хозяина.

— Кто дает средства на странствия?

— Никто. Я рисую, вырезаю из дерева статуэтки и расплачиваюсь ими за еду и ночлег. Часто ночую в храмах. Иногда даю уроки фехтования. Этим и живу.

— Откуда следуешь?

— Последние два года я занимался земледелием в Хотэнгахаре в Симосе. Я не собирался посвятить всю жизнь крестьянскому труду, поэтому ушел из деревни.

— Есть где остановиться в Эдо? Запрещено пускать в город людей, которым негде жить в столице.

— Есть, — твердо ответил Мусаси, поняв, что допросу не будет конца, если говорить правду.

— Где?

— У Ягю Мунэнори, владетеля Тадзимы.

Стражник от изумления открыл рот.

Мусаси в душе похвалил себя за находчивость. Его не волновало возможное разоблачение. Он полагал, что в доме Ягю о нем слышали от Такуана. Если вдруг начнут дознание, то Ягю не станут отказываться от знакомства с ним. По случаю и сам Такуан может оказаться в Эдо. Он и представил бы Мусаси аристократическому дому. Конечно, прошло время вызова на поединок Сэкисюсая, но Мусаси по-прежнему мечтал сразиться с Мунэнори — наследником прославленного отца, хранителем стиля Ягю и военным наставником сёгуна.

Имя аристократа зачаровало стражей.

— Ну ладно, — дружелюбно проговорил стражник. — Не стал бы тебя беспокоить, знай, что ты вхож к Ягю. Видишь ли, по дорогам бродят разные самураи. Приходится быть начеку с ронинами. Служба, сам понимаешь.

После еще двух-трех незначительных вопросов, заданных скорее для порядка, стражник сопроводил Мусаси через ворота.

— Господин, — обратился Иори к Мусаси, — почему они так придираются к ронинам?

— Ловят лазутчиков.

— Кто же из них явится сюда в обличии ронина? Неужели здесь настолько глупые чиновники? Их дурацкие вопросы задержали нас, опоздали на переправу.

— Тихо, услышат. Ни о чем не беспокойся. Полюбуйся Фудзиямой, пока не придет следующая лодка. Отсюда гора хорошо видна.

— Подумаешь, из нашего дома тоже видно.

— Да, но здесь иной вид.

— Как это?

— Фудзияма никогда не бывает одинаковой, она меняется каждый день, каждый час.

— Мне она кажется неизменной.

— Ты просто не пригляделся. Она многолика в зависимости от времени года, погоды, места, откуда на нее смотришь. Каждый человек видит ее по-своему.

Не проявив интереса к горе, Иори подобрал плоскую гальку и ловко пустил ее по поверхности воды. Позабавившись, Иори подошел к Мусаси.

— Мы правда пойдем в дом Ягю?

— Надо подумать.

— Но вы же сказали страже?

— Да, я собирался к нему, но дело это непростое. Он ведь даймё.

— Он, похоже, очень важный господин, я тоже хочу стать таким.

— Важным?

— Да.

— Слишком низкая цель.

— Как это?

— Посмотри на Фудзияму.

— Не собираюсь походить на нее.

— Ты должен, никому не подражая, стать безмолвным неподвижным гигантом. Такими бывают горы. Не суетись в тщетной надежде удивить людей. Они начнут уважать тебя, если ты того достоин. Подлинное уважение ничем не купишь.

Слова Мусаси пролетели мимо ушей мальчика. Подошла лодка, и Иори побежал занимать место.

Река Сумида отличалась своенравием, была глубокой в одном месте, мелкой в другом, то узкой, то широкой. Во время прилива вода в ней мутнела, а в устье Сумида расширялась чуть ли не вдвое. На месте переправы река почти сливалась с морем.

Над головой синело небо, вода была прозрачной, и Иори отчетливо видел стайки рыбешек в глубине. На дне среди камней он заметил ржавый шлем. Его совсем не интересовал разговор за его спиной.

— И вы полагаете, что все обойдется при том, что творится?

— Сомневаюсь.

— Я тоже. Рано или поздно, но дело дойдет до драки. Не хотелось бы, конечно, новой смуты.

Остальные пассажиры молча смотрели на воду, показывая полное безразличие к разговору. Все боялись правительственных соглядатаев. Откровенные смельчаки рисковали жизнью, высказывая собственное мнение.

— Судя по тщательности проверок на заставах, мы, похоже, на пороге войны. Эти строгости введены недавно. Ходят слухи о лазутчиках из Осаки.

— А ограбление домов даймё? Власти помалкивают, ведь грабят тех, кто по долгу службы обязан поддерживать порядок.

— Вряд ли грабители пошли бы на такой риск. Это проделки лазутчиков. Ни один бандит не осмелится полезть в усадьбу даймё.

Пассажиры представляли как бы весь Эдо в миниатюре: возчики леса с опилками на одежде, две дешевые девицы из веселого квартала, вероятно приехавшие из Киото, три здоровенных парня с бычьими шеями, артель землекопов, роющих колодцы, две проститутки, заигрывавшие с мужчинами, монах — насельник храма и странствующий монах, ронин, подобный Мусаси.

Лодка причалила, пассажиры сошли на берег.

— Эй ты, ронин! Ты кое-что потерял, — окликнул Мусаси коренастый парень, протягивая ему парчовый мешочек, настолько старый и потертый, что от золотой нити осталось лишь воспоминание.

— Это не мое. Наверное, оставил кто-то из пассажиров.

— Мой! — схватил мешочек Иори, быстро засунув его за пазуху.

— Какой пострел! — возмутился парень. — Отдай! Сначала отвесь мне три поклона, а потом получишь мешочек. Не поклонишься, швырну тебя в реку.

Мусаси заступился за мальчика, сказав, что тот слишком мал.

— А ты кто такой? Брат? Хозяин? Как тебя зовут?

— Миямото Мусаси.

— Что? — уставился на Мусаси парень. — Будь внимательнее! — заметил он Иори.

Парень пошел прочь, но Мусаси удержал его:

— Извините, не уделите мне минуту?

Вежливость Мусаси застигла парня врасплох. Он резко обернулся, невольно сжав рукоять меча.

— В чем дело?

— Как вас зовут?

— Зачем это?

— Вы же узнали мое имя. Вежливость требует, чтобы и вы назвались.

— Я один из людей Хангавары, Дзюро.

— А теперь пошел вон! — подтолкнул его Мусаси.

— Я этого тебе не забуду! — убегая, крикнул парень.

— Трус! Надо было еще ему поддать, — сказал Иори, довольный, что за него расквитались.

По дороге в город Мусаси завел серьезный разговор.

— Иори, пойми, жизнь здесь совершенно отличается от деревенской. Там нашими соседями были лисы и белки, а здесь множество самых разных людей. Следи за своим поведением.

— Да, учитель.

— Земля становится раем, если люди живут дружно. У каждого человека есть плохие и хорошие качества. Случаются времена, когда верх берет дурная сторона человеческой натуры, и земля из рая превращается в ад. Понимаешь?

— Кажется, — ответил притихший Иори.

— Люди придумали хорошие манеры и этикет, которые не допускают проявления плохих сторон. Этикет укрепляет порядок в обществе, который является высшей заботой правителей страны. — Мусаси помолчал. — Твое поведение на пристани… Конечно, случай пустяковый, но твои манеры разозлили того человека. Ты огорчил меня.

— Да, господин.

— Не знаю, где мы с тобой остановимся, но в любом месте ты должен соблюдать правила и держаться вежливо.

Мальчик поклонился. Некоторое время они шли молча.

— Господин, не возьмете ли вы мой мешочек? Вдруг я его потеряю.

Взяв мешочек, Мусаси внимательно осмотрел его.

— Отец оставил его тебе?

— Да, господин. Я забрал его у настоятеля храма в начале года. Монах не взял ни песчинки. Возьмите себе немного.

— Спасибо. Я сохраню твой мешочек.

«Мальчик в отличие от меня практичен в жизни», — подумал Мусаси, сознавая свою беспомощность в денежных вопросах. Врожденная сметка ученика напомнила учителю о повседневных заботах людей. Мусаси тронуло доверие Иори. Мусаси хотелось сделать все возможное для развития способностей в мальчике.

— Где мы заночуем? — спросил Иори.

Город мальчику понравился, он с любопытством оглядывался по сторонам.

— Ой, сколько там лошадей! Верно, их продают. — Иори обрадовался коням, словно встретил старых друзей на чужбине.

Они дошли до квартала Бакуротё, где торговали лошадьми и было бесчисленное множество лавок и харчевен, набитых продавцами и покупателями, погонщиками, возницами. Люди толпились кучками, азартно торгуясь на всех наречиях. Говор Эдо выделялся резкостью и гортанностью звуков. Сквозь мешанину людей и лошадей решительно пробирался самурай. Он, похоже, высматривал хорошего коня.

— Одни клячи. Не предлагать же такое хозяину! — произнес он с недовольным видом.

Столкнувшись с Мусаси лицом к лицу, самурай отступил на шаг и, не веря своим глазам, воскликнул:

— Миямото Мусаси?!

Мусаси вгляделся в самурая и расплылся в дружеской улыбке, узнав Кимуру Сукэкуро. В замке Коягю они едва не скрестили мечи. Кимура искренне обрадовался неожиданной встрече.

— Не ожидал увидеть тебя здесь! Давно в Эдо?

— Только что пришел из Симосы, — ответил Мусаси. — Как здоровье вашего хозяина?

— Спасибо, но сам понимаешь, в возрасте Сэкисюсая… Сейчас я на службе у его светлости Мунэнори. Обязательно зайди к нам, я с удовольствием представлю тебя хозяину. Тебя ждет еще кое-что. — Сукэкуро многозначительно улыбнулся. — Бесценная вещь, которая принадлежит одному тебе. Ты должен прийти поскорее.

Мусаси не успел спросить, что это за ценность, как Сукэкуро, кивнув, быстро зашагал прочь. Слуга едва поспевал за ним.

В дешевых постоялых дворах Бакуротё останавливались в основном провинциальные торговцы лошадьми. Мусаси, экономя деньги, решил заночевать здесь. В гостинице, которую он выбрал, была большая конюшня, и комнаты для постояльцев походили на пристройки к конюшне. После суровой жизни в Хотэнгахаре захудалый постоялый двор почудился ему роскошным.

Вскоре мухи из конюшни одолели Мусаси. Хозяйка предложила сменить комнату.

— На втором этаже мух меньше, — успокоила она гостя.

В новой комнате не было спасения от солнца, и Мусаси разворчался на несносную жару. Всего несколько дней назад яркое солнце радовало бы его, поскольку оно требовалось рисовой рассаде и предвещало бы ясную погоду на следующий день. Когда мухи роились на потном теле работавшего в поле, он считал, что насекомые, как и он, занимаются своим делом — Мусаси воспринимал их таким же творением природы, как и себя. Переехав широкую реку и погрузившись в суету города, Мусаси находил жару изнуряющей, а мух невыносимыми.

Голод отвлек Мусаси от неприятных ощущений. Иори, судя по его лицу, тоже проголодался. Постояльцы в соседней комнате заказали большой горшок с тушеными овощами и сейчас, смеясь и громко переговариваясь, пили сакэ, закусывая аппетитно пахнувшей едой.

Хорошо бы отведать гречневой лапши! В деревне, чтобы поесть ее, крестьянину надо весной посеять гречиху, ухаживать за ней летом, сжать и обмолотить осенью, смолоть в муку зимой. В городе достаточно хлопнуть в ладоши.

— Иори, не заказать ли нам гречневой лапши?

— Здорово! — выпалил мальчик.

Хозяйка приняла заказ. Мусаси, прикрыв глаза от солнца, ждал еду. На противоположной стороне улицы он прочитал вывеску:

Иори изумленно спросил:

— Как это «полирую души»?

— Думаю, что он полирует мечи, раз в надписи упоминается стиль Хонъами. Надо зайти в мастерскую и привести меч в порядок.

Лапшу не несли, и Мусаси решил вздремнуть. Он растянулся на циновке, но соседи расшумелись так, что он не выдержал.

— Иори, попроси соседей вести себя потише.

Комнаты разделяла фусума, но вместо того, чтобы раздвинуть перегородку, Иори пошел к соседям через коридор.

— Не шумите, мой учитель хочет спать, — сказал он разгулявшимся барышникам.

Шум мгновенно стих, и все злобно уставились на мальчика.

— Ты что-то сказал, креветка?

Прозвище не понравилось Иори.

— Мы перебрались наверх, чтобы избавиться от мух, — ответил он с вызовом, — а здесь вы орете, не даете отдохнуть.

— Сам явился или тебя послал твой учитель?

— Учитель.

— Тогда нечего тратить на тебя время, головастик. Передай хозяину, что Кумагоро из Титибу поговорит с ним попозже. А теперь исчезни!

Кумагоро был грубым верзилой, двое его дружков под стать ему. Взгляд у них был тяжелый, и Иори предпочел поскорее уйти.

Мусаси заснул. Мальчик тихо сел у окна.

Вскоре фусума отодвинулись, и в щелку заглянул один из барышников. Послышался хохот и оскорбительные замечания.

— Подумать только, ему мешают! Бродяга ронин! Вообразил, что хозяин гостиницы!

— Надо проучить его.

— Верно. Узнает, как командовать торговцами из Эдо!

— Словами его не проймешь. Стащим вниз и выльем на голову ведро конской мочи.

— Поручите это мне, — заговорил Кумагоро. — Если он не извинится в письменной форме, искупаем его в моче. Пейте сакэ, я скоро вернусь. — Самодовольно улыбаясь, Кумагоро затянул пояс кимоно.

Отодвинув фусума, Кумагоро ввалился в соседнюю комнату.

— Прошу прощения! — развязно сказал он.

Служанка только что принесла лапшу — шесть порций в лакированной коробке, и Мусаси не успел приступить к еде.

— Они идут! — прошептал Иори, в ужасе отодвигаясь в угол.

Кумагоро уселся, скрестив ноги перед собой. Локти он упер в колени.

— Потом поешь. Не притворяйся, что не боишься меня. Отложи палочки! — со свирепой улыбкой сказал он.

Мусаси словно и не слышал Кумагоро. Помешав палочками лапшу, он начал есть.

На лбу Кумагоро вздулись вены.

— Отставь чашку! — гневно потребовал барышник.

— Кто вы? — вежливо осведомился Мусаси, продолжая есть.

— Не знаешь? В Бакуротё только глухие и немые не знают моего имени.

— Я туговат на ухо. Скажите все-таки, кто вы и откуда.

— Я Кумагоро из Титибу, лучший торговец лошадьми во всем Эдо. Дети при виде меня не могут даже плакать от страха.

— Вы, значит, продаете лошадей.

— Продаю, продаю самураям, учти, прежде чем задирать меня.

— Чем я задел вас?

— Послал этого хорька с замечанием, что шумим. Кто ты такой? Тебе тут не гостиница для даймё с тишиной и порядком. Мы, торговцы лошадьми, любим погулять вволю.

— Я убедился в этом.

— Зачем тогда помешал нашему веселью? Я требую извинения.

— Извинения?

— Да, в письменной форме. Напишешь на имя Кумагоро и его друзей. Иначе хорошенько тебя проучим в конюшне.

— Интересно вас послушать.

— А?

— Можно заслушаться.

— Не болтай! Мы получим извинение?

Кумагоро теперь не говорил, а рычал, его малиновый лоб в лучах вечернего солнца блестел от пота. Кимоно распахнулось, обнажив волосатую грудь. Обиженный Кумагоро вытащил из-за пояса кинжал.

— Не теряй время! Хватишь лиха, если не услышу ответа.

Кумагоро воткнул кинжал в пол рядом с обеденным столиком.

— Как же мне тебе ответить? — спросил Мусаси, едва не рассмеявшись.

Палочками он подхватил черную соринку на лапше и выбросил ее в окно. Потом также молча выловил еще что-то черное. Кумагоро вытаращил глаза.

— Никакого спасения от них, — беззаботно проговорил Мусаси. — Иори, хорошенько вымой палочки.

Иори вышел. Кумагоро бесшумно удалился в свою комнату и шепотом рассказал приятелям про увиденное чудо. Он сначала принял черные точки за мусор, но потом понял, что это живые мухи, которых Мусаси ловил на лету палочками. Барышники быстро собрались и покинули гостиницу. Воцарилась тишина.

— Так-то лучше, — сказал Мусаси мальчику.

Они рассмеялись, переглянувшись.

Стемнело, над крышей «полировщика душ» светила луна. Мусаси встал, поправил кимоно и сказал:

— Надо заняться мечом.

Он шел к выходу, когда хозяйка гостиницы встретила его на лестнице со словами:

— Вам письмо.

Мусаси удивился, что кто-то узнал его адрес.

— Посыльный здесь? — спросил он.

— Нет, он сразу ушел.

На внешней стороне письма стоял единственный иероглиф «Сукэ». Мусаси понял, что это сокращение от имени Кимуры Сукэкуро. Мусаси прочитал:

Мусаси спустился вниз и попросил у слуги кисть и тушь. Примостившись в уголке, он написал на оборотной стороне письма:

Мусаси поставил подпись «Масана» — свое официальное имя, которым пользовался крайне редко.

— Иори! — позвал Мусаси. — Есть поручение.

— Да, господин!

— Отнеси письмо господину Ягю Мунэнори.

— Слушаюсь, господин!

По словам хозяйки гостиницы, любой в Эдо знал, где живет Мунэнори, но она все-таки подробно объяснила дорогу:

— Иди прямо по главной улице до пересечения с большой дорогой, сверни на нее и иди до моста Нихонбаси. Потом сверни влево к реке и иди до квартала Кобикитё. Там каждый покажет дом Мунэнори.

— Спасибо, надеюсь, я найду его, — ответил Иори, уже надевший сандалии.

Он обрадовался поручению, особенно потому, что дело касалось важного даймё. Стемнело, но он решительно вышел на улицу и скрылся за углом. Глядя ему вслед, Мусаси подумал: «Мальчик слишком самоуверен. Это может ему повредить».

«Полировщик душ»

— Добрый вечер! — поздоровался Мусаси.

В доме Дзусино Коскэ ничто не свидетельствовало о роде занятий его хозяина. Ни витрины с выставленными образцами товаров, ни решетчатой двери, привычной в лавках. Мусаси стоял в длинной прихожей с земляным полом, справа виднелась комната. На приподнятой части прихожей на татами, обняв железный ящик, спал человек, похожий на даосского святого, какого Мусаси видел на старой картине. Худое, длинное лицо спящего походило на сырую глину. Мусаси не обнаружил в его облике ничего похожего на мастера-оружейника.

— Добрый вечер! — повторил Мусаси погромче.

Коскэ приподнял голову, словно очнувшись от векового сна. Сев и вытерев слюну с подбородка, он лаконично спросил:

— Чем могу служить?

Мусаси подумал, что такой мастер может лишь тупить мечи и души. Он все же протянул Коскэ свой меч и объяснил, что с ним делать.

— Посмотрим, — произнес Коскэ. При виде меча он положил левую руку на колено и склонил в поклоне голову. Правой рукой он принял меч.

«Странный тип, — подумал Мусаси. — Не замечает заказчика, но приветствует меч поклоном».

Мягким движением Коскэ извлек меч из ножен, поставил его вертикально и внимательно осмотрел от рукояти до кончика клинка. Глаза его засветились, напомнив Мусаси блеск стеклянных глаз у деревянных Будд. Вложив меч в ножны, Коскэ с интересом взглянул на Мусаси.

— Садитесь, — пригласил он, подвигаясь на циновке.

Мусаси снял сандалии и сел рядом с мастером.

— Это ваш фамильный меч? Сколько поколений он находится в вашей семье?

— О нет! — воскликнул Мусаси. — Совсем обыкновенный клинок.

— Вы им пользуетесь по назначению или носите как принадлежность вашего сословия?

— Я с ним не воевал. Поверьте, это обыкновенный меч, какой носят все, может, немного лучшего качества.

— Как отполировать? — спросил Коскэ, глядя Мусаси в глаза.

— Что вы имеете в виду?

— Нужна заточка, чтобы легко рубить?

— Разумеется. Чем острее меч, тем он лучше.

— Вы правы, — вздохнул Коскэ.

— Вас что-то смущает? Разве мастер не точит меч так, чтобы он хорошо рубил?

«Полировщик душ» придвинул ножны Мусаси и сказал:

— Отнесите его другому мастеру. Ничем не могу вам помочь.

«Странно», — подумал Мусаси. Он чувствовал раздражение, но решил промолчать. Коскэ сидел с непроницаемым лицом, не собираясь вдаваться в объяснения.

Они молча сидели некоторое время, разглядывая друг друга. С улицы заглянул сосед.

— Коскэ, рыболовный шест есть? Время прилива, рыба выпрыгивает из воды. Дай шест, а я поделюсь уловом.

Коскэ скучающе взглянул на соседа.

— Попроси еще у кого-нибудь. Я отвергаю убийства и не держу в доме орудий для их осуществления.

Сосед исчез. Коскэ помрачнел еще больше.

Любой на месте Мусаси давно ушел бы, но хозяин заинтересовал его. В странном мастере было нечто привлекательное — не воля, не ум, а первозданная доброта, какую вы ощущаете, глядя на старинную керамику — кувшин для сакэ работы Карацу или чайную чашку Нонко. У Коскэ на виске было пятно, подобное щербинкам на керамических вещах, которые подчеркивают их земное происхождение.

Мусаси с возрастающим интересом приглядывался к мастеру.

— Почему вы не хотите полировать мой меч? Неужели он настолько плох, что его нельзя наточить?

— Вы, как и я, прекрасно знаете, что ваш клинок отличного качества, каким славится провинция Бидзэн. Я знаю, вам нужно наточить меч для уничтожения людей.

— Что в этом плохого?

— Все так и говорят: ничего дурного в том, чтобы наточить меч. А меч точат, чтобы он лучше рубил.

— Конечно, вам ведь приносят мечи…

— Подождите, — поднял руку Коскэ. — Наберитесь терпения выслушать меня. Помните вывеску на моей лавке?

— На ней написано «полировщик душ» или что-то в этом роде, если иероглифы не имеют иного значения.

— Заметьте, на вывеске слово «меч» совсем не упоминается. Мое занятие — полировка душ самураев, а не их оружия. Люди никак не возьмут в толк, а меня в свое время этому учили.

— Ясно, — проговорил Мусаси, хотя по правде ничего не понял.

— Следуя заветам своего учителя, я не полирую мечи тех самураев, которые находят удовольствие в убийстве людей.

— По-своему вы правы. А кто ваш учитель?

— Об этом написано на вывеске. Я учился в доме Хонъами под началом самого Хонъами Коэцу.

Коскэ гордо выпрямился, произнося имя наставника.

— Удивительное совпадение! Я имел счастье знать вашего учителя и его замечательную матушку госпожу Мёсю.

Мусаси рассказал о встрече на поле у храма Рэндайдзи, о днях, проведенных в доме Коэцу. Коскэ удивленно смотрел на самурая.

— Уж не вы ли тот самый человек, наделавший столько шума в Киото, разбив школу Ёсиоки в Итидзёдзи? Миямото Мусаси?

— Да, я ношу это имя, — слегка покраснел Мусаси.

Коскэ согнулся в поклоне.

— Простите, что я докучал вам наставлениями. Я не подозревал, что передо мной знаменитый Миямото Мусаси.

— Ваши мысли необыкновенны и очень интересны. Характер Коэцу проявляется и в его учениках.

— Вы знаете, что семейство Хонъами состояло на службе у сёгунов Асикаги? Порой их вызывали и в императорский дворец полировать мечи. Коэцу утверждает, что японские мечи существуют не для того, чтобы убивать или увечить людей. Их предназначение — поддерживать императорскую власть и защищать народ, подавлять дьявола и изгонять зло. Меч — душа самурая, самурай носит меч как символ служения своему назначению. Меч постоянно напоминает о долге тому, кто правит людьми. Естественно, что мастер, полирующий мечи, должен полировать и дух владельца меча.

— Справедливо, — согласился Мусаси.

— Коэцу учил, что, вглядываясь в прекрасный меч, следует различать священный свет, дух мира и спокойствия. Он чувствовал отвращение к плохим мечам. Он и близко к ним не подходил.

— Да, я понял. Вы почувствовали нечто дурное в моем мече?

— Нет. Немного опечалился. С тех пор как я приехал в Эдо, мне приносили множество мечей, но ни один из их владельцев не имел понятия об истинном призвании меча. Порой я сомневался, есть ли душа у их обладателей. Единственное, что их интересовало, как разрубить человека на части или снести голову. Печально. По этой причине несколько дней назад я сменил вывеску. Но, кажется, толку от этого мало.

— И я пришел докучать вам той же просьбой. Сочувствую вам.

— По-моему, с вами все может обернуться иначе. Откровенно говоря, я был потрясен, увидев ваш клинок. Пятна на нем — следы человеческой плоти. Я посчитал вас заурядным ронином, который кичится бессмысленными убийствами.

Мусаси склонил голову. Он словно слышал голос Коэцу.

— Спасибо за урок, — сказал Мусаси. — Я ношу меч с мальчишеских лет, но я никогда не задумывался о его духе. Придется теперь поразмыслить над вашими словами.

Коскэ, казалось, почувствовал громадное облегчение.

— Я отполирую ваш меч. Вернее, сочту за честь полировать душу такого самурая, как вы.

Стемнело. Зажгли лампу. Мусаси решил, что пора уходить.

— Подождите, — сказал Коскэ. — У вас есть запасной меч на время, пока ваш будет у меня?

— У меня один длинный меч.

— Я одолжу вам. Среди моих мечей, конечно, нет ничего особенного, но давайте посмотрим.

Хозяин провел Мусаси в заднюю комнату. Достав из стенного шкафа несколько мечей, он разложил их на татами.

— Пожалуйста, берите любой, — предложил Коскэ.

Коскэ явно скромничал — клинки были высшей пробы. У Мусаси разбежались глаза. Наконец он выбрал один из мечей и, взяв его в руки, буквально влюбился в него. Легкое прикосновение к мечу свидетельствовало о том, что сделавший его мастер вложил душу в свое произведение. Изумительная работа четырнадцатого века, вероятно, периода Ёсино. Мусаси смутился, подумав, что меч чересчур хорош для него, однако не мог выпустить из рук это творение. Он смотрел как завороженный на зеркальную поверхность клинка.

— Вы позволите взять этот? — спросил Мусаси хозяина, избегая слова «временно».

— У вас наметанный глаз, — одобрил Коскэ, убирая мечи в шкаф.

Впервые в жизни Мусаси почувствовал что-то похожее на жадность.

Он знал, что не стоит затевать разговор о покупке меча. Поскольку цена будет ему не по средствам.

— А вы не согласились бы продать мне этот меч? — неожиданно для себя произнес Мусаси.

— Пожалуйста.

— Сколько вы хотите за него?

— Я уступлю его за ту же цену, которую заплатил за него сам.

— И сколько?

— Двадцать золотых монет.

— Пожалуй, я верну его вам, — вздохнул Мусаси.

— Зачем? — удивился Коскэ. — Я вас не ограничиваю во времени. Держите его у себя сколько угодно.

— Нет, мне так будет тяжелее. Я и сейчас не представляю, как выпущу его из рук. А после того, как он побудет со мной некоторое время, я буду с кровью отрывать меч от себя.

— Вы правда так привязались к нему? — изучающе взглянул Коскэ на Мусаси. — Хорошо, я отдаю его вам, но взамен вы подарите мне одну вещь.

Мусаси растерялся, у него не было ровным счетом ничего, что можно предложить взамен за бесценный подарок.

— Я слышал от Коэцу, что вы режете статуэтки. Вы окажете мне честь, сделав для меня фигурку Каннон. Этого будет достаточно за меч.

Последнюю статуэтку Каннон Мусаси сделал в Хотэнгахаре.

— У меня нет готовой, — сказал он. — Я принесу вам статуэтку через несколько дней. — Можно взять меч?

— Конечно! Я не настаиваю, чтобы вы немедленно принесли статуэтку. Кстати, зачем вам оставаться в гостинице? Пожалуйста, поживите у меня. У меня есть свободная комната.

— Прекрасно! — воскликнул Мусаси. — Завтра я переберусь к вам и сразу примусь за работу.

— Посмотрите вашу комнату, — пригласил Коскэ, который теперь сиял от волнения и счастья.

Мусаси шел следом за хозяином по веранде, в конце которой была лестница на второй этаж. Уютная комната располагалась между первым и вторым этажами. В решетчатое окно заглядывали ветви абрикосового дерева, покрытые росой.

Коскэ, указывая на черепичную крышу во дворе, сказал:

— Моя мастерская.

Незаметно появилась жена хозяина с кувшинчиком сакэ и закуской. Хозяин и гость все глубже проникались взаимной симпатией. Они сидели в непринужденных позах, забыв об этикете, и доверительно беседовали. Разговор, разумеется, касался излюбленной темы.

— Все толкуют о значении меча, — говорил Коскэ. — Любят у нас порассуждать, что меч — святыня Японии, душа самурая, но обращаются с ним безобразно все без исключения: и самураи, и монахи, и горожане. Я несколько лет ходил по синтоистским храмам и старинным аристократическим домам, чтобы осмотреть известные собрания мечей. — Щеки Коскэ раскраснелись, глаза горели. Он захлебывался словами, брызгая слюной. — Ни один из прославленных мечей не содержится в должном порядке. Например, в храме Сува в провинции Синано хранится более трехсот мечей. Бесценное сокровище, но лишь пять клинков не поражены ржавчиной. Храм Омисима в Иё славится собранием, в котором три тысячи мечей разных эпох. Я провел целый месяц в храме и нашел всего десять клинков в хорошем состоянии. Возмутительно!

Коскэ перевел дух.

— Чем древнее меч, тем понадежнее хозяин старается спрятать его. Меч становится недоступным и ржавеет в небрежении. Владельцы мечей похожи на неразумных родителей, которые так пекутся о своих чадах, что из них вырастают уроды. Детей, правда, можно нарожать много, так что потери восполняются, но мечи… — Приподняв острые плечи и сглотнув слюну, мастер провозгласил: — Хороших мечей больше не будет! Бесконечные усобицы испортили кузнецов-оружейников, они забыли секреты мастерства. Качество мечей никуда не годится. Спасение дела в заботе о старинных мечах. И сейчас оружейник может имитировать старинную работу, но только внешне, былое качество недостижимо. Разве терпимо такое безобразие?

Коскэ, резко поднявшись, вышел из комнаты и вернулся с мечом невероятной длины.

— Извольте взглянуть! Великолепный клинок, но какая чудовищная ржавчина!

Мусаси насторожился. Меч, несомненно, принадлежал Сасаки Кодзиро. Мусаси мгновенно вспомнил все, связанное с мечом и его хозяином.

— Какой длинный меч. Не всякий самурай сладит с ним, — невозмутимо произнес Мусаси.

— Верно, — согласился Коскэ. Он держал его вертикально, острой стороной к себе. — Видите, ржавчина проступила пятнами, но меч до сих пор в деле.

— Вот как?

— Большая редкость. Он сделан в период Камакуры. Потребуется много времени, но я приведу его в порядок. Ржавчина поражает только поверхность мечей старинной работы. Будь это современная поделка, так я никогда бы не свел пятна. Ржавчина, как язва, проедает металл насквозь.

— Владелец меча сам приходил к вам? — поинтересовался Мусаси.

— Нет, я был по делам в усадьбе даймё Хосокавы, и один из его служивых людей, Ивама Какубэй, попросил меня зайти к нему домой на обратном пути. Он дал мне этот меч, сказав, что оружие принадлежит его гостю.

— Прекрасная работа, — заметил Мусаси, не отрывая глаз от меча.

— Боевой клинок. Владелец носит его на спине, но меня попросили переделать ножны, так чтобы меч можно было носить на боку. Хозяин или очень высокого роста, или виртуозный фехтовальщик.

Коскэ захмелел, и Мусаси собрался в гостиницу.

Была глубокая ночь. Постояльцы уже спали. В темноте Мусаси поднялся в свою комнату. Иори не было. Мусаси забеспокоился. Он представил состояние мальчика, потерявшегося ночью в незнакомом городе. Мусаси спустился вниз и растолкал спящего сторожа.

— Разве его нет? — удивился старик. — Я думал, он с вами.

Мусаси вышел на улицу, не зная, что предпринять. Спрятав руки на груди, он стоял, вглядываясь в черную, как лак, ночь.

Лиса

— Это квартал Кобикитё?

Получив утвердительный ответ, Иори продолжал сомневаться. Редкие огни светились лишь во времянках, в которых ночевали плотники и каменщики. Чуть дальше виднелась белая полоса залива. На берегу реки громоздились штабеля леса и кучи щебенки. Иори слышал, что в Эдо строят невероятно быстро, но ему не верилось, что усадьба Ягю может соседствовать с лачугами поденщиков.

«Как мне быть?» — думал Иори, присев на бревна. Подошвы ног горели от усталости, и он прошёлся по росистой траве. Пот на спине высох, волнение улеглось, но легче ему не стало. «Во всем виновата старая тетка с постоялого двора, — ругался про себя Иори. — Наплела ерунды!» Мальчик не корил себя за потерянное время, которое он проглазел на балаганы в квартале Сакаитё.

В поздний час не у кого было спросить дорогу. Иори не хотелось оставаться ночью в незнакомом месте. Нужно выполнить поручение и хотя бы до рассвета вернуться в гостиницу. Иори решил разбудить рабочих.

Он направился к лачуге, в которой светился огонек, и наткнулся на женщину. Голова ее была обмотана куском рогожи.

— Добрый вечер! — поздоровался Иори.

Женщина приняла его за мальчика на побегушках из винной лавки.

— А, это ты, выродок! — набросилась она на Иори. — Ты зачем швырял в меня камнями?

— Я этого не делал! — запротестовал Иори. — Я вообще вижу вас в первый раз.

Женщина подошла ближе и рассмеялась.

— И вправду не ты! А что забыл здесь славный мальчик в темную ночь?

— Меня послали с поручением, а я не могу найти нужный дом.

— Какой?

— Усадьбу господина Ягю, владетеля Тадзимы.

— Ну и шутник ты! — расхохоталась женщина. — Ягю — даймё, учитель сёгуна. Думаешь, тебе откроют ворота? Ты к кому-нибудь из слуг идешь?

— У меня письмо.

— Кому?

— Самураю по имени Кимура Сукэкуро.

— Верно, один из служивых людей. Но ты весельчак, щеголяешь именем господина Ягю, будто он тебе приятель.

— Я должен отдать письмо. Вы знаете, где усадьба?

— По ту сторону рва. Перейдешь мост и сразу увидишь дом даймё Кий. Рядом усадьбы Кёгоку, Като и Мацудайры, владетеля Суо.

Женщина по пальцам пересчитывала усадьбы, показывая на приземистые склады по другую сторону рва.

— А следующий как раз тот, что тебе нужен.

— А за мостом тоже квартал Кобикитё?

— Кобикитё? А как же!

— Вот вредная старуха, которая наврала мне про дорогу!

— Ругаться нельзя. Ты такой милый мальчик. Я провожу тебя до усадьбы господина Ягю.

Женщина пошла вперед. Глядя на ее рогожу, Иори вспомнил о привидениях.

Они были на середине моста, когда встречный мужчина свистнул и задел плечом женщину. От прохожего несло сакэ. Женщина развернулась и уцепилась за пьяного.

— Я тебя знаю! — затараторила она. — Вздумал пройти мимо? — Женщина тянула мужчину за рукав.

— Пусти! — бормотал он.

— Не хочешь пойти со мной?

— Денег нет!

— А я задаром!

Женщина повисла на пьяном, как пиявка. Обернувшись к Иори, она крикнула:

— Ступай! Я занята!

Она тянула мужчину, но тот упирался. Иори изумленно смотрел на них. Женщина наконец взяла верх, и парочка скрылась под мостом. Иори заглянул через перила. Женщина запустила в него камнем. Мальчик пригнулся и побежал по мосту. За всю жизнь на бесплодных пустошах Хотэнгахары он не видел ничего страшнее, чем искаженное лицо женщины, белевшее в темноте.

Сразу за мостом был амбар, за ним забор, потом еще один амбар, потом другой. Отсчитав пятую по порядку усадьбу, Иори подошел к воротам. На беленной известью стене была изображена двухъярусная женская шляпа. Иори знал из модной песенки, что это герб рода Ягю.

— Кто там? — раздался голос привратника.

— Ученик Миямото Мусаси с письмом, — ответил Иори, придав голосу внушительность.

Сторож что-то сказал, но Иори не расслышал. Вскоре приоткрылась дверца, вырезанная в створе ворот для того, чтобы впускать людей, не открывая громадные ворота.

— Ты почему среди ночи явился? — подозрительно спросил сторож.

Иори протянул письмо.

— Передайте, пожалуйста. Я подожду ответа.

— Письмо Кимуре Сукэкуро? — уточнил привратник.

— Да.

— Его здесь нет.

— А где он?

— В доме в Хигакубо.

— Но все говорили, что усадьба господина Ягю в Кобикитё.

— Здесь только амбары с рисом, лесом и прочим добром.

— Значит, сам даймё не живет здесь?

— Верно.

— А это самое Хигакубо далеко отсюда?

— Изрядно.

— Где же оно находится?

— На холмах за городом. В местечке Адзабу.

— В первый раз слышу такое название. — Иори разочарованно вздохнул, но чувство долга заставляло его не терять времени.

— Нарисуйте мне, как туда дойти.

— Не смеши! Знай ты дорогу, то все равно бы добирался всю ночь.

— Ну и что же?

— В Адзабу полно лисиц. Хочешь, чтобы они тебя заколдовали?

— Нет.

— Ты хорошо знаешь Сукэкуро?

— Мой учитель знает.

— Отправляйся лучше спать в амбар, а утром пойдешь.

— Где я? — воскликнул Иори, протирая глаза.

Мальчик выскочил из амбара. Было уже за полдень, и от яркого солнца у Иори закружилась голова. Сторож доедал обед у ворот.

— Ну вот наконец проснулся, — добродушно вымолвил он.

— Нарисуйте мне дорогу! — выпалил Иори.

— Так спешишь, соня? Поешь-ка лучше, и тебе хватит.

Пока Иори давился едой, сторож рисовал, попутно объясняя, как идти в Адзабу. Иори поспешил в дорогу, окрыленный важностью задания и совсем не думая о том, что Мусаси волнуется из-за его отсутствия. Бежать по оживленным улицам было интересно. Скоро Иори увидел вблизи замок Эдо. Величественные усадьбы самых знатных даймё возвышались на участках, окруженных сложным переплетением рвов. Мальчик, замедлив шаг, огляделся вокруг. В каналах было много барж, груженных камнем и бревнами, каменные бастионы замка не освободились от лесов, которые издали походили на бамбуковую решетку для вьюнков-асагао. Иори шел по огромному району, который назывался Хибия. Воздух содрогался от строительного шума, звучавшего как гимн нового сёгуната. Иори завороженно смотрел на людской муравейник: рабочих, волоком тащивших каменные глыбы, плотников с пилами и рубанками, самураев, горделиво надзиравших за работами. Иори хотелось поскорее вырасти и стать таким же важным самураем.

Подносчики камней затянули песню:

Вода во рвах порозовела, вороны загалдели, и Иори спохватился, что солнце садится. Помчался со всех ног, порой заглядывая в листок, который дал ему привратник. Ноги незаметно донесли Иори до холма Адзабу, густо поросшего раскидистыми деревьями. Выбравшись на открытое место, он с радостью увидел, что солнце не село. На холме домов было мало. Деревня Адзабу находилась внизу в долине, возделанной под поля. Здесь, вверху, царила торжественная тишина, нарушаемая журчанием родников. Иори почувствовал, как усталость вытекает из него, растворяясь в густой траве и старинных деревьях. Он смутно чувствовал, что эти места связаны с историей Японии, хотя и не знал ничего о них. Это была земля, породившая величайших воителей древности — кланы Тайра и Минамото.

Иори услышал глухое гудение барабана, которое обычно сопровождает обряды в синтоистских храмах. Чуть ниже на склоне холма виднелось величественное деревянное сооружение с перекрещенными брусьями на крыше. Иори видел величайшую святыню, храм Иигура в Исэ, посвященный богине Солнца Аматэрасу. Храм не шел ни в какое сравнение с замком Эдо, ни даже с усадьбами даймё. Простотой он мало отличался от окрестных крестьянских домов. Мальчик задумался, почему люди преклоняются перед военным правителем Токугавой с большим почтением, чем перед божествами. Значит, Токугава важнее богини Солнца? «Надо спросить у Мусаси», — решил Иори.

Он заглянул в листок, потом посмотрел вокруг, но признаков усадьбы Ягю не обнаружил.

Вечерняя дымка окутала землю. У Иори слегка закружилась голова. Такое с ним случалось и раньше, когда он смотрел на последние лучи заходящего солнца, скользившие по рисовой бумаге сёдзи. Ему казалось, что в комнате светлее, чем снаружи. Это был обман зрения, но Иори чутко ощущал игру света и тени. Он тер глаза, чтобы прогнать наваждение. Иори понимал, что и сейчас он погрузился в полуявь-полусон.

— Подлая! — крикнул Иори и взмахнул мечом по густой траве.

Лиса с лаем отскочила и побежала, роняя с хвоста капельки крови. Иори бросился следом. Мальчик не отставал от проворной лисы. Лису, казалось, покидали силы, но стоило Иори броситься за ней с победным кличем, та внезапно исчезала, чтобы вынырнуть в нескольких шагах впереди.

Иори в детстве наслушался от матери сказок о колдовских чарах лис. Мальчик любил зверей, даже диких кабанят и визгливых выдр, но лис ненавидел и очень боялся. Теперь он знал, почему сбился с дороги — его заморочили лисы. С прошлой ночи его преследовали злые духи, и несколько мгновений назад он ощутил на себе колдовские чары. Иори хотел расправиться с нечистой силой, но лиса, мелькнув за камнем, пропала из виду.

На крапиве и паучнике заблестела роса. Измученный Иори опустился на землю и лизнул мокрый от росы лист мяты. Мальчик тяжело дышал, пот катился с него градом, сердце бешено колотилось. «Куда она задевалась?» — чуть не кричал он от досады. Ладно, пусть лиса сбежала, но он ее ранил, и коварная тварь будет ему мстить. Иори не мог ничего поделать.

Мальчик немного успокоился, но вдруг услышал словно неземной звук. Иори застыл от испуга. «Лиса!» — подумал он, сжимаясь в комочек, чтобы устоять перед колдовскими чарами. Мальчик плюнул на ладонь и потер брови — верное средство спастись от лисьего наваждения.

В волнах вечернего тумана плыла женщина с вуалью на лице. Она сидела боком на лошади, бросив поводья. Поблескивало лакированное седло, инкрустированное перламутром. «Она превратилась в женщину», — подумал Иори про лису. Воздушное видение, играющее на флейте в последних лучах заходящего солнца, трудно было назвать земным. До слуха Иори, лягушонком распластавшегося в траве, донесся голос второго неземного существа: «Оцу!» Это, верно, приятель лисы.

На повороте, где дорога выходила на открытое место, одежда волшебной всадницы сверкнула золотистым пурпуром.

Солнце садилось за холмами Сибуя в густую гряду облаков.

Иори крепко сжимал рукоять меча. Если убить всадницу, она вернется в лисье обличье. Иори, как и все, знал, что душа лисицы-оборотня обретает в нескольких шагах позади ее человеческой формы. Он напряженно ждал, когда приблизится всадница. На повороте конь встал. Всадница спрятала флейту в футляр и заложила ее за оби. Подняв вуаль, она огляделась по сторонам.

— Оцу! — раздался голос.

— Я здесь, Хёго, — с радостной улыбкой ответила всадница.

На дорогу вышел самурай. «Ох!» — выдохнул Иори. Самурай слегка прихрамывал. Вот, значит, кого он ранил в лисьем обличье! Не прекрасную всадницу, а мужественного самурая. Иори с перепугу задрожал и немного обмочился.

Самурай, взяв лошадь под уздцы, повел ее мимо того места, где прятался Иори. «Вперед!» — скомандовал себе Иори, но тело не повиновалось. Самурай заметил движения в траве, и взгляд его упал на застывшее лицо мальчика. Ясные глаза самурая сверкали, как кромка заходящего солнца. Иори, упав ничком в траву, лежал неподвижно. Впервые за четырнадцать лет жизни он пережил такой страх.

Хёго прошел мимо обыкновенного мальчишки. Дорога круто спускалась вниз и нужно было сдерживать коня. Оглянувшись на Оцу, Хёго ласково спросил:

— Почему ты задержалась? Говорила, что доедешь до храма и сразу вернешься. Дядюшка заволновался и послал меня на поиски.

Оцу соскочила с лошади. Хёго остановился.

— Почему ты спешилась? Устанешь на спуске.

— Женщине не пристало ехать верхом, когда мужчина идет. — Оцу взяла коня под уздцы с другой стороны.

Оцу и ее спутник спустились в долину. Вечерело. На небе замерцали первые звездочки. Они прошли мимо ворот с табличкой «Сэнданьэн, школа дзэнской секты Содо». В сумерках отчетливее слышался шум реки Сибуя. Река делила долину на Северный и Южный Хигакубо. Школа, основанная монахом Ринтацу, находилась в северной части, поэтому монахов в народе звали «северянами». «Южанами» величали самураев из фехтовальной школы Ягю Мунэнори, которая расположилась на другом берегу реки.

Ягю Хёго, любимый внук Ягю Сэкисюсая, особо выделялся среди «южан». Знаменитый полковед Като Киёмаса назначил одаренного двадцатилетнего Хёго на службу в замок Кумамото в провинции Хиго с жалованьем в три тысячи коку риса. Должность неслыханная в столь юном возрасте. После битвы при Сэкигахаре Хёго начал тяготиться службой, которая вынуждала его сделать выбор между домом Токугавы и силами Осаки. Три года назад, сославшись на болезнь деда, он оставил службу в замке Кумамото и вернулся в Ямато. Некоторое время он путешествовал по стране.

Хёго встретил Оцу случайно в доме своего дяди.

Она три года провела с Матахати, который не отпускал ее от себя, представляя женой. Желаемого места для Матахати не нашлось, и они перебивались случайными заработками. Усыпляя бдительность Матахати, Оцу не перечила ему, но к себе не допускала.

Однажды на улице они увидели важного даймё в сопровождении свиты. Как и все простолюдины, они застыли на обочине в почтительной позе. На паланкине был герб Ягю. Оцу подняла глаза, и воспоминания о счастливых днях в замке Коягю захлестнули ее. Душа ее рвалась в мирный край Ямато. Матахати стоял рядом, и ей оставалось лишь проводить паланкин безнадежным взглядом.

— Оцу, неужели ты?

Оцу вздрогнула. Из-под конической шляпы на нее смотрели знакомые глаза Кимуры Сукэкуро, человека, которого она всегда вспоминала с почтением и любовью. Он явился подобно Будде, преисполненный сочувствия и ласки. Оцу сделала шаг и навсегда избавилась от Матахати. Сукэкуро предложил ей погостить в Хигакубо.

Матахати был бессилен перед домом Ягю. Прикусив язык, он молча смотрел, как сокровище уплывает из его рук.

Срочное письмо

К тридцати восьми годам Ягю Мунэнори считался лучшим фехтовальщиком в семье, но отец постоянно тревожился за пятого сына. «Он слишком раздражителен, — нередко говорил отец. — Долго ли удержится на высоком посту человек с прямодушным характером Мунэнори?»

Минуло четырнадцать лет с той поры, как Токугава Иэясу приказал Сэкисюсаю подыскать наставника для Хидэтады. Сэкисюсай не выбирал среди старших сыновей, а остановился на Мунэнори. Пятый сын не выделялся ни поразительными способностями, ни отвагой, но был человеком со здравым умом, сдержанной натурой.

Он не обладал величием отца или одаренностью Хёго, но на него можно было положиться, и, самое главное, он постиг глубинный смысл стиля Ягю, понял, что непреходящая ценность «Искусства Войны» заключается в применении его основ в управлении страной. Сэкисюсай презрел желание Иэясу — победоносный полководец искал наставника, который учил бы его наследника не только фехтованию. За несколько лет до битвы при Сэкигахаре Иэясу занимался под руководством знаменитого мастера меча Окуямы, причем в тренировках, по его признанию, «оттачивал глаз для управления страной».

Теперь Хидэтада стал сёгуном. Особое значение приобретало требование, чтобы его наставником служил человек, не проигравший ни одного поединка. Мунэнори, следовательно, обязан был превосходить всех фехтовальщиков, утверждая главенство стиля Ягю. Мунэнори чувствовал, что в нем постоянно пытаются отыскать уязвимое место. Многие хотели бы оказаться в его положении, но сам он в душе завидовал своему племяннику Хёго и много отдал бы за его вольную жизнь.

Хёго шел по галерее в покои дяди. Дом был громадным, но без особой роскоши. Мунэнори умышленно не вызвал плотников из Киото, а нанял местных, привыкших к суровой и строгой манере Камакуры. Мунэнори взял за образец старый дом в Коягю, хотя стиль его не очень гармонировал с невысокими горами с редкими деревьями, типичными для здешних мест.

Хёго опустился на колени перед входом в комнату дяди и негромко позвал его.

— Ты, Хёго? — откликнулся Мунэнори, не меняя позы.

— Позвольте войти?

Хёго на коленях вошел в комнату. С дедом, не чаявшим души во внуке, Хёго держался свободнее, но с дядей отношения были строгими. Мунэнори не был чинушей, но не допускал нарушения этикета. Вот и сейчас он сидел в классической официальной позе. Хёго порой испытывал жалость к дяде.

— Оцу? — лаконично спросил Мунэнори.

— Она вернулась. По обыкновению доехала верхом до храма Хикава, а на обратном пути пустила лошадь попастись.

— Сам ездил за ней?

— Да, господин.

Повисла тишина. В свете лампы четко проступал профиль вельможи с плотно сжатыми губами.

— Меня беспокоит, что в доме так долго находится молодая женщина. Это не совсем прилично. Я приказал Сукэкуро удалить ее отсюда под благовидным предлогом.

— Ей некуда ехать, — ответил Хёго дрогнувшим голосом.

Перемена в дяде удивила Хёго. Когда Сукэкуро привез Оцу в дом и рассказал, что это та девушка, которая служила Сэкисюсаю, то Мунэнори с искренней сердечностью предложил ей пожить в его доме сколько она захочет.

— Вам не жаль ее? — спросил Хёго.

— Да, но всему есть предел.

— Я полагал, что вы хорошо к ней относитесь.

— Дело в другом. Когда молодая женщина живет в доме, полном мужчин, кое у кого развязываются языки. Да и мужчины оказываются в затруднительном положении. Возможен опрометчивый поступок со стороны одного из них.

Хёго молчал, но не потому, что принял намеки дяди на свой счет. Хёго исполнилось тридцать, и как все самураи его возраста он был холост. Его чувства к Оцу были настолько чисты, что, с его точки зрения, не давали повода для сплетен. Он не скрывал нежности к девушке, но неизменно подчеркивал дружеский характер их отношений.

Хёго догадывался, что дело в самом дяде. Жена Мунэнори происходила из старинного и знатного рода. Невест из таких семейств в день свадьбы доставляют мужьям в закрытых от посторонних взглядов паланкинах. Покои хозяйки и других женщин находились в глубине дома, и мало кто знал о происходящем на женской половине. Об отношениях Мунэнори с женой можно было только догадываться. Легко вообразить чувства жены, если в постоянной близости к ее мужу находится молодая красивая женщина.

— Поручите дело мне и Сукэкуро, — нарушил тишину Хёго. — Мы что-нибудь придумаем.

— Желательно поскорее, — кивнул Мунэнори.

В этот момент появился Сукэкуро. Склонившись в поклоне, он опустил на татами лакированный ящичек.

— Что это? — спросил Мунэнори.

— Гонец из Коягю. Срочное письмо.

— Срочное письмо? — переспросил Мунэнори, внешне не выдавая удивления.

Хёго передал ящичек дяде. Письмо было от Соды Кидзаэмона. Написанное второпях послание гласило:

— Отец плох, — произнес Мунэнори.

Хёго восхищался хладнокровием дяди, который, видимо, предвосхитив события, сделал необходимые приготовления.

— Хёго, съездишь в Коягю вместо меня? — спросил Мунэнори.

— Слушаюсь, господин.

— Передай отцу, чтобы он не беспокоился по поводу событий в Эдо. Я хочу, чтобы ты сам присмотрел за отцом.

— Да, господин.

— На все воля богов и Будды. Поспеши, чтобы не опоздать.

— Отправлюсь сегодня.

Из покоев Мунэнори Хёго пошел к себе собираться в дорогу, а тревожная новость поползла по дому.

Оцу появилась в комнате Хёго в дорожном платье.

— Пожалуйста, возьми меня с собой, — попросила она. — Я никогда не смогу отплатить господину Сэкисюсаю за его доброту и ласку, но хочу быть полезной ему в эти дни. Он, может, позволит мне побыть рядом.

Хёго считал, что дядя вряд ли разрешит взять Оцу в Коягю, но, с другой стороны, это был подходящий случай увезти ее из Эдо.

— Прекрасно, — сказал Хёго. — Предупреждаю, поездка будет нелегкой, надо спешить.

— Я не отстану.

Оцу смахнула слезы и помогла Хёго уложить вещи. Когда все было готово, Оцу пошла засвидетельствовать свое почтение Мунэнори.

— Хочешь поехать с Хёго? — с легким удивлением проговорил Мунэнори. — Что ж, очень хорошо. Отец тебе обрадуется.

На прощанье Мунэнори подарил Оцу кимоно и кошелек с золотом. Он был опечален, хотя не подавал виду.

— Береги себя, — сказал он Оцу.

Хёго попрощался с вассалами и слугами, собравшимися у ворот, и, бросив короткое «До встречи!», двинулся в путь. Оцу следовала за ним.

Подоткнутое кимоно едва прикрывало ей щиколотки, в лакированной широкополой шляпе и с посохом в руке она была точной копией Фудзихимэ, какой ее изображают на лубочных картинках.

Хёго решил ехать на перекладных лошадях, меняя их на станциях, поэтому сегодня им надо было дойти до местечка Сангэнъя к югу от Сибуи. Оттуда он намеревался по большой дороге Ояма проехать до реки Тама, переправиться на лодке на другой берег и по тракту Токайдо ехать до Киото.

Вскоре лакированная шляпа Оцу покрылась вечерней росой. Путники, миновав зеленую речную пойму, вышли на большую дорогу, проложенную еще в эпоху Камакуры и служившую с той поры главной в Канто. Обрамленную вековыми деревьями дорогу обступили вечерние тени.

— Жутковато? — пошутил Хёго, замедляя размашистый шаг, чтобы дать Оцу передышку. — Мы как раз на склоне Догэна, знаменитом разбойниками.

— Правда?

Тревога в голосе Оцу посмешила Хёго.

— Это было давным-давно. В окрестных пещерах жили разбойники с атаманом Догэном Таро, который приходился родственником мятежнику Ваде Ёсимори.

— Лучше не вспоминать о них.

Хёго вновь рассмеялся, и горы отозвались эхом, словно напоминая ему об осмотрительности. Хёго был в веселом настроении, хотя поручение дяди печалило его, но возможность провести с Оцу несколько дней радовала его.

— Ой! — вскрикнула Оцу, отступив назад.

— Что там? — спросил Хёго, придерживая девушку за плечи.

— Там кто-то прячется.

— Где?

— У дороги сидит мальчик и разговаривает сам с собой, бедняжка.

Хёго узнал мальчика, которого видел накануне вечером в Адзабу. Иори в ужасе вскочил и, направив меч на Хёго, крикнул:

— Лис! Ты лис, вот ты кто!

Оцу тихо вскрикнула. Мальчик явно был вне себя, лицо его искажала безумная гримаса. Хёго сделал шаг назад.

— Лисы! — кричал Иори. — Сейчас я вам покажу!

Голос мальчика звучал сухо и резко, лезвие меча угрожающе подрагивало.

— Получайте! — крикнул Иори и срубил верхушку куста совсем рядом с Хёго. — Что, лис, не нравится? — тяжело выдохнул Иори и вдруг бессильно опустился на землю.

— Он одержим лисами, — обернулся Хёго к Оцу. — Не повезло мальчишке.

— Да, взгляд у него безумный и свирепый.

— Как у лис.

— Может, помочь ему?

— Лекарства от безумия и глупости нет, но попытаюсь.

Хёго подошел к Иори и строго посмотрел на него. Мальчик мгновенно схватился за рукоять меча.

— Ты все еще здесь? — крикнул он.

Не успел мальчик договорить, как откуда-то из глубины живота Хёго раздался страшный утробный рев. Иори лишился чувств. Хёго отнес его к мосту и, взяв за ноги, опустил мальчика вниз головой над водой. Очнувшись, он закричал:

— Мама! Учитель! На помощь! — Крик перешел в рыдания.

— Прекрати, Хёго! Отпусти его! Зачем быть таким жестоким, — вмешалась Оцу.

— Кажется, опомнился, — пробормотал Хёго, осторожно ставя мальчика на ноги.

Иори кашлял, его тошнило. Ему казалось, что ничто на свете не спасет его. Оцу ласково обняла его.

— Где ты живешь?

— В той стороне, — заикаясь, ответил Иори.

— В какой стороне?

— В Бакуротё.

— Это же очень далеко! А как ты здесь оказался?

— Меня послали с поручением. Я заблудился.

— Когда же ты ушел из дома?

— Вчера.

— И блуждал всю ночь и целый день? Как страшно! Куда же тебя послали?

Успокоившись, Иори ответил не заикаясь:

— В усадьбу даймё Ягю Мунэнори, владетеля Тадзимы.

Вытащив из-за пояса помятый свиток, мальчик с гордостью помахал им.

— Оно адресовано Кимуре Сукэкуро. Я должен дождаться ответа.

Видно было, что Иори относится к поручению серьезно и готов защитить письмо ценой собственной жизни. Он не подозревал, что упускает невообразимую возможность, более редкую, чем встреча Волопаса и Ткачихи на Млечном Пути.

— У него письмо к Сукэкуро, — обернулась Оцу к Хёго.

— Да, мальчик сбился с пути. К счастью, ушел недалеко.

Хёго подозвал Иори.

— Иди вдоль реки до первого перекрестка дорог, потом бери влево, в гору. Там, где сходятся три дороги, увидишь две большие сосны. Левее, через дорогу, будет усадьба.

— И не поддавайся больше лисьим чарам! — предупредила Оцу.

Иори совсем пришел в себя.

— Спасибо! — крикнул он, отбежав на некоторое расстояние. Домчавшись до перекрестка, он на всякий случай оглянулся.

— Осторожнее! — крикнул вдогонку Хёго. — Совсем темно. Странный мальчик, — добавил он, помолчав.

Хёго и Оцу немного постояли на мосту, провожая взглядом Иори.

— Мальчик смышленый, — заметила Оцу, мысленно сравнивая его с Дзётаро, который был в таком же возрасте, когда они расстались.

Дзётаро теперь уже семнадцать. Мысли Оцу невольно устремились к Мусаси. Она давно ничего не слышала о нем. Оцу привыкла к тому, что любовь — это страдание. Покидая Эдо, она лелеяла надежду встретить Мусаси где-нибудь в пути.

— Пора! — сказал Хёго. — Нужно торопиться!

Сыновняя любовь

— Что делаешь, старая? Совершенствуешь почерк? — Трудно было понять, смеется Дзюро Тростниковая Циновка или спрашивает серьезно.

— А, это ты, — недовольным тоном откликнулась Осуги.

Дзюро сел рядом.

— Переписываешь сутры?

Осуги промолчала.

— За всю жизнь не надоело писать? Или хочешь преподавать каллиграфию на том свете?

— Не мешай! Переписывание священных текстов — один из способов достижения самоотрешенности, для этого требуется уединение. Шел бы отсюда.

— Уйти, не сказав, почему я так торопился домой?

— Могу и без твоего рассказа обойтись.

— Когда закончишь писанину?

— Я должна запечатлеть в каждом иероглифе просветление Будды. На одну сутру уходит три дня.

— Ну и терпение!

— Три дня — ничто. За лето сделаю десятки копий. Я дала обет написать тысячу, пока живу. Оставлю их людям, которые не проявляют должной любви к родителям.

— Тысячу копий? Вот это да!

— Таков обет.

— Не могу похвастаться почтительным отношением к родителям. Мы все здесь непутевые. Единственный, кто выполняет сыновний долг, — наш хозяин.

— Наш мир — юдоль печали.

— Ха-ха! Если ты так печешься о непочтительных детях, то твой сын, должно быть, разгильдяй.

— Да, я не скрываю, что сын причинил мне много горя. Поэтому я дала обет. Вот Сутра о Великой Родительской Любви. Все, кто дурно относится к родителям, должны читать ее.

— Ты и вправду хочешь раздавать людям эту премудрость?

— Посеяв всего одно семя просветления, обратишь в веру сто человек. Если ростки просветления прорастут в ста душах, спасутся души десяти миллионов.

Отложив кисть, Осуги вручила Дзюро законченную копию со словами:

— Это тебе. Выбери время и прочти внимательно.

Глядя на благочестивое лицо Осуги, Дзюро едва не лопнул от смеха. Сдержавшись, он церемонно поднес лист ко лбу, хотя ему хотелось сунуть бумажку за пазуху, а потом выбросить.

— Тебе неинтересно узнать, что произошло со мной сегодня? Твои молитвы Будде, верно, достигли цели. Я кое-кого видел.

— Кого же?

— Миямото Мусаси. Сегодня на переправе.

— Видел Мусаси? Почему же ты все это время молчал?

Осуги резко отодвинула столик.

— Ты не ошибся! Где он сейчас?

— Спокойно, бабуля! Славный Дзюро не бросает дел на полдороге. Я выследил Мусаси до постоялого двора, где он остановился. В квартале Бакуротё.

— Это ведь совсем близко?

— Я бы не сказал.

— Тебе далеко, а мне близко. Я гоняюсь за ним по всей стране.

Осуги подошла к стенному шкафу и достала фамильный короткий меч.

— Пошли! — коротко бросила она.

— Сейчас?

— Конечно!

— Я удивляюсь такому нетерпению. К чему спешка?

— Я всегда готова к встрече с Мусаси. Если меня убьют, отправьте мое тело семье в Мимасаку.

— Подожди, пока придет хозяин. Поспешим, так вместо похвалы я получу нахлобучку.

— Мусаси может скрыться.

— Не беспокойся, мой человек приглядывает за ним.

— Поручаешься, что Мусаси не исчезнет?

— Я расстарался для тебя, а вместо благодарности слышу одни требования. Ну ладно. Ручаюсь головой. А пока, бабка, сиди спокойно и рисуй свои картинки.

— Где Ядзибэй?

— В Титибу с паломниками. Не знаю, когда он вернется.

— Я не могу ждать.

— Почему в таком случае не позвать Сасаки Кодзиро? На пару и порешите дело.

На другой день Дзюро сообщил Осуги, что Мусаси перебрался в дом полировщика мечей.

— Вот видишь? — торжествующе воскликнула Осуги. — Ему не сидится на месте. Не успеешь глазом моргнуть, как его и след простыл.

За утро Осуги не вывела ни одного иероглифа молитвы.

— У Мусаси нет крыльев, — заверил Дзюро. — Успокойся. Короку сегодня расскажет обо всем Кодзиро.

— Как сегодня? Почему вчера никто не пошел к нему? Где он живет? Сама поговорю с ним.

Старуха начала собираться, но Дзюро неожиданно исчез, и ей пришлось спрашивать дорогу у других шалопаев, слонявшихся по дому. Осуги совсем не знала Эдо, поскольку за два года жизни в нем почти не выходила за ворота дома.

— Кодзиро живет у Ивамы Какубэя.

— Какубэй — вассал Хосокавы, но его собственный дом находится на дороге Таканава.

— На полпути к горе Исараго. Каждый подскажет.

— У Исараго есть второе название — Цукиномисаки.

— Дом приметный, ворота выкрашены в красный цвет. Вокруг таких больше нет.

— Ясно! — нетерпеливо прервала советчиков Осуги. Она обиделась что ее принимают за выжившую из ума старуху. — Найду сама, — продолжала она. — Поосторожнее с огнем, пока меня нет. Не спалите дом в отсутствие хозяина.

Осуги надела соломенные сандалии, проверила пристегнутый к оби короткий меч, взяла посох и вышла.

Не успела старуха уйти, как появился Дзюро.

— О чем она с вами толковала?

— Спрашивала, как пройти к дому Какубэя.

— Вот упрямица! — сокрушался Дзюро. — Эй, Короку!

Тот неохотно отложил в сторону игральные кости и подошел к Дзюро.

— Вчера ты не пошел к Кодзиро, а сегодня смотри как дело повернулось. Старуха сама отправилась к нему.

— Ну и что?

— Хозяин тебе покажет «ну и что».

— Верно. Старуха ему донесет.

— Теперь за нее беспокойся. Старуха, как сухая цикада, угодит под лошадь и рассыплется. Поди за ней и последи, как бы чего не случилось.

Короку убежал, а Дзюро, проклиная нелепость положения, пошел в комнату мужчин. Это было просторное помещение с разбросанным повсюду оружием. На гвоздях по стенам висели кимоно, полотенца, нижнее белье, шапки и прочие вещи подручных хозяина дома. Зеркало в лакированной раме и женское кимоно пестрой расцветки на красной подкладке выглядели здесь нелепо. Их принесли по совету Кодзиро, который таинственно сообщил Ядзибэю, что мужчины, живущие в боевой компании без вещей, которые напоминали бы им о женщинах, становятся строптивыми и затевают драки между собой, растрачивая силы по пустякам.

— Жульничаешь, шулер!

— Это кто шулер! Ну-ка повтори!

В углу сидели картежники. Дзюро бросил на них презрительный взгляд — мелочь, напрасные люди. Дзюро хотел подремать, хотя под крики игроков вряд ли отдохнешь. Он удобно устроился на циновке, поджал ноги и закрыл глаза, но не прошло и минуты, как рядом улегся проигравшийся картежник и начал жаловаться на судьбу. Вскоре к нему присоединились и другие игроки.

— Что это? — спросил один из них, поднимая выпавший из-за пазухи Дзюро листок. — Ведь это сутра! Зачем она понадобилась нашему главному головорезу?

Дзюро приоткрыл глаз.

— Старуха переписывает. Вздумала тысячу копий написать.

— Дай-ка мне! — схватил листок один из завсегдатаев дома. — Почерк четкий и красивый. Читать легко.

— А ты можешь читать?

— Конечно. Пустяковое дело.

— Давай послушаем. Почитай, да нараспев.

— Ты что, шутишь? Это тебе не модная песенка.

— Какая разница! Раньше сутры пели. Буддийские молебны так и проходили. Знаешь мотив гимна?

— Кто же читает сутры под гимн?

— Валяй на любой.

— Почитай лучше ты, Дзюро.

Дзюро не вставая начал нараспев:

— Ничего себе! — раздался голос. — Написано про монахинь? Уж не про тех ли девочек из Ёсивары, которых мы кличем «монахинями»? Говорят, среди некоторых «монахинь» пошла мода на сероватые белила. Они берут меньше, чем в веселом квартале…

— Помолчи!

— Будда поучает, что надо любить маму и папу. Слышали тысячу раз!

— Тише!

— Читай! Мы больше не будем тебе мешать.

Дзюро устроился поудобнее, высморкался и продолжил:

Заметив, что компания подозрительно затихла, Дзюро спросил:

— Слушаете?

— Слушаем… Читай дальше.

— Почему не читаешь?

— Подождите минутку!

— Смотрите-ка! Плачет, как младенец!

Чтение затеяли для того, чтобы убить время, в шутку, но проникновенные слова сутры заворожили всех. Дзюро и еще несколько человек сидели с погрустневшими лицами, глядя куда-то вдаль.

— Эй, кто там хлюпает?

— Не могу сдержаться, я кое-что вспомнил.

— Сиди тихо, а то и я начну плакать.

В этой компании отчаянных людей запрещались разговоры о любви к родителям. Их восприняли бы как проявление слабости, женской слезливости. Старое сердце Осуги возликовало бы при виде лиц обычно грубых подопечных. Простые, трогательные слова сутры проняли даже громил.

— Все прочитал?

Дзюро вдруг разрыдался и швырнул листок.

— Больше не могу… Пусть кто-то другой…

Никто не вызвался дочитать сутру. Заплаканные мужчины лежали, сидели, понурив головы, как потерявшиеся дети.

Необычную сцену увидел вошедший в комнату Сасаки Кодзиро.

Весенний красный ливень

— Где Ядзибэй? — громко спросил Кодзиро.

Игроки ушли с головой в игру, а остальные погрузились в воспоминания детства под влиянием сутры, поэтому никто не ответил.

— Что случилось? — спросил Кодзиро, подходя к Дзюро, которые лежал, закрыв ладонями заплаканные глаза.

— О, я не заметил, как вы пришли, господин.

Дзюро и его товарищи, поспешно вытирая глаза и носы, поднимались с циновок.

— Вы что, плачете?

— Да… то есть нет.

— Не спятили случаем?

Дзюро поспешил рассказать о встрече с Мусаси, чтобы отвлечь Кодзиро от странной картины, которую тот застал на мужской половине дома.

— Хозяин в отъезде, мы не знали, что делать, Осуги пошла к вам.

Глаза Кодзиро ярко сверкнули.

— Мусаси в гостинице в Бакуротё?

— Да, но сейчас он может быть в доме Дзусино Коскэ.

— Интересное совпадение.

— Почему?

— Я отдал Дзусино свой Сушильный Шест на полировку. Сегодня меч должен быть готов. Я как раз иду за ним и заглянул к вам по пути.

— Вам повезло. Если бы вы сначала пошли в мастерскую, то Мусаси мог бы внезапно напасть на вас.

— Я его не боюсь. Но как же мне увидеть старуху Осуги?

— Я пошлю за ней проворного малого. Она, верно, еще не доплелась до Исараго.

Вечером заседал военный совет. Кодзиро считал, что дожидаться возвращения Ядзибэя бессмысленно. Он выступит в качестве помощника Осуги, чтобы она могла наконец расквитаться со своим недругом. Дзюро и Короку вызвались пойти вместе с ними, хотя особенного толку от них ожидать не приходилось.

У Осуги после прогулки по городу разболелась спина, поэтому выполнение плана решили отложить на следующий день.

На другой день под вечер Осуги выкупалась в холодной воде, вычернила зубы лаком и подкрасила волосы. Оделась в белое белье, приготовленное на похороны. В храмах, которые Осуги посещала, она ставила на белье храмовые печати на счастье, так что исподнее было изукрашено символами храма Сумиёси в Осаке, Оямы Хатимана и Киёмидзу в Киото, Каннон в Асакусе и других, не столь известных святилищ. Священные печати превратили белую ткань в набивную. Осуги чувствовала себя гораздо увереннее под такой защитой.

Старуха тщательно сложила и спрятала за оби письмо Матахати и Сутру Великой Родительской Любви, а в кошелек вложила еще одно письмо, с которым никогда не расставалась. Оно гласило:

С мечом на боку, в белых ноговицах и митенках старуха была почти совсем готова. Стеганый пояс-оби плотно перехватывал кимоно-безрукавку. Поставив чашу с водой на стол, Осуги склонилась перед ней и сказала:

— Пора!

Затем замерла на несколько мгновений с закрытыми глазами. Мысли ее обратились к дядюшке Гону. В дверь заглянул Дзюро.

— Готовы? — спросил он. — Пора в путь! Кодзиро ждет.

— Я готова.

Осуги вышла и села на почетное место перед алтарем. Псаломщик подал ей чашку и осторожно налил сакэ. Налил он также Кодзиро и Дзюро. Все выпили, встали, потушили лампу и вышли.

Многие из людей Хангавары вызвались их сопровождать, но Кодзиро не взял их, они только мешались бы в бою. Когда они выходили из ворот, один из молодых людей высек искры из огнива — на счастье.

Небо затянуло дождевыми облаками, пели соловьи.

Четверо шли по темным улицам, сопровождаемые собачьим лаем. Собаки чуяли зловещие намерения этих людей.

— Кто это там? — спросил, оглядываясь, Короку.

— Ты кого-то увидел?

— Кто-то идет за нами.

— Наверное, кто-нибудь из наших, — успокоил Кодзиро. — Ведь все хотели пойти с нами.

— Они все бы испортили.

Повернув за угол, Кодзиро остановился под карнизом дома.

— Уже пришли? — спросил он шепотом.

— Мастерская Коскэ чуть дальше по улице, на другой стороне.

— Что нам делать? — спросил Короку.

— Действовать по плану. Вы остаетесь здесь, я иду в лавку.

— А что, если Мусаси попытается сбежать через черный ход?

— Не беспокойся. Ни он, ни я не побежим друг от друга. Если он удерет, то ему конец как фехтовальщику.

— Не лучше ли нам расположиться напротив дома? Мало ли что случится.

— Хорошо. Как договорились, мы выйдем с Мусаси на улицу и пойдем рядом. Когда приблизимся к Осуги, я выхвачу меч. Воспользовавшись замешательством Мусаси, Осуги нанесет ему удар.

Осуги переполняла благодарность.

— Спасибо тебе, Кодзиро! Ты так добр ко мне! Ты — живое воплощение Хатимана.

Старуха сложила ладони и склонила голову, словно перед ней и вправду находился бог войны.

В глубине души Кодзиро не сомневался, что делает правое дело. Уверенность в собственной непогрешимости не знала границ.

Когда Мусаси и Кодзиро были юношами, полными молодого задора и надежд, между ними не существовало вражды. Они, конечно, соперничали друг с другом, как принято у равных друг другу. Неуклонный рост славы Мусаси вызывал неприязнь у Кодзиро. Мусаси всегда признавал выдающееся мастерство Кодзиро, но был невысокого мнения о его характере и проявлял осторожность в обращении с соперником. С годами они совершенно разошлись по многим причинам, сказались разгром школы Ёсиоки, судьба Акэми, действия Осуги. Не могло быть и речи о примирении.

Сейчас, когда Кодзиро взял на себя роль защитника Осуги, события с неумолимой быстротой приближались к неизбежному исходу. Кодзиро негромко постучал в дверь.

— Коскэ! Ты не спишь?

В доме было совершенно тихо, но из-под двери виднелась полоска света.

— Кто там? — нерешительно спросили из-за двери.

— Ивама Какубэй дал тебе мой меч для полировки. Я пришел за ним.

— Большой длинный меч?

— Впусти меня!

— Подождите.

Дверь приоткрылась, глаза обоих мужчин встретились. Загораживая дорогу, Коскэ сказал:

— Меч пока не готов.

— Когда же он будет готов? — спросил Кодзиро, отодвигая хозяина с дороги и входя в дом.

— Дайте посчитаю…

Коскэ потер глаза и подбородок и еще больше вытянул длинное лицо. Кодзиро показалось, что над ним смеются.

— Не кажется ли тебе, что ты сильно запаздываешь?

— Я ведь объяснил Какубэю, что не могу точно определить срок окончания работы.

— Я не могу больше обходиться без меча.

— В таком случае заберите его.

— Что?

Кодзиро искренне удивился. Ремесленник не смеет так отвечать самураю. Кодзиро понял, что здесь заранее приготовились к его визиту. Пора переходить к главному делу.

— Говорят, у тебя живет Миямото Мусаси из Мимасаки.

— Кто вам сказал? — подозрительно спросил Коскэ. — Да, он действительно гостит здесь.

— Позови его. Мы с ним давно не виделись, с той поры, как расстались в Киото.

— Ваше имя?

— Сасаки Кодзиро. Он меня знает.

— Передам, но не уверен, захочет ли он вас видеть.

— Одну минуту.

— Да?

— Объясню подробнее. В доме даймё Хосокавы я случайно услышал, что у вас живет человек, который по описаниям похож на Мусаси. Я пришел, чтобы пригласить Мусаси немного выпить и поболтать.

— Понятно, — ответил Коскэ, удаляясь в глубину дома.

Кодзиро обдумывал, как поступить, если Мусаси, почуяв неладное, откажется от встречи. Пронзительный вопль прервал его размышления.

Кодзиро буквально вылетел из дома. Его план разгадали и обернули против него самого. Мусаси, конечно, выбрался наружу через черный ход и пошел в атаку. Но кто кричал? Осуги? Короку? Дзюро?

«Не везет!» — подумал Кодзиро, приготовившись к схватке. Он был натянут как струна.

— Рано или поздно, но это должно было случиться, — пробормотал он.

Он знал об этом с того дня, когда они встретились на перевале горы Хиэй. И вот час пробил! Если Осуги уже мертва, то кровь Мусаси будет принесена в жертву за упокой ее души.

Кодзиро пробежал шагов десять, когда кто-то окликнул его.

— Короку, это ты?

— Я… я ранен, — простонал тот.

— Где Дзюро?

— Он тоже…

— Где он?

Кодзиро увидел окровавленное тело Дзюро, простертое на земле шагах в тридцати. Готовый к отражению нападения, Кодзиро крикнул:

— Куда делся Мусаси?

— Нет, не Мусаси…

— Что? Ты хочешь сказать, что напал кто-то другой?

— Нет, не Муса… — Голова Короку безжизненно поникла.

Кодзиро подбежал к Дзюро и приподнял его за ворот кимоно, липкий от крови.

— Дзюро, кто напал? Куда он побежал? Дзюро жалобным голосом простонал в ответ:

— Мама… прости, зря я был…

— Ты о чем? — раздраженно рявкнул Кодзиро, выпуская его из рук.

— Кодзиро! Кодзиро, это ты? — раздался голос Осуги.

Старуха беспомощно лежала в придорожной канаве, покрытая грязью, соломой и очистками овощей.

— Вытащи меня! — стонала старуха.

— Как тебя угораздило свалиться?

Кодзиро бесцеремонно выдернул Осуги из канавы и, как мешок, бросил ее на дороге.

— Куда ушел тот человек? — проговорила старуха, словно бы вторя вопросу Кодзиро.

— Кто, нападавший?

— Да. Это был тот самый человек, который следил за нами.

— Он неожиданно набросился на вас?

— Да, налетел как смерч. Выскочил из-за угла и поразил Дзюро. Короку не успел вытащить меч, как тоже был ранен.

— Куда он исчез?

— Он оттолкнул меня, я упала и не видела, но шаги удалились вон в том направлении. — Старуха показала в сторону реки.

Кодзиро пересек большой пустырь, на котором торговали лошадьми, и добежал до дамбы Янагихара. За ней виднелись штабеля леса, костры и какие-то люди. Подбежав ближе, Кодзиро увидел, что это носильщики паланкинов.

— Моих товарищей ранил незнакомый человек, подберите их и доставьте в дом Хангавары Ядзибэя в плотницком квартале. Возьмите и старую женщину, — приказал он носильщикам.

— На вас напали грабители?

— А здесь они есть?

— Хватает. Мы их сами побаиваемся.

— Неизвестный побежал в этом направлении. Никого не видели?

— Только что?

— Да.

— Нет. Как с оплатой?

— С вами рассчитаются на месте.

Кодзиро быстро осмотрел штабеля бревен, берег реки и решил вернуться домой. Встречаться с Мусаси без Осуги не было смысла. В последний раз его взгляд скользнул по зарослям павлонии, и он заметил блеск меча. Кодзиро вовремя отскочил, на землю упали задетые клинком ветки.

— Жалкий трус! — крикнул Кодзиро.

— Ошибаешься, — раздалось в ответ, и последовал еще один выпад.

Кодзиро отскочил метра на два.

— Если ты Мусаси, то почему должным образом не…

Снова сверкнул меч.

— Кто ты? — крикнул Кодзиро. — Ты не обознался случаем?

Кодзиро в очередной раз увернулся. Нападавший понял, что попусту тратит силы. Сменив тактику, он надвигался на Кодзиро, выставив вперед меч.

— Никакой ошибки нет, — с ненавистью проговорил он. — Быть может, мое имя что-нибудь тебе скажет. Меня зовут Ходзё Синдзо.

— Ты из школы Обаты?

— Ты оскорбил учителя и убил моих товарищей.

— По воинскому кодексу ты можешь вызвать меня на поединок в любое время. Сасаки Кодзиро не играет в прятки.

— Я убью тебя.

— Попытайся!

Кодзиро спокойно наблюдал, как сокращается расстояние между ними. Четыре, три метра… Кодзиро распахнул кимоно на груди и положил правую руку на рукоятку меча.

— Смелее! — насмешливо крикнул он противнику.

Издевка слегка поколебала решимость Синдзо, и в этот миг Кодзиро сделал молниеносный выпад. Меч сверкнул и тут же снова был в ножнах.

Синдзо неестественно замер, расставив ноги. Крови не было видно, но было ясно, что он ранен. Левая рука сжимала горло, хотя правая все еще стискивала меч, направленный на Кодзиро.

Синдзо с хрипом выдохнул. За его спиной раздался топот ног. В подбежавшем человеке Кодзиро узнал Коскэ. Избегая ненужной теперь встречи, Кодзиро нырнул в тень. Коскэ подхватил падающего Синдзо.

— Убийство! — крикнул Коскэ. — На помощь!

Кровавый лоскуток отвалился от шеи Синдзо, и потоком хлынула кровь, обагряя кимоно раненого.

Кусок дерева

Еще одна незрелая слива упала с дерева. Мусаси ничего не слышал. Яркий свет лампы падал на его склоненную голову с непокорной гривой жестких волос, слегка отдававших медью.

«Какой трудный ребенок!» — бывало, жаловалась его мать. Упрямство осталось с ним на всю жизнь, как и шрам на макушке от карбункула.

Мусаси резал статуэтку Каннон, погрузившись в воспоминания о матери. Порой ему казалось, что в статуэтке проглядывают материнские черты.

— Все еще работаешь? — раздался из-за фусума робкий голос Коскэ. — Тебя спрашивает человек по имени Сасаки Кодзиро, он ждет внизу. Хочешь с ним поговорить или сказать, что ты уже спишь?

Мусаси едва ли слышал Коскэ.

Стол, колени Мусаси, пол — все было усыпано древесной стружкой. Он резал фигурку богини в обмен на обещанный меч. Задача весьма трудная, потому что Коскэ обладал тонким вкусом.

Когда Коскэ вынул из шкафа небольшой обрубок дерева, Мусаси сразу догадался, что дереву много лет. Действительно, ему было около семи веков. Коскэ почитал обрубок как семейную реликвию, поскольку привез его из храма при гробнице принца Сётоку в Синагэ.

— Мне посчастливилось побывать там, когда храм ремонтировали, — рассказывал Коскэ. — Плотники и монахи рубили старые балки на дрова. Я попросил отпилить мне от балки кусок, потому что не мог перенести бессмысленного расточительства.

Дерево оказалось податливым, но Мусаси нервничал, потому что боялся испортить бесценный материал.

Громко хлопнула садовая калитка. Мусаси очнулся от мыслей и впервые за весь вечер оторвался от работы. «Может быть, Иори?» — подумал он, прислушиваясь. Раздался голос хозяина дома.

— Что стоишь разинув рот? — произнес Коскэ, который ругал жену. — Не видишь, что человек тяжело ранен. Несите его в дом.

Люди затащили Синдзо в комнату.

— Есть сакэ, чтобы промыть рану? Я сбегаю домой и принесу.

— А я за лекарем!

— Спасибо, — с глубокими поклонами поблагодарил помощников Коскэ. — Думаю, он выживет.

Мусаси понял, что случилось нечто чрезвычайное. Смахнув стружки с колен, он спустился по скрипучей лестнице вниз и вошел в комнату, где перед раненым стояли Коскэ с женой.

— Еще не спишь? — удивился полировщик мечей.

Мусаси склонился над раненым, пристально вглядываясь в его лицо.

— Кто это?

— Ходзё Синдзо, сын даймё Авы. Я сам только что признал его. Славный мальчик, ученик Обаты Кагэнори.

Мусаси осторожно приподнял повязку и осмотрел рану, уже промытую сакэ. Чрезвычайно ровный срез обнажал пульсировавшую артерию. Раненый чудом выжил. «Кто?» — спросил себя Мусаси. Судя по ране, меч задел шею в движении вверх при выполнении приема «Полет ласточки».

«Полет ласточки» — любимый прием Кодзиро.

— Известны подробности? — спросил Мусаси хозяина.

— Нет.

— Могу сказать лишь одно — это работа Сасаки Кодзиро.

Поднявшись к себе, Мусаси растянулся на татами, словно не замечая приготовленную рядом постель. Стружки валялись по всей комнате. Мусаси проработал без перерыва сорок восемь часов. Он не учился ремеслу резчика, ему недоставало умения. Его вдохновлял лишь образ Каннон, запечатленный в его сердце, а единственным приемом была способность отвлечься от посторонних мыслей, когда он воплощал в дереве выношенный в сердце образ.

Порой ему казалось, что фигурка удается, что рука пошла легко, но вдруг кинжал срывался, делая неверный срез. От куска дерева в конце концов осталось всего десять сантиметров.

Во дворе пел соловей. Мусаси не заметил, как заснул. Он проснулся через час, полный сил и бодрости. Голова была свежей и ясной. «На этот раз получится», — сказал себе Мусаси. Он спустился во двор к колодцу, умылся, прополоскал рот. Вернувшись к себе, он уверенно взял кинжал.

Теперь он по-новому ощущал дерево. Он чувствовал застывшие в нем столетия. Мусаси знал: если последняя попытка не удастся, то останется лишь кучка стружек. Мусаси работал с лихорадочным упорством, не разгибаясь и не прерываясь, чтобы попить воды.

Небо посветлело, запели птицы, в доме началась утренняя уборка. Фусума в комнате Мусаси были закрыты.

— Мусаси, ты жив? — послышался тревожный голос хозяина.

Коскэ отодвинул створку и вошел к гостю.

— Не получается, — вздохнул Мусаси, откладывая кинжал. Перед ним лежал остаток заготовки длиной в большой палец.

— Не выходит?

— Нет.

— А где дерево?

— Изрезал. Бодисаттва не пожелал воплотиться в дереве.

Мусаси потянулся. Он чувствовал себя человеком, возвращающимся к действительности из путешествия в загадочный мир озарений и разочарований.

— Не получается, — повторил он. — Надо обо всем забыть и настроить мысли на другой лад.

Мусаси лег на спину и закрыл глаза. Голову заполнил ослепительно белый туман. Душа неслась в бесконечной пустоте.

В это утро почти все постояльцы покидали постоялый двор. Четырехдневная конная ярмарка закончилась. Барышники разъезжались по домам. Теперь несколько недель постоялый двор будет пустовать.

Хозяйка окликнула поднимающегося по лестнице Иори.

— Что тебе? — спросил мальчик.

Сверху ему хорошо была видна проплешина на макушке хозяйки.

— Куда это ты?

— Наверх, к учителю. А что?

— Не задавай вопросов, а лучше скажи, когда ты ушел отсюда?

— За день до позавчера, — ответил Иори, посчитав на пальцах.

— Три дня назад, да?

— Так.

— Хорошо провел время? Уж не лисы ли тебя околдовали?

— Откуда тебе известно? Сама лиса, похоже. — Иори, довольный своей шуткой, поднялся еще на несколько ступеней.

— Твоего учителя там нет.

— Не верю.

Иори взбежал наверх, но скоро вернулся совершенно растерянный.

— Он сменил комнату?

— Не понимаешь? Он совсем уехал.

— Правда?

— Сомневаешься, так посмотри книгу постояльцев. Видишь — «выехал»?

— Но почему? Не дождавшись меня?

— Да. Потому что ты слишком долго болтался невесть где.

— Но… но… — Из глаз Иори брызнули слезы. — Пожалуйста, скажи, куда он ушел?

— Он мне не докладывал. А тебя он бросил, потому что ты непутевый.

Иори выскочил на улицу, беспомощно оглядываясь по сторонам. Почесывая гребнем редкие волосы, хозяйка закатилась хриплым смехом.

— Не суетись, — крикнула она Иори. — Я пошутила. Твой учитель живет напротив у полировщика мечей.

Иори запустил в нее соломенным конским башмаком. С виноватым видом Иори появился в комнате Мусаси, сел в официальную позу и еле слышно произнес:

— Я вернулся.

Он уже заметил сумрачное настроение, царившее в доме, оглядел комнату учителя, заваленную стружкой.

— Я пришел, — повторил Иори чуть громче.

— Кто это? — пробормотал Мусаси, открывая глаза. — Иори.

Мусаси резко сел. Он обрадовался в душе, увидев мальчика, но чувств не выразил.

— А, это ты, — коротко бросил он.

— Простите, что задержался.

Ответа не последовало.

— Простите меня, учитель!

На этот раз извинения сопровождались поклоном, но Мусаси промолчал.

Мусаси встал, затянул пояс и приказал:

— Открой окно и прибери в комнате.

Он вышел, прежде чем Иори успел произнести: «Слушаюсь!» Мусаси спустился вниз и справился о состоянии раненого.

— Спал крепко, — ответил Коскэ.

— Я позавтракаю и сменю тебя. Ты устал, — предложил Мусаси, но Коскэ отказался.

— У меня к тебе просьба, — обратился он к Мусаси. — Надо сообщить в школу Обаты о происшествии, но мне некого послать.

Мусаси пообещал, что отправит Иори или сходит сам. Когда он поднялся к себе, в комнате было чисто.

— Иори, ответ принес?

— Вот он, — бодро ответил Иори, радуясь, что его не ругали. Он извлек конверт из-за пазухи.

— Дай сюда.

Иори на коленях приблизился к учителю и протянул письмо. Сукэкуро писал:

Мусаси улыбнулся. Иори, почувствовав, что гроза миновала, непринужденно вытянул ноги и проговорил:

— Их дом совсем не в Кобикитё, а в Хигакубо. Усадьба богатая. Кимура Сукэкуро угощал меня такой едой…

— Иори! — строго прервал его Мусаси, недовольный фамильярностью мальчика.

Мальчик быстро подобрал под себя ноги и ответил.

— Да, господин!

— Три дня слишком большой срок, если ты и заблудился. Что с тобой стряслось?

— Меня заколдовали лисы.

— Лисы?

— Да, господин, лисы.

— Как же ты, деревенский парень, позволил им заколдовать себя?

— Сам не знаю. Совсем не помню, что со мной было.

— Странно.

— Да, господин, я и сам удивляюсь. В Эдо, наверное, лисы коварнее деревенских.

— Согласен, но, по-моему, дело не в одних лисах.

— Лиса выскочила на меня, чтобы заколдовать, я отрубил ей хвост, вот она меня и наказала, — затараторил Иори.

— Тебя наказала не лиса, а твое чувство вины. Посиди и подумай над моими словами. Когда я вернусь, расскажешь мне, что ты придумал.

— Слушаюсь. Вы уходите?

— Надо зайти в одно место по соседству с храмом Хиракава в Кодзимати.

— До вечера вернетесь?

— Если не встречу лису.

Мусаси ушел, оставив Иори размышлять о чувстве вины. Небо было затянуто плотными облаками, которые в сезон дождей удручают глаз.

Покинутый пророк

Пение цикад наполняло рощу вокруг храма Хиракава Тэндзин. Ухала сова. Мусаси подошел к дому Обаты и громко поздоровался, но ему ответило эхо. Вскоре послышались шаги, и из дома вышел самурай с двумя мечами, по виду персона более значительная, чем страж или привратник.

— Кто вы? — спросил самурай, не утруждая себя поклоном.

— Я — Миямото Мусаси. Если не ошибаюсь, это школа военных наук Обаты Кагэнори?

— Да, — лаконично отозвался самурай.

Он, видимо, ожидал, что посетитель пустится в нудный рассказ о том, как жаждет совершенствовать свои знания военного дела.

— Один из ваших учеников ранен, — сказал Мусаси. — Сейчас он на попечения полировщика мечей Дзусино Коскэ, который, должно быть, известен вам. Я пришел по просьбе Коскэ.

— Не иначе как Синдзо! — воскликнул самурай, с трудом подавляя волнение. — Извините меня, я — Ёгоро, единственный сын Кагэнори. Спасибо за известие. Жизнь Синдзо в опасности?

— Утром ему стало получше, но ему пока нельзя двигаться.

— Передайте мою благодарность Коскэ.

— Непременно.

— Отец долгое время болеет, поэтому вместо него занятия вел Синдзо, но прошлой осенью он куда-то исчез. Прошу прощения, что не могу оказать вам должный прием, поскольку в доме никого нет.

— Не беспокойтесь. Скажите, пожалуйста, не находится ли школа во враждебных отношениях с неким Сасаки Кодзиро?

— Да, вражда началась в мое отсутствие, так что я не знаю всех подробностей. Кажется, Кодзиро оскорбил отца, вызвав негодование учеников. Они хотели проучить Кодзиро, но он убил некоторых из них. По-моему, Синдзо дал себе клятву отомстить Кодзиро.

— Теперь кое-что прояснилось. Простите, но хочу дать вам совет. Не вздумайте сражаться с Кодзиро. Его нельзя победить с помощью обычной фехтовальной техники, а в тактике он еще виртуознее. Как боец, оратор и тактик он не имеет себе равных среди здравствующих знатоков военного искусства.

Глаза Ёгоро вспыхнули гневом, что заставило Мусаси еще раз повторить свое предупреждение.

— У вас будет случай продемонстрировать свою гордость, но не стоит рисковать головой из-за пустяка. Не пытайтесь отомстить за поражение Синдзо. Вас постигнет та же участь. Не совершайте глупость.

Мусаси ушел. Ёгоро стоял, опершись о стену, со скрещенными на груди руками.

— Подумать только, вот и Синдзо, — проговорил он дрожащим голосом.

Ёгоро вспомнил письмо, оставленное Синдзо, в котором тот сообщал, что отправляется отомстить Кодзиро. Если Кодзиро преуспеет в бою, то Ёгоро больше не увидит еще одного из учеников отца.

Синдзо жив, но его поражение не стало менее унизительным. Школа прекратила занятия, и молва склонилась к тому, что додзё Обаты — сборище трусов или, на худой конец, кучка теоретиков, не имеющих понятия о практике войны. Часть учеников покинула школу. Остальные перешли в конкурирующую школу, где изучали стиль Наганумы, поскольку Кагэнори постоянно болел, и стиль Косю вышел из моды.

Ёгоро решил не говорить отцу про Синдзо. Сейчас оставалось только ухаживать за отцом без надежды на его выздоровление, как считали лекари.

— Ёгоро, где ты?

Ёгоро удивлялся, что голос едва живого отца, когда тот звал сына, звучал молодо и бодро. Ёгоро вбежал в комнату и опустился на колени около постели отца.

— Звал?

Кагэнори сидел, привалившись к раме раздвинутого сёдзи, как он частенько делал, когда его донимали боли в спине.

— Кто тот самурай, который только что вышел из наших ворот?

— Просто посыльный, — нерешительно ответил Ёгоро.

— Откуда?

— Самурай пришел сообщить, что с Синдзо произошел несчастный случай. Имя этого самурая — Миямото Мусаси.

— Он родом из Эдо?

— Я слышал, что он из Мимасаки. Он ронин. Ты его прежде встречал?

— Нет, — ответил Кагэнори. — В нем есть что-то необычное. Я перевидел множество людей за свою жизнь, на поле боя и в обычной обстановке, но лишь немногих назвал бы истинными самураями. Мне нравится этот человек, Мусаси. Хочу с ним поговорить. Позови его.

— Слушаюсь, — послушно ответил Ёгоро и затем недоуменно спросил: — Что в нем необычного? Ты видел его лишь издали.

— Тебе не понять. А когда уразумеешь, будешь таким же стариком, как я.

— И все же?

— Меня восхитила его бдительность. Он пришел в дом к больному человеку, но и здесь не проявил беспечности. Входя во двор, он мгновение помедлил, чтобы оценить обстановку, расположение дома, направление дорожек в саду. Ему хватило одного взгляда. Я поражен. Другие, конечно, подумали бы, что он помедлил из приличия.

— Он, значит, истинный самурай?

— По всей видимости. Беги и верни его!

— Но тебе нельзя утомляться.

— Не беспокойся. Я, может, всю жизнь ждал встречи с таким человеком. Я постигал военные науки не для того, чтобы передавать их безусым мальчишкам. Мою теорию называют стилем Коею, но она только осмысляет те методы, которые применяют прославленные воины Косю. Она отличается от стратегии, которой следуют Такэда Сингэн, Уэсуги Кэнсин или Ода Нобунага, словом, все те, кто воевал за власть над страной. Цель и задачи военной науки изменились. Моя теория предназначена для достижения мира и спокойствия. Ты знаешь кое-что о ней, но кому мне передать ее сокровенный смысл?

Ёгоро молчал.

— Сын, мне надо так много оставить тебе, но ты незрел. Ты, например, не угадал выдающихся качеств человека, которого только что встретил. Ты не тот, кому я доверил бы продолжение своего дела. Я жду момента, когда встречу нужного человека. Учти, цветущая вишня надеется на ветер, который разнесет ее пыльцу.

— Отец, ты еще долго проживешь.

— Так говорит только дитя. Приведи ко мне того самурая.

— Сейчас!

Ёгоро выбежал. Сначала он бросился в том направлении, в котором, вероятно, ушел Мусаси, затем осмотрел территорию храма и вышел на главную улицу Кодзимати, но Мусаси бесследно исчез.

По правде сказать, Ёгоро не слишком горевал из-за неудачи, поскольку сомневался в совершенстве Мусаси. Ему не понравились и предупреждения Мусаси. Он явился только для того, чтобы расточать похвалы Кодзиро.

«Не такой уж я молодой и неопытный», — подумал Ёгоро, вспоминая слова отца.

Мусаси и Ёгоро были ровесниками. Как ни велики таланты Мусаси, они не безграничны. Ёгоро достаточно повидал в жизни, он несколько лет странствовал как ученик боевых искусств, изучал военное дело и прошел строгую школу Дзэн. И вот его отец, увидев со стороны незнакомого человека, сделал вывод о выдающихся способностях чужака да еще захотел, чтобы Ёгоро брал с него пример.

«Отца не убедишь, что я давно уже не ребенок», — с грустью подумал Ёгоро. Он мечтал о дне, когда отец увидит в нем зрелого мужа и отважного самурая. Грустно было сознавать, что такой день может не наступить из-за смерти отца.

— Эй, Ёгоро!

Ёгоро обернулся и увидел Накатогаву Хандаю, самурая из дома Хосокавы. Прежде Хандаю регулярно посещал занятия в школе, но последнее время они не виделись.

— Как здоровье учителя? Постоянно занят, поэтому не мог зайти.

— Изменений нет.

— Я слышал, что Сасаки Кодзиро ранил Синдзо.

— Уже пошли слухи?

— Узнал сегодня об этом в доме даймё Хосокавы.

— Все произошло только прошлой ночью.

— Кодзиро живет у Ивамы Какубэя, от Какубэя слухи и пошли. Даже господин Тадатоси знает.

Ёгоро был слишком молод, чтобы бесстрастно воспринять это известие. Поспешно распрощавшись с Хандаю, он заторопился домой. Он уже принял решение.

Городская молва

Жена Коскэ готовила суп для Синдзо, когда в кухню вошел Иори.

— Сливы уже созрели, — заявил он.

— Значит, скоро запоют цикады.

— Вы что, не маринуете сливы?

— Нет, мы не делаем заготовок, да к тому же на сливы уйдет много соли.

— Соль не пропадет, а вот сливы сгниют. Маринованные сливы могут пригодиться, если случится война или наводнение. Вы заняты, разрешите мне собрать сливы.

— Забавный ты мальчик! Рассуждаешь о наводнениях как старичок.

Иори стоял под деревом с большой деревянной бадьей. Стрекочущая цикада отвлекла его от мысли о наводнении. Иори подкрался и поймал ее. Держа цикаду в кулаке, он испытывал странное ощущение: она была теплой, хотя говорят, что у насекомых нет крови. В минуты опасности, наверное, все живое источает тепло. Иори, почувствовав жалость к цикаде, раскрыл ладонь, и она, треща крыльями, полетела в сторону дороги.

На раскидистом дереве обитали разнообразные существа: красивые мохнатые гусеницы, маленькие голубые лягушки, божьи коровки, спящие бабочки, танцующие в воздухе полосатые мухи. Иори подумал, что жестоко трясти сливу, вспугнув всю живность. Он сорвал первую сливу и отправил ее в рот. Затем осторожно потряс ветку, но плоды почему-то не осыпались. Иори сбивал по одной сливе и бросал в бадью.

— Негодяй! — вдруг завопил Иори и стал швырять сливы в кого-то, прятавшегося за забором, который отделял двор от переулка. Человек убежал.

В окне мастерской появился Коскэ.

— Почему шум? — удивился он.

Спрыгнув с дерева, Иори ответил:

— Еще один подглядывал из-за забора. Я запустил в него сливой, и он удрал.

— Что за человек? — спросил полировщик мечей, вытирая руки о тряпку.

— Бандит.

— Не из людей Хангавары?

— Не знаю. Почему они следят за домом?

— Хотят добраться до Синдзо.

Иори оглянулся на комнату, где лежал раненый. Синдзо доедал суп. Чувствовал он себя получше и уже обходился без повязки на шее.

— Коскэ! — позвал Синдзо.

— Как здоровье? — спросил, подходя к нему, оружейник.

Синдзо попытался сесть в официальную позу.

— Мне очень неловко, что я причиняю вам столько беспокойства, — проговорил он.

— Пустяки! К сожалению, мы не можем уделить вам должного внимания.

— Я знаю, что и бандиты Хангавары вам досаждают. Я не хочу, чтобы они причислили вас к своим врагам. Пора вас покинуть. Мне гораздо лучше, я готов отправиться домой.

— Как, сегодня?

— Да.

— Не спешите! Дождитесь хотя бы Мусаси.

— Нет. Я в состоянии идти сам. Передайте ему мой привет.

— Подумайте! Люди Хангавары днем и ночью караулят дом. Они набросятся на вас, едва вы шагнете за ворота. Я вас не пущу.

— У меня был повод убить Дзюро и Короку. Все начал Кодзиро, а не я. Я не боюсь их.

Синдзо поднялся и пошел к выходу. Коскэ и его жена поняли, что отговаривать его бесполезно. В прихожей Синдзо столкнулся со входящим в дом Мусаси.

— Домой? Рад видеть тебя на ногах, но одному идти на улицу опасно. Я провожу.

Синдзо возражал, но Мусаси настоял на своем.

— Трудно идти? — поинтересовался Мусаси.

— Земля слегка плывет под ногами.

— До Хиракавы Тэндзин далековато. Лучше нанять паланкин.

— Я не вернусь в школу.

— Куда же?

Потупившись, Синдзо ответил:

— Стыдно признаться, но я хочу некоторое время пожить в доме отца в Усигомэ.

Мусаси подозвал носильщиков паланкина и насильно усадил в него Синдзо. Сам он наотрез отказался садиться, огорчив молодчиков Хангавары, которые наблюдали из-за угла.

— Смотри, он посадил Синдзо в паланкин.

— Смотрит в нашу сторону.

— Подожди!

Когда носильщики миновали внешний ров, люди Хангавары двинулись следом, подоткнув полы кимоно и подвязав рукава. Они готовы были испепелить Мусаси взглядом.

Первый камешек ударился о ручки паланкина, когда Синдзо и Мусаси достигли окрестностей Усигафути. Кольцо сжималось.

— Эй, стой! — крикнул один из преследователей.

— Стоять!

Перепуганные носильщики бросили паланкин и пустились наутек. Синдзо выглянул из-за занавески, сжимая меч.

— Это вы мне? — обратился он к преследователям.

Мусаси, загораживая собой Синдзо, крикнул медленно наступавшим бандитам:

— В чем дело?

— Сам знаешь. Отдай нам этого желторотого. А будешь дурить, так прикончим на месте.

Шайка, приободренная собственными угрозами, мрачно обступила паланкин, но никто не смел подойти на расстояние удара меча.

Взгляд Мусаси удерживал громил на удалении.

Синдзо и Мусаси не отвечали на град ругательств. Внезапно Мусаси поразил преследователей вопросом:

— Хангавара Ядзибэй с вами? Пусть выйдет ко мне.

— Хозяина здесь нет. Если хочешь что-то сказать, говори мне, Нэмбуцу Тадзаэмону. Так и быть, послушаю тебя.

Вперед вышел человек средних лет в белом кимоно с четками, какие носят буддийские монахи.

— Что вы имеете против Ходзё Синдзо?

— Он убил двоих наших друзей, — отозвался Тадзаэмон, расправляя плечи.

— По словам Синдзо, они помогли Кодзиро расправиться с учениками школы Обаты.

— Нечего мешать одно с другим. Если мы не сведем счеты с Синдзо, над нами будет потешаться весь квартал.

— Это ваш способ решения, но у самураев свои правила, — заговорил Мусаси примирительным тоном. — Самурай может мстить, чтобы восстановить справедливость или воинскую честь, но он не сводит мечом личные счеты. Это недостойно мужчины. Будьте и вы мужчинами.

— Обвиняешь нас в том, что ведем себя не по-мужски?

— Пусть Кодзиро вызовет нас на бой, как положено по правилам. Наше звание не позволяет ввязываться в драку с подручными Кодзиро.

— Можешь распинаться про самурайские штучки ради собственного удовольствия. А мы будем защищать честь по-нашему.

— Если самураи начнут драться со всяким отребьем, выясняя, чьи правила лучше, по улицам потекут потоки крови. Проще обратиться к городским властям. Согласен, Нэмбуцу?

— Ну ты, лошадиный помет! Нам ни к чему чиновники, без них обойдемся!

— Сколько тебе лет?

— Тебе какое дело?

— В твоем возрасте позорно вести молодых людей на верную смерть.

— Придержи язык! Я пока не стар для хорошей драки.

Тадзаэмон, вытащив меч, шагнул вперед. Бандиты двинулись следом. Тадзаэмон сделал выпад, Мусаси увернулся и, оказавшись за спиной атакующего, схватил его и швырнул в ров. Подхватив Синдзо, Мусаси стремительно пошел прочь от толпы. Он пересек поле и стал взбираться на холм. Добравшись до середины склона, Мусаси поставил Синдзо на ноги.

— Бежим.

Бандиты, оправившись от потрясения, бросились вдогонку.

— Держи их!

— Где же ваша хваленая гордость?

— Хороши самураи!

— Вы нам ответите за Тадзаэмона!

Мусаси словно не слышал криков.

— Не вздумай связываться с ними, — сказал он Синдзо. — Беги и не оглядывайся. В нашем положении иного выхода нет.

Мусаси и Синдзо пересекли местность, получившую впоследствии название Усигафути и холм Кудан, но в те времена это были холмы, поросшие густым лесом. Преследователи отстали, Синдзо побледнел и тяжело дышал.

— Устал? — сочувственно спросил Мусаси.

— Терпимо…

— Тебе хотелось отомстить за оскорбления?

— Конечно…

— Подумай в свободную минуту над моими словами. Случаются обстоятельства, когда бегство — лучший выход. Спустимся к ручью. Вымойся перед тем, как явиться к отцу.

Вскоре Синдзо и Мусаси достигли рощи храма Акаги Мёдзин. Усадьба даймё Ходзё лежала внизу у подножия холма.

— Надеюсь, ты зайдешь к нам и познакомишься с отцом? — спросил Синдзо.

— В другой раз, — ответил Мусаси. — Отдохни как следует. Будь здоров!

После этого происшествия людская молва начала поносить имя Мусаси. Его называли «слабаком», «жалким трусом», «позором самурайского сословия». Если такое ничтожество разгромило школу Ёсиоки в Киото, значит, она ничего не стоила. Мусаси вызвал ее учеников на бой, потому что те не способны держать меч в руках! Дутая слава школы может одурачить только простаков, ничего не смыслящих в искусстве фехтования.

В Эдо не нашлось никого, кто замолвил бы доброе слово в защиту Мусаси.

Верхом оскорбления были столбы с объявлениями, расставленные по всему городу: