Десять пальцев

Девять

У водителя, который подвозил меня из хабаровского аэропорта, были бегающие глаза. Всю дорогу он бубнил что-то о головорезах из комсомольской мафии, приставленных к горлу ножах, за копейки зарезанных таксистах. Денег за пятнадцатиминутную поездку он попросил столько, будто доехал непосредственно до Петербурга.

При выезде из аэропорта стоял огромный стенд с лицом первооткрывателя местных земель Ерофея Хабарова. Из аэропорта водитель отвез меня к железнодорожному вокзалу. Перед вокзалом стоял памятник Хабарову.

Здание вокзала было обшарпанным, разваливающимся, упрятанным в строительные леса.

Все вокзалы моей страны пахнут одинаково: смесью хлорки, лука из пирожков и рвоты. Мимо очереди в кассу бродили дети с характерными отеками на лице: дети нюхали клей «Момент».

Я не собирался задерживаться в Хабаровске надолго. Я хотел купить билет на ближайший поезд и уехать отсюда.

В очереди передо мной стоял паренек, который ел… даже не знаю, что это было. Но пахло оно омерзительно. Доев, паренек громогласно рыгнул и начал, громко цокая языком, чистить зубы.

Кассирше нравилось отказывать людям. Ни один клиент не отошел от ее окошка, получив то, что хотел получить. Я тоже не отошел. Я хотел уехать прямо сегодня, но кассирша сказала, что билеты есть только на завтрашнее утро.

Я не спорил. Достав из кармана деньги, я заплатил за билет на поезд, уходящий завтра с утра.

Ночь я провел в вокзальной «Комнате отдыха». За $4 мне была выделена койка в восьмиместной комнате. Правда, помимо меня в «Комнате» ночевал всего один человек.

Кровати стояли впритык. В углу имелся шкаф без дверей. Дизайн помещения не менялся со сталинских времен. На дверях туалета были не буквы «М» и «Ж», а силуэты мужчины в допотопной шляпе и женщины с высокой прической.

На окне комнаты висели выцветшие занавески. Стекла были покрыты слоем льда толщиной в ладонь. Чтобы не дуло в щели, на подоконнике лежало несколько старых, местами прожженных матрасов.

Что творится снаружи видно не было. Зато были слышны вечные звуки вокзалов: эхо от радиоголосов, крики женщин, лязг колес на стыках рельсов.

Время в Хабаровске отличается от московского на семь часов. Спать я лег в восемь вечера, а проснулся в три ночи. Чтобы никого не будить, тихо сидел в коридоре. Пил кофе. Молчал.

В шесть утра я рассчитался за ночлег и вышел в здание вокзала. Вокзал в Хабаровске ничем не отличался от сотен остальных русских вокзалов: сумасшедшие с натянутыми на руки носками, косматые старухи, воры с металлическими зубами, черные от пьянства и грязи проститутки.

Прислонив костыли к стене, на бетонном полу спали бездомные. Милиционеры с дубинками кокетничали с визгливыми вокзальными девицами. На корточках сидели темнокожие нерусские люди.

По длинному бетонному туннелю я прошел на перрон. Вернее, никакого перрона не было. Просто ровное место между торчащими из земли рельсами.

В туннеле было грязно и темно. Указатели лаконично сообщали: справа запад, слева – восток. На обледенелой заплеванной стене в одном месте было приклеено распечатанное на компьютере объявление: за $45 предлагали на десять дней съездить в Китай.

Еще не рассвело. Голос в динамиках уже объявил посадку на «Экспресс номер 1», но сам поезд пока не подошел. Я стоял и ждал. Холодно было так, что я старался не делать лишних движений. Боялся, как Терминатор-2, развалиться на мелкие ледяные кусочки.

Потом поезд подошел. Вагоны были покрашены в цвета российского флага. В моем билете указывалось, что ехать мне предстоит в 15-м вагоне. Прицеплен он был сразу за 9-м.

Проводница в очках спросила:

– Ко мне?

Посмотрела билет и еще спросила:

– А докуда?

Холод не дал мне подробно рассказать ей, докуда я еду.

– Погоди. Не влезай еще. Сейчас хунхузы выгрузятся.

– Кто?

– Полвагона китайцев. Сейчас вылезут.

Китайцы были опухшие со сна. Одеты они были не по сезону: в легонькие пальтушки. Перед собой они несли огромные баулы. За китайцами наружу выскочили и просто пассажиры. Они купили себе пива в двухлитровых бутылках и заскочили обратно.

Я тоже зашел. В вагоне было тепло.

Транссибирская магистраль Владивосток-Москва внесена в «Книгу рекордов Гиннеса» как самый протяженный беспересадочный железнодорожный маршрут на планете.

Расстояние в десять с лишним тысяч километров поезд номер 1 преодолевает за семь дней, двадцать часов и двадцать пять минут.

Первые несколько часов езды в Транссибирском экспрессе я проспал. Вы даже не представляете, как это приятно: после двух недель болтания по самым грязным дырам Северо-Восточной Азии спать в Транссибирском экспрессе.

Теперь весь смысл заключался в том, чтобы ехать. Спать, просыпаться, есть, смотреть в окно и (как только захочется) опять засыпать. Ничего не решать. Все уже решено в тот момент, когда ты заплатил за билет.

Соседями по купе были монголоидный мужчина в тренировочных штанах и русская бабушка. Весь день соседи обсуждали разницу в ценах на продукты в различных регионах, Путина, размер пенсий, то, почему западные страны живут хорошо, а мы плохо, и ругали москвичей. Обычные вагонные разговорчики.

Один раз бабушка рассказала, что еще в 1953-м ровно на этом перегоне поезд, в котором она ехала, сошел с рельсов. Прежде чем пути починили, весь состав двое суток простоял прямо посреди сопок и снега.

Первую половину дня пассажиры спят. Вторую половину – тоже спят. В окна светит солнце. Чтобы никому не мешать, я сидел в коридоре на откидном стульчике и через окно смотрел на Дальний Восток.

Сопки. Крошечные поселки. Дети в огромных меховых шапках катаются на коньках по замерзшей луже. Снова сопки. Огромные заснеженные пространства. Вдалеке, на фоне сопок, кто-то едет на мотоцикле с коляской.

Принято считать, что символ Родины – березка. Но там, где я живу, березы почти не растут. В самом Петербурге растут в основном тополя, а в пригородах – сосны.

Березы же я встречаю как раз в местах, которые мне совсем не нравятся. Которые никак не являются моей родиной. Например, очень много берез растет вдоль русско-китайской границы.

Мимо откидного стульчика, на котором я сидел, прошлепала очень самостоятельная рыжая девочка. Годик… может быть, четырнадцать месяцев. Из одежды – только колготки и маечка. На шее – православный крестик.

Девочка дошлепала до меня, пальчиком потрогала мое лицо и двинулась дальше.

Родители девочки, очень приличная молодая пара, сидели в соседнем купе. Ехать им предстояло всего несколько часов. Пока что, втиснув между полками деревянный ящик (вместо стола), они с попутчиками-экологами пили водку.

До меня доносились обрывки их беседы:

– Мы – экологи. А вы? Отличная у вас девочка! Давайте выпьем?

– Давайте.

– Вот сейчас мы здесь едем. А в прошлом году по этим самым рельсам ехал спецпоезд Ким Чен Ира. Я, между прочим, его видел.

– Неужели? Самого Ким Чен Ира?

– Ага! Я на вокзале стоял. А этот чудак из вагона вышел рукой помахать. С ним два секьюрити. Один справа, второй слева, а по центру-то – я! Понимаешь? Был бы гранатомет, я мог бы его грохнуть, и хрен бы меня поймали!

В вагоне было тепло. Но стоило выйти в тамбур для курения, как я вспомнил, где нахожусь. По утрам стекло было покрыто трехсантиметровым слоем льда. Я пробовал растопить лед огоньком зажигалки, выглянуть наружу, рассмотреть – что там? Растопить этот лед было невозможно даже автогеном.

Холодно было так, что ноги замерзали даже сквозь толстые подошвы ботинок. В темпе проглотив никотин, я бежал назад, в теплое купе.

Накануне вечером я проспал всего час. Проснулся оттого, что едущие за стеной экологи громко включили магнитофон. Может быть, эта фаза их вечеринки подразумевала танцы.

Я полежал, не открывая глаз. Спать хотелось жутко. Музыка орала так, что вибрировала стена.

Чтобы отрубиться, я попробовал в уме посчитать, сколько именно денег я уже потратил и сколько осталось. Вместо того чтобы заснуть, расстроился и проснулся окончательно.

Я слез с верхней полки, натянул брюки и дошел до экологов.

– Ребята, а вы еще долго планируете веселиться?

Ребята ответили честно:

– До утра!

Я огляделся. Ребята были не просто пьяны. Они были полумертвыми от алкоголя. По моим прикидкам, сидеть им оставалось полчаса. После этого они свалятся на пол и уснут. Пределы возможного есть у любого организма.

Я решил, что полчаса это ничего. Можно подождать.

Блин! Я плохо знал сибиряков! Ребята веселились не просто до утра. Их вечеринка продолжалась до обеда следующего дня. На пол падать они не собирались даже после этого.

Утром мы постояли на станции Архара (населенной, надо думать, архаровцами) и с Дальневосточной выехали на Забайкальскую железную дорогу.

Местные жители подготовили к нашему приезду столики со своими товарами: пиво, китайская лапша, жаренные куриные ноги. Большие кедровые шишки издалека были неотличимы от ананасов.

К дверям вагона подбегают барышни. Толстые куртки на меху. Спортивные штаны с полосками. Из-под штанов торчит обувь на шпильке. Барышни торгуют пирожками и связками колбас.

Пассажиры бродили между столиками без верхней одежды. Одна женщина – в халате и с голыми ногами. Температура вне вагона была ниже –25 °С. Я выкурил сигарету и тоже совершил несколько покупок.

Цены были смешными. За $1,20 я запасся едой на два дня вперед. Когда продавец отсчитывал мне сдачу, я разглядел, что у него по самую ладонь ампутированы отмороженные пальцы.

За время стоянки особый железнодорожный сотрудник успевал кувалдой отбить намерзшие под туалетом воду и экскременты. Помимо людей, по платформе бегали грязные мохнатые псы. Они знали: если с поднятой лапой посидеть у дверей вагона или громко подать голос, пассажиры могут кинуть еды.

Брошенный объедок означал для псов продолжение жизни. Поэтому в горло конкурентам вцеплялись они моментально. Когда им кидали еду (или становилось ясно, что ничего не светит), псы быстро перебегали к соседнему вагону.

Потом пассажиры попрыгали обратно в тепло. Продавцы завернули пивные бутылки в теплые тряпочки и убрали их в сумки. На таком морозе пиво замерзает и в клочья рвет бутылку уже через десять минут.

Погрузив товары на санки, аборигены убрели в поселок. До следующего утра бизнеса больше не будет.

После стоянок на крупных станциях пассажиры брались за еду. Основным блюдом была китайская лапша быстрого приготовления. Такая лапша давно стала русским национальным блюдом.

В соседнем купе, помимо веселых экологов, ехал молодой китаец. Один раз я спросил у него, нравится ли ему эта лапша?

– В России китайская лапша плохая. Мяса совсем нет. В Китае вместе с такой лапшей продают два блинчика настоящего мяса. Жирного. Кушать приятно!

Китаец был совсем молодой. Белый свитер, черные брюки, белые носки, черные ботинки. Черная челка, круглое белое лицо. Сзади из-под брючного ремня у него торчали вязаные рейтузы, надетые под брюки для тепла.

Китаец был вежливым и покладистым. Когда его соседи-экологи окончательно расходились, он просто отворачивался к стене и накрывал лицо полотенцем.

С утра в купе с китайцем и экологами подсадили даму. Джентльмены обрели второе дыхание. Сидя в коридоре, я слушал, как они интересуются у попутчицы, чем та будет запивать водку? Минеральной водой?

Попутчица смущенно улыбалась и говорила, что если можно, то пивом.

Накануне наш состав полчаса простоял на станции Чернышевск-Забайкальский. За это время проводница успела привести с перрона наряд милиции, а милиционеры составили на экологов рапорт и оштрафовали их на $30.

Проводница инкриминировала экологам конкурс на самый громкий свист, который проводился у них в купе в полчетвертого утра, и то, что парни всю ночь ходят к ней в купе, чтобы сообщить, что следующий танец – белый. Экологи не отрицали своей вины.

Когда милиционеры выходили из вагона, я стоял снаружи и курил. Мне было видно, что полученный с дебоширов штраф они по-братски разделили с проводницей: $15 ей, $15 себе.

Сразу после Чернышевска начались степи. Не ровная поверхность, как в Европейской России, а все те же холмы, но без леса. Сотни голых склонов до самого горизонта. Словно смотришь поверх голов в кинотеатре, а все зрители – лысые.

Я надеялся обмануть свое тело. Устать, измотать его, сделать так, чтобы хоть одну ночь тело проспало до утра.

Тело не желало, чтобы его обманывали. К третьему дню езды организм окончательно запутался во временных поясах и перешел на двухразовый режим спанья. Я засыпал в семь вечера, просыпался в два часа ночи, а днем обязательно устраивал себе тихий час.

Наверное, это возраст. Когда мне было лет двадцать, помню, я летал на Филиппины. Там я акклиматизировался за сутки, а в обратную сторону – за двое. Привыкнуть же к сибирскому времени я не смог даже спустя две недели.

Недавно по телевизору смотрел ток-шоу с участием знаменитого и очень пожилого актера. Актер жаловался на возраст:

– В детстве я просыпался, умывался, выбегал на улицу, болтал с друзьями, запускал голубей, бегал на речку, дергал девчонок за косы… каждый день успевал переделать огромное количество важных и интересных вещей.

– А теперь?

– А теперь жизнь строится так: Новый год, Новый год, Новый год…

Просыпаться ночью – неинтересное занятие. Свет не горит во всем составе. Пассажиры спят. Странно, но иногда спали даже веселые экологи.

За неделю езды единственное, что изменилось в их купе, – вместо осточертевшего допотопного Queen они стали слушать кассету дурной русской поп-музыки.

Я выбирался в коридор и часами стоял у темного окна. Кроме луны, смотреть в окне было не на что.

Через приоткрытую дверь мне был виден спящий монголоидный сосед. На теле у него совсем не было волос. Может быть, азиатским мужчинам недостает тестостерона?

Даже во время сна монгол не снимал носки. Они у него были серые, синтетические. Именно такие, которые начинают жутко пахнуть уже через три минуты ходьбы.

В коридоре висело расписание прибытия на станции и часы с московским временем. Местное время выставлять бесполезно, потому что меняется оно иногда трижды за сутки.

В туалете, рядом с купе проводников, я нашел объявление:

Уважаемые пассажиры!

Огромная просьба: по большой нужде в этот туалет не какать.

Стенка не герметичная, и запахи идут к нам в служебку.

В вагоне несли службу две проводницы. Одна работала днем, а вторая – ночью. Обе – милые, предупредительные женщины. Ночная, сидя у себя в купе, читала толстую книжку о приключениях Конана-варвара.

От нечего делать я полночи представлял, как работал бы проводником на таком длинном маршруте. Например, в паре с собственной женой. Решил, что терпения моего хватило бы доехать только отсюда до Москвы, а на обратном пути я, скорее всего, подал бы на развод.

В полшестого утра поезд встал в поселке Ерофей Павлович. Такое вот странное название, состоящее из имени и отчества покорителя Приморья Хабарова.

Я вышел из вагона. Проводница громко крикнула:

– Ссать, что ли? Так ты давай ссы! Отвернусь! Прямо здесь вставай и ссы!

– Да нет. Я посмотреть. Интересное название.

Проводница стояла в метре от меня. Но орала так, будто я нахожусь на другом конце платформы.

– Чего тут интересного-то? Тут даже вокзал на дрова разобрали. Ты лучше греться иди в вагон. А то сейчас внутри будет холоднее, чем на улице.

Проснувшиеся пассажиры выходили из вагона и ежились. Несколько мужчин отошли чуть в сторону помочиться. Проводница громко кричала им, чтобы следили: то, что из них выливается, может примерзнуть к телу, так и не долетев до земли.

Я полез обратно в вагон. Через двадцать минут поезд тронулся. Проводница налила мне кофе.

– А название у Ерофея Павловича действительно интересное. Тут везде интересные. Завтра будем проезжать станцию Яя. Две «я». Во всех энциклопедиях на самом последнем месте стоит. А чуть дальше подряд идут три станции: Зина, Шуба, Зима. Мы их так и называем: «Зина, надевай шубу, скоро зима».

По утрам я натягивал брюки в одной климатической зоне, а вечером снимал совсем в другой.

За окном проплывали пихтовые леса, маньчжурские сопки, настоящая тайга, прибайкальские степи и бетонные сибирские города, похожие друг на друга, как близнецы.

Задолго до самих городов начинались кладбища транспортных средств. От рельсов, по которым мы ехали, и до самых сопок на горизонте – выпотрошенные железные коробки: автобусы, вагоны, легковые автомобили… обгорелые кучи металла.

Ждать следующий город, следующую остановку пассажиры начинали сразу же, как только мы отъезжали от предыдущей. Они сверялись с расписанием, выглядывали в окно, делали вид, что все еще живы. В поезде, идущем неделю, доходящем с Тихого океана почти до Атлантики, делать больше нечего.

С тех пор как я сел в вагон, прошло пять дней. За это время я успел: полностью исписать две гелевые авторучки, в клочья изорвать купленные в Хабаровске теплые носки, прочесть пять толстых еженедельных газет (две, правда, не до конца), отломать маленький кусочек коренного зуба, проехать пять тысяч километров, похудеть на дырочку в ремне, по самые глаза зарасти щетиной и выкурить семь пачек «Мальборо» в красной упаковке. А бабушка, едущая подо мной, успела связать два шерстяных носочка.

Еще я успел много о чем подумать. Например, я много думал о деньгах. Согласитесь: очень приятное занятие – сутками лежать на верхней полке и думать о деньгах.

Сколько денег нужно человеку для счастья? На самом деле нисколько, потому что счастье не измеряется в деньгах. Банально, но ведь правда!

Чтобы много заработать, нужно потратить большую часть жизни. То есть теоретически ты можешь оказаться в ситуации, когда в руках у тебя миллион, но тратить его некогда, потому что все – жизнь прожита, пора умирать.

Ни единому человеку в мире миллион долларов не нужен. Потому что потратить миллион – это за пределами человеческих возможностей. Ну и зачем тогда корячиться в попытках заработать?

Все хотят больше зарабатывать. И только я хочу меньше тратить. Эффект в обоих случаях один и тот же, но насколько приятнее второй путь!

Было время и я жил достаточно бедно. Но совершенно не парился по этому поводу. А когда появились деньги, единственное, о чем я смог думать: как бы сделать так, чтобы они никогда не кончались?

И славы раньше у меня никакой не было. А когда я решил, будто стал знаменитым писателем, то тут же начал бешено ревновать к тем, кто казался мне конкурентом.

Я спать не мог! Сидел, грыз ногти, злился…

То есть вы понимаете, да? Это ловушка. Ты отдаешь палец, и эта штука откусывает тебе не руку, а голову.

Зачем париться из-за того, что ты НИКОГДА не сможешь сохранить? Пришел вечер, когда я просто сел и подумал: а много ли в моей жизни вещей, которые у меня невозможно отнять?

Насчиталось всего несколько. Зато это ВСЕГДА будет моим. Семья: жена, которую я знаю большую половину жизни, и двое шумных, вечно бегающих детей… Церковь: пусть не очень знакомые, но близкие люди… А главное: Тот, Кто согласился за меня умереть…

Вот ради таких штук и стоит жить. А остальное – пердула собачья.

Последнюю ночь пути я, как и все предыдущие ночи, провел на своей верхней полке. Все думы были передуманы. Я просто собирался уснуть. В дверь купе постучали. Местного времени было два часа ночи.

Я открыл. Снаружи стоял сосед-эколог. Он был налит алкоголем до краев.

Посмотрев мне в подбородок, он негромко сказал:

– Командир! Ебтваюмать!

– Это все?

– Ебтваюмать!

– Это я слышал. Это все?

– Это… ы-ы… Ебтваюмать!

Я закрыл дверь. Вернулся на полку. Едва я задремал, в дверь постучали снова.

– Что надо?

– Ебтваюмать!

– Что-нибудь кроме этого скажешь?

– Погоди… Не обижайся… Понимаешь: ебтваюмать!

Утром за окном показалась Москва. Транссибирский экспресс закончил свой самый длинный на свете рейс.