Десять пальцев

Три

Книга, которую я перечитываю чаще всего в жизни, называется «Исповедь» святого Августина. Первый раз я прочел ее, когда мне было двадцать, и с тех пор читаю не реже, чем раз в год.

Бывали, правда, тяжелые времена, когда толком почитать не удавалось. Но в основном – раз в год.

Вы не читали? Попробуйте. Рядом со святым Августином новомодные прозаики отдыхают.

В одном месте «Исповеди» Августин пишет о своем умершем друге. Дословно не помню, но звучит вроде бы так: «Мой друг был половиной меня. А я – половиной его. И когда друг умер, я боялся тоже умереть, чтобы друг мой не исчез совсем».

Когда я прочел это первый раз, помню, фраза показалась мне фальшивой. То есть сказано-то, конечно, красиво… но о чем это?

Недавно я понял – о чем.

Я – не самый общительный парень на свете. В жизни у меня был всего один друг. Его звали Сергей Мыльник. Про него я и собираюсь вам рассказать.

Я учился вместе с ним в школе. Но дружить стал только в последнем, восьмом, классе. До этого мы довольно часто дрались. Помню, как-то решили подраться в школьном туалете. Туалет был облицован белым кафелем. Раунд закончился вничью: Мыльник порвал мне пионерский галстук, а я разбил ему бровь.

После восьмого класса из школы выперли нас обоих. Я, год поваляв дурака, пошел работать. А он в семнадцать лет женился на очень красивой девушке по имени Лена.

Лена была девушкой из приличной семьи. Ее папа работал во французском консульстве. Не знаю, кем. Разумеется, не дипломатом… может быть, электриком или что-нибудь в этом роде.

На свадьбу этот богатый папа смог подарить новобрачным такую диковинку, как видеомагнитофон. Еще родители купили молодоженам небольшую квартирку.

Лена была действительно красива. Она была старше Сережи на год. У нее были рыжие, апельсинового цвета, волосы. Я был бы не прочь и сам быть рядом с такой девушкой. Но она предпочитала моего друга Мыльника.

Это не странно. Сережа был очень симпатичным парнем. Таким, знаете… похожим на Билли Айдла. Пока мы учились в школе, даже учителя говорили ему об этом.

Наш с ним криминальный дуэт никому не нравился. При этом про меня все говорили, что я сволочь, а про Мыльника: какая он все-таки обаятельная сволочь.

Женившись в семнадцать, уже к восемнадцати Мыльник развелся. Вместе с новорожденной Сергеевной рыжая Лена, рыдая, отправилась назад, к богатому папе.

Я успел поработать продавцом спортивных велосипедов, потом поучился на курсах в университете, потом какое-то время я получал деньги за то, что числился грузчиком в магазине автозапчастей. Спустя еще год я уже работал закройщиком кож и мехов.

Контора была частная. Жалованье выдавали еженедельно. Это был большой плюс. В мои обязанности входило вырезание определенного вида деталей, а скорняки потом шили из них шапки и шубки.

Животные, из которых изготавливали теплые вещи, жили здесь же, при фабрике. Первое время я иногда откладывал инструменты и шел посмотреть на клетки.

Самыми интересными животными были нутрии. Вы когда-нибудь видели нутрию? Это такая большая тупоносая крыса с толстенным кожаным хвостом, но при этом совсем не противная.

У нутрий ярко-оранжевые зубы. И руки – почти человеческие. С маленькими ноготками. Я брал пучок зелени, запихивал в клетку, а нутрия хватала их своими смешными ручками и жадно совала себе в рот. Перемалывала зелень своими оранжевыми зубами.

Мне нравилось то, чем я занимался. В кожано-меховой конторе я проработал долго. Больше семи месяцев. Но потом, разумеется, ушел. Нигде и никогда я не работал дольше года.

Получив толстую пачку денег, я поехал не домой, а к Мыльнику.

Купленная по поводу свадьбы квартирка располагалась на первом этаже. Чтобы попасть внутрь, нужно было постучать в окно и только потом, поднявшись по лестнице, позвонить в дверь. Если хозяин не хотел вас принимать, то звонить вы могли хоть до утра: Мыльник просто не реагировал.

Впрочем, видеть меня он был рад. На деньги, заляпанные кровью человекообразных нутрий, мы купили целый ящик сухого вина. К полуночи от него осталось меньше трети.

Мы пили вино прямо из горлышка, сидели в креслах, поставленных друг напротив друга, курили сигареты и марихуану, а слушали любимую мыльниковскую кассету: старый альбом группы The Cure «The Head On The Door».

Вина было много, а марихуаны мало. Меня это устраивало. На самом деле марихуану я не любил никогда. Курил ее только из солидарности и каждый раз ощущал лишь дурную депрессию. Больше не ощущал ничего. А после того как мне исполнилось двадцать, я и вообще перестал ее курить.

Иногда в гости заглядывали странные типы. Люди без передних зубов, люди с загадочными татуировками, люди с глазами знатоков героина. Заходили и девушки. Одну из них хозяин увел в ванную, прихлебывая вино, в темпе сделал с ней секс и выгнал вон.

Так прошло двое суток, а утром третьего дня мы сидели в грязном пивбаре, квартирующем на верхнем этаже прокопченного купчинского торгового центра.

Снаружи капал дождик. Пиво уже не лезло в горло, и приходилось подталкивать его пальцем.

На тот момент я встречался с красивой девушкой по имени Карина. Сейчас она работает моделью в Лондоне… а может, уже и не работает… ушла на пенсию… вы же в курсе: модели старятся быстро.

Тогда ни о каком Лондоне речь еще не шла. Карина училась в школе. Ее карьера модели только-только начиналась. Пройдя суровый кастинг, Карина вела юношеское ток-шоу на телевидении и снималась в смешных кустарных рекламках.

Она действительно была очень красивой. Из скорняжной конторы я уволился только ради того, чтобы, получив расчет, свозить Карину в Крым. У меня даже были куплены авиабилеты.

Я рассказал об этом Мыльнику. Он сказал, что никогда не был в Крыму. Да и вообще на юге… там, где море.

– В чем проблема? Поехали с нами.

– Да, ну. Ты с ней станешь спариваться, как кролик. А я?

Мы помолчали. Купили себе еще по пиву. По осточертевшему, многократно разбавленному отечественному пиву в больших кружках.

Когда оно было допито, я уже понимал, что Карине не светит покинуть мокрый Петербург. В Крым я полетел со своим другом Сергеем Мыльником.

Собрались быстро. Я взял деньги, а Сережа – чистую футболку и несколько аудиокассет.

Я сразу предупредил, что тратить на него свои деньги не собираюсь. Поэтому парень сходил к знакомому и продал ему ультрамодные брюки Bugle-Boy. Теперь мы были готовы.

Помимо Мыльника поехать в Крым вызвались еще два знакомых купчинских негодяя. Денег у них было немного. Зато один взял с собой плеер, и всю дорогу мы по очереди слушали The Cure.

Это был октябрь. Это был октябрь последней осени Советского Союза. Билеты из Северной столицы в веселую, заросшую пальмами Ялту стоили копейки, и все равно никто не желал туда лететь.

Я дозвонился до аэропорта, заказал четыре билета, узнал, что регистрация на рейс начинается через сорок минут и засуетился. Выйдя на обочину оживленного хайвея, мы, все вчетвером, начали махать руками проезжающим автомобилям и объяснять водителям, что опаздываем на самолет.

– Здорово опаздываете?

– Ага!

– Заплатите побольше?

– Говно вопрос!

Водитель достал из багажника милицейскую мигалку, привинтил ее к крыше своего драндулета и нажал на педаль газа обеими ногами. Через минуту мы были в аэропорту. А еще через три часа мы смотрели на черное ночное Черное море.

Мыльник бросал в море докуренные сигареты и говорил, что, вот ведь, блин, никогда его раньше не видел, а оно, оказывается, вот какое.

Едва приехав, мы тут же напились в ресторане, расположенном на последнем этаже девятиэтажного крымского небоскребика. Ресторан был пуст. Столы были покрыты хрустящими скатертями, похожими на простыни в морге.

В восемь вечера начиналась живая музыка, но поскольку посетителей в ресторане не было, то в десять минут девятого музыка заканчивалась, и опять наступала тишина.

Первые два дня все было ОК. У нас действительно было много денег. Нас было четверо двадцатилетних кобелей, и мы были, наверное, единственными туристами в этой серой осенней Ялте.

Дни заканчивались вечерами, вспомнить которые наутро было невозможно, и это было хорошо. Только один раз мы с Мыльником провели вечер в относительно вменяемом состоянии. То есть выпито, конечно, было немало, но сознания никто не терял.

Мы сидели на набережной. Она была пустой и темной. Не знаю, с чего, но я спросил Сережу о смерти. Боится ли он ее? Думает ли о ней?

– Не-а. Не думаю.

– Вообще?

– Ты, что ли, думаешь?

– Да нет. Просто так спросил.

Действительно не знаю, с чего я завел этот разговор. Но, сидя на неосвещенной ялтинской набережной, поплевывая в Черное море и куря вонючую болгарскую сигарету, я предложил своему другу сделку. Договор о взаимопомощи.

– Понятия не имею, когда я умру. Не знаю, что там… ТАМ, you know?.. Возможно, там ничего нет, но если все-таки есть, то хотелось бы подстраховаться.

Мыльник на меня покосился. Думаю, что все это интересовало его в тот момент не очень сильно.

– Короче, суть в следующем. Если умрешь первым, то ты меня подстрахуешь. Ну, там, помолишься за меня, если будет шанс. Что-нибудь в этом роде. А если первым умру я, то сам за тебя похлопочу. И тот, кто умирает первым, постарается встретить того, кто умирает вторым… ну, если, конечно, получится… Договорились?

– Договорились.

Вряд ли он запомнил тот разговор. А я вот помню его до сих пор.

На пятый день пребывания в Ялте в затылок начала дышать бедность. Компаньоны с плеером уже пожали нам руки и уехали назад в Петербург, да и у нас тоже были билеты на поезд. Но где раздобыть денег, столь необходимых, чтобы купить алкоголь, который мы станем пить в поезде?

План разработали быстро. Компаньонам предстояло не меньше чем пару дней ехать по железной дороге. Все это время они будут отрезаны от телефона и прочих средств связи. Так что я позвонил маме одного из уехавших товарищей, сказал, что тот сломал ногу и попросил прислать деньжат.

Мама перепугалась и выслала довольно приличную сумму. Выслала она их телеграфом, так что через два часа деньги можно было получать. Вернее, нельзя было получать: мама прислала их на имя сына.

Я, было, растерялся, но Мыльник сказал, что это не проблема. Он сходил в местную милицию и заявил, что на пляже у него украден паспорт. Милиционеры выписали Сереже справочку-дубликат. Представился он им тем самым именем, на которое были присланы деньги, так что все продолжалось, все было отлично, и нам удавалось не трезветь все те несколько суток, пока поезд тащился на север.

Ничего, что Ялта была холодная и искупаться в море нам так и не удалось.

Все равно это была отличная поездка.

По статистике, с медицинской точки зрения, 70 % взрослых русских мужчин являются алкоголиками. Если вы не понимаете, что такое 70 %, то объясню: двое мужчин из трех.

Алкоголизм всегда начинается весело. Например, с того, что со школьным другом ты уезжаешь в Ялту и денег хватает на то, чтобы дважды в день твой член облизывала новая украинская девчонка. Правда, заканчивается все совсем не так весело.

После того раза в Ялте я был всего однажды. Несколько лет назад съездил с подружкой. Я не хотел ехать: был уже, хватит. Но все равно поехал.

Пил я четвертый месяц подряд. С Нового года до самого конца апреля. Если бы нашлись желающие увезти меня не в Ялту, а на Колыму, то я съездил бы и туда.

На вокзал в СПб я прибыл настолько пьяным, что помню, громко беседовал с бронзовым Петром Первым, выставленным в зале ожидания. Петр косился и трусливо помалкивал.

Всю дорогу до украинского Крыма я продолжал пить. Подружке было за меня стыдно. Иногда она делала вид, что едет вовсе и не со мной, а иногда визгливо орала. Требовала успокоиться.

Успокоиться, не пить, вести себя как человек было для меня не проще, чем вести себя как птица и, махая руками, летать вокруг вагона.

В Ялту мы приехали рано с утра. Я с удивлением заметил, что, оказывается, с собой у подружки был большой солнечный зонтик. Она говорила, что еще в Петербурге я помогал вносить этот зонтик в вагон, но я абсолютно этого не помнил.

Какое-то время я отсыпался. Потом выполз за порог арендованной квартиры, выпил пива, прогулялся по ялтинскому бульвару.

Вон там мы десять лет назад сидели в уличном кафе. Вот тут на второй день по приезде познакомились с двумя смешливыми крымчанками. У девушек были крашеные шевелюрки и круглые сисечки…

Теперь все было иным: мне уже исполнилось двадцать девять, а Мыльник к этому времени уже умер.

Я жил своей жизнью. А он своей. Мне казалось, что наши жизни здорово отличаются.

Медленно, но верно я становился лучшим газетным репортером Северной столицы. Он просто пил и употреблял hard наркотики.

Из карьерных соображений иногда мне приходилось нацеплять галстук, но я знал: тылы прикрыты. В окраинных купчинских гетто живет мой друг, свободный настолько, что даже не слышал о такой штуке, как карьера.

Он был тем, кем я мог стать: live fast, die young. Но, к счастью, не стал. Я был уверен, что иду в гору, а он сползает вниз. Мне было приятно, что этот парень был стопроцентным панком, и еще приятнее – что панк все-таки он, а не я.

Я пил не меньше, чем он. Может быть, даже больше. Но я пил дорогие напитки и делал это в компании светских львов. Я верил, что разница между нами существенна.

Чем дальше, тем сильнее я боялся стать точно таким же, как мой друг. Виделись мы редко. Последний раз – месяца за два до того, как он умер.

Получилось так, что я заночевал в чужой квартире, которая располагалась всего за пару кварталов от мыльниковской, и, проснувшись с утра, подумал: почему бы не зайти к старому другу?

Как и положено, сперва я постучал в окно и только потом позвонил в дверь. Не открывал он долго. Я начал думать, что, может быть, мне отказано в посещении. Но оказалось, что Мыльник просто спал.

– О! Привет! Деньги есть?

Я прошел, не разуваясь, дошагал до кресла и закурил. Кресла, как и десять лет назад, стояли друг напротив друга. Только The Cure Мыльник давно уже не слушал.

– Деньги, говорю, есть?

– Нет.

– Совсем нет?

У меня действительно не было денег. Накануне я напился за чужой счет, и теперь даже до метро мне предстояло идти пешком.

– Совсем нет.

– Повторяю последний раз: совсем-совсем? Может, все-таки есть?

Я порылся в карманах. В карманах брякала мелочь. В общей сложности меньше четверти доллара.

– Вот. Это все.

– Ха! А ты говоришь – нету! Ща все будет!

Отобрав у меня мелочь, Мыльник исчез. Я успел выкурить еще сигарету. Вернулся он с бутылкой из-под «Фанты» и парой молодых людей: тощим юношей и девушкой – тоже очень тощей.

Девушка вымыла всем по стакану.

– Что это?

– Ты не в курсе? Это «Льдинка».

– Это пьют?

– Еще как пьют! Отличный напиток!

Тощий мыльниковский собутыльник рассказал, что вообще-то напиток предназначен для мытья то ли окон, то ли автомобилей. Но за два подъезда отсюда живет дядя Гурам, который в промышленных масштабах разбавляет «Льдинку» водой и фасует в такие вот бутылочки.

– Слушайте, вы серьезно? Станете это пить?

– А ты не станешь?

– Разумеется, нет.

– Хорошо. Не пей. А мы выпьем. Правда, Наташа?

Наташа кивнула. Она-то, конечно, выпьет. Дядя Гурам разбавляет жидкость в нужных пропорциях. Он заботится о клиентуре и никогда не забывает капнуть в бутылочку немного уксуса, снижающего риск ослепнуть от первого же глотка. Так что почему бы не выпить?

В качестве закуски тощий принес с собой сладкий болгарский перчик. Его разрубили на восемнадцать частей, и вечеринка началась.

Раз в десять минут Наташа спрашивала у молодых людей, который час?

– Десять.

– Десять вечера?

– Десять утра.

– Понятно. Выпьем еще?

– Выпьем!

– А теперь сколько времени?

– А теперь семь минут одиннадцатого.

– Вечера?

– Утра.

– Понятно. Выпьем еще?

К чему скрывать? Я тоже выпил немного «Льдинки». Я утешал себя тем, что настоящий репортер должен попробовать все на свете.

В бутылке плавали белые волокна. Мыльник сказал, что это вата. Дядя Гурам фильтрует напиток через ватные тампоны.

– Сколько времени?

– Пол-одиннадцатого.

– Вечера?

– Утра.

Я спросил у девушки: в чем причина? Почему она так интересуется временем?

– Боюсь пропустить.

– Пропустить что?

– Пропустить, когда будет восемь.

– Восемь чего?

– Восемь вечера.

– А что произойдет в восемь вечера?

– У меня важная встреча.

Тощего парня звали Гомер. Узнав об этом, я порадовался: какие все-таки образованные в Купчино панки. Впрочем, скорее всего, в виду имелся не автор «Илиады», а персонаж мультфильма про Симпсонов.

У Гомера были длинные пальцы с красивыми ногтями. Под ногтями чернела жирная грязь.

Наташе Гомер приходился мужем. Насчет важной встречи он все мне объяснил:

– В соседнем микрорайоне азербайджанцы открыли ларек. Наташка договорилась в восемь вечера подойти и сделать тамошним обезьянам оральный секс. Азербайджанцы обещали заплатить. Так что пока можно пить и не париться: вечером деньги будут.

– А вдруг они обманут? Не заплатят?

– Заплатят. Куда денутся? Если не заплатят, я им ларек сожгу.

Восьми вечера пара не дождалась: исчезла раньше. Не знаю, заплатили ли им азербайджанцы. Я в восемь вечера уже ехал куда-то на такси.

Я сидел впереди, рядом с водителем. Мыльник и еще один растатуированый купчинский орангутанг сидели сзади и громко (так, чтобы было слышно водителю) общались.

– Зря ты того таксиста зарезал.

– Думаешь, зря?

– Конечно! Отнял бы бабки, ткнул бы ножом. А убивать-то зачем?

– Ну, может, действительно зря.

– Сегодня-то топор взял?

– Конечно! Я без топора никуда! И топор, и заточку. Все со мной.

На водителя я не смотрел. А он, похоже, не смотрел на дорогу – только в зеркальце заднего вида.

Когда мы доехали, я вылез из машины и аккуратно закрыл за собой дверь. Мыльник сказал «спасибо», тоже вылез и таксист сразу же исчез. Растворился в воздухе. Парни долго над ним смеялись.

Вечер закончился тем, что мои спутники, взяв тяжелые деревянные колья, долго лупили ими по лобовому стеклу и капоту дорогой машины. После этого Мыльника я не видел ни разу.

Он умер, задохнувшись во сне. Обычная смерть героиновых джанки. Дело в том, что их организм постепенно разучивается дышать и вообще делать хоть что-то, кроме переваривания инъекций.

Говоря об умерших, живые невольно выпячивают грудь. Бедолаги! Уже умерли! То ли дело мы! Мы-то живы! Для нас-то все продолжается.

Не думаю, что продолжительность жизни играет большую роль. Какая разница, жив ли ты, умер ли… важно, в какую сторону ты живешь, а сколько живешь – это уже частности.

Между мною и моим умершим другом больше общего, чем отличий. Отличие вообще лишь одно: Господь дал мне остановиться. Позвал меня и дал сил расслышать. Возможно, Мыльника Он звал точно так же. А тот решил, что ему показалось.

Мне точно известно: Господь очень хотел помочь моему другу. Просто иногда мы не желаем, чтобы нам помогали.

Мыльник пришел домой. Не раздеваясь, уснул. Сделал последний глоток грязного воздуха. И я уже никогда не узнаю, что творилось с ним дальше. Вернее, узнаю… но в тот момент меня будет куда больше интересовать собственная биография.

Мы родились с этим парнем в один год. Были маленькими, сорокасантиметровыми. Радовали родителей тем, что научились ходить… смешно ковыряли в носу… через двадцать с чем-то лет он умер.

На похороны я не пошел. Не по каким-то соображениям… просто был пьян в тот день. Разумеется, пьян. По слухам, пришедшие на поминки приятели Мыльника нажрались как скоты и вели себя отвратительно. Я тоже в тот день вел себя отвратительно. Но, по крайней мере, не на глазах мыльниковских родителей.

Я заходил к ним пару раз. Сережина мама говорила, что собирается продать квартиру на первом этаже и уехать жить в провинцию. Там у них родственники. О сыне старалась не говорить.

Я тоже редко говорю о нем вслух. Но часто думаю про своего друга. По справедливости, место Мыльнику в аду. Мне тоже. Но я по-прежнему надеюсь, что все еще может обернуться хорошо. Для нас обоих. Ведь Бог, в которого верит моя церковь, не справедлив, а милосерден.

Заключая взаимовыгодную сделку, там, на ялтинской набережной, я не предполагал, что все так обернется. Мой друг умер первым. Думаю, теперь моя помощь ему нужнее, чем мне – его. Как и обещал, я молюсь о его душе. Каждый вечер встаю на колени и прошу Бога, богатого милосердием: прости нас за то, что Ты подарил нам жизнь, а мы распорядились ею столь бездарно…