⠀Пошёл я однажды радостные слова для сказок искать. Долго бродил по лесам, лугам и резвым дорожкам. В поле ветер шумит, пташки звенят, радуга над озером опрокинулась. Дышать сладко и жить весело!
Зачерпнул я ветра полную шляпу, потом горсть дождинок туда брызнул вместе с искорками радуги.
Надел шляпу на голову, иду — смеюсь. И сам, как радуга, сияю.
А в бороде у меня птичьи песни позапутались. Тряхну бородой — зазвенит она тихими перезвонами.
Домой пришёл, шляпу снял — сразу в комнате лесом запахло, дождик зашелестел, и ветер загулял от окна к окну. И всё кругом разноцветное и разнозвонное — и дождинки, и стулья, и мы с внучкой Ленушкой.
А Ленушка радуется!
Распахнули мы с ней все окна — смотрите, люди, порадуйтесь вместе с нами! И сказки наши послушайте.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Жили птицы в лесу. Сидели на ветках и пели весёлые песни. От их голосов смеялось и ярче светило солнышко. Но где живёт солнце, гуляют всякие ветры. Оно часто простужалось на сквозняке и уходило в больницу. Тогда на земле становилось хмуро и моросил дождь.
И решили птицы шарф для солнышка связать. Из песен своих разноцветных. Слетелись вместе и залились-зазвенели.
Вдруг ушастый филин прилетел и сел на сухую осину. Он был в тёмных очках, и поэтому весь мир казался ему тёмным и подозрительным. Увидел он солнышкин шарф и затрясся.
— Шуба! Моя шуба! — закричал он чёрным голосом.
Он всегда кричал, что у него украли шубу, хотя никто её не крал. Кричал нарочно, чтобы птицы боялись и чувствовали себя виноватыми.
— Почему моя шуба без воротника и рукавов? — спросил он и вытянул когти, как кривые ножи. — Вы сошьёте воротник и рукава из своих перьев.
Птицы притихли.
— М-мы готовы, — пискнула глупая птица удод. И стала себя ощипывать. — Нам, хе-хе, даже приятно, хе-хе, ходить голыми: не жарко.
— Вот и хорошо, — сказал филин. — А пока я буду спать.
И уснул. Уши у него шевелились.
— Что нам делать? — залопотали птицы.
— Каждый должен делать то, для чего он родился, — сказал ворон. — Если мы не станем вить гнёзда и будем ходить голыми, мы перестанем быть птицами.
— Значит, я уже не птица? — пискнула глупая птица удод.
А ворон сказал:
— Мы отнесём солнышку его шарф и убежим из леса.
— Ура! — прозвенели птицы шёпотом.
Они подхватили клювами солнышкин шарф и понесли. У большого озера растянули его на берегу. Ветер подхватил его конец и радугой-дугой перекинул через озеро.
И птицы побежали по радуге, как по мосту.
И в озере была радуга, только опрокинутая, и по ней тоже бежали птицы, только вверх ногами. А позади семенила глупая птица удод и тряслась от страха:
— Вдруг я упаду? Вдруг я уже не птица?
Проснулся филин и увидел радугу-дугу над озером.
— Украли! — ухнул он чёрным голосом и распахнул крылья. Налетел на радугу, вцепился в неё когтями, стал рвать и бить крыльями.
Солнышко выглянуло из-за тучи и нахмурилось.
— Ты зачем рвёшь мой шарф? — спросило оно.
— Шуба! Моя шуба! — гаркнул филин. — Ты украло мою шубу!.
Солнышко засмеялось и брызнуло ему в глаза яркими лучами. У филина спали очки, и он ослеп. С тех пор он ничего не видит днём, летает только ночью и требует шубу.
А птицы разлетелись по всей земле и поют свои чистые песенки.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀ Случилось так: деревья в лесу стали чихать и кашлять.
— А-ах, а-ах, а-апчхи! — качались до земли высокие сосны.
— Чхи-чхи! — подпрыгивали ёлки.
— Чхи-хи-хи! — тряслись осинки, и с них сыпались листья.
А старый кедр, лысый и бородатый, поднимался на кривых корнях и чихал так, что пеньки летели вверх тормашками, а цветы зарывались в землю.
Чихали все — большие деревья и маленькие травинки, и не могли понять, почему.
Трухлявый пень, который только и умел жаловаться на свои болезни, теперь совсем расстонался. Он замотал себя компрессами из берёсты, налепил горчичников из сушёных крапивных листьев.
— У меня жар! — плакал он, и вместо слёз из него выкатывались светлячки. — У меня темпчхиратура!
Трухлявый пень давно надоел всем своими стонами. Его не любили. Однажды вдруг он начал жаловаться на то, что в лесу нечем дышать.
В лесу было светло, и воздух был вкусный-вкусный. Пахло сосновой смолой и хвоей, спелой смородиной и земляникой. Каждое деревцо и травинка отдавали лесу свои запахи.
А трухлявому пню это не нравилось.
— У меня голова трещит от ваших запахов, — кричал он цветам и деревьям. — Перестаньте пахнуть! — Он ворчал и плакал: — Я больной и старый, пожалейте меня.
Добрые цветы и деревья пожалели его и перестали пахнуть.
В лесу стало пусто и скучно. Улетели птицы. Спрятался ветерок-лесовей. Звонкие дождики больше не заглядывали сюда, и солнце не пило росу по утрам.
А деревья, цветы и травы стали чихать и кашлять.
— В больницу хотим, в больницу, — лопотали трусливые осинки..
— Пусть нас накормят манной чхашей и порошками, — гудела толстая кривая берёза.
Старый кедр рассердился и помёл землю бородой.
— Не мешайте мне, — сказал он. — Я буду думать и вспоминать.
Он прожил тысячу лет и знал всё на свете. Поскрипел он лысым затылком, покачал усами и сказал:
— Это грипп. Мы все заболели гриппом.
Сосны вытянулись от удивления, а трухлявый пень заныл:
— Я говорил! Я чхиворил! Теперь нам кха-кха-кхонец!
А толстая кривая берёза качнулась и ударила по лбу сосну. У обеих всплыли сизые шишки.
— Ты чего дерёшься?
— Нет, это ты чхерёшься!
— Стойте! — гаркнул старый кедр. Он скрипел от возмущения. — Стойте! Я вспомнил. Болезни приходят, когда уходит радость. Мы радовались, отдавая лесу свои запахи.
— Верно! — залопотали осинки.
— Ничего подобного! — заверещал трухлявый пень, но его уже никто не слушал.
— Долой грипп! — пели сосны.
А старый кедр приподнялся на кривых корнях и взмахнул широкими лапами..
— Приготовиться всем! — гаркнул он. — Три, четыре…
И деревья вздохнули, вытянулись цветы и травы, и все разом: — А-пчхи!
С трухлявого пня слетели компрессы и горчичники.
— Я голый, я мёрзну! — запричитал он.
А деревья, цветы и травы вдруг запахли, каждый на свой лад. Лес наполнился тысячами разных запахов. Пахло горьким цветом черёмух и молодыми сосновыми серёжками, ландышами и укропом, смородиной и крапивой.
Вернулись птицы и дождики, снова шепчется в листьях ве-терок-лесовей, и солнце пьёт по утрам студёные росы с травы и цветов.
А трухлявый пень всё ещё жив. Опять замотал себя компрессами из берёсты, облепился горчичниками из сушёных крапивных листьев. Он ворчит, что ему отравляют жизнь, и плачет. Из него сыплется труха, и вместо слёз падают светляки.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀На дне тёплого моря, на белой коралловой горке стоял кособокий домик из раковин. На нём была прибита дощечка с надписью: «Вагак».
Подплыл к ней морской петух, зачеркнул слово «Вагак» и написал сверху мелом: «Дурак!» И трижды прокукарекал.
Вылезла из домика неловкая толстая рыба Вагак. У неё были жёлтые полосатые бока и круглый глупый рот.
— Я обижусь, — сказала она и стала надуваться.
А другим рыбам смешно. Они запрыгали вокруг и давай дразниться:
⠀⠀ ⠀⠀
У Вагака-дурака
Очень толстые бока!..
⠀⠀ ⠀⠀
А морской конёк вскочил на него верхом и погоняет:
— Но-о, поехали!
Вагак сильней обиделся и сильней надулся. Морской конёк свалился с его спины кубарем.
Вздохнул Вагак, чихнул с досады и отплыл за коралловую горку. И стал смотреть футбол. Команда морских коров играла с командой толстых дельфинов. В воротах стояли раки и ловили мячи клешнями.
Морские коровы забили дельфинам двадцать четыре гола.
Вагак от возмущения плавниками зашлёпал, закружился на месте, хотел засвистеть на всё тёплое море. Но свист вдруг застрял у него в горле: Вагак увидел акулу. Она кралась у самого дна и принюхивалась.
Скатился Вагак прямо на футбольное поле. Морской бык подумал, что это мяч, пнул что есть силы — и чёрный рак поймал Вагака за хвост.
— Больно! Пусти! Акула! — заверещал Вагак.
Кинулась к рыбам акула. Откусила кусок скалы, пожевала — выплюнула: невкусно. Подплыла к домику Вагака, плавники топорщит, зубами щёлкает.
— Вагак, Вагак, выходи играть.
— Как?
— В лапту.
— А ты меня не съешь?
— Нет, — отвечает акула, — я совсем-совсем сыта, даже на мороженое смотреть не желаю.
Очень хочется Вагаку в лапту поиграть. Вылез он из домика и говорит:.
— Давай считаться.
— Давай, — отвечает акула.
⠀⠀ ⠀⠀
У Вагака-дурака
Очень толстые бока…
⠀⠀ ⠀⠀
А сама подплывает всё ближе и ближе:
⠀⠀ ⠀⠀
Если только захочу —
Я Вагака проглочу!
⠀⠀ ⠀⠀
Хвать — и проглотила его.
Сидит Вагак в тёмном акульем брюхе, ворочается:
— Выпусти меня, я в лапту хочу играть.
Акула брюхо поглаживает, улыбается:
— Глупый ты, Вагак. Как же я тебя выпущу, если я тебя съела?
— Тогда я обижусь.
— Пожалуйста, хоть лопни от обиды.
Надулся Вагак. Так надулся, что у акулы бока распёрло. Она не нарадуется: «Теперь никто не назовёт меня голодной. Вон я какая толстая!»
— Хватит! — кричит она Вагаку.
— А выпусти!
— Вот ещё чего придумал!
Совсем обиделся Вагак. Поднатужился он изо всех сил и так надулся, что акула взвизгнула и завертелась:
— Перестань! Мне бо…
И лопнула. Как большой мяч.
Вылез из неё Вагак и покатился к своему домику.
Увидел его морской петух и радостно закукарекал:
— Аку-ку-лу уко-ко-шил!
Подскакал к Вагаку морской конёк и просит:
— Ну пожалуйста, ну прокатись на мне верхом!
И другие рыбы окружили Вагака, поздравляют.
С тех пор в тёплом море никто не дразнит Вагака, рыбы с удовольствием принимают его играть в лапту или в футбол.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀Была гроза. Толкались на небе лохматые тучи и стреляли молниями в трубы. Полоснёт огненный ручеёк по трубе — и кирпичи вдребезги. Десять труб разбила молния на нашей улице.
Внучка моя Ленушка рассердилась и сказала:
— Поймать бы её и закрыть в подполье. Пускай в темноте сидит.
— Поймаю, — решил я.
Надел рукавицы, полез на крышу и стал караулить.
Хлестал дождь, студёный, с градом. Как горох, барабанил по крыше и по моей спине.
Вдруг сверкнула молния. Я схватил её за хвост и скрутил в кольцо. Заизвивалась она, зашипела, застреляла в лицо синими красками.
Принёс я её домой и бросил в подполье.
Сели мы с Ленушкой чай пить. Жевали баранки с мёдом, слушали, как шуршит под полом молния, и радовались. Ни у кого на свете нет собственной молнии. А у нас есть! Захотим — будем на ней лепёшки печь, захотим — верёвку сплетём.
Почувствовал я — что-то горячее ткнулось мне в ногу.
— Смотри! — испугалась Ленушка, и чай у неё выплеснулся на платье.
Из-под сапога у меня торчал хвостик молнии. Прожгла она дыру в полу и выползает, как змея.
— Кыш, такая-сякая, немазаная-сухая!
Топнул по ней каблуком! Спряталась. И в другом месте высунулась. Внучка забила её молотком обратно. Словно гвоздь. А она уже за моей спиной шуршит, прожигая дырку…
И началось! Заскакали мы с Ленушкой по комнате. Еле успеваем назад молнию загонять. Пол на решето стал похож, весь в дырках. Стулья в доме опрокинуты, шкаф на боку, и кровать кверху ножками!
Ленушка запыхалась, бегать больше не может.
— Мышеловку надо поставить, — зашептала мне она. — Как сунется в неё молния — тут её и прихлопнет.
— А может быть, лучше водой её окатить, чтоб остыла?
Только выползла молния в новую дырку — я из ведра на неё плеснул. Зашипела она, как раскалённый прут, изогнулась и вдруг стрельнула в печку. Ленушка едва успела наступить ей на хвост. А другим концом она уже из трубы вылезла и мотается над крышей.
Сосед наш монтёр Серёга увидел в окно огненный хвост над нашей трубой и подумал, что пожар. И побежал звать пожарников.
Еле-еле вытянул я молнию из печки и намотал её на кочергу. И задумались мы: что делать с ней дальше?
— Может быть, выпустим? — сказала Ленушка.
— Нельзя, все трубы перебьёт.
— И дома держать нельзя, потому что жить с ней сплошное мученье.
— Несчастные мы люди.
— Самые разнесчастные на свете.
Ленушка заплакала. И у меня защипало в носу. И пошли мы, вздыхая, на улицу.
Гроза уже кончилась. В бурых лужах плавали щепки и листья. Из-за леса краешком выглядывало оранжевое солнце.
Я утирал бородой слезинки и нёс кочергу, обмотанную молнией. Та ворочалась, шипела и стреляла синими искрами, как большой бенгальский огонь.
Мы спустились к реке и сели на перевёрнутую лодку. Река была оранжевой от солнца. Над ней висели провода, а по обоим берегам стояли смолистые столбы.
— Если растянуть молнию над рекой и привязать к столбам, она будет светить лучше всяких лампочек, — придумала Ленушка.
— Конечно. И ночью можно будет рыбу ловить!
— И мы от своей беды избавимся!
Ленушка так обрадовалась, что чуть не оступилась в воду.
Нашли мы проволоку, я влез на столб и прикрутил к его вершинке один конец молнии. Потом переплыл реку, разматывая её с кочерги, как нитку с катушки, и крепко-накрепко к другому столбу примотал. Повисла она над рекой, как синий огненный ручеёк, и светила ярко-ярко.
Пошли мы с Ленушкой домой, чай допивать.
И вдруг услышали звон пожарного колокола. С горы прямо к реке примчалась красная пожарная машина. С неё спрыгнули десять пожарников в касках с медными гребешками и монтёр Серёга.
— Провода горят! — закричали десять пожарников и приставили к столбу десять лестниц.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Что они хотят делать?
Монтёр Серёга влез по лестнице на столб и остриг молнию монтёрскими ножницами. Упала она в реку и разрубила её пополам.
Десять пожарников разинули рты, а монтёр Серёга обнял столб и боялся слезать.
А молния шипела и хлестала по воде.
— Ловите её! — закричал я пожарникам. — А то она всю реку выхлещет. Это же молния!
Десять пожарников надели рукавицы, прыгнули и поймали молниевый хвост. Вместе мы смотали её снова на кочергу. Десять пожарников сняли каски с медными гребешками и вытерли потные лбы.
Сказали мне:
— Привязывать молнию к электрическим столбам строго воспрещается. И на кочерге носить воспрещается. И дома держать воспрещается.
— А куда же мы её денем? — рассердилась Ленушка.
— В землю заройте.
— Выползет.
— В реку бросьте.
— Река выкипит.
Десять пожарников развели руками.
Монтёр Серёга пожалел нас и сказал:
— Отдайте мне. Я отнесу её на электрический завод и что-нибудь придумаю.
— Пожалуйста, — обрадовался я, — бери вместе с кочергой!
Дома мы с внучкой выпили целый самовар чаю. Даже не заметили, что пили без мёда. Всё равно чай показался сладким.
Мы смеялись над тем, что пол у нас в дырах и похож на решето. А потом крепко уснули.
Кончились наши несчастья!
Приснилось мне, будто у монтёра Серёги молния вырвалась и снова стала стрелять по трубам. А Серёга скакал за ней по крышам с кочергой и не мог поймать.
Я с перепугу проснулся и разбудил Ленушку.
— Ты знаешь, что мы с тобой обманщики? Другому человеку отдали свою беду. Теперь, наверное, другой человек с нею слёзы льёт?
— Да, мы с тобой самые распоследние обманщики на свете, — вздохнула Ленушка. — Наверное, у монтёра Серёги молния и стены прожгла…
— И потолок…
— И крышу…
— Бежим скорей к нему!
— Бежим!
Как были мы босые и неодетые, так и прибежали к Серёге.
Он только что вернулся с завода и высыпал на стол из кармана пригоршню маленьких лампочек. Они были очень яркие и светили без всяких проводов.
— Слушай, Серёга, — сказали мы ему. — Ты уж прости нас, пожалуйста. И отдай нам обратно молнию. Пусть нам одним будет плохо.
Монтёр Серёга рассмеялся.
— Возьмите, — говорит.
И высыпал нам в ладошки две горсти маленьких лампочек.
В них горели маленькие кусочки молнии.
Теперь каждый Новый год мы с внучкой Ленушкой достаём их из чемодана и развешиваем на ёлке. Они горят, как маленькие бенгальские огоньки.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀Есть у нас в посёлке пруд. А на берегу за синим забором хлебный завод с высокой закопчённой трубой. Из трубы выходит чёрный дым, а на заводе делают белые баранки и печенье.
Как-то поздно вечером проходили мы с внучкой Ленушкой по берегу. Дым из трубы валил густой, расползался над прудом, и становилось темно.
— Смотри, — сказала Ленушка, — из трубы ночь выходит.
— Ага, — сказал я.
— Днём она в трубе прячется. Если трубу заткнуть, всегда будет день.
— Ага, — сказал я.
Нашли мы пузатый бочонок, дождались утра и пошли трубу затыкать.
Влез я на трубу, сунул голову внутрь и чуть не задохнулся: дым в горле застрял. Выдернул голову. Но успел заметить: внутри трубы ворочается что-то чёрное. Наверное, ночь.
— Она! — кричит мне снизу Ленушка. — Потому что у тебя лицо теперь ночное!
Провёл по лицу ладонью — верно, вся ладонь чёрная.
— Затыкай! — кричит Ленушка.
Я бочонок, как пробку, приставил и кулаком пристукнул.
Слез и в пруду умылся. Бороду солнышку подставил, чтоб скорее сохла.
Целый день мы с Ленушкой радовались.
А потом грустно стало. Вроде бы спать пора, а не хочется. Солнышка нет, а светло, и звёзд не видать.
— Мы теперь совсем звёзд не увидим? — вздыхает Ленушка.
— Совсем.
— И луну тоже? И спать совсем перестанем? А как же в садик не спавши ходить?
— Не знаю.
У Ленушки слёзы на глаза навернулись. И мне плакать хочется. Нехорошо мы сделали.
— Давай выпустим ночь обратно?
— Давай!
И помчались мы к пруду.
А там народу — не протолкнёшься. И все на трубу смотрят. А труба прыгает, как живая, то надуется, то вытянется. И кричит:
— Выпустите меня! Я опаздываю.
Никто не поймёт, что с ней случилось. Иные хохочут:
— Гляди-ка, вприсядку пошла!
Пекарь в белом халате бегает вокруг, руками машет:
— Куда ты? С ума сошла? Во что я дым выпускать буду?
А труба вот-вот разорвётся.
Вскочил я пекарю на плечи, потом на крышу — и на трубу взобрался.
— Сейчас, — кричу, — выпущу!
Дёрнул бочонок — и швырнуло меня под облака! В ушах — грохот, в глазах — дым, а в руках — бочонок.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
А подо мной ночь расползается, рассыпает торопливо звёзды. Схватился я за облако, спустился на нём, как на парашюте. И побежали мы с Ленушкой домой — сны ночные смотреть.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀