Десять сказочников под одной крышей

⠀⠀ ⠀⠀ Ветра полная шляпа ⠀⠀ ⠀⠀

⠀Пошёл я однажды радостные слова для сказок искать. Долго бродил по лесам, лугам и резвым дорожкам. В поле ветер шумит, пташки звенят, радуга над озером опрокинулась. Дышать сладко и жить весело!

Зачерпнул я ветра полную шляпу, потом горсть дождинок туда брызнул вместе с искорками радуги.

Надел шляпу на голову, иду — смеюсь. И сам, как радуга, сияю.

А в бороде у меня птичьи песни позапутались. Тряхну бородой — зазвенит она тихими перезвонами.

Домой пришёл, шляпу снял — сразу в комнате лесом запахло, дождик зашелестел, и ветер загулял от окна к окну. И всё кругом разноцветное и разнозвонное — и дождинки, и стулья, и мы с внучкой Ленушкой.

А Ленушка радуется!

Распахнули мы с ней все окна — смотрите, люди, порадуйтесь вместе с нами! И сказки наши послушайте.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ Солнышкин шарф ⠀⠀ ⠀⠀

Жили птицы в лесу. Сидели на ветках и пели весёлые песни. От их голосов смеялось и ярче светило солнышко. Но где живёт солнце, гуляют всякие ветры. Оно часто простужалось на сквозняке и уходило в больницу. Тогда на земле становилось хмуро и моросил дождь.

И решили птицы шарф для солнышка связать. Из песен своих разноцветных. Слетелись вместе и залились-зазвенели.

Вдруг ушастый филин прилетел и сел на сухую осину. Он был в тёмных очках, и поэтому весь мир казался ему тёмным и подозрительным. Увидел он солнышкин шарф и затрясся.

— Шуба! Моя шуба! — закричал он чёрным голосом.

Он всегда кричал, что у него украли шубу, хотя никто её не крал. Кричал нарочно, чтобы птицы боялись и чувствовали себя виноватыми.

— Почему моя шуба без воротника и рукавов? — спросил он и вытянул когти, как кривые ножи. — Вы сошьёте воротник и рукава из своих перьев.

Птицы притихли.

— М-мы готовы, — пискнула глупая птица удод. И стала себя ощипывать. — Нам, хе-хе, даже приятно, хе-хе, ходить голыми: не жарко.

— Вот и хорошо, — сказал филин. — А пока я буду спать.

И уснул. Уши у него шевелились.

— Что нам делать? — залопотали птицы.

— Каждый должен делать то, для чего он родился, — сказал ворон. — Если мы не станем вить гнёзда и будем ходить голыми, мы перестанем быть птицами.

— Значит, я уже не птица? — пискнула глупая птица удод.

А ворон сказал:

— Мы отнесём солнышку его шарф и убежим из леса.

— Ура! — прозвенели птицы шёпотом.

Они подхватили клювами солнышкин шарф и понесли. У большого озера растянули его на берегу. Ветер подхватил его конец и радугой-дугой перекинул через озеро.

И птицы побежали по радуге, как по мосту.

И в озере была радуга, только опрокинутая, и по ней тоже бежали птицы, только вверх ногами. А позади семенила глупая птица удод и тряслась от страха:

— Вдруг я упаду? Вдруг я уже не птица?

Проснулся филин и увидел радугу-дугу над озером.

— Украли! — ухнул он чёрным голосом и распахнул крылья. Налетел на радугу, вцепился в неё когтями, стал рвать и бить крыльями.

Солнышко выглянуло из-за тучи и нахмурилось.

— Ты зачем рвёшь мой шарф? — спросило оно.

— Шуба! Моя шуба! — гаркнул филин. — Ты украло мою шубу!.

Солнышко засмеялось и брызнуло ему в глаза яркими лучами. У филина спали очки, и он ослеп. С тех пор он ничего не видит днём, летает только ночью и требует шубу.

А птицы разлетелись по всей земле и поют свои чистые песенки.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ Почему чихали деревья ⠀⠀ ⠀⠀

⠀ Случилось так: деревья в лесу стали чихать и кашлять.

— А-ах, а-ах, а-апчхи! — качались до земли высокие сосны.

— Чхи-чхи! — подпрыгивали ёлки.

— Чхи-хи-хи! — тряслись осинки, и с них сыпались листья.

А старый кедр, лысый и бородатый, поднимался на кривых корнях и чихал так, что пеньки летели вверх тормашками, а цветы зарывались в землю.

Чихали все — большие деревья и маленькие травинки, и не могли понять, почему.

Трухлявый пень, который только и умел жаловаться на свои болезни, теперь совсем расстонался. Он замотал себя компрессами из берёсты, налепил горчичников из сушёных крапивных листьев.

— У меня жар! — плакал он, и вместо слёз из него выкатывались светлячки. — У меня темпчхиратура!

Трухлявый пень давно надоел всем своими стонами. Его не любили. Однажды вдруг он начал жаловаться на то, что в лесу нечем дышать.

В лесу было светло, и воздух был вкусный-вкусный. Пахло сосновой смолой и хвоей, спелой смородиной и земляникой. Каждое деревцо и травинка отдавали лесу свои запахи.

А трухлявому пню это не нравилось.

— У меня голова трещит от ваших запахов, — кричал он цветам и деревьям. — Перестаньте пахнуть! — Он ворчал и плакал: — Я больной и старый, пожалейте меня.

Добрые цветы и деревья пожалели его и перестали пахнуть.

В лесу стало пусто и скучно. Улетели птицы. Спрятался ветерок-лесовей. Звонкие дождики больше не заглядывали сюда, и солнце не пило росу по утрам.

А деревья, цветы и травы стали чихать и кашлять.

— В больницу хотим, в больницу, — лопотали трусливые осинки..

— Пусть нас накормят манной чхашей и порошками, — гудела толстая кривая берёза.

Старый кедр рассердился и помёл землю бородой.

— Не мешайте мне, — сказал он. — Я буду думать и вспоминать.

Он прожил тысячу лет и знал всё на свете. Поскрипел он лысым затылком, покачал усами и сказал:

— Это грипп. Мы все заболели гриппом.

Сосны вытянулись от удивления, а трухлявый пень заныл:

— Я говорил! Я чхиворил! Теперь нам кха-кха-кхонец!

А толстая кривая берёза качнулась и ударила по лбу сосну. У обеих всплыли сизые шишки.

— Ты чего дерёшься?

— Нет, это ты чхерёшься!

— Стойте! — гаркнул старый кедр. Он скрипел от возмущения. — Стойте! Я вспомнил. Болезни приходят, когда уходит радость. Мы радовались, отдавая лесу свои запахи.

— Верно! — залопотали осинки.

— Ничего подобного! — заверещал трухлявый пень, но его уже никто не слушал.

— Долой грипп! — пели сосны.

А старый кедр приподнялся на кривых корнях и взмахнул широкими лапами..

— Приготовиться всем! — гаркнул он. — Три, четыре…

И деревья вздохнули, вытянулись цветы и травы, и все разом: — А-пчхи!

С трухлявого пня слетели компрессы и горчичники.

— Я голый, я мёрзну! — запричитал он.

А деревья, цветы и травы вдруг запахли, каждый на свой лад. Лес наполнился тысячами разных запахов. Пахло горьким цветом черёмух и молодыми сосновыми серёжками, ландышами и укропом, смородиной и крапивой.

Вернулись птицы и дождики, снова шепчется в листьях ве-терок-лесовей, и солнце пьёт по утрам студёные росы с травы и цветов.

А трухлявый пень всё ещё жив. Опять замотал себя компрессами из берёсты, облепился горчичниками из сушёных крапивных листьев. Он ворчит, что ему отравляют жизнь, и плачет. Из него сыплется труха, и вместо слёз падают светляки.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ Про рыбу, которая надулась ⠀⠀ ⠀⠀

⠀На дне тёплого моря, на белой коралловой горке стоял кособокий домик из раковин. На нём была прибита дощечка с надписью: «Вагак».

Подплыл к ней морской петух, зачеркнул слово «Вагак» и написал сверху мелом: «Дурак!» И трижды прокукарекал.

Вылезла из домика неловкая толстая рыба Вагак. У неё были жёлтые полосатые бока и круглый глупый рот.

— Я обижусь, — сказала она и стала надуваться.

А другим рыбам смешно. Они запрыгали вокруг и давай дразниться:

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

А морской конёк вскочил на него верхом и погоняет:

— Но-о, поехали!

Вагак сильней обиделся и сильней надулся. Морской конёк свалился с его спины кубарем.

Вздохнул Вагак, чихнул с досады и отплыл за коралловую горку. И стал смотреть футбол. Команда морских коров играла с командой толстых дельфинов. В воротах стояли раки и ловили мячи клешнями.

Морские коровы забили дельфинам двадцать четыре гола.

Вагак от возмущения плавниками зашлёпал, закружился на месте, хотел засвистеть на всё тёплое море. Но свист вдруг застрял у него в горле: Вагак увидел акулу. Она кралась у самого дна и принюхивалась.

Скатился Вагак прямо на футбольное поле. Морской бык подумал, что это мяч, пнул что есть силы — и чёрный рак поймал Вагака за хвост.

— Больно! Пусти! Акула! — заверещал Вагак.

Кинулась к рыбам акула. Откусила кусок скалы, пожевала — выплюнула: невкусно. Подплыла к домику Вагака, плавники топорщит, зубами щёлкает.

— Вагак, Вагак, выходи играть.

— Как?

— В лапту.

— А ты меня не съешь?

— Нет, — отвечает акула, — я совсем-совсем сыта, даже на мороженое смотреть не желаю.

Очень хочется Вагаку в лапту поиграть. Вылез он из домика и говорит:.

— Давай считаться.

— Давай, — отвечает акула.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

А сама подплывает всё ближе и ближе:

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Хвать — и проглотила его.

Сидит Вагак в тёмном акульем брюхе, ворочается:

— Выпусти меня, я в лапту хочу играть.

Акула брюхо поглаживает, улыбается:

— Глупый ты, Вагак. Как же я тебя выпущу, если я тебя съела?

— Тогда я обижусь.

— Пожалуйста, хоть лопни от обиды.

Надулся Вагак. Так надулся, что у акулы бока распёрло. Она не нарадуется: «Теперь никто не назовёт меня голодной. Вон я какая толстая!»

— Хватит! — кричит она Вагаку.

— А выпусти!

— Вот ещё чего придумал!

Совсем обиделся Вагак. Поднатужился он изо всех сил и так надулся, что акула взвизгнула и завертелась:

— Перестань! Мне бо…

И лопнула. Как большой мяч.

Вылез из неё Вагак и покатился к своему домику.

Увидел его морской петух и радостно закукарекал:

— Аку-ку-лу уко-ко-шил!

Подскакал к Вагаку морской конёк и просит:

— Ну пожалуйста, ну прокатись на мне верхом!

И другие рыбы окружили Вагака, поздравляют.

С тех пор в тёплом море никто не дразнит Вагака, рыбы с удовольствием принимают его играть в лапту или в футбол.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ Молния на кочерге ⠀⠀ ⠀⠀

⠀Была гроза. Толкались на небе лохматые тучи и стреляли молниями в трубы. Полоснёт огненный ручеёк по трубе — и кирпичи вдребезги. Десять труб разбила молния на нашей улице.

Внучка моя Ленушка рассердилась и сказала:

— Поймать бы её и закрыть в подполье. Пускай в темноте сидит.

— Поймаю, — решил я.

Надел рукавицы, полез на крышу и стал караулить.

Хлестал дождь, студёный, с градом. Как горох, барабанил по крыше и по моей спине.

Вдруг сверкнула молния. Я схватил её за хвост и скрутил в кольцо. Заизвивалась она, зашипела, застреляла в лицо синими красками.

Принёс я её домой и бросил в подполье.

Сели мы с Ленушкой чай пить. Жевали баранки с мёдом, слушали, как шуршит под полом молния, и радовались. Ни у кого на свете нет собственной молнии. А у нас есть! Захотим — будем на ней лепёшки печь, захотим — верёвку сплетём.

Почувствовал я — что-то горячее ткнулось мне в ногу.

— Смотри! — испугалась Ленушка, и чай у неё выплеснулся на платье.

Из-под сапога у меня торчал хвостик молнии. Прожгла она дыру в полу и выползает, как змея.

— Кыш, такая-сякая, немазаная-сухая!

Топнул по ней каблуком! Спряталась. И в другом месте высунулась. Внучка забила её молотком обратно. Словно гвоздь. А она уже за моей спиной шуршит, прожигая дырку…

И началось! Заскакали мы с Ленушкой по комнате. Еле успеваем назад молнию загонять. Пол на решето стал похож, весь в дырках. Стулья в доме опрокинуты, шкаф на боку, и кровать кверху ножками!

Ленушка запыхалась, бегать больше не может.

— Мышеловку надо поставить, — зашептала мне она. — Как сунется в неё молния — тут её и прихлопнет.

— А может быть, лучше водой её окатить, чтоб остыла?

Только выползла молния в новую дырку — я из ведра на неё плеснул. Зашипела она, как раскалённый прут, изогнулась и вдруг стрельнула в печку. Ленушка едва успела наступить ей на хвост. А другим концом она уже из трубы вылезла и мотается над крышей.

Сосед наш монтёр Серёга увидел в окно огненный хвост над нашей трубой и подумал, что пожар. И побежал звать пожарников.

Еле-еле вытянул я молнию из печки и намотал её на кочергу. И задумались мы: что делать с ней дальше?

— Может быть, выпустим? — сказала Ленушка.

— Нельзя, все трубы перебьёт.

— И дома держать нельзя, потому что жить с ней сплошное мученье.

— Несчастные мы люди.

— Самые разнесчастные на свете.

Ленушка заплакала. И у меня защипало в носу. И пошли мы, вздыхая, на улицу.

Гроза уже кончилась. В бурых лужах плавали щепки и листья. Из-за леса краешком выглядывало оранжевое солнце.

Я утирал бородой слезинки и нёс кочергу, обмотанную молнией. Та ворочалась, шипела и стреляла синими искрами, как большой бенгальский огонь.

Мы спустились к реке и сели на перевёрнутую лодку. Река была оранжевой от солнца. Над ней висели провода, а по обоим берегам стояли смолистые столбы.

— Если растянуть молнию над рекой и привязать к столбам, она будет светить лучше всяких лампочек, — придумала Ленушка.

— Конечно. И ночью можно будет рыбу ловить!

— И мы от своей беды избавимся!

Ленушка так обрадовалась, что чуть не оступилась в воду.

Нашли мы проволоку, я влез на столб и прикрутил к его вершинке один конец молнии. Потом переплыл реку, разматывая её с кочерги, как нитку с катушки, и крепко-накрепко к другому столбу примотал. Повисла она над рекой, как синий огненный ручеёк, и светила ярко-ярко.

Пошли мы с Ленушкой домой, чай допивать.

И вдруг услышали звон пожарного колокола. С горы прямо к реке примчалась красная пожарная машина. С неё спрыгнули десять пожарников в касках с медными гребешками и монтёр Серёга.

— Провода горят! — закричали десять пожарников и приставили к столбу десять лестниц.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Что они хотят делать?

Монтёр Серёга влез по лестнице на столб и остриг молнию монтёрскими ножницами. Упала она в реку и разрубила её пополам.

Десять пожарников разинули рты, а монтёр Серёга обнял столб и боялся слезать.

А молния шипела и хлестала по воде.

— Ловите её! — закричал я пожарникам. — А то она всю реку выхлещет. Это же молния!

Десять пожарников надели рукавицы, прыгнули и поймали молниевый хвост. Вместе мы смотали её снова на кочергу. Десять пожарников сняли каски с медными гребешками и вытерли потные лбы.

Сказали мне:

— Привязывать молнию к электрическим столбам строго воспрещается. И на кочерге носить воспрещается. И дома держать воспрещается.

— А куда же мы её денем? — рассердилась Ленушка.

— В землю заройте.

— Выползет.

— В реку бросьте.

— Река выкипит.

Десять пожарников развели руками.

Монтёр Серёга пожалел нас и сказал:

— Отдайте мне. Я отнесу её на электрический завод и что-нибудь придумаю.

— Пожалуйста, — обрадовался я, — бери вместе с кочергой!

Дома мы с внучкой выпили целый самовар чаю. Даже не заметили, что пили без мёда. Всё равно чай показался сладким.

Мы смеялись над тем, что пол у нас в дырах и похож на решето. А потом крепко уснули.

Кончились наши несчастья!

Приснилось мне, будто у монтёра Серёги молния вырвалась и снова стала стрелять по трубам. А Серёга скакал за ней по крышам с кочергой и не мог поймать.

Я с перепугу проснулся и разбудил Ленушку.

— Ты знаешь, что мы с тобой обманщики? Другому человеку отдали свою беду. Теперь, наверное, другой человек с нею слёзы льёт?

— Да, мы с тобой самые распоследние обманщики на свете, — вздохнула Ленушка. — Наверное, у монтёра Серёги молния и стены прожгла…

— И потолок…

— И крышу…

— Бежим скорей к нему!

— Бежим!

Как были мы босые и неодетые, так и прибежали к Серёге.

Он только что вернулся с завода и высыпал на стол из кармана пригоршню маленьких лампочек. Они были очень яркие и светили без всяких проводов.

— Слушай, Серёга, — сказали мы ему. — Ты уж прости нас, пожалуйста. И отдай нам обратно молнию. Пусть нам одним будет плохо.

Монтёр Серёга рассмеялся.

— Возьмите, — говорит.

И высыпал нам в ладошки две горсти маленьких лампочек.

В них горели маленькие кусочки молнии.

Теперь каждый Новый год мы с внучкой Ленушкой достаём их из чемодана и развешиваем на ёлке. Они горят, как маленькие бенгальские огоньки.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ Ночь в трубе ⠀⠀ ⠀⠀

⠀Есть у нас в посёлке пруд. А на берегу за синим забором хлебный завод с высокой закопчённой трубой. Из трубы выходит чёрный дым, а на заводе делают белые баранки и печенье.

Как-то поздно вечером проходили мы с внучкой Ленушкой по берегу. Дым из трубы валил густой, расползался над прудом, и становилось темно.

— Смотри, — сказала Ленушка, — из трубы ночь выходит.

— Ага, — сказал я.

— Днём она в трубе прячется. Если трубу заткнуть, всегда будет день.

— Ага, — сказал я.

Нашли мы пузатый бочонок, дождались утра и пошли трубу затыкать.

Влез я на трубу, сунул голову внутрь и чуть не задохнулся: дым в горле застрял. Выдернул голову. Но успел заметить: внутри трубы ворочается что-то чёрное. Наверное, ночь.

— Она! — кричит мне снизу Ленушка. — Потому что у тебя лицо теперь ночное!

Провёл по лицу ладонью — верно, вся ладонь чёрная.

— Затыкай! — кричит Ленушка.

Я бочонок, как пробку, приставил и кулаком пристукнул.

Слез и в пруду умылся. Бороду солнышку подставил, чтоб скорее сохла.

Целый день мы с Ленушкой радовались.

А потом грустно стало. Вроде бы спать пора, а не хочется. Солнышка нет, а светло, и звёзд не видать.

— Мы теперь совсем звёзд не увидим? — вздыхает Ленушка.

— Совсем.

— И луну тоже? И спать совсем перестанем? А как же в садик не спавши ходить?

— Не знаю.

У Ленушки слёзы на глаза навернулись. И мне плакать хочется. Нехорошо мы сделали.

— Давай выпустим ночь обратно?

— Давай!

И помчались мы к пруду.

А там народу — не протолкнёшься. И все на трубу смотрят. А труба прыгает, как живая, то надуется, то вытянется. И кричит:

— Выпустите меня! Я опаздываю.

Никто не поймёт, что с ней случилось. Иные хохочут:

— Гляди-ка, вприсядку пошла!

Пекарь в белом халате бегает вокруг, руками машет:

— Куда ты? С ума сошла? Во что я дым выпускать буду?

А труба вот-вот разорвётся.

Вскочил я пекарю на плечи, потом на крышу — и на трубу взобрался.

— Сейчас, — кричу, — выпущу!

Дёрнул бочонок — и швырнуло меня под облака! В ушах — грохот, в глазах — дым, а в руках — бочонок.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

А подо мной ночь расползается, рассыпает торопливо звёзды. Схватился я за облако, спустился на нём, как на парашюте. И побежали мы с Ленушкой домой — сны ночные смотреть.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀