Детектив и политика 1992 №1(17)

Татьяна Иванова НЕ ГАДАЕМ — ДА НЕ ОБМАНЕМСЯ

© Татьяна Иванова, 1992.

До недавних дней два великих русских вопроса "кто виноват?" и "что делать?" считались нестареющими и вечными. А теперь вдруг выяснилось, что они от нас ушли. Никто ни в одной газете, ни в одном журнале, ни с какой трибуны этих вопросов больше не задает. С апреля 1985 по август 1991 года — вот срок, который понадобился, чтобы вечное кануло в Лету. Как отвечали, как, непримиримо противоборствуя, настаивая всяк на своем, всегдашние российские оппоненты, "западники" и "славянофилы", с противоположных сторон прорывались к истинам — эта отдельная и очень интересная для осмысления тема. Что друг друга они ни в чем не убедили — тоже факт, и тоже объяснимый, если смотреть на него в контексте истории русской мысли. Но то, что в результате непримиримого шестилетнего спора ответы на сакраментальные русские вопросы были получены, — тоже факт. Исчерпывающие ответы — поскольку сегодня очевидно, что интерес к вопросам исчерпан… Добыты истины для третьей стороны — не для "западников" и не для "славянофилов", — если допустить возможность существования такой, третьей, стороны… За шесть лет противоборствующие стороны высказали друг другу все, что хотели, сообщили все, что знали, открыли все, что было или считалось тайным, исчерпали аргументы, укрепились на своих позициях, потеряли надежду сдвинуть друг друга с места — иссякли, устали и начали повторяться…

Если сегодня в умном журнале все-таки появляется статья на тему "кто виноват?" или "что делать?", какая бы блестящая подпись под нею ни стояла, боюсь, читатель пропустит эти странички.

Вопросы, которые сегодня волнуют публику, звучат совсем иначе. Как жить? Как выжить? Куда идем? Что с нами будет? В какой стране мы живем?

Сколько нам понадобится лет, чтобы "закрыть" эти темы?

Скажу сразу, что и сами вопросы, и ответы на них кажутся мне куда менее интересными и для чтения, и для письма, чем вопросы и ответы предыдущего, ушедшего ныне в историю временного отрезка. Но отвечать на них пишущим и думающим людям придется до тех пор, пока они будут звучать, — никуда не денешься. Именно этому занятию и предалась сегодня вея журналистика, все журналисты, всяк на свой салтык. Толстые пачки, папки, пакеты с письмами передают мне всякий раз, когда я прихожу в любую редакцию, с которой сотрудничаю, — "Новое время", "Книжное обозрение", "Семь с плюсом", "Радио России", "Эхо Москвы". Странно было бы и говорить о том, что "письма пишут разные, слезные, полезные, иногда — прекрасные, чаще — бесполезные". Это и так давно всем известно. Но придется сказать о том, что перечисленные мною "новые" вопросы извлечены тоже из этих пачек… И если бы это было не так, я, может быть, думала бы, как думают многие: что именно журналисты навязывают обществу такие, а не иные вопросы.

Впрочем, кто, кому и что навязывает, понять все равно невозможно, влияние общества на журналистику и журналистики на общество, видимо, взаимно и равносильно. Так или иначе, я злюсь, когда читаю у кого-нибудь из коллег. "В какой стране мы живем?!" Но когда тот же вопрос, в той же редакции и с теми же то возмущенными, то растерянными, то саркастическими интонациями мне задает читатель — приходится отвечать.

Я могу назвать точную дату своей эмиграции из СССР в Россию. Это случилось 13 января 1991 года… Интересно теперь вспоминать, что раньше я, конечно, подумывала об отъезде, но мысли эти были не слишком решительны и не были неотвязны. Так, представишь себе, бывало, да и останешься дома.

…А ведь был очень страшный день — 21 августа 1968 года. Моя страна — СССР — напала тогда на Чехословакию. Я работала в то время в молодежной газете, чехословацкая "Млада фронта" была нашим другом, коллеги из "Млады фронты" — частыми нашими гостями, именно "Млада фронта" опубликовала (это незабываемо) статью "Две тысячи слов", которая послужила поводом для ввода советских танков. Горький анекдот тех дней: "Две тысячи танков против "Двух тысяч слов"…

О тех черных днях написано много, и я убедилась по этим писаниям, как люди легко забывают, как путают свои нынешние мысли с тогдашними, себя теперешних с прежними. Впечатление от 21 августа для меня было ошеломительным и настолько сильным, что можно уверенно сказать: подобных дней за всю жизнь наберется немного, этот день из тех, которые запоминаются на всю жизнь, как бы она ни была долга.

Так вот. В нашей редакции людей, не пришедших в ужас от вторжения СССР в Чехословакию не было. Ни единого. Это потом, позже, многие дали себя уговорить, многие утешили себя лживыми словами, потому что им было проще жить, выживать, работать утешенными, а не безутешными. Но в то утро, в несколько ближайших дней… "Ну, как в дерьме?" — вместо приветствия спросил траурно мрачных коллег чуть припоздавший на службу Анатолий Афанасьев, остроумнейший репортер, мой соавтор (ныне — член редколлегии прохановской газеты "День"). "Граждане, отечество в опасности: наши танки на чужой земле" — принес кто-то свежую строчку Галича, с тех пор без конца нами повторявшуюся. "Владлен Кривошеев" — принес кто-то другой пресветлое имя коллеги-известинца, вслух осудившего вторжение, мгновенно изгнанного из своей редакции, вообще из журналистики — и это имя повторялось тоже изо дня в день, переходило из уст в уста, с благоговением, с нежностью, с завистью…

С завистью — потому что он был страдальцем за правду. А среди нас не было страдальцев. Хотя — я прошу быть читателя внимательным — мы все говорили тогда свою правду вслух, не таясь. Порядочно событий произошло с тех пор в жизни людей, бывших тогда молодыми, работавших в "Московском комсомольце". Судьбы сложились по-разному. И немало всякого сказано, написано, передумано, например, об Аркадии Удальцове — тогдашнем главном редакторе "Московского комсомольца", нынешнем главном редакторе "Литературной газеты". В течение перестроечных лет и мы с ним, например, так часто друг друга плохо понимали, что наконец вообще понимать перестали.

Но что бы он ни делал в своей жизни, как бы себя ни вел, что бы ни писал и ни говорил, 21 августа 1968 года ему зачтется на небесах. В тот день и еще целую неделю он вел себя так, что место в раю ему обеспечено. Его редакция орала, митинговала, протестовали с утра до позднего вечера. Он ходил из кабинета в кабинет, и везде ему, видимо, как представителю власти кричали в лицо: "Сволочи! Предатели! Негодяи! На танках демократию давить!.. Стыд! Позор! Ужасная страна! Стыдно жить!" А он только уговаривал: "Тише, тише, я прошу вас… Тише, ведь стукачи кругом, неужели вы не понимаете?.. Ну мы же с вами ничего не сделаем… Пожалуйста, я прошу вас, не кричите… Мы же не одни… Услышит кто-нибудь из "Вечерки"… Не дай бог, из "Мосправды"… Ребята, можете вы не орать, говорите нормальными голосами…"

"Звони! — приступали мы к своему главному. — Звони в "Младу фронту"! Их, наверное, посадили! Узнавай!" Он звонил. Узнавал. Умолял нас: "Потише". И никого из нас не отдал, не выдал, не выгнал. Всех — сберег.

Жгучий стыд за свою страну, боль за Чехословакию, за поруганную свободу, страх за коллег — все пережито тогда, в августе 1968 года.

Но, как я вспоминаю, мысли об эмиграции в Россию не было. То ли не было такой страны — России, то ли СССР это и была Россия. Не могу сказать…

Был кромешный стыд за свою родину, когда, спасая от советского нашествия Польшу, Ярузельский вводил там военное положение… Был жгучий стыд за кровавую ночь в Баку, за побоище в Тбилиси. Аплодисменты в связи с провозглашением суверенитета России были сердечны, но чуть опережали состояние души. А вот Вильнюс… Вильнюс был последней каплей.

И когда в Прибалтику поехал Ельцин, когда он сказал там, что это не Россия напала на Литву, когда призвал русских солдат не стрелять, моя эмиграция состоялась окончательно. С тех пор я живу в России.

Помню 14 января, грязный и полутемный, дымный переход под землей Пушкинской площади и очередь к жаркому лотку. Очередь за корочками к паспорту, самодельными и довольно аляповатыми. На корочках вытеснен двуглавый орел и написано: "Паспорт гражданина России". Я стояла в этой очереди. Я купила себе такие корочки. Зачем? Я никогда не ношу с собой паспорт и равнодушна к символам. И кому это можно было вообще предъявить?.. Не знаю зачем. Для собственной души. Душа требовала хоть так заявить о своей принадлежности к России, о своей непричастности к черному делу СССР, к кровопролитию, к очередной агрессии, к очередному навязыванию слабому воли сильного, к праву оружия.

Последующие дни, недели и месяцы были временем борьбы за независимость своей страны — России. Сформулировалось, отлилось в простые и жесткие слова давнее смутное чувство, весь накопленный за годы стыд, все обиды: Россия живет под оккупацией. Мы — оккупированная страна, оккупированный народ. Оккупанты?.. Оккупанты — империя СССР. А что же такое империя СССР, где у нее метрополия? Где у метрополии территория?

А нет у метрополии территории. Кроме зданий на Старой площади. Да республиканских ЦК. Да городских и областных комитетов КПСС. Да районных комитетов той же партии. Да ее парткомов. Да ее партбюро в каждом цехе. Да ее парторгов в каждой бригаде… Прибавим структуры ВЛКСМ. Да структуры КГБ. Да — по мелочи — профсоюзные, досаафовские, ветеранские, женские, миротворческие, прочие, пронизанные и прошитые все тем же партийным влиянием и недреманным гебистским оком и ухом…

Оккупированную Россию не пускают на телевидение, вышвыривают даже со второй программы радио, первое лицо в Государстве Российском не может выступить перед собственным народом, на него одно за другим совершаются покушения, наконец, парламент России не может собраться на собственную сессию: метрополия окружает центр города танками, военной техникой… 28 марта 1991 года — генеральная репетиция путча. Очередной черный и решительный день для России…

Осознание, что я живу в своей стране под оккупацией, привело к тому, что я стала вести себя соответственно: писать листовки. Все, написанное мною после 1.3 января 1991 года и опубликованное в разных газетах и газетенках, по моему представлению о жанрах в журналистике, было написано в жанре листовки…

Множество моих дорогих коллег прожили этот год с теми же чувствами и предавались тем же занятиям. В жанре листовки работал Андрей Нуйкин, Леонид Радзиховский, Александр Иванов, Павел Вощанов, Игорь Сичка… Я с удовольствием еще перечисляла бы и перечисляла имена. Юрий Буртин, Игорь Клямкин и Георгий Целмс взялись выпускать целую газету-листовку "Демократическая Россия", и когда я понадобилась им, для меня не было вопроса, идти к ним или не идти. В листовку превратилось "Новое время" — мой главный и любимый журнал.

Надобность в жанре листовки, кажется, миновала 12 июня — с избранием президента России. Дальнейшее становление независимости моей страны должно было идти спокойным эволюционным путем. Оккупационные структуры предстояло постепенно демонтировать. Спокойной, чудесной, полнозвучной музыкой прозвучал в летний солнечный денек Указ Президента России о департизации. Прекрасно: года за два управимся без потрясений…

Но туманным утром 19 августа СССР вероломно напал на Россию. Об этом написано много и будет написано еще больше. Три августовских дня навсегда пребудут святыми в российской истории. И у меня есть в запасе пара слов для тех, кто позволяет себе рассуждать о них без уважения, даже с насмешкой. Но только я не считаю нужным здесь и сейчас тратить на них слова, душу и время. Сейчас я хочу сказать только и единственно об одном: неужели и после 21 августа есть еще люди, живущие в России, но не перебравшиеся в Россию окончательно? Неужели есть еще люди, оставшиеся жить в СССР?..

Я не об Алкснисе, не о Когане, не о Проханове, Сухове или, Господи, прости, Жириновском. Они меня не читают, а если читают, то не понимают, а если понимают, то не верят, а если верят, то считают, что я пишу глупость и вредность. У них, как мы уже договорились с самого начала, свои истины, свои печатные органы, свои аргументы, свои мыслители, свои журналисты. Я о других — о тех, кто все эти годы читал демократическую прессу, кто выходил на демократические митинги, кто 12 июня голосовал за Ельцина, за Попова, за Собчака, за переименование Ленинграда в Санкт-Петербург и Свердловска в Екатеринбург. Неужели и среди вас…

Откуда этот вопрос: "В какой стране мы живем"? Почему так сердечно вы относитесь к новой аббревиатуре СНГ? СНГ — ведь это всего лишь содружество, куда входит наша страна. Содружество стран, разных, в котором наша страна лишь одна из многих. СНГ — не страна и не государство. У СНГ не может быть флага, герба, гимна. Страны могут входить в СНГ и выходить из СНГ, оставаясь странами.

А наша страна — Россия.

В этом странном вопросе: "В какой стране мы живем?" — мне слышится тоска по структурам, столько лет душившим Россию. Но с этой тоской еще можно как-то смириться. Мне слышится, однако, и то, с чем мириться абсолютно невыносимо: тоска по структурам, напавшим, совсем недавно напавшим на Россию… Может быть, вы просто еще ни разу так просто это для себя не формулировали? Подумайте, ведь 19 августа произошло именно это. В российскую столицу были введены войска. Было решено взять штурмом здание парламента. Планировался арест и уничтожение высших должностных лиц Российского государства, аресты для сотен других. Как стало известно недавно, был готов и указ о праве для военного патруля расстреливать на месте без суда и следствия грабителей и насильников. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что это был указ о праве расстреливать на месте всех не лояльных новому оккупационному режиму, всех не угодных ему, всех, кто почему-либо не угодил. Ведь если "без суда и следствия", то на следующее утро о любом можно сказать, что он попался на воровстве или покушении на убийство…

Не знаю… По-моему, если на твою родину напали, с этого момента считать себя ее сыном, даже если раньше никогда не думал о том, чей ты сын, это так естественно, так по-человечески…

Говорят: а вот русские везде живут — и в Казахстане, и в Молдавии, и на Украине. Коренные русские, много их. Достаточно ведь на земном шаре, вернее, на одной шестой части его суши, мест, которые столетиями считались окраинами Российской империи. И вдруг теперь это другие государства. "В какой стране мы живем?"

Вы живете в Казахстане, в Молдавии, в Латвии, Литве, на Украине… До распада империи вы были там представителями правящего народа. Не по своей воле, так сложилась судьба. Вы не замечали этого, вы работали день и ночь, вы не пользовались никакими привилегиями — так вам казалось… Но разве это не привилегия — говорить на Украине по-русски, а в Литве тоже по-русски? Ведь когда латыш или молдаванин приезжает в Москву, он должен говорить по-русски, и никто ему ничем не обязан, если он лопочет по-своему. Почему же в Кишиневе и Алма-Ате мы с вами, лопоча по-своему, не считали привилегией, что нас понимают?

Русские в республиках — в основном — ни перед кем и ни в чем не виноваты. Не их вина, что слово "центр" крепко связано в массовом сознании со словом "русский". Представитель центра — управляющий, диктующий волю Москвы, говорящий по-русски — мог быть представителем любой национальности, хоть евреем, хоть чукчей. Он все равно назывался "русский". А те, кто считает себя представителями коренной национальности, жили с ощущением, что они "нацменьшинство". Теперь это ощущение приходится примерять к себе русским, живущим вне России. Оно, оказывается, отвратительно…

"В какой стране мы живем?" Вы живете в Молдавии, в Узбекистане, в Киргизии. Вам невыносимо? Приезжайте домой. Россия огромна, просторна, всем хватит и работы, и места. И все нужны России, потому что ей очень плохо, она бедна, неухожена, неуютна, бездорожна, поросла лопухами и крапивой, ее земли запустели, по ней некому водить поезда, некому чинить ее мосты, некому сеять ее хлеб, и печь его тоже некому, некому Россию лечить и учить, и строить, и мести, и носить письма, и шить, и продавать, и даже танцевать — все некому, некому, некому в России. Приезжайте…

Приезжайте… Но если вы не хотите ехать, если дом ваш там, в другой стране, где вы прожили всю жизнь, где жили отцы и деды, будьте хорошими гражданами той страны. И не зовите Россию расправиться с вашими обидчиками. Южная Осетия провела референдум — хочет присоединиться к России. Что же? Россия должна отбить у Грузии ее территорию? Русские должны пойти войной на грузин? А пройдет референдум в Приднестровье — России идти войной на Молдавии? А в Казахстане, где география тоже своеобразна, — России воевать с Казахстаном? С Прибалтикой?

Люди, скорбящие сегодня о "былом величии России", не патриоты, хотя сделали патриотизм своей профессией и не стесняются называть себя патриотами вслух, в статьях, книгах, с трибун. Они враги России, потому что хотят ввергнуть ее в войны, хотят заставить граждан России стрелять в своих братьев, с которыми худо ли, бедно, а семьдесят лет прожито в одной стране. Они хотят заставить российских граждан убивать и умирать — и смеют говорить, что любят Россию! Это ведь верх черного, бессовестного цинизма.

Меня потрясает эта беспаузность, непрерывность слов! Вот только что — сию минуту! — люди кричали, что Украина и Россия навек неделимы, что немыслимо и представить себе, что русский и украинец не братья, не одна семья, что славянство свято. И тут же, дрожание воздуха от тех слов не прекратилось, как они уже громко стонут: невыносимо видеть украинский флаг над кораблем в Черном море, обливаемся горькими слезами, как подумаем, что завоеванный нашими, русскими предками Крым станет украинским. И они уже голосят: "Идет опять оборона Севастополя", сравнивая украинцев, единокровных братьев не с кем-нибудь — с фашистскими захватчиками! И находятся люди, покупающиеся на эту гнусную демагогию…

И почти не находится людей, которые сказали бы, что человек, готовый посылать соотечественника на смерть во имя того, чтобы над Черноморским флотом развевался русский, а не украинский флаг, — демагог, циник, провокатор, недоумок — кто угодно, но уж никак не патриот.

И — наоборот — тот патриот, кто делает все возможное и невозможное, чтобы сберечь каждую российскую жизнь, каждое живое дыхание в России.

Но… Севастополь… Крейсер "Варяг"… Наши порты… "В какой стране мы живем?"

Мы живем в России, а на Севастополь, крейсер "Варяг", наши порты, базы и прочие прелести, на все наше недвижимое имущество есть переговоры, есть договоры, есть плата за аренду и постой. Так повелось в нормальном мире.

Границы провел Сталин! А мы еще когда договорились, что он один из тех, кто, вот именно, виноват…

И на этот вопрос есть ответ, простой и, мне кажется, неоспоримый. Все границы в мире странны, любая может быть оспорена. В мире — а не только у нас. Границы, как правило, результат войн. А какая уж логика, какой закон, какие исторические доводы на войне? Просто войны заканчиваются всегда одинаково: стороны договариваются, что все стоят, где стоят. Там и граница. Если же длятся доводы, множатся аргументы: "да нет, мы еще немножечко продвинемся", "а вы еще на пару миль отступите", — если длятся доводы, длятся и войны. В любой точке границы всегда могут сойтись два историка и размотать свои свитки. Спору не будет конца. Каждый историк позовет приверженцев своей точки зрения, достанут новые, новые свитки… Шестая часть суши — причудливо, нелогично, странно поделенное на части пространство. Мир на нем возможен при единственном условии: все стоят, где стоят. Любой вопрос о границах — напряжение. Любое предъявление свитков — конфликт. Территориальные притязания — война.

На вопрос "в какой стране мы живем" надо отвечать так: в нищей, разоренной, разворованной, пропившейся, отвыкшей работать России. На ноги ее поставить — труд колоссальный. Ввергнуть же ее в войну — тяжкое преступление перед Россией.

Я пишу эти заметки в дни, когда парламент России поднял вопрос о законности передачи Крыма Украине… Я с 13 января писала листовки, борясь за независимость России, в том числе и за права парламента России. Это моя листовка, за моей подписью 20 августа была расклеена по Москве, и ее читали у "Белого дома". Это я написала про "Белый дом" в той листовке: "Штаб Российской свободы". И это я говорю сегодня: если парламент поднял вопрос о законности передачи Крыма Украине, это достаточный повод, чтобы президентским указом этот парламент распустить. Я приветствовала бы такой указ и рукоплескала бы ему.

Мы живем в России — в огромной, неухоженной, поросшей лопухами стране. Мы ни к кому, никогда не имеем права предъявлять территориальные претензии. Потому что легко представима себе международная санитарная инспекция, которая проверит, как мы содержим собственную территорию, и скажет: да вы запакостили землю, дом человеческий, вы отравили ее, сделали бесплодной, вы сгубили моря, леса и реки. Вам не то что еще земли, у вас и эту-то надо отнять и отдать на излечение тем, кто способен ее всходить, тем, кто будет любить и лелеять.

Мы живем в России — стране, со всех сторон окруженной соседями, которых много лет утесняли и угнетали от нашего, русского имени. И мы должны теперь жить так, чтобы искупить перед соседями свои вины: а вольные они или невольные — это, как нынче принято говорить, наши проблемы.

Мы живем в усталой стране, которой надо отдохнуть от сознания, что она отвечает за кого-то еще, не только за себя. Мы живем в стране, потерявшей стыд, забывшей, что позорно быть пугалом, позорно, когда тебя боятся. Мы живем в стране, которой надо лечить душу…

Мы живем в прекрасной стране, в России, которая не разучилась любить свободу за долгие годы рабства. Мы выходим ее, сбережем, поставим на ноги — осторожно, настойчиво, неотступно будем лечить. И возродится…

И этот вопрос, очень часто в последние недели звучащий, мне непонятен. Откуда взялся? Почему не звучал прежде? Что, пока жили во лжи, под оккупацией, были мировым пугалом, из года в год с кем-нибудь воевали, где-то лили свою и чужую кровь — знали, как жить. А теперь — не знаем…

Ну что же, если не знаем, надо пытаться ответить.

Может быть, годится заповедь Льва Николаевича Толстого, великого нашего соотечественника? Он, помнится, говорил: считай самым главным делом своей жизни то, что делаешь в эту минуту. Мне кажется, если эту заповедь прибавить к общеизвестным евангельским, то как раз и получится ответ на вопрос "как жить?".

Видимо, многие из нас слишком испорчены привычкой думать больше о будущем, чем о настоящем. Между тем, каждый миг настоящего как раз и состоит из прошлого и будущего. А может быть, иначе: будущее подступает незаметно, человек просто не осознает, что оно настало, и все ждет чего-то, и так проходит жизнь… А человек разочарованно смотрит по сторонам и думает: жизнь кончается, а я так и не дожил до будущего.

На вопрос "как жить?" я отвечаю себе: "во-первых, жить". Жить сейчас и сегодня, потому что жизнь — божественный дар, доставшийся тебе ни за что, не по заслугам, потому что жизнь — чудо и счастье. Жить сейчас и сегодня, потому что не в наших силах предвидеть, много ли впереди, когда все прервется…

А нам — современникам и особенно моим сверстникам, людям зрелых лет, — жить, осознавая, что на нашу долю выпало стать свидетелями того, о чем только в счастливых мечтах грезили миллионы самых чистых, самых умных и достойных людей в России, свидетелями крушения коммунизма, свидетелями распада нелепой и немилосердной ко всем своим подданным империи. Скольких своих граждан эта империя истребила… Сколько вмерзло их в ледяную землю, навсегда сгинуло, пропало, сколько было унижено ею, оскорблено, пытано, забито…

Иногда мне кажется, что самое лучшее было бы умереть 22 августа. Все произошло — жизнь состоялась, и разве может что-нибудь еще хорошее произойти на этой земле, что-нибудь, сравнимое с чудом победы 21 августа?..

Но приходят и иные мысли: за такую-то радость положено ведь и отслужить, отработать…

Я люблю всех, кто в кромешные августовские дни перед лицом жизни и смерти проявил лучшие человеческие качества. Теперь, когда кто-то из этих людей говорит или делает, что-то меня раздражающее, неловкое, даже глупое, отстаивает какую-то странную мысль, занимает неожиданную позицию в споре, я осаживаю себя, не позволяю себе думать о человеке плохо. Ведь то, что раньше было мне известно только теоретически, только из книг, я увидела в живой жизни, на практике. Согласитесь, ведь и вы всегда, с детства знали: существенно в человеке только то. что проявляется в решающие минуты, никогда нельзя узнать человека лучше, чем узнаешь его, увидев, как он ведет себя, когда стоит вопрос о жизни и смерти… Мы ведь с вами всегда с этим, кажется, соглашались. Что же теперь вдруг оказываемся так строги, так нетерпеливы, что же теперь хотим так невозможно много от людей, которые самой строгой проверкой проверены?..

Как жить?.. Стараться видеть в людях хорошее, помнить хорошее, не верить наветам. У России впервые в ее истории всенародно, свободно избранная власть. Честная. Любящая Россию, страстно желающая ее возрождения. Так и смотреть, понимая, что эти люди — не боги. Они жили и росли, и формировались среди нас, учились тому же, чему и мы. Они могут чего-то не знать, чего-то не предвидеть, могут ошибаться. Они могут быть упрямее, чем хотелось бы окружающим. Но даже если бы они были начисто лишены всех человеческих недостатков, они не могли бы сделать нашу жизнь легкой, изобильной, щедрой.

А еще заниматься гигиеной собственной памяти. Не позволять сбить себя с толку разговорами типа "раньше было лучше". Если "лучше" это "сытнее", то сытнее раньше действительно было только в Москве. Но вспоминать московскую сытость (весьма и весьма относительную) перед лицом всей России, всегда ездившей в Москву, как в гастроном и универмаг, и уже несколько десятилетий жившей по талонам, просто безнравственно и стыдно.

Жить и видеть, как в безжизненное тело российского хозяйства по капле, медленно возвращается жизнь. Стараться понять, что Россия должна постичь все науки, давно знакомые миру, и научиться следовать им: и науку организации труда, и науку его оценки, и науку обрабатывать землю, науку убирать и хранить урожай, и науку о взаимодействии предприятий друг с другом… Политэкономию, которую мы. все десятилетиями изучали, по которой сдавали зачеты и экзамены, надо решительно забыть: наука эта оказалась не наукой. Опытным путем ее выводы и рекомендации проверялись семьдесят лет: пшик один вышел.

А еще жить и понимать, что царство Божие все-таки внутри нас. Внутри, а не где-то снаружи. Что очень многое вокруг таково, каким человек его видит. Хочет человек видеть что-то безобразным — оно безобразно. Хочет видеть прекрасным — оно прекрасно.

И на вопрос "Как выжить?", мне кажется, нужно отвечать только в тех несчастных точках нашей в прошлом общей территории, где стреляют. Там надо думать, как не угодить под пулю, не подорваться на мине… А еще на этот вопрос надо отвечать в тюрьме — наше общество безжалостно к своим заключенным, попавшие туда должны как-то приспособиться к нечеловеческим условиям существования, если не хотят погибнуть не за понюх табаку. И в детских домах… Особенно после детского дома — как, в самом деле, выжить? Куда податься? Где жить? На какие деньги одеться, купить кастрюли и сковородки?.. И в домах инвалидов, престарелых — и больно, и одиноко, и никому ты не нужен, и некому пожаловаться, и никто не пожалеет… И в больницах, после операций… И в армейской казарме лелеяному пареньку, мягкосердечному очкарику — как выжить?..

Остальным же — здоровым в пределах и нормах своего возраста, на своих ногах, с руками и головой — почему надо задавать себе этот вопрос? Почему надо от кого-то требовать, от кого-то ждать ответа? Надо жить, а не выживать.

Общество измаялось в ожидании западной гуманитарной помощи, перестало ее стыдиться, протягивает за нею руки. Почему так?.. Зачем бесплатные обеды в школах всем подряд? Они как кидались казенными котлетами, так и кидаются, уборщица как сваливала в помойное ведро несъеденную ими кашу, так и сваливает. Бесплатные обеды нужны, может быть, двум, ну трем деткам — их бы и кормить. Но, увы, — социалистическая уравниловка во всей силе. Школьник? Под опеку. Неважно, кто твои родители. Пенсионер? Под опеку. И никто не прошелся по домам, никто не переписал на отдельный листочек по-настоящему нуждающихся, беспомощных, несчастных. Под опекой общества, с рукой, готовой принять "гуманитарную помощь", оказывается и вот тот дядька в пальто с каракулевым воротником, бывший доблестный чекист, живущий в роскошной квартире, здоровый, сытый. И вот та накрашенная тетенька, которая вовсю кокетничает от скуки: выпихнули с работы ее за безделье ровно в пятьдесят пять лет, избавились, она и рада теперь ничего не делать… И опекать их будут за счет трудящихся день и ночь, отнюдь не богатых, валящихся с ног от усталости, растящих детей…

Школьная учительница, митинговавшая недавно в коридоре среди детей (тема митинга "эти демократы", "ваш Ельцин", "раньше все было, а теперь ничего нет"), с надрывом выкрикивала: "Моя старушка-мама… моя бедная мама… привыкла покупать два пакета молока в день… А теперь она может купить только один! Вот результат всей ее честной трудовой жизни!" "А вы второй-то пакет сами ей покупайте, — сказал мой сын. — Мама все-таки… Воспитывала вас, растила". Он рассказывает, что учительница замолчала и заморгала растерянно. Самой ей в голову этот вариант не приходил…

"Куда мы идем?" Еще один с виду новый вопрос, а на самом деле чисто советский. Раньше было известно — идем к коммунизму. Везде было написано, на каждом заборе, вперемежку с матерными словами. И все знали. Злились, анекдоты сочиняли, ехидничали, ни секунды не верили, но, оказывается, знали. Цель, видите ли, была. Сейчас — нет цели.

А никуда мы не идем. Живем. И цель у каждого — своя. У кого-то — наука, у кого-то — литература, у кого-то — работа, у большинства — вырастить хороших детей, научить их делу, воспитать их так, чтобы жили нормально среди людей, сами не мучались и других не мучали. По возможности сделать их жизнь поблагополучнее, посчастливее, поспокойнее. Скрасить жизнь своим старикам…

Но у нас есть и общая, весьма возвышенная цель — возрождение России. Только это не мероприятие, не кампания. Россия наша тем скорее, тем счастливее возродится, чем больше нас будут считать самым важным делом то, которое делают в эту минуту. Так просто. И так пока невыполнимо!

И не надо гадать, бегать к астрологам и экстрасенсам, вызывать духов, справляться у колдунов: что будет? Что будет с нами со всеми?

Никто не знает свою судьбу. Нам заповедано не бояться. Ничего, никого не бояться, кроме Бога. Верующие мы или атеисты, а живем в России — в стране, где очень сильна христианская традиция. Если мы хотим жить по-человечески, мы обязаны уважать традиции страны, где живем, следовать этим традициям.

Христианство не велит нам впадать в тоску и уныние. Люди, эмигрировавшие в Россию недавно или еще не осознавшие, где живут, могут этого, конечно, не знать. Впрочем, их сразу видно… Полагаю, что долг граждан России помочь людям здесь освоиться, познакомить их с нашими главными традициями — с теми, которые помогали жить России в течение целого тысячелетия.

Если бы я не осознавала этот долг, я не стала бы пытаться отвечать на новые русские вопросы. Вполне допускаю, что попытка неудачна. Буду пробовать еще и еще раз, еще и еще — пока сегодняшние вопросы не канут в Лету так же, как канули недавно казавшиеся неразрешимыми и вечными "кто виноват?" и "что делать?".