Дети богини Дану. Том 1

Глава 2

– И шестая из избранных в ученицы великой богине, Дея из дома Горностая.

Дея стояла, высоко задрав подбородок и чуть прищурившись на солнце, разглядывала стройные ряды воспитанников, будто они выстроились на парад, чтобы встретить лично её.

Дея всегда считала глупым обычай отправлять детей из благородных домов обучаться с прочими, чья судьба была неизмеримо ниже. «Всегда» – это все те долгие четырнадцать лет, за которые, как она точно знала, она успела прекрасно познать мир вокруг, скрытые закономерности бега светил и глубинные связи в отношениях людей, которых она немало успела увидеть в доме отца.

Однако время не стояло на месте, и отец, сорокалетний сид, без малого десять лет горевавший по своей покойной наложнице, стал её забывать.

Знание закономерностей людских душ подсказывало Дее, что ещё немного – и её мать будет забыта совсем – а как только это случится, новая наложница войдёт в дом, и однажды, когда они с отцом станут достаточно близки, её собственное место старшей и любимой дочери займёт кто-то другой.

Дея не сомневалась, что это произойдёт, и потому, когда листья в фонтане жизни начертили рисунок семени, зарождения нового сида, Дея не была удивлена.

Не удивилась она и тогда, когда отец сообщил ей о том, что пора Дее определить своё место в мире, который их окружает – а начать следовало с того, чтобы пройти обучение в Академии Стражей Дану.

Никто, безусловно, не ожидал от неё подвигов и не рассчитывал особо, что она пройдёт в высший круг, чтобы служить богине кровью и душой. Отец надеялся лишь на год тишины и покоя в доме, где ждали новое дитя, а решение судьбы Деи откладывал на потом.

– Во имя Дану! – воскликнула она звонким голосом, воздевая к небу клинок, ещё не знавший крови.

– Во славу Великого Дуба! – ответил ей многоголосый хор, но Дея не слышала ничего, потому что взгляд её, до того равнодушно скользивший по рядам курсантов, столкнулся с холодным, потерянным взглядом зелёных глаз с прожилками из яшмы.

Дея сглотнула, чувствуя, как ноги становятся ватными под этим пристальным взглядом, и едва не забыла сделать приличествующий ситуации шаг вперёд.

Она стремительно отвернулась, заставляя себя сосредоточиться на церемонии, и заняла своё место в строю. Но всё время, пока длилось посвящение, она продолжала видеть перед собой эти малахитовые, с яшмовыми прожилками глаза, и ей казалось, что старший ученик по-прежнему смотрит ей в затылок.

Потом было празднество. Дея с удивлением рассматривала серую кашу, которой она должна была быть сыта, и, не сдержавшись, спрашивала у соседа:

– Если это праздничная еда – то что дают каждый день?

Сосед смеялся, крутил пальцем у виска и уминал безвкусную дрянь за обе щеки.

А вечером Дея писала письмо домой, чтобы отправить его с дикими горностаями – и просила, конечно же, сжалиться и прислать нормальной еды.

К концу первой недели в младшем круге Дея узнала, что в её отряде нет сидов, кроме неё. Все остальные были мальчиками и происходили из нищих семей, а то и не знали своих родителей вообще.

– А вообще сиды в академии есть? – задумчиво спрашивала Дея. На неё почему-то смотрели нехорошо, но Дея продолжала задавать один и тот же вопрос, пока не получила ответ:

– Сын предателей учится здесь.

По позвоночнику Деи пробежала дрожь. Она помнила историю, о которой несколько лет назад в священной роще говорил каждый – и не слышал только идиот.

Ястреб из старшего колена привёл в дом наложницу – красивую, с волосами цвета молодого льна, каких не было ни у кого. И когда Ястреба спрашивали, откуда такие волосы у его женщины, он отвечал: «Так Дану приблизила её к себе».

Прошло время, и слухи о наложнице достигли ушей самой богини, и она послала теней из друидов узнать, что за деву привёл Ястреб в свой дом. И вот тогда-то стало ясно, что вовсе не она наделила чудесными волосами чужачку, а длань фоморов коснулась её тела – и сама она произошла от фоморов по матери или отцу.

Дея подозревала, что гнев богини объяснялся не только лишь тем, что ей была неугодна такая любовь. Ходили слухи, что сиды и не таких чудовищ приводили в свою постель. Однако Ястреб расчистил для племени Туата Де Дананн земли у северных берегов, и земли эти хотел получить Великий Друид.

Дея была более чем уверена, что не богиня отдала приказ окропить кровью Ястребов корни священного дуба, а «тот», невидимой тенью всегда стоявший у неё за плечом. Все до одного взрослые Ястребы были выстроены у великого древа на рассвете, и жизнь двадцати сидов оборвалась единым взмахом двадцати серпов.

Слышала Дея и о том, что один из Ястребов был спасён – подарить ему жизнь повелел сам Великий Друид. Но сам род его был проклят, и отныне последний из Ястребов не мог называть себя сидом, а вместо четырёх великих родов вокруг трона Дану под священным древом осталось три.

– Говорят, – шепнул воспитанник, ответивший Дее на мучавший её вопрос, – этот Ястреб и сам наполовину фомор, как и его мать.

– Она не была ему матерью, – машинально ответила Дея, которая знала родословную всех четырёх великих домов очень хорошо.

Мальчишка, сидевший в казарме на соседней кровати напротив неё, посмотрел на Дею изумлённо.

– Ты что, хочешь его защитить?

Дея повела плечом.

– Да он выходец из подземного мира! Это знают все!

– Видели, как выходил?

Мальчишка хлопнул глазами и замолк.

– Я хочу на него посмотреть, – сказала Дея, поднимаясь на ноги.

– Прямо сейчас? – её сосед бросил быстрый взгляд за окно. Отбой уже прозвучал, и солнце давно опустилось за горизонт.

Дея задумчиво проследила за его взглядом.

– Нет, – признала она. – Подожду до утра. Покажешь мне его – и бочонок с мёдом твой.

Еду Дее всё-таки прислали, и она пользовалась этим как только могла.

С самого утра Дее было неспокойно – она чувствовала такое волнение, как будто её собирались представить самой богине.

Поднявшись раньше всех, она долго полоскалась над ручьём и разглядывала, хорошо ли лежат пряди её платиновых волос.

Дея вообще была хороша. Как и все сиды, она обладала точёным лицом и стройным телом, гибким, как молодая ива. Впрочем, особо она внимания на свою внешность не обращала – та казалась Дее естественной, как и всё, что окружало её с детства.

Сейчас же она радовалась ей как никогда.

Остальных воспитанников Дея нагнала за завтраком и, отыскав Лугуса, которому накануне обещала мёд, потребовала сдержать данное слово.

Лугус почему-то не хотел идти до конца – хотя Дея впервые видела, чтобы страх перед чем-либо перевешивал для него стоимость хорошей еды.

– Пошли, – сказал наконец он, когда завтрак уже подходил к концу и, выведя Дею из столовой, повёл вдоль реки, а затем остановился, укрывшись в тени молодого дуба.

– Вот, – прошептал он. – Смотри.

На берегу реки, кидая маленькие камешки в прозрачную воду, сидел юноша с длинными волосами цвета спелого каштана. Кудри его слегка колыхались на ветру, скрывая от Деи лицо, но в стройной фигуре абсолютно точно не было ничего, что заставило бы бояться или позволило распознать родство с фомором.

– Да что в нём такого? – спросила Дея так же шепотом.

– Ты что, не понимаешь? – спросил Лугус. – Он – убил Элбона. Говорят, что он станет одним из семи.

– Убил? – переспросила Дея. Видимо, слишком громко, потому что сидевший на берегу резко обернулся, и глаза его, малахитовые, с прожилками цвета яшмы, впились Дее в лицо.

– Бежим! – выдохнул Лугус, но Дея бежать не могла. Ноги её стали ватными, и она едва не рухнула на траву, как будто эти глаза пронзили её насквозь.

Лугус схватил Дею за локоть и, ломая ветки кустарника, почти что волоком потянул прочь.

А Девон остался сидеть, задумчиво глядя им вслед. В самом деле, с тех пор, как Элбон упал в овраг, к нему никто не подходил. Даже Кима, кажется, стала сторониться его.

Впрочем, Девон ничуть не волновался об этом – до сих пор. Ему было всё равно.

«Ещё один год», – подумал он, швыряя в воду очередной осколок гранита.

Шёл уже четвертый год его обучения в среднем круге. До испытания оставалось всего ничего, но и это было Девону безразлично. Его мир – настоящий мир, по которому он тенью скользил день ото дня, отвечал на удары ударами, которые были вдвое сильней. Девон не чувствовал ничего – плыл в тумане, как и вся эта забытая временем земля. И только в день посвящения молодняка из тумана, давно уже окутавшего его, живыми отблесками проступили серые, как дымчатый хрусталь, с тёмно-синими проблесками, какие можно увидеть в глубине моря поздней осенью, глаза.