Дети Ченковой

Почти у каждого пора раннего детства связана с какими-нибудь теплыми воспоминаниями о бабушке или дедушке. Так уж заведено от века, что старый и малый тянутся друг к другу и непременно становятся друзьями, как только познакомятся поближе. Ничто не может заменить чистой радости такой дружбы. Потому что все, о чем неторопливо рассказывают своим внукам, внучкам добрые, пожилые люди, — все это доподлинная правда, это жизнь, которая вновь проходит у них перед глазами, заставляя замирать сердца маленьких слушателей, открывающих для себя сложный и многотрудный мир взрослых людей.

У словацкой писательницы Марии Янчовой (она родилась 25 декабря 1908 года в деревне Дольна Легота) тоже была добрая, ласковая бабушка, которая любила рассказывать внучке разные истории из своей жизни. Много лет прошло с тех пор. Внучка выросла, стала учительницей, но в ее памяти сохранились с удивительной четкостью простые бабушкины рассказы, доставившие ей столько радости и искренних переживаний в детстве. И Мария Янчова решила написать об этом книжку.

«Рассказы бабушки» были опубликованы в 1953 году и с тех пор много раз переиздавались в Словакии. Те, кто прочтет их по-русски, сами, наверное, догадаются, почему они так нравятся словацким детям…

Тихим прозрачным ручейком текут простые, безыскусственные слова, и каким-то особым, добрым и мягким светом озаряется душа слушателя. О разных людях и случаях повествует бабушка: о храбрых плотогонах и скупых, жестоких хозяевах, о страшном половодье и стае диких гусей, залетевших на ночлег в бабушкин птичник, но о чем бы она ни вспоминала, ее голос остается спокойным и ровным. Вечная труженица, она довольна прожитой жизнью. И хотя глаза ее видели много горя, сердце ее не зачерствело, не ожесточилось на мир. Человек живет для того, чтобы нести добро и радость другим, тогда он и сам до конца дней своих будет чувствовать себя счастливым.

Эту главную заповедь сердцем восприняла от бабушки Мария Янчова. «Когда я, молодая учительница, — вспоминает писательница, — в первый раз оказалась перед партами, за которыми сидели дети с непроницаемыми детскими лицами… я отчетливо поняла тогда, что у меня получится все лишь в том случае, если мне удастся сделать эти лица радостными. Ведь любовь — это всегда и зов, и ответное эхо. И каждому человеку отдается лишь то, что он подарил другим сам».

«Рассказы бабушки» — не единственная книга Марии Янчовой. Еще в 30-е годы она начала писать стихи и рассказы для детей. Хорошо зная своих будущих читателей, чутко отличающих правду от притворства, Янчова отказалась от конструирования выдуманных «из головы» историй и всегда старалась писать лишь о том, что она сама хорошо знала, видела, пережила. Так возник сборник ее биографических рассказов «Буханка хлеба» (1950), так были написаны «Рассказы бабушки» и следующая книжка «Дикие гуси» (1960). Писательница всегда остается верна своим любимым героям — простым и скромным людям с отзывчивым, добрым сердцем. Уважение к ним, стремление быть похожими на них — эти светлые чувства будит Мария Янчова своими невыдуманными рассказами.

БОЛЬНАЯ ДЕВОЧКА

Жила-была девочка. Жила она в селе в небольшом доме у реки. На рождество у нее начали побаливать глаза. Через несколько дней глаза воспалились, и девочка стала плохо видеть.

Хуже всего ей бывало по утрам. Ресницы слипались от гноя, и глаза почти не открывались. Мама промывала ей глаза отваром ромашки, но все равно она видела плохо и так боялась света, что охотнее всего сидела на старом овчинном тулупе у печи и прислушивалась к звукам, доносившимся снаружи.

А там с утра до вечера мела метель. Девочка слышала, как она бушует вокруг дома. Метель била по крыше так, что стропила трещали. И девочка пугалась: не снесло бы их дом. Она представляла себе метель огромной женщиной в развевающемся платье, которая слетает с заснеженных вершин в долины и засыпает снегом все, что встречается на ее пути.

Девочке в такие минуты совсем не хотелось выходить из дому. С самого утра она сидела на тулупе и терпеливо ждала, пока в задней комнате не откроются двери и не послышится приветливый голос бабушки:

— Ты уже встала, Ганичка?

Девочке без бабушки было бы совсем грустно. Отец ее погиб в первую мировую войну, когда ей было четыре года, а мать на весь день уходила на заработки.

Бабушка очень хорошо рассказывала сказки. А во время болезни девочке особенно хотелось ее слушать. Сказки эти были необычные. Не о принцессах и драконах, не о ведьмах и волшебниках, а о том, что сама бабушка пережила за свою долгую жизнь.

Когда она рассказывала, все, что было в комнате, как бы исчезало. Девочка не замечала уже ни кровати, ни стола со стульями, ни расписного сундука, ни картинок на стенах и ковриков из разноцветных лоскутов, ни большой печи в темном углу. Да и так она все равно уже плохо видела мебель в комнате из-за больных глаз. Вся комната как бы наполнялась серым дымом. Свет из окон только усиливал боль. Поэтому девочка закрывала глаза. И тогда еще яснее представляла себе истории, которые рассказывала бабушка.

Бабушка всегда садилась у теплой печи на низком стульчике. Перед собой она ставила корзинку с овечьей шерстью. Девочка видела все как в тумане. Она скорее знала, чем видела, что лицо бабушки окаймлено белым чепцом, а руки старательно теребят кудель.

Кудель у бабушкиных ног росла. Девочка прижала ее ладонью, а потом тихонько спросила:

— Бабушка, а как было, когда вы были маленькая?

КОГДА БАБУШКА БЫЛА МАЛЕНЬКАЯ…

Бабушка добавила пучок пушистой шерсти к кудели. Потом взяла еще горсть и, теребя ее, начала рассказывать:

— Нас было дома семеро детей. Отец уходил на весну и лето в Будапешт строить дома. С нами оставалась только мать. Весной отец пахал и сеял хлеб, а остальное мы делали сами: сажали картошку, сеяли лен, пололи, окучивали.

По утрам мы, младшие, просыпались и, не успев еще как следует открыть глаза, начинали кричать: «Мама, есть хочется!»

Мать варила нам в очаге на треноге картошку в мундире. И самые мелкие картофелины, которые успевали свариться раньше, бросала каждому в подол рубашки. Мы их сначала перебрасывали из руки в руку, потом дули на них и, когда они немного остывали, съедали с кожурой, как лакомство.

Пока картошка варилась, мы одевались, причем старшие помогали младшим. Потом садились к столу, мать выкладывала картошку в красную глиняную миску, и мы брали ее руками, чистили и ели, запивая кислым молоком.

Насытившись, каждый шел заниматься своим делом.

Мать брала тачку, а за спину вешала корзину с самым младшеньким. Старшие девочки, взяв мотыги, шли с ней в поле. Нам, младшим, оставалась работа по дому: пасти гусей, отбеливать полотно, полоть огород.

— А вы что делали, бабушка? — спрашивала девочка, задумчиво пощипывая шерсть на старом тулупе.

— Я отбеливала полотно, которое мать ткала зимой. Работу эту я любила. Я завязывала полотно в платок, взваливала на спину и несла к ручью. Там расстилала его на зеленой траве, прижимала камешками, чтоб ветер не унес, и поливала водой из ручья, как только оно просыхало. Солнышко его отбеливало, и, когда оно становилось белым как снег, я очень радовалась, потому что мама меня всегда за это хвалила.

Летом мы об отце почти не вспоминали. Но когда приближалась осень и высоко в небе пролетали дикие гуси, мы начинали поджидать отца. То и дело мы выходили на дорогу посмотреть, не видно ли его. Обычно кто-нибудь из нас, выбежав на дорогу, неожиданно замечал запыленного человека с котомкой за спиной. Как только тот подходил ближе, узнавший его вбегал в дом, кричал: «Отец идет!» — и снова бросался ему навстречу.

Все дети выбегали из дому. Мы, младшие, бежали прямо к отцу. Он, плача, прижимал нас к себе.

— А почему он плакал, бабушка? — удивлялась девочка. Она не могла понять, как мог отец плакать, когда остальные радовались.

— От радости плакал, дитя мое… А войдя в дом, он прежде всего ставил котомку на лавку и сразу же начинал ее развязывать.

Мы все собирались вокруг него и ждали, что же он оттуда достанет.

В тот год, о котором я рассказываю, он вернулся в последний раз. Матери принес красивый красный платок с желтыми лилиями по всему полю. Как же играли на нем краски! Старшим девочкам достал из котомки широкие ленты для кос, а нам, младшим, марципановых кукол и лошадок. Так красиво они были разукрашены, что нам жаль было их есть.

Поздно вечером собрались соседи послушать новости, которые принес отец. Газет тогда еще не было. Люди не знали, что творится на свете, и им очень хотелось услышать, где какая идет война, какой король умер и как правит новый.

— А зимой что он делал? — спрашивала девочка. Она очень радовалась, что бабушкин отец вернулся домой, но новости ее не интересовали.

— Зимой молотил убранное нами зерно. И ходил в соседние села играть на свадьбах. Он был отличный музыкант — скрипач, — объяснила бабушка, и девочка по ее голосу поняла, что она и сегодня еще гордится отцовской игрой. — Их ходило несколько человек, — продолжала бабушка, — один из них играл на контрабасе. В контрабас им бросали деньги.

А когда приходили со свадьбы, делили все заработанное вместе поровну.

У контрабаса был низкий голос. Отец говорил, что, когда на нем играют, он мурлычет песенку:

Девочка засмеялась, когда бабушка стала подражать ворчливому голосу контрабаса. Но она не поняла слов песенки и потому поинтересовалась:

— Что значит «половинный», бабушка?

— Половинный хлеб пекут из муки, которую намололи из половины ячменя и половины овса. Такой хлеб получается очень черным. А контрабас ворчит, что, мол, если нет другого, то хорош и этот, но и этот не всегда бывает.

Девочка поняла и продолжала слушать.

— Однажды я взбивала масло. Я очень торопилась, маслобойка упала, и много молока вылилось. Я быстро спряталась под кровать, чтоб мать меня не нашла и не выпорола.

И тут как раз музыканты вместе с нашим отцом вернулись с какой-то свадьбы. Скорчившись под кроватью, я смотрела, как они собираются делить деньги. Мать пришла со двора, ей некогда было сердиться за разлитое молоко. Посреди комнаты она расстелила им большую льняную скатерть, и они начали вытряхивать из контрабаса медяки и серебро.

Одна серебряная монетка незаметно для всех подкатилась ко мне. Я зажала ее в руке и стала ждать, пока музыканты не поделят весь заработок. Когда они вышли, я вылезла из-под кровати и спрятала монетку среди тряпочек под сундуком. Там у меня лежала тряпичная кукла. Я хотела отдать монетку матери, когда она пойдет на ярмарку, чтобы она мне купила ленту в косы. Таким маленьким, как я, косы завязывали просто цветным шнурком. А мне очень хотелось иметь ленту.

Было это незадолго до весны.

Вечером мы сидели у очага, и отец сказал, что больше не пойдет на заработки, потому что трудно ему добираться из Оравы в Будапешт. Он останется дома и будет играть на свадьбах.

Мама заплакала. Она встревожилась, смогут ли они прокормить семерых детей. Но слезы ее не имели смысла: у отца уже не было никакого желания уходить из дому. В конце концов мать рассердилась, схватила отцовскую скрипку и побежала с ней прямо под поветь. Там она положила скрипку на бревно и разрубила ее топором. «Теперь играй на чем хочешь!» — сказала она со злостью в голосе.

Когда мы рассказали об этом отцу, он оцепенел. И, согнувшись на скамейке у печи сам не свой, просидел весь вечер, не проронив ни слова.

В нашем доме стало так тихо, будто кто умер. Мать быстро ходила из дома во двор и обратно. Она хлопотала по хозяйству и тоже упорно молчала.

Так продолжалось несколько дней. Отец работал, ел, но все это делал как в тумане. Мне было его очень жаль. И скрипку я жалела. Как же бывало у нас весело, когда отец играл на скрипке!

Как-то раз мы сели ужинать. Отец взял в руку ложку, но, увидев насупленную мать, которая молча поставила миску на стол, отложил ложку в сторону. И стал такой грустный, что я больше не могла на него смотреть. Я вышла из-за стола, сунула руку под сундук, вытащила оттуда завернутую в тряпицу монетку и протянула ее отцу:

«Возьмите, папа, купите себе другую скрипку!»

Мать посмотрела на меня, но ничего не сказала.

Отец улыбнулся, но так печально, что я чуть не заревела. А потом спросил, где я взяла монетку.

Я рассказала, как было дело. Все слушали. И мать тоже.

«А зачем ты ее спрятала?» — поинтересовался отец с улыбкой.

«Я хотела, чтоб мама купила мне на ярмарке ленту в косы. Но теперь уже не хочу».

«Оставь ее себе, — сказал отец, — все равно это была последняя монета, заработанная мной на свадьбе».

Тогда мать выскочила из-за стола и подошла к сундуку. Она достала оттуда красивый красный платок с желтыми лилиями и вышла из дому.

Мы не знали, что она задумала. В растерянности доели мы ужин. Тем временем стемнело, а мать все не возвращалась.

Младшие дети уже уснули, но я сидела в постели и ожидала мать.

Когда она наконец пришла, в руках у нее была скрипка. Мать протянула ее отцу и сказала приветливо:

«Оставайся, так будет лучше. Ведь мне теперь одной в поле не управиться. А это, — она посмотрела на скрипку, — чтобы тебе было на чем играть на свадьбах».

«А где ты ее взяла?» — спросил отец, изменившись в лице.

«Выменяла у цыган на тот красный платок, что ты мне привез из Будапешта. Мне уже такой яркий не к лицу. А девочки из-за него только подерутся», — добавила она, улыбаясь.

Отец больше не уходил из дому. Он работал с матерью в поле и играл на свадьбах. Старшие девочки пошли в услужение.

— А с той монеткой что вы сделали, бабушка?

— На нее мать купила мне на ярмарке красную ленту в косы. Очень красивую и широкую. Это была замечательная лента! Она сохранила нам отца, потому что он и сам уже чувствовал, что не по силам ему долгие путешествия. Он наверняка погиб бы где-нибудь у чужих людей, — добавила бабушка.

Потом она умолкла, продолжая старательно теребить белую шерсть и складывать ее рядом с собой.

Девочка тоже молчала, прижимая ладонью пушистую кудель. Она очень хотела, но никак не могла себе представить, что та же самая бабушка, которая сейчас сидит возле нее, была когда-то маленькой девочкой. И что она тоже мечтала о красивой ленте в косы…

БАБУШКА РАССКАЗЫВАЕТ О НАВОДНЕНИИ

Однажды ночью девочка вдруг проснулась. Она услышала, как трещит лед. Зловещий треск напугал ее. Она хорошо помнила с прошлых лет, что бывало в конце зимы на реке.

Ледовый покров на ней трескался, сквозь трещины снизу пробивалась вода и разливалась по льду. Тогда по нему уже нельзя было ходить, как по мосту.

Девочка испугалась. Мать рядом с ней крепко спала, и она не хотела ее будить. Но страх в ней все рос. Она представила себе, как река вдруг встает на дыбы, лед ломается на куски, вода все прибывает, и вот она уже выливается на дорогу, течет во дворы и дома, вот уже их домишко плавает в воде…

И тут девочка разбудила маму.

— Что с тобой, Ганичка? — испугалась мать.

— Боюсь наводнения, — пожаловалась девочка.

— Ну, этого тебе бояться нечего! Спи спокойно, теперь наводнений уже не бывает.

— Не бывает? А почему?

— Люди уже давно укрепили берега реки. Ты ведь знаешь, какие они высокие! Разве может через них перелиться вода? Спи спокойно!

Девочка успокоилась. Мать говорила так убедительно, что она прижалась к ней теснее и тут же уснула.

Проснувшись утром, она услышала за окнами страшный гул.

— Лед пошел! — объяснила ей мама.

Девочка погрустнела. Она очень хотела выбежать на дорогу, как другие дети! Ведь только раз в году можно увидеть, как поднимается вода и огромные льдины плывут вниз по бурлящей реке. Волны то вздымают их, то опускают, они наталкиваются друг на друга, трескаются, ломаются и со страшным грохотом мчатся вниз по воде.

Девочка встала с кровати, подошла к окну, но почти не смогла открыть слипшиеся глаза.

Она не видела ничего… В комнату вошла бабушка и ласково сказала:

— Как хорошо, что лед сходит. Скоро весна! И у тебя глаза пройдут. Ты ведь знаешь — весеннее солнышко лечит все болезни.

Бабушка промыла внучке глаза, одела ее, заплела ей косички и туго завязала их тряпочками, чтоб не расплетались. Потом принесла теплого молока, и, пока девочка ела, смотрела в окно, и рассказывала ей, что видит:

— Ну вот, лед уже прошел. Только кое-где плавают льдинки. Уже и вода спадает. Теперь наверняка придет весна…

И когда бабушка наконец снова села за свою обычную работу, девочка примостилась на старом овчинном тулупе и сразу же попросила ее:

— Бабушка, расскажите мне о наводнении!

— И нашей матери приходилось о нем рассказывать, когда начинал идти лед, — рассмеялась бабушка. — Ох и страшно же это было! Ну, слушай.

Рассказывали, что это случилось летом, а до того долго шли дожди. Потом вышли из берегов ручьи. С вершин ринулись потоки воды, размывая глинистые склоны. Вода от глины пожелтела и стала мутной, как ил. А река все росла и вздымалась. Люди спали не раздеваясь. В домах по ночам всегда кто-нибудь бодрствовал, чтобы несчастье не застигло людей врасплох.

Это стряслось как раз в ту ночь, когда дождь прекратился и люди немного успокоились. Река разлилась под утро. Сначала залила дорогу, а потом и дворы. Она затопила и поля за домами. Когда люди проснулись, село было уже в воде. Даже в горы нельзя было бежать. Пришлось подняться на чердаки и оттуда смотреть, что делается.

То, что они увидели, было страшно!

Вода с грохотом мчалась вниз и несла с собой бревна от разрушенных мостов, вывернутые с корнями деревья, телеги, скотину… Целые дома плыли вниз по воде. А на крышах стояли несчастные люди и кричали нам:

«Прощайте-е-е! Больше мы в-а-ас не уви-и-идим!»

К полудню вода начала спадать. По реке плыло уже меньше всякого добра. Люди спустились с крыш и, стоя на порогах домов, смотрели, как вода уходит из дворов. Когда вода осталась уже только на дороге, они вдруг заметили плывущую вдоль домов колыбель с маленьким ребенком. Большой пес плыл рядом с ней. Как только колыбель начинала крениться набок, пес тут же подплывал к этому боку. И так он все время держался вплотную к колыбели, не давая ей перевернуться.

Кто знает, сколько времени это продолжалось? Когда их спасли, пес был уже совсем без сил. Но ребенок в колыбели крепко спал. Его взяли на руки, он проснулся, но не заплакал, а засмеялся, потому что выспался всласть. Бедняга не знал, что с ним приключилось!

А вода все спадала. Через несколько дней река текла уже спокойно, будто ничего и не случилось.

— А что было потом с этим ребеночком? — спросила испуганная девочка. Ей с трудом верилось, что все это действительно могло быть.

— Его оставили у себя те люди, которые выловили колыбель. И верного пса, спасшего ребенка. Он ни на шаг не отходил от колыбели! У людей этих своих детей не было, вот они и обрадовались найденышу. И растили его, как своего собственного.

— И никто никогда за ним не пришел?

— Не пришел! Видно, его родители погибли во время разлива реки… Но я знала этого ребенка, — добавила через некоторое время бабушка, — потому что это была моя собственная бабка…

Целый день девочка думала только об этом. И вечером, когда засыпала, перед глазами у нее стояла колыбель с младенцем и верный пес при ней. Ей очень понравилось, что верному животному удалось спасти ребенка. И она была счастлива, что люди уже умеют укреплять берега реки так хорошо, что теперь можно не бояться наводнений.

КАК БАБУШКА БЫЛА В УСЛУЖЕНИИ

Одно лишь очень огорчало девочку.

В эту зиму она не могла ходить в школу.

Девочка не забыла, какую большую испытала радость, когда осенью смогла уже сама прочитать надпись, сделанную черной краской на высоте человеческого роста посередине стены старого каменного дома на краю села:

И теперь, вспомнив об этой надписи, она полностью поверила в то, что бабушка рассказывала о действительных событиях.

Девочке было очень интересно, ходила ли и бабушка в школу. И однажды, когда картины наводнения уже слились в ее голове с надписью на стене, она решила спросить об этом у бабушки.

Утром, едва только бабушка вошла в комнату, девочка тут же попросила ее:

— Расскажите мне, бабушка, как вы ходили в школу?

— Расскажу, расскажу, — улыбнулась бабушка.

И когда они обе, внучка с бабушкой, уже сидели, у печи, бабушка начала свой рассказ.

— Ходила я в школу только три зимы. Четвертую я и училась, и служила у учителя.

— А что, тогда только зимой ходили в школу?

— Да, только зимой, потому что весной и осенью детям приходилось помогать дома и в поле.

— А как же вы и учились и служили?

— До обеда я училась, а остальное время работала.

— А что вы делали?

— У них была маленькая девочка. И я ее нянчила. По утрам сначала одевала ее и кормила, а потом лишь ела сама. Мне давали на завтрак мучную кашу с кислым молоком. Я ела на лавке возле печи. Это было мое место. Сажа из печки падала в мою миску вместе со слезами! Однажды моя мать увидела меня там плачущей и попросила учителя, чтобы меня кормили в другом месте.

Потом я шла в школу. Но когда бывала арифметика, пряталась под парту. Я не знала таблицы умножения. А тех, кто не знал, били указкой по рукам. И я просиживала под партой всю арифметику.

— И учитель не подозревал, что вы там прячетесь?

— Не подозревал, потому что нас было в школе так много, что мы еле там помещались.

После обеда я мыла посуду и убирала на кухне, а потом просыпалась девочка, я одевала ее, обувала и шла с ней в сад. Когда я ее обувала, она всегда пинала меня ногами.

Однажды она мне сказала:

«Ты столько хлеба на обед съедаешь, сколько нам хватило бы на неделю!»

Мне стало очень обидно: я поняла, что так обо мне говорят ее родители. В тот же вечер я убежала домой. Уже началась весна, и больше в школу я не пошла. Так и закончилась моя школа.

Но дома нечего было есть. И мать отдала меня осенью к самому богатому человеку в селе. У него было четыре дома, а звали его — Яблонский. Там был маленький мальчик, еще младенец, и меня взяли к нему нянькой. Мне привязывали его платком к спине, и так я ходила с ним по двору целый день.

Мать этого мальчика пила водку. Яблонский очень за это на нее гневался. Боялся, что мальчик будет глупый. Однажды он застал ее пьяной, когда она кормила ребенка. Он весь посинел от злости и потащил ее на гумно с ребенком на руках. Пьяная не могла понять, что он собирается с ней делать. Но я предчувствовала недоброе и пошла за ней.

Яблонский велел ей на гумне лечь на развязанный сноп овса. Сноп был приготовлен для обмолота. Яблонская, конечно, не догадывалась, что хочет сделать с ней муж, и легла с мальчиком на тот сноп.

А Яблонский схватил цеп…

Я стала звать на помощь и бросилась к мальчику и к пьяной женщине. Тут он, правда, опомнился: только грубо выругался, бросил цеп в угол и вышел. Его жена осталась лежать пьяная на снопе, а я с мальчиком побежала домой жаловаться матери. Я сказала ей, что лучше буду раз в день есть сухую картошку, но в этот страшный дом больше служить не пойду! Мать взяла мальчика на руки, отнесла его к Яблонским и отказалась от моего места.

— И больше вы нигде не служили, бабушка? — спросила взволнованная девочка.

— Ох, как бы не так! Ведь дома для меня работы не было, а есть мне было надо…

— А куда вы потом пошли?

— Мать отвела меня в соседнее село в трактир. Мы вышли из нашего села, — вспоминала бабушка, — и обе заплакали. Я — потому, что мне казалось, будто я иду на край света. А мать плакала из-за меня…

— А там как было, бабушка? — Девочка уже не ждала от бабушкиной службы ничего хорошего.

— Мать привела меня на кухню к трактирщице. Та сразу мне при матери сказала, какая у меня будет работа. Они держали еще и мясную лавку, и я должна была мыть полы в этой лавке и в трактире, убирать на кухне и в комнатах. А в воскресенье помогать трактирщице готовить. Мать договорилась с ними на год.

Для меня там было, конечно, слишком много работы. Мне немало пришлось наплакаться, но уйти я не могла.

Однажды в воскресенье была прекрасная погода. Я уже все чисто и хорошо убрала. Солнце освещало прибранную кухню. А я помогала чистить овощи для супа. На мне был крахмальный льняной передник с красными узорами, который соткала и вышила мне мать, и я радовалась, что хоть раз в неделю чисто одета.

Тут пришел кто-то за мясом. Трактирщик без фартука отвесил мясо и зашел на кухню вытереть руки. Полотенца поблизости не оказалось, он подошел ко мне и вытер руки о мой передник!

Я так расплакалась, что меня до самого обеда никак не могли успокоить. Они всегда ходили грязные, вот им и было все равно.

Трактирщица меня с тех пор называла не иначе, как белоручкой.

Я еле выдержала там тот год.

Девочка вздохнула. Ей было очень жалко бабушку, которой так тяжело приходилось, хотя она была еще маленькая.

— А потом мать забрала вас оттуда?

— Да, забрала, но отдала служить в другое место.

— А там вам как было? — Девочка уже почти боялась слушать о бабушкиной службе.

— Новый хозяин, у которого я служила, был лесничим. У него были лошади, коровы, и при них он держал человека. Я должна была каждое утро косить в поле траву для коров. Потом принести для них воду, нарезать с батраком сечки, убрать в комнатах, помочь кухарке на кухне, полоть и окучивать в огороде.

Когда я по утрам выходила в поле и оглядывалась по сторонам, мне даже плакать хотелось оттого, как велико было это поле и какой одинокой казалась я себе на нем!

От тоски я начинала петь:

Я думала о том, как хорошо мне было, когда я дома ходила с матерью сушить сено. Мне вспоминались все песни, которым она меня тогда научила. Я начинала их напевать, и чем больше пела, тем легче становилось у меня на сердце.

— А какие вы еще пели, бабушка? — спросила девочка.

Бабушка ей часто пела. У нее был красивый голос, и девочка не могла наслушаться, когда у бабушки появлялось желание петь.

— Больше всего я любила петь вот эту, — затянула бабушка протяжно:

Хорошо было, — продолжала бабушка, — когда я приходила с мешком травы, пока хозяйка еще спала! Но не дай бог, если она уже встала! Не было такого прозвища, каким бы она меня не наделила. И что лентяйка я, и что вставать мне не хочется…

— А она сама ведь спала, а, бабушка?

— А как же! Тогда я стала подниматься еще раньше, и хотя в холодной росе мерзли ноги, я не обращала на это внимания и торопилась поскорее накосить травы. И все-таки, как я ни старалась ей угодить, она вечно меня ругала. Нигде я столько не плакала, как там. Но однажды случилось такое, что отучило меня плакать.

— Что же это было, бабушка? — обрадовалась девочка.

— Однажды убирала я на кухне. Хозяйка велела мне снять с полки все большие кастрюли, в которых готовили угощение, когда кололи свинью, и стереть с них пыль. Я делала свое дело, как вдруг хозяйка пришла на кухню. Она была толстая и тяжело дышала. Сев на стул, хозяйка стала следить за моей работой.

Я старалась все делать быстро, потому что не любила медленной работы. И когда я ставила уже последнюю кастрюлю на полку, хозяйка выхватила ее у меня из рук и показала невытертое место возле ручки. Я молча еще раз вытерла кастрюлю. Тем временем она так распалилась от злости, что стала красная, как перец. Она выставляла кастрюли с полки на середину кухни, и я снова должна была их перетирать. Хозяйка стояла надо мной, пока я все не закончила. Потом ушла в комнату и легла на диван, чтобы немного поостыть.

А мне стало невыносимо горько…

Я побежала на гумно, бросилась там на сено и заревела в голос. Мне казалось, что я не выдержу в этом доме до праздника всех святых.

Ну вот — пока я на гумне ревела, пришел туда батрак. Это был новый работник. Старый заболел, и ему пришлось уйти домой. Новый батрак был совсем молодой и очень веселый. Те несколько дней, что он там успел проработать, он все время со всеми шутил. Он-то и нашел меня плачущей на гумне. Спросил, что со мной. И я ему пожаловалась.

Сначала он рассмеялся. Но я еще пуще заплакала и сказала ему, что больше здесь не выдержу.

Тогда он присел возле меня и стал говорить: мол, плакать не стоит, надо лучше подумать, что можно сделать.

И так он меня тогда долго учил и уговаривал, что я и сама поняла, что не должна принимать хозяйский гнев близко к сердцу. И еще он сказал мне, что не надо было второй раз перетирать уже вытертые кастрюли. И что нельзя давать себя в обиду, если ты права, как бы хозяйка из себя ни выходила.

— И вы больше не давали, бабушка? — Девочка очень обрадовалась, потому что нашелся наконец человек, который посоветовал бабушке, как ей вести себя на такой суровой службе.

— Я не могла себя дать в обиду, потому что этот батрак высмеял бы меня: дескать, я трусиха. А когда я увидела, как он сам насмехается над хозяевами за их спиной, то сразу стала смелее. Однажды мы собрались идти на гулянье, — вспомнила бабушка, — а в тот день мы с этим батраком резали сечку. Ее надо было нарезать столько, чтобы хватило и на воскресенье и на понедельник. Мы резали ее уже довольно долго, так что у меня даже руки заболели, а сечки все было мало. Тут он и сказал мне:

«Э-э, надо что-нибудь выдумать, а то мы на гулянье не попадем!»

Он набросал в тот угол, где обычно лежала сечка, сена, взбил его, а сверху мы насыпали сечки.

Можно было подумать, что ее хватит на целую неделю!

Не успели мы это сделать, как на гумно пришел хозяин с палкой в руке. Увидев такую кучу сечки, он похвалил нас. Но потом, видно, что-то сообразил, подошел к сечке и стал тыкать в нее палкой…

И вдруг вытащил пучок сена!

Тогда он накинулся на нас и, размахивая палкой, стал гонять батрака по гумну.

А тот проворно взбежал на навозную кучу посреди двора и ухмылялся оттуда хозяину: полезай, мол, за мной, если охота!

Что было хозяину делать? Он нахмурился и ушел в дом.

Две недели он с нами не проронил ни слова. Но потом поостыл и, поняв, что никто лучше этого батрака не сумеет ходить за его дорогими лошадками, забыл о сене в сечке.

— И долго вы еще там служили?

— Четыре года, дитя мое! А потом мы оба ушли оттуда.

— И что же вы делали дальше?

— Поженились! Это был твой родной дед, — закончила бабушка рассказ о годах своей молодости.

Девочка пожалела только об одном: что никогда не знала своего деда! Как же, наверное, было хорошо, что он всегда был такой веселый!

И как хорошо, что бабушка за него вышла!

С таким дедом она, конечно, больше никогда ни от чего не плакала!

КАК БАБУШКА С ДЕДОМ ХОДИЛИ ШИШКИ СОБИРАТЬ

— Бабушка, расскажите-ка мне про деда! — попросила девочка, как только бабушка появилась в дверях.

— Ладно, Ганичка, только сперва покажи, как у тебя глаза.

Девочка сидела на лавке у окна и пыталась что-то писать на грифельной доске. Бабушка заботливо осмотрела ее воспаленные глаза.

— Утром я уже легче открыла глаза, чем раньше. Но вижу еще плохо, — похвасталась и в то же время пожаловалась девочка.

— Ты не должна писать, пока не будешь видеть совсем хорошо. Иди садись рядом со мной, я расскажу тебе, как мы с дедом ходили за шишками, — сказала бабушка весело. Ей тоже показалось, что глаза у девочки воспалены меньше.

Девочка улыбнулась, смахнула пыль с лавки, села на тулуп, обняла худые коленки руками и стала ждать, когда же бабушка начнет рассказывать.

— Ну, так вот, когда мы с дедом поженились, мы не знали, где будем жить. Матери у него уже не было, а у моей нас было еще много.

Когда дед был маленький, он жил со своей матерью в задней комнатенке у богача Яблонского. Пока мать его была жива, она отрабатывала за комнату у Яблонского в поле.

В ту же самую комнату Яблонский поселил и нас. И тоже с условием, что мы будем ему отрабатывать, как это делала покойная мать.

Вечером, когда мы остались в комнате одни, дедушка все рассказал мне о себе. Представляешь, когда он был маленький, он даже не знал, что такое настоящий хлеб.

— А почему? — удивилась девочка.

— Потому что мать его была вдова и едва могла заработать ему на овсяную лепешку.

Однажды перед рождеством, помогая готовить обед для гостей у Яблонских, мать напекла хлеба и калачей.

За это ей дали буханку хлеба. Она спрятала его, бедняжка, в самый низ шкафа, чтоб сохранить до сочельника.

Но мальчик нашел его по запаху. На хлебе немного отстала корка, и он выковырял из-под нее кусок мякиша. Ох и сладким же он ему показался! Как конфета!

С той минуты он потерял покой. Как только мать уходила, он выедал кусок мякиша. Наконец остались только верхняя и нижняя корки.

Наступил сочельник. Мать приготовила ужин, а потом полезла в шкаф за хлебом… Только тогда мальчик понял, что сделал… Его мать обычно бывала с ним строга. Что скажет она сейчас?

Мать достала выеденный хлеб. Посмотрела на сына и сказала ему:

«Это ты сделал?»

Сын кивнул головой и заплакал. Он не так боялся матери, как ему стало горько, что он мог такое сделать.

Но мать не рассердилась. Она успокоила его тем, что этот хлеб прятала все равно для него… Весь вечер он молчал. Наконец мать сказала:

«После Нового года пойдешь сам себе зарабатывать на хлеб!»

И отдала его к плотникам подавать дранку. Через год и он стал покрывать крыши. И потом матери уже было из чего печь хлеб.

Однажды плотникам повезло: их наняли покрывать крыши в Оравском замке.

— Ой! — вскрикнула девочка в восторге. Она представила себе замок на высокой голой скале, наклонившейся над рекой… На крутом скалистом склоне рос еловый лес. — Наверное, дедушка выглядел на той крыше как муравей! — вслух подумала девочка.

— Конечно, не больше, — кивнула головой бабушка. — Его мать очень волновалась, когда принесла ему обед! Но он, плут, узнав, отчего она так перепугана, только рассмеялся.

А однажды знаешь что он сделал? Поспорил с плотниками, что поднимется на замок, не пройдя по двору и по лестнице. Плотники очень охотно побились с ним об заклад на бутылку водки. Они хорошо знали, что на замок нельзя ни пройти по лесу, ни вскарабкаться по скале.

— Но дедушка все-таки взобрался? — У девочки даже дух захватило.

— Понятно, взобрался.

— А как? — оцепенела девочка.

— Однажды, идя утром на работу, дед остановился у леса, росшего на склоне. Оттуда тропинка вела к замку. Он велел плотникам немного подождать. Потом влез на самую верхушку ели, раскачал ее и перепрыгнул на другую. И так он перепрыгивал с ели на ель, как белка, пока не оказался на самом верху.

Девочка от радости захлопала в ладошки.

— Но когда об этом узнала его мать, она пошла прямо к плотникам! И накинулась на них: мол, надо было хотя бы им быть поумнее, раз сын у нее такой глупый. Больше всего она на них разозлилась за водку… И сразу же забрала от них сына и отдала его в конюхи.

— Туда, где вы служили?

— Нет, то была уже третья служба!

— А когда вы вышли за него замуж, его мать еще была жива?

— О нет, уже умерла. И он очень по ней тосковал. Только после ее смерти он понял, как она его любила и сколько из-за него пережила.

— Ну, а как вы за шишками ходили, не расскажете? — напомнила девочка бабушке ее обещание.

— Зимой, когда другой работы не было, мы с дедушкой всегда ходили собирать шишки, — продолжала бабушка. — Работа была не из хороших, но заработать деньги было трудно, и люди не гнушались и ею.

— А для чего вы собирали шишки?

— Шишки мы собирали на семена для лесопитомника. Лесник сеял их на грядках, как мы сеем морковь или петрушку. А когда из семян вырастали молодые елочки, парни и девушки сажали их в вырубках. За пятьдесят лет из них вырос новый еловый лес. Когда ты будешь большая, и ты пойдешь елочки сажать.

Девочке это ужасно понравилось. Она впервые услышала, что лес, который шумит за рекой, вырос не сам, а был выращен людьми.

— Вот за этими шишками мы и ходили с дедушкой.

У Яблонских был пес. Очень ласковый и красивый, с белой кудрявой шерстью. Его звали Белко.

Дедушка не мог мимо него пройти, чтоб не погладить его по белой шерсти и не сказать ему: «На, Белко, на!» Он любил животных, не то что старый Яблонский. И ведь пес ничего плохого ему не сделал. А Яблонский в сердцах пинал пса сапогом, если тот попадался ему под ноги. Он к людям был бессердечен, а уж к животным и подавно, — вздохнула бабушка. — Белко очень любил деда и всегда ходил с ним за шишками. Пока мы срывали их с елок, он сидел под деревом и сторожил наш узелок с хлебом и салом.

— Бабушка, а как вы срывали шишки? — поинтересовалась девочка, потому что хорошо запомнила, какие елки высокие и что больше всего шишек бывает на самом верху.

— А вот как: дед влезал на елку, бросал шишки вниз, а я их собирала в мешок. И как тогда, когда он взобрался на замок, дед раскачивал верхушку ели, перескакивал с нее на другую, а с другой на третью. Сперва я даже смотреть на это не могла, так боялась, что дедушка упадет и убьется. Но потом привыкла.

Однажды зашли мы в лес далеко-далеко. В тот день мы собирали шишки очень долго. Дед слез с последней елки, когда совсем стемнело. Мы ходили по лесу и искали место, где оставили Белко с узелком. Но ни Белко, ни узелка нигде не было.

Мы отправились в обратный путь, решив, что умный пес побежал с узелком домой. Но Белко не было и дома! Всю ночь мы не спали, так нам было его жаль.

На другое утро мы снова пошли за шишками. Приходим на опушку леса и что же видим? Белко стоит под деревом, где мы вчера его оставили, и сторожит узелок! К еде даже и не притронулся. Увидев нас, Белко весело залаял и радостно запрыгал вокруг деда.

— А почему же вы вечером его не нашли? — удивилась девочка.

— Было уже темно. А в темноте в лесу не очень-то увидишь. Может быть, Белко и лаял, но еловый лес сильно шумит, вот мы его и не услышали…

— А вы дали ему хлеба и сала? — спросила девочка. Ей показалось, что бабушка недостаточно оценила верную службу пса.

— Конечно, мы сразу же его накормили, погладили по спине и потрепали по голове. Ведь часто даже люди не бывают такими верными, каким оказался этот пес.

КАК БАБУШКА ТОНУЛА

Однажды девочке приснился хороший сон.

Она стояла на берегу реки и била прутиком по воде. Вдруг она заметила, что вниз по воде что-то плывет. Девочка быстро вошла в воду и выловила красивую куклу! У куклы были синие глазки, красное платьице и настоящие волосы. Девочка побежала с ней домой, споткнулась на пороге и… проснулась.

И стала безудержно плакать, сидя в постели. Мама никак не могла ее успокоить. У нее не было времени отвлекать девочку, потому что, как и каждое утро, она торопилась на работу.

Из задней комнаты выглянула бабушка.

— Что случилось, Ганичка? — спросила она у внучки и вытерла ей слезы чистым платком.

— Мне приснилось, — захныкала девочка жалобно, — что вниз по реке плыла кукла. И такая была красивая! Я выловила ее. Но когда проснулась, увидела, что мне это только снилось…

— А я ведь тебе еще не рассказывала, как я тонула на сплаве леса, — постаралась бабушка отвлечь внучку.

Девочка успокоилась. Мама быстро ее умыла и одела. Когда мама ушла на работу и бабушка стала заплетать девочке косички, та попросила:

— Рассказывайте скорее, бабушка!

— Сейчас, вот только работу принесу.

Девочка тем временем совсем забыла о своих слезах, и, когда бабушка вошла с куделью, которую трепала для чужих людей, она уже сидела на тулупе и ждала.

— Однажды мы с дедом, — начала бабушка, — отправились на сплав леса.

Сплавлять лес по реке можно было только тогда, когда вода поднималась высоко. Работа была опасная, но за нее хорошо платили.

С вечера мы приготовили все, что надо было взять в дорогу. Пока я пекла лепешки, дед точил топор и рассказывал мне, как впервые попал на сплав.

Когда он плыл на плоту через село, мать уже ждала его на дороге, чтобы бросить ему на плот свежеиспеченную лепешку. Так делали все женщины в нашем селе. Они заворачивали теплую лепешку с салом в салфетку и бросали на плот. Замерзшим плотогонам это приходилось кстати.

Но мать была уже стара, и руки у нее были не такие сильные, как у молодых женщин. Она не сумела добросить узелок до плота, и он поплыл вниз по воде…

Мать, как стояла, так и расплакалась. И над узелком, и над парнем, что остался на целый день голодным.

Но дедушка сплавил лес удачно. Возвращаясь со сплава домой, он остановился в городе и на все заработанные деньги купил ей теплый шерстяной платок на зиму. Мать даже прослезилась от радости, когда дед вручил ей этот платок.

— А ведь он ее любил, правда, бабушка!

— Конечно, любил. Кроме нее, у него никого на свете не было.

— А вы, бабушка, как ходили на сплав?

— Об этом я и хочу тебе рассказать. Послушай!

Ранним утром мы с дедом пришли на причал, где сбивали плоты. По дороге к нам присоединились и другие плотогоны, так что идти было весело.

Дедушка сбил плот первым. Прикрепил весла и показал мне, как обращаться с моим веслом. Я должна была стоять у заднего весла, а он у переднего.

Мы поплыли на плоту вниз по реке. За нами двигались остальные.

Дедушка время от времени греб передним веслом, а я вслед за ним подгребала задним. Сначала я немного побаивалась, но потом привыкла. Я смотрела, как позади остаются поля и села. Временами мне казалось, что плот стоит, а все вокруг нас движется. Лишь когда мы подплыли к мосту, я испугалась, не налетим ли мы на него. Но дед только повернул весло, и мы проскользнули, как по широкой улице.

Уже и солнце взошло, но нам было холодно. Дед развел костер.

— Прямо на плоту? — испугалась девочка.

— Разумеется, на плоту! Как только дед сбил плот, он принес большой плоский камень для костра. А стружек и щепок было вдоволь, ведь дед выстругивал весла.

Мы согрелись, поели лепешек с салом, и мне сразу стало веселее. Я смотрела на поля и думала: как все-таки хорошо на свете!

Дедушка даже спел мне песенку:

Когда мы проплывали мимо сел, из домов выбегали ребятишки. Они махали нам и весело кричали:

И я им весело махала в ответ.

Но иногда собиралось несколько сорванцов на дороге, и они кричали:

Дед на это не обращал никакого внимания, а мне сразу становилось тяжелее на сердце. А что, если с нами вдруг что-нибудь стрясется? Ведь сколько плотогонов погибло, когда их плоты разбивались, ударившись о скалу!

А мы как раз подплыли к коварным излучинам реки. Дед вел плот умело и все время кричал мне, в какую сторону поворачивать весло. Он был опытным сплавщиком.

Нам оставалось пройти самое опасное место. Там, где большая и высокая скала выступала почти до середины реки. Здесь надо было проскочить по узкому и к тому же извилистому руслу. Вода у скалы гудела и пенистыми брызгами разбивалась о камни.

Солнце стояло уже высоко. Мне стало жарко. Но некогда было снять кожушок. Казалось, что течение несет нас прямо на скалу.

Дед крикнул, чтоб я крепко держала весло на весу, а он уж сам выгребет. Он боялся, как бы я не наделала беды, если не сумею управиться с веслом.

Я сделала, как он мне велел. Конечно, я не смогла бы орудовать веслом. Дедушка уперся ногами в бревно и сколько хватало сил веслом отталкивал плот от скалы. Я же, замерев от страха, ждала, когда течение выбросит нас на камни.

Мы уже заворачивали за скалу…

Я посмотрела на деда и вдруг увидела, как волны накрыли его с головой! Я так испугалась, что весло выпало у меня из рук. И как только оно шлепнулось на воду, рукоять ударила меня и сбила в реку.

«Конец мне пришел!» — подумала я.

Но я не утонула. Кожушок и длинная юбка несли меня вслед за плотом. А с другого плота я услышала крики мужчин:

«Береги-и-ись! Женщина тоне-е-ет!»

Дед тут же закрепил весло и быстро перебежал на другой конец плота. Мне бросили веревку, я, держась за нее, подтянулась и с помощью деда взобралась на плот.

Это было уже в тех местах, где русло реки расширялось и вода текла спокойнее.

Дед развел костер. Я села у огня. Он снял с меня кожушок и накинул свою куртку, чтоб я согрелась.

Впервые в жизни я видела его испуганным.

Я успокоилась только тогда, когда сошла с плота на твердую землю.

— А были вы еще когда-нибудь на сплаве, бабушка? — спросила тоже перепуганная девочка.

— Нет, не была! Дедушка больше не хотел брать меня с собой. Да я бы и сама не пошла. Ведь и до сих пор мне еще иногда снится, что я тону…

Девочка уже совсем забыла об утреннем сне.

Она немного сердилась на бабушку, что та не послушала деда и не держала весло так крепко, как он велел. Как легко она могла утонуть на том опасном месте.

КАК БАБУШКУ БЫК ЗАБОДАЛ

Однажды утром девочка проснулась, но не поднялась с постели. Не смогла.

Она лежала неподвижно с закрытыми глазами и слушала, как плещется вода под окнами и шумит лес за рекой.

Скоро в лесу расцветут первые подснежники с нежными белыми лепестками. А что, если она до тех пор не выздоровеет? Другие дети пойдут за цветами, а она будет лежать больная… Ее охватил страх. Она позвала маму, но та уже давно ушла на работу.

Зато в комнату вошла бабушка.

— А что я тебе несу, Ганичка! Это подкрепит тебя.

— Что же вы мне несете? — повеселела девочка.

— Моя покойная мать говорила, что квашеная капуста в такое время, накануне весны, возвращает людям здоровье. Я принесла тебе немного в мисочке.

Девочка взяла миску и почти на ощупь брала и клала в рот шинкованную капусту. Она ела с жадностью. И даже сок со дна мисочки выпила.

Бабушка в это время стояла над внучкой и улыбалась.

— А вы будете мне еще рассказывать? — спросила девочка, отдавая пустую миску.

— Буду, дитя мое! До тех пор буду тебе рассказывать, пока твоя болезнь не пройдет.

Девочка в тот день не встала с постели, только села и стала ждать.

— О чем же тебе сегодня рассказать? — спросила бабушка. Ей показалось, что внучка в это утро выглядит хуже, чем обычно.

— О дедушке!

О деде бабушка любила рассказывать больше всего.

Наверное, в этих рассказах она еще раз переживала годы своей молодости.

— Ну, так слушай!

Девочка блаженно улыбнулась и сложила руки за головой.

— Была жатва. Мы работали у старого Яблонского. Отрабатывали жилье за тот год.

Наступил вечер. Я носила коровам воду, а дед выгребал навоз из хлева.

Старый Яблонский вывел из хлева могучего быка. То ли бык хотел пить, то ли у Яблонского сил не хватило, но животное вырвалось от него и бросилось на меня. Бык рванулся вперед, поддел меня рогами и свалил наземь.

От страха я потеряла сознание и очнулась только в комнате, когда пришел доктор. Он осмотрел меня, перевязал и велел лежать. Всю осень я пролежала у матери!

В тот же вечер дедушка мне рассказал, как все случилось. Он подскочил к быку, схватил его за цепь, висевшую из ноздрей, и отвел в хлев. Привязав быка, он сказал Яблонскому:

«Дайте лошадей, надо поехать за доктором».

«Лошадей я не дам!» — отрезал Яблонский.

Дед схватил вилы для навоза и закричал:

«Дадите или нет?»

Яблонский испугался, что дед его заколет, и дал лошадей. Но затаил на нас злобу. И когда доктор уехал, сказал, что не хочет нас больше видеть в своем доме, чтобы мы убирались вон из его комнаты.

Но мы-то знали, почему он нас выгнал. Ему нужна была женщина, которая бы работала, а не лежала в постели. И вот в ту ночь мы решили, что дедушка поедет в Америку, а я, когда поправлюсь дома у матери, снова пойду в услужение. Мы накопим денег и построим себе собственный домишко. И не будем зависеть от неумолимого Яблонского.

КАК ДЕД БЫЛ В АМЕРИКЕ

Все, что до сих пор бабушка рассказывала о деде, девочка могла себе очень живо представить.

Но что делал дед в Америке?

Девочке уже случалось слышать об Америке.

Говорили, будто там есть город, в котором живет столько людей, сколько здесь во всех городах, вместе взятых. И эти люди говорят совсем на другом языке.

Как же с ними дед объяснялся?

Девочка никак не могла этого понять и попросила бабушку рассказать ей, как жилось деду в Америке.

— Ох, дитя мое, — покачала бабушка головой, — нелегко ему было.

С собой он взял все деньги, какие мы сберегли, еще и занять пришлось. Из нашего села уходили двое: он и еще один, который ехал уже второй раз.

Они проехали поездом через три страны, прежде чем добрались до моря.

Про поезд рассказывать вроде бы нечего. Местность как местность: где больше гор, а где снова равнины.

Но когда поднялись на корабль…

Хотя дед был смелым и бесстрашным, но и ему стало не по себе, когда корабль отчалил от пристани и вышел в открытое море.

Две недели они не видели ничего, одну только воду!

И бурю на море испытали. Волны швыряли корабль, как ореховую скорлупку, если пустить ее вниз по ручью.

Но через три дня море успокоилось, и они уже потом благополучно доплыли до Америки.

Хорошо, что второй уже был там однажды. Он отвел деда к землякам.

Все они добывали уголь в шахте.

На эту работу нанялся и дед.

В американской шахте работать было очень трудно. Углекопам приходилось целый день лежа бить киркой по угольному пласту. Сколько тележек угля они добывали, за столько им и платили.

Но дед был веселый человек, поэтому он привык и к такой работе.

Он всегда думал только о том, как вернется домой, как построит собственный дом.

Оттуда богач Яблонский его уже не выгонит!

И когда он об этом думал, ему веселее работалось.

Лишь по воскресеньям ему бывало грустно.

Земляки обычно покупали бочонок пива и попивали целый день. Но деду это не нравилось. Он предпочел купить велосипед и каждое воскресенье ездил на нем в другой город. Но ничего ему в этих чужих городах не нравилось. И он лишь еще больше тосковал о своем родном селе.

А потом еще усерднее рубил уголь, только бы скорее возвратиться домой.

— А вы что тогда делали, бабушка? — прервала ее девочка.

— Я ведь тебе уже рассказывала, что пошла служить, — объяснила бабушка внучке. — Как только поправилась, стала работать с утра до вечера, чтобы тоже что-нибудь накопить на домик.

Только ночью, когда светила луна, я выходила на порог и приговаривала:

«Эй, месяц, месяц, ты светишь и моему мужу в Америке, передай ему там привет!»

И мне становилось немного радостнее, когда я думала, что, может, и дедушка посмотрит ночью на луну и вспомнит меня.

— А дедушка писал вам письма из Америки?

Девочка очень жалела деда и бабушку, которым пришлось так переживать, когда каждый из них был на другом конце света.

— Да, конечно! Каждый раз, посылая деньги, он отправлял и письмо. Но никогда ничего не писал о своей тяжелой работе. Всегда только о веселом. Однажды он сообщил, что купил себе часы. И они у него так весело тикают над головой, когда он просыпается, как будто я с ним разговариваю.

Девочке это понравилось. Как хорошо, что дед оставался веселым и тогда, когда ему было совсем не весело.

— Так прошло два года, — продолжала бабушка. — Как-то раз в воскресенье я пришла к матери. У нее стоял мой сундук с одеждой, и я хотела кое-что взять. Тогда я служила через одну деревню от нашей.

Смеркалось, я сидела на пороге и вспоминала деда.

Что делает он в Америке? Когда вернется? Долго ли нам еще ждать его?

Во двор вошел какой-то прохожий в черной одежде. Он был заросший, с бородой и с большими усами. Прохожий спросил у меня низким голосом:

«Не пустите ли переночевать?»

«С радостью бы, да не можем. Нас тут много живет в одной комнате. Сходите к старосте, он даст вам ночлег там, где народу поменьше. Заботиться о путниках — его дело».

«Что это вы такая сердитая? — промолвил он басом. — Может, в доме найдутся люди подобрее?» И он вошел в дом.

«Мать скажет ему то же самое!» — подумала я и осталась сидеть на пороге.

Не просидела я и минуты, как в дверях появилась моя мать и говорит мне:

«Иди в дом! Ведь этот прохожий принес тебе весточку из Америки…»

Я быстро вскочила и вбежала в дом. Над столом уже горела керосиновая лампа. Усатый человек, сидевший за столом, сказал мне:

«Ты что, и вправду меня не узнаешь?»

«У него голос точь-в-точь как у моего мужа», — подумала я удивленно. Посмотрела на него и…

— … и это действительно был дедушка? — нетерпеливо прервала девочка бабушкин рассказ.

— Конечно, это был он! Чемодан он оставил в трактире, хотел нас посильнее удивить. А голос изменил, чтоб мы его не узнали. Да и как я могла его узнать?

Когда он ехал в Америку, щеки у него были кровь с молоком, он носил красный кожушок, белую рубаху, а возвратился к нам таким заросшим и черным!

Только переодевшись и побрившись, он стал немного похож на прежнего…

Девочке очень понравилось, как дед вернулся. Как хорошо, что он не разучился шутить после всего того, что пережил за два года в Америке.

— А вы построили потом домик, бабушка?

— А как же. И теперь мы в нем живем!

Девочка посерьезнела.

С тех пор она совсем иначе смотрела на деревянный домишко, в котором жила с матерью и бабушкой. Он стал для нее намного дороже, когда она узнала, как далеко пришлось деду ездить и чего только ему не пришлось перенести, чтобы им с бабушкой было где жить.

КАК ДЕД СТРОИЛ ЖЕЛЕЗНУЮ ДОРОГУ

По утрам девочка всегда просыпалась от одного и того же звука.

Это был резкий свисток паровоза, появлявшегося из-за поворота.

Сразу за рекой проходила железная дорога. По ней ходили пассажирские и товарные поезда. Товарные были длинные-предлинные. Большей частью они возили бревна из леса. Люди уже не занимались лесосплавом, а если иногда и приходилось им это делать, то не надо было идти назад пешком. Вниз по реке они плыли на плотах, обратно возвращались пассажирским поездом.

Девочка еще не ездила поездом. Но ей очень хотелось. Когда поезд мчался по насыпи за рекой, он был похож на большую игрушку. Наверное, ехать в поезде очень занятно.

— А когда вы первый раз ездили поездом? — спросила девочка. Она решила, что и ей впервые придется поехать, когда ей будет столько же лет, сколько было тогда бабушке.

— Я ездила, дитя мое, когда мне было уже за тридцать.

— А почему так поздно? — опечалилась девочка.

— Потому что до того времени поезд здесь не проходил! Железную дорогу начали строить после того, как дед вернулся из Америки. Он тоже ее строил, — улыбнулась бабушка.

— И дед? — удивилась девочка. — Эта работа ему, наверное, нравилась, — сказала она и тут же стала упрашивать бабушку поскорее ей рассказать, как строили эту самую железную дорогу.

— Ох, дитя мое, это долгая история. Погоди, сейчас расскажу, вот только работу принесу.

Бабушка вышла из комнаты и вскоре принесла оставшуюся шерсть.

— Уже последнюю кудель треплю. За это мне дадут кусок сукна тебе на сапожки…

Но девочку даже сапожки не интересовали, только железная дорога. Она спросила взволнованно:

— Как же это было, бабушка?

— Сначала по селу разнесся слух, что будут строить железную дорогу, — ответила бабушка, занявшись своей работой. — Ну и разговоров было тогда!

Некоторые говорили, что железная дорога — дело хорошее. Поездом дешевле возить соль, муку, сахар. И продукты эти уже не будут так дороги, как прежде, когда их возили на телегах. И люди больше не будут ходить пешком в город и на ярмарку, а поедут поездом и вмиг окажутся на месте.

— А ведь они правильно говорили, правда, бабушка?

— Конечно, правильно.

Но нашлись и такие, кто был против этого. Они говорили, что под железную дорогу займут лучшие поля. Земля потом будет меньше родить и наступит голод. А эти поездки поездом — тоже вряд ли будут такими легкими, как люди думают. От большой скорости у них начнет кружиться голова, и они не смогут долго ехать.

Дед над этими глупыми речами только смеялся. Он достаточно наездился по железной дороге, когда ехал в Америку и когда оттуда возвращался. И голова у него не закружилась! Он знал, что такие слухи может распускать только богач Яблонский. Железная дорога должна была проходить по его лучшим землям на равнине за рекой, и хоть земли у него хватало, он не хотел отдавать ни полоски. Яблонский понимал также, что уже никогда больше не заработает столько, сколько зарабатывал, привозя весь товар из города на лошадях.

Но все кругом догадались, почему Яблонскому не по душе железная дорога. И обрадовались, когда пришли инженеры мерить землю.

Дед тоже нанялся рабочим на строительство железной дороги.

— Мне очень хочется знать, как же ее строили, бабушка, — интересовалась девочка.

— Ох, Ганичка, это была работа не из легких.

Например, в каменоломне, где камень взрывали динамитом! Сколько я просила деда быть поосторожнее! А он еще этот динамит прятал на ночь у нас в подвале в ящике! Я всегда дрожала от страха, что наш дом взорвется…

Камня нужно было много. И берега реки надо было укрепить, и мосты построить, и насыпи в некоторых местах выложить.

Теперь уже девочка знала, почему в горе за железной дорогой такая огромная яма. И она могла себе представить, сколько пришлось потрудиться, чтобы добыть столько камня да еще и разбить его.

— Там, где река протекала у самой горы, железную дорогу пришлось прокладывать в скале. Люди не могли поверить, что там сможет проходить поезд.

А когда строили мосты, дед даже не ночевал дома.

Вот поедешь поездом, хорошо посмотри на те мосты, — добавила бабушка, — потому что все их строил твой дед!

Девочка молчала, но сердце ее от радости забилось сильнее. Как много все-таки сделал ее дед во время строительства железной дороги!

— А когда все мосты уже были построены и по насыпи проложили две черные ленты железных рельсов, по селу однажды разнесся слух, что пойдет первый поезд. Ты только подумай, как люди ждали этого, если до той поры, кроме тех, кто побывал в Америке, никто еще поезда и не видел!

— А вы тоже радовались, бабушка?

— Еще как!

Только мы услышали свист паровоза на повороте, как все село выбежало на дорогу.

Ничего подобного никто до тех пор не видел!

Паровоз, украшенный цветами, медленно тащил за собой вагоны с людьми. Из окон выглядывали рабочие, строившие железную дорогу, и махали нам. Среди них я увидела и дедушку!

А люди из села тоже махали и весело кричали. Только дети стояли, вытаращив глаза, и смотрели на поезд, как на какое-то чудо. Ведь он был похож на змею с глазищами впереди! И пыхтел так, будто на что-то злился!

Один лишь богач Яблонский не вышел на дорогу, а только выглядывал из-под повети. Очень уж ему было не по душе, что людям будет лучше и что он уже не сможет зарабатывать столько на извозе.

— Ну и злой же был этот Яблонский! Правда, бабушка?

— Правда, злющий!

Ну, а я тогда впервые на рождество сварила кофе и испекла пирог. Сахар для кофе и муку для пирога привез уже поезд.

Дедушка остался работать на железной дороге. Он чинил мосты, если там что-нибудь портилось. Лишь теперь ему пригодилось то, чему он в молодости научился у плотников…

Много лет спустя девочка переходила через железнодорожный мост. Она рассматривала его сложные конструкции и думала: «Как это прекрасно, что хоть деда давно уже нет в живых, его работа осталась». Ей показалось, что все заклепки и болты на мосту кричат ей: «Нас сюда заклепал и привинтил твой дед!»

БАБУШКА РАССКАЗЫВАЕТ ПРО ДИКИХ ГУСЕЙ

Девочке что ни день становилось все хуже. Однажды утром она проснулась и совсем не смогла открыть глаза. Они так болели, что даже отвар ромашки не смог отмочить присохший к ресницам гной и успокоить колющую боль.

А вокруг уже началась весна!

Девочка узнавала ее по хору птичьих голосов, что ранним утром доносились из рощи за рекой. Казалось, что птицы хотят перекричать друг друга.

Бабушка каждое утро выводила девочку на теплую завалинку. Но весеннее солнце жгло девочке глаза, и она опускала голову, чтоб глаза меньше болели.

— Вот и ласточки прилетели из теплых краев, — сказала бабушка.

— Вы их видите, бабушка? Вы хорошо их видите? — грустно спросила девочка, потому что не видела ласточек.

— Вижу, дитя мое. Это те же самые, что жили здесь в прошлом году. Они чинят под крышей старое гнездо.

— А откуда вы знаете, бабушка, что это те же самые?

— Знаю, потому что ласточки всегда возвращаются в те же гнезда, из которых вылетели осенью. Есть у них такое чувство, которое тянет их туда, где они вылупились.

«Как это хорошо, — думала девочка, — что ласточки не забывают своего дома». Она спросила:

— И все птицы, что улетают на зиму в теплые края, такие?

— Конечно, все! И к тому же они летят туда и обратно одним и тем же путем!

— А вот что произошло однажды осенью, — вспомнила бабушка. — Мы жили уже в этом доме. Тогда он стоял на самом краю села, и за нами начиналось поле. У нас подрастала твоя мама. Я держала большое стадо гусей, потому что мне нужны были перья для перин. Чтобы сшить их для твоей мамы, когда она пойдет замуж.

Как-то я загоняла тех гусей на ночь в хлев.

И вдруг услышала гогот диких гусей. Я остановилась у открытого хлева и стала смотреть, куда они летят. Гуси летели очень низко. Я стояла как зачарованная. Такое случается редко, чтоб дикие гуси летели над самыми крышами.

И гоготали они тогда иначе, как будто на своем гусином языке прощались с родным краем и кричали:

Их гогот услышала в хлеву и наша старая гусыня, потому что и она загоготала во всю мочь.

И тут случилось диво дивное!

Стая диких гусей медленно, шурша крыльями, спускалась к нам во двор.

— И что вы сделали, бабушка?

Девочка задала вопрос совсем тихо, как будто дикие гуси спустились во двор только что и она боялась их спугнуть.

— От неожиданности я не знала, что делать. И стояла как вкопанная, не отходя от раскрытых дверей хлева. Гуси направились на голос нашей гусыни. И так вся эта темно-сизая стая вошла в хлев к нашим гусям.

А я, все еще как во сне, закрыла дверь на щеколду и пошла готовить ужин. О гусях я никому ничего не сказала, но они не выходили у меня из головы. И даже ночью приснились.

— А утром что было? Они остались у вас? — спросила девочка с нетерпением.

— Подожди, не забегай вперед! Я все тебе расскажу!

Утром, едва проснувшись, я побежала в хлев. Приоткрыла дверь и заглянула, что же там делается. В хлеву было темно, я открыла дверь пошире, и… что тут случилось!

Вдруг что-то зашумело, и серая стая диких гусей с криком вылетела во двор. Не успела я оглянуться, как гуси уже поднимались над крышами.

Я грустно посмотрела на наших гусей, выходящих из хлева. И вдруг я увидела: одна дикая гусыня осталась!

Это была очень старая сизая гусыня. Одно крыло у нее свисало раненое. Я сразу поняла, почему она осталась. Ведь и она размахивала крыльями, но тщетно, потому что не могла лететь с молодыми в дальние края.

— А что с ней потом стало, бабушка?

— Всю зиму она ходила с нашей старой гусыней по двору. Словно две подружки.

К весне обе гусыни стали нестись. Я посадила их на яйца, и они долго высиживали их. Как только зазеленела первая травка, обе гусыни вывели по стайке маленьких гусят. Гусята дикой гусыни были сизые, только на голове и под брюшком белые. Наши гусята, как всегда, были желтенькие, словно одуванчики. И все это пестрое стадо ходило вместе и клевало крапиву и зерно из одного корытца.

Целое лето я не могла нарадоваться на них.

Но осенью серое стадо начало волноваться. Оно отделилось от белого, и мне стало трудно загонять их по вечерам вместе в хлев.

Как-то вечером я пошла запирать хлев. Над головой я услышала гогот пролетавшей стаи диких гусей. Я посмотрела, куда они летят. И вдруг наши дикие гуси захлопали крыльями, поднялись в воздух и улетели!

Вот что они сделали. Напрасно я с ними мучилась.

Но старая дикая гусыня осталась. Она была уже совсем стара, тяжела на подъем и, конечно, не могла взлететь так высоко.

— А потом она снова высидела гусят?

— Снова! Но я уже глядела в оба. Я обрезала им крылья, чтоб они не смогли улететь. Ведь в ваших перинах серые перья смешаны с белыми.

Бабушка закончила свой рассказ.

Но девочка не радовалась, как прежде, не улыбалась. Она думала: как хорошо быть дикой гусыней и свободно лететь над горами и долинами с веселой стаей в незнакомый мир…

Потом она спросила:

— Бабушка, а я поправлюсь? Я буду видеть, когда у нас выведутся гусята?

Бабушка испуганно посмотрела на внучку. Ее личико было очень грустным. Оно стало похоже на лица слепых. Только теперь бабушка поняла, что дело плохо. Она испугалась, что девочка совсем ослепнет.

— Почему вы молчите, бабушка? — Девочка погладила бабушку по щекам и почувствовала, что они мокрые от слез. Тогда она и сама расплакалась.

И тут у бабушки созрело решение.

— Не бойся! Завтра пойдем к доктору.

— И он вылечит мне глаза?

— Конечно, вылечит!

Девочка успокоилась. Бабушка говорила так уверенно, что ей нельзя было не поверить.

БАБУШКА БЫЛА С ДЕВОЧКОЙ У ДОКТОРА

Этот день был самым волнующим из всех, какие девочке приходилось до тех пор переживать.

Проснувшись утром, она услышала, что бабушка уже ходит по комнате.

— Что вы делаете, бабушка? — спросила она с постели.

— Надеваю выходное платье. Мы идем к доктору.

Бабушка еще ни разу не ходила к доктору. Она никогда не болела. Только один раз, когда ее забодал бык, доктор приходил к ней. Но это было так давно… Когда у детей случалась простуда или болел живот, их лечили травами. Она верила, что и внучкины глаза вылечатся от ромашкового отвара.

Но вчера она поняла, что болезнь внучки ее лекарствами не вылечишь.

Девочка тут же слезла с постели. Бабушка надела и ей выходное платье.

Но вот обе были готовы, бабушка взяла девочку за руку, и они вышли из дому.

Доктор жил в соседнем селе.

Когда они шли по селу, люди спрашивали у бабушки, куда они направляются. И каждому она серьезно отвечала:

— Мы идем с девочкой к доктору.

Наконец они вышли за село, их перестали расспрашивать, и тогда девочка спросила:

— Вы по этой дороге шли, когда мать вас вела на службу?

— Да, по этой же самой! И была я не больше тебя. Но это было еще не самое худшее.

— А что было самое худшее?

— Хуже всего было, что я ходила туда ночью совсем одна. Я страшно боялась.

— А чего вы боялись?

— Мало ли чего! Послушай только, как тут вода шумит! Мы идем мимо Марковой скалы, где уже столько людей утонуло. Старые люди рассказывали, что в глубине под скалой живет водяной. Говорили, что он по ночам при луне выходит на скалу: там подстерегает людей. Кого удается, того он тащит на дно.

— И вы верили, что это правда?

— Не совсем, но когда я шла здесь ночью и луна светила, ивы склонялись к воде и ветер в них шелестел, мне всегда думалось: «Что бы я сделала, если бы и вправду водяной вышел на скалу…» И мне сразу становилось так страшно, что я пускалась бежать и бежала до самого села.

— А чего вы еще боялись, когда шли туда, бабушка? — Девочка не верит в привидения, и потому ей смешно, что бабушка могла их бояться.

— Старые люди еще рассказывали, что в зарослях над дорогой живут лешачихи.

— Лешачихи? А кто это были?

— Говорили, что это была нечистая сила. Когда в каком-нибудь доме рождался ребенок, они приходили ночью под окно и, если мать хоть на минутку отходила от ребенка, вбегали в дом, вытаскивали ее дитя из колыбели и подбрасывали туда свое. Такие подкидыши, как правило, бывали очень плохими детьми, целый день орали, и не было с ними никакого сладу. Вот потому-то плохих детей и называют обменышами.

Когда я так бежала, мне казалось, что лешачихи гонятся за мной, вот-вот схватят за косу и утащат в заросли.

— Но ведь вы знали, что их нет?

— Знать-то знала. Но ночью что угодно может померещиться, а потом днем над этим смеешься.

— Бабушка, а почему люди придумали водяных и лешачих?

— Дед мне рассказывал, что раньше люди не знали, почему водоворот под Марковой скалой обладает такой силой, что может затащить человека на глубину. Вот они и думали, будто это делает водяной. А те дети, с которыми взрослые не могли совладать, были, конечно, просто больны. Врачей тогда не было, вот люди и не знали, почему они плохо себя ведут. И объясняли это тем, что лешачихи хороших детей забирают, а своих подбрасывают.

Как обрадовалась девочка, что теперь уже есть врачи! И что они с бабушкой сейчас идут к доктору. Она уже твердо верила, что он вылечит ей глаза.

У доктора еще никого не было.

В приемной как-то по-особому пахло лекарствами. Бабушка и девочка сели на скамью и стали ждать. Обстановка действовала на них так, что они боялись словом переброситься.

Вдруг скрипнула дверь, и послышался низкий голос:

— Войдите!

Девочка не видела, что доктор уже стар и сед. Не видела она и как он нахмурился, когда посмотрел ей в лицо. А голос у него был очень сердитый:

— Что это с девочкой?

Бабушка начала рассказывать по порядку с самого начала, как у девочки зимой лишь слегка воспалились глаза и она промывала их отваром ромашки, как девочке вроде бы уже стало от этого легче, и вдруг сейчас, накануне весны, глаза разболелись так, что она ничего не видит…

— А почему вы сразу не пришли? Почему заставили девочку страдать? Вы что, хотите, чтобы она ослепла? — услышала девочка разгневанный голос и почувствовала, что доктор очень сердится на бабушку.

И это придало ей смелости.

Как это доктор может обижать бабушку, которая так о ней заботится!

— Бабушка не заставляла меня страдать. Она мне всю зиму рассказывала…

Голосок у девочки был ясный и смелый.

— Ага, смелая девочка, не боится, — улыбнулся доктор.

— Бабушка мне сказала, что вы обязательно вылечите мне глаза, — добавила девочка еще смелее.

— Ну, значит, я должен их вылечить, — сказал доктор, и голос его стал мягче.

Потом он поставил девочку перед собой и внимательно осмотрел ее глаза. После этого он посадил ее к себе на колени и очень серьезно спросил:

— У вас есть дома гусята?

— Будут. Уже скоро вылупятся.

— А чем вы их кормите, когда они маленькие?

— Бабушка им мелко рубит яйцо с крапивой. Они даже драку затевают, так им это нравится.

— Ну, так слушай меня внимательно. И твоя бабушка пускай слушает. Глаза у тебя болят потому, что ты очень слаба, что ты не ешь такой пищи, от которой можно стать сильнее. Знаешь, что тебе надо кушать? То, что едят гусята! Яйца и овощи, которые растут у вас в огороде: морковку, шпинат, кольраби, зеленый горошек… А зимой квашеную капусту из бочки…

— А бабушка мне ее давала!

— Правильно делала. А теперь скажи мне, что делают гусята, когда бабушка их накормит?

— Ну, ходят по двору, клюют травку и греются на солнышке.

— И ты должна целый день ходить по солнышку. А летом собирать землянику, малину, чернику, лесные орехи, терн… В них заключены чудесные лекарства. Их заколдовало туда солнышко, когда на них целый год светило. Именно они нужны тебе, чтобы быть здоровой.

Девочка внимательно слушала.

— А чем тебя лечит бабушка, когда ты кашляешь?

— Липовым чаем.

— Вот видишь, и в липовый цвет заколдовало солнышко лекарство. Это даже пчелы знают. Когда липы цветут, они собирают на них мед. Но ведь у вас меду нет?

— Нету! — грустно отозвалась бабушка. — У нас в селе ульи есть только у богачей Яблонских, а они никому меду не дают. Всю зиму я им кудель трепала — и только кусок сукна на сапожки для девочки дали мне за это…

Доктор сначала помолчал немного, а потом веселым голосом сказал:

— Ну ничего. Конечно, ломоть хлеба с маслом и с медом сделал бы вашу внучку совсем здоровой девочкой, но даже одно солнышко тоже сделает чудеса… Только берите ее с собой пасти гусей… Ничто так не лечит больные глаза, как зеленый цвет весенней травки… И лепешку ей хотя бы маслом мажьте…

Потом доктор спустил девочку с колен, выписал лекарство для глаз и рассказал бабушке, как его давать.

Когда они с бабушкой вышли от доктора, им было легко, как птицам. И весь обратный путь девочка думала, что если бы она верила в чудеса, то, конечно, представляла бы себе доктора сильным волшебником, который умеет заколдовать больные глаза и превратить их в здоровые.

ДЕВОЧКА ВЫЗДОРОВЕЛА

Однажды утром, просыпаясь, девочка услышала в полусне, как шумит под окнами река. Шумит и плещется, как прежде. С плеском реки смешивается пронзительное пение птиц. Из рощи за рекой слышен крик иволги и воркованье горлицы.

Сначала девочка прислушалась.

Потом попробовала открыть глаза.

Ресницы поднялись легко, она их только чуть-чуть потерла. И вот: она видит…

Видит!

Ее глаза удивленно оглядели комнату и задержались на окне. На окне цвела герань. При виде ее сердце девочки наполнилось радостью, какой она до тех пор не знала.

Она быстро встала с постели и подбежала к окну.

Цветы герани были красные, как кровь, и мягкие, как тончайший бархат. Она слегка прикоснулась к ним пальцем.

Скрипнула дверь, и в комнату вошла бабушка.

Какая она симпатичная в белом чепце!

Девочка впервые заметила, что глаза у нее голубые, как цветы льна.

— Бабушка, я вижу! — подбежала к ней девочка и бросилась ее обнимать.

— Значит, ты у меня выздоровела, Ганичка! — тихо, почти про себя сказала бабушка и погладила ее по голове.

Девочка быстро накинула кабаницу и выбежала босиком на завалинку. Земля под ногами была теплая, прогретая солнцем. По двору ходила заботливая гусыня с желтыми пушистыми гусятами. Гусята усердно клевали весеннюю травку. Если бы девочка не боялась бдительной гусыни, она взяла бы гусенка в руки и прижала бы его к щеке.

С завалинки девочка выбежала на дорогу.

Вдоль белой от пыли дороги за перилами текла река. По синей с прозеленью воде плыли белые чешуйки пены. Вода в реке была так прозрачна, что девочка видела даже белые камешки на дне.

За рекой послышался протяжный свист. Из-за поворота показался поезд. Он пускал из трубы дым, заполняя им всю долину. Из окон поезда выглядывали люди. Девочка весело замахала им рукой.

Бабушка вышла с корзинкой на дорогу. На правой руке у нее была старая рукавица. На краю дороги росла молодая крапива. Бабушка рвала ее и складывала в корзинку.

— Это для гусят?

— Конечно, для них. Их надо получше кормить, пускай растут. И ты иди съешь яйцо, я тебе уже приготовила!

Девочка побежала на кухню.

Она так радовалась всему увиденному, что о сказках уже и не вспоминала.

Может быть, снова вспомнит зимой, когда все вокруг покроется снегом.

Но теперь весна. И в траве у забора цветут одуванчики.