Дети до шестнадцати

Глава 1
ЕЩЕ БЫ МНЕ НЕ ЗАПОМНИТЬ ЭТУ ФАМИЛИЮ!

По вечерам, как только начинает темнеть, мы все, всей нашей компанией, собираемся во дворе, возле шестой парадной.

Первыми обычно приходят Эрик и Витёк. Эрик приносит «Спидолу», он крутит ручки настройки, стараясь отыскать что-нибудь стоящее, а Витёк молча стоит рядом, сунув руки в карманы, поглядывая по сторонам.

Двор наш огромный, как площадь, асфальтированный, с клумбой и детской площадкой посередине, с приземистым зданием котельной в дальнем углу. Оттуда, из дальнего угла, из семнадцатой парадной, появляется Вадик. Он идет не спеша, словно вышел просто так прогуляться, словно и не замечает ни Эрика, ни Витька. Он самый старший среди нас, единственный обладатель паспорта, но в то же время самый низкорослый - едва достает до плеча Эрику, который уже успел вымахать за метр семьдесят. Поэтому с Вадиком вечно происходят всякие неприятности и недоразумения, когда мы отправляемся в кино. Мы все, конечно, уже ходим на фильмы, которые детям до шестнадцати смотреть не разрешается, и на вечерние сеансы тоже ходим, ничего, пускают. Только Вадика обычно задерживает билетерша, и Вадик так обижается каждый раз, так злится - я вижу, его все время подмывает сказать: «А этих что же вы пропустили? Лучше у них паспорта спросите!» - он еле сдерживает себя. А тут еще мы начинаем отпускать всякие шуточки: «Куда ты, мальчик, тебе пора спать!», «Иди домой к маме, не мешай взрослым дядям смотреть кино…» и всякое такое… Мы-то знаем, что его все равно пропустят, как только он покажет паспорт. Раз есть паспорт, как могут не пропустить. .. Я думаю, он когда-нибудь все-таки не выдержит, не вынесет всех наших издевательств и выдаст нас, накапает на нас контролеру. Единственная надежда, что это случится не скоро, может быть, и мы к тому времени обзаведемся паспортами…

Вслед за Вадиком приходит Серега, по прозвищу Бульдог. У него массивные тяжелые челюсти, он коренастый и медлительный. Серега - заядлый шахматист, он вечно таскает с собой карманные шахматы и вечно уговаривает кого-нибудь из нас сыграть с ним. Но мы отказываемся: нам неинтересно, исход-то ясен заранее.

- Эх, слабаки, - говорит он, - ну хотите, ладью фору дам? А? Ну ферзя?

Но и на таких условиях никто не соглашается играть. Подумаешь, выиграть с лишней ладьей - не велика честь, зато, если проиграешь, Серега потом прохода не даст, звона будет, звона! - на это он мастер.

Пробегает мимо Алик с батоном в руках.

- Я сейчас, ребята! - кричит он. - Мигом! Только провизию оттащу!

Тут уже и я присоединяюсь к компании. Окна нашей квартиры выходят во двор, и мне отлично видно и шестую парадную, и ребят возле нее. Я не люблю появляться первым, потому что скучно одному торчать во дворе, и последним приводить тоже не люблю, потому что тогда можно пропустить что-нибудь интересное. Спускаясь вниз по лестнице, я встречаю Алика, бегущего из булочной.

- Ну, как наши? Собрались? - спрашиваю я. Спрашиваю просто так, оттого что мне нравится это слово «наши».

- Ага, - отвечает Алик, - иди, я сейчас!

С Аликом я дружу давно, еще со второго, нет, треть-его класса. Помню, когда мы перешли в четвертый, отец подарил мне набор химических реактивов и книжку «Занимательная химия», и мы с Аликом целые дни просиживали у нас в ванной - там была оборудована «химическая лаборатория» - и делали разные опыты: выращивали кристаллы медного купороса, получали дым без огня, пытались изготовить порох из бертолетовой соли, а то просто наугад сливали какие-нибудь бесцветные жидкости и вдруг неожиданно, к общему нашему восторгу, получали что-нибудь великолепно оранжевое или ослепительно синее… Однажды Алик прожег соляной кислотой огромную дыру на штанах, и после этого несколько дней его не пускали ко мне - его мать была уверена, что в один прекрасный день мы отравимся или взорвемся…

Вообще родители Алика всегда очень боялись за него, потому что в детстве он умудрился переболеть корью, коклюшем, скарлатиной, гриппом, свинкой, ангиной, желтухой, воспалением среднего уха, не говоря уж о самых обыкновенных простудах. Сам Алик даже слегка гордился этим: он считался в классе чемпионом по болезням. Но тогда опасения его родителей оказались напрасными, все обошлось благополучно: наше увлечение химией кончилось, как только Алику подарили набор бамбуковых реек, тугой резины, папиросной бумаги и прочих деталей, из которых надо было соорудить модель самолета. С тех пор у нас было еще несколько общих увлечений: самодельный кукольный театр, фотография, коллекционирование марок, - но потом наши дороги разошлись, потому что Алик всерьез увлекся физикой - даже какой-то приз получил на районной олимпиаде, а мне было вполне достаточно моей твердой четверки - больше физика меня ни с какой стороны не интересовала. ..

Приходит еще Лилька из сто четырнадцатой квартиры. Это единственная девчонка в нашей компании., Другие девочки, когда мы собираемся вот так, все вместе, и торчим возле парадной, обходят нас стороной, а Лилька ничего, говорит, с девочками ей скучно, с мальчишками куда интереснее… Лилька - невысокая, стриженная под мальчика, большеглазая. Когда она удивляется или восхищается чем-нибудь, она как-то по особенному округляет глаза, и они становятся еще боль-ше. «Таращится», - говорит про нее в таких случаях Вадик. Я пробовал один раз дома перед зеркалом - у меня так не получается. Лилька мне нравится, хотя я, конечно, никому никогда об этом не говорил и говорить не собираюсь. Да и другим ребятам, по-моему, тоже. Я замечаю: когда приходит Лилька, все наши начинают чаще острить, и больше смеются, и разговаривают громче. А Вадику Лилька тоже, наверно, нравится, оттого, я думаю, он и грубит ей все время. Почему для Лильки сделали исключение и приняли ее в нашу сугубо мужскую компанию, я не знаю, это произошло еще до того, как я сам стал появляться по вечерам у шестой парадной…

Конечно, специально никто никого в нашу компанию не принимает и не исключает тоже. Каждый, у кого есть желание, может подойти к нам и стоять вместе с нами и слушать «Спидолу» Эрика сколько угодно, никому это не запрещается. Только бывает так, что какой-нибудь парень буквально из кожи вон лезет, острит и бросает реплики, и дает понять, что он знаком со всеми футбольными знаменитостями и к тому же прекрасно разбирается в транзисторных приемниках и так далее и тому подобное, но все же ничего у него не получается, никто на него не обращает внимания, и все его остроты словно повисают в воздухе, никто даже и не смеется и не отвечает. Мы продолжаем разговаривать между собой, будто его и нет, этого парня. Мол, хоть ты и стоишь сейчас рядом с нами, ты сам по себе, а мы сами по себе. А бывает, человек с первой фразы становится своим. Так было, например, с Аликом. Алик подошел, постоял молча, послушал, а потом сказал неожиданно:

- Ребята, а вы знаете, оказывается, дельфинов можно научить говорить по-человечьи, я сегодня прочел. ..

И все почему-то захохотали, а Эрик сказал:

- Во дает! Во дает! - и похлопал Алика по плечу.

Не знаю даже, от чего это зависит, может быть, просто от настроения.

Итак - Вадик, Эрик, Витёк, Серега, Алик, Лилька и я - все наши в сборе.

Как-то мой отец сказал: «Интересно бы послушать, о чем вы говорите, когда толчетесь там, у парадной?»

О чем?

Ну, о футболе, конечно, в первую очередь. Кажется, у «Зенита» в этом году есть шансы выйти на пятое место.

- Ну что ты! Если «Нефтяник» выиграет завтра у «Крылышек», у него будет столько же очков, но лучше соотношение мячей…

- Зато на одну игру больше!

- Подумаешь! Вот если минское «Динамо» сделает ничью с киевлянами, а «Кайрат» проиграет «Пахтакору»…

- Ничего, Вася вчера говорил с Грачом, ребятишки настроены законно, должны выиграть, - вступает в разговор Вадик.

Я не знаю, кто такой Грач, и остальные ребята тоже, наверно, не знают. Но никто не возражает, потому что Вадик у нас признанный авторитет в вопросах футбола. Его старший брат - футболист, играл в заводской команде на первенство города. Правда, вот уже года два, как его больше не берут в команду, но он по-прежнему ярый болельщик, не пропускает ни одного матча и, говорят, знаком со многими известными футболистами. Со стадиона он обычно возвращается изрядно подвыпив, и жалуется на свою жизнь, и рассказывает всегда одну и ту же историю: как он обвел двух защитников и забил гол в верхний левый угол, и старается показать на пальцах, как это произошло. По вечерам и по воскресеньям, когда нет футбола, он играет во дворе в домино, если только по телевизору не показывают какой-нибудь интересный фильм…

Вот кино - это тоже постоянная тема наших разговоров. «Законная картина!», «Обхохочешься!», «Бред, каких мало…», «Мура, не стоит ходить…»

О чем еще мы говорим? Ну, о боксе; тут первое слово Витьку, он занимается боксом, ходит в секцию, правда, человек он молчаливый, из него и двух слов не вытянешь, всегда стоит молча, слушает наши разговоры и загадочно улыбается… Ну, еще о мотогонках, иногда о шахматах Серега расскажет что-нибудь, иногда о школьных делах, да мало ли еще о чем, обо всем, что придет в голову, о том и говорим…

А то и молчим просто, если не о чем разговаривать. Тогда Эрик берется за свою «Спидолу», отыскивает подходящую музыку, а сам в такт музыке подрыгивает ногами и растягивает рот, и весь извивается, словно вот-вот начнет танцевать твист. «Ай лав ю! Ай лав ю!» - выкрикивает он или что-нибудь в этом роде, недаром он учится в специальной английской школе. А мы дружно хохочем - невозможно не смеяться, когда он откалывает свои номера.

«Взрыв смеха потряс воздух», - так пишут в подобных случаях.

«И чего гогочут! И чего гогочут!» - говорит дворничиха, тетя Катя.

А из окна напротив, со второго этажа, выглядывает пожилая женщина и сердито смотрит на нас. Лицо у нее очень недовольное, но она не делает нам замечания, молчит, наверно, думает: «Свяжись только с ними, а потом одному богу известно, что они могут вытворить. Пульнут камнем в стекло, и иди доказывай, кто разбил...»

Напрасно она так думает. Мы вовсе не собираемся пулять камнями в окна. А если громко хохочем, так просто оттого, что нам весело. Весело и хорошо стоять вот так вместе и чувствовать себя сильными - попробуй-ка тронь только кто-нибудь - и независимыми, и знать, что каждый из нас защитит другого. Как это поется в песне: «Если радость на всех одна, то и беда одна…» и потом еще: «Другу уступит друг - место в шлюпке и круг». Мне очень нравится эта песня, я могу ее слушать хоть пять раз подряд.

Так мы стоим обычно и разговариваем или слушаем «Спидолу» часа полтора, два, пока не надоест, а потом, если не отправляемся все вместе в кино, расходимся по домам - кто готовить уроки, кто смотреть телевизор…

Чаще всего к этому времени возвращается с работы из института мой отец.

Я вижу, как останавливается у ворот светло-зеленая «Волга» - это машина директора института, он живет недалеко от нас и обычно завозит отца домой, вижу, как выходит из машины отец, как прощается он с директором, чуть приподнимая шляпу, как идет потом он по двору, прямой и высокий, с большим коричневым портфелем в руке. И я прощаюсь с ребятами: «Пока! До завтра!» - и иду домой вместе с ним.

- Ну, какие новости? Как дела в школе? - спрашивает отец, пока мы поднимаемся по лестнице.

- Порядок! Пятерка и две четверки.

- Лучше бы наоборот, - замечает он. - А? Ты как думаешь?

Конечно, лучше бы, но что поделаешь, если я никак не могу угодить нашей англичанке своим произношением. Впрочем, об этом я не говорю вслух. Мой отец не любит, когда я жалуюсь на учителей. Помню, однажды, это было еще в четвертом классе, я получил тройку за диктант. Это была первая тройка в моей жизни и, главное, несправедливая. Я сделал всего три ошибки, другим за три ошибки учительница ставила четверку. Я пришел домой и, когда стал рассказывать обо всем, что произошло, не выдержал и заплакал. Тогда с нами жила папина двоюродная сестра, моя тетя, она расстроилась не меньше меня, схватила тетрадь и хотела тут же бежать в школу. «Успокойся, - сказал ей отец. - И, пожалуйста, никуда не ходи. Не надо, чтобы мой сын с детства привыкал винить в своих неудачах других людей. Надо винить прежде всего себя. Если бы он написал работу безукоризненно, он бы не получил тройку. А раз в диктовке есть ошибки, стоит ли обвинять кого-то?»

Этот случай я запомнил надолго.

Дома отец первым делом просматривает почту. Сегодня ему принесли две бандероли, письмо из Минского университета и маленькую заграничную открытку с австралийской маркой.

«Dear sir Ovsjannikov!» - написано в открытке сверху. Хотя я и не учусь в специальной школе, как Эрик, и у меня всего лишь четверка по английскому, эту-то строчку я могу перевести.

«Дорогой сэр Овсянников!»…

«Сэр Овсянников!» - смешно…

Оказывается, какой-то австралийский ученый просит выслать статью о последних опытах моего отца.

Мой отец - биолог. Стоит мне кому-нибудь сказать об этом, как я сразу слышу в ответ: «А-а… Лягушек режет?» Как будто нельзя быть биологом и не резать лягушек! Словно у биологов и нет других занятий! А вон сколько разных направлений теперь в биологии: биохимия, биофизика, микробиология, цитология, да все я и не знаю! Как-то я заходил к отцу в лабораторию, так у них там каких только приборов нет! Один электронный микроскоп чего стоит! И мой отец, например, хоть и биолог, а хорошо знает высшую математику. Знает физику. Говорит на английском, немецком и французском. В радиоаппаратуре разбирается не хуже инженера. Вот тебе и лягушки! Его, оказывается, даже в Австралии знают. Рассказать ребятам - небось и не поверят. ..

Отец распечатывает бандероль и тут же, стоя у письменного стола, начинает просматривать журнал. Журнал напечатан на толстой глянцевитой бумаге и почему-то пахнет аптекой.

- Хм, интересно, - говорит отец. - Интересно. - И садится.

Я знаю, что если сейчас он увлечется, потом его будет не оторвать, пока не дочитает до конца.

- Папа, - говорю я. - Чуть не забыл. К тебе тут приходил сегодня какой-то мужчина…

- А? - отрывается отец от журнала. - Кто приходил?

- Сказал: передайте, что заходил Осинин…

- Ах, вон оно что… - говорит отец и прищуривается. - Интересно, что ему было нужно?

- Не знаю. Просил передать привет…

- Значит, привет? - повторяет отец, усмехнувшись. Несколько минут он сидит молча. На чистом листе бумаги старательно крупными круглыми буквами выводит: «ОСИНИН». И еще раз - «ОСИНИН». Потом рвет листок и выбрасывает.

- Вот что, - говорит он. - Запомни: этому человеку совершенно не обязательно появляться у нас дома. Я не имею никакого желания его видеть. Понятно? А теперь давай ужинать. Что там у нас запрограммировано на сегодня?

Мы вместе идем на кухню готовить ужин, но я не могу не думать об этом человеке, об Осинине. На вид он человек как человек - невысокого роста, в очках, я даже как следует не разглядел его… Я жду, что отец еще что-нибудь скажет о нем, объяснит, но он больше не возвращается к этому разговору.

Странно…

Вообще отец у меня очень вежливый человек. Когда мы едем в трамвае или метро, он обязательно уступает место женщинам, и женщины при этом нередко смущаются и уговаривают его сидеть и не беспокоиться зря, но я-то знаю, что это напрасно, что он никогда не сядет, что он просто не может сидеть, если рядом стоит женщина. А однажды я видел, как он написал в письме: «Глубокоуважаемый Петр Сергеевич…» Никогда раньше я не слышал, чтобы в наше время один человек другому говорил «глубокоуважаемый». Впрочем, если отца называют «дорогой сэр», пожалуй, нет ничего удивительного и в том, что он сам пишет «глубокоуважаемый». .. Возможно, у ученых на этот счет свои законы.. А тут вдруг: «Запомни: этому человеку совершенно не обязательно появляться в нашем доме!» Я даже никогда не думал, что отец может так сказать. Интересно!

Осинин, - еще бы мне не запомнить теперь эту фамилию!