Дети из камеры хранения

ГЛАВА 4

Когда мальчики перешли в школу средней ступени, Кадзуё увидела, что одежда стала им мала, и они втроем отправились в Сасэбо. Сюда они приезжали уже не раз, и почему-то здесь всегда было пасмурно. Кику и Хаси с удовольствием предвкушали прогулку, зная, что на последнем этаже универмага увидят клетку с морским котиком.

В тот день в универмаге была толчея. Они купили одежду, заказали в кафе омлет с рисом, а потом поднялись на последний этаж, где вместо огромных крутящихся кофейных чашек оказалась сцена. На сцене стоял мужчина-конферансье с макияжем на лице, в огромных очках в форме бабочки и серебряном пиджаке. Рядом с ним была женщина с рыжими волосами в платье из искусственных роз. На сцене, украшенной разноцветными шарами, находилось еще пятеро пожилых музыкантов. Как раз за сценой и была клетка, в которой сидел их любимый морской котик, периодически подававший голос и требовавший сардин. Зрителей оказалось так много, что к клетке никак было не пробраться. Женщина с рыжими волосами принялась петь и танцевать. Усилители стояли совсем рядом; чтобы тебя услышали, приходилось кричать в самое ухо. Пела она совершенно бездарно. Кику хотел пойти в зоомагазин на первом подземном этаже. Интересно, продаются ли еще там щенки овчарки? Они с Хаси накопили денег, и им пообещали купить щенка. Мальчики и Кадзуё попытались протиснуться к выходу, но их зажали в толпе. Зрители продолжали подходить, пока не забили весь зал. Сзади напирали, поэтому Кадзуё с мальчиками пришлось продвигаться вперед, пока они не оказались возле самой сцены. Оказалось, что все тело рыжеволосой женщины покрыто пудрой. Сквозь красные чулки проступали белесые следы пота. Песня закончилась и, хлопая

в ладоши, вышел конферансье в серебристом пиджаке. У него был неприятный, трескучий, словно сломанное радио, голос, но говорил он складно. Певицу он назвал Канаэ-тян. Толстый слой пудры, покрывавший ее лицо, кое-где обсыпался, под ним проглядывала шершавая кожа. Певица оторвала от своего платья несколько искусственных роз, бросила зрителям и опять запела. Под розами была блестящая черная ткань. Кику еле переводил дыхание. Он держал в обеих руках покупки и каждый раз, когда толпа начинала колыхаться, изо всех сил тянул их на себя, отчего у него заныли пальцы. Кадзуё тоже хотела где-нибудь отдохнуть. И только Хаси, казалось, был рад — он обожал пение. Свои покупки он отдал Кику, а сам протиснулся в первый ряд. На рыжеволосой женщине были туфли из змеиной кожи с высокими каблуками, на которых она подпрыгивала, а после каждой песни поднимала одну ногу и, словно балерина, крутилась на другой. Пожилые музыканты безучастно переворачивали ноты. Снова появился конферансье и выпустил через трубочку несколько мыльных пузырей.

— А теперь, уважаемая публика, попросим Канаэ-тян показать нам акробатический номер.

На сцену выкатили полосатый красно-зеленый шар, певица сняла туфли на каблуках, надела тапочки на резиновой подошве и встала на шар.

— Канаэ-тян раньше выступала в цирке. Однако этюд на шаре не был ее коронным номером. Интересно, что же она там делала? Дрессировала слонов? Прыгала на львах через огненное кольцо?

Певица слезла с шара, взяла микрофон в руки и сказала:

— Нет, я выступала гипнотизером.

— А вы могли бы продемонстрировать нам свое искусство?

— Я многое позабыла.

— Давайте спросим у публики. Есть ли среди вас желающие пройти гипноз Канаэ-тян?

Тут же поднялся лес рук.

— Как много желающих! Канаэ-тян, но ведь гипноз — это очень страшно. Я бы, например, ни за что не решился. А наша публика такая смелая. Кого же нам выбрать?

— Четыре года назад я выпустила пластинку. Она довольно плохо продавалась, песни были неудачные, но тот, кто вспомнит название этой пластинки, пусть поднимет руку.

Зрители притихли. Никто не поднимал руку. Конферансье выглядел растерянным и посоветовал певице дать подсказку, как вдруг послышался тонкий детский голос.

— Что вы сказали, повторите, пожалуйста, громче!

— «Лепестки печали».

— Это верный ответ, спасибо. Рыжеволосая женщина указала в ту сторону, откуда раздался голос. Это был Хаси.

Чтобы певица могла сосредоточиться, публику попросили не шуметь. Хаси, поднявшись на сцену, засмущался и помахал Кадзуё и Кику. Конферансье тихо спросил, случалось ли ему посещать психиатра. Хаси ответил, что нет. Ни ему, ни Кику не сообщили о том, что они проходили звукотерапию в психиатрической больнице. На сцену вынесли большой черный ящик. Хаси и рыжеволосая женщина забрались внутрь ящика. Когда десять

минут спустя они вышли, глаза у Хаси были закрыты. Публика зашумела, женщина приложила указательный палец к губам.

— Как тебя зовут и сколько тебе лет?

— Куваяма Хасиро, тринадцать лет.

— Мы только что с тобой об этом говорили, повтори еще раз, где ты сейчас находишься?

— На Гавайях.

— Где именно?

— На берегу океана.

— И как там, на Гавайях?

— Жарко.

Публика засмеялась. В этот день все уже были одеты в пальто. Но Хаси действительно было жарко, и он принялся снимать с себя пальто. Кадзуё забеспокоилась, как бы он не простудился.

— Хасиро, а что ты делаешь на Гавайях?

— Сплю после обеда.

— Теперь ты уже проснулся?

— Да, проснулся и ловлю рыбу.

— Один?

— Нет, с Кику.

— Кто такой Кику?

— Нас считают братьями, хотя на самом деле мы друзья.

— А кто еще с вами?

— Куваяма-сан.

— Куваяма-сан?

— Да, наш отец.

Кадзуё всерьез забеспокоилась.

— Кику, как бы это остановить? Давай продвигаться вперед.

Хаси было тяжело. Он побледнел и водил рукой по шее.

— Ну хватит, Хасиро. На Гавайях слишком жарко, давай возвращаться.

— Куда?

— На этот раз Хасиро вернется в свое детство, когда он был совсем маленьким. Ты становишься младенцем. Раз-два-три, стрелки часов побежали назад, ты снова младенец! Что ты чувствуешь?

— Жарко.

— Что? Разве ты не вернулся с Гавайев? Где ты сейчас?

— Мне так жарко, просто умираю.

— Хасиро, ты уже не на Гавайях. Ты — совсем маленький, только что появился из живота мамы…

Кику закричал:

— Хватит!

Рыжеволосая женщина посмотрела на Кику и громко сказала:

— Помолчите.

В этот момент Хаси, задрожав всем телом, поднял голову в облачное небо и издал такой вопль, что все зрители замерли. Женщина испугалась и трижды хлопнула в ладоши перед лицом Хаси. Хаси открыл глаза и, не переставая дрожать, принялся ходить по сцене, с трудом переставляя ноги. Кику, растолкав людей, поднялся на сцену и обнял Хаси. Конферансье в серебристом пиджаке, рыжая женщина и все зрители ошеломленно смотрели на них. Кику, рассвирепев, ударил конферансье и ткнул женщину в живот. На сцене и в зале раздались крики, оркестранты скрутили Кику. Хаси смотрел на происходящее с грустным лицом, потом спрыгнул со сцены и, расталкивая зрителей, поспешил к выходу. Кадзуё пыталась его остановить, но из-за толпы не могла продвинуться вперед, и даже ее криков не было слышно. Хаси скрылся за дверью. Кику по-прежнему крепко держали, он слышал голоса служащих, решавших, вызывать им полицию или нет, и крики морского котика, требующего еды.

Хаси перестал ходить в школу. Он замолчал. Кику уже доводилось видеть его таким, когда они жили в приюте. Тогда Хаси обитал в своем игрушечном царстве. После того как Хаси убежал из универмага, его целый день не могли найти. Лишь на следующий день отыскали: он лежал на полу в общественном туалете возле реки Сасэбо со спущенными штанами. Из школы приходили преподаватели, но Хаси к ним не выходил.

На этот раз место игрушечного города занял телевизор. Телевизор был включен с утра до последней ночной программы, и Хаси ни за что не хотел от него отходить. Он не выходил на улицу. Когда Куваяма или Кадзуё пытались выключить телевизор, Хаси начинал кричать. Он разговаривал только с Кику, когда они оставались наедине.

— Я — мерзкий, — говорил он.

Куваяма договорился о том, чтобы отправить Хаси в больницу. Кадзуё винила в происшедшем себя и, окропив водой голову, обходила вокруг синтоистских святилищ, но Хаси по-прежнему молчал. Он открыл свой секрет лишь Кику.

— Ты не думай, я вовсе не сошел с ума. Просто я кое-что ищу. Помнишь? Мы ходили в больницу и смотрели там кино. Когда я заснул гипнотическим сном, я вспомнил то время: в кино показывали волны, планер, тропических рыб. Еще там был звук. Мы слышали звук. Этот же звук я услышал во время сеанса гипноза. Я удивился, Кику. Очень красивый звук. Такой красивый, что хотелось умереть. Красивый. Теперь я ищу этот звук в телевизоре. Я пытаюсь услышать все звуки. Например, в кулинарной передаче стеклянная тарелка звенит, ударившись о стакан, яйцо шипит на горячей сковородке. Я запоминаю эти звуки, запоминаю выстрел пистолета, взрыв, гул самолета, свист ветра, аккордеон и виолончель, я выучил звучание всех музыкальных инструментов, шуршание юбки в сериале, стук каблуков о железную лестницу. Когда я смотрю телевизор, я то закрываю, то открываю глаза. Я хочу запомнить все звуки, существующие в этом мире. Только после того, как я пойму, какой звук мы слышали в больнице, я пойду в школу.

Однако Кику решил, что Хаси и впрямь сошел с ума. У Хаси опять было такое же выражение на лице, как во время их первой встречи в приюте. Кику казалось, что, разговаривая с ним, Хаси смотрит сквозь него, как сквозь прозрачное стекло. Его глаза стали влажными, взгляд рассеянным. Наконец Хаси положили в больницу. Кику вспомнил то время, когда Хаси погрузился в свое игрушечное царство, а он остался один, и его начал преследовать огромный вращающийся механизм. Сначала у него болели глаза. Глазное яблоко словно бы пересыхало. Он видел, что с правой и левой стороны появляется какой-то цвет. Бледно-зеленый. Этот цвет постепенно разрастался и застилал все вокруг. Картина застывала. Боковым зрением он видел, что справа и слева нечто становится плотным, тяжелым, а потом окончательно затвердевает, превращается в отливающее тусклым светом металлическое колесо и начинает вращаться. Слышится рокот мотора. Вращаясь, колесо увеличивается в размере. Что это за огромный металлический механизм, не имеющий четкой формы? Но Кику больше не боится. Как только у него начинают болеть глаза, он бежит по морскому берегу. Бежит все быстрее, и металлическое колесо постепенно растворяется. А когда Кику бежит что есть мочи, исчезает совсем.

В этот день Кику бегал по берегу, прыгал с бамбуковым шестом, а потом направился в заброшенный шахтерский город. Острые углы разломанных кирпичей в бассейне для промывки угля, зеленоватые змеи, ползущие по бетону. Лишь тень Кику не шевелилась от порывов ветра. Давно он уже не бродил в одиночестве. Когда солнце светило так ярко, ему казалось, что он всегда жил летом. Когда началось это лето? Оно было всегда, с самого рождения. Пот стекал по его лбу и попадал в глаза.

"Говорят, я продолжал плакать в картонной коробке, пока из меня не вышла вся вода, не помню этого, наверное, тогда было жарко. Говорят, что, кроме меня и Хаси, нашли еще девять детей в состоянии клинической смерти. Все они умерли. Только я и Хаси сумели снова вздохнуть. Было лето. В остальные времена года все внутри меня дремлет. Летом очертания теней острые. Интересно, сохранилась ли в приюте та картонная коробка? Все, что она мне оставила, это десять брошюрок по вязанию кружев. Полиция пыталась найти ее по отпечаткам пальцев, но не нашла. Вероятно, не было судимостей. Возможно, она любила вязать кружева. До сих пор, как увижу белую кружевную скатерть на столе, все внутри меня так и переворачивается.

А Хаси достались цветы: лепестки свежей бугенвилии, рассыпанные в камере хранения. До сих пор Хаси бережно хранит засушенные лепестки".

По «безлюдной улице» гулял ветер. На вывесках с полустертыми буквами можно было разобрать: «Мясная лавка Сирояма», «„Огни гавани“ Данс-холл», «Велосипеды Камидзима», «Бар „Ниагара“», «Ресторан „Цветочный дом“».

— Эй, ты что, один?

Свернув с улицы, Кику увидел Гадзэру, который ковырялся в мотоцикле. Гадзэру покрасил волосы. На вымазанный в масле, пыли и поте лоб падала светлая челка.

— Достал меня этот карбюратор, Кику.

— Не дадите немного хлеба?

— Голодный, что ли?

— Мне совсем немного.

— Есть холодный рис.

— Лучше хлеб.

— Будешь есть?

— Нет, не я.

— Для собак?

Кику кивнул. Гадзэру принес большой кусок французской булки, обсыпанный мукой. Собаки больше всего любят французскую булку.

— Только не смей их убивать. Сам знаешь, сейчас «о-бон».

Кику разломил кусок пополам, сунул в карманы и поблагодарил Гадзэру.

— Постой, Кику. Говорят, что ты подкидыш? — Да.

— Мать свою ненавидишь?

— Мать? Вы про ту женщину, что меня бросила?

— Да. Ненавидишь ее?

— Наверное.

— Ты хотел бы ее убить? Ну, ту, что тебя родила?

— Я ведь не знаю, кто она.

— Если убивать всех подряд, то рано или поздно доберешься и до нее.

— Не жалко всех подряд-то? Они-то при чем?

— Имеешь право. У тебя есть право убивать всех подряд. Хочешь, научу одному заклинанию?

— Заклинанию? Какому?

— Когда захочется всех вокруг уничтожить, нужно произнести одно заклинание. Отлично действует. Запоминай. Датура, датура!

— Ратура?

— Датура.

— Датура.

— Не забудь, пригодится.

Солнце зашло за восьмиэтажный дом. Все собаки спали. Кику искал щенка. Ему хотелось подарить Хаси щенка с белой длинной шерстью. Хаси давно уже мечтал о собаке. Больше всего он хотел новорожденного щенка. Собаки, почуяв Кику, залаяли. Возле входа в дом было семь собак, в траве еще четыре, на балконе второго этажа три, на их лай из корпуса "D" прибежали еще две. Не очень большие, но пасти открыли, обнажив клыки до самого основания. Собак стало больше. Одна, с черной блестящей шерстью и толстыми лапами, спустилась по лестнице корпуса "С". Остальные спешно расступились, давая ей дорогу. Эта большая собака что-то сжимала в зубах. Сначала Кику решил, что черную тряпку, потом разглядел — ворону. Ворону без головы. Кику решил не отрывать взгляда от этой собаки. Она некоторое время смотрела на Кику, затем повернулась и скрылась за корпусом "С". Кику увидел щенка. Белого щенка. Он кусал велосипедную шину рядом с красивой вислоухой собакой с длинной белой шерстью. Наверное, его мать. Когда-нибудь щенок превратиться в такую же красивую собаку. Кику решил понаблюдать за происходящим. Он вытащил французскую булку и оружие — короткий кусок металла, привязанный к кожаному ремню. Белому щенку надоела велосипедная шина, и он попытался подлезть к животу матери. Она оттолкнула его, он ткнулся ей мордой в живот и заснул. Щенок спал сладко, изредка подергивая кончиком хвоста. Кику бросил хлеб перед матерью. Кусок покатился прямо к ней, но маленькая пятнистая собачонка, похожая на кошку, которая не отрываясь смотрела на Кику, налетела на хлеб, схватила его и побежала. Белая собака, увидев, что у нее стащили хлеб, залаяла и бросилась вдогонку. Кику в ту же секунду подбежал к щенку, который хотел бежать за матерью, схватил его и спрятал под рубашку. Рядом со входом в дом лежали трое братьев щенка, он бросил им оставшийся хлеб и побежал. Щенки вырывали хлеб друг у друга. Щенок под рубашкой стал рваться И больно царапать грудь Кику. Кажется, никто его не преследовал. Перескочив через плющ, он побежал дальше. Если бежать с такой скоростью, гадюка не успеет на него напасть. Кику оглянулся. Восьмиэтажный дом уже казался не больше коробки, собак нигде не видно. Все равно лучше унести отсюда ноги побыстрее. Щенок начал скулить.

Неожиданно кто-то с силой ударил Кику в шею. В глазах у него потемнело, он упал на живот, скрестил руки так, чтобы не раздавить щенка. Кто-то с громким рычанием навалился на него сверху. Сначала он не мог сообразить, что произошло. Но когда клыки впились в предплечье и стали раскачивать его из стороны в сторону, он по невыносимой боли понял, что его кусают. Прямо перед его глазами на бетонную плиту текла липкая кровь. Он не мог пошевелить шеей и не видел ничего, кроме бетонной плиты. Рана горела. Кику попытался подняться, но клыки вонзились еще глубже. Он замер. Несмотря на то что рану жгло как огнем, он похолодел и покрылся мурашками. Тошнота подкатила к горлу. Он не мог дышать. Его чуть не стошнило, как вдруг и его, и собаку окатили водой. Кику почувствовал, что собака разжала клыки. Потом услышал, как в ее мягкую плоть ткнулась железная палка, поднял голову и увидел Гадзэру. Длинношерстная собака со сломанной передней лапой лежала рядом с Кику, а из пасти у нее текла розовая слюна. Гадзэру улыбнулся и вновь занес над ней палку. Кику, закрыв глаза, закричал:

— Не убивай мать!

Хаси назвал щенка Милки. Рана от клыков собаки на шее у Кику заживала долго, никак не подсыхала и постоянно гноилась, так что пришлось носить повязку. По мере того как его раны затягивались и нарастало свежее мясо, становилось все лучше и Хаси. Похоже, он выучил наизусть все звуки, исходившие из телевизора, хотя нужного так и не нашел.

— Кику, я понял. Тот звук по телевизору не услышать. Телевизор для него не годится. По телевизору ведь что ветер в Северной Ирландии, что ветер в Полинезии на острове Бора-Бора — все одно. Звуки, от которых не вибрирует окружающий тебя воздух, не годятся. Поток воздуха через микрофон записывают на пленку, с пленки передают при помощи радиоволн, а между тем сам звук умирает. Никак не найти нужного. Тот, что мы слышали тогда, наверное, был создан искусственно. Взяли природный звук, обработали электроникой, смешали со звучанием разных электрических музыкальных инструментов и записали. Такого звука по телевизору не услышишь. Все звуки по телевизору — это поросячий визг.

Три месяца Хаси только и делал, что слушал. У него развился очень острый слух. Хаси слушал звуки и смотрел изображение в телевизоре: парк, в котором дует ветер, качающиеся деревья, металл, стекло, животные, музыкальные инструменты, лица людей. Хаси сумел уловить тончайшую связь между формой, звуком и рождающимся от этого звука образом. Согласившись вернуться в школу, Хаси потребовал, чтобы ему купили магнитофон, который может записывать звуки, накладывая их друг на друга. Хаси продемонстрировал Кику результаты своих экспериментов по сочетанию звуков. Он понял две очень важные вещи. Звук, приносящий облегчение, должен преодолевать любые изгибы и препятствия и вселять надежду, что он будет длиться вечно. Хаси говорил, что звуками, породившими в нем самое сильное чувство покоя, были еле слышные звуки фортепиано, донесшиеся из какого-то школьного класса, и звук дождевых капель, барабанивших по карнизу.

Вернувшись в школу, Хаси продолжал оттачивать слух, слушать звучание разных предметов и музыку, делать первые шаги в изучении нотной грамоты, принципов музыкального ритма и гармонии. Как-то Хаси отыскал мелодию, которую могли использовать при создании того звука из больницы. Эту мелодию ему приходилось уже слышать на магнитофоне, но тогда он ровно ничего не почувствовал. Как-то раз в заброшенном шахтерском городе он нашел музыкальную шкатулку с этой мелодией. Ручка шкатулки, которую нужно было вращать, отломалась, поэтому Хаси стал пальцами перебирать покрытый крошечными выступами валик. Тогда-то он и заметил, что мелодия похожа на тот звук. Даже Милки, услышав музыкальную шкатулку, перестал лаять, сел и завилял от удовольствия хвостом. Тот звук, который Хаси решил во что бы то ни стало найти, даже если бы для этого потребовалась вся жизнь, он назвал в честь мелодии из музыкальной шкатулки Traumerei[4].

Было лето. Кику и Хаси исполнилось по пятнадцать лет. Каждый день они ходили вместе с Милки на море. Милки очень любил воду. Когда он был совсем маленьким, ему наливали воды в тарелку и он тут же вставал в тарелку передними лапами. Если в канаву падал резиновый мячик, он бросался за ним, а если на пути встречалась лужа, то, сколько бы его ни звали, барахтался в ней, не отзываясь. Больше, чем по песчаному берегу, он любил бегать по большим острым камням. Чтобы щенок не поранил свои нежные лапы, мальчики сшили ему из кожаных обрезков тапочки. Стоило только надеть ему эти тапочки, как он тут же радостно лаял, зная, что они идут на море. Милки стал плавать лучше Хаси. Белая длинная шерсть, унаследованная от матери, всегда была мокрой. Когда мальчики расчесывали его на солнечном берегу, между зубьями гребешка оставались кристаллики соли.

Однажды Кику и Хаси позавидовали Милки. Он встретился со своей матерью. Возвращаясь домой в моря, они увидели белую собаку, которая волочила одну лапу, так и не зажившую после удара Гадзэру. Красивая шерсть местами выпала. У собаки были мутные глаза и не переставая текла слюна. Вместе с другими старыми псами она рылась в мусорном баке. Милки, не узнав свою мать, тявкнул и пробежал мимо. Его мать не обернулась. Милки убежал далеко вперед, остановился на холме, с которого было видно заходящее солнце, встряхнулся и протяжно завыл.