Дети капитана Блада

Глава 1

Детство Бесс проходило в большом губернаторском доме на Ямайке. У нее были няня-негритянка, собственный пони и щенок. Еще у нее был свой маленький садик, где росли дикие перцы с крупными сердцевидными листьями и муравьиное дерево[2]. Против муравьиного дерева мама почему-то возражала, и вскоре его вырубили.

Больше же всего Бесс нравилось слушать страшные и чудесные сказки дядюшки Нэда[3], который частенько навещал ее отца. В этих сказках храбрые и сильные моряки плавали на далекие острова, переправлялись через бурные реки в коробах, сделанных из лошадиных шкур, с одной-единственной пушкой разгоняли многотысячное вражеское войско. Должно быть, это была волшебная пушка, и она непременно должна была говорить со своим бравым канониром человечьим голосом. А как же, ведь понятно, что на самом деле так не бывает[4].

Когда Бесс стала немного старше, она узнала, что многое в этих сказках было правдой. Дядюшка Нэд приносил папе множество портовых новостей – все, что можно услышать в кабачках, куда стекаются моряки со всего света. Дядюшка Нэд и сам был хозяином такого кабачка и знал все новости на свете.

– А потом, нагруженные золотом, они плыли к проливу Дрейка, и по дороге часть матросов спустила все свое золото в кости своим товарищам. И вот – представляешь, Питер? – они стали требовать от капитана, чтобы он разворачивался и снова вел их грабить Панаму. А те, кто выиграл, кричали, что они устали и хотят законно прокутить свои кровные денежки. И тут – ты ни за что не догадаешься! – они встречают другой корабль, находящийся в том же положении. И они меняются – все выигравшие переходят на один корабль, а все проигравшие… так сказать, овцы от козлищ… – Нэд закатился хохотом и оборвал рассказ[5].

– Да, в наше время это было бы невозможно, – сказал отец. – Помнишь – «Игра на деньги в кости и карты на борту во время похода карается…»

– А женщины! – воскликнул Нэд. Помнишь – «А ежели простой матрос или офицер проведет на корабль переодетую женщину или мальчика, наказание ему определяется – смерть».

– Дисциплина была строже. Я помню, как сам приказал расстрелять двоих по жалобе, поступившей от населения[6], – отвечал отец. – И правильно, нечего не вовремя ронять имя флибустьера.

– Ну, ты-то сам никогда не был пай-мальчиком, – говорит Нэд, что-то припоминая.

– Положим, никто из нас не был пай-мальчиком, – говорит папа и почему-то оглядывается, – но – видишь ли, Нэд, мне никогда не поступало жалоб на меня, а это, согласись, меняет дело.

– Ну еще бы, – говорит Нэд, и его единственный глаз округляется.

– Ты, кажется, смеешся надо мной? – добродушно интересуется папа.

– Да ни в жисть! – клятвенно произносит Нэд. – Если кто над тобой когда и смеялся, так только твоя любимая госпожа Фортуна. Это не ее, случайно, древние изображали с завязанными глазами, в одной руке – розги, в другой – топор?

Папины руки, набивающие трубку, замирают. Отсмеявшись, он говорит:

–Ну что ж, ты прав – в конечном итоге я получу от нее либо то, либо это. Но не сейчас еще, я надеюсь. А сейчас, извини, у меня дела. Можешь взять Бесс и прогуляться в город – обратно я жду ее к восьми склянкам.

– Папа, а что такое пай-мальчик? – спрашивает Бесс.

– Это такой мальчик, который пищит от любой царапины, как ты, – не задумываясь, отвечает папа.

Да, ясно, что папа не может быть пай-мальчиком. Бесс твердо решает, что и она никогда не будет пай-мальчиком.

Порт был наполнен запахами разогретого солнцем дерева, смолы, фруктов, перца и ванили, сухого табака, шкур, свежей и вяленой рыбы, водорослей и многого-многого другого. Крытые пальмовыми листьями склады никогда не пустовали. Оживленная суета большого порта нравилась Бесс. Здесь грузились и разгружались разнообразные суда и суденышки: барки, флейты, каракки, иногда даже огромные галеоны. И, конечно, почти всегда здесь находилось два-три военных фрегата. На одном из них иногда плавал отец, и тогда на нем поднимали его личный флаг. Нэд частенько водил сюда Бесс, ведь он здесь был почти свой. Здесь штурманом служил его старый приятель, Джереми Питт, а старшим канониром был второй его друг – тоже Нэд, Нэд Огл. Мама без страха отпускала Бесс с дядей Нэдом. «Я уверена, что с малышкой ничего не случится, когда она с вами», – говорила она. – «Будьте спокойны, мэм»,

– отвечал Нэд.

Конечно, мама не была бы столь спокойна, если бы видела свою дочурку. К десяти годам не осталось такого места на корабле, где бы Бесс не побывала. Даже папа иногда говорил дяде Нэду: «Ты знаешь, мне всегда казалось, что молодая леди должна получать какое-то другое воспитание». – «Да, но вот беда – ты не знаешь, какое,» – отвечал тот. А уж звучные словечки морского лексикона были для Бесс совершенно естественны: «Кулеврина», «Пиллерс», «Шпигат».

– Вот посмотри, – говорил Нэд, – этот флейт построен в Голландии: видишь, какие короткие реи? Осадка у него небольшая, и это очень хорошо для голландских портов; но и у нас есть места, где только такой утенок и проскочит.

Сам отец научил Бесс латыни, испанскому, французскому и основам хирургического искусства. «Вот уж точно не занятие для молодой леди», – замечал Нэд. Практиковалась Бесс, конечно, только на домашних животных, но уж зато ни один покусанный собачий бок и ни одна сломанная лапа не миновали ее рук.

К десяти годам вся эта свобода кончилась – папа выписал из самой Англии настоящую гувернантку, которая знала, какое воспитание должна получать молодая леди. Теперь все время Бесс оказалось заполнено по минутам. Оказывается, настоящей леди быть не менее трудно, чем портовым грузчиком или ловцом жемчуга. Впрочем, у Бесс никогда не было возможности провести качественное сравнение. О походах в порт пришлось забыть, так же как и о возне с лягушками, щенками и цыплятами. Правда, осталась верховая езда. Как-то вдруг она стала единственной областью, где гувернантка теряла свою власть. Кроме того, бывало забавно, обмахиваясь пропахшими лошадиным потом перчатками, ввалиться в пыльной амазонке в гостиную, где маменька как раз угощает супругу майора Мэллэрда кофе со сливками, где деликатно позвякивают чашечки драгоценного китайского фарфора и где идет бесконечный и неспешный разговор о воспитании детей. «Боже, Бесс, скорей иди переоденься! – Извините ее, дорогая, я же говорила вам, что…» – «Не стоит извиняться, дорогая, я так хорошо понимаю ваши трудности!..» Конюшней заправлял отставной кавалерист и бывший пират Джон Рэй, знавший Блада еще со времен рейда на Маракайбо. В дальнем конце длинного ряда денников размещались четыре громадных вороных жеребца – парадный выезд Его Превосходительства. В ближнем же от входа конце стояла караковая кобыла мамы и маленькая лошадка Бесс. С некоторых пор мама почти не выезжала верхом, предпочитая легкий экипаж, в который запрягали пару гнедых. На караковой же Джон каждое утро сопровождал Бесс на прогулке. Кроме того, не менее трех раз в неделю он давал ей уроки на заднем дворике, устланном соломой.

Однажды папа вышел во дворик, где она уже больше пятнадцати минут раз за разом поворачивала по команде Джона, заставляя лошадку менять ногу.

– Мягче повод. Ниже руки. Энергичнее. Мягче. Мягче!!! Еще раз. Плечи свободнее. Корпус назад. Мягче повод!!! Еще раз. Ша-гом!

Распаренная Бесс пустила лошадь шагом, пытаясь восстановить дыхание. Папа повернулся к Джону.

– Девочка хочет всего лишь научиться ездить верхом, а ты муштруешь ее, как драгуна.

– Вы сами приказали мне позаботиться о безопасности мисс, Ваше Превосходительство, – сказал Джон, дерзкой улыбкой уничтожая всю почтительность своего обращения. – А безопасность всадника – в его умении, умение же достигается только муштрой. Вам ли того не знать?

– Тебе виднее, но ведь она же еще ребенок!

– Сто-ой! Соберите лошадь, мисс. Галопом – марш!

Бесс прекрасно знала, что у нее не получится. Она подобрала поводья и тронула лошадь хлыстом – та пригнула голову и ударила задом. Лошадка была готова продолжать в том же духе, однако Джон ловко достал ее длинным бичом. Кобыла, прижав уши, понеслась по кругу, а Бесс, откинувшись назад, изо всех сил повисла на поводе.

– Ваша дочь, сэр, достаточно энергична и тверда, чтобы справиться с лошадью, когда та сопротивляется, – пояснил старик как ни в чем не бывало, – но ведь главное в езде – умение не вызывать лошадь на сопротивление, когда в том нет нужды. Правильное сочетание побуждающих и сдерживающих мотивов, сэр! Если хотите, это даже не искусство, это – философия. Шаа-гом!

– Я запомню, – сказал отец.

– Вот, скажем, майор Мэллэрд…

– Позволь напомнить тебе, – холодно произнес отец, – что майор – жеребчик не из твоей конюшни. С милейшим майором я как-нибудь разберусь сам, и, надеюсь, у меня хватит и энергии, и твердости.

– Ну-ну. Вы отчитали его – воля ваша, конечно – но…

– Интересно, почему весь дом в курсе этой истории?

– Это все потому, что в вашем кабинете большое французское окно. С таким же успехом вы могли бы публично высечь майора на площади перед церковью. Теперь он клянется, что никогда вам этого не забудет.

– Ну что он может сделать? – с досадой в голосе спросил отец.

– А вы уверены, что сами-то чисты перед законом?

– В конце-то концов, главное, чтобы в этом было уверено мое начальство, – с легким раздражением заметил отец.

– Вот в том-то все и дело, – протянул Джон.

– Слушай, Джон, уж не поменяться ли нам местами? Я вижу, что ты лучше моего знаешь, как управлять этим островом.

– Это было бы ужасно, сэр… – с чувством произнес Джон.

– Ну то-то!

– …я про лошадей, сэр… Мисс, р-рысью! Короче повод…

Отец призвал чуму на голову Джона, однако Бесс не услышала в его голосе обычного воодушевления, и ушел он с весьма задумчивым видом.

Потом Бесс часто вспоминала этот разговор. Когда ей было четырнадцать, папа внезапно уехал в Лондон. Делами теперь заправлял тот самый Мэллэрд, теперь уже полковник. Через год после этого у Бесс исчезла гувернантка, а еще через полгода – и пони. Бесс с матерью по-прежнему жили в губернаторском доме, однако со временем пришлось рассчитать большую часть слуг, расстаться с китайским фарфором и столовым серебром. Конюшня стояла пустая. Барбадосские плантации давно – со времен смерти дедушки Вильяма – почти не приносили дохода, и денег на содержание дома постоянно не хватало. Бесс повзрослела. Больше всего ей хотелось вернуть отца – тогда бы все беды кончились. Однако папа прочно заштилел за океаном, и редкие письма лишь ненадолго рассеивали ее тревогу.

Она частенько забегала проведать Волверстона – его кабачок «У одноглазого Нэда» был по-прежнему популярен в городе. Разумеется, она заходила не через общий зал, но и так эти визиты были, с точки зрения дам Порт-Ройяла, вопиющим нарушением приличий. Однако Нэд оставался ее единственным другом. Сидя с ним в задней комнатке, куда едва доносился гомон общего зала, Бесс рассказывала старому пирату о своих проблемах или, гораздо чаще, расспрашивала об отце. Нэд понимал, в чем тут дело: девочка выросла, и ей не хватало уже детских воспоминаний. Ей хотелось знать что-то еще, а что – она бы и сама не сказала. Ну и, конечно, она скучала по отцу и волновалась за него. Отсутствие писем пугало ее все больше. Нэд, как мог, успокаивал ее, хотя и сам не очень-то верил своим утешениям.

– Не горюй, Бесс, – говорил он. – Твоего отца не так-то просто пустить ко дну. Лондон, конечно, место гнилое, да только даже плантации проклятого Бишопа – то есть, извини, твоего двоюродного дедушки, – и те не свели его в могилу. Или тогда, в девяносто втором: все же его уже, считай, и похоронили, так ведь выбрался он, через две недели вышел и людей вывел. Ты-то, наверное, этого не помнишь, совсем малышкой была…

Бесс ненадолго успокаивалась, но через день-другой прибегала снова.

Арабелла старалась скрывать от дочери свою тревогу. Совершенно напрасно, – думала Бесс. Мама не хотела пугать дочь, – а ведь Бесс и сама прекрасно все понимала. Насколько было бы легче, если бы можно было поговорить, тихонько поплакать вместе. Но Арабелла замкнулась, и говорить с ней об отце было невозможно.

Наконец, настал день, когда денег не стало совсем, их едва хватало на существование. Слуги разбегались, и дикие перцы в саду больше никто не поливал. Мать заложила все, что смогла. Дальше была нищета. И Бесс решилась.

Деньги на поездку ссудил тот же дядюшка Нэд: его кабачок, в отличие от барбадосских плантаций Арабеллы, процветал.

– Конечно, было бы проще сесть на какое-нибудь английское или голландское судно, – сказал Нэд. – Да только сезон кончается – все они уже на полпути домой. Есть, правда, выход: испанский флот, как всегда, запаздывает, можно перехватить какой-нибудь галеон в Картахене, или Порто-Белло, или Гаване. А на рейде как раз стоит «испанец» – комендант разрешил ему заменить здесь треснувшую мачту. Надо думать, не задаром. Кстати, они уже кончают. Так вот, этот их сторожевик везет почту и груз в Порто-Белло, и испанский галеон будет его дожидаться. Оно и к лучшему: их караваны хорошо охраняются. Попробуй поговорить с капитаном.

Да, думала Бесс, направляясь к гавани. Подумать только – «испанец» гостит в Порт-Ройяле! Видно, после смерти их Карла в Еевропе заварилась такая каша, что комендант уже сам не знает, кого куда можно пускать[7]… Или ему попросту все сходит с рук? Что бы подумал папа!

О месте пассажира Бесс договорилась легко. Оставалась, однако, еще одна проблема. Арабелла наотрез отказалась отпустить дочь без сопровождения. Сама она то и дело болела, и Бесс понимала, что дорога будет для нее слишком тяжела. Нужна была компаньонка, но просить у дяди Нэда денег еще и на «дуэнью» она не хотела, да и не чувствовала себя нуждающейся в присмотре. Возвращаясь домой из порта, Бесс лихорадочно размышляла.

Размышления эти, однако, не помешали ей заметить в конце улицы знакомую фигуру. Бесс приветливо помахала рукой. Навстречу ей, держась в тени стен и тщательно прикрывая лицо от солнца белым ажурным зонтиком, семенила мадемуазель Дени, очередная гувернантка двух дочерей полковника Мэллэрда. Поприветствовав мадемуазель, Бесс поинтересовалась здоровьем милых деток.

– Я оставила это место, – объявила француженка, решительно взмахнув зонтиком и возвращая его в прежнюю позицию. – Нет, с детками я спг'авлялась, пускай они и не подаг'очек. Однако сам полковник…

– О! Неужели он был невежлив?!

– Пг'едставьте, милочка, этот нахал вообг'азил, что его внешность и положение делают его неотг'азимым – по кг'айней мег'е, для тех, чьи услуги он оплачивает. Пока это касалось кухонной пг'ислуги, я могла лишь возмущаться вульгаг'ными манег'ами этого солдафона. Но вчег'а он осмелился пег'енести свое внимание на меня. Mon Dieu! На меня! Пг'авнучку одного из сог'атников добг'ого ког'оля Анг'и!!! Дог'огая, я нанималась пг'исматг'ивать за его детьми, а не потакать гнусным пг'ихотям этой скотины! Я съездила ему по мог'де, забг'ала месячное жалование и ушла.

– И что же вы намерены делать? – заинтересованно спросила Бесс, увернувшись от очередного выпада зонтика.

– Попг'обую поискать что-нибудь еще. К счастью, гувег'нантки нужны даже в этой ваг'ваг'ской части света. Моя сестг'а великолепно устг'оилась в Гаване, и даже пг'иглашала погостить.

– А вы не хотели бы уехать прямо завтра?

– Куда?!

– Ну, разумеется, в Гавану. Только с заходом в Порто-Белло. Вы когда-нибудь бывали в Порто-Белло во время золотой ярмарки? Говорят, это нечто неописуемое!

– Но, дог'огая, лишний кг'юк мне все-таки не по каг'ману! К тому же я слышала, что в Пог'то-Белло свиг'епствует желтая лихог'адка… Конечно, чудеса Пог'то-Белло стоит посмотг'еть, но я лучше дождусь пг'ямого г'ейса.

– Но, дорогая мадемуазель, я хочу предложить вам оплатить вашу дорогу до Порто-Белло. Видите ли, у меня возникло небольшое затруднение…

Объяснение отняло считанные минуты. Мадемуазель Дени умела не только говорить, но и – когда это бывало нужно – внимательно слушать. Щепетильность мадемуазель была побеждена парой симпатичных сережек, а также несколько авантюрным складом ее собственного характера. Домой Бесс вернулась уже в сопровождении компаньонки. А о том, что компаньонка была нанята лишь на срок, достаточный для ухода «испанца» из Порт-Ройяла, они никому говорить не собирались.

– Я продам барбадосские плантации, и это позволит мне протянуть какое-то время, – говорила Арабелла Бесс тем же вечером. – Неизвестность – страшнее всего. Даже если случилось самое ужасное, ты, по крайней мере, будешь знать…

– Что за мысли, мама! Мы знаем, что он жив и пока еще не смещен с должности – иначе бы королева назначила нового губернатора.

– Ты права… права. Я и сама все время себе об этом напоминаю. Но все же мне страшно…

– Послушай, мама, мне только сейчас пришло в голову: ведь если папа не смещен, должно быть его жалование…

– Да. Весь первый год полковник передавал мне деньги, причитающиеся Питеру. Потом он сказал, что деньги перестали поступать… У меня, правда, сложилось впечатление, что… что он просто… но у меня не было возможности проверить. Возможно, мне следовало просить…

– Еще чего! Не вздумай унижаться! Ох, с каким удовольствием я посмотрю на физиономию полковника, когда папа вернется!

– Поезжай, дорогая… Но, прошу тебя, будь благоразумна. Надеюсь, мадемуазель хорошо за тобой приглядит – все-таки, у нее такой опыт. Но я все равно не отпустила бы тебя, если бы не думала, что, быть может, я больше никогда…

– Глупости! – Бесс почувствовала легкую неловкость по поводу мадемуазель.

– Лучше скажи: «Тр-ридцать тр-ри доххлых акулы!» Вот увидишь – сразу станет легче.

Арабелла слабо улыбнулась.

Так Бесс оказалась на борту испанского сторожевика, а затем заняла место на галеоне «Дон Хуан Австрийский». Все ее имущество составляли благословение матери, небольшой узелок с вещами и второй – с мемуарами отца. По слухам, мемуары были в большой моде в Европе, и Бесс рассчитывала в случае чего превратить рукопись в какие-нибудь деньги.

3 сентября 1707 года «Дон Хуан» покинул Порто-Белло.

Глава 2

Уходили с ночным отливом. Как это было заведено у испанцев, часть полагающихся по штату тяжелых пушек осталась на берегу, и их вес возместили пассажиры с вещами, тюки с товарами, ящики. Пассажирам была выделена верхняя из орудийных палуб. Вообще-то галеон должен был перевозить только государственные грузы; ни людей, ни частных товаров на нем официально не было. Порядка на золотом флоте не прибавилось даже после того, как пять лет назад англо-голландская эскадра подстерегла у берегов Испании очередной караван, и, хотя и не сумела его захватить, пустила ко дну семнадцать груженых золотом галеонов. В колониях об этих событиях в бухте Виго говорили много, но невнятно – точно никто ничего не знал. Вернее, знали многие – но все почему-то по-разному.

«Будем надеяться, что нынешний караван обойдется без подобных приключений» – подумала Бесс и тихонечко усмехнулась про себя: «Это ж надо! Желать удачи испанцам!» Пути Господни, воистину, были неисповедимы. Лежа с открытыми глазами в чернильной темноте, Бесс прислушивалась к звукам. Вокруг дышали, храпели и бормотали люди, временами слышался топот крысиных лапок, писк и возня. Качка усиливалась и отчетливее слышался шорох волн. Дыханию людей вторил ритмичный и протяжный скрип переборок. Теперь Бесс понимала, почему моряки считают свой корабль живым существом. Старый галеон кряхтел, ворчал и жаловался на прожитые годы, трудную службу и заплаты в обшивке. Ему было тяжело.

В кормовой части, где размещались более состоятельные, чем Бесс, пассажиры, с помощью растянутой парусины были выделены крохотные каютки. Впрочем, и там, и здесь люди спали не раздеваясь, лишь распустив слегка шнуровки неудобных платьев или положив под голову мятый камзол. В эту первую ночь Бесс так и не смогла толком заснуть и, едва пришло долгожданное утро, поторопилась выйти на палубу.

Там, под свежим морским ветерком, ее настроение быстро улучшилось. Глядя, как тяжко лавирует перегруженный корабль, Бесс живо представляла себе легендарный фрегат отца. Вот он, курсом фордевинд, вылетает из-за низкого зеленого мыса. Вот, приведя в смятение команду и пассажиров бортовым залпом… нет, достаточно предупредительного выстрела из носового орудия!… идет на сближение. Сверкают золоченые края открытых пушечных портов, сверкает золоченая носовая фигура. Летят крючья. Толпа полуголых пиратов наводняет палубу. Вот, пробираясь между пассажирами, дьявольски элегантный, с изящной тростью черного дерева, в черном с серебром костюме…

Должно быть, Бесс сильно задумалась. Внезапно, споткнувшись обо что-то, она потеряла равновесие и была подхвачена кем-то в черном с серебром костюме, с воротником и манжетами тонких брабантских кружев.

В первое мгновение серде у нее подпрыгнуло. Но нет, никакого сходства, конечно, не было и в помине. Юнец был тощ, угловат и высок. У него были правильный нос с легкой горбинкой и твердо очерченные губы, но сочетание высокомерия и растерянности, написанных на этом лице, было столь нелепым, что Бесс чуть не расхохоталась. Перейдя к костюму, Бесс обнаружила, что он действительно имел когда-то серебрянную вышивку и галуны, а манжеты рубашки и впрямь некогда были брабантскими. Впечатление несуразной худобы усиливалось широкими обшлагами камзола, который к тому же явно был пошит на мальчика пониже ростом. На боку юнца болталась длинная шпага с серебряной гардой.

– Позвольте представиться, сеньорита, – дон Диего де Сааведра из Картахены, к вашим услугам, – церемонно произнес юнец. – Если вас интересует происхождение костюма, то могу сообщить, что шил его у лучшего портного Картахены, и, когда я покажу его в Европе, у мастера отбоя не будет от клиентов.

Бесс рассмеялась. Мальчишка по крайней мере не был начисто лишен чувства юмора, – а она и вправду разглядывала его слишком бесцеремонно.

– А я – Элизабет Блад, дочь губернатора Ямайки, – представилась она в свою очередь.

– Как?! Санта Мадонна! Раз… Все… Кр…

– Разрази вас гром. Все дьяволы преисподней. Кровь Христова, – вежливо подсказала Бесс, и, задумавшись на секунду, любезно добавила: – Вымбовку вам в глотку.

– Что? – Благодарю вас, сеньорита. Ценное дополнение к моему лексикону. Как вы сказали – …

– Вымбовку. Это такая толстая деревянная штуковина для вращения шпиля.

– О! Вы, наверное, хорошо знаете море?

– По рассказам, в основном, но весьма подробно. Это было неизбежно. Вот, например, я как раз думала – наш галеон…

– И что же?

– Тихоходен. Перегружен. Плохо слушается руля. Чтобы взять его на абордаж, достаточно десятипушечного шлюпа и хорошей команды. Я бы даже порох не стала тратить, – важно добавила она.

– Это почему же?

– Ну! Очень массивные борта. Незачем и пытаться. А вот скорость и маневренность в этом деле – все, – продолжала Бесс тоном знатока. – На заре флибустьерства такие вот сундуки часто становились жертвами маленьких суденышек, так мне говорили. Вообще, у малых судов масса преимуществ, надо только иметь смелость ими воспользоваться.

– Вы бы смогли?

– Не знаю. Хотела бы попробовать. Ну – не смотрите на меня с таким ужасом. Просто из любопытства, не более.

– Хотел бы я знать, каким был… ваш отец.

– О! Лучший из отцов, разумеется. Но вас же, наверное, интересует другая сторона его жизни? Ее я тоже знаю в основном по рассказам. Мое воспитание, знаете ли, было довольно односторонним.

– Ну, мое воспитание можно считать совсем скудным: я не только не ходил сам на абордаж, но даже не умею отличить шкив от шкота.

Бесс опять рассмеялась. Мальчишка был совсем не таким надутым, как большинство пассажиров галеона.

– Однако расскажите мне еще, – продолжал тем временем юный кавалер. – Откуда вы так знаете испанский? Мой английский гораздо хуже.

– Меня научил отец. Он всегда повторял, что язык вероятного противника следует знать, – невинным тоном сообщила Бесс, хлопая глазками. Диего поперхнулся.

– Э-э-э… Кстати, о вашем отце. Кажется, несмотря на преимущества малых судов, столь вдохновенно воспетых вами, сам он плавал на огромном военном галеоне?

– Нет-нет, на фрегате, – большая разница. Кстати, он захватил его всего с двадцатью людьми. А прежде фрегат принадлежал дону Диего д'Эспиноса-и-Вальдес.

– Я слышал об этом, – произнес Диего странным тоном. – Видите ли, моя матушка в молодости была помолвлена с доном Эстебаном, сыном дона Диего. Потом в результате некоторых… э… обстоятельств эта семья впала в немилость и помолвка расстроилась. Вы, случайно, не знаете дона Эстебана?

– Нет, откуда же? А почему вы спросили?

– Дело в том… Странная случайность: дон Эстебан – помощник капитана этого галеона. Он ведь вырос на корабле и, главное, хорошо знает наши воды. Далеко он не пошел, но его ценят как хорошего штурмана.

– Действительно, странная случайность. А… Вы хорошо его знаете?

– Я знаю его по рассказам. Кстати, я догадываюсь, о чем вы подумали.

– Да?

– У помощника капитана должен быть список пассажиров.

Дон Эстебан д'Эспиноса-и-Вальдес аккуратно внес в журнал координаты галеона и число пройденных миль и, вздохнув, приписал: «Сегодня капитан был пьян». Дон Эстебан знал, что, когда они выйдут за пределы Карибского моря и попадут в зону устойчивых ветров, плавание на какое-то время станет совсем монотонным и эта запись будет появляться в журнале все чаще. Вздохнув еще раз, дон Эстебан отложил перо. Для него это значило, что ему и второму помощнику придется делить вахты капитана между собой и к собственным утомительным заботам добавится застарелое недосыпание, а к концу пути он окажется вымотан до предела. Однако жаловаться бесполезно: у капитана есть родственники в Торговой палате в Севилье и на любые свинства там скорее всего закроют глаза. Сам же дон Эстебан, пожаловавшись, неминуемо привлечет к себе недоброжелательное внимание и неизвестно еще, чем это для него обернется. Ему тридцать пять, и он достиг потолка своей карьеры, а ведь он способен на большее, и, если бы судьба не была столь неблагосклонна к его семье, он мог бы… Дон Эстебан снова вздохнул. Труднее всего было запрещать себе бесплодные сожаления. В конце концов, его собственное положение, столь раздражавшее его, для многих других было недосягаемой мечтой. Да и, черт побери, какого дьявола ему еще надо? Он любит море – пожалуй, он больше ничего не любит так сильно, – и он любит и умеет водить корабли; так моря здесь – хоть залейся, а он – правая рука Господа на этом галеоне, особенно, когда капитана побеждает его обычный недуг, заставляющий его по нескольку дней не покидать своей каюты. Итак – он имеет все, что хочет от жизни, а хотеть большего – значит, гневить Бога.

Однако дон Эстебан прекрасно знал, что лукавит. Несмотря на привычный самоконтроль, которым он так гордился, чувствовал он себя скверно. Тщательно поддерживаемое душевное равновесие готово было разлететься на куски. А все дело было в двух фамилиях, которые он обнаружил в списке пассажиров.

Де Сааведра – фамилия обширная. Интересно, имеет ли отношение мальчишка к… Может быть, и нет. Хотя у нее были братья и он может быть ее племянником. Теоретически он может даже быть ее родным младшим братом, хотя… Вздор. Какое ему дело. Маленькая девочка с огромными черными глазами не стала его женой, и дон Эстебан запретил себе вспоминать о ней.

А вот другая фамилия… Никаких сомнений. Еще пять лет назад он не удержался бы от мести. Мысль о том, что девчонке всего семнадцать и что она не имеет никакого отношения к событиям более чем двадцатилетней давности, не удержала бы его. В конце концов, разве сам он не был еще младше, когда на его семью обрушилась череда ужасных несчастий? И разве девчонка не носит ненавистную фамилию? И разве не справедливо было бы отомстить тому, кто был виновником и причиной этих несчастий, даже если месть эта заденет его лишь косвенно? Да, именно так он и рассуждал бы еще пять лет назад.

Однако за эти пять лет дон Эстебан перешагнул тридцатилетний рубеж. Если мужчине суждено поумнеть, к тридцати годам это, как правило, уже происходит. Дон Эстебан считал себя поумневшим, иными словами, он стал фаталистом. Судьба сводит людей и разводит, и спорить с ней – значит, накликать новые беды. Если судьбе угодно дразнить его – что ж, он будет терпелив. Если же судьбе будет угодно покарать этого нечестивца – она это сделает без его, дона Эстебана, участия. Ну… – дон Эстебан поколебался – в крайнем случае он ее немного подтолкнет.

Бесс не могла ничего знать о настроениях дона Эстебана, но это-то и выводило ее из себя. Поглядывая на него время от времени, она ни разу не уловила ответного взгляда. Если он и знал о ней – он явно предпочитал о ней не думать. А, может, он ждет удобного случая? Но – удобного для чего? С ума сойдешь. Испанцы. Культивируют невозмутимые физиономии. Мы, англичане, более открытый народ. Известна же история про одного благородного дона, который отчитал за оторванную пуговицу своего дворецкого, ворвавшегося в спальню хозяина с воплем: «Сеньор, наводнение! Гвадалквивир вышел из берегов!» Об англичанах никогда не расскажут ничего подобного.

Красивое лицо. Вид уверенный и надменный, костюм безукоризненный. Может, ему и нет до нее никакого дела. А в самом деле, какое ему до нее дело? Когда погиб его отец, ее еще и в помине не было. Говорят, он смертельно ненавидел папу. Говорят даже, было за что. Но это было давно. Сохранил ли он эту ненависть, и если сохранил, то может ли и к ней питать недобрые чувства? Как знать. Ничего не поймешь по этой растреклятой испанской роже.

Проклятый дон расхаживает по палубе, дает указания рулевому, опять ходит. Смотрит в подзорную трубу. Господи, что он там может увидеть? Опять ходит. Проклятый дон.

Ну и ладно, я тоже так могу. Praemonitus praemunitus[8]. Вот так. Взад-вперед. А смотреть на него нечего. Если ветер продержится, скоро будем в Гаване. Там таких пруд пруди.

Глава 3

Надлежит признать, что благородные доны не расхаживали по Гаване в промысловых количествах. Во всяком случае, в портовой части города. Преобладали носильщики-мулаты, торговцы, оборванцы, негры, матросы вполне пиратского вида и ярко одетые женщины всех оттенков кожи. «Дон Хуан» должен был простоять здесь дней пять – или даже больше – в ожидании конвоя, и поэтому часть пассажиров сошла на берег и устроилась в гостинице.

Бесс сошла также. Пробираясь сквозь толпу, она заметила дона Эстебана, который беседовал с двумя весьма темного вида личностями. Поскольку Бесс твердо решила не смотреть на проклятого дона, она не оглянулась, вот почему она не увидела, что проклятый дон не только смотрит ей вслед, но и показывает на нее своим собеседникам.

Что же касается молодого дона Диего, то у него было письмо к дядюшке – точнее, к дяде его матери, следовательно, двоюродному дедушке, дону Иларио де Сааведра, который некогда занимал важный пост на Эспаньоле, а теперь жил в загородном имении на Кубе. Городской дом у него тоже был, так что, как видите, это был весьма богатый родственник. Впрочем, у него, помимо внучатого племянника Диего, были родные племянники и племянницы, а также хорошенькая дочка.

Дон Диего плохо знал дядюшку Иларио. Дело в том, что сей достойный муж предпочитал обо всем иметь собственное мнение, и оно частенько не совпадало с таковым трех его сестер, их мужей и прочих родственников, включая и младшего брата – дедушку Диего. Мнением же всех этих родственников дирижировала старшая из сестер, двоюродная бабушка дона Диего, весьма разумная особа с твердыми принципами. Вот почему о доне Иларио, несмотря на занимаемый им некогда крупный пост, сложилось мнение, что он – человек хотя и небесталанный, однако чудаковатый и трудный в общении. Матушка дона Диего, тем не менее, всегда находила с дядей общий язык, хотя виделись они редко.

К счастью для молодого Диего, хозяин находился в своем городском доме, что избавило юношу от тяжелого путешествия пешком по жаре. Привыкший к прохладному, или, еще хуже, приторно-сочувственному отношению своих родственников, Диего был ошеломлен сердечностью дона Иларио.

Дон Иларио, еще весьма крепкий и бодрый, был много старше матушки Диего. Легкая хромота не мешала ему двигаться быстро, и он порывисто обнял мальчика.

– Сын племянницы Марии! Подумать только! Последний раз я тебя видел, когда приезжал на свадьбу твоей двоюродной сестры – когда же это было? Кажется, не меньше десяти лет назад. Благополучно ли здоровье твоей матушки?

– Благодарю вас, матушка здорова. У меня есть для вас письмо от нее.

Приведение себя в порядок, отдых, обед и пересказ основных новостей Картахены за последние два-три года заняли немало времени. Наконец разговор коснулся самого Диего.

– И зачем же, позволь спросить, ты едешь в Европу?

– Видите ли, сеньор… я хотел бы учиться… и… – неуверенно начал Диего.

– Ну-ну! Я верю, что ты хочешь учиться, однако, как мне кажется, у тебя есть еще кое-что на уме?

К своему удивлению, Диего почувствовал потребность поговорить откровенно.

– Вы правы, сеньор, есть еще что-то. Я никому не говорил об этом, даже матушке, но я чувствую, что вы могли бы дать мне добрый совет.

– Я слушаю тебя, племянник.

– Дело касается моего отца. Я чувствую, что мой долг – долг сына моей матери – найти негодяя, сделавшего ее несчастной. Я и так прождал слишком долго. У моей бедной матушки не было защитника, когда этот сукин сын, мой достопочтенный папенька…

– Что ж, – сказал дон Иларио серьезно, – познакомиться с отцом – это неплохая идея. Я немного знал его, и мне кажется, что вы бы понравились друг другу.

Диего поперхнулся. Дон Иларио вежливо ждал, когда гость прокашляется.

– Я вижу, что тебе не приходило в голову, что может существовать множество версий одних и тех же событий, – сказал он наконец. – Люди видят вещи по-разному, и это приводит ко многим сложностям. Я думаю, то, что ты знаешь, – это официальная версия. Твоя бабушка обожает создавать официальные версии. Самое забавное, что они гораздо основательнее, правдоподобнее и убедительнее, чем сама жизнь. Они как-то понятнее.

– Так вы хотите сказать, сеньор, что моя бабушка говорит неправду?!

– Ни в коем случае! – возмущенно произнес дон Иларио. – Моя сестра всегда говорит только правду. Но – заметь себе это, племянник, – она говорит не всю правду. Вся правда – явление очень запутанное и сложное. Всю правду трудно понять и еще труднее объяснить другому. Вот – например – как ты объяснил бабушке свое желание поехать в Европу?

Дон Диего понял, почему дон Иларио не ладил с бабушкой и был в отличных отношениях с матерью.

– Ну разумеется, сеньор, ведь я и вам не все рассказал. И – я даже не знаю, как это можно было бы объяснить…

Дон Иларио сочувственно покивал головой.

– Должно быть, тебе захотелось уехать куда-нибудь подальше – туда, где никто тебя не знает и не будет докучать непрошенным сочувствием или советами. А заодно – посмотреть большой мир, прекрасные города…

– Вот-вот. Вырваться, увидеть Мадрид, Севилью, Неаполь, Венецию, Рим… Ну – и это еще не все. Мне так интересно, как выглядят настоящие европейские девушки…

– О! Достойная причина для поездки. А тебе не интересно, как выглядят девушки Китая, Индии, Африки?

– Ну нет, только не Африки!

– А пока, – до Европы еще далеко, – неужели ты не начал изучать девушек уже сейчас?

Дон Диего стал серьезен.

– Еще одно странное обстоятельство, – сказал он. – Представьте, сеньор, на «Доне Хуане» плывет в Европу пассажирка – дочь губернатора Ямайки, Питера Блада.

Повисло молчание.

Наконец дон Иларио медленно произнес:

– Действительно, странно. Но ты сказал – «еще». Что ты имел в виду?

– Я думаю, вам известно – штурман «Дона Хуана»…

– Да! Действительно, странно. Что бы там ни было, ты все-таки обязан за ней присматривать. И – однако – налей себе еще вина, племянник – в жизни странные ситуации иногда разрешаются самым прозаическим образом. Не помню, говорил ли я тебе, что был знаком с капитаном Бладом? Вот я и думаю – прилично ли будет такой старой развалине, как я, пригласить в свой дом юную особу, отца которой я когда-то знавал? Кстати, когда он стал губернатором, мы возобновили это знакомство – насколько позволяла политическая обстановка.

– Если мне будет позволено высказать свое мнение, сеньор, репутация молодой особы ни в коем случае не может пострадать от пребывания в вашем доме.

– Ты меня оскорбляешь, щенок. Ладно, посиди здесь – я напишу ей. Затем отнесешь ей приглашение. Она, конечно, путешествует с прислугой?

– Она путешествует с двумя узелками. Эти англичанки очень самостоятельны.

– Понимаю. В молодости я тоже был… самостоятелен. Да и у тебя, как я заметил, самостоятельности хватает. Постарайся, однако, вернуться до темноты – иначе я буду волноваться.

Диего было о чем подумать, когда он шел в нижнюю, портовую, часть города. Хотя дон Иларио фактически не сказал Диего ничего, что противоречило бы привычным представлениям, он был озадачен новой для него мыслью, что всем известная печальная история его рождения – не более чем устраивающая семью официальная версия. Он был рожден через девять месяцев после того, как Картахена была захвачена и разграблена нечестивыми французскими и английскими пиратами, ведомыми проклятым Богом бароном де Риваролем, и его матушка сполна заплатила цену за возможность спасти священные церковные реликвии. Разумеется, вслух все восхищались самопожертвованием благочестивой доньи Марии. Разумеется также, что матушка так и не вышла замуж и жила на средства, из жалости выделяемые семьей. Диего же, будучи незаконным сыном безродного авантюриста, упрямо считал себя настоящим идальго – и в кровь дрался с каждым мальчишкой, позволившим себе в этом усомниться.

Сама же донья Мария каждое воскресенье, надев свое лучшее платье, отправлялась в церковь – «чтобы вознести хвалу Господу, Который, в Своем могуществе, ниспослал ей все эти испытания», как она говорила. Одним из этих испытаний был, видимо, сам Диего. Мальчику впервые пришло в голову, что брак матушки с доном Эстебаном – расстроившийся, кстати, не только по причине несчастий, постигших семью д'Эспиноса, но и по причине несчастий, постигших его матушку – мог быть и не столь уж желанен для нее, особенно учитывая то обстоятельство, что помолвлены они были, когда ей исполнилось всего четыре года.

Между тем Бесс в гостинице не оказалось. «Молодая сеньорита вышла погулять.» Диего, подождав немного, начал волноваться. Прогулки по вечернему порту в его представлении мало подходили для молодых девушек. Прокляв в душе самостоятельность англичанок, он отправился осмотреть окрестности. Легче было найти иголку в стоге сена. Когда через час, в быстро сгущавшихся сумерках, Диего вновь заглянул в гостиницу, Бесс там еще не было. Выскочив на улицу, он вновь помчался на поиски.

Вечерние улицы отнюдь не были пустынны. То и дело встречались – поодиночке и группами – подгулявшие матросы, их голоса в наступивших сумерках казались особенно громкими. Из раскрытых дверей слышались пение, брань, хохот. Пройдя улочку с расположенными на ней в ряд тавернами, Диего углубился в лабиринт сараев и длинных бараков – портовых складов. Здесь прохожих почти не попадалось. Яркая луна освещала бараки, но узкие проходы были почти темны. Внезапно Диего уловил какое-то движение в боковом переулке. Двое здоровенных громил пытались схватить Бесс! Вот один из них протянул руку… Диего с воплем, на ходу пытаясь высвободить шпагу, бросился вперед. Бесс, вместо того, чтобы отшатнуться от громилы, увернувшись, бросилась тому навстречу. Громила заорал, прижимая ладони к оцарапанному лицу – в руке Бесс сверкнуло узенькое лезвие. Второй попытался отпрыгнуть так, чтобы видеть одновременно и Бесс, и несущегося с воплем Диего. Тот, наконец, смог достать шпагу, но не остановился вовремя, налетел на громилу, и оба покатились в пыль. Шпага отлетела в сторону и застряла в камнях, тоненько звеня. Бесс, глядевшая только на дерущихся, с хрустом наступила на нее каблучком. Тем временем громила прижал Диего к земле. Бесс успела подобрать камень и с силой ударила по голове – она надеялась, что громилу. Второй, оценив ситуацию, уже удирал.

Выбравшийся из-под громилы Диего был в ярости.

– Идиотка! Дура набитая! Кой черт понес тебя шляться по ночному порту!

– Кретин! Кто тебя просит лезть не в свое дело! Разве не ясно – я бы и сама справилась!

– Ты сломала мою шпагу!

– За каким чертом ты за мной ходишь!

– Девчонка!

– Болван!

– Сеньорита, я вынужден с прискорбием отметить, что ваш отец, будучи человеком сомнительной профессии, привил Вам дурные манеры!

– С каких это пор управление островами от имени Ее Величества стало сомнительной профессией? Со своей стороны, сеньор, вынуждена конс-та-тировать, что ваш батюшка не только не привил вам хороших манер, но даже не научил держать в руках шпагу!

Ничего более ужасного Диего не слышал за всю свою жизнь. А тут еще шпага! Он обреченно поднял обломки длинного шестигранного клинка и провел пальцами по гравировке – «I Toled fesit». В темноте гравировки не было видно, но Диего знал, что буква «s» на клейме слегка перекошена. Раньше его это огорчало. Девчонкам не понять. Первое в его жизни настоящее боевое оружие. Драгоценный толедский клинок. Стало так тоскливо, что не хотелось даже ругаться.

Наконец он счел, что ему удалось взять себя в руки.

– Сеньорита, я никогда не осмелился бы нарушить ваше уединение, если бы не это письмо, которое мне было поручено вам передать. Теперь, поскольку поручение выполнено, я испрашиваю вашего разрешения удалиться! – и он чопорно поклонился.

Напрасно надеялся.

– Неужели, сеньор, ваше благородство позволит вам бросить беззащитную девушку одну в ночном городе? – с не менее чопорным реверансом отвечала Бесс.

Диего сдался. Отряхнув, как мог, шляпу и камзол, он по всем правилам этикета предложил Бесс руку и повел ее к выходу из лабиринта.

Некоторое время они молчали – оба еще не успели остыть. Наконец Бесс, как бы оправдываясь, произнесла:

– Дядюшка Нэд – это бывший лейтенант моего отца – всегда говорил мне, что девушку никто не обидит, если она сама этого не хочет.

– Так значит, именно сегодня вам хотелось чего-нибудь необычного.

– Но раньше никто не пытался меня обижать!

– Ну еще бы! Только не стоит забывать, сеньорита, что здесь вы уже не дочь всемогущего губернатора. Не будет ли дерзостью с моей стороны – просить разрешения в следующий раз сопровождать вас? Я просто о-бо-жаю приключения подобного рода. А вот и дом моего дядюшки. Ну и влетит же мне сейчас!

Дон Иларио нервно расхаживал по веранде.

– Неужели три часа тебе понадобилось, племянник, чтобы дойти до порта и обратно! – напустился он на Диего. – Что вы там, в Картахене, ходить разучились? И в каком ты виде! И… – не соблаговолишь ли ты представить меня сеньорите?

Позже они разговаривали на открытой веранде, наслаждаясь теплым вечерним воздухом.

– А потом, после того, как мой отец ремонтировал свой корабль в Пасти Дракона, вы встречались с ним? – с любопытством спросила Бесс.

– Разумеется, и неоднократно. Несколько месяцев спустя я встретился с ним недалеко от Эспаньолы. Наши маневры отняли несколько часов. В конце концов Блад сбил фок-мачту моего галеона, и я приказал спустить флаг.

– Вы сдались?! – с негодованием воскликнул Диего.

– Обстоятельствам, мой мальчик. А ты хотел бы, чтобы я дожидался абордажа с сомнительным исходом? После этого мы пообедали.

– Что?!!

– Уверяю вас, дети, многочасовые маневры разжигают зверский аппетит. Да и потом – Блад, конечно, снял с моего корабля все ценности, но меня, по старому знакомству, отпустил без выкупа. Он сказал, что удовольствие пообедать со мной – уже достаточная плата за мою свободу. Ну а я сказал ему, что удовольствие отобедать с ним я ценю еще выше – если судить по результатам боя.

– Господи! Я никогда бы не подумал, что…

– Смелей, племянник! Что два таких идиота могут оказаться в море одновременно? Я бы и сам не поверил.

Дон Иларио покосился на громко фыркнувшую Бесс. Девушку нисколько не задел нелестный эпитет, относящийся, как-никак, и к ее уважаемому батюшке.

– Вы напрасно приписываете мне столь неуважительные выражения. Я изумлен – вы все делаете наоборот, а получается, как надо.

– Не всегда и не со всеми. Но – позволь поинтересоваться, как – надо?

– А потом? – пришла Бесс на выручку смешавшемуся Диего. – Вы встречались с папой еще?

– О! Один из его бывших капитанов, некто Ибервиль, француз, оказался захвачен в плен. Блад написал мне, что, будучи губернатором английской колонии, он, разумеется, не может интересоваться судьбой какого-то французского пирата, но предлагает солидный выкуп – как частное лицо. Он сам привез этот выкуп.

– И вы пообедали, – улыбнулась Бесс.

– Разумеется. Я вообще стараюсь это делать каждый день. А, кстати об обедах, известна ли вам история о том, как капитан ван дер Киндерен брал «Арабеллу» на абордаж?

– Я никогда не слышала, чтобы «Арабелла» была взята кем-то на абордаж, – твердо заявила Бесс.

– Ну как же! Эту историю я услышал от некоего Дайка, одного из офицеров Блада, во время того самого обеда на борту «Арабеллы». Он изобразил мне ее в лицах – он был очень талантливый рассказчик.

– И что же это за история?

– Как вы, конечно, знаете, когда-то Блад служил под началом адмирала де Риттера. Он командовал большим фрегатом «Вильгельм Оранский».

– А сам де Риттер держал свой флаг на гигантском военном галеоне «Семь провинций», – важно вставила Бесс.

– Да-да, «Семь провинций», стопушечный галеон с командой в 750 человек, спущен на воду в 1665 году – невозмутимо подтвердил дон Иларио (Диего злорадно взглянул на Бесс). – Однако речь не об этом. Лейтенантом у Блада был некто ван дер Киндерен. Этот лейтенант его просто боготворил. А позже он перебрался сюда – уже в качестве капитана капера, двадцатипушечного брига.

И вот представьте себе Блада, еще мало кому известного, который возвращается из первого, довольно тяжелого, полугодового похода. «Арабелла», требующая очистки днища и разнообразного ремонта, ползет курсом бейдевинд левого галса. Тут-то и появляется на сцене бриг «Эсмеральда», капитан которого, безошибочно оценив ходовые качества и степень загрузки «Арабеллы», вступает в бой.

Блад разрядил пушки правого борта, однако качка была сильной, и залп не причинил «Эсмеральде» вреда. «Эсмеральда» же, уклоняясь от залпа, успела развернуться носом к «Арабелле», и, продолжая начатый поворот, разрядила все свои восемь пушек левого борта в высокий борт «Арабеллы», слишком медленно начинавшей поворот оверштаг.

Результат был ужасен. Не раз уже латанный фальшборт «Арабеллы» был разбит, но самой большой неприятностью были две пробоины на уровне ватерлинии. Окно кормовой каюты разлетелось вдребезги. Блад отдал приказ сбросить пушки правого борта и приготовиться к отражению абордажа – команда капера вряд ли насчитывала более сотни человек, и у «Арабеллы» были все шансы отбиться.

И вот когда люди с «Эсмеральды» попрыгали на палубу «Арабеллы"и на шкафуте уже завязалась потасовка, Блад, остающийся на юте, внезапно хватается за подзорную трубу, затем подзывает горниста – и раздается сигнал „Слушайте все“. Все не то чтобы слушают, но недоуменно замирают. Перегнувшись через перила, Блад командует: „Прекратить свалку! Передайте на эту шаланду – капитана ван дер Киндерена – ко мне!“ („Что такое „шаланда“?“ – спросила донья Леонора. – „Это такое средиземноморское корыто“, – ответила Бесс.) Озадаченный ван дер Киндерен переходит на борт „Арабеллы“, пробирается к юту – и тут обе команды с изумлением наблюдают, как он, придерживая шпагу, вдруг бросается бегом, взлетает по трапу и вытягивается перед Бладом. А тот тихо так, проникновенно, начинает ему что-то говорить. Обе команды прислушиваются – однако только зычные ответы ван дер Киндерена позволяют догадываться, о чем идет речь. Выглядит это так: „Виноват, сэр! Так точно, сэр! Никак нет, сэр, не последний! (болван, очевидно). Не могу знать, сэр! (кой черт меня надоумил, – смекает команда). Есть, сэр! Будет сделано, сэр!“ Наконец Блад, повернувшись на каблуках в знак окончания разговора, бросает через плечо: „Исполняйте!“ – „Есть, сэр!“ – говорит ван дер Киндерен, но с места не трогается. – „В чем дело?“ – спрашивает Блад. – „Но, сэр, „Эсмеральда“ останется без пушек!“ – „Ничего подобного, – с удовольствием говорит Блад, – мне, как вы понимаете, нужны только восемнадцать пушек, которые я потерял по вашей милости, так что два ваши носовые орудия можете оставить себе.“ – „Но, сэр, как же мы доберемся до порта!“ – „Ну хорошо, – десять пушек на мой борт и бочонок рома для моей команды,“ – говорит Блад. „Есть, сэр!“ – радостно отвечает капитан „Эсмеральды“ и, повернувшись к команде, начинает распоряжаться: „Очистить палубу от хлама! Убрать крюки! Плотники – в трюм! Кока – ко мне!“ А Блад добавляет: „Команде „Арабеллы“ – отдыхать“.

– И они отправились обедать, – не удержался Диего.

– Ну, не сразу. Приведение в порядок «Арабеллы» и приготовление праздничного ужина на триста человек из запасов «Эсмеральды» отняли какое-то время. Пока команда «Эсмеральды» занималась всем этим, люди с «Арабеллы», которые, конечно, не могли пропустить такое зрелище, в качестве отдыха болтались по палубе, висели на вантах и давали тысячи ценных советов. На следующий день они вместе погнались за… за кем-то, но упустили – на «Эсмеральде» оказалось слишком мало пушек.

– Теперь я припоминаю, – сказала Бесс, – что в журнале Питта меня интриговала одна странная запись: «На широте 1950'N и долготе 7330'W имели совместный ужин с экипажем „Эсмеральды“. Ремонт корпуса произведен на месте».

– Диего мог бы сказать вам, что это – официальная версия, – с улыбкой пояснил дон Иларио.

– И вы действительно верите в эту историю, сеньор? – осторожно спросил Диего.

– Ее действительно так рассказывают, – отвечал дон Иларио. – А сеньорита видела журнал. Так что, наверное, встреча и вправду была, и капитаны действительно не сразу узнали друг друга. А в остальном… Такие истории, племянник, не всегда во всем следуют фактам, зато правду характеров передают удивительно хорошо…

Через три дня Бесс и Диего покидали дом дона Иларио. Гардероб Диего пополнился двумя камзолами; узелок Бесс также выглядел более объемистым.

– Сеньорита, – говорил дон Иларио в той своей мягкой и учтивой манере, в которой он обращался к любой девушке старше восьми лет, – путешествие до Лондона может затянуться, и, хотя вы, несомненно, способны с честью выдержать любые испытания, я никогда не прощу себе, если отпущу вас, дочь моего старого друга, без надлежащего сопровождения. Будьте снисходительны к моему беспокойству и разрешите мне приказать своему племяннику сопровождать вас до самого Лондона. Он – славный мальчик, хотя и изрядный шалопай… Могу ли я сделать для вас еще что-нибудь?

– Благодарю вас, сеньор, вы и так делаете для меня слишком много. А дни, проведенные в вашем доме, я никогда не забуду – это было так чудесно, – отвечала Бесс, грациозно склонив голову («Все-таки не зря эта злющая гувернантка меня школила»). Впрочем, эти дни и впрямь были чудесны. Особенно прогулки верхом – как же давно она не ездила верхом! Ее неизменно сопровождали дон Иларио, непринужденно откинувшийся в седле и несущий поводья бережно, как драгоценную чашу, и Диего, который усердно старался перенять неподражаемую манеру езды старого кабальеро. Постоянные, но ненавязчивые знаки внимания со стороны последнего заставляли Бесс выше держать голову. Девушка была в приподнятом настроении – казалось, что цель ее пути уже достигнута или же будет достигнута завтра.

Когда они поднимались на галеон, дон Эстебан не удержался от изумленного взгляда при виде цветущей и оживленной девушки. Положительно, судьба игнорировала его вмешательство. Девчонка, кажется, не горит в огне. Дон Эстебан испытывал сильное искушение проверить, способна ли она тонуть в воде? Или – все-таки не дразнить судьбу, так явно благосклонную к сей юной особе?

… А накануне вечером Диего решился закончить начатый в первый день разговор. Бесс ушла в свою комнату, и они с доном Иларио одни сидели на веранде, прихлебывая редкую в этих краях малагу и глядя на звезды, загорающиеся в быстро чернеющем небе.

Диего решился.

– Дядя…

– Да?

– И все-таки… Что, если я его найду? – тихо и хмуро спросил он. – Меня учили… Я знаю, что семейная честь может быть восстановлена только ударом шпаги, но я… но мне…

Он не сказал «невозможно», но слово пришло и повисло в воздухе.

Дон Иларио не удержался от короткого взгляда – полного интереса и одновременно оценивающего.

– Я боялся, что ты не спросишь об этом, – задумчиво сказал он. – Да. Многие меня не поймут, но тебе этого делать не следует. По ряду причин. Вот если бы в свое время это сделал я – это было бы естественно… Но ты и сейчас – нет.

Ни один из них не думал в этот момент о том, что у Диего никогда не было возможности заниматься фехтованием систематически. Речь шла не о возможном результате, а об образе действия. Диего сам не заметил, что облегченно перевел дух.

– Да… – сказал Диего. – Наверное, так. Но тогда зачем я…

– Диего, как старший мужчина в семье я сказал тебе то, что сказал. В остальном же… Пойми, что здесь я не имею права давать тебе советы, – закончил дон Иларио.

Любой другой родственник Диего счел бы своим святым и непреложным долгом дать Диего множество советов. Кучу советов. Гору.

Должно быть, хорошо было иметь такого отца, как дон Иларио…

Караван, сильно растянувшись, полз по синей воде под рушащимся сверху солнцем. «Дон Хуан» шел одним из последних, а замыкали цепочку три больших хорошо вооруженных фрегата. Вблизи вода была неправдоподобно голубой, она манила и завораживала. Тени стоящих у борта людей, падая на нее, как будто проваливались в глубину, и солнце преломлялось вокруг них – так, что от каждой тени в воде разбегалось лучистое сияние. Иногда проплывали комки саргассов, похожие на клочки желто-зеленой пены. Синие искры летучих рыб с шелестом вспарывали воду и уносились прочь, сверкая серебром крылышек-плавников. И один раз глубоко внизу прошла смутно-синяя тень какой-то большой рыбы.

Бесс снова и снова пыталась оторвать глаза от журчащей за бортом голубизны, и снова та властно притягивала ее к себе. Кончилось тем, что, засмотревшись, она облокотилась на какой-то хорошо просмоленный канат. Это событие одолело, наконец, чары бегущей воды, и, оглянувшись, она обнаружила стоящего рядом Диего. Диего раздобыл где-то подзорную трубу и теперь сосредоточенно обозревал горизонт. У самого горизонта Бесс смогла разглядеть чьи-то паруса.

– Это пираты, – пояснила она Диего (тот встрепенулся и зашарил трубой по горизонту). – Они не решатся напасть на караван, но будут ждать, не отстанет ли кто-нибудь из нас. Может быть, непогода раскидает нас или даже повредит один из галеонов. А пока этого не случилось, можно не беспокоиться.

Диего оглянулся. Остальные пассажиры тоже не проявляли беспокойства – может, не видели далеких парусов, а может, не придавали им значения.

– Пожалуй, непогоды можно не опасаться, – сказал он, глядя на безоблачное небо с раскаленным добела солнцем. – Скорее, ветер упадет. Только штиля нам и не хватало.

– Кстати, о штиле, – сказала Бесс. – Дядя Нэд рассказывал мне такую историю. Было это во время первого похода Дампира – хороший был капитан, хотя и со странностями. Говорили, что он измерял носы всем отрубленным головам – особенно дикарей – и собирался писать об этом диссертацию для Королевского общества. Впрочем, пока он отличал нос от кормы, это никого не волновало.

Так вот, гнали они «испанца». Да не смотри ты на меня так! Преследовали они большой корабль. Два дня гнались, и были уже близко, – почти на выстрел. И тут – штиль. Корабли – как приклеенные, оба. Думали, к вечеру задует, да зря надеялись. Утром вода – как зеркало, испа… тот корабль в ней отражается. Ну, стали они ветер вызывать. Кто мачту ножом скребет, кто швабру в море полощет, боцман все кулаки просвистел, сам Дампир тайком на платке узлы распускает, даром что естествоиспытатель, а ветру – хоть бы что. На третий день они выпороли юнгу, но и это крайнее средство не помогло – паруса висели, как дохлые. Чего фырчишь? Парень, наверное, сам согласился. Ну, короче, от этого стояния они вконец озверели, ночью тихонько спустили шлюпки, и следующие пять дней ждали ветра уже на галеоне. Потом, наконец, задуло…

– Выдумал он все, – мрачно сказал Диего.

– Все может быть, – весело ответила Бесс. – Но штиль нам все-таки не нужен, а то мы еще сто лет не доползем до Азор.

Глава 4

Трехгорбый остров Сан-Мигель вставал перед ними, темно-зеленый и мрачный. На вершинах конических гор лежали тяжелые облака; влажный воздух давил. Караван рывками полз вдоль скалистого западного берега; ветер то и дело стихал. Наконец берег стал заметно более пологим, и открылся город Понта-Дельгада. Естественной бухты у города не было, и стоянка здесь считалась неудобной. Впрочем, выбирать не приходилось: после почти полуторамесячного плавания необходимо было пополнить запасы.

Корабли легли в дрейф, и вскоре целая флотилия шлюпок направилась к длинному деревянному пирсу. Часть пассажиров выразила желание размять ноги на твердой земле. Среди них оказался и Диего. Вид вершины, укрытой облаком, возбудил его любопытство. Разве не интересно, поднявшись, посмотреть, что там, внутри? К тому же, как он слышал, здесь можно увидеть целые озера горячей грязи, которые пахнут, как Преисподняя. Кстати, откуда известно, как она пахнет?.. Бесс наотрез отказалась идти куда бы то ни было, заявив, что грязи и мерзких запахов ей вполне хватает и здесь. Она усиленно отговаривала и Диего. Погода была неустойчивой, и она боялась, что стоянка окажется короткой. Если ветер усилится, корабли предпочтут встретить непогоду где-нибудь подальше от здешних гостеприимных берегов. Впрочем, перед искушением размять ноги на берегу – пусть и поближе к шлюпкам – не устояла и Бесс.

Шлюпка мерно качалась, под паелами хлюпала вода. Тяжелые капли срывались с весел, оставлявших на поверхности моря маленькие водовороты. Собственно, по тому, как эти водовороты уплывали назад, и можно было понять, что шлюпка все же движется к берегу – причем достаточно быстро. Вдруг порыв слабого ветерка окатил их невероятным, пьянящим, таким знакомым запахом свежей травы. Бесс стало решительно непонятно, как она раньше могла вдыхать такую роскошь каждый день и абсолютно ее не замечать.

Еще раз напомнив Диего, чтобы тот не увлекался, Бесс немного погуляла вдоль берега, с любопытством разглядывая незнакомые растения и пытаясь привыкнуть к ощущению твердой неподвижной земли под ногами. Потом она выбрала местечко поуютнее – подальше от толпы, но не настолько далеко, чтобы терять из виду шлюпки – устроилась под невысоким апельсиновым деревом и развернула рукопись отца.

После взятия Картахены мои люди занимали возвышенность, на которой стояла церковь Нуэстра-Сеньора-де-ля-Попа, и которая позволяла контролировать восточную дорогу из города. Было ясно, что барон де Ривароль хочет держать нас подальше от города и его богатств. Мне-то было все равно, однако люди мои заметно волновались. В наши обязанности, кроме всего прочего, входило следить за беженцами, покидавшими город по нашей дороге. Выезд допускался только при наличии разрешения, подписанного бароном. Меня раздражала мелочность барона, недостойная авантюриста, и склочность, недостойная даже торгаша. Меня вообще многое раздражало в этом походе, однако выбора у меня не было. Мы согласились выполнить определенную работу за определенную плату – и то, что работа была мне не по душе, ничего не меняло. Временами я вяло удивлялся тому, что Фортуна послала мне мой самый успешный (судя по наблюдавшимся результатам) рейд именно тогда, когда я твердо решил бросить пиратство, лишившее меня доброго имени в глазах дорогого мне человека. Возможно, думал я, Фортуна издевалась надо мной, коли вновь заставляла меня выполнять работу пирата, когда я уже было решил, что стал просто солдатом на службе Франции. И то, что на этот раз наш образ действий выбирал де Ривароль, а не я, мало меня утешало.

В один из вечеров, когда я, по обыкновению, курил у широкого окна без стекол, смягчая раздражение весьма умеренными порциями рома, мне доложили о посетителях.

Первым явился почтенный старец с жалобой, что некие «буканьеры» в поисках золота переломали всю мебель у него в доме. Я велел ему радоваться, что дом хотя бы не сгорел, и отпустил с миром. Интересно, если бы вместо меня тут сидел Олонэ со своим каленым железом, ему бы тоже жаловались на сломанные табуретки? Впрочем, на самом деле это было серьезно. Барон строго запретил нам заходить в дома жителей – подозреваю, что отнюдь не из соображений милосердия – и я подтвердил своим людям этот приказ. Налицо было прямое неподчинение. В те времена только положение командира восьмисот головорезов обеспечивало мою безопасность – не только в покоренном, но враждебном городе, но и вообще, в том числе от милейшего дона Мигеля, не оставившего, насколько я знал, идеи спустить с меня шкуру. Потеряв авторитет, я рисковал многим. Было бы правильнее провести дознание, но мне было все равно. Меланхолию, владевшую мной тогда, не смогла бы побороть и более непосредственная угроза.

Вторым посетителем – вернее, посетительницей, – оказалась молоденькая испаночка небольшого роста, в темно-лиловом непомерно широком платье. Во времена молодости ее матушки его, несомненно, сочли бы роскошным даже в Севилье. По всей видимости, сие парадное облачение я должен был расценивать как комплимент. Цель ее визита была проста: ее семья хочет выехать из города; они сдали все ценности, как это было предписано; однако барон подозревает сокрытие ценностей и не дает разрешения на выезд. Она знает, что дон Педро Сангре – настоящий рыцарь. Не согласится ли дон Педро принять вот эти два браслета – это последнее, что у нее осталось – мое великодушие всем известно – et cetera[9].

Было очевидно, что, предлагая мне пару золотых, массивных, изумительной работы браслетов, девочка хочет вывезти из города нечто гораздо более ценное. Я, конечно, не образец добродетелей, но опуститься до вульгарной взятки – это не про меня. Est modus in rebus[10].

– У флибустьеров строгие законы, сеньорита – сказал я. – Я не хочу повиснуть на рее собственного флагмана за сокрытие части добычи – тем более, такой незначительной части.

Она подошла на шаг и посмотрела в упор. У меня дух захватило. «Два огромных черных солнца» – это было сказано о ней. И в них светился экстаз великомученицы, желающей во что бы то ни стало пострадать за Веру.

– Но, может, я смогла бы предложить нечто, что нельзя поделить как часть добычи?

– Бывало, пираты делили и такой приз, – я постарался изобразить улыбку театрального злодея. На «Арабелле» такого не бывало никогда – разве что при предыдущем владельце – но ей об этом знать было незачем. Неужели девчонка не понимает, в какую игру играет?

Она подошла еще на шаг, так, что край ее жесткой юбки почти коснулся моих сапог. Я поспешно отвернулся и начал писать разрешение на выезд – «без обыска». Пусть вывозит, что хочет. В конце концов, я уже не флибустьер – я наемник.

– А великий пират боится меня, – сообщает она.

И тут мой темперамент, который и раньше, бывало, меня подводил… Вспомнить хотя бы тот случай, когда Каюзаку удалось заманить меня в ловушку. Пуританская нетерпимость Джереми не позволила ему описать эту историю так, как моя глупость, несомненно, заслуживала… Так вот, мой темперамент решает, что это уже чересчур. В конце концов, за каким чертом я пытаюсь строить из себя монаха? Для чего?! Да пропади все пропадом!

В тот день я остался без талисмана. Когда она наконец ушла, с ней вместе ушла и моя счастливая жемчужина, с которой я не расставался со времен первого своего похода. Я сам подарил ее ей на память. Зачем мне теперь мое флибустьерское счастье? Пиратом мне…

…Большая зеленая цикада с треском опустилась на страницу и уставилась на Бесс своими неподвижными глазами, в стеклянной глубине которых мерцало золотом. Бесс ухватила ее за тельце, крепкое, как орех, и насекомое возмущенно заверещало. Оглянувшись, она зашвырнула цикаду в соседний куст. «Надеюсь, тебе там понравится», – пробормотала Бесс и вновь погрузилась в чтение. Что-то там говорил про пай-мальчиков дядюшка Нэд?..

…Пиратом мне больше не бывать. Пожалуй, было даже нечто символическое в том, чтобы подарить талисман девчонке, которую я видел в первый и последний раз в жизни. Я смотрел ей вслед и чувствовал, что сделал очередную глупость – я не имею в виду жемчужину. Чувство это крепло во мне и властно требовало рома. Позже я узнал, что она вывезла из города множество золотой церковной утвари и других реликвий.

Между тем моя меланхолия не оставляла меня. Мои обязанности по-прежнему мало меня занимали. Проверка постов, забота о провианте для моей маленькой армии – с этим мог бы справиться любой из моих офицеров. Как сказал какой-то древний мудрец, незаменимых людей нет. Доведись мне в эту минуту командовать абордажем, боюсь, что я справился бы с этим делом хуже золоченой галеонной[11] фигуры «Арабеллы». Тем временем мои люди начали говорить, что барон собрал в городе сокровищ на гигантскую сумму, и мне надлежит обеспечить справедливый дележ. С неохотой признав их несомненную правоту, я отправился к барону.

Барон сидел в своем – то есть, губернаторском, – кабинете, обложенный бухгалтерскими книгами, как последний приказчик. После моего – весьма резкого – выступления он пообещал все уладить к утру, что я и сообщил своим людям. Любому, кто задался бы целью подумать, стало бы ясно, что произойдет дальше. Хотя влиять на события мне давно не хотелось, видеть очевидное я еще не разучился. Однако дурацкая перспектива провести дурацкую ночь в дурацкой засаде возле дурацких шлюпок меня не прельщала. Вернувшись домой, я решил наконец выспаться. Когда же занялся бледный рассвет, ко мне в комнату – как всегда, без стука – ввалился старина Волверстон и сообщил мне то, что я и сам мог бы ему рассказать: ночью де Ривароль удрал. Странно, но это меня разозлило.

Я не хочу вспоминать, как мои орлы едва не сцепились в кровь, решая, гнаться ли им за бароном или возмещать убытки за счет горожан. Впрочем, их перепалка меня встряхнула, и апатия моя стала отступать. Когда через несколько часов меня, солонину и бочки с водой доставили на корабль, я вполне был готов вновь взять штурвал Фортуны в свои руки. Знал бы я, куда несли меня паруса![12]

Бесс отложила листы и задумалась. Пожалуй, в том, что папа, оказывается, все же не был пай-мальчиком, не было ничего удивительного. Интересно, знает ли об этом мама? Конечно, мама всегда все знает, но ведь и папа умеет молчать… А вот интересно, стал ли он пай-мальчиком после?.. Бесс немедленно устыдилась неподобающих почтительной дочери мыслей и решила срочно изменить предмет размышлений. Крамольная мысль послушно сменилась другой: что-то должен думать Диего про ее отца, ведь он родом из этой самой Картахены. Представить только, что он там слыхал! То-то он так поперхнулся при знакомстве! Показать ему, что ли, рукопись, чтобы он убедился, что папа вовсе не такой страшный, как считают испанцы? Нет, не надо. Обидится еще… Испанская гордость взыграет. Лучше с ним вообще про Картахену не разговаривать.

Рассеянно перебирая страницы рукописи, Бесс неожиданно заметила на обороте одной из них запись быстрым почерком, сделанную рукой отца: «Сегодня отправил очередной груз кокосов в Кале, на Рю де Мер, напротив церкви. Это уже пятый». Бесс недоуменно моргнула. Насколько она знала, кокосами отец не торговал. Равно как и другими фруктами. Впрочем, он всегда отличался живостью ума и вряд ли упустил бы выгодную сделку с французским торговцем, коли таковая подвернулась. Интересно, сколько во Франции стоит кокос? Ведь там они, кажется, не растут?

…Тем временем солнечный луч продвинулся вдоль ствола деревца и прочно угнездился на странице. Бесс недовольно тряхнула головой и посмотрела на солнце. Оно заметно сместилось. Бесс сунула рукопись в холщовый мешок и огляделась по сторонам. Диего все еще не вернулся со своей экскурсии. И где его черти носят, этого дурака?

Бросив взгляд на шлюпки, деловито снующие взад и вперед между кораблями и пирсом, Диего решительно направился в сторону горы. Она казалась совсем близкой, и он рассчитывал обернуться быстро. Отличная дорога, удобная как для пешехода, так и для лошади, извивалась между садами, защищенными от ветра высокими стенками из шершавых кусков вулканической лавы. Темная листва апельсиновых деревьев была гладкой и блестящей. Вскоре, однако, сады кончились, а вместе с ними кончилась и ровная дорога. Дальше виднелась только тропинка, извилистая, иногда нырявшая отвесно на пять-шесть футов вниз, затем вновь карабкавшаяся вверх. В понижениях под сапогами чавкало, проступала вода. Диего осторожно пробирался вперед, стараясь наступать на кочки крупных осок или круглых блестящих ситников – впрочем, он и понятия не имел, как их зовут. Идти было трудно, а гора, словно издеваясь, не желала приближаться. Потом, наконец, начался пологий подъем. Почва стала более сухой. Здесь было царство миртов, вересков и можжевельников. И без того невысокие, по мере подъема они становились еще более приземистыми. Диего разминал в пальцах тонкие побеги, жадно вдыхая пряный и смолистый аромат.

Затем внезапно, посмотрев вниз, он увидел прямо под собой облака! Гора плыла, рассекая сверкающие рыхлые груды, освещенные ярким солнцем. Вдали, как остров в жемчужно-белом море, плыл пик Агуа-дель-Поа. Диего поспешно сел. На миг ему показалось, что он падает в пропасть. Внизу не было ничего – ни зеленых апельсиновых садов, ни синего океана. Диего почувствовал восторг. Ему казалось, что он летит, стоя на крохотном клочке суши, как на сказочном ковре-самолете.

Время, однако, шло. Пора было возвращаться. Солнце, столь яркое здесь, заметно клонилось к западу. Диего со вздохом посмотрел на вершину. До конца подъема оставалась по меньшей мере треть пути; а ведь еще следовало учесть время, необходимое на спуск и пересечение низины. Но повернуть, не дойдя до цели! Поколебавшись, Диего почти бегом бросился вверх. Вскоре усталость заставила его перейти на быстрый шаг.

Ближе к вершине было суше и холоднее, и отчетливее стали видны далекие вершины вулканов Агуа-дель-Поа и Пику. Но здесь не было того потрясающего ощущения близости к облакам, как ниже. Диего поднялся еще на тридцать футов – и застыл, потрясенный. Да, за этим стоило идти. Теперь стал полностью виден гигантский, не менее трех миль в поперечнике, кратер. Заглянув вниз, Диего увидел внутри старого кратера несколько более мелких; некоторые из них, почти идеальные по форме, были заполнены ярко блестевшей водой, другие заросли густыми деревцами. На краю одного из озер прилепилась хижина. По внутренней, почти отвесной, стороне кратера к ней сбегала извилистая тропинка. Дно кратера было укрыто туманом. Некоторое время Диего просто стоял и смотрел. В голове его крутились какие-то несвязные мысли про рай в бывшем аду. Вдруг ему захотелось оставить здесь знак, что-то, что оставалось бы на краю старого спящего вулкана, и помнило о нем. Порывшись в кармане, он вытащил последовательно круглый камешек, латунный гвоздик с красивой шляпкой и странную темную с прозеленью медную монету с волнистым краем и отверстием посередине. Взвесив на руке все эти драгоценности, он осторожно положил на камень гвоздик. Взамен он подобрал маленький осколок лавы. Теперь можно было начинать спуск.

Оказавшись ниже облаков, Диего бросил поспешный взгляд на море. Две-три шлюпки еще курсировали между галеонами и берегом, а одна из них оставалась у пирса. Диего хорошо видел палубы галеонов, шлюпки, он видел даже мерно взлетающие весла. Все это казалось удивительно близким. Определенно, время у него еще есть. Однако впереди был самый неприятный кусок пути. Здесь же, на этом сухом склоне, можно было чуть-чуть передохнуть перед тяжелым участком. Диего выбрал местечко поудобнее, лег и закрыл лицо шляпой.

– Через двадцать минут отваливаем, – сказал дон Эстебан и направился к домику коменданта. Погрузка закончилась, все пассажиры тоже были уже на борту. Все, кроме щенка Сааведра и этой девчонки, дочери губернатора Ямайки. Сейчас девчонка стояла прямо перед ним, загораживая дорогу, и вид у нее был беспомощный и застенчивый.

– Но, сеньор, мы не можем отплыть без дона Диего! Он остался на берегу, сеньор, и я ужасно волнуюсь за него!

– Если ему так понравилось гулять по острову, он может заниматься этим и далее – до следующего каравана, – с некоторым злорадством ответствовал дон Эстебан.

– Но, сеньор, быть может, с ним что-нибудь случилось! Неужели вы покинете соотечественника?!

– Да, если он – растяпа. Погода меняется, сеньорита, и задерживаться мы не можем. Как только я нанесу визит коменданту, мы отплывем, и я не поверну назад, даже если он появится на пирсе через пять минут после этого. Впрочем, никто не мешает вам остаться здесь вместе с ним, – и дон Эстебан, обойдя Бесс, удалился крупными шагами.

Проклятый дон! Бесс задумалась. В то, что Диего сломал ногу или шею (как этот идиот, несомненно, заслуживал), она не верила; скорее, застрял где-нибудь на лоне природы. Чтоб его укусило! Ведь проклятый дон выполнит свое обещание хотя бы для того, чтобы сдержать слово!

Гребцы, радуясь минутке отдыха, смешались с пестрой толпой местных жителей, на смеси португальского с испанским предлагавших матросам фрукты, рыбу и початки индейской кукурузы. Последняя шлюпка одиноко качалась на волнах.

ЧТОБ ЕГО УКУСИЛО!!!

Диего проснулся от того, что почувствовал странное жжение в плече. Он потер плечо – жжение усилилось. Затем оно возникло в запястье. Вскинув руку к глазам, Диего обнаружил крохотного ярко-рыжего муравья, отчаянно вцепившегося в его кожу. Диего судорожно стряхнул тварь – жжение возникло где-то в сапоге. Диего дернулся к сапогу и попутно бросил взгляд на море. То, что он увидел, заставило его забыть и о муравьях, и о вулканах. Только одна шлюпка оставалась у пирса. На палубах кипела суета, а большой галеон «Валенсия» поднимал паруса. Диего вскочил и сломя голову кинулся вниз.

Он бежал, не разбирая дороги и поминутно рискуя растянуть связки. Теперь он видел, что «Валенсия» медленно перемещается. На других галеонах тоже ставили паруса. Отсюда он не мог угадать, который из них – «Дон Хуан». Потом показались лавовые стенки, окружавшие сады и поля. Диего понял, что он, каким-то образом, оставил левее проклятую низину. Так, конечно, было чуть длиннее, но зато много удобнее для бега. Он с проклятием стряхнул очередного муравья. Теперь стены загораживали обзор, и юноша припустил еще быстрее, стараясь не сбиться с ритма. Он чувствовал, что долго не выдержит. Вдруг стены кончились.

Топоча как испуганный конь, Диего вылетел на пирс – и остановился. Прямо перед ним, подобный аллегорической статуе Безмолвной Ярости, стоял дон Эстебан; шестеро матросов бестолково слонялись по пирсу, озираясь и полностью игнорируя появление Диего.

– А… что, мы еще не отплываем?… Я так спешил!

Из-за спины дона Эстебана послышалось шипение Бесс. Дон Эстебан обернулся.

– Может, хоть теперь-то вы скажете мне, куда делись весла? – спросил он Бесс, явно сдерживаясь из последних сил.

– Ну, я не знаю… Я, правда, видела что-то вроде весел под пирсом, но я так плохо разбираюсь в шлюпках! – потупившись, отвечала Бесс. Рот Диего раскрылся. Один из гребцов заглянул под пирс и с радостным воплем спрыгнул туда. Стоя по грудь в воде, он начал вытягивать из-за свай весла.

– Ваше счастье, что Господь не сотворил вас мужчиной! – сквозь зубы процедил дон Эстебан. – Не то вы пожалели бы о часе вашего рождения!

– Но я – женщина, и не жалею, – с достоинством произнесла Бесс, сопроводив свои слова легким реверансом. Дон Эстебан отвернулся. Против воли к его ярости примешивалась некоторая толика восхищения. Чертова девка была вполне достойна этого висельника, ее треклятого папеньки. Ну, коли так…

Караван неспешно тащился вперед, и покинутые острова постепенно утрачивали реальность, становясь воспоминанием, мороком, сном. Впрочем, до берега было уже не очень далеко. Вода перестала быть пронзительно-голубой и отчетливо отливала зеленым, в небе появились птицы. Ночью какой-то незадачливый пассажир, которого не вовремя подступившая нужда погнала на нос корабля, скатился вниз, крестясь и причитая: «Братья, беда! Дьявол поджег море, и всем нам погибнуть в огне!» Бесс встрепенулась. В рассказах дяди Нэда она дольше всего не верила в то, что море может светиться ночами. И больше всего хотела в это поверить, не говоря уже о том, чтобы увидать. Она быстро собралась, показала язык спящему в узком гамаке Диего и поднялась на палубу.

На черной бархатной поверхности моря проступали огромные – больше корабля – бледные пятна. Когда они оказывались недалеко, было видно, что создает их слабый свет, поднимающийся из глубины. Но куда ярче море светилось там, где что-нибудь беспокоило воду. Струи холодного жидкого огня вскипали вокруг форштевня галеона и зеленым светящимся золотом текли вдоль его бортов. Пара дельфинов, сопровождавших корабль, плыла, облитая сиянием, и за ними далеко тянулся бледный огненный след. Вбок метнулась стайка летучих рыб, вспугнутых судном, упала в воду, и вода вспыхнула – как будто кто-то бросил крупинки пороха на тлеющую золу.

Стоя в тени мачты, дон Эстебан смотрел на темный силуэт Бесс, проступающий на фоне призрачного света моря. Он невольно представил себе, как ярко вспыхнет вода, если нечто тяжелое упадет в нее через борт и как темное пятно еще будет видно какое-то время в светящейся кильватерной струе там, за кормой. Никто не заинтересуется исчезновением одной из пассажирок… по крайней мере, настолько, чтобы задавать ненужные вопросы. Правда, этот парень – де Сааведра, который все время держится рядом… Но юнец неопасен. Тем более, что берег близко и вряд ли представится еще хоть один подходящий случай поторопить Судьбу. Дон Эстебан сделал шаг вперед – и снова отступил в тень. Послышались возбужденные голоса. На палубу высыпали пассажиры – человек тридцать, всклокоченные после сна и бурно обсуждающие новость о подожженном море.

Дон Эстебан вздохнул. Здесь явно стало слишком людно. Судьба в очередной раз указала ему, что, надумав ей помогать, он взялся не за свое дело. А значит, следовало оставить личные дела и заняться своими обязанностями. Нехорошо, когда ночью на палубе толпятся пассажиры… еще за борт кто упадет. Дон Эстебан вышел из-за мачты.

– Господа, а не соблаговолили бы вы… – начал он. Пассажиры гуртом потянулись к трапу.

…Внизу, в узком гамаке, сладко спал дон Диего де Сааведра. Снилось ему что-то на редкость приятное: то ли в кармане камзола он вдруг нашел золотой, то ли посадил наконец в лужу дорогую сестричку Бесс…

Глава 5

Дон Эстебан д'Эспиноса-и-Вальдес любил бывать в Севилье. Впервые он попал сюда еще мальчишкой, вместе с отцом. Пожалуй, это было его первое отчетливое воспоминание. Но и теперь, как и тогда, Севилья вызывала у него ощущение непрекращающегося праздника. Настроение дона Эстебана не было испорчено даже видом пяти огромных военных галеонов под французским флагом, по-хозяйски расположившихся в порту – еще несколько лет назад подобная картина была бы невероятной. Французов он недолюбливал всегда, а с некоторых пор абсолютно не выносил – именно они, новоявленные союзнички, были в боевом охранении в тот злосчастный день, когда раненый дон Эстебан, чудом покинув свой горящий галеон, выполз на прибрежный песок бухты Виго. Французы, что характерно, прорвались тогда сквозь флот англичан и благополучно ушли. И их адмирал был потом даже обласкан Людовиком – по слухам, за то, что успел кое-что прихватить с обреченных на гибель галеонов… Но сегодня дон Эстебан не хотел думать о французах. Капитан наконец стряхнул с себя пьяное оцепенение и занялся своим кораблем, милостиво предоставив дону Эстебану два часа отдыха на берегу. И дон Эстебан, с наслаждением бросив опостылевшие корабельные дела, ушел в город.

Узкие припортовые улицы кипели, бурлили и переливались яркими красками. Девушки в пышных и мягких юбках, с волосами, прикрытыми кружевными накидками или традиционными полосатыми шарфами; громоздкая уродливая карета, из которой, боком, выбиралась столь же уродливая старуха в каркасном жестком придворном платье середины прошлого века; уличные актеры и музыканты; торговцы, пронзительно предлагавшие прохожим свои разнообразнейшие товары – от жареной рыбы, фруктов и цветов, мармелада, паштета, вина, сладких булочек, сахарных фигурок до книг, освященных четок и крестиков, – все это казалось ярким и неповторимым. Дон Эстебан любил эти великолепные площади и фонтаны, белоснежные галереи роскошных дворцов, а при взгляде на мощную и легкую громаду кафедрального собора с возвышающейся над ним Хиральдой у него каждый раз перехватывало дыхание. Кажется, даже зелень кипарисов, лавров и цитрусов была здесь особенно глубокой и насыщенной. И сейчас, как и много лет назад, много повидавший и много испытавший дон Эстебан испытывал мальчишеское изумление перед этим прекрасным городом.

Даже общий деловой упадок чувствовался здесь не столь сильно, как в других городах Испании. Сюда привозили зерно и пряности, шоколад, индиго, прозрачный фарфор, душистый сандал, кампешевое и эбеновое дерево, тончайший китайский шелк и полосатый индийский хлопок, фламандские кружева, золотые и серебряные слитки, попугаев и обезьянок, крокодиловую кожу и слоновую кость, жемчуг и драгоценные камни, краски и благовония. Не было во всей Испании – а, значит, и во всем мире – порта более прекрасного, чем Севилья, ибо только Севилье было даровано право торговли с колониями.

К тому же в этом городе жила одна очаровательная вдовушка. Разумеется, дон Эстебан был далек от мысли, что прекрасная донья Фелисия пребывала одинокой и беззащитной во время его более чем полугодового отсутствия. Дон Эстебан слегка улыбнулся и коснулся рукой эфеса шпаги. Возможная стычка с соперником лишь придавала этим отношениям известную остроту; к тому же, право, после утомительного плавания подобная разрядка была просто необходимой.

Впрочем, сейчас у дона Эстебана не было времени для сцен ревности, да и вообще для вдовы. Он хотел посмотреть, не даст ли все-таки ему Судьба в последнюю минуту знак, что готова отвернуться наконец от некоей дерзкой девчонки, дочери своего отца. Прогуливаясь по набережной, дон Эстебан следил, как покидают корабли пассажиры, пока не углядел среди других Бесс – и с ней щенка де Сааведра. Он видел, как щенок помог девушке выбраться из шлюпки, бодро перекинул через плечо ее узелки, подхватил свой саквояж – и они двинулись прочь, часто застывая на месте с раскрытыми ртами и глазами, как и положено провинциалам. А ведь они шли всего лишь по Речному кварталу, далекому от богатых дворцов, принадлежащих древнейшим и знатнейшим фамилиям Испании. Не упуская их из виду, дон Эстебан неторопливо продвигался следом.

Проследив парочку до одной из многочисленных портовых гостиниц (чертов защитничек ни на шаг не отставал от девчонки), он повернул назад. Два часа истекали, и следовало спешить.

Дон Эстебан, хоть и идя торопливо, успевал глядеть по сторонам с жадностью давно не отдыхавшего человека. Речной квартал жил своей обычной, бурной и многообразной, жизнью. В воздухе смешивались запахи кузничного дыма, свежевыпеченного теста и жареной рыбы. Прогрохотала тележка водовоза. Спешила куда-то служанка в холщовом переднике, с засученными рукавами, обнажавшими красные от стирки руки. Дама, явно претендующая на знатность, с закрытым лицом, в зимних башмаках на напоминающей котурны подметке, спасающей от уличной грязи, следовала в сопровождении дуэньи. Степенно прошествовали два монаха. На продуваемой бодрящим ветерком набережной небольшая группа зевак наблюдала развязку шумного скандала. Альгвасил, в ярко-желтой куртке, алых чулках и алом же берете с небольшим белым пером, держал за шиворот какого-то бедолагу, время от времени награждая его тычками – не по необходимости, а так, для порядка – и внимал темпераментным объяснениям другого, весьма ярко одетого, господина. Суть объяснений сводилась к тому, что ярко одетый, будучи помещиком и землевладельцем, не потерпит оскорблений действием от какого-то безродного и настаивает на своем освященном веками праве взыскать с последнего штраф в пятьсот суэльдо[13].

– Это уже второй за сегодня, – сказала молоденькая горничная с живыми блестящими и черными глазами своей соседке, женщине постарше, плотной и степенной.

– Ну что же ты хочешь, Пбула, ведь осенний караван пришел. У дона Алехандро самая горячая пора. А хорошо, наверное, заработать за день тысчонку суэльдо!

– Нет, тетушка, по мне, так ни за что не согласилась бы. Хлопотный это заработок – весь день огребать по морде!

– Ну что за слова, Паула! Ты же служишь в почтенном доме! Вот стоит прилично одетый господин – что он о тебе подумает!

– Только то, что и впрямь не дело – с таким хорошеньким личиком избирать подобный способ заработка, – вмешался дон Эстебан, улыбаясь глазами и галантно касаясь рукой шляпы (бойкая горничная присела, демонстрируя полагавшееся по неписанному уличному этикету смущение). – А, кстати, не посвятят ли меня почтенные дамы в подробности этого способа?

В следующие минуты дону Эстебану со всеми деталями поведали о том, что вышеозначенный дон Алехандро – действительно землевладелец, да вот беда, все его земельные владения – пара виноградников, да и те заложены и перезаложены; а средством пропитания служат ему регулярно взимаемые за его оскорбление штрафы, которыми, кстати, приходится делиться и с судьей, и с альгвасилами; мастер он нарываться на скандалы, наш дон Алехандро, ну, конечно, все местные прекрасно его знают и давно уже с ним не связываются, да ведь тут, благодарение Господу, порт, приезжих всегда хватает, а уж как придет караван…

Тут дон Эстебан вынужден был прервать многословие почтенной матроны и устремиться вслед уходящему вместе с альгвасилом и арестованным им беднягой дону Алехандро. Судьба, несомненно, указывала ему путь.

– Эй, почтенный!

– Это вы мне? – опешил дон Алехандро.

– Вам, вам. Будучи изумлен тем удивительным способом, коим вы зарабатываете себе на жизнь, я позволил себе… Короче, сеньор, хотите добрый совет совершенно бесплатно? Тут рядом, в гостинице, остановился один…

– Так это совет или заказ? Заказ, сеньор, знаете ли, бесплатным не бывает.

– Приятно иметь дело со столь понятливым собеседником, – дон Эстебан достал кошелек с глухо звякнувшим серебром.

– И это все? – спросил мошенник, подбросив на руке добычу. Дон Эстебан пожал плечами.

– Когда выполните работу, приходите на галеон «Дон Хуан Австрийский». Спросите дона Эстебана д'Эспиноса, это я. Если засадите мальчишку на месяц, получите десять полновесных золотых дублонов; а если на два – то еще пять.

– Да за эту сумму я куплю всех судей Севильи оптом, и всех альгвасилов впридачу, – ухмыльнулся мошенник. Ухмылка была глумливая. Несомненно, дон Алехандро знал, о чем говорил. – Так что там у вас за мальчишка?

Подробно описав, как выглядит и где остановился интересующий его молодой человек, дон Эстебан поспешил продолжить свой путь в порт.

Дорогой он размышлял, правильно ли сделал, впутав в старые счеты постороннего, да еще и испанца. Впрочем, если он не слепой, юнец уже не вполне посторонний. Дон Эстебан цинично усмехнулся. Да и в конце-то концов, ничего страшного с парнем не произойдет – не убийцу же он нанял. Только полезно поучить взбаламошного юнца немного думать, прежде чем встревать в уличные скандалы. В жизни ему это ой как еще пригодится… Ну, а уж с девчонкой, оставшейся одной в чужом незнакомом городе, Судьба разберется даже и без его, дона Эстебана, непосредственного участия. Окончательно убедившись в своей правоте, дон Эстебан прибавил шагу.

Лицо вахтенного, встретившего его на борту «Дона Хуана», было откровенно растерянным. За два часа его отсутствия мучимый жестокой головной болью капитан не устоял перед искусом и приложился к испытанному лекарству, после чего приказал вышвырнуть за борт инспектора Торговой Палаты и заперся у себя в каюте, пообещав выбить мозги всякому, кто посмеет туда войти. Дон Эстебан вздохнул и впрягся в корабельную рутину. Многолетний морской опыт говорил дону, что в ближайшие несколько дней берега ему не видать.

– Нам необходимо подумать о теплой одежде, – сказал Диего. – И здесь-то не жарко, а в Лондоне, я слышал, зимой замерзает вода. Но, боюсь, у нас плохо с деньгами. Кто бы мог подумать, что самые простые вещи тут стоят так дорого!

Кажется, молодой человек на полном серьезе приготовился к продолжению совместного путешествия. Бесс ничего не имела против общества Диего, но тащить его ради своего удобства в Лондон! В чужую страну! И заставить его истратить на этот крюк изрядную долю его и без того тощего кошелька! Следовало отговорить юношу, пока не поздно.

– Я не буду настаивать на выполнении вами обещания, данного вашему дяде, дон Диего, – легко сказала она. – Мне неловко доставлять вам излишние хлопоты этой поездкой в Лондон. Я и так бесконечно благодарна вам за заботу. Так что я думаю, правильнее будет мне продолжать путь одной.

Диего на секунду задумался. Как легко болтать с Бесс о разных пустяках, и как трудно обсуждать такую деликатную тему.

– Я буду чувствовать, что поступил неподобающе, – сказал он твердо. – В конце концов, я должен сопровождать вас.

Бесс была тронута.

– Я просто не могу позволить вам настолько нарушать из-за меня свои планы,

– сказала она. Внезапно ее посетило вдохновение. – И, потом, подумайте о моей репутации! Что скажет мой отец?!

Да, ничего не скажешь, для Диего это был сильный довод. Он решился.

– Я давно хотел серьезно поговорить с вами, – начал он, выдергивая нитки из растрепавшегося шитья на рукаве и глядя на них с величайшей заинтересованностью. – Мне кажется, я должен объясниться… Я …

«Господи, неужели он хочет нарушить столь непринужденные отношения каким-нибудь дурацким признанием в любви? – подумала Бесс. – Что же делать?»

– Дон Диего, – быстро сказала она. – Может быть, нам удастся избежать этого? Право же, я очень ценю ваше дружеское отношение ко мне и не хотела бы…

Она опустила глаза, затем, не удержавшись, быстро взглянула на Диего из-под ресниц.

Диего впервые пришло в голову, как можно было истолковать его поведение. Он густо покраснел, потом побледнел.

«Так и есть», – подумала Бесс.

– Но позвольте же мне сказать… – встревоженно проговорил Диего.

– Нет-нет, дон Диего, мне хотелось бы, чтобы мы с вами остались друзьями,

– поспешно перебила Бесс.

– Но послушайте же! – в полном отчаянии вскричал Диего.

– Нет, сеньор, – грустно и твердо сказала Бесс. – Я не хочу больше говорить об этом. Я отношусь к вам как к другу… как к брату, в конце концов.

Диего, неожиданно почувствовавший под ногами твердую почву, воспрянул духом.

– Ну, как любящий брат, я просто не могу не сопровождать свою сестру всюду, куда ей вздумается поехать, – с облегчением сказал он. – Да если бы я ее бросил, меня следовало бы плетьми трижды прогнать вокруг этого чертова города! Надеюсь, сестричка, вы не желаете мне подобной участи?

– Вам угодно издеваться, сеньор? – с чопорным негодованием вопросила Бесс.

– Да нет же, я и не думал…

– Ну тогда прекратите называть меня «сестричкой»! – потребовала Бесс, возмущенная до предела.

– Но почему же я не могу называть свою сестру «сестричкой»?

– Сестру?!

– Если, конечно, вы не хотите считать сына вашего отца братом…

– Что?!

– Мне не хотелось бы оскорбить вас, сеньорита, но, боюсь, ваша мать не была единственной…

– Сын моего отца! – в голове Бесс что-то встало на место. – Господи! Из Картахены! В своих мемуарах отец…

Теперь не выдержал Диего.

– В жизни не стал бы читать эту похвальбу! – в ярости сказал он. – Да я в руки ее бы не взял! И все-таки это правда. Вся Картахена знает, кто мой отец. Да, знает! Когда он, вместе с другими безбожниками и нечестивцами…

– Диего! Прекрати немедленно! Ну хорошо… Значит… Значит, мы – брат и сестра. Прекрасно.

Это было невероятно, но последняя вспышка Диего оказалась гораздо убедительнее любых доказательств.

– И что же по-твоему… А, пропади оно. Знаешь, я, честно говоря, рада – одной мне было бы не по себе. И давай не будем больше про Картахену… – Бесс ткнулась носом в рукав Диего. – Погоди, мне все-таки нужно привыкнуть. И, пожалуй, ты прав: теплая одежда будет нужна…

В результате примерно через час Диего притащил ворох приобретений – плащ из плотного сукна, башмаки на толстой подметке для Бесс, теплые чулки, шерстяное платье, накидку с капюшоном. Их совместная казна почти не пострадала – Диего удалось выменять все это на два новых камзола дона Иларио. Теперь можно было ехать хоть к белым медведям.

Впрочем, через двадцать минут они убедились, что необязательно добираться до Лондона, чтобы замерзнуть. Вместо приятной прогулки, затеянной Бесс, выходило нечто прямо противоположное. Солнце ярко светило, но пронзительный ветер, дувший с реки, моментально уносил все тепло, заставляя их чуть ли не стучать зубами. Что самое странное, проходящим мимо горожанам явно холодно не было. Еще через пять минут Бесс сдалась и повернула к гостинице. Вскоре впереди показалась знакомая вывеска.

– Дурацкая погода, – сказала Бесс (ей было слегка неловко).

– Действительно, дурацкая, – охотно подхватил Диего. – В этом городе вообще все не так. Люди не те, воздух не тот. Толпа…

– Ты что, издеваешся? – поинтересовалась Бесс.

– Если честно, то не совсем. Действительно не по себе, когда вокруг все по-другому. Даже луна… Ты видела вчера этот вертикальный серп? Ведь он же выглядит совершенно по-идиотски! Луна – она ло-о-одочка, а тут… Да и звезды! Они же чужие! Нет, я никогда толком не знал созвездий, но вот не такие они здесь – и на душе тоскливо…

В этот момент рассуждения Диего были прерваны: он обнаружил, что его бесцеремонно разглядывает какой-то тип.

Незнакомец был невысок. Физиономия его была невыразительной и какой-то невнятной, словно дублон скверной колониальной чеканки. Но зато костюм… Его кирпично-оранжевый костюм был бы точной копией одного из тех, что изображались на французских модных листах, если бы спереди не было в два раза больше, чем надо, ярких галунов, а заложенные сзади складки не были бы столь пышны, что неуловимо напоминали петушиный хвост. Пряжки на башмаках сверкали дешевыми стразами. Довершал наряд зеленый берет с пером, покрывающий голову вместо положенной к подобному костюму шляпы с большими загнутыми вверх полями.

– Правда, он похож на попугая наших лесов? – шепотом спросила Бесс.

Диего фыркнул, но ответить не успел.

– Простите, юноша, вы не здешний? – поинтересовался «попугай».

– Да, мы прибыли с осенним флотом, – несколько удивленно ответил Диего.

Незнакомец кивнул, как будто окончательно уверившись в чем-то, и лицо его сразу стало до невозможности наглым.

– Я так и понял. Терпеть не могу, когда в наш город являются всякие индийцы, которые мнят себя «тоже испанцами»…

Диего сжал кулаки, однако сдержался. В конце концов, не драки же затевать он сюда приехал. Его долг – оберегать сестру; остальное может подождать.

Бесс почему-то стало неуютно. Она сжала руку Диего, намереваясь увести его поскорее. Однако «попугай» опередил ее.

– А, так ты и девку свою оттуда приволок? Можно подумать, Испании не хватает…

Закончить ему не дала звонкая пощечина.

– Извольте впредь выбирать выражения, сеньор попугай! – Диего был красен, зол, но, как успела заметить Бесс, слегка гордился собой. – И извольте ответить за уже сказанное!

– Уж не думаешь ли ты, сопляк, что я намерен с тобой драться? Может, у тебя еще и шпага есть? Эй, стража! Меня оскорбила какая-то шваль! Я же – помещик и землевладелец, и имею право требовать пятьсот суэльдо штра…

Диего, с пунцовым лицом, рванулся вперед, и они покатились по мостовой. Впрочем, продолжалось это недолго. Не более чем через минуту два могучих альгвасила, отпихнув невесть откуда взявшихся зевак, решительно вмешались в события.

Диего оттащили. Из его носа шла кровь, заливая белый шарф. Глаз его соперника быстро заплывал; один из альгвасилов осторожно пытался пошевелить челюстью. Зеваки расходились. Бесс, карие глаза которой потемнели от волнения, последовала за уводимым Диего.

Через два часа Диего, получившего с немыслимой для испанского правосудия скоростью два месяца ареста за сопротивление властям и необходимость уплатить штраф, втолкнули в ворота городской тюрьмы.

Севильская Королевская тюрьма мало изменилась за те два века, что минули с тех пор, когда здесь, в этих стенах, появился на свет бессмертный «Дон Кихот» [14]. Большие камеры на восемьдесят человек были переполнены. Государство не могло взять на себя заботу о пропитании сотен мошенников, несостоятельных должников, воров и шулеров. Некоторым еду приносили из ближайшей харчевни, других кормили сестры, подружки или жены – у кого они были. За право пронести еду взималась пошлина. Все необходимое можно было купить и в многочисленных лавках, располагавшихся в пределах тюрьмы. В восемь утра двери камер открывались, и арестанты могли свободно перемещаться по тюрьме – но за эту привилегию тоже надо было платить. Наружные ворота тюрьмы весь день оставались открытыми – через них в обе стороны то и дело проходили посетители. Вечером, пересчитав заключенных, камеры закрывали. Побеги, впрочем, были редки – никому не хотелось наживать большие неприятности из-за двух-трех месяцев отсидки или скромного штрафа. Серьезная публика – каторжники, приговоренные к галерам, или смертники – находились на особом положении: их охраняли, и их камеры всегда оставались закрытыми.

Бесс навестила Диего утром следующего дня. Тюрьма поразила ее. Порядки Антильских островов разительно отличались от европейских. На островах принято было сквозь пальцы смотреть на обычные поножовщины и кражи: суд рассматривал лишь дела действительно важные – или те, что считал таковыми – зато заключенные там действительно были заключены. Увиденное сподвигло ее на то, чего не предвидел дон Эстебан: на решительные действия. Увиденное, а так же еще и то, что не было никаких возможностей сидеть здесь целых два месяца, кормить себя и Диего, да еще и платить пятьсот суэльдо этому хлыщу. Бесс дошла до порта – и выяснила, что завтра Севилью покидает неказистый и ветхий французский грузовой фрегат, носящий гордое имя «Звезда Марселя». Капитан согласился принять на борт еще двух пассажиров. Правда, фрегат шел в Кале, но Бесс решила, что это почти по пути. Не смутила ее и крайне высокая сумма, затребованная капитаном. Бесс уже была наслышана о летней морской кампании англичан, блокировавших Тулон[15] и почти полностью парализовавших морскую торговлю вдоль побережья. Сейчас военный флот Англии уже отправился на зимовку, и, хотя всегда оставалась опасность встречи с каким-нибудь одиноким капером, торговые корабли торопились до зимних штормов наверстать упущенное. Расплатившись, Бесс отправилась в гостиницу. По дороге она завернула в пару лавок.

На следующий день Бесс явилась в тюрьму к полудню. Коловращение посетителей и заключенных было в самом разгаре, и надзиратели успели утомиться мельканием лиц, крахмальных юбок, узелков и лохмотьев. Положив на койку Диего небольшой узелок, Бесс принялась деловито раздеваться. Человек двадцать заключенных с интересом воззрились на нее. Диего ошалело смотрел на сестру. Его терзали сомнения: роняет ли происходящее какую-либо тень на ее достоинство. Между тем было ясно, что подобные сомнения не посещали Бесс: ее торопливые движения были точны и лишены суеты смущения. Под платьем и широкой, жестко накрахмаленной нижней юбкой обнаружилось второе верхнее платье – почти такое же строгое, как первое. Послышались разочарованные вздохи. Бесс протянула Диего снятое платье.

– Одевай, – заявила она.

Обитатели камеры номер восемь, оторвавшиеся кто ото сна, кто от игры в кости, кто от общения с подружкой, стягивались к месту действия.

– Т-ты что?!

– Одевай, говорю! У нас нет возможности тут рассиживаться! Или ты и правда собрался платить пятьсот суэльдо? Так вот: у меня лишних денег нет – подозреваю, что у тебя тоже.

– Так его! – сказал кто-то.

– Да брось, сестренка, – вмешался потрепанный и умудренный жизнью сутенер с соседней койки. – Охота вам была из-за пятисот монет наживать неприятности себе на задницу! – Бесс молча сверкнула глазами.

– Оставь их, Педро! – подали голос из соседнего угла. – Чего хочет женщина, того хочет Бог!

Диего неловко полез в юбку.

– Не так, – сказала Бесс.

– Парень, вспомни, как их снимают, и делай наоборот! – посоветовал кто-то. Диего покраснел.

Вокруг них толпилась уже вся камера.

Надзиратель Алонсо заглянул в открытую дверь. Плотное кольцо спин окружало что-то интересное. Наверное, кто-нибудь крепко продувался в кости. Впрочем, Алонсо было не до того – у него болела голова. Вчера он отмечал крестины дочери. Четвертой. Жена упорно не желала рожать ему сыновей. Алонсо подозревал, что она делает это наперекор ему – раз уж не может настоять на своем в других вопросах. А ведь все они вырастут, и их понадобится выдавать замуж. А кому надо будет думать о приданом? Ему, Алонсо! Конечно, всем известно, что тюремный надзиратель живет не на одно только жалование, но четыре дочери!!! – тут надо быть не надзирателем, а начальником тюрьмы!

– Подложи ему что-нибудь на окорока, а то они больно тощи!

– Эй, парень, а ты умеешь строить глазки?

– Нет, он умеет их скромно опускать!

Эти, а также куда менее пристойные, замечания сыпались, как из рога изобилия.

– Ну, хватит! – Диего повернулся к весельчакам.

– Стой смирно! – сквозь зажатые в зубах булавки прошипела Бесс. – Вколю вот тебе не туда!

– И ты ей больше не будешь нужен – закончили за нее.

Бесс выплюнула булавки:

– А ты, медузье отродье, захлопни рундук и уваливай к ветру! – посоветовала она. Диего охнул, но камера притихла и посмотрела на Бесс с уважением.

– Везет же некоторым дуракам. И за что Господь наградил его такой подружкой? – спросил кто-то у потолка.

– Да, бой-девка. С такой не замерзнешь! – согласились с ним.

Бесс решительными движениями конюха затягивала шнуровку.

– Ты уверена, что это должно быть так туго? – спросил Диего, осторожно пытаясь вздохнуть.

– Уверена, что… Черт! Лопнул шнурок! …иначе оно не налезет. И вообще, радуйся, что я не делаю из тебя придворную даму, – пробурчала Бесс.

– Они сюда не захаживают, – немедленно пояснил кто-то.

– А это правда, что они носят стальные корсеты?

– Да-да, и с шипами внутри, подобно великомученицам.

– Врешь!

– Слово чести, амиго! Видел, какая у них походка?

– А ты-то сам хоть раз видал живую придворную даму? Не говоря уж о ее нижнем платье?

– Повернись. Стой. – Бесс расправляла юбку.

Алонсо вновь прошел мимо открытой двери. Кольцо спин стало еще плотнее. Пожалуй, стоило войти и навести порядок. Алонсо прислушался: в камере явно резвились. На драку, во всяком случае, не походило, на свежий труп – тем более. Да ну их! Он должен совершать обход – вот он его и совершает, правда? Стараясь не слишком качать головой, Алонсо проследовал дальше.

– А хорошо у нее получилось. Такую я бы и сам с удовольствием прижал!

– Какую из двух ты имеешь виду?

– Но, амиго, я же не стал бы оскорблять даму!

– Да пустите же, мне не видно!

– Проваливай, это мое место!

Завязалась мелкая потасовка. Бесс тем временем прилаживала на голову пунцового Диего гребень и мантилью.

– Ишь, раскраснелась, кокетка!

– Сеньорита, вы не станете возражать, если я приударю за вашей подружкой?

Диего не выдержал.

– Убери эти тряпки, Бесс! Никогда кабальеро не согласится…

Договорить ему не дали.

– Ну, парень, не артачься! Для меня бы кто так старался!

– Не подавай повод говорить о неблагодарности мужчин, о кабальеро!

– Сеньора, позвольте мне вызвать неблагодарного на дуэль!

Одна из случившихся в камере девиц протянула платок:

– Сестренка, возьми, и пусть он закроет лицо.

Бесс сунула платок Диего в руки.

– Иди вперед и жди меня за воротами.

– Я не оставлю тебя здесь одну!

– Не валяй дурака. Когда мне понадобится защита, я тебя извещу.

– Топай, парень, мы за ней приглядим! – напутствовали его. Диего пробормотал что-то сквозь зубы и двинулся к выходу.

Стражник в воротах сонно посмотрел на высокую девицу и зевнул. Ему оставался до смены еще целый час.

На улице Бесс догнала Диего.

– По-моему, это было забавно, – сказала она.

– Никогда бы не подумал, что доживу до такого позора! Чтобы мою единственную сестру на моих глазах безнаказанно и нагло оскорбляла толпа невоспитанных мужланов и проходимцев, не имеющих ни малейшего представления о чести, совести и достоинстве!

– Ну что ты, они были весьма милы, – невинно ответила Бесс. – И потом, если уж заимела братца-каторжника…

– Бесс!!!

– Ладно, Диего, не кипятись. Вон удобный закуток – пойди, переоденься. И почему мне приходится всему тебя учить? В конце концов, кого кому велели довезти до Лондона?

Диего поспешно привел себя в прежний вид.

– Теперь куда – за вещами?

– Вещи уже на борту. Примерно через час назначено отплытие. Ко времени проверки мы будем далеко.

– Бесс, я восхищен твоей предусмотрительностью и благодарен, но должен сказать, что мне не скоро удастся простить тебе эту шутку. Это нельзя было сделать как-нибудь по-другому?

– Я не хотела рисковать – тебя мог кто-нибудь опознать при выходе из тюрьмы. Ну не сердись, ну что я такого сделала?

Минуты три Диего шел, молча хмуря брови, затем внезапно фыркнул.

– Так, значит, капитан Блад изучал испанский, сидя в Севильской тюрьме? – сказал он. – Не могу не признать, что даже такой испанец, как я, смог выучить здесь кое-что новое…

Глава 6

Как оказалось, на фрегате наличествовал еще один пассажир – шевалье де Бриер, очаровательный француз, сносно владеющий испанским и одетый по последней парижской моде. Единственной не вполне модной деталью его туалета была простая, потертого вида шпага, удобно висевшая у бедра на не слишком длинной перевязи. Ее вид вызвал у Диего грустные воспоминания. Сам он – еще до тюрьмы – заказал к своей шпаге новый клинок, и умница Бесс успела забрать его из мастерской, но он не шел ни в какое сравнение с безвременно погибшим клинком из Толедо. Кроме того, присутствие разодетого шевалье заставило Диего вспомнить, что он должен хранить сестру не только от физических опасностей. Шевалье же, приятно пораженный присутствием на борту юной особы, немедленно подтвердил худшие подозрения Диего, ибо начал оказывать Бесс несомненные знаки внимания. Диего решил, что пора вмешаться.

–Бесс, – решительно начал он, – ты очень устала сегодня. Пойди, отдохни, а я постерегу твой сон.

– Кто этот юный петушок, который смеет указывать даме? – удивился шевалье.

Краем глаза Бесс заметила, как Диего выпятил грудь и потянулся к рукояти.

– Это мой брат, – поспешно сказала она. – И я должна сказать вам, шевалье, что люди, говорящие о нем непочтительно, редко становятся моими друзьями.

Диего фыркнул. Он-то считал, что такие люди рискуют бульшим.

Шевалье между тем рассыпался в извинениях. Очевидно, сказал он, красота сеньориты затмила ему глаза, и в ослеплении своем он постыдно не заметил всех тех несомненных достоинств, коими, конечно же, обладает любой человек, имеющий счастье быть ее братом.

Логические построения шевалье показались Диего несколько двусмысленными, но все же он не мог не принять столь изысканные извинения. При этом он твердо решил не спускать с шевалье глаз. Кроме того, необходимо было серьезно поговорит с Бесс.

Случай для этого, кстати, представился очень скоро – прибыл багаж шевалье, и тот занялся его устройством.

Диего вздохнул и ринулся в бой.

– Сестра, – начал он. – На правах старшего брата…

– То есть как это «старшего»? – изумленно спросила Бесс.

– Но, дорогая, я-то считал, что твой отец посетил Картахену до своего брака с твоей матушкой!

– Ой, извини, – смутилась Бесс. Эта простая истина как-то не приходила ей в голову. – Так о чем ты хотел мне сказать?

– Сестра, как старший брат я должен предостеречь тебя от опрометчивых поступков. Ты слишком доверчива, сестра, и, быть может, не знаешь, какие на свете бывают проходимцы…

– Рано ты снял мантилью, Диего, – мурлыкнула Бесс. – Из тебя бы вышла прекрасная дуэнья!

– Я говорю с тобой серьезно! – Диего почти кричал.

Выражение лица Бесс явно обещало ему в глотку если не вымбовку, то по крайней мере морского ежа. Но вдруг оно смягчилось.

– Но, Диего, я ведь все равно не смогу избегать общения с ним. Я обещаю быть разумной. И потом, ведь я знаю, что всегда могу рассчитывать на твою помощь, – ласково сказала она.

Диего уже научился не доверять ласковому тону сестры. Оставалось надеяться на ее благоразумие – и, в крайнем случае, на свою шпагу.

Тем временем «Звезда Марселя» подняла якоря. Покидая порт, фрегат лихо прошел в довольно опасной близости от хорошо знакомых Диего и Бесс галеонов флота, доставившего их в Севилью. С некоторой грустью Бесс последний раз смотрела на высокие мачты «Дона Хуана». А на палубе галеона дон Эстебан еще раз взглянул вслед наглому «французу», впритирку миновавшему его корабль, и вернулся к скуке портовой вахты. Занятый наблюдением за рискованными маневрами чужого корабля, он не заметил, каких пассажиров пронес тот в полукабельтове от него, и не знал, что больше ему не доведется встречаться с Бесс. Не знал он и того, что последняя пьяная выходка капитана «Дона Хуана» переполнила терпение Торговой Палаты, и вскоре тот покинет корабль, а в освободившуюся капитанскую каюту вселится еще не поверивший своему счастью дон Эстебан. А еще через пять лет его новый галеон исчезнет без вести, когда жестокий шторм раскидает идущий в Индии караван…

«Звезда Марселя» с грузом кож спешила в Кале. Погода была ветренной, но ясной, и Бесс прогуливалась по палубе, опираясь на руку шевалье, а Диего околачивался поблизости и изредка вслушивался в их разговор. Де Бриер рассказывал о своем знакомстве со знаменитым игроком прошлого века, шевалье де Мере[16], которому он как-то имел честь проиграть две сотни пистолей в кости. Шевалье де Мере в это время было уже более семидесяти лет, однако его рука по-прежнему была тверда, а взгляд зорок. В молодости он был знаком с самим Блэзом Паскалем, и, беседуя с ним о своих драгоценных костях, проник в тайны математики случайного.

– Если же у вас, сеньорита, шестерка выпадает дважды подряд, то вероятность такого события составит… составит… Это очень трудный момент, – поспешно добавил шевалье, чтобы скрыть заминку. По его подсчетам выходило, что вероятность такого события в два раза выше, чем вероятность выпадения одной шестерки.

– Одну тридцатьшестую, – закончила Бесс. В свое время они с отцом провели немало приятных минут за подобными головоломками. – Вы так понятно все объяснили, шевалье, – должно быть, вы – прирожденный математик, – простодушно прибавила она.

Шевалье изящно склонился к ее руке. Должно быть, он и впрямь обладает особым даром объяснения, если ему удалось растолковать столь тонкую вещь этой провинциалке. Диего кусал губы. Он не был силен в теории азартных игр, однако видел, что сестра, что бы она там ни говорила, полностью поглощена этим разряженным французиком. О, женщины! Побольше вышивки, драгоценностей и кружев – и они уже тают. Неужели Бесс действительно это нравится?

На корме тем временем возникла какая-то суета. Позвали капитана. Диего подобрался поближе и прислушался.

– Это же «Андалусия»! – услышал он. – Ну, теперь-то этот прохвост заплатит мне тройную цену за перехваченный груз!

Навстречу шел небольшой пузатый флейт под испанским флагом.

– Он скроется на мелководье, и мы его не достанем, – сказал помощник. – У него и так-то осадка на пять футов меньше, чем у нас, а мы перегружены.

– Нет, мы успеем его перехватить вон у того мыса, – возбужденно возразил капитан. – Эй, вы, там! Поворот! Ставьте все паруса! Живее, живее!

Флейт, столь же круто повернув, уже мчался к берегу.

Диего счел своим долгом вмешаться.

– Капитан, уж не собираетесь ли вы атаковать это испанское судно? Здесь, в испанских водах? Как смеете вы наносить подобное оскорбление флагу Его Католического Величества?

– Я в своем праве, – раздраженно отвечал капитан. – Еще пять лет назад этот сукин сын сбежал, не заплатив портовых сборов в Кале, и был объявлен к аресту, как должник Франции. К тому же не так давно он перехватил у меня хороший фрахт, и у меня с ним личные счеты.

– Мне нет дела до чьих бы то ни было долгов Франции, меня интересуют только те оскорбления, которые вы собираетесь нанести Испании, – отвечал Диего, взбегая по трапу.

– Не смейте указывать мне на палубе моего корабля, – прорычал капитан, – не то я прикажу моим матросам вышвырнуть вас отсюда! А теперь – прочь! – и он занес трость над головой Диего.

Диего отступил на шаг и выхватил шпагу.

– Я научу тебя думать, прежде чем замахиваться на человека благородного происхождения! – воскликнул он.

– Эй, кто-нибудь, уберите его отсюда! – взревел капитан. На мостик сбегались люди.

Расталкивая матросов, шевалье де Бриер в два прыжка взлетел наверх.

– Я с вами, сударь! – не задумываясь, воскликнул он и обнажил свою шпагу. Привычная фраза прозвучала по-французски. – Эй, вы, там! – продолжал он на том же языке, обращаясь к матросам. – Первый, кто тронет этого юношу, будет иметь дело со мной!

Обернувшись и обнаружив поблизости Бесс, он картинно взмахнул шпагой и добавил уже по-испански:

– Не беспокойтесь, сеньорита, я не позволю подвергать издевательствам дворянина только потому, что он – верный слуга своего короля!

Бесс смотрела во все глаза. Шевалье наслаждался ситуацией. Матросы воинственно размахивали руками, однако в драку никто не лез. Паруса громко полоскали; ветер медленно сносил фрегат к берегу.

– Свиньи, скоты! – ревел капитан, решивший игнорировать неожиданную помеху. – Оставьте их – и живо по местам! Если он минует тот мыс, все пропало!

Диего отпрыгнул к трапу.

– Заколю первого, кто приблизится, – пообещал он. Шевалье, с азартным блеском в глазах, моментально блокировал второй трап. В эту минуту из-за мыса показалось сторожевое испанское судно. Его пушечные порты были недвусмысленно открыты.

– Ваше счастье! – исступленно прорычал капитан. – Вы помешали мне ввязаться в драку на неприемлемых для меня условиях. Однако если я еще увижу вас на палубе, остаток пути вы проведете в кандалах! Пропустите моих матросов и убирайтесь! – А вы, образины, по местам! Ждете, когда нас выбросит на камни?!

Бесс кинулась к Диего и сжала его руки.

– Вы настоящий рыцарь, шевалье! – пылко произнесла она. Шевалье, раскланявшись, галантно предложил ей руку. Их отступление с палубы было исполнено величайшего достоинства, однако в их сторону никто уже не смотрел[17].

Де Бриер убыл. Прощаясь, он успел трижды пригласить Диего в Париж и не менее двадцати раз уверить Бесс, что его сердце разбито навеки. Пока он, припав на колено, целовал ей руку, Диего скрипел зубами и бдительно следил, не осмелится ли тот на нечто большее. Глядя из окна гостиницы на почтовую карету, уносящую шевалье, Диего облегченно вздохнул и вытер лоб.

– Да, трудно быть братом! – изрек он.

– Ты не брат, а просто эгоист! – отвечала Бесс. – Я отлично провела время.

– Я не устаю благодарить Господа, что ты – моя сестра, – удрученно проговорил он., – а то бы…

– А то бы – что? – заинтересовалась Бесс.

– А то бы я безнадежно влюбился в тебя, и мои мучения были бы безмерны, – мрачно сказал Диего, но в его глазах плясали смешинки. Бесс звонко чмокнула его в нос.

– Какой ты милый! Не сердись, я буду послушной сестрой… если смогу. Но послушай, вот теперь-то наши деньги и впрямь на исходе. Что будем делать? Танцевать перед публикой? Ты умеешь танцевать?

– Только менуэт. Этим публику не развлечешь. Но смотри, у нас есть еще вот это, – и Диего, покопавшись в кармане, извлек маленький замшевый мешочек и вытряхнул из него крупную жемчужину грушевидной формы.

– Какая прелесть! – воскликнула Бесс, любуясь розоватыми переливами. – Можно? – и она подняла жемчужину за изящное серебряное крепление. – Ты никогда не показывал мне этого раньше. Откуда она у тебя?

– Это талисман моей матушки. Она говорила, что он приносит удачу. Однако – она стоит не менее ста дублонов, целое состояние. Правда, я думаю, что, поглядев на мой костюм, мне не дадут за нее и пятидесяти.

Розовая капля матово светилась на ладошке Бесс.

…Когда она наконец ушла, с ней вместе ушла и моя счастливая жемчужина, мой талисман со времен первого похода… Так стало быть, это ОНА?

– Повременим с этим, – сказала Бесс. Она задумалась. – До Англии – рукой подать, – мрачно добавила она. – Но… Послушай, идея! Здесь в Кале, на Рю де Мер, живет деловой партнер моего отца. Какая-то торговля фруктами. Завтра же я попробую найти его и одолжить немного денег на дорогу.

– А почему не сегодня? До вечера еще далеко. Тебя проводить?

– Не надо. Я думаю, лучше я пойду одна. Ты все-таки не очень похож на моего брата. Да ты не волнуйся, вряд ли Морская улица окажется далеко от порта.

– Это-то меня и волнует, – мрачно сообщил Диего. – Ох, не нравится мне, когда ты ходишь одна. Вечно ты встреваешь в какие-нибудь истории.

– Кто, я?! Это я, по-твоему, дралась с озверелой матросней, спина к спине с великолепным шевалье?

– Ты прекрасно знаешь, что все было не так!

– Знаю, знаю! И ты тоже был просто великолепен – со шпагой в руке, глаза сверкают! Знаешь, ты иногда – вдруг – делаешься очень похож на отца. Какой-то поворот, взгляд… Интересно будет поглядеть на вас рядом.

Диего вздохнул. Чем дальше, тем больше его страшила эта встреча. Бесс уловила его настроение.

– Ну, короче, я иду. Пожелай мне удачи.

– Удачи, сестра, – серьезно сказал Диего.

Расспрашивая прохожих и оглядывая вывески, Бесс постепенно продвигалась вперед. Довольно быстро она нашла нужную улицу, и на ней, как и значилось в записке отца, стояла церковь – к счастью, одна-единственная. Однако напротив церкви никакой торговли кокосами, равно как и другими овощами и фруктами, не наблюдалось. Наблюдался же там невзрачный, но добротный дом, фасад которого был украшен вывеской с изображением объемистого кошелька. У созерцающего вывеску прохожего не должно было оставаться никаких сомнений в том, что кошель наполнен чистейшим золотом – без малейшей примеси дешевого серебра. Бесс озадаченно помедлила. Похоже, зеленщик отсюда переехал. Однако, не зайдя внутрь, ничего не узнаешь, а зайдя – по крайней мере, хоть ненадолго избавишься от пронизывающего ветра. Она шагнула через порог.

Невысокий пожилой человек с колючим проницательным взглядом оторвался от конторской книги, с достоинством отложил перо и поклонился – вежливо, но не подобострастно.

– Monsieur, je suis… – с запинкой начала Бесс.

– Чем могу быть полезен, миледи? – на чистейшем английском спросил человек. На Ямайке Бесс редко слыхала столь безукоризненное произношение.

Решительно тряхнув локонами, Бесс начала:

– Извините, что отрываю вас от дел, месье, но мне крайне необходимо узнать, куда переехал зеленщик, который ранее занимал это помещение?

Лицо человека за конторкой осталось невозмутимым.

– Не хотелось бы огорчать вас, миледи, но, похоже, вы ошиблись адресом. Наш банк весьма уважаем, и за последние полтораста лет у нас ни разу не возникало потребности в смене адреса. Могу заверить вас, что под этой крышей никогда не торговали фруктами.

– Но как же, в записках отца… – растерянно пробормотала Бесс и замолчала. Зачем выставлять себя окончательной идиоткой? Ей живо представилось, как она сообщает Диего результаты своих изысканий. Правда, отец писал по-английски…

– Здесь нет улицы с похожим названием? – обреченно спросила она.

Удивительно, но такая улица была. Улица Пресветлой Матери, которую горожане называли просто Рю де Мэр[18]. Бесс воспрянула духом, но, как оказалось, зря. Прошлепав по грязи под начавшимся холодным дождем (Бесс решила его не замечать) через весь город, она обнаружила ужасную вещь: вопреки названию, на Рю де Мэр не было не только церкви, но даже следов того, что она здесь когда бы то ни было стояла. Пришлось признать поражение и повернуть к гостинице. Тем временем дождь перешел в ливень, и не замечать его стало трудно.

Едва взглянув на сестру, Диего сразу понял, что затея не удалась. Бесс была мокра до нитки, с одежды стекали лужицы, а лицо у нее было несчастным.

– Почему ты так долго? – сердито спросил он, помогая сестре снять накидку и башмаки. – Между прочим, я волновался. Иди скорее к огню, тебе надо согреться!

– Там нет того человека, – тусклым голосом сказала Бесс. – Там какой-то банк, и они уверяют, что никогда не меняли адреса.

– Может быть, это ошибка. Завтра мы пойдем искать вместе.

– Я все проверила, – сказала Бесс. – Ошибки нет.

– Ну, не будем сейчас об этом, – Диего по-настоящему встревожился. Бесс была не похожа на себя. – Сейчас тебе надо согреться. – и он начал стаскивать с Бесс прилипшие к ногам чулки.

Бесс заплакала. Диего снял с нее мокрое платье и, закутав в свой плащ, посадил к огню.

– Это я во всем виновата, – всхлипывала Бесс. – Я притащила тебя в это ужасное место. Если бы не я, ты бы сейчас изучал науки где-нибудь в Саламанке.

– Если бы не ты, я бы сейчас сидел в севильской тюрьме, – сердито напомнил Диего. – Ты всегда была такой мужественной, сестра! Ну… ну что с тобой? Тебе надо поесть и отдохнуть. Тебе теплее?

– Господи, что бы я без тебя делала? Но что же с нами будет?

– Ты выспишься, и все покажется не таким ужасным, – сказал Диего. – Ты же знаешь, я готов себя продать, лишь бы тебе было хорошо. А продавать-то придется всего лишь жемчужину.

– Да, правда! Я и забыла!

– Ну, ты согрелась?

Однако Бесс дрожала все сильнее. Диего напоил ее теплым вином и заставил съесть немного мяса с подливой. Закутав ее во все, что нашлось под рукой, он присел рядом. Наконец Бесс отогрелась и заснула – но затем ее лицо раскраснелось, а дыхание стало частым. Диего положил руку ей на лоб. Бесс открыла блестевшие глаза и что-то забормотала. Диего проклинал все на свете – и себя в первую очередь. Не надо было отпускать Бесс. Не надо было торопить ее. Надо было искать самому. Не надо было ввязываться в драку в Севилье. Не надо было заказывать новый клинок к шпаге. Надо было…

Проклятый болван. Что толку вспоминать о своих оплошностях. Завтра же – уже сегодня – надо найти Бесс врача и продать жемчужину. А теперь – спать. Только можно ли оставить Бесс одну?

Ночь прошла беспокойно. Диего то и дело подходил к Бесс. Он догадался сделать холодный компресс ей на лоб и два раза давал ей напиться. Хуже всего было то, что он понятия не имел, что надо делать в таких случаях, и полночи без толку бродил по комнате. Утром, с распухшей головой и слипающимися глазами, он отправился на поиски врача.

Врач, старомодно и неряшливо одетый полный господин, с видом средневекового алхимика проделал ряд непонятных действий: пощупал пульс, заставил Бесс показать язык и горло, оттянув веки, заглянул в ее глаза, зачем-то, приложив ухо, постучал по груди и спине, помял кончиками пальцев за ушами и под подбородком. Диего от нетерпения вздыхал и грыз ногти. Доктор, однако, не спешил. Диего показалось, что минуты звенят, как монеты, и он начал бояться, что для оплаты лечения придется продать не только жемчужину, но также шпагу, плащ и… что же еще можно продать? Ах, да, его сапоги – они еще вполне новые. И саквояж, в котором хранятся его пожитки, хотя и потертый, но тоже потянет на несколько су.

– Случай тяжелый, но вполне ясный, – изрек наконец эскулап. – Кровь больной чересчур насыщена флогистоном, сиречь воспламенителем, что и вызывает лихорадочный жар. Сей жар сгущает кровь больной, каковые сгустки и обнаруживаются под челюстью. Для облегчения оного жара великий Парацельс рекомендует применять кровопускания, для разжижения же крови больной необходимо давать больше пить, в особенности – отвары растений с сутью, связующей флогистон, как то: малины, липового цвета, подорожника и зверобоя. Современная наука применяет также рог черного единорога и некоторые китайские и арабские средства, но, боюсь, вам они будут не по карману. Сейчас можно иногда услышать, что болезнь вызывается невидимыми глазом зверьками-анималькулюсами, однако истинные ученые должны быть свободны от подобных предрассудков. Врач должен лечить, а не придумывать невидимое в оправдание своего невежества. Подумать только, анималькулюсы!.. Всего же с вас – за консультацию, кровопускание и микстуру – четыре экю, или же, иными словами, двенадцать ливров. Истинное знание, молодой человек, стоит недешево.

Диего облегченно перевел дух. В его кармане звенели целых пятнадцать ливров. Оставалось только раздобыть денег на оплату гостиницы и еду.

В последний раз покачав на подвеске жемчужину и полюбовавшись розовыми переливами, Диего упрятал ее в замшевый мешочек и отправился искать место, где можно было бы продать подобную безделушку. День уже клонился к вечеру: поиски врача и уход за сестрой отняли много времени. На город спускались ранние зимние сумерки. Промозглый ветер гнал в лицо водяную пыль, и уже через десять минут Диего начал мечтать о сухом жаре камина. Холодные струйки быстро нашли слабые места старого плаща и ручейками стекали ему за шиворот. На память Диего пришел адрес, по которому ходила вчера сестра. Судя по ее рассказу, заведение было вполне солидным и следовало надеяться, что там его надуют не так сильно, как в другом месте. Диего решительно зашагал по лужам и немедленно промочил сапог. Дом он нашел быстро.

– Месье, – неуверенно начал он, обращаясь к человеку за конторкой. – Я хотел бы продать…

– Мэтр Жюсье сейчас выйдет, – ответил тот и дернул шнурок колокольчика.