Дети восьмидесятых

II класс

В начале II класса к нам прибыло пополнение, и в результате всех перестановок коллектив обновился на одну треть.

Новенькие в коллективе — это целая проблема. У них свои, не известные нам стереотипы поведения, свои представлении, своя позиция. С их приходом меняется структура коллектива, взвихряются привычные отношения, возникают напряжения. От меня требуется «привести всех к общему знаменателю» — так я называю долгую и непростую процедуру их вхождения в коллектив. И ещё выявлять и развивать индивидуальность каждого из новеньких.

С чем они к нам пришли?

Витя Ч. Растёт без отца. Данное обстоятельство я выяснила в первую очередь, так как дети из так называемых неполных семей, как правило, растут травмированными, с различными перекосами натуры. Притом сам ребенок чаще всего не осознает причин своей боли. Порой и острой боли не чувствует — она загнана внутрь и незаметно делает свое чёрное дело. Витя — мальчик флегматичный, неуклюжий, с некоторыми странностями в поведении. Чувствуется крепкий характер. С мамой они большие друзья.

Сережа О. Оставлен на второй год, наблюдается у психиатра. Тормоза отсутствуют. Схема его поведения: импульс — немедленное действие — неприятность — обдумывание — раскаяние (самое искреннее!) — и всё сначала. Как бы это мне поменять местами звенья цепи? Интеллект-то у ребенка в норме, не в норме эмоциональная и волевая сферы.

Лена О. Тонкая и лёгкая, с синими глазищами в пол-лица. Они смотрят на мир ангельски-кротко, но, когда в нём что-то происходит не так, как захотела Лена, эти глаза начинают метать молнии. Елена вошла в нашу жизнь со страшным грохотом, принесла с собой целый чемодан капризов, прихотей, дурных привычек и позицию пупа Земли. В семье она занимала место красна солнышка, вокруг которого послушно вертелись по своим орбитам остальные члены семьи. Папа полагал, что держит дочь в строгости. Вот, например, когда она в чем-то провинится, он ей не разрешает вечером вместе со всеми смотреть телевизор, а если она настаивает — выключает его, а если Елена включит — вытаскивает предохранитель и надежно прячет.

Н-да…

Света. Какая-то оцепеневшая, рыхлая и внешне, и внутренне. Основные ее занятия — жевать и дремать. Толком ничего не умеет: ни писать, ни читать, ни считать. О решении задач, о каком-то думании я и не говорю. И если у Елены есть на что опереться — у неё ого-го какой характер! — то здесь даже не представляю, за что ухватиться: вместо характера какой-то кисель. В ушах серьги (немаловажная деталь). Растёт без отца.

С Еленой они подруги: та любит повелевать, эта подчиняться.

Приходим в столовую. Елена, поковыряв ложкой манную кашу, изображает на лице крайнюю степень отвращения и во всеуслышание заявляет:

— Фу, какая гадость! Что это ещё за каша! Детей хотят отравить!

Света с радостью вторит своему кумиру:

— Да, какая гадость!

Ребята с недоумением смотрят на них. У нас принято уважительное отношение к еде. Если у кого-то нет аппетита, может, дома хорошо позавтракал, он часть порции или даже всю отдаёт товарищу: некоторые дети охотно съедают добавку. Елена нарушила наше правило: «Не хочешь — не ешь, но портить аппетит другим людям ты не имеешь права».

Дома моя дочь ещё в пятилетием возрасте раз и навсегда избавилась от кривлянья за столом. До этого у нас не было никаких проблем с едой: пища простая и здоровая, без излишеств — у ребенка хороший аппетит. А тут она с брезгливой миной (явно кого-то копируя) отодвинула борщ, воткнула вилку в котлету и потянулась за компотом. В ответ на моё недоумение пояснила, что борщ она есть не желает, гарнир ей противен, котлетку, так и быть, съест, а к компоту надо бы выдать ей пирожное, оставленное на ужин. Я молча сняла её со стула и отправила из кухни.

— А компот?!

— Ты сказала, что есть не хочешь.

— Почему? Я хочу… пирожное… и котлету… — дочь не оставляла попытки утвердить своё меню.

— Правда? — удивилась я. — Хорошо, но только сначала я составлю план твоего кормления. Надо будет туда включить мороженое, мармелад, зефир, конфеты, шоколад — знаешь, очень уж хочется тебе угодить! Так что ты пока так погуляй, голодная, а через недельку приходи.

— Ну и ладно! — фыркнула она. (Характер-то надо показать, хоть и не права.)

Правда, через полчаса пришла извиняться: она умела взглянуть на себя со стороны с насмешкой, а значит, подняться над ситуацией. И потом, как известно, мама уговаривать не будет, да ещё меню собирается неделю составлять… За ужином дочь продемонстрировала отменный аппетит и образцовое поведение за столом.

И здесь я охотно отправила бы Елену из столовой и попросила бы и дома не кормить её до ужина. Но ведь меня могут обвинить в страшных грехах: ребенка решила голодом уморить! Хотя я считаю, что недоесть и даже немножко поголодать гораздо полезнее, чем регулярно объедаться или нормальную пищу заменять конфетами или жвачкой… И Елена ест очень плохо только потому, что её кормят очень хорошо.

Дима Л. Маленький, тихий, со старческим личиком. Давно, с I класса, курит. Знания на нуле. В первом диктанте среди немыслимого количества ошибок сделал и такую: «ВиСна».

— Дима, почему ты большую букву написал в середине слова?

— А что, надо маленькую, да? Сейчас исправлю!

Нам пока не до безударных гласных…

Женя М. Высокий, сильный. Мимики никакой. Все жизненные проблемы привык решать с помощью кулака, На уроках донимает разговорами соседа по парте, хотя для меня полная загадка: что же он может сказать? Не улыбается.

Гоша. Вот с кем хлопот будет! «Держать» надо несколько лет. Сколько — не знаю. Но если отпустить после III класса — пропадёт. Правильные черты лица. Вялый, лживо-изворотливый характер. Полное отсутствие какого-либо стержня. Мальчик сообразительный, но к учебе уже выработано небрежно-наплевательское отношение Отчим заменил мальчику отца, уделяет ему много внимания, пытается изменить к лучшему, но, мать защищает его от любых положительных воздействий, оправдывает во всем.

Гоша без конца опаздывает, что у нас тоже не принято. Причины предъявляет — заслушаешься. Явился ко второму уроку: «Удаляли зуб». И сразу отправился с нами в столовую.

— А тебе есть-то можно?

— Да.

— Ну-ка, покажи, где тебе зуб удалили.

Он открыл рот и продемонстрировал совершенно гладкую десну. Зуб там если и был, то давно.

Назавтра снова опоздание, но причина уже другая:

— Я пришёл вовремя, а ворота были закрыты…

И опять одаривает ясным детским взглядом. (Дежурные закрывают ворота, когда все звонки прозвенели, все опоздавшие опоздали и некого больше ждать.)

Все «уважительные» причины излагает достойно и серьёзно, честно глядя прямо в глаза. Натренировался.

Надо добавить, что большинство новеньких — из расформированного класса: учительница пила. Говорят, что когда-то она учила ребят очень хорошо.

Это ещё не все новенькие…

Здесь, мне кажется, многие ахнут: «Пишет о детях, но она же не любит детей!» Правильно. Нет у меня любви. Более того, не верю людям, которые заявляют, что любят, например, классическую музыку — всю! — или детей — всех! Любить детей и любить с ними сюсюкать — это совсем разные вещи. Мне этих детей просто жалко. Сижу и злюсь на наш взрослый мир: до какого состояния довели человеческих детёнышей! До безобразного! А смириться с безобразиями я не могу. Злюсь и работаю. И всё. И когда трудно, с болью сходит короста и под ней показывается симпатичная личность — маленький человечек во всей красе — ох, как я люблю всё красивое, особенно человека!

Принесли с собой новенькие новые проблемы. Нам бы со старыми разобраться! Одна из таких проблем — Таня Г. Та самая, от которой мы ждём качественного диалектического скачка. Но она никуда не собирается скакать, напрочь опровергая всякую там диалектику своим вызывающим поведением. На уроках куролесит и вроде вообще не слушает, но иногда поднимает руку и правильно отвечает. Значит, на уроке всё же присутствует. Но стоит сказать ей, что плохо написано в тетради, — начинает писать ещё хуже, хотя, казалось бы хуже некуда. В каждой букве ясно читается отношение: «Вот вам, получайте!» Всё делает наоборот, да не просто так, а старательно. Мне кажется, что она ждёт взрыва, скандала, шума-гама. Но скандала нет, и Татьяна крайне недовольна моим поведением, хотя я, как самая прилежная ученица, крепко усвоила урок, который она мне дала. И теперь я никогда не хвалю за просто так, для поддержки духа бедных малюток. Только за дело, за действительный, хоть и маленький, успех. Иначе получается игра в поддавашки, она унижает и ребенка, и взрослого. (Как уничтожающе посмотрела на меня Таня год назад, когда я пыталась похвалить ее за одну букву, написанную менее кошмарно, чем все остальные, как презрительно проволокла тетрадь по моему столу и дальше — чуть ли не по полу — к своей парте! Как она потом калякала!) Кто кого в школе учит — это ещё вопрос. Порой долго приходится ждать успеха, но заслуженная похвала дороже, — чем свалившаяся ни за что.

На уроках изо Таня малюет что-то немыслимое, причём крайне небрежно: «Получите и отвяжитесь!» И только в середине октября я впервые увидела две приличные работы. Хорош эскиз спортивной сумки: желто-сиреневая, красивой формы. Но наляпано много, и я предложила переделать. Таня сразу согласилась — впервые! Другая работа — обои для спальни. Вижу, что старалась. Но, наверное, в подборе цветов, как и в почерке, в походке, проявляются черты характера? По зелено-лазурному полю — кроваво-красные цветы и зигзаги. Каким-то непостижимым образом всё это умудряется гармонировать, но в такой спальне не спать, а только вешаться, поглядев на обои.

— Таня, я бы не решилась ночевать в такой спальне: всю ночь будут сниться кошмары! Но тем не менее видно, что ты старалась. Думаю, что скоро начнёт получаться.

Она выслушала молча и непроницаемо, как всегда, и отошла. Но после уроков в школу прибегает папа и Сообщает:

— Пришла дочь из школы и велела срочно идти в класс прибивать на окно уличный термометр.

— ???.

А рядом стоит Татьяна и довольно скалится (улыбаться она пока не умеет). Вспоминаю, что неделю назад она подошла и спросила, нужен ли нам термометр. Я ответила; что не нужен, и забыла об этом разговоре. И вот сегодня вдруг такой реверанс. (Произошел, наконец, сдвиг «коросты»?) Но самое интересное было в театре, на репетиции.

Занимаемся мы в этом году в «подвесную» смену: с 12 до 15.30, существуем в подвешенном состоянии. День разбит так, что посещать кружки невозможно ни до уроков, ни после. Время — самое непродуктивное для занятий: когда все нормальные дети обедают, нас кормят завтраком. Перемены наши по 5 минут. Кабинет занят и до нас, и после нас, а уборка — во время урока. Поместить класс, в котором идёт театральный эксперимент, в такие невыносимые условия — это «перекрыть кислород». Наш «кислород» — свободное место и время. Теперь у нас нет ни того, ни другого: администрация знает, что делает, видимо, ставит свой «эксперимент». На нас. Выживет ли театр в таких условиях?

Но работу мы всё-таки продолжали — по требованию народа Эти жёсткие условия учили нас ценить каждую минуту, использовать её с толком, находить выход из безвыходного, казалось бы, положения. Они, как потом Показалось, нас укрепили, сделали более жизнеспособными.

Искала я что-нибудь подходящее для моей Татьяны и наконец нашла. Мы соединили стихотворения А. Шибаева и А. Барто и добавили отсебятинки. Получилось тo, что нужно для Тани.

На сцене столик и два стула. Мальчики зубрят уроки.

— Дуд-ду, ду-ду, ду-ду, ду, — глядя в учебник.

— Дуд-ду, ду-ду, ду-ду, ду, — повторяют, уперев взгляд в потолок.

Продолжают в том же духе.

Младшая сестра одного из них, Лида (Таня Г.), выходит и, маясь от безделья, начинает приставать к труженикам. Ерошит волосы гостя (Алеша П.).

— Отстань!

— Не! — вредным голосом.

Толкает в бок брата (Витя Ч.).

— Отойди!

— Не!

Поразмыслив, идёт к гостю и дергает его за уши.

— Да уйди же ты!!

Брат, резко захлопнув учебник, встаёт.

В это время за спиной брата Лида, развернув стул, влезает на него и, кривляясь, строит брату рожки. Тот, не заметив её проделки, садится мимо стула. Лида в восторге. Она приплясывает на стуле, тычет в брата пальцем и злорадно приговаривает:

— Так тебе и надо! Так тебе и надо!

Брат (сердито). Замолчи!

Лида (кривляясь). Не замолчу!

Брат (приказывая). Слезь со стула!

Лида (упрямо). Не хочу!

Брат (заботливо). Упадёшь…

Лида (перебивает). Не упаду!

Но со стула слезает, подбегает к гостю и пытается закрыть его учебник.

Гость (выходит из себя). Отойди!!

Лида (отбегает к брату). Не отойду!

Брат (приобняв ее за плечи, другу).

Лида, чувствуя рядом защитника, продолжает куролесить: корчит рожи, показывает гостю язык. Тот ей — кулак. Брат, видя это, продолжает с насмешливой угрозой:

Лида, охнув, убегает.

Таня моментально выучила текст роли и вошла в предлагаемые обстоятельства так быстро и ловко, как будто находилась в них испокон веку. Она сразу поняла, что от неё требуется, и сыграла свободно и раскованно, добавляя свои весьма удачные импровизации — благо есть откуда черпать материал для них,

Обсудили ситуацию, осудили Лиду и расхвалили Таню: она прекрасно сыграла роль, замечательно импровизировала и прямо-таки здорово высмеяла эту ужасно вредную девчонку с её фокусами! Такая у нас Таня молодец! И тут мы впервые увидели, как Таня засмеялась — открыто и весело.

Потом было всякое. Одним пинком она разрушала всё, что мы с ней строили долго и мучительно. Плакала на мамином плече, тихо жалуясь:

— У меня несчастливое детство: со мной никто не хочет играть.

Строили отношения снова и снова. И через год Таня порадовала нас чудной фразой, выразившей прелестное состояние души. Во время урока в класс заглянули мальчишки-подростки (они часто шатались по школе во время уроков, курили в туалетах, маялись бездельем), покривлялись, прокричали что-то невнятное и захлопнули дверь. В классе повисло тяжёлое молчание: нас выбили из работы, а насильственное прерывание интересной работы нас очень расстраивало. И тут Таня возмущенно и искренне сказала:

— Какие неинтеллигентные!

Мы дружно засмеялись. На душе вдруг стало легко: это сказала не та Таня, которая… Так подумать и сказать могла только НАША Таня!

Занимались мы в библиотечной кладовке, где лётом хранятся все учебники, в двух её углах. В одном учили частицу не, а в другом Инна М., Наташа Л., Слава Б. и Антон Г. сами ставили стихотворение Э. Успенского «Разноцветная семейка». К них присоединился и Дима Л., новенький. Он очень старался, но потом подошёл и признался мне, что «не тянет». (Курение даром не проходит. Этот ребенок к 8 годам потерял половину здоровья, данного природой.)

В начале года все новенькие «не тянули» на уроках, не успевали за «старичками», хотя и среди «старичков» были любители подремать, да и темп уроков я задавала средний, неторопливый. Но постепенно они втянулись, перестали зевать и тратить время попусту.

Дима ушёл с репетиции, почувствовав, что не справляется. Моё поражение. Не в том, что ущёл Дима, а в том, что мы загнаны в эту кладовку. Ещё спасибо библиотекарше, что она нас сюда пускала! Ведь главное в нашем театре — это то, что учат все вместе. Каждый в меру своей активности, способностей, желания, хотя желания и у ребят — хоть отбавляй! А тут мы учим в закутке двумя маленькими группками. Такая работа, можно сказать, не имеет смысла. Смысл-то в том, что создаётся этакий театральный бульон, в котором варятся все ребята. Одни впитывают, перерабатывают и усваивают в кратчайший срок (более подготовленные), другим требуется больше времени (кто пока еще не созрел). Но в конце концов до нужной кондиции дойдёт каждый — это проверено. Я никого не тороплю, не подгоняю, не форсирую события: рост и созревание требуют бережного отношения.

Театр продолжал жить и работать, хотя заботливая администрация создала нам полное отсутствие всяких условий. Но, как известно, голь на выдумки хитра.

Сначала я читала новую сценку, а дети брали мою интонацию, потом же, когда голос у детей стал достаточно модулированным, когда появилась база, запас разных интонаций и было из чего выбирать, я читала крайне монотонно. И предлагала детям самим интонировать текст по смыслу. На таких занятиях мы и учились вникать в тончайшие оттенки, слушать интонацию и переводить её, расшифровывать.

Вот простое «да». А какое разнообразие эмоций и чувств! «Да» грустное, «да» нерешительное, «да» ехидное, «да» — вопль души, и так далее. Или обыкновенная запятая, та самая, которую так часто пропускают и в тетради, и при чтении, — подумаешь, важность какая! Может, забыл или не заметил!

Понять подобные тонкости помогла очень интересная книга X. Мякеля «Господин Ау» (сокращенный пересказ Э. Успенского).

Господин Ау нашёл в чулане какие-то семена. В мешочке лежала записка: «Поливать супом нельзя поливать водой. Будит беда». Дядюшка Ау все понял неправильно. Он посадил семечко и стал регулярно поливать его супом. Выросло супное растение, весьма нахальное, которое сначала питалось дефицитными продуктами, а потом чуть было не съело своего кормильца дядюшку Ау. И всё потому, что дедушка, написавший записку, забыл поставить запятую, поскольку «не был маяком разума. И лучом света в лесном царстве он не являлся».

Привыкали ребята слушать речь вдумчиво, вариативно, т. е. творчески перерабатывать информацию, заключённую и в лексике, и в интонации. А они ведь могут друг другу противоречить. И тогда появляется интонационный подтекст.

Жить нам стало намного легче: иметь дело с мыслящими людьми чрезвычайно приятно! Высвободилось время, которое я раньше тратила на так называемые оргмоменты. Для того чтобы призвать к порядку Пашу, достаточно взгляда — иронично-удивленного. Он умеет читать и переводить такие вещи. И делать выводы — тоже. Чтобы вернуть из заоблачный высот воспарившую Эльмиру, достаточно сделать паузу — не простую, многозначительную.

С новенькими гораздо сложнее. «Старички» ведь тренируются (ежедневно!) в понимании всяких нюансов уже второй год, а новички привыкли к сильным раздражителям, да не каким-то там- заковыристым, а прямым и крепким. Как палка.

Скачет за партой Серёжа О. Он бы и рад сидеть нормально, да водит ребенка непонятная сила: то вертит во все стороны, то под парту запихнёт, то голову ему развернет на немыслимое количество градусов. Он знает, как надо вести себя на уроках. Теоретически подкован. Но пока ещё не дорос до понимания того, что есть настоящий учебный труд. Серёжа со страхом — хроническим, застарелым — ждёт моего прямого педагогического воздействия, точнее, возмездия, которое, по его понятиям, выглядит примерно так: «А ну встань! Я кому сказала?! Давай дневник!» И так далее. Но я почему-то молчу (наверное, ничего не замечаю), значит, можно вертеться. Глядя на него, выпадают из работы ещё несколько человек: выпасть легче, чем преодолевать сопротивление задачи, а мои гражданята пока ещё предпочитают путь наименьшего сопротивления.

Рявкнула. Сережа моментально преобразился: вместо нарушителя порядка мы видим образцово-показательного мальчика!

— О, какой эффект! Наш Сережа, оказывается, хорошо реагирует на рявканье! Как видишь, я могу, но никогда этого не делаю. С людьми я разговариваю по-человечески, уважительно. И меня понимают. Правда? — обращаюсь за поддержкой к «старичкам».

В ответ дружное «да!».

— Вот видите, теперь к нам пришёл Серёжа и решил меня перевоспитать. Подумал: «почему это С.Л. всегда говорит тихо да спокойно, вежливо да деликатно? Аж слушать противно! Нет чтобы прикрикнуть на меня, Серёжу, да погромче. А потом ногой топнуть, да кулаком об стол, нет, лучше сразу по спине! Вот это урок, я понимаю! Тогда и учиться приятно».

В классе хохот, а я продолжаю атаковать безделье. Подхожу к Жене М., забираю машинку, которую он увлеченно катал по сиденью в то время, когда весь класс увлечённо решал задачи. Он сжался, ожидая неминуемой кары за такое потрясение основ школьного Устава (Женя уверен, что нарушать-то его, конечно, можно и даже нужно, но так, чтобы учительница не видела. Вкуса к настоящей работе у него ещё нет).

Молча иду с машинкой к своему столу, молча ставлю её на стол и тоскливо начинаю катать её и занудливо бибикать. Позволяю себе эксцентрику, потому что задача решена, ребята заканчивают её оформление. Им можно передохнуть, отключиться, пока я делаю прививку. Мои труженики вовсю резвятся. Робко улыбаются даже выдавшие из работы товарищи, хотя и ожидают ещё грома и молнии на свои провинившиеся головы. А я смотрю серьёзно и удивлённо.

— Ну и что тут смешного? Надоели мне ваши уроки — работай да работай! Тоска! Вы учитесь там… как-нибудь… сами. А я машинкой поиграю… в-ж-ж-ж… би-би-и-и-и…

Ребята весело протестуют:

— Нет уж, С. Л., давайте лучше займёмся делом!

— Да ну, вот ещё — дело какое-то придумали. С вами неинтересно. Вот с Женей — другое дело: он девять лет будет под партой машинку катать. И вырастет такой… такой… ну прямо не знаю какой: у-умненький, образо-ованненький…

В классе смех, идёт оживлённое комментирование идеи ничегонеделанья. Женя смущён, чувствует себя крайне неуютно: вроде и не ругают, наоборот, как бы хвалят, но до чего глупое положение!

Не раз и не два ещё повторю подобные прививки в разных формах, пока новенькие не почувствуют, что умственный труд — самый тяжёлый, но зато и самый радостный, пока не поймут, что он требует к себе огромного уважения и полной тишины.

Если бы это еще понимала администрация! Но — увы… Во время урока в класс может войти кто угодно и а) проверить, промаркированы ли парты (директриса почему-то убеждена, что промаркировать парты — это значит поставить на них номер кабинета, в котором они стоят);

б) выяснить, сколько учащихся отсутствует;

в) сообщить, что после третьего урока совещание в учительской;

г) велеть всем срочно идти на прививку;

…….

я) выявить тех учащихся, у которых не обёрнуты учебники.

Много раз я закрывала дверь перед уважаемыми комиссиями, заработала печальную славу человека с несносным характером, но отрывать нас от работы — не скажу прекратили — стали намного реже. Самое печальное — они никак не могли взять в толк: из-за чего это я, собственно?..

На уроках не устаю расхваливать тех, кто думает, ищет, задаёт умные вопросы, храбро преодолевает и внешние трудности, и своё неумение, свою лень. Эстетическая оценка тесно переплетена с нравственной, неотделима от неё.

— Какое красивое лицо у думающего человека! Как прекрасны умные глаза! Всякий труженик, мастер своего дела, вызывает у меня глубокое чувство уважения, даже почтения.

Эти слова уже можно отнести к доброй трети класса. «Силачей» я посадила на 3-й ряд, «серединка» занимает середину, а на 1-м ряду самые рыхлые детки, за которыми нужен глаз да глаз. Между 1-м и 3-м рядом громадная дистанция: «силачи» уже самостоятельно изучают новую тему, к которой мы, правда, давно готовимся, решают заковыристые задачки и горы примеров. Они трудятся увлечённо, они цепкие и активные, да ещё и индуцируют друг друга. Эти же шагу без меня ступить не могут: стоит мне переключить внимание на другой ряд, они сразу «разбредаются» кто куда и — под кусток, на бочок. Для них пока умственный труд принудителен.

Такое деление на данном этапе совершенно необходимо: выучить всех, т. е. 37 человек, в наших условиях я не могу. После уроков мы никогда уроками не занимаемся — из принципиальных соображений: считаю это вредным и для ребят, и для учителя. И на второй год не оставляю: мне дали нормального ребенка, — значит, я должна его научить.

Вот ведь положение: научить невозможно, и не научить нельзя! Потому и выращиваю на третьей «грядке» помощников: без них — никак, пропаду, не справлюсь. И они об этом знают.

Много раз слышала мнение: надо вводить раздельное обучение для сильных и слабых детей, так как при совместном учатся только средние, сильные теряют интерес к учебе, слабые отстают, потому что не успевают усваивать.

Но у С.Н. Лысенковой учатся все! Многому и я у неё научилась, а потом решила поискать свои пути.

Когда помощники мои закалились и окрепли в бурных спорах и тихих обсуждениях, я спросила:

— Кто из вас хотел бы помочь товарищам, тем, кому учиться пока трудно?

Нет, они не просто хотели, они дружно бросились помогать! Ребята эти накопили достаточно сил и знаний, и потребность образовалась — помочь, поделиться, сделать добро. Так они и сидели потом до конца года, «вели» товарищей при помощи диалога, системы наводящих вопросов. И со временем одинаково высоко стали цениться обе позиции: «Давай помогу» и «Спасибо, я сам». Почётно и прийти на помощь, и справиться своими силами.

Но это всё потом. А пока третья «грядка» не умеет владеть собой. Решил задачу Серёжа Щ. и сразу полез к соседям в тетрадки: интересно, а они решили? Нет, сидят, пыхтят. Ого-го! Серёжа стремительно вырастает в собственных глазах, становится великим, могучим и недосягаемым —

|досягаемым — ну по крайней мере в математике! А на прочь лишённые какой бы то ни было чуткости соседи не обращают никакого внимания, ковыряются в своих задачах, а там и делать-то нечего — для умного мальчика!

А потом и Егор справился — и те же заботы его одолевают. Всё, никакой работы. Зашебуршили, заговорили всё громче и громче. Ни на кого уже и внимания нe обращают — собой заняты, хвалятся друг перед дружкой. Ишь, элита завелась на «грядке»!

Отругала:

— Ах, какой я молодец, умник и, можно сказать, вундеркинд! Задачу решил — надо же! Быстрее всех! Теперь я желаю поговорить, вот. Правда, этим я помешаю другим ребятам думать, решать — какие пустяки! (Главное — я решил. А до остальных мне, умнице, и дела нет.

Всё утрированно и наглядно. На самом-то деле не совсем так. Они не понимают, что говорят громко, всем мешают. Не умеют адекватно оценивать себя, оптимально вписываться в ситуацию. Всё эго так, но и элемент наплевательства тоже есть. Главное — не дать ему разрастись. А остальному научатся, и тоже при помощи театра.

Научить разговаривать на уроке ох как непросто! Вот запретить — другое дело: раз — и готово. И все молчат. Речь развивают. Мысленно.

А потом вдруг оказывается, что дети ни говорить, ни думать не научились.

В августе я занималась с третьеклассниками, оставленными на осень. Набралось 8 человек, из них двое — с отставанием в умственном развитии, а остальные просто запущенные: вроде нормальные ребята, но с каким-то задавленным воображением, со стойким, неодолимым страхом перед думанием. Оказывается, они ничего на уроках не проговаривали. Их призывали, думать, но не учили этому нелёгкому делу. Скованность, напряжённость, страх мы снимали при помощи юмора. И уже со свободными детьми вслух думали, хором проговаривали алгоритмы. И дело пошло.

Я разделила ребят на две группы: с одними занималась русским языком, с другими— математикой. Но они как-то сразу объединились: одни не хотели уходить, а другие приходили пораньше, и получалось, что все занимались и русским языком, и математикой. Добровольное сидение за уроками летом, когда на дворе столько соблазнов! Значит, и эти, самые слабые дети, «лентяи», тоже хотят учиться, хотят знать, хотят думать?

А мы думать не учим. Но зато преуспели в требовании так называемых полных ответов.

— Дети, сколько будет, если к пяти прибавить три?

— Восемь.

— Нет, Федя, ты неправильно ответил. Надо полным ответом: «Если к пяти прибавить три, получится восемь».

Можно подумать, что если за урок ребёнок скажет семь слов вместо одного, то у него и вправду речь разовьётся! Да на уроках дети должны говорить постоянно, так как мышления без речи нет и быть не может. Да не просто повторять за учительницей, как попугаи, — нет! Речь должна быть прежде всего мотивированной. А то Федя садится на место, повторив семь слов, а сам думает: «И зачем я все это говорил? Ведь проще сказать «восемь» — и всё…» И это ещё хорошо. Гораздо хуже, если он об этом не задумается.

Если мы хотим развить речь, она должна быть нужной ребёнку, ну просто позарез необходимой. Потребность в речи у детей есть, да только мы её не развиваем; не направляем в нужное русло (не умеем?). Мы, умницы такие, с ней боремся. Героически: круглые бревна носим, а квадратные катаем.

— А ну, Иванов, замолчи сейчас же!

— Петров, опять болтаешь? Давай сюда дневник!

Я разрешила детям разговаривать, более того, поощряла разговоры на уроках. Все алгоритмы мы повторяли вслух: сами себе давали команды, сами их выполняли. Читали, обсуждали и книги, и случаи из жизни, и фильмы. Задавали вопросы, а ведь лаконично сформулировать умный вопрос или дать на него достойный ответ очень непросто!

Многие ребята не умеют пока думать вместе, но шум, разговоры слышат и сами начинают попусту молоть языками. Подхожу, подталкиваю мысли, они со скрипом сдвигаются, некоторое время идут — и опять встали. Тяжёлая работа! Но ничего, приходится ждать, терпеть «не те» разговоры, разворачивать их на путь решения проблем. Эта цель достижима, просто скорость движения у всех ребят разная и разный старт.

Наташа Д. и Алёша П. решают, как и все остальные, изобретательскую задачу «Пионерской правды». Как облегчить труд путевых рабочих, которые меняют трамвайные рельсы? Легче всего рельс катить, но тогда он должен быть круглым. А такой рельс уже не нужен, так как он не отвечает своему назначению. Как устранить противоречие, на первый взгляд неразрешимое?

Наташа. Я придумала! Тут надо приделать колесики… или нет, лучше тележки с колёсиками, на них положить и катить.

Алёша (с замечательной иронией). А положить-то ломиком, ломиком…

Наташа смеётся. И правда, не подходит.

Задачу решили три группы почти одновременно. Потом вместе доводили, отвечали на другие вопросы задания, составляли черновик письма в «Пионерскую правду» Г. Альтову.

Через некоторое время в газете были опубликованы ответы. Кричали «ура» и гордились собой: вот что мы можем! (Г. Альтов предлагает пионерам задачи, задачи, за решение которых взрослые люди получили авторские свидетельства.)

Учились думать и параллельно развивали тормоза. В случаях столкновений стороны обычно заявляли хором: «А я ничё, это он…»

В пустяках мы не копались, не выясняли, кто прав, кто виноват, а просто поднимали на смех, утверждая мнение: умные люди скандалить по таким мелочам не станут.

Для подобных происшествий я предложила выучить наизусть оправдательную формулу: «А я чё, я ничё! Другие вон чё, и то ничё, а как чё — так сразу вон чё, вон чё!» Это одна оболочка без смысла, форма без содержания. Произносить её рекомендовали жалобным тоном. Ребята сразу пустили её в ход — гасили конфликты смехом, т. е. поднимались над ситуацией.

Дала ещё совет: — прежде чем предпринять что-либо воинственное, остановите себя и спросите: «Зачем я это собираюсь делать?» И окажется, что не надо ставить подножку, бить, толкать, кричать. Верно?

Соглашаются со мной, улыбаются — приняли. Но, к сожалению, не всегда получается. Вот, например, Антон. Только соберётся сам себя вдумчиво спросить, глядь — а руки-ноги уже что-то натворили. Ну прямо беда с ними! Но Антон за своё воспитание взялся всерьёз, тут мне делать нечего. И многие другие тоже. А вот за моё перевоспитание взялась администрация.

Ещё в I классе, год назад, я месяца полтора ходила следом за директрисой — требовала, чтобы в кабинет поставили нормальные парты (просить бесполезно). Парты были детям чуть ли не до подбородка, и некоторые ребята к моменту моего прихода в школу уже привыкли держать ручку вертикально: впору на китайскую грамоту переходить! Про осанку, зрение и не говорю. Начальство от меня отмахивалось, а недовольство копилось, хотя вопрос не решался. Но я не отступала — и парты малышовые все же нашлись. За ними десятиклассники сидели. От комментариев я удержаться не смогла — со всеми вытекающими последствиями…

Почти год вела уроки музыки и пения… «на пальцах», так как проигрывателя не было, а в кабинет пения не пускали. Тут я заработала славу конфликтного человека, который всё время высовывается: наверное, себя показать хочет. Все молчат, а ей всё не так!

Потом мои планы. Они были до неприличия короткими и до отвращения неэстетичными: тема не выделена красной пастой, цель не написана зелёной. Более того, я кощунственно презрела триединство обучающей, воспитывающей и развивающей задач, а писала что-то совершенно непонятное. При таких планах дети, конечно, ничему не могли научиться и никак не могли воспитаться. Какое уж там развитие!

Меня не понимали. Упорно, активно, на всех уровнях не понимали. Пыталась достучаться, рассказать, объяснить — безполезно. Только усиливалось раздражение.

Но я, по-моему, смогла понять проверяющих. Их всю жизнь учили работать с планами — желательно перевыполненными, жить по инструкциям и приказам и свято чтить Её Величество Бумажку. Читать бумажку, смотреть в бумажку, оценивать бумажку. Так тепло и удобно существовалось в этом бумажном мире! Наверное, чтобы приспособиться к нему, многим пришлось себя поломать и искорежить.

А тут вдруг бумажки нет! (Есть какая-то, но в ней ничего не понять, там всё не так, как положено.) Но без неё они совершенно беспомощны! Работу они оценивать не умеют, так как страшно далеки от неё. Но если попытаться прыгнуть выше головы и вдуматься, понять, тогда придётся высказать собственное мнение, а где его взять-то…

Чиновник любит подробный план, в котором все разложено по полочкам: работать по такому плану безопасно — всё оговорено заранее. И даже если многообразная хитроумная жизнь вдруг подсунет что-то неожиданное, это «вдруг» можно просто проигнорировать, сославшись на всемогущий план: нет там никакого «вдруг»! Но если идти не от планов, а от жизни, придётся мгновенно и точно прореагировать на изменения, оптимально разработать ситуацию, не отклоняясь от цели, т. е. нужны изрядная гибкость, находчивость, смелость. Вот тут-то и кроется опасность оказаться несостоятельным, обанкротиться: в ситуации неопределенности бумажкой уже не прикроешься, а значит, останешься голеньким. Из всех приёмов чиновник в совершенстве овладел только одним: запретить! Проверяя чужую работу, он всё, что видит, сравнивает с эталоном. Бумажным. Процесс проверки для него заключается в категорическом, бездумном отбрасываний всего, что не соответствует его заплесневелому эталону… Но если ты имеешь смелость не соответствовать да еще и стойкость не «отбрасываться» — ну, тогда держись!

В этом году над нами поставили нового завуча: директриса подбирала кадры по своему вкусу. Завуч энергично взялась за дело и в кратчайший срок нашу и без того тяжёлую жизнь сделала невыносимой. Никакой диалог с ней был в принципе невозможен: мы говорили на разных языках и цели наши были противоположны: наша — выстоять, её — уничтожить. Когда отношения раскалились до предела, я обратилась за помощью… куда только не обращалась. Потом поняла, что учитель перед лицом чиновника абсолютно бесправен и беззащитен. Одна опытная учительница сказала:

— Обращаться за помощью к вышестоящим чинушам может только наивный человек. Они же все одной породы. Вспомните русскую пословицу: «Завуч завучу глаз не выклюет» — и смиритесь.

— Нет, не смирюсь с оскорблениями и унижением. Бросить все и уехать? Не могу. У меня 37 детей.

Выручал юмор.

Ловит меня директриса в коридоре и раздраженно выговаривает:

— Почему это ваши дети так рано приходят в школу? И после уроков никак не выгонишь! А что это они делают на втором этаже? Нечего им тут лазать!

Это она случайно наткнулась на Катю, которая в коридоре у окна учила роль.

Отчитала и пошла дальше. Все вопросы у неё риторические, ответа она не ждёт и слушать не станет.

Спасаю остатки нервов — представляю себе картину: мы занимаемся и кладовке, Катя вышла в коридор, учит роль. Мимо идет директриса. Увидев девочку, заинтересованно спрашивает, чем она занята. Учит роль? Молодец. Директриса гладит Катю по головке, обещает прийти на спектакль и, поправив нимб и взмахнув белоснежными крылами, впархивает в голубой кабинет с розовой табличкой «Душа школы».

Именно так и представилось, потому что проявление внимания к ребёнку и деликатного обращения, с одной стороны, и появление нимба с крыльями, с другой, — события равно невероятные. Из области фантастики. В жизни всё проще.

В учительскую заглядывает мальчик (реликтовый мальчик, в нашей школе такие уже не встречаются) и вежливо спрашивает:

— Скажите, пожалуйста, Л.В. здесь?

Директриса жизнерадостно:

— Да, под столом сидит!

Мальчик смутился, извинился (!) и исчез.

Она обладает крайне своеобразным чувством юмора…

Доходило и до курьёзов.

— С.Л., вы слышали, что в теплице перебиты все стекла? Так вот, среди тех, кто бил, был мальчик из вашего класса.

— Не может быть. Мои могли нечаянно угодить снежком в окно, но сознательно устроить подлость не могли.

— А у меня фамилии записаны! — тихо ликует завуч.

И показывает мне листок с признанием одного из участников. Класс указан наш, а фамилия и имя незнакомые.

— Это не мой ученик. У нас такого нет.

Завуч разволновалась и… начала меня уговаривать:

— Ну как же не ваш, вы вспомните, посмотрите лучше…

Такой сюжет пропадает! Второй «Д» — варвары!

— Вынуждена вас огорчить: это всё-таки не наш мальчик.

Это она запомнит. И припомнит.

Или маленькая сценка для театра сатиры.

Прошу у директрисы ключ от зала — провести там урок пения. Она настораживается: ключ — это такая штучка, которой что-то от кого-то можно запереть. Славная вещица!

— Проводите в кабинете пения.

— Там покрасили пол.

— Тогда в классе.

— Нам нужен инструмент, пианино.

— Не дам!

— Но почему? — спрашиваю я, хотя и так ясно: она не может разрешить, если может не разрешить.

Она так устроена. Знает, что для дела, понимает, что надо дать, — и всё равно не даст. Тяжёлый случай.

Но урок-то надо проводить, никуда не денешься. Я настаиваю — у неё усиливается раздражение, которое и без того имеет хроническое прогрессирующее течение. Она постоянно натыкается то на наши идеи и новшества, то на наши подозрительные связи с детсадами и школами, с ТЮЗом и Театром кукол, с фотошколой и Дворцом культуры, то на моих активных детей. Да, нас тут слишком много. Но вместе с тем мы ничего, ну вот ничегошеньки противоправного не совершаем. Ничего такого, за что можно было бы объявить выговор или вынести приговор, в крайнем случае просто отругать за дело. Поэтому приходится вот так: -

— С.Л.! А почему это вы идёте в столовую впереди класса?

Или так:

— С.Л.! А почему это вы идёте в столовую позади класса?

Диалог по поводу ключа продолжается.

— Нечего делать в зале! Вечно там насорят…

— Мы ни одной бумажки никогда не оставляем.

— Нет! Не дам! Все кресла поломали!

— Но ведь не мы!

— Я сказала — не дам! В классе проведёте, ничего с вами не сделается!

— Это нецелесообразно! Если есть возможность провести хороший урок в зале, так почему я должна объяснять музыку на пальцах в классе?

— Не дам!! Всё!!!

Это уже крик души. Мне остаётся только уйти.

Администрация преуспела в своём стремлении всё от нас закрыть. Но, хотя в течение полутора лет у нас не было ни одного нормального урока пения, дети каким-то загадочным образом учились петь, слушать музыку, чисто интонировать. Правда, сомневаюсь, что сумела научить их по-настоящему любить музыку. Музыка требует покоя и тишины, а у нас…

В начале I класса верно интонировали только двое, во втором — уже 15 человек, да ещё 10 — на подходе к концу третьего — почти все. Да ещё и песни стали сочинять. Как это получилось при таких неполноценных уроках — сама не знаю. Сильна программа Д. Кабалевского: такие перегрузки выдержала!

За изо я тоже спокойна: летом я ездила в Москву и раздобыла там программу Б. Неменского. Как — не скажу. Контрабандно. Под покровом ночи. Потому что при свете дня эту замечательную программу в школу не пускают. Она во многом похожа на программу Д. Кабалевского: учит смотреть и видеть, развивает наблюдательность и фантазию, открывает души перед прекрасным в жизни и в искусстве.

Пошли мы после уроков на экскурсию по нашему микрорайону. Кругом каменные коробки — серые, наводящие тоску. Но остались у нас и старые улочки с деревянными домами. Тысячу раз пробегали по ним ребята, а сегодня увидели красоту, созданную умелыми руками: деревянные резные наличники и ставни. Мы любовались, ахали, запоминали — собирались дома по памяти нарисовать да ещё что-нибудь своё придумать. На следующий день Слава сообщил нам, что не выдержал и пошёл к тем домам снова — рисовать с натуры. А на улице-то минус 25°!

Разбудила ребят эта программа: несут в школу страницы журналов с репродукциями и рассказами о художниках. У некоторых уже полные папки. Приносят марки, наборы открыток. Стали внимательнее ко всему, что их окружает. Предметом обсуждения становятся ткани, обои, плакаты, посуда, игрушки, витрины, композиции из цветов и т. д. В речи все чаще звучит эстетическая оценка. Замечают, кто как одет: идёт— не идёт, хорошо или плохо подобраны цвета, гармонируют— «рычат». И конечно, эмоции и чувства: ах, как красиво! Или, наоборот, безобразно. Прямо по Платону: «От красивых образов мы перейдём к красивым мыслям, а от красивых мыслей — к красивой жизни».

Идут за советом.

Инна:

— С.Л., мы тут с Наташей Л. подумали: а не поменяться ли нам шарфами? К её ансамблю больше подходит мой шарфик, а к моему — её, правда?

Жизнь моя усложнилась: иной раз сошью себе обновку — бегут с комплиментами, иной раз молчат — деликатно… Ох! Задала уровень — изволь соответствовать.

Друг с другом обсуждают наряды, дают советы. Но ни разу я не слышала, чтобы разговор скользил по шкале «богатое — бедное», «заграничное — наше». Оценка одежды с точки зрения вкуса исключает погоню за вещами, исключает зависть к тем, кто побогаче, одет, так как- практически любую вещь можно купить в магазине или на толкучке, тем самым обогнать ближнего своего, которому люто завидовал, а вот вкус не купишь. Его можно только развить в себе.

Работай — и всё получится: научишься рисовать, разовьёшь вкус, начнёшь видеть красоту вокруг. (Правда, у этой медали есть и оборотная сторона. Научишься рисовать — и не сможешь купить хорошие краски и кисти, разовьёшь вкус — и увидишь, сколько безобразного вокруг, ты уже не сумеешь смотреть равнодушно, тебя будет от этого корежить. Не хочешь мириться — засучи рукава и работай.)

Ребята на практике постигали законы диалектики. Саша Ш. мучился целый год: какие-то немыслимые каракули выходили из-под руки — и всё тут! У него нелады с пространством, Саша его не чувствует. Координации никакой и жуткая зажатость, скованность. А почерк! Такие загогулины вырисовывал, что часто и сам не мог прочитать. Не стала я воевать с Сашиным почерком, а постаралась наладить его отношения с пространством. Помогли театр да ещё бальные танцы, где надо контролировать каждое движение. Дело пошло на лад.

И вот мы оформили выставку рисунков «Искусство на улицах нашего города». Украшением ее стала работа Саши Ш. «Обелиск». Прямо на уроке мы увидели, как действует закон перехода количественных изменений в качественные. В Сашином исполнении. Рисовал он до этого из рук вон плохо, но не сдавался, прислушивался к советам, преодолевал себя. И вдруг:

— С.Л.! У меня, кажется, получается!

Да, получилось! Памятник погибшим героям, стройные ели, красные цветы на ступенях. Печально и строго.

Нас очень порадовала и Сашина победа, и… незыблемость закона диалектики.

Любопытно, что никто не стал рисовать монументальную скульптуру, хотя ограничений никаких не было. Тема «Памятник» — и всё. Дети сами почувствовали, что изобразить фигуру человека хорошо они пока не смогут, а плохо — нельзя. Можно плохо нарисовать колесо обозрений, качели-карусели, дерево или дом, но погибшего воина — нельзя.

Неумелый рисунок часто вызывает смех, но ребята выросли на хорошем юморе и знали: область страданий и смерти другого человека не тема для смеха. Значит, это знание проросло в чувства, стало частью их личности.

Много хорошего можно сказать о программе Б. Неменского. И если бы предложили голосовать, я бы обе руки подняла «за». Но не предлагают. Всё еще сравнивают со старой, спорят, перестреливаясь профессиональными терминами.

Дети, которых обучают по старой программе, не учатся видеть и любить — за одно это от неё стоило бы отказаться.

Рисовать полюбили все, а Лена Д. всерьёз увлеклась изобразительным искусством. Мы устроили в классе её персональную выставку. Лена стала заниматься во Дворце пионеров под руководством специалиста. За ней потянулись и другие ребята. Работали радостно, увлечённо. Их рисунки мы потом видели на выставке во Дворце.

Прежде чем мы расстанемся (через год…), хочу помочь каждому увлечься каким-то нужным и интересным Делом. Стараюсь пошире раскрыть двери в мир, познакомить ребят с умными, талантливыми, порядочными людьми. Не допустить, чтобы они были замкнуты только на школе, на этой школе! Тому классу, моим старшим, повезло больше: они попали в хорошие руки — после III класса, а первые три года они «паслись» в ТЮЗе, часто встречались с Сергеем Павловичем Денисенко, завлитом. Это удивительно богатая личность, человек широкого кругозора и яркого таланта. Каждый наш поход в ТЮЗ мы разбирали «по косточкам», начиная с программок — ничего подобного ни в одном театре я никогда не видела. В них были тонкий юмор, раешный стих, загадка и тайна, густо замешанные на иронии, — поди разбери, чего больше. И игра, зовущая окунуться в атмосферу театра, подсказывающая зрителям его законы.

С этими ребятами мы редко бывали в театре — «подвесная» смена… Жизнь наша была — сплошной театр.

Известна детская фраза: «Я для тебя плачу!», т. е. если нет зрителя, то и плакать нет никакого смысла. Дети — артисты. Мы много говорим о значении игры в жизни ребенка, но почему-то забываем об игре-театре. Это нечто находящееся на полпути между ролевыми играми (в дочки-матери, в «магазин» и т. д.) и социальными ролями. У каждой игры свои законы, у каждого актера свое амплуа.

Моя Таня Л. — актриса «широкого профиля». Она обожает работать на публику, причём в буквальном смысле. На сцене это тихая скромница, практически безголосый ребенок, которому, чтобы молвить относительно громкое слово, этак меццо-форте, надо основательно поднапрячь непривычные связки. На перемене… о, на перемене!.. Слов не хватает! Ракета — с соответствующим звуковым оформлением. К счастью, Татьяна обладает незаурядным чувством юмора, поэтому мы с ней ладим.

В I классе они с подружкой Наташей Г. подвергали меня мощным атакам, массированному воздействию. Пользовались приёмом, который я называю «брать измором». Приём этот был у них отработан на ближайших родственниках и отшлифован до полного блеска. Если рассматривать атаку с позиции житейской — можно озвереть, но если с позиции театра — получаешь большое удовольствие. (К вопросу о том, что недостатки — это такие достоинства…)

Подходит на перемене Татьяна:

— С.Л., можно Наташа со мной сядет?

— Нет.

Они славные девочки — каждая в отдельности. Вместе они составляют новое качество, взрывоопасное сочетание — а я жить хочу!

Совещание в уголке. На переговоры отправляется Наталья. Услышав «нет», возвращается и подталкивает Татьяну. Та подходит уже с более несчастным лицом, чем прежде: надо как-то тронуть мою зачерствелую педагогическую душу. Опять «нет». Атакуют с двух сторон. Вокальное оформление бесподобно!

— Ну С. Л.! Ну мо-о-жно, а-а-а?..

Нет, это надо записывать на нотной бумаге. Вокализ!

Ноют уже несколько минут. Ноют в полной уверенности, которую породил весь предшествующий опыт; для того чтобы «нет» превратилось в «да», надо просто добавить оттенков в вокал, проныть чувствительнее. Такая игра пропадает! Такой спектакль — для одного зрителя, да и тот неблагодарный!

Сели вместе — сделали по-своему. Поглядывают на меня: как отреагирую. Молча взяла Наталью за руку, молча отвела на место.

А вот на сцене у них пока не идёт.

В этом году жизненный репертуар заметно расширился. Опоздала на 10 минут Татьяна. Опаздывать на работу у нас не принято, это уже ЧП — для «старичков», новенькие пока таких вещей не понимают. Входит — наготове полные глаза слёз:

— У меня иголка в животе! — и слёзы пролились.

— Покажи, а? — говорю весьма заинтересованно и с долей сочувствия: надо же проявить участие к человеку, у которого иголка в животе!

— А её уже нет, мне тетенька вытащила, — и слезы мгновенно высохли.

На уроке изо проверяю, как они дома закончили эскиз витрины. Наталья поднимает на меня честнейшие в мире глаза.

— С. Л., я всё нарисовала, только у меня склеилось!

И на лице досада: эх, пятерка сорвалась!

— Это ужасно! — я опечалена ещё больше Натальи.

Печаль моя не имеет границ! Бросаюсь выручать несчастного ребенка: пытаюсь разъединить листы — куда там, сделано на совесть… А как же пятёрка?! Все-таки разнимаю: белый лист основательно измазан белой же краской и склеен с предыдущим…

Каждый такой случай становился объектом самого подробного, самого пристального коллективного анализа, изрядно сатирического по форме. Ну, кому захочется хотя бы раз в месяц быть в центре ТАКОГО внимания!

На сей раз Наталья стала жертвой собственной лени. Она не приучена преодолевать препятствия, а эскиз витрины требовал кроме полета фантазии немалой дозы пыхтения, на что моя Наталья пока не способна. Выкрутиться — это и проще, и привычнее.

Как неимоверно тяжело заставить себя трудиться! Искренне сочувствую и Наташе, и другим детям, Понимаю их, потому что сама — необыкновенно ленивый человек. Правда, никто об этом не знает, потому что жизнь складывалась странно: всё время надо было работать. И ни разу не представилась возможность развернуться моей безграничной лени во всей красе и полноте.

Так вот и живу двойной жизнью: снаружи вроде труженица, а внутри — о! — на боку лежать и то лень.

Ну как я могу ругать детей за лень?! По правилам ведь надо сначала отругать, и хорошенько, а потом привести светлый, оптимистический, положительный пример: «Вот я в ваши годы…» Или так: «Вот я на вашем месте…»

Лучше промолчать. Пусть выручает театр.

Есть у нас в репертуаре прелестное стихотворение Л. Квитко «Лемеле хозяйничает».

Это «театр одного актера». Учили мы стихотворение в I классе, а всерьёз разрабатывали уже во II, когда артисты научились гибко переключаться, свободно интонировать. Учили все, а выступала Инна. Но её многие могли заменить и заменяли при необходимости.

Выучить слова — только первый шаг. Потом и начинается работа: интонация, темп речи, мимика, взгляд, жест, пауза, переходы от одной роли к другой. И всё это не по причине чьей-то прихоти, не на пустом месте, а от характера персонажа. Есть у Лемели определенные качества, которые мы обнаружили при обсуждении. Как их донести до зрителя? Какие понадобятся средства?

Вот эта самая надобность и порождала удивительную. интонационную и пластическую выразительность. Получился любопытный сплав: потребность+интерес+умение, который и поражает зрителя.

Готовят монтаж (тот самый, «резиновый»):

— Петя, читай выразительнее!

Но выразительность-то идёт от чувства, чувство — от интереса, интерес — от потребности. Так откуда возьмётся выразительность у Пети, читающего такое:

(Хотелось бы узнать, какие чувства испытывал поэт, сочиняя такое… Или увидеть сам процесс, поприсутствовать, услышать, как читает автор. Интересно, смог ли он сам выучить наизусть?)

Кричит малыш, связки надрывает, чтобы хоть количеством возместить отсутствие качества, а учительница не унимается:

— Петя, а ещё выразительнее можешь? Постарайся! Ты бери пример с Маши. Послушай, как выразительно у неё получается.

Нет, Петя, не бери пример с Маши. Она копирует. В сочетании с косичками и бантиком её рулады вроде и производят умилительное впечатление, но ведь фальшиво всё это! Девочку учат — и научат-таки! — имитировать, изображать чувства, которых нет в помине. Научат на свою голову: многих уже научили…

В стихотворении Л. Квитко Лемеле — смешной, бестолковый, неумелый (главное определение, с которого начинается анализ). Потом это имя стало нарицательным.

— Сидит наш лемеле Вася и укоризненно смотрит на иголку. И думает: «Что же ты, такая-сякая иголка, не шьёшь?» А иголка лежит себе — и ни с места. Не шьёт— и всё тут! Очень трудная работа попалась ребенку: сама не делается. И тут Вася догадался: надо позвать С.Л. и сказать ей, что лемеле Вася не понял, как шить, Абсолютно ничего не понял. И тогда С.Л. всё за Васю сделает.

Смеются.

— Вижу, что сейчас найдутся ещё желающие свалить свою работу на других, поэтому мы с Васей вам покажем… фокус. Кто тоже не понял, как шить, слушайте Васю.

Вася работает и отвечает на мои наводящие вопросы.

— С чего начнёшь? Так, верно. Делай. Что дальше? Молодец. Следующая ступень? (И т. д.)

Сделали, показали ребятам. Получилось вполне прилично.

— А теперь скажи, я хоть раз подсказала тебе?

— Может, показала?

— Не-ет, — во весь рот улыбается Вася.

— Ты всё сделал сам, да ещё и другим объяснил? Так?

— Ага!

— Выходит, ты и знал, и мог сделать сам?

— Ну да!

— Так зачем же ты просил меня помочь?!

Пожимает плечами, улыбается.

— Вот, оказывается, какая помощь нужна ребёнку!

Ему лень было шевелиться, и он пригласил С.Л.!

Такие прививки делаю довольно часто.

Ох, как тяжело научиться и научить преодолевать лень, воспитать чувство ответственности за дело и за свои поступки! По всем вопросам у нас среди педагогов дискуссии: кто виноват? С какого возраста приучать к ответственности? И т. п. Много, слишком много разговоров, мне кажется, ведь ответы совсем просты: виноват сам, а приучать — с пелёнок.

На первом уроке нет Татьяны.

— Почему нет Тани? Заболела?

— Я за ней зашла, а она сказала, что в школу не пойдёт, а будет смотреть по телевизору фильм, — сообщает Наталья.

У нас шок. Такого никогда не бывало — работу променять на развлечение. Еле успокоила возмущённых сотрудников.

Татьяна явилась ко второму уроку.

— Что случилось сегодня? Хочу напомнить, что иголка в животе уже была.

Она, мгновенно уловив общий настрой, — рыдать:

— Наталья всё наврала! Это ей мой брат сказал, что я буду кино смотреть, а я такого не говорила!

— Мы так и подумали. Не мог уважающий себя человек ради кино прогулять работу, верно? Так что нам просто показалось, что тебя не было на уроке. На самом деле ты, конечно, была и трудилась не покладая рук.

Со всех сторон посыпалось то, что накопилось:

— Она в шапке-невидимке сидела!

— Тане надо «пять» поставить за работу!

— Ой, покажите мне её работу, что-то не вижу…

— И не увидишь. У неё работа-невидимка получилась!

Попались таким на язычок! Никакого сочувствия у этих детей! Эх, сюда бы парочку методистов воспитательной работы! Они бы пристыдили нечутких, беспощадных детей, приголубили плачущую девочку и объяснили ей, что прогуливать нехорошо. И непременно бы спросили, будет ли она ещё прогуливать. (Этот вопрос вообще среди них очень популярен.) Дитя, осушив слезы, с облегчением заверило бы, что прогуливать не будет. А назавтра явилось бы в школу не ко второму уроку, а к третьему, потому что фильм по телевизору двухсерийный. Тогда методисты сделали бы вывод, что метод, безусловно, правильный, просто доза мала. И прописали бы ребенку еще 57 бесед…

А меня бы сурово осудили и отметили, что всё я делаю не так, т. е. не по-книжновоспитательному. «Работать вы не умеете. Вам просто повезло: дети попались замечательные». Это заключение я храню как образец педагогической премудрости (а что дети замечательные — так это я и сама знаю).

Татьяна больше не прогуливала и даже умудрялась не опаздывать, что стоило больших усилий. Их с Наташей путь в школу был настолько извилист, что больше смахивал на лабиринт. Надо обойти все дворы, перепрыгнуть через все лужи, а тут ещё и стройку затеяли — там каждый день что-нибудь новенькое, — словом, много, очень много важных дел у двух девочек по дороге в школу.

До чего трудно вырабатывать привычку (именно привычку!) к добросовестному выполнению своих обязанностей. Всё рывками, всё через силу. В конце I класса, вроде, дело пошло на лад, а сейчас треть — новенькие, да и «старички» далеко на все в порядке: отступать-то легче. Опять не чувствую поддержки дома. Перед уроками труда приходится выслушивать длинный перечень уважительных причин, по которым детей безусловно надо освободить от всяких трудовых усилий, немедленно предоставить им возможность всласть побездельничать на уроке, но при этом единицу, конечно, не ставить.

— Я забыл…

— Я потерял…

— Я положил, но не знаю куда…

— Нечаянно порвал…

— Случайно сломал….

И тому подобное.

Работа с тканью. Делаем книжечку для талонов. (Мы делаем только нужные, полезные вещи: игольницу, футляр для ключей, газетницу, прихват, шкатулку для всякой мелочи и т. д. И только из отходов: тряпочек, коробок, банок, — словом, из того, что люди обычно выбрасывают. Именно такое мышление, только в более широких масштабах, понадобится будущему.)

— У нас дома нет кнопок…

— А у нас ниток нет. Никаких…

Послушаешь — руки опускаются. Контроля дома нет, а в одиночку такую махину не сдвинешь.

Ввела тематический учет по труду. Каждый обязан сделать и сдать все изделия. Троечные, сляпанные кое-как, не принимаю, всеми средствами давлю в этом направлении, чтобы стыдно было даже приближаться к контролеру с недоделкой в руках. Требуется помощь — пожалуйста, направляю консультантов, их у нас уже много. В трудных случаях помогаю сама. Но халтуре — никаких послаблений.

Идёт к столу Алёша П. Идёт и глаза прячет: вместо красивой, тщательно сделанной игрушки, каких уже много на столе, несёт сдавать какой-то утиль. Да ещё «в нагрузку» пытается вручить целый список причин и объяснений.

— Алексей, эти игрушки — ты же знаешь — мы подарим малышам из детского сада. Посмотри, какие замечательные вещи лежат — ребята постарались. А теперь представь: приходим мы в детсад, показываем малышам сценки, потом дарим игрушки — одному грузовик, другому коляску (беру в руки, любуюсь, показываю Алёше), а третьему что достанется, вот этот хлам? А может, подарим твои объяснения? Или парочку причин, по которым ты не смог — не сумел — не захотел — поленился сделать? Ну, что, может, всем покажем твоё «произведение»?

— Ой, нет, не надо! — Алеша бежит переделывать.

Вот так понемножку учимся прогнозировать, предвидеть результаты своих действий: страшен человек, не видящий ничего дальше своего носа.

Стараюсь пропитать моих тружеников мыслью: всякая халтура недопустима, — её всё равно придётся исправлять, но уже с большими затратами усилий, времени, а то и с крупными неприятностями. Брак в работе должен стать вначале крайне невыгодным, а потом и внутренне невозможным. Не умеешь — научим, не получается — поможем, но если не хочешь — сам себя накажешь. И никаких послаблений и скидок: он ещё маленький. Вырастет — поздно будет. Стараемся полностью исключить вариант «авось сойдёт».

Это внешнее давление — ровное, постоянное, основательное. Усиливается и внутреннее давление. Помогают театральные методы.

Хочу процитировать небольшой отрывок из повести-сказки Э. Успенского «Гарантийные человечки».

Для того чтобы легче было в себе что-то перебороть, надо отделить это качество от своего «я» и дать ему имя, персонифицировать. А бороться с другим гораздо приятнее, чем с собой.

— Как в девочке Тане было две половинки, плохая и хорошая, так и в нашем Алёше, да не только в нём, а в каждом человеке сидит целая компания: умный и глупый, добрый и злой, трудолюбивый и ленивый, храбрый и трусливый. Сегодня в Алеше проснулась Лень. Проснулась, зевнула, потянулась и пошла командовать: «Не делай ты эти игрушку! Вот ещё, для какого-то там малыша стараться. Ты же совсем переутомился: целую полоску приклеил к коробочке, да ещё и криво! — разве можно так надрываться! Отдыхай. А сладим — как сляпали, авось не заметят». Тут заговорила Гордость: «Ну нет, нам наша рабочая честь дорога. Не можем мы вместо вещи хлам сдавать, а потом стоять и краснеть». Послушал Алеша их спор и думает: «Конечно, Гордость права, но ведь она заставляет работать, а Лень предлагает отдохнуть. Надо её послушаться».

Всё это говорю после того, как Алёша сделал отличную игрушку, победил Лень. Он сидит смущённый и гордый, ребята слушают о его борьбе с большим интересом, потому что касается это каждого, все через это проходят.

Хороший приём. Помогает усилить внутреннее давление, вызывает желание бороться со своей «не такой» половиной, делать себя человеком.

Но где бы найти панацею?.. Через некоторое время с заранее виноватым видом идёт — всё-таки идёт! — сдавать собаку без ушей Виталик. Знает, что не приму, но идёт. (Силён внутренний враг!) Виталик — человек добросовестный, но вот не устоял…

Учитывая былые заслуги его на трудовом поприще, меняю тактику.

— Ой, бедная собачка! Это кто же тебя без ушей-то оставил? Неужели Виталик?!

Собачка (у неё подвижная голова) грустно кивает.

— Ах, он такой-сякой! Сам-го, небось, с ушами…

Картонная собака уныло кивает. Морда у неё печальная, хвост опущен.

Виталик голову опустил, уши — помидорного цвета.

— Что мы с собакой тебе скажем, знаешь?

— Переделать халтуру! — Виталик точно скопировал мои гневные интонации.

Я расхохоталась — так похоже получилось.

— Совершенно верно! А ты ожидал чего-то другого? — С восторгом: — Ах, какая восхитительная халтурочка! — А дальше ласково и сладко: — Давай, деточка, мы её, у-тю-тюшечку, чуточку переделаем.

Тут уж расхохотался Виталик. Минут через десять принёс не собаку — загляденье.

Опять пытаюсь положить на ложку два горошка: Виталину гордость расшевелить и научить ребят разрабатывать ситуацию театральными методами. Есть стоп-кадр — собака без ушей. Из него можно сделать целое кино, причём продолжений у кадра много. Сколько разработчиков, столько и продолжений.

В III классе мои усилия дали неожиданный урожай.

А пока я бьюсь, стараясь разорвать порочную цепь, чтобы заменить в ней звенья. Цепь такая: начал работу — наткнулся на препятствие — появились отрицательные эмоции — пропал интерес — бросил работу. Главное звено, с которого начинается поломка, — препятствие. Расположить бы после него другие звенья: препятствие — появились положительные эмоции — усилился интерес — волевое усилие — радость (дело сделано) — уверенность в своих силах и гордость.

Только так и может образоваться крепкий, надежный стержень личности. В основе его — дело, преодоление, гордость. На жиденькой основе мечтаний, самокопаний и прожектов, замешанной на безделье, никогда ещё не вырастало ничего порядочного. Мои сотрудники таких материй пока ещё не понимают — и не надо. Пускай лучше переживут и прочувствуют на собственном опыте, что этот путь к Человеку единственный. Иного нет.

В конце года мама Наташи Л. рассказала:

— Были мы в гостях. Дочка хозяев тоже во II классе. Пошли они с Натальей играть в другую комнату. Через некоторое время девочка бежит: «Мама, ты только посмотри, что Наташа умеет!» И показывает целую кучу самодельных игрушек. Все начали смотреть и хвалить Наталью. Спрашивают, где научилась, а она: «В школе, на уроках труда».

Хорошее чувство пережила Наташа — гордость умельца. И ведь не стала хвалиться, никому ничего не рассказала, т. е. приняла как должное.

…Какую-то странную суету мы устроили: спорим до хрипоты о так называемых молодежных проблемах, проблемах подростков и т. д. Да нет их, этих проблем! Все мы решаем в течение всей своей жизни один вопрос: как прожить её радостно и с пользой? Конечно, если здорово постараться, поставив всё с ног на голову, с малолетства и до седых волос внушать человеку, что он не живёт, а «готовится к жизни» (в колбе сидит, что ли?), тогда-то уж можно получить целый букет проблем, на радость теоретикам от педагогики: проблему досуга, а точнее, пустоты и скуки, проблему общения, а точнее, полного неумения общаться, проблему самоутверждения (не знаю, как можно самоутверждаться без дела и мастерства в нём), проблему отцов и детей, которая, кстати, благополучно отмирает сама, если и отцы и дети заняты интересным и полезным делом.

В процессе увлекательной и трудной работы как-то всё само собой налаживается — и общение, и эмоции. И отпадает надобность самоутверждаться путём чесания правой ногой за левым ухом. Работа естественна и всё вокруг себя делает естественным и простым.

Во второй четверти мы взялись за еще одно дело (мало нам театра!) — стали учиться бальным танцам. Всем классом. Цель поставили высокую, как всегда: принести пользу и радость себе и другим. Во Дворце культуры открыли хозрасчетный кружок специально для нас — Витина мама постаралась.

Первое занятие прошло на «ура»: ритмика, которую они давно полюбили, бальные и эстрадные танцы, и над всем этим великолепием — неотразимый Андрей Юрьевич. Но на следующий день заныли руки-ноги: не привыкли к таким нагрузкам. Собрались было заныть и дети, да передумали: засмеют. Энтузиазма поубавилось, но зато резко возросло количество уважительных причин:

— Я забыл, когда занятия…

— А я не знал…

— У меня нога болела.

— А у меня — голова.

Как обычно.

30 ноября трамваи не ходили. Наши трамваи — это чудо техники. Думаю, что только в одном случае они хорошо себя будут чувствовать — если их уложить в коробку и перевязать ленточкой. От наших, пока ещё даже не сибирских морозов доблестные трамваи цепенеют. И чем крепче мороз, тем больше шансов прогуляться на работу пешком.

В школу меня принесло ветром. Ветер жуткий и t –32°. Занятия в школе отменили, хотя все дети живут рядом, и ничего бы не случилось, если бы пришли и учились.

(Помню в детстве, когда по радио объявляли, что в связи с морозами занятия в школах отменяются, мы отправлялись на лыжах в рощу. Бояться морозов, считалось верхом неприличия. Такие же эталоны ввожу в классе.)

Мои дети, как обычно, явились все. И занимались без всяких скидок на погодные условия. После уроков сказала:

— Товарищи, на нас свалилась большая радость. Сегодня мороз, детям надо сидеть дома, чтобы носы не отвалились, так что на танцы не пойдём. Ура!

(«Слабо!» — приём «улицы».)

Что тут началось!

— Как это не пойдём! Это маленьким надо дома сидеть, а мы ведь взрослые.

— Не отвалятся наши носы, не бойтесь.

— Это что, из-за какого-то мороза пропускать занятия, что ли?!

— А если всю зиму будут морозы, мы так и будем дома сидеть?

— Сегодня совсем даже и не холодно. Никакого мороза и нет.

Забили аргументами. Голосуем. Все «за». Подчиняюсь большинству. И тихо ликую.

Идём на танцы и попутно проводим практическое занятие на тему «Что такое мороз и как с ним обращаться». Наши теоретически подкованные дети полностью беспомощны во многих житейских вопросах. Я бы сказала: опасно беспомощны. Они теряют варежки, шапки, сменную обувь и даже пальто, не говоря уж о карандашах и резинках. Они могут пойти гулять под дождём в сандаликах. У них плохой аппетит на всё, кроме конфет, которые они сосут не переставая. Они не стригут ногти и не моют руки, пока кто-то не заставит. В сухую погоду они умудряются найти-таки лужу, единственную на весь микрорайон, и перемазаться в ней до ушей. Они простывают неизвестно где и болеют неизвестно сколько. А детский травматизм! Это страшная тема. Но у нас в моде умилительно-смешливый тон, когда речь заходит о детских проделках и ошибках. В моде примерно такое же отношение, как к алкоголикам. Сидит в трамвае пьяный, куражится, несёт ахинею, а вокруг смеются его плоским шуткам, подбивают на новые «подвиги». Так было. Человек втоптал в грязь самое лучшее, что дано природой, — свой мозг, стал жалким и ничтожным — это не смешно. Наконец-то мы это поняли. Но бездумное, легкомысленное отношение к детям, точнее к миру детства, внешне благополучному, осталось. По сути, мы смеёмся над тем, что дети не умеют «вписываться» в жизнь, не могут сохранить себя, своё здоровье, не в состоянии обслужить себя, помочь себе. Ничего не изменится к лучшему, пока мы, взрослые, не поймем, что это НЕ СМЕШНО, и не подойдём к проблеме по-новому.

Мы с ребятами вырабатываем сейчас новое мышление, новую систему ценностей. Работа эта идёт второй год, не прекращаясь ни на один день. В нашем сегодняшнем окружении всё это кажется нелепым, непонятным и ненужным. Но мы терпеливо гнём свою линию, работаем на будущее: престижно быть крепким и здоровым, а болеть, особенно простудными заболеваниями, — стыдно.

И это совсем не безжалостная, а, наоборот, самая гуманная позиция. Тебя, ЧЕЛОВЕКА, какой-то ничтожный залётный микроб уложил на обе лопатки! А знаешь почему? Подраспустился: физкультурой не занимаешься, холодной воды боишься, в меню у тебя вместо супа конфеты, вместо второго блюда жвачка. На улице бегаешь — спина парится, а грудь льдом покрывается, лень застегнуться? А ноги почему промочил? Не хватило ума лужу обойти? Теперь кашляешь, чихаешь, из носа бежит — красавец! Посмотри на Егора, на Славу, на Катю. Стройные, подтянутые, бодрые, никогда не простывают, занимаются спортом, хорошо учатся — потому что здоровые. Твой микроб к ним тоже залетал, хотел напасть — так еле спасся. Удирал, только пятки сверкали.

Не знаю, сверкают ли пятки у микроба, но приём действует отлично. К серьёзным болезням у нас, конечно, отношение другое. Мы тебе сочувствуем и постараемся помочь, но ты постарайся больше не болеть, видишь, как мы огорчены, нам тебя очень жаль. Как хорошо быть здоровым! Старайся беречь здоровье. Не надейся на больницу и лекарства, надейся на себя.

Мы уже многое умеем: пройти под дождём и не замочить ноги, сделать в классе генеральную уборку и остаться чистыми, прозаниматься 4 урока и не оставить после себя ни одной соринки, даже дежурным нечего делать. Теперь вот учимся не обмораживаться.

Закутались хорошенько, закрыли лоб, нос, щеки и отправились на танцы. Шли короткими перебежками — ветер в лицо. Раза три заскакивали в подъезды, проверяли друг друга, не обморозился ли кто. Растирали лица — и опять вперёд. Пришли в ДК целые, румяные и очень довольные — такие трудности преодолели! Но лень не побеждена, она только временно отступила.

Через несколько занятий договорились, что «дальние» ребята (они живут ближе к ДК, чем к школе) пообедают дома и будут ждать нас в последнем подъезде. Там мы встречаемся и идём на танцы. Таня, Наташа и Гоша не пришли. Ни в подъезд, ни в ДК.

На следующий день Татьяна, глядя на меня детски-ясными глазами, сообщает:

— Мы ждали, а вы за нами не пришли!

— Да что ты говоришь! Правда?! Ну, что ж это мы так, а? Подвели вас… Ай, как нехорошо!..

От такой концентрации сарказма в голосе вспыхивают даже закалённые уши Татьяны. Но она все-таки не в силах отказаться от мысли поразить мою чёрствую педагогическую душу испытанным детским взглядом и бормочет что-то вовсе несуразное:

— Мы правда-правда вас там ждали… только мы не знали, где этот последний подъезд… Но мы в нём были.

Ребята с любопытством выслушивают оправдания Татьяны, но тут не могут удержаться от хохота. Смеётся и Татьяна, поняв нелепость своих доводов. Гоша пока не дорос до такого уровня взаимопонимания и только хлопает ресничками, не найдя на сей раз уважительных причин.

Упорно не ходит на танцы Света. Идёт она только в одном случае — если я веду её за руку. Нет, она не противится, более того, идёт довольная и танцует охотно. Но самой собраться! переодеться! прийти! — нет, это выше её сил. Так и водим её по очереди, то я, то подруга Лена, которая очень любит танцевать.

Через раз приходит Женя Н. У него своя драма: вышла замуж сестра, которая была для мальчика самым близким человеком. Он бросил школу, сидел дома в полном отчаянии, которого не умел объяснить. А дома тяжело: больная мать развелась с отцом-алкоголиком, но разменять квартиру не может, так и живут под одной крышей. И ничем я Жене помочь не могу. Только пытаюсь вытащить из беспросветного настоящего в более ласковое к нему будущее. Но он не знает другой жизни, а в этой ему плохо. В школу вернулся, но с танцев удирает с какой-то злой бравадой, хотя танцевать ему нравится, он ритмичен, музыкален, быстро всё схватывает. Чувствую с его стороны упорное сопротивление. Завелись «дружки» из IV класса, учат его курить, ругаться, завлекают в свою жизнь, свою систему ценностей. Взяться и за них бы вплотную, но люди, которые за них отвечают, предпочитают ничего не замечать, а ложкой моря не вычерпаешь. Долго и трудно пришлось Женю «отбивать». Приняли его в секцию самбо (в виде исключения — маленький!), и дело пошло на лад.

Словом, научиться хочется, танцевать хочется, выступать хочется, но если для этого надо после уроков переодеваться, собирать сумку, обедать, отрываться от стула да ещё и идти, поскольку никто не хочет отнести ребенка на руках, — нет уж, увольте, такие труды не для нас.

(Никак забыла, что наше бремя, время достижений, перевыполнений и благополучных рапортов? Ни слова ведь не сказала о тех 27 сотрудниках, которые не пропускают занятий, трудятся в поте лица и на уроках, и на танцах, у которых уже образовалась хорошая привычка к преодолению. Они втянулись в напряжённый ритм жизни, и он им нравится. Там пока всё в порядке, и я не оглядываюсь. Всё нормально, так и должно быть. Но вот эти десять меня очень беспокоят.)

И когда подходит после занятий Света и радостно сообщает: «А я уже всё время хожу, не пропускаю занятий. И у меня немножко получается, правда же?», я могу по достоинству оценить её победу над собой. Более того, она стала приходить на занятия даже тогда, когда (редко, правда) их пропускала Лена. А этим уже можно гордиться: появляется самостоятельность в поступках.

И вот итог полугодовых усилий: в конце апреля отчётный концерт в ДК. Участвуют все коллективы.

Смотрела я концерт из зала, как совсем посторонний человек, — полезно бывает на что-то привычное взглянуть со стороны. Наконец объявляют танцевальную композицию. Звучит полонез, на сцену выплывает настоящий цветник: сияющие и взволнованные лица, красивые костюмы и платья (ДК заказывал в ателье). Все такие подтянутые и счастливые. Кружатся в вальсе. Свету ведёт совершенно неотразимый Денис. Накануне он куролесил на репетиции и его уже хотели отправить домой, но он очень просил простить его и разрешить выступить. Обещал постараться и слово сдержал. Света тихо сияла. Я впервые увидела на её лице столько прекрасных человеческих эмоций. (В начале года на нём можно было прочитать только пустое равнодушие и скуку.) Третья часть композиции — в современных ритмах. Зал долго аплодировал: выступили замечательно. Потом состоялось обсуждение, на котором одна дама, кажется руководитель кружка, высказала такое мнение:

— Всё хорошо, но не надо было выпускать на сцену последнюю пару. У меня не было эстетического удовольствия, когда я на них смотрела.

Вот это позиция! Да, пластика Дениса оставляет желать лучшего. Да, Света — полная девочка. Но их старание, их праздничные лица, мне кажется, доставили зрителям больше удовольствия, чем халтурная игра иных профессионалов, которую мы нередко видим па сцене.

В атаку на эту позицию!

Я. Наша задача, задача школы — образовать, и эстетически тоже, всех детей. Не избранных — всех! А ваша прямая обязанность — поддерживать школьного учителя в этом нелёгком деле. Даже если это не доставляет вам эстетического удовольствия.

Она. Но ведь и мы, ДК, записываем в кружки всех, без исключения, детей, которые к нам приходят.

Я. Ничего подобного! У вас идёт отбор, да ещё какой — в два этапа. 1-й — как бы естественный: приходят записываться далеко не все дети, а только те, которые чувствуют склонность к танцам, пению, рисованию и так далее. Как правило, это дети развитые, из благополучных семей. К вам Инна сама прибежит, она и поёт, и танцует, и в театре играет, и рисует, и учится отлично. А Света ни за что не пришла бы к вам, ни в один кружок, так как никаких склонностей да и желаний не обнаруживала, кроме двух — есть да на печи лежать. Но кто же её-то будет развивать, тормошить, учить? Прозанималась полгода, и оказалось, что девочка-то способная. Вы видели её сегодня? Это же самый счастливый человек! Жаль, что не познакомились вы с ней в начале года… Дальше 2-й этап — искусственный отбор. Пришёл к вам ребёнок, записался в кружок. И вот время идёт, а у него никак не получается. У других выходит, а у него нет. Останется он в кружке? Нет. Он тихо и незаметно уйдёт. В кружке останутся так и так самые — не скажу способные — подготовленные. А куда пойдёт этот, который отстал ещё на старте — и из-за нас же, взрослых? Кому он нужен? И потом, понимать и ценить искусство, а через него и других людей — это огромный труд, многолетний труд, радостный труд, вкус которого можно почувствовать, только попробовав самому.

Худсовет поддержал мою позицию.

Регулярные занятия танцами принесли плоды. Ребята стали раскованнее, пластичнее. Более ловкими стали движения… и улучшился почерк. Дети научились ценить время, не. тратить его попусту, стали организованнее. Увереннее стали держаться и на сцене.

Выступаем часто: ребята постоянно должны чувствовать, что их труд кому-то нужен, что они могут, если постараются, принести людям радость.

Ещё в ноябре мы пригласили в гости I класс. Их учительница Людмила Георгиевна заинтересовалась нашей работой. Сценки первоклассникам очень понравились, и Л. Г. попросила помочь им создать такой же театр. (До этого ни один человек в школе — я имею в виду учителей — ни разу не выразил ни малейшего любопытства. Удивительно…)

У нас с Л.Г. обнаружилось много общего: мои дети — лучшие в мире, это понятно, но оказалось, что и её дети — тоже лучшие в мире! Мы подружились.

Мои второклассники фактически стали шефами первоклассников, называли их «наши малыши».

Первым делом стали учить проводить музыкальную зарядку. Ходили к первоклассникам по очереди, по двое. Сначала показывали, потом отрабатывали с ними каждое движение.

Зарядка понравилась. За помощью обратились и другие учителя, а мои ребята всегда была рады кому-то помочь. В нескольких классах стала проходить музыкальная зарядка под руководством моих добровольных консультантов.

И вот тут-то наконец администрация заметила появление в школе музыкальной зарядки. Более того, на педсовете пунктуально отметила все классы, где ее проводят. Кроме нашего. В наш адрес, как обычно, неслась ругань. Учителя молчали.

Нас (и меня и ребят) постоянно унижали и чернили в глазах учителей, а их в школе около ста. Слова не давали. Ни в коем случае. Метод такой в просторечии называется «катить бочку». Катится, подпрыгивая, железная бочка с жутким грохотом, лязганьем и уханьем — какой эффект! (Потому что пустая…) Остановить ее — и тишина. И все удивляются: что же там так гремело? Останавливать бочку мне не позволяли. Наоборот, заботливо подталкивали: пускай катится, создаёт общественное мнение. Так и получилось: в коллективе нас не знали (и не стремились узнать), но каждому было точно известно: я — плохая, класс — ужасный.

Это не ТАКАЯ администрация, это ТАКАЯ борьба, ТАКИЕ её методы.

Но вернёмся к зарядке. Следующий шаг — театр.

После уроков к нам приходят первоклашки и с широко открытыми глазами, ушами и даже ртами почтительно внимают моим артистам, авторитет которых, они признали сразу и безоговорочно. А артисты — уже не артисты, они режиссеры. Довольнехонькие режиссеры: учить других тому, что умеют сами, делиться радостью стало для них потребностью.

Разбились на группы, передают малышам свой прошлогодний репертуар. А я смотрю на них и лишний раз убеждаюсь, что человеку обязательно нужны младшие братья и сёстры. Чтобы было о ком заботиться, кого опекать и защищать, учить и помогать. И чувствовать себя сильным, добрым, умелым. И становиться человеком ответственным, способным принимать решения и выполнять их.

Одна из наших бед — инфантилизм. До седых волос модно ходить в «молодых», которых, соответственно, надо кормить, одевать. Мало того, решать за них, отвечать за них — смотреть противно. А ведь уже второклассники — вполне взрослые люди, которым многие проблемы по плечу, хотя и мал у них жизненный опыт.

Оля с Инной передают «Кто виноват?» и очень довольны своими ученицами. Алёша Щ. ставит «Ку-ку» А. Барто, занимается с мальчиком, которого Л. Г. предложила на главную роль. Вижу, дело туго идёт: Алеша что-то ему объясняет, втолковывает — нет, не доходит. Развёл руками, идёт ко мне:

— Ничего не получается.

— Почему?

— Он не берёт.

Как точно выразился! Я старалась наглядно, образно показать ребятам, как тяжело работать с человеком, пытаться дать ему знания, если он сам не проявляет активности, не старается усвоить. Вязкая, нудная и безрезультатная работа. И вот Алёша испытал это на себе и сумел замечательно выразить.

Пошла вместе с. Алёшой, послушала — да, действительно, мальчик «не берёт». Сидит и кое-как повторяет за Алёшей вялым голосом. Не в тонусе, нет энергии, азарта. А рядом другой — даже подпрыгивает:

— Можно я попробую, а? Ну, пожалуйста!

Конечно, можно!

И дело пошло. Этот, другой, не то что берёт, из рук выхватывает. Глядя на него, и тот загорелся, стал разучивать другую роль в этой же сценке.

Вообще вопрос активности ребят чрезвычайно интересный. Бывают дни, когда они только заходят в класс, а я уже вижу: день полетит кувырком, если не принять экстренных мер. (Как бы помог здесь детский психотерапевт, а именно специалист по музыкотерапии!) Входят в класс перевозбуждённые, расторможенные, «не в себе». И не один-два, а почти все. Но бывает, и чаще всего на следующий день, — спад. Идут и спят на ходу. Такой день ещё труднее: попробуй-ка поработать в сонном царстве. Дети таращат пустые глазенки и погружаются в глубокую дрему, как только возникает угроза шевеления мозгами. Но проходит эта фаза, и класс становится нормальным — дети в меру активны, работают энергично и весело.

В I классе мне удалось разгадать тайну внефазовой дремоты, не имеющей, казалось бы, никакой закономерности; На самом деле закономерность была, только искать её надо было… в программе телевидения.

— Товарищи, кто из вас ложится спать в 9 вечера?

Лес рук.

— А кто вчера лёг в 9?

Уже, не лес, а непролазная чаща. Какое счастье мне привалило: передо мной сидят совершенно образцовые дети!

После уроков ненароком интересуюсь:

— Да, а кто из вас вчера вечером смотрел фильм по телевизору?

Опять лес рук. Это уже становится загадочным… Фильм шёл до полуночи — две серии.

— Знаете, я до конца его не досмотрела… Может, вы мне расскажете, чем там все кончилось?

И мои примерные дети бросились меня просвещать, перебивая друг друга.

Вот как все просто, оказывается.

Всё чаще приходится слышать в школе:

— Вместо того чтобы телевизор смотреть, ты бы лучше об уроках думал.

Противопоставлять учебу телепередачам — это своими руками выигрыш превращать в проигрыш, из плюса делать минус. Кругом видим одни недостатки. А недостаток — это такое достоинство…

Эх, дали бы мне развернуться на этом поприще. Я бы первым делом издала каталог мультфильмов. С аннотациями. То же самое и с «Ералашем». У нас в этой области работают замечательно талантливые люди — сценаристы, режиссеры, художники. Но находятся они в положении Золушки.

Читаю программу ТВ. Подробно указаны и названия передач и даже имена участников, ведущих. А потом: «19.15 — мультфильм». И всё. Иногда указано название, и тогда, если я фильм видела, могу заранее настроить ребят на восприятие, создать определенную установку.

Нам бы так писали: «20.15 — художественный фильм». И сидите, товарищи взрослые, гадайте, то ли все дела бросать и бежать к телевизору, то ли от него. Что бы мы сказали, если бы с нами так обошлись? А с детьми можно? Но ведь это гораздо опаснее! Мы-то сумеем отличить шедевр от халтуры, а дети принимают из наших рук всё подряд и всё подряд считают хорошим. И в результате:

— Ты любишь смотреть мультфильмы?

— Да!

— А какие тебе больше всего понравились?

— Все! — не раздумывая.

Вот такая всеядность. Умных, глубоких мультиков он наверняка не понял, так как тут требуется немалая работа: предварительная установка, — просмотр — анализ, осмысление — просмотр. Только тогда приходят понимание и радость. Радость на хорошем, глубоком уровне, радость со-чувствия и со-понимания. Но есть ведь радость и от того, что на экране просто движутся рисованные фигурки. Пустых, бездарных мультиков он тоже не поймёт, как не понимают, что тиражируют псевдоискусство и сами их создатели. Подделки эти вырастают на почве полного неуважения себя как автора, презрение к зрителям-детям (сю-сю!) и наплевательского отношения к своей работе. Скачут и суетятся на экране зайчики и белочки, болтают глупости приторными до отвращения голосами, а в зале или у телевизора сидят дети и пропитываются пошлостью, поскольку отличить истину от фальши не умеют.

После просмотра (без установки, на следующий день всё не так, как надо бы) обязательно обсуждаем мультфильмы, спорим. У ребят появляются вопросы, и это замечательно. Они пытаются разобраться в отношениях героев.

В фильмах — медведи, коты, гусеницы, а отношения-то человеческие, проблемы человеческие, нравственные категории человеческие. Обсуждаем мы только то, что достойно обсуждения. Когда нравственные задачи на экране пытаются решить неубедительными эстетическими средствами, получается ложь. И я хочу, чтобы дети умели отличать ее от правды, чтобы не стали всеядными потребителями, а потом равнодушными и к искусству, и к морали в равной степени людьми. Мало ли мы таких уже вырастили! А образец правды — Олег Табаков — кот Матроскин. Это же гигант, личность!

Я бы ещё издала книжки лучших мультфильмов: кадр — текст. Лучшие определила бы по итогам самого широкого обсуждения. Вообще-то, такие книжки и наборы открыток есть, их издают, но, видимо, весь тираж отправляют в Антарктиду: если бы куда поближе, я бы сумела раздобыть для ребят. Правда, несколько книжек, далеко не самых лучших, мне удалось летом купить. Для этого пришлось поехать в Москву, в чёрной маске ворваться в помещение Всесоюзного бюро пропаганды киноискусства и поставить вопрос ребром: книжки или жизнь?! Работники бюро после долгих раздумий выбрали жизнь и согласились продать мне 12 книжек. Похуже. С лучшими они не расстались, несмотря на мои разбойничьи методы добывания материалов для воспитания детей.

В начале года смотрели интересный мультфильм «Он попался» («Союзмультфильм», 1981). Некоторые моменты я… конспектировала — а что прикажете делать?

В лесу стало известно, что Зайца поймал Медведь. Белка собирает команду спасать Зайца. Идёт к его друзьям.

Бурундук. Я сейчас… я не могу… у меня ангина и ногу сломал. Эту. Нет, вот эту. А что ты ему скажешь?

Белка. «Как не стыдно!»

Бурундук. А он скажет: «А вот и не стыдно!»

Белка. Скажу «Позор!»

Бурундук. А он тебе по шее, по шее.

Белка. Бобер, идём Зайку спасать. От Медведя.

Бобер. А от какого? От белого или от бурого? Если от белого, то они в наших краях не водятся, ну а если от бурого, тогда совсем другое дело!

Подобные мультфильмы входят как составная часть в наши театральные занятия. В мечтах, конечно, иначе, чем в действительности. Там — школа полного дня, там наряду с библиотекой есть фонотека и видеотека. Мультфильмы в комплекте со сценариями и методическими разработками (необязательными, бери то, что тебе и твоему классу подходит). Когда такое будет! Но для того чтобы это было завтра, надо пошевеливаться и что-то делать сегодня. Мы делаем всё, что можем.

А можем мало. По свежим следам используем на уроках фрагменты недавно увиденных мультиков и «Ералаша», но время идёт, и детали стираются в памяти ребят, а вернуть, вспомнить — невозможно. В фильме, как и в нашем театре, моделируются ситуации, обнажающие жизненные позиции и отношения. Если говорить всерьёз, по-взрослому о людях и их непростых проблемах, дети не поймут, заскучают, так как еще не доросли. Но в фильме те же проблемы — есть добро и зло, и, пытаясь остаться в стороне, неизбежно переходишь на сторону зла; есть отвага и трусость, «добро с кулаками» и демагогия, заменяющая поступок рассуждениями, — словом, вполне взрослые проблемы изложены языком искусства, который доступен детям. И, что очень важно, без нотаций. Дети понимают, задумываются, теоретически определяют свою позицию. Потам, в театре, практически проигрывают ситуации, вживаются в разные роли. Теперь они лучше готовы встретиться с непростыми житейскими проблемами. Они узнают демагога и труса в любом обличье, увидят за всеми словесными выкрутасами, так как обратят самое пристальное внимание не на слова, а на поступки. Они вооружены.

Разумеется, и. любое происшествие мы подвергаем самому подробному анализу: причины, последствия, мотивы поступка, иные варианты. Столь же ярко высвечиваем и незаметные на первый взгляд случаи, пустячки, в которых тем не менее вдруг проявляется скрытая черта или новое созревшее качество. (Такие проявления я называю протуберанцами.)

Ездили мы ещё в сентябре в кинотеатр «Пионер», смотрели замечательный фильм «Айболит-66» (я бы его включила в программу школы полного дня). («Я бы сделала, я бы включила…» — только дай ей волю!)

Едем обратно. Ведут себя прилично, сдержанно. Но вот, казалось бы, мелочь, не заслуживающая внимания. Сидит женщина, рядом стоит Наташа Л. И захотелось Наташе на запотевшем стекле рожицу нарисовать. Захотела — рисует, при этом её локоть в каком-то сантиметре от лица женщины. (Пишу это слово и сразу начинаю кипятиться: ну почему «у них» — леди, мадам, госпожа, пани, сударыня в конце концов, а у нас — «женщина»?! Язык, он живой, он сам создаст — без наших потуг — другое слово, когда станет другим отношение.) Та отодвигается, укоризненно взглянув на девочку. Но ребёнок увлёкся рисованием и ничего не замечает — бывает!

Расценить как пустяк? Ведь никто ничего и не заметил. Нет, не пустяк. Это явный переход границы свободы. Наташа женщину видела, не могла не видеть — просто не замечала, не принимала во внимание. Она, рисуя на стекле, действовала в своих интересах в ущерб интересам другого человека. Не с таких ли мелочей начинается привычка шагать по головам?

Вот сейчас и надо делать прививку, а не тогда, когда дитя станет подростком и соответственно вырастёт его нравственность или безнравственность. Сегодня это пока ма-аленькое, просто крохотное, но — правонарушение.

Нотаций не читаю, бесед не провожу. Воссоздаю ситуацию в классе, на перемене. Разговариваем с Наташей у окна о чем-то постороннем. Рисую пальцем на стекле. Мой локоть у лица Наташи. Стоит мне эта поза порядочных усилий — не могу, мне неловко, потому что неприятно ей. Но надо! Терплю… Она отодвигается. Я как бы нечаянно — за ней. Она опять отодвигается.

— Наташа, ну куда же ты? Ты мне не мешаешь, мне удобно…

Наташа смутилась и сама заговорила о случае в трамвае! Она сразу поняла, о чём пойдет речь. (А речь ни о чём не пойдёт, всё ясно.) Думаю, что так быстро прийти к взаимопониманию (хватило намека) помогла «Школа клоунов» Э. Успенского.

Тов. Помидоров ничего не терял, потому что перчатки, галстук и даже документы у него были на резиночке. Клоуны стали его щёлкать.

— Как вам не стыдно! — сказала Василиса Потаповна. — Вы обижаете товарища путем хлопания по нему разными вещами.

Саня и Шура слушали, а сами все щелкали и щелкали…

Тогда вмешалась директриса:

— Хотите, я вам фокус покажу?

Она взяла перчатки на резинке и дала одну Сане, другую Шуре. Попросила их разойтись, держа перчатки в зубах. Резинка натянулась.

— Готовы? — спросила директриса.

— Готовы! — ответил быстрый Саня и выпустил перчатку.

Она как полетит! Как шлёпнет Шуру по физиономии.

— Ну что? — спросила Ирина Вадимовна. — Нравится?

— Не нравится, — ответил Шура.

— Поняли, в чем тут намек?

— Поняли! — ответил Шура.

— А я не понял, — сказал Саня.

— Тогда повторим.

Живём один раз. Хотелось бы «набело», но не получается. Совершаем ошибки, делаем глупости, порой после драки кулаками машем, сожалеем, что сказали не то, сделали не так.

Хочу научить ребят видеть себя в окружающей обстановке, легко разбираться в ней, правильно реагировать. Для этого вооружаю «черновиками» поступков. В них удачные и неудачные варианты, подробный анализ с оценкой достоинств и недостатков. Дети должны быть подготовлены. Вроде получается… Они уже сейчас борются с дикостью и атавизмами в себе и с несправедливостью вокруг. У многих моих «выпускников», ныне шестиклассников, есть чёткая нравственная позиция, которую они умело, последовательно и бесстрашно отстаивают. Кое-чему научились и второклассники. И в конце второй четверти они это дружно продемонстрировали.

На урок опоздала — на 20 минут! — Наташа Д. ЧП! У нас даже новенькие перестали опаздывать: поняли, что в коллективе к этому явлению нетерпимое отношение. (Если человек пришел позже по уважительной причине, то он не опоздал, а задержался.) Ребята научились работать. Они почувствовали, что умственный труд очень тяжёлый, требует тишины и сосредоточенности. Все — в работе, но вдруг распахивается дверь, и на пороге возникает некая фигура. Она, фигура, проспавшись, решила осчастливить общество своим появлением. Работа насмарку. Все во гневе.

Наталья — «старушка», ей тем более непростительно опаздывать. Но она несколько дней подряд появлялась перед самым звонком, а сегодня. — пожалуйста! — к середине урока. Бочком протиснулась в дверь. Тишайшим голоском:

— Здравствуйте… Можно войти?..

Только я было собралась разгневаться, как вдруг все встали. Признаться, удивилась… Ребята охотно пояснили:

— Мы Её Величество Д. приветствуем: наконец-то она пожаловала!

Наталья шла на место, еле сдерживая слезы, а её ещё и аплодисментами провожали. Тут уж она разрыдалась. На следующий день пришла в школу первой и больше не опаздывала.

У нас правило никогда не напоминать нарушителю принятых нами норм о его проступке. И здесь то же: резко выразили своё отношение к опозданию (существенно — не к Наташе, а к её опозданию как неуважению всех нас), увидели, что Наталья всё поняла, забыли плохое.

Да, я оказалась не на высоте: недооценила своих детей. Значит, надо поразмыслить, где я от них отстала. Они явно превзошли уровень моих ожиданий. Проанализировать, догнать и перегнать, чтобы возглавить. (Кто кого воспитывает в самом-то деле?! Бывшие мои ученики меня многому научили, многим в себе сегодняшней я обязана им, а теперь моя очередь.)

Я знала, что театральный, игровой код они уже освоили. Но уровень владения им — для меня новость. «Все встали» — неточно. Разница в секундах, но первыми встали ситуационные лидеры (это те, кто берёт на себя разработку ситуации, ведёт за собой других и, сыграв свою роль, уходит в тень), остальные мгновенно их поняли и поддержали. И всё без единого слова.

Ребята хорошо понимают информацию, переданную взглядом, мимикой, жестом, позой. Могут и сами говорить на этом кодовом языке. В его основе — принцип экономии усилий.

Раньше Сережа В. влетал в класс со звонком, сбивал на дороге стул, но не догадывался его поднять. В подобном случае я должна была ловить его за рукав (Серёжу, не стул), много чего говорить, много чего выслушивать («А я чё, я ничё…»), потом подводить к стулу да ещё и уговаривать его поднять. Серёжа поднимал с ворчанием и твёрдой уверенностью в том, что стул упал исключительно из вредности, сам по себе, дабы досадить славному мальчику Серёже. Ныне жизнь моя стала значительно легче и приятнее. Теперь я «вешаю» паузу и удивленно-осуждающе даже не смотрю — взглядываю на Сережу. И он с понимающей улыбкой восстанавливает порядок. Вся процедура занимает какие-то секунды. Налицо экономия энергии, времени, настроения.

Код — одна из основ взаимопонимания. К коду относится и намёк. Ещё год назад мы поставили сценки по стихотворениям А. Барто «Ку-ку!» и «Сильное кино» («Ку-ку», — говорили мальчику одноклассники в ответ на его особо завиральные речи. Во второй сценке мальчик косноязычно пересказывал сестрёнке содержание фильма). Сценки получились очень интересными. Были они у нас в репертуаре три года, и в течение всего этого времени мы их переделывали и совершенствовали: возможности в них заложены большие. Реализовывались эти возможности не только на сцене.

Саша Ш. на перемене что-то втолковывает Алеше Щ.:

— Ну, ты понимаешь, это как вот приделано, а здесь это… ну, как его… ну, которое, понимаешь…

(Разговор сугубо технический, видимо значимый для Саши, увлеченного техникой, но, когда Саша волнуется, он и двух слов связать не может. Шутка, смех хорошо снимают зажатость и выводят Сашу из этого состояния.)

Алёша внимательно слушает, потом тянет одобрительно-иронично:

— Да-a, сильное кино!

Оба смеются. И речь идет свободнее.

Жене М., сообщившему нам, что он не выполнил упражнение, потому что потерял ручку, мы можем сказать: «Ой, ку-ку, ку-ку!» — И всё ясно. И Жене, и всем остальным. Ребята знают: кто хочет делать — ищет возможности, а кто не хочет — оправдания. Любые. Вплоть до «ку-ку». На это и намекнули.

Посторонний ничего не поймёт, поскольку информация закодированная. А нам такой код экономит время. Но у него есть и более важная функция: он вызывает чувство общности. И радует: как хорошо мы понимаем друг друга! Без лишних слов. Код развивает наблюдательность, зоркость, побуждает мыслить и делать выводы из своих наблюдений. Тебе ничего не сказали, но ждут, что ты все поймешь. Ты же сообразительный, верно? По крайней мере все на это надеются — не подведи! Очень хочется соответствовать ожиданиям друзей, тут уж постараешься!

Владение кодом даёт чувство защищенности — «я среди друзей, они меня поймут». Может быть, благодаря этому чувству появляется бесстрашие в поступках. Опоздал — не станет прогуливать, прятаться, хитрить, несёт повинную голову. Получил — заслуженно — не ту отметку, которой можно порадовать родителей, непременно скажет об этом.

В январе преподнесли сюрприз на контрольной по математике. Обнаруживаю у Инны, Наташи Д. и Наташи Ч. (они сидят друг за другом) в тетрадках странные вещи; во-первых, абсолютно одинаковое решение задачи, а во-вторых, совершенно бредовое.

— Голубушки, помните у Э. Успенского: «С ума по отдельности сходят. Это вместе только гриппом болеют». Прошу вас посовещаться и доложить, как с вами могло случиться такое несчастье.

Докладывают. Инна:

— Совсем же лёгкая задача! А я почему-то думала, что на контрольной будет трудная, и запуталась.

Наташа Д.:

— А мне думать было неохота, и я списала у Инны.

Наташа Ч.:

— А я — у Наташи…

Нелегко далось подобное признание девочкам, тем более что в классе у них заслуженно высокий авторитет. И тут — на тебе! Сразу выскочил быстрый на язык Серёжа:

— Вот откуда двойка: виновата Зойка!

Наташа, с обидой:

— Мы же не оправдываемся! Сами виноваты!

Кодирование ни в коем случае нельзя противопоставлять развитию устной речи. Одно другому не мешает, напротив! Речь мы развиваем постоянно, используя разные методы. Здесь вопрос меры. Где надо, ребята могут подробно, четко и ясно изложить суть вопроса, а в другом случае уместно ограничиться намёком.

Конечно, далеко нам ещё до отличных результатов, но мы — на правильном пути.

В конце концов все ребята (в разной степени) научились понимать язык взглядов и движений. И театр наш перешёл — в полном согласии с диалектикой — на новый качественный уровень. Дети почти самостоятельно, с минимальной моей помощью, открыли, что можно параллельно передавать речевыми средствами одну информацию, а пластическими — другую, причём противоположного содержания. И что столкновение их порождает комический эффект. И что слова могут солгать, а движения скажут правду, надо только суметь их понять, «прочитать».

(Не ожидала, что дети 8–9 лет на такое способны. И вообще прихожу к выводу, что возможности детей безграничны. Это мы мало что можем им дать.) И вот на этом новом уровне понимания, режиссерском и исполнительском, мы продолжали работу.

Есть у Л. Фадеевой маленькое стихотворение «Непосильная работа»:

В тексте заложены богатейшие возможности, и мы должны их выявить и взять на вооружение. Отмечаю для себя подзаголовок: «Монолог лицемера-демагога». С этой позиции начинаем работу.

Ребята трудились очень активно и заинтересованно (значит, и этот высокий уровень трудности для них вполне доступен!), спорили, вносили ценные предложения. И вот что получилось.

Мама (Лена К., у неё роль без слов) устало убирает в комнате. На первом плане из угла в угол ходит дочь (Лена М.), жестикулирует по мере надобности, но в основном держит руки в кармашках платья. «Правильным» голосом говорит «правильные» слова. В то же время изо всех сил старается не увидеть мать с ее заботами. А не увидеть то, что перед глазами, — надо постараться! Дочь, желая продемонстрировать свой трудовой энтузиазм, изложенный в декларации, подходит к пианино и вроде бы пытается плечиком сдвинуть его с места. С притворным огорчением разводит руками: сами видите, товарищи, не по силам бедной девочке этакий труд! Нечаянно опирается рукой на крышку пианино — вся ладонь в пыли. Торопливо отряхивает руку, делая вид, что ничего не заметила. Мать видит её уловку, подходит, вытирает пыль, укоризненно смотрит на дочь. А дочь продолжает демагогическими речами заглушать в себе голос совести. Все сделав, мать уходит. Дочь старается изобразить огорчение «по поводу отсутствия» горячо любимой работы, но не в силах сдержать довольную улыбку, которая расползается по лицу.

Обе Лены сыграли прекрасно. Мы собственными усилиями вскрыли уловки и хитрости ещё одного нашего врага — лицемерия. Теперь дети смогут опознать его при встрече, сумеют противопоставить ему свою позицию, потому что во время такой работы ума и души у каждого ребенка образуется свое отношение к происходящему, вырабатывается гражданская позиция. И позиция эта проявляется на деле.

Ставили мы сценку по стихотворению С. Михалкова «Одна рифма» («Шёл трамвай десятый номер по Бульварному кольцу…»). Стихотворение заканчивается фразой «Старость нужно уважать». Повторяем сценку раз, другой… Вроде бы делаем всё правильно, но… что-то не так. И вдруг, неожиданно для меня и, наверное, для себя тоже, безо всякого предварительного обсуждения, спонтанно исполнители играют другую концовку, да так дружно и слаженно, как будто она была заранее отрепетирована. Двое пассажиров трамвая подхватывают пионера Валентина под руки и выносят под его возмущённое бормотание: «Куда вы меня несёте?! Это же не моя остановка!» (В роли Валентина — Дима Л., тот самый новенький, который сожалел в начале года, что «не тянет».) Еще двое заботливо усаживают старушку на освобождённое место и тут же поясняют:

— Ну, сколько можно на него смотреть?! Надо же навести порядок!

Вот чего, оказывается, не хватало в сценке: действия, дела! Ребята настолько глубоко вошли в предлагаемую ситуацию, прочувствовали её, что не выдержали, вмешались, перекроили по-своему, в соответствии со своими представлениями о справедливости. Причём все вместе, не сговариваясь, на едином порыве. Это уже активная позиция. Но тут ещё надо отдать должное Кате, она играла старушку. Задача перед ней стояла чрезвычайно сложная: сыграть старушку так, чтобы никто не засмеялся, а в нашей смешливой аудитории к этому, один путь — все должны увидеть старость, которой трудно разогнуться, трудно передвигаться, которую клонят к земле возраст и болезни. И никто не должен увидеть Катю — в школьной форме и с косичками. Катя справилась, как до неё, ещё в прежнем моём классе, справилась Лена Лысак. (Всё же правы методисты: мне всё время попадаются только замечательные дети!)

Активная позиция проявляется не только на театральных занятиях. Ребята перестали ссориться, стали добрее и терпимее друг к другу. Часто проявляют инициативу — помогают первоклассникам (не только «своим») дежурить в столовой, те пока ещё убирают медленно и неуклюже. Приходят на помощь без всякой просьбы, только увидев, что кому-то трудно.

Но всё хорошо в меру, и мне опять придётся проследить, чтобы прекрасное качество — отзывчивость — не превратилось в потакание бездельникам.

Дружат Инна и Наташа. Наташа сломала ключицу, и Инна взяла на себя уход за подругой: одевала её, застегивала пальто, завязывала шапку и шарфик, носила оба портфеля в школу и из школы. Опекала Наташу заботливо и радостно. И Наташа настолько привыкла к этому, что, когда всё зажило и ей можно было делать всё самой, по-прежнему как должное принимала помощь Инны.

— Наташа, почему теперь-то твой портфель носит Инна?

Наташа:

— А ей нравится. Пускай…

Инна:

— Да ничего, мне не трудно!

Дружбе тоже приходится учить…

Дома мамы не нарадуются: дети становятся внимательными, предупредительными, стараются помочь по хозяйству.

И хотя положительные сдвиги уже заметны, до идиллии, конечно, далеко.

Вот пожалуйста — подрались Антон с Денисом. Начали в столовой после того, как я ушла в класс, «додирались» в коридоре. Всеобщий ажиотаж, поскольку драка у нас — явление чрезвычайно редкое.

— На какую тему дерёмся?

Надулись, пыхтят и сопят, но тему не сообщают. Оказывается, драка просто так, без темы. Один нечаянно на ногу наступил, другой стукнул — оба хороши.

— Нет, граждане, не признаю я таких драк. И оправдать не могу. Сколько раз в прошлом году вы меня нечаянно толкали да на ноги мне наступали! Ну, представьте, что я всякий раз бросалась бы драться с Антоном или Денисом!

Смеются все, даже драчуны, у которых перышки уже, улеглись. И правда, интересная картина могла получиться.

— Драка обязательно должна быть тематической! Например, хулиган обижает кого-то слабее себя — малыша, девочку или даже ровесника. Ты заступился. И если обидчик слов не понимает, может получиться драка. А то, что у вас произошло, — просто безобразие.

Я возмущена, что никакое содержание они воплотили в дикую форму, демонстрирую свое отношение — в негодовании ухожу. Насколько помню, это была последняя беспричинная драка. Вообще же вопрос формы и содержания чрезвычайно интересен.

На перемене короткая схватка, в несколько секунд, но сами её тут же прекратили. Сверкают взглядами, Шмыгают носами.

— В чём дело?

Сережа В.:

— Он мне на ногу наступил! И даже не извинился!

Вася:

— Ага, это же не я, меня толкнули! Я хотел извиниться, а ты сразу полез драться!

Явный прогресс. Но поскольку весь диалог в повышенном тоне, я его подхватываю и, чтобы показать воюющим сторонам всю абсурдность темы подобного диалога, подсовываю столь же абсурдную форму. Говорю напористо, энергично:

— На ногу? Наступил?!! Джентльмены такого не прощают. Всё, дуэль, только дуэль!

Почти весь класс тут как тут: намечается что-тo необычное, а уж этого они не пропустят. Обращаюсь к зрителям:

— Товарищи, тут у нас сейчас состоится маленькая дуэль. Надо срочно вооружить противников. Скорее товарищи, а то они передумают.

Женя Н. уже тащит игрушечный пистолет. (Наш Женя давно решил стать милиционером, поэтому не расстается с оружием.)

— Отличное оружие! А второго нет?

Оказывается, все остальные — без пистолетов.

— Ну что же это вы так: в школу — и без оружия! А вдруг кто-то толкнет или наступит на ногу? Ведь тогда надо выхватывать пистолет и кричать: «Пиф-паф!» И к концу смены некому будет толкаться… Дайте же что-нибудь! Вон веник стоит…

Сразу несколько человек бросаются в арсенал за веником. Всё это мы проделали стремительно, и вот Вася и Сережа — у одного в руках веник, у другого пистолет — смотрят друг на друга и хохочут вместе со зрителями.

Я, разочарованно махнув рукой, констатирую:

— Да ну, джентльмены, разве так дерутся на дуэли? Вам бы только похихикать.

Расходятся, на все лады обсуждая происшествие, проигрывая его (идёт переработка информации и нового кодового приёма). Потом, в III классе, ребята стали сами применять приём «доведение до абсурда», причём весьма успешно.

Здесь я вмешалась в событие. Но обычно стараюсь не вмешиваться, только комментировать. Как-то привела своих гражданят в кабинет врача на прививку. Там прикладывают к руке «пистолет» с сывороткой — и готово.

Быстро и безболезненно — это им заранее объяснили. Но вот приходим, и они видят, что «пистолет» большой и страшный и что четыре человека из параллельных классов катаются в истерике: дерганье, визг и море слез.

Содержание действия: «Боюсь идти на прививку». Форма: «Получите истерику и отстаньте». Похоже, форма оказалась выбранной удачно, так как от них действительно отстали. (Потом, в классе, мы всё обсудили и пришли к выводу, что бояться можно и молча, с достоинством, не подавая виду, не теряя лица.) Я мимикой выразила презрение и брезгливость к подобной форме поведения. Дети прочитали эталонное мнение и, сдерживаясь, пошли на прививку. Выходили радостные, успокаивали остальных:

— Ой, знаете, совсем не больно! Не бойтесь!

— А кто боится? Мы и не думали бояться — вот ещё! Но Антон и Алёша К. — натуры артистические. Они решили сразу убить двух зайцев: продемонстрировать свои страдания и от прививки увильнуть. Заимствовали истеричную форму. Но, поскольку форма эта у нас крайне непопулярна и потому привычки к ней нет, пришлось им трудновато. Я усадила их на кушетку рядом с рыдающей девочкой и сама тут же устроилась. Нет, не успокаивать и не уговаривать — ни в коем случае! Комментировать события.

Антон выпятил губу, надул щеки и начал пыхтеть — давить слезу. Но дело это непривычное, и слеза идти не желала. Да тут я ещё под руку, сочувствующим тоном:

— Ну, ну, ещё немножко! Губу поправь. Щёку чуть-чуть надуй. Да не левую, левая хорошо надута. Вот, порядок. Теперь чуток поднажмем, и слеза пойдёт.

Антон не выдержал и прыснул, а Алёша, глядя на его старания выдавить слезу, давно держался за живот от смеха.

— Ну вот, всё дело испортил. Разве так плачут?! Посмотри, девочка сидит плачет. Вот это настоящее плаканье. Видишь, сколько слез? А ты даже одну не выдавил.

У девочки слёзы давно высохли, улыбается, глядя на Антошины ухищрения, а мне говорит жалобным голоском:

— Я боюсь…

Подхватываю взволнованно:

— Ещё бы! Голову отрезать всегда страшно!

Девочка встала и пошла на прививку.

— Ну что, еще разок попытаемся заплакать? обращаюсь к своим орлам.

— Нет уж, хватит! — и в кабинет.

Поняли, что трагедии не получилось, наоборот, вышла чистая комедия, поскольку я так увлеклась формой их выступления, что совсем забыла о содержании — «дети боятся прививки», И вместо драматического диалога вышла, как всегда, весёлая игра.

В игре мои дети знают толк. Очень любят игру-импровизацию. Это игра необычная. Хочу объяснить. Есть люди, довольные существующим порядком вещей — не важно, плох он или хорош. Для них главное, чтобы ничего не менялось. При любых переменах, т. е. в состоянии неопределенности, они теряются, не знают, что делать и как себя вести, а это вызывает отрицательные эмоции. Творческую личность такая ситуация радуете есть где развернуться, проявить себя. В игре-импровизации тренируется гибкость мышления, готовность к неожиданностям и к их созданию. И всё на положительном эмоциональном фоне. Здесь нет заданности, нет жёстких правил, есть только исходные данные. Правила проясняются по мере разворачивания ситуации.

Таня Л. ходит с биркой на руке. Не просто ходит, а прохаживается, ждёт нашей реакции. Ребята интересуются, рассматривают, но ей этого мало. Её артистическая натура жаждет игры: ну, что же вы, я даю вам исходные данные! Не понимают — вот люди! Ну-ка поглядим, поймёт ли С.Л.?

Направляется ко мне.

— Татьяна, что это у тебя?

— Бирка такая! — гордо оглядывается на свиту: заметили.

— О, как удобно! Надо почитать, как с нашей Таней положено обращаться. Та-ак… стирать её надо в порошке, причем сначала замачивать на два часа (в раздумье смотрю на её испачканные руки). Нет, замачивать лучше на двое суток… Гладить… Зачем Таню гладить? А может, и правда её надо гладить по головке и говорить, что она умница?..

Татьяна в восторге, свита тоже, сообща продолжают разработку стоп-кадра «Таня с биркой на руке», вовсю веселятся. Маленькая игра, маленькая радость жизни. Дети наслаждаются минутой.

Наташа Ф. и Сережа В. решили пошутить, а может, проверить мою «бдительность»: под полиэтиленовую одёжку своих тетрадей положили бумажные обложки от старых, закончившихся. Сережа — Наташину, Наташа — Серёжину. Замечу или нет?

— Непорядок, товарищи. Надо не так.

И исправила. Получилось: «Тетрадь Чередовой Сережи» и «Тетрадь Вельяминова Наташи». Засмеялись, пошли придумывать вариации на эту тему.

А.С. Макаренко писал: «…Надо уметь видеть прелесть сегодняшнего и завтрашнего дня и жить этой прелестью… Только один человек видит прелесть жизни в куске хлеба или водке, а другой находит более сложные и богатые прелести — в работе, красоте, борьбе, в росте человеческой материи».

Концентрат радости — день именинника. Такой праздник мы проводим два раза в году: перед Новым годом и в последнее воскресенье мая. Программа всегда новая, но обязательны поздравления именинников, концерт-сюрприз, который готовится неименинниками в обстановке полной секретности, «чаевыпивание и плюшкопоедание». (Празднику тоже надо учить.) А после обязательной программы — произвольная. Зимой, например, были игры, танцы до упаду (с нами веселились и родители), поездка в ТЮЗ на спектакль «Анчутка». На обратном пути трамвай сломался, и мы добирались пешком. Последние километры одолевали чуть ли не ползком, шли «спя».

Родители потом смеялись:

— Моя, как вошла в дом, так и села на пол у порога, Я — к ней: что с ребёнком?! А она сияет: «Такой был праздник замечательный!»

На следующий день, в понедельник, бегут ко мне о одним и тем же вопросом:

— А когда ещё будет день именинника?

— Вы же вчера так устали! Отдохните.

— Ну и что! Зато здорово было! Интересно так! Давайте теперь следующий день именинника готовить!

— Когда?

— Да вот прямо сейчас!

И сразу руки тянутся со всех сторон:

— Можно я?

— и я! — кричит «именинник» Алеша.

— Ага, хитренький Алеша, ты уже готовил, нас поздравлял! Теперь наша очередь. Теперь мы тебя поздравим.

— Но я ведь тоже хочу готовить праздник!

— Потерпи, теперь через год.

— У-у-у… — разочарованно.

— Не огорчайся, — утешаю я его. — У нас будет еще много праздников: и в детских садах надо выступать, готовить новую программу, и подарки детям делать, и в другую школу нас приглашали, ещё 8 Марта впереди…

— Ура-а-а!!

В мае день именинника был уже другим. Сначала мы дали театральное представление для гостей, хотя я предполагала его отменить.

— Вы устали…

— Нет, нисколечко! Мы можем еще хоть сто раз выступить!

Пыталась схитрить:

— Ну тогда, значит, я устала. Можно меня, бедненькую и замученную, пожалеть?

И меня пожалели: усадили на лучшее, по их мнению, место в зале и дали представление без меня.

— А вы, С. Л., отдыхайте!

Сидела я среди зрителей, смотрела со стороны получасовую программу и тихо блаженствовала: как хорошо все идёт без меня… А раз так хорошо без меня, то тогда зачем я?

Дети старались вовсю: приятно сознавать себя самостоятельными, ответственными за большое, серьезное дело. Приятно хоть чуточку приблизиться к тем замечательным, необыкновенным Старшим.

Ребята очень любили слушать рассказы о моем прежнем доблестном классе «Б». Особенно их поразила история о том, как II «Б» ходил в ТЮЗ. Тогда перед зимними каникулами я заболела, слегла с высокой температурой. Две мамы и один папа пообещали сводить ребят в театр — билеты были куплены заранее. После каникул мы обсудили спектакль, ребята оживленно делились впечатлениями. Последний вопрос задала я:

— А взрослым спектакль понравился?

— Мы одни в театр ходили.

— ?!!!

(Тут целую страницу можно заставить всякими знаками. Они будут означать следующее: «Малыши! Одни! В театр! До остановки около километра, на трамвае — если придёт! — ехать — если не сломается! — 12 остановок. В ТЮЗе без взрослых гардеробщицы не примут пальто. Если всё же примут — раздеться, а потом одеться, не потеряв и не перепутав вещей. Сесть, а это бывает непросто, в трамвай и т. д.)

— Почему же вы одни ходили? — спрашиваю абсолютно спокойно (хочу надеяться, что моё состояние внешне было похоже на спокойствие).

Оказывается, одна мама простыла, другая затеяла стирку, а папа был пьяный — никто не смог. (По-моему, самым распространённым человеческим качеством стала ненадежность.)

— Все вторые классы строились около школы, — рассказали ребята. — Мы попросили учителей взять нас с собой, а они сказали: «Дети, расходитесь по домам. Мы не можем за вас отвечать». И все ушли, а мы остались. Посоветовались и решили пойти одни: мы же не маленькие, и билеты есть. Построились и пошли. Впереди — Лена Щербакова (командир. — С.Р.). В ТЮЗе у нас не хотели принимать пальто, спрашивали, где старший. Мы сказали, что старшая — Лена, тогда взяли. Вели себя хорошо, а когда ехали обратно в трамвае, нас даже незнакомые бабушки похвалили — за то, что место уступали и не шумели.

Сами дети восприняли свой самостоятельный поход как нечто обыкновенное, само собой разумеющееся. Может, они правы?..

Мой теперь уже V «Б» предстал перед нынешними моими ребятами во всём своём великолепии, совершенно случайно — в Музыкальном театре. Было это в прошлом году. После спектакля вместе ехали домой. Малыши немели от восхищения: какие умные пятиклассники, какие воспитанные! А старшие с интересом вглядывались в младших, которых тоже знали по моим рассказам и по фотографиям. (Поразительно: они ещё до встречи почти безошибочно узнавали на фотографиях каждого из малышей по описаниям — не внешности, а поступков, характеров.

Умеют «читать» лицо. Театральное воспитание?..) Я им как-то плакалась в жилетку: «Мне так трудно с ними. Жаль, что вас рядом нет, вы бы помогали». Они и сами очень хотели помочь. И вот случай представился. Старшие отнеслись к малышам покровительственно-заботливо, обращались с ними в слегка ироничном добром стиле, сразу взяли в оборот «выпадающих из рамок». (Они давно уже умели быстро, незаметно и качественно наводить порядок. Научатся и младшие, но это ещё будет…)

Малышата обнаружили свободное место в трамвае, бросились наперегонки, заняли, сидят втроём довольные. Рядом стоит женщина с тяжёлой сумкой. (Всё-то они знают, но от знания до привычки…) Подошёл Валера, старший, подтолкнул слегка, что-то на ушко шепнул. Ребятишки дружно вскочили и пригласили женщину сесть. Та села, похвалила малышей. Они прибежали ко мне |хвастаться, а Валера в сторонке, улыбается.

Тут подрались Антоша с Алёшей П. Антон стоит и плачет. Губы надул, шапка набекрень, уши в разные стороны — картина! Аня с Марой к нему: кто обидел?!

Антон:

— Я к нему лез, лез, а он мне как даст!

Старшие хохочут:

— Неужели и мы такими же были?

Взяли ребенка в оборот.

— Так, значит, он тебя обидел?

— Обидел… — горько вздыхает Антоша.

— А зачем ты лез?

Вопрос ставит его в тупик. Слезы высохли.

— Ты когда-нибудь спрашиваешь себя: зачем я это делаю?

— Да, нас С.Л. учила.

— Ну да, только ты, наверное, сначала дерёшься, а потом задаёшь себе вопрос: зачем же я подрался? Так?

— Та-ак… — улыбнулся Антон.

— А ты попробуй наоборот: сначала спроси, а потом окажется, что и драться не обязательно.

Всё это вспомнилось мне на сегодняшнем празднике.

После представления, проводив гостей, вернулись в класс. Следующий пункт нашей программы — сюрприз. Мы старались сохранить тайну, но разве можно утаить что-либо от Алёши К.! Он подсматривал в щёлочку, прятался под партой, а когда его обнаружили, заявил, что никуда не уйдет. И верно, ни уговорить, ни выставить, ни вынести его из класса его так и не удалось.

Пришлось смириться сначала с его присутствием, а потом и с активным участием.

Ведущий объявляет:

— А сейчас Лена Д. споёт русскую народную песню «Со вьюном я хожу».

На лицах именинников удивление и разочарование: какой же это сюрприз, когда мы учили эту песню на уроках? Выходит Лена со вьюном на плече, поёт:

— Со вью-уном я хожу…

И вдруг над ширмой появляется удивительное создание — любимец «того» моего класса Коля. (Эту немецкую куклу, клоуна Олли, я купила в Москве. Его тут же переименовали в Колю, Таня Макарова вместе с мамой сшила ему школьную форму. Получился мальчишка, большой лукавец и озорник, способный на любые проказы. У него выразительное лицо, вихры во все стороны, гибкие туловище и руки-ноги. Управлять им — одно удовольствие.).

— А куда ты пошла? — с любопытством спрашивает Коля (Алеша Щ.).

Лена сердито отмахивается и продолжает:

— С золо-отым я хожу…

— Ух ты, с золотым! — Коля восхищён.

— Я не знаю, куда вьюн положить…

— А ты на лавочку положи!

Лена, изнемогая от Колиного вмешательства:

— Я не знаю, куда вьюн положить.

— Клади, не бойся, я покараулю!

И полез через ширму. Сел на край, свесив босые ноги.

Каждый может продолжить этот «капустный» номер по-своему. Назвали мы этот жанр «песня с комментариями». А может быть, и стихотворение или сказка — простая и короткая. Главное, чтобы они были не сами по себе, а вплетены в определённую жизненную ситуацию, в конкретное действие.

(Такую игру мы придумали ещё с «тем» III «Б» буквально на ходу, возвращаясь из школы домой. Как-то сама собой сложилась у нас традиция ходить всем вместе от школы до трамвайной остановки. По дороге мы либо обсуждали животрепещущие вопросы, на которые не хватило времени в школе, либо импровизировали, тихо пели на два голоса.)

После сюрпризов, поздравлений, чаепития, игр дети разошлись по домам, и мы с родителями остались чаи допивать и разговаривать. Так все чувствовали себя гораздо свободнее, чем в обычной, официальной обстановке.

Оказывается, родители не верили, что их дети пишут сочинения самостоятельно.

— Вы знаете, — сказала одна из мам, — сын обижается, твердит: «Мама, ну правда С.Л, нам не помогает, мы всё пишем сами!» А мне не верится: так умно и интересно написано!

— Наши дети на многое способны. Думаю, что мы не знаем всех их возможностей. Мы с вами должны поддерживать в детях веру в себя, «ставить на крыло». «Ты можешь, мы в тебя верим» — вот наша позиция.

Очень интересный и полезный разговор получился и о каждом в отдельности. Папы и мамы выразили желание почаще так собираться. Но на следующий день мне пришлось выдержать целую бурю. Вызывает директриса.

— Что я узнаю?! Вы! В стенах школы! Устроили сборище?!

Я растерялась, даже не поняла, в чем она меня обвиняет.

— У нас был день именинника…

— Какого ещё именинника? Вы что, Указ не читали?! Не знаете, что в стенах школы запрещены всякие сборища?!

Мои попытки объяснить ей, что чай не является спиртным напитком и что праздник для детей и родителей не является сборищем, успеха не имели. И я замолчала, так как поняла: истина ей не нужна, ей нужен повод для скандала. Как всегда.

И дело тут не в её характере. Это просто такой метод борьбы. Называется «накопление компромата». (Компромат — компрометирующий материал. Из словаря бюрократа.) Если бороться надо — «диалектика» велит, — а компромата нет, то его создают.

Хожу в школу в состоянии боевой готовности, готовности отразить нападение, готовности к любым вздорным обвинениям со стороны моего начальства. И в конце рабочего дня, если ничего не случается (редкие дни!), испытываю тихую радость. От работы с детьми, от общения только с ними я никогда не устаю, наоборот, даже уходить не хочется. С I классом уставала, но то была нормальная, здоровая усталость от работы, а не измочаленность от выматывания нервов. Второклассники — это вполне взрослые, чрезвычайно интересные люди. Если научены человеческому общению. Если научены творить.

«Лечить неудовлетворенную, скорбящую душу способно лишь творчество. Только творчество поднимает на ту высоту, с которой кажутся пустяками любые житейские горести. С творчеством переносишь любые невзгоды. И не важно… на что направлена эта целящая сила. Можно книги писать, можно придумывать новый способ обработки земли или хотя бы кулинарный рецепт. Главное — задумать и выполнить то, чего до тебя не делал никто». Это из книги В. Есенкова «Отпуск».

Творчество — это единственное, что спасает нас в этой дикой атмосфере. Стараюсь научить творчеству ребят.

Творят на уроках умных вопросов:

— Почему летом бывает град? Ведь вода при такой температуре не должна замерзать!

— Почему на Земле теплее, чем в космосе? Ведь Солнце греет одинаково!

— Почему на коньках нельзя прокатиться по полу, даже если он совсем гладкий?

— Почему все вещи так называются? Например, стол — это «стол», а дерево — «дерево»?

— Почему воду нельзя зажать в руке?

— Откуда все взялось?

Извольте отвечать, С. Л.!

Творим театральную программу на переменах, после уроков. В этом году выступают уже все ребята, правда, кто на большой, а кто на малой сцене, перед своими. Это очень важно. Свои не осудят, если что-то не получилось, наоборот, поймут, поддержат. Зимой впервые выступила Эльмира. Распрямляется ребенок. Дома стало поспокойнее, мать устроилась на работу.

Прорвалась на большую сцену Таня Л. Забавным был ее путь в театр. После первых же успехов одноклассников Татьяна подошла ко мне:

— С.Л., а можно я тоже буду выступать?

— Пожалуйста, выступай.

— А вы мне подберёте сценку?

— Конечно нет.

— Почему?

— Мне некогда. Будь добра, подбери сама.

Обе хитрим. Таня хочет выступать и зарабатывать аплодисменты… не работая. (Вспомним Бобика, который стоит «под крыльце».) Я ещё больше Тани хочу, чтобы она свои богатые артистические таланты направила в нужную сторону, но преднамеренно воздвигаю препятствие на её пути.

Татьяна входит в свою излюбленную роль беспомощного дитяти:

— А как я подберу-у?.: Я не знаю что…

Подхватываю её ноющий тон:

— И не знаю где… и не знаю как…

Татьяна, узнав себя «в зеркале», веселится.

— Таня, ведь тебя же никто не заставляет. Не хочешь — не играй на сцене…

— Хочу, хочу, очень хочу! — энергично.

— А раз так — приходи со своим репертуаром.

И Таня с Наташей нашли чудесное, полное юмора стихотворение Б. Заходера «Никто», с которым обе потом и выступали.

В течение года мы много выступали: перед родителями, на утренниках, в детских садах, перед учителями, перед шефами, в ДК. Записались на радио. Редактор Эльвира Вячеславовна отметила рост:

— По сравнению с прошлым годом — небо и земля! Научились держаться, доброжелательны, остроумны. В творческом плане театр значительно вырос: дети выразительны, с хорошим чувством меры.

Думаю, что Эльвира Вячеславовна просто к нам добра, но небольшие сдвиги есть.

Самое трудное выступление было на утреннике первых классов, а самые большие переживания — не на сцене, а в зале, среди режиссеров, когда на сцене играл наш подшефный класс. Мои режиссеры места себе не находили. Потом Алёша Ш. признался:

— Играть самому намного легче, чем смотреть, как играет твой ребенок.

Они так и называют первоклассников: наши малыши, наши дети. Это очень важная позиция. Человек как можно раньше должен почувствовать себя старшим, сильным и добрым, защитником и покровителем. Когда он видит восхищённый взгляд малыша, он растёт, стирается делать всё, чтобы не обмануть веры, старается стать именно таким, каким его видит малыш.

И в то же время ему самому необходимо смотреть снизу вверх на кого-то из старших, смотреть восторженно и преданно, иметь перед глазами эталон. И чтобы этот эталон тоже был сильным, добрым и умным. И чтобы очень-очень хотелось стать таким же, как он.

Полноценным человек вырастает только при условии включенности в такую цепь в качестве звена. Человек — звено в цепи отношений. У нас же в настоящее время звенья либо валяются где попало сами по себе, либо, что гораздо хуже, включены в порочную цепь унижений и подлости — сверху вниз.

Мне могут возразить, что в любой школе старшие шефствуют над младшими. Кое-где — мoжeт быть, но, как правило, всё это фикция. Шефство существует только в липовых отчетах, в порядке миража. Как, впрочем, многое в школе, начиная от пионерской организации и кончая фактическими знаниями детей.

И у нас были назначенные шефы. Но, во-первых, они ничего не могли дать младшим, поскольку находились на той же ступени развития, хотя учились в V классе (наша школа здорово умеет оглуплять, этого у неё не отнимешь). Во-вторых, мы им были не нужны и не интересны, а необходимость появляться у нас 2–3 раза в год — в тягость. Шефы, неплохие, по крепко обработанные школой ребята, чувствовали моральное превосходство младших, а кому это понравится… Я пыталась поправить дело, но бесполезно: я одна, а там система.

Пришли как-то шефы в апреле рассказать ребятам о В.И. Ленине и его соратниках. Сразу протягивают тетрадку, в которую я должна поставить отметку. Рассказывают безграмотно, нелогично, допускают фактические ошибки. Так и выглядит работа не для души, а для галочки. Второклассники слушают их вежливо, не шумят, в трудные моменты деликатно приходят на помощь: то поправят в фактах, то мысль правильно сформулируют, то дополнят. И ещё подбадривают и успокаивают. Шефы до конца не договорили, засмеялись:

— Да ну, хватит. Они больше нас знают о Ленине.

— А вы хотите знать? Приходите к нам почаще.

Не пришли…

А знают мои дети о В. И. Ленине действительно много, более того, воспринимают его как живого и близкого человека. И это несмотря на полное отсутствие каких бы то ни было стендов. Или благодаря этому обстоятельству.

«Застендованность» школы — это какая-то болезнь. Порой страсть к увешиванию стен стендами и плакатами доходит до абсурда. Во время зимних каникул на одном из заседаний, главная цель которого — не допустить, чтобы учитель, хотя бы в каникулы, остановился и поразмышлял о детях, о своей работе, нам рекомендовали (попробуй не^: выполни рекомендацию!) сделать:

1) стенд к знаменательной дате;

2) стенд к еще одной, менее знаменательной, дате;

3) классный уголок (то, что в нем обязательно должно быть, займет половину стены);

4) календарь природы и труда;

5) уголок чтения;

6) экран соревнования;

7) уголок «Учись учиться»;

8) уголок «Сегодня на уроке».

И т. д.

При самых скромных подсчетах все это великолепие займет все стены, окна, дверь и даже часть потолка.

Закончив перечисление всех деталей «правильного оформления класса», мудрые методисты посоветовали нам не загромождать класс стендами, ибо детей ничто не должно отвлекать на уроке.

Ещё нас обязали оформить кучу альбомов по разным темам: собирание, вырезывание и приклеивание картинок, оказывается, со страшной силой воспитывают детей.

Польский поэт С. Лец говорил, что всегда найдётся эскимос, который напишет инструкцию для жителей Конго о том, как уберечься от жары…

У нас стендов не было: я их постепенно из класса выживала, несмотря на их бурное сопротивление. Были только цветы на стенах и выставка рисунков. Но зато с полной нагрузкой работала магнитная доска. И папки в шкафу не пылились. Все необходимые материалы были перед детьми. Они вызывали большой интерес, рождали споры, обсуждения. Но как только материал переставал работать, я тут же его убирала. Ведь если то, что ты уже усвоил, продолжает торчать перед глазами, продолжает воздействовать насильно, оно становится источником недовольства и раздражения. Действует, но уже со знаком «минус». А я не могу допустить, чтобы фотографий, репродукции картин выдающихся художников, рассказы о Революций, о Победе, о замечательных людях мозолили детям глаза, вызывали негативную реакцию. Каждая такая встреча должна быть праздником.

Высокие комиссии подобными материями не интересовались. Их занимал только один вопрос: сколько стендов? И доказать свою правоту было невозможно, меня просто не слушали. Точка зрения комиссий поражала монументальностью: есть инструкция, всё, что в ней написано, хорошо, всё, что ей не соответствует, плохо. Со всеми вытекающими последствиями: нарушает… не выполняет… проявляет аполитичность. Поговорить про творческий подход можно, на этот счёт тоже есть инструкция. Поговорить, но не более. Но ведь тут и творчества-то никакого нет, обыкновенный здравый смысл.

Вообще такой уровень руководства школой и контроля просто пугает. Любой чиновник при малейшей опасности начинает кричать, что вы обижаете — уже обидели! — Советскую власть, хотя вы всего лишь щёлкнули его, чиновника, по носу. Методика, раздувшись от сознания своего величия, претендует на вселенскую мудрость и пытается уверить нас в том, что всё знает наперёд, всё, что может произойти, давно предусмотрела и даже выдала рецепт: принимать по две беседы три раза в день. То, чего нет в методике, не существует. Даже если находится перед глазами.

Самое первое столкновение с методистом запомнилось мне надолго. Она, посмотрев урок изобразительного искусства, отметила его положительные стороны, но сделала и замечание:

— А вот эти картинки надо убрать.

— Почему?.. Это же «малые голландцы», а мы на уроке…

— Они давно устарели, — безапелляционно заявила она. — Детям надо что-то яркое, современное.

С годами я закалилась и научилась выслушивать перлы, даже не пошатнувшись: «Планы у вас слишком короткие. Надо писать подлиннее», «Каждый учитель обязан внести два предложения для реформы. К понедельнику».

Смысл работы любого проверяющего (за редким исключением) — заставить учителя не думать. Не думать, почему на деле-то получается совсем не то, что планировали: изо всех сил формировали активную жизненную позицию — получился нахал и эгоист, воспитывали патриота — получился циник… Почему? Почему нарастает разобщённость между людьми и между поколениями, и не просто разобщённость — отчуждение? Почему растёт пустота внутри человека? В чём причины? Как исправить?

И если уж начал думать, волей-неволей приходится идти против инструкций. Не пойдёшь же против себя!

Вместо предписанной нам игры-путешествия «Октябрята по стране Октября», которую мне даже неудобно предлагать детям по причине её немотивированности, ребята вызвали меня на обсуждение фильма… «Убийство на улице Данте» (посмотрели по телевизору, хотя фильм, откровенно говоря, не рассчитан на второклассников — тем усерднее они его смотрели). Дома фильмы, как правило, не обсуждаются. Посмотрели и разошлись. Детям многое остаётся непонятным, а кое-что они понимают неправильно. Думаю, что их нужно вводить в мир взрослых проблем тогда, когда они в него «стучатся». «Малы еще, не поймут» — это несерьёзно. Всё поймут, и правильно, если проблемы, их волнующие, прокомментированы в соответствии с возрастом, но честно и без скидок на возраст.

После «нечаянного» просмотра фильма у детей появилась масса вопросов, на которые они не получили ответов. «Малы…» Но невозможно запретить думать. Вот они и думают, кто как умеет. В общем, сориентировались правильно. Из высказанных мнений получилось общественное. Проверяю взгляды на прочность:

— В чем вы обвиняете сына? Ведь он же сам не убивал, он просто был рядом. Значит, он ни в чём не виноват.

Буря эмоций. Доказывали мою неправоту, помогая друг другу формулировать мысли, искать доказательства в сегодняшнем дне, в том, что нас окружает, в поступках вроде бы пустячных, но одного порядка с предательством, подлостью.

Потом созрела проблема вещизма, потребительства. Сообща выяснили, что самое-то дорогое как раз и не купишь ни за какие деньги. Можно ли купить мать, друга? А достоинство, уважение людей? Можно ли купить поделки, которые подарили мне Старшие: красивые закладки для книг, игрушки, дощечки с выжиганием, рисунки, игольницы, шкатулки, модель корабля, тетрадь стихов, богато иллюстрированную самими авторами? Это вещи уникальные. В них вложены труд и любовь. Они бесценны, как бесценны воздух, вода, земля, лес. Но есть люди, которые этого не понимают. Они гоняются за вещами, которые дорого стоят на рынке или в магазине, и безобразно относятся к тому, что даётся даром. Такие люди транжирят воду, загрязняют реки и воздух, вырубают леса, отравляют землю ядохимикатами, не задумываясь о том, что будет дальше. Такие люди забывают родителей и бросают детей, они не умеют ни любить, ни дружить. Им кажется, что главное — достать побольше дорогих вещей: хрусталя, ковров, золота, тогда и придёт счастье. Но вот всё купили, а счастья нет. Почему?

Казалось бы, поговорили и забыли, опять нас одолели сиюминутные дела и хлопоты. На самом деле не так. Проблема прокручена на рациональном и эмоциональном уровнях, ушла вглубь перевариваться и зреть. И впоследствии повлияет на мысли и поступки, даже если ребёнок и не вспомнит об этом разговоре. Но для этого всё, о чем мы говорили, должно быть правдой, подтверждаться всем строем жизни коллектива.

«Как слово наше отзовётся…» Мы обязаны думать, как отзовётся. Мне запомнился разговор с одной женщиной. Она давным-давно окончила школу, институт, работает учителем. И вот, когда её ребенок должен был идти в I класс, при составлении списков оказалось, что он попадает в класс Н.В., у которой училась его мама. Узнав об этом, она немедленно перевела своего ребенка в другой класс. Рассказала почему:

— Я тогда училась в III классе. Стою у доски, помню, и никак не могу понять, чего от меня хочет Н.В. Училась я хорошо, но тут приболела и пропустила несколько уроков. Стою и молчу. Н.В., скрестив руки на груди, говорит: «Ну какая же ты тупая!» И столько самодовольства, столько превосходства в голосе… Я уверена, что она сразу же забыла о своих словах, а я помню до сих пор. Не хочу, чтобы то же самое пережил мой ребенок.

Её ранили не столько слова, сколько тон. А тон — это выражение позиции. Можно порыться в памяти и найти самые наивежливейшие слова, но позицию не спрячешь.

Наши учителя нас уважали. При этом они совсем не старались выбирать непременно дипломатические выражения.

С самыми тёплыми чувствами вспоминаю музыкальную школу № 1. Давид Львович, вскричав: «Ну кто же так играет?! Вот послушай, как надо!», мог в пылу азарта и со стула сбросить, если не успеешь вскочить и уступить ему поле деятельности. Нина Федоровна, разгневавшись на ученицу, не выучившую гаммы могла и из класса выставить, да при этом сказать много всяких слов. Но мы никогда не обижались, потому что всё шло от добра и было справедливым. С нас тpeбовали, как со взрослых. Такое отношение поднимало, помогало взрослеть.

В этой же школе принято принижать, придавливать: сиди и помалкивай, не твоего ума дело, мал ещё.

Сначала подросток бунтует, потом смиряется и даже находит плюсы в таком положении. Мал, значит, какой с меня спрос! Ни за что не отвечаю!

Наломали дров, насоздавали себе проблем, теперь мучаемся, пытаемся понять, почему наши дети вынуждены (!) от скуки — плохо мы их развлекаем, плохо, мало открыли дискотек, мало! — собираться в стаи. Но дело в том, что никто и ничто, ни компания, ни дискотека, не спасёт человека от него самого. Никто не поможет, если внутри пусто и разъедает скука. И чтобы получить удовольствие от картин, музыки, книг, спектакля, от работы, игры или общения, надо основательно потрудиться. Без труда физического, умственного, душевного не будет и радости. Мы же за долгие годы отвратили детей от всякого труда. Мы всеми доступными нам способами пытались уничтожить потребность растущего человека в продуктивной деятельности, в самовыражении и самосовершенствовании. Но потребность истребить нельзя. Искалечить, изуродовать — можно.

И я просто пытаюсь вернуть вечным ценностям их настоящую цену в глазах детей. В противном случае получается человек, не имеющий никаких нравственных ориентиров.

Читала недавно; подросток совершил подвиг, проявив героизм на пожаре, а через некоторое время совершил ограбление. Нет работы души, не выработаны критерии оценки своих поступков. Куда несёт, туда и лечу.

Из таких моя Лена М. Это ребёнок, способный на всё. Растет без отца, мать целый день на работе. В наш класс она пришла в конце прошлого учебного года. Как-то перед началом занятий поджидает меня возле кабинета незнакомая женщина и сообщает, что Лена… украла сапоги её дочери.

Никогда ничего подобного у нас не случалось. Приходит Лена.

— Где сапоги?

— Какие? — с непривычки девочка краснеет.

— Сама знаешь какие. Ответь на мой вопрос, потом будешь задавать свои.

— У меня нет резиновых, можете проверить, у меня только кожаные, желтые, а коричневых нет…

— Я просила на вопрос ответить.

— У девочки… Из другого класса…

— Почему не дома? Почему маму не порадовала? Сказала бы: «Вот я какая умница. Добытчица!»

Лене стыдно. А я не могу понять мотивы ее поступка. Она очень импульсивна, не умеет себя сдерживать, не чувствует границ свободы, так как в I классе, когда шло интенсивное усвоение этой нравственной категории, у нас не училась. Может натворить много чего — не расхлебаешь, но не со зла, а из неправильно понятой справедливости. И всё же натура у неё честная, открытая.

Наконец обнаружились мотивы.

— У меня нет резиновых сапог, а мне так хотелось побегать по лужам! Я думала — побегаю, а потом их на место поставлю. Сапоги взяла на лестничной площадке.

Хоть плачь.

Но вот попал в больницу с аппендицитом Сережа Ш., и Лена первая беспокоится, объединяет вокруг себя ребят, и они пишут ему письмо — доброе и участливое. У неё отличные организаторские способности, она очень хозяйственная, учится хорошо. Мечтает стать командиром «звездочки». И я была бы рада, если бы её выбрали — вдруг поможет? Не выбирают. Лена обладает достаточной волей, энергией, чтобы повести за собой ребят, но — увы! — сама не знает, куда, в какую сторону, к какой цели. И ребята это видят. А поскольку система эталонов сложилась, они довольно тщательно выбирают, думают, прежде чем пойти за кем-то. Это не толпа, а коллектив. Интереснейший трудовой, думающий коллектив!

Конец года. Контрольные позади. Дети стали мало интересоваться отметками. Работают с удовольствием, их уже радует сам процесс преодоления трудностей и постижения нового.

На уроках осталось много сэкономленного времени, и мы развлекаемся: решаем задачи и примеры повышенной трудности, заглядываем вперёд, в III и даже в IV класс, решаем задачи на сообразительность.

В начале урока интересуюсь:

— Чем займёмся? Будем жевать манную кашу или грызть орешки?

Народ желает грызть орешки. Орешки — это общие принципы решения задач или примеров, до изучения которых мы дойдём только через полгода. А сейчас нам торопиться некуда, мы не спеша совершаем маленькие открытия. А что прикажете делать, если С.Л. предлагает интереснейшие задачи, но сама не знает, как их решать? И никто в классе не знает.

Через неделю таких развлечений 10 человек решили итоговые контрольные за III класс, не подозревая об этом. Многие были близки к завершению, но не хватило времени.

— Знаете, с чем вы сейчас справились?

Сказала.

— Ура-а! — горды победой и над материалом («Как мы их, эти задачки!») и над собой.

Звонок.

— У-у, звонок какой-то]

— Давайте ещё порешаем!

— Да, не пойдём на перемену!

А на дворе — конец мая, птички, цветочки, солнышко. Такая красота!

На уроках русского языка мы писали каждый своё: дети — анкеты, которые помогали мне составлять социограммы, и сочинения, а я — планы на будущее для себя и для них. Пыталась исправить наши педагогические ошибки, накопившиеся за много лет. Пыталась ложкой море вычерпать…

Наташа Б. в сочинении «Волшебная палочка» пишет: «Хочу, чтобы у меня был папа». Об этом пишет не только она. И я ничем не могу помочь ни ей, ни всем остальным (треть класса!), ни своей дочери. Выросло не одно поколение не-мужчин и не-отцов, неумелых, ленивых, безвольных, безответственных. В результате они предают и ближних, и себя. Такого современного мужчину, так сказать, в полном расцвете, в высшей точке развития я видела в очереди за помидорами. Подошла беременная женщина, попросила взвесить ей пару штук. Мужчина, бдительно охраняющий очередь от вторжения, пошел грудью на врага:

— Всем две штучки! Не видите — народ стоит?! А вы что, лучше всех?!

— Понимаете, я ребенка жду, не могу долго стоять…

— Все ребенка ждут! Подождёте! Должна же быть какая-то справедливость!

Мужчина — это честь, опора, защита. Современные мужчины не знают даже таких слов. Нет, может быть, встречаются гдё-то и настоящие. Ведь где-то есть и дефицитные продукты, и красивые качественные вещи. Я не спорю, наверняка всё это есть. Где-то. Но нас там нет. Мы здесь, в школе, из которой ушли на заслуженный отдых наши учителя, настоящие мужчины, и дезертировали мужчины молодые. Они предали и детей, которые им верили, и дело своё, и себя. Но позор свой обставили весьма красиво, по образцам высокой драмы: организовали всенародный плач! Женщины остались и приняли на свои плечи громаду бесчеловечной бюрократической машины. И выстояли. Теперь надо подождать, пока женщины разгребут десятилетиями копившиеся завалы, повыкорчуют пни и подготовят почву. У мужчин свое дело: они стенают и заламывают руки. И делятся своими тяжёлыми воспоминаниями о школьных кошмарах с широкой общественностью. Потом, я думаю, они планируют въехать в школу на белом коне. И только тогда начнут щедрой рукой сеять разумное, доброе, а также вечное. Будут учить подрастающее поколение стойкости, мужеству, предате… т. е., наоборот, преданности делу. Предвижу, что по поводу возвращения мужчин в школу будет организовано всенародное ликование.

Как же мне вырастить моих мальчиков настоящими людьми, настоящими мужчинами, если у одних дома нет никакого примера перед глазами, у других папа курит дома — ему плевать на здоровье жены и детей, а то и выпивает, может ударить, оскорбить? Нормальных семей единицы. Что я могу сделать? Где найти эталон? Нет его в школе, нет дома (раньше, до Указа, «эталоны» под заборами валялись). Телевизионный эталон — это хорошо, но как-то не впечатляет: он там, а мы здесь.

Пока я терзалась, Дима Л. уже нашёл: старшие пацаны так здорово ругаются — заслушаешься! И курят, как взрослые. И ещё много чего знают.

Чувствую себя беспомощной. В тупике. Но выход мы всё же нашли. Уже в III классе.

Обдумываю задание на следующий год.

Выбор. Всю жизнь человеку приходится выбирать. Он выбирает книгу для чтения, выбирает друга, выбирает поступок. А каким он будет, выбор? Этот вопрос в школе тоже никак не решается. Авось и так сойдёт. Не сходит. Надо учить перебирать варианты и останавливаться на оптимальном. Как это сделать?

Зачастую ребенок не обдумывает свой поступок, а делает, как само выйдет. А это «само» обычно путь наименьшего сопротивления: захотел яблоко — схватил. Мы такой вариант поступка отвергаем, запрещаем. И всё. В лучшем случае взамен предлагаем один, свой вариант. А ведь вариантов всегда существует несколько — одни получше, другие похуже — для данной ситуации. В иных условиях они могут поменяться местами, знаками. Вопрос меры.

Это яблоко можно цапнуть на глазах у всех, можно взять тайно, можно выменять на что-то, попросить, потребовать. А можно сдержать себя и не обращать на яблоко внимания.

Так что мы должны не заставить ребенка отказаться от своего варианта, безпрекословно приняв наш, а научить выбирать оптимальный. Помочь в выборе.

Как? Наверное, показать в привлекательном виде один, раскритиковать или высмеять другой. А может, применить доказательство от противного или доведение до абсурда.

Обдумать бы…

Но наша школьная система не позволит! Она не даст возможности учителю задуматься. Он не имеет права во время каникул почитать в библиотеке необходимую литературу, просто поразмышлять. Нет, он обязан вырезать картинки и буквы, прилеплять их на стенды: а как же, придёт комиссия, школу будет принимать, за кабинеты отметки ставить!

— После работы по библиотекам ходите!

Но на работе умело организована такая обстановка, что к концу рабочего дня руки трясутся, мозги высушены и сил нет. Ежедневная мечта — прилечь и забыться.

Но есть и еще одна, хрустальная: сбежать на необитаемый остров. Вместе с детьми.

Иду по коридору. Навстречу директриса. Сейчас обязательно зацепит, так как просто пройти мимо она не способна. Чувствую, как голова втягивается в плечи, спина сутулится. Организм съёживается, стараясь стать маленьким и незаметным. Волевым усилием прекращаю это безобразие: выпрямляю спину, поднимаю голову. И сразу получаю:

— С.Л., а почему это вы тут ходите, а кабинет к сдаче не готовите? Что скажет комиссия? Вам двойку поставят за кабинет! Совсем не думаете о детях!

— Вы ошибаетесь. Для детей у меня все готово. Это я о комиссии не думаю.

— Я вот смотрю, очень много вы о себе думаете! Писать-то вы умеете, а вот работать… Надо вас хорошенько проверить.

Это по поводу моей статьи в газете. Там была критика в адрес методистов. Видимо, надо понимать как намёк на вытекающие последствия…

Иду в класс. Там тихо и пусто — у детей каникулы.

Спасаюсь испытанным способом: думаю.

Одиночество. Писатели Японии задали Агнии Львовне Барто вопрос, очень интересный: «Как вы приучаете своих детей к одиночеству?»

Надо, и себя спросить, И ответить честно: да никак. Потому что считаем его врагом, боимся как огня, истребляем или забиваем всякой дребеденью. Всё, что угодно, только не одиночество!

И добились-таки своего: наши дети не выносят даже обыкновенной тишины. Они оглушают себя в школе и на улице собственным криком и визгом, дома — гремящей и воющей псевдомузыкой. Мне кажется, что ребенку страшно наедине с собой. А ведь должно быть интересно!

Не припомню случая, чтобы какая-нибудь дельная мысль пришла в голову коллективу. Да, собственно, что это такое — коллективная голова? Мысль — это когда весь личный опыт, все знания и чувства хаотично перевариваются и из этого «варева» вдруг выкристаллизовывается нечто качественно новое, пока на интуитивном уровне. Мысль может созреть в одной голове, причём только в тишине и покое. И лишь потом ею можно с кем-то поделиться, обсудить, оценить. «Довести до ума» — какое точное выражение!

Нашей школьной машине мысли не нужны. Ей нужно, чтобы мы слушались и выполняли инструкции.

После очередного заседания учителя в раздевалке делятся впечатлениями.

— Вот вам и реформа! Вообще-то я ничего хорошего от неё и не ждала.

— Да, все бюрократы сидят на своих местах, никто их не трогаёт.

— Похоже, начинается новый виток формализма, только более свирепый. Опять на нашу голову.

— Не зря говорят: «Прав не тот, кто прав, а у кого больше прав».

— А если выступить? Сказать на собрании и написать в газету?

Вы что, как маленькая! Съедят! А работу-то жалко терять. И потом, кто детей учить будет, инспектора, что ли?

Смеются: до того нелепым кажется подобное предположение.

— Амонашвили пишет, Ильин пишет, другие… Такие умные статьи, глубокие мысли — а что меняется? Статьи сами по себе, а жизнь сама по себе.

Сторонников у меня здесь нет. Грустно. Никто не поддержит, хотя внутренне согласятся. А некоторые с любопытством наблюдают за моим единоборством с бюрократической машиной. Все держат нейтралитет. Им кажется. Но ведь вопрос стоит только так: восстать или подстроиться. Третьего-то не дано! Выбор делать всё равно придётся.

А. Франс писал: «Учиться можно только весело. Искусство обучения есть искусство будить в юных душах любознательность и затем удовлетворять её: а здоровая, живая любознательность бывает только при хорошем настроении».

Наше начальство раздражается при виде радостных лиц детей, оно на дух не выносит детей свободных, весёлых, раскованных. Делает всё возможное, чтобы они оцепенели.

Как сохранить в детях чувство свободы, радостный, мажорный тон отношений в такой атмосфере? Возможно ли существование оазиса в пустыне? И не пойдут ли прахом все наши усилия уже через год? Не знаю…

Для меня выбора нет, точнее, он давно сделан. Будем бороться до конца.