Дети выживших

Аххуман поднялся на Барьерный хребет, последний и самый высокий в горной стране Дукейн. Он возвращался домой — на разрушенный войнами Запад, где теперь воцарился наконец мир.

Эпоха Намуххи закончена. По крайней мере, на одном из бортов великой Земли-Корабля.

Аххуман оглядел изумрудные берега, зажатые между морем и горами. К югу, насколько хватало глаз, не было видно ни одного жилья. Разрушенные стены городов виднелись там и тут, затянутые буйной зеленью.

И нигде ни единого человека.

У его ног дымились разрушенные хуссарабами города Намута; далеко на юге небосвод полыхал кровавыми отсветами пожаров. Аххуман взглянул на север: дороги опустели, пустая гладь великой Тобарры ножом разрезала землю повдоль на две половины — и по реке не плыли караваны плоскодонок.

Наконец, взгляд Аххумана упал на северо-запад. Это были гиблые места: полупесчаная пустыня Шуалла, или, как называли её люди, Мёртвая пустыня, тянулась на сотни миль, а потом круто обрывалась вниз — и здесь царили смрад и испарения пересыхающей Лагуны — некогда морского залива, а сейчас мелководного озера с просоленными заболоченными берегами, на которых росла лишь жалкая растительность.

И вдруг взгляд Аххумана потеплел. Сначала он увидел пыль, а приблизив глаза, разглядел медленный и жидкий людской поток, тянувшийся через пустыню.

Он разглядел их — тысячи, десятки тысяч. Женщины, дети; скрипучие повозки, табуны лошадей, отары овец; воины, похожие на нищих; полумертвые путники, которые падают от усталости, и остаются лежать в ожидании стервятников.

Аххуман снова огляделся, теперь уже другими глазами. Беженцы шли с востока на запад и с запада на восток, с севера на юг и с юга на север; беженцы шли навстречу друг другу!

Аххуман закрыл глаза. И то, что он почувствовал, испугало его. Он всегда помогал людям, у которых Намухха и его орды отнимали родину. Но сейчас, впервые за многие века, он не мог помочь.

Аххуман опустился на раскаленный склон. Под его ногами, не замечая их, муравьиными колоннами упрямо ползли люди. Выжившие. Выжившие — и дети выживших.

А ведь это — только начало бедствий.

Он задумался. Он был в растерянности. Он вспомнил время, когда земля была кораблем, который носили по морю неистовые первобытные ветры. Вспомнил, как множились люди, как грузнел и оседал корабль, достраиваемый многими поколениями.

И вот теперь корабль — вернее то, что когда-то было кораблем, — приходил в негодность.

Был лишь один способ помочь несчастным. Не всем, и даже не большинству. И даже не многим.

Только тем, кто рядом. Быть может, всего десятку людей. Или даже двоим. Нет, хотя бы одному.

Иногда это бывает важнее забот о Вселенной.

Иногда только это и спасает Вселенную — помощь больному старику или голодному ребенку.

Он повернулся на юго-восток; там собирались черные тучи, окутывая снежные пики Туманных гор.

— Брат! — крикнул он.

Его крик покатился по земле, пригибая деревья, отражаясь от склонов, и уже раскатами грома докатился до туч над горами. Там, в иссиня-темном клубке, расползавшемся по ущельям и пропастям, сверкнуло ослепительное Древо Аххуама; изломанные ветви проросли сквозь тучи и погасли.

Тучи заклубились, и появился Намухха. Он стоял на вершине и прикусив губу смотрел на брата.

— Брат, — повторил Аххуман вполголоса, боясь потревожить живое, — я хочу вернуться к людям.

— А разве ты не возвращаешься? — заметил Намухха. Он повернулся боком, сунул свой громадный извилистый меч, побуревший от засохшей крови, прямо в чрево грозы. Вновь взметнулось Древо, ударив ветвями в утесы. Зашевелились снежные шапки.

Намухха подержал меч в тучах, потом вынул его — новый и сияющий, очищенный молнией, отмытый грозой. Полюбовался его сверканьем и сунул в ножны. Вновь повернулся к Аххуману.

— Настало твое время, — сказал он. — И ты возвращаешься. К родным пепелищам…

Он хохотнул.

— Нет, брат, — спокойно ответил Аххуман. — Я совсем другое имею в виду. Ты ведь понимаешь меня?.. Наш корабль зашатался. Люди истребляют друг друга с невиданной жестокостью. Кажется, еще чуть-чуть — и на земле останутся лишь жалкие кучки дикарей, которые будут бродить по лесам в поисках корма, забыв обо всем, что было.

— А развалины городов заметут пески… — продолжил Намухха. И деланно вздохнул. — Все это уже было, брат. Что в этом нового?

— Наш корабль… Земля. Разве ты не чувствуешь качки?..

Намухха склонил голову, послушал.

— И это бывало, — наконец сказал он. — То, что внизу, под слоем земли и воды, — оно еще не остыло. Горы тряслись и раньше, и земля уходила из-под ног.

— Из-под наших ног? Из-под наших с тобой, брат?..

Снисходительная усмешка пропала с темного лица Намуххи. Он поднял голову. Тучи, приподнявшись, тяжело поползли к югу, оставляя рваные клочья на мокрых гребнях хребтов.

Намухха облизнул внезапно пересохшие губы.

— Что-то я не пойму тебя, брат…

— Или не хочешь понять?

Они обменялись долгим взглядом, и Намухха сделал шаг назад:

— Ты хочешь вернуться на землю?

— Да.

— Вселиться в слабое человеческое тело?

Аххуман глубоко вздохнул:

— В мертвое тело, брат. Мы не можем вселяться в живых.

— Это ты не можешь! — торопливо перебил Намухха. — А я — могу!

Аххуман медленно взмахнул рукой. Взглянул в небо:

— Это уже не так важно.

— И ты, созидатель, будешь сражаться? — спросил Намухха. — Возьмешь в руки меч и пращу и бросишься в человеческий муравейник?

— Ты знаешь, — кивнул Аххуман. — Значит, ты согласен.

— Я еще не решил.

— Это тоже неважно. Мы возвращаемся к людям. Прощай, брат.

Он уже повернулся спиной и сделал шаг, когда сзади донесся хриплый смех, похожий на клекот.

— А будет смешно, если мы встретимся там, внизу, в поединке! Давно же мы не мерялись силой, как в детстве, Строитель! — крикнул Намухха.

— Очень давно, — кивнул Аххуман.

Огненные горы

Пронзительно голубое небо. Лед, снег, черные обнаженные скалы.

Через перевал, узкой тропой, пробитой среди вечных снегов, движется маленький караван.

На первом верблюде, нахохлившись, сидит проводник. На нем громадная шапка из цельных заячьих шкурок, стеганый кафтан с высоким стоячим воротником, на ногах — теплые меховые сапоги. В прорехи кафтана видна толстая шерстяная рубашка, на поясе — маленький кривой кинжал. Темное лицо повязано платком — оставлена только узкая щель для глаз.

Белое безмолвие нарушает шорох.

Проводник поворачивает голову.

Звук доносится с белого покатого пригорка недалеко от тропы. Под слоем льда, припорошенного снегом, что-то происходит.

Солнце слепит. Верблюд опускается на колени, проводник съезжает на белый наст.

Скрипит искрящийся снег. Проводник медленно идет к пригорку. Наклоняется. Сметает рукавицей снежную пыль.

Издалека, из глубины зеленого льда на него смотрят чьи-то глаза. Человеческие глаза. Живые.

Проводник отшатывается, кричит, машет руками. Караванщики спешат к нему.

Подбегают — и замирают. Вмороженный в лед, перед ними лежит громадного роста человек в полуистлевшей одежде, еще узнаваемой: это военная форма. Потускневшие знаки отличия, рука, судорожно сжавшая длинный кинжал. Рядом, в глубине ледяного монолита, — самострел и три заржавевших железных стрелы.

Глаза человека открыты. И смотрят на ослепительный, залитый солнцем мир с немым вопросом: зачем?

Наррония

Триумвират, правивший Приозерьем, собирался вместе нечасто. Только когда требовались срочные решения или во время общенародных празднеств, или триумфов. Или необычных забав.

На этот раз триумвиры собрались поглядеть на удивительную загадку природы.

Эту загадку несколько дней везли от Огненных гор в специальной закрытой повозке. Внутри повозки, обмотанная пергаментом и несколькими слоями минеральной ваты, покоилась гигантская глыба льда, вырубленная из ледника. Когда повозка спустилась с гор, вокруг собралась толпа. Каким-то образом стало известно, что в столицу везут необыкновенное чудо: ледяного человека. Эту толпу охранники сначала пытались разгонять, потом махнули рукой.

Толпа следовала за повозкой все дни пути, лишь на ночь исчезая в придорожных селениях.

Но то, что началось при въезде в столицу, пахло уже беспорядками. Из канцелярии триумвирата даже последовал приказ применить силу, чтобы разогнать толпу. Конные стражи порядка заработали плетьми, но это лишь добавило ажиотажа. Люди уворачивались от плетей, и хохотали над теми, кто падал от хлесткого удара.

Кут — Старая Столица Нарронии — всегда был веселым городом.

Главный распорядитель лишь мельком глянул в повозку, хотя специально для него часть ледяного куба освободили от ваты и пергамента. Темный кусок льда. Смутные контуры человеческой фигуры.

— Поставьте его пока вниз, в подвал. Я зайду позже — взгляну на ледяную диковинку…

Повозка подъехала к дверям в подвал, рабочие настелили доски как для бочек с припасами, которые в дни жатвы катали вниз. Куб приподняли механическими домкратами, с помощью канатов и рычагов поставили на доски, смазанные салом, и осторожно вкатили в подвал.

Там куб подхватили, выпрямили и установили у стены, где уже приготовлены были кожаные емкости со льдом. Ими обложили монолит.

Главный распорядитель Эноф появился, когда стемнело. При свете масляных ламп осмотрел монолит, приказав вновь частично освободить его от пергамента. Оказалось, что куб установили вверх ногами: замерзший человек стоял на голове.

Эноф ухмыльнулся.

— Потерпит. Завтра перенесем его в музей, а послезавтра представим триумвирам.

— Так я и думал — очередной вздор, — сказал Первый триумвир, седой старец с благообразным лицом. — Старая сказка о снежном человеке. Правильнее всего будет вернуть его обратно в горы.

— Нет, пусть он останется в нашем собрании диковинок, — отозвался Второй.

— Но ведь он растает. И начнет разлагаться.

— Мы обложим его льдом. Поместим в двойной саркофаг. Замочим в крепком вине, зальем мёдом, в конце концов…

Третий триумвир молча разглядывал человека, заключенного в кубе льда. Лед уже подтаял, и с помоста, на который его установили, сбегал ручеек.

— Вся штука в том, — вступил в разговор первый советник Второго триумвира, — что этот снежный человек — жив.

— Вздор! — повторил Первый. — Нам уже доставляли подобные диковинки. Была даже одна замерзшая лошадь. Помните?.. Нет, вы, молодежь, ничего не помните… Лошадь во льду. Была лошадь.

— Живая? — спросил кто-то вполголоса.

Старец испуганно взглянул по сторонам, поискал глазами говорившего. Не нашел. И ответил почему-то шепотом:

— Мертвая… Видимо, ее застала в горах осенняя непогода…

— Смотрите! — закричал вдруг советник.

Человек во льду, казалось, шевельнулся. По крайней мере, глаза его ожили, — казалось, что они смотрят, — нет, прожигают взглядом.

В зал между тем входили высшие сановники, и, несмотря на сумрак и каменные своды, становилось все теплее. Ручеек с подтаявшего монолита бежал все обильней.

— Да, странный экземпляр, — сказал Третий — и самый молодой — триумвир. — Необъяснимая загадка природы…

Первый триумвир судорожно вздохнул, глянул из-под насупленных бровей, погладил поредевшую белую бороду.

— Мы многое видели. Да. Жизнь нынче совсем не та, что прежде, когда Наррония… — Он не договорил. Поежился под взглядом замороженного гиганта, с трудом отвел глаза и закончил. — Все изменилось. Сначала — слухи о каком-то завоевателе, который захватил Нуанну и как будто готовился приступить к завоеванию Приозерья. Потом — о диких ордах северных степняков, которые тоже захватили Нуанну и тоже якобы собирались напасть на нас… Вздор. Все вздор.

Он замолчал и пристальнее вгляделся в человека во льду.

— Он похож на аххума. Наверное, вы помните, господа, один мой давний триумф? Кажется, четвертый по счету… Или седьмой. Помнится, тогда я привел в Кут пять тысяч рабов, и они были похожи на этого…

— Конечно, помню! — отозвался его Первый советник. — Это было всего девяносто три года назад!

Зал вздрогнул от хохота. Третий триумвир так смеялся, что даже сполз со скамьи.

Ледяной куб покрылся сетью мельчайших трещин. И внезапно стал распадаться. Куски льда, тая, мягко съезжали к помосту, попадали в ручейки и с легким звоном касались мраморного пола.

— Здесь слишком жарко! — сказал Второй. — И я боюсь…

— Льда! — крикнул Эноф.

Служители торопливо стали вносить в зал мешки со льдом и обкладывать монолит. Ручейки на глазах кристаллизовались. Пар превращался в иней и оседал на стенах куба и на потолке.

— Ну вот, — с неудовольствием заметил Первый. — Теперь здесь становится слишком холодно. Пожалуй, я покину вас. Пусть его прикроют, чтобы не растаял…

С помощью трех советников Первый триумвир сполз с кресла и засеменил, опираясь на услужливые руки, к выходу.

Служители закрыли монолит покрывалами.

Вскоре все ушли. Где-то вдали, за анфиладой залов и галерей загремели замки и засовы.

Наступила тьма. Похожий на дым свет звезд проникал в узкие стрельчатые окна и светился на плитах пола.

В полной тишине раздался глухой удар. Затем треск и новый удар.

Затем удары стали частыми, задрожал постамент, обложенный мешками со льдом, потом задрожал пол, и наконец — сам свет мутных звезд.

Монолит закачался и медленно, рассыпаясь на мириады ледяных брызг, рухнул на пол. Ледяной человек лежал в груде колотого льда.

Энофа растолкали среди ночи. Плохо соображая спросонья, он рявкнул на слугу. Сел, потирая руками лицо. Переспросил:

— Что?

— Ледяной человек! Он ожил!

— Что? — снова переспросил Эноф. — Он и был жив…

— Нет, он разбил лед и освободился!

Эноф подскочил.

— Где он сейчас?

— В музее. Вход стерегут гвардейцы, подняты на ноги три сотни дворцового караула…

Нгар медленно обвел глазами сумрачный зал. И стал переворачиваться на живот.

Каждое движение он делал словно впервые, и приходилось пробовать снова и снова, потому, что он разучился двигаться. Или никогда не умел.

Он силился, тужился, судорожно двигая руками и ногами, и наконец ему удалось оторвать спину ото льда. Он не почувствовал, что оставляет во льду клочья одежды и собственной кожи. Ледяное бесчувствие еще не прошло, и это было хорошо. Он не успевал почувствовать боль.

С превеликим трудом, невероятно медленно и сложно, он поднялся на четвереньки. Постоял, не чувствуя ни рук, ни ног. Покосился на груду льда. Почему-то ЭТО он помнил. Нгар. Шумаар… Нуанна. Нелепые слова всплывали из тьмы. Из тьмы, откуда нет возвращения…

Зачем?

Он снова повел глазами вокруг. И внезапно вспомнил, — будто кто-то шепнул.

Здесь, во льду, должно быть оружие. То оружие, которое оставил ему верный Шумаар на последнем перевале. Хотя сейчас Нгар еще не вполне понимал, зачем оно нужно — оружие.

Он покачался, пытаясь почувствовать руки и ноги, привыкая к себе. Почувствовал жжение, покалывание, — боль догоняла его. Сжав зубы, он медленно разогнулся, оставаясь стоять на коленях. Поднял лицо к стрельчатым окнам, в которые заглядывали звезды, и внезапно — боль догнала его — долго, страшно закричал.

Поначалу это был просто крик — крик обезумевшего от боли животного, но постепенно в крике стали различимы человеческие звуки:

— Нга-а!.. И-а-а… Нга-а-а!..

Голос покатился по каменным анфиладам. Заметалось эхо в бесконечных галереях:

— Нгар! Я — Нгар!..

И вот уже где-то далеко-далеко что-то или кто-то отозвалось звоном.

Звон был похожим на тот, с которым рухнул лёд. Но это был не лёд. Нгар вспомнил: так падает только железо.

Он перевел дух. Боль снова отступила.

Медленно поднялся на ноги. И сделал несколько неуверенных шагов.

Наклонился к куче мелкого льда, погрузил в нее руку. Нашел кинжал, самострел, стрелу. Самострел заржавел, и железные шестерни, натягивавшие тетиву, не сразу удалось сдвинуть с места. Они заскрежетали — и с пронзительным визгом тетива оттянулась, железная стрела встала на место.

Нгар поднял еще две стрелы, заложил их за пояс. Покачался, думая, что это качается пол, окна и звездный свет за окном. И двинулся к выходу.

За этим залом был другой — точно такой же. У стен стояли странные сооружения, прикрытые мешковиной. Нгар подошел ближе, пощупал руками — кажется, это была статуя.

Он двинулся дальше. Ноги привыкали ходить. Они почти не гнулись, ступали неправильно, ту внутрь, то вовне. Но постепенно дело пошло на лад. Ноги начали заплетаться, но он заставил их двигаться, поймал ритм, и пошел все быстрее и быстрее.

Мимо мелькали залы и галереи. Вдоль стен возвышались странные изваяния — мохнатый зверь с закрученными клыками; громадный медведь, вставший на задние лапы; однорогое чудовище без ног.

Потом Нгар увидел людей — и в первый момент приготовился стрелять. Но это тоже оказались чучела. Или манекены. В богатых доспехах, в пышных одеяниях, в рогатых шлемах, с боевым оружием в мертвых руках. На полу валялся боевой топор — один из манекенов выронил его, услышав крик Нгара.

Наконец, Нгар разглядел впереди массивную дверь — и ударил в нее плечом. Дверь отозвалась грохотом, но устояла. За нею послышалось множество тревожных голосов.

Нгар обернулся, поискал глазами. Топор.

Он вернулся, поднял его. Сначала взялся за лезвие — и зарычал: на каменный пол капнула кровь. Но рука тут же вспомнила, как надо держать это оружие.

Повесив арбалет за спину, он крикнул и бросился к двери.

От могучего удара содрогнулись стены, и смолкли крики за дверью.

Дерево было твердым, с железным переплетом. Лишь с третьего удара ему удалось пробить дверь насквозь.

Гул ударил ему в уши. Язык, на котором кричали там, за дверью, был ему незнаком, но он почему-то улавливал смысл. Это были стражники. Они кричали, что дверь не выдержит. И что-то про снежного человека. Вмешался другой голос — властный и нетерпеливый. Он приказывал установить баллисты.

С тяжким грохотом половинку двери вынесло, сорвав с мощных петель; она рухнула далеко от входа. Раздались испуганные вопли. Нгар увидел свет — и свет едва не опрокинул его. Света было слишком много. Он был слишком яркий.

Нгар отворачивался, но свет был повсюду. Он закрыл глаза. И снова закричал. В конце долгого крика, оглушившего вселенную, его голова задралась к звездам. И он внезапно прозрел, разглядев их — высоко-высоко над ореолом света, заливавшего его самого.

Когда он опустил глаза, двор был пуст. Лишь валялись на каменных плитах обломки дверей, дротики, и пылали ручейки масла из разбившихся светильников.

Крики слышались откуда-то издалека — из-за стен, окружавших двор.

Там, за этими стенами, были другие дворы, а за ними, наверное, еще и еще — Нгар догадался об этом, разглядывая стены и башни, возвышавшиеся над ними.

На стенах и башнях шевелилось что-то темное. Нгар напряг слух и зрение, и вдруг явственно почувствовал опасность. Он взмахнул топором — и успел отбить пущенный откуда-то из темноты арбалетный болт. Болт зазвенел на плитах двора, а Нгар отступил в проем дверей. Дождь железных стрел посыпался на него; они летели почти бесшумно, и вколачивались в камни и дерево как гвозди.

Нгару послышалось движение за спиной. Он стал поворачиваться, тут же сообразив, что здесь должен быть другой — парадный — вход.

Когда он повернулся во тьму, что-то ослепительное вспыхнуло у него перед глазами и тяжкий удар обрушился прямо в лоб.

Зазвенел лед. Очень много мелкого, рассыпчатого льда. Нгар опускался в него все глубже, и свет мерк, постепенно отдаляясь, пока не превратился в голубую точку — прекрасную и недостижимую, как звезда Аххумана.

А потом его снова вырвали изо льда.

Он догадался об этом, когда почувствовал боль, которая переполнила его тело и стремилась вырваться дальше, пожирая вселенную.

Поэтому он боялся открыть глаза: боль могла брызнуть из глазниц.

Кто-то дотронулся до него, потрогал губы и лоб.

— Он теплый. Он теплый, этот ваш снежный воин. Он живой.

Это сказал человек в странной одежде, стоявший прямо над Нгаром. Нгар полусидел в неудобном шестиногом кресле, и руки его были крепко привязаны к подлокотникам.

Нгар сначала чуть-чуть приоткрыл глаза. Ничего не произошло. Его не ослепили, как ему показалось вначале. И тогда он поднял веки и посмотрел вокруг.

Это был дворец, и дворец настоящий — не тот темный зал в музее. И человек, стоявший перед ним, не был похож на клоунов-триумвиров.

— Ты жив, — сказал человек по-аххумски, и Нгар вздрогнул, услышав родную речь. — Хочешь пить? Или есть?

Нгар медленно кивнул, и незнакомец повернулся:

— Дайте ему вина!

Бесшумный человек в богатой одежде оказался возле Нгара, приставил к губам диковинный прозрачный сосуд, пузатый, на стеклянной ножке. Нгар приоткрыл рот и начал пить. И только сейчас понял, как велика его жажда. Он выпил весь бокал, и хрипло сказал:

— Еще!

Его собеседник кивнул, и слуга приставил ко рту Нгара второй бокал. Его Нгар выпил так же жадно, облизал подбородок и глубоко вздохнул. Внезапно он почувствовал облегчение, будто тело перестало принадлежать бренности, и стало невесомым достоянием эфира.

— Кто ты? — спросил Нгар.

Незнакомец улыбнулся. Резкие морщины появились на его смуглом лице, и Нгар понял, что незнакомцу гораздо больше лет, чем показалось вначале.

— Я бог, — ответил он.

— Бог? — Нгар мигнул.

— Да. Бог Нарронии. Бог Великого Озера Нарро, оплодотворившего эту землю. Я бог, а это, — он кивнул на неотступно следовавшего за ним молчаливого человека, — мой апостол. Или, если слово тебе непонятно, — раб, слуга, и одновременно единственный жрец. Его зовут Вадемекум, или просто Ваде. Я сам придумал это имя…

Он снова улыбнулся, склонив голову, отчего густые иссиня-черные волосы слегка закрыли лицо.

— Ты, я думаю, удивлен?

— Нет, — ответил Нгар. — Я видел много разных богов. И всем им было нужно, чтобы я при виде их удивился.

Незнакомец помолчал, обдумывая его слова. Наконец кивнул:

— Да, я понял. Ты побывал во многих странах, у многих народов, которые поклоняются самым разным богам. Иные из них похожи на людей, иные — на животных, иные просто невидимы… Так?

— Так. Я знаю народ, поклоняющийся огню. Знаю народ, обожествляющий своего правителя. Не беда, что правитель смертен, может заболеть, или его могут убить. Следующий тоже будет богом, и ему выстроят храм…

— Ты прав, — сказал незнакомец. — Тогда называй меня просто по имени, как называла меня моя мать — Астон.

Нгар шевельнулся:

— Если ты бог — почему ты боишься меня?

— Потому, что ты можешь быть опасен. Существо, которое пролежало во льду несколько зим, а потом ожило, наводит на мысль о темных силах.

— Опасен богу?

Астон рассмеялся. Зубы у него были на редкость белыми и ровными, неестественно, идеально ровными.

— Если бы я был богом… настоящим богом, — сказал он, отсмеявшись, — я предугадал бы твое появление. Но я, к сожалению, человек во плоти. Я родился человеком, хотя это и было двести лет назад, я и теперь остаюсь человеком, хотя многие части тела уже не мои: они износились, и я вынужден был их заменить. Это отдельная и очень долгая история… Сейчас меня больше заботит другое. И ты смог бы мне помочь.

— Как? — спросил Нгар.

Астон наклонился, пристально поглядел ему в глаза и сказал:

— Очень просто. Расскажи для начала, как это тебе удалось. Я знаю, существуют люди, способные останавливать свое сердце и погружаться в сумерки между светом и тьмой. Но это — результат долголетних тренировок. Ты же, как я понимаю, просто умер, тебя залило дождями, занесло снегом, ты стал льдом… А потом очнулся.

Нгар поднял кудлатую седую голову. Лицо его — широкое, почти черное, непроницаемое, изуродованное шрамом — третьей губой, — внезапно приобрело странное выражение. Все три губы полководца бессмертных медленно-медленно растянулись в подобие усмешки.

— Все очень просто, Астон. Я тоже бог.

Астон вздрогнул, повернул красивую голову и вгляделся в лицо Нгара.

— Может быть, — медленно сказал он, — ты и не смеешься надо мной. Может быть. Тогда, как ни печально, придется проверить тебя. Человек отличается от бога многим, но есть совершенно определенное и простое отличие. Ты знаешь, какое?

Он помедлил, хмурясь.

— Человеку, в отличие от бога, иногда бывает очень больно…

Нгара привели в подземный зал с глухими каменными стенами. Усадили в железное кресло, и пристегнули обручами.

Одним нажатием рычага кресло раскинулось, превратившись в подобие кровати — слишком большой кровати, так, что Нгар, даже при его росте, почувствовал острую боль в суставах.

Орудовал рычагом некто по имени Скорр, а Астон и его секретарь Ваде, неотступно писавший что-то на диковинных желтоватых листках, сшитых в книгу, находились поодаль: Астон сидел, полуразвалясь, и попивая золотистое вино, секретарь стоял чуть позади и сбоку, ловко управляясь и с толстой, пудовой книгой, и с черной угольной палочкой, которая бегала по страницам.

— Не больно? — спросил Астон.

— Больно, бог, — отозвался Нгар.

— Но терпимо, как я вижу, — и Астон кивнул Скорру.

Скорр, невысокий человек в кожаной одежде и кожаном фартуке, с перчаткой на левой руке, снова потянул за рычаг. Кровать стала разъезжаться со скрипом, — видимо, ею слишком давно не пользовались.

На этот раз боль была почти невыносимой. Сухожилия — старые, одеревеневшие от бездействия сухожилия и хрящи Нгара вытянулись, и заскрипели почти так же громко, как железная несмазанная кровать.

Нгар молчал. Кровь отхлынула от лица и шрам, похожий на третью губу, стал светлее губ.

— Еще чуть-чуть, Скорр, — сказал Астон. — Ты же видишь, он терпеливый. Пусть закричит.

Легкое нажатие на рычаг.

Нгар стал длинным, неестественно длинным. Позвонки почти отделились друг от друга, суставы почти выскочили из предназначенных им впадин; теперь Нгар ростом сравнялся бы, пожалуй, с гигантом Шумааром.

Нгар внезапно вспомнил Шумаара; понадобилось всего мгновенье — и Шумаар предстал перед его внутренним взором как живой. Гигантский воин в непробиваемых доспехах, с конским хвостом на плече, с грудью, которой он мог заслонить упряжку из двух лошадей… Шумаар. Защитник. Верный, как пес.

— Шу-ма-ар! — прокричал Нгар; и хотя вместо крика вышел лишь стон, Астон и Скорр вздрогнули.

Астон подался вперед, от неожиданности расплескав вино и вопросительно взглянул на Скорра.

— Он без сознания, — сказал палач. — По-видимому, он бредит…

— Нет, — качнул головой Астон. — Шумаар — это аххумское имя. Я не понимаю, что оно означает, но в нем есть женский слог… Возможно, это название какого-то цветка или дерева.

Он снова качнул головой — на этот раз повелительно, — Скорр повернул рычаг. С пронзительным визгом обе половины кровати съехались. Тело Нгара подбросило вверх, и он открыл глаза.

Астон поднялся и приблизился к нему. Заглянул в лицо.

— Ты жив?.. — спросил он. И добавил удовлетворенно: — Жив. И даже не покалечен. Это странно, очень странно…

Он мельком глянул на Скорра, который лишь развел руками.

— Впрочем, — продолжал Астон, снова усаживаясь, — я знаю случаи, когда ваши воины из так называемых бессмертных могли продлевать свою жизнь. Например, продолжать сражаться, когда им отсекали руку или даже поражали прямо в сердце… Эти случаи описаны в наррийских хрониках, а хронисты у нас платили своими жизнями за записи, если их нельзя было подтвердить. Каждый факт проверялся трижды — с помощью разных свидетельств. Но… — Астон сделал паузу, допивая вино. — Я понял, что ничего сверхъестественного в этих случаях нет. Возможно, в одном из аххумских горных монастырей жрецы научились извлекать из мозга живых людей особое вещество. Чтобы это вещество появилось, человека следовало подвергнуть чудовищным пыткам. Потом они умирали, конечно — им же буравили черепа… Насколько мне известно, одной капли этого вещества достаточно, чтобы превратить любого воина в неистового зверя, совершенно нечувствительного к боли.

Астон остановился, взглянул на Ваде — все ли тот успел записать, — и снова посмотрел на Нгара.

Нгар молчал. Его рубец вновь налился кровью — и внезапно все три губы растянулись в улыбке.

— Не знаю, о чем ты говоришь, — прохрипел он; звуки клокотали в его растянутой гортани.

— Разве? — удивился Астон. — Я-то думал, что ты посвящен в тайны ваших жрецов.

— Наши жрецы не пробуравливают черепа живым людям, — сказал Нгар.

Астон пожал плечами.

— Значит, ты даже этого не знаешь… — с сожалением сказал он. — Тогда придется либо убить тебя, либо посадить в клетку и поместить в триумвирский зверинец. Кстати, там уже содержатся некоторые из твоих соплеменников. И даже размножаются в неволе, что характерно лишь для низкоорганизованных существ…

Астон вздохнул, кивнул писцу и направился к выходу из каземата.

Скорр открыл было рот, но Астон тут же бросил ему на ходу:

— Потренируйся на нем. Возможно, он расскажет что-нибудь интересное. И если останется в живых — доложи мне.

Все, что было потом, Нгару виделось как бы со стороны. Он не боялся боли — теперь он знал, что больно не ему, а всего лишь этому большому, полумертвому, пережившему себя телу. Главное — суметь сосредоточиться и вынести сознание за пределы тела, даже не стараясь слишком удалиться от него. Сознание становилось оболочкой, второй кожей — но невидимой и неощутимой. Нгар знал, что с ним делают, видел даже, как, хотя и не мог уже видеть заплывшими, спрятавшимися в синие щели глазами.

Он видел иначе. Он видел, как Скорр, пыхтя, пытается что-то сделать с его ногами, вытягивая из голеней красноватые нити. Нити растягивались и прятались в разрезы с обожженными краями. Он видел, что Скорр, роняя Нгару на живот капли соленого пота, орудует каким-то инструментом, похожим на бурав.

Наконец, Нгар ощущал запахи: крови, мочи, кала. И горелого мяса. И вонь давно не мытых подмышек Скорра; его мешковатое одеяние пропиталось почти лошадиным потом. И все эти запахи приносили Нгару куда большие страдания, чем изобретательная работа палача.

Он знал, что все это вот-вот кончится. Он чувствовал это.

Наконец, его сознание раздвоилось.

Туманные горы

И вот он уже видел себя, стоящим на бастионе, с громадным мечом в руке. Из тьмы, поглотившей все вокруг, на него лился поток стрел. Некоторые пробивали защитные доспехи; несколько стрел он уже обломил, чтобы они не мешали сражаться — окрашенные кровью обломки торчали из его рук, ног, плеч, и даже из шеи.

Снизу волна за волной накатывали штурмовые колонны хуссарабов. Рядом, во тьме, сражались невидимые защитники. Нгар видел их, когда над ними пролетали горящие стрелы, на миг освещая гребень стены. Да еще где-то позади мерцал красноватый огонь; оттуда доносился запах жженой кожи. Но огонь не успевал разгораться, потому, что кто-то — возможно, жены и дети защитников — гасили огненные стрелы войлоком, водой, или просто затаптывали ногами.

Нгар знал, что крепость обречена. Двое суток непрерывного штурма измотали защитников. Стена еще не была пробита, но враг уже подкатил осадные башни и перебрасывал переходные мосты с крюками.

По ним на стену бежали воины, и казалось в тьме, что это были не люди, а звери, потому, что у них были звериные головы и звериные покровы, и вместо рук у них были лапы, а в лапах — невидимая во тьме, разящая изогнутая смерть.

Потом он почувствовал, что его теребят, тащат куда-то сзади, и чей-то голос кричит ему в самое ухо:

— Они прорвались, Шумаар! Они уже в крепости! Пора уходить!..

Нгар обернулся и все понял. В разгорающемся огне он увидел, что бой кипит уже во дворе, и ряды защитников тают, а ряды звериноголовых наливаются плотностью и неодолимой силой.

Он выронил меч — снизу громадный дротик попал ему в незащищенную часть предплечья. Рука безжизненно опустилась и повисла, как плеть. Он снова оглянулся. Вгляделся в того, кто тащил его со стены вниз, туда, где были потайные ходы; он пытался вспомнить его имя. Кажется, это был сотник бессмертных — один из немногих, переживших поход на запад, резню в заповедном лесу и схватки под стенами Нуанны.

Впрочем, имя — это неважно. Он уже догадался, что сейчас его зовут Шумаар, но одновременно знал, что все еще остается Нгаром — распятым на железной кровати, там, за горами, далеко на юге, разделенным с гибнущей крепостью не только расстоянием, но и временем. Может быть, неделями. Может быть, месяцами.

Он поднял дротик и почти не оборачиваясь, одним неуловимым движением вогнал его до половины в грудь набежавшего по перекидному мостику хуссарабу. Звериная голова свалилась с его плеч. Под ней обнаружился бритый человеческий череп.

Шумаар спрыгнул на нижнюю ступеньку и вместе с сотником ринулся вниз.

В кровавых отблесках пожара они спустились на площадку и отсюда пошли прямо по стене — перебираясь с одного выступавшего из кладки камня на другой.

Бой еще продолжался — и на стенах, и внутри крепости; часть осажденных перешла за ров в центральный бастион. Может быть, им удастся продержаться до того, как подоспеет помощь, обещанная Хаммаром.

За выступом стены царила полная тьма и сотник, шедший впереди, едва не сорвался вниз: Шумаар поддержал его здоровой рукой, прижавшись к стене. Потом они нашли нишу, в которой едва мог стоять один человек. Сотник сдвинул камни и скользнул куда-то внутрь каменной кладки. Шумаар попытался пройти — но щель оказалась слишком узка.

— Сюда, Шумаар! — донесся голос сотника.

— Я не могу… — прошептал Шумаар. Слишком узкий вход не был рассчитан на его гигантское тело. Он втискивался до тех пор, пока не выбил из себя весь воздух; ему стало нечем дышать; металлический литой доспех заклинило, и теперь Шумаар не мог сдвинуться ни вперед, ни назад.

— Дай мне руку! Протяни мне свою руку, Шумаар!

Почти теряя сознание, Шумаар из последних сил потянулся рукой к невидимому сотнику. Ощутил, что его кисть оказалась крепко перехвачена ремнем: видимо, сотник уперся в выступы входа обеими ногами и руками и потянул на ремень.

Шумаар почувствовал треск. Все кости скелета пришли в движение, ребра согнулись, и казалось, что тяжко бухавшее сердце вот-вот остановится, сдавленное со всех сторон; потом треск заглушил другой звук: заскрипел о камень металл доспехов, и вогнувшийся нагрудный панцирь взвизгнул, как визжит пила каменотеса. Еще миг — и Шумаар вдруг почувствовал, как воздух влился в его грудь, едва не взрывая легкие изнутри.

Сотник по-прежнему держал ремень, и, не оборачиваясь, устремился в темноту. Ход был низок и узок, Шумаар с трудом протискивался в него, но все же здесь можно было идти, хотя и согнувшись в три погибели.

Ход шел внутри крепостной стены, сначала вдоль нее, а потом круто вниз.

Потом дышать стало еще труднее, а ход превратился в лаз, по которому они ползли на четвереньках.

И это продолжалось долго, очень долго.

А когда они поднялись наверх и раздвинули кусты — внезапно им в глаза ударил ослепительный свет.

Вокруг стояли хуссарабы с факелами и кожаными ремнями наготове. Они не успели сделать и шага, как оказались поваленными на землю, и умелые руки скотоводов — кочевников мгновенно спутали их ремнями, как бычков, предназначенных для забоя.

Когда Шумаару вывернули перебитую руку, он вскрикнул, — и потерял сознание.

— Великий каан не устает повторять, что нам нужны сильные и умелые воины. Даже если это враги. Их следует оставлять в живых и принуждать к службе. А если они не захотят — следует содержать их как собак-попрошаек, которые хуже рабов. Их работа все равно пойдет хуссарабам на пользу. А потом, когда они устанут пожирать отбросы, отбирая их у собак, они согласятся вновь стать воинами…

Человек, говоривший это, не был похож на хуссараба. Скорее — на аххума с примесью южной крови — аррольской, или, может, каффарской.

У него было странное узкое лицо. Глаза он прикрывал, и казалось, что его взгляд служит ему оружием. И оружие это было сильнее меча и даже огня.

Шумаар в рабских обносках стоял в ряду таких же, как он, бывших воинов. Он не знал никого из них. Все они были из разных племен и из разных частей; наречия некоторых он даже не понимал. А кроме аххумов были здесь и таосцы, и каффарцы, и даже киаттцы. Человек, прикрывавший глаза, был одет в кожаную безрукавку, с темной накидкой, сдвинутой на плечо. За поясом у него был акинак в ножнах, украшенных сканью. А за ним стояла свита из хуссарабских воинов, с бесстрастными и сытыми лицами. Такие же воины охраняли шеренги по периметру.

Шумаар знал, где они: это был бывший военный лагерь в Арли, в котором обучали новобранцев. Когда-то ему приходилось бывать здесь. И то, что теперь в лагере хозяйничают хуссарабы, могло означать только одно: Ушаган пал.

Человек в безрукавке прошелся вдоль ряда. Остановился напротив Шумаара, который возвышался над остальными так, что они казались детьми.

— Я знаю тебя, — сказал он вдруг. Его глаза приоткрылись и Шумаар понял, что не сможет выдержать этот взгляд. — Ты — Шумаар, бывший сотник бессмертных, телохранитель темника Нгара. Нгара Непобедимого.

Он едва заметно улыбнулся тонкими синеватыми губами.

— Ты был разжалован в десятники и отправлен в приграничную крепость Гвайба в Туманных горах, на перевале между Южным Намутом и Ну-Аном… Так?

— Я был разжалован в рядовые, — ответил Шумаар.

— Да, правильно. Но в крепости выслужился до десятника. Действительно, было бы странно, если бы комендант крепости сотник Баах оставил тебя в рядовых…

— Откуда ты знаешь? — спросил Шумаар, широко открыв глаза.

— Ничего не спрашивай здесь, — незнакомец длинно вздохнул. — А если придется спросить, то сначала скажи об этом.

— Я хочу спросить, — упрямо сказал Шумаар, — Кто ты и откуда знаешь меня?

— Правильно, теперь правильно. Но неучтиво.

Он поднял руку, останавливая воинов, которые шагнули было к Шумаару.

— Вы все должны называть меня повелителем Хуараго! — громко сказал он. — Ты слышал о Хуараго? — добавил он тихо, глядя в глаза Шумаару.

Шумаар вздрогнул, как от удара. Но не успел ответить: его вытащили из шеренги, свалили на землю, и потащили на аркане, который был захлестнут на шее, к яме.

В эту яму сажали непокорных и особо опасных пленников.

В яме жили собаки.

Не дворовые или безродные псы — боевые гладкошерстные звери, списанные со службы по разным причинам: по болезни, по старости. Или за излишнюю свирепость. За тягу к человеческой крови.

Люди сидели в этих ямах, нарытых в дальнем углу лагеря, как правило, недолго. Хотя для защиты от псов им давали палки, и иной раз стражники, смилостивившись, выливали на псов, вцепившихся в пленника, бадьи с водой.

Как правило, людей или вытаскивали из ямы через самое непродолжительное время, или собаки пожирали их. Почти без остатка: мощные челюсти желто-белых аххумских псов-воинов могли крошить даже камни. Не говоря уже о костях.

Шумаар просидел в яме несколько суток.

В конце вторых суток хуссарабы стали приходить, чтобы посмотреть на него. Рассаживались на корточках на краю, и смотрели вниз. Молча. Лишь иногда цокали языками.

Потому, что Шумаар сам превратился в зверя, которого боялись собаки.

Он отнимал у них кости и остатки с солдатских столов. Он рычал так, что бывший вожак и хозяин ямы поджимал хвост и забивался в дальний конец углубления, вырытого самими же собаками — там они отдыхали во время дневного зноя и грелись в холодные ночи.

Когда Шумаара подняли из ямы, его окружили самые рослые воины, выставив копья тупыми концами вперед. Шумаар стоял на четвереньках, поворачивался из стороны в сторону и огрызался, когда древко копья приближалось к нему слишком близко.

Потом на шею ему накинули два аркана. Растянули их. Заставили подняться на ноги. И, подгоняя копьями, повели к шатру Хуараго.

Хуараго ждал у шатра, в маленьком креслице с подушечками. Его окружали оруженосцы и писцы, а у ног лежал громадный аххумский пес, раскормленный так, что издалека мог сойти за гигантского борова.

Когда Шумаара подвели, боров внезапно потянул носом воздух и забеспокоился. Он даже приоткрыл заплывшие жирными складками злобные глазки — и уставился на Шумаара. Морда при этом выразила полную растерянность. Если это был человек — почему от него несло псом? Если это был пес — почему он был похож на человека?

В поисках ответа боров пошевелился и не без труда перевел взгляд на хозяина.

Хуараго опустил ладонь ему на темя, слегка потеребил загривок. Боров клацнул зубами, поворчал, но успокоился; уронив морду на могучие лапы, он принял прежнюю позу, хотя красные глазки его не отрывались от человека-собаки, стоявшего на коленях перед ним.

— Кто ты? — спросил Хуараго свистящим шепотом.

Шумаар поднял кудлатую голову. Зарычал (боров даже подскочил от неожиданности, но, видимо, ему было невмоготу проявлять излишнюю активность. К тому же ладонь хозяина все еще лежала у него на загривке).

— Я Шумаар, — наконец выговорил тот. — Сотник бессмертных, верный пес Нгара Непобедимого.

— Если бы ты был верным псом, ты не оставил бы своего хозяина умирать на ледяном перевале.

Шумаар опустил голову и хрипло ответил:

— Если тебе все известно, тогда ты должен знать: я выполнял приказ.

Хуараго помолчал. Кивнул.

— Да. Ты выполнил приказ, Шумаар. И остался верным… Поднимите его с колен!

Добрая дюжина тупых концов копий уперлась в него. Шумаар нехотя поднялся. Он был выше самого высокого воина почти на две головы. И самый высокий воин непроизвольно попятился, крепче сжимая в руках копье.

— Разбейте для него отдельный шатер, — приказал Хуараго склонившемуся ординарцу. — Посадите на цепь. Но сначала устройте баню. Потом надо приставить к нему лекаря… Лучше всего — айдийца Та Роро. У него переломаны ребра, а в плече сидит наконечник хуссарабской стрелы…

Хуараго усмехнулся, глянул в упор на ближайшего стражника-хуссараба:

— А еще говорят, что наши хуссарабские стрелы лучшие в мире, и разят насмерть…

Когда ординарец побежал исполнять приказ, Хуараго прошептал, почти не разжимая тонких бескровных губ:

— Из него выйдет хороший полководец. Он и поведет войско в Нарронию.

Наррония

Нгар очнулся, когда пришло время: и времени понадобилось очень, очень много. Скорр слишком старался, хотя старания его были вознаграждены не золотом или подарками — ударом плетью по лицу.

— Но ведь ты сам приказал мне убить его! — взвыл Скорр, схватившись за залитый кровью глаз.

Астон неприятно усмехнулся и снова поднял плеть. Скорр упал на четвереньки и быстро-быстро, с невероятной скоростью, пополз задом вперед, к выходу из покоев наррийского бога.

После Скорра Астон принял куратора Северо-Западного Округа Азана. Азан был полным темноволосым, пятидесятилетним человеком с набрякшими веками. Он начальствовал в округе уже несколько лет и пользовался доверием второго триумвира, что, впрочем, ровно ничего не означало без одобрения Астона.

— Ты плохо управлял округом, Азан, — сказал Астон. — Очень плохо, если не знал, что творится у тебя под носом.

Азан поклонился, подобрав расшитую золотом кураторскую тогу:

— Все произошло слишком внезапно. Мне доносили из Сандора и Толамбо, что все спокойно. Это донесение поступило всего два дня назад, а поступают они ежедневно из разных городов Западного побережья.

— А вчера пришло противоположное сообщение? — язвительно спросил Астон. — О том, что о спокойствии не может быть и речи?

Азан с достоинством выпрямился.

— Вчера лазутчик, загнавший насмерть двух коней, доложил, что на берегу залива Гао, в нескольких милях от Сандора, появился большой отряд собачьеголовых.

— Донесение ты записал?

Азан угрюмо кивнул и подал Астону запечатанный свиток тростниковой бумаги.

Астон сорвал печать, развернул, быстро прочитал донесение. Отбросил его в сторону.

— Здесь ничего не сказано ни о численности отряда, ни о его целях. Нет ни имени предводителя, ни маршрута, каким степняки вышли к заливу Гао!

— Это было первое донесение. Через два часа поступило второе…

— О том, что Сандор взят внезапным штурмом? — повысил голос Астон и вскочил. Сделал быстрый шаг к Азану — тот отшатнулся, — и прошипел: — Как они могли взять с ходу город, стены которого выдерживали многомесячную осаду?

— В том-то и дело, — голос Азана дрогнул, но он держал себя в руках. — Ничего принципиально нового они не использовали. Разбили тараном ворота.

Лицо Астона перекосилось от ярости:

— Как? Как они могли это сделать, если к воротам Сандора ведет узкий проход с отсечными стенами?

— Они установили две осадные башни и не давали вести стрельбу с отсечных стен…

— Две башни? — Астон схватил Азана за ворот и встряхнул. — Откуда они взяли эти башни, если только что появились у стен??

Азан попытался высвободиться, по пальцы Астона были словно сделаны из железа.

— Они их выстроили. Очень быстро. Из леса, который растет на склонах вокруг залива…

Астон отпустил Азана. Взгляд его погас.

— Сколько их? Кто ими командует?

— В отряде от 10 до 15 тысяч всадников. Каждый имеет двух сменных лошадей. В обозе — еще несколько тысяч рабов, по-видимому, мастеров. Именно они строили башни. Командует отрядом аххум по имени Шум… — Азан запнулся, развернул второй свиток, прочитал по слогам: — Шу-а-м-ма-ар.

Астон внезапно опустился в кресло, широко открытыми глазами глядя на Азана. Спустя бесконечно долгую минуту Азан прочистил горло и сказал:

— В отряде лишь часть воинов составляют степняки-хуссарабы. Остальные — аххумы, намутцы, арлийцы и другие народы, которые уже попали под власть хуссарабского вождя.

Астон молчал.

— В данный момент за ними ведется постоянное наблюдение. Выслан заградительный отряд к Толамбо, закрыты мосты через Танаппу. Это единственный путь, ведущий в Нарронию…

Астон поднял голову. Подумал.

— Ты ошибаешься, Азан. Судя по тому, как внезапно появились они под Сандором, они найдут другой путь.

— Другого пути нет. Разве что через горы — но горные тропы не годятся для кавалерии…

Астон вздохнул.

— Боюсь, ты так ничего и не понял. Немедленно отправляйся в округ. Приготовь к осаде крепости, вооружи всех, кто способен носить оружие. Вышли дозоры на запад, север и юго-запад. И сделай все это быстро. Сегодня. Донесения будешь отправлять через моих ординарцев. И только через них. Не доверяй никому, кого ты не знаешь в лицо.

Он снова встал, подошел к Азану. Спросил:

— Ты все запомнил? Спеши. Тебя будут сопровождать мои люди.

Азан поклонился и вышел.

Астон мог перейти в каземат внутренними лестницами, но ему захотелось взглянуть, что творится в городе. Поэтому он вышел из своих покоев на крытую галерею. Внизу был широкий двор, на который выходили задние стены дворцовых служб и дворца триумвиров.

Во дворе шли воинские занятия дворцовой стражи. Стражники были похожи на акробатов: они выделывали загадочные комбинации с помощью учебного деревянного оружия, и едва ли не кувыркались. За ними, сидя на возвышении, с одобрением наблюдали двое из троих триумвиров.

— Бездельники! — процедил Астон и повернулся к секретарю, тенью следовавшему за ним. — Через полчаса они, все трое, должны быть у меня.

— Третий триумвир уже ожидает аудиенции, — негромко сказал Ваде. — Он пришел сразу же после Азана…

— Почему же ты не впустил его? — с неудовольствием обернулся Астон.

— Он пришел через внутренние покои и сейчас ожидает в малом закрытом кабинете. Ты был занят с Азаном.

Астон поразмыслил.

— Что ж, тогда пусть ожидает… — процедил он сквозь зубы.

Он прошел через все галерею, поднялся на крышу, где был разбит небольшой сад и в ослепительную голубизну неба вяло брызгали водой фонтаны. Словно мочатся больные с расслабленным мочевым пузырем, — с неудовольствием подумал Астон.

Он взошел на лестницу четырехугольной башни, и легко, почти бегом, поднялся на первую смотровую площадку.

Отсюда была видна большая часть Старой столицы.

Это был не очень большой город — Астону случалось видеть больше, гораздо больше. Город лежал в небольшой котловине, в центре располагались сады и особняки, чем выше — тем более высокими становились дома. К краям котловины они вновь понижались, зато и улочки там были совсем узкими и кривыми.

Дворец Астона располагался на холме, неподалеку от центра котловины. Здесь, среди зелени садов, белели ухоженные особняки знати и придворных, в садах сверкали струи фонтанов. Чуть дальше можно было видеть широкие площади и улицы с каменными мостовыми, с великолепными зданиями в три или четыре этажа. За ними стеной вставали доходные дома, населенные, как муравейники, но еще оборудованные канализацией. Беднота селилась на окраинах, в шести-семиэтажных зданиях, вплотную пристроенных друг к другу, и лишенных даже водопровода.

На первый взгляд, в городе все было, как обычно. По центральным проспектам гуляли праздные горожане, на одной из площадей был разбит шатер заезжего цирка, и площадь кишела народом.

Астон еще раз внимательно осмотрелся, и сбежал вниз, по пути приказав усилить стражу на башне: там, на самом верху, постоянно дежурили наблюдатели. С вершины башни были видны окрестности города и бескрайняя гладь великого озера. Отсюда, с башни, поступали сигналы о любых беспорядках, пожарах, или нашествиях врагов — каковых, впрочем, в Нарронии не видели уже по меньшей мере сто лет.

Пока он двигался коридорами собственного дворца, он почему-то думал о плаце посреди двора и об играх в солдатики, которыми увлекались триумвиры, особенно старший, выживающий из ума Инул. Солдатики прыгали, бегали, суетились, выравнивали ряды, маршировали, высоко поднимая колени, крутили палки, заменявшие им копья, и махали деревянными мечами.

Они казались игрушечными. И пока Астон шел, он окончательно укрепился в догадке.

Третий триумвир, Армизий, ожидал его в маленькой приемной, прохаживаясь от окна к двери. Астон кивком пригласил его и вошел первым в свой большой кабинет, предназначенный для совещаний.

— Можешь не садится, — хмуро сказал он, когда Армизий прошел в круг, составленный из скамей, покрытых пурпурной драпировкой.

Триумвир удивленно взглянул на Астона.

— Мы прозевали вторжение. Боюсь, что степняки-скотоводы, о которых вы все отзывались так презрительно, уже здесь.

— Где? — спросил Армизий, невольно озираясь.

— По крайней мере, их лазутчики. А армия, выдрессированная в аххумских военных лагерях, вот-вот окажется в Нарронии.

— Мне сказали, что они задержались в Сандоре…

— В эту минуту, я уверен, они уже в пути. И двинуться они могут, если хорошенько подумать, только в одном направлении. Вот сюда.

Астон повернул круглую столешницу с нарисованной картой Нарронии и ткнул пальцем.

— В Новую столицу? — удивился триумвир и с тревогой склонился над картой.

— Они прекрасно знают, что мы охраняем дорогу через Толамбо, что мы укрепляем мосты и переправы через Танаппу, а крепость Эквитан подготовили к осаде. Они понимают, что мы будем охранять и все горные проходы на западе. Поэтому на месте Шумаара, их предводителя, я сделал бы так. Ложная атака на Толамбо и штурм переправ. В то же время основная часть армии движется от Сандора на юг, вдоль побережья. Проходит через Мельф, а потом поворачивает на восток.

— Но здесь тоже горы! — воскликнул Армизий.

— И проходы, которые плохо охраняются. Мы никогда не ожидали нападения с юго-запада. И там нет новых, надежных крепостей и укреплений. Старый пограничный вал выглядит грозным только на карте…

Армизий промолчал.

Астон подошел к нему, положил руку на плечо.

— Ты сегодня, сейчас же отправишься в Новую столицу. И сделаешь все возможное и невозможное, чтобы укрепить перевалы и горные тропы в Мерахских горах. Я займусь оружием.

При слове оружие Армизий не скрыл улыбки.

— Да… Этот дикий народ еще и не ведает об аррадатах — огнедышащих трубах…

— Этот дикий народ, — перебил его Астон, — покорил несколько государств, в течение года пройдя путь от устья Тобарры до Нуанны, овладев тысячами крепостей… Не говори о диком народе. Готовься к большой и серьезной войне.

Армизий с готовностью кивнул.

— Иди.

Когда триумвир вышел, Астон велел вызвать второго триумвира. Но не в кабинет, а на башню.

Там, на первой площадке, разговор был и вовсе короток.

— Взгляни! — повелительно сказал Астон, указав рукой на площадь, запруженную народом.

Триумвир с нарочитой внимательностью глядел на площадь, ожидая пояснений. Наконец, от солнца у него заслезились глаза.

— Это всего лишь заезжий цирк, — наконец просипел он, вспомнив, что жена говорила ему утром о великолепных представлениях, которые дают бродячие артисты.

Астон кивнул.

— Ты увидел главное, мой друг Беттуль. Отправь немедленно туда сотню солдат. Лучше, если ими будет командовать Луз. Прикажи блокировать площадь. Все циркачи должны быть арестованы и не позже, чем через час, приведены сюда, во дворец.

Беттуль открыл рот и забыл его закрыть.

Астон кивнул секретарю и двинулся вниз по лестнице. И уже снизу, чуть громче, сказал:

— Ты слышал меня, триумвир? Немедленно!

Беттуль захлопнул рот так, что клацнула челюсть, втянул голову в плечи и целеустремленно побежал следом.

Наконец-то Астон добрался до каземата. Скорра здесь не было, и Нгар лежал не на пыточной кровати, а на походной солдатской постели, устланной шерстяным одеялом. Раны его были перевязаны, у изголовья дежурил один из дворцовых лекарей.

При виде Астона лекарь поднялся и доложил:

— Он спит.

Астон пододвинул к койке табурет, сел, и велел секретарю:

— Сюда никого не пускать. А ты, — он взглянул на лекаря, — вряд ли здесь еще понадобишься. Иди.

Он остался один на один с Нгаром. Секретарь стоял в дальнем конце комнаты, охраняя дверь. И его фигура была почти незаметна на фоне серо-коричневых стен.

Шло время. Солнце склонялось за плоские холмы, окружавшие город. Свет его стал красным, и воздух в каземате тоже стал красным. Этот теплый свет упал на лицо Нгара и пробудил его.

Астон молчал. И Нгар тоже молчал.

За дверью послышался шум — кажется, с Астоном желал встретиться первый триумвир. Секретарь обменялся взглядом с Астоном, вышел, и сейчас же вернулся. Шум за дверью утих.

Наконец теплый свет уступил место сумеркам, которые вползли в эти стены и сгустились в углах. Астон налил вина в два бокала из бутыли, оплетенной ивовыми прутьями. Один бокал поставил, придерживая, на койку, возле руки Нгара — распухшей, посиневшей руки, над которой успел поработать Скорр. Нгар шевельнулся и выбил бокал. Он упал на каменный пол, но не разбился. Красное густое вино забрызгало щеголеватые сандалии Астона.

— Я хотел выпить за твоего друга, — негромко сказал Астон. — Возможно, скоро он будет здесь, хотя мы и постараемся, чтобы этого не произошло.

Нгар скосил глаза на Астона.

— У меня нет друзей, — шелестящим голосом, едва ворочая языком, сказал он.

— Есть, — возразил Астон. — Ты позвал его сюда. И он уже идет.

Нгар молчал.

Астон вздохнул.

— Ты не бог. Ведь тебе больно. Но ты и не простой человек. Потому, что тебя услышали за много миль отсюда. А в совпадения я давно уже не верю…

Он повернулся к двери:

— Вызови Трая. Пусть лечит его так, как если бы лечил меня самого.

Трай — седобородый человечек в колпаке и туфлях с загнутыми вверх носками — был похож на сказочного человечка.

Он был добр. Это было видно по каждому его движению, каждому вздоху.

Он неторопливо варил какие-то снадобья здесь же, в каземате, на устроенной специально для него походной печурке с бамбуковым дымоходом. Он сыпал в варево порошки, которые сам же и делал, толча что-то в керамической ступке тяжелым медным пестиком. Если Нгар отказывался от лекарства, Трай лишь вздыхал и отставлял их в сторону.

Еще он развесил по стенам пучки трав и кореньев. А по вечерам, не зажигая светильника, что-то бормотал, водя руками над повязками Нгара.

И очень скоро Нгар понял, что, вопреки собственному желанию, выздоравливает. В один прекрасный день он попросил вина и еды. И то и другое карлик собственноручно принес ему, и покормил, поднося кусочки вареного мяса на диковинном двузубом инструменте. Руки у Трая были сухими, со старческими пятнами, и мелко-мелко дрожали.

Наевшись и выпив терпкого молодого вина, Нгар впервые уснул сам, без порошков, снадобий и заклинаний — уснул богатырским сном.

Тогда Трай со вздохом поднялся, засеменил к дверям и сказал охранявшим каземат стражникам:

— Можете доложить магистру: его пленник здоров.

Нгар был пленником — хотя и почетным пленником. Его перевели из подземелья в светлую, чистую комнату с окном-бойницей, к тому же обрешеченной. Вход закрывала массивная дверь, укрепленная листовым железом.

Астон появлялся редко, и большую часть времени Нгар был предоставлен самому себе.

По ночам из подземелья, где еще не так давно содержался Нгар, доносились вопли и стоны: Скорр тренировался на очередной партии жертв. Нгару не мешали эти звуки. Они даже забавляли его в его унылом одиночестве.

Когда светила луна, Нгар поднимался по отвесной стене к окну. Вцепившись в решетку, часами сидел на камне, разглядывая луну и звезды — то, что было внизу, он видеть не мог.

Однажды его за этим занятием застал стражник.

Доложили Астону. Тот пришел в сопровождении своей тени — Ваде, и спросил, как Нгар это делает: забирается по голой стене.

Нгар вместо ответа подошел к стене. Цепляясь за микроскопические выступы каменной кладки, быстро, по-обезьяньи, добрался до амбразуры и сел на широкий подоконник.

Астон ничего не сказал. Лицо его осунулось и посерело за эти дни. Он подошел к стене, поглядел на нее рассеянно, сказал:

— Это еще не доказательство — ведь так? Я знавал скалолазов из одного горного племени, которые поднимались по гладким утесам на головокружительную высоту…

Наррония готовилась к вторжению.

Астон устал ждать. Он не понимал, почему хуссарабы, главным оружием которых были неожиданность, стремительность и коварство, медлят.

Судя по донесениям, большая часть их войска все еще оставалась в Сандоре. И не было ни одной попытки атаковать хотя бы одно укрепление на перевалах или мосты.

Теперь Астону казалось, что нападения можно ждать с любой стороны. Он колебался, не направить ли часть сил на восток, для защиты границ со стороны Огненных гор. Сил было достаточно, но распылять их было опасно.

Среди допрошенных циркачей действительно оказались лазутчики. Скорру, правда, пришлось потрудиться, пока он добился признаний.

Лазутчики немного добавили к тому, что Астон уже знал. Циркачей оставили в подземелье и забыли о них.

Если они выживут — они еще, может быть, пригодятся. Если нет — не придется тратить казенное продовольствие. Вот и все.

Подземные галереи дворца Астона уходили далеко-далеко вглубь — до самого озера, и под озером — до островков, на которых жили лишь рабы-мастера, надсмотрщики, да чайки.

Старая столица стояла не на самом берегу — с озером ее связывал канал, прорытый в незапамятные годы. Вдоль канала располагались загородные усадьбы знати и чиновничества, тянулись бесконечные ухоженные сады и лужайки; во многих усадьбах были устроены фонтаны и целые каскады, которыми можно было любоваться, плывя по каналу.

Да, Астон выбрал для себя не самое худшее место на земле…

Вторжение началось внезапно, и сразу с трех сторон: с северо-запада, с запада и с юга, откуда не ожидал и сам Астон, наррийский бог.

Нарронию с трех сторон надежно прикрывали горы. Собственно, сама Наррония представляла собой громадную межгорную котловину с огромным озером посередине. Горы в течение многих столетий служили надежной преградой для любых нападений. Приозерье, торговавшее лишь с Западным побережьем, для всего остального материка представлялось неведомым и загадочным краем.

Самые высокие горы — мощные отроги Туманных гор — находились на севере. Огненные горы — чуть ниже — отделяли ее от соседей с востока; на западе были невысокие, но труднопроходимые горы Мерах. А с юга Нарронию защищала пустыня Арара, соленая и безжизненная, где не росло ничего. К тому же пустыня располагалась на плато, приподнятом почти на целую милю над уровнем моря. Оттуда, с юга, по временам налетал на страну суховей. Он сжигал поля, красноватая пыль повисала над великим озером, скручивались листья на персиковых деревьях, а люди предпочитали отсиживаться в каменных домах. Новая столица в эти дни заносилась красноватой пылью. Ручейки пыли бежали по улочкам, проникали в дома сквозь невидимые щели. Пыль сводила людей с ума и в течение некоторого времени нарронийцы, жившие на южном берегу озера, становились немного сумасшедшими.

К счастью, южный ветер дул не более двух недель, и только дважды в год — весной и осенью.

В остальное время дул по большей части западный ветер, приносивший влагу и успокоение.

Новая столица

На этот раз вместе с южным ветром, с тучами красной пыли, пришли враги.

Двумя колоннами они спустились с плато и появились у стен Новой столицы внезапно, словно порожденные пылью убийственные посланцы самой Арары.

Они появились в красной пелене — всадники, казавшиеся черными. У них были звериные головы и шерстяные повязки на мордах.

В городские ворота, выходившие на юг, еще длинной вереницей тянулась бесконечная колонная беженцев, когда в красной пыли показались передовые отряды хуссарабов. Армизий велел держать ворота открытыми, а двум сотням всадников вступить в отвлекающий бой.

Противники сошлись неподалеку от городских стен, так, что жители могли видеть, что происходит. А происходило странное: едва нарронийцы устремлялись в атаку, хуссарабы бросались в бегство, но не по прямой, а большим полукругом, рассыпаясь в конце на отдельных всадников, которые, словно играя, бросали коней из стороны в сторону, не принимая боя.

Покружив неподалеку от городских стен в бесплодных попытках вступить в бой, сотни повернули назад. К тому времени последние беженцы успели войти в город.

Тяжко заухали далекие барабаны. Защитники замерли на стенах, арбалетчики изготовились к стрельбе. Жерла аррадатов, укрепленных в бойницах, уставились в красный туман.

Внизу, в городе, еще царила суматоха, беженцы рассыпались по улицам, взад и вперед скакали вестовые и проходили сумрачные отряды солдат.

Шло время. Пыль над городом стала багроветь: солнце закатывалось за дальние хребты юго-запада. И тогда, на закате, из любой точки Нарронии становились видны Огненные горы, на которые падали лучи заходящего солнца; огненные пики возникали на востоке и северо-востоке, и казались языками багрового угасающего пламени.

Сейчас, пока дул южный ветер, не было видно ни гор, ни даже неба над городом. Все тонуло в пыльной мгле, которая постепенно темнела, словно набирая тьму, как губка набирает воду. Когда во тьме потонули бастионы, раздался глухой тягостный гул. Этот гул выбивали тысячи копыт тяжелых боевых коней.

Триумвир на крыше донжона, в башенке, обитой листовым железом, широко раскрыв красные, набитые пылью глаза, тщетно вглядывался в темное марево. Он не мог понять, что за маневр предприняли хуссарабы. Неужели они отчаялись на яростный штурм в сумерки, в бурю, без подготовки?..

Триумвир глядел, пока глаза его не залили горькие черные слезы. Проморгавшись, снова глядел, и спрашивал, склоняясь, у стражников, — не видят ли они наступающих?

Так продолжалось долго. Гул нарастал, ощутимо задрожали стены, но врага все еще не было видно. И в конце концов триумвиру стало казаться, что хуссарабы стали невидимыми, что они уже здесь, рядом, уже выдвигают лестницы и цепляются крючьями за стены. Может быть, подумал он, потому-то они и побеждают всегда и везде: они просто превращаются в призраки. Секреты древнего кочевого народа, секреты дикого севера…

— Вот они! — перекрывая шум, крикнул кто-то. Триумвир поспешно протер глаза мокрым полотном, поданным ординарцем.

Вгляделся. Из густой пелены выползало что-то темное, необъятное, живое и единое. Оно наползало, как туча, только туча эта стелилась по земле.

Еще несколько мгновений — и триумвир разглядел их.

Туча подползла едва ли не к самым стенам, помедлила, накапливая силы, а потом вдруг развалилась надвое. Войско двумя языками стало обтекать город с запада и востока.

Триумвир не верил своим глазам.

— Что они делают? Окружают?

— Видимо, так, — ответил первый советник, стоявший позади триумвира. — Видимо, степной обычай требует…

Он замолчал. Снизу подал голос второй советник:

— Они объезжают город, чтобы рассмотреть стены. Ничего необычного. Просто разведка.

Прошло еще время. Последние приотставшие всадники с подменными лошадьми проскакали мимо. Один из всадников остановился неподалеку от ворот, задрав голову, долго смотрел на укрепления. Потом слез с коня, приподнял полы, и картинно помочился в сторону города.

Потом конь унес его влево, и все поглотила тьма.

Старая столица

Вечерами Астон с Вадемекумом все чаще стал заходить к Нгару. Астон усаживался в кресло с неизменным бокалом в руках. Ваде присаживался на корточки, спиной к стене.

Они не вели каких-то бесед; как правило, говорил кто-нибудь один, а другой лишь слушал.

— Люди очень злы, — говорил, например, Астон.

— Они просто напуганы, — отвечал Нгар. — Их злоба копится из поколения в поколение, по мере того, как копится подспудный страх. Мир устроен так, что тяжесть преступлений и катастроф переходит от отцов к сыновьям. Но сыновья не знают об этом. Они лишь чувствуют что-то, что не дает им покоя. И тогда они хватают мечи и устремляются друг на друга. Чем дальше — тем злее и ожесточенней войны. Когда-то — если ты бог, ты должен знать это, — люди дрались зубами и когтями. У них были медвежьи челюсти и медвежьи когти. Потом они подняли палки — палкой убить можно быстрее, а значит, и больше врагов. Потом вместо палок появилось настоящее оружие. Так, от поколения к поколению, совершенствуется искусство войны, в сражениях гибнет все больше людей, но рождается их еще больше. Война отвлекает их от страха, который вечно томит их души…

Астон внимательно слушал, кивал. Вадемекум строчил, положив на колени толстую, аккуратно сшитую кипу листов. Он писал тростниковым пером, оно иногда брызгало, и Вадемекум морщился, ломал перо, тут же извлекал из футляра новое — футляры с перьями и чернильным пузырьком он носил на поясе.

— Чем больше войн, тем лучше. Но, с другой стороны, с каждым новым витком времени жертвы все многочисленнее. Войны становятся опустошительными — хиреют и разрушаются города и страны, оставшиеся в живых жители уходят в поисках лучшей доли, их место занимают победители, а потом их тоже побеждают. Круговорот…

Астон кивал.

— Когда-нибудь люди изобретут сверхоружие. И тогда в мгновение ока будут исчезать целые страны. Но и этого будет мало — оставшихся в живых по-прежнему будет томить древний ужас, который стихает лишь ненадолго, во время войны. И чем ожесточенней война — тем дальше отступает страх…

— Что же это за страх? — спрашивал Астон. — Откуда он? Чего так страшатся люди, что готовы поскорей умереть, лишь бы избавиться от передающегося из поколения в поколения ужаса?

— Того, что земля потонет, — отвечал Нгар. — Ведь наша Земля, как ты знаешь — корабль…

Астон нервно постукивал пальцами, извлекая из бокала с вином дребезжащий звон.

— Я видел другие земли. Гораздо обширней этой. И там жители не считали, что земля — корабль… Но тоже боялись, что земля однажды потонет.

Иногда Ваде забывал писать. Застыв с раскрытым ртом, он замирал, а с расщепленного тростника медленно скатывалась на листы черная капля.

— Я прожил много лет… Очень много, — в другой раз говорил Астон. — Сначала там, на Западе. Потом на Востоке… Кстати, на западе, там, где я родился, меня звали Астон Де Ре, и отец мой был великим воителем. Я объездил множество стран и земель. И нашел, что везде люди злы. И всегда были злы. Для меня это было загадкой — почему они злы даже в благодатных краях — там, где есть пища, где нет бурь и холодов, где даже не надо строить домов, не надо обрабатывать землю — она и без того дает разнообразные плоды. На островах я видел таких людей. Они живут, как дети, без забот. Плоды чуть ли не сами падают им в раскрытые рты. Они нежатся на берегах изумрудных морей, в тени пальм. Плоды дают им пищу, а иные, раскалываясь — приятную освежающую воду. Им не надо думать о будущем, они размножаются и жиреют. И что же? Когда у них случаются войны, когда одна деревня нападает на другую — они пожирают убитых. Или убивают пленных — и жарят их на кострах, а сердце, печень, мозг поедают сырыми… Спроси их — зачем? Разве мало еды или места? Они не знают. Впрочем, есть острова, где места действительно маловато. Тогда самые смелые строят легкие вместительные лодки и уплывают к другим островам. И начинается новый цикл…

Там, откуда я родом, есть древнее учение о Конце Света. Рано или поздно, но всему придет конец — земле, морю, миру. Из этого следует, что надо наслаждаться и жить. Но люди не желают наслаждаться…

В древних книгах написано о временах, когда все живое гибло. На небе вспыхнуло второе солнце, океаны перевернулись и смыли все живое с земли.

Может быть, этот страх и сидит в них от века…

В них? Нет, в их богах — тоже. Потому, что и богам может прийти конец — тогда, когда не останется ни единого человека, который бы поклонялся им.

Святилище Тцара

— Сначала мы съели собак. Потом кошек. А потом, когда развелись крысы, мы стали есть крыс…

Даггар приподнял голову. Он хотел посмотреть, кто это говорит, но увидел лишь контуры темных фигур, сидевших за каменным столом. На столе горела плошка, она нещадно коптила, и копоть бахромой свисала с неровного каменного потолка.

— Что мы будем есть, когда съедим всех крыс? — спросил тот же негромкий надтреснутый голос.

Даггар вгляделся, приподнимаясь на локтях. Его тело не подчинялось ему, оно казалось ему таким хрупким, что кости, казалось, могли переломиться от любого неловкого движения.

Кто-то за столом повернулся на шум.

— Глядите! Он очнулся.

И тотчас же фигуры зашевелились, и тот, кто только что говорил, оказался совсем рядом. У него была черная борода с ослепительно-белыми прядями седины. У него было изможденное закопченное лицо, давно нестриженые волосы падали на лоб и впалые щеки.

И все-таки Даггар узнал его.

— Крисс! — непослушными губами выговорил он.

Тот, что стоял над ним, вздрогнул. Обернулся и сказал:

— Скорее дайте вина. Того, что спрятано в дальнем гроте!

Даггар очнулся снова, когда его несли на носилках. Он смутно помнил, что его уже несли когда-то давным-давно. По таким же сумрачным коридорам, во тьме, сквозь плеск воды и под содрогание стен.

Но стены не дрожали на этот раз, и лежать ему было куда удобнее, чем на жестких солдатских носилках.

Тогда, в какой-то другой, прошлой жизни его несли прямо к свету, который лился откуда-то издалека — ослепительный, невероятный свет, свет Солнца, которого он не видел тысячу лет.

Сейчас его снова подняли и понесли, и снова — к свету, который приносил не радость, а боль отвыкшим от света глазам.

Солнце ослепило его, да так, что Даггар застонал и снова на краткий миг потерял сознание. Он не почувствовал, как его уложили на горячую землю, прямо под лучи солнца, и снова пришел в себя, лишь когда ощутил тягучую боль во всем теле.

Когда он наконец открыл глаза, оказалось, что лежит он вовсе не на солнце, а в тени, под навесом из шкур, укрепленных на невысоких шестах. Но это были не шесты — это были связанные берцовые кости каких-то тонконогих горных животных.

Рядом с ним сидел на камнях Крисс, и кто-то еще. Они были одеты по-разному — и в старое солдатское обмундирование, кое-как починенное с помощью шерстяных ниток, кусков кожи, и в порядком износившееся одеяние пастухов, и даже в плохо выделанные шкуры.

— Я знал, что ты не умер, Даггар, — сказал Крисс, — Ты помнишь меня?

— Да… — прошептал Даггар.

— Ты помнишь, как мы выбирались из горевшего дворца нуаннийских жрецов?

— Да… По коридорам, которые заполняла вода…

— Дворец падал. Он погружался в воду. Но мы успели…

Он протянул Даггару каменную чашу, приставил к губам. Это была вода. Чистая, терпкая вода из горного ключа.

— Я знал, что ты жив, — снова сказал Крисс. — Хотя они (он кивнул на тех, что сидели и стояли вокруг) уверяли меня, что душа твоя давно уже отлетела во власть Аххумана. А бренное тело высохло и стало мумией наподобие тех, которые делают таосские бальзамировщики… Тебя поили с помощью пустотелой кости: ее всовывали в глотку и лили в нее козье молоко. Тебя обмывали дождевой водой. Иногда ты будто бы просыпался — и снова засыпал. И это продолжалось долго, очень долго…

Даггар напился, прикрыл глаза: его качало, словно он все еще плыл на носилках над черной кипящей водой, заполнявшей гигантский дворец.

— Где же мы теперь? — с трудом шевеля непослушными губами, спросил Даггар.

— На горе Тцара. Это святилище в трех днях пути от Хатабатмы.

— А хуссарабы?

— Они тоже здесь, — горько усмехнулся Крисс. — Они окружили гору, но не в силах взять ее штурмом, берут измором. Уже несколько месяцев, как мы здесь, Даггар. У нас нет еды, наши младенцы не выживают, а их матери похожи на скелеты… Здесь, — Крисс повел рукой вокруг, словно Даггар мог видеть сквозь фигуры людей, — здесь последние из непокоренных. Все, кто боролись до конца, и остались в живых.

— Женщины?

— И женщины тоже. Тысячи людей, из разных племен и народов, которых объединило одно — ненависть к степнякам. Мы и сдаться уже не можем: по приказу каана все, кто оказывал сопротивление, должны быть умерщвлены… Здесь аххумы, киаттцы, арлийцы, намутцы, здесь есть даже каффарцы и жители южных островов… Отдыхай, Даггар. Когда ты наберешься сил, ты узнаешь обо всем, что было, пока ты спал нечеловеческим сном.

Гора была изрыта пещерами, в которых когда-то жили, молились и умирали монахи — мертвых, их хоронили в стенах, выдалбливая в мягком песчанике прямоугольные склепы.

Сейчас эти пещеры были забиты людьми. Пещер не хватало, и часть людей, нагромоздив из камней укрытий, разбило шатры и палатки прямо на склонах.

У палаток горели костры, бегали голопузые чумазые дети, матери толкли в ступах изъеденное мышами зерно, собранное в давно опустевших монастырских хранилищах. Далеко внизу, у подножья, раскинулся город хуссарабов. Он был выстроен как военный лагерь, и кольцом окружал гору со всех сторон. Прямые улицы пересекали его, шатры стояли в правильном геометрическом порядке. Сверху город казался игрушечным, и улочки — не толще нити.

Гора была обрублена по периметру, так, что подножье заканчивалось отвесной стеной. Под стеной хуссарабы вырыли рвы, а за рвом возвели каменный вал, защищавший лагерь.

Это была осада, рассчитанная на то, что осажденных убьют голод и болезни.

Осада продолжалась седьмой месяц. Все монастырские запасы уже давно истощились. Оставались еще козы, да птицы, но и птицы залетали сюда все реже. Наступала пора решительных действий. И Даггар понял это, обойдя гору, пещеры, разглядев оборону хуссарабов.

Эту пещеру охраняли ночью и днем. Когда-то, еще в первые дни осады, Крисс приказал постепенно углублять давно пересохший колодец, находившийся в пещере.

Теперь это был не колодец, а широкий круглый шурф, со ступенями, спиралью выбитыми вдоль стен. Шурф доходил до твердых пород, которые не поддавались простым инструментам. Тогда стали копать в стороны, в разных направлениях. Теперь один из туннелей был почти готов; судя по измерениям, всего несколько локтей отделяли его от внешней стороны обрубленного подножия. Эти несколько локтей пробивали осторожно, по ночам, чтобы не выдать себя преждевременно.

Крисс провел Даггара по туннелю, приоткрыл каменную заслонку, и Даггар услышал отдаленный шум большого лагеря.

— Несколько ударов заступом — и вход откроется, — сказал Крисс. — Еще в трех туннелях мы также близки к поверхности. Но что делать дальше? Туннели слишком узки, наши воины, выйдя у рва, смогут накапливаться по одному, и уйдет слишком много времени, пока отряды смогут штурмовать ров и стену…

— Если их вовремя заметят — перебьют поодиночке, — сказал Даггар.

Крисс кивнул.

— Но это единственная надежда, — сказал Даггар.

Крисс снова кивнул и вздохнул.

— И помочь нам может только военная хитрость…

— Конечно, это так, но у нас очень мало офицеров. Места тысячников занимают десятники, рядовые ветераны командуют сотнями. И почти нет командиров, которые умели бы считать, читать и писать…

— Мне надо подумать, — сказал Даггар. — Но для начала… Для начала надо рискнуть, прокопать любой из ходов до конца и провести разведку. Выслать лазутчика.

— Зачем? — спросил Крисс. — За эти долгие месяцы осады мы все, что надо, увидели сверху. Мы подсчитали количество войска. Мы узнали даже, кто им командует.

— Кто же?

— Камда-баатур. Но в войске совсем немного хуссарабской конницы — едва ли тысяча. Остальные — аххумы. И ими командует Маан, предавший Аххум.

— Можно устроить вот что, — сказал Даггар вечером, когда военачальники собрались за скудным ужином. — Прокопать один из туннелей. Засыпать землей ров. Сверху. Поджечь зажигательными стрелами оборонительную стену на валу.

— А они ответят залпами катапульт, — мрачно покачал головой Ашуаг.

— Пусть. Они не будут знать, что в это же время с другой стороны будет главный удар. Все, кто способен сражаться, спустятся по канатам и веревочным лестницам, преодолеют ров по насыпи — а насыпей надо сделать несколько, в разных местах. И все это проделать ночью. И когда хуссара… — он полувопросительно взглянул на Крисса и продолжал после вздоха, — Хуссарабы и их войско втянется в сражение, и тогда надо будет выводить женщин и детей. У вас есть карта?..

Теперь все, кто мог работать, по ночам копали землю. Не копали — отрывали узкие щели вдоль края обрыва. Даггар сам наметил места, где следовало рыть, рассчитал глубину, чтобы обрушившаяся земля засыпала хуссарабские рвы.

Земля была твердой, каменистой. Ее приходилось долбить, откалывать клиньями. Клинья делали из длинных кусков породы, которые откалывали в пещерах. А когда били по клиньям, кто-нибудь держал над клином войлок, чтобы приглушить звуки ударов.

Работа продолжалась уже несколько ночей, когда в одном месте край обрыва не выдержал — и рухнул всей тяжестью вниз, наделав переполоха.

К обрыву сбежалась стража, а внизу, за рвом и валом, запылали сотни факелов.

Даггар, Крисс, Ашуаг подбежали к краю. Внизу было темно, со стороны хуссарабского лагеря неслись крики.

— Это похоже на простой оползень, — сказал Ашуаг с удовлетворением, когда они вернулись в пещеру.

— Нет, — покачал головой старый Хамурра, один из жрецов святилища Тцара. — Здесь камень, и осыпей никогда не было.

— Да, но хуссарабы об этом не знают, — возразил Ашуаг.

— Хуссарабы, может быть, и не знают. Зато знают аххумы. Ведь стены горы были обрублены много лет назад, в начале эпохи Аххумана. Обрублены и укреплены.

Утро было ненастным. Ров действительно оказался засыпанным обвалом, а на защитном валу стояли хуссарабские конники. Один из них размахивал пустым колчаном, подвешенным к древку копья, а другой непрерывно выкрикивал одно слово. Только прислушавшись, Даггар понял:

— Крисс! Крисс! Крисс!

— Кажется, — сказал Ашуаг, — они хотят переговорить с Криссом.

Крисс, тоже подошедший к краю — сюда, на излете, могли долететь стрелы из особых дальнобойных луков — взглянул на всадников, казавшихся игрушечными. Всадник как раз держал один из таких луков — большой, в человеческий рост. Он помахал стрелой и, тщательно прицелясь, выпустил ее, не слезая с седла.

Стрела взвилась высоко в воздух, качнулась вниз — и упала почти у самых ног Крисса. Крисс поднял ее. На стрелу был намотан желтый свиток.

Камда желает говорить с Криссом, — было написано в свитке аххумской скорописью. — Если Крисс спустится вниз, на то место, где засыпан ров, Камда встретит его один и без оружия.

Крисс прочитал послание вслух. Присел на камень, потребовав принести письменные принадлежности. Монах исполнил приказ — вместо пергамента подав прямоугольный кусок холста.

— Предложи Камде подняться сюда, — сказал Даггар. — Мы спустим веревочную лестницу.

— Тогда Камда увидит, что его тактика измора приносит успех… — угрюмо ответил Ашуаг.

— Он ничего не увидит, — возразил Крисс. — Я сам спущусь к нему.

Он подождал, пока чернила впитаются в холст. Повернулся к Хамурре:

— Позови своего монаха — того, который сбивает стрелой стрижа на лету.

Монах появился — худой и высокий, с изможденным, как и у всех, лицом, с аххумским луком, который был значительно короче хуссарабского. Стрелок навертел холст на стрелу, скрепил тесемкой. Посмотрел вниз, на всадников, потом — в небо. Отошел от края и поднял лук. Стрела полетела вверх, описала крутую параболу и исчезла внизу.

Она не только долетела — она вонзилась прямо под копытами коня хуссарабского лучника. Конь прянул назад, и хуссарабы взволнованно загомонили. Стрелу подняли, развернули холст. Всадник помахал им и скрылся за валом вместе с другими.

Даггар взглянул на монаха.

— Как зовут тебя, стрелок?

— Раммат.

— И где же ты научился так стрелять?

— Он не всегда был монахом, — мягко вмешался Хамурра. — Когда-то он был воином.

— Славным, наверное, воином?

Раммат промолчал.

— Как же ты оказался в монастыре? — нетерпеливо спросил Ашуаг.

— Он пришел служить Аххуману, — вмешался Хамурра. — Жрец забывает прошлое. Таковы обычаи. И никто не вправе расспрашивать жреца о его прошлой жизни.

Это была добротная монастырская лестница, сплетенная из волокон местной конопли. Спуск вниз занял столь долгое время, что человек, ожидавший Крисса внизу, устав, присел у подножия вала.

Солнце едва пробивалось сквозь серую пелену низких сырых облаков. Крисс с трудом преодолел последние метры — сполз, а не спустился вниз. Ноги его подкосились и он сел прямо на оползень, — камни пополам с песком. Казалось, что это была дорога — специально сделанная дорога черед ров шириной в пять всадников, так ровно лег обвалившийся край горы.

Посидев, он пришел в себя; превозмогая слабость и дрожь, поднялся. Походкой пьяного двинулся к человеку, ожидавшему его у вала. Когда он подошел, человек встал. Воин громадного роста, с черным от солнца, обветренным лицом. Он был одет причудливо — не как хуссарабский темник, а скорее, как почетный аххумский гость. В кольчуге из крупных позолоченных колец, с металлическими наплечниками, и в фатоватой рубахе под кольчугой; обрезанный клиньями замшевый воротник ложился на грудь поверх кольчуги.

Это и был аххум.

Крисс поднял голову, с трудом удерживая равновесие, но по мере того, как оглядывал воина, поднимал голову выше, и глаза его раскрывались от изумления.

— Я знаю тебя! — хрипло сказал Крисс.

— Конечно, знаешь, киаттский летописец, — с усмешкой ответил воин и откинул с головы накидку.

Крисс медленно кивнул, закусил длинную седую прядь волос и сказал, не разжимая зубов:

— Как ты здесь оказался и чего ты хочешь, бывший сотник из племени хаттов?

— Я советник Камды, великого воина. Я пришел, чтобы переговорить с тобой.

— О чем?

— Об условиях сдачи.

Крисс промолчал, обкусывая ус. Наконец глубоко вздохнул и ответил с осунувшимся лицом:

— Мы не для того спаслись из подземелья Хааха, прошли сотни миль по горам, по бездорожью, пока не оказались здесь — в последнем прибежище империи.

Маан снова усмехнулся.

— Насколько мне известно, твои люди мрут от голода и болезней. Еще месяц-другой — и тебя проклянут те, кого ты спас от хуссарабов.

Крисс помолчал.

— Ты ничего не знаешь, — хмуро сказал он. — В монастыре богатые хранилища…

— Крысы, — перебил Маан с мрачной улыбкой. — Еще несколько недель назад крысы стали уходить с горы. Они падали в ров и тонули. Потом их стало так много, что нам пришлось обливать их горючей хуссарабской смолой и поджигать. Они сгорали заживо, но сверху лезли все новые. А потом перестали… Разве вы ничего не заметили?

— Огонь во рву? Мы видели его. И смрадный запах достигал вершины горы, — ответил Крисс. — Но мы не знали, что вы сжигаете крыс.

— Они переносят болезни, — пояснил Маан. — Я думал, всем грамотеям это известно… Но хватит об этом. Оттуда, с горы, вы все видите иначе. Многое должно быть видно с этой горы… Если не ошибаюсь, с крыши монастыря можно даже разглядеть Долину Зеркальных озер… Разве ты видишь хоть где-нибудь огонь, пожары? Видишь беженцев или толпы рабов?.. Нет. Хуссарабы принесли спокойствие в эти земли. И так — везде. В Тао, Натале, Киатте. И даже в проклятой богами Нуанне. Люди везде одинаковы, Крисс. Земледельцу все равно, какому императору платить десятину, горожанину — подушный налог. Раньше платили Аххагу Великому, теперь платят его сыну, который зовется Аххагом Вторым, или младшим кааном, или Каан-болом. Не все ли равно? Люди не хотят никакой войны.

— И все-таки война продолжается, — угрюмо возразил Крисс, кивнув на вал, в сторону военного лагеря.

— Вы — последние безумцы, — сказал Маан.

Крисс пожевал изгрызенную прядь седины.

— Я думаю, ты лжешь, Маан. Я думаю, война идет не только здесь. Война приходит туда, куда приходят хуссарабы.

Маан взмахнул рукой. Над валом показались деревянные щиты из толстых плах, а в отверстия щитов глядели нацеленные на Крисса стрелы.

— Я мог бы сейчас убить тебя, но, к сожалению, мне велено вести переговоры…

Маан притворно вздохнул, глянул с опаской вверх, на кромку горы; его острые глаза хорошо видели лучников и арбалетчиков, присевших на самом краю.

— Наши условия приемлемы и почетны. Мы снимаем осаду, освобождаем дороги. Вы спускаетесь и вольны идти, куда захотите. Кроме воинов, монахов и офицеров. Они будут взяты под стражу, допрошены, и, возможно, продолжат службу в войске Камды.

— А те, кто откажется?

Маан широко развел руками:

— Упрямцев пошлют в каменоломни, или продадут в рабство.

— Или вобьют кол в затылок, — сказал Крисс.

Маан ощерился и подобрался.

— Будь моя воля, проклятый грамотей, я давно насадил бы на кол твою безумную голову. Но… — он снова развел руками, — я должен подчиняться Камде, а его доброта не знает границ.

Он снял с пояса деревянный футляр для хранения свитков. Футляр был отлакирован и инкрустирован драгоценными камнями.

— Вот послание Великого Камды. Камда будет ждать ответа.

Крисс взял протянутый футляр.

— Мы прочтем это послание. Когда Камда ждет ответа?

Маан ухмыльнулся:

— Хуссарабы всегда дают на размышление ночь. Ночью люди советуются с богами… Вот и вы сможете посоветоваться. Но только одну ночь.

Маан прищурился и подбоченился. Так, прищурясь, он проследил, как Крисс вернулся к веревочной лестнице, замкнул на поясе карабин в виде двух металлических восьмерок. Наверху заработала деревянная лебедка.

Маан стоял и смотрел, как Крисс поднимается все выше. Потом оглянулся на лучников, стороживших за щитами каждое его движение. Покачал головой и стал подниматься на вал.

— Говоришь, крысы? — Даггар глянул на Хамурру. — И много в монастыре водилось крыс?

— Это был бич божий, — ответил жрец. — Ни кошки, ни собаки-крысоловы не могли с ними справиться. Монастырь был богат, и зерновые хранилища были набиты зерном, как соты медом.

— И теперь их не стало?

— Ушли, — ответил Хамурра.

— Но не все же они бросились в ров и утонули.

— Видимо, есть какие-то тайные ходы в камне, о которых мы просто не знаем…

— Кроме тех, что мы прокопали, других ходов здесь нет, — сказал Ашуаг.

— Прости, но я не поверю, — возразил Даггар. — Я думаю, что в древности тут выкопали подземный ход, — еще в те времена, когда укрепляли гору.

Хамурра закряхтел и виновато сказал:

— Подземный ход действительно был. Он начинался от усыпальницы жреца Хуагга, самой глубокой в недрах горы. Надо было сдвинуть саркофаг с телом Хуагга, и оттуда начинался ход, который выводил и под гору, и в священную рощу за две мили отсюда…

— И ты молчал об этом? — вскричал Ашуаг.

— Я молчал, потому, что теперь этого хода нет. Когда хуссарабы заняли Зеркальную долину, мы засыпали входы со стороны священной рощи и горы. А вход в гробницу Хуагга замуровали.

Ашуаг повернулся к Даггару:

— Здесь, в горе копать трудно. Здесь камень. Но там, где кончается порода и ход идет под землей — там копать гораздо легче.

Хамурра поднялся с надменным видом:

— Никому не дозволяется беспокоить прах Хуагга, основателя и покровителя монастыря!

Лицо Ашуага стало наливаться кровью.

— Я всегда не доверял жрецам. Из-за своих церемоний они готовы согласиться с тем, что умирают дети.

— Не богохульствуй! — закричал Хамурра и затрясся. — Именем Аххумана-строителя, клянусь, никто не потревожит праха Хуагга, покуда я жив!

Даггар поднялся из-за стола и кивнул Ашуагу. Они вышли вместе из пещеры.

— Надо разыскать Раммата. Если он знает, где усыпальница — он покажет нам.

Всю ночь в лагере хуссарабов горели костры. Крисс с беспокойством поглядывал вниз, ему казалось, что хуссарабы начали готовиться к штурму.

Даггар и Ашуаг разыскали его в одной из пещер, где Крисс пытался облегчить страдания умиравшей роженицы. Она была так худа, что не смогла родить ребенка. А когда монастырский лекарь вспорол ей живот — ребенок, хотя и был жив, но казался сущим скелетиком, высохшим, темным, с громадным иссушенным ртом.

Жрец зашил женщине живот. Младенец вскоре умер, и его закопали в дальней пещере, которая еще не стала кладбищем, как многие другие.

Теперь умирала мать.

— Сегодня мы должны решиться на что-то, — сказал Даггар, когда Крисс оставил умиравшую и вышел под беззвездное небо.

— На вылазку?

— На вылазку. Другого выхода нет.

Крисс кивнул.

— Две сотни готовы к выступлению. Часть из них уже в четвертом туннеле. А тем временем остальные должны сделать вот что…

Даггар повернулся назад, кивнул кому-то, и из тьмы появилась высокая фигура Раммата.

Наррония

Шумаар стоял на берегу великого озера Нарро и вглядывался в окрашенный кровавым закатом горизонт, туда, где горящие облака скрывали невидимый противоположный берег. Шумаар прислушивался к себе, мучительно ожидая, что голос, звавший его все эти недели, снова заговорит. Но голос молчал.

Он замолчал внезапно, еще в пустыне Арара, когда армия спустилась с гор, чтобы появиться внезапно под стенами Новой столицы.

Голос Нгара.

Тихо плескались волны у самых ног Шумаара. За его спиной ворчали и приглушенно грызлись собаки. Два десятка собак, разношерстная стая, которая не оставляла его ни на минуту с той самой поры, как Шумаара подняли из ямы смерти в учебном лагере хуссарабов.

Собаки ночевали, окружив шатер Шумаара. Они не пускали к нему никого, кроме двух самых преданных слуг, да еще повара. Сначала Шумаар гнал их от себя. Потом, уже став темником, однажды приказал расстрелять их из луков.

Но наутро у выхода из шатра его ждала новая свора — уже другие собаки преданно заглядывали ему в глаза, припадали к земле и униженно пытались лизать сапоги.

Собаки сопровождали его и во время этого похода. Одни околевали, им на смену являлись другие. В любом селении, где бы ни появлялся Шумаар, все собаки сбегались к нему, не обращая внимания на пинки и удары плетей. Солдаты давно уже привыкли к этой странности, и старались не приближаться к полководцу. Держались подальше и офицеры, вызывая, при необходимости, одного из двух слуг темника — и тогда Шумаар сам выходил из шатра, распинывая в стороны непрошеных стражей.

Сейчас собаки вели себя более-менее мирно. Их бог, их хозяин спокойно стоял на пустом берегу и ему ничто не угрожало.

Там, позади, воины вырубали виноградники и персиковые деревья, складывали костры, готовясь к ночному отдыху. Этот шум не беспокоил собак. Он был им привычен.

Шумаар повернулся и зашагал к лагерю. Собаки мгновенно вскочили и потрусили за ним.

Для ночлега полководцу нашли виллу, принадлежавшую какому-то богатому землевладельцу. Шумаар подошел к вилле — сад вокруг нее был вырублен и среди пеньков разбиты шатры агемы, — кивнул поджидавшим офицерам, топнул на собак, которые, тут же присмирев, пропустили офицеров, и вошел в дом.

Офицеры, среди которых были и аххумы, и намутцы, и хуссарабы, расселись на полу, поджав под себя ноги. Шумаар остался стоять, поглядывая в проход, который вел во внутренний дворик дома. Дверь была вынесена; во дворике на нарронийской закрытой печи варилось мясо, и запах его был Шумаару почему-то противен.

Шумаар вздохнул, присел на низенькую скамью, позволив слуге стащить сапоги, расстегнул и отложил пояс, и вытянул громадные ноги.

— Что говорит разведка? — спросил он.

Вскочил маленький таосец Занн, с поклоном начал:

— В Старой столице начинается паника. Беженцы сеют ее. Наши люди докладывают, что нарронийский царь день и ночь готовит огненные заряды в своей подземной мастерской. Войск в столице две тьмы. Еще три с половиной тьмы пехоты высланы нам навстречу, и сейчас они стоят лагерем на дорогах, ведущих к столице в двух дневных переходах отсюда. Командует ими триумвир Беттуль. Ему сорок пять лет, он воевал в последний раз двенадцать лет назад, — брал штурмом Сандор, который отказался платить Приозерью налоги…

— Взял? — поднял глаза Шумаар.

— Нет. Но сандорцы согласились на все его условия.

— Что позади нас?

— Триумвир Армизий получил приказ из Старой столицы защищаться до последнего солдата. К нему прибыло небольшое подкрепление. Те, кто спасся после Акваны.

— Кто же это?

— Некий воин по имени Селло. Он был советником Армизия, а до этого — наместником Новой столицы. Человек невоенный, но храбрый. Он бросился в погоню за нами с отрядом в три тысячи всадников и толпой вооруженных крестьян. Кайюм загнал их в болото у Акваны, и частью перебил из луков, частью перетопил.

Шумаар перевел взгляд на одного из командиров. Это был хуссараб с бритым, по обычаю, черепом, но с оставленной на макушке косицей. Кайюм вскочил и поклонился.

— Они не умели воевать, совсем не умели. Спаслись немногие, Селло тоже спасся. Он получил новый отряд воинов и сейчас находится в Новой столице.

Быстро проговорив все это, Кайюм сел, скрестив ноги.

— Значит, Армизий и Селло… — медленно проговорил Шумаар. — Значит, они могут быть опасны. Но пока нам не до него. На всякий случай, Кайюм, пошли к городу сторожевые отряды. Ровно столько, сколько нужно, чтобы справиться с Армизием и Селло, вздумай он снова воевать.

Кайюм поклонился и снова замер.

Шумаар вздохнул, глядя в дверной проем. Во внутреннем дворе было уже темно, из высокой печной трубы сыпались в небо искры. Бурлил котел и аромат вареного мяса становился все приятней и притягательней.

— В полночь, — сказал он. — В полночь мы выступаем. Два дневных перехода наша конница может преодолеть до рассвета. Цель: разбить тех, кто стоит у нас на пути и выжечь все вокруг Старой столицы. А после — осада.

— Позволь напомнить тебе, господин, — подал голос таосец. — У войска, которое противостоит нам, есть огнедышащие трубы. Наррийцы называют их аррадаты. Они стреляют раскаленными камнями. Наши лошади испугаются грома с огнем.

— Значит, перед атакой мы должны будем спешиться, — сказал Шумаар.

Обвел глазами командиров и взмахом руки велел им уходить. На крыльце их с надрывным лаем атаковали собаки, и если бы не слуга с палкой, многим пришлось бы выступить в поход хромыми.

Внезапно шевельнувшись, Шумаар позвал:

— Занн!

Таосец появился почти мгновенно, словно ожидал:

— Слушаю, мой господин.

Шумаар подождал, пока затихнут собаки, и сказал:

— Эти стреляющие огнем баллисты…

— Аррадаты, мой господин.

— Да… Так вот. Тебе не придется отдохнуть до начала выступления. Возьми самых надежных людей. Проберись в лагерь нарронийцев. Захвати хотя бы один аррадат. Остальные постарайся уничтожить. Аррадат и мастеров, которые умеют стрелять, спрячь. И жди нас перед рассветом.

Старая столица

Трай долго-долго щупал пульс неподвижно лежавшего на полу Нгара. Оттягивая веки, пытался заглянуть в зрачки. Прикладывал ухо к груди. Наконец обернулся к Ваде:

— Доложи магистру: он впал в мертвый сон. Это такой сон, когда человек жив, но неизвестно, когда он проснется. Я чувствую слабое биение жизни в его теле.

— На всякий случай я прикажу приковать его к стене, — проворчал Вадемекум. — Вдруг, он просто притворяется.

Трай развел руками:

— Вряд ли. Такие случаи мне известны: человек впадает в спячку, как это делают некоторые животные на севере в зимнее время. Если попытаться его разбудить — он или умрет, или придет в страшное неистовство.

Вадемекум вздрогнул, опасливо покосился на Нгара и крикнул кузнеца.

Астон поглядел на ряды новых аррадатов. Металлические стяжки матово поблескивали в тусклом свете, который лился сквозь далекие оконца под потолком.

Он вышел из мастерской, поднялся в свои покои. Вадемекум ожидал его.

— Этот дикий аххум впал в летаргический сон, — доложил Ваде. — Трай провел все испытания, капал ему в глаза и колол иглами в ступни. Я велел на всякий случай заковать его.

Астон молча сел в кресло, уставился в карту на круглом вращающемся столе.

— Я считал… — глухо сказал он, — считал, что благодаря моим познаниям Наррония вне опасности. Что племена, которые живут вокруг Нарронии, еще не вышли из состояния варварства… И что же? Какие-то дикие кочевники вошли в мою страну. В страну, которую я создал! — Он пристукнул кулаком по карте, попав прямо в центр искусно нарисованного Великого озера.

Он повернулся к Ваде.

— Где Азан?

— На внешних стенах, ставит новые аррадаты. Позвать его?

— Нет. Я взгляну сам…

Для начала он поднялся на башню и осмотрел город. То, что он увидел, не понравилось ему. Улицы запрудили толпы беженцев, на тротуарах велась меновая торговля, оборванные, голодные люди проникли даже в богатые кварталы, и там выпрашивали милостыню, то и дело вступая в потасовки со стражниками.

Он нашел Азана на Южном бастионе. Азан был мокрый, голый до пояса, с нарронийской пестрой накидкой на голове, укрепленной шерстяным агалем. Он не столько командовал, сколько работал сам, устанавливая дополнительные аррадаты между зубцами стены.

Увидев Астона, Азан разогнулся. По его похудевшему, черному от загара телу, обильно тек пот. Азан вытер лицо концом ашмага и сказал:

— Аррадатов много. Хватило бы пороха. Да нужно еще пристрелять их…

Астон кивнул.

— Пороха хватит. Его делают день и ночь в подземных мастерских. Но торопливость до добра не доводит — только сегодня погибли трое рабочих.

— И обученных стрелков маловато. Я выбрал самых опытных, они тренируют новичков в поле, на западном берегу. Слышишь?..

Прислушавшись, действительно можно было различить глухие удары, доносившиеся из-за холмов.

— Это хорошо, — сказал Астон. — Но нужно торопиться. Я чувствую, что враг готовит неожиданное нападение. Сегодня к ночи верни всех в город. И вот еще что… Ты был в городе?

— Я дни и ночи провожу здесь… — развел руками Азан.

— Город переполнили беженцы и паникеры. Возможно, среди них есть лазутчики хуссарабов. Поэтому вот что: не допускай на стены посторонних, тех, которых ты не знаешь в лицо.

Спустившись с бастиона, Астон проследовал во внутренний двор дворца триумвиров, где по-прежнему шли бесконечные учения. К нему подбежал Луз, назначенный комендантом гарнизона.

Луз был молод, сноровист, и все понимал с полуслова. Астон уже подумывал о том, чтобы назначить его командующим всеми силами Нарронии. Тем не менее, разговор он начал холодно.

— Твое место не здесь, Луз. Обучать новобранцев — забота сержантов и выбывших из строя офицеров.

Луз слушал, глядя прямо в глаза Астона. Астону это не понравилось.

— Видно, я плохо учил тебя… На колени!

Луз молча, но не слишком быстро, опустился перед Астоном на колени. Стальные наколенники звякнули о брусчатку.

Астон помедлил. Посмотрел на солдат, маршировавших в отдалении на солнцепеке: солдаты были мокрыми, их лица казались изможденными.

— Прекрати эту маршировку, — уже спокойнее сказал Астон. — Солдаты должны уметь не столько маршировать, сколько владеть оружием.

— Слушаю, магистр.

— Встань.

Луз поднялся. Теперь он отводил взгляд.

— Сейчас же, немедленно, начни очистку города. Все беженцы должны до вечера быть за стенами. Обустрой для них палаточные лагеря. Если надо, выстави охрану. Выгнать всех!

— Даже больных? — негромко спросил Луз.

Астон помедлил.

— В особенности — больных, — раздельно произнес он. — Столица падет перед варварами, если в городе начнутся повальные эпидемии.

Помолчал и добавил:

— Паника — тоже заразная болезнь. И даже очень заразная.

Святилище Тцара

Отряды двигались по подземным ходам гуськом. Даггар шел во главе колонны, и сам прорубил дыру боевым топором. Свежий воздух едва не сбил его с ног. Даггар выглянул: земляной мост через ров был пуст, и за валом было тихо. Даггар прыгнул вниз. Высота во тьме оказалась обманчивой, и он упал со всего размаху на землю с такой силой, что не смог подняться. Он знал, что сверху на него начнут прыгать воины, и, захрипев от невероятного усилия, сумел перекатиться в сторону. Воины падали, вскрикивали, отползали. Кто-то не успел отползти, и на него сыпались другие, ломая кости, вдавливая в грунт.

Даггар, уже отдышавшись, дождался, когда вокруг него соберется десяток воинов, и бросился к валу. На вершине вала он залег и осмотрелся. Ограды в этом месте не было. Впереди было пустое пространство, освещенное кругом костров. У костров сидела стража, вяло перекрикивавшаяся друг с другом. Дальше, за цепью костров, царил полный мрак.

Даггар подождал, оглядываясь. Воинов вокруг него становилось все больше. В туннель вошли полторы сотни, и еще сотня ожидала сигнала.

Даггар тоже ожидал сигнала.

И через какое-то время сигнал последовал: далеко-далеко одновременно из разных мест раздался грохот обвалов. Обрубленные участки монастырской горы посыпались вниз, сравнивая ров с землей.

И тотчас же стражники у костров всполошились, вдали зажглись огни и заметались по лагерю. Потом затрубили горны.

Пока стража у костров в растерянности оглядывалась, Даггар подал знак и взлетел на кромку вала.

С боевым аххумским кличем отряд кинулся к кострам. Большая часть стражников полегла, не успев оказать сопротивление. Но едва Даггар остановился, озирая поле боя, как из темноты, из-за костров появились пехотинцы и даже конница.

Стрелки, которые залегли на валу, дали нестройный и слишком жидкий залп, который не остановил нападавших. Даггар увидел бежавшего прямо на него воина в мохнатой шапке, с панцирем поверх стеганого кафтана, и, внезапно присев, ударил топором по ногам. Воин свалился, шапка отлетела далеко в сторону.

Даггар оглянулся, увидел своих и рявкнул:

— Только вперед!

На него налетел всадник, метивший копьем прямо в глаза. Даггар отбился топором, но конь отбросил его. Всадник стал разворачивать коня и в этот момент Даггар, не вставая, с силой метнул в него топор. Бросок оказался невероятно точным: всадника снесло с коня, конь поднялся на дыбы и начал заваливаться набок.

— Вперед! — снова повторил Даггар, вынимая из ножен меч и прыгнул за свет костра.

Он бежал среди шатров, поражая тех, кто еще не успел проснуться и как следует вооружиться, бежал, не останавливаясь, к центру лагеря. Но чем дальше, тем плотнее и организованней становилась оборона. А потом Даггар обнаружил, что он один, а вокруг него десятки — нет, сотни вражеских воинов, среди которых не было хуссарабов, и которые, как и он, выкликали одно только слово: Ушаг-ган!

На одно мгновение время остановилось. Воины по-прежнему бежали к нему, но бежали медленно-медленно, будто преодолевая невидимые волны. Сверкали мечи в свете факелов, развевался стяг, похожий на аххумский, но как будто изуродованный, нарочно испорченный, с какой-то омерзительной издевкой.

И Даггар, как ни рвался вперед, все равно почти остановился. Только что летел, едва касаясь ногами земли и жаждя вонзить меч в подреберье высокому десятнику, который что-то кричал своим, широко разевая рот — а слов не было слышно. Я знаю его, — подумал Даггар. — Это каул, из бессмертных. Как он здесь оказался?

А в следующее мгновение он понял, что сейчас, прямо сейчас, не дав ему времени размахнуться, его убьют. Он увидел близко-близко перед собой направленный на него болт арбалета. Даггар выставил перед собой щит, хотя и знал, что это не поможет.

И в этот самый момент как будто кто-то произнес у него над самым ухом:

— Брат, остановись! Слышишь? Сейчас он умрет. И я не могу защитить его. Слышишь, брат? Если слышишь — помоги ему.

Ответа Даггар не расслышал: его оглушил внезапный рев со всех сторон. И он тут же ощутил, что тело его стало невесомым и нечеловечески гибким. Он даже не заметил, как увернулся от арбалетной стрелы, а в следующее мгновение увидел, как его собственный меч отсекает арбалетчику обе руки.

Казалось, он видит одновременно все — включая то, что происходило позади. Он упал, и новый болт пробил грудь ближайшего к Даггару воина.

Он отбил удар слева, и почти одновременно — два удара справа. Он обрубил древко копья у самого наконечника, и увернулся от обрубка, грозившего пропороть ему живот.

Даггар не удивился. Он не успел удивиться. Он просто знал, что непобедим — по крайней мере, пока.

И неуловимыми, быстрыми взмахами меча стал прокладывать себе дорогу к центральным шатрам лагеря, где, как он знал, прячется сейчас Маан.

Бой завязался у всех четырех выходов из горы. Но превосходство было слишком велико, и после первого успеха — успеха внезапности — аххумы стали проигрывать.

Их расстреливали из луков и арбалетов, не давая подняться на вал. Их встречали фаланги копьеносцев и опрокидывали в ров. Их затаптывали боевыми конями.

У трех выходов сражение превращалось в бойню.

И только у четвертого — там, где бился Даггар, — происходило что-то странное. Горстка аххумов прорвалась в лагерь; нападавшие врывались в палатки и закалывали тех, кто еще не успел проснуться, поджигали шатры командиров, — и при этом опережали удары, и оттесняли противника все дальше в глубину лагеря. А на острие прорыва летел Даггар, залитый кровью, которая сверкала на его одежде, на руках, и даже на лице в свете пожарищ, как новое невиданное защитное снаряжение.

Камда наблюдал за боем, стоя у своего шатра — его ставка была расположена на одной из высот неподалеку от лагерной ограды, и охранялась сотней тяжеловооруженных всадников.

Камда видел, как какой-то безумец, расшвыривая толпы солдат, стремительно приближается к шатру полководца — Маана. Но Камда оставался спокоен. Ему самому ничего не грозило, и он знал, что Маан не струсит. Ему было только интересно, чем все это могло бы закончиться, и он с сожалением подумал, что ничем. Силы человеческие не беспредельны.

Поступали донесения, из которых следовало, что вылазка осажденных закончилась их полным поражением, и с трех сторон уже начался штурм самой горы. Оставалась лишь эта горстка храбрецов, которая напролом рвалась к Маану. Камда усмехнулся. Он знал — там замешаны личные счеты. Может быть, этот безумец — бывший подчиненный Маана?

Лагерь горел во многих местах, и света было достаточно. Камда нагнулся с седла к ординарцу:

— Передай в лагерь мой приказ: этих безумцев не убивать. Взять живыми. И в особенности — того, кто хочет сразиться с Мааном.

Ординарец исчез, а через секунду послышался топот коня, и вот уже всадник появился у самого лагеря, летя во весь опор.

Даггар не сразу понял, что что-то изменилось. А когда понял, удивился: просто теперь на него никто не нападал. Его окружили, но держались поодаль, а из шатра командира появился Маан. Он был на этот раз в полном вооружении, и вооружение его было великолепно: вороненой сталью отливали доспехи, защищавшие не только грудь, но и живот; пластинчатый панцирь опускался почти до колен. На голове Маана был небольшой шлем с переносьем и усиленными надбровными дугами. Под шлемом — кольчуга из мелких колец. Но всего великолепнее был меч — удивительное произведение искусства, доставшееся ему, видимо, из разграбленной сокровищницы Хатуары.

Маан приподнял меч, опустил голову и двинулся к Даггару. Даггар перебросил свой меч из правой руки в левую, и неожиданно ударил снизу вверх — это был слишком грубый прием, но иногда он срабатывал. Но Маан был достаточно опытным воином. Он отбил выпад скользящим ударом с поворотом, так что меч Даггара сам собой подпрыгнул и едва не вырвался из руки. Даггар отступил и перебросил меч в правую руку. Маан двинулся влево, будто нарочно подставляясь под удар; Даггар сделал выпад, метя в сочленение между панцирными пластинами, но на пути клинка неожиданно возник щит, а меч Маана в то же время ударил Даггара в основание шеи. Удар не пробил кольчугу, но повредил ключицу, и Даггар едва не упал.

— Ты не умеешь драться, хотя ты и бывший тысячник! — крикнул Маан. — Ты привык командовать, сидя на кобыле, а я — я был простым солдатом, и научился воевать руками!

Он хотел засмеяться. Но Даггар сделал ложный замах, а потом, когда Маан приоткрылся, нанес удар головой вперед. Ребристый шлем вышиб из Маана дыхание. Лицо его посинело и он стал жадно хватать ртом воздух.

— Надо уметь воевать не только руками, — сквозь зубы прорычал Даггар, — но и головой…

Маан стал пятиться, выставив меч и прикрываясь щитом, а Даггар легко подпрыгнул и в полете ударил мечом плашмя, прямо по переносью шлема. Из носа Маана брызнула кровь. Он инстинктивно поднял руку, и в этот момент меч Даггара достал его, пробив кожаную рубашку между пластинами. Удар пришелся в пояс. Маана отбросило назад, он не удержался на ногах и упал. Круглый щит отлетел, и Даггар вдруг увидел, что на руке, державшей щит, был укреплен небольшой самозарядный арбалет. Он слышал о таких — кажется, его выдумали оружейники Нарронии. Магазинный арбалет с несколькими стальными стрелами, которые выпускались одна за другой.

Первая стрела скользнула по шлему и сбила Даггара с ног. Он не должен был подниматься — но он поднялся, и получил вторую стрелу, пробившую панцирь на груди и засевшую в грудине.

Он не успел упасть, когда третья стрела ударила его в живот.

Все три стрелы были выпущены с такой быстротой, что Даггар еще стоял, когда понял, что раны его смертельны. Боли он еще не чувствовал, он даже успел краем глаза заметить хуссарабов, со всех сторон потянувшихся к нему; а потом он стал падать.

— И-и-э-эх!.. — разочарованно вскрикнул Камда. Он знал, что все так и закончится, но надеялся все же, что не так быстро.

Он хотел отвернуться и даже тронул коня, но из лагеря раздался дружный вопль, в котором было много удивления и немного страха.

Камда вгляделся.

Аххум, пронзенный тремя арбалетными стрелами — хоть и маленькими, но все же смертоносными, — поднялся на колени. Шлем упал с его головы, обнажая окровавленную повязку и длинные белые волосы. Аххум глядел в небо — если он еще мог глядеть. По крайней мере, лицо его было обращено вверх, и Камда недоверчиво тоже глянул вверх: там было темное беззвездное небо. А когда он перевел взгляд на аххума, новый возглас И-и-эх! сорвался с его губ. Аххум ВЫРВАЛ стрелы из своего тела. Вырвал одну за другой, при каждом усилии из тела ударяли кровавые фонтаны.

Камда не утерпел, дал шпоры коню и стремительно понесся к лагерю. За ним, с замедлением, посыпалась черная сотня телохранителей.

Мы отпустим его, брат? Хватит ему воевать. Пусть отдохнет…

Подожди, брат. Мне стало интересно, чем все это закончится. К тому же ночь еще длится, а беженцы все еще идут по подземному ходу… Давай подождем, брат.

Над ним будут глумиться… Так уже было с бессмертным Амгу… Но ладно. Будь по-твоему. Поддержи его силы, брат.

Штурм, начавшийся почти сразу после того, как вылазка была отбита, шел своим чередом. Гора была слишком крута и высока. Здесь не годились ни штурмовые лестницы, ни осадные башни. Поэтому хуссарабы начали обстреливать гору из легких баллист, заряженных дротиками с тонкими и прочными веревками. На веревках были завязаны узлы — по этим узлам воины карабкались вверх. Дротики обламывались, или плохо впивались в грунт, и тогда целые гроздья воинов сыпались в ров, ломая хребты и шеи.

Камда, прискакавший в лагерь, не обращал внимания на штурм — пусть он идет своим чередом. Он склонился к Маану, сидевшему у шатра, зажав рукой рану на животе. Одежда, доспехи, и вся земля вокруг были залиты кровью.

Маан поднял к Камде серое лицо; распухший нос, заплывший глаз и разбитые губы мешали ему, но он все же вытолкнул из себя вместе с кровавыми сгустками два слова:

— Он… бессмертный…

После этого Маан хотел показать рукой на Даггара, но по телу его пробежала дрожь и он обмяк.

А Даггар по-прежнему стоял на широко расставленных коленях и смотрел вверх.

— Поднимите его, — велел Камда.

Даггара подхватили под мышки и подняли. Камда велел:

— Ближе!

Даггара подвели к самому седлу, осветили факелами.

Камда поглядел ему прямо в глаза. Перевел взгляд ниже: черные от крови руки Даггара сжимали две коротких арбалетных стрелы.

Камда кивнул.

— Он не бессмертный, — с удовлетворением произнес он, — Бессмертны одни только боги. И нет справедливости на земле.

Он развернул коня и поскакал к своей ставке.

Долина Тобарры

На берегу великой реки, почти на равном удалении от старой столицы хуссарабов Тауатты и центром мира — Нуанны — строился новый город.

Сначала был построен деревянный причал, украшенный искусной резьбой. К нему на широких плоскодонных баржах стали подвозить камень — гранит и мрамор, а также строительный лес.

Десятки тысяч рабов день и ночь трудились на огромной строительной площадке.

Таков был приказ Ар-Угая, отданный от имени младшего каана — строить город одновременно со всех сторон. Каменные блоки тесно укладывали в утрамбованную и посыпанную песком землю. По ней день и ночь катали громадные каменные катки с помощью десятков лошадей. И получалась гладкая мостовая, вдоль которой быстро, как по волшебству, возникали мраморные дворцы с бассейнами и фонтанами.

Дорога, впрочем, была не слишком удобной и долговечной. Но, кажется, это никого не заботило — ни строителей, ни надсмотрщиков, ни, тем более, рабов. Казалось, все знали — и это знание передавалось сверху вниз, от каана до последнего погонщика мулов, — что всё в этом мире недолговечно, и всё рано или поздно пожрет беспощадная огненная бездна.

Первым зданием, которое было возведено в новом городе, был дворец Великого каана, Угды. Угда немедленно покинул свой шатер и со всеми домочадцами, слугами, рабынями переселился в новый каменный дворец.

Во дворце был бассейн с подогреваемой водой. И теперь Угда с утра лежал обнаженным в теплой воде и напивался перебродившим кумысом. Он по-прежнему предпочитал этот напиток всем другим, хотя стоило ему шевельнуть пальцем — и для него доставили бы любое вино из любого уголка мира.

К обеду он засыпал в бассейне, и тогда служанка звала рабов. Они вытаскивали Угду из воды, укутывали в мягкие покрывала и переносили в сад. Там, под хилыми саженцами персиковых, абрикосовых, мандариновых деревьев он спал до вечера.

Впрочем, его решений не требовалось, и его редко будили. В новом городе всеми работами распоряжался мастер Тхи.

Аххаг Второй, которого хуссарабы называли младшим или просто кааном, за последний год сильно вытянулся и окреп.

Он научился править лошадью, и часто уезжал в степь, за холмы, окружавшие новый город. Хотя по первости няньки, причитая, бежали за ним, когда он с помощью Ар-Угая или Шаат-туура садился в седло.

И в поездках его сопровождал отборный отряд предводителей родов, хотя мальчик и не любил, когда обнаруживал их за собой. Поэтому отряд прятался в урочищах между сопками, следуя за юным кааном на расстоянии и стараясь не попадаться ему на глаза.

А потом он возвращался в шатер, где его ожидала Айгуз — так называли теперь царицу Домеллу.

— Где ты был? — спрашивала она, пытаясь обнять мальчика.

— Дальше, чем вчера, — уклончиво отвечал Каан-бол, и у матери пропадало желание приласкать сына.

Ей не нравились степи, холмистая долина, поросшая редкими рощами. В тихую ясную погоду, рано-рано утром, она часто выходила из шатра и смотрела на запад. Здесь горы были ближе, — и они прорисовывались в неизмеримой голубизне расстояния — темно-синие, далекие, зовущие.

Но поднималось солнце, и горы таяли в воздухе, словно их и не было.

Иногда днем приходил мастер Тхи и приглашал ее посетить город, посмотреть, как идет строительство, взглянуть на будущий дворец, в котором ей предстояло жить. Айгуз соглашалась — только для того, чтобы развеять скуку.

Город этот назывался Арманатта. Так было решено на куруле, хотя имя придумал Ар-Угай. Арманатта значило Отец Дружбы.

Наррония

Астон потер лоб, пытаясь вспомнить что-то очень важное, что мелькнуло и забылось в многочисленных заботах последних дней.

Он спустился в каземат. Трай встретил его и сказал, что в состоянии Нгара никаких изменений не произошло.

Астон молча разглядывал могучую фигуру, распластанную на каменном полу, с руками и ногами, прикованными к стенам.

Он так долго смотрел на него, что ему показалось, будто Нгар шевельнул под веками глазными яблоками.

Астон подскочил, пальцем поднял веко. Бессмысленный, закатившийся глаз. Астон с силой надавил на него.

Трай следил за ним с возрастающей тревогой.

— Прости, магистр, но внезапное пробуждение от летаргии…

— Знаю! — оборвал его Астон.

Отвернулся от Нгара и подозвал Ваде.

— В одной из мастерских у нас есть большой стеклянный сосуд. Помнишь, мы сделали его, когда изучали свойства воздуха?

Ваде почтительно кивнул:

— Ты посадил в него собаку, и велел выкачать воздух насосом. Собака долго мучилась…

Астон топнул ногой:

— Мне наплевать, что произошло с той собакой! Просто опыт был неудачным, у нас нет возможности выкачать весь воздух и создать идеальную пустоту! Много ли выкачаешь с помощью огня и ручного насоса?..

Вадемекум молчал, слегка попятившись.

Астон заставил себя успокоиться, глубоко вздохнув.

— Этот сосуд доставить сюда.

Ваде кивнул с непонимающим видом.

Астон повернулся к Траю:

— Иди, старик. Ты сделал свое дело. Я позову, когда ты снова станешь необходим.

Когда Трай удалился, Астон внезапно схватил Ваде за плечи, рванул к себе.

— Тот опыт с собакой был неудачным, потому, что мы не знали, есть ли у нее душа. Оказалось, что есть.

— Собака околела от недостатка возд…

— Молчи! Молчи!.. Этот человек, называющий себя богом… Ты понимаешь? Впрочем, где тебе понять всё это… Я хочу знать, — прошептал он в самое ухо Ваде, — где он сейчас, его аххумский бог? Мне кажется, что не здесь…

Битва, как и ожидалось, была скоротечной. Только два или три аррадата успели сделать по выстрелу — но гром и огонь никого не напугали, а каменные ядра упали позади хуссарабов; к тому времени они уже приблизились к лагерю нарронийцев на расстояние двух полетов стрелы, оседлали коней и ринулись в атаку. Обслуга аррадатов была порублена. Пехота в панике бежала, и хуссарабы гнали ее несколько миль, пока не устали кони.

В полдень Шумаар, сидя в седле, смотрел, как грузят аррадаты и ядра в повозки. Занн объяснял ему, как они стреляют, но Шумаар все равно не понимал.

— Железные и деревянные трубы. Каменные ядра забивают в них… Что дальше?

— Главное — не трубы. Главное — вот это вещество, — Занн подозвал воина, бережно взял из его рук небольшой глиняный сосуд, забитый деревянной пробкой. Он вытащил пробку зубами, высыпал на ладонь горсточку серых крупиц.

— Это вещество имеет страшную силу. От одной искры оно взрывается. Горсточки достаточно, чтобы покалечить всадника.

— Почему же тогда его не рассыпают по полю и не поджигают, когда наступает конница?

— Это вещество очень дорого, повелитель. Его производят в тайных подземельях в Старой столице, Куте. Я допросил мастеров. Они не знают состава. Правда, сказали, что в него входит горная сера — есть такое вещество, которое родится в ущель…

— Я знаю, что такое сера, — прервал его Шумаар. — И я понял, что рассыпать его по полю нельзя. Но как стреляют эти трубы?

— Вещество насыпают в трубу, забивают тряпкой. Затем в трубу сверху вкатывают ядро. И снова забивают тряпкой. Потом к заднему концу трубы — там есть особая дырочка — подносят горящий фитиль.

Шумаар перевел взгляд на аррадаты, уложенные на телеге, как стволы деревьев.

— Если у этого вещества такая сила — почему оно не разносит саму трубу?

— Хороший вопрос, повелитель! — воскликнул Занн. — Но взгляни на трубы. Они укреплены мощными ободами… Впрочем, говорят, после сотни выстрелов трубы разрываются, убивая всех вокруг.

Шумаар кивнул.

— А почему ядра летят прямо в цель?

— Стрелки тренируются. Трубы, как видишь, имеют подставки, с помощью которых можно приподнимать или опускать трубу и менять направление выстрела… Но это не так важно. Ведь аррадаты предназначены не для точной стрельбы. Ни один стрелок не попадет из аррадата в одиноко летящего всадника. Зато с помощью ядер можно разбивать стены. А если аррадат заряжают не ядрами, а кусками железа, обломками камня — один выстрел способен прорубить коридор в рядах наступающих.

— Ты утомил меня, Занн, — сказал Шумаар.

Повернулся к тысячникам, которые, навострив уши, тоже внимательно слушали хитроумного Занна.

— Отдых. Выслать отряды вперед, прочесать всю местность до самой столицы. Мы выступим вечером. За ночь пройдем половину пути, или больше. Лагерем встанем, когда увидим стены столицы.

Плато Боффа

Стояла глубокая ночь, небо было усыпано ярчайшими звездами — настолько яркими, что можно было писать, не пользуясь светильником.

Крисс сидел возле палатки, положив на колени тетрадь, сшитую из ломкой тростниковой бумаги. Чернильницу он отставил подальше, чтобы не разлить ненароком — чернил больше достать было негде, — и обмакивал тростниковое перо, далеко вытягивая руку.

Больше пяти тысяч человек сумели вырваться из западни, каким стало для нас святилище Тцара. Мы вышли старым подземным ходом, и длилось это так долго, что последние вышли лишь на рассвете. В монастыре оставались только умиравшие и монахи, ухаживавшие за ними.

Мы, не отдыхая, двинулись в предгорья, местные жители повели нас тайными тропами, и после полудня мы достигли перевала, за которым расстилалось плато Боффа.

Те, кто дал нам возможность уйти, погибли. Полторы тысячи храбрецов, и в их числе Ашуаг и Даггар. Местные жители рассказывали, что Даггар с небольшой горсткой воинов внес в лагерь хуссов такое смятение, что им уже было не до нас. Говорят также, что Даггар сразился с Мааном и убил этого предателя до того, как был поражен арбалетными стрелами. Говорят, вся грудь его была утыкана стрелами, а он вытаскивал их рукой и отбрасывал, смеясь…

Впрочем, чего только не расскажут люди.

Они говорят также, что и после этого Даггар оставался жив, и его унесли по приказу Камды.

Третий день мы идем по плато, пересекая ручьи, преодолевая небольшие подъемы и спуски. Воздух здесь, на высоте, довольно разряжен, и дышится трудно. Не только детям, но и взрослым не хватает воздуха, и лица их становятся синюшными.

По-прежнему не хватает еды, поскольку, несмотря на обилие дичи, у нас почти не осталось здоровых мужчин, способных охотиться… И тем не менее впервые за полгода мы попробовали свежего мяса. Кроме того, здесь встречаются дикие плодоносящие деревья, а женщины находят съедобные коренья. Что же касается воды — то ее в избытке в речушках, которые текут в глубоких, вырытых водой ущельях.

Я опасаюсь погони, и поэтому тороплю людей. Завтра, едва рассветет, мы снова двинемся в путь. Главное сейчас — уйти как можно дальше от обжитых мест. Потом, я думаю, нам придется пересечь это дикое плато, чтобы достичь Западного океана, где, как говорят, давно уже нет войны и сколько угодно свободной плодородной земли….

Крисс дописал последнюю фразу, поставил закорючку, которая затем позволит расшифровать написанное, и отложил перо. Поднял чернильницу, заткнул хорошо притертой пробкой, положил перо и чернильницу в специальный футляр. Теперь следовало подождать, пока высохнут чернила — много раз разведенные водой, они высыхали долго.

Он поплотней укутался в войлочную накидку, подаренную местными жителями, и снова стал смотреть на звезды. Наверное, думал он, они от того кажутся такими большими, что слой воздуха, пролегающий между земной и небесной твердью здесь, высоко в горах, значительно тоньше. Когда-то он вычитал это в книгах, что хранились в библиотеке отца, несчастного короля Киатты.

Что сейчас там, в Киа-Та-Оро? Он слышал, что Ибрисс снова ушел в странствия, а Фрисс, называющий себя королем, не смеет выйти за ворота королевского замка без крепкой охраны. Охраной же ему служит железный отряд бессмертных.

Крисс думал о королеве Ариссе, о старой няньке Калассе, о Фриссе… И задремал.

Наррония

Когда войско плотно обложило Кут, и даже каналы, соединявшие город с озером, были перекрыты цепями, Шумаар вызвал в свой шатер Занна.

— Много ли в городе твоих людей? — спросил он.

— Нет, повелитель, — скромно ответил Занн и отвел глаза.

— Вижу, ты, как всегда, хитришь. Мне нужно, чтобы они вызнали, где находятся подземные хранилища для взрывающегося вещества.

— Это можно будет сделать… наверное… — осторожно сказал Занн. — В городе сейчас такая обстановка, что любой неосмотрительный шаг может стоить жизни.

— И все-таки пусть узнают это. И еще. Пусть будут готовы взорвать хранилища, когда нам это потребуется.

Занн склонился в глубоком поклоне.

— Я поражен твоей мудростью, повелитель, — неторопливо проговорил он. — Ты впервые узнал об оружии, стреляющем огнем, и уже хочешь использовать его по-новому… Я преклоняюсь перед твоим умом, и вижу, что ты по праву носишь звание темника.

Шумаар мрачно поглядел на склоненную голову Занна, на его лысеющую макушку. Может быть, он дерзил. А может быть, говорил искренние слова.

— Я не мудр и не умен, — наконец сказал Шумаар. — Я неграмотный неотесанный солдафон… По крайней мере, такое я слышал о себе много раз за время своей службы. И к тому же я бросил своего командира. Одного, умирать в горах…

Занн навострил уши — это было заметно по тому, как шевельнулись волосы на затылке.

— Правда, — сказал Шумаар, — теперь я пытаюсь искупить вину.

Он помолчал, словно к чему-то прислушиваясь.

— Ладно. Теперь иди и выполняй приказ.

— Это трудно будет сделать, повелитель, — немедленно отозвался Занн.

— Разве трудности пугают тебя?..

— Нет, но исполнение твоего приказа потребует денег, чтобы подкупить нужных людей.

Шумаар кивнул.

— Я прикажу казначею выдать тебе любую сумму.

Занн прижал руки к груди и, бормоча: Я поражен, поражен… — пятясь, вышел из шатра, где его немедленно атаковала яростная свора. Шумаар услышал звуки ударов палкой, потом голос слуги, которому удавалось ладить с собаками.

Шумаар закрыл глаза и лег на ковер.

Луна… — сказал кто-то негромко.

Шумаар не открыл глаз. Он лишь вздрогнул, и сердце его забилось тяжко и радостно. Луна… Тогда, в данахской степи, тоже была луна. Но сейчас она не кровавая, как тогда, — а белая, как молоко. Голос продолжал говорить, не останавливаясь, и смысл слов становился непонятным, но это было неважно. Главное — голос снова заговорил.

Шумаар улыбался, не открывая глаз.

Астон лично проследил, чтобы громадный стеклянный сосуд перенесли из подземелья в каземат. Сосуд имел прямоугольную форму, с широким круглым горлом. Его положили набок, освободив от войлока.

Нгара освободили от цепей, подняли и втолкнули в отверстие сосуда головой вперед. Обод горловины был предусмотрительно смазан жиром, и могучее тело Нгара проскользнуло внутрь легко и свободно.

Теперь он лежал внутри, такой же бесчувственный, каким и был.

Астон велел всем, кроме Вадемекума, покинуть каземат. Запер двери изнутри.

— Теперь, Ваде, ты замуруешь его.

— Но… — робко сказал Ваде. — Но ведь он задохнется там, внутри, как задохнулась та соба…

Астон молча ударил его по щеке. Сильно, но не очень умело. На щеке остался красный след от пальцев.

Вадемекум, втянув голову в плечи, склонился над чаном и принялся готовить раствор.

Астон ждал, пока Ваде приготовил раствор, потом дважды обтер горловину сосуда — тряпкой, смоченной щелоком. Потом смазал раствором края тяжелой стеклянной крышки. И крышка, и горловина, были обработаны шлифовальщиком, так что крышка закрывалась довольно плотно.

Обеими руками Ваде осторожно поднял крышку и вставил ее в горловину.

Все это время Астон молча сидел в кресле, наблюдал и не сделал ни одной попытки помочь Вадемекуму. Даже когда ему очень нужна была помощь: после того, как паз был залит раствором, нужно было стянуть железные скобы, которыми крышка прикреплялась к сосуду. Ваде, торопясь и потея, закрутил до упора винты на скобах. Опустил дрожащие от перенапряжения руки и повернулся к Астону.

Астон, наконец, поднялся. Оттолкнул Ваде, и почти без усилий довернул оба винта еще на полтора-два оборота.

Сосуд был зеленоватый, и стенки были неровными. Лежавший в нем человек казался искривленным, с огромной головой и уродливо длинными ногами. К тому же стекло было не совсем прозрачным, и лицо Нгара разглядеть было трудновато — в особенности при скудном освещении.

Астон снова сел в кресло, налил себе вина и стал цедить его маленькими глотками. Некоторое время спустя Вадемекум, так и не тронувшийся с места, кашлянул, прочищая горло, и осторожно заметил:

— Странно, магистр…

— Что? — лениво спросил Астон.

— Стекло изнутри не потеет.

Астон допил вино, поднялся, потянулся с хрустом и сказал:

— Богов не существует…

Отпер двери каземата, добавил:

— Кроме меня.

Туман висел над Старой столицей; глядя со стены бастиона, Азан думал, что все Приозерье наполнено этим густым, черным туманом.

Ибо это был не просто туман. Шумаар велел выжечь сады и виноградники вокруг столицы; они мешали штурму и не годились в качестве корма для тысяч его коней.

А в подземных мастерских день и ночь горел адский огонь, кузнецы отливали новые заготовки для стволов аррадатов.

— Металл кончается, магистр, — докладывал начальник мастерских Ферро. — Мы использовали даже те заготовки, что пролежали в хранилищах много лет. Их проела ржавчина.

— Если его очистить от ржавчины — останется самый прочный металл на свете, — ответил Астон. — Много лет назад мне пришлось побывать в одной далекой стране. Это страна на островах, но народ там един, и говорит на одном языке. В этой стране делают лучшие клинки на свете. И знаешь, как? Кусок металла погружают в болото на много лет. Потом вынимают. Ржавчина — это плохая часть металла. Кусок очищают от ржавчины и снова опускают в болото. Так делают много раз. И в самом конце остается сталь, самая твердая на свете… Впрочем, я думаю, аррадатов хватит.

— У нас больше нет запасов селитры, — сообщал Игнис, ведавший производством пороха.

— Надо лучше хранить тот порох, что уже сделан. Почему мне то и дело докладывают о взрывах?

Лицо Игниса — темное, усыпанное черными пороховыми точками, стало угрюмым. Он развел руками:

— Рабы не могут выполнять такую работу. Рабочие боятся. У них слишком короткая жизнь. Где мне взять новых мастеров? Приходится брать плохо обученных новичков…

— И новичков скоро придется отпустить. Нам нужны солдаты, а не калеки.

Наконец, Астон понял, что сделать большего нельзя. Хуссарабы будут штурмовать город, а в городе полно предателей…

Шумаар не повел войска на приступ. Он приказал копать длинные и узкие траншеи, которые зигзагами вели к городским стенам.

Траншеи начали копать утром. Со стен ударил огненный залп, но не принес успеха. Каменные ядра не попадали в цель, а когда аррадаты зарядили каменной крошкой, хуссарабы попрятались в траншеи, за груды выброшенной на поверхность земли.

К вечеру траншеи приблизились к городу на две сотни шагов.

Аррадаты снова сделали несколько залпов.

А утром оказалось, что траншеи подведены почти к самому городу. Азан приказал сменить прицел, воины принялись приподнимать деревянные лафеты, но все равно угол был слишком крутым, и окончание траншей, которые к тому же теперь были соединены между собой зигзагообразными ходами, оказались вне зоны обстрела.

А потом случилось то, чего не ожидали ни Азан, ни Астон. Снизу, из отрытых в земле позиций, ударили аррадаты врага.

На бастионе неожиданно появился Первый триумвир.

Пошамкав почти беззубым ртом, он сказал:

— Нечего удивляться. Эти аррадаты сделаны в наших мастерских. Я думаю, надо выслать послов…

— Послов? — удивился Азан.

— Да, послов. Надо договориться о сдаче.

Азан с потемневшим лицом взглянул триумвиру в глаза.

— Ты слишком стар, триумвир. Ты выжил из ума.

— А ты слишком молод, — ответил старик, — и еще не вошел в ум. Я, воевавший почти сто лет, видевший аххумов и прочих варваров с севера, говорю тебе: нынче нам не устоять. Разве ты не видишь эти траншеи? Разве не видишь, как хорошо они продумали штурм? Разве не знаешь, что армии, которая могла бы остановить их до начала осады, — такой армии у Нарронии больше нет? Подумай, и ты поймешь: надо сдаваться…

Азан молчал, впервые оказавшись в полной растерянности.

— Надо сдаваться, — повторил Триумвир. — И тогда мы сохраним этот прекрасный город. Конечно, они ограбят нас, может быть, даже заставят выплачивать дань. Но зато большая часть нарронийцев останется в живых… Азан, я очень старый человек, и давно уже не боюсь смерти, даже жду и призываю ее, — этот вечный покой, который само по себе есть блаженство. Так вот, я говорю, что граждане — самое ценное, что есть у любого государства, а жизнь подданных — самое ценное, что есть у правителя. Жизнь — она стоит больше, чем эти стены, аррадаты, и даже все золото, которое хранится в наших сокровищницах.

Азан покачал головой, выйдя, наконец, из оцепенения.

— Ты стар, и не понимаешь, что жизнь — ничто по сравнению с позором; что граждане, потерявшие свое государство, не достойны жизни. Они могут быть только рабами.

— А ты… Ты сед и глуп! — торжественно произнес триумвир.

Он развернулся и пошел к лестнице.

А спустя еще время Азан вдруг с изумлением увидел, что внизу, под стенами, появилась небольшая процессия — и впереди в парадном облачении выступал Первый триумвир! Он шел прямо к траншеям, шел так величаво, что никто — ни защитники города, ни хуссарабы — не посмели выпустить в него ни одной стрелы.

— Кто открыл ворота?? — взревел Азан и кинулся вниз по лестнице.

Стражники у Южных ворот уже успели закрыть засовы и опустить решетки, поэтому гнев Азана несколько остыл.

— Зачем вы выпустили старика? — мрачно спросил он сотника охраны.

— Он приказал мне.

Азан сверкнул на него глазами и рявкнул:

— Ворота может открыть только Астон! Или тот, кого он назначит командовать в городе! Сейчас командую я! И если ты еще раз откроешь ворота без моего приказа — я прикажу казнить не только тебя, но и всю твою сотню, а ваших жен и детей велю продать в рабство!

Азан нашел Астона в каземате. Астон спокойно сидел в кресле, попивая свое любимое вино, рядом стоял Ваде, а в стеклянном гробу перед ними лежал варвар, привезенный в ледяном кубе с Огненных гор.

— Великий магистр! — вытянулся Азан.

Астон поднял указательный палец, приказывая молчать.

Перед ним на круглом столике стояла странная игра: клетчатая доска со стоявшими на ней выточенными из камня фигурками.

Азан застыл, приоткрыв рот. Астон глядел на игру, по-прежнему держа палец вверх.

Наконец он вздохнул:

— К сожалению, через восемь ходов эта партия завершится. Не в мою пользу. Ваде, ты слышишь? Агонию можно продлить — но лишь еще на четыре хода. И это — всё…

Он наконец повернулся к Азану:

— Говори.

— Первый триумвир вышел за городские ворота.

Астон молча ждал продолжения, хотя Азан уже готов был пасть на колени, боясь гнева магистра.

— Он… велел отпереть Южные ворота, вышел со своими советниками за стены и отправился прямиком к хуссарабам.

— Вот как? — заинтересованно спросил Астон. — И как же они его встретили?

Азан недоуменно пожал плечами. Второй раз в это утро его ставили в тупик.

— Я… не знаю. Он шел. Никто не стрелял…

Астон вздохнул.

— Надо бы подняться и поглядеть на это представление… Но я ожидаю Бога. А он все еще не вернулся.

Астон сдвинул фигуры с доски, побарабанил по ней пальцами.

— Вадемекум! Ступай на стены и посмотри, что сделают варвары с нашим почтенным триумвиром. Потом доложишь мне. Впрочем, лучше останься — ты мне можешь понадобиться.

Ваде дернулся, и снова замер. Азан взглянул на Ваде, снова повернулся к Астону:

— Магистр…

— Что?

— Триумвир сказал, что нам нужно сдаться. Он еще говорил про какую-то ценную жизнь, и про то, что повелителю нужны живые подданные…

— Это мудро. Очень мудро. Ты слышал, Ваде? Жаль, Азан, что ты не записал его слов. Что еще?

Азан широко развел руками.

— Ну, тогда ступай и обороняй город. Луз — твой заместитель. Пороха и ядер хватает, солдат пока тоже. В городе есть вода и запасы продовольствия, а всех подозрительных по моему приказу ловят и тут же бросают в клетки в дворцовой тюрьме… Тактика варваров — подкуп. Теперь мало кому можно верить в столице.

Он взглянул на Азана:

— Я велел закрыть двери всех хранилищ с порохом. Выставить возле них самую надежную стражу. Знаешь, почему?

Он в упор посмотрел на Азана и раздельно произнес:

— Потому, что сейчас я не верю даже тебе… Ступай!

Азан не поверил своим ушам, и еще мгновение медлил, потом, внезапно осененный мыслью о том, что только что получил приказ, торопливо выбежал из каземата.

Святилище Тцара

Камда выслушал все донесения о штурме, о потерях, и велел сворачивать лагерь.

Он должен был вернуть войско в Зеркальную Долину, а потом скакать в Арманатту для получения нового приказа. Но кто знает, что его ждет в Арманатте? Новая столица — новые нравы. Камда знал это очень хорошо. К тому же всеми делами в Арманатте заправляет сейчас Ар-Угай. Камда покосился на сопровождавшего его темника Амнака, про которого было известно, что он служит соглядатаем Ар-Угая.

— Есть еще один вопрос, повелитель! — сказал Амнак.

Камда вопросительно взглянул на него.

— Тот аххум, который заколол твоего советника… Тот, кого называли бессмертным.

— Разве он еще жив? — удивленно спросил Камда.

— Жив, и лежит в шатре вместе с нашими ранеными.

— Ну, так закопайте его живого!

— Где? — бесстрастно спросил Амнак.

Камда хмыкнул:

— Земля большая, и места в ней еще много — хватит всем, и бессмертным, и смертным… Коня!

Даггар видел, как ему в глаза бросали землю. Он не закрывал глаз. Он ничего не боялся и знал, что выполнил главное — свой воинский долг.

Потом прошло время. Сквозь тьму он чувствовал, как дрожит земля от топота тысяч коней. Он даже мог различать отдельные крики.

Потом снова стало тихо-тихо, и так продолжалось долго.

А потом что-то заворчало и завозилось над ним.

Слой земли, которым покрыли Даггара, видимо, был невелик. Потому, что вскоре он почувствовал слабое дуновение свежего ветерка, а потом поток воздуха хлынул ему прямо в лицо. И одновременно с воздухом — тьма, но не та глухая и мертвая тьма, которая липла к нему вместе с землей — тьма ночи, ночи глухой и беззвездной, но все-таки настоящей, живой.

Какие-то тени мелькали над ним, грызлись, ворчали, по-собачьи отбрасывали землю. Одичавшие собаки.

А еще спустя короткое время Даггар почувствовал зловонное дыхание, и чьи-то осторожные зубы попытались попробовать его тело на вкус, в то время как другие зубы, ухватив за рваный хитон, потянули из ямы вверх.

Даггар глубоко-глубоко вздохнул. Земля выпала из его ноздрей, глаза увидели всё. Он взял за загривок особо нахальную тварь, приподнял — она только коротко взвизгнула от удивления, — и отшвырнул далеко в темноту.

И сейчас же другие звери отпрыгнули, прижались к черной земле, лишь светились голодные, злые глаза.

Даггар приподнялся, переполз от края ямы на сухую траву. Вдохнул ее запах — пряный и горький, как потерянное счастье, — и поднялся на ноги.

Раны не кровоточили. Он был разут и почти раздет, не считая драного хитона. Повязка на голове, которую повязали когда-то лекари-жрецы на горе Тцара, тоже оставалась на нем.

Даггар оглядел вселенную. Она была полна тьмы и беззакония.

Он знал, куда нужно идти и кого искать.

Идти — к вечно пылающей бездне во Рву. Искать — тех, кто сидит у Рва.

Старая столица

Хуссарабы не делали попыток идти на приступ. Днем их аррадаты поддерживали вялую дуэль, ночью лагерь, построенный в отдалении, заливал свет бесчисленных костров.

— Они чего-то ждут, — хмуро сказал Азан Лузу вечером, когда они вдвоем обходили караулы.

— Может быть, подкреплений? — сказал Луз.

Азан бросил на него быстрый взгляд и тихо проговорил — так, чтобы не слышали солдаты:

— Нет. Зачем им подкрепления?.. Я знаю, чего они ждут. Они ждут предательства.

Луз непонимающе взглянул на него.

— Магистр сказал, что теперь не верит даже мне. Он закрыл пороховые хранилища, так что войти туда теперь можно только с его разрешения.

— Наверное, так и нужно, — сказал Луз. — Ведь от варваров можно ожидать всего. Они могут подкупить какого-нибудь сотника, и тот откроет хранилища, подведет фитиль, и…

Азан остановился:

— Так ты думаешь, что магистр подозревает даже нас с тобой? Это просто безумие. Кто и за какие деньги может меня подкупить?.. Хотел бы я увидеть этого человека.

Луз внезапно повернулся к Азану. Они стояли на площадке одного из бастионов, на площадке не было света, а до стражников, вглядывавшихся во тьму, было несколько шагов. Луз взял Азана за плечи, притянул к себе и прошептал:

— Хочешь видеть этого человека? Так смотри!

Азан раскрыл рот. От тяжко забившегося сердца у него перехватило дыхание. Он потянул из ножен кинжал, но Луз опередил его: клинок кольнул Азана под кадык.

— Молчи, — тихо и спокойно сказал Луз. — Эти солдаты ни в чем не виноваты, но если ты закричишь — мне придется убить не только тебя, но и их.

Азан разевал рот, не в силах выговорить ни слова, но руки его опустились, и кинжал беззвучно вернулся в ножны.

— Караул! — внезапно крикнул Луз, поворачивая голову к страже. — Все спокойно?

— Все спокойно, господин!

Луз усмехнулся и почти ласково шепнул Азану:

— Пойдем. Нам надо проверить еще караулы у хранилищ.

Солдаты, игравшие в кости у входа в одно из хранилищ, вскочили и вытянулись.

Азан, набычившись, шел впереди, Луз — сзади.

— Так-то вы исполняете службу? — грозно спросил Луз. — Здесь запрещено разжигать открытый огонь!

Один из солдат начал торопливо затаптывать костер, разожженный на каменных плитах.

— Не верьте ему… — внезапно прохрипел Азан. И, видя, что солдаты в недоумении поглядели на него, повторил громко и отчетливо:

— Не верьте ему! Это предатель! Его подкупили хуссарабы!

Он отскочил от Луза, выхватил кинжал и рявкнул:

— Арестовать предателя!

Дальше произошло немыслимое. Вместо того, чтобы кинуться на Луза, солдаты кинулись на него, Азана. Один перехватил руку с кинжалом, другой упер копье ему в грудь.

— Что вы делаете? Луз — предатель! — крикнул Азан; копье с силой уперлось в грудь и Азан отступил; он сделал назад несколько коротких шагов и уперся спиной в каменную стену. Солдат, выкручивавший ему руку, наконец добился своего: кинжал выпал, зазвенев.

— Заткните ему рот, — приказал Луз. — Иначе он поднимет на ноги все караулы.

Азан больше не успел ничего сказать: солдат с копьем криво усмехнулся, быстро повернул копье вперед тупым концом и с силой вонзил его в солнечное сплетение. Азан согнулся. На голову ему обрушился страшный удар, пол выскользнул из-под ног, и стена внезапно отдалилась и отъехала вбок.

Потом он почувствовал, как голову его туго-натуго перетягивают солдатским ремнем, руки выворачивают назад. Потом его приподняли, массивная дверь хранилища распахнулась, и Азан полетел во тьму, рухнув прямо на хумы — врытые в землю громадные керамические сосуды, набитые порохом.

Раздался чуть слышный треск. Астон поднял голову, вглядываясь. На стекле появилась маленькая трещина. И вдруг она начала ветвиться, расти, и стекло побелело как молоко.

Астон бесшумно поднялся и скользнул к выходу, а Ваде успел лишь поднять голову — и тут с оглушительным звуком сосуд лопнул, засыпав каземат стеклянными осколками.

Ваде взвыл, согнулся: стекло поранило ему лицо.

Грудь Нгара заходила ходуном, воздух со свистом вылетал из ноздрей.

— Бог возвращается… — сказал Астон. Лицо его стало белым, но он не потерял присутствия духа. — Ваде!

Вадемекум стонал; из-под пальцев, которыми он закрыл лицо, сочилась алая кровь.

— Ваде! — громче позвал Астон. — Нам пора уходить.

Он помедлил мгновение.

Между тем тело Нгара выгнулось самым неестественным образом; казалось, гигант вставал одновременно на руки и на ноги, при этом суставы его с треском выворачивались из пазух.

Астон начал медленно пятиться к двери. Судорожно пошарил рукой позади себя, пытаясь нащупать засов.

А Нгар внезапно начал меняться. Он превращался в кого-то другого — быстро, на глазах у Астона. И чем быстрее и судорожней Астон шевелил рукой, тем быстрее превращался Нгар. Лицо его посветлело, волосы стали длинными и седыми, на голове появилась старая, выпачканная землей повязка. Он стал меньше ростом, а на груди появилось несколько запекшихся ран.

Потом Нгар упал, суставы с хрустом встали на место. Нгар открыл глаза, приподнялся на руках, подтянул ноги. И начал вставать…

В этот самый момент Астон нашарил наконец рукоять засова, открыл дверь и выпрыгнул в коридор. Захлопнул дверь, задвинул внешний засов — стражник, стоявший у дверей, попятился в испуге.

Астон мельком взглянул на него, выхватил у него из руки короткое копье и исчез в дальнем конце галереи.

Он бежал, не обращая внимания на вытягивавшихся при виде его караульных; выбежал в главную галерею, и не останавливаясь, помчался вниз, туда, где под решеткой плескалась вода канала, соединявшего искусственные пруды столицы с озером Нарро.

По дороге он снял со стены факел. Откинув тяжелый люк, начал спускаться по осклизлой лесенке в колодец. Внизу, у самой решетки, остановился на узком — в ладонь шириной — поребрике. Поднял копье и стал выбивать железные клинья, удерживавшие решетку.

Когда решетка, наконец, рухнула, он глубоко вздохнул, отбросил факел и бросился в воду.

Там, в каменной стене, открывался лаз, обросший длинной, как волосы, тиной. Астон пробрался в него, сделал несколько гребков — и наконец вырвался из воды, очутившись в маленьком гроте. Здесь царила полная тьма, но Астону не нужен был свет — тайный подземный ход строился по его чертежам, и строителей давно уже не было в живых.

Он нащупал еще один лаз, влез в него и пополз. Лаз постепенно расширялся; вскоре Астон уже бежал по нему, бежал что есть силы, разбивая в кровь локти о невидимые каменные стены.

Ночь на мгновение превратилась в день. Яркая вспышка озарила каменные стены и бастионы. Вздрогнула земля. Конь под Шумааром пошатнулся, едва не потеряв равновесия.

Шумаар обернулся к сигнальщику:

— Труби!

Яростно взревела труба, ей в ответ из тьмы отозвались другие.

Хуссарабы пошли на штурм.

Нуанна

Ворота давно уже были сорваны, проем полуразрушен; в проходе лежали древние битые камни, и бесконечная процессия плавно перетекала через них, выходя из города.

— Плохой город, — сказал Амза. — Некрасивый, слишком большой и скученный. И дома в нем похожи на норы, птичьи норы из глины… Почему же этот город называют Центром Вселенной?

— Наверное, потому, мой господин, что Нуанна лежит как раз посередине земли. Отсюда до Южного Полумесяца столько же миль, сколько и до Северного.

Лухар, тысячник и советник Амзы-баатура, стоял так, чтобы казаться ниже: Амза не любил глядеть снизу вверх. Для Амзы в центре лагеря был насыпан небольшой курган, и на кургане разбит остроконечный шатер с флагом на золоченом шпиле.

— Что они делают? — спросил Амза, кивая на бесконечную толпу нуаннийцев.

— Выносят своего бога. Их богу теперь негде жить: Дворец жрецов разрушен.

Амза приподнялся, вглядываясь в толпу.

— И где же их бог?

— Они его прячут, наверное.

Амза долго думал, шевеля широкими пухлыми губами.

— А! — наконец сказал он. — Они несут его в себе.

Толпы нуаннийцев, сотни тысяч шаркающих босых ног. Серые балахоны, ни одного лишнего движения, взгляда или жеста.

Они шли с самого утра, едва поднялось солнце. Вначале стража, охранявшая руины жреческого дворца, донесла, что на площади стали собираться люди-тени в серых, до пят, плащах и в надвинутых на глаза накидках.

Амза не велел их трогать. Он только спросил у Лухара, не замышляют ли нуаннийцы бунта?

Лухар успокоил: нуаннийцы никогда не бунтуют. А сейчас, когда разрушена их главная святыня и они остались без вождя, ждать бунта тем более не приходится.

Лухар поведал Амзе о странной религии нуаннийцев, об их бессмертных жрецах. Теперь бессмертие прервалось, нетленные тела жрецов погрузились в пучины. Может быть, нуаннийцы хотят построить новый храм?..

Разговор был утром, когда уже началось шествие. Сначала по улицам прошли сотни людей в балахонах, потом к ним стали присоединяться жители.

— Однако надо на всякий случай взять зачинщиков, — сказал Амза.

Конный отряд хуссарабов врезался в толпу, отсекая балахоны. Тех, кого взяли в кольцо, погнали к ставке Амзы.

— Что все это значит? — сурово спросил Амза у жрецов, ткнув пальцем в сторону шествия.

Он сидел, скрестив ноги, на простом ковре, запыленном и обтрепанном по краям. Ожидал ответа, положив руки на колени, широко расставив их в локтях.

Жрецы опускали головы, прятали глаза.

— Не хотят говорить?.. — удивленно спросил Амза у Лухара.

Лухар подозвал толмача, спустился к жрецам. Стал задавать вопросы. Толмач переводил.

Жрецы молчали.

Лухар вопросительно взглянул на Амзу. Амза кивнул.

Лухар отдал приказ всадникам.

Засвистели в воздухе камчи; удары были такими, что рассекали серые балахоны, и из прорех начинала сочиться кровь. Кто-то падал, кто-то оставался стоять на ногах, но ни один не вскрикнул, не взмолился о пощаде.

Лухар повернулся к Амзе, который, совершив омовение, приступал к завтраку: перед ним на блюде лежал бараний бок.

Амза сердито плюнул и махнул рукой, блестевшей от жира.

Тогда всадники погнали жрецов за курган, вывели из лагеря и в ближайшей роще порубили всех саблями; им даже не пришлось покидать седел; казалось, жрецы сами подставляли шеи так, чтобы рубить было удобнее.

Вечером поток людей иссяк. В городе было спокойно, но Лухар все же усилил стражу.

А те, что ушли на юг, все еще пробирались вдоль одной из проток Желтой реки; наблюдатели докладывали, что толпа втянулась в тростниковые заросли, тянувшиеся на много миль по болотистой местности.

— Ладно, — сказал Амза; его уже перенесли в шатер, он зевал и прогнал рабынь, которые перед сном чесали ему пятки. — Я хочу спать. Подождем до завтра.

А ночью далеко с юга до лагеря донесся жутковатый рев — жалобный и одновременно угрожающий. Амза не проснулся, а Лухар, выйдя из своего шатра, долго стоял на кургане, вглядываясь во тьму.

Долина Тобарры

Угда был недоволен. Он ругался и бил камчой всякого, до кого мог дотянуться.

Палило солнце. Плавучий дворец Угды плыл вниз по течению великой реки. Это был прекрасный дворец, выстроенный на широкой палубе плоскодонки. Затейливая резьба украшала золоченые крыши со шпилями, балкончики и лесенки.

Угда сидел в башенке, открытой с трех сторон, для прохлады: шелковые стены сдвигались и раздвигались — это придумали строители плавучего дворца, хитроумные таосцы.

И все же в башенке было жарко. Погода была почти безветренной, Угда обливался потом и бранился.

Позавчера, когда Ар-Угай сказал ему, что Тауатта осиротела, он его не понял. Тауатта — родовая столица Богды, лежавшая в Голубой степи, у слияния Тобарры и Авестры, неподалеку от озера Макканай.

— Надо, — сказал Ар-Угай, — чтобы в каждом улусе был хозяин. В империи хуссарабов теперь много улусов. Аххум, Арли, Киатта, Тао, Нуан, Намут. Но главный улус — земля отцов, Тауатта.

Угда мычал. Его вытирали и одевали полуголые рабыни — наложницы, он подставлял то руку, то ногу, глядел на Ар-Угая бессмысленными глазами и время от времени пускал губами пузыри.

— Тауатта — старший улус, — продолжал, как ни в чем ни бывало, Ар-Угай. — Там должен сидеть Великий каан. Арманатта — средний улус. Здесь сидит Младший каан. Зеркальные озера — самый младший улус. Там ставка Камды.

Угда вдруг кивнул и сказал:

— А ты, Ар-Угай?

— Я служу младшему каану, — неторопливо ответил Ар-Угай. — Он еще мальчик, и кому, как не мне, позаботиться о нем?

— Твой улус — Арманатта, — утвердительно сказал Угда.

Ар-Угай мгновение смотрел на него, потом вздохнул и покачал головой.

— У меня нет улуса. Я буду оберегать каана, пока он не войдет в разум. Когда каану исполнится двенадцать зим, он выберет себе старшую жену, и станет править всем поднебесным миром. Тогда я буду делать то, что он прикажет.

Угду, казалось, заинтересовали слова Ар-Угая. Он озабоченно осмотрелся, оттолкнул наложницу, которая растирала ему грудь, и сказал:

— У меня тоже должна быть старшая жена!

Ар-Угай снова вздохнул.

— Ты так и не выбрал ее. Помнишь, что сказал Богда, твой отец? Он сказал, что ты — его главная надежда, но у тебя не будет детей.

— Он так сказал? — удивился Угда. — Я не слышал.

Он подумал и вдруг закричал:

— Мне трижды по двенадцать зим! А старшей жены у меня все еще нет! Я тоже хочу жениться!

— Если хочешь — женись, — сказал Ар-Угай, начиная раздражаться. — Но все знают, что ни одна женщина, с которой ты спал, не смогла понести от тебя.

— Я хочу жениться на Айгуз! — внезапно выпалил Угда.

Ар-Угай до того опешил, что на мгновение потерял дар речи. Наконец сказал:

— Айгуз — мать младшего каана. Ее муж погиб в Нуанне…

— Вот и хорошо, что погиб! — радостно кивнул Угда. — Теперь ее снова можно взять в жены! И у меня будет свой сын — настоящий сын!

— Ты говоришь о младшем каане? — не веря ушам, спросил Ар-Угай.

— Конечно! Ты угадал!

Ар-Угай хлопнул себя по коленям и прошипел:

— Ты дурак, Угда. Кому нужен такой муж, который не владеет мужской силой? Ты порченный, Угда! Твой отец так говорил!

Лицо Угды стало красным от гнева, а обвисшая, как у женщины, грудь затряслась.

— Это не я, это они порченые! — Он схватил наложницу за волосы, развернул лицом к Ар-Угаю. — Разве не видишь? Они все порченые!

Он повернул женщину к себе и смачно плюнул в искаженное от боли лицо.

Женщина взвыла и вцепилась двумя руками в лицо и грудь Угды. Угда завизжал, как резаный, и повалился на спину. Перепуганная рабыня отскочила, в ужасе взглянула на Ар-Угая, завыла в голос и исчезла.

Ар-Угай шевельнул бровью — остальные женщины тоже исчезли.

Тогда он наклонился к Угде. Угда хлюпал носом, размазывая кровь; кровью набухали и царапины на груди.

— Порченые! Видишь? Порченые! — Проговорил он сквозь слезы.

— Угда! Ты великий каан, а ведешь себя, как мальчишка-недоумок!

Ар-Угай схватил Угду за жирный загривок и, запрокинув ему голову, прорычал:

— Твой улус — Тауатта! Запомни! Корабль уже снаряжен. Сегодня же ты отправишься на север!

Угда вытаращил глаза от страха, лепеча что-то нечленораздельное.

Ар-Угай отпустил его, выпрямился.

— Ты понял меня, великий каан?

Угда несколько раз судорожно кивнул.

Ар-Угай вышел из покоев; за занавесом, служившим дверью, плакала наложница, а две других ее утешали. При виде Ар-Угая они затихли.

— Идите к нему, — приказал Ар-Угай. — Умойте ему лицо. Сегодня он уплывает домой, в Тауатту.

— А мы, господин? — срывающимся голосом спросила та, что расцарапала каана.

Ар-Угай несильно ударил ее по лицу тыльной стороной ладони. Голова ее откинулась, но она, не обращая внимания на боль, повалилась на пол, обхватив обеими руками ноги Ар-Угая.

— Пощади! — чуть не в голос завопила она. Обе других, как по команде, завыли. — Оставь нас здесь! Мы будем служить тебе или твоим слугам! Не отдавай нас Угде!..

— О чем ты говоришь, женщина? — грозно спросил Ар-Угай. — Или хочешь, чтобы тебя закопали живой на границе заката?..

— Я не жена ему, чтобы меня закапывать! Я ничего не сделала ему плохого! Пощади! Отпусти нас, великий каан!..

Ар-Угай вздрогнул, присел, посмотрел ей прямо в глаза.

— Как тебя зовут?

— Кенже, господин! Я из рода Кенет-бея…

Ар-Угай помедлил.

— Хорошо… — проговорил он наконец, — Я оставлю вас здесь. Будете служить мне. А сейчас…

Они зарыдали в голос, но он топнул ногой:

— А сейчас — идите к нему. Пока еще он — ваш каан!..

И вот теперь плавучий дворец медленно двигался вдоль серых от зноя и пыли берегов, мимо крутых синих хребтов, которые постепенно приближались, тесня долину великой реки, а потом так же медленно отступали, исчезая в расплавленном мареве.

Угда терпел. Он с утра не пил забродившего кумыса. Он думал, он вспоминал разговор с Ар-Угаем, но так и не смог ничего придумать.

Ар-Угай прав. Старший каан должен сидеть в Тауатте. Тауатта — главный улус. В этот улус входит вся Голубая степь, все нижнее течение Тобарры, северный берег Ноккарда. И в подчинении у Тауатты столицы родов — Данабатта, Махамбетта, Алаш.

И все-таки…

Угда по привычке хлопнул в ладоши. На лестнице послышались легкие шаги и в башенку вошла молодая женщина, тоненькая, с круглым, как луна, белым лицом и черными, как смоль, волосами, заплетенными в сотню косичек.

Угда в недоумении взглянул на нее.

— А где Кенже?

— Не знаю, мой господин, — ответила девушка. — Меня зовут Айгуль. Разве тебе это имя нравится меньше?

— Причем тут имя! — рассердился Угда. — Где мои рабыни?

— Остались там.

— Там? В Арманатте?

— Да, мой господин.

— А кто им разрешил?

— Не знаю, мой господин. Мне сказали, что теперь я — твоя рабыня. Я умею разводить кумыс и делать баурсаки, и варить жирный плов, и чесать пятки…

Угда тупо смотрел на нее. Она наклонилась, и стала щекотать его ухо губами.

Угда сказал:

— Пыф!.. Мне жарко…

— Я велела наполнить бассейн, мой господин!

— А разве здесь есть бассейн?

— Есть! Прикажи — я покажу его тебе. Там, внизу, прекрасный бассейн, я могу поплавать с тобой…

— Да… — Угда задумчиво пожевал губами. — Только сначала принеси мне разбавленного кумыса…

Ночью трех женщин, со связанными руками и завязанными ртами, вывели за город. Там Ар-Угай приказал воинам оставить его с ними наедине.

Ар-Угай никому не доверил этого дела, даже верному Тухте, начальнику его телохранителей.

Он велел связать всех троих одним ремнем. Ремень затянул на луке и поехал к берегу реки.

Женщины молча бежали за ним. Он ехал не слишком быстро, и они не падали, лишь суетливо перебирали ногами.

Он подъехал к самой воде. Река была тиха и пустынна, и лунная дорожка бежала по ней — казалось, что у реки нет другого берега, потому что дорожка вдали просто сходила на нет.

Ар-Угай послушал, как шепчутся неторопливые волны, и, не оглядываясь, направил коня прямо вперед.

Вода плескалась внизу, постепенно поднимаясь все выше. Когда она скрыла ступни Ар-Угая, конь всхрапнул, выгнул шею, и поплыл. Ремень натянулся, задергался. Конь фыркал от неподъемной тяжести, но все-таки плыл.

Когда коню стало невмоготу, Ар-Угай вынул нож и перерезал ремень.

Коню сразу же стало легче, и Ар-Угай стал поворачивать его по течению, сначала понемногу, потом все круче и круче.

Выбравшись, наконец, на берег, Ар-Угай повернулся и долго вглядывался в реку. Лунная дорожка была недвижима, и ничто не нарушало покоя, кроме тихого плеска волн.

Наррония

В конце подземного туннеля была еще одна лестница, и тяжелая, обитая стальными полосами, дверь.

Астон присел отдохнуть на небольшой выступ в стене. Он прошел много миль по туннелю. И хотя на пути, в тайниках, были запасы вина, меда, орехов, которыми он несколько раз подкреплялся, — все равно он устал.

Подземелье почти внушало ему ужас. Первые часы он шел быстро, не обращая внимания на тьму, время от времени касаясь руками стен. Потом ему стало не хватать воздуха. Он убеждал себя, что этого не может быть, туннель достаточно просторен, и хитроумные мастера, строившие его, предусмотрели воздушные отводы, по которым поступал свежий воздух, но страх сжал его сердце и стеснил дыхание.

Он едва не пропустил первый поворот. Остановился, задыхаясь. Торопливо ощупал стену, нашел нишу, а в ней с трудом нашарил светильник. Руки его тряслись, он едва не выронил светильник, но все же справился с собой: поставил светильник на пол, вытащил пробку из горлышка; пробка потянула за собой фитиль. Фитиль на ощупь был скользким, и Астон немного успокоился. Он высек огонь с помощью огнива, которое прихватил с собой из столицы, раздул огонек и зажег светильник. Фитиль затрещал, но занялся, и вскоре Астон смог оглядеться.

Туннель был почти таким, каким он помнил его: почти полвека прошло с тех пор, как он побывал здесь, пройдя с Вадемекумом и Паиром от начала и до конца. Паир был начальником строительства, и он ручался, что подземелье будет сухим, несмотря на то, что часть пути проходила под дном великого озера Нарро.

Действительно, тогда стены были сухими, и с потолка не капало.

Не то, что теперь. Теперь стены были влажными, а в иных местах с потолка сочилась вода.

Астон внимательно огляделся. Первый поворот не так далеко от столицы, и туннель еще не спустился под дно. Что же будет впереди?

Он вытащил из ниши несколько кувшинов, отыскал тот, в котором было старое вино из виноградников Первого триумвира, хорошо приложился. Потом достал из поясной сумки склянку с желтоватой жидкостью, запрокинул голову и капнул на язык несколько капель.

Когда кувшин наполовину опорожнился, Астон почувствовал себя увереннее. Он вспомнил, как наградил Паира. Достаточно было двоих, кто хорошо знал все тайны туннеля. Что знает третий, — знает и свинья; так говаривал когда-то Альбертус Магнус, Альберт Великий, а он знал, что говорил. Впрочем, кажется, это была народная поговорка.

Паира хорошо наградили, очень хорошо. И отправили в Новую столицу, где тоже требовалось проложить подземный ход.

Только Паир не доехал до столицы. Он плыл туда на маленьком паруснике с двумя слугами, с женой и детьми. А посреди озера в днище парусника обнаружилась течь. Корабль очень быстро пошел ко дну. Дело было утром, в тумане: по утрам в это время года над озером всегда клубился густой туман…

Пожевав горсть изюма, насыпав орехи в карманы и прихватив оплетенную фляжку с легким вином, Астон отправился дальше. Светильник он нес с собой, но в туннеле был слабый сквозняк, и приходилось защищать пламя рукой. Тогда Астон погасил его, и продолжил путь в абсолютной тьме.

До второго поворота он дошел быстро. Здесь уже пахло сыростью, и он с трудом разжег новый светильник, подумав, что все-таки следует прихватить его с собой.

Он отдохнул, и двинулся дальше.

А потом ему стало страшно. Ему казалось, что пол и потолок поменялись местами, и какие-то подозрительные шорохи наполнили тьму.

Астон зажег светильник, в ужасе озираясь. И увидел, что потолок явственно прогнулся, а по стенам струится вода. Ее было немного, и отводная дренажная система, устроенная Паиром (все же умный был человек) пока справлялась с потоком. Но что будет, когда она переполнится?..

Астон присел прямо на пол. Камни отсырели, но он не замечал неудобств. Он жадно приложился к фляжке, почти опустошив ее. Снова капнул на язык из склянки.

Светильник погас. Пошатываясь, Астон продолжил путь.

После третьего поворота стало совсем легко. Он добавил еще несколько глотков, и почти развеселился. Он даже помочился на струи воды, стекавшие по стене, и разбил светильник.

Горящее масло с шипением разлилось, Астон засмеялся, и отправился дальше.

Оставалось пройти совсем немного. Жаль, что он не успел обследовать туннель перед нападением хуссарабов. Но кто же знал, что варвары окажутся так сообразительны и быстры…

Впрочем, ведь он, Астон, смутно подозревал опасность. Кому, как не ему, знать силу и напор кочующих орд? За время своих скитаний он видел творков и тартар, намунов и хиндан. Эти народы умели воевать, и умели штурмовать крепости. И войска их насчитывали много десятков тысяч воинов, в сравнении с ними орда Шумаара — жалкая горсть.

— Я отомщу тебе, грязный варвар, — прошептал Астон. — Я, Гастон де Ре, Гастон Проклятый, как сказано обо мне в папском эдикте…

Он шел, держась рукой за стену, иногда спотыкаясь. Ему уже захотелось запеть, как вдруг, запнувшись, он упал и растянулся в грязи. Он в недоумении попытался подняться, но снова упал. Казалось, он провалился сквозь каменные плиты. Под руками был слой мокрой грязи, и руки проваливались в него все больше. Астон с трудом поднялся на четвереньки, пополз вперед, пока не уткнулся головой во что-то мокрое и мягкое.

Он пощупал рукой.

Это был завал. Вода всё же размыла кирпичную кладку, потолок просел, приоткрывая туннель, — и внутрь хлынули глина, песок, мелкие камни…

Астон повернулся и лег спиной прямо на глинистый склон. Вот когда ему понадобятся все силы. Волшебный эликсир альрауна удвоит их.

Он достал склянку и сделал целый глоток. Ему показалось, что волшебная сила приподняла его. Руки и ноги сделались невесомыми, и больше не скользили по грязи. Одним движением Астон разбил о стену фляжку, содрал с нее оплетку. Зажал в ладони горлышко осколка и воткнул его в глину.

Сколько времени он отбрасывал грязь, он не знал. Руки его не ведали усталости, глаза, казалось, начали видеть в темноте, а мысли в голове оставались совершенно ясными.

Если он не пробьется сквозь завал — ему просто придется вернуться. Сил у него вполне достаточно, чтобы совершить обратный путь и добраться до города. Нет, не до города — там уже наверняка хозяйничают хуссарабы, — а в подземелья, в тайные лаборатории, где когда-то Астон проводил многие часы, занимаясь алхимией.

Но земли не становилось меньше. Она плыла откуда-то спереди и сверху, становясь все жиже.

Это было хорошим признаком. Это значило, что промоина оказалось небольшой, и ее, видимо, закрыли крупные камни. Правда, бежит вода, но это уже пустяки.

Астон сделал еще несколько трудных шагов вперед. Потом задержал дыхание и просто нырнул вперед.

Он то ли плыл, то ли полз сквозь пробку из жидкой грязи, барахтался, не дыша, упорно продвигаясь вперед.

Потом ползти стало легче. Он сделал еще несколько судорожных гребков — и скользнул вниз.

Сверху лилась вода почти непрерывным потоком, туннель был заполнен водой чуть не на треть. Но выше — выше был воздух. И если вода прибывала — значит, воздуху было куда уходить.

Астон допил эликсир, отшвырнул склянку, и, раздвигая воду руками, ринулся вперед.

Дальнейший путь казался ему сном. Он не помнил, как добрался до первой лестницы, разбил камнем задвижку и открыл дверь. Дверь рухнула, едва он вошел: проржавевшие петли не выдержали тяжести.

Но Астон был уже вне опасности. Коридор полого поднимался вверх, и здесь было сухо, лишь пахло водорослями и мокрой землей. Или этот запах принес сюда он сам?

Вторая дверь запиралась на замок. Астон постучал по нему камнем, сбивая ржавчину, вставил ключ в скважину. Благодарение всем богам — ключ повернулся. Дверь открылась не без труда, но за дверью — за дверью было светло.

Свет пробивался из дальнего конца подземелья, где горел настенный светильник. Астон подошел к светильнику, ослепленный и оглушенный. Стал ощупывать руками последнюю дверь — и внезапно повалился вперед, не встретив препятствия.

Кто-то вскрикнул — и принял Астона в свои объятия.

Раздались голоса. Астон почувствовал, что его берут под руки и тащат наверх. Но ему нельзя было наверх — глаза отвыкли от света, и он видел лишь плясавший во тьме сдвоенный огонек светильника. Поэтому то, что хлынуло сверху, было подобно взрыву заряда; Астон мгновенно ослеп и лишился чувств.

По стенам комнаты, где он лежал, тянулись бесконечные полки, заполненные самыми разными предметами. Тут были стрелочные весы, стеклянные сосуды всех форм и размеров, ступки и пестики, песочные и водяные часы, деревянные сундуки, футляры со свитками, непонятные инструменты.

В комнате царил полумрак — окон здесь не было, свет давали несколько светильников, от которых разило гнилой рыбой: для светильников использовался вытопленный рыбий жир.

Астон шевельнулся, из-за плотной занавески показалось лицо подростка. Подросток улыбнулся и исчез, и через некоторое время в комнату вошел его отец.

— Кто ты? — спросил Астон.

— Рыбак. Я живу на этом острове много лет, а до меня здесь жил мой отец, а до него дед…

— Я знаю твоего деда, — проговорил Астон; рыбак приставил к его губам глиняную кружку, наполненную водой. Вода показалась Астону восхитительной, хотя на самом деле была чуть солоноватой на вкус, теплой и затхлой. — Твоего деда звали Хранителем, так?

— Так, — согласился рыбак. — И моего отца тоже звали Хранителем. А теперь и меня так зовут.

Астон приподнялся и сел.

— Я — тот, кто пришел из-под озера. Я — Астон, нарронийский бог.

Рыбак кивнул:

— Я знаю. Отец говорил мне, что ты можешь прийти в годы бедствий.

Рыбак помог ему встать, вывел из комнаты, помог подняться по лестнице. Вверху был открыт лаз, который вел в одну из двух комнат простой, сложенной из камней и глины, хижины. Астон выбрался наверх, рыбак закрыл крышку лаза и прикрыл ее старой циновкой, сплетенной из озерного тростника.

Астон прошел во вторую комнату и сел за стол, на который хозяйка выставила нехитрую снедь — соленую рыбу, кувшин козьего молока, брынзу.

Поев, Астон вышел из хижины. Был вечер, солнце закатывалось за далекие Мерахские горы. Островок был мал — всего-то шагов сто в поперечнике. Астон окинул его одним взглядом — хижина, лодочный сарай, растянутые для просушки сети, кусты колючки и маленький огород.

— Мне нужно попасть на плавучий остров, — сказал Астон, вернувшись в хижину.

— Сегодня уже слишком поздно, — ответил рыбак.

— Хорошо, — сказал Астон, — тогда завтра, еще до рассвета…

Туман стлался над великим озером Нарро, великим и безбрежным, как океан. Корабль в тумане казался призраком — темным силуэтом с размытыми краями.

Это был большой корабль, с великолепной парусной оснасткой, с сильно приподнятой кормой, в которой находились каюты.

Лодка, которой управлял рыбак, выплыла из тумана и оказалась возле самого корабля — это и был плавучий остров: на озере Нарро не знали больших кораблей.

На борту сыграли зорю, показались матросы. В воду сбросили веревочный трап.

Астон поднялся на борт. Человек, встретивший его, был ему знаком, но он смотрел на Астона во все глаза, будто увидел его впервые.

— В чем дело, Вальб?

— Э-э… Это вы, магистр? — спросил Вальб и почему-то покосился на матросов, выстроенных на шканцах.

— А кто же еще? — не понимая, буркнул Астон. — Мы виделись с тобой не так давно, когда ты приплывал в Кут, чтобы пополнить запасы…

— Да, но…

Вальб замолчал, по-прежнему разглядывая Астона.

— Я устал, — сказал Астон. — Я очень устал, и хотел бы для начала отдохнуть и смыть с себя всю эту грязь…

— Да, конечно, — ответил Вальб. — Я сейчас распоряжусь. Мраморная ванна, если вы помните, стоит в трюмной каюте…

— Я помню! — оборвал его Астон. — Я даже помню, где моя собственная каюта.

Он отстранил Вальба, прошел к кормовой надстройке. Еще несколько шагов, и он оказался в достаточно просторной каюте, обставленной изящной мебелью, с круглыми окнами в двух переборках.

Он шагнул вперед и что-то остановило его. Он похолодел, и, не веря себе, еще раз взглянул в круглое зеркало, прикрепленное над столом.

Астон пересилил себя. Не чувствуя ног, он подошел к столу, сел в кресло и медленно-медленно поднял взгляд.

Перед зеркалом сидел угрюмый старец с невесомой бородой и могучим черепом. Астон вгляделся в свое отражение, потрогал морщины, машинально попробовав их разгладить. Это было бесполезно.

Силы внезапно изменили ему. Астон уронил голову на руки.

Потом поднял ее. В блеклых старческих глазах стояли слезы. Они текли сами, и он не мог их остановить.

— Дьявол… — прошептал он. — Альраун отнял у моей бессмертной ауры слишком много сил. Проклятый корень, похожий на сморщенного человечка!..

Старая столица

Шумаар въехал в город, когда его конница уже захватила ворота, мост и предмостные укрепления, и сбила защитников города со стен.

Но в тот момент, когда он проехал под аркой, он вдруг вспомнил, что давно уже не слышит голоса.

Он пришпорил коня, помчавшись прямо ко дворцу триумвиров, расположенному на возвышенности. Там, он знал, располагается тюрьма.

Площадь перед дворцом была выстроена в торжественном стиле: громадные колоннады украшали ее по периметру, а чтобы попасть на нее с главной улицы, надо было пройти через тетрапил — и Шумаар удивился, что это красивое и огромное здание построено вовсе не для того, чтобы в нем жили люди.

С площади к главному входу во дворец вела многоступенчатая лестница. Шумаар погнал коня прямо по ступеням.

— Здесь может быть опасно, — сказал кто-то позади, и Шумаар обернулся: обогнав толпу телохранителей, по пятам за Шумааром следовал Занн. Он прятал лицо с помощью наррийской головной повязки — клетчатого ашмага.

— Хорошо, что ты здесь, Занн, — сказал Шумаар. — Мне потребуется твоя помощь. Нужно проверить все тюрьмы и казематы. Найти одного человека…

— Я покажу, где прятал здешний каан — они называют его богом, а еще — менгисту, — своих самых важных пленников. Но сначала позволь сотне солдат прочесать все эти дворцы. Возможно, там прячется засада.

Некоторое время спустя, когда непродолжительный бой в городе уже затих, Шумаар вошел во дворец бога Нарронии — менгисту Асатуна.

Он не замечал мраморных лестниц, колонн из голубого агата, мозаичных полов. Он двигался, как во сне, обогнав Занна, как будто точно знал, куда идти.

И он пришел к каземату, у дверей которого лежал труп стражника-наррийца. Он остановился так внезапно, что спешивший за ним Занн налетел на него.

— Останься здесь, — сквозь зубы сказал, не оборачиваясь, Шумаар, и голос его стал низким и странным.

Занн замер с открытым ртом, и замерли охранники, столпившиеся за спиной Занна.

Шумаар открыл тяжелую дверь.

В каземат через небольшое оконце под потолком падали солнечные лучи. В пятне света на полу лежал человек, который не был похож на человека.

Шумаар вгляделся до боли в глазах. Сделал несколько шагов вперед. И все-таки ничего не понимал. Лишь подойдя совсем близко и задержав дыхание, чтобы пляска пылинок в солнечном потоке не мешала смотреть, он вдруг все разглядел.

Шумаар глядел долго, нахмурившись и низко опустив голову в хуссарабском шлеме с меховой опушкой. Потом нагнулся, протянул руку. Ему стало страшно, но он никогда не знал этого чувства, и поэтому просто не понял, что с ним происходит.

Он покосился по сторонам. Стол, нелепое кресло, топчан, Какие-то осколки на полу, какая-то труха, клочья одежды, и еще — пятна засохшей крови.

Наконец Шумаар тяжело перевел дух, разогнулся, и крикнул:

— Занн!

Занн влетел в каземат.

— Ты знаешь этого человека? — прогудел Шумаар.

— Кажется, да… Но надо уточнить. Разреши позвать кого-нибудь из наррийцев, чтобы опознать его.

— Позови.

Шумаар повернулся и хмуро взглянул на солдат, заглядывавших в каземат. Занн отдал приказ, и через несколько минут появился Луз. Он был без шлема, лицо его было пунцовым. Выкатив глаза, он взглянул на громадную фигуру Шумаара и неловко, но низко, поклонился.

— Это тот, кто помог нам овладеть столицей, — негромко сказал Занн. — Командир гарнизона, тысячник. Его зовут Луз.

Шумаар мрачно кивнул. Занн подбежал к Лузу и что-то быстро спросил на неизвестном Шумаару языке. Выслушал ответ. Повернулся.

— Луз говорит, что здесь, в этой темнице, был заключен аххум, которого привезли с перевала, когда в горах начал таять снег. Аххум был во льду…

Занн прервал сам себя, быстро что-то спросил у Луза, выслушал ответ, кивнул.

— Да, ледяной человек — так он говорит. Его привезли с перевала неживого, в кубе льда. А когда выставили в музее, лед растаял и этот человек вдруг ожил…

Шумаар вздрогнул. Тяжело перевел дыхание, но промолчал.

— Но тот, что лежит здесь, на него не похож, — продолжал Занн. — Он похож на Ваде — секретаря и верного слугу менгисту Асатуна.

Помолчав, Шумаар кивнул.

— Хорошо. Несите его наружу, передайте похоронной команде.

Он повернулся, чтобы идти, но в этот момент заметил на полу, среди осколков стекла, что-то еще — до боли знакомое. Он быстро нагнулся, поднял его и зажал в кулаке. И стремительно вышел.

Он шел по коридорам и залам, по мраморным лестницам и мозаичным полам, мимо колонн и витражей, шел, чувствуя, как ладонь его жжет нагрудный знак аххумского темника. Ему казалось, что эмалевый орел ожил в его кулаке и начал яростно клевать ладонь, расклевывая ее до крови.