Вениамин Каверин Немухинские музыканты


Глава 1

Радуга в гостях.

Первыми прилетели две зеленые птички. «Попугаи-неразлучники из зоомагазина», — немедленно определил Петька. В Немухине был только один зоомагазин, и Петька знал всех его обитателей — от золотых рыбок до белки Машки, крутившей свое колесико в клетке, висевшей на витрине.

Потом прибежал дымчато-розовый пудель с белым мячом в зубах, конечно, из Дома Игрушки. Потом, развертываясь и шурша, у крыльца плавно спустился большой ярко-желтый плакат, и Петька видел, как Варвара Андреевна распахнула дверь, чтобы он не измялся, влетая во флигель. Потом приковылял старый, лоснящийся черный фрак — надо полагать, из гардероба Немухинского Драматического театра, а за ним явилась кремовая войлочная кавказская шляпа.

Все это было очень странно, и Петька, сидевший на крыше сарая с книгой в руках, не удивлялся только потому, что был убежден в том, что при любых обстоятельствах мужчина должен оставаться невозмутимым. Но когда в открытое окно, неуклюже и как будто стесняясь, кое-как втиснулся изрядный краешек синего неба, Петьке, очевидно, изменила невозмутимость, потому что от любопытства его стало буквально трясти. Прошло еще минут двадцать; больше никто не приходил и не прилетал, только Варвара Андреевна выглянула и сняла висевший на крыльце красный огнетушитель, и тогда Петька поставил перед собой вопрос. Он любил думать так: сперва ставил вопрос, а потом делал заключение. Вопрос был такой: зачем Варваре Андреевне зеленые попугаи, розовый Пудель, желтый плакат, черный фрак и кремовая шляпа? Заключение было такое никто, кроме Тани Заботкиной, не может ответить на этот вопрос.

И, не теряя времени, он отправился к Тане.



Они учились в разных школах: Таня — в специальной, Петька — в обыкновенной, однако встречались часто и даже однажды ходили вдвоем в кино. Таня была девочка серьезная, начитанная, и Петька тоже старался читать, хотя ему больше нравилось дрессировать свою собаку — у него была огромная кавказская овчарка, которую звали Басар. После школы он решил остановиться на опасной профессии Укротителя Диких Зверей. Об этом он часто говорил с Таней, и вообще у них были интересные, содержательные разговоры. Например, когда он однажды прицепился к туристской «Волге» и промчался на лыжах через весь Немухин со скоростью 80 километров в час, Таня доказала ему, что это было глупо, и он согласился просто потому, что с Таней почему-то приятно было соглашаться. Потом однажды Петька сказал, что у девочек — куриные мозги. Таня залепила ему пощечину, они подрались, и это тоже было интересно. Но когда в Школе Музыки и Живописи появилась Варвара Андреевна, отношения у них немного испортились. Дело в том, что Таня стала говорить только о ней: вчера Варвара Андреевна сказала, что у Тани не получается трель, а сегодня — что получилась. Когда Варвара Андреевна входит в класс, кажется, что она плывет — такая у нее легкая походка. Петька слушал, уныло повесив нос. Он не знал, что такое трель, а что касается походки Варвары Андреевны, то, по мнению Петьки, она ходила, как цапля.



Теперь они разговаривали так:

Петька. Еду я вчера по Нескорой. Вдруг — крак! Заднее колесо — ни туда ни сюда.

Таня. А Варваре Андреевне в феврале исполнится двадцать два года, и мы решили подарить ей дирижерскую палочку.

Петька. Два километра тащил велосипед на горбу. Взмок, хоть выжми.

Таня. А Варвара Андреевна говорит, что ребятам, у которых по теории музыки будут пятерки, она начнет летом давать уроки гармонии.

Что оставалось Петьке? Терпеть. Ведь Таня, хоть ей было только двенадцать лет, была его старым другом.

Надо сказать, что не только Таня была без ума от своей учительницы.

Варвара Андреевна была высокая, тонкая, гибкая, с бледным, нежным лицом. Когда она говорила даже самые обыкновенные вещи — «извините, пожалуйста» или «не правда ли, сегодня прекрасная погода?» — всем казалось, что откуда-то доносится музыка. Когда она смеялась, отчетливо слышались звуки челесты — есть такой музыкальный инструмент, напоминающий звон хрустальных бокалов. А когда сердилась, откуда-то мягко доносились аккорды тромбонов.

Словом, можно сказать, что она произвела на немухинцев сильнейшее впечатление. А это, между прочим, не так просто, как кажется.

Немухин — городок самолюбивый, самостоятельный, постоянно думающий о том, как бы не ударить лицом в грязь, и не упускающий случая доказать, что он ничем не хуже и даже лучше соседнего — Мухина. О своих достопримечательностях немухинцы любят рассказывать неторопливо, подробно. К их числу относятся Старый Трубочный Мастер, вытачивающий и обкуривающий самые лучшие в мире трубки, и футбольная команда класса «Б», однажды сыгравшая вничью с донецким «Шахтером».

Теперь немухинцы надеялись, что в число достопримечательностей попадет Варвара Андреевна.

Петька пришел удачно. Таня занималась, так что у него было достаточно времени, чтобы подготовиться и кратко рассказать о том, что произошло: он считал, что, оставаясь невозмутимым, мужчина должен выражаться кратко.

— Сперва попугаи-неразлучники, заметь, зеленые, потом розовый пудель, черный фрак, белая шляпа, желтый плакат, красный огнетушитель и не определенный кусок киселя, похожий на краешек неба.

— Ничего не понимаю.

Петька терпеливо повторил.

— Ну хорошо, — сказал он. — Допустим, что попугаи заглянули, потому что они надоели друг другу, а пудель… Что с тобой?

Не слушая его, Таня смотрела в окно. Конечно, это было простым совпадением, но как раз в эту минуту над Немухином появилась радуга — широкая, мерцающая, плавно изогнутая, неожиданно соединившая новую телевизионную вышку с куполом Дворца пионеров.

— Значит, розовый, синий, черный, зеленый, белый, желтый и красный? — задумчиво спросила Таня. — Интересно, если бы Варвара Андреевна увидела эту радугу, она пригласила бы ее в гости?

Глава 2

Бамм! Бамм!

В молодости Директор немухинской Школы Музыки и Живописи играл на ударных инструментах. Может быть, поэтому он считал, что в музыке самое главное — энергия и отчетливость.

— А какие же инструменты могут сравниться в этом отношении с ударными? — спрашивал он. — Смычковые? Или духовые? Нет и нет!

И он любил вспоминать о тех счастливых мгновениях, когда дирижер направлял на него свою палочку. Он вставал и — бамм! — ударял в блестящие медные тарелки.

Разумеется, он был очень доволен, что вся школа — и даже весь город — в восторге от Варвары Андреевны, хотя иногда ему казалось, что о ней говорят слишком много. В школе только и слышалось: «Варвара Андреевна, Варвара Андреевна!» Родители, которые всегда недовольны, не жаловались на нее и даже, как это ни странно, хвалили. В «Немухинском комсомольце» появилась заметка о том, что гармонию — есть такой предмет — преподает девушка, гармоничная во всех отношениях. На той же странице был помещен ее портрет, и в редакцию со всего Советского Союза полетели письма, обещавшие Варваре Андреевне счастливое будущее в качестве супруги инженера, акробата, штукатура, монтера и зубного врача.



Над одним из этих писем она задумалась, впрочем, только на минутку: кузнец Иван Гильдебранд написал, что, если она позволит ему придумать для нее тысячу ласковых прозвищ, он сделает это, хотя кончил только среднюю школу и умеет гораздо лучше ковать, чем писать и читать.

Все это раздражало Директора, и главное, казалось ему удивительно несправедливым. Почему о нем, опытнейшем музыканте, рассчитывающем получить к пятидесятилетию звание Заслуженного Деятеля Искусств, в газетах ни слова?

Да, он был очень огорчен, но, как и полагается бывшему барабанщику, держался внушительно и подтянуто-строго. Но когда по немухинскому радио сообщили, что новая преподавательница обладает так называемым абсолютным слухом, то есть может отличать половину и даже четверть тона, он стал положительно неузнаваем. Прежде, лихо откинув поросшую пухом головку, он так и катался по Нему хину на своих коротеньких ножках. А теперь ходил, оглядываясь и моргая. Прежде, когда он похлопывал себя по животу, слышался веселый, бодрый звук. А теперь — глухой, расстроенный, унылый.

Он ничего не имел против молодой учительницы, решительно ничего! Он желал ей добра и только добра! Но ему не хотелось всю ночь ворочаться с боку на бок и ежеминутно выключать радио из боязни, что кому-нибудь снова придет в голову похвалить Варвару Андреевну. И он придумал остроумный, дальновидный план, о котором решил рассказать своей любимой ученице Зине.

Глава 3

Скучная тайна.

Тайны бывают разные — веселые, грустные, удивительные, смешные. У Зины Миленушкиной была своя скучная-прескучная тайна: она скрывала, что у нее разные уши. Левое было ухо как ухо. А правое — большое и плоское, как у летучей мыши. Чего только она ни делала, чтобы спрятать его под своими прямыми рыжими волосами! Бант на ее голове всегда был завязан криво, а косы, в которые ей приходилось вставлять свинцовую проволочку, завернуты дугой на правое ухо. И все равно в классе ее звали просто «Ухо», что по отношению к такой вежливой девочке было по меньшей мере несправедливо.

Всем она говорила только приятное и даже, отвечая урок, с трудом удерживалась, чтобы не сказать учителю, как он хорошо выглядит, или учительнице, какое на ней сегодня хорошенькое платье. При этом она всегда немного извивалась, так что кое-кому приходило в голову, что она вовсе не семиклассница, а гусеница или даже змея. Но сама она никогда не думала о себе так плохо. Напротив, она была уверена, что во всем Немухине нет другой девочки, которая играла бы сразу на трех ударных инструментах и одновременно была бы так красива, умна и добра.

Директор начал с того, что похвалил Зину за успехи. Она сильно продвинулась, например по-тарелкам, хотя «бамм» у нее получается только с одним «м», а надо по меньшей мере с двумя. Потом он спросил, как у нее обстоит дело с гармонией, и очень расстроился, узнав, что по этому предмету у нее в четверти тройка.

— Разве можно так огорчать нашу дорогую Варвару Андреевну? — назидательно спросил он. — Ты должна дать мне слово, что в году у тебя будет по меньшей мере четверка.

И он с сожалением заметил, что, в сущности, очень мало знает Варвару Андреевну. В Немухин она приехала недавно, молодая девушка, одинокая, ни друзей, ни родных. Днем она занимается в школе. Но что она делает по вечерам? Она живет на Нескорой — между прочим, хорошая улица, по которой приятно гулять.

Зина заметила, что она любит гулять по Нескорой.

— Вот и прекрасно. А гуляя, тебе нетрудно будет время от времени останавливаться под окном Варвары Андреевны.

Зина сказала, что под окном у Варвары Андреевны растет бузина.



— Вот видишь, какая ты умная девочка! — воскликнул Директор. — Ведь если ты спрячешься в кустах бузины, не только Варвара Андреевна, но решительно никто тебя не увидит. Ты понимаешь, как человек, я просто не нахожу себе места, думая о ней. А как директор, я обязан интересоваться своими подчиненными, в особенности выдающимися, о которых говорят по радио и пишут в газетах.

Глава 4

Где же музыканты?

В комнате стояла такая тишина, что нечаянно зажужжавшая осенняя муха извинилась и замолчала — это была получившая хорошее воспитание муха. Но почему же в этой глубокой тишине Варвара Андреевна размахивала палочкой, точно дирижируя невидимым оркестром?

Перед ней стоял пюпитр, на котором лежали ноты. Глаза ее блестели, нежные щеки разгорелись. Она была так хороша, что с первого взгляда становилось ясно, почему на ней хотели жениться инженер, акробат, зубной врач, штукатур, монтер и кузнец.

Но из кого же состоял оркестр, которым она управляла? Какую музыкальную пьесу исполняли безмолвные музыканты? И почему Варвара Андреевна так смутилась, когда Таня Заботкина заглянула в полуоткрытую дверь?

— Извините. Я брала у вас ноты, а сейчас у меня как раз свободное время, и я решила вернуть. Спасибо!



— Пожалуйста, Танечка, — ответила Варвара Андреевна.

— Я, кажется, некстати. Вы заняты?

— О, нет. Я отдыхаю.

— Но вы дирижировали, когда я вошла?

— Может быть, — задумчиво сказала Варвара Андреевна. — Впрочем, да. Мы разучивали новый концерт.

«Но где же музыканты?» — подумала Таня. Попугаи-неразлучники сидели на спинке стула, тесно прижавшись друг к другу, как и полагается неразлучникам. Розовый Пудель, вытаращив глазки, крепко держал в зубах белый мяч. Потертый фрак из Немухинского театра, надетый на плечики, висел на открытой дверце шкафа, а рядом с ним — Кремовая Шляпа. Полуразвернувшийся Желтый Плакат был приколот кнопками к спинке кровати, Огнетушитель стоял у стены, а Краешек Неба стыдливо подползал к форточке — должно быть, ему хотелось удрать, пока на него не обращали внимания. Но вот что странно: у них действительно был такой вид, как будто они только что замолчали.

— Как тебе нравится мой оркестр, Таня?

— Варвара Андреевна, — сказала Таня. — Вы говорили, что у меня почти абсолютный слух. Почему же я их не слышу?

Варвара Андреевна засмеялась — и сразу же откуда-то донесся легкий звон хрустальных бокалов.

— Ах, милая моя, — сказала она, — потому что ты просто способная девочка, а я Фея Музыки, которая слышит не только звуки, но и цвета — коричневый, черный, розовый, красный, желтый, синий, голубой, зеленый.

Глава 5

Разноцветный оркестр.

Известно, что феи — и в особенности добрые феи — иногда поступают на работу и живут как самые обыкновенные люди. Фея Вежливости и Аккуратности, например, получила даже персональную пенсию, прослужив чуть ли не сорок лет в Главной Палате Мер и Весов.

Нет ничего удивительного и в том, что Фея Музыки поступила в Немухинскую музыкальную школу. Цвета она слышала потому, что у нее был не абсолютный, а сверхабсолютный слух. Например, когда Варвара Андреевна осенью бродила по березовой роще, ей положительно приходилось затыкать уши: желтизна осенней листвы звенела в ее ушах, как звуки фанфары или высокой трубы.

Трудно себе представить, что, глядя на зеленых попугаев-неразлучников, она ясно различала спокойные звуки скрипки, а между тем это было именно так. Стоило ей в ясный день взглянуть на голубое небо, как до нее доносились нежные звуки тысячи флейт. Фиолетовый цвет она слышала так же ясно, как кларнетиста, играющего в Большом зале Московской консерватории. Синий — был похож на виолончель, а делаясь темнее, звучал, как задумчивые, глубокие аккорды органа.



Зато зимой, когда начинал идти снег, она не слышала почти ничего: белый цвет был молчалив и годился в лучшем случае для продолжительных пауз.

Директор напрасно беспокоился о ней — она ничуть не скучала в Немухине. Феи, как некоторые люди, вообще не знают, что такое скука. Просто у нее было много свободного времени, и, чтобы оно не пропадало даром, она устроила маленький разноцветный оркестр. Музыкальные пьесы для него она писала сама.

Почему же Варвара Андреевна попросила Таню никому не рассказывать о ее музыкантах?

— Ты понимаешь, я совсем не пуглива, — сказала она. — Я, например, не боюсь темноты. Когда я читаю Дон-Кихота, мне всегда кажется, что и я могла бы войти в клетку льва. А нашего Директора я боюсь. У меня душа просто уходит в пятки, когда он поднимает свои тусклые глазки. Другой директор обрадовался бы, узнав о моем оркестре. А он рассердится и может даже уволить меня.

— Почему?

— Потому что учительнице музыки не полагается слышать цвета, если сам Директор слышит только звуки, да и то далеко не все. Ах! — Варвара Андреевна вздохнула, и откуда-то сразу же донеслась грустная музыкальная фраза. — Неужели мне придется уехать из Немухина и выйти замуж за штукатура, акробата, инженера, монтера, кузнеца или зубного врача? Ведь замужество, говорят, хлопотливое дело!

— Куда, куда! — сказала Варвара Андреевна Краешку Неба, который тем временем подобрался к форточке и стал похож на голубую пушистую кошку, вставшую на задние лапы. — Репетиция не кончена! На место, мой милый, на место!

— Варвара Андреевна, вы заняты, я пойду, — поспешно сказала Таня. — Я никому не расскажу о вашем оркестре.

— Да, пожалуйста. Впрочем, если тебе очень захочется, ты можешь шепнуть кому-нибудь, что я — Фея. Все равно этому никто не поверит.

Глава 6

В кустах бузины.

От Варвары Андреевны Таня забежала к Петьке, и, хотя это было очень трудно, она сдержала обещание и не проронила ни слова.

— Попугаи заглянули к ней в гости, — сказала она. — Плакат залетел случайно, Черный Фрак нужен ей для школьного спектакля, а Войлочная Шляпа — потому что Варвара Андреевна собралась на юг. Ну, а Пудель прибежал к ней, потому что она купила его в Доме Игрушки.

— Допустим, — сказал недоверчиво Петька, — а Огнетушитель?

— Ах, Огнетушитель! Ему стало скучно висеть да висеть у крыльца, и он попросил Варвару Андреевну перевесить его куда-нибудь в сени.

— Возможно, — согласился Петька. — А откуда же взялся этот голубоватый кусок киселя?

— Да, кажется, там было что-то вроде киселя. Должно быть, Варвара Андреевна собирается переклеить обои.

О том, что она фея, Таня сперва ничего не сказала, а потом небрежно обмолвилась:

— Ты знаешь, а ведь она, кажется, фея.

Петька фыркнул и решил, что, если даже Таня не придает этой странной истории значения, значит, можно забыть о ней, по крайней мере; на время. И Таня ушла, а он стал дрессировать Басара. Он клал ему на нос кусочек хлеба, и лохматый, рыжий, большой, как лошадь, Басар терпеливо ждал, когда Петька крикнет:

— Пиль!

Это значило, что хлеб можно съесть.

Потом Басар исполнял команды:

— К ноге!

И он покорно шел рядом с Петькой.

— Куш!

И он ложился у его ног, застенчиво виляя хвостом.

Но сегодня тренировка что-то не шла. Делая круг по двору, Басар остановился у калитки и залаял, а когда Петька усадил его на задние лапы, так скосился, что чуть не упал, и снова залаял, что могло означать только: «Внимание! Опасность! Враг у ворот!»

Но Петька не выглянул за ворота, как сделал бы на его месте любой немухинский школьник. Он влез на крышу сарая, чтобы предварительно изучить местность, и увидел флигелек, в котором жила Варвара Андреевна, а под окном, в кустах бузины… Как вы думаете, что он увидел в кустах бузины? Большое, плоское, красное ухо!



Конечно, это было ухо Зинки Миленушкиной, и другой мальчик непременно принял бы его за гроздь бузины, тем более что оно пылало от любопытства. Но Петька сразу понял, в чем дело. Он слез с крыши, отдал Басару весь хлеб и сахар, приготовленный для дрессировки, посадил его на цепь и отправился к Зинке.

Она уже выскочила из бузины и шла по Нескорой как ни в чем не бывало.

— Петечка, это ты? Вот хорошо, что я тебя встретила! А я как раз была у Варвары Андреевны, и она мне вдруг говорит: «Не знаешь, Зинуша, кто этот симпатичный парнишка, который живет на соседнем дворе?» Я говорю: «Что вы, Варвара Андреевна, неужели вы не знакомы с Петей Воробьевым? Его же весь Немухин знает! Он вам нравится?» Она говорит: «Очень». А я говорю: «И мне, Варвара Андреевна. Вы знаете, какой он отчаянный! В прошлом году, например, он прицепился к туристской „Волге“».

Это было очень трудно — с ходу не дать Зинке пинка. Но Петька остался, как и полагается мужчине, невозмутимым.

— Лучше скажи, — спокойно начал он, — почему ты пряталась под окном Варвары Андреевны. Подслушивала?

— Ну что ты, Петечка! Она же одна! Не станет же она сама с собой разговаривать?

— Положим, — согласился Петька. — Значит, подглядывала.

— И не подглядывала. Просто подумала: зачем ей игрушечный пудель? Ну, попугаи — это понятно. Моя бабушка, например, тоже любит птиц, вечно у нас чирикает какая-нибудь канарейка. Но ведь это совсем другое дело, правда? Это певчие птицы, бабушка слушает их и говорит, что это приятно. А ведь попугаи-неразлучники, они же, Петечка, не поют?

Если бы Таня рассказала Петьке о разноцветном оркестре, он после разговора поставил бы перед собой вопрос: «Зачем Зинка сидела под окном Варвары Андреевны?» И за ответом со всех ног помчался бы к Тане. Но он не поставил этот вопрос, потому что весь Немухин прекрасно знал, что Зинка любит подсматривать и подслушивать. На всякий случай он все-таки дал ей пинка, а потом вернулся к себе и снова принялся за Басара.

Глава 7

«Как бы мне ее подцепить?»

Надо думать, что Зина Миленушкина не один вечер провела под окном Варвары Андреевны, прежде чем догадалась, что новая учительница слышит цвета. А может быть, она просто подслушала, как Варвара Андреевна рассказывала Тане о своем разноцветном оркестре?

Так или иначе, однажды она явилась к Директору и не только доложила ему о Пуделе, Черном Фраке, Зеленых Попугаях, Кремовой Шляпе и других музыкантах, но даже изобразила, как Варвара Андреевна, дирижируя, стучит палочкой по пюпитру.

— Значит, когда она смотрит, скажем, на воробья, она его слышит? — спросил Директор. — Даже если он не чирикает?

— Да.

— А корову?

— Тоже.

— Даже если она не мычит?



Зинка сказала, что ей очень жаль, но, очевидно, слышит.

— Конечно, это зависит от цвета, — добавила она, извиваясь. — Если корова рыжая, Варвара Андреевна слышит одно, а если черная — совершенно другое.

— Позвольте, но это же не положено, — сказал Директор. — Ведь она должна заниматься не какими-то попугаями, а школьным оркестром. Под Новый год наш школьный оркестр должен выступить во Дворце пионеров, причем среди приглашенных из столицы гостей будет лучший в Советском Союзе тромбон.

Он хотел сказать — лучший в Советском Союзе музыкант, играющий на тромбоне.

— Ну хорошо. Пусть она слышит цвета, это ее личное дело! Но собственный оркестр! Без разрешения Министерства Музыки и Изящных Искусств? Без моего ведома! Ох!

И чтобы немного прийти в себя, он попросил Зину несколько раз ударить в медные тарелки над его головой. Бамм! Этот веселый, раскатистый звук возвращал ему бодрость.

— Ну что ж, Зиночка, спасибо, — слабым голосом сказал он. — По тарелкам я ставлю тебе пять и по всем другим предметам — тоже пять до конца года. А теперь иди домой, моя милая. Мне надо не много подумать.

Он не пошел в школу, заперся в своей комнате и стал думать. Но, как на грех, ни одна дельная мысль не залетала в его маленькую, покрытую пухом головку.

Пожалуй, проще всего было уволить Варвару Андреевну и взять на ее место другую учительницу гармонии. Но немухинцы не поймут такого поступка, а если он станет объяснять им, что учительницам не положено заводить на дому свой собственный, да еще разноцветный, оркестр, они скажут:

— Вот интересно. За что же тут увольнять? Пусть она лучше выступит со своим оркестром в каком-нибудь клубе.

И тогда весь Немухин заговорит, что Варвара Андреевна по звуку может отличить желтый цвет от зеленого, а зеленый от голубого. Нет, здесь нужен совсем другой подход, более тонкий.

У Директора был превосходный сон — бывают же такие счастливые люди! Его не мог разбудить даже самый громкий будильник, и обычно он ставил на свой ночной столик два будильника, а иногда даже три. Теперь хватало и одного — так чутко стал он спать, размышляя с утра до вечера о Варваре Андреевне.

«Как бы мне ее подцепить?» — думал он грустно.

Но день проходил за днем, неделя за неделей. Уже первый мягкий снежок деловито разбросал свои звездочки по немухинским улицам и бульварам, а Директор ничего не мог придумать. Решительно ничего!

«Ведь, чего доброго, в конце концов, не я, а она получит звание Заслуженного Деятеля Искусств. С ума сойти! Что же делать?»

Но вот однажды он проснулся с прекрасной мыслью, от которой у него сразу же стало весело на душе:

— Значит, немухинцы сказали бы: «Пусть она лучше выступит со своим оркестром в каком-нибудь клубе?» Отлично. Сегодня же я предложу ей выступить — и не в каком-нибудь клубе, а на новогоднем вечере во Дворце пионеров. Конечно, она не захочет махать своей палочкой в полной тишине — ведь ее музыкантов никто не услышит. А когда она откажется, ей придется уйти из школы и в лучшем случае выйти замуж за кузнеца, потому что ни зубной врач, ни акробат, ни даже монтер не захотят жениться на обманщице, которая утверждает, что она слышит цвета.

Глава 8

Плачут ли феи?

Если бы Варвара Андреевна в этот день засмеялась, никому не показалось бы, что он слышит звуки челесты, напоминающие звон хрустальных бокалов. Но она не смеялась. Весь Немухин заметил, что в этот день она была молчалива и очень грустна.

— Что случилось? — спрашивали ее другие учителя.

И она отвечала:

— Благодарю вас, ничего не случилось.

— Ох, что-то мне кажется, что пора вам провести вечерок со мною, — сказал ей Старый Трубочный Мастер.

— Благодарю вас, с удовольствием. Как-нибудь в ближайшие дни.

Один из ученых, занимавшийся волшебниками и волшебствами, предположил, что феи плачут, как самые обыкновенные люди. Как ни странно, он оказался прав. Таня зашла в этот день к Варваре Андреевне и нашла ее в горьких слезах.



— Ах, Танечка, все так плохо, что я тебе и сказать не могу. Директор предложил мне выступить с моим оркестром на новогоднем вечере во Дворце пионеров.

— А вы?

— Я сказала, что у меня нет никакого оркестра.

— А он?

— Он сказал: «А что же делают у вас по вечерам Розовый Пудель, Зеленые Попугаи, Черный Фрак, Красный Огнетушитель и Кремовая Шляпа?»

— А вы?

— А я растерялась и сказала: «Вы забыли о Желтом Плакате и Краешке Голубого Неба».

— А он?

— Он засмеялся и говорит: «Вот видите!» И я, — глотая слезы, сказала Варвара Андреевна, — я согласилась.

— Как же так? — волнуясь, спросила Таня. — Ведь наш оркестр не может играть. Его никто не услышит!

— В том-то и дело! Публика будет свистеть и топать ногами. Конечно, меня любят в Немухине, и, может быть, публика будет тихо свистеть и еле слышно топать ногами. Но все равно я умру от стыда.

— Варвара Андреевна, извините меня, я еще девочка и не должна вам советовать, — твердо сказала Таня. — Но мне кажется, что вы должны отказаться.

Варвара Андреевна подумала.

— Не могу, — упавшим голосом сказала она. — Я его боюсь. У меня просто душа уходит в пятки, когда я смотрю в его тусклые оловянные глазки.

Другая девочка поохала бы и ушла. Но Таня, прежде чем уйти, все-таки уговорила Варвару Андреевну написать Директору решительное письмо: «В конце концов, этот маленький оркестр был для меня отдыхом, развлечением. Нельзя же все-таки до такой степени не жалеть людей! К сожалению, я вынуждена отклонить Ваше лестное предложение».

— Я отнесу ваше письмо, — сказала Таня. — А потом, Варвара Андреевна… если вы разрешите, я зайду к Старому Трубочному Мастеру.

— Зачем?

— Ну как же! Посоветоваться! Разве вы не знаете, что с ним советуется весь Нему хин и что к нему иногда приезжает из Москвы сам Главный Хранитель Палаты Мер и Весов?

Она взяла письмо и решительно направилась к двери. И в эту минуту… Да, именно в эту минуту Петька включил свое радио на полную мощность.

«Дорогие немухинцы, — сказал по радио низкий добродушный голос. — Сегодня одно из последних известий будет одновременно и одним из самых приятных. Директор Школы Музыки и Живописи только что сообщил нам, что Варвара Андреевна, та самая учительница гармонии, о которой мы не раз говорили по радио, согласилась под Новый год выступить со своим разноцветным оркестром во Дворце пионеров. Кстати, поговаривают, что Варвара Андреевна — фея. Подумайте, как интересно! Увидеть живую фею! Ждем, Варвара Андреевна! Кха, кха! С нетерпением ждем!»

Глава 9

Это интересно потому, что это действительно интересно.

Старый Трубочный Мастер недаром сказал Варваре Андреевне:

— Ох, что-то мне кажется, вам пора провести вечерок со мной!

И это несмотря на то, что он в последние дни был очень занят. Он обкуривал свою новую трубку, а это надо делать в одиночестве, вдумчиво и серьезно.

— Ну, выкладывай, — сказал он Тане и, выслушав ее, стал пускать большие, волнистые кольца голубого дыма. Это значило, что хотя ему было известно почти все, что рассказала Таня, однако есть и кое-что новенькое, о чем стоило подумать в свободное время.

— Отлично, — сказал он. — Пуф, пуф! Концерт состоится.

— Но ведь музыкантов никто не услышит?

— Почему же? Их услышат. Надо только выковать им голоса.

— Не понимаю.

— Еще бы, пуф, пуф! Это не так-то просто понять!

И он рассказал Тане, что в поселке Любителей Свежего Воздуха живет кузнец, Иван Гильдебранд, который умеет выковывать голоса. Кстати, именно он написал Варваре Андреевне, что готов придумать для нее тысячу ласковых прозвищ. Так что кому-кому, а уж ей-то он не откажет!

— А где находится этот поселок? — спросила Таня.

— Недалеко. Но попасть туда нелегко.

— Почему?

— Да вот из-за Свежего Воздуха, — с досадой сказал Трубочный Мастер и на мгновение скрылся в клубах табачного дыма. — Эти любители, понимаешь, терпеть не могут ни дыма, ни чада! Паровозы, видите ли, их раздражают: дымят. От шоссе они отказались, так что на автомобиле к ним проехать нельзя. Попасть туда можно только пешком, верхом или на велосипеде.

— А на самолете?

— Нет.

— На воздушном шаре?

Трубочный Мастер не успел ответить: какой-то мальчишка в распахнутой курточке промчался, размахивая кнутиком, на финских санках, которые легко тащил большой лохматый пес с добродушной мордой. Это был, конечно, Петька, который, на зависть всем немухинским мальчишкам, носился по городу, то и дело залетая в канавы.

Он только промелькнул, но этого было вполне достаточно, чтобы и Таня и Трубочный Мастер подумали одновременно: «Вот кто должен отвезти в Поселок Любителей Свежего Воздуха разноцветный оркестр».

Нельзя сказать, что Петька обрадовался, когда Таня попросила его съездить к кузнецу Ивану Гильдебранду. Как очень занятой человек, он схватил в эту четверть две «пары», которые надо было исправить. Но, во-первых, ему давно хотелось доказать Тане, что он настоящий мужчина. А во-вторых, это было интересно, потому что это было действительно интересно.

Прежде всего он зашел к Трубочному Мастеру с атласом СССР, чтобы наметить кратчайший маршрут Немухин — Поселок Любителей Свежего Воздуха. А от него — к Варваре Андреевне.

— Докладываю, — сказал он. — Провизия заготовлена, включая так называемый аварийный запас. Отправление, если я не просплю, в четыре ноль-ноль. Маршрут намечен.

— Если бы ты знал, Петечка, как я тебе благодарна, — сказала Варвара Андреевна. Она выглядела совсем девочкой в своем коротеньком платье, с косой, уложенной вокруг головы. Может быть, увидев ее в эту минуту, Директор даже пожалел бы о своем коварстве.

— Теперь насчет музыкантов, — продолжал Петька. — Таня дала мне свой заплечный мешок. Но, во-первых, они туда не влезут, а во-вторых, я их по дороге переломаю. Попугаи подохнут, Фрак изомнется, а Краешек Неба вообще не запихаешь в мешок. У меня предложение: давайте-ка лучше я привезу этого мастера к вам.

— Ну что ты, Петечка? Разве он поедет?

— А почему бы и нет? Ведь это, кажется, он собирался придумать вам тысячу прозвищ? Я, между прочим, подсчитал, что это практически невозможно.

— Вот что, Петечка, — сказала Варвара Андреевна, — на твоем пути встретится Обыкновенный лесок. Но он не совсем обыкновенный, потому что в нем живет Леший, который может и не пропустить тебя, если ты ему не понравишься. Зовут его Трофим Пантелеевич. Он довольно симпатичный Леший и, между прочим, мой старый знакомый. Ты отвезешь ему от меня вот эту маленькую табакерку с нюхательным табаком. Он понюхает и чихнет. Тогда ты скажешь: «Салфет вашей милости». Он ответит: «Красота вашей чести». Потом ты скажешь: «Любовью вас дарю». А он ответит: «Покорно благодарю». И тут уж он, я надеюсь, покажет тебе дорожку через бурелом к Поселку Любителей Свежего Воздуха.

Глава 10

Салфет вашей милости.

В школе Петька никому не сказал, что намерен отправиться на своем Басаре в далекую дорогу — не потому, что его не отпустили бы, а потому, что пришлось бы долго объяснять, куда да зачем. Родителям он тоже ничего не сказал: мама, пожалуй, упала бы в обморок, а отец взял бы в руку ремень.

Поздно вечером он запряг Басара в свои финские санки, выехал на берег Немухинки и обрадовался, увидев Таню, которая дождалась, пока уснут взрослые, и пришла, чтобы его проводить.

Если бы он уходил на шхуне или фрегате, она сказала бы ему: «Счастливого плавания и достижений». Но к финским санкам и лохматому Басару не подходило это красивое пожелание. Поэтому она только протянула ему руки и сказала:

— Пока!

Но все равно это было прекрасно! Когда Петька стоял на длинных полозьях и мчался вдоль извилистой речки, перед его глазами стояла Таня в своей короткой шубке, из-под которой были видны стройные ножки, разрумянившаяся, с заиндевевшими, выбившимися из-под круглой шапочки волосами.

Прошло часа два, и Басар, должно быть, стал уставать, потому что раза два он сунулся мордой в снег, а потом с жадностью слизал его со своей мохнатой морды.

— Привал! — сказал Петька, и они остановились минут на пятнадцать, чтобы закусить и погреться. Впрочем, грелся, топая ногами и хлопая себя по плечам, только Петька, а от Басара и без того валил пар.

На географических картах Обыкновенный лесок не значится, и это понятно, потому что в нем действительно не было ничего, заслуживающего внимания.

Немухинки на картах тоже нет, хотя она открыта давным-давно и по количеству пескарей стоит на одном из первых мест в средней полосе России. Так или иначе, Петька не мог заблудиться: он только время от времени покрикивал на свою добрую, безропотную собаку, и к утру, после еще одного привала, они с разбегу взлетели на снежное взгорье. И перед ними открылось такое зрелище, что если бы рядом с Петькой в эту минуту стояла Варвара Андреевна, она услышала бы музыку, которую не слышал еще ни один человек на земле.

На низком горизонте лежал спокойный медный ободок восходящего солнца, а под ним весело кувыркалось красно-желтое облачко, похожее на медвежонка. Ночь прошла, но это только казалось, на самом деле она спряталась в лес, со своим нежно светившимся снегом и побледневшей, усталой луной.



Однако надо было выбирать дорогу, и Петька недолго думая скатился с бугра и повернул направо, тем более что, куда ни взгляни, везде был поваленный лес. Полозья звонко заскрипели в тишине раннего зимнего утра, и неудивительно, что этот звук, вместе с возгласами, которыми Петька подбодрял Басара, привлек внимание старого знакомого Варвары Андреевны. Петька увидел его издалека, притормозил санки и помчался прямо к нему.

Это был маленький старичок с рыжевато-седой бороденкой, в потертом кожухе, из-под которого были видны штаны, засунутые в рваные красные валенки. На голове у него был солдатский треух.

— Здравствуйте, Трофим Пантелеич, — сказал ему Петька.

— Ну, положим, здравствуй, — хрипло ответил старичок.

Басар залаял на него, и старичок, попятившись, испуганно заморгал.

— Я, собственно, проездом. А это Басар, он не кусается. Извините, вы ведь, кажется, Леший?

— Ну, положим, — нехотя согласился старичок.

— Нет, я просто хотел передать вам привет от Варвары Андреевны.

Известно, что лешие не только улыбаются, но хохочут, причем у них отвратительный смех, похожий на скрежет тупой пилы по металлу. Но Трофим Пантелеевич весь так и засиял, услышав имя Варвары Андреевны, а когда он негромко засмеялся, закинув бороденку, оказалось, что у него совершенно человеческий, добрый смешок.

— Ну, как она, моя голубушка? Здорова ли? Что поделывает? Каково ей живется?

Петька рассказал, что Варвара Андреевна здорова, живет в Немухине и преподает гармонию в Музыкальной школе.

— Просила вам кланяться, — сказал он солидно, — и передать свой подарочек. Вот. — Он достал из кармана табакерку и протянул ее старичку.

На этот раз Трофим Пантелеевич не только засиял, но весь как-то засветился, точно он был прозрачный и внутри у него зажглась большая свеча.

— Ну что за девушка! Обо всем-то она позаботится, обо всем подумает. Ведь я тут который год всякую дрянь нюхаю, грибы сушеные, мхи разные, а она на-поди — самый настоящий табачок прислала!



Он торжественно открыл крышку табакерки и осторожно насыпал щепотку на впадину левой руки между большим и указательным пальцами. Потом втянул табачок сперва в одну большую мохнатую ноздрю, потом в другую и так чихнул, что по всему лесу пошло: «И-их! Э-эх! У-ух!»

— Салфет вашей милости, — степенно сказал Петька.

— Красота вашей чести, — радостно сморкаясь, ответил старичок.

Любовью вас дарю.

Покорно бла… —

И только он вымолвил «благодарю», как «И-их! И-эх! И-ух!» так и зазвенело в лесу, пугая птиц и зверей, и докатилось до берлоги залегшего на зиму старого медведя, который сонно насторожил ухо и уже совсем было собрался проснуться, но раздумал и опять захрапел.

— А теперь прошу пожаловать ко мне в гости, — сказал Леший.

— Спасибо, не могу. Очень тороплюсь. Не можете ли вы показать мне дорогу, которая ведет к Поселку Любителей Свежего Воздуха?

— А чем тебе здесь, в лесу, не свежий воздух? Пожил бы у меня. Мы бы с тобой на охоту ходили. У меня ружьецо есть. Правда, старое, но бьет без промаха и белку и всякую дичь. Право, остался бы, а?

— К сожалению, не могу. Времени в обрез. Скажу только одно: спешу по делам Варвары Андреевны.

— Ну, это другое дело. Тогда пойдем. Только вот что… — Он помолчал. — Ты не можешь как-нибудь устроить, чтобы твоя собака не лаяла. У меня просто сердце падает, когда она лает.

— Басар, ни звука! — повелительно сказал Петька, взглянув собаке прямо в глаза.

Басар кивнул, и они стали пробираться по чуть заметной тропинке, которую старый Леший не без труда нашел среди бурелома.

Глава 11

Иван Гильдебранд.

На первый взгляд Поселок Любителей Свежего Воздуха ничем не отличался от любого другого поселка. Странно было только, что почти в каждом доме, несмотря на сильный мороз, окна были распахнуты настежь.

Над дымовыми трубами торчали белые колпаки, похожие на поварские, а над колпаками струился нагретый воздух, красиво таявший на морозном солнце.

— Фильтруют дым! — научно определил Петька.

В любом поселке на Главной улице стоит сельсовет, на котором так и было написано «Сельсовет», чтобы никто не спутал его с пожарной командой или сельмагом. По сторонам этой надписи висели два плаката. На одном Петька прочитал: «Курильщики — вон!» А на другом: «При запахе прогорклого масла немедленно вызывайте „скорую помощь“».

И действительно, в воздухе, пронизанном откуда-то взявшимся голубоватым светом, не было ни пылинки, ни дыма, ни чада. Народу на улице было немного — очевидно, Любители были заняты делом. Прохожие — это бросалось в глаза — все, как один, были высокого роста и одеты очень легко. О шубах не было и помину. И они не бежали сломя голову, чтобы согреться, а шли неторопливо, с любопытством поглядывая на Петьку, который в своем ватничке и шапке с ушами чувствовал себя, глядя на них, каким-то Дедом-Морозом. Они напоминали ему «моржей» — так называются смельчаки, которые купаются в проруби зимой и даже устраивают состязание на скорость; в прошлом году на зимних каникулах он видел в Ленинграде такое состязание «моржей».



Вот громадный мохнатый битюг протащил тяжело нагруженную мешками телегу, а вот на стройной гнедой лошадке проехал не торопясь один из Любителей, в спортивной кепке, такой круглолицый и румяный, что можно было, пожалуй, дать ему лет двадцать, в то время как ему, без сомнения, было за сорок.

— Виноват, — вежливо сказал ему Петька, — не можете ли вы сказать, где живет кузнец Иван Гильдебранд?

Всадник подумал, улыбнулся и ответил сложно — очевидно, он любил загадки:

Кузнец без горна — не кузнец,

Огонь без дыма — не жилец.

Сбежали на восточный край

Колпак, подкова и сарай.

И, легко тронув повода, он проехал дальше.

Как ни странно, но Петька легко разгадал эту загадку: через несколько минут он с разбегу подкатил к небольшому каменному строению на краю поселка. Ворота его были распахнуты, а колпак над дымовой трубой был украшен подковой. Это значило, без сомнения, что именно здесь живет Иван Гильдебранд.

Как правило, кузнецы бывают коренастые, широкоплечие, с мускулистыми руками и ногами, как будто выкованные из железа. А навстречу Петьке вышел тоненький молодой человек, белокурый, с голубыми глазами, похожий на рыцаря, хотя на нем был длинный кожаный передник, подпоясанный ремешком. В правой руке Иван Гильдебранд держал клещи, которыми он сжимал узкую, раскаленную, похожую на лепесток стальную пластинку.



— Виноват, одну минуту, — сказал он и вернулся в кузницу, где его ждал подмастерье.

И работа пошла на диво легкая, быстрая, веселая, с искорками, вздохами мехов и пением. Пел Иван Гильдебранд, и, хотя в кузнице было очень шумно, Петька постепенно стал различать слова, тем более что между ними попадалось знакомое имя.

Беляночка, Варварушка, давно ли

Ты для меня на свете расцвела?

Что нравится тебе — вино ли,

Бухарский шелк, лаванда, мушмула?

Подмастерье раздувал мехи, горн пылал, кузнец ловко орудовал маленьким молоточком, и Петька с удивлением заметил, что пластинка постепенно превращается в розовый лепесток.

Красавица, Зазнобушка, Жар-Птица,

Боярышня, Дружочек, Чистый Снег,

Не свидимся, так хоть позволь присниться,

Голубушка, Жасмин, Слиянье рек,

— пел во весь голос голубоглазый кузнец.

Да, Иван Гильдебранд не преувеличивал, написав Варваре Андреевне, что, если она разрешит, он придумает для нее тысячу ласковых прозвищ! Более того: из песен, которые кузнец сочинял между ударами молота по наковальне, Петька понял, что кузнец услышал по радио о новогоднем концерте и намерен приехать в Немухин, чтобы поднести Варваре Андреевне букет Голубых Подснежников, которые, конечно, никогда не увянут, потому что они сделаны из стали.

Очевидно, в букете не хватало только одного лепестка, того самого, который Иван Гильдебранд выковал на глазах у Петьки.

Все это было очень хорошо, и Петька подумал, что если Варваре Андреевне придется уйти из школы, пожалуй, ей стоит выйти замуж именно за этого симпатичного кузнеца, а не за какого-то там зубного врача или монтера. Пора было, однако же, переходить к делу.

— К сожалению, — решительно сказал Петька, — я боюсь, что вам не придется поднести этот букет Варваре Андреевне. Дело в том, что…

И он рассказал все, что случилось в Немухине с той минуты, как он увидел с крыши сарая Черный Фрак, Розового Пуделя, Попугаев-неразлучников и других разноцветных музыкантов. Впрочем, едва он упомянул о разговоре Директора с Варварой Андреевной, кузнец остановил его и сказал:

— Все понятно. Надо выковать им голоса.

Глава 12

«Так и должно быть!»

К счастью, они явились в Немухин поздно вечером, когда городок уже крепко спал. Петька легонько постучал в окно Трубочного Мастера, и тот, покряхтев, встал и открыл дверь. Прежде всего он отправил Петьку домой, потом осмотрел Ивана Гильдебранда и остался доволен, заметив только:

— Длинен.

Это значило, что кузнец не поместится в комнате для гостей на диване. Однако все устроилось наилучшим образом: к дивану была приставлена табуретка, и кузнец уснул, едва коснувшись головой подушки.



О том, как выковывают голоса, ничего не известно, и даже в сказке «Волк и семеро козлят» говорится, что некий кузнец просто взял да и подковал волку голос. Но Старый Трубочный Мастер, очевидно, и тут оказался на высоте. Иван Гильдебранд провел с ним целый день, обсуждая все тонкости этого дела, и надо сказать, что для кузнеца это был трудный день: как Любитель Свежего Воздуха, он не выносил табачного дыма, а Мастер, как на грех, не выпускал изо рта свою трубку.

Музыканты, кроме Огнетушителя, который вдруг зашипел и попросил, чтобы его оставили в покое, еще с вечера сидели или висели в доме, с любопытством ожидая, когда же наконец начнется работа. И вот тут прямо из школы заглянула взволнованная Варвара Андреевна.

Это было в ту минуту, когда кузнец, надев свой кожаный передник и засучив рукава, вынимал из мешка инструменты.

— Здравствуйте, — сказала Варвара Андреевна, и инструменты один за другим выпали из его рук на пол.

Они одновременно бросились поднимать инструменты, столкнулись лбами, засмеялись, и тогда Иван Гильдебранд тоже сказал:

— Здравствуйте.



Варвара Андреевна стояла перед ним смущенная, опустив глаза, с порозовевшим, как у девочки, лицом. Всегда трудно найти слова в первые минуты знакомства. Наконец ей все-таки удалось заговорить, и сейчас же откуда-то донеслась еле слышная музыка. Монтер, зубной врач, штукатур, инженер удивились бы, без сомнения, услышав эту нежную музыку, умолкавшую в ту же минуту, когда умолкала Варвара Андреевна. Но кузнец не удивился: «Так и должно быть!» — подумал он радостно. Это значило, что ничего другого от такой девушки, как Варвара Андреевна, он и не ожидал. Надо было назначить, кому какой голос ковать, и они, посовещавшись, решили, что:

Черный Фрак должен звучать, как рояль,

Зеленые Попугаи-неразлучники — как две скрипки, первая и вторая,

Краешек Голубого Неба — как виолончель,

Желтый Плакат — как фанфары,

Кремовая шляпа — как контрабас,

Дымчато-розовый Пудель — как альт,

А Белый Мяч, который он держал во рту, пригодится для пауз.

— Каждый из них уже недурно знает свою партию, — сказала Варвара Андреевна. — Но, конечно, когда они зазвучат, это будет совсем другое дело. Особенно важно, чтобы у рояля был мягкий, но сильный звук. Мой концерт — для рояля с оркестром.

Глава 13

Новогодний концерт.

Директор Школы Музыки и Живописи молодел с каждым днем — у него было прекрасное настроение. Теперь Зинке Миленушкиной почти не приходилось ударять в медные тарелки над его головой, чтобы вернуть ему душевное равновесие.

Снова он так и носился по Немухину на своих коротеньких ножках, а когда время от времени он похлопывал себя по животу, слышался прежний бодрый звук, напоминавший о том, что Директор в молодости был одним из лучших барабанщиков в Советском Союзе.

О новогоднем вечере во Дворце пионеров давно уже знал весь Немухин, и Директор особенно радовался, когда его расспрашивали о Варваре Андреевне.

— Да, это та самая девушка, о которой писали, что она когда-нибудь непременно станет достопримечательностью, такой же, как наша футбольная команда, — говорил он. — Прекрасная, скромная девушка, и к тому же — вы не поверите — самая настоящая фея!

Но когда Директора расспрашивали о ее разноцветном оркестре, он загадочно отвечал:

— О, в этом надо убедиться собственными глазами!

Конечно, он рассчитывал, что, когда на сцене появятся такие странные музыканты, как Черный Фрак или Белая Войлочная Шляпа и Варвара Андреевна в полной тишине начнет размахивать дирижерской палочкой, вежливые зрители начнут смеяться, а невежливые — свистеть.

«Это будет скандал, — злорадно потирая руки, думал Директор. — Она провалится, и в какой-нибудь центральной газете появится статья: „Можно ли слышать цвета? Конечно, нет!“ Между тем одна учительница Немухинской Музыкальной школы утверждает, что она способна по звуку отличить один цвет от другого. И Директор был совершенно прав, уволив ее за обман».

Что касается Зинки Миленушкиной, то она давно перестала ходить в школу. Зачем? Ведь Директор заранее поставил ей пятерки по всем предметам до конца года. Куда интереснее было собирать по городу сплетни. Она складывала их в свой школьный портфель и бегала из одного знакомого дома в другой. Случалось, что ее выгоняли. Ну так что же! Она шла в третий.

В кустах бузины под окном Варвары Андреевны она перестали сидеть — и напрасно! Посиди она еще разочек-другой, и, может быть, ей удалось бы увидеть в гостях у Варвары Андреевны высокого белокурого незнакомца с голубыми глазами. Правда, она ничего не поняла бы из их разговора, потому что речь шла о том, что Черный Фрак еще звучит, как кабинетный рояль, а нужно, чтобы он звучал, как концертный. Но все равно это была бы такая большая сплетня, что, пожалуй, она не поместилась бы в школьном портфеле.

Между тем незаметно подошел Новый год, и даже не подошел, а как будто сам собой сложился из елок, которые продавались на каждом углу, из украшенных витрин, в которых стояли, улыбаясь, деды-морозы, из хлопот в каждом доме, где дети клеили цепи из цветной бумаги, серебрили орехи и закутывали елки в хрупкие нити бус, и дрожащего тонкого золотого дождя. У самой большой елки во Дворце пионеров стоял одетый Дедом-Морозом, в длинной красной шубе и высокой бело-красной шапке, Старый Трубочный Мастер. Он раздавал детям подарки. Это было днем, а вечером… Вечером весь Немухин собрался послушать разноцветный оркестр, которым дирижировала самая настоящая фея!

В первом ряду сидели самые уважаемые в городе люди, и среди них, конечно, Директор Школы Живописи и Музыки, который ежеминутно вскакивал, встречая гостей из столицы.

Приехали журналисты. Приехали представители Министерства Музыки. Приехал Главный Хранитель Палаты Мер и Весов, приятель Трубочного Мастера, намеревавшийся после концерта посоветоваться с ним кое о чем, касавшемся мер и весов. И наконец, приехал лучший Тромбонист Советского Союза, очень похожий на свой длинный инструмент, состоящий, как известно, из блестящих, плавно изогнутых трубок.

Большая сцена была еще совершенно пуста, так по меньшей мере казалось зрителям, которые терпеливо ожидали появления музыкантов. Музыкантов не было. На сцене почему-то стоял только маленький стол, на котором, прижавшись друг к другу, сидели Попугаи-неразлучники, а рядом с ними Дымчато-розовый Пудель с белым мячом в зубах. На рогатой вешалке висел изрядно потертый Черный Фрак, который некоторые зрители узнали, потому что не раз видели его на актерах Немухинского театра. К стене был прикреплен кнопками Ярко-желтый Плакат, а над ним висела Кремовая Шляпа.

Голубое пятно, лениво бродившее по кулисам, никто, конечно, не принял за Краешек Голубого Неба, и вообще зрители решили, что рабочие не успели убрать сцену после очередного спектакля. Только пюпитр, на котором лежали ноты и дирижерская палочка, напоминал о том, что вскоре в этом переполненном зале зазвучит музыка — должно же это было случиться, раз на концерт приехали такие почтенные люди.

И вот Варвара Андреевна в нарядном черном костюме, отделанном поблескивающими, чуть посветлее полосками, в белой кружевной блузке, заколотой скромной брошкой, вышла на сцену и встала за пюпитр. В этот вечер ее трудно было узнать. В ней появилось что-то повелительное, властное: теперь просто невозможно было представить себе, что у нее душа уходит в пятки, когда Директор поднимает на нее свои тусклые свинцовые глазки. Она постучала палочкой по пюпитру, и Черный Фрак, Розовый Пудель и другие разноцветные музыканты взглянули на нее, как в самом настоящем оркестре музыканты смотрят на дирижера, ожидая его первого взмаха. И музыка, которую услышали все, вспыхнула, раскинулась, поплыла. Она плыла, как фрегат, свободно рассекающий волны, с плавно вогнутыми парусами. И немухинцы (кроме Директора, который не поверил ушам) вспомнили детство, когда они, все до одного, были великими людьми, потому что верили в сказки и были убеждены, что их жизнь непременно будет прекрасной. «Иначе не может быть, — думали, они, — потому что иначе не может быть никогда».

Да, можно смело сказать, что голубоглазый, похожий на рыцаря кузнец прекрасно справился со своей задачей. Фрак звучал, как концертный рояль, Попугаи-неразлучники ни разу не сбились, хотя у них была трудная партия, а ленивый Краешек Голубого Неба звучал почти как орган. Розовый Пудель тоже очень старался, а белый мяч, который он держал в зубах, молчал — ведь он был предназначен для пауз.

Большой зал Дворца пионеров не мог вместить всех желающих, многие немухинцы остались дома. Но эта строгая, нежная музыка, в которой было и воспоминание о детстве, и надежда на сияющий завтрашний день, и что-то еще, непередаваемое, вспыхнувшее в душе, как грустный и радостный свет, донеслась и до них. Впоследствии многие думали, что это произошло, потому что оркестром дирижировала Фея Музыки, которой захотелось доказать, что она действительно фея. Но на самом деле, так же как звук отзывается эхом на звук, цвет отозвался на цвет, и весь Немухин зазвучал, как огромный разноцветный оркестр.

Теперь уже не фрегат, идущий против ветра, а целый город летел в необозримом пространстве ночи. Чуть слышно зазвенели звезды, мягко отозвалась луна, молодой новогодний воздух был пронизан музыкой, приглушенной медленно падавшим снегом и все же звучавшей светло, торжественно и свободно. Но вот побледневшая от волнения девушка в скромном черном костюме в последний раз взмахнула дирижерской палочкой, и наступила тишина. Она даже не наступила, а как будто вошла, стесняясь, что должна, к сожалению, заменить эту необыкновенную музыку, вошла и стала медленно пробираться между рядами.

Потом вдруг раздался грохот — это Директор вскочил из своего кресла и, задыхаясь, выбежал из зала. Потом… О, потом немухинцы отбили себе все ладони, вызывая Варвару Андреевну! Но она вышла поклониться только один раз, да и то не одна. Она тащила за руку высокого, белокурого, похожего на рыцаря незнакомца с голубыми глазами. Сильно покраснев и неловко поклонившись, незнакомец поднес Варваре Андреевне букет Голубых Подснежников, и это было последнее чудо, совершившееся в тот удивительный вечер. Подснежники — в разгар зимы! Конечно, никому и в голову не пришло, что они выкованы из стали.

Глава 14

И феи выходят замуж.

Остается рассказать немногое: ведь тот, кто прочитал эту сказку, уже догадывается, чем она кончится, конечно, если он внимательно ее прочитал. Ничего неожиданного не было в том, что немухинский горсовет постановил открыть при Школе Музыки и Живописи лабораторию сравнительного изучения звука и цвета, в которой навсегда поселились скромные музыканты. Теперь их называли «экспонаты», и хотя они не понимали этого странного слова, однако гордились им, потому что сотрудники обычно прибавляли: «И редчайшие в мире экспонаты».

С Зинкой Миленушкиной ничего не случилось, хотя после концерта она почему-то оглохла на правое ухо — то самое, которое ей приходилось прятать под своими рыжими косами. Но это не очень огорчило ее, потому что Директор, которому она рассказывала все, что ей удалось подслушать, навсегда покинул Немухин. После концерта он вырвал из рук гардеробщика свою шубу и шапку и, бормоча: «этого не может быть», навсегда скрылся в темноте новогодней ночи.



Кто-то видел его на вокзале, где он бродил по платформе и отмахивался, когда его просили успокоиться и хотя бы выпить рюмку водки в буфете. По слухам, он уехал в Москву, где тоже пытался доказать одному из старших советников Министерства Музыки, что «этого не может быть», но тот будто бы неожиданно возразил:

— Нет, может!

Нельзя сказать, что немухинцы были очень огорчены его исчезновением. Более того, они сразу же забыли о нем. Город был взволнован другим событием, гораздо более важным. Сперва в одном доме, потом в другом стали все чаще поговаривать, что кузнец придумал-таки для Варвары Андреевны тысячу ласковых прозвищ и она согласилась стать его женой.

И это было действительно так.

На свадебный обед были приглашены только Таня и Петька, но в каждом доме пили за здоровье молодых и желали им счастья. Из Поселка Любителей Свежего Воздуха за ними прислали легкие, на диво слаженные сани. В сани была запряжена стройная гнедая лошадка, а на козлах сидел тот самый румяный мужчина, который так сложно объяснял Петьке, где живет Иван Гильдебранд.

— Как дела? — спросил его Петька.

И кучер, улыбнувшись, снова ответил загадкой:

Дела растут, как снежный ком,

С горы летящий кувырком.

Кому сапожный нож, а мне

Чепрак и сбруя на коне.

И хотя Петька не знал, что чепрак — это цветная материя, которую для красоты иногда кладут под седло, он понял, что перед ним очень занятой человек, с трудом выкроивший время для поездки в Немухин.



Вся Школа Музыки и Живописи в полном составе пришла провожать Варвару Андреевну, и она даже всплакнула — от счастья и от горя. От счастья, потому что она была счастлива, а от горя, потому что ей было грустно расставаться с городом, где ее так полюбили.

Грустили, расставаясь с ней, и немухинцы. «Но с другой стороны, — решили они, — отказываться от такого жениха, как Иван Гильдебранд, было бы просто неблагоразумно».

Молодые уселись в сани, лошадь тронулась, и все окна в городе распахнулись одновременно, несмотря на довольно сильный мороз.

— Счастливого пути!

— Не забывайте!

— Пишите!

— Доброго здоровья!

Сани промчались по Нескорой, свернули в переулок, соединявший ее с набережной, кучер, придерживая лошадь, стал выбирать пологий спуск и наконец плавно повел сани вдоль извилистой речки.

Вот и Мухин промелькнул, с ленивым, сонным лаем собак, с телевизионной башней, которая была гораздо ниже немухинской, потом пошли какие-то темные села.

Большая желтая луна с каждым часом становилась все меньше и голубела, пока не превратилась в маленький сияющий блин, который кто-то of хватил сбоку на целую четверть. Но и оставшихся трех четвертей было вполне достаточно, чтобы засыпать всю Немухинку множеством ослепительных, скрипящих под полозьями звезд. Это был, конечно, снег, который старался выглядеть особенно нарядным в первый вечер года.

Варвара Андреевна задремала — намаялась за день. Что-то легкое приснилось ей: весеннее утро, бабочки над маленьким лесным водопадом, кузнечики, неторопливо завтракающие в высокой траве. Иван Гильдебранд обнял ее за плечи, чтобы на крутом повороте она не вылетела из санок, и ей казалось, что, если бы не эта сильная рука, она увидела бы совсем другой сон — грустный или даже, может быть, страшный.

Загрузка...