Детские шалости

Глава 1

Когда Марк в состоянии нервного потрясения, слова даются ему тяжело. Он вообще не сильно ладит со словами. Умеет читать, но не читает. Его больше занимают материальные вещи. Он делает всякие штуки и чинит всякие штуки, а временами еще и разбирает их на составляющие — и в его мире детали не всегда ставятся на место в том же порядке. Спасение вещей — важная часть его занятий, а слова — определенно нет. Так что когда Николь говорит ему, что звонила Ким, он не в состоянии ответить. Ни одного слова. Марк думает, что так он выглядит еще и виноватым, потому что когда молчит — ему так говорили — у него виноватый вид, безотносительно того, натворил он что-нибудь или нет. У него начинается паника, он выходит из комнаты, не сказав своей жене ни слова, оставив ее думать незнамо что. И вот он идет, оставляет дом, не побеспокоившись захлопнуть за собой дверь, зная, что, сделав это, будет выглядеть еще более глупо, еще более неправым, но он просто не может сидеть там, неспособный выдавить из себя ни слова, когда совершенно точно нужно что-то сказать. Через столько лет. И его сознание кружится в водовороте мыслей и эмоций, и он не может ни остановить этого водоворота, ни связать все воедино. Абсолютно не может связать одно с другим. Марк чувствует себя так, будто его разобрали на составные части. Его дом с небольшой террасой стоит на одном из холмов города, на полпути к вершине, и когда Марк разозлен, или разочарован, или одинок, или его не поняли — он никогда не объясняется, не делится своими мыслями с другими людьми, как бы ни были они ему близки — он быстро шагает наверх, на вершину холма, надеясь, что физическое напряжение отключит все эти назойливые мысли и поможет ему успокоиться. Но когда в этот самый вечер он добирается до вершины холма, до того места, где его улица переходит в соседнюю, точно такую же, и похожие как две капли воды домики с террасами удаляются в другом направлении, и если повернуть налево, то можно добраться до центра города, а если направо — перед тобой предстанет тот же самый пейзаж, и он все еще в глубоком потрясении, он даже немного дрожит. Он напуган. Смертельно напуган.

Это прохладная, душная, ранняя апрельская ночь, ночь пятницы — Марк так ждал уикенда, и он столь поспешно выскочил из дому, что не подумал о том, чтобы надеть пальто, и единственная одежда на нем — это майка и тонкий хлопковый свитер с V-образным вырезом, и ему уже холодно, несмотря на физическое напряжение, которое потребовалось, чтобы взобраться на холм. Но Марк, тем не менее, какое-то время стоит на вершине, оглядывается на свою улицу, а там через колонны занавешенных и крытых эркеров струится теплый домашний свет. Почти бессознательно он пытается вычислить среди этих огней свой дом и свой эркер, за которым, он знает, сидит Николь, и их новый газовый угольный камин, шипя, испускает жар, и она раздражена и расстроена его поведением. Но Николь привыкла к перепадам его настроения, и это не похоже на то, как он убегал из дома раньше, и стоять становится холоднее, все более влажно, и теперь он сознательно пытается разглядеть свой фонарь и темно-красную входную дверь, на которой отсутствует одна цифра — 9 — и осталось только 3, и ищет глазами, стоя на вершине холма, свой дом, и с внезапной, почти обжигающей ясностью — электрическим зарядом бьет вспышка прозрения — к нему приходит мысль — это моя жизнь. Мое место там. Рядом с Николь и Джеммой. И хотя Марк знает, что временами с ним трудно сладить, что у него случаются депрессии, что у него довольно вспыльчивый нрав, он достаточно хорошо знает самого себя, чтобы понять, что не хочет ничего менять. Он счастлив. Он счастлив там, со своей женой и дочерью, на своей уютной террасе, на полпути к вершине холма.

Марк осознает, что у него нет с собой ни пальто, ни бумажника, но несмотря на это, несмотря на то, что он знает свое место в мире и не хочет ничего менять, он решает повернуть налево и отправиться в центр города. Не хочет сталкиваться ни с друзьями, ни с коллегами, но ему нужно оказаться среди людей, на какое-то время потеряться в беспорядочной толпе пятничного вечера. Ему нравится находиться в центре событий, но не быть к ним причастным. Кроме того, у него не так много приятелей. Ни один из них не является близким ему человеком. Может, он даже тихо плачет, от шока, от гнева, от бессилия, все эти вещи круговоротом проносятся в его голове так бессвязно, замысловато и беспомощно, он, наверное, плачет, потому что путь в центр города — мимо таких же, как и у него самого, террас, а затем по улицам с домами большего размера, которые появляются ближе к центру, вместе с карманами стиснутых вместе современных жилых строений, колонн неряшливых, варварских магазинчиков и странных гаражей — кажется ему абсолютно расплывшимся пятном. В нормальном состоянии он обратил бы внимание на каждую деталь, он оглядел бы все, что только можно, окинул взглядом замки на окнах, хорошо закрытые передние садики, боковые проходы, состояние заборов и решеток. Ему было бы интересно рассматривать и припаркованные машины, не забыто ли в них что-нибудь, например ключи. Он всегда удивлялся тому, что так много людей оставляет ключи. Но это происходило только по привычке. Марк уже долгое время ничего не воровал, не с тех пор, как он женился на Николь, еще до того, как он смог назваться профессионалом. Это просто часть его прошлого, того, что творилось, когда он был подростком.

Каждый знакомый ему парень был причастен к некоторым преступным действиям, по крайней мере к угону машин, их угоняли ненадолго, просто чтобы покататься. Он стал участвовать в этом только для того, чтобы завести себе друзей. Чтобы его перестали называть размазней. И поднабрался опыта, как проникать в машины, — в самые модные, как раз в те самые, в которые, по общему мнению, невозможно забраться, — BMW, Volvo, Jaguar, Audi. Они уезжали на них недалеко , только если случайно могли зарулить на море, или в Ярмут, или к Норфолкским озерам, и, как правило, они не разбивали эти машины., хотя пара тачек в ходе пьянок закончила свое существование. Но Марку всегда нравилось напоминать себе, что на этом он никогда не был пойман. Плюс ко всему он никому не причинил вреда. Никто не умер. Просто безобидное развлечение. Детские шалости.

Глава 2

Марку трудно признаваться в очевидных вещах, особенно самому себе. С одной стороны, он хотел бы сегодня вечером натворить нечто похожее на то, чем он занимался в этом городе много лет назад. И он мог бы пройти через Касл Молл, по пешеходной Лондонской улице, оглядывая ярко освещенные окна магазинов, многие из которых закрыты опущенными на ночь решетками, и наконец добрался бы до переполненных баров, до Томбланд и до Принс Уэльс Роад, к югу от центра города, где толпятся ранние очереди в клубы, и он влился бы и стал частью шумной, беспорядочной толпы, мысленно оставаясь верным самому себе, собственному смятению. Или же он мог бы отправиться через город к реке, которая извивается вокруг кафедрального собора, и сидел бы на одной из этих отсыревших лавочек, с которых открывается вид на медленно текущую воду, в ней мягко отражаются желтые уличные фонари и дрожащие огни машин, едущие по внутреннему кольцу дороги. И если не будет машин, он станет смотреть на эту медленно текущую воду, на вялую реку Венсум, покрытую рябью дождя, который начался тем же вечером.

Но он ничего такого не сделал. Он просто проскользнул в первый попавшийся бар, в заведение, расположенное недалеко от рынка. Он бывал здесь пару раз раньше, но у заведения было абсолютно незапоминающееся название, и оно было похоже на множество других таких же забегаловок, недавно открывшихся в городе пабов, нашпигованных шатающейся, сделанной из мягкого дерева мебелью, прилавками из фальшивого металла и этими массивными досками для мела — покрытыми нечитаемыми меню и специальными предложениями — расставленными у стен за баром, где обычно хранятся, перевернутые с ног на голову, бутылки с выпивкой, за исключением тех бутылок, которые выстроены в линию на длинном столе, который, как ему кажется, загораживает путь персоналу.

Он бочком обошел вышибалу, и пока он расчищал путь локтями сквозь толпу, в которой ему по крайней мере было тепло и в которой он чувствовал себя еще более безликим, и пока он медленно обходил боковую зону со столиками, стульями и парой диванов — сделанную для того, чтобы люди посидели и спокойно поболтали, может быть, даже для романтических разговоров, представил он себе: вот только там люди тоже стояли, и музыка была и в самом деле оглушительной, так что они даже не расслышали бы друг друга — пока он протискивался сквозь очереди к бару, а посетители пытались устоять на ногах у столов, и стульев, и диванов, произошло так, что он просто заметил (он точно ничего не высматривал специально!) мягкий стеганый пиджак, повешенный на спинку кресла, с призывно откинутыми назад лацканами — смотрите, кто хочет! — подумал он. Марк ясно видел внутренний карман, из которого высовывался край толстого потертого черного кожаного бумажника. Он уверен, что не притронулся бы к нему, если бы это не показалось таким легким и соблазнительным и он не оказался бы в таком положении, без своих собственных денег. В тот момент его даже посетила мысль, что этот бумажник торчит из кармана так явно, как будто только и ждет, когда же его стащат, и потому это могло оказаться ловушкой, которую расставила команда одетых в гражданское парней. Ему было известно, что недавно полиция планировала рейд по нескольким самым популярным центральным заведениям.

В туалете он быстро вытащил всю наличность, около 85 фунтов, а затем выкинул бумажник из окна, приложив всю силу пальцев, чтобы зашвырнуть его как можно дальше за решетку — он не хотел рисковать, оставляя у себя кредитки или водительское удостоверение, которые он мог продать своему хитрожопому приятелю Даррену за приличные деньги.

Тот факт, что он решил оставаться в баре, даже зная, что его могли заметить и привести все к общему знаменателю, и размышлял над идеей, что это, скорее всего, ловушка, показывало, насколько он был смятенным и обезумевшим. Ему было наплевать, что с ним случится, — пусть его арестуют и потащат на допрос. Или изобьют.

В конечном итоге Марк добрался до бара, расчистив себе пространство перед сделанным под цинк прилавком, и выпил светлого и темного пива — одно за другим, а потом перешел на водку с ананасовым соком, пытаясь не обращать внимания на барменов, которые, он был уверен, втихую посмеивались над ним, над тем, что он пьет это темное пиво после светлого и запивает все водкой с ананасом (вот такой у них был шведский ассортимент, больше ничего). Подают водку безо льда, в маленьком стакане, похоже, все пьют ее чистой. Но он никогда не был особым любителем выпить и всегда смешивал любой алкоголь со сладким соком, и пиво, и крепкие напитки. Эту привычку он приобрел еще в подростковом возрасте, когда впервые стал шататься по барам и клубам с теми же ребятами, с которыми угонял машины.

Сидя за стойкой бара, он осмотрелся, попытался остановить шквал мыслей, но у него не получилось, и он опомнился, заметил этих подростков в баре, особенно девчонок, в тинейджерских юбчонках, с голыми ногами и тугими топиками без рукавов, обнажающими полоски лифчиков — не то чтобы он считал, что им нужно надевать лифчики, хотя некоторым не помешало бы их носить — и тонны косметики, все эти помады, и румяна, и тени для век, и аккуратно зачесанные волосы — назад, или наверх, или выпущенные вперед — с различными заколками, покрытые, судя по блеску и запаху, гелями и муссами. Интересно, подумал он, сколько им лет. Наконец Марк начал успокаиваться, несмотря на выпивку — или благодаря этой выпивке, потому что не мог больше оставаться безучастным, ему стало интересно, насколько эти девчонки могут быть старше Лили. Ему стало интересно, как теперь выглядит его дочь, его старшая дочь, носит ли она такие же короткие юбки и тугой топик и такая ли она наглая. Если допустить, что она все еще жива.

И там же, в этом баре с фальшивыми прилавками и плохо собранной мебелью, с этими нечитаемыми, выписанными мелом меню, неприятными барменами и вопящими компаниями, выпивающими несовершеннолетними, он вдруг вспомнил, что не спросил Николь, почему звонила Ким, его первая жена и мать Лили. Что именно она сказала по телефону? Чего она хотела? Как она вычислила его номер? Слишком многого он не знал и слишком многого не хотел знать.

Глава 3

Лили. С чего тут начать? Он не видел ее больше десяти лет. Даже не разговаривал с ней. Не было ни писем, ни открыток, ни фотографий. Вообще никаких контактов. Как такое могло произойти? Марк понятия не имел, где она. А потом неожиданно позвонила ее мать. Ее восхитительная мать. Ким. Как же он ненавидит эту женщину.

Заказав последнюю водку с ананасом и не дожидаясь, пока ее принесут — и он уже не помнит, какая это водка по счету, третья или четвертая, — и определенно не делая попыток привлечь внимание бармена, который готовил напиток, с усмешкой, с издевкой, и коли на то пошло, дружески кивнув тем людям, которые прижимали его к прилавку последние пару часов — в основном в этой компании девчонок с вонючими волосами, и нескольким парням, которые собирались надраться еще больше, чем он, — он проталкивается к выходу из бара, злобно, выпятив грудь и отведя назад плечи, широко расставив локти, с глубоко презрительной усмешкой на лице, признаваясь себе в том, что с таким отношением к происходящему он напрочь забыл о том, какое у него выражение лица, он толкается, и пихается, и помогает себе локтями, выбираясь прочь из этого абсурдного места в моросящую ночь.

В его голове не было ни единой мысли, теперь же он внезапно полон вопросов, которые хочет задать. Вопросов, которые он хочет задать Лили, безотносительно того, жива она или умерла. Годы и годы вопросов. И он думает, что начнет с самых простых, например: где ты жила все это время? В какой школе ты училась? Кто с тобой играл? Какие у тебя были друзья? Чем ты занималась на каникулах? И все это до того, как перейти к более мудреным материям, как-то: присматривал ли кто-нибудь за тобой, кроме твоей мамы, — отчим, или по крайней мере некто, называющий себя так? И ему кажется, что в ее жизни было, вероятно, даже несколько таких мужчин, примеривших на себя эту роль, и что кто-то из них легко мог ее совратить.

И вот Марк шагает вперед, и от этой мысли его начинает тошнить, он почти бежит, возвращается на Лондон-стрит, идет мимо ярко освещенных, но закрытых окон магазинов, и его пронзает ужасная боль, а во рту привкус водки с ананасовым соком, и он обуян отчаянным намерением по крайней мере поговорить с Николь. Он хочет узнать все, что известно ей. Что именно сказала Ким по телефону. Господи, он хочет знать, жива ли все еще Лили.

Марк понимает, что все остальные вещи, о которых он не может перестать думать, подождут. Почему, например, получилось так, что Лили никогда не пыталась с ним связаться. Может, ее просто не интересует, кто ее отец, а может, ее мать пресекла любые попытки завязать контакт. Он хочет спросить у Лили, что именно говорила о нем ее мать. Рассказала ли она Лили, что он однажды сделал с ней — что несколько раз случайно сотворил с Ким — всю правду. Марк хочет спросить свою дочь, ненавидит ли она его. В голове роится так много вопросов, что голова готова взорваться.

Он пронесся по всей Авеню Роуд, и под конец боль стала невыносимой, и это заставило его остановиться буквально в двух шагах от своей улицы. Марк опирается о низкую кирпичную стену, почти сгибается пополам, и его выворачивает на тротуар. Очень сильно. Его выворачивает всем, что он ел и пил в этот вечер, включая полчашки чая Джеммы и его собственную чашку чая. Ему плохо, но этого мало. Он хочет полностью опустошить свое тело. Избавиться от всех вопросов, которые накапливались годами и медленно, исподтишка, мучили его. До этого момента он и не представлял, насколько сильно.

Глава 4

В доме выключен весь свет, горит только ночник Джеммы в форме грибка, включенный в розетку на лестнице. Впрочем, когда Марк, спотыкаясь, прошел через парадную дверь и через гостиную — пусть он и не в силах себя координировать, оранжевого отблеска от грибка оказалось достаточно, чтобы подняться по ступеням и посмотреть, куда идти дальше. Он задевает кофейный столик, и край дивана, и коробку с игрушками Джеммы, ту самую, которую он смастерил на ее третий день рождения, и матерится, причем без попыток делать это тихо, но все же не хочет будить Джемму. Когда Джемма, увидев страшный сон, а чаще когда он и Николь орут друг на друга, просыпается посреди ночи, она бежит из своей спальни в их комнату, стиснув в руках одну из кукол Барби или мягкую игрушку — у нее таких сотни — полная слез и горячая, и ей хочется забраться вместе с ними в их постель. Обычно Марк перебирается в ее кроватку, и она занимает его место рядом с Николь, потому что он не переносит, когда она толкается во сне, и ему кажется, что они втроем не смогут удобно расположиться в этой огромной кровати. Никоим образом. Марк сделал кроватку для Джеммы — как и коробку для игрушек, и домик для кукол, и сундук с выдвижными ящиками, и ее секретный домик, который мирно гниет на задворках сада — достаточно большой, чтобы вместить в него матрас в полную длину, — и тогда он подумал, что они всегда могли бы положить там ночевать маму Николь или других гостей, а Джемме просто пришлось бы поспать на раскладной кровати в их комнате.

Конечно же, он рассказывал Николь о Лили, и о Ким, и еще о некоторых вещах, которые происходили между ним и первой женой. Марк считает, что был абсолютно честен с Николь, до последнего слова. Но, думает он, лавируя по гостиной между дальнейшими препятствиями на пути с сумкой Джеммы из Habitat, толстым, мужским чемоданчиком Николь — вот уже долгое время они едва упоминали о Лили. И ни он, ни Николь просто никогда не говорили, я хочу знать, где Лили. Я хочу знать, что она сейчас делает. Ну разве это было бы не замечательно — повидаться с ней?

Взбираясь по ступенькам, по узким ступенькам, сглатывая какие-то комья желчи, он поражается этой мысли, на мгновение его ошеломившей своей омерзительной сущностью, тем, что это извратило все его представления. А может быть, он вообще не хочет видеть Лили или знать о ней, потому что не хочет, чтобы ему напоминали обо всех этих бессодержательных годах — о годах, когда у него не было к ней никакого доступа? Плюс к этому он не может вынести мысли о том, что надо попытаться построить новые отношения со своей старшей дочерью. В теперешнем мире Марк не находит для нее места — и осознает, что именно об этом бессодержательно раздумывает весь этот вечер. Интересно, действительно ли он хочет услышать, что Лили мертва и тогда он сможет стереть ее из своих мыслей и по-настоящему забыть о ней? Так что Николь, и Джемма, и он сам смогут жить своей жизнью так же, как и раньше. Без потрясений и сюрпризов, без трагических перемен. Марк убежден, что они пережили достаточно.

— Николь, — говорит он, двинувшись в затененную тишину спальни, пытаясь понять, спит ли она, или, услышав, что он вернулся, проснулась, или же вообще не спала, просто лежала, переживая и злясь, по-прежнему раздраженная его уходом из дому. — Николь, это я, — говорит он громче. Она ничего не произносит в ответ, хотя он уже знает, что она не спит, понял это по ее дыханию и по тому, что она пытается лежать неподвижно, не обращая на него внимания. — Николь, почему, еб твою мать, ты не говоришь со мной нормально? Я знаю, что ты не спишь, — говорит он, падая на кровать лицом вниз. Тяжело. — Мне надо знать, что сказала Ким, — продолжает он, но его голос приглушен пуховым одеялом. — Прости, что я ушел, но я был в шоке. Я не мог с этим справиться.

— Она сказала, что хочет поговорить с тобой, — говорит Николь, и Марк чувствует, как она аккуратно переворачивается на спину, осторожно, пытаясь не придвинуться к нему ни на миллиметр.

— Так ты говорила с ней? — спрашивает он. — Это не было сообщением на автоответчике?

— Нет, я говорила с ней, — говорит Николь.

— Что еще она сказала?

— Ничего.

— Значит, это все, что она сказала — она хочет поговорить со мной? Все?

— Да.

— Она должна была сказать что-то еще, — говорит он. — То есть она наконец решила связаться со мной через десять ебаных лет, и это все, что она сказала? Что хочет поговорить со мной?

— Да.

— Ты уверена? Ты уверена, что она больше абсолютно ничего не сказала?

— А что ты хочешь, чтобы она сказала? — раздраженно отвечает Николь. — Ей непременно надо было поговорить именно с тобой. Едва ли она стала бы говорить со мной. А теперь заткнись, Марк, ты разбудишь Джемму.

Он скатывается с кровати на пол и встает на колени, а затем медленно, отчаянно поднимается на ноги, опираясь о ночной столик. Его конечности затекли и одеревенели, и ему снова плохо. В голове тяжело стучит.

— Какой у нее был голос? — спросил он. — Дружелюбный, агрессивный, расстроенный?

— Нормальный голос, — говорит Николь. — Фактически более нормальный, чем я себе представляла.

— Нормальный? — говорит он. — Она ненормальная. Она и близко не стояла к сраной нормальности.

— Шшшш. Ты разбудишь Джемму, если уже не разбудил.

Марк начинает раздеваться, он не складывает свою одежду и даже не кладет в сторону, просто сбрасывает все вещи влажной кучей на ковер. Обычно он обращается со своими вещами очень аккуратно. Теперь он не может себе позволить покупать много одежды, и у него не самые модные вещи, по крайней мере так всегда говорит Николь, но он, тем не менее, предпочитает беречь то, что приобрел в лучшие времена. Марк чувствует, что это правильно — с уважением относиться к своим пожиткам, к своему имуществу. Гордиться своими вещами. Однако теперь он даже не знает, о чем или о ком должен заботиться. Одна его часть не хочет знать о Лили, другая — хочет. Та самая его часть, от которой он не может избавиться, несмотря на пришедшую в голову омерзительную мысль, что он хотел бы, чтобы Лили была мертва.

— Она вообще не упоминала про деньги? — говорит он, стоя у кровати, голый, продрогший, невероятно отвратительный, не в состоянии найти свою пижаму.

— Нет, Марк, не упоминала, — отвечает Николь.

— А Лили? Ким говорила что-нибудь о Лили?

— Ничего. Я тебе говорила, она просто сообщила, что хочет поговорить с тобой. Она определенно не упоминала о Лили. Извини.

— Я ей сейчас позвоню, — говорит он.

Но он не может позвонить ей, потому что Николь говорит ему, что Ким не оставила свой номер телефона, а она забыла спросить, не сообразила, она тоже была потрясена, а теперь она не может даже набрать 1471 [1], потому что потом ей звонила мама, сразу же после того, как она закончила говорить с Ким.

Марк едва не ударяет ее, но берет себя в руки и вместо этого бьет кулаком в стену. Так сильно, что в стене остается вмятина, и с пары костяшек содрана кожа, на них ведь мало мяса. Кровь стекает вниз, на пуховое одеяло и на простыни, несколько капель падает на спинку кровати. Он дает себе обещание убрать все утром, до того, как придет Джемма, но точно знает, что не он будет менять простыни. Это сделает Николь. Она с этим разберется. Она всегда со всем разбирается.

Глава 5

Сны сводят Марка с ума, потому что он не может понять, прочитал ли в них слишком много или же, наоборот, недостаточно. Он изо всех сил пытается истолковать их значение, особенно что касается повторяющихся снов, таких, как тот, который снится ему годами и который снова приснился ему вскоре после звонка Ким.

Он в лодке, и ему кажется, что все это происходит где-то рядом с Норфолкскими озерами, потому что вода спокойная, темно-зеленая, а берега обрамлены плотными лиственными деревьями, растущими частоколом. «Прямо как в джунглях», — слышит он девчачий голос, голос, который узнает моментально — это Лили, хотя он долгие годы не слышал Лили и знает, что ее нет в лодке. Он понятия не имеет, откуда идет голос.

Палящее солнце проникает сквозь воду, и от этого поверхность ее кажется металлической, и лодка мягко бороздит этот ослепительный свет, взбираясь на гребень волны, медленно скользящей к берегу, делая дерганый, V-образный скачок по гладкой, спокойной, сияющей поверхности.

— А где же тогда дельфины? — слышит он голос Лили. — Я хочу посмотреть дельфинов. — Эхо от ее голоса вибрирует между берегами, но он не утихает, а наоборот, становится громче.

Несмотря на то что в его лодке никого нет, даже Николь или Джеммы, лодкой правит определенно не он. Марк просто пассажир, единственный пассажир в этой арендованной на один день лодке, которая скользит по темной, зеленой, металлической воде, и нос лодки раз за разом делает безупречный V-образный нырок.

Затем он снова слышит голос Лили. Слышит, как она смеется, как другие люди разговаривают между собой и тоже смеются. Плюс рев какого-то мотора. Вскоре из темного сияния ему навстречу выплывает другая лодка. Очень старая, побитая, хотя все, кто на борту, хохочут и веселятся, и она приближается. Марк пытается вычислить Лили. На борту куча детей, все разного возраста, они взобрались на палубы, но Марк внезапно осознает, что не знает, сколько лет Лили, и понятия не имеет, как ее опознать. Он все еще слышит ее голос, ее хихиканье, но он не может соотнести этот голос с лицом, с телом.

Ни одна из лодок не замедляет ход, и они осторожно расходятся, и в какой-то момент, когда лодка делает свой скачок, вода волнуется. А он все еще не может вычислить дочь в этой шумной, грязной толпе, взгромоздившейся на прогнившие палубы, и лодка с Лили ускользает прочь, в ослепительную, подернутую жаркой дымкой даль, а Марк безнадежно пытается развернуть свою лодку и последовать за той, другой, на борту которой осталась Лили. Однако в его лодке нет ни руля, ни румпеля. И он не может подать назад. И конечно в ней нет капитана. Марк бросает бесплодные попытки и бежит на корму, и вот он едва удерживает равновесие, он готов прыгнуть в воду и плыть за ней, несмотря на то, что отчетливо понимает — он все равно не в силах нагнать Лили. На этом сон обрывается, и Марк остается на корме лодки, не может заставить себя прыгнуть в воду. Он боится сделать это. Понимая, что это страх без причины.

Что особенно в этом сне приводит Марка в ужас, так это сильнейшее ощущение реальности. И ему всегда хотелось знать, возможно ли, чтобы их пути с Лили пересеклись так близко. Может ли случиться так, что он сможет выхватить ее из толпы, сможет ее вспомнить. Или он однажды просто пройдет мимо на улице, едва не задев ее и так и не узнав.

Глава 6

У Марка и Николь не слишком большая кухня, как и все остальное в их доме, но Марку это нравится, плюс тот факт, что она почти новая. Он смастерил ее наспех из клееной фанеры, бука и длинного американского дуба, незадолго до рождения Джеммы. Это было еще тогда, когда он все еще работал на фабрике и имел возможность достать нужные материалы. Все без исключения подворовывали эти обрезки и оставшиеся куски качественных лесоматериалов. Начальство знало о том, что происходит, но едва ли смело что-то сказать, Марк всегда думал, что это является бонусом к зарплате. В любом случае он никогда не соотносил то, что он слегка подворовывал, с тем, что в итоге его уволили по сокращению штата. Безотносительно всего, что об этом думала Николь. Он просто считал, так получилось, что в тот момент он работал не в том отделе фабрики. Половина машинного отделения была вынуждена уйти. Кроме того, однажды он услышал, что теперь фабрика под угрозой полного закрытия.

Пару лет он проработал сам по себе, по большей части делая для всяких людей шкафы и полки, хотя периодически мастерил еще и кухни, и другую забавную мебель. Работа — это не то, чего всегда навалом, и у него даже не было места, которое он мог бы назвать нормальной мастерской — приходилось использовать соседский гараж, в основном для хранения оборудования, а иногда для распилки и склейки — но ему кажется, что его дела идут хорошо, особенно потому, что ему платят наличными и он не сильно афиширует свои доходы в налоговой. С того момента, как в прошлом сентябре Джемма пошла в школу, где ей очень нравится, Николь вернулась на работу в маркетинговое агентство, на полный рабочий день, на зарплату. (Сестра Николь, Луиза, частенько забирает Джемму после школы, а на выходных им помогает мама Николь, впрочем, его мама тоже помогает, хотя и не так охотно, несмотря на то, что живет недалеко от них). Фактически их финансовое положение настолько неплохо, что они с Николь подумывают о том, чтобы поехать этим летом отдыхать, ведь у них уже пять лет не было нормального отдыха. Нужно было выбирать между Грецией и Майоркой, поскольку до этого они успели побывать и там, и там — в Греции они провели медовый месяц, на Майорку отправились ровно через две недели после знакомства. Это было вскоре после того, как исчезли Ким, Лили и мальчишки, как раз тогда, когда он пытался забыть свою жизнь с Ким, и, как он полагает, по ассоциации заодно и свою дочь. Ему всегда казалось странным, как легко можно погрузиться в новую жизнь. Вести себя так, как будто ничего не было.

Марк сосредоточенно все обдумывает — тот факт, что они определенно свили собственное гнездышко, — и в то же время любуется тем, что он создал своими руками, этими скошенными краями и точно подогнанными стыками, зная, что он всегда аккуратно обращается с вещами, а Николь все еще наверху, одевает Джемму — он слышит, как Джемма негодует по поводу того, что на ней не те колготки — а он делает себе очень сладкий чай, и мысль о телефонном звонке вызывает в нем леденящий спину ужас. Хотя в то же время он отчаянно ждет его. Но, думает Марк, видимо, ему хочется, чтобы телефон больше не звонил. Ему хочется, чтобы этот телефон вообще никогда больше не звонил. Как бы он хотел наконец научиться управляться со своими эмоциями, разбираться с трудными семейными ситуациями, просто уметь выражать свои мысли. Когда он был с Ким, любая стычка могла моментально вывести его из себя. Он никогда не мог ее выслушать, не говоря уж о том, чтобы поставить себя на ее место, и неважно, кто был прав в тот момент. Просто он думает, что у него не было ключа к пониманию этого, не было ни опыта, ни чуткости. Определенно не было, что касается искусства обращения с такими, как Ким.

Он не знает, как долго он пробыл на кухне, в одиночестве. Джемма все еще хныкает по поводу одежды, кричит, что это не те носочки и не то платье, а Николь готовит завтрак, еще раз заваривает чай и греет молоко для Джеммы — она все еще пьет молоко подогретым. А он в ожидании и все же ничего не ждет. Хочет и в то же время не хочет этой тишины, к которой успел привыкнуть. Чувствует себя тотально изолированным. Он знает, что в этой ситуации остается один. Что по отношению к Лили Николь точно не будет испытывать тех же чувств, какие испытывает он, пусть эти чувства беспорядочны и смятенны. И что Джемма даже не знает о существовании Лили. Они никогда не говорили ей о том, что у нее есть единокровная сестра, даже тогда, когда она прошла через ту стадию, умоляя его и Николь, но по большей части Николь, чтобы они подарили ей сестру или брата, «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — говорила она, потому что у всех ее друзей были братья и сестры. — Я хочу сестру, я хочу брата. У Уитни есть брат и сестра». Уитни была ее лучшей подругой в детском саду.

Глядя на пятна дождя, стучащего в окна кухни, он осознает, что начал медленно вглядываться в улицу, в их покрытый мхом асфальтированный внутренний дворик, сияющий от влаги, и в игрушечный домик Джеммы. Этот домик теперь точно отсыреет, и потому он расстроен, он всегда расстраивается из-за подобных вещей. Отделка — не его конек. Он может смастерить множество вещей, четко и профессионально, но при мысли о нанесении лака или краски у него опускаются руки. Его манера красить — это полный бардак. И это всегда удивляло его, потому что ему нравится, когда вещи выглядят красиво. И потому он старается продать большую часть мебели и шкафов без отделки, а дома он оставляет отделку на усмотрение Николь. Да, он делает подготовку, починку, шпатлевку, зачистку и любые строительные работы, а она разбирается с отделкой. Она это умеет, она до безумия гладко накладывает краску и умеет выбирать нужные расцветки. Он любит в ней это. То, как она не боится перепачкать руки, то, что она инстинктивно чувствует, что за чем должно следовать. Она практична, но у нее есть чувство прекрасного. И это совсем не похоже на Ким, думает Марк, она никоим образом не похожа на Ким.

И в конце концов он перестает ждать, когда Ким позвонит снова, и в то же утро они уходят из дома и проводят почти все воскресенье у мамы Николь. На следующей неделе он примется за новый заказ, знает, что не будет сидеть дома и ждать, когда же наконец позвонит Ким. Хотя он специально проверил, что оставил номер своего мобильного телефона на новом беспроводном автоответчике Philips, который он недавно приобрел у Даррена, он покупает у него всю технику. Другие замечательные приобретения из недавнего включают тридцати двух дюймовый широкоэкранный цифровой телевизор Panasonic и проигрыватель минидисков Sony. Ни на что из этого, конечно, нет ни документов, ни гарантий, но у него никогда не было проблем с подобными приобретениями. Все эти вещи в превосходном состоянии.

Глава 7

И поскольку Ким не делает попыток перезвонить ему как можно скорее, он приходит к выводу, что Лили не умерла и с ней не произошел какой-нибудь ужасный несчастный случай. Ким точно звонила не затем, чтобы сообщить это. Хотя он думает, что все равно чувствовал, что Лили жива. Что-то внутри — струящееся по каждому нерву его тела, по позвоночнику, до кончиков его пальцев — говорило ему об этом. Несмотря на то, что последние десять лет он не имел регулярных — или же нерегулярных — контактов с дочерью, он думает, что между ними всегда существовала некая телепатическая связь. Что каким-то образом он знал, что, по крайней мере, Лили дышит. Хотелось бы ему знать, чувствует ли то же самое она. Способна ли она ощутить, что с ее папой все в порядке. Что он жив. Что он даже думает о ней. И на этой неделе, пока он мастерил, что необычно, кухню для подруги Николь, ему пришла в голову мысль, что, может быть, Ким просто хочет денег — он годами ждал, когда же она объявится. Полагал, что она имеет на это право. Хотя, конечно, Ким никогда не делала того, чего он ждал от нее, она вела себя абсолютно абсурдно, так что теперь он вообще не может знать, чего от нее ждать.

Неделя подходила к концу, и кухня приобретала законченный вид — он мастерил ее in situ [2], из МДФ [3] и однослойной кленовой фанеры, которая, как он думал, выглядит гораздо более дорогой, чем она есть на самом деле, определенно это обойдется ему намного дешевле, чем тот счет, который он предъявит подруге Николь — он не может заставить себя перестать думать о Лили, и о Ким, и о том, как неразумна и непредсказуема была Ким, когда он жил с ней, и, вероятно, такой же она и осталась, он ведь не считает, что люди могут полностью измениться. Марк полагает, что люди рождаются такими, какие они есть.

В его голове роятся все эти ужасные воспоминания, и в какой-то момент он может сосредоточиться и разметить кусок картона, или подогнать полку, или спокойно шлифовать кленовое покрытие, а затем его вдруг бросает в дрожь, и он пытается избавиться от этих навязчивых мыслей, бесконечно повторяя себе безобидные слова, например, «поверхность», или «клен», или BlackDecker [4], повторяя их как мантру, которая, как однажды сказал ему доктор, может помочь успокоиться. Но он не может остановить этот поток воспоминаний о Ким и ее гнусных выходках, и чем больше этих воспоминаний, тем больше он уверен в том, что она появилась не для того, чтобы попросить наличных, ей нужно нечто большее. И он понятия не имеет, что именно, как и тогда, когда она исчезла вместе с его дочерью, и он понятия не имел, куда они делись. Единственное, что он знает, единственная вещь, в которой он готов признаться себе, это то, что Ким по-прежнему пугает его. Она на это способна. И именно потому, что Ким и Лили исчезли, Марк не любит об этом раздумывать, потому что он не знает, к чему это приведет — или насколько сильно это способно лишить его рассудка. Факт тот, что исчезли его жена и дочь (и ее два мальчика от первого брака), и поначалу он почувствовал облегчение. Грандиозное облегчение. На самом деле это было не только поначалу. Ощущение облегчения длилось какое-то время — может, оно длится до сих пор. Однако он точно знает, что может оправдать это чувство. В конце концов, когда они исчезли, во многих отношениях это положило конец кошмару. Конец месяцев, лет лжи и драк, неистовых стычек. Конец его неумению правильно выражать свои мысли. Конец тому, что он становился практически абсолютно беспомощным. Когда он обнаружил, что Ким сбежала, он подумал было о том, что ему дали еще один шанс, что он все-таки не окончательно проебал свою жизнь. Но это не значило, что он не был разъярен на Ким за то, что она смоталась вместе с Лили, не сказав, куда направляется. Он ненавидит, когда кто-то что-то делает за его спиной, презрев его авторитет, наплевав на его существование.

Такова была ее ложь, что он и понятия не имел, когда именно они уехали. В то время они проживали раздельно, и он находился у своей мамы. Неделю Ким не отвечала на телефонные звонки, что было, как он осознал позже, совсем неудивительно, потому что она, вероятно, знала, кто звонил, так как он продолжал глупо названивать примерно в одно и то же время — вскоре после того, как закрываются пабы, — и затем телефон умер.

Пока этого не случилось, он так и не решался наведаться в тот дом, в дом, который он считал своим, дом, который он делил со своей семьей, со своей маленькой Лил. Он появился бы там раньше, если бы ему не было запрещено там появляться, или, точнее, если бы суд не запретил ему встречи с семьей. Это по-прежнему приводит его в бешенство. По крайней мере он не мог понять одного — как ему могли запретить видеться с собственной дочерью, с его частичкой, просто его жена оказалась более виртуозной обманщицей, чем он сам. Просто, как понял Марк, женщинам верят легче, чем мужчинам. Просто система устроена так, что на стороне Ким был большой перевес.

Конечно, он беспокоился о Лили. Он бы не рискнул отправиться туда, если бы не беспокоился о ней. Он так хорошо это помнит. Был ранний июльский вечер, и было все еще тепло и светло, и солнечный свет заливал дорогу, бесконечные фонари, и изгороди, и бетонные столбы пустых, вьющихся чередой заборов, и из-за этого до боли ослепительного света и теней он ничего не мог разглядеть. Так что он медленно и осторожно ехал на машине по их дорожке в тупик, который больше был похож на некий узкий полумесяц, а не просто тупик, и он боялся, что на дорогу может выбежать маленький ребенок, боялся, что на дорогу выбежит Лили. К тому же он не хотел привлекать к себе внимание. Были времена, когда он с визгом проносился по этой дороге и разворачивал машину в тупике-полумесяце, и свидетели этого лихачества оставались в легком недоумении, раздумывая, кто это был за рулем, даже если в это время они смотрели включенный на полную катушку телевизор, а большинство местных обитателей все время смотрели телевизор. Хотя поблизости проживали двое парней, чью манеру вождения нельзя было назвать слишком осторожной, и может, Марку хотелось посоревноваться с ними — посмотрим, кто последним дернет ручник, и они частенько носились на своих машинах по тротуарам, по обочинам, газонам и клумбам. Но он всегда побеждал. Когда он поднаторел в вождении, он всегда побеждал. Он мог гонять на машине часами.

Но Лили не выбежала на дорогу, и не выбежали ее братья, и он заехал за дом, зачем-то вышел из машины и запер ее. Он не знал, знают ли соседи, что ему запрещено здесь появляться, но они были не из тех людей, которым нравится вмешиваться в чужие домашние проблемы. Они знали, когда нужно соблюдать дистанцию. Так что Марк не особенно пытался оставаться незамеченным, но в то же время и не делал из своего появления шоу. Для этого он был слишком распален. Слишком горд.

А может, он ехал не за тем, чтобы просто проверить, что с Лили все в порядке. Потом ему пришло в голову, что, зная самого себя, возможно, он отправился туда, чтобы проверить, не изменился ли настрой Ким. А может быть — он предпочитал думать именно так — он хотел забрать свою дочь у лживой, нечестной матери, хотя осознавал, что в одиночку он не сможет присматривать за маленьким ребенком. И вот он все еще волнуется при мысли, что Лили выбежит на дорогу наперерез его машине и, вероятно, это заметит кто-нибудь, кому известно, что ему запрещено здесь появляться, медленно въезжает на парковку и не замечает в доме ничего необычного. Он не заметил ничего необычного, пока не прошел к парадному входу но короткой загаженной садовой тропинке с выдранными булыжниками, от которых остались только глубокие грязные следы, усыпанной обертками от конфет и старыми пакетами от сухариков, раздавленными банками и окурками — ни он, ни Ким никогда не следили за своим жилищем — и только тогда он смог заглянуть в гостиную и увидеть, что она ослепительно безлюдна.

Глава 8

С момента звонка Ким прошло полторы недели, включая, естественно, очередной уикенд, когда Марк возил Николь и Джемму на картинг [5] на весь день в Бродлэнд, недалеко от того места, где он жил с Лили, и с Ким, и с ее мальчиками Сином и Джейком. Он по-прежнему продолжает мастерить кухню для подруги Николь, но сейчас он переключился на стеллажи для гостиной. Марк часто замечает, что как только он принимается за какую-то определенную работу, как только он, со всем своим пылом, углубляется в нее, повсюду оставляя пыль и обрезки, запах жженого дерева и поливинилацетата, как тут же он получает вдобавок пару-тройку небольших заказов, люди просят его смастерить вещи, которые, возможно, планируют приобрести годами. И они говорят, это потому, что они научились мириться с бардаком, они не думают, что какая-то мелочь сможет что-то изменить. В случае с подругой Николь ему пришлось начать со стеллажей для ниш, а закончить подгонкой нижней полки шкафа, на которую Лорейн хочет поставить телевизор и кабельный приемник ITV [6].

То, с чем изначально он собирался расправиться за неделю, теперь может легко растянуться на две или три недели работы. Однако Марк всегда готов принять от клиента сверхурочные комиссионные, в отличие от многих знакомых плотников. Он не хочет, чтобы люди думали, что он ими пользуется, особенно если это касается его друзей и семьи.

Забыв о том, что он делает в данный момент — а он приделывал доску к задней части алькова, забыв об этой душной обстановке, он задумывается, помнит ли теперь Лили хоть что-нибудь об их жизни в том старом доме. Он пытается вспомнить хоть что-то о своей собственной жизни, когда ему было три года от роду, чтобы понять, как много может помнить человек из этого возраста, и быстро приходит к выводу, что Лили была слишком мала, чтобы многое запомнить.

Им повезло с приобретением этого дома, впрочем, Ким хорошо умела разбираться с системой, у нее всегда превосходно получалось выжать как можно больше выгоды и денег из социальных служб — у нее также превосходно получилось добиться в суде запрета на свидания. И вот за короткое время она сумела отхватить себе дом с тремя спальнями, оставшийся от совета 1950-х годов, а затем перешедший к домовладельческой ассоциации, в этом загаженном тупике, на окраине маленького городка неподалеку от одного из крупных Норфолкских озер, в нескольких милях от мегаполиса. Марк помнит, что именно в таком доме хотела жить Ким, потому что задней частью он выходил на поля, и она думала, что это будет точно так же, как жить в деревне. В тот момент, когда она это решила, она хотела жить вдали от всего мира — «вдали ото всех», говаривала она, хотя, что характерно, с ее стороны это было абсолютно непрактично, потому что у нее было двое маленьких детей, и она была беременна Лили и даже не могла водить машину.

Она любила выходить по вечерам в город, да, Марк припоминает — на самом деле она ненавидела истинное уединение. Вряд ли он еще в своей жизни встречал женщину, которая так же сильно любила бы шататься по городским барам и клубам, снимать мужиков — до того, как он начал на всякий случай ходить вместе с ней, присматривать за ней, он вполне уверен, что она снимала мужиков даже тогда, когда они все еще были женаты. Он больше чем уверен, у него есть доказательства.

Он возвращается в реальность, он замер с рулеткой и карандашом в руке, осознав, что на самом деле его занимает один вопрос: что именно рассказывала Ким его дочери об этом доме. Сказала ли она Лили, что ей досталась самая маленькая спальня, размерами практически не больше шкафа. Хотя это была самая теплая комната в доме, крошечная, прилегающая к резервуару с горячей водой, к тому же, думает Марк, эта комната принадлежала только Лили, а мальчикам приходилось делить одну спальню на двоих. Плюс ко всему в спальне Лили был ковер, а окно выходило в садик и на дорогу, и видны были садики домов напротив, таких же домов, как их собственный, но в большинстве случаев с гораздо более тщательно ухоженными газонами и дорожками. Этот вид больше радовал глаз, чем поля, раскинувшиеся позади их дома, Марку эта картина казалась гнетущей, подавляющей, безысходной. И, кстати, перед крыльцом не было ничего похожего на заднюю выгребную яму. Непрекращающийся ветер с полей. Он ненавидел этот дом. Он питал к нему отвращение. Он не мог выносить его. Но сделал все, что было в его силах, чтобы Лили жилось хорошо, чтобы она была в безопасности. Он чувствовал, что сделал для нее все, что мог.

Глава 9

Все считали, что Лили была безобразным ребенком. С этим узким маленьким подбородком и большим острым носом, во всяком случае, для ребенка ее нос был слишком больших размеров, и с пучком рыжих волос, с этими зелеными глазами и экземой, и с большими ушами, особенно с этими большими ушами, и люди говорили, что она похожа на садового гнома. Марк и Ким тоже хохотали над ее внешностью. Они смеялись над ней, ставили ее в нелепые места, одевали в нелепую одежду, чтобы было над чем посмеяться. Мальчики Ким тоже не были слишком добры к ней, полагая, что Марку и их маме придется это по вкусу. Поразмыслив, Марк четко понял только одно — их маленькая сестра была посмешищем. И они смеялись над ней вместе со всеми. Они смеялись над ней слишком громко, слишком жестоко.

Именно Марку пришла в голову идея сделать ее похожей на гнома, и затем Марк обнаружил, что ему трудно повлиять на то, как люди воспринимают его дочь, ему самому было трудно начать воспринимать ее по-другому. Так что какое-то время Лили стала даже больше походить на гнома, выглядела даже более нелепой. Они с Ким фотографировали ее, стоящую у пруда с утками, который находился на пути в город, и она держала палочку, к которой были привязаны веревка и груз, чтобы это было похоже на удочку, — и они украсили кисточкой ее шляпу, надев ее так, чтобы уши Лили торчали наружу. Они подумывали о том, чтобы отправить эти снимки в местную газету, по крайней мере так можно было заработать на Лили какие-то деньги.

Думая об этом теперь, Марк хочет знать, изменилось ли что-нибудь с тех пор, потому что тогда это был единственный способ общаться с Ким цивилизованно, без напряжения. Это была их точка соприкосновения, они могли вместе посмеяться, это позволяло им сохранять дистанцию. Потому что их ребенок выглядел так странно, так чужеземно, так был не похож на них, что, казалось, они определенно не могли произвести его на свет сами. Она не была плодом страстного совокупления, некой фантастической постельной сессии, потому что такого просто не было, по крайней мере долгое время между ними не происходило ничего подобного. Нет. Лили прилетела с Марса. Легче всего было думать именно так.

Глава 10

Прошло уже почти две недели после краткого звонка Ким, и вот Марк полностью забыл о том, что он снова когда-нибудь услышит ее, по крайней мере в ближайшие десять лет, он и в самом деле подумал, что они с Николь снова перестали говорить о Лили, и вот они с Николь в машине, только Николь и он сам, и они едут забирать Джемму с плавания, они уже успели заехать в супермаркет, и заднее сиденье завалено покупками, потому что багажник занят его инструментами, и вот, пока они зажаты в еле ползущей пробке, его вторая жена, Николь, говорит:

— И как ты думаешь, на кого она теперь похожа? На тебя или на нее?

— Она никогда не была похожа ни на меня, ни на нее, — быстро отвечает Марк, сразу же поняв, о ком говорит Николь, затем выглядывает из бокового окна — он вглядывается в огни, тянущиеся и искаженные во влажной тьме, в сияние уличных фонарей, островками растекшееся по тротуарам и соскальзывающее на дорогу, он смотрит на людей, стоящих в ожидании автобусов, и на те маневрирующие машины, ищущие укрытия от плохой погоды, и на секунду вглядывается в тусклое, бесцветное отражение в запотевшем, изрезанном дождем стекле.

— А я всегда думала, что она похожа на нее, — говорит Николь. — Судя по той фотографии Лили, которую ты мне как-то раз показывал.

— Просто потому, что тебе показалось, что она не похожа не меня? — говорит он.

— Думаю, так. Но я ведь никогда ее не видела, не так ли? Ты никогда не показывал мне фото Ким.

— А у меня его и нет. Я все их выкинул много лет назад. Все, что с ней связано. Ты это знала. Зачем мне нужна фотография Ким?

Но вот пробка начинает рассасываться, а Марк приходит к выводу, что Лили достались кое-какие его черты лица, из того, что он помнит о ней. И ему неожиданно становится стыдно за то, что он всегда пытался убедить себя в обратном, особенно после того, как они с Ким разъехались и стали жить отдельно. Когда ему уже не нужно было выдумывать этот загадочный сценарий о том, откуда взялась Лили. Он приходит к выводу, что Лили достался его подбородок, узкий, но мощный. Еще она унаследовала слегка крючковатый нос, хотя ее лицо было более пухлым, чем его, и это смягчало впечатление. У нее не было его привычки хмуриться, и потому она выглядела более приятно и привлекательно. Она не была посмешищем, не больше, чем любой другой ребенок. Конечно же нет. Она была похожа не на гнома, а на ангела. Хотя уши-то ей точно достались от Ким. И еще у нее были волосы Ким. Но зеленые глаза были ее собственными — у него-то сине-зеленые, а у Ким, если он не ошибается, светло-карие.

— Она похожа на меня, — говорит он, заворачивая на многолюдную парковку перед бассейном. — Больше, чем на Ким.

— О, — говорит Николь. — Не слышала, чтобы ты говорил такое раньше. И что вдохновило тебя на это признание?

— Я просто думал о ней. И пытался вспомнить. Я много думал в последнее время.

— И ты думаешь, она снова позвонит?

— Кто? — растерянно говорит Марк, пытаясь найти место на забитой парковке. Он ненавидит ставить свою машину слишком близко к другой, особенно у бассейна или у супермаркета, где полным-полно женщин-водителей. При въезде или выезде они всегда царапают дверцами машину Марка. А если им успешно удается осуществить этот маневр, то они распахивают настежь свою или заднюю дверцу, понятия не имея, насколько близко к другой машине они припарковались. И даже если тут все проходит гладко, то, выгрузив продукты, они совершенно точно оставят тележку из супермаркета посередине дороги, потому что до них не доходит, что дорога создана для других целей. Он всегда старается ездить в супермаркет вместе с Николь, чтобы с его машиной ничего не случилось. И в бассейн, конечно же. И в парк. Она такой же водитель, как и все остальные женщины.

— Ким, — говорит Николь. — Кто же еще?

— Не знаю. Сомневаюсь, — отвечает он, отыскав вполне приличное, широкое пространство для парковки. — Никогда не знаешь, чего от нее ожидать. Кто может угадать, что творится в ее голове?

— Полагаю, она хочет, чтобы мы забрали Лили, — говорит Николь, поспешно распахивая дверцу, и Марк видит, что она даже не посмотрела, насколько близко с другой машиной они припарковались, она даже об этом не подумала, она быстро выбирается из машины, старательно избегая встречаться с ним глазами.

— Черта с два, — говорит он, тоже выбираясь из машины. Хотя, следуя за Николь по парковке, обходя вокруг большие лужи, он в первый раз начинает задумываться о том, что дело именно в этом. Что, может, Ким наконец решила сплавить ему Лили. По какой бы то ни было причине. И именно этим можно объяснить, почему она не перезвонила. Потому что, хотя она и решилась на это и даже один раз попыталась связаться с ним, теперь она передумала и не может заставить себя позвонить снова.

— Откуда ты знаешь? — говорит Николь, когда они подходят к входу в спортивный комплекс. — Ты только что сказал, никогда не знаешь, что творится у нее в голове.

— Все правильно, — говорит Марк, — и что, если она собирается спихнуть на нас Лили?

— Это будет несправедливо по отношению к Джемме, — говорит она. — И у нас все равно нет свободной комнаты. Кроме того, мы не знаем, что она за человек. Она может оказаться… полностью неуправляемой. Может, именно поэтому Ким больше не хочет оставаться с ней в одном доме. Потому что не может с ней справиться. Ты наслышан о таких детях. Со всяческими отклонениями. С расшатанной нервной системой.

Около автоматов с чипсами и киосков, в том месте, где они всегда ждут Джемму, Марк сердито говорит:

— Ты говоришь о моей дочери.

Хотя он прекрасно понимает, что в только что сказанных словах Николь есть смысл, несмотря на то, что вряд ли он сам решился бы выразить подобную озабоченность.

— О твоей собственной дочери, — говорит Николь. — О той самой, с которой, так получилось, ты потерял контакт. А вот идет твоя настоящая дочь, с которой ты живешь в одном доме. Та самая, которая каждый день называет тебя папой. Привет, дорогая. — И Марк смотрит, как Николь машет Джемме, манит рукой, а та тащится по скрипучему коридору с парой школьных подруг, и у каждой из них мокрые, всклокоченные волосы.

— Просто помни об этом, — шепчет Николь. — Я не позволю, чтобы ты ей тоже сломал на хуй жизнь.

Глава 11

Марк смотрит на Джемму, на ее длинные влажные волосы, которые, высыхая, становятся светлыми, потрясающе белыми, без оттенков, они густые, распущенные и вьются — эти волосы она унаследовала от матери, хотя цвет волос ее мамы теперь не совсем натуральный, и он вспоминает волосы Лили, которые, когда он видел ее в последний раз, были короткими, ярко-рыжими, росли пучками, и это был только младенческий пушок. Ее волосы никак не хотели отрастать, но ей тогда было всего-то три года с хвостиком.

А Джемма хотела выглядеть как Барби, и Николь всегда ей подыгрывала, терпеливо зачесывала волосы и наряжала ее, и он думает о том, как повезло Джемме, потому что у нее такие светлые и вьющиеся волосы, и с этими волосами она вполне похожа на Барби, а ведь ей так хочется походить на эту куклу. И он переживает, думая о том, что бы почувствовала Лили, если бы захотела, став немного старше, достигнув возраста Джеммы, походить на Барби. Когда они жили вместе, он не помнит такого, чтобы у нее были Барби. У нее были игрушки, но он не помнит ни одной Барби, ни Шелли, ни Кена. Не помнит, чтобы у нее был ящик, набитый сверкающей одеждой, и крошечными туфельками на каблуках, и маленькими заколками для волос, и ожерельями, и расческами, и зеркальцами, и сумочками, чтобы у нее вообще был такой же огромный набор безделушек, которые были у Джеммы. Или красавчик-конь Барби, Синий Бриллиант. Или бело-розовый пластмассовый замок Шелли, который все время ломается, и с тех пор, как он вытащил детали из-под кровати Джеммы, все время приходится его чинить. Он собирал эти детали по всему дому. Марк думает, что Джемма никогда не была такой пухлой, какой была Лили. Даже в младенчестве она была костлявой и угловатой — в точности его строение. А еще у нее папин нос — как и у Лили — и его глаза. Хотя она, конечно, унаследовала волосы Николь, и кожу Николь, и у нее нет экзем, и она хорошо переносит солнце. Он часто задумывался о том, что она гораздо больше похожа на свою мать, нежели на него самого. У них один и тот же темперамент. Они обе уверенные в себе и решительные, никак не подвержены тем переменам настроения, которым подвержен он, и у них не бывает таких же, как у него, вспышек ярости. Однако у Джеммы все еще периодически случаются приступы гнева, особенно когда она теряет какую-нибудь из своих Барби, но он считает, что скоро она окончательно перерастет эту стадию.

Глядя на нее, глядя, как она в подробностях рассказывает Николь о своих занятиях плаванием, и ее острое личико часто-часто поворачивается, она хочет знать, слушает ли он ее, или, что более похоже на правду, слышат ли ее подружки — ей нравилось выступать перед аудиторией, потому что она такая уверенная в себе и решительная, потому что она счастлива тем, как она выглядит, хотя пока что не прочувствовала своей красоты до конца, но все впереди, думает он, если она и дальше будет похожа на свою мать — он смотрит на этого абсолютно счастливого, уверенного маленького ребенка, и не верит, что каким-то образом способен напортачить так, чтобы сломать ей жизнь. Если только несерьезно. Ненадолго. Кроме того, ему не следует винить себя в том, что произошло с Лили. Что бы ни говорила ему Николь. А еще он знает, что как бы он себя ни повел, у Джеммы самая рассудительная в мире мама. Николь никогда не будет вести себя, как Ким, даже если попытается. Она никогда не будет биться в истерике на глазах у Джеммы, или делать из нее посмешище, или трясти ее, пока та не заплачет. Пока Николь рядом, с Джеммой все будет в порядке. Он женился на Николь не только из-за ее яркой внешности — из-за этих волос, и фигуры, и этого круглый год загорелого тела (и неважно, каким способом она добилась этого загара), и не из-за того, что у нее были деньги и постоянная работа в стремительно развивающемся маркетинговом агентстве, не из-за того, что у ее карьеры было будущее, это ведь не то, что делать мебель. Он женился на ней, потому что она была сильная, разумная, рассудительная. Это самый очевидный факт — она была не похожа на Ким. Вот что его зацепило. И как сказали все, включая его маму — особенно его мама снова и снова вела себя так, словно не могла в это поверить, — ему с ней повезло. Если принимать во внимание то, в каких он оказался обстоятельствах.

Глава 12

Хотя кухня выходит на задний садик — освещенный прожектором, как для красоты, так и из соображений безопасности, у Марка паранойя на тему безопасности — и на медленно гниющий игрушечный домик Джеммы, и, несмотря на то, что на кухне достаточно места, чтобы все они могли удобно разместиться за столом, они с Николь обычно пьют чай в гостиной, на диване, перед телеком. Если они ужинают после того, как Джемма отправилась в постель, то ужинают в гостиной. Марк всегда настаивает на том, чтобы Джемма ела на кухне, там нет ковра, так что не нужно беспокоиться, если она что-нибудь прольет. Но сегодня вечером, в пятницу, Джемма уже отправилась спать, а Марк с Николь поглощают куриную гузку из Sainsbury, смотрят «Катастрофы», и это как пир, как праздник, и Марк думает, что после всех смятений и тревог, последовавших за звонком Ким, им нужен праздник, и факт в том, что они, кажется, сумели пройти через испытание и стали потихоньку забывать эту тему. Пока разогревался ужин, они еще раз обсудили свои планы на отпуск и сделали выбор в пользу Майорки, поскольку она не так далеко, как Греция, и там не так жарко, и это обойдется дешевле.

Николь сидит, поджав под себя ноги, и ее юбка задралась, обнажив голые бедра, и свободной рукой она держит тарелку. Марк уверен, что она абсолютно поглощена тем, что показывают по телевизору, автоматически ковыряет вилкой, а он твердо опустил ноги на пол, и его ужин на подносе у него на коленях, и на краю подноса стоит банка с пивом из Sainsbury, — и потому он не прольет ни капли.

Он не так поглощен «Катастрофами», как Николь, это не его любимая программа, но он все равно пытается уследить за нитью повествования, хотя ему хотелось бы внезапно убрать с колен еду и просунуть руку Николь между ног, убедиться, что на ней нет никаких трусиков и что она уже мокрая и возбужденная, ведь так иногда бывало, давно, очень давно.

И вот он уплывает в мечты, и несколько секунд уходит на осознание того, что звонит телефон. Он не знает, звонит ли это его мобильный — или же трубка, но по какой-то причине он уверен, что это Ким. Он смотрит на Николь, но ее не оторвать от телевизора, и ему кажется, что она даже не услышала звонка, он понимает, что она не собирается подходить к телефону. Какое-то время он и сам не может встать, понимает, что приморожен к дивану, и сердце готово вырваться из тощей груди. Когда, в конце концов, он встает с места, как только он осторожно ставит поднос на пол, подальше от всего, он начинает паниковать, потому что не успеет вовремя взять трубку, и он все еще не может понять, какой же звонит телефон, он даже не понимает, где эта чертова трубка. Он помнит, что его мобильный лежит на подоконнике в кухне, на том самом месте, где он всегда его оставляет, и он бежит туда и тотчас же обнаруживает, что это звонит не мобильный, это звонит домашний телефон.

— Николь! — кричит он. — Где телефон? Где этот ебаный телефон?!

Он врывается в гостиную и видит, что Николь встает, видимо, понимая, что творится у него голове, почему он так сильно паникует, и заглядывает за диванные подушки — за все эти цветистые, узорчатые подушки, которая сделала для них ее мама. На каждое Рождество они получали от нее по новой подушке.

— Он тут, — говорит она, за антенну достав трубку из-под диванной подушки, под которой она и лежала, из-под той самой своей любимой подушки, сшитой из атласной алой ткани, с черной бахромой, свисающей по краям. — Он здесь, Марк. Ради бога, успокойся.

Он выхватывает у нее телефон, жмет на зеленую кнопку и, затаив дыхание и трепеща, произносит:

— Алло?

— Марк? — раздается голос. И он немедленно узнает этот голос. Голос, который принес ему столько переживаний. — Это ты, Марк?

— Нет, Ким, — говорит он, задерживая дыхание, — это ебаный Санта Клаус. Как ты думаешь, еб твою мать, кто это?