Детский мир

1

Сергей поставил кактус на полку и, отступив на шаг, полюбовался колючими пупырчатыми шарами, налезающими друг на друга.

Какой ты у меня красивый, подумал он. Крепенький такой, со свеженькими иголочками. Хорошо, что я не послушал «Садовода-юбителя» и не рассадил тебя в марте, как там советовали. Что бы сейчас из этого было? Ничего хорошего из этого не было бы. А так – вон какой симпатичный. Тесно тебе, конечно, мало земли. Ну так что ж, тесно? Зато и будешь высовываться из горшка, как задумано. Подкормил я тебя, свежего песочку добавил – расти, радуйся. Ты еще у меня зацветешь где-нибудь в сентябре. Вон, бутончики на двух макушках уже намечаются. Правда, цветешь ты не очень красиво, но я рядом для контраста поставлю бегонию. И тогда вы оба у меня заиграете. Чудненькая будет картинка. Элегантное и вместе с тем яркое цветовое решение.

Он представил себе, как осенью, когда бегония зацветет, будут багроветь над наростами кактуса крупные, мясистые, алые изнутри кувшинчики. Впечатляющая композиция. Надо будет добавить сюда еще что-нибудь стреловидное. Например, акорус какой-нибудь. Или нет: сансивьера молоденькая будет тут в самый раз. Значит, решено. На нижнюю полочку – сансивьеру. Надо только повернуть ее к свету щучьими ребрами.

Он набрал в ложечку немного спитой заварки и уже собирался подсыпать ее на узловатые, бледные, как турнепс, корни бегонии, но стеклянная дверь на веранду опасно задребезжала и из комнаты появилась Ветка, ощеренная, как зверек.

– Я так больше не могу, – сказала она. – Он мне хамит все время. Я к нему – вежливо пытаюсь, по-человечески, а в ответ одни: «чего?», Да «не буду». Тут у кого хочешь терпение лопнет…

– Ну что там опять? – мельком спросил Сергей.

Ветка немедленно вспыхнула.

– Тебя это, конечно, не беспокоит. Ты тут погружен в мировые проблемы. Надо ли подрезать пелею или не надо? А вот то, что ребенок растет дубиной – пусть жена занимается. Глухой какой-то. Надоели вы мне оба – бездельники!..

Пряди выбившихся волос прилипли у нее ко лбу, а дрожащие щеки приобрели синеватый оттенок. В тон лиловому тренику, которым она была обтянута.

Сергей отвернулся.

Как она разговаривает с читателями, подумал он. Ничего удивительного, что в библиотеку никто не ходит. Кому это надо – иметь дело с фурией. А ведь была симпатичная девушка, танцевала на школьном балу. Интересно, куда все это выветривается?

– Ты меня слышишь?!.

– Ладно…

Он поставил банку с остатками чая и через порожек, обитый войлоком для тепла, шагнул в комнату, где подсвеченный мельканием телевизора притулился у кресла на толстом ковре какой-то скорченный Дрюня – в рваных джинсах и желтой футболке, украшенной оскалом чудовища.

Вид у него был подавленный.

– Ну так что? – сурово поинтересовался Сергей.

Он сообразил вдруг, что понятия не имеет, в чем тут дело.

Ветка, однако, была наготове.

– В булочную попросила сходить, – пояснила она. – Хлеб кончается, а завтра магазины закрыты. Что ты думаешь, не может он, видите ли.

– Аргументы? – спросил Сергей.

– Лень и хамство – такие у него аргументы… Телевизор он хочет смотреть. Я для него – пустое место.

– Неправда, – вдруг сказал Дрюня мальчишеским хриплым голосом.

Сергей повернулся.

– А в чем тогда затруднение?

– Поздно уже…

Сергей посмотрел на часы.

– Сейчас половина восьмого. Булочная закрывается ровно в восемь. Ходьбы здесь десять минут. Ты вполне успеваешь.

Дрюня скорчился на ковре еще больше.

– Я не в том смысле…

– А в каком?

– Ну… вообще поздно… – Я тебя что-то не понимаю, – сказал Сергей. – То тебя с улицы не докличешься, то тебе – поздно, хотя еще восьми нет. Как-то не очень связывается… – Он вдруг запнулся, вспомнив, что как раз последние вечера Дрюня почему-то присутствовал дома – либо изнывая от скуки, либо приклеившись к телевизору. Добавил не очень уверенно. – Или, может быть, ты темноты боишься?

Шутка не получилась. Дрюня поднял на него упрямый затравленный взгляд, и Сергей неожиданно понял, что он и в самом деле боится. Темноты ли, не темноты, но из дома его сейчас не вытолкаешь, разве что с превеликим скандалом – через крики и применение силы.

Он быстро сказал:

– Хорошо, а со мной пойдешь? Все равно мне надо прогуляться с Тотошей. Мы тогда погуляем полчасика, а ты – в булочную. Устраивает?

Тотчас из укромного закутка за шкафом вылез рыжеватый, в подпалинах, какой-то продолговатый Тотоша и, как бешеный, задергал остатком хвоста, реагируя, видимо, на магическое – «погуляем».

С плюша морды у него свисали седые усики.

– Конечно, папа!..

Ветка раздраженно сказала:

– Вечно ты ему потакаешь. Разумеется, он никого слушать не будет.

– Веточка… – нежно сказал Сергей.

– И не называй меня Веткой!

– Ну, положим, Виктория… Так мы почапали?

– И не застревайте на два часа!

– Постараемся…

– Ужин вас ждать не будет!

– Понял, – кивнул Сергей.

По пути в булочную он сказал:

– Слушай, Андрон, а, может быть, имеет смысл пересмотреть какие-то принципы поведения? Может быть, не следует каждый раз доводить до конфликта? Если Ветка к тебе обращается, то – сделай, и все. Ветка, в общем, не так уж часто к тебе обращается.

– Мама не любит, когда ее называют Веткой, – заметил Андрон.

– Ладно, не в этом суть. Только легче выполнить просьбу, чем ввязываться в дискуссию. Делать-то все равно приходится. Ну а если уж совсем нет желания, тогда – объяснись. Но – спокойно и вежливо, я не думаю, что Виктория будет настаивать. Женщины вообще довольно покладисты. Как ты считаешь?

Некоторое время Андрон молчал, а потом вдруг нагнулся и подхватил с земли увесистую длинную палку – покрутил ее, видимо, примеряя к руке, и понес – словно меч, выставленный для защиты.

– Так как ты считаешь? – спросил Сергей недовольно.

Андрон вздохнул.

– Папа, ты говорил мне недавно, что бывают ситуации, когда ничего объяснить нельзя. И когда приходится полагаться только на… словесное утверждение. Если ты человеку веришь, то значит, веришь. Извини, но это именно та самая ситуация…

– А мне ты можешь сказать, в чем дело? – поинтересовался Сергей.

– Именно тебе?

– Да.

– Нет, не получится…

Сергей промолчал.

У ребенка крупные неприятности, подумал он. Впрочем, ну какие у него могут быть неприятности? Должен, верно, кому-ибудь, а попросить денег стесняется. Или, может быть, рассорился с Мусей: что-то ее последнее время не видно. Ладно, через несколько дней образуется.

– Шагай веселее, – сказал он.

Они прошли огородами и через переулок, утоптанный до черноты, повернули на вечернюю тихую улицу, левый край которой через овраг спускался к реке, а на правом, за площадью трепетали огни Торгового центра.

Здесь Сергей остановился и расстегнул поводок.

– В самом деле, не задерживайся, – сказал он. – Ветка ждет, не надо обострять ситуацию.

Дрюня как бы заколебался.

– А разве ты не пойдешь вместе со мной?

– А зачем?

– Ну не знаю… Ты же хотел – до булочной.

Сергей слегка рассердился:

– Что тебя за ручку водить как маленького? Взрослый же человек, давай, Андрон, не томи, – и добавил, показывая, что пререкаться далее не намерен. – Жду тебя через пятнадцать минут. Усвоил?

Дрюня судорожно вздохнул.

– Иди, Андрончик…

Он смотрел, как Дрюня неуверенно пересекает пустынный в это время проспект, останавливается, словно на что-то наткнувшись, у противоположного тротуара, – осторожно, дугой, обходит сияющий витринами «Детский мир», а затем, махнув сумкой, скрывается за поворотом.

Стало как-то тоскливо.

Несчастный ребенок, подумал Сергей. Ветка на него орет я – не обращаю никакого внимания. Половина друзей разъехалась – мается от безделья. Кто это сказал, что детство – самое счастливое время? Ни хрена оно не счастливое, если разобраться по-настоящему. Бестолковое – это еще может быть. Бестолковое, мучительное, угнетающее. Это они – того. Это они что-то напутали.

Он пнул камешек. На секунду ему показалось, что он уже никогда больше не увидится с Дрюней. Тот вот так – исчезнет за поворотом и растает в удушливом вечере августа. Он не знал, откуда взялось это чувство. Вроде бы, все выглядело, как обычно: страшненькие обшарпанные пятиэтажки, вытянутые вдоль улицы, низкая уродливая коробка «Детского мира», красные скупые огни Торгового центра. Звенели редкие комары, радостно взвизгивал в лопухах Тотоша, чующий мышиные норы, на другой стороне реки лениво перебрехивались собаки. Благолепие, дрема, умиротворение. О чем, собственно, беспокоиться? Разве что багровое солнце, наполовину скрывшееся в лесу, протянуло вдоль улицы вечерние красные тени. Улица из-за этого выглядела как-то зловеще. Да еще почему-то не видно было окрест ни одного человека.

Сергей вдруг понял, что дело именно в этом. В той пустынности, которая и порождала тревожное ощущение. Ведь действительно – ни единой живой души. Как все вымерло. Странно. И ладно бы – взрослое население. Вероятно, взрослое население поглощено сейчас очередным сериалом. В том числе Ветка, хоть она и торопила их с ужином. Но почему не видно ребят, которые должны копошиться у каждого дома? Время – детское, не спят же они. И когда это было, чтоб ребятню удавалось загнать так рано. Я уже не говорю о подростках.

Он попытался вспомнить, а как было вчера, когда он точно так же прогуливался с Тотошей? Кажется – никого. А позавчера? А третьего дня?

Ему вдруг стало не по себе, потому что он понял, что ни позавчера, ни даже на прошлой неделе он не видел, гуляя по вечерам, никого из соседей. Ни ребят, ни девчонок, ни даже рослых парней, которые допоздна торчали на улице.

Действительно странно.

Похолодело в груди, и в ушах зашуршало, словно от нахлынувшей крови.

Лопухи как будто затрепетали.

Только спокойно. Только без паники. Только не надо нервничать.

Однако, ноги уже тащили его через улицу, – вдоль пятиэтажных домов и мимо яркой витрины. А удивленный таким оборотом терьер несся вслед, обиженно и возмущенно потявкивая.

Впрочем, торопились они недолго.

Потому что из-за поворота, ведущего к булочной, показался живой, никуда не пропавший Дрюня и недоуменно остановился, взирая на подбегающего Сергея.

– Вот хлеб, папа…

Сергей еле затормозил.

– Ну ты, вообще, как?.. Вообще – ничего?.. Все в порядке?..

Он не мог, задыхаясь, выразиться яснее. Однако, Дрюня его, кажется, понял – поднял голову и внимательно посмотрел в глаза.

– Да, конечно, – с каменным лицом сказал он.

Вечером он дождался, пока все улягутся, пока Дрюня перестанет шуршать бумагой, из которой он что-то клеил в последние дни, пока домоет посуду и успокоится уставшая Ветка, пока задремлет Тотоша, положив на лапы плюшевый кирпич головы, – после чего осторожно прошел на кухню, из настенного бара достал бутылку водки, купленную для гостей, набуровил себе примерно половину стакана, выпил, морщась, и с трудом продышался – так что выступили нехорошие слезы из глаз. А потом из того же бара извлек распечатанные веткины сигареты и, почиркав о коробок, закурил – часто-часто, как школьник, неумело затягиваясь.

Было тихо, в черной глади стекла он видел свое отражение, городок уже, видимо, спал, и лишь гукала в отдалении какая-то птица: тырк… тырк… тырк… – словно кашляла в пустотелую емкость.

Сергей развалился на стуле.

В этом городе, как в ловушке, подумал он. Слева – реки и лес на четыреста километров, справа – сопки и тоже лес до самого горизонта. Поля колхозной капусты. Природа, ломать ей не обломаться. Самолеты, и те не летают. Осенью, значит, грибы, зимой – санки, лыжи, летом – рыбалка. Простая спокойная жизнь. Ружьишко бы надо приобрести, буду охотиться. Пошлю Гришке шкуру какого-нибудь четвероногого… Он вспомнил письмо, полученное на прошлой неделе. «Жизнь есть жизнь, писал Гришка, находясь, по-видимому, в приподнятом настроении. И ее не переделаешь никакими героическими усилиями. В общем, старичок, мы тут организовали кооператив, заработки пока небольшие, но стремительно расширяемся. Перспективы очень хорошие. Если хочешь, присоединяйся, нам как раз нужен дилер в вашем районе. Я за тебя слово замолвлю»… А ведь хотел заниматься происхождением звездных систем, галактические облака, переворот в космогонии. И вот, пожалуйста, кооператив. Гришка не стал астрономом, я не стал педагогом, как собирался, а Харитон не стал великим писателем. Впрочем, Харитоша стал – мэром, в политику погрузился…

Он подумал, что, может быть, засадить еще полстакана, отправляться в постель так вот, сразу пока не хотелось: сна ни в одном глазу, – не вставая, потянулся было к проклятому бару, но тут дверь в кухню скрипнула и, помаргивая спросонок от света, появился из коридора взлохмаченный Дрюня – одной рукой поддергивая трусы, а другой – почесывая выпирающую под кожей ключицу.

Рожица у него была помятая.

– Чего тебе? – нелюбезно поинтересовался Сергей.

– Воды попить…

Шлепая босыми ногами, Дрюня прошел к серванту, где стоял кувшинчик малинового стекла и, все так же почесываясь, запрокинул посуду выше острого подбородка.

Капли яркой воды соскакивали на грудь.

Сергей подождал, пока он закончит.

– Слушай, Дрюня, а ты кем собираешься стать, когда вырастешь? Только не говори мне, что – космонавтом или исследователем Антарктиды. Ты мне по-человечески объясни. Есть у тебя какое-нибудь желание?

Дрюня поставил кувшинчик и вытер мокрые губы.

– Я хочу быть взрослым, – тихо сказал он.

Сергей даже крякнул.

– Взрослый – это не профессия. Взрослый – это… состояние возраста. А вот ты мне скажи, что тебя, предположим, как взрослого интересует. Может быть, ты стихи тайком пишешь? Или, может быть, потихоньку рисуешь? Хотя для стихов еще рановато. А вот руки у тебя, кажется, есть. Кого это ты мастеришь последнее время?

– «Заместителя», – тихо сказал Дрюня.

– Кого-кого?

– «Заместителя»…

– Ну и по каким же вопросам он будет тебя замещать?

– Пока я не вырасту…

Сергей загасил сигарету.

– Знаешь, Дрюня, у тебя, по-моему, крыша перекосилась. Разумеется, все ребята хотят вырасти поскорей, но ведь не зацикливаются же на этом – ты меня удивляешь… Или, может быть, это игра такая?.. А?.. Дрюня?..

Дрюня, однако, не отвечал. Он как будто окостенел, уставясь в пространство, и глаза его на сонном помятом лице выглядели неживыми.

Сергей стремительно обернулся.

Обрисованная по суставам луной, прижималась к оконной раме ладонь невероятных размеров. Проступили – негритянская кожа, фиолетовые прожилки на сгибах фаланг. Мякоть сплющенных пальцев слегка выделялась белесостью.

Точно спавший в земле исполин пробудился и высунул пятерню из почвы.

Она немного подрагивала.

И вдруг все исчезло.

– А… Дрюня?..

Дрюня молчал.

Тогда Сергей подскочил и, будто бешеный, распахнул оконные рамы.

Свежей вечерней сыростью рвануло из сада. Мерцали флоксы на клумбе, обнимали ограду сумрачные кусты малины. Желтый прямоугольник света лежал на траве.

Сразу же зазвенел комар.

– Дрюня, ты меня слышишь?..

За окном никого не было…