Детский мир

4

Харитон был доволен. Губы его лоснились, сытенько выдаваясь вперед, щеки тусклого песочного цвета – порозовели, проступили набрякшие кровью вены на лбу, а глаза, обычно прикрытые веками, сияли энтузиазмом.

Он напористо говорил:

– Жалко, Гришка не подтянулся, сволочь такая. В кои веки вот так собираемся, без затей. И машина у него, у собаки, имеется, и куча помощников. Нет, не вырваться, идиоту, – купи-продай! Миллиона четыре уже нахапал, все ему мало. Вот подлец, коммерсант хренов!.. – Возмущался он совершенно искренне. Но при этом не забывал жевать красную рыбу, которую пододвинул к себе, и одновременно накалывал малиновые аккуратные помидорчики. Вилка у него так и летала. – Чертов лавочник, капиталист, дери его за ногу!..

Лидочка, сидевшая рядом с ним, кривила напудренный носик.

– Фу, Харитоша, что ты себе позволяешь?

– А что такого? – трубным басом спрашивал Харитон.

– А то, что не ругайся, ты не у себя в кабинете!..

– Кто ругается?

– Ты!

– Да разве же я ругаюсь, я – так, напряженку сбрасываю…

Он повернулся к Сергею.

– Ведь в самом деле обидно. Раз в году договорились увидеться, – я, пожалуйста, вырвался, встречу межобластную для этого отменил, разогнал всех шестерок, каждому – поручение, а он, видите ли, вечер не может освободить. Пашет, пашет, как будто его привязали. Нет, я стукну Петру Николаевичу: живет слишком вольготно. Надо будет устроить ему такую – финансовую проверочку. Чтобы не зазнавался, чтобы не забывал старых друзей… – Харитон хохотнул и без тоста, опрокинул в открытый рот рюмку водки. На него приятно было смотреть – крякнул, вытер губы рукой, энергично откинулся, хрустя корнишоном. – Нет, вот этого Гришка, конечно, не понимает. Умный, умный, казалось бы, а все-таки идиот. Не врубается, что иногда необходимо расслабиться. На работе ведь, как под рентгеном, сидишь. Этот смотрит, не хапнул ли ты себе чего-ибудь лишнего. Тот докладывает наверх – что было и чего не было. Третий каждое слово твое на всякий случай записывает. Компромат, понимаешь ли, собирает, ядрить его разъядрить! Морды чиновничьи! Как я их ненавижу! Только у тебя и оттянешься. Давай выпьем, Серега!..

Он размашистым жестом, через стол потянулся к бутылке – тут же Лидочка быстро перехватила ее и решительно прикрыла сверху ладошкой. Как будто запечатала навсегда.

– Темпо, темпо, – сказала она непреклонно.

Харитон возмутился:

– Ты, мать, чего?

– Ничего! А пока что – достаточно!

Это были их обычные семейные столкновения. Вмешиваться не следовало.

Сергей спросил:

– А то, что ты сейчас у меня находишься, тебе потом на вид не поставят? Машина твоя во дворе стоит, соседи ее уже отследили…

Харитон отмахнулся:

– А… не всякое лыко в строку. Ты не думай только, что я насчет этого мальчика не переживаю. Дескать, забурел Харитон, оторвался от простого народа. Знаешь, как говорят… Хотя, если честно, то, конечно, не переживаю. Понимаю, разумеется, что – трагедия и что – общественность взбудоражена. И, конечно, предпринимаю соответствующие усилия: и милиция поставлена на ноги, и по радио объявляют. Даже денежную награду назначили тому, кто поможет. Но, признаться, старик, не волнует меня это по-настоящему. Ведь на самом-то деле – мелочи, ерунда. Что такое ваш мальчик в масштабах города? У нас каждый год по крайней мере один человек исчезает. Ничего, тишина… Эх, Серега, мне бы федеральный кредит увеличить, да добиться, чтобы налоги не ускользали из города неизвестно куда, – провести ремонт улиц, благоустроить районы, вот тогда мне сограждане на выборах скажут спасибо. Ну а мальчика мы отыщем, подумаешь, мальчик. Пекка землю рыть будет, не сомневайся…

Лидочка нервно сказала:

– Ты только не слушай, что он тут плетет тебе с пьяных глаз. Залил бельмы и несет околесицу. Случай, конечно, кошмарный. Сам метался весь день, организовывал поиски.

Быстрым легким движением она показала на Дрюню, который появился в гостиной. У того лицо было хмурое, а в руках он держал замысловатую конструкцию из картона.

– Какие-нибудь проблемы? – поинтересовался Сергей.

– Мне нужен «момент», – сказал Дрюня высоким неестественным голосом.

– «Момент» на веранде, на полочке, где маленькие эхинопсисы…

Дрюня, однако, не поспешил, но внимательно оглядел застолье, как будто запоминая, а затем повернулся и вышел – прикрыв за собой дверь.

Взвизгнули на крыльце половицы.

– Собачка у нас пропала, – несколько искусственным тоном объяснила Ветка. – На секунду оставили, и – то ли заблудилась, то ли украли. Шапки, говорят, из них делают. Вот Андрон и переживает последнее время. – Она подчеркнуто улыбнулась. – Ничего-ничего, наверное, скоро отыщется…

Харитон, как будто молясь, воздел кверху руки.

– Боже мой!.. – с неподдельным ужасом вскричал он. – Дети, собачки какие-то, чем вы тут занимаетесь?.. У тебя случайно любимый таракан не пропал? А то, знаешь, давай, я тебе посочувствую!.. – Бормоча: «По этому случаю надо врезать», он схватил бутылку, которую Лидочка уже отпустила, и, немного промахиваясь, налил всем полные рюмки. Быстро поднял свою и провозгласил: Ну! За то, чтоб жизнь пенилась, а не протухала!.. – выпил, крякнул и закусил соленым огурчиком. – М-м-м… пожалуйста, не обижайся, старик, но последние годы ты, по-моему, слегка растерялся. Тараканы, собачки, утратил нить жизни… – обвиняющим жестом он указал на полки с цветами. – Занимаешься чепухой. Это вот у тебя что?

– Акорус, – сказал Сергей.

– А вон там, над диваном, вон-вон это, зелененькое?..

– Пармакита, или «тибетская роза»…

Харитон хлопнул ладонью по крышке стола:

– Выбрось ты эти розы к чертовой матери! Вот давай прямо сейчас соберемся и выбросим. Тараканы, собачки, нашел занятие! В самый раз, понимаешь, для взрослого мужика. Жизнь, Серега, кипит так, что шарики разъезжаются. Я тебе сто раз говорил: иди к нам в мэрию. Мне порядочные сотрудники во как нужны! – Харитон напряженными пальцами чиркнул себя по горлу. – Грязь тебя наша пугает? Грязи, конечно, полно. Но не только же грязь – позитив какой-никакой наработали. Ну, Серега! Мы горы с тобой своротим!.. – Он решительно жестом убрал с бутылки лидочкину ладонь. – Вот что, мать, ты сейчас не хватай меня за руки. Разговор завязался серьезный, надо разобраться как следует…

Сергей мирно сказал:

– «Тибетская роза» растет высоко в горах. Собственно, это не роза, а редкий вид камнеломок. Саксифрага Тибетика. Цветет она раз в десять лет. И во всем мире есть только три человека, которые это видели. Я, конечно, имею в виду случаи документированные. Цветок плоский, похожий на раскрывшийся лотос, и, как говорят легенды, «неописуемой красоты». Тот, кто видел хоть раз цветущую пармакиту, обретает покой – не богатство, не счастье, не сверхъестественные способности. Так, во всяком случае, утверждают легенды… – Он секунду-ругую помолчал, чтоб дошло, а затем поднял рюмку и звякнул о харитошину. – Твое здоровье!..

– Взаимно!

– Ну – будь!..

Ветка вдруг поднялась и, не говоря ни слова, вышла из комнаты.

Каблуки ее простучали по коридору.

Повисла нехорошая тишина.

Что-то жумкнуло, и долетело хрипение крана на кухне.

– Н-да… – после некоторой паузы произнес Харитон. – А ты, извини, конечно, в какую-нибудь мистику не ударился? Там – «Великое Братство» или что-нибудь такое еще. Они у нас в городе тоже, помнится, обретались…

Сергей сморщился.

– Я хотел лишь сказать, что жизнь не обязательно имеет конкретную цель. Там – добиться успеха, занять высокую должность. Она не для чего-то, она – просто жизнь. Вот и все. По-моему, достаточно ясно…

Лидочка поспешно налила себе сухого вина.

– Никто за дамами не ухаживает, приходится нам самим… Харитоша, ну что ты в самом деле мучаешь человека? Привязался: и это ему не так, и то не этак. Пусть он живет, как хочет, имеет такое право? А вот лично мне эта легенда очень понравилась. Цветок… высоко в горах… Ребята, давайте выпьем за жизнь!..

Крепкие пальцы ее охватили бокал. Почему-то это заступничество было особенно неприятно.

Сергей отодвинулся.

– Пойду позову Ветку, – сказал он…

Дальше начиналась река, берег ниспадал крутым каменистым обрывом, от воды поднимался туман, и шуршали невидимые камыши у оврага. Луны нынче не было. Вернее, она была, но – закрытая облаком, которое немного светилось. Вероятно, клонило к дождю. Плеснула рыба, и томительный мокрый звук улетел в неизвестность.

Сергей бросил вниз сигарету. Курил он редко и только в соответствующем настроении. К черту, подумал он. Почему я должен переживать из-за каждого слова? Харитоша ведь вовсе не собирался меня обидеть. Ну – сказал, ну – это его точка зрения. И, наверное, точно так же не говорила ничего обидного Лидочка. Лидочка вообще сегодня – сама деликатность. Ринулась мне на выручку, укоротила язык Харитону. То есть, не из-за чего переживать. И однако, как они не могут понять, что судьба – это вовсе не значит бежать и карабкаться, что совсем не обязательно пробиваться наверх и что жить можно так, как несет тебя само течение жизни. Разумеется, иногда подгребая, чтобы не захлебнуться. Этого они почему-то не понимают. В их представлении, жизнь – это непрекращающаяся борьба. Гандикап, где мы все – как хрипящие лошади. Надрывается сердце, копыта стучат по земле, валится под ноги участников мыльная пена. А вот я не хочу быть хрипящей лошадью. Мне это не интересно.

Он вспомнил злое и вместе с тем обиженное лицо Виктории. Как она делала вид, что у нее на кухне – какие-то неотложные хлопоты. Как она переставляла кастрюли с места на место и как, хотя этого и не требовалось, попыталась начать мыть посуду. И как все-таки не выдержала и бросила губку в раковину: «Не хочу, чтобы моего мужа считали блаженненьким идиотом». – «Никто меня идиотом не считает», сказал Сергей. – «Считают, ты просто не желаешь этого видеть». – «Хорошо, пусть считают, что здесь такого?» «А такого, что это переносится и на всю нашу семью». – «Ты имеешь в виду себя?» – «Я имею в виду Андрона». – «Уверяю тебя, что ты ошибаешься». – «А, да хватит! Что с тобой разговаривать»!..

Хорошо еще, что Ветка не могла долго сердиться. Она все-таки вымыла сгоряча пару тарелок – кое-как их протерла, грохнула на сушилку, а потом уже несколько спокойней пробормотав: «Ладно, неудобно бросать их одних», не сказав больше ни слова, отправилась в комнату.

Обида, однако, осталась. Внутренняя такая обида, незаживающая. Что-то много за последнее время их накопилось. Сергей вздохнул. Надо было идти. Он поднялся с бревна, на котором расположился, – потянулся, шагнул – и в тот же момент кто-то раздраженно сказал в зарослях ивы: "Ну, иди, обалдуй, что ты останавливаешься все время!.. "А другой, мальчишеский голос ответил: «Да тут камешек в сандалю попал, ступать больно…» – «Ну так вытряхни, хромоногий!..» – «А я что делаю?..» – В зарослях завозились, запрыгали, пытаясь сохранить равновесие, хрустнула обламывающаяся ветка и, по-видимому, второй мальчишеский голос болезненно вскрикнул: «Ой!..» – «Ну что еще?» – возмущенно осведомился первый. «На колючку какую-то наступил…» – «Ну, ты чайник, зря я с тобой связался!» – «Подожди, подожди, я сейчас выну…» – «Нет у нас времени, я тебе объяснял!» – «Ну, секундочку…» – «Я так и скажу Ведьмаке, что из-за тебя опоздали…» – «Ну, Витюнчик!..» – «Пусть тебя заберут, как Байкала.» – «Ну все-все, уже вытащил»…

Голоса удалялись, заметно ослабевая. Защищая глаза, Сергей протискивался сквозь чащу. Ива кучилась здесь очень густо, и под сомкнутыми ее ветвями было темно. И, однако же, можно было различить тропинку, петляющую между корней. Земля, судя по запаху, была влажноватая, но – утоптанная, пробираться было нетрудно, приходилось лишь нагибаться, чтобы сучья не цеплялись за волосы. И идти, как выяснилось, было недалеко: уже метров через пятьдесят показались красноватые дрожащие отблески и когда Сергей раздвинул кусты, прикрывающие тропинку, то увидел поляну, посередине которой горел костер, и десятка, наверное, два подростков, сидящих сомкнутыми рядами.

Впрочем, их могло быть и больше: задние фигуры терялись во мраке. Костер горел слабо, ивы, вспученные по краю, давали черные тени, луны по-прежнему не было, рыхлые грозные облака угадывались на небосводе, звезды еле мерцали, и, как бы являясь центром собрания, колдовским притягательным духом его, возвышалась над остальными девочка Муся, устроившаяся на камне, и смотрела в огонь, точно видела сквозь него что-то совершенно иное. Картина была как из книжки: пионерский лагерь в лесу. Но одновременно в ней было и нечто загадочное. Сбор дохлятиков, почему-то подумал Сергей, и лишь через мгновение догадался, что на поляне царит необыкновенная тишина – ни каких-либо шепотов, ни даже дыхания. Все сидели, как будто давно умерев, а те двое мальчишек, которые его сюда привели, тоже где-то незаметно пристроились. И молчание было просто пугающее: долетал с окраины города размытый собачий лай, да откуда-то из провала на дальнем конце поляны доносилось тупое скрипение камешков и земли. Словно там перетаптывалось грузное невидимое животное. А когда это перетоптывание прекратилось и осталось лишь потрескивание жара в костре, то сидящая на камне девочка Муся заговорила – хрипловато, однако чрезвычайно отчетливо:

– Жила одна семья из пяти человек. Отец, мать и трое детей. Они в нашем городе жили. И вот однажды они получили квартиру в новом районе. И поехали туда, чтобы все осмотреть. А в одной комнате было большое пятно на обоях. И тогда девочка предупредила: «Нельзя жить в комнате, где такое пятно». Но они ее не послушали, – переехали и начали жить. И детей поселили как раз в эту комнату. И вот прошло три дня, и вдруг утром оказалось, что девочка куда-то исчезла. Нет ее и нет нигде. Ну они решили, что она убежала. И живут себе дальше в этой квартире. И вот опять прошло три дня, и вдруг оказалось, что исчез младший мальчик. И его тоже нигде не найти. Приходила милиция и все обыскивала. Но они не обратили на пятно никакого внимания. И живут себе дальше, и через три дня исчез старший мальчик. И тогда мать, которая догадывалась, говорит: «Они все исчезли в той комнате. Я переночую там и посмотрю». А отец говорит ей: «Не надо. Давай запрем эту комнату». Но мать с ним не согласилась: «Я все-таки переночую». И вот ночью она легла в этой комнате, лежит – не спит. Но в конце концов, потом задремала. И вдруг видит, что обои там, где пятно, открываются, и оттуда выходит рука, отрубленная по локоть, – и хватает ее, и начинает душить. Но мать все-таки крикнула. А отец тоже не спал. И вот он вошел в комнату и видит, что там никого нет. И только большое пятно на обоях. И тогда он взял топор и разрубил это пятно. А когда он ударил, то оттуда хлынула кровь. И обои раскрылись, и они все там были. Оба мальчика, мать и девочка, которая предупреждала. И еще там был – красный свет. И они уже совсем не дышали. И тогда отец бросил топор и ушел из этой квартиры…

Муся прекратила рассказывать – внезапно, как начала. Царила жуткая неподвижность. Даже угли в костре, казалось, перестали потрескивать. У Сергея в груди была пустота. Он припомнил, что слышал аналогичную историю в детстве. Этак лет, наверное, двадцать назад. Между прочим, и собирались тоже где-то поблизости. Только там фигурировала не рука, а Мохнатая Лапа. А так все сходится. Он и сам удивлялся, что вспомнил эту историю. Казалось бы, прошло столько лет. Но ведь был и костер, и такая же августовская чернота на поляне, и сидело несколько идиотов-мальчишек, желавших испытать острые ощущения. Только у них это было как-то не так: как-то проще и добровольнее что ли. А тут – словно обязанность. Даже не шелохнется никто. Нездоровая атмосфера. Точно на ком-сомольском собрании.

Сергей уже хотел выйти из-за куста – выйти и сказать что-нибудь ободряющее – как учитель, и чтобы разрушить ужас оцепенения, но в это время девочка Муся заговорила опять.

Она говорила несколько громче, чем раньше, тем же чуть хрипловатым, но ясно слышимым голосом и к тому же отделяла предложения длинными паузами – так, что каждое слово приобретало весомость.

– На черной-черной горе стоял черный-черный дом… В этом черном-черном доме была черная-черная комната… В этой черной-черной комнате стоял черный-черный стол… На этом черном-черном столе лежала черная-черная женщина… У этой черной-черной женщины было черное-черное лицо… Вдруг эта женщина зашевелилась… Это была – твоя Смерть!..

Последнюю фразу девочка Муся выкрикнула, и по контрасту с предшествующей тишиной выражение «твоя Смерть» как будто пронзило воздух. Нервная холодная дрожь окатила все тело, Сергей чуть было не упал, вдруг перестав ощущать под собою землю. Костер слабенько вспыхнул, и в красноватом этом, колеблющемся свечении он вдруг увидел сгущение мрака, поднимающееся у Муси из-за спины.

Приближалось оно оттуда, откуда недавно доносилось тяжелое перетоптывание, и походило на огромную пятерню, вознесшуюся над поляной. Впрочем, может быть, не вознесшуюся, а выросшую из дерна. Пальцы этой пятерни шевелились, хилый отблеск костра освещал морщинистую кожу на сгибах, а подушечки мягкой ладони казались лиловыми. Чуть поблескивали обводы ногтей над темными пальцами.

И одновременно девочка Муся, выбросив руку вперед, указала на кого-то сидящего в круге заднего ряда. Сергей заметил, как вдруг отшатнулись от того все остальные. А сидящий скукожился, выделенный одиночеством. То ли он оцепенел от внезапной жути, то ли тут же смирился с той участью, которая ему предстояла. Во всяком случае, он и не попытался куда-либо передвинуться, – растопыренная черная пятерня нависла над ним и, как страшная птица, упала на склонившуюся фигуру. Костер заметно притух. Вязкая душная темнота охватила поляну. И в темноте этой Сергею на мгновение показалось, что склонившейся беззащитной фигурой был Дрюня.

– Ведьмака!.. Ведьмака!..

Словно что-то толкнуло в спину: Сергей, закричав, дико ринулся в непроницаемую темноту, и оттуда, из темноты закричали другие отчаянные голоса, – он на кого-то наткнулся, ударило по коленям – зашуршало, протопало, ужасно затрещали кусты, и в это мгновение костер ярко вспыхнул, и остановившийся от удара Сергей обнаружил, что на поляне уже никого не осталось.

Глохла удаляющаяся беготня, и валун, на котором сидела девочка Муся, светлел серым боком.

Валялась чья-то пестрая кепочка.

Он беспомощно оглянулся, и немедленно из хрустящего ивняка выпросталась громоздкая, как у бегемота, туша, и сопящий, пыхтящий, ругающийся Харитон, обирая листву, уставился на Сергея.

Волосы у него были всклокочены.

– Я тебя пошел поискать… а?.. Что это было? – растерянно спросил он.