Детское время

Глава 1

Ярослав Тимонович в городе своего имени жил давно, практически с момента его основания. Точнее, город основался примерно за два года до появления в нем Ярослава, но за эти два года он обзавелся всего тремя домами, в которых проживало около трех сотен жителей, и небольшой пристанью на Волге. Еще в городе была теплоэлектростанция на двести киловатт, на «главной площади» высилось здание администрации — тоже трехэтажное, как жилые дома, и такое же гнусно-землистое: кирпич для строительства просто прессовали из земли с примесью цемента безо всякого обжига, а как-то украшать дома тогда никому и в голову не приходило. Так что первые два года можно и не считать. Тем более, что и строился тогда не город, а «база Ярославль» — такая же, как базы «Кострома» и «Углич».

Местного населения возле базы вообще не было — чему тетя Лера дала очень парадоксальное объяснение:

— Слишком удобное это место для жизни, поэтому никто здесь и не селится.

А на недоумение услышавших ее дала более развернутый и понятный ответ:

— Все понимают, что когда они тут обоснуются, придется постоянно отбиваться от тех, кто захочет столь удобное и процветающее поселение пограбить. А вокруг места для простой пейзанской жизни тоже подходящие, так зачем же самостоятельно подставляться под набеги?

В общем, не самое вроде хорошее место для города. Да и вообще Владислав Тимонович — старший брат Ярослава — когда «основывал» этот город, считал работу свою не особо перспективной: полезных ископаемых в окрестностях не было, а город изначально строился только как промежуточная топливная база для кораблей, идущих в Тверь. Тем не менее он поставил на базе водоочистную станцию, которая могла и несколько тысяч человек обеспечить питьевой водой, канализацию нормальную выстроил. Но Владик был именно строителем, а когда возникла идея заодно в городе и небольшую ремонтную базу для бегающих по Волге кораблей создать, с радостью спихнул задачу на младшего братца.

Мастерскую Ярик выстроил за полгода, а заодно наладил в ней и ремонт мелкой сельскохозяйственной техники — ведь в окрестностях «сами собой» выросли несколько деревень, поставляющих в город продовольствие. Потому что когда «местные» прочувствовали, что грабить их никто не собирается, а вот помочь с выращиванием всякого вкусного и полезного очень даже желают, народ потянулся. И в город пошло зерно, овощи всякие, фрукты, ягоды…

Когда у человека есть лишние знания, а дел особых нет, то со скуки этот человек такого наделать может! Ярослав, осмотрев исключительно бедные полезными ископаемыми окрестности, скатался «на консультацию» к тете Наде в Рязань, та — откомандировала ему четырех специалистов, помогла договориться с тетей Лизой — и в городе появился небольшой стекольный заводик, работающий на местном песке и привозной соде. Стекло на заводе выходило заметно зеленоватое, но это вообще никого не волновало — ведь из него делали не окна, а банки. И стеклянные же крышки к этим банкам, а резиновые колечки в нужных количествах все же привозили из Рязани. Но пружины, которые прижимали крышки с этими колечками к банкам, делались в местной мастерской!

Еще появился небольшой сахарный заводик, и вся продукция его шла на такой же небольшой заводик уже консервный: ягод было много и не делать из них варенье было бы просто расточительно. А топливо для всех этих заводиков… когда вокруг торфяные болота занимают больше места, чем твердая земля, о нехватке топлива говорить просто стыдно.

Стыдно когда есть много бездельничающего народу, которые со скуки этот торф накопают. А когда людей катастрофически не хватает, стыдно инженеру не попробовать заменить слабые рабочие руки мощными моторами. Ярик попробовал — и теперь торф в болотах добывал удивительный агрегат, который сам Ярик назвал «плавающим трактором-канавокопателем». Небольшой экскаватор с удлиненной стрелой просто был поставлен на деревянный понтон, который рабочие тросами перетаскивали с места на место — но этот агрегат торфа вычерпывал из болота тонн по десять в час. Мокрого насквозь, но его и подсушить нетрудно. Трудно столько перевезти туда, где он нужен — и сначала в городе появилось «гужевое хозяйство» с двумя десятками телег (и лошадей), а через год — и гараж с четырьмя грузовиками.

Еще в городе выросла сырная фабрика. В свое время бабуля Марина озаботилась проблемой повышения удоев коров — и скрестила фризских коров сначала с коровами из Пантикапея, а потом — вообще с какими-то горбатыми, купленными в Персии. Персидские коровы молока давали ну очень мало, однако их потомки, ко всеобщему удивлению, оказались более удойными чем лучшие римские скотины, и теперь средняя корова в стаде в день давала не меньше двенадцати литров. А при хорошем уходе иногда и пятнадцать. Ярославу в помощь тетя Лиза тогда прислала девочку, которая знала, как этот хороший уход обеспечить — и теперь в окрестных деревнях мало в какой семье было меньше двух удойных коров. А с позапрошлого года, когда в город прибыли четыре небольших грузовичка, на которых все «лишнее» молоко из деревень привозилось в город, польза сырного завода стала очевидной для всех. Деревенские получали живыми деньгами про гривеннику в день, городские — заметно улучшили свои дневные рационы. А город в целом — отправляя большую часть изготовленного сыра в другие города — получал дополнительные средства на собственное развитие.

Нет, просто развивать город Госплан помогал изрядно: и стройматериалы поставлялись в достатке, и нужные станки, и оборудование. В городе появилась второй, а потом и третий двухсоткиловаттный генератор, на улицах по ночам загорались красивые рыжие фонари. Но вот чтобы для души…

Ярослав, вычитав в какой-то (подсунутой ему мамой) книжке, что относительно недалеко есть залежь очень хорошей «изразцовой» глины, сначала устроил небольшое «техническое» поселение на берегу озера Неро, а затем, разведав окрестности указанной в книжке точки, основал еще одно поселение (и в нем большей частью жили уже не «пришлые», а сугубо местные люди). От глиняного карьера к озеру проложили дорогу, на что ушло лишь одно неполное лето (и слава дяде Вове, который придумал цепную пилу с генератором!), а на окраине Ярославля был выстроен еще один заводик — «изразцовый». Ну просто плитку-то в печи обжигать — дело несложное, однако белая плитка — это вообще ни с какой стороны не изразец. Но тут помог Трофим: он рассказал как раскрашивает свои статуи. А тетя Оля Колмогорцева прислала «в командировку» свою ученицу по имени Пилви, которая готовую белую плитку раскрашивала. Не столько сама раскрашивала, сколько учила других это делать — но вот огромные панно, закрывающие целиком стену дома, она пока собственными руками расписывала.

Хорошо расписывала, здание начальной школы теперь стало не унылой серо-бурой коробкой, а веселым садом, наполненным цветами, бабочками и удивительными разноцветными птицами, а средняя школа превратилась в корабль, плывущий по морю, полному забавных морских зверей. Ну да, пришлось сразу две школы строить: когда в городке даже три сотни молодых разнополых жителей, в нем как-то быстро появляется довольно много детей. А когда число жителей переваливает за пару тысяч…

Жителям города такое преображение очень понравилось, Ярославу оно понравилось еще больше (так как он-то точно знал, сколько труда и усердия пришлось вложить в эту работу). Но осознать, что усердие и трудолюбие девушке привила ее родная мать — тетя Кати — он смог, лишь отправляясь в Москву к родителям молодых на празднование свадьбы.

Теща отнеслась к зятю с большим уважением, ведь он, раздосадованный тем, что в котлах для пеллет торфяные брикеты пар греют весьма паршиво, самостоятельно разработал и изготовил новые котлы — в которых и торф прекрасно выполнял свою работу, и — при нужде — пеллеты тоже неплохо горели, причем этих пеллет для работы генератора требовалось чуть ли не на четверть меньше, чем в старых котлах. Понятно, что кто везёт — на том и едут, так что Ярославу пришлось спроектировать котел «собственной конструкции» и для четырехмегаваттного турбоагрегата. Городу это всяко на пользу пошло: опытный агрегат в Ярославле и заработал. А если в городе работает мощный котел, то появляется и соответствующая теплица — в которой, благодаря брату Пилви, Тойво, рос «лимонарий».

А еще в городе заработал новый завод, который уже Оскар назвал «Теплообменник» — как раз по выпуску таких котлов. И всего прочего, нужного для «теплообмена». Например, холодильников и кондиционеров…

Пилви Киановна, для которой изобразительное искусство оказалось лишь хобби, взяла управление Ярославлем в свои цепкие ручки (она как раз закончила руководимый тетей Лизой «Институт управления»), а сам Ярослав стал директором нового завода. Очень это было хлопотное занятие, ведь для того, чтобы завод по-настоящему заработал, не хватало и оборудования разного, и людей. Правда производство холодильников по сути просто «переехало» с Московского экспериментального завода: фактически в Ярославль оттуда завезли все оборудование, необходимое для этого производства. Точнее, большую часть, все же многое на этом «экспериментальном» было на самом деле уникальным и изготовить такие же станки было делом очень не быстрым. То есть в обычных условиях небыстрым, но после того, как курирование завода взял на себя дядя Вова, с оборудованием стало полегче. А с людьми… Витя Гусев прислал двух молодых инженеров, с производством холодильников уже знакомых, а вот с рабочими было сложнее. Ярослав на самом деле не понимал, почему все приходящие на завод люди проходят столь серьезный отбор. Настолько серьезный, что из десятка кандидатов, вполне, по мнению самого Ярослава, для работы годных, комиссия, учрежденная дядей Вовой, чаще всего пропускала лишь одного — но на механический завод и стеклофабрику Ярослав брал рабочих сам, все же особо к ним не придираясь…

Честно говоря, Киан почти всю жизнь боялся своей жены. Ну не всю жизнь, конечно, а после того как она взяла его себе в мужья. И даже не сразу после этого…

А вот работать с деревом он начал с того времени, что вообще себя помнил. Лет в четырнадцать он полностью самостоятельно построил первую, хотя и небольшую, лодью — но уже через год это занятие пришлось бросить: в деревню пришли даны и взяли его в рабы. Не только его, они половину деревни с собой забрали, но остальных соплеменников Киан больше никогда не видел: даны их куда-то продали. Его же оставили себе, лодки чинить. Строить лодки у данов разрешалось только очень уважаемым людям, к которым рабы, понятное дело, не относились. А вот чинить — это дело как раз рабов. Ну а так как чинить лодки часто приходилось и во время путешествий, Киану несколько раз приходилось с данами плавать в разные, часто довольно далекие, места. И в одном из этих путешествий (по счастью оказавшимся последним) даны его продали.

Женщинам продали. Но не простым, а самым настоящим богиням. Одна из этих богинь долго его мучила: тыкала иголками, выцеживала кровь — и Киан искренне верил, что она готовила его в качестве жертвы для какого-то очень сложного обряда. Поэтому когда богиня сказала (другой богине, специально пришедшей для этого к первой) «этот парень вполне годится», он приготовился умереть. Но еще одна богиня (богиня порядка Лариса, как он узнал позднее) сказала ему то, что полностью перевернуло его жизнь:

— Так, парень, отныне ты будешь мужем уважаемой Кати. Верным мужем, и уж постарайся, чтобы она не разочаровалась в своем выборе.

Чрезвычайно обрадованный тем, что умирать в ближайшее время не придется, Киан старался. И лишь чуть позже начал потихоньку жены-богини бояться. Нет, она никогда ему не угрожала ничем, и относилась… хорошо. Но потихоньку до Киана доходило, что Кати к нему относилась так же хорошо, как и к красивому серому коту, который жил в ее доме.

Не разочароваться в жизни ему помогло то, что другая богиня — уважаемая Виктория — увидев, как он делает какую-то замысловатую деревянную игрушку, позвала его работать на свою фабрику, где делались разные музыкальные инструменты. И если раньше Киан думал, что про дерево он знает почти всё, то на фабрике он быстро понял, что за первые восемнадцать лет он только-только освоил самые азы. Впрочем, никто его этим не укорял, а новый опыт и новые знания сами как-то приходили… со временем.

На музыкальной фабрике работать Киану очень нравилось. Как нравилось и то, что жене нравилось то, что он делает. Но страх — он только усиливался, ведь Киан очень хорошо помнил, что стало с тем серым котом, когда он сильно заболел. Поэтому когда дочь предложила ему уехать с ней в новый город, он ни минуты не раздумывал. Правда у жены все же разрешения уехать спросил — но она, по счастью, возражать не стала…

Оскар еще в самом начале своей работы в процессе «приемки дел» поинтересовался у Лизы:

— Елизавета Александровна, а зачем мы строим все эти мелкие городишки в чистом поле? Я понимаю, что, например, Липецк в другом месте не выстроить было, ведь руду далеко возить не удобно. Или Лисичанск, Донецк — там уголь копать надо. А мелкие городишки зачем?

— Наша территория потихоньку расширяется, и — обрати внимание — расширяется она в основном мирно. Ставим мы маленький пограничный городок, народ окружающий замечает, как в нем люди хорошо живут, потихоньку торговать туда приходят, а потом — увидев, что под городом этим жизнь просто безопаснее, поближе к нему и селиться начинает. Детей в школы отдает…

— Я про пограничье понимаю. А зачем такие городки мы ставим не на границе и вообще там, где и ископаемых никаких нет, и даже народу почти не наблюдается. Владимир, Александров. Или Вологду, где вообще на сто километров вокруг хорошо если пара деревень найдется. На Волге города ставим у пунктов заправки, хотя там и небольшой деревушки достаточно. А ведь ко всем этим городишкам мы и дороги планируем выстроить. Ну зачем к городку с полутысячей жителей тянуть двести километров железной дороги? Нет, вы не подумайте, я не то чтобы против всего этого, я просто хочу понять зачем это…

— А, теперь поняла что ты спрашиваешь. Ну, попробую объяснить… У нас цивилизация городская, промышленная. И благодаря промышленности у нас один крестьянин может прокормить десять человек. И что это значит?

— Что в деревне должно быть в десять раз меньше народу… Но ведь это не так!

— Конечно не так. Потому что у крестьянина есть свои дети, которых он тоже кормит. А у рабочего в городе есть и дети, и он сам сытно поесть не против — и выходит, что в деревне у нас сейчас живет шестьдесят процентов населения. Понятно?

— Да. Пока понятно.

— Ну что же, продолжим. Вот взять, к примеру, Рим. Город Рим. В нем живет шестьсот тысяч человек, которые явно не крестьяне, но сытно есть очень даже желающие. Поэтому им только зерна каждый день нужно шестьсот тонн. Еще масла, вина, овощей всяких, рыбы и мяса и чтобы все это в город привезти, в день в город должно приходить минимум восемь онерарий. На самом деле двенадцать, восемь только для зерна требуется.

— И что?

— Даже восемь онерарий — это примерно двести пятьдесят человек в экипажах. И я ещё не считаю грузчиков, которые все эти корабли разгружать должны, потому что грузчики каждый день новые корабли разгружает. Но учти: каждая онерария из Африки, допустим, приходит раз в месяц. На самом деле реже, но не будем мелочиться. И вот если даже не мелочиться, то всего кораблей должно быть уже не восемь, а примерно двести пятьдесят. Семь тысяч пятьсот моряков — уже заметно больше одного процента населения Рима, но ведь и это не всё. Корабли-то по морю ходят семь месяцев в году, так что прокорм нужно с запасом возить — и получается, что только моряков требуется тринадцать тысяч. На самом деле, если считать все продукты питания и учитывать реальные длительности рейсов, в Рим их везут чуть больше, чем двадцать тысяч моряков. Еще около пяти тысяч человек везут продукты посуху, то есть четыре процента населения Рима занимаются лишь тем, что доставляют продукты всем остальным. А если вычесть детей и стариков, к труду не приспособленных, то оказывается, что восемь процентов трудоспособного населения обеспечивают только пропитание города. Но по факту положение еще паршивее, ведь склады продуктов нужно охранять, со складов доставлять в лавки и места раздачи еды дармоедам, несколько раз все это погружать-разгружать — и вот уже пятнадцать процентов населения города никакого полезного продукта не выпускает.

— А причем здесь Рим?

— А теперь рассмотрим… ну, хотя бы, Рязань: тоже город немаленький, тридцать тысяч народу в нем. Тридцать тонн зерна в день… на самом деле двадцать, потому что у нас не хлебом единым… семь тысяч тонн в год. Столько зерна крестьяне выращивают на полях в радиусе тридцати километров, и три тысячи окрестных мужиков в город на элеватор столько привозят за четыре дня. Не специально дрессированные перевозчики, а те же самые мужики, которые это зерно вырастили. Овощи-фрукты они тоже привозят, опять же в свободное от прочих дел время. И в Рязани распределением того же хлеба занимается чуть больше тридцати человек, которые работают на элеваторе и городской мельнице. Не пятнадцать процентов, а одна десятая процента.

— Начинаю понимать…

— Дай закончить. А теперь возьмем… да хоть Владимир. Три тысячи населения, еду привозят с десятка окрестных деревень, тратя на это пару часов в один конец. Но, в отличие от даже Рязани, горожане — не все, но почти все — еще и подсобное хозяйство держат. Ты думаешь, зачем Катя творила проекты деревянных домиков? Не домов в деревни, там она в борьбе за кирпичные всех победила уже, а домиков в садово-огородные пригородные поселки. Во Владимире рабочих чуть меньше пяти сотен человек… больше, но я именно семей в виду имела, возле города — два поселка по две сотни огородных участков. И вот эти четыре сотни рабочих уже сами себя обеспечивают картошкой, ягодами, фруктами. И город потребляет не три тонны зерна в день, а даже меньше тонны, а крестьяне в город возят лишь молоко, яйца и мясо разное. И возят даже больше, чем город может съесть — а поэтому из Владимира каждый день в другие города отправляется почти две тонны макарон и тонн пять консервов разных.

— Это-то понятно… но зачем все же Вологда? Это же и далеко, и прибавки населения от местных…

— Ты планы-то внимательно читал? Вологда — это только начало, потом будут и Тотьма, и Великий Устюг, и Котлас. Холмогоры и Архангельск — а это всё Беломорье. И, между прочим, в Посухонье и вдоль Северной Двины народу тоже живет немало, и подружиться с ними нам будет очень полезно.

— То есть присоединить…

— Подружиться. А захотят они присоединиться или нет — это уже не наше дело. То есть наше дело сделать так чтобы захотели — и вот для этого-то эти маленькие городки в глуши нам и нужны. Чтобы люди могли сами туда придти и увидеть как надо жить. Как надо жить счастливо.

Когда Александру Колмогорцеву назначили «градоправительницей» в небольшой, только что выстроенный, городок, она даже не удивилась. А чего удивительного? Ярослава Королёва назначили главой Ярославля, Вовку Семенова послали во Владимир, а она чем хуже? Она даже лучше, ведь её сам Никита решил назначить главным инженером нового завода по выпуску электрофонов. Хотя, если быть честной, нельзя не признать что у Никиты в цехе, занимающимся выпуском этой не самой сложной продукции, инженер вообще был один. Одна…

Вообще-то Саша с радиоаппаратурой была «на вы»: как она работает — понимала, но углубляться в дебри «качественного воспроизведения сигнала» особого желания не возникало. Для нее «качество» означало нечто другое. Потому что училась она — и училась очень неплохо — работе с электрическими моторами, а вся эта радиотехника — это всего лишь один из путей к улучшению работы этих моторов. И на завод к Никите она попала лишь потому, что придумала — в качестве еще дипломной работы в институте — очень простой, но и очень эффективный приборчик регулировки скорости вращения мотора. Или — что для электрофонов было довольно важным — поддержание постоянной скорости вращения.

Ну а то, что на новом заводе она большей частью именно с моторами и работала, было вызвано вовсе не тем, что электрофоны там плохо делали. Делали так же, как и в Туле в свое время, и уж точно не хуже чем в Москве. Просто кроме музыкальных аппаратов Саше поручили делать на заводе и совершенно другие домашние приборы. То есть не принципиально другие — и там, и там все определялось качеством моторов, но все же для рабочих, которые должны были их делать, совершенно новые. Например, пылесосы. Или, еще более например — кофемолки. И если с пылесосами особых проблем не просматривалось, то с кофемолками пока не получалось. То есть получилось сделать «простую» кофемолку с мотором на двенадцать тысяч оборотов — но даже просто повторить кофемолку тети Марины с восемнадцатью тысячами пока не выходило. А ведь без такой кофемолки смолоть мелкий, словно пыль, кофе, из которого в турке варится самый ароматный напиток, ну никак не получалось…

Почему ей поручили изобретать эту кофемолку, да еще в рамках проекта Спецкомитета, Саша не очень понимала, ведь «кофейную пыль» все и без такой кофемолки делали, обычной ручной машинкой. Да, долго, но ведь и кофе люди не ведрами пьют — но работа в любом случае была интересной. Тем более что дядя Вова особо запретил просто скопировать существующий мотор: «я мотор скопировать и сам сумею, нам важнее понять как вообще такие моторы делать. И не только для кофемолок». Но пока еще успеха в изобретении не случилось — хотя случилось много чего другого.

Ранней весной двести семьдесят второго года в Александров дотянулась железная дорога — и потянулась дальше, в направлении Ярославля. Дорогу строили очень быстро — потому, что на стройку привезли много людей и от присоединившихся к России визготов, и от пока еще раздумывающих о присоединении славянских племен. Как говорила тетя Лера, «условно славянских»: те же вандалы, которых и римляне называли славянами, и сами которые себя к таковым причисляли, ничем — ни обликом, ни языком — практически не отличались от алеманнов, которые по единодушному мнению считались «германцами». А вот булоны, проживающие на левом берегу Вистулы, судинов, живущих на правом берегу той же реки, практически не понимали…

Конечно, «мужика с лопатой для постройки железной дороги недостаточно», как любила говорить тетя Жанна. Однако дорогу строили действительно быстро, иногда в сутки прокладывали больше трех километров — просто потому, что пути клали готовыми рельсовыми звеньями, снимаемыми со старых дорог, на которых меняли пути на «нормальную колею». А учитывая, что дорогу вообще строили сразу с четырех концов (рельсы по рекам и в Ярославль завезли, и даже в новый поселок у озера Неро, который стали называть Ростовом), то в общем-то и не удивительно, что в начале июня дорога открылась. Правда по ней в день ездили только два поезда, но по дороге на «рельсовом автобусе», которые построила для каждого города тетя Жанна, можно было до Москвы доехать за два часа.

И в начале июля Саша, вместе с Яриком и Пилви на таком автобусе отправились в Москву, а оттуда — в Тулу. И дальше, на обычном автомобиле — в Школу: тетя Люда вернулась из очередного путешествия за океан в морозильнике «Пионера». Тетя Вероника, внимательно выслушав Респу, проводившего тетю Люду домой, быстро поставила диагноз:

— Желтая лихорадка, ты не мог ее вылечить, эта лихорадка вообще не лечится…

— Нам придется бросить Тринидад? Или что-то можно сделать, ведь местные ей не заражаются…

— Заражаются, только те, кто не помер от нее в детстве, получают пожизненный иммунитет. Ну как мы после прививки оспы.

— Значит надо найти какую-то местную мышь или корову, у которой похожая болезнь, не вредная для людей, есть?

— Нету там таких мышей, нужно самим вакцину делать.

— А как?

— У Алёны спроси, у нее всё где-то записано, она как-то упоминала об этом мельком. Только дело это не быстрое, результат не гарантирован… даже не знаю, кого и послать на это дело: если он заболеет, то есть серьезный шанс умереть…

— Меня и послать, — уверенно ответил «главный врач Тринидада». — Вы говорите, что иммунитет пожизненный, а я, похоже, уже переболел…

Город Тихвин появился в результате строительства «сверхплановой» дороги от Бокситогорска в Порт-Кати — и он стал первым городом, построенным Катей на этой дороге. А первым «градоначальником» стал Тороп, который воздвиг на Тихвинке плотину и запустил ГЭС. Правда, мощностью всего лишь в шестьсот киловатт, но по крайней мере на освещение и «прочие удобства» в городе этого хватало. К тому же плотина и строилась не ради «электрификации», она просто служила мостом железной дороги, направляющейся на север. Через густые, между прочим, леса — поэтому и первым промышленным предприятием Тихвина стала большая лесопилка. Правда, называлась она «лесоперерабатывающим заводом»: очевидно, проектировавшая город Катя предполагала, что со временем там будет производиться еще что-то, кроме заготовок для шпал, досок и опилок.

Однако за первые шесть лет на заводе (кроме новых лесопильных рам) появились лишь установки по изготовлению древесных пеллет, которыми отапливалась выстроенная рядом «дровяная» электростанция мощностью в мегаватт, а в городе заработал новенький шпалопропиточный завод и небольшая, можно сказать крошечная, мебельная фабрика. Ну и в городе за десять лет мало что изменилось: была достроена средняя школа (на «старой» просто надстроили третий этаж), фельдшерский пункт превратился в «районную больницу» (и новое трехэтажное здание её строилось почти три года), спустя пять лет после начала строительства открыл двери городской «дом культуры». Ну еще все же были выстроены два детских сада и две начальные школы: молодежь, составляющая большую часть населения, весьма активно «плодилась и размножалась». Но в целом казалось, что город практически замер.

Все изменилось после того, как градоначальником был назначен Сережа Павлов, сын Марии Сергеевны. Вообще-то Сережа был по образованию металлургом, и Катя его направила не совсем в Тихвин: в двадцати пяти километрах дальше по железной дороге, там, где дорога пересекала реку с названием «Паша» (с ударением, как у османских владык, на последнюю букву), по планам нужно было поставить еще один город и небольшой металлургический завод. Железа вокруг Паши было столько, что вода в реке была ржавого цвета, и простой мужик мог накопать болотной руды до центнера в день. К тому же, хотя руда там была довольно бедной, в ней было много марганца, имелись и никель с хромом, и кобальт — так что сталь из этой руды сразу получалась неплохо так легированной.

Печи Сережа поставил в новом городе (названном Усть-Капша, по имени притока Паши) всего лишь за год, и одновременно в Тихвине поднял завод для производства из намечающейся стали вагонов-хопперов, необходимых для перевозки всяких полезных ископаемых. Одновременно неподалеку от Тихвина парни Дениса выстроили цементный завод — и первые хопперы как раз сырье для цемента и перевозили от карьеров. А на «лесоперерабатывающем» заработали три печи по перегонке древесины. К тому же Тороп как раз закончил постройку плотины на Паше, ставшую мостом железной дороги и ГЭС на этой плотине (уже мощностью в два мегаватта). Так что металлургическому заводу и энергии хватало, и угля, и извести…

Не хватало только руды: ну маловато мужиков пока еще поселилось в окрестностях. Завод все равно заработал, недостающую руду Сергею подкидывали и с сернокислого завода в Гидрострое, и даже из-под Тулы, но все равно парень мечтал о тех временах, когда вокруг вырастут деревни с мужиками, мечтающими заработать лишнюю копейку.

Но когда в Тихвин приехала Малина, которой Катя поручила «разобраться» с водоснабжением городов, мысли Сережины перенаправились в другое русло. Сразу после того, как девушка поделилась с ним своими проблемами:

— Сереж, я просто не представляю, как очистить воду из Паши достаточно, чтобы завод твой не испортился. В литре воды в реке окиси железа почти полграмма, и даже если воду полностью профильтровать, остается в виде растворимых солей миллиграмм тридцать, а то и пятьдесят — а такая вода забьет трубы за несколько месяцев. Я уже не говорю про марганец…

— Это много или мало?

— Это очень много. Чтобы тебе было понятно, в речке ежесекундно мимо твоего завода протекает в пересчете на чистое железо тридцать килограмм.

— Это что, в час значит мимо завода проплывает больше ста тонн?

— Ну да… и марганца тонн пятнадцать-двадцать.

— А ты знаешь, как это железо с марганцем из воды вытащить?

— В принципе-то знаю, но для этого нужно очень много чего. Озон, например, известь… если всё на энергию переводить, то на тонну окиси железа и марганца потребуется мегаватт-час электричества… примерно. Но ты же не будешь всю речку фильтровать?

— По крайней мере я понял, почему в Паше рыбы почти нет, а ту, что есть, жрать невозможно… нет, насчет фильтровать речку — это даже звучит как бред. Но ты знаешь, не все, что кажется бредом, бредом является. Ну-ка, расскажи мне про очистку воды поподробнее: сдается мне, что миллион тонн качественной руды в год… ну, хотя бы и полмиллиона заслуживают тщательного обдумывания…

Глава 2

В конце августа неподалеку от скульптуры Люды встала и статуя Марины. На поминках Лиза сказала, что мать прожила хорошую жизнь, до самого конца чувствовала себя хорошо, не мучилась как Люда. И что дай бог каждому из нас протянуть до девяносто шести…

А через неделю Катя неожиданно сообщила мужу:

— Мне нужен каррарский мрамор.

— И какие проблемы? Если я ничего не путаю, ты половину мрамора с тамошней каменоломни закупаешь. Только для Никольской башни его тонн пятьсот привезла…

— Мне нужны блоки белого каррарского мрамора длиной в восемнадцать метров и сечением два на два. Цельные блоки. Примерно сорок пять штук.

— Откровенно говоря, я вообще не думаю, что римляне такие вырезать смогут, не говоря уже о том, чтобы их в порт дотащить. А уж погрузить такой блок на корабль…

— Римляне не смогут. А ты — сможешь. Поэтому я тебе и говорю.

— Чисто теоретически… наверное, смогу если постараться. Но зачем?

— Брунн уже шестьдесят, а она — самая молодая из теток. И все они когда-то там будут… рядом с бабулей. И мы будем, но, надеюсь, все же не скоро. Я хочу сделать так, чтобы им там было… уютно. Чтобы все они — уже сейчас — знали, что им будет уютно…

— Ну не плачь… я всё сделаю. И сделаю быстро… И чтобы мама твоя знала, что мы бабулю никогда не забудем… чтобы видела, что мы ее помним и стараемся быть достойными ее памяти… А бабулю Марину мы всегда будем помнить такой, как ее Трофим изобразил: не старой, счастливой и полной сил…

— Трофим… — Катя улыбнулась сквозь слезы, — он мужчина… предусмотрительный. Ходят слухи, что он уже для всех нас статуи изготовил. Только никому их не показывает.

— И кто такие слухи распускает?

— Да много кто, но, думаю, все же врут. Бабуля ведь действительно очень старой уже была, а Люде он статую привез еще теплую… а ведь глиноземная керамика за два дня остывает, я знаю, ведь когда-то печки из нее строила. По крайней мере твоей и моей статуй у него точно нет. А когда ты сможешь такие мраморные блоки привезти?

— Если серьезно, то боюсь, не очень скоро. Машину-то, чтобы мрамор пилить, быстро сделаю. Телегу, на которой их в порт возить, тоже месяцев… за шесть, наверное. Но еще нужно кран в порту ставить, и не только у нас, в Луне тоже, хотя и это решаемо. А вот дорогу от карьеров со скульптурным мрамором до порта…

— Позвони в Русскую виллу Рима, скажи, что я буду ждать там обеих императоров через две недели. Твой самолет за день долетит до Симферополя?

— Двадцать тысяч сильных рабов — это очень много, — задумчиво произнес Гай Валент Гостилиан Мессий Квинт. — Это очень много, повторил он, голосом выделяя слово «очень».

— Уважаемый Марк Ливий Павел не просто умер самым богатым гражданином, — усмехнулся его собеседник, — каждый из трех его сыновей остался более богатым, чем любой другой человек в империи.

— Но двадцать тысяч…

— Чтобы выполнить заказ Катарины Магны, Марк купил пять тысяч рабов. А когда заказ был выполнен, он на выручку от других заказов купил еще семь тысяч и даже после этого остался в прибыли.

— Ты рассуждаешь как торговец, а не как император — с кислой улыбкой попытался возразить Гостилиан.

— Император должен уметь торговать лучше любого торговца, ведь империя и существует на доходы, которые обеспечиваются нами. Я тридцать пять лет служу Империи, причем благодаря богиням служба моя не прервалась тридцать лет назад. И у меня было время заметить, что все, что богини советуют, идет на пользу Империи. Думаю, и на пользу им самим… их стране, но пользу Риму я вижу каждый день — и не только я, все сенаторы тоже успели это заметить. Поэтому если богини чего-то просят… Ты был еще мальчиком, возможно не обращал внимания… сами богини только её называли Великой, очевидно считая себя рядом с ней даже недостойными титула богинь.

— Великая…, — скептически протянул Гостилиан, — а на греческом говорит так, что ее с трудом понять можно.

— Марк Ливий Павел, и пусть память о нем сохранится в веках, изучил язык богинь. По его словам, многое из того, что на их языке звучит совершенно понятно и просто, на греческий перевести почти невозможно, а кое-то — и вовсе нельзя потому что даже в греческом вообще нет нужных слов. Да и кто мы, чтобы судить богинь? Может быть она думает, что это мы на греческом говорим как необразованная деревенщина.

— Наверное ты прав, я не подумав сказал… вероятно, от испуга. Но я не понимаю, зачем… Ведь если в прошлый раз она сотворила целую гору из порфира…

— Как говорил Марк Ливий Павел, да будет его пребывание в мире мертвых безмятежным, смертным не дано понять замыслы богов. Она сотворила гору здесь чтобы выстлать драгоценным порфиром площадь в своем городе за тысячи миль отсюда, и это поначалу выглядело глупо. Но теперь, когда даже эти стены — Гордиан указал рукой на огромные и вырезанные из цельных глыб порфира панели, украшающие комнату — не говорят, а просто кричат о мощи и богатстве Империи, этот дар богинь воспринимается иначе. Может быть, мы поймем зачем ей это нужно, через год — когда она заберет то, что пожелала забрать, может быть — лет через двадцать, а может быть это поймут лишь наши внуки — какая разница?

— Ты прав. Но двадцать тысяч рабов… чтобы их там просто разместить, потребуется выстроить город!

— Можно и город выстроить, это — слава богиням — теперь несложно сделать, — Гордиан усмехнулся. — Я думаю, что государственные лесопилки и после этого неплохо послужат для пополнения казны. Пусть кто-нибудь узнает на Русской вилле, когда они смогут нам продать нужное количество пил. А пока… пусть римские сенаторы пошлют на стройку по сотне рабов.

— Они согласятся?

— Птицу Катарины Магны они видели почти все, но о чем мы с ней говорили, знаем только мы. Пусть теперь и сенаторы узнают… частично.

После этих слов оба императора рассмеялись: все же уже довольно давно они научились думать одинаково. Почти одинаково…

Виталик, причем вместе с Сашей Лобановым, сначала принялся уговаривать Катю лететь в Рим на реактивном самолете, потому что он летит вдвое быстрее. Но с появлением в комнате Володи их мнение как-то резко поменялось: все же «реактивный мотор» — в котором нагнетающая турбина вращалась дизельным мотором — обычно до очередного ремонта работал часов по десять-двенадцать. К тому же опытный самолет, на котором было два таких мотора, мог даже теоретически пролететь «от заправки до заправки» километров восемьсот, а идею «быстренько всунуть внутрь еще один бак с керосином» понимания у Володи не нашла.

Тем более не нашла, что уже «почти серийный» четырехмоторный самолет совершенно спокойно летал из Москвы до аэродрома, уже с год как выстроенного в Симферополе. То есть даже чуть дальше, чем расстояние от Симферополя до Лебинтоса (где тоже была подходящая взлетная полоса сделана) и совсем чуть-чуть меньше, чем был маршрут от Лебинтоса до Рима. Вообще-то то, что предполагалось использовать в качестве «взлетной полосы» на Русской вилле неподалеку от Рима, строили совсем для других целей: на этой площади обычно проходили аукционы по продаже русских товаров местным купцам. Но забетонированная полоса длиной в шестьсот пятьдесят метров очень даже годилась и для взлета и посадки Виталиного четырехмоторника.

Ну а пока обдумывались детали предстоящего полета, «Винджаммеры» срочно везли на «аэродромы подскока» тяжелый «авиационный» керосин: все же Катя имела ввиду не только триумфально прилететь в Рим, но и столь же триумфально (или, по крайней мере, без особых проблем) вернуться обратно. Впрочем, времени на доставку топлива гарантированно хватало.

Пригласить императоров на встречу с богиней — дело нехитрое, а вот обеспечить проведение этой встречи дело, напротив, непростое и хлопотное. Потому что римские императоры обычно не сидят у себя во дворцах, поплевывая в потолок, а постоянно носятся по империи, решая какие-то важные императорские задачи. Как в свое время ехидно прокомментировала этот порядок Лера, «занимались управлением империей в ручном режиме». Но так как Гордиан «управлял» в общем-то европейской частью империи, то он оказался именно в Риме. Однако Гостилиана, заведующего африканской и азиатской частью, пришлось отлавливать в Александрии и срочно везти через море в столицу.

Хотя и это было не самым сложным: императоры уже успели привыкнуть к тому, что виллы богинь в разных городах как-то связаны между собою… хитро связаны, так, что сообщение из одной в другую доходит за несколько часов, а иногда и за несколько минут — и довольно часто пользовались такой связью. Вдобавок и сами они старались далеко от таких вилл не отлучаться («дежурные врачи» богинь виллы обычно не покидали), к тому же чаще всего сообщали обитателям этих вилл где их следует искать в случае какого-то срочного сообщения.

Самым же сложным в организации встречи было недопущение целой толпы сенаторов и прочей «высокопоставленной шушеры» на виллу. Обычно-то на виллу вход никак не ограничивался, а уж в торговые дни туда просто толпы валили, причем больше поглазеть, чем поторговать. Так что центурии преторианцев, выставленной Гордианом у ворот, казалось недостаточно для сдерживания напора желающих поглядеть на Великую богиню (а преторианцы Гостилиана остались, понятное дело, в Александрии). И только появление взвода охраны виллы, командир которого громовым голосом сообщил, что «сегодня любой, кто войдет на виллу без приглашения, будет убит на месте — будь он сенатор, патриций, гражданин или раб, малый ребенок или дряхлый старик — ибо такова воля богинь». Охране все верили, так как «все знали», что служат в ней потомки этих богинь — ибо простой смертный не может так громко говорить. Аккумулятора в мегафоне хватало минут на пять, но — очень даже хватало…

Вообще-то на встречу с богиней были приглашены все четыре императора: оба августа и оба цезаря. Однако цезари к разговору с богиней не допускались, так как «чином пока не вышли». Увидеть богиню вблизи — и без того честь для них величайшая…

Когда гости прибыли, их разместили в небольшом «гостевом дворце»: на улице температура приближалась к тридцати, а в помещении кондиционеры держали ее в районе двадцати двух. Хотя на столах были расставлены многочисленные закуски (в том числе и довольно экзотические), гости к ним не притрагивались и несколько нервно обсуждали, зачем их вообще сюда пригласили. За все время «знакомства» с богинями они «приглашали» императоров лишь однажды, в преддверии серьезной войны…

Но нервная обстановка в гостиной и в сравнение не шла с обстановкой в комнате радистов: по сообщениям с Лебинтоса самолет давно вылетел и должен был уже прибыть на виллу — но связи с самолетом все еще не было. И больше всех нервничала Брунн: она давно уже стала «главной по экспедициям» и решила, что в этот раз без нее в Риме все будет плохо. Ну а раз нервничала «богиня», то и все остальные в комнате психовали по полной программе. Хотя как раз радисты твердо знали, что самолетная радиостанция будет слышна только километров с пятидесяти, а со ста если только очень повезет.

Поэтому, когда связь, наконец, появилась, все в комнате не просто «вздохнули с облегчением», а, казалось, вообще впервые за последний час выдохнули. А Виталик — он, собственно, и управлял самолетом — спокойно так сообщил:

— Да, забыл предупредить: лететь было больно далеко, так что я топливо экономил и особо за скоростью не гнался. Судя по берегу… Неаполь мы уже прошли… где-то через полчаса посадка. В общем, встречайте.

Кто больше всех волнуется, тот больше всех и радуется когда все волнения оказываются напрасными. Так что тревожное ожидание императоров прервалось с появлением в гостиной несколько растрепанной женщины, одетой по обычаю богинь, радостно крикнувшей:

— Императоры — на выход! Катарина Магна прилетает через двадцать минут!

Младший из цезарей (сын Гостилиана Марк Клавдий Флориан) дернулся за мечом, которого у него сейчас не было, а поднявшийся Гордиан с самым важным видом, на который был способен, недовольно поинтересовался у вошедшего следом начальника охраны виллы:

— Кто была эта женщина?

Он очень хотел сказать «невоспитанная женщина», но сдержался — и мысленно себя за это похвалил, когда охранник ответил на «классической» латыни, несмотря на то что вопрос был задан по-гречески:

— Deam venandi et peregrinatione Brunnhilde. Она раньше жила в Германии, а теперь помогает всем другим богиням в их путешествиях…

— Германская богиня… — пробурчал второй цезарь, сын Гордиана Марк Антоний Гордиан Траян, — а выглядит как…

Но отец его резко одернул:

— Выглядит как богиня. Я слышал о ней когда мне было лишь шестнадцать, и уже тогда другая богиня называла ее «старушка Бруннхильда». А сейчас она выглядит вряд ли старше твоей жены…

Оставив сына в задумчивости, старший император последовал за провожатым. Не сразу, просто потому что начальник охраны предложил всем императорам сначала выпить холодного сока так как на улице слишком жарко, а ждать хоть недолго, но придется.

А вот то, что случилось через десять минут, повергло всех четырех в глубокий шок: из-за низких деревьев, окружающих виллу, выскочила огромная белая птица и с ревом опустилась на площадь. Пробежала — точнее, прокатилась, так как лапы ее сжимали явно различимые колеса — до конца площади, там развернулась и подкатилась к навесу, под которым гости ожидали Великую Богиню. «Прилета Богини», как сказала им богиня охоты и путешествий, но римляне не ожидали, что эти слова следует воспринимать столь буквально…

Богиня вышла откуда-то из-под крыла этой, очевидно железной, птицы (лапы у нее точно были железные) в сопровождении высокого мужчины.

— Vir eius Vladimirus, deus machinarum — тихо пояснил Гордиану-старшему сопровождающий, — обычно он путешествует вместе с женой. Но вы будете разговаривать только с Катариной Великой, а Владимир, я думаю, побеседует с цезарями. Он не говорит по-гречески и на латыни, но ему поможет богиня Бруннхильда…

Гордиан про себя усмехнулся: практически никто не знал, что усопший друг отца императора успел обучить речи богинь его сына. Неизвестно, насколько хорошо, но в порту тот с моряками с кораблей из России вроде общался без особых проблем…

Разговор с Великой занял у императоров от силы полчаса, ведь оказалось, что богине нужен вообще пустяк: разрешить ее мужу напилить камней в каменоломне напротив Луны. Очень больших камней, но он же бог, справится. Правда, потом эти камни нужно было дотащить до порта и потом погрузить на корабли — а для этого Риму нужно было проложить довольно широкую и ровную дорогу и что-то выстроить в порту. Какой-то специальный причал, но бог Владимир покажет какой и поможет в работе, так что дело за малым…

Собственно, разговор можно было назвать диалогом лишь потому, что августы по паре раз ответили «да» на какие-то мелкие вопросы богини, а затем Великая сказала, что извиняется за краткость встречи, но ей до обеда нужно вернуться на Лебинтос… В том, что «до обеда» богиня успеет пролететь на своей птице почти полторы тысячи миль, ни один из императоров не усомнился.

А после того, как птица, снова страшно взревев, поднялась в воздух и умчалась вдаль, выяснилось, что и у сыновей августов все сомнения развеялись. Гордиан-младший с каким-то убитым видом поделился с отцом своим наблюдением:

— Этот бог Владимир, когда увидел богиню Бруннхильду, бросился ее обнимать и сказал… он же не знал, что я понимаю их язык… Он сказал «И ты здесь! Это хорошо, я тебя уже сто лет не видел, соскучился сильно! Обратно с нами летишь?», а она ответила «А ты, мальчик, вроде подрос за последние сто лет, или мне кажется? Мне, конечно, летать не очень нравится, но наверное рискну и полечу с вами: здесь мне погода не нравится». То есть богу Владимиру тоже больше ста лет, а выглядит он… ну лет, может быть, на сорок… и для нее он мальчик…

— Ладно, мальчики, — Гордиан не удержался и использовал то же слово по отношению к цезарям, — идите погуляйте… выйдите к сенаторам, скажите, что войны не будет, просто Великая попросила нас о небольшом подарке… большом, но вроде того, о каком она просила Марка Ливия Павла. А мы…

— Если вам удобно, вы можете остаться здесь, в гостевом дворце, на столько времени, на сколько пожелаете. Если вы голодны… — предложил вошедший начальник охраны виллы.

— Нет, мы, пожалуй, еще полчасика посидим, попьем соку… — Гордиан взглянул на висящие над дверью часы, — немного остынем, — и, подумав, очень вежливо попросил охранника:

— А вас не затруднит сообщить преторианцам, что мы покинем виллу… через полчаса или чуть позднее?

На следующий день, когда супруги вернулись домой, Катя изложила мужу свои — и его — планы на ближайшее будущее:

— Так, я займусь проектированием… назовем это «парком памяти»…

— Лучше «мемориальным парком».

— Ладно, ни тебе, ни мне: код проекта будет «парк Мнемозины».

— Почему?

— Она — богиня памяти, и мне нравится ее портрет у Россетти, у меня еще с тех пор иллюстрация сохранилась. Отдам ее Трофиму… нет, попрошу сначала Олю-маленькую портрет перерисовать, мне все же блондинка нужна будет… Трофим скульптуру при входе сделает… хотя на самом деле это была простая тетка, забыла, как ее звали, и на морду лица страшноватая, но чтобы чужих отпугивать — очень даже вполне. Да и вообще это неважно. А ты… Лемми мне уже пообещал построить два козловых крана на двести тонн, один в карьер чтобы блоки на тележку грузить и один в порт. Ребята завтра выезжают в Луну, посмотрят, как там причал нормальный поставить. Ну а ты самой тележкой займись и все это организуй в единую систему — чтобы уже следующим летом мы мрамор могли сюда привезти. И еще, я сначала просто забыла: если у тебя найдется время, мне нужен будет станок… такой токарный станок, на котором будем точить мраморные колонны высотой по восемнадцать метров.

— Чего-чего?

— И, чтобы два раза не вставать, насадку на этот станок чтобы на колонне каннелюры делать. Я тебе сейчас все покажу, у меня где-то тут картинки были… только Вов, давай ты в Луну на самолете больше летать не будешь. На корабле как-то спокойнее…

— Виталик говорил, что плохо самолет рассчитал. Ну не было у него калькулятора, так что у фюзеляжа и крыльев получился десятикратный запас по прочности. А про дизели Сашка говорил, что на испытаниях они проработали по пятьсот часов на форсаже. Потом, правда, под списание… но пятьсот часов, а этот самолет даже с полной загрузкой без форсажа взлетает с пятисот метров.

— На корабле. Мне так спокойнее.

— И еще… Кать, я поглядел: римляне-то колонны из нескольких блоков делают.

— Имеют право. А я вот такого права не имею: я же не какой-то там задрипанный храм строить собираюсь какой-нибудь плюгавой Артемиды, я для бабули… и для всех нас. Чтобы самой стыдно не было, стыдно за то, что могла лучше, а не сделала…

— Солнышко, ты все сделаешь лучше, я знаю. И чем смогу — помогу…

— Ну хоть это радует. Вот, смотри, я тут еще раньше эскизик набросала… Да, кстати… Вот это — это раздвижные такие окна, они вот в эти задние колонны убираться будут, в прямоугольные. Высота — метров, я думаю, двадцать будет, то есть это у колонн, сами окна тоже по восемнадцать, а ширина — по семь с половиной. Можно двустворчатые делать, но лучше чтобы в одну сторону убирались, а то на стыке сквозить будет…

— Умеешь ты мужа порадовать…

— Я стараюсь. А вот это — это крыша стеклянная. Тоже сдвижная, она вот сюда убираться должна. И вот ее точно нужно будет в обе стороны сдвигать, в смысле каждый скат отдельно, так что попроще получается.

— Кать, у меня что-то со зрением? Если высота колонн у тебя восемнадцать метров…

— В порядке у тебя со зрением. Нужно сделать обычную стеклянную крышу. Складную и сдвижную. Длиной в сто десять метров и шириной в семьдесят пять. Времени у тебя дофига, после доставки мраморных блоков наверное с год останется. Успеешь?

— Ну ты это…

— Надо успеть.

— Ну если упереться рогом с землю… только как тогда со Спецкомитетом? Я уже не говорю, во что все это встанет и в ресурсах, и в людях…

— Дурак. Мы. В Спецкомитете. Разрабатываем. Технологии. Чтобы выстроить Парк Мнемозины, потребуется научится делать… где у меня было записано? Ага, вот предварительный список. Прочитай внимательно: есть что-то ненужное?

— Вроде нет…

— Значит, работаем.

— Работаем. Чем дольше я с тобой живу, тем больше люблю. И тем сильнее удивляюсь: почему-то я всегда делаю главным образом то, что ты просишь — и это всегда оказывается нужным для всех.

— Пулеметы я тебя делать не просила.

— Просила, только мимоходом: сказала, что двух автоматов в случае чего нам не хватит. Просто ты раньше просьбы нечетко формулировала и обоснование делала… ну, на интуитивном уровне. А сейчас уже ты научилась и требования четко формулировать, и обосновывать их железно. И ты знаешь, мне это нравится! Хотя раздвижная крыша сто на семьдесят пять… А вот тут можно будет рельсы поставить?

Глава 3

Катя развлекалась не только сотворением грандиозных сооружений, все же гораздо больше времени она посвящала «улучшению быта простых трудящихся». После довольно длительных разговоров с Катей-младшей и матерью она разработала проекты сразу нескольких новых «серий» жилых домов, причем как сугубо городских, так и совершенно «деревенских». А студенты и преподаватели Архитектурной Академии срочно делали проекты перестройки домов уже выстроенных.

Причиной столь активной деятельности стала пока еще только намечающиеся изменения в «демографической политике» и вполне уже существующие «жилищные проблемы»: все же в «средней семье» количество детей уже несколько превышало десять человек. Не в каждой семье, а в той, где родители уже «закончили личную программу деторождения» — но ведь таких семей с каждым годом становилось все больше…

По новым планам взрослый городской житель, обучающийся в старшей школе или институте, до создания семьи должен был проживать в не самом просторном общежитии, но сразу после свадьбы «молодые» должны были получить собственную (и уютную) двухкомнатную квартиру. Такую же после окончания института получал и каждый несемейный специалист, но это был лишь один из дополнительных стимулов к получению высшего образования.

С появлением первого ребенка (а инженер, учитель или врач — в день свадьбы) переселялся в квартиру уже трехкомнатную, с появлением третьего (а специалист — второго) ребенка — в четырехкомнатную. И так далее, так что в новых проектах имелось немного двухкомнатных и трехкомнатных квартир, а большую часть дома занимали квартиры от четырех до семи комнат. Некоторые варианты планировок имели и восьми, и даже десятикомнатные квартиры, причем уже двухэтажные. Это — в городах, а для деревень Катя придумала несколько иной подход к обеспечению жителей требуемой жилплощадью, так как школьники жили с родителями, а институтов в деревнях просто не было. Там молодой семье сразу предлагался довольно просторный дом (уже с хлевом и птичником) о четырех комнатах, а по мере роста семьи постепенно в доме надстраивался второй этаж. Ну а если семья становилась слишком большой для дома в максимальной конфигурации, то в деревне на дворе можно и дополнительный домик выстроить.

Столь «широкий размах» грядущего строительства вполне обеспечивался тем прискорбным фактом, что пока слишком много людей в плане профессиональной подготовки были пригодны лишь с простым строительным работам (то есть к копанию земли и перетаскиванию тяжелых предметов с места на место), а сами стройки, являющиеся наглядным примером «коллективного труда», неплохо стимулировали разнорабочих к получению более высокооплачиваемых профессий. Тоже в основном «строительных», но тем самым они «высвобождали» будущих выпускников школ для профессий более технических.

И, что не уставала повторять Лиза, массовое жилищное строительство обеспечивало будущим детям более комфортные условия существования и тем самым повышало уровень здоровья всего населения. Ну а то, что после ввода этой программы в действие скорее всего снова резко вырастет и рождаемость, было решено считать «мелким побочным бонусом».

А второй причиной — точнее, «техническим обоснованием возможности» разработки этой программы — стало «изобретение» Володей двух новых агрегатов для производства стройматериалов. Первым были шнековые машины для производства глиняного кирпича, а вторым — линии по выпуску кирпича уже силикатного. Еще мелькала было идея организовать производство железобетонных плит перекрытий, но Вова — после долгих и обстоятельных расчетов — ее отверг: отливать бетонные перекрытия «на месте» народ умел очень неплохо, а вот на чем возить и чем поднимать тяжелые плиты, было непонятно. Главным образом все же «на чем возить»: новые дома ведь строились чаще всего очень далеко друг от друга и уж тем более далеко от потенциальных заводов железобетонных изделий (строить которые в каждом новом городе было очевидной глупостью), так что Вова решил на эту тему не заморачиваться и на всякий случай Оскару тоже крайне не рекомендовал об этом думать.

Оскар и не думал о бетонных плитах, ведь «жилищная программа» тянула за собой огромный ворох других проблем. Так как после ее воплощения «плотность населения» в городах изрядно снизится, а население, наоборот, скорее всего вырастет, то города увеличатся в размерах — а это значит, что придется «растягивать» и водопровод с канализацией, и прочие коммуникации. Включая коммуникации транспортные: взяв в качестве «модели» всего лишь Тулу, парень быстро просчитал, что теперь «средний туляк» на дорогу на работу будет тратить не пятнадцать минут, а уже больше получаса. Если, конечно, не «придумать» правильную систему общественного транспорта. Или же транспорта личного…

Последняя мысль Оскару очень понравилась — и результатом стал подготовленный небольшой командой молодых инженеров проект «народного велосипеда». Собственно, в самом велосипеде особых хитростей не было, и «рабочий образец» имелся — а вот сделать машину массовой оказалось непросто. Причем непросто было даже выбрать место для постройки велосипедного завода!

Волевым решением Оскара завод в конце концов стали строить в Дубне, на месте уже полностью остановленного завода металлургического — и тут «совершенно внезапно» выяснилось, что для такого завода городок-то маловат! То есть маловат, если делать велосипеды так же, как ребята изготовили «опытно-демонстрационный экземпляр» — который сделали в железнодорожной мастерской. Ведь если «традиционными методами» делать даже простую велосипедную цепь, то два десятка неплохих токарей за день смогут изготовить втулок для цепей достаточно, чтобы сделать цепи лишь для пяти-семи велосипедов — и это без учета того, что потом эти втулки нужно закалить, отполировать… А еще нужны люди, которые изготовят шпильки, собственно цепные звенья — и все это потом кто-то должен собрать в единую цепь!

Ксюша, выслушав стенания Оскара по этому поводу, высказалась просто:

— Я тебе могу выделить, причем ненадолго, пару конструкторов-станочников. Пусть твои велосипедисты подготовят точные и исчерпывающие требования к станкам, на которых все это должно делаться — а заодно пусть еще и перечислят все детали, которые для велосипедов понадобятся. Но могу дать один совершенно бесплатный совет: для изготовления цепей вероятно стоит выстроить отдельный завод. Потому что такие цепи не только для велосипедов пригодятся, и если у нас будет завод, на котором можно будет делать любые подобные цепи…

— Я понял. Про подшипники я и изначально думал, что будут готовые использоваться, но ведь много деталей на самом деле проще делать на уже готовых заводах. Те же шины и вообще всю резину…

— Может быть и так. А может быть, что выгоднее выстроить в небольшом городе новый небольшой завод, который будет делать только велосипедные шины. Или даже мастерскую, в которой будут делать только спицы для колес — ну, для велосипедов. И еще что-то подобное, но уже для других целей. Ты же лучше знаешь, что и для чего у нас делается, так что если создать специализированные заводы под узкую целевую нишу, то может это окажется более производительным.

— Скорее всего, вы здесь правы. Конечно, нужно будет прикинуть какие производства стоит вынести в отдельные заводы и фабрики, но я этим займусь. Как вы думаете, за год получится запустить велосипедный завод?

— Думаю да. Но если посмотреть на проблему шире и вспомнить, что на свете есть еще и мотоциклы…

Володя сидел, слушая молодых ребят, обсуждающих возникшую перед ними проблему. Большую проблему, можно даже сказать, огромную. Слушал их и думал, что наверное хорошо, что эти ребята раньше не сталкивались с проблемами нерешаемыми, а поэтому даже не догадываются, что бывают проблемы, которые они решить окажутся не в состоянии.

— Ну тут всё понятно, длина двадцать метров, ширина… по-хорошему строит взять с запасом, скажем, метра четыре. И вес двести тонн. Если на тележку поставить десять осей, а на каждую по четыре колеса, то получается пять тонн на колесо, примерно как на новой железной дороге. Вопрос первый: колеса будем стальные делать или на пневматических шинах?

— Конечно на пневматике. Сорок колес — получается тонн по пять на колесо.

— А вес самой тележки? Она ведь сама тонн на полсотни потянет.

— Ну по шесть. Если взять стандартное колесо с шириной протектора в полметра, то оно примерно шесть тонн и потянет.

— Все рано не получается, ведь колесо с двумя скатами дает прибавку грузоподъемности процентов пять, много семь.

— А кто говорит про двускатные? Сделаем как на самолетном шасси, по два колеса на стойке.

— И какой к ним привод? Механический в такую конструкцию не поставить, а такую тележку всяко придется самоходной делать, ни один тягач её не сдвинет.

— Наверное на каждую пару колес свой мотор нужно будет ставить. Электромотор, можно взять шахтный пылезащищенный на пятьдесят киловатт.

— Ага, и мегаваттную электростанцию туда же.

— Два дизеля по девятьсот лошадей подойдут? Места им хватит.

— Тогда для груза места не хватит.

— Ну что ты как ребенок? Сделаем тележку подлиннее, и осей поставим уже двенадцать…

— А как всей этой кучей колес управлять?..

— Как думаешь, это решаемая задача? — тихо поинтересовался Вова у так же молча слушавшего обсуждение задачи молодыми инженерами Сашки. Парни к единому мнению все же пришли и разошлись составлять аванпроект для утверждения его Вовой, но это был всего лишь проект одной тележки…

— Ну… про колесо — это Демьян… зять тети Нади, он на шинном технологом работает. С шурином, то есть с сыном тети Нади, который на ЗИЛе в КБ грузовики проектирует, он давно уже мечтает самосвал тонн на двадцать сделать, но раньше-то никак не выходило. Они у Ксюши очень безуспешно расточный станок просили трехметровый чтобы формы для шин делать, и тут как раз Катин проект им в струю оказывается. Так что если сейчас эскизный проект утвердим, то у них станок меньше чем через полгода будет, я с ней уже об этом говорил. А будет станок — будут и колеса, у Демьяна не заржавеет.

— Демьян? Что-то не припомню…

— Это сын Тары, его тетя Марина так окрестила. А как его мать назвала, наверное ни сама она, ни Демьян уже и не помнят. Парень умный, работу знает… Ну а собственно платформу… Идея тяжелого грузовика с электроприводом мне нравится. Я тут прикинул, пока они спорили — алюминия у нас завались, сделаю я им два алюминиевых дизель-генератора по мегаватту.

— Не занимайся фигней, там и одного тепловозного генератора на шестьсот киловатт с запасом хватит. Если максимальная скорость тележки будем пять-семь километров в час, а угол подъема на дороге по техзаданию не превышает пары градусов… У тебя девятисотсильный генератор для тепловозов сколько весит? Тонны три?

— Почти четыре… Пожалуй ты прав, я еще поговорю со своими парнями. А моторы… Лемми вроде на краны ставит двадцатикиловаттные, может их приспособим?

Когда Вова говорил Кате, что в основном занимается реализацией её пожеланий, он практически не лукавил. Просто пути решения поставленных женой задач были у него несколько «извилистыми», причем чаще всего предусматривающими и активное вовлечение самой Кати в процесс. Даже самых простых на первый взгляд задач. Например, когда Катя пожаловалась на отсутствие стиральной машины, Вова вовсе не бросился делать ее — то есть бросился, но не совсем лично. Для начала он «временно изъял» из Лизиного дома починенную много лет назад машину «Эврика» и все же лично привез ее на свой «завод экспериментального машиностроения». После чего двое инженеров с этого завода разобрали ее на мельчайшие детальки, всё тщательно измерили, начертили чертежи — а затем рабочие каждую из деталей повторили в металле. Даже не так, прежде чем рабочие приступили к изготовлению деталей будущей стиралки, другие инженеры (на этот раз уже трое) составили технологические карты по изготовлению каждой детали, составили список необходимого оборудования — и на заводе часть этого оборудования изготовили (а часть сделали на заводе Ксюши, которая тоже очень активно включилась в работу просто потому что и ей стирать одежду руками надоело). И вот только после этого все новенькие детали были изготовлены и на свет появилась новенькая «Эврика».

Для которой в Рязани были изготовлены резиновые шланги, прокладки и шкивы, на Тульском заводе электрических машин — два специально под стиралку «реконстуированных» электромотора, в Никитине наштампованы пластмассовые детальки из полиэтилена, полистирола, полиакрилонитрила (причем последний как раз для этой задачи и синтезировали) — и стиральная машина угнездилась в Катиной квартире, всего лишь спустя восемь месяцев после «постановки задачи». Еще четыре машинки, сделанные одновременно с первой, были в торжественной обстановке вручены Ксюше, Наде, Наташе и Зое. Но на этом обеспечение народных масс стиральными машинами не закончилось: в одном из «временно свободных» цехов Володиного завода все необходимое для выпуска стиральных машин было размещено таким образом, чтобы наиболее эффективным способом все нужные детали в нужные сроки поступали на сборочный конвейер, затем была изготовлена собственно конвейерная «лента» — и начался уже серийный выпуск столь полезных в домашнем хозяйстве агрегатов. Неспешное такое производство, ведь под него Володя набрал новых молодых рабочих, опыта практически не имеющих — так что в основном рабочие пока что учились делать нужные детальки и собирать готовые машины.

На отдельном участке другие рабочие так же неспешно осваивали процесс изготовления деталек уже пластмассовых из поставляемого из Никитина сырья, а в учебном цехе Рязанского химико-технологического училища другая «молодая поросль» обучалась изготовлению шлангов, прокладок и шкивов.

Так как места в «свободном цехе» было, в общем-то, маловато, сам конвейер в него просто не поместился, и сборку машин рабочие делали на специально подготовленных стендах, а детали корпуса машин вручную вырезали из стального листа — что было неудобно и крайне непроизводительно. Поэтому Вова, предварительно разругавшись с Ксенией (и сообщив Саше, что «зря я Ксюше стиралку подарил»), «освежив» свои знания по части гидравлических машин, почерпнутые при разборке белорусского экскаватора, сделал в экспериментальном цехе… нет, не гидравлический пресс, а станки, необходимые для производства таких прессов. А Катя, которую муж специально сводил в цех по выпуску стиральных машин, приступила к строительству цехов нового завода возле станции Подольск — куда спустя еще полгода было перевезено всё оборудование, нужное для производства стиралок. Из цеха экспериментального завода, с завода электрических машин, из Рязани. И с новенького завода, выстроенного в Двигинске, на котором теперь начали делать гидравлические прессы…

За время подготовки производства собственно стиральных машин было изготовлено чуть меньше двух сотен, зато рабочих, умеющих такие машины делать, было подготовлено почти триста человек. Так что новый завод в Подольске сразу же начал их выпускать по десять-двенадцать штук в сутки. Немного, но со временем (и при необходимости) объемы производства можно было увеличить в разы, если не на порядки — а то, что в процессе был выстроен новый город с населением в пять тысяч человек и пущены два новых завода, было лишь результатом несколько нетривиальных подходов Вовы к решению поставленных задач.

Вова вообще старался все стоящие перед ним задачи решать примерно таким же способом, и вовсе не потому, что «прямые решения» ему не нравились. Прежде всего он прекрасно понимал, что один человек большинство подобных задач решить просто не в состоянии. А во-вторых, приступая к решению любой задачи он прежде всего думал о том, какие другие, возможно еще толком не сформулированные проблемы, можно будет решить «параллельно». И в третьих (а скорее даже «в нулевых», еще до того как приступал к решению очередной задачи), Володя всегда отдельно решал, насколько текущая задача является срочной. Например, с той же стиральной машиной…

Стиральные машины, хотя и не сразу, уже довольно давно появились у всех учительниц. У Кати в тульской квартире машина была еще «из будущего», дачная «Ренова», обнаруженная в Савельевском доме. Небольшая, не автоматическая — но стирала она белье довольно неплохо. Однако Кате не нравилось то, что белье она постоянно скручивает в жгуты и часто рвет тонкие вещи. Еще в середине сороковых Вова потихоньку наладил выпуск почти таких же машинок на Тульском оружейном. Как только появился сверхвысокомолекулярный полиэтилен, из которого получилось сделать совершенно непротекающий сальник, сразу и начал эти машинки делать. Целиком из нержавейки и без центрифуги — но машинки-то вполне себе неплохо стирали. Поэтому потратить на запуск серийного производства барабанных полуавтоматов почти два года Володя счел делом вполне допустимым. Да и личного времени на все работы он потратил… по его собственным прикидкам, время это исчислялось даже не месяцами или неделями, а немногими часами.

Но это если считать время, потраченное исключительно на стиралки. Ведь те же гидравлические прессы (не те же самые, а те, которые тоже были сделаны на заводе в Двигинске), собранные в роторно-конвейерную линию на Тульском патронном, обеспечили выпуск гильз для всякого стреляющего оружия со скоростью почти тридцать штук в минуту. И вот на проектирование, изготовление и наладку этой линии Вова потратил в общей сложности больше полугода «личного времени». Кстати, релейно-механическую схему управления гидроприводами на линии он «позаимствовал» как раз из «Эврики», зато «в обратную сторону» он использовал гидроклапана, позволившие автоматизировать работу стиральной машины. Так что в домах с централизованным горячим водоснабжением стало можно ставить машины уже автоматические (подогрев воды в баке был поначалу исключен из-за дефицита электроэнергии), а там, где горячей воды в кране не было, лучше было ставить машину-полуавтомат с ручной заливкой воды…

Впрочем, это (как и многое другое) было делом будущего. А настоящее каждый день ставило новые задачи. Срочные и, чаще, не очень срочные — но решение которых делало жизнь более комфортной. И ведь готовые решения почти всегда можно было найти в библиотеке Михалыча — но почему-то чаще всего они оказывались негодными. Просто потому, что людей «годных» не хватало…

«Кадровая проблема» волновала не только Вову, просто в силу разнообразия задач, которые на него валились, он ее воспринимал острее прочих. Но решать эту проблему приходилось не столько ему, сколько учительницам — и в первую очередь Ярославне. Просто потому, что на нее была взвалена задача составления учебных программ практически для всей школы, он начальной до высшей.

Собственно программы составить — дело не особо хитрое, однако реализация этих программ на практике столкнулась с общей уже проблемой: нехваткой кадров, ведь учителей просто не хватало достаточно подготовленных. Но за спиной Ярославны все же был опыт не только личный, но и опыт буквально поколений преподавателей. Которые аналогичные проблемы, хотя в другое время, в другом месте и в других условиях все же успешно решили. Так что задача упрощалась, но Ярославна предложила решение проблемы ускорить с использованием «передовой техники» — и в конечном итоге проблема, сделав круг, вернулась к Вове. Как и положено по правилам диалектического материализма, «на более высоком уровне».

— Итак, молодые люди, — обратилась Ярославна к вызванным ею Никите и Володе на «производственное совещание», — внезапно наступило время вспомнить заветы Ильича. Даже не все заветы — от которых кроме вреда никакой пользы не было, а завет про важнейшее искусство. Насколько я знаю, ты, Никита, уже сделал кинокамеру…

— Ну сделал, только пользы от нее маловато. Пленки, которая Зоя делает, хватает по длине всего на десять-двенадцать секунд фильма.

— С Зоей я уже пообщалась, она уже сейчас готова делать тридцатиметровую пленку, а где-то через пару месяцев начнет выпускать стометровую. Тридцать метров — это уже полторы минуты, я правильно посчитала?

— Ну да, с такой уже и какие-то вменяемые фильмы снимать можно.

— В особенности учебные, там фильм любой длительности можно из кусочков склеить. Я тут подготовила несколько сценариев, минут на десять-пятнадцать каждый, так что твоя задача, Никита, состоит в том, чтобы подготовить бригаду, которая съемками и займется. Насчет обработки пленки — это Зоя тебе людей предоставит, у нее уже довольно много фотолюбителей развелось, так что…

— А я-то тут зачем? — не удержался от вопроса Вова. — Если нужно кино, а киноаппарат Никита уже сделал, то пусть он этим и занимается.

— Ну, во-первых, одним аппаратом Никита явно не обойдется: мы только по физике подготовили сорок с лишним сценариев фильма, а еще есть математика, химия, биология… что еще забыла? А во-вторых, фильмы эти самоценностью не являются, они нужны чтобы их показывали учащимся в школах. Всем учащимся во всех школах — а для этого, кроме всего прочего, будут нужны и кинопроекторы. Много кинопроекторов, которые Никита явно сделать не сможет.

— Я уже два сделал! — возразил Никита.

— А потребуются сотни, или даже скорее тысячи! Так что, Вова, твоей задачей будет — ну, после того как Никита тебе расскажет про устройство проектора — построить завод по их выпуску и обеспечить этот завод рабочими.

— Мне что, больше заняться нечем? И потом: станки — это к Ксюше.

— Я знаю, что ты очень занят разными проектами. Но… С Ксюшей я уже поговорила, станки она сделает. Но там больше вопросов по прецизионной оснастке, а это, кроме как на твоем экспериментальном, никому быстро не сделать. К тому же кино будет со звуком, а это уже по части электроники, насколько я понимаю.

— Как со звуком? — удивился Никита. — Я со звуком пока ничего не делал.

— Надо сделать. Зоя сказала, что сможет сделать пленку с магнитными дорожками снаружи от перфорации. И вообще: это сделать нужно, и нужно это сделать срочно — иначе мы еще лет на десять-пятнадцать провалимся в деле подготовки квалифицированных кадров. А кроме вас — я уже и Лизой поговорила, и с Оскаром — кроме вас такого просто никто сделать у нас не сможет. Так что вы уж постарайтесь…

Выйдя от Ярославны парни переглянулись и, увидев в глазах друг друга какое-то взаимопонимание, решили проблему обсудить поподробнее. За обедом, по какому поводу направились домой к Никите. Пока шли, каждый молча обдумывал сложившуюся ситуацию, а когда суп был уже разлит по тарелкам, Вова спросил у Никиты:

— По моим прикидкам завод должен будет делать проекторов штук по двести в год. Это не мало, но и недостаточно много, чтобы под это целый завод строить.

— Я тоже об этом подумал. Но на заводе можно ведь не только проекторы делать, те же кинокамеры… Камер, конечно, тоже не ахти как много потребуется, но и фотоаппараты… У себя на заводе точной механике я пока где-то с полсотни «Смен» сделал, сейчас ребята пытаются «ФЭД» Михалыча повторить…

— А оптику?

— Аня Теплякова мне объективы делает. Я с ней по фотоаппаратам разговаривал, она сказала, что до тысячи объективов в год для нее большой проблемы изготовить не составит.

— Я сейчас про другое. Кино — это Ярославна здорово, конечно, придумала. Но в любом случае, хоть мы наизнанку вывернись, раньше чем через пару лет проект не взлетит. А с учителями-предметниками жопа уже сейчас. А фотоаппаратов у тебя, как сам говоришь, уже с полсотни…

— Это не у меня, у меня — если считать с теми, что в лаборатории — три штуки. Ну и «ФЭД» Михалыча.

— Это неважно, главное что их несколько имеется, а при острой нужде, думаю, ты еще парочку-другую «Смен» сделать сможешь. Я про то, что давным-давно была такая забавная штука как диафильмы, я в детстве часто на одном сайте зависал, где этих диафильмов сотни были выложены. И если ты срочно придумаешь простенький диапроектор…

— Да хоть завтра придумаю! Даже еще сегодня до ужина — а вот кто их будет делать?

— Пока наладим предсерийный выпуск у меня на экспериментальном, только надо будет с Аней договориться насчет объективов. А потом… Зоя ведь придумала какой-то способ цветные картинки с фотопленки печатать?

— Да, там три кадра нужно, через разные светофильтры снятые.

— Поначалу начнем диафильмы на простой фотопленке делать, а потом договоримся с Зоей, чтобы она придумала технологию как цветные кадры на пленке тиражировать. Думаю, что задачка тоже не на пару недель, но, мне кажется, результат мы увидим всяко быстрее чем с кино. Так что… давай, ты мне в ближайшие пару дней все чертежи своего кинопроектора принесешь, я ребятам дам на подумать как их в производство запустить, а сам подумаю насчет диапроекторов. И еще к Оле-маленькой зайду, пусть со своими художниками пока нарисует картинки к разным урокам чтобы потом Ярославне сразу готовый материал подсунуть. Надеюсь, что с этим мы будем все же не напрасно мучиться — а если хорошо обученный рабочий быстро на заводы в результате пойдет, то и вообще замечательно будет.

— Обязательно будет! Вот только когда…

— А когда — от нас зависит. Впрочем, как и всегда.

Глава 4

Отмечать Новый год в квартире Кати собралась вся семья. Включая, естественно, Лизу, Иру и всех детей, а так же внуков. Ну да, дата вроде некруглая, тридцать девятый год всего с переноса пошел — так что у всех на праздник были именно тихие семейные посиделки. И от многих предыдущих Новых годов эта ночь отличалась (принципиально отличалась!) лишь одним: почти все отмечающие наступление Нового года вместо оживленных (или ленивых) бесед на праздничные темы тупо уставились в экраны телевизоров. Никита со своими инженерами — после внимательного изучения доступной литературы (то есть ее сам Никита и изучал, а инженеры довольствовались его пересказами) — изготовили видикон. Ну меди-то гальванической много добывалось, так что извлечь селен из шлама для химиков особой проблемы не составило. Правда видикон получился довольно паршивенький, в особенности в части светочувствительности — но ярко освещенную Спасскую башню Кремля телевизоры показывали даже ночью. Просто потому, что ночная трансляция с Красной площади все же велась с помощью камеры, снятой Леночкой с телефона, а ламповая схема, преобразующая сигнал с камеры в «телевизионный», хотя и весила почти центнер, оказалась вполне рабочей.

А телевизоры — их тоже нетрудно сделать если есть готовые схемы, и Леночка одну такую нашла где-то. Ну и если имеется производство электронных ламп — а как раз с ними в прошедшем году стало «очень хорошо». Маркус «изобрел» ламповый калькулятор, но в процессе «изобретения» так достал всех на Рязанском электроламповом заводе, что ему пришлось свой цех открывать по производству именно электронных ламп. В Александрове, где у Никиты уже работал завод электроприборов.

Телевизоры были большими, а экраны у них — маленькими: на радиозаводе пока так и не смогли изготовить кинескоп больше тридцати сантиметров по диагонали. А еще они были черно-белыми, но главное — они работали! Правда недолго: с поздравлением выступил Оскар, потом — после боя курантов — небольшой оркестр сыграл пару мелодий, и на этом телепрограмма закончилась. Ведь и выступающим, и оператору тоже попраздновать хочется, а с видеозаписью пока вопрос решен не был — так что вскоре все уделили усиленное внимание праздничному столу, а затем — уложив самых младших членов семьи в кроватки — стали обсуждать события года прошедшего. И — планы на год грядущий.

Жизнь в огромной квартире имеет свои недостатки. Например, можно легко пропустить что-то интересное… или опоздать на какую-то семейную разборку. Так что Вова услышал лишь неразборчивые возмущенные вопли жены и тихие, но все же спокойные увещевания тещи — но что именно случилось, он не понял. Однако он очень не любил семейные скандалы (хотя их практически и не было), так что поспешил на кухню, где все это и происходило. И увидел набычившуюся дочь, покрасневшую жену и тещу, продолжающую её уговаривать:

— Ну не стоит это твоих переживаний, успокойся…

— А можно узнать что случилось?

— Да вот, посмотри, — Катя ткнула рукой в направлении насупившейся девушки, — Нина договорилась с Бейлисту этим летом покорять Занзибар!

— Да нечего там покорять! — попыталась возразить Нина, однако проблема для Вовы не прояснилась, и он решил все же уточнить:

— А зачем?

— На Занзибаре бухты хорошие, можно порт там устроить, и даже не один.

— Зачем?

— Ну, накопим там нужные ресурсы, отправим экспедицию в Дар-эс-Салам…

— Зачем?

— Пап, ну что тут непонятного-то? Там всего около тысячи километров до Танганьики…

— И что?

— Проложим дорогу железную, порт на озере выстроим.

— А с какой целью, я интересуюсь?

— А если озеро переплыть, то тут как раз и будет Катанга. Ты же сам говорил, что тебе туда нужно.

— И для этого начнем войну на Занзибаре?

— Да мама всё страсти всякие придумывает. Не с кем там воевать. Если тамошних с хайнаньцами сравнивать, то на Хайнане окажется высокоразвитая технологическая цивилизация.

— Это тебе тетя Лера сказала?

— Нет, она сказала, что все происходящее южнее Эфиопии современной науке неизвестно. А Генрих досрочно выстроил «Святогор», его — в смысле корабль — тетя Брунн туда отправила вроде как на ходовые испытания… в общем, люди на Занзибаре есть. По прикидкам может быть пять тысяч человек, а может и десять. Но они совсем дикие: живут в лесах, даже хижины еще строить не научились, шалаш из пальмовых листьев там — вершина архитектурного искусства…

— А зачем тебе Бел?

— У нас людей-то на такое дело нет, а у Бела есть. То есть мы договорились, что он пошлет пару сотен своих рабочих порт строить, ну и охранять стройку если понадобится. Только там не от кого ее охранять, разве что от зверей диких.

— И с чего это Бел таким добрым стал? Когда граждан для своей Эфиопии он поштучно на рынках покупает, откуда у него столько лишней рабочей силы?

— Бел — очень неглупый мальчик, — усмехнулась Лиза. — Он пока не понимает, как у нас все работает, но видит, что работает и результаты получаются неплохие. Поэтому старается у себя сделать всё как у нас сделано. В том числе рабов выкупает, и не только в Аксумском царстве, причем не поштучно, как ты говоришь, а сотнями. В Куше рабы гораздо дешевле, там он уже тысячами народ скупает — так что у него теперь людей довольно много. Причем людей довольных жизнью.

— Интересно, на какие шиши он людей-то выкупает? За кофе мы ему денег ведь не платим, только детишек обучаем…

— А африканское золото? Он же нам его только на переработку отправляет, а эфиопские солиды везде принимаются с радостью. В Адулисе за солид можно два-три раба купить, в Куше — уже до десятка, а мы ему в год сейчас больше десяти тысяч солидов после очистки его золота возвращаем.

— И чего мы себе эту Эфиопию не забрали?

— Некем у нас ее забирать. Людей нет. Но ты не волнуйся, Бел сейчас делает всё, чтобы Эфиопия стала если не частью России, то по крайней мере верным партнером и союзником. Ты в курсе, какая у него в его империи главная проблема?

— Даже не догадываюсь. Потому что мне это вообще не интересно.

— А зря не интересно. Он скупает людей по всей северо-восточной Африке, и все эти люди разговаривают на самых разных языках. Главной его проблемой является то, что всех этих людей надо как-то заставить понимать друг друга чтобы они могли работать вместе.

— По счастью, это именно его проблема.

— Я же сказала, что Бел, даже если не понимает, как и почему это работает у нас, делает так как у нас потому что это работает. Он всех выкупленных рабов обучает одному языку. Русскому — так как собирается уже их детей учить и дальше. Причем очень многих, и уж точно всех, кто будет получать высшее образование, он собирается учить у нас. И учителя, которые будут учить эфиопских детей в Эфиопии, тоже у нас обучаются.

— Понял, и он из благодарности за науку Нине…

— Нет, не из благодарности. Все проще: Нина ему пообещала выстроить электростанцию на речке… забыла, как она называется…

— Дабус, — уточнила Нина. — Это откуда он золото черпает.

— А говорила неглупый, — усмехнулся Вова, — водохранилище же затопит все его золотые россыпи.

— Да, — снова улыбнулась Лиза, — Бел очень даже неглупый. Русло речки он промыл уже километров на двадцать и что мог уже оттуда выгреб. А что не мог — он предложил Нине туда драгу привезти и в качестве оплаты за ГЭС нам забрать половину того золота, что намоем уже мы. У него сын нашу школу окончил, сейчас в институте учится у Лемминкэйненовны, он уже летом домой съездил, всё прикинул. От трехметровой плотины подпор будет километров на десять-двенадцать, по договору драга может золото мыть на пятнадцать километров выше створа плотины.

— Ага, то есть мы сами должны зарабатывать на то, чтобы ему построить электростанцию?

— Вот именно. Но интереснее то, что он прекрасно понимает: после постройки плотины мы драгу назад по реке не спустим, а там по реке еще километров на двести вверх пройти можно…

— А что говорит наша геология?

— А почему у меня спрашиваешь? Дочь твоя тут геолог, у неё и спрашивай.

— Ну, по крайней мере теперь я понял, причем здесь ты, — Вова повернулся к Нине. — И сколько там ожидается золота?

— Если по всему руслу пройтись, то, думаю, примерно тонну на этом участке мы выгребем, а может и больше: сейчас-то они только на два-три метра от берега грунт промывать в состоянии. А половина, что нам достанется — это минимум сто тысяч солидов.

— А почем нынче курс солида к денарию?

— Солид — это наш червонец, значит сто денариев. А миллион рублей… «Святогор» обошелся в сорок пять тысяч, это с учетом того, что на нем, кроме двух дизелей еще и турбина на два с половиной мегаватта стоит.

— И за миллион рублей мы должны построить…

— ГЭС на четыре мегаватта. Только саму ГЭС, плотину Бел сам выстроит. По нашему проекту, конечно. На сдачу мы на Занзибаре не то что порт построим, мы половину острова плантациями засадим.

— Какими?

— Ну в этом году «Богатырь» в Индонезию заглянул на обратном пути, рассаду гвоздики привез и семена, а бабушка говорит, что на Занзибаре для гвоздики климат самый подходящий.

Володя внимательно поглядел на тещу, та в ответ, сморщившись, отрицательно покачала головой и для верности вслух добавила:

— Нет. Но я думаю, что дочь твоя до подключения к программам Спецкомитета уже доросла.

— Проверим, — Вова облегченно вздохнул и спросил у Нины:

— А если мы завоевывать… осваивать Занзибар этим летом начнем, то когда в Катангу по железной дороге доедем?

— Порт на Занзибаре — это где-то год строить. Потом, если Генрих успеет еще один «Святогор» построить, минимум год все нужное туда возить…

— А почему Генрих может не успеть? Все же корабли по планам делаются.

— По планам дизели, «Святогор» экспериментальным был. А турбины для него — это сверхплановая работа Турбинного завода…

— А если он сделает нам лишний «Богатырь»…

— Два года. «Богатыри» в полтора раза медленнее плавают и перевозят вдвое меньше.

— Ясно. И что дальше?

— Год — это обустройство на материке. И будет очень хорошо, если потом мы сможем строить километров по двести дороги в год. Там примерно тысячу триста километров выходит.

— То есть еще семь лет?

— До озера — да. Но и от озера до Катанги, то есть до места, которое тетя Лида показывала, километров пятьсот еще…

— Ну что же, звучит достаточно… оптимистично. Кать, а кричала-то ты чего?

— Нечего ей на этом Занзибаре делать!

— Мам, ну ты вечно не дослушиваешь! Я туда не поеду, и в Эфиопию не поеду! Я просто договорилась с Бейлисту, что он даст людей для постройки порта. Негров, чтобы туземцев особо нашими белыми рожами не пугать…

— Сообразительная ты моя! Кать, я тоже думаю, что дочь до работы в Спецкомитете доросла.

— А я ей помогу, — добавила зашедшая на кухню и до этого молча стоявшая в стороне Катя-первая.

— В чём поможешь? — как-то растерянно спросила Катя.

— Помогу никуда не ездить, — рассмеялась старшая Вовина дочь. — Ну и если что-то с проектами её…

За весь семьдесят третий год ничего особо выдающегося не случилось. А невыдающегося случилось много чего. Римскими рабами была построена широкая, от семи до десяти (местами, на поворотах) метров шириной дорога от каменоломни до порта Луны (то есть почти шесть километров в длину), в самом порту был построен причал, возле которого мог отшвартоваться «Пионер». И Лемми там поставил свой двухсоттонный портовый кран. В качестве электростанции, обеспечивающий кран энергией, предполагалось использовать генератор «тележки», однако саму тележку для перевозки двухсоттонных камней пока сделать не удалось: для нее все уже было готово, но для колес шин сделали пока еще меньше половины. Все же для того, чтобы просто собрать трехсоткилограммовую шину, времени уходило недели три, так что даже четыре параллельно работающих бригады к намеченному сроку всё сделать не успели. А использовать для этой работы большее количество рабочих было невозможно, так как и другой работенки шинникам хватало.

Самым сложным в строительстве тележки было придумать как все же управлять многочисленными колесами — но эту работу взял на себя Маркус и придумал что-то вроде «аналогового компьютера»: здоровенного лампового агрегата, который по хитрому (и придуманному самим Маркусом алгоритму) поворачивал разные колеса на разные углы (и в разное время) при повороте единственного руля в кабине оператора. Еще два аналогичных монстра исполняли два очень специфичных маневра: один — осуществлял разворот всей платформы «на месте», а второй — доворачивал машину в заданном оператором направлении так, чтобы передние (или задние) четыре колеса оставались неподвижными. О том, что такие маневры тоже необходимы, Маркус сообразил когда гонял маленькую модель платформы по «модели» дороги в Луне.

Еще к числу невыдающихся событий все отнесли внезапную свадьбу Маркуса и Саши Колмогорцевой, случившуюся в сентябре. Алёна по этому поводу сказала, что она очень рада, что «парень наконец-то поживет в любви», остальные «старушки» вежливо промолчали, и только Генрих как-то ляпнул, что «теперь главное проследить, чтобы мои дети не влюбились случайно в будущих тёть и дядь». Впрочем, Маркусу на мнение всех остальных было плевать, он был по-настоящему счастлив…

А когда человек счастлив, у него обычно всё получается. В особенности получается, если человек долго и упорно трудится. И на состоявшемся через неделю заседании Спецкомитета Маркус сообщил, что закончил изготовление новенькой вычислительной машины. Шестнадцатиразрядной… Ламповой. С оперативной памятью в восемь килобайт («пока восемь», подчеркнул он). Выполняющей (работая на частоте около мегагерца) больше двадцати тысяч простых арифметических операций в секунду.

— Всё это хорошо, — прокомментировал сообщение Сашка, — но мы не имели возможности раньше поздравить тебя по поводу свадьбы. А ведь это — по-настоящему событие не из рядовых, ведь эта свадьба — последняя для тех, кто… ну, вы поняли.

— Я надеюсь, — изобразив хмурую физиономию прокомментировала Сашкину речь Катя. А Оля заливисто расхохоталась…

— Спасибо за поздравления, — Маркус заметно смутился, — но я еще не закончил. Компьютер получился, конечно, весьма паршивеньким потому что я не смог на лампах реализовать однотактовый сумматор: там переходные процессы в цепях хреново просчитываются потому что токи довольно большие. Но он всяко может использоваться при расчетах, а где-то к концу года память до тридцати двух килобайт ребята расширят и можно будет и серьезные инженерные задачки решать. Но интереснее, думаю, будет другое: жена сделала мне аппарат для зонной плавки…

— И? Маркус, твоя любовь меня передразнивать начинает раздражать, — не выдержал Саша.

— В общем, кремниевые диоды с ноября будут массово делаться, силовые десятиамперники на двести пятьдесят вольт. Пока — штук по сто в сутки. Рязанские химики постарались: в золе, из которой они посуду и унитазы с раковинами делают, оказывается еще дофига галлия… индий, конечно, лучше — но и галлий вполне годится. А с мышьяком у нас вообще проблем нет, так что по сырью проблем для выпуска диодов все отлично.

— Вот это действительно интересно.

— А для вычислительных машин попробуем делать диоды, работающие на нескольких десятках или даже сотнях мегагерц. Если получится, что и число ламп в этой машине уменьшится на четверть…

— И что еще?

— И можно будет попробовать сделать знакогенератор на диодной матрице для алфавитно-цифрового монитора.

— Еще интереснее…

— И я рассказал ребятам из лаборатории как работает транзистор. У них уже пар из ушей идет, можно ожидать, что какой-то результат к концу года получится.

— Так, а когда у Маркуса ребенок родится, то… — произнес «в пространство» Денис.

— Он придет и расскажет, что запустил в серию микропроцессор, — рассмеялся Вова.

— А ну заткнулись, остряки-самоучки, — резко выступила Катя, — если чипы появятся когда у Саши с Маркусом внуки пойдут, то я сочту это крупным успехом.

— Вы оба не правы, — улыбнулся Маркус. — Думаю, что первый чип как раз к весне на заводе сделают. Не в лаборатории, а на заводе: однокристальный диодный мост там уже в план записан. А микропроцессор… я читал, что в СССР от первого транзистора до первого микропроцессора прошло около десяти лет. При том, что они не знали как их делать, а мы знаем. Не всё знаем… но это я к чему: кто у нас деньги делит? Я тут программу по полупроводникам набросал, мне для начала — и на год — нужно будет около сорока тысяч рублей и два десятка инженеров-исследователей. Но если я к Оскару сам пойду…

— Оскар уже полгода как просит уволить его с этой работы. Говорит, что не справляется…

— Не справляется потому что не понимает, чем занимается. То есть понимает, но очень не всё, — добавила Катя.

— Так что со своими запросами иди к Кате-первой, — добавил Вова.

— А она что, всё понимает?

— Все тогда делами завалены были по уши, внимания вовремя не обратили…

— Не совсем понял, о чем ты.

— Катя-первая в четыре сама читать научилась и к семи прочитала всю библиотеку приключений у Михалыча. А память у нее хорошая, да и с логическим мышлением проблем не наблюдается. Короче, она всё знает. Она одна из всех детей всё знает, — со вздохом поделилась ценной информацией Катя, — Её сейчас мама изо всех сил готовит для руководства госпланом… кстати, Маркус, твоя машинка вычислительная будет там очень кстати. А программисты у тебя для неё есть?

— Так, кабель из Москвы в Александров — двадцативосьмипарник…

— Тридцативосьмипарник, — поправил его Никита, — мне железнодорожники говорили когда контрольные пульты заказывали. Девятнадцать на четыре.

— Неважно, я просто думаю, что если две пары забрать… машина-то эта для перетаскивания не приспособлена, к тому же прямо на ней и все доработки делаются. Но если сделать удаленный терминал…

— Ладно, с этим понятно. Еще новости хорошие есть? — поинтересовался Никита.

— Есть, в Карраре закончили разметку и расчистку массива, из которого блоки резать будут. Восемьсот тонн очисток блоками в одну-две тонны уже перевезли в Танаис, еще около трех тысяч тонн можем забрать если потребуются. Там из массива по прикидкам получится нарезать штук шестьдесят двадцатиметровых блоков. Может и больше, но если в глубину смотреть, то не совсем понятно где чисто белый камень заканчивается…

— Нам хватит, — заметила Катя.

— Хватит если не побьем при перевозке и не запорем при обработке. Но Лемми свой карьерный кран вроде уже испытал…

— Что-то еще?

— Пока вроде всё… Нет, не всё, — попытался подвести итог Саша. — Меня Демьян особо попросил выделить средства на второй карусельный станок для изготовления форм большеразмерных шин. Прошу в просьбе не отказать, потому что Егор Арвачёв под эти шины уже закончил проект карьерного самосвала на двадцать четыре тонны. И есть мнение, что если десяток таких самосвалов отправить в Кременчуг…

— Саш, ты про Катю-первую услышал?

— Понял. Тогда вроде действительно всё. Расходимся?

Нарезка мраморных блоков для Катарины Магны началась ранней весной. Первый блок треснул, когда его аккуратно опускали на землю — но ошибки технологии были немедленно учтены и устранены, так что все остальные были добыты без проблем. А тележка для их перевозки в порт была доставлена в Луну в середине мая и уже в середине июня началась перевозка огромных каменных глыб в порт.

В июне — потому что после того, как семидесятитонную телегу выгрузили на причал, выяснилось, что минимум один из двадцати четырех моторов не работает. Мотор Егор — который лично приехал чтобы убедиться, что «все в порядке» — заменил (на что потребовалось пара дней), но после этого оказалось, что система управления на двух уже тележках «не совсем в порядке». То есть на одной — просто не работала, а на другой — работала, но очень даже непредсказуемо. Поиск неисправностей тоже занял несколько дней, и оказалось, что на неработающей сгорел мотор поворотной системы, а на «работающей странно» была обнаружена именно «странная» течь в гидросистеме. То есть масло из нее не вытекало, но при работе в нее засасывался воздух, выжимая масло в расширительный бачок — и пока крышку этого бачка не сорвало, никто даже примерно не представлял, что с системой не так. А когда проблему поняли, поняли и то, что «починить на месте» не получится — и тележку заменили целиком на «запасную», срочно доставленную «Винджаммером»: каким образом удалось достигнуть столь выдающихся характеристик гидросистемы не понял даже ее разработчик, прибывший по такому случаю в Луну из Римской виллы, куда его перекинули на самолете…

По счастью «запасная система» работала совершенно исправно: она, собственно, была самой первой, на которой отлаживались и испытывались все режимы работы агрегата и уж она была просто вылизана на стенде, с которого ее срочно и сняли…

Но когда-нибудь все неприятности заканчиваются. То есть некоторое количество людей думают так, но они, как правило, ошибаются. При погрузке первой партии блоков на «Пионер» один блок раскололся — первый же блок, который стали грузить в трюм «вторым слоем». Выгружать его не стали (незачем римлянам знать, что у «посланцев богинь» слишком много неудач случается), но от идеи грузить блоки в трюм в три слоя пришлось отказаться. Хорошо еще, что «Богатырей» хватило на то, чтобы перевозить мрамор по шесть блоков за один рейс. То есть мрамор возили три «Богатыря», так что к сентябрю все напиленное переместилось в Танаис, а оттуда — большей частью — на уже речных самоходках, по паре за рейс — в Воронеж, откуда начиналась железная дорога «нормальной колеи». И по этой дороге, на специально изготовленном железнодорожном транспортере (с двумя шестиосными тележками), блоки по одному и неспешно переправлялись в Тулу.

Понятно, что «все неприятности заканчиваются» только в сказках, а в реальности при перегрузке мрамора в Танаисе раскололось еще два блока, три — при погрузке на железнодорожный транспортер и еще один — при выгрузке в Туле, но Володя изначально предполагал «наиболее паршивый вариант», так что Луну покинули семьдесят три именно целых блока и того, что осталось целым, для покрытия нужд Кати пока хватало…

Из Воронежа в Тулу блок путешествовал четверо суток, но здесь уже никто не спешил: все же складывать такие тяжелые камни там было негде, а превращение куска камня в колонну занимало неделю. Ксюша все же вняла Катиным мольбам и изготовила огромный станок (куда каменная заготовка ставилась вертикально), а машину для установки глыбы в этот станок и снятия готового изделия сделал Лемми. Лемминкэйнен Кианович Клее, главный инженер и директор Завода подъемных машин. Да собственно и основание станка — ажурная башня, внутри которой поднималась и опускалась с точностью в десятые доли миллиметра Ксюшина семнадцатитонная «расточно-токарная машина», была полностью им же и сконструирована.

Насчет неприятностей — это вопрос все же философский, а вот работа — когда ее выполняют очень заинтересованные, профессиональные и целеустремленные люди — она точно заканчивается, причем приводя её к результату. Положительному результату. И первого октября двести семьдесят четвертого года первая восемнадцатиметровая мраморная колонна встала на свое постоянное место в «парке Мнемозины». Первая из пятидесяти, которые значились в доработанном Катей проекте. До полного воплощения которого в жизнь оставалось около года…

Глава 5

Катя-первая уселась в кресло, стоящее у торца огромного стола, внимательно оглядела всех, сидящих на боковых стульях. Она уже почти год руководила Госпланом и с ролью именно руководителя вполне сжилась, но в этом коллективе все еще чувствовала себя маленькой девочкой, а потому не знала, как себя вести именно перед членами Спецкомитета. Но «положение обязывает», и она начала:

— Ну что же, граждане и гражданки, давайте подобьем некоторые итоги. А то как денежки народные тратить, то все горазды, а как результаты оглашать…

— Милая дочь, прекрасное создание, а не слишком ли ты сурова к родителю? — поинтересовался Вова. Глядя на него, невольно заулыбались все, находящиеся в комнате: уж больно умильная была у Володи физиономия.

— Пап, отстань. Я же не для себя спрашиваю. Через неделю мне по телевизору народу рассказывать о наших выдающихся достижениях, а вы все тут в партизан играете и ну никак не хотите тайны выдавать. Отдельно скажу: народ, глядя на то, что делает мама Катя, просто тихо радуется, ни у кого нет и тени каких-либо возражений. Больше скажу: если бы мама Катя стала бы ставить себе в сад скамейки из литого золота, украшенные бриллиантами, то и это бы встретило в народных массах полное одобрение. Но нам-то не одобрение требуется, а энтузиазм масс…

— Ну если энтузиазм нужен… А что, у нас с энтузиазмом плохо?

— Терпимо у нас с энтузиазмом. Вот, сейчас списки обрабатываю желающих отправиться на Занзибар, так только в школах туда записалось больше восьми тысяч человек. А надо из них выбрать лишь три тысячи. Еще больше записались на Тринидад, а туда и тысячи достаточно. Проблема в том, что молодежь ищет приключений… — в этом месте Сашка что-то тихо пробурчал, но все, сидящие за столом, засмеялись. — Да, им нужны приключения, свершения великие — а мы им просто не показываем, что свершать можно и дома. То есть показываем, но…

— Что «но»? — спросила Оля.

— Например из Липецка желающих поехать на край света — вообще единицы, причем их-то — тамошних добровольцев — по куче базовых параметров я и рассматривать как кандидатов не буду. В городе конкурс в металлургический техникум — пять человек на место. В Рязани народ ломится и в химики, и в стекольщики, и в тракторостроители. Аналогично в Туле, Орле, Брянске, Воронеже — я уже про Москву не говорю…

— Тогда я тебя что-то не понимаю…

— Проблема в том, что мест, куда они стремятся, мало, а стремящихся — гораздо больше. И вот это пролетевшее мимо мечты большинство…

— Понял. Тогда начну по порядку. Только для изготовления тележки для перевозки мраморных блоков были созданы заводы с соответствующими конструкторскими бюро: первый — по выпуску гидромашин с электроприводом, второй — по изготовлению силовых и приборных электрических разъемов, третий — это Маркуса полностью заслуга — управляющих электронных машин, четвертый — завод электронно-измерительных приборов. Все заводы, правда, небольшие…

— Но тележку-то уже сделали!

— Заводы небольшие, но быстрорастущие. Потому что попробовав на этой тележке сделать что-то новое и полезное, мы теперь готовы к выпуску тяжелых карьерных самосвалов, автоматизированных систем управления движением на железных дорогах, аналогичных систем управления морскими кораблями. А если подумать, то еще десятки различных применений придуманному и уже сделанному найти можно. Но это — только одна часть, причем не самая большая, сделанного в процессе строительства тележки. Были разработаны и построены станки, которые ткали стальной корд и брекеры для шин. Очень непростые станки, но в процессе их отладки и настройки были изготовлены — в качестве экспериментальных моделей всего лишь — ткацкие станки, на которых делается полотно двухметровой ширины со скоростью впятеро больше, чем на любом станке предыдущего поколения. Да, станок этот довольно сложен в обслуживании, но тот, кто выучится на нем работать…

— Пап, я поняла…

— Мне кажется что нет. Просто рассказать о том, что уже сделано, мало. Нужно довольно быстро расширить сеть учебных заведений, где готовятся нужные нам специалисты…

— И это сделаем, по плану к осени откроются еще два десятка техникумов и целых три института. Но мы опять столкнемся все с той же проблемой…

— И какой?

— Выпускники школ в большинстве своем стараются научиться тому, что они сами видят. В Липецке — варить сталь, в Рязани — делать лампы, шины, трактора…

— Ну у нас же выпускаются газеты, там можно расписать какие еще специалисты нужны и где. Бабушка Лиза давно уже добилась того, что учащиеся даже вдали от родителей обеспечены и жильем, и средствами для приличной жизни…

— Вов, она не об этом, — вмешался Никита. — Как я понял, она о том, что сейчас вся наша информационная политика сводится к тому, что дети выбирают из того, что уже сделано. И просто не знают о чем, собственно, им мечтать и к чему стремиться. То есть нет у них той картины будущего, какую мы себе рисуем. Так?

— Примерно так… — как-то неуверенно протянула Катя. — Нет, именно так! Я сама, хотя никогда и не видела как там всё было, книжки читала и фильмы смотрела, так что в состоянии именно представить, как мне хотелось бы поменять нашу жизнь к лучшему. Или даже Нина — она, конечно, только от меня слышала, причем в сильно упрощенном виде, воспринимая это как мечты старшей сестры, но все же… И своим детям я примерно так же рассказываю, как и вы все, наверное. А вот школьники…

— Задача ясна. И кто у нас назначается великим писателем? — с улыбкой поинтересовалась в пространство Оля.

— Инициатива любит инициатора, причем с размаху любит, — не удержался Никита.

— Тогда я тебя инициатором назначаю, — ответила мужу Оля. — А вообще я думаю, что каждому из нас есть что сказать… и есть пример для подражания. В смысле, шаблон для собственноручного сочинительства. Никита, сколько времени у тебя займет распечатать пару десятков или сотен книг с твоих дисков? Желательно фантастику всякую… детскую преимущественно, — добавила она, очевидно вспомнив некоторые прочитанные книги.

— Ну по книжке мы, я думаю, написать сможем, — с сомнением в голосе высказал свое мнение Денис, — вот только будут ли их читать? Писатели из нас хреноватые выйдут, мне кажется…

— Это ты очень вежливо выразился, — поддакнул ему Маркус. — С тем же успехом можно будет печатать инструкции по ремонту судового дизеля в условиях шторма. Тут и преодоление трудностей с откручиванием заржавевших болтов, и интрига: а получится ли отремонтированный таким образом дизель запустить…

— А не надо нам книжки писать. Наша задача совсем в другом состоит… — начал было Никита.

— Никита, это не просто пожелание, это сейчас — острейшая необходимость, — возразила ему жена.

— А дослушать? Нам нужно просто описать, хотя бы на самом что ни на есть техническом и кондовом языке, некую проблему. А сделать из нашей писанины нормальную книгу… Катя, сколько у нас учительниц литературы?

— Осталось девять, а если еще и Брунн считать, то десять. И еще семь «начальниц», они тоже языком владеют.

— А почему это ты Брунн отдельно считаешь?

— Потому что она обычно занята с разными экспедициями примерно двадцать четыре часа в сутки, ей просто некогда будет книжки писать. Но твоя мысль, Никита, очень даже интересная. Кстати, папа, ты же наверняка в Школу поедешь, скажи маме Кате чтобы она тоже что-то написала. На тему грандиозных дворцов или еще что-нибудь, в общем про строительство. Она все равно пока парк не достроит, никуда оттуда не уедет, а по телефону я с ней об этом говорить не хочу.

— Обязательно. А уж с мамой Ирой ты сама поговори, мне кажется, что у неё и своих идей немало появится.

За сорок лет по куче разных причин почему-то литература, и в первую очередь литература художественная, не получила ни малейшего развития. Для детей массово издавались поучительные сказки (разнообразные вариации на тему толстовского «Филипка»), печатались, причем неоднократно, сутеевские «Сказки и картинки» — и практически всё. Вероятно одной из причин было то, что все богатство литературы единодушно всеми «литераторами» признавались «не соответствующими духу времени» — а, проще говоря, были настолько оторваны от реалий времени настоящего, что народ бы просто не понял о чем там писалось.

То есть «Илиаду» (в переводе Гнедича, как с изрядным ехидством подчеркивала Ира) и «Одиссею» все же издали огромными тиражами (по десять тысяч каждую книжку), но народу древний грек «не зашел» — и потому что жителей русских городов и сел мало волновали древнегреческие проблемы, и, по мнению Ирины, потому что едва освоившие русский язык мужики вообще с невероятным трудом могли воспринять гекзаметр Гнедича, не говоря уже о Жуковском. Хотя в школьных библиотеках изданная настырной Надей «Батрахомиомахия» пользовалась повышенной популярностью. Впрочем, тезису Иры данный факт не противоречил: дети — они во все времена дети, им содержание важно, а форма их особо не волнует…

Но в целом с литературой было более чем хреново. Надя лет двадцать назад все же выпустила сильно адаптированную под местные реалии версию «Веселой семейки» Носова, но и она «не зашла». Просто потому что для большинства «тогдашних» детей герои рассказа были кем-то вроде «городских мажоров», ведь обычная электрическая лампочка была вещью довольно недешевой, а уж настольная лампа считалась реальным «предметом роскоши». Да и градусники у народа ассоциировались главным образом с больницей…

Результат от выпуска этой книжки все же проявился, хотя совершенно не такой, какой могла ожидать Надя: на электроламповом заводе рабочие по собственной инициативе наладили выпуск именно настольных ламп. Поначалу — довольно уродливых, но с некоторой, причем больше «моральной», помощью Оли-маленькой превратившихся если уж не в шедевры прикладного дизайна, то во все же довольно симпатичные изделия. А чуть погодя там же наладили и выпуск спиртовых градусников — но книжка уже успела «наследить» в умах мелкого (и не очень) населения…

«Провал» даже Носова вверг всех учительниц литературы в состояние глубокого (профессионального) уныния, и в школах предмет свелся к изучению басен (главным образом Крылова) и различных детских стишков, а на «крупные формы» литераторы больше не замахивались. Хотя другие предметы, связанные с искусством, пользовались огромной популярностью, и на первом месте шла музыка. Но и тут была некоторая засада: если музыка как таковая народом воспринималась «на ура», то с песнями было сложнее — ведь там слова много значат, а вот со «словами» было все очень непонятно. «Современные» песни существовали, но краткое содержание практически всех этих песен сводилось к двум простым сюжетам: или «мы пойдем куда-то и всех там зверски победим», или «пришел в деревню медведь и всех задрал»…

И при всем при этом «внутренний запрос» на художественно-литературное творчество у народа имелся. В частности, в рамках «устного народного творчества» гуляли как «героические легенды» (вроде того, как Надя голыми руками защитила от кочевников Рязань, буквально разорвав несколько тысяч врагов), так и настоящие «производственные романы», и самой большой популярностью — ну и количеством вариаций — пользовалась легенда о Жанне Деларю, за неделю выстроившей первую железную дорогу. Вариации в основном касались маршрутов этой дороги, и наиболее популярным был путь от Тулы до Лебедяни. Причем экс-министра железных дорог Жанну Пряхину легенда никоим образом не связывала с героиней повествования, ведь заслуженная бабушка России (у нее уже было внуков больше, чем у любой из остальных попаданок) ни ростом не выделялась, ни физической силой…

Однако со времени не очень удачной попытки «внедрить» литературу все же прошло почти двадцать лет, окружающая действительность сильно поменялась — и изменилась ментальность новых поколений населения России. Осенью Ира сделала новую попытку «адаптации Носова», переписав пару детских рассказиков о Мишке — и она уже не оказалась такой же провальной. После чего она рискнула написать собственную повесть…

Так как делами теперь в основном занимались дети и внуки учительниц, времени у старушек появилось много, и Ирино творение бурно и тщательно обсуждалось, «улучшалось» — но пока это было сугубо «внутренним» занятием. Но как только Катя-первая оповестила всех об острой необходимости заняться литературным творчеством, желающими «творить» стали практически все. Правда особо быстрых результатов от написанного никто не ожидал…

Быстрых результатов — ну чтобы «вот прям щяз» — вообще ни от каких проектов не ожидалось. Иногда что-то получалось относительно быстро, но чаще всего результаты получались в лучшем случае «по плану», а нередко и с задержкой, хотя как правило с незначительной настолько, что никто на такие «отставания» и внимания не обращал. Поэтому Вова очень удивился, когда к нему внезапно зашла Лемминкэйненовна с предложением «все бросить и немедленно сделать…». Причем сделать она буквально потребовала изделие отнюдь не простое:

— Володя, мне срочно нужен плазмотрон.

— Я думаю, что ребята с котельного с удовольствием дадут тебе поработать на их установке, ведь сами они плазмотрон гоняют хорошо если день-два в неделю.

— Мне их плазмотрон не годится, он слишком маленький. Мне нужен плазмотрон, в который я смогу запихнуть ось гидротурбины или лопасть от такой турбины. Большой турбины, так что размеры камеры плазмотрона, который ты срочно построишь, будет не меньше трех метров. Пока, думаю, мне три метра хватит, но если думать о будущем, то и пять метров — ну если это не задержит работу на многие месяцы — было бы иметь неплохо.

— Стесняюсь спросить: а зачем тебе плазмотрон, да еще так срочно?

— Открою тебе секретный секрет: в воде сталь имеет привычку ржаветь. Особенно в речной воде, в которой растворено много кислорода.

— И?

— Если лопасти и ось такой турбины покрыть слоем нержавейки, миллиметров пять хотя бы, то турбину не придется менять на новую через пару лет.

— А нержавейку кавитация не съест? Она же мягкая.

— Есть и прочная нержавейка. Но тут вот еще какой момент: у меня сейчас есть примерно десяток турбин… шестнадцать, если быть точной — это с Верхнеокского каскада все турбины — которые нужно в обозримом будущем менять.

— И кто запрещает? Если у тебя есть уже прочная нержавейка, то сразу из нее турбины и делай.

— Вот только полезного совета я от тебя и ждала! Значит так, слушай меня внимательно и восхищайся моей мудростью: если на те турбины, которые оттуда мы снимем, просто наварить эти миллиметров пять нержавейки, то их можно будет и обратно поставить, а не делать новые.

— И много времени ты на этом сэкономишь?

— Ты мне много сэкономишь. Потому что наварку с помощью твоего плазмотрона будут делать другие люди, а мои рабочие получат возможность вовремя сделать турбины для Торопа.

— И ты пришла ко мне с такой ерундой? У Торопа самая мощная ГЭС на четыре мегаватта, там турбины по мегаватту — я ему сам на экспериментальном за неделю пару штук сделаю не отрывая сил от плановых работ! А плазмотрон, так уж и быть, запишу в план заводу… годика так через четыре ты его получишь.

— Мальчик, ты сильно отстал от жизни, как я погляжу! Тороп сейчас срочно строит… уже достраивает ГЭС на Свири, и ему срочно нужны четыре агрегата по сорок пять мегаватт. Твоя дочь, между прочим, мне уже плешь по этому поводу проела! Так что если не хочешь, чтобы она и за тебя взялась, делай что я говорю.

— Понял, мне нужно с дочкой пообщаться. Но чтобы знать, за что ее ремнем по попе, ты мне поподробнее расскажи откуда такая спешка. Если я ничего не путаю, у нас в тех краях бокситовый карьер со своей электростанцией, городок еще небольшой, Тихвин, и возле Тихвина крошечный заводик металлургический, на котором делают рельсовый крепеж и какую-то строительную арматуру. И куда там столько электричества девать?

— Думаю, ты русский язык лучше меня знаешь, поэтому сам придумай слова, которые из меня пытаются вырваться. Если же эти слова не использовать, то эта электростанция нужна для того самого крошечного металлургического, а если тебе захочется подробности узнать, все же иди к дочери: при ней и ты сможешь великий и могучий в себе удержать. Ну, по крайней мере очень постараешься. А насчет плазмотрона — Маркус сказал, что он уже начал потихоньку тиристоры силовые делать…

— И много он их наделать сможет? А главное — как быстро?

— Он сказал, что на нужный мне плазмотрон у него уже есть достаточно, так что дело за тобой. Ну ладно, я пошла, только ты мне свой положительный ответ сообщи не позднее чем через пару дней, мне же самой нужно решить чем и когда заниматься. И да, насчет того, что мелкие турбины можешь сделать не приходя в сознание. Север давно уже просит ему заводик подобный спроворить, потому что у него мелких речек под мелкие ГЭС больше чем селедки в Балтике. Если ты не против, я позвоню ему, он пришлет десяток-другой рабочих на обучение в твой экспериментальный…

— А мне кто рабочих учить будет? Впрочем, ладно, звони.

После разговора с дочерью домой Вова пришел в состоянии «после удара пыльным мешком по голове». Катя, за ужином глядя на глубоко задумавшегося мужа, похоже не понимающего что он жует, поинтересовалась:

— Мне можно узнать почему ты напоминаешь сейчас пингвина в центре Сахары?

— Я думал, что живу среди нормальных людей, и что дети наши выросли вполне разумными, а оказывается… Ты не поверишь, Катя решила строить в Тихвине две станции водоочистки!

— А, ты про проект Сережи Павлова?

— Так ты в курсе? Как я понял, это жена его, Малина, придумала.

— И что плохого? В двух речках потечет чистая вода, а заодно у нас появится много железа и марганца.

— Ну ты сама подумай: очистная станция на Сясе будет ежесуточно пропускать через себя больше шести миллионов кубов воды! Это же больше, чем весь Московский водопровод в двадцать первом веке! А на Паше вообще под десять миллионов, и ради чего?

— Мне Катя уже рассказывала, там получается только по железной руде… не совсем руде, но практически то же самое, причем железа в ней больше половины, так вот из Сяси и Паши они будут вынимать железа сильно больше, чем мы в Липецке из земли копаем. И еще марганца почти столько же, сколько мы в Никополе добываем.

— Это я прочитал, но для этих многих тысяч тонн им нужно сто мегаватт электроэнергии. Не слишком ли дорогой получится сталь?

— Я твоей дочери верю, хотя в чем-то и ты прав.

— И в чем конкретно я прав по-твоему?

— В том, что выглядит это несколько бредово. Но если подсчитать всё вместе…

— Как не считай, в получается, что на семьсот ежесуточных тонн стали уйдет два с половиной гигаватт-часа. Три с половиной мегаватт-часа на тонну — и по мне это уж слишком дофига.

— Ты, скорее всего, проект не дочитал, это лишь с первой очереди семьсот. А всего только с Паши ежесуточно две с половиной тысячи тонн, а вместе с Сясью уже больше четырех, правда тогда потребуются электростанции мощностью больше трехсот мегаватт, из которых двести получатся с отходов металлургического. Конечно, по электричеству на тонну стали уйдет всего раз в шесть-семь меньше, чем на выпуск тонны алюминия, но Катя сказала, что ребята не просто водоочистные станции придумали там поставить, а целый территориально-производственный комплекс, в котором металлургический завод — только мелкая часть. Чтобы водоочистку качественно наладить, нужно много активированного угля…

— Вот именно, а где его взять?

— Я Малину хорошо помню, у нее дипломный проект был по водоочистке в Москве, так что ты пьешь воду, которую по её технологии чистят. Кстати, не зря мы тогда славян к себе взяли, она как раз из первых переселившихся к нам семей в школу пошла… так вот. Активированный уголь неплохо получается делать из лигнина, и чтобы этого лигнина было достаточно, там, на Сяси девочка уже почти построила бумажную фабрику. То есть фабрику по производству лигнина мощностью в пятьдесят тысяч тонн в год, и как побочный продукт она выдаст и бумаги, причем хорошей, годной для книг и тетрадок, примерно сорок тысяч тонн. А в Тихвине — завод по превращению лигнина в активированный уголь, причем из газа, который при возгонке получается, она будет делать в числе прочего полиакрилоамида столько, что с запасом хватит на все нынешние водопроводные станции. Там всякого разного столько будет делаться, что всё это железо просто на фоне общего производства затеряется где-нибудь в уголке.

— И триста, говоришь, мегаватт так же незаметно затеряются…

— Вов, ты еще раз зайди к дочери, только не психуя зайди — и узнаешь много нового. Я уже не говорю, что в очищенных реках рыбы много разведется, но насчет того, что всем этим не замеченным тобой заводам нужна как раз чистая вода… И вообще, тебе-то что за дело? Не тебя же там всё строить заставляют!

— Да меня Лемминкэйненовна срочно напрягла насчет нового оборудования, которое ей в связи со всем этим нужно еще вчера. Но ты меня убедила, постараюсь ее заказ побыстрее выполнить. А заодно и для Севера плазмотрон сделаю…

В начале декабря двадцать рабочих с механического завода отправились обратно в Порт-Кати, обогащенные навыками изготовления небольших гидротурбин. А три маленьких — уже считающихся «маленькими» — турбины с собой не захватили, потому что их забрал Тороп, напланировавший поставить на разных реках Прионежья больше десятка небольших ГЭС. Причем хитро эти стройки спланировавший: генераторы, к которым новенькие турбины должны были присоединиться, делались в городе Торопе, выстроенном там, где дорога пересекала речку Янисйоки (из уважения к Кати было решено речки в тех краях не переименовывать если их местные иначе не называли). Вообще-то в городе (где Тороп на водопаде выстроил очередную электростанцию) по его же инициативе выстроили мастерскую по ремонту тепловозов — но раз уж на тепловозе имеется генератор, то и их ремонтировать нужно уметь. Или, как объяснил рабочим хитрый гидростроитель, и новый сделать «при необходимости». Рабочие были довольно умелыми, а вот инженеров в разросшейся мастерской вообще не было, поэтому там делали только два типа генераторов, тепловозный на четыреста киловатт и восьмисотник, спроектированный давно уже Кати Клее для ГЭС на Москве-реке. Но для нужд Торопа делали они их достаточно.

С рабочими Кати отправила к Северу и двух инженеров, которые, по ее мнению, уже могли самостоятельно спроектировать и гидрогенератор мощностью в пределах пары мегаватт. Правда Катя не удержалась от ехидного замечания в её адрес, поскольку «богиня электричества» отправила Северу мужа и жену:

— Интересно, кто у этих ребят в семье главный? Если бы Вовка начал мне указывать, как дома строить, то мы бы до сих пор в шалашах жили в ожидании согласованных проектов.

— Ты просто забыла, — усмехнулся Вова, — как мы вместе первые электростанции строили.

— Ничего не забыла, каждый день ведь ругались!

— Ну и в результате превратились в прекрасную семью. Наверное, чтобы крепко полюбить друг друга обязательно нужно пройти через что-то подобное. Ну или хотя бы вместе ремонт в квартире сделать.

— Кстати, насчет ремонта…

— Кать, я же пошутил!

— Ладно, Лемминкэйненовна, не волнуйся: если парень хоть немножко на Вовку похож, то Севера ждет светлое будущее. Он еще электроламповый завод не заказывал?

Разговор этот состоялся на праздничном ужине, устроенном в связи с днем рождения Иры, поэтому народу собралось — даже не считая детей — довольно много. Все, конечно, Ире разные подарки принесли, но с главным подарком специально из Рязани приехала Надя:

— И особенно я хочу поздравить Иру вовсе не с днем ее рождения, а с выходом из печати её книжки. Вот, десять авторских в подарок привезла, а мало будет — ты позвони и я еще пришлю. Только заранее звони, на книжку уже очередь огромная, первый тираж уже весь расхватали, сейчас второй печатаем и я даже не знаю как быстро и его расхватают. Но я в любом случае попросила небольшую заначку сделать…

— Можно поглядеть? — Катя-первая схватила остро пахнущую краской книжку и с явно слышимым разочарованием спросила:

— Мам, а почему на обложке не твое имя, а фамилия мужика какого-то левого?

— Да, Катенька, как-то я упустила из виду и «Черную курицу» ты в должном возрасте пропустила. А другое имя на обложке — дань моего, да и не только моего, уважения Антонию Погорельскому, который эту книгу и написал когда-то. Ну а я всего лишь её слегка осовременила, если можно так сказать.

— Вот Катенька, смотри на маму у восхищайся ею. Скромность — ее второе имя. Как же, «немного осовременила»: девочка, твоя мама всю сказку на стихи переложила, причем не пропустив ни одной строки от Погорельского! Не знаю уж, что скажут наши литераторши, а по мне так уже со следующего года отрывки их этой книги все школьники на уроках учить будут!

— Не будут, — засмеялась Лиза, — даже не мечтай.

— И почему это?

— А потому что к следующему году все школьники и так книгу наизусть выучат. Ну что, Ирочка наша дорогая, в шестьдесят пять жизнь только начинается. Так пожелаем же тебе всего-всего и, отдельно, огромных творческих успехов! Кстати, Вов, я хотела с тобой немного поговорить о материально-техническом обеспечении оных…

Глава 6

Двести семьдесят пятый год встречали по-разному. Ну, во-первых, «юбилей не юбилейный»: сорок первый год с переноса во времени. А во-вторых, дела и заботы года предыдущего разбросали народ по городам и весям. Иногда — очень далеко и от Школы, и от Москвы: Брунн, например, застряла в Африке. И добро бы где-нибудь в Александрии, так нет: унесло ее сначала на далекий Занзибар, а оттуда — в строящийся уже на континенте город. Не Дар-эс-Салам: после того как неутомимая путешественница всерьез занялась «материальным обеспечением новой колонии» и собственноручно распланировала возникающее на берегу большой лагуны поселение, новый город получил название «Бруннштадт».

Вообще-то название городу дала Марта Корочевна Пряхина — младшая дочь Ангелики и жена Паши Пряхина, третьего сына Жанны. Павел «пошел по стопам матери» и выучился на инженера-путейца, а Марта теперь была образцом «ботанички»: она, после обучения в сельхозинституте, носившем теперь имя Людмилы Алексеевны Пономаревой, принялась яростно внедрять полученные знания в местах, более чем далеких от Москвы. Правда на закладку плантаций гевеи в долине Ориноко она опоздала, но первую плантацию гвоздичных деревьев на Занзибаре разбила собственным ручками. А теперь — решала, каким образом новая территория будет обеспечивать население прокормом.

На месте из прокорма нашлась лишь кокосовая пальма, а из «интродуцированных видов» у Марты неплохо рос рис. Еще она высадила камелию китайскую и заложила небольшую плантацию бергамота, но результат — если все пойдет нормально — всяко не сразу появится.

Но — обязательно появится. Потому что, как высказалась Брунн при планировании города, «белый человек пришел сюда всерьез и надолго». И не потому она это сказала, что в ней «проснулись инстинкты предков», когда-то колонизировавших «Германскую Восточную Африку», а потому что — после странного «совещания» на девяностолетнем юбилее Марины — «Африка перестала быть могилой белого человека». Тогда все имеющиеся в наличии медики двадцать первого века как бы мимоходом обсудили «южное направление экспансии», причем обсудили с точки зрения профилактики разнообразных потенциальных зараз — и за прошедшее с того «совещания» время фармакопея совершила несколько производственных чудес.

Именно поэтому каждый кандидат на путешествие в знойную Африку месяц проверялся на «совместимость» с хлорохином и мефлохином — зато теперь любой белый человек в Африке был практически полностью защищен от малярии. То есть теоретически заполучить тропическую лихорадку он все же мог, но в легкой форме, что давало ему даже в таком очень неприятном случае существенные шансы не помереть до того, как его на месте окончательно вылечат акрихином. Ну а те, кто «проверку не прошел»… В конце-то концов Африка далеко, а дома тоже очень много мест, где можно героически потрудиться. В гораздо более спокойной обстановке: хотя в книжках врачи подтверждений не нашли, но Марина особо подчеркивала, что противомалярийные препараты — все как один — обостряют всяческие неврозы и проявляют скрытую шизофрению. Так что присмотреть за человеком в любом случае стоит…

А в степях за Ахтубой появились огромные плантации совсем не степной травы: кавказской полыни. Несколько аланских деревушек, которым было поручено выращивание данного сорняка, удивлялись «заскокам богинь» молча, ведь за горькую траву крестьяне получали больше, чем за какие-нибудь дыни или арбузы. А Алёна, делая из собранной с гектара полыни два десятка таблеток, очень серьезно обсуждала с Оскаром «планы на освоение Средней Азии»:

— Ты мне хоть примерно скажи, когда мы сможем организовать поселения в районе Кушанского царства? На севере где-нибудь, а районе Хорезма или Мараканды. Ведь царство это сейчас, Лера говорит, в состоянии распада, самое время кусочком земли там разжиться…

— А зачем?

— Эта полынь в низовьях Волги растет неплохо, но с моей точки зрения там она растет неправильно. По справочникам должно получаться из тонны сухой полыни минимум килограмм пять артимезина, а из той, что вырастает у нас, с трудом получается сорок грамм. Климат неподходящий…

— Если верить тому, что говорят римляне, в Кушанском царстве живет больше пятидесяти миллионов человек. А у нас население приближается, причем неспешно так, к трем миллионам. Если воспользоваться наукой арифметикой, то лет через двести…

— А я не предлагаю это царство завоевывать. Мне будет вполне достаточно, если мы с ними немного подружимся и выкупим каким-то образом небольшую виллу, гектаров так пару тысяч…

— Ясно. Ну тогда давайте прикинем: если… когда я выполню планы по Гардарике, нам останется пройти через земли массагетов-аугасов примерно полторы тысячи километров…

— То есть никогда.

— Вы зря смеетесь, по Гардарике, я думаю, мы года за три планы все выполним.

— А с массагетами как? Когда-то девочки с ними уже встречались…

— Ошибка идентификации: Тимон всё перепутал, массагеты как раз на другом берегу Волги иногда появлялись, так что мать тогда с какими-то сарматами воевала. Но это неважно, с нами сейчас вроде никто воевать не хочет. Я подумаю, как с ними договориться…

Алёна обсуждать вопрос о качестве полыни именно с Оскаром стала не просто так: парень, после отставки с поста председателя Госплана, в этом Госплане стал руководить службой, занявшейся очень важным делом «освоения Южного Урала». То есть территории, во многих книжках называемой «Гардарикой», то есть «страной городов». В книжках сугубо фантастических, в которых и города исчислялись тысячами, и в которых Аркаим назначался «столицей древних руссов».

На самом деле экспедиции, посланные на юг от строящихся на Урале городов Усть-Катав и Миасс, выяснили, что на Южном Урале и в Оренбургских степях народу живет около двух сотен тысяч, городов там никаких нет (ну не считать же пару десятков небольших деревень «городами»), а большая часть приводимых в ту же Рязань «рабов» были как раз жителями таких деревень с западных окраин территории местных племен. Говоривших на том же языке, что и жители восточной части, а потому общение с местным населением было простым как «в плане языка», так и в области менталитета: весьма суровые условия жизни по каким-то причинам исключили у местного населения такой психологический феномен, как «умышленная ложь», а потому информация от бывших соплеменников о «сладкой жизни» — часто приукрашенная, хотя и не специально, а «от наплыва чувств» — воспринималась положительно.

Впрочем, «разумную предосторожность» гардариканцы отнюдь не отвергали, но возникающие поселки (с обильными полями вокруг) очень быстро склоняли их «к переходу на темную сторону». И всё это было вроде как и хорошо, но Оскар прекрасно понимал, что здесь обманывать ожидания народа категорически нельзя, а чтобы «не обманывать», одних учителей предстояло направлять на Урал минимум тысячи полторы в год. И до полутысячи медиков (от простых фельдшеров до врачей-специалистов в очень разных областях медицины), и всех направляемых нужно было обеспечить не только жильем и прочими благами цивилизации, но и необходимыми «рабочими материалами» от школьных учебников до мединструмента — так что скучать ему не приходилось.

Собственно, из-за огромной загруженности идеи Алёны его и не вдохновляли. Однако ведь и малярия — это очень серьезно… Оскар проработал в Госплане уже больше двенадцати лет и за время работы сталкивался с очень нетривиальными задачами. И прекрасно понимал, что многие из таких задач могут решить лишь подготовленные специалисты. А если специалистов нет, то их просто нужно подготовить. Полынь неправильно растет? А кто у нас может узнать, как этой полыни следует расти правильно? И сколько и чего для этого понадобится? Ответа на последний вопрос у Оскара пока не было, а на первый… Обычная работа обычного плановика: при возникновении проблемы определить кто, когда, какими средствами и в какой срок может эту проблему решить.

Летом двести семьдесят пятого на Свирской ГЭС заработал первый генератор мощностью в сорок четыре мегаватта. Благодаря Потеху заработал — потому что он очень вовремя заехал посмотреть, что там творит «младший товарищ». Конечно, у Торопа вообще никакого опыта в постройке больших гидростанций не было, но вот плотину выстроить качественную он смог — и тихонько радовался, что смог не «запороть» саму ГЭС. И смог правильно выбрать подходящее место для этой гидростанции. То есть он и место не совсем уж сам выбрал, ему Екатерина Алексеевна подсказала (посмотрев потихоньку где эта ГЭС была в светлом будущем). А выбрать из двух мест одно было для неё вообще проще простого: там, где располагалась ГЭС Нижне-Свирская, пока еще плескалось Ладожское озеро.

Турбина на электростанции была установлена все же «ржавеющая»: хотя Володя и успел изготовить требуемых Кати плазмотрон, оказалось что с его помощью наварить нержавейку на один агрегат можно месяца за четыре: сделанных в лаборатории Маркуса тиристоров на мощную «плазменную горелку» не хватило. Тоже неплохо, но электричество запускающейся «бумажно-лигниновой фабрике» требовалось «еще вчера» и переносить запуск электростанции на осень не стали. Финка по этому поводу философски заметила:

— Пусть пока так поработает, а когда заржавеет как следует, то мы ее достанем, почистим и покроем нержавейкой.

Её спокойствие объяснялось просто: с изготовлением генераторов тоже возникло проблем немало, так что когда следующая — уже «нержавеющая» — турбина приедет на станцию, к ней подсоединят уже работающий генератор просто потому что новый генератор будет еще не готов. А когда и генератор сделают, то и «ржавую» турбину до ума доведут.

Еще летом появился на реке Свислочи город Минск. Не то, чтобы он так внезапно взял и появился, его уже три года строили — но вот летом всё, что было запланировано «в первой очереди», было выстроено, руководство города подготовлено и назначено — и город зажил «самостоятельной жизнью».

Минск появился на картах благодаря тому, что в нем родилась Яна Коваль. Точнее, Яна попросила нынешнего руководителя «будущих славянских территорий» Кодра там этот город выстроить. Еще город появился благодаря Оле-маленькой, которая перерисовала для будущих строителей фотографии города, бережно сохраненные Яной. И благодаря Кате, которая из множества фотографий выбрала те здания, которые — по ее мнению — создавали «гармоничный облик города» и для этих зданий сделала рабочие проекты. А потом — «расставила» эти дома на плане будущего города. Катя выбирала дома «по красивости», и в основном выбранные ей здания были в стиле «сталинский ампир» — так что на «Минск из будущего» Катин проект походил мало, но Яна все же решила, что «дух города он передает». Правда, Вовка ехидно заметил, что «в любом Катином проекте только Катин дух и передается» — на что Катя привычно плюнула в сторону мужа и больше внимания на него по этому поводу не обращала.

Хотя в чем-то Володя был прав: «Катин дух», заключающийся в том, что минимальная ширина улиц, на которых стояло хотя бы одно здание в три этажа и выше, в городах допускалась в семьдесят пять метров а самых захудалых переулков — не менее пятидесяти, превращало любой город, выстроенный ею и её учениками, буквально в город-сад, ведь любая улица превращалась даже не в бульвар (бульварами-то становились переулки), а в небольшой парк. Впрочем, людям выстроенные Катей города нравились, а Вовка по этому поводу бурчал лишь потому, что Катины нормативы вдвое увеличивали длину коммуникаций. И если на тот же водопровод с канализацией ему было, в общем-то, плевать, то необходимость ставить трансформаторные будки почти в каждом дворе его изрядно раздражала. Не столько потому, что требовалось много трансформаторов, которые уже успешно делались на двух заводах, сколько возросшая потребность в квалифицированных электриках, обучать которых было зоной его ответственности. Впрочем, с задачей он как-то справлялся. А город строился по планам, подготовленным Катей.

Минск — все же под влиянием Яны — изначально строился как город «столичный». В понимании Кати столичный, поэтому домов ниже четырех этажей в городе почти не было. В «историческом центре», занимавшем около четырех квадратных километров — вообще ни одного, лишь поближе к «промзоне» поднялся квартал ставших для всех уже привычными «двести четвертых» домов. Да и то «в конструктиве МК-19», то есть на почти полутораметровом цоколе, с потолками три-двадцать пять и только с четырех- и пятикомнатными квартирами: для будущих инженеров строящихся заводов. Это квартал полностью спроектирован нынешний главный архитектор Минска Андрюша Кузьмин, средний сын Ники (отсюда и буква «К» в названии проекта), и он же занялся строительством заводов. Первый завод — авторемонтный — уже потихоньку заработал, второй — станкостроительный — тоже был практически выстроен, но пока для него не было ни рабочих, ни инженеров (которых Кодр пообещал к следующему лету подготовить в Брянске) — и эти два завода строились именно по запросам Кодра «для местных нужд». А для нужд «общегосударственных» в городе к концу следующего года уже Вова запланировал построить завод по выпуску подшипников, обувную и швейную фабрики и, если проект «пройдет все согласования», химкомбинат. Последний — километрах в десяти от города чтобы воздух особо не портить, а единственным сырьем комбината должен был стать торф. А причиной, почему все это Вова запланировал лишь на год уже двести семьдесят шестой, было то, что лишь тогда до Минска должна была дотянуться железная дорога.

Главным отличием Минска от большинства других городов заключалось и в том, что он изначально проектировался именно как «большой город». Опять-таки в Катином понимании «большой» — то есть с мощной системой водопровода и канализации (если с технической точки зрения смотреть) и с большим количеством разнообразных «сервисных организаций» (если смотреть на город «социальными глазами»). То есть с большой и прекрасно оснащенной больницей, которая становилась клиническим центром для обширной окрестности, с учебными заведениями разнообразного профиля и уровня (включая даже университет), с множеством культурных и спортивных центров. Ну, с относительным множеством: Катя в город поместила что-то вроде оперного театра (который от любых других театров, по ее мнению, отличался лишь акустикой высочайшего класса) и парочку дворцов культуры поменьше — по какому-то типовому проекту сталинской эпохи.

А чтобы два Дворца, выстроенные неподалеку друг от друга и по одному проекту, все же как-то различались между собой, Катя один отделала травертином, а второй — красивой зеленой керамической плиткой. И круглые колонны первого облицевала белым каррарским мрамором, а квадратные в сечении колонны второго специально нанятые римские художники украсили с двух сторон мозаичными картинами, а боковые стороны этих колонн были облицованы зеленым офиокальцитом, найденным неподалеку от будущего Челябинска — и единственной причиной, почему на колонны пошел этот тускло-зеленый камень, было то, что плитки (сделанной из глиноземной керамики) не хватило. Зелёной не хватило, так как нужный «краситель» оказался у Трофима в дефиците.

Но большой город предполагает и большие возможности для «самореализации», причем не только для его жителей — так что кроме Володи много кто начал прикидывать «а что бы еще в городе разместить». Когда Кате окончательно надоело объяснять многочисленным «просителям» почему она не будет проектировать очередные цеха какого-то непонятного производства, она на двери своего кабинета повесила бронзовую табличку (которую по ее просьбе изваял Володя) с надписью «по всем вопросам по Минску обращаться в Минск к Андрею Кузьмину». Кате табличка вроде помогла, а насчет Андрюши она не волновалась: ведь не приедет же парень в далекую Москву выяснять с ней отношения? А даже если и приедет, то вряд ли её найдет: большую часть времени Екатерина Алексеевна проводила в Школе.

Еще весной в Москве случилась «мелкая неприятность»: холода продержались до марта, а затем резко потеплело — и в Москве-реке произошло наводнение. Не очень-то и сильное, и все предусмотренные Екатериной Алексеевной меры по «предотвращению ущерба от наводнений» вполне себе сработали — хотя то, что вода на гидростанции на Неглинке поперла против течения через верх плотины, было довольно неприятно, ведь совсем чуть-чуть не хватило чтобы и электрические пульты затопило. Но в результате Катя — которая как раз в этот день оказалась в Москве — попросила мужа «срочно что-то придумать чтобы наводнений вообще не было», и Вове пришлось слегка напрячься.

Совсем слегка: он просто поглядел на «старую» карту, затем вызвал аж с Шуи Торопа и предложил уже ему «быстренько всё сделать». На Шуе Тороп успел уже пять ГЭС поставить — но из них работали только две, да и то «вполсилы»: потребителей электричества там не было, а на постройку ЛЭП в сторону закладывающегося Петрозаводска проводов не хватало. Так что плотины ГЭС всего лишь обеспечивали спокойное прохождение реки небольшими кораблями, что тоже было важно, но Торопа это сильно расстраивало. Поэтому он с удовольствием занялся предложенной Вовой работой: постройкой сразу двух небольших гидростанций поближе к Москве. Собственно на Москве-реке и на Рузе…

И до октября он занимался главным образом изучением мест предстоящего «трудового героизма», а в октябре, после долгого разговора с Володей и Екатериной Владимировной начал готовить площадки для строительства двух новых городов: Рузы и Можайска.

Катя по окончании разговора с Торопом высказала отцу свое мнение:

— Ты всерьез думаешь, что эти водохранилища нам так срочно нужны? Там сколько электричества-то с них получится, два и четыре мегаватта? Причем даже до Москвы эти мегаватты тащить не выгодно! Я, конечно, понимаю, пара новых городков позволит туда несколько мелких заводиков впихнуть, но не слишком ли большими накладные расходы у тебя получаются?

— Во-первых, не ори на отца. Во-вторых, даже если там никаких ГЭС не ставить, эти плотины нам сэкономят больше чем мы на них потратим. Еще пара зим, подобных прошлой — и без водохранилищ на ремонт того, что затопит Москва-река, придется потратить больше чем мы потратим на обе плотины.

— Ага, а еще мы затопим кучу плодородной земли!

— Ну, немножко затопим, но Тороп потому все лето и провозился там с замерами чтобы прикинуть где какие дамбы и каналы выстроить, так что на старые карты можешь не глядеть: под воду уйдет вполовину меньше чем на этих картах нарисовано. А если подумать о том, сколько рыбы мы в водохранилищах ловить сможем…

— Ладно, я же уже согласилась.

— Ты согласилась чтобы авторитет отца не ронять, а я хочу чтобы ты сама поняла почему эта стройка нам нужна.

— Да я поняла, просто Торопу нужно будет около восьми тысяч рабочих на стройки — а где я их возьму?

— Решать, конечно, тебе придется, но есть такое мнение: сейчас у нас приличная транспортная система имеется лишь на римском направлении…

— Пап, римские рабы нам не по карману, слишком уж римляне за них много денег хотят.

— А я не про рабов. В городе Риме разных оборванцев полмиллиона человек…

— Потомственных бездельников и дармоедов!

— Но и среди них есть те, кто хочет жить получше. Открой там контору по найму свободных людей, пусть нанимают народ на контракт года на три. Наша нынешняя зарплата в районе двух денариев в день — это вдвое больше, чем получает легионер, неужели никто к нам за длинным рублем сказаться не захочет? Думаю, за плавательный сезон пару тысяч землекопателей и каменщиков мы завербовать сможем. Конечно, все потребности мы таким образом не закроем, но все же…

— Я с тетей Лерой еще поговорю, но мне кажется, что идея в принципе интересная. По крайней мере можно будет все это проделать спокойно и неторопливо, время еще есть.

Однако жизнь постоянно мешала хоть что-то делать спокойно и неторопливо, и год двести семьдесят шестой для Кати-первой начался с несколько неожиданной суеты. Потому что человек — даже если он император — может очень неожиданно умереть. Но еще более неожиданным стало то, что с вопросом «а кто теперь заменит усопшего» три оставшихся императора обратились к богиням, живущим по соседству.

Так как мама Катя была полностью занята на постройке мемориального парка (у нее внезапно возникли свои уже проблемы), она лишь сообщила в Рим по радио, что «у нее нет возражений против традиционного наследования» — но римляне возжелали услышать это собственными ушами. Так что доносить до римлян «благую весть» отправилась Председатель Госплана. Почти тем же путем, что и Катарина Магна два года назад — но именно что «почти». Ведь Виталик эти два года тоже не сидел на попе ровно, так что в дорогу Катя отправилась на новом самолете. Двухмоторная машина, изготовленная с учетом «ошибок проектирования» четырехмоторного предшественника, была почти в три раза легче, летала в полтора раза быстрее и чуть дальше. Но основной причиной, по которой Кате пришлось лететь на новом самолете, было то, что четырехмоторный временно стоял без моторов: их сняли чтобы проверить износ…

Dea Catharina Prima, в отличие от предшественницы, с императорами беседовала почти восемь часов. И результаты беседы, похоже, императоров не порадовали — а особенно не порадовался Гостилиан, но, похоже, аргументы Кати их убедили. Правда сама Катя, вернувшись домой, сказала, что «неубиваемым аргументом» стало сообщение, что «в противном случае мы перестанем помогать империи и первым делом прекратим поставки лекарств». Впрочем, и без этого аргумента императоры провозглашение новым августом Гордиана четвертого приняли в целом спокойно, а вот назначение какого-то Валерия Диокла (пусть он даже был легатом-пропретором Сирии) новым цезарем пришлось им поперек горла. Но Катя не просто так два дня перед путешествием вдумчиво и очень внимательно беседовала с Лерой…

Сама она, рассказывая Лере о результатах, акценты расставляла вовсе не на тех изменениях, к которым ее подталкивала историчка:

— Тетя Лера, я, наверное, историк вообще никакой, поэтому мне, по большому счету, на все эти династические игры плевать. Не потому что плевать, а потому что я в них просто ничего не понимаю. А вот вопросы экономики для меня гораздо важнее, и, мне кажется, от смерти Гордиана третьего выгод мы получим теперь очень немало. Чисто экономических, я имею в виду.

— И какие же мы получим выгоды?

— Самая первая — это то, что римляне согласились с нашей монетной системой. Хотя насчет этого я и не сомневалась, ведь от предложенных изменений все сенаторы и большинство легатов внезапно разбогатеют раза в полтора-два. Ведь теперь золотой солид будет равен ста денариям, а не двадцати пяти, точнее, если по весу считать, вообще пятнадцати…

— Ты всерьез думаешь, что такое изменение получится провести простым императорским указом?

— Нет конечно, ведь указ фактически лишь узаконит сложившийся паритет. С нашей помощью Рим серебра теперь добывает почти в три раза больше, чем до нас, а с золотом все не только по-прежнему осталось, а стало заметно хуже так как его по заначкам богатеи распихивали. Теперь золото снова вернется в оборот просто потому, что официальный обменный курс будет равен сложившемуся рыночному…

— И уже мы его успешно изымем из оборота, — усмехнулась Лера.

— Незачем нам его изымать, свое скоро девать некуда будет. Но это так, мелочь, главное — императоры согласились передать нам чеканку новой серебряной монеты.

— А вот с этого места поподробнее…

— Ну, во-первых, нашу монету подделать практически невозможно на нынешнем технологическим уровне. А во-вторых… Римские купцы давно уже заметили, что наши гривенники изнашиваются втрое медленнее чем денарии.

— Это почему?

— Мы используем электролитические сплавы, а они сами по себе процентов на сорок-пятьдесят устойчивее к истиранию. И вдобавок перед чеканкой покрываем монетные диски тонким слоем опять же электролитического сплава с четырьмя процентами никеля. В целом проба монеты остается в пределах девятьсот девяносто пятой, а истираемость еще на семьдесят процентов снижается…

— Технологи…

— И это тоже. Так что мы теперь будем им чеканить монету, и не за спасибо, а за два с половиной процента, что опять нам на пользу. Вдобавок Рим теперь признает наши монеты — причем все — законным платежным средством.

— Собираешься завалить их рынки нашими копейками?

— Нет, но это существенно облегчит снабжение на новых территориях путем приграничной торговли. Дорожники Кодра прорубили, наконец, дорогу, к Рудным горам. Железку мы туда только года через три подтянем, так что возможность закупиться провиантом в том же Норике будет сильно не лишней…

Глава 7

Старый Кодр всю жизнь учился. А начиная лет так с пятнадцати учиться он стал очень серьезно. Читать он научился лет в восемнадцать, а в двадцать два, когда старший брат поставил его главой новенького города Брянска, чтение (и письмо) на долгое время стало чуть ли не основным его занятием. И если писать ему приходилось в основном различные отчеты для добрых соседок, то читать он предпочитал многочисленные учебники, которые соседки присылали в создаваемые ими школы. А когда посчитал, что всю школьную премудрость он уже освоил, перешел на «тяжелое чтиво»: с большим трудом доставаемые его помощниками учебники для разных институтов.

На самом-то деле отец научил Кодра (как и старшего сына) читать когда ему было лет пять-шесть, на греческом читать — а заодно обучил сына и собственно греческому, но Кодр уже через полгода после начала обучения наизусть знал все четыре небольших пергамента с записанными там какими-то торговыми договоренностями, а других «письменных материалов» для чтения в городе просто не было. Да и на греческом он мог общаться — причем с трудом — в пределах тех же торговых договоров. Но Ярославна потом сказала, что этот, более чем скромный, опыт очень помог парню быстро научиться читать и на русском, а так же понимать то, чему слов в родном языке просто не было.

Не всё, конечно. Многое из прочитанного так и осталось совершенно непонятным: например, из огромной кучи прочитанных учебников по медицине он понял лишь то, что болеть плохо, а здоровым быть гораздо лучше. А из учебников для институтов технических Кодр вынес, что машины придумывать чрезвычайно трудно — но пользы эти машины приносят очень много. Но вот конспекты студентов-строителей позволили ему глубоко разобраться в том, какие проблемы возникают при постройке сел и городов и как эти проблемы можно решить с минимальными затратами.

Собственно поэтому, когда перед ним поставили задачу «проложить путь к далеким горам», он в значительной степени воспользовался опытом Екатерины Великой: прокладывал дорогу не спеша, ставя вдоль строящейся дороги деревни и города. Тридцать семь городов и две с лишним сотни деревень были построены за долгие два десятка лет, двести пятьдесят школ, почти что полтораста «фельдшерских пунктов» и тридцать «районных больниц» выросли вдоль дороги. Больше ста тысяч человек поселились в новых домах — а к концу этого грандиозного строительства «придорожное население» уже превысило триста тысяч.

Но дело не только в людях, ведь — в отличие от «железной дороги к феннам» — Кодр свои поселки ставил не по километровым столбам, а там, где находилось что-то нужное для дальнейшего строительства. Каменные карьеры, угольные шахты, карьеры песчаные и известковые, ну или хотя бы места, где место под поля расчистить несложно. Хотя, честно говоря, где копать уголь или гранит, обычно сильно заранее указывали добрые соседки. И никогда не промахивались — то есть там, где они указывали, всегда находилось то, о чем они говорили. Но про песок или известняк они чаще помалкивали, да и уголь пару раз геологи Кодра находили там, куда никто не указывал…

Честно говоря, Кодр был одним из очень немногих людей, ну совершенно не верящих в какую-либо божественность соседок. Да, тетки очень умные и знаний у них больше, чем у всех прочих людей — но только знаний. Ну и некоторых умений, причем и тем, и другим тетки не только активно делились с окружающими, а просто навязывали их всем, до кого дотянуться могли. Например, до самого Кодра…

Некоторые пожелания соседок Кодр не понимал, но по возможности исполнял, так как был уверен, что мудрые тетки лучше знают, как извлечь пользу из того или иного начинания. Например, Яна Коваль попросила его поставить город на довольно небольшой речке Свислочи, причем даже место указала где, и даже отдельно показала где поставить две плотины. Место было для города довольно неудобное, от дорог далеко — но теперь в новом городе с названием Минск работало несколько очень важных заводов. А дороги… Яна ведь управляла всеми деньгами соседок и на железную дорогу от Смоленска до Минска денег дала достаточно. А заодно вдоль этой железной дороги выросло еще шесть городов, так что пользы от строительства Минска в конечном итоге получилась много — а Кодр дополнительно узнал, что если тщательно заранее все продумать, то пользу можно извлечь практически из всего.

И он приобретенные знания «тратил» с огромным удовольствием. Например, дюжину городов, поднявшихся вдоль «дороги к горам», Кодр лично спроектировал. И общую инфраструктуру, и дома, поднимающиеся там, и крепости. К крепостям у Кодра было особо трепетное отношение и он гордился каждой из них, даже несмотря на то, что Катя Великая их довольно сильно критиковала — но критиковала-то она их за «некрасивость», а вот по части функционала хвалила. Да так хвалила, что с именно её подачи Кодр успел получить два ордена «Знак почета». Что тоже было лишним поводом для гордости — хотя сам он не понимал, почему «никто раньше до этого не додумался».

«Стандартная» городская крепость, занимающая около полутора гектаров, окружалась высокой — метров в двенадцать — стеной. На метра на полтора-два снаружи стена была бетонная, а внутри представляла собой четырехэтажный дом — не самый удобный, но в котором «в случае чего» могло укрыться до пяти тысяч человек по принципу «в тесноте, да не в обиде». Высокие башни по углам крепости скрывали зерновой элеватор на полторы-две тысячи тонн, в подвалах размещались разные овощехранилища, с запасом обеспечивающие картошкой, капустой, морковкой и яблоками весь город в течение минимум полугода. А в центре крепости — непременная водопроводная станция и «аварийная» маленькая, киловатт на пятьдесят, электростанция с запасом дров на месяц.

Деревенские крепости были попроще: занимали они обычно с четверть гектара, четырехметровая стена вокруг ставилась кирпичная или каменная, внутри стоял единственный дом деревенского старосты (он же — «правление», и он же — жилье для всей деревни на случай осады), гараж для тракторов и автомобилей. И единственная на всю деревню дровяная электростанция — «мобильная», на двадцать киловатт. К электричеству Кодр относился очень серьезно.

Потому что электричество — это станки, а все «могущество» новых территорий обеспечивалось главным образом Брянским механическим заводом. Сейчас уже не только им, но завод и по сию пору был основой «промышленной мощи» региона. Когда-то выстроенный для производства сеялок и косилок, завод постепенно рос и в размерах, и «по номенклатуре выпускаемых изделий», отпочковывая от себя новые заводики в новых городах…

И все это создавалось ради дороги. Кодр прекрасно понимал, что именно она дает возможность легко включать новых людей в общую структуру государства. Ведь если мужику не составляет труда доставить выращенные продукты в ближайший город и купить там что-то ему нужное, то он и продукта побольше постарается вырастить, и жизнь свою приукрасить. А государству будет куда как проще детишек этого мужика приобщить к знаниям. Ну, и за здоровьем всех этих мужиков и их семей проследить…

Поэтому от «главной» дороги сами собой вырастали дороги «второстепенные», обычно с ранее существующим «городам» и поселкам. Причем строили эти дороги сами жители этих деревень и городов, твердо зная (после нескольких прецедентов), что по дорогам очень быстро приезжают на помощь жителям гвардейцы в случае нападения различных «деклассированных элементов». От инженеров Кодра требовалось лишь проследить, чтобы такая дорога «соответствовала минимальным требованиям», ну и мосты, если требовались большие, выстроить. Но «второстепенные» пока оставались лишь «улучшенными грунтовками», а главную дорогу Кодр строил всерьез, помня, что строители лишь закладывают основу будущей дороги уже железной.

И, собственно, именно поэтому, когда Екатерина Владимировна сообщила, что рельсы класть уже пора, для постройки железной дороги почти ничего и не потребовалось: Кодр научился «продумывать всё заранее»…

Весной двести семьдесят седьмого года случилось «очередное собрание Спецкомитета», а на самом деле члены его собрались отметить очередной Сашкин день рождения. Саша к своим дням рождения относился серьезно, а чтобы получать больше подарков, по примеру Марины пересчитал дату с учетом сдвига по времени. Но пересчитать-то он пересчитал, а в результате отмечать его он стал дважды: «по старому стилю и по новому». Но против этого особо никто не возражал: лишний повод собраться и повеселиться никогда лишним не оказывается — в особенности, когда избытка поводов для веселья как-то не замечается.

Ну а когда подарки были вручены и поздравления произнесены, как-то разговоры сами собой повернулись в направлении текущих работ. Однако, раз уж все собрались именно веселиться, разговоры эти свелись к уже достигнутым свершениям, и первым хвастаться достижениями принялся Никита:

— Ребята, мы уже с этого лета можем прилично расширить финансирование всех наших работ!

— А я что-то и не заметила, что стала выделять вам больше денег, — усмехнулась Катя-первая.

— А я и не говорил, что Госплан нам лишнюю денежку предлагает, просто открылись новые источники.

— И какие же? Может, мне тоже такие источники не помешают.

— Я научился делать алюминиевые ложки!

— Предлагаю за такое технологическое предложение немедленно выпить! — рассмеялся Коля и поднял кружку с чаем.

— Ты ничего не понимаешь в высоких технологиях, а потому я попрошу Олю торта тебе не давать. У меня на новеньком заводе в Звенигороде народ научился штамповать алюминиевые ложки…

— Ты уже нам об этом сообщил, — с нарочито грустной физиономией прокомментировал Вова.

— А я не закончил. Так вот, алюминиевые ложки, алюминиевые кружки и алюминиевые даже кастрюли. Но наштамповать алюминиевую посуду — это даже не полдела, а четверть дела. Мои ребята научились делать на алюминии эматалированное покрытие!

— И что?

— И то. Валерий Диокл, между прочим, заказал для начала сорок тысяч алюминиевых кружек и двадцать тысяч алюминиевых котелков для легионеров. Кружки по десять денариев и котелки по двадцать пять — потому что котелки с крышкой. А сейчас на заводе придумывают как вытягивать алюминиевые фляги, и когда придумают, я отправлю Диоклу еще и сорок тысяч фляг по тридцать денариев штука. Вроде и немного, но уже в сумме будет больше миллиона, который мы можем тратить как хотим.

— Ну, сто тысяч рубликов — тоже деньги, — тихонько хмыкнул Денис, — но не такие, чтобы уж от души разгуляться.

— Ты лучше честно всем скажи: «я, мол, дурак, ничего не понял, поясни». Ну так вот, отдельно поясняю: посуда эматалированная. Для армии римской — серая, а вот для гражданских — уже цветная. У меня научились покрытие раскрашивать в голубой, зеленый, красный чуть-чуть в фиолетовый, в густой фиолетовый цвета — и на римском рынке разноцветная алюминиевая кружка стоит тридцать денариев оптом. В смысле, за такие деньги на русской вилле тамошние торговцы их расхватывают. А алюминиевые разноцветные ложки со свистом уходят по пять или семь денариев. В общем, Катя, у тебя есть прекрасный шанс купить у римлян что-то на десять миллионов денариев, которые сейчас лежат на Русской вилле в Риме, выдав нам соответственно миллион рублей нашими деньгами. И это — выручка только с первой поставки одним «Богатырем», полученная за четыре дня торговли.

— Ты думаешь, что твои ложки с кружками будут давать миллион рублей в неделю? — удивленно произнесла Катя-первая.

— Я не думаю, я точно знаю что нет. Но в этом году алюминиевой посуды миллиона на два с половиной я римлянам загоню. Больше вряд ли, если пытаться больше ее делать, то рынок перенасытится. Но в любом случае на два миллиона можно будет и покутить.

— Ты молодец, — похвалил Никиту именинник, — а я тоже кое-что сделал. Я сделал пятиступенчатую коробку передач для грузовика!

— И нафига? — недоуменно спросил Вова, — легким с нашими скоростями вроде пока и трехступенчатой хватает, а на тяжелых вообще передача электрическая.

— А я не для себя. Кодр на своем авторемонтном в Минске стал автобусы делать, у него же от дороги проселки километров на пятьсот к северу тянутся — вот для улучшения транспортной связности ребята, которых я туда отправил, вспомнили про «Ютон» и затеяли такое дело. Правда, автобус у них небольшой, мест так на двадцать — но раньше-то и таких не было. Однако для автобуса плавность хода все же важна, но на стандартной коробке от трехтонки автобус сильно дергается, а там кузов деревянный, развалиться может…

— Ну, тогда это дело хорошее. А сколько он автобусов делает?

— Точно не скажу, а моторов я ему отправляю по десятку в месяц.

— А коробок этих пятиступенчатых?

— А их, он сказал, на заводе сами делать будут. А тебе что, автобус понадобился?

— Я думаю, насколько нам придется добычу нефти увеличивать с этими его затеями.

— Ни насколько: у Кодра угля бурого много, там уже с десяток заводиков уголь на дизтопливо перегоняют. С запасом перегоняют: у него же теперь катализаторы кобальтовые, выход большой. Оттуда топливо вплоть до Брянска поставляется, вроде всем хватает: и тепловозам, и тракторам. Теперь и автобусам хватать будет.

— Ладно, ты тоже молодец. Поэтому предлагаю перейти к тортикам: если меня не обманули, то Оля приготовила шоколадный, а Алёна фруктовый. И если мы их немедленно не съедим, то они могут испортиться, так не допустим же порчи столь ценного продукта! В особенности потому, что вкусные тортики дадут нам новые силы чтобы реализовать наши невероятные замыслы. Ксюша, тебе помочь торты сюда нести?

В середине апреля двести семьдесят восьмого года Катя закончила постройку своего парка Мнемозины. Точнее, «каменной» его части, а огромные складные окна и стеклянную крышу Вова пока не поставил. Технический проект был уже закончен — но кое-что для его реализации было пока еще не готово. И, в первую очередь, не готовы огромные рамы, которые, исходя из инженерных расчетов, предстояло изготовить из титана.

Как Вова и предсказывал, мощь гидростанций на Вуоксе была направлена на производство столь нужного металла. Нужного не только (и не столько) для изготовления конструкций парка: основным потребителем металла стала химия и энергетика. Турбинные лопатки, трубопроводы для кислоты и щелочи, химические реакторы — так что даже несмотря на то, что титана делалось довольно много, его на всё не хватало, поэтому в парке была поставлена только одна ажурная балка крыши. Ажурная конструкция длиной в сто двадцать метров, выкрашенная белой (и тоже титановой) краской была на фоне неба почти незаметна…

Вот только эта балка весила больше ста тонн, а за год титановый завод в Выборге металла выдавал пока лишь около трех тысяч тонн, и необходимые для «стропил» и самих рам еще восемьсот тонн выкроить оказалось не очень просто. Так что, поскольку электричества в Выборге было куда как больше, чем потреблял титановый завод, в ближайших планах Володи было нарастить выпуск титана до примерно десяти тысяч тонн в год. Много его предполагалось делать, очень много — но все уже знали, куда его потратить.

Олех практически закончил «электрификацию Урала». Ругаясь при этом нехорошими словами и, откровенно говоря, люто завидуя Потеху: тот-то электростанции на Вуоксе строил, и всего четыре станции выдавали пятьсот мегаватт мощности. А самая мощная гидростанция, которую Олех выстроил на реке Лозьва, выдавала чуть больше двадцати мегаватт. С другой стороны, Олех построил уже почти полсотни только крупных электростанций, а Потех всего шестнадцать…

Выбрав практически всю мощность относительно крупных рек восточной части Южного и Центрального Урала, последнее время Олех ставил — причем десятками в год — электростанции маленькие, мощностью до мегаватта каждая. И для того, чтобы не сажать на эти крошечные электростанции специалистов-операторов (которых и для крупных электростанций едва хватало), он придумал и внедрил систему «дистанционного автоматического управления» для них. Вполне себе неплохая система получилась, электростанции сами (в зависимости от нагрузки в сети и уровня воды в водохранилищах) подключались и отключались — но вот без присмотра все же иногда в турбины мусор всякий попадал, а когда турбина простаивала, то она ржавела быстро. На двух таких небольших станциях Олех поставил турбины титановые — и уже через год оказалось, что их можно действительно «не обслуживать» очень долго. Так что очередь на продукцию титанового завода заметно выросла.

Саша и Виталик тоже внести свой небольшой вклад в длину этой очереди. Новенький трехсотсильный шестицилиндровый бензиновый оппозитник, из титана большей частью и изготовленный, оказался ровно вдвое легче предыдущей версии, сделанной из стали и алюминия. Ну, если считать с титановым пропеллером, конечно. А два таких мотора очень резво тащили небольшой шестиместный самолетик. Тоже титановый, а потому поднимавший топлива достаточно, чтобы с шестью людьми улететь на две тысячи километров без посадки, причем менее чем за шесть часов. Так как особого «пассажиропотока» в нынешней авиации не наблюдалось, самолетик стал «основой пассажирской авиации». Конечно, на один самолет титана уходило меньше полутоны, а выпускать их планировалось по шесть штук в год — но все равно это сокращало доступные резервы металла…

В августе в Парке Мнемозины появилась статуя Леночки. «Главная радистка» очень переживала по поводу того, что «серийная» радиостанция мощностью в двадцать пять ватт выдавала сигнал, который самый массовый радиоприемник под названием «Скворечник» с трудом принимал на расстояниях не более полусотни километров, а без специальной антенны — вообще километрах в двадцати всего. Первые телевизоры были «кабельными», и не потому, что приемник сигнала сделать было сложно, а потому что, по прикидкам Леночки, чтобы «накрыть» сигналом хотя бы очень даже компактную Москву, требовался передатчик киловатт уже в пять. И несколько лет она занималась «изобретением» мощного клистрона.

Изобрела, на заводе в Александрове их четыре штуки изготовили. Леночка разработала на их базе длинноволновую радиостанцию мощностью в восемьдесят киловатт. И приехала на испытательный запуск. Тоже было дело не простое: клистроны довольно быстро «теряли эмиссию», так что их приходилось ремонтировать — а потом тут же разными насосами выкачивать из них воздух, что занимало примерно пару суток. При установке их на станцию тоже требовалось выполнить все эти процедуры, и эти двое суток Леночка вообще ни разу не выходила их помещения радиостанции, выстроенной недалеко от Москвы в районе тридцатого километра Ярославской дороги.

А когда радиостанцию запустили, она сидела рядом с телефоном, на который должны были звонить наблюдатели из Бреста, Севастополя и Березников. Ну а когда ребята из Севастополя позвонили (последними) и сообщили, что «слышимость прекрасная», Леночка улыбнулась, тихо сказала окружающим «ну всё, мы победили», положила трубку…

На похороны Елены Владимировны Скворцовой приехали, конечно же, все оставшиеся в живых «попаданцы», почти все их дети и внуки. Но вот на открытие памятника приехали уже очень немногие: и дела, и проблемы со здоровьем… А памятник получился очень хорошим: молодая еще Леночка, одетая в свою полицейскую форму, сидела на четырех сложенных стопкой пластиковых мешках с солью, держа в руках автомат и облокотившись на огромную лампу (Трофиму ребята с радиозавода отдали сапфировую колбу настоящего клистрона), а на небольшой тумбочке возле Леночки стояли «Скворечник» и телевизор. К созданию этой скульптуры Трофим подошел с максимальной тщательностью: в клистроне, казалось, тускло светился накал, в «Скворечнике» горел «зеленый глаз», а на экране телевизора в темное время смутно проглядывались какие-то движущиеся фигуры…

— Трофим что, электричество к статуе подвел? — поинтересовалась Лера, когда все собравшиеся расселись на кухне Лизиного дома.

— Нет, это он так хорошо краски подобрал, — ответила Катя. — Вечером, когда в парке фонари зажигаются, там все еще ярче светиться будет. Кому налить чаю? На той недели прислали, первый урожай из Ленкорани. Очень вкусный, кстати, рекомендую.

— Марина говорила, что с бергамотом даже опилки вкусными покажутся, — прокомментировала вкус чая Лера, — но этот действительно замечательный получился. Интересно, а почему там местного населения почти не было? Ведь климат прекрасный, земля плодородная…

— Настоящие субтропики, — поддакнула Председатель Госплана, — малярийный комар в тамошних болотах круглый год плодится и размножается. А если учесть, что болот там больше чем населения… Хотя наши туда уже завезли гамбузию луизианскую, без хлорохина и артимезина там людям делать пока нечего. Разве что кто захочет самоубиться особо мучительным способом…

— Кстати, я слышала, что там для полыни этой климат очень подходящий… — заметила Лиза.

— Нет, подходящий в долине Куры. Но и в Поволжье климат для полыни тоже ничего, а у Алёны проблемы были в том, что этот артимезин в листьях накапливается во время цветения, а она полынь собирала после того, как семена созреют. Ребята из института биологии по поручению Оскара все это выяснили, и у Алёны теперь и в Поволжье с гектара собирается килограмм по двадцать препарата, а возле Куры, по прикидкам, может и до тридцати дело дойти. Вот только как туземцев научить эту полынь правильно и вовремя собирать…

— Там туземцев кот наплакал, — нарочито сердито заметила Лиза, — а у нас сколько детишек школу закончили в этом году?

— На Кавказ в этом году по распределению двенадцать тысяч человек должно было поехать, — сообщила Катя-первая. — Но народу все равно не хватает. Потому что еще десять тысяч в Америку отправляются, пять в Африку, в Танзанию…

— Это как это они туда такой толпой оправляются? — удивилась Лиза. — В смысле на чём?

— Так не сразу же! Это за год отправятся, а на новой «Таврии» в пассажирском варианте по триста пятьдесят человек за рейс перевозится. В год «Таврия» минимум восемь рейсов в Филадельфию сделает, а Генрих их уже четыре построил и еще две до зимы на воду спустит. А после того, как римляне реку Траяна расчистили и расширили, «Таврия» и до Бруннштадта плавать теперь может…

— Ладно, двадцать восемь тысяч… двадцать семь понятно куда. Но выпускников-то, если мне память не изменяет, уже больше ста двадцати тысяч было?

— Не двадцать семь, на Кавказ реально поедет тысяч пять всего. Потому что некуда там людей пока селить. Ну нет у нас на юге толкового руководителя вроде Кодра!

— А что Кодр?

— А он дорогу до Рудных гор за полгода проложил, мы едва рельсы ему подтаскивать успевали.

— Там же семьсот километров!

— А он, когда дорогу туда прокладывал, сразу и все нужные насыпи делал, и даже балласт на насыпь положил. Вроде как «чтобы гранитные карьеры не простаивали» щебенку там делал, а на развоз ее только лошадей почти двадцать тысяч направил. Это не учитывая, что он забрал себе все старые дровяные грузовики…

— Непонятно, зачем ему это старьё-то? Мы же их вроде как по износу списывали…

— Так в Минске он авторемонтный завод организовал, все газогенераторные грузовики он там в порядок привел, — ответила Катя-первая. — Кстати, в Минске же он и телеги для перевозки щебня наделал, чтобы лошадка могла тонну камня перевозить. Она, конечно, очень неспешно столько возит, но он же лет десять только на перевозку щебня к дороге потратил. И, кстати, шпалы он тоже заранее заготовил, причем бетонные — а бетон у него самый лучший. Научила его мама Катя…

— Чему?

— У него же энергетика большей частью дровяная, по крайней мере в деревнях, — поделилась ценной информацией упомянутая «мама Катя», — опять же автотранспорт в основном дровяной, золы получается много. А если поташ из золы вымыть, то из остатка получается прекрасный пуццолановый цемент. То есть не совсем пуццолановый, но в смеси с портландцементом бетон получается много прочнее и практически водонепроницаемый. Застывает он, конечно, подольше, но Кодру спешить нужды не было. Он даже растащить готовые шпалы по всем своим придорожным городам успел!

— Ну это же хорошо. Но если на Кавказ отправляется меньше народу, почему тебе снова людей не хватает?

— Папа съездил в Рудные горы, с тетей Лидой съездил, — снова в разговор вступила Катя-младшая. — И решил там организовать спецкомитетовскую компанию «Висмут», которой — как он сказал «для начала» — нужно уже в этом году выделить десять тысяч человек. А еще минимум пять тысяч гвардейцев…

— Ну с гвардейцами понятно, там же серебра самые богатые залежи в Европе…

— И серебра, и меди, и кобальта с никелем, и цинка со свинцом. Там вообще очень много всякого нужного в домашнем обиходе. Я убежден, что весь проект только на этих отходах окупится максимум за год.

— Отходах?

— Саша Колмогорцева докрутила свой мотор до тридцати пяти тысяч оборотов… — сообщила Катя, но не в качестве ответа на вопрос матери, а как бы «вообще». И Лиза, естественно, просто не поняла сказанного дочерью:

— Что?

— Мам, основное там — уран. А до Катанги мы пока не добрались…

Глава 8

Валера Афанасьев был самым младшим сыном Лидии Петровны и самым, пожалуй, упертым ее последователем. Мать, смеясь, говорила что Валера на вкус отличает пирит из угольного пласта от пирита, вытащенного из Мсты. Тоже мне, достижение: речной пирит оставляет на языке привкус ржавого железа, а угольный — он же кислый! А вот отличать друг от друга разные другие минералы…

Но вот с последним ему могла изрядно помочь жена, Диана, младшая дочь тёти Брунн. Она закончила институт имени Веры Сергеевны, а последние годы занималась — по программе Спецкомитета — «добычей рассеянных веществ». В целом очень успешно, из золы угольных электростанций перед отправкой ее на цементные заводы она научилась добывать галлий и германий. Самого Валеру больше всего удивил тот факт, что из этой же золы жена умудрялась добывать даже медь и серебро — хотя Диана и говорила, что медь эта получается дороже обычного серебра, а уж серебро в разы превосходило по стоимости золото. Но это — если бы из золы только медь с серебром добывать, а у нее эти металлы были лишь «отходами производства», да и добывалось-то там граммы…

После того как старый Кодр проложил дорогу в Рудные горы, Валера с Дианой переехали — думая, что ненадолго — в новенький, только что выстроенный город Каменец. Город горняков — туда только Север прислал почти пять тысяч крепких парней, которые очень неплохо владели отбойными молотками. И не только ими, но парни в городе задержались ненадолго. Нет, назад они не вернулись, просто вокруг Каменца, на расстоянии километров семидесяти, уже в горах выросло сразу два десятка городов поменьше. И к появлению почти каждого из них Валера приложил руку более чем серьезно.

Хотя, если говорить откровенно, он большей частью просто уточнял то, что было нарисовано на карте, которую ему передала мать. А после того, как «данные подтверждались», причем даже если они на самом деле «подтверждались» лишь косвенно, в указанном месте тут же начиналось строительство нового города. Как правило небольшого, но — в отличие от множества городов, выросших на «старой» территории России, эти города были по-своему уникальными. Что тоже в значительной степени обуславливалось результатами работы Валеры. Города-то ведь строились для того, чтобы в них люди жили, а людям и вода нужна, и прочие удобства (про еду там к счастью особо думать не требовалось, она обеспечивалась городами и селами, вырастающими к северу от Каменца). А это значит, что и речка подходящая должна быть поблизости с хорошей водой, и камни, из которых дома можно было выстроить и дороги замостить. И чтобы энергия была…

Собственно, с энергии работа Валеры и началась: семь новеньких шахт добывали уголь для самой мощной в России тепловой электростанции. Сразу четыре агрегата по двадцать четыре мегаватта и шесть по шестнадцать — для самого города, конечно, многовато, но от электростанции высоковольтные линии тянулись ко всем маленьким городкам, которые энергии потребляли тоже очень немало. Ведь рядом с этими городками строились шахты, по несколько штук возле каждого, а шахты — это и подъемники, и насосы, и воздуходувки — а про такую мелочь, как перфораторы можно и не упоминать даже.

Впрочем, и в Каменце электричество тратилось не только на освещение домов и улиц в темное время. Огромный химический комбинат, на котором теперь работала Диана, электричество тоже жрал как не в себя. Зато, как говорила мужу Диана, серебра из руды на комбинате вытаскивают больше девяноста девяти процентов, а еще почти полностью выделяют никель, кобальт, медь, вольфрам. Совершенно «попутно» из добываемого в шахтах флюорита делают криолит в количествах, более чем достаточных для всей алюминиевой промышленности, причем на это производство тратится лишь малая часть добываемого «ценного сырья». И пока очень, очень много руды приходится отправлять в непереработанном виде так как электричества в городе даже теперь на всё не хватало. Впрочем, это лишь пока: на новом заводе в городе Кодровск, выстроенном на месте впадения реки Вепрь в Вистулу, к следующему году должны были изготовить для Каменецкой электростанции еще четыре «больших» агрегата.

Вероятнее всего, это будут такие же, как и тульские по двадцать четыре мегаватта, но есть шанс, что сделают давно обещанные в конструкторском бюро Кати Клее агрегаты по пятьдесят мегаватт. Ребята там работали не покладая рук (ну и голов тоже), ведь все уже знали, что химкомбинат в Каменце отправил в Москву только шестнадцать тонн урана лишь потому, что для переработки руды не хватало энергии…

Когда работа делается, то и результат работы чаще всего получается. И тем чаще результат соответствует ожиданиям, чем тщательнее и ответственнее к работе подходят исполнители. Иногда, конечно, такой подход чреват задержками в достижении этого результата — но получение чего-то хорошего, но немного позже все же лучше, чем получение точно в срок, но полного отстоя. А если заранее предусмотреть и цели промежуточные…

В самом начале двести семьдесят девятого года в новеньком городе Можайске заработала новенькая фабрика по выпуску киноаппаратуры. Всего-то восемь лет прошло после того, как задача обеспечить все школы кинопроекторами была поставлена — и теперь каждый мог увидеть результат. Не в школах, а на фабрике, которая уже с первых дней работы делала по три кинопроектора в день.

На самом деле такой результат получился главным образом из-за того, что вот уже четыре года кинопроекторы делались — в более скромных количествах конечно — в цехе экспериментального завода Володи Голубева. И за четыре года там было изготовлено почтит пять сотен столь полезных аппаратов — но, главное, в цеху были обучены рабочие и техники, которые затем переехали в Можайск. На самом-то деле на экспериментальном заводе могли и больше аппаратов сделать, но и Володя, и Никита принципиально не хотели расширять производство в Москве:

— Ты пойми, — объяснял Вова свою позицию дочери, которая позвала его «разобраться с ситуацией» после очередной жалобы Ярославны, — если бы я на экспериментальном запускал в большую серию всё то, для чего там отлаживается технология и готовится оснастка, то сейчас завод занимал бы половину площади Москвы и на нем одном работало бы больше двадцати пяти тысяч человек. Причем не просто рабочих, а москвичей, у которых и жены с детьми, и родители престарелые. А это — дополнительное жилье на полтораста тысяч народу, больницы, школы, еще и кинотеатры со стадионами и всё прочее такое. А так у меня пять сотен парней и девчат живут в двух общагах, несколько дополнительных врачей в медчасти — и всё. Технологию отработали, завод где-то выстроили — и все эти новые, но уже подготовленные рабочие отправились на новенький завод трудиться и размножаться в комфортных условиях.

— Ну, какие-то резоны в твоих словах есть, а вот что скажет мама Катя?

— Мама Катя уже давно сказала: в Москве не должно быть больше ста тысяч жителей потому что иначе город превратится в помойку.

— Не повезло ей…

— Она, в отличие от тебя бестолковой, временное население — то есть тех, кто учится для работы в других городах — за москвичей не считает. Не потому что это люди какого-то другого сорта, а потому что у них на время учебы вынужденно сокращенные потребности. Живут в общагах по четыре человека в небольшой комнате, питаются в столовых на предприятии или в учебных заведениях…

— Ну, тогда да, ей повезло. А мне что прикажешь Ярославне говорить?

— А чего приказывать-то? Мы ей наделали уже восемь тысяч диапроекторов, диафильмов нашлепали под миллион — пусть и этому радуется!

— А Ярославна говорит, что большая часть диапроекторов — кака. То есть она не этим словом…

— Я понял. Не скажу, что она врет, но все же она в корне не права. Мы сделали почти две тысячи очень качественных проекторов, и сделали их ровно столько, сколько Аня смогла сделать объективов-триплетов. Еще Аня сделала чуть больше шести тысяч объективов-ахроматов, и под них мы сделали столько же проекторов попроще. Заметь, специально под объектив спроектировали и сделали! Так что просто посылай Ярославну с её хотелками в задницу. То есть ты ее посылай не этим словом…

— Пап, вот умеешь ты всё объяснять! — рассмеялась Катя, — Но тогда уже у меня вопрос: а когда новый завод заработает?

После этого «нового вопроса» прошло чуть больше года, в течение которого был выстроен и завод, и город… и много еще чего в разных местах появилось. Аня Теплякова тоже прекрасно понимала, что от нее требуется — и в Лыткарино появилась новая стекольная фабрика. Не совсем стекольная, то есть не просто стекольная, а фабрика по выпуску оптических приборов. Вообще-то микроскопы Аня там и раньше делала, а теперь в новых цехах (по площади впятеро превышавших все старые) стали выпускаться разнообразные объективы и линзы. И если раньше на фабрике работало человек двадцать, то теперь, на фактически новом производстве, число рабочих стало приближаться к тремстам.

А в новенькую Рузу переехало из Никитина производство кинопленки. Но, а отличие от фабрики проекторов, в Рузу из Никитина не перевезли старое оборудование, а, разработав в «городе большой химии» новые техпроцессы, налаживать производство начали сразу на новом заводе. Получалось пока не очень, так что и старое, по сути «наколенное» производство в Никитине не закрыли — но Зоя клятвенно пообещала, что «независимо от того, как пойдет дел в Рузе, в Никитине производство прекратят не позднее следующего года». Катя в ответ на такое заявление недоверчиво хмыкнула, но Зоя ей тут же пояснила, что химкомбинате катастрофически не хватает лабораторных площадей и, что важнее, грамотных лаборантов, а планы по подготовке выпуска синтетических волокон — которые сама же Катя и составила — иным путем выполнить не выйдет…

Кинофабрика была лишь одним из довольно многих «заметных» достижений, но практически единственным, где «всё пошло по плану». Даже немного «обгоняя планы», ведь и Никита, и Володя предполагали, что полномасштабная работа фабрики начнется спустя где-то полгода после пуска, да и то еще придется много потрудиться чтобы производство шло без брака. А тут всё как-то сразу заработало.

— Ты знаешь, я где-то читал, что если всё идет хорошо, то значит мы чего-то не замечаем, — поделился Вова своими сомнениями с Никитой. Поделился он, сидя за столом на кухне, а Никита с Олей зашли к нему в гости в связи с рождением очередной Вовиной внучки. Вовиной и Ириной, поэтому и Ирина приехала ненадолго в Москву.

— Мы всё замечаем, — возразил ему Никита, — просто ты теперь научился качественнее рабочих обучать.

— Скорее, они сами научились качественнее учиться, — прокомментировал реплику Никиты Вова.

— Я думаю, — поспешила высказаться Оля, — что это потому, что сейчас мы обучаем детей, которые родились у тех, кого мы понавезли с разных далеких мест. Я по биологии учила, это вроде как называется «инбредная сила».

— Да, неважный их тебя биолог, — сообщила Оле Ирина. — Дети действительно сейчас гораздо проще и качественнее обучаются, но основной причиной этого является вовсе не твоя эта сила. Просто мы сейчас учим детей, родители которых уже стали горожанами и которые с младенчества впитывали наш городской образ жизни. Наш в какой-то степени сумасшедший образ жизни, с огромными информационными потоками, тем или иным способом формирующие новый, более насыщенный базовый уровень взаимоотношений между людьми.

— А деревенский образ, значит, всего этого не формирует?

— А деревенский не формирует. Ярославна уже отмечала, что деревенские школьники даже у нас в среднем заметно хуже учатся.

— Это потому что в деревнях учителя хуже? И что означает твоё «даже у нас»?

— Начну со второго вопроса: «даже у нас» означает лишь то, что у нас деревня — не совсем уж деревня. Подробности ты у Леры узнай, ведь это благодаря ей Лиза деревню иначе, чем в нашей истории, организовала. Не везде, но где уж смогла. А учителя у нас в деревне не хуже, а чаще даже лучше, ведь учителями в деревни идут те, кто по-настоящему проникся идеей нести образование в массы — а вот школьники там гораздо слабее.

— Что-то я не заметила, что у нас деревни сильно отличаются от прежних. Конечно, я-то только по книжкам старую деревню знаю…

— То есть не знаешь. Нам повезло, что мы пришли даже не в феодализм, а в общинно-родовой строй, и селюковский менталитет не успел в народные массы зайти. Поэтому Лизе — опять подчеркну, благодаря главным образом Лере — удалось нашу деревню сделать почти что городом. В ментальном плане почти что городом. Если вкратце, то наш крестьянин не сидит одиннадцать месяцев в году на печке, наматывая сопли на кулак, а вкалывает почти что круглый год, причем вкалывает за зарплату — то есть фактически наш нынешний крестьянин в значительной части стал пролетарием, правда все же сельским. Конечно, нам тут и нынешний климат существенно помог, но даже с учетом этого определенная специфика именно деревни пока нам сильно мешает выравниванию менталитетов. Пока — это потому что не хватает у нас еще нужной техники, однако и когда техника появится, выравнивание именно менталитетов займет много лет. Насколько я поняла, это объективные факторы влияют, которые мы отменить или отнивелировать не в состоянии — в общем, всё примерно так. Очень в общем. Но если тебе все же нужны подробности — за этим к Лере, она тебе все в деталях объяснит. Я-то просто наслушалась её, когда она Лизе всё это объясняла, причем наслушалась урывками и многое, наверное, пропустила, и, скорее всего, что-то не совсем верно для себя проинтерпретировала…

На этом «разговор на отвлеченные темы» закончился и собравшиеся перешли к действительно важным вопросам. Обсудили, какие прогулочные коляски лучше: муромские были по весу легче, а калужские, с колесами на шарикоподшипниках, не скрипели на ходу. Насчет детской кроватки споров не было, так как в семьях попаданцев молчаливо подразумевалось, что кроватки с Алексинской фабрики, организованной еще Михалычем, являются единственным приемлемым вариантом. Зато спор о том, пеленки из хлопка или конопли будут лучше, среди женщин не утихал до тех пор, пока Вова не сообщил, что Катя уже отправила новорожденной полсотни пеленок — предусмотрительно сказав, что из чего эти пеленки, он вообще не в курсе.

Вероятно, в рассуждениях Никиты о Володиных «педагогических талантах» все же имелась существенная доля правды. То есть не то, чтобы Вова стал гениальным учителем, но вот подобранное и обученное лично Вовой ядро рабочего коллектива на экспериментальном действительно очень качественно вовлекало новичков в сам процесс обучения и результаты все не могли не замечать. В особенности по сравнению с другими подобными заведениями.

В мае Саша занялся переводом на только что выстроенный в Смоленске завод производства легковых автомобилей. Откровенно говоря, по поводу места размещения нового автозавода у него были некоторые разногласия (доходящие до локальных скандалов) с Катей-первой, но Председатель Госплана была неумолима, да и Ксюша ее поддерживала. Поскольку именно Ксюша первая в новеньком городе разместила свой завод по выпуску разнообразных винтов и болтов. То есть ей было все равно где этот завод заработает, а тут новенький город в котором есть острая потребность в «индустриализации»…

Тем более и завод-то был очень небольшой: два десятка станков-автоматов, быстро-быстро делающих эти самые винтики. Автоматами Ксюша очень гордилась, ведь один рабочий, обслуживающий два-три станка (а больше рабочих и не требовалось) успевал за какой-нибудь час сделать десять-двенадцать тысяч винтиков. А за десятичасовую смену — уже до шестидесяти-семидесяти тысяч (потратив остальное время на замену накаточных головок, которые полностью изнашивались за два-три часа работы). Кроме двух десятков «винтоделов» на заводе работало еще столько же рабочих, изготавливающих эти самые «головки», и бригада из пяти очень опытных ремонтников. Ну еще с полсотни рабочих совершенно неквалифицированных, ведь чтобы завод работал, приходилось очень много металла просто таскать, разгружать и погружать в вагоны, просто ящики подставлять в которые готовые винтики сыпались.

По мнению самой Ксюши эти замечательные станки-автоматы проработают до полного износа хорошо если лет десять, ведь вся автоматика на них была чисто механической и даже «программатор» представлял из себя хитро выточенный коленвал, нажимающий разные кнопочки и переключающий разные тумблеры, спрятанные внутри станка. Но и такая «автоматика» была более чем полезна, ведь Смоленский завод крепежных изделий обеспечивал винтиками и болтиками почти все механические заводы. В том числе и все автомобильные и тракторные (по какому поводу у Ксюши постоянно возникали споры с мужем, ведь при проектировании новых автомобилей или тракторов «допускалось использование крепежа из уже выпускаемой номенклатуры»).

Но Ксения рабочих для «своего» смоленского завода готовила почти четыре года, а Саша на обучении новых автомобилестроителей потратил чуть меньше одного — и лишь категорический запрет со стороны жены не давал ему возможности закатить Кате-первой новый скандал. А причин для такого, как казалось Саше, было более чем достаточно. Например, молодые рабочие на моторном производстве в течение первого месяца работы выдавали более девяноста процентов брака — хотя, казалось бы, какие могут возникнуть проблемы с простеньким бензиновым мотором? Но даже при отливке блока цилиндров молодежь (причем вроде уже успешно делавшая ту же работу в Москве) половину произведенного сразу отправляла в переплавку. А когда Саше сказали, что даже при установке чугунных гильз в блоки цилиндров рабочие портят каждую десятую отливку, он вообще вышел из себя. Стал кричать жене, что он отправит криворуких рабочих копать землю в цементном карьере, причем простыми лопатами…

И единственное, что его привело в состояние относительного покоя, стал долгий разговор с Вовой. Не то, чтобы он совсем успокоился, но перестал психовать из-за каждого сообщения об очередном «провале».

— Ты, Саш, немного недоучитываешь некоторые различия моего, скажем, и твоего производства, — постарался объяснить суть проблемы Володя. — У меня каждый рабочий — универсал, каждого я годами и даже десятилетиями лично учил делать совершенно разные вещи. Но дело даже не в том, что я их учил, а в том, что они уже привыкли к тому, что работа может каждый день оказаться новой и не похожей на ту, что они делали еще вчера. И, благодаря этой привычке, они не впадают в кому при смене деятельности, а спокойно обдумывают как они эту новую работу сделают. У тебя же и на автозаводах, и на тракторном в основном работа ведется на конвейере, то есть каждый рабочий умеет делать только одну какую-то операцию, и умеет ее делать хорошо. Но если внезапно приходится заниматься чем-то принципиально новым, они очень не сразу могут эту новую работу освоить, потому что они просто не привыкли делать что-то именно новое.

— И что же ты предлагаешь? Ничего нового не делать?

— Я предлагаю рабочих не дергать, а дать им время на освоенное этой новой работы.

— Но они же в Москве все делали хорошо! А в Смоленске гонят один брак — то есть, я думаю, они без моих живительных пинков работать просто не хотят!

— Это — твое глубочайшее заблуждение. Просто эти ребята, работая на твоем московском заводе, были уверены, что стоящий за их плечом опытный рабочий в случае какой-то ошибки их поправит, объяснит как надо делать правильно. И в крайнем случае ошибку сам исправит. А в Смоленске эти ребята оказались без такого прикрытия, мера ответственности у них резко повысилась — и из-за этого они стали нервничать и, как следствие, допускать уже грубые ошибки. А если их за это еще и наказывать… Ты знаешь, я где-то прочитал, что в период первой и в особенности второй пятилетки на заводах молодые рабочие просто ломали чуть ли не каждый пятый станок. Ну не умели они еще на станках работать — но вот пока рабочих за порчу станка жестко наказывали, процент таких поломок лишь увеличивался. А наказывали их очень жестоко, ведь большую часть станков закупали за валюту, к тому же и заменить сломанный станок на новый часто было практически невозможно. Но вот когда по особому распоряжению Сталина вместо срока за саботаж рабочим стали лишь вычитать из зарплаты, причем в рассрочку, затраты на ремонт этого станка, станки буквально за год ломаться перестали. То есть на самом-то деле они ломались, но и самим рабочим, и руководству заводов стало не то что невыгодно, а даже бессмысленно на этом внимание всяких вышестоящих органов заострять. А стало выгодно быстренько станок починить и продолжить работу — тем более сам рабочий уже на собственном кармане понял, как делать не надо…

— То есть ты предлагаешь…

— Нет, я не предлагаю не обращать внимание на брак, но могу предложить ввести какие-то значимые поощрения за работу без брака. У меня на экспериментальном именно такая система работает и при освоении какого-то нового изделия у многих рабочих зарплата может и утроиться — на месяц, два максимум, зато — и Катя тебе подтвердит — на заводе время именно освоения новых изделий как правило на треть, а то и вдвое получается меньше планового.

— Звучит в целом неплохо. Но когда рабочие перестанут брак гнать, то у них, значит, зарплата уменьшится? И кто на таких условиях захочет работать хорошо?

— Саш, знаешь, а занимайся-ка ты моторами. Экономика, вижу, это не твоё. У тебя на период пусконаладки какой план у Смоленского автозавода? Машин десять в сутки?

— Пять.

— А после выхода на полную мощность, если мне дочь не наврала, уже двадцать пять? Рабочие научатся работать без брака… ну, почти без брака, выпуск продукции вырастет впятеро. И кто мешает зарплату установить с корреляцией к объемам производства? У тебя же есть в министерстве плановики, экономисты. Озаботь их этой задачей, пусть поработают! Ты же, если я верно помню, у нас министр автотракторный, а не слесарь — ну так и поработай хоть немножко именно министром.

— Ну какой из меня министр…

— Тебя министром еще Лиза назначила и с тех пор тебя с должности никто не отстранял — значит ты министр и есть. Не забыл еще, как мы собирались собственные институты создавать? Нет? Ну так вот: институты — это у нас хобби такое, а по должности мы, сколь ни грустно это сознавать, всего лишь организаторы производства.

— А почему грустно?

— А потому что что-то хочется и руками поделать. Но — некогда. Так что иди спокойно руководить и больше по мелочам не психуй. И главное не забудь, что нам не требуется обгонять Америку, мы тут уже всех обогнали и навсегда. Так что если твой завод… или мой, или еще чей-то заработает на год-другой позже, от этого никто не умрет. А если за это время рабочие научатся работу работать хорошо и быстро, они отставание за пару лет компенсируют.

— А если не компенсируют?

— Значит мы отстанем на пару лет. От самих себя отстанем, а на это всем плевать. Вообще всем, запомни это…

Оля при школе, в которой она преподавала физику, основала кошачий питомник. Большой, в нем около тысячи кошек содержалось. То есть она не выстроила, конечно, какое-то отдельное заведение с загонами и клетками, а уговорила большую часть жителей Школы завести кошек — а затем составила планы по получению потомства и назначила заинтересованных людей, внимательно за этими планами (и племенной работой вообще) следящими. Впрочем, и небольшое "отдельное заведение" тоже появилось: очень хорошо оборудованная ветеринарная клиника.

Оля не потому открыла этот питомник, что появилось много беспризорных кошек, а потому что довольно неожиданно кошки стали приносить неплохой доход, причем «в твердой валюте»: котят стали активно римляне закупать. Задорого закупать, один котенок, в зависимости от породы, стоил на Русской вилле возле Рима от тысячи и до пяти тысяч денариев. За тысячу уходили пушистые потомки невского маскарадного и лесных кошек (первую из которых невский привел в Школу на второй еще год после переноса), в Школе именуемые «сибирскими» (каковыми они, по сути, и являлись), прямые потомки трехцветной Красавицы шли уже от полутора до двух тысяч, а рыжий потомок мейнкуна за пять тысяч доставался римскому владельцу после полугодового ожидания в очереди. Столько же стоил и голубоглазый невский котенок, но тут очередь могла и на год растянуться (не потому, что котят мало появлялось в питомнике, а потому что именно таких, «чистых голубоглазых» появлялось маловато: гены лесной кошки часто оказывались «сильнее»).

Но наибольшей популярностью у римлян (скорее, в силу финансовой доступности) пользовались кошки породы ван кедиси, пару дюжин которых еще Ангелика по каким-то своим соображениям закупила у персидских купцов. Разноглазые зверики тоже шли в районе тысячи денариев, те же, у которых глаза оказывались одного цвета — и вовсе от пяти до семи сотен. Правда эти кошки были еще диковатыми, но Оля вычитала в какой-то книжке, что «еще десяток-другой поколений жизни с людьми — и турецкие ванны тоже станут совершенно домашними». Впрочем, за тридцать лет, прошедших после закупки ванов Ангеликой, зверики уже несколько одомашнились (чем сильно отличались от тех, которых пытались возить в Рим уже сами персидские купцы), так что «кошачий рынок» в Риме оказался вполне себе конкурентоспособным. А лишние полсотни тысяч рублей в месяц были совершенно не лишними в финансировании программ Спецкомитета. И не только их.

Понятно, что это был очень «временный» источник дохода, но пока довольно мощный: используемые римлянами для защиты от мышей генеты были, если очень мягко выражаться, довольно ароматными, а редкие египетские кошки вообще «домашними» не были, да и сильно прореживались местными дикими зверями. Вдобавок, «кошки богинь» были просто красивыми, но главным их достоинством стало то, что они — в отличие от генет и египетских кошек, еще и крыс давили…

Велта весной еще принесла Вове довольно небольшой список нужного ей для продолжения каких-то исследований оборудования. Совсем небольшой, он полностью уместился на одном листе бумаги — но инженеры и рабочие экспериментального завода трудились не покладая рук (и мозгов) вот уже почти полгода для изготовления запрошенного. И не только они, Саша Колмогорцева за эти полгода успела сделать лишь «прототип» нужной Велте ультрацентрифуги — но никто не возмущался тем, что приходится выполнять сложную и совершенно «сверхплановую» работу: Велта вместе со своими четырьмя дочерями (которые все пошли «по стопам матери» и занялись микробиологией) делала очень полезные для жизни и здоровья «биопрепараты». Например, витамин С, или еще более например — глутамат натрия. А о том, что именно на фабриках, организованных Велтой, производился весь используемый в сыроделии сычужный фермент, можно было и не упоминать…

Глава 9

Экватор был крошечным городком, расположенным — сколь ни странным это может показаться — практически на экваторе. И на небольшом острове в океане, относительно небольшом: в длину островок был порядка пятидесяти километров, а в ширину всего двадцать пять. Особенностью острова было то, что самая высокая его точка располагалась метрах в восьми над поверхностью океана, а большая часть территории, хотя формально и возвышалась метра на два, представляла собой помесь лужи с болотом. Так что для строительства городка пришлось сначала на месте очередного болота возвести насыпь, землю для которой черпали прямо из окружающего остров океана.

Океан, кстати, тоже был особенный, вода в нем была пресная. Потому что как раз возле острова в океан впадала речка под названием Амазонка. Собственно, если не принимать во внимание тот факт, что с трех сторон острова других берегов вообще не наблюдалось, он формально как раз в дельте Амазонки и располагался.

На острове был прекрасный теплый климат, тучи комаров и полное отсутствие всякого присутствия чего-либо кроме жирной глины. Ближайшее место, где водился доступный песок, располагалось километрах в трехстах к югу, а камни — практически вдвое дальше, что сильно мешало строительству города. Песок и камень для строительства на остров возил как раз с юга один из «Богатырей», а все топливо таскал с Тринидада «Пионер». И единственное, что на острове из стройматериалов было своё — глиняные кирпичи, которые обжигались на древесном угле. Вот только дерево для получения угля тоже рубили в других местах, примерно в сотне километров выше по течению Амазонки.

Но несмотря на все прелести тропического острова почти десять тысяч человек работали на нем с рассвета и до заката. Потому что Респа все же получил вакцину от желтой лихорадки.

Гордиан сидел с очень унылой физиономией, и потихоньку размышлял о том, что утолить свою печаль ему будет нечем. А Валерий Диокл продолжал:

— Сейчас у нас хоть какое-то производство железа осталось только в Верхней Германии и Лугдунской Галлии. Просто потому, что туда еще не пришли торговцы русских, а возить туда железо из Италии далековато. А когда они туда придут…

— Если придут.

— Когда. Я бы на месте любого легата-пропретора делал всё возможное, чтобы заманить к себе русских. В Лузитании всего две русских виллы, а доходы провинции выросли почти втрое менее чем за двадцать лет. В Италии всего одна вилла, а наши доходы выросли уже вчетверо. Но я хотел поговорить не об этом. Я думаю, что надо увеличить плату кузнецам легионов и, что важнее, предложить вольным кузнецам службу империи. Высокооплачиваемую службу. Потому что просто стали империя купила уже столько, что даже в случае прекращения поставок из России ее хватит на многие десятки лет — но это если у нас будет кому ее обрабатывать. Чинить сломанное, делать что-то новое из старого металла.

— Сейчас купить что-то стальное новое у русских торговцев будет дешевле, чем чинить старое.

— И поэтому империя должна платить кузнецам столько, чтобы они чинили старое или перековывали это на новое почти бесплатно для тех, кто этого пожелает. Чтобы чинить было дешевле, чем покупать.

— Опять ты предлагаешь ненужные траты. У нас что, избыток денег?

— Избыток денег? Это что-то вроде сухой воды? Но нам нужно провести такие траты чтобы кузнецы не разучились хотя бы чинить то, что ломается просто потому что никто нам не гарантировал, что богини не перестанут нам продавать сталь.

— Если богини перестанут нам продавать… Мне кажется, что ты думаешь не о том, о чем надо. Если богини перестанут нам продавать сталь, мы окажемся без стали. Если богини перестанут нам продавать мыло, мы снова начнем вонять прогорклым жиром. Если они перестанут нам продавать керосин, мы будем сидеть в сумраке и нюхать запах горелого масла. А если они перестанут нам продавать свои таблетки, мы все вообще сдохнем от болезней за пару лет! Поэтому нам нужно думать не о том, что случится если богини решат нас… покинуть, а о том, что нужно сделать чтобы они еще больше были заинтересованы в торговле с нами. И лично меня печалит лишь то, что я не знаю что мы им можем предложить.

— Еще рабов?

— Они уже пятый год их не покупают. И граждан империи к себе не принимают. Даже торговцев в свои порты пускают не всех…

— Персы им подарили Албанию, и за это богини разрешили им забрать Армянское царство…

— А без их разрешения они тоже побоялись воевать?

— Богини дали персам и оружие для этого… Нет, для нас это опасности не представляет: я с персами говорил об этом, богини их предупредили, что если персы нападут на Рим, то персов больше не будет.

— Это… это интересно.

— Не интересно: меня они тоже предупредили, что если мы начнем войну с персами, то они уничтожат и наши легионы. Даже не так: они сказали, что если начнется война между нами, то они уничтожат обе армии и даже не будут разбираться, кто первый начал — это я дословно цитирую слова Катарины Магны. Богини сказали, что Тигрис должен быть рекой мира. Но если их заинтересуют другие земли…

— Если их что-то заинтересует, то не думаю, что им потребуется наша помощь. Они приходят и забирают то, что им нужно. Покупают. Они купили Боспорское царство, хотя и не за деньги, сейчас они покупают себе Афины…

— Про Афины я не слышал.

— Они не говорят, что покупают, но… Весной туда приезжала богиня Ника, сказала что Фидий с ней не встречался, поэтому получилось не очень похоже — но все равно красиво и ей нравится, однако воровать со статуи богини золото — это очень плохо. Сейчас лучшие греческие мастера делают заново одеяния Афины Парфенос и Ники… статуи Ники из золота, которое прислала богиня Ника. Сорок талантов золота! Она прислала золота на двадцать пять миллионов денариев только потому, что бронза, как она сказала, портит слоновую кость! Но я не об этом: в храме теперь люди богинь ставят какую-то защиту — потому что такое богатство наверняка привлечет воров. И не только воров, даже некоторые легаты и тем более иноземные вожди тоже могут рискнуть и попытаться забрать золото, поэтому никто не оказался против того, чтобы в Афинах оказалась и русская гвардия. Да, раз уж об этом разговор зашел: Византий теперь — русский город. Говорят, что его купила — целиком купила — Dea Historiae Valeria. Так что кто теперь на самом деле владеет Афинами… Они могут купить все, что им нужно, не продавая при этом ничего! Но ты подумай, может и придумаешь, чем мы можем еще заинтересовать богинь. Потому что сейчас только это и важно для империи…

— Все-таки мрамор — уникальный камень, — сказала Лера, когда Трофим спустился на землю. Он только что закончил установку головы восьмиметровой статуи Мнемозины, стоящей на фронтоне «парка», и с огромным удовольствием смотрел на содеянное. От «оригинала» Россетти скульптура отличалась светлыми волосами, и на лице Трофим изобразил грустную улыбку — но от этого впечатление от скульптуры было более сильным, чем от портрета. Как сказал сам Трофим, «я старался изобразить не женщину, но богиню», и у него это великолепно получилось.

— Если бы ребята не нашли возле Ла-Платы голубой мрамор, ничего бы не вышло. Я просто до того не представляла, как оформить фронтон, — ответила ей Катя.

— И если бы кушанские купцы не приволокли столько зеленого мрамора.

— Зеленый, хотя не такой яркий, и в Италии есть, кстати тут итальянский тоже использовали.

В глубине фронтона за статуей Мнемозины из разноцветного мрамора была выложена картина, изображающая далекий лес, поле и голубое небо.

— Боюсь, что мрамор этот испортится быстро, — вздохнул Вова. — Белый-то вроде долго стоит, а Парфенон уже с одной стороны пожелтел немного.

— Ага, за семьсот лет, — ехидно прокомментировала слова мужа Катя.

— А у нас тут индустрия воздух портит…

— Близко не портит. В Дубне металлургический уже пять лет как не работает, а в этом году и Тульский закрывают.

— Надо хотя бы одну домну оставить… на память.

— Вов, ты только про реакторы новости слушаешь?

— Нет конечно! Про ракеты тоже!

— Дубненскую уже законсервировали — именно как «образец раннего промышленного дизайна», а в Туле первую домну решили тоже как памятник нашей индустрии сохранить. Я даже жалею, что на Верхней речке нашу самую первую домну разобрали…

— Ну ладно, с домнами понятно, а электростанции угольные что, не гадят уже? Даже хуже гадят, в угле из Лисичанска серы много.

— Следи за ракетами дальше. Тульскую электростанцию тоже до конца года закроют. И не потому, что гадит она, а потому что по проводам энергию дешевле передавать, чем в вагонах возить. Новая станция возле Лебедяни запускается, и на Мценской ТЭС до зимы три новых агрегата запустят.

— Я действительно от жизни, наверное, отстал. В Туле же восемьдесят мегаватт мощности, как их заменить-то? Это же просто невыгодно!

— Действительно, только за ракетами и следишь. КБ имени Саши Гаврюшиной уже год почти делает котлы с критическими параметрами пара, а КБ имени тебя под эти параметры и турбины разработало. Там на киловатт-час тратится не восемьсот, в триста с чем-то грамм угля всего… ну, почти четыреста, но все равно больше чем вдвое экономия, причем на агрегатах в семьдесят мегаватт — поэтому все оборудование Тульской ТЭЦ только в металлолом и годится теперь. Но ты не переживай, твою первую турбину на двести киловатт и первый четырехмегаваттник я забрала в исторический музей.

— Ну я не знаю…

— Да ладно, пошутила я. Все оборудование — кроме музейных агрегатов, про них я всерьез сказала — Кодр забирает. У него сейчас городов понастроена куча, энергии там сильно не хватает а угля паршивого сколько угодно, так что ему и старые агрегаты годятся, а здесь теперь даже с запасом будет. Получается и для экономики польза, и для мрамора.

— Даже жалко, что кушанцами толком договориться о торговле не вышло. Ведь царство-то, пожалуй, побольше Римской империи будет, там, наверное, очень много чего полезного мы бы нашли, — не слушая спорщиков продолжила свою мысль Лера.

— Главную пользу они уже нам нанесли: сказали, что империя Сатаваханов развалилась, — ответил Вова.

— И что? Нам-то какое до них дело?

— Почти никакого. Разве что Курт с Эльзой туда скатались…

— Слушай, ты, отец моих детей! Я, между прочим, тоже состою в Спецкомитете и имею право знать, — снова заговорила Катя.

— Ну там местная войнушка одних раджов против других, Эльза выяснила по какому поводу. Курт одному помог слегка против двух других — и теперь у нас там временная база. По договору — на сто лет, но нам, я думаю, и двадцати хватит. Тот, которому Курт помог, победил естественно, и в качестве платы мы получили эксклюзивное право воровать с местных пляжей песочек.

— Охренеть как интересно!

— Если песочек тот пропустить через нашу серийную драгу, то в осадке получается примерно треть ильменита и рутила, треть циркона и треть монацита. Первая драга уже там и каждый день она выдает тонн по сто двадцать этого осадка. Кроме всего прочего, сорок тонн монацита — это больше центнера урана.

— Это радует. Но ты, надеюсь, реакторы запускать не попрешься?

— Слушай теперь ты, мать моих детей… некоторых. Я-то не попрусь, а вот Витя сейчас дерется с Андрюшей за уран, потому что каждый мечтает первым свой реактор запустить.

— А Витя-то тут причем?

— Он же у Жени Сорокиной еще учился, раскопал где-то описание реактора А-1 и бросился его строить. А Андрюша у Вали Ветчинкиной выучился, сидит считает реактор на тяжелой воде. У него, кстати, насосы уже два года кипяток качают на тестовом стенде…

— Что-то мне это не нравится, — выслушав мужа, покачала головой Катя. — Строить реактор по картинке…

— Да там и картинки не было, просто на словах описание. Но он прочитал как его потом захоронили на месте, и теперь строит реакторный зал глубиной в пятьдесят метров, до самого реактора там еще далеко. Но дело в том, что каждый мечтает заполучить тонн по сто пятьдесят этого урана, так что…

— Вов, а тебе не кажется, что возить этот уран из Индии как-то далековано? Да и песок промывать — это же сколько топлива там драга ежесуточно сжигает? Ведь возить туда солярку…

— Монацит и где-то на Урале в изобилии, но мы пока его не нашли. А солярку туда возить и вовсе недалеко. На севере Суматры ребята пробурили дырку в земле, и метров с двухсот из скважины пошла нефть: им Лида подсказала, где бурить надо. Легкая нефть, после отгонки бензина можно все, что до битума испаряется, в одну бочку сливать и в дизели это наливать. Но мы в основном в Индию не из-за монацита поперлись, я просто не знаю где еще циркона можно много нарыть.

— Так, еще и Индонезия…

— Да ладно, ребята только маленький кусочек осваивают, там даже не город, а так, рабочий поселок на тысячу человек. А на Суматре местного народу немного, и народ в целом мирный… работать не мешают пока. Все равно придется туда когда-нибудь залезать, так лучше раньше чем позже. Сейчас, по словам индусов, какое-то государство в тех краях только на Калимантане завелось, да и то народу там под сотню тысяч. И вроде на Яве, но туда пока ни они, ни мы не совались, так что без подробностей. Ладно, я пошел крышу проверять: закрыться-то она закрылась, а вот насчет открыться… в любом случае проверить надо: лето на дворе.

Витя Голубев родную мать помнил плохо, самым ярким воспоминанием о матери был день ее похорон на рукотворном холме, куда он еще маленьким мальчишкой с удовольствием возил песок на сделанной Михалычем педальной машинке — и уж тем более не мог брать с нее пример. Поэтому, даже несмотря на то, что с детьми больше времени проводила мама Ира, примером он взял себе маму Катю — и стал инженером-строителем. Наверное, довольно неплохим: по его проектам было выстроено несколько мостов (хотя и не самых больших), и даже однопролетный железнодорожный мост через Днепр! Правда, в Орше, но все равно пролет в сто двадцать пять метров… спроектированный еще мамой Катей для моста через Волгу… но на опорах, которые все же разработал сам Виктор Владимирович — это довольно круто. Участие в проектировании и строительстве этого моста обеспечило ему очень неплохое место в жизни: Даша Петрова согласилась «стать женой великого инженера-мостостроителя».

У Даши мать была одна, но жена с нее пример брать не захотела и выучилась у тети Вали Ветчинкиной на физика. И когда она пожаловалась мужу, что некому строить запланированный для ее работы институт, Витя сам пошел к маме Кате. Та дала ему довольно странный чертеж, сказав, что «это только технический проект, сам приведи его в достойный вид». Четырехэтажное даже не здание, а комплекс из пяти зданий, связанных переходами, казался очень продуманным и неплохо проработанным даже в деталях, но действительно, рисунки фасадов выглядели… как кирпичные сараи выглядели. Поэтому Виктор приложил все свои старания и извлек из глубин памяти даже, казалось бы, прочно забытые знания — но для жены институт он построил очень красивый. Ну а то, что строительство обошлось почти в два раза дороже изначальной сметы, его волновало не сильно: во-первых, строительство велось за счет Спецкомитета, а во-вторых (и в главных) мама Катя специально ему сказала, чтобы он «на красоте не экономил».

И на красоте, и на функциональности: и мама Катя, и бабушка Лиза всегда подчеркивали, что «строить надо на века» — поэтому и полы, вымощенные шлифованными плитками красного и светло-серого порфира, за упомянутые века совершенно не сотрутся под ногами студентов и преподавателей. Хотя, признаться, за эту плитку ему от мамы Кати все же влетело… по счастью, после того, как все пять корпусов были уже построены.

Поначалу Витя не понимал, почему Московский даже по названию институт строился в десяти километрах от Москвы. Но когда ему — главному строителю института — было поручено строительство еще одного корпуса, он начал что-то подозревать. Все же когда жена — физик, поневоле набираешься разных физических знаний…

А чтобы не оплошать на новой стройке, пришлось Виктору поглубже нырнуть в те учебники, которые читала жена. И в те конспекты, которые она приносила, изучая поглубже новые для нее разделы этой «бесконечной» науки. И в те книжки, которыми заполняли новенькую библиотеку института — и которые даже печатались в самом институте (правда, пока еще в маленьком московском здании). Очень интересными оказались те книжки, и очень полезными. Одна беда: ни жена, ни ее учительница тетя Валя не желали дополнительно посвящать его в глубины научной премудрости.

А вот тетя Женя очень даже возжелала — и даже обрадовалась, что ей попался столь подготовленный и столь мотивированный ученик. И после двух лет упорной учебы Витя принес Жене в качестве дипломной работы проработанный проект ядерного реактора мощностью в две сотни мегаватт. Причем не только самого реактора, но и готовый проект всей электростанции на пятьдесят мегаватт электрической мощности. Под строительство которой он даже собрал полностью укомплектованную команду строителей: все же Виктор не только учился, но и руководил несколькими стройками.

Прекрасно зная, как ведутся стройки новых промышленных объектов, он со своей командой приступил — с одобрения Спецкомитета — к строительству специального города неподалеку от медного рудника южнее Кыштыма. А когда в новом городе население (в основном из числа подготовленный тетей Валей и тетей Женей специалистов с семьями) достигло полутора тысяч человек, пришел со своим проектом на очередное заседание Спецкомитета. И был уже совершенно готов к тому, что менее чем через два года, не позднее лета двести восемьдесят третьего, там заработает атомная электростанция — между прочим, на год, а то и на два раньше, чем всего лишь начнется стройка станции по проекту группы младшего братца Андрея, которой руководила тетя Валя…

Отец не обманул ожидания сына:

— Насколько я понимаю, проект неплохо подготовлен, даже все этапы строительства чуть ли не по дням расписаны. Мне нравится.

— Мне больше нравится то, что так же подробно расписаны этапы ломания этой станции после того, как она свой срок отработает, — добавила мама Катя.

— Действительно, абсолютно всё продумано, — высказал свое мнение Денис, — даже расход привозного пуццолана учтен…

— А я не закончила, — добавила Катя. — Я как раз про этапы ломания добавить хочу. Как я вычитала в умных книжках, при работе графитового реактора получится очень много радиоактивного углерода, поэтому реактор, после того как его работа закончится, будет закапываться на месте, как я понимаю, так?

— Именно так, поэтому расходы на вывод реактора из эксплуатации будут относительно невелики. Там в экономической части все расписано.

— Значит, мы потратим годы на тщательное закапывание кучи радиоактивного дерьма и всего лишь через десять тысяч лет место станет безопасным. Охренеть какая экономия!

— Вить, — добавила старшая сестра, — с этим замечательным во всех отношениях графитовым реактором мы, по твоим же расчетам, выиграем года три по сравнению с тяжеловодным. И загадим хоть и небольшой, но очень даже удобный для жизни и хозяйства кусочек земли на сто веков. Я думаю, что в рамках текущей международной политики нам спешить особо некуда, так что никаких графитовых реакторов мы строить не будем. Ни сейчас, ни вообще когда-либо. И заткнись, когда тебе старшая сестра мозги вправляет! Я не считаю, что ты потратил какое-то время зря. Чтобы составить этот проект, ты действительно глубоко вник в науку, обогатился теоретическими знаниями, придумал дофига нового и интересного. Поэтому давай-ка ты займешься теперь строительством всей электростанции с реактором на тяжелой воде. И не пытайся изображать из себя обиженного мальчика, у которого забрали конфетку — уж я-то тебя получше многих знаю, наверное даже получше отца. А просто подумай вот о чем: ты уже спроектировал электростанцию практически целиком. И теперь, когда в ней поменяется один лишь реактор, ты сможешь внести в проект нужные исправления на год-два быстрее, чем другим потребуется для составления такого проекта с нуля.

— Ну, допустим…

— А заодно ты, как единственный у нас строитель с опытом постройки ядерных объектов, посмотри ТЗ группы Толи Щербакова. Ты-то пока спроектировал одну лишь электростанцию, а чтобы она работала, там нужно еще всякого разного раз в пять больше построить. Ребята-то всего лишь химики, они в строительстве понимают чуть меньше чем вообще ничего — а нужно все сделать правильно. На века. Посмотришь?

— Посмотрю. И, наверное, сделаю, хотя ты и зараза…

Катя, послушав выступления, повернулась к мужу:

— Я тут, конечно, человек практически посторонний, но тебе не кажется, что пора уже взять ремень и детям ума вложить через заднее место?

— Раньше надо было вкладывать — однако это ты их в детстве баловала, а теперь претензии ко мне предъявляешь? Но Катя права: загадить планету мы и без реактора успеем. Так что все работы по графитовым реакторам закрываем, хотя бы потому что на всех урана не хватит…

Глеб Коваль свой трудовой путь начал на небольшом заводике, выстроено в крошечном городке Коврове. В городе было четыре — и тоже крошечных — завода: кирпичный, цементно-известковый, столярно-мебельный и тот заводик, на котором теперь предстояло трудиться Глебу. Очень непростой заводик, хотя его официальное название звучало более чем обычно: «бочко-тарный завод Министерства пищевой промышленности». Вот только бочки и иную «тару» заводу предстояло делать не самую простую: в планах производства завода числились молочные цистерны из нержавеющей стали, предназначенные для установки на различные автомобили, бочки из той же нержавейки и алюминиевые для иных «пищевых продуктов» (главным образом для масла, в которых указанное масло предполагалось возить из Рима), а так же металлические (и стальные, и титановые) термосы. Причем к моменту прихода на завод Глеба завод уже выпускал, хотя и немного, и цистерны, и бочки стальные, и даже стальные термосы — а вот «специалиста по титану» на заводе еще не было. Пока не было, так что Глебу и предстояло стать этим самым специалистом.

То есть в какой-то степени он уже был специалистом по сварке титана, во время учебы он принимал самое непосредственное участие в изготовлении огромных сварных балок для Парка Мнемозины. Но там на заводе было для такой сварки все приспособлено, включая очень непростую аргоновую камеру, куда балку запихивали по частям — а тут ему предстояло самому разработать и нужное оборудование, и технологию сварки тонких титановых листов.

Когда Глеб закончил учебу и дома праздновал получение диплома, он все же пожаловался бабушке Яне, что не совсем понимает зачем вообще нужны титановые бочки. Бабушка позвонила дяде Володе, поговорила с ним пару минут, а затем загадочно сказала:

— Бочки титановые тоже нужны, но гораздо нужнее будет научиться именно делать такие бочки. Так что давай, внучек, трудись, и постарайся не опозорить фамилию!

И хотя говорила она насчет «не опозорить» как бы в шутку, но старшему ее внуку пришлось изрядно поднапрячься, чтобы ей действительно не было за него стыдно. Успешно поднапрячься: за полтора года он построил на заводе новенький цех, оснащенный по последнему слову техники, и титановые бочки разного размера и назначения шли оттуда практически без брака. Но оказалось, что это действительно было лишь «учебой»: сейчас Глеб сидел в кабинете дяди Вовы и внимательно разглядывал чертежи новых «изделий». А когда он поднял глаза от чертежей, дядя Володя с легкой улыбкой сказал:

— Мне не просто нужно, чтобы ты сварил эти емкости. Мне нужно, чтобы ты организовал на своем заводе производство, на котором они будут выпускаться по несколько штук в неделю…

На празднование Нового двести восемьдесят второго года в Школе — а точнее, в старом Лизином доме — вобралась вся очень немаленькая семья. А старшая Вовина дочь, в очередной раз потискав своих (и не совсем своих) внуков, с усмешкой обратилась к Вовиной жене, что-то доделывающей на кухне:

— Ну вот и ты теперь стала прабабушкой, а то один папа в прадедах ходил, а ты все молодилась, как и я просто бабкой была!

— Поиздевайся еще! Зато у меня теперь есть серьезный шанс и звание прапрабабки примерить. А зачем пришла? Просто поиздеваться… в смысле поздравить, до ужина что-то украсть из холодильника или дело какое есть важное?

— Конечно поиздеваться! Мы тут в плановом порядке добрались до Омска, теперь мост нужно через Иртыш строить. Я поинтересоваться хочу: у тебя случайно по омскому мосту никаких материалов не завалялось?

— Погляжу в альбомах Михалыча, ведь там мост вроде еще до революции строился. А какой он должен быть длины?

— Чуть больше шестисот метров. Точнее, чуть меньше семисот.

— Ладно, приноси карты, результаты исследований грунтов…

— Я как раз об этом и спрашиваю: если предки уже один раз выбрали, где мост лучше строить, то наверное нам и выпендриваться не придется?

— Забудь. Почти две тысячи лет прошло, там река всё десять раз успела смыть и обратно намыть, так что исследования предков тут не помогут. Но кое в чём старшее поколение помощь все же оказать может: у нас пролет на сто двадцать пять метров уже двенадцать раз в серии повторён, так что можешь сразу новые такие же заказывать. Пока сделают, пока то-сё — как раз и место под мост выбрать успеют, и, может быть, быки и опоры начнут ставить. Года два на этом сэкономишь.

— Ну, допустим, по шесть пролетов на путь… мало окажется, то там короткие, метров до пятидесяти, по краям добавим…

— По шесть пролетов? — поинтересовалась старшая Катя, выделив голосом слово «по». — Ты собираешься мост через Иртыш сразу двухпутный ставить?

— А кто говорил, что строить надо сразу на века? Сталь у нас в изобилии, цемента в избытке.

— Мосты только на сто лет ставят. Хотя, если мы и дальше в Сибирь двигаться хотим…

— А мы очень хотим. То есть и в Сибирь тоже…

Глава 10

Омск, как и любой другой приличный город, «начался» со строительства хлебозавода. То есть если город был относительно небольшим, в котором взрослого населения было менее десяти тысяч, то первым делом в городе возводили небольшую пекарню, затем рядом ставили зернохранилище на три-четыре тысячи тонн зерна и мельницу — ну а потом строилось все остальное. Но опять же, «все остальное» строить начинали с трактороремонтной мастерской (или, точнее, с этой мастерской начинали строить машинно-тракторную станцию) — просто потому, что в хранилище зерно само по себе не появляется, его сначала требуется вырастить и собрать. Во время этой стройки вокруг возводимого города быстро-быстро ставилось несколько деревень, от которых к городу прокладывались проезжие хотя бы в сухую погоду дороги — и на этом «нулевой цикл» заканчивался.

Но так как изначально предполагалось, что в Омске населения будет несколько больше указанной величины, то был выстроен уже «нормальный хлебозавод» с четырьмя «хлебопекарными» печами, возле него поднялся элеватор уже на двадцать пять тысяч тонн зерна, а МТС в городе вообще ставить не стали. По той простой причине, что вдоль железной дороги из Тюмени как раз «небольших городков» со всей требуемой инфраструктурой было выстроено двенадцать штук, которые полностью обеспечивали потребности в сельской механизации для всех ста с лишним деревень. А прочие потребности пока удовлетворяла Тюмень, хотя и несколько «опосредованно»: в Томске на небольшом механическом заводе начали выпуск механизмов для добычи торфа и изготовления из него торфяных брикетов. Торфяных болот-то вокруг было очень много, а знаменитая тюменская нефть… ну, пока никто не научился бурить скважины глубиной в полтора-два километра.

Когда только составлялись планы постройки дороги к будущему Омску, Катя закладывала в план «дровяную» местную энергетику, то есть электростанции, работающие на пелетах, но оказалось, что главной российской «дровяной» культуры — то есть березы — в местных лесах почти не было. Да и леса были очень даже не сплошными, а так — что-то вроде лесостепи (причем степи было заметно больше), и составляющие основу тутошней древесной растительности осины в качестве дров можно было и не рассматривать. Так что пока тут торф — главное энергетическое богатство!

Торфяной брикет — он и для деревенского дома гораздо лучше! Кстати, все дома в деревнях строились с «центральным отоплением» — то есть для всего дома «центральным»: в комнатах ставились чугунные батареи, а вода для них нагревалась в отдельных отопительных котлах. И качалась электрическими насосами, поэтому от «промежуточных» городков, где работали местные электростанции, во все деревни тянулись линии электропередач.

Всё это выстроил начальник строительства дороги из Тюмени в Омск Авдей Торопов. Имя парень получил, когда отец попросил Вову выбрать его своему первенцу, а тот просто сунул ему список русских мужских имен (а у хроноаборигенов — как у балтов, так и славян почему-то имен, начинающихся на «А» вообще не было и отец решил, что такое имя даст отпрыску частицу «божественной силы»). И, в отличие от отца, парень отучился в школе по полной программе, затем в институте Жанны Пряхиной — и наконец получил очень важную должность начальника строительства. И закончил постройку дороги (вместе с городами и деревнями) всего лишь за четыре года, но вот ставить мост через Иртыш не стал: решил, что такой проект ему не по силам. Так что он занялся пока работой посильной, то есть приступил к подготовке строительства дороги уже от Омска к Новосибирску. Что было сопряжено с новыми — и заранее не предсказуемыми трудностями: так как дорога до Омска пока была одноколейной, старая «рабочая» узкоколейка активно использовалась «для местных перевозок» и перенести рельсы на новую технологическую трассу не получалось. А для постройки новой рельсы-то доставить проблем особых не составляло, но шпалы приходилось таскать по реке аж от слияния Иртыша с Обью, где, собственно, и начинались настоящие леса.

Но это были вопросы «производственные», решить которые было можно привлечением (и доставкой на место) дополнительных «трудовых ресурсов». Потому что «местных ресурсов» — хотя они и имелись — было явно недостаточно: вдоль всей дороги от Тюмени до Омска было встречено с пяток крошечных деревенек, в которых люди жили хотя и не в каменном веке (железо сами делали), но совершенно «первобытно». Леру больше всего именно туземцы удивили: в принципе она ожидала встретить там каких-нибудь предков хантов, но все тамошние жители оказались вполне себе европейского вида шатенами, причем достаточно светлыми. Не блондины, конечно, но всё же. И к тому же это «местное население» было исключительно оседлым: никаких юрт и стад оленей, а вполне себе стационарные (и довольно неплохо укрепленные — ну, по местным понятиям неплохо) поселки.

Правда с сельским хозяйством народ знаком не был, жили в основном охотой и в большей степени рыбалкой, а единственным домашним зверем у них была собака. Причем очень непростая собака: покопавшись в энциклопедии, Лера пришла к выводу, что эти собаки если и не являлись «настоящими самоедами», то были их ближайшими предками. А копать «в нужную сторону» Леру подвигнуло то, что собака у прииртышских жителей для охоты вообще не привлекалась, они использовали скотинку исключительно в качестве тягла…

Катя, пообщавшись на эту тему с Лерой, сделала простой вывод:

— Главное, что у получилось с ними мирно сосуществовать, а какого цвета у них волосы — неважно.

— Да я не про волосы. Наши языковеды даже примерно не могут понять, на каком языке они разговаривают. То есть язык-то выучили, а происхождение его… Впрочем, и это неважно: суровая жизнь заставляет их соображать очень быстро, так что они в ближайших к дороге поселках и поросят разводить начали, и огороды сажать. Только ты маме Кате не говори, что местным Капица деревянные избы построил…

Капица Кодров — после того, как он себя очень хорошо показал в роли помощника начальника рудногорской железной дороги, стал уже начальником дороги от Тюмени до Омска. И это он категорически воспротивился разборке рабочей узкоколейки до тех пор, пока основная дорога не станет двухпутной: ведь пускать на сильно перегруженную основную дорогу какие-нибудь местные пассажирские поезда было просто невыгодно. И даже не столько с точки зрения цены таких поездок, сколько с точки зрения пропускной способности дороги — а крошечные, в пару вагонов, пассажирские поезда на узкоколейке полностью обеспечивали «местное сообщение».

В ведомстве Капицы теперь находился и довольно большой завод по изготовлению бетонных шпал в Тюмени. На самом деле не только шпал, там же делались и бетонные столбы для электропроводки, тянувшейся вдоль железной дороги от городков к деревням, и другие изделия, но основной продукцией были именно шпалы. А для шпал нужна арматура — и в Тюмени появился довольно большой механический завод, где такую арматуру и делали. Не катанку — ее-то как раз готовую возили с новенького завода в Нижнем Тагиле, а различный крепеж, который на этом же заводе сваривался со стальными прутьями и превращался в каркас бетонной шпалы.

Поначалу возникла было идея на этом же заводе изготавливать и детали для железнодорожных мостов, но Капица мудро решил, что в Омске такой завод будет более уместным. Причем Катя вообще хотела эти детали непосредственно из Липецка возить, но с появлением завода в Нижнем Тагиле оказалось, что уж лучше использовать «местные ресурсы», хотя их было и довольно мало: сталь на заводе, где пока работала единственная домна и один мартен, получалась «естественно-легированной», очень прочной и более подходящей для тех же мостов. И для рельсов тоже, но с рельсами было решено подождать до тех пор, пока там не заработают хотя бы третья-четвертая домны.

Но с заводом мостовых конструкций подождать возможности не было, так что Капице пришлось и за это дела взяться. Не лично, конечно, на постройку завода Катя отправила сразу трех инженеров-строителей — но вот обеспечивать эту стройку теми же железобетонными изделиями пришлось Капице. И он бы эту работу безусловно завалил бы…

Но не завалил. Потому что главной проблемой для всех было то, что железная дорога была сильно перегружена: ведь по ней в Омск шли и все стройматериалы, и продукты, и рельсы, необходимые для дороги на Новосибирск. И еще куча прочих грузов, так что дополнительно «впихнуть» в этот грузопоток сотни тонн бетона не сумел бы даже самый опытный железнодорожный диспетчер. Но Капица предпочел бетон из Тюмени в Омск отправлять вообще не в вагонах.

Давным-давно, когда Тюмень еще строилась (то есть четыре года назад), одним из первых заводов в городе стал судостроительный. То есть тогда он был еще судосборочный, и на нем собирались «епифаньские» баржи для доставки по Туре хотя бы того же дерева с низовий реки. Но тогда «никто никуда не спешил», так что баржи тоже плавали очень неспешно, чтобы даже в случае посадки на мель можно было сняться с нее «своими силами». И даже когда Авдей решил переправить несколько барж в Омск, чтобы свои грузы на другой берег Иртыша переправлять, никто не спешил. А вот Капица решил все же поспешить — и договорился с местными, прекрасно в реках разбирающихся, что они будут на речных маршрутах бакены расставлять, за глубинами следить. И, чтобы их к такой работе стимулировать, расставил по берегам деревянные избушки, в которых речники теперь летом и жили. Те попробовали «новую жизнь», хорошо ее распробовали. А потом к Капице же с претензией и завалились: «А почему это мы только летом хорошо живем? Мы и зимой так же хотим».

Однако от предложенных им «каменных изб» они категорически отказались, а Капица настаивать не стал: все же деревянная изба с простой печкой обходилась почти втрое дешевле кирпичного дома, да и ставилась гораздо быстрее. И все на дороге знали, что «в деревнях ставятся деревянные дома», но очень старались, чтобы весть об этом не достигла ушей Екатерины Алексеевны…

В конце августа Катя зашла к отцу. То есть на самом деле она зашла поговорить с мачехой, и вопрос у нее оказался довольно важный:

— Мама Катя, я вот как раз посмотрела отчеты геодезистов по Новосибирску, и кое-что меня очень удивило.

— Бери тарелку, наливай, садись. И рассказывай.

— Я тут глянула в наши карты, так вот: по данным наших землероев Новосибирскую ГЭС нужно ставить не там, где она была, а километров на двадцать ниже по реке. Ты же в грунтах под строительство понимаешь, так скажи: это за пару тысяч лет там все так поменяться успело или наши советские предки выяснили что-то такое, что нам пока недоступно?

— А в чем проблема-то?

— Вот там, где наши нарыли, грунты скальные, плотину ставить просто и удобно. А где ее тогда строили — грунты довольно сложные да и сама плотина получается на четверть больше, если не на треть. Еще на три метра ниже возможного, а в результате и ГЭС была процентов на двадцать послабее оптимального. И я вот понять хочу, что наши уже пропустили такого, из-за чего в СССР на эту ГЭС потратили заметно больше сил и средств чем могли бы?

— Ну я тебе одно могу сказать: даже за пару тысяч лет аллювий в скалу точно превратиться не может. А почему тогда выбрали более дорогой и сложный вариант…

— Книжки читать надо повнимательнее, — вмешался в разговор Вова, закончив тщательно облизывать ложку. — Когда эту ГЭС решили строить, то уже Новосибирск много лет как выстроенный стоял, а затапливать полгорода показалось еще дороже. Я тоже пролистал этот отчет, а потом просто глянул энциклопедию, и там все подробно про это написано. Ну не то чтобы подробно, однако исчерпывающе.

— И что же мне теперь делать?

— Вывод первый: не всё, что делали в СССР, было с нашей точки зрения оптимальным. Вывод второй: плотину строить там, где геодезисты и гидрологи предлагают. Кстати, и мост на том же месте, ведь он как раз на километр ниже плотины будет. А вывод третий тебе может и не понравиться: на прежнем месте Новосибирск строить не нужно. Во-первых, ГЭС в центре города будет шуметь нипадецки, а во вторых, случись что — и его смоет нафиг. Так что город лучше строить чуть выше по реке, на холмах, километров десять, думаю, хватит. А во-вторых, нам нужно будет на «опыт предков» опираться с осторожностью, многократно перепроверяя возможные преимущества и недостатки прежних проектов.

— Пап, ты меня что ли за дурочку держишь?

— За умную я тебя держу. И ум свой ты только что подтвердила: столкнулась с проблемой и сразу же решила её спихнуть на тех, кто её решить сможет, — рассмеялся Володя.

— А мне вот интересно: как это геодезисты так быстро до Новосиба добрались? — спросила Катя-старшая.

— Очень просто, Авдей своих железнодорожных геодезистов туда по реке послал, сразу из Тюмени. Он и рабочих, которые грунтовую дорогу оттуда строить начали, тоже по реке завез.

— Это же получается, что все через Ханты-Мансийск из Омска в Новосиб добирались?

— Да. Зато за лето грунтовку уже между городами сделали. Хреновую, правда, но при хорошей погоде грузовик из города в город за двое суток доезжает. Авдей уже и узкоколейку класть начал, так что следующей весной и основную железку строить начнет. Правда он говорит, что за год ее выстроит, но тут он сильно ошибается.

— И почему же? Насколько я помню, ты туда почти пятнадцать тысяч человек на стройки направила, — удивился Володя.

— Ты меня обижаешь, — усмехнулась дочь, — пятнадцать тысяч только выпускников школ. Еще около шести тысяч Авдей и Капицей сами навербовали среди славян и готов, в Риме рабов мы выкупили около четырех тысяч, в основном в Германии и Британии. И Коля туда отправил два полных батальона железнодорожных войск.

— Каких войск?

— Железнодорожных. Ну, он специальные части организовал, которые должны железные дороги в подозрительных местах охранять, ну и чинить их быстренько при необходимости… но всё это неважно: люди могут что-то построить только если им есть строить чем и из чего.

— У нас что, с рельсами проблема возникла?

— С рельсами пока всё хорошо, даже учитывая то, что Капица под себя тоже рельсов гребет немало, он же хочет дорогу до Омска двухпутной все же сделать. И вообще с металлом там нормально, но есть проблема со шпалами. Завод в Тюмени пока что может выпускать по пятьсот шпал в сутки, и это приходится делить на обе дороги. Конечно, можно было бы и деревянных шпал настрогать…

— Ну и в чем проблема?

— Самое смешное заключается в том, что чтобы выстроить дорогу от Омска до Новосибирска, сначала нужно построить приличный кусок дороги в сторону уже Красноярска. На самом деле не очень большей, просто на левом берегу Оби ничего нужного нет, а на правом и гранит для щебня, и уголь, и лес поприличнее, и вообще много чего — а, сам понимаешь, без балласта дорогу не выстроить. А по-хорошему, нужно еще и мост через Обь построить до того, как саму дорогу класть начнут… Кстати, и здесь ты не прав, что опыт предков нужно сильно перепроверять: месторождения всякого полезного они очень точно обозначили. Так что пока мы там будем быстренько речной транспорт развивать: ребята на судостроительном в Тюмени свою самоходку спроектировали, под Иртыш с Обью — так и назвали серию «Иртыш», на полторы тысячи тонн. И, пап, поговори с Сашей — судостроителям нужно дополнительно моторов шестисотсильных, а у него проблемы с топливной аппаратурой для мощных дизелей.

— Ну вот это уж вопрос точно не ко мне!

— К тебе, я уже заявку в план поставила, а на экспериментальный документы в понедельник придут: срочно нужен новенький завод, который эту самую топливную аппаратуру и будет выпускать. Пап, ты обрати особое внимание: срочно — это значит что уже где-то в марте завод должен заработать.

— Мало я тебя в детстве порол… где завод-то размещать?

— Ну давай быстренько обсудим. У Саши судовые моторы в Коломне делаются, поэтому можно завод и где-то в Подмосковье разместить. Но топливная аппаратура, как я понимаю, это форсунки всякие, насосики крошечные — при нужде все это и на самолете можно довезти без проблем, так как аэродром в Коломне имеется. Как ты смотришь на обустройство этого завода в Омске?

Когда Света Косорукова вошла в дом, в котором ей предстояло прожить по крайней мере несколько следующих лет, она сильно удивилась. То есть она удивилась еще когда только подошла к этому дому, а сейчас ее удивление вообще перехлестнуло через край. Ну да, увидеть в каком-то мелком городишке, только что выстроенном в дремучих дебрях…

То есть дебрей как раз еще не было, городок строился практически в голой степи. Впрочем, от этого он менее дремучим не становился, ведь до ближайшего относительно приличного города (тоже, кстати, еще толком не выстроенного) было полчаса пути. На самолете — благо, небольшой аэродром уже был выстроен. Но если здание аэропорта Света восприняла спокойно (ну, мало ли — наверное его строил кто-то из учеников бабушки Кати), то вот жилой дом, целиком выстроенный из мрамора, ее, мягко говоря, поразил.

В этот городок, еще даже не получивший собственного имени, Света попала вместе с мужем, Лембитом Косоруковым. А Лембит сюда был направлен как большой специалист по добыче угля. Ну не то чтобы уж очень большой, просто он год назад закончил Горный институт и что-то понимать в добыче столь полезного продукта должен был. А Свете мама сказала, что уж кому-кому, а дочери Председателя Госплана перебирать работой вообще неприлично. Что, впрочем, не помешало маме одной только теплой одежды приготовить шесть больших чемоданов…

Зачем нужно столько теплой одежды, Света поняла еще в аэропорту Новосибирска: несмотря на то, что на дворе было лишь начало сентября, ветер пронизывал молодую женщину буквально до костей. В Новосибирск они прилетели из Тюмени на большом, но очень неспешном «Филине», а оттуда за полчаса долетели на шестиместном «Соколе». Вот только авиация не позволяла пока с собой багаж таскать, так что пока у Косоруковых из своего лишь одежда и имелась, а все остальное было «казенным». И больше всего Свету расстраивало не это, а невозможность купить недостающее.

Пока что «все недостающее» можно было приобрести разве что в Омске, но вот доставка оттуда этого «нужного» занимала, в лучшем случае, месяца два. Но именно сейчас на лучшее и рассчитывать не приходилось, так как пассажирские корабли (которых и было пока всего лишь два) навигацию уже закончили, а на грузовые баржи рассчитывать было бы несколько легкомысленно. Впрочем, пока и так в новенькой квартире все самое необходимое уже было: кровать, два стола, четыре табуретки, даже шкаф платяной имелся и кухня была полностью обставлена. Ну а на то, что вся мебель была по-простому сколочена из досок, можно внимания и не обращать, тем более «все так жили».

Еще Света боялась, что в квартире — в соответствии с погодой — будет холодно, однако опасения её не оправдались. Лембит пояснил:

— Шахту в соседнем поселке уже запустили, местная электростанция на все дома и тепло дает — а так как кроме нас в доме еще три семьи живут, батареи уже вторую неделю горячие.

— А если шахта уже выстроена и работает, то зачем тебя-то сюда направили?

— Твоя мама сказала, что здесь чуть ли не единственное месторождение антрацита на сотни километров вокруг, причем очень богатое — так что нужно уже не шахту, а карьер обустраивать. Шахта — это временно, пока я карьер не выстрою.

— И когда мне стоит ждать этого славного события? Я не просто так спрашиваю, что-то мне подсказывает, что в апреле нас станет больше — а тут не то что роддома, даже больнички нет. А самолетом рожать куда-то лететь…

— Не волнуйся, до Нового года сюда железную дорогу уже протянут, так что самолет… да и вообще, ты же видела тот трехэтажный дом, мимо которого мы сюда добирались с аэродрома?

— Дворец с колоннами?

— Да. Это как раз больница и будет, причем позади нее, просто с улицы не видно, и отдельный родильный корпус строится. Уже построен, там уже отделка идет.

— А почему здесь все дома как дворцы из мрамора ставят?

— А это местная специфика, хотя и очень временная. Мраморный карьер где-то в километре за городом, километрах в пяти цементный завод где и глину, и известняк копают. Но даже песок для раствора пока с реки в грузовиках таскают — вот и выходит, что здесь дома строить больше не из чего. То есть пока железную дорогу не пустят. Зато открою тебе тайну, которую мне летчики в Новосибирске поведали: в местном аэропорту ресторан — лучший к востоку от Озерска, и было бы совершенно неправильным не отметить там то, что ты мне сейчас сказала!

За неделю до Нового года Катя заехала к отцу на завод. Нашла его в совершенно пустом цехе, где он стоял, что-то тихонько напевая и оглядывая стены. Увидев входящую в цех дочь, Володя рассмеялся:

— Часа не прошло как цех освободили, а ты уже пришла с новыми идеями?

— Да нет, я домой тебе звонила, а мама Катя сказала что ты сегодня сильно задержишься. Поэтому и заехала, сказать что бабушка Лиза на Новый год всех к себе в Школу ждет. И это не обсуждается! А, кстати, что тут было-то?

— Да завод по выпуску типографского оборудования, сегодня как раз закончили отгрузку станков в Звенигород.

— Не поняла… ты же давно подготовил Смоленский завод, там офсетные машины уже года три как делаются!

— А камеры подготовки офсетных пластин? А фотооборудование всякое? Я как раз сегодня с нашими химиками и оптиками это дело отмечать собрался, кстати, раз уж ты здесь — и тебя приглашаю: зайди хоть ненадолго, поздравь народ. Мы в ресторане на первом этаже соберемся, так что хоть пять минут выкрои под это дело.

— Под такое дело выкрою. Ведь ты же этот завод года на полтора раньше плана подготовил?

— На год примерно, но все равно ребята буквально подвиг совершили, в особенности химики.

— А раз подвиг, то и ты тут не стой, а напиши мне список тех, кого за подвиг наградить надо. А то ты, как я гляжу, забыл завет Михалыча что с наградами за трудовые подвиги мы тормозить не имеем права?

— Не забыл. Пойдем, зайдем на минутку в мой кабинет, я все эти списки уже подготовил, только в Госплан отослать еще не успел. Сегодня утром подготовил. Там человек шесть на Знак почета и двое — на Трудовое Красное знамя. А памятную медаль для всех причастных уже мои рабочие штампуют, как раз в ресторане и вручим.

— Хорошо, тогда я и ордена захвачу. И еще, раз уж речь зашла… Как думаешь, если передовикам производства вместе с орденами еще и автомобиль подарить?

— У нас избыток автомобилей?

— Нет, но тем ценнее будет подарок. К тому же так вышло, что вот прямо сейчас у меня есть с десяток лишних легковушек: из Ельца с автозавода первые десять штук прислали.

— Там же только моторный завод, или я настолько отстал от жизни?

— Саша туда передал производство жигулевского мотора, а остальное — самостоятельность местных инженеров и рабочих. Автомобильный цех пока небольшой, они сообщают, что к весне в сутки будет как раз десяток машин и делаться — но они, мне кажется, всяко лишними не будут?

— Заинтриговала. Машины можно глянуть?

— Что-то вроде «Октавии» Михалыча по внешнему виду. То есть снаружи попроще, а внутри побогаче: там же второй по величине кожевенный завод, а все, что не из кожи, они вырезали на демонстрационных машинах из махагони и самшита, инкрустированных перламутром и обрамленных серебром. Ну, сам увидишь… кстати, с машинами они прислали список нужного, чтобы выпуск увеличить до полусотни автомобилей в сутки, а у тебя, гляжу, экспериментальный цех освободился. Посмотришь?

— Вот ведь зануду воспитал! Ладно, гляну — но до Нового года ничего делать не буду. В смысле, с елецкими хотелками…

Глава 11

На пятидесятую годовщину в Школе собрались все, кто очутился там полвека назад. Вот только уже восемнадцать из них собрались в Парке Мнемозины. Последней там обосновалась Валя Ветчинкина — ранней весной двести восемьдесят четвертого года. Как сказала на ее похоронах Женя Сорокина, успев увидеть осуществленную мечту всей жизни…

— Ну раз мы тут собрались по поводу странного нашего юбилея, предлагаю начать с торжественной части и озвучить наши достижения, — с нескрываемым ехидством обратилась к собравшимся Лиза. — Ну, собственно с самых важных я и начну. Чай у нас бергамотовый в достатке, кому здоровье позволяет, могут и кофейком побаловаться… опять же какао имеется и для особо желающих шоколад, что еще из важного-то?

— Ну если про достижения, то уж лучше я, — перебила старую подругу Лера. — Полвека назад нас тут было шестьдесят четыре человека, включая Оленьку с Никитой, а сейчас, если мне не наврала Катя-Первая, нас — и я подчеркиваю, именно нас — уже семь с половиной миллионов. Правда пять с половиной из них — это всего лишь дети. Но это значит, что через каких-нибудь пятнадцать лет у нас будет семь миллионов вполне взрослых людей. А к семидесятипятилетнему юбилею…

— Лера, остановись, мне уже страшно, — рассмеялась Катя, — ведь семь миллионов взрослых — это двадцать пять миллионов детишек. А мне и двух десятка внуков за глаза…

— Мне не страшно, у меня внуков уже больше тридцати. То есть мне сейчас не страшно, а вот когда они приедут в гости на летние каникулы…

— Вов, а ты чего молчишь? У тебя-то внуков уже больше шестидесяти, так?

— Ну не мне с Лерой тягаться, у нее правнуков больше чем у меня. А если интересно, то я перед нашей встречей специально подсчитал: детей у нас чуть больше двухсот пятидесяти, внуков чуть меньше полутора тысяч, правнуков… они только начинаются, да и вообще это неважно. Важно то, что наши дети и внуки успели сделать — а сделать они успели реально дофига. Не сами, конечно, а как раз с помощью десятков и сотен тысяч тех детей, кто выучился в наших школах…

— Да, натворили они изрядно… — усмехнулась Лиза. — Кстати, хотела спросить, да случая не было: ты спутник с Экватора двенадцатого апреля специально запустил или так случайно вышло?

— Не случайно. То есть запустился-то он именно случайно, по прикидкам вероятность того что получится, была процентов двадцать, не больше. Но дату я лично назначил, и больше скажу: если бы не получилось, следующий бы мы запускали через год.

— Наверное это ты правильно сделал… мы вообще, мне кажется, всё правильно делали. Зато теперь мы все можем быть спокойны и за детей, и за внуков, и за пра-пра-правнуков. Независимо от того, где они теперь живут.

— Ты уверена? Ведь пока это мы всем управляли, то есть старались управлять в меру своего понимания жизни. А знаем ли мы, какое у них это самое понимание? Не наворочают ли они дел? Ведь они-то нашу историю не знают, — тихо спросила Лера.

— Я тебе такую историю расскажу, — в разговор вмешалась Брунн. — Когда в молодости я в Канаду на охоту с отцом ездила, увидела в одном городишке тамошних лесорубов забавное соревнование по переноске бревна. Сначала по два мужика бревно на сотню ярдов несут, и бревно они несут неторопливо: мужики силы экономят и для них главное — бревно не уронить. На следующем этапе эстафеты эти же бревна несут по четыре женщины. Им тоже нелегко, но они несут его заметно быстрее — потому что для них главное эту тяжесть с плеч сбросить. А на последнем этапе бревно подхватывают детишки, с десяток или чуть больше — и вот детишки с бревном бегут! Им плевать на то, что бревно тяжелое, для них главное — прибежать первыми. У детей уже цели другие… но бревно короткое, а детей много — и, чтобы победить, нужно бежать в ногу. А дети-то разные, у кого шаг шире, у кого меньше — так что побеждают как раз та команда, в которой длинноногие дети думают о возможностях своих коротконогих партнеров и грамотно под них подстраиваются. И в том соревновании, которое я застала, победила команда, в которой ребята самого мелкого посадили на бревно верхом. Да, им было тяжелее, чем всем остальным, но они продумали тактику, взвесили свои силы и возможности — и победили. Потому что они оказались не самые сильные, а самые умные.

— А мы все как раз успели сделать главное: научили наших детей и внуков думать. Цели на два поколения вперед тоже расписали. А уж дальше они сами все, что нужно сделают, — добавил Вова, — и сделают правильно.

— Причем так правильно сделают, что нам и не снилось, — снова улыбнулась Лиза. — Вов, вот ты мне объясни, а то я, баба необразованная, понять не могу: Валя запустила реактор на двести мегаватт, а электростанция там электричества выдает двести десять. Это что за чудо такое?

— Никакого чуда, просто в Челябинске уголь совсем паршивый, для металлургии не годится.

— Ну ты мне прям все объяснил!

— Там газовый завод выстроили, до Озерска трубопровод проложили. И пар из атомного котла, который холодный… ну, относительно холодный и турбины крутить плохо умеет, дополнительно перегревают уже в газовых котлах. Атомный котел берет на себя очень энергоемкое парообразование, на подогрев пара в два с половиной раза энергии тратится меньше чем на получение пара для тепловой станции — и чистый КПД электростанции вырастает почти вдвое по сравнению с двумя отдельными станциями. Там еще на отопление всего города тепла хватает.

— Вот теперь поняла. А почему нужно газ из угля делать, разве угольный котел не выгоднее?

— А газовый завод вообще не для этого строился, и трубу в другую сторону сначала тянуть хотели. Там же Магнитка недалеко, а раз с хорошим углем проблемы, то решили на заводе заняться прямым восстановлением железа. Первую печь уже летом запустят… хотя там тогда снова электричества хватать не будет, железо-то в электропечах переплавлять надо.

— На одну печь электричества хватит, — ответила ему старшая дочь, — а осенью будут уже второй реактор запускать.

— Ну, теперь я наглядно представила себе, что мы тут натворили, — подвела итог «техническим разговорам» Лиза. — Приняли страну даже не с сохой, а с палкой-ковырялкой, а оставляем со спутниками и ядерными реакторами.

— С палкой-копалкой, — уточнила Лера. — А если взять Рим…

— Рим мы брать не будем, — нарочито сурово возразил Коля. — Пусть Рим наши внуки берут, ну, если он им зачем-то понадобится. Мне и Византия с Афинами хватило. Кстати, тетя Лера, а зачем ты купила Византий?

— Мне там вид из окна понравился. Решила, что если захочу на пенсии пожить у моря, то место там самое подходящее будет.

Коля оглядел «молодежь», слушающую старших вытянув шеи, и понимающе кивнул:

— Я так и подумал. Просто чтобы тамошние греки не особо мешали твоему отдыху, мне пришлось приличный гарнизон там размещать… Кстати, был в начале весны в Афинах, там закончили реставрацию статуи покровительницы города. Должен отметить, что греки — вообще молодцы, ну, которые скульпторы. Тетя Ника там всего-то три дня была, а они свою Нику переделали и теперь Афина держит копию тети Ники. Только там тетя Ника с крыльями. И они еще, прочувствовав наши обычаи, грудь ей прикрыли, — Коля рассмеялся, — причем в бронелифчик ее одели! И там еще Трофим наш отметился…

— А ему-то что там понадобилось? Или он мраморные статуи на керамику свою поменял?

— Нет. Он не сам, помощников своих послал, которые статую Мнемозины собирали. Теперь Афина Парфенос тоже на титановом каркасе собрана, на века…

Спустя неделю Лера зашла к старой подруге и натолкнулась на сидящую на веранде Катю-первую, которая, сидя в подвесном кресле, что-то яростно писала в большой тетрадке. Писала и зачеркивала, а потом снова принималась яростно строчить.

— Интересно, а что это председатель Госплана делает так далеко от Москвы?

— Настю свою к Кире на консультацию привезла. А если тебе интересно чем я именно сейчас занимаюсь, то решаю демографические задачи пока дочь в клинике обследуется. А что?

— Да так… А в Москве акушеры уже закончились?

— Теперь и ты начинаешь. Сами все у бабули Марины рожали, из моего поколения не у Киры рожали только Эльза, когда она побоялась в сезон штормов через океан плыть, и тетинадина Светка — но, так как она главврач Рязанского роддома, ей просто неприлично не у себя рожать. Наши дети уже — кто Европу еще не покинул — все или у Киры рожают, или у Светки в Рязани. И ведь не потому, что в Москве, Орле или Воронеже врачи хуже, а потому что традиция! А ты меня в окно увидела и специально зашла спросить?

— Я тебя и не видела пока не вошла. Вообще-то Лиза меня на чай пригласила, а если ты немного прервешься и к нам присоединишься… а что там с демографией?

— Да ничего особо интересного. Разве что, выходит, у нас естественный прирост населения сейчас составляет два с половиной процента в год.

— Это много или мало?

— Это дофига. Если к нам никто больше присоединяться не будет, то через двенадцать лет нас будет уже десять миллионов, а через тридцать пять — пятнадцать. Но так как в ближайшие два-три года Кодр присоединит всю Восточную Европу от своей дороги и до Балтики, то десять миллионов у нас получится уже через четыре года.

— И какой из этого вывод?

— Вывод простой: нам нужно наращивать число учителей и медиков со скоростью больше пяти процентов в год. Примерно пять лет наращивать так, а потом темпы сбросить сразу вдвое. То есть полная фигня выходит: прям щяз нам нужно открыть десяток фельдшерских училищ и минимум два мединститута, а когда они подготовят первых выпускников, их уже закрывать пора будет.

— Давай угадаю: а после того, как все эти училища и институты закроются, лет через десять их снова в панике придется открывать, так?

— Тетя Лера, а может у тебя есть идея получше?

— У меня идей всегда море, и если в них нырять, то есть риск захлебнуться… А эта срочная добавка из-за германцев и славян возникает?

— Ну… вообще-то да.

— Тогда распланируй рост выпуска медиков и учителей так, чтобы потребности закрыть лет, скажем, через десять, не раньше. Сколько там этих славян с германцами намечается? Миллиона два?

— Поменьше, где-то миллион шестьсот-семьсот тысяч.

— Насколько я помню как Лиза считала, примерно четверть окажутся детьми обучабельного возраста.

— Ну да.

— Причем дети эти все пойдут строго в школу начальную независимо от возраста. И для этого в плохом варианте нужно будет десять тысяч учителей, а в хорошем двадцать. В нормальные младшие классы пойдет лишь порядка сотни тысяч детишек, и вот для них-то потребуются учителя профессиональные — но это тысячи три за три года. Думаю, и нынешние педучилища столько сверх плана подготовить смогут.

— А остальные дети? Ну, кто постарше?

— А их только языку и грамоте обучить получится. Ну, большинство из них — а для этого можно хоть армию мобилизовать. Все равно Коля туда гвардию направит, так почему бы солдатикам не заняться со скуки просветительской деятельностью?

— Солдат вряд ли, их немного, а вот строителей… дадим им мамины методички, быстренько повторим с ними букварь… Но что с медициной? Тут даже солдат подрядить не получится.

— А с медициной пока будет похуже. То есть у славян с германцами похуже, но мы же не обещаем им сразу райскую жизнь? Лично я вообще считаю, что твои «социальные блага» не очень-то на пользу идут новым гражданам.

— Почему?

— Потому что это селюки, причем, я бы сказала, селюки эталонные, и твои соцблага лишают их стимула всерьез заниматься работой. Вот мы теперь каждого ребенка, начиная с четвертого, кормим за счет государства. И посмотри что теперь на Кавказе делается: с рождением этого четвертого взрослые перестают работать. Зачем им работать, если можно прокормиться бесплатно?

— Но ведь едой для одного ребенка всем не пропитаться…

— Они ей и не питаются, их огороды кормят. А ты же госдотацию деньгами выдаешь? Не подумав, что детям с этой дотации ни копейки не перепадает. Дети у них в рванье ходят, а на эти деньги взрослые себя красиво одевают. А ведь с седьмого ребенка ты придумала детей и одевать-обувать, но там родители умудряются даже выданную вещами помощь продать и деньги на себя потратить!

— Есть предложения?

— Я давно говорила, что детей нужно кормить только и исключительно в школах. С аланами же это великолепно сработало, так почему на собственный положительный опыт нужно положить? Наоборот, нужно его расширить и углубить: например, матерей с младенцами тоже кормить в специально устроенных яслях… Ну, это я именно в качестве примера предлагаю, сама подумай и поручи своим плановикам детали всякие продумать. А еще, пока Саша Гаврюшина жива, возьми у нее несколько уроков по социологии, карты социологические составь по всем племенам…

— А вот это — действительно очень дельный совет, спасибо, тетя Лера! Ладно, пошли чаю попьем…

Оля, подошедшая в дом матери где-то в середине разговора Леры с Катей, за чаем не удержалась:

— Лера, я вот уже который год слышу, от Иры, от других: «селюки, селюки…», но что за селюки такие и чем они от обычных людей отличаются, не объясняют и за пояснениями почему-то все к тебе отсылают. А у меня в школе детишки и из городов наших, и из деревень — и я вообще не замечаю, чтобы они друг от друга хоть в чем-то отличаются…

— Конечно не замечаешь, ведь у тебя в Школе дети-то почти все местные. То есть дети и внуки тех, кто к нам присоединился в самом начале.

— То есть их мы уже перевоспитали?

— Нет. Сейчас попробую объяснить. Селюки — это обычные крестьяне, которые выращивают еду на своих полях и огородах. Нам очень сильно повезло в том, что местное население там, куда мы попали, сельским хозяйством практически не занимались, рассматривая всякие огороды в лучшем случае как мелкую прибавку к своим скудным рационам. И у нас они изначально стали не селюками, а сельскохозяйственными рабочими, получающими за свой труд заранее оговоренную — и, что весьма немаловажно — внятно обоснованную и понятную всем плату. Причем за труд не только сельскохозяйственный, а потому работой заняты они были практически весь год…

— То есть разница в том, что у нас крестьяне сразу стали не крестьянами?

— Слова, термины, определения… Зайду с другого конца. Крестьянин, выращивающий какой-то урожай, не только для своего прокорма работает… ну, в нормальных условиях, а не в нашем римском климатическом оптимуме, примерно месяц, максимум два в году. А хорошо жить он хочет весь год — и потому цену на свою продукцию ломит изначально завышенную. Не крестьяне — просто потому что еды на рынке мало — эту цену платят, хотя, по справедливости, селюк рафинированный обычно и свою семью прокормить не в состоянии. Причем даже в этом самом климатическом оптимуме: ты все же учитывай, что мы тут такие со своими элитными семенами картину существенно подправили. По сути селюк собирает, как говорил Адам Смит, земельную ренту — или, в переводе на общечеловеческий, занимается узаконенным грабежом. И пока ситуация оставалась прежней, желающих быть ограбленными не много было — поэтому-то и образовался феодализм.

— Почему это поэтому?

— Селюк, как я уже сказала, малопроизводителен, и хочет за свой убогий труд слишком много — и именно поэтому над грабителями-селюками поднялась власть более сильных грабителей, состоящая из, если грубо на ситуацию смотреть, военной верхушки. Которая часть награбленного у селюков передавала тем, кто их жизнь делал более комфортной: ремесленникам всяким, что неплохо, и купцам опять же — тоже паразитам, но обеспечивающим феодальную элиту товарами иноземными, которые местные ремесленники сделать не могли.

— В общем понятно…

— Потом купечество возмужало, заматерело — и постепенно взрастило еще более высокую ступень грабителей, финансовую. А когда ремесленники обеспечили, среди всего прочего, и более высокую производительность труда уже сельского, селюки, в принципе не способные работать лучше, начали скатываться в никому не нужные отбросы общества. Проблема была в том — в нашей прежней истории проблема — что селюков было слишком много. В России их было слишком много, и они последовательно развалили сначала Российскую империю, а потом и Советский Союз. Но ты же историю нормальную учила, не могла не обратить внимания: в тех частях СССР, где селюки преобладали, произошла полная и безвозвратная деградация. А в четырех республиках, где селюков практически не было, даже после невероятного разграбления промышленности, да и сельского хозяйства тоже, как только власти обеспечили минимальную стабильность экономических условий, все быстренько вернулось на прежний советский уровень и весьма быстро опять экономика пошла в гору.

— А уточнить можно?

— Конечно. В России селюков практически не было, в Белоруссии, в Казахстане и Азербайджане. А все прочие «независимые» республики очень быстро скатились в сраное говно — просто потому, что и у большей части народа, и у тамошней, извини за матерщину, «элиты» психологию селюковскую еще не изжили.

— Я не про это, а про то, что Россию селюки развалили.

— А… понятно. Ты сама смотри: в Российской империи селюков было сто десять миллионов… нет, чуть раньше смотреть надо. Александр II отменил крепостное право и передал часть земли крестьянам в собственность. Крестьянин-селюк по природе глуп и ленив… то есть не по природе… точнее все люди по природе ленивы, но когда таких, вдобавок совершенно необразованных мужиков барин пинать прекратил, то из них получился как раз эталонный селюк: даже себя прокормить не в состоянии, а жить хочет как барин.

— Почему это не в состоянии? Я читала, что Россия зерном всю Европу обеспечивала.

— Ну далеко не всю Европу, но главное — экспорт зерна обеспечивали как раз не селюки. Всё, то есть вообще всё зерно для экспорта давали крупные помещичьи хозяйства, и они же, кстати, обеспечивали столько же зерна для внутренних потребностей — в том числе и для того, чтобы селюков хоть как-то прокормить. Я всех цифр, конечно же, не помню, но так, навскидку… Саратовская губерния где-то годах в восьмидесятых девятнадцатого века вывозила в среднем порядка семнадцати миллионов пудов зерна. А ввозила уже больше двадцати двух миллионов!

— А зачем тогда вывозили, если ввозить еще больше потребовалось?

— Вывозили зерно помещики и крупные кулаки, и вывозили они, причем как раз на экспорт, дорогую пшеницу твердых сортов. А ввозили ненужную в закордонье рожь, дешевое просо, гречку ту же — то есть весом побольше, ценой подешевле. И ввозили чтобы те же селюки с голоду не передохли.

— Я где-то читала, что крестьянам земли не хватало для прокорма…

— И поэтому до сорока процентов земли просто не засевалось, да. Крестьяне-селюки просто физиологически были не в состоянии даже имеющеюся у них землю обработать! Поэтому и голодали — но все равно считали, что их грабят и урожай за копейки скупают. При том, что помещики-экспортеры зерно продавали еще дешевле и наживали на этом миллионы… но это ненужные детали. Вот эти селюки, как только ситуация сложилась — то есть у них оказалось в руках оружие — с радостью власть-то и скинули…

— Но ведь после революции-то они лучше жить стали!

— Если ты обратишь внимание, то увидишь: следующие десять лет после революции в исторической, да и в популярной литературе попросту исчезли. Не было их, этих десяти лет полного развала всего, что только можно было развалить! Дедушка Ленин попытался крестьян в пролетариев перековать, совхозы организовал — и что? Селюки умудрились все эти совхозы за год разграбить. Они и все процветающие хозяйства — помещичьи, кстати — меньше чем за год развалили.

— То есть помещики — это лучше?

— Нет. То есть с точки зрения производительности хозяйства конечно лучше. Но в той же Британии, когда там настоящий капитализм создавали, всех селюков попросту вынесли даже не на обочину, а в сточную канаву цивилизации. Население страны, в которой всех таких селюков попросту с земли выкинули, сократилось чуть ли не вдвое — просто потому, что развитому промышленному государству селюки не просто не нужны, а вредны, а бритты сантиментами не страдали.

— А… ведь если в России, в Империи, селюков было девяносто процентов, то почему в СССР в России их не стало? Я вроде не помню, чтобы население так сильно сокращалось.

— Несколько причин, а главная — при Сталине селюкам стали платить ровно столько, сколько они на самом деле зарабатывали. Селюк — он и себя прокормить не в состоянии, а вот крестьянин с трактором… Были организованы — как и у нас, кстати — государственные МТС, и крестьяне полностью оплачивали их услуги. Своей продукцией оплачивали, а оставшееся после этого могли государству уже за деньги продать — причем по фиксированной и заранее объявленной цене, или между собой поделить. У крестьян появился стимул работать хорошо…

— Вроде при Сталине крестьяне бедствовали…

— И колхозов-миллионеров было больше, чем в позднем СССР. Важно не это, а то, что крестьянин понял: его личный доход полностью определяется результатом его же личного труда. Хорошо потрудился — хорошо получил. Вот, в войну многие крестьяне на свои деньги кто танк, кто самолет для армии покупал — и никто не удивлялся, откуда у мужика такие деньги. А вот когда Сталина не стало и у власти оказался селюк… Ты ведь наверняка читала, что хлеб в СССР стоил дешевле зерна, нужного чтобы этот хлеб испечь?

— Ну да. Это потому, что продукты государством дотировались…

— Нет. Это потому, что селюкам стали сильно переплачивать за их труд. Давая за то же зерно денег больше, чем оно на самом деле стоит — а деньги эти отбирались у рабочих промышленных предприятий, потому что больше не у кого было их отбирать. Крестьяне начали жиреть, наглеть… на уборку урожая в деревни стали пригонять бесплатную, по сути, рабочую силу: рабочих с заводов, школьников, студентов. Но она была для селюков бесплатной, а государству это в копеечку влетало немалую. И в конечном итоге государство просто обанкротилось, причем оставив этих самых рабочих без еды и прочих благ. Понятно, когда такое государство стало разваливаться, никто его защищать просто не пошел…

— А почему же в четырех республиках селюков-то не стало?

— В России, да и в Белоруссии тоже «сталинский режим», поставив с помощью тех же МТС селюков в отведенное им стойло — но и показав, что достаток обеспечивается личным трудом, селюковскую психологию переломил. Плюс война большую часть именно селюков вычистила, ведь из них и формировались всякие власовские армии, полицаи — а народный менталитет их просто за людей считать перестал. Не всех получилось вычистить, но большинство. В Казахстане сельское хозяйство изначально строилось как рабочее, там совхозы строились, а не колхозы в основном. Ну а Азербайджан… там своя специфика. Глубинных причин не раскрою, потому что сама их не очень понимаю, но там у народа всегда огромным уважением пользовались люди образованные, и у военных был огромный авторитет. В их менталитете рабочий — даже простой рабочий у станка — был более уважаем, чем крестьянин, и тот же крестьянин старался и детей своих воспитать как будущих минимум рабочих или солдат, а как максимум — будущих инженеров и офицеров. Ты сама вспомни… хотя нет, ты не застала, но хоть мне поверь: на рынке в какой-нибудь Жмеринке торгаш цену заломленную считает окончательной и ни за что не уступит. А в Стамбуле — ну или в Баку — и вдвое, и вчетверо скинет если ты продемонстрируешь ему свое уважение. Не в том смысле, что «я тебя вот так сильно уважаю, давай подешевле», а если ты примешь его игру, поторгуешься с киданием шапки об землю… то есть покажешь по сути, что уважаешь его менталитет, его обычаи… Короче, азербайджанский колхозник — не селюк, его задача — не столько заработать, хотя и не без этого, сколько получить от своей работы удовольствие. Впрочем, это все лирика, к тому же в значительной части субъективная.

— Но я поняла. В смысле, суть явления ухватила.

— И хорошо. Я это всё к чему: и на западе, и на юге мы сейчас пытаемся ассимилировать общества, в которых уже в той или иной степени частная собственность на землю сформировалась и селюкский менталитет уже появился. Нам все же немного легче, чем тому же Сталину: его-то богом никто не считал…

— Нам много легче: мы-то уже знаем, как сделать правильно.

— Тоже верно. Но знать и сделать — вещи все же несколько разные.

— Как говорила бабуля, и не оспоришь. Лера, а ты напиши всё это — ну, Сталина не упоминая и прочее всё — на бумажке. Напечатаем книжку, раздадим её… да хоть тем же вожатым пионерским раздадим, учителям — особенно учителям начальной школы. И люди займутся воспитанием новых поколений детишек с полным пониманием того, что нужно получить в результате.

— Книжку для пионервожатых?

— И отдельный вариант для пионеров. Не самых маленьких, а для средней школы хотя бы.

— Оля, я хоть и похожа на богиню, но я — не она. Ты же такие задачи ставишь…

— А я и не требую, чтобы ты её написала уже завтра или через неделю. А вот к следующему учебному году…

— И как только я всю вашу семейку терплю вот уже полвека? Ладно, я постараюсь. Иру попрошу помочь, чтобы язык читабельным получился, ну и тебя, всю такую умную, тоже. Ладно, там вроде еще торт шоколадный Лиза обещала?