Детское время

Глава 1

Летом триста третьего года самой серьезной проблемой стала отправка почти ста тысяч человек на Дальний восток. Не сильно помогло и то, что «стандартные» десятивагонные поезда «удлинили» до двенадцати вагонов: даже курсирующих от Москвы до Владивостока двух пар ежесуточных поездов, перевозящих каждый по четыреста человек, для этого дела явно не хватало, ведь довольно много пассажиров катались в обе стороны по своим личным (или государственным) делам. Цеплять к поездам больше вагонов было технически невозможно — не говоря уже о том, что вагон-ресторан и четыре сотни пассажиров мог с огромным трудом прокормить, а пускать дополнительные поезда было пока «не на чем»: тепловозов не хватало. Так что за июнь смогли уехать к местам грядущей трудовой славы всего лишь чуть меньше двадцати тысяч человек…

— Гриша, я вообще не понимаю, в чем тут проблема, — ответила Катя-первая на вопрос Председателя Госплана, когда тот зашел к ней «проконсультироваться». — В месяц перевезли двадцать тысяч, значит сто тысяч перевезем за пять месяцев. Закончим не в августе, а в октябре, из-за этого что, Луна с неба упадет?

— С Луной ничего страшного не случится, но в плане с середины сентября намечено запустить вторую волну переселения. Подразумевалось, что рабочие из первой волны успеют за лето жильё выстроить, инфраструктуру подготовить — а сейчас уже видно, что планы эти сорвутся.

— А ты мне пальцем покажи на того, кто этот план составлял, я в него плюну. Чего отодвигаешься?

— Планом не было предусмотрен выход из строя этой весной одиннадцати тепловозов. А в процессе их ремонта выяснилось, что еще минимум три десятка нужно срочно на ремонт отправлять: конструктивный дефект вскрылся в двигателе. Те локомотивы, что сейчас работают, задействованы чуть ли не круглосуточно, и я про все пока не знаю, но Капица говорит, что те четыре, которые на его участке дороги работают, уже в августе придется на профилактический ремонт минимум на месяц ставить.

— Это кто же у нас такой бракодел?

— Да никто, говорю же: конструктивный просчет, новые моторы просто не выдерживают нагрузок. А четыре старых, которые у Капицы работают — у них просто срок уже практически вышел. Двигатель должен каждые пять тысяч часов проходить ремонт потому что цилиндры изнашиваются и пришла пора их просто менять, так как поршневые кольца уже поставлены самые большие. А переборка мотора со сменой цилиндров — это минимум двадцать восемь дней, не говоря уже о том, что цилиндры новые тоже сделать время требуется.

— Не совсем суть поняла, но и наплевать. Но мы же про пассажирские тепловозы говорим?

— Да. Однако намек ваш проигнорирую потому что грузовых тоже не хватает. Там на трех участках товарные поезда вообще маневровыми таскают, разделяя эшелоны на три-четыре части. И я не буду вам передавать слова, которые по этому поводу произносят в Минтрансе. Я с Лобановым уже говорил, он обещает на некондиционных тепловозах двигатели к следующей весне поменять, и мы уже запустили постройку нового тепловозного завода в Ижевске, но я пришел попросить совета в том, что нам именно сейчас с переселением делать.

— Самолеты проблему…

— Не решат, сейчас туда летают два рейса в сутки — на сколько машин хватает, а это всего лишь полторы сотни человек в день.

— Значит ничего не делать. Смириться, ведь ты же явно не дурак, всё, что только можно, уже сделал, так?

— Ну да… я просто думал, что у вас еще какие-то идеи найдутся.

— Раз уж ты так настаиваешь, вот тебе идея: собери всех в большую колонну и отправь их туда пешком. Гриша, я же тебе еще в прошлом году говорила, что в планы необходимо закладывать и форс-мажор.

— То есть нужно заранее планировать непредсказуемые ситуации?

— Ты меня точно достать решил! Не планировать непредсказуемое, а планировать то, что мы будем делать если какой-то план выполнен не будет. Ну не смогли мы перевезти туда людей сколько хотели — и у тебя должен быть уже план, что в этом случае делать. Например, набрать на стройки местное население…

— Я понял. А вот с местным населением там… Вот что китайские императоры все же хорошего сделали, так это местную бюрократию выдрессировали. Саян запросил у них данные по численности — и уже через две недели ему принесли списки всех проживающих с указанием возраста, семейного положения, профессии и даже личного имущества. Он мне специально прислал несколько образцов на ознакомление — чтобы и у нас в Госплане мы посмеяться могли.

— И чему в статданных смеяться можно?

— Я с собой не захватил, могу прислать если интересно будет. А на память — примерно такие записи: Ли Ши, женат, четверо детей, горшечник. Скорее всего помрет через неделю потому что болеет сильно. Или Лю Синь, вдова ткача, трое детей, беременная. Скорее всего помрет от родов через месяц потому что последний раз рожала тяжело, а теперь в деревне повитухи нет, померла уже год назад…

— Да уж, обсмеешься…

— Саян им теперь велел сразу сообщать о всех больных, у него врачи и фельдшера все по деревням непрерывно мотаются. И еще он всех, кто на стройках помочь хоть чем-то может, собрал и сейчас усиленно строит больницы. И дороги: там на всей территории народу всего-то чуть меньше полумиллиона человек на семьсот тысяч квадратных километров, в каждую деревню не то что больницу — фельдшерский пункт ставить смысла нет…

— Это с Кореей?

— Нет, Корея в его зону ответственности не входит. Но и в Корее народу не сказать чтобы много, возможно даже меньше чем у Саяна. Впрочем, там народ более, что ли, организован, если с корейскими вождями договориться…

— Это ты с Никитой обсуди, я тамошние расклады не понимаю. Но слышала, что менталитет у них другой, боюсь, что легко договорится не выйдет. Впрочем, попытка — не пытка.

На этом разговор с Гришей у неё и закончился, но уже через неделю к ней с подобными подкатами пристала уже Оля:

— Катя, вот ты мне объясни, почему мы не можем народ вовремя на Дальний Восток перевезти?

— Я понимаю почему с такими вопросами ко мне Гриша приходит. А вот почему тебе это интересно, я что-то не соображу никак.

— А чего тут соображать-то? Сидят пенсионерки, делать им нечего — вот и трындят о чем угодно. А те выпускники, которые по назначению уехать не смогли, между прочим сидят в общежитиях училищ и техникумов и не дают заселиться тем, кто осенью там учиться только начнет!

— Ну а ко мне ты чего пристаешь? Есть Гриша, у него целый комитет эти проблему решает…

Разговор состоялся на кухне у Кати-старшей, где уже давно все «московские пенсионерки» собирались на обед, и где они действительно «трындели», обсуждая постоянные (и в основном приятные) изменения «окружающей действительности».

— Я пристаю потому что ко мне пристает Велех, которому уже трудно расселять новых учеников и студентов. А вот что ему ответить, я не знаю. Ну да, про проблемы с локомотивами я в курсе, но неужели ничего нельзя с выпускниками поделать? У нас же разных строек дофига, где народ поработать ударно сможет — так почему бы быстренько планы не скорректировать? Кать, — она обратилась к старшей сестре, — может ты с Гришей поговоришь?

— И о чем? Я-то про транспорт знаю лишь то, что он есть.

— Ну, скажешь ему что тебе строителей где-нибудь не хватает… в смысле, что какие-то стройки можно как раз ускорить с помощью дополнительной рабочей силы. Я вообще не понимаю, зачем нужно столько народу срочно на восток отправлять? У нас других мест им поработать нет? Или мы решили тут лебенсраум устроить?

— Вот учишь молодежь, учишь, а в результате как были они дураками, так и остались, — неожиданно в разговор включилась Брунн. — Оля, ты где таких слов-то нахваталась?

— Прочитала где-то. А что? Как раз слово подходящее к ситуации, ведь мы сейчас именно жизненное пространство на востоке столбим, разве нет?

— Ну я же говорю: дураками и остались. Оля, мы не захватываем жизненное пространство, мы не даем в тех краях угнездиться аду на земле. Русская цивилизационная идея в корне отличается от лебенсраума, мы не захватываем территории для себя, мы помогаем жителям этих территорий построить счастливую жизнь.

— Ага, как у огузов…

— Мы, между прочим, огузские племена не завоевывали. Мы всего лишь надавали пинков тем, кто хотел нас пограбить, а если уж совсем дотошными быть, то не дали им пограбить жителей Гардарики. Объяснили, что нас и наших друзей грабить — это плохая идея, а вот жить с нами в мире — идея хорошая. А еще более хорошая идея — попробовать жить как мы живем, и наладить такую жизнь мы им теперь помогаем. В меру наших возможностей помогаем, причем никого не заставляя жить как мы. Хотят — живут по-нашему, не хотят… Вот только без направляющих пинков у них не было возможности — я про простой народ говорю — увидеть как это жить по-нашему. А после пинков они и увидели, а многие даже и попробовали — и им понравилось.

— Понравилось? И мы из-за этого на южной границе держим почти тридцать тысяч гвардейцев?

— Мы гвардейцев там держим чтобы те, кому это очень не понравилось, не мешали жить тем, кому понравилось. Зато на постройку Большого Ишимского канала разных огузов пришло больше пятнадцати тысяч человек. Взрослых мужиков, и пришли они со своими семьями, с женами и детьми. Которым действительно очень нравится, что можно каждый день есть до сыта и что у них дети не болеют и не мрут.

— А зачем нам там столько народу? Я в газете вроде читала, что на стройке БИК работает больше сотни роторных канавокопателей. А если нам Сашка не наврал, то один канавокопатель заменяет две с половиной сотни землекопов…

— Заменяет. Но там нужно выкопанную землю еще и оттащить подальше. Примерно сто двадцать тысяч… то есть миллионов кубов земли, двести пятьдесят миллионов тонн. Землю там перевозят поездами по узкоколейкам, но рельсы там приходится перекладывать с места на место практически каждый день. Каждый день перекладывать почти шестьдесят километров рельсовых путей, и вот для этого лишние рабочие руки становятся очень не лишними.

— Ну выкопают они этот канал, работа закончится — а они будут и дальше хотеть есть от пуза каждый день…

— Гриша собирается уже на Иртыше каскад ГЭС строить. А это еще лет на десять народу выгодной творческой работенки добавится. А когда эти ГЭС заработают, то уже дети этих огузов…

— Ладно, я поняла. Но куда мне девать все же тех ребят, которые все же на Дольний Восток не поедут? В смысле, что мне Велеху-то посоветовать?

— Оль, — внезапно поинтересовалась Катя-старшая, — а зачем тебе вообще что-то Велеху советовать? Он же министр образования, а ты сейчас всего лишь пенсионерка. Мы зачем всех этих детишек учили, чтобы до конца жизни им сопельки подтирать? Пусть сами решают что им делать.

— А мне может быть не хочется, чтобы они все полимеры утратили столь нетрадиционным способом!

— Способ-то как раз самый традиционный, но что-то мне подсказывает: если мы в дела детей и внуков вмешиваться не будем, то они и без нас все правильно сделают.

— Ты уверена?

— Более чем. Когда я перестала по каждому поводу шпынять Дон, дела в строительной отрасли хуже идти не стали. А в чем-то стали даже лучше идти, просто из-за того, что та же Дон перестала ко мне с каждым вопросом бегать и решения у нее стали приниматься гораздо быстрее. Некоторые, с моей сугубой точки зрения, не самые оптимальные — но в целом вполне приемлемые. Ну и главное тут то, что все нынешнее руководство Госстроя почувствовало уже личную ответственность за выполняемую работу…

— Так то Дон, ты ее с младенчества на работу натаскивала.

— С момента как она школу закончила. И не её одну, просто оказалось, что она — как, кстати, и Велех, и Гриша тоже — науку получше прочих впитывала и головой думать еще в школе правильно научилась. Отстань от них, сиди, отдыхай и наслаждайся жизнью. Хочешь, поспорим, что ребята и без нас проблему успешно разрулят?

— Нет, ты с детства так у меня конфеты выспаривала. Я лучше с тобой просто соглашусь…

Катина идея «не мешать детям делать свою работу» оказалась весьма плодотворной. «Молодежь», пересчитав железнодорожное расписание и немного сократив «пригородное сообщение», уже в июле смогла переправить к местам будущей работы больше пятидесяти тысяч вчерашних школьников. «Поезда дальнего следования» теперь перевозили людей только от Тюмени до Пятиречинска (что позволило увеличить число пассажирских рейсов вдвое тем же составом вагонов и локомотивов), а до Тюмени и от Пятиречинска народ ехал на совершенно не «спальных» пригородных поездах (останавливаясь на ночь на промежуточных станциях). И вместо десяти дней люди проводили в дороге две с лишним недели, зато «планы по перевозкам» уже к середине августа пошли в полном соответствии с первоначальными графиками.

Ну а то, что всё это влетело в немаленькую такую копеечку, было всеми (включая переселенцев) воспринято как «неизбежная, но временная неприятность». Правда Гриша еще довольно долго бухтел на тему, что «если бы было время все получше спланировать, то не пришлось бы сотни вагонов переделывать», хотя и переделки были, честно говоря, минимальными: в купейных вагонах были добавлены дополнительные «спальные места» путем установки деревянных этажерок, добавивших «третью спальную полку», а в вагонах поездов пригородных попросту вынесли все обычные скамейки, поставив вместо них трехэтажные нары. Ну да, пришлось на железную дорогу еще и матрацев кучу завезти с подушками, белья постельного — а на станциях резко увеличить число работающих в станционных столовых, но, как смеясь, говорила ему Катя-первая, «мы просто на пару лет предвосхитили будущие потребности».

— Вы серьезно думаете, что через два года нам потребуется четыре пары поездов до Владивостока? — у некоторым удивлением спросил Гриша у Кати.

— Насчет «до Владивостока» я, конечно, не уверена, а вот в том, что пассажирские перевозки по всей Восточной дороге минимум удвоятся, я не сомневаюсь. Может быть, не через два года, но через пять — точно удвоятся. Во-первых, вокруг сибирских городов каждый год находят в земле что-то очень полезное, и для добычи этого полезного новые люди, безусловно, потребуются. Но главное заключается в том, что уже поселившиеся на Востоке люди практически наверняка захотят — хотя бы и на время своих отпусков — приехать в гости к родне. А после окончания отпуска им нужно будет вернуться уже к себе домой. По самым скромным прикидкам в год мы, и теперь уже действительно через пару лет, должны будем перевозить только отпускников до пары сотен тысяч человек туда и обратно. Так что…

— Я как-то упустил этот момент из виду. В смысле, про отпуска, ведь закон об обязательных отпусках всего год с небольшим назад приняли.

— Все упустили. И даже не просчитали возможную стоимость билетов. Но тут, мне кажется, тебе будет необходимо еще вот что во внимание принять: по закону отпуск у большинства рабочих составляет две недели, а на поезде из Владивостока в Москву десять дней добираться. То есть для тех, кто живет дальше двух-трех дней пути от родни, просто времени не будет в отпуск далеко ездить.

— То есть таких можно из расчетов выкинуть…

— Нет. Нужно будет отдельно продумать, как для дальние пассажирские перевозки обеспечить транспортом уже авиационным.

— Да, самолеты летают быстро, но ведь мы можем в год выпускать хорошо если три «Орла». Да и «Филинов» у нас не очень много.

— Пока немного. Вот ты и назначь кого-нибудь подумать о том, сколько народу захочет с Дальнего Востока в европейскую часть съездить, сколько для этого потребуется самолетов и как и где их производить. Сколько и где нужно будет аэропортов выстроить и что для этого потребуется. Причем пусть думают не «от достигнутого», а на перспективу: я слышала, что Виталик Поляков какой-то новый самолет строит.

— У него в КБ сразу три новых самолета делается. Но он обещает, что в следующем году только один в серию пойдет. На двадцать пассажиров, с дальностью до полутора тысяч километров — они вместо «Филинов» использоваться будут. Хотя, учитывая, что он летать будет уже со скоростью около пятисот километров в час… да, я, наверное, новый отдел создам, по планированию авиационного транспорта…

В сентябре вопросы авиатранспорта неожиданно всплыли дома у Никиты. Когда Оля спросила у мужа, чего он ужин поглощает с такой миной, будто ему в тарелку опилок из кошачьего лотка насыпали, он ответил:

— Неправда, ужин очень вкусный. Просто я про самолеты думаю…

— И что же ты про них думаешь?

— Иуван, чтоб ему, выдал Виталику Полякову сразу два новых мотора. То есть не то чтобы неожиданно так выдал… но Виталик под эти моторы и самолеты уже выстроить успел. Один — турбовинтовой, на шестнадцать пассажиров, летает со скоростью в триста пятьдесят километров. Второй — реактивный, на двадцать пассажиров и со скоростью около пятисот километров.

— И в чем проблема?

— Проблема в том, что в серию можно запустить только один самолет. Реактивный выглядит вроде как и получше во всех отношениях, за исключением того что ему нужна взлетная полоса длиной тысяча двести метров. А турборективному хватит и четырехсот метров, причем не бетонки, ему и ровной поляны, на которой трава скошена, достаточно.

— Да, не самый простой выбор. Хотя сделать километровую бетонку, наверное, не очень сложно?

— Одну — не сложно, и даже десять не сложно. Но если их потребуются сотни…

— А почему можно запустить только один самолет?

— Потому что у нас только один авиазавод. Американский не считаем, они там только-только с алюминием работать научились, а эти самолеты целиком титановые.

— Никит, я, может быть, что-то про самолеты и не понимаю, но неужели трудно еще один авиазавод выстроить?

— Выстроить завод совсем не трудно, но кто на нем работать будет? В Воронеже народ обучался работе лет, наверное, десять.

— Ну, если новых заводов не строить, то и новые рабочие никогда самолеты строить не научатся. Я бы на твоем месте новый завод все же построила бы, а то, что рабочие поначалу будут брак сплошной гнать…

— А нам не нужно, чтобы самолеты падали, поэтому твой вариант не прокатывает!

— А ты не кричи на жену! Я же не говорю, чтобы они бракованные самолеты строили. Пусть люди опытные, хотя бы те же рабочие из Воронежа, за молодежью проследят, весь брак на промежуточных этапах отсеют. И объяснят бракоделам, что те сделали не так и почему. По другому-то не только в авиастроении, в любом машиностроении ничего не выходит. Ты, когда налаживал производство электрофонов, сам же всё это прошел, через себя пропустил — но в конечном-то итоге победил!

— Да уж, а я и забыл. Правильно Вовка говорил: послушай женщину и постарайся понять почему сказанное ей на первый взгляд кажется правильным…

— А на второй? — прищурившись, с ехидством в голосе поинтересовалась Оля.

— … а если хорошенько все обдумать, то вообще очевидным. Придется, конечно, и с Виталиком поругаться, но его завод мы, пожалуй, поделим сразу на три. А заодно и Иувана уважим: он давно уже говорит, что его реактивное КБ надо натрое делить.

— А почему натрое? У него же моторы только реактивные и турбовинтовые — два выходит.

— Три. Он говорит, что проектирование пропеллеров — тоже совершенно отдельная работа. Ладно, с этим разобрались… спасибо тебе за полезный совет. А с Гришей — надеюсь, он мои… наши доводы поймет. И заодно отвлечется от проблем Дальнего Востока, они его изрядно за лето достали…

Проблемы Дальнего Востока «достали» не только Гришу со всем его Госпланом. Потому что всякого полезного на этом самом Востоке нашлось очень много, но с добычей (или выращиванием) этого многого проблем обнаружилось еще больше. И, что вообще-то было «естественным», почти все эти проблемы упирались в недостаток энергии. И электрической в первую очередь, и любой другой. Бурого угля, правда, было много, причем он практически на поверхности лежал, только загоняй экскаватор и копай — только вот чтобы загнать экскаватор, требовалось дизельное топливо. Которое было несложно сделать из того же угля, но для этого нужно было завод небольшой (или большой) выстроить… и завод уже даже строился, но на стройке, как всегда, не хватало людей. А нанимать местных, хотя бы «копать и таскать», никак не получалось, просто потому что этих «местных» было уже в разы меньше, чем приезжих. И таких, цепляющихся друг за друга проблем оказалось очень много, так что Катя-младшая, решать проблемы уже хоть как-то обученная, отправилась разбираться с ними «на местности». Сама она туда отправилась потому что уже разок там побывала и приблизительно ориентировалась в китайско-корейских раскладах. А в самолете Эльза, поехавшая с Катей в качестве переводчика, изложила ей свои соображения относительно возможности привлечения «местных кадров»:

— Я вообще не уверена, что из нашей поездки что-то путное выйдет. Я, конечно, не специалист по части экономики, а вот относительно языков… Кать, в местных диалектах двадцать четыре слова предназначены для названия поклонов, которые должны использоваться по отношению к разного рода вышестоящим чиновникам, девятнадцать слов для обращения к ним. И три слова для обращения к нижестоящим. При общем лексиконе в размере около десяти тысяч слов почти тысяча — это разные формы выражения почтительности и подчиненности. Когда язык буквально заточен на чинопочитание и лесть, с носителем такого языка, по моему глубокому убеждению, просто невозможно хоть как-то договориться о равноправном сотрудничестве. Так что вариантов у нас ровно два: либо мы ставим себя выше любого их императора и они молча исполняют наши приказы, или они ни хрена для нас не делают.

— А если пойти по пути торговли? Ведь у нас есть много такого, что им наверняка должно понравиться.

— Если опять смотреть с точки зрения языка — а я с другой точки зрения здесь смотреть не могу в силу некомпетентности — то мы наткнемся на другой феномен. У них — я китайцев имею в виду — относительно торговли есть слова, означающие понятия «я продал что-то за такую сумму», и в языке нет слов для уточнения того, в чем эта сумма выражается. Всегда подразумевается «серебро», причем весовое. И у них нет понятия «продал за золото», есть понятие «купил золото», причем мерой стоимости золота опять является серебро. Да, купцы на Юге часто производят меновые сделки, но и в этом случае расчеты производятся в лянах. Ты при этом учитывай, что монеты у них почти все медные, точнее из свинцовистой бронзы, а серебро так таковое вообще редкость редчайшая, но дело даже не в этом. По отношению к купцу-иностранцу у них вообще не существует термина «купил», иностранцу можно лишь что-то продать. То есть даже в языке у них не существует возможности что-то у нас купить, так что я не представляю как мы им сможем такой бизнес предложить. Лично я не возьмусь даже попробовать объяснить им, что нам нужно!

— Но ты-то язык здесь в прошлый раз изучала хорошо если месяц. Может, твои лингвисты-переводчики за прошедшее время что-то полезное накопали?

— Именно надеясь на это я с тобой и поехала. А вдруг что-то, да получится? К тому же у нас теперь есть свои китайцы, может через них выйдет какую-то торговлю наладить?

На встрече нового триста четвертого года Екатерина Владимировна поделилась с Никитой своими выводами по ситуации на Дальнем Востоке более подробно, но суть ее умозаключений она изложила все же буквально одной фразой, встретив его в подъезде:

— Я тут предварительную программу только набросала, но ты можешь по поводу Кореи вообще не напрягаться. Эти то ли пять, то ли семь царств народ свой в страхе держат, а царьки их сами всего боятся — и с ними ни о чем вообще договориться невозможно. Мы там ничего пока серьезного сделать не можем, и не сможем пока не воспитаем своего собственного Ким Чен Ына. Пока что в новых школах во Владивостоке и Пятиреченске мы попробуем чему-то научить тысячу-другую корейцев, а это больших затрат не повлечет. Ну а лет через двадцать, когда — может быть — у нас появится образованный кандидат на пост председателя корейского Госплана… Ты мне только скажи, какого лешего металлургический завод на Дальнем Востоке ты предложил строить в Большом Камне? Это же больше трехсот километров до Владивостока по железной дороге!

— Кать, наши предки были не глупее нас с тобой, да и возможностей у них было куда как побольше все тщательно изучить и перепроверить. В Большом Камне естественный, можно сказать, порт, куда без проблем могут заходить наши балкеры-двадцатипятитысячники, так что раз уж мы кормим тамошнюю металлургию австралийской рудой и австралийским же угольком, выбора у меня просто не было. То есть можно было его и во Владивостоке ставить, но по розе ветров город был бы семь месяцев в году укутан вонючим дымом, так что… Ладно, заканчивай с работой, праздник все же! Делай веселую морду лица и пойдем поздравлять наших старушек, ведь это они нас привели к тому, что сейчас у нас есть. Только помоги мне чуток: я у Михалыча в подвале заныкал парочку арбузов, они сейчас в машине лежат, надо их к столу донести. Детей не прошу потому что арбузов всего два, и не угощать их в таком случае было бы хамством — а угощать значило бы старушек наших обделить…

Глава 2

Даня Иванов сразу по окончании института уехал, как сказал дед, из Москвы в «дремучую глухомань». На самом деле Даниилу небольшой городок Ивангород (кстати, выстроенный его родным дядькой Иваном) глухоманью не казался. До большого портового города Усть-Луги можно было не спеша на машине доехать меньше чем за час, а на поезде — вообще минут за сорок. Правда, поезда из Ивангорода в Усть-Лугу ходили пока что дважды в день, так что это можно и не считать. Зато, по мнению Дани, нельзя было не считать то, что в городе проживало внуков и правнуков Великих Учительниц больше, чем в любом другом городе России, вдвое больше чем даже в Москве! Хотя, скорее всего, больше половины из них находились тут временно — пока не достроят Комбинат и пока не закончится невероятная постройка Ивангородской ГЭС.

То есть сама-то ГЭС уже была выстроена и вот уже третий год работала. Даню удивляло лишь то, что ГЭС выдавала лишь половину установленной мощности — точнее, то, зачем на реке, по определению способной обеспечить семьдесят мегаватт, была выстроена ГЭС мощностью в сто сорок этих самых мегаватт. Причем выстроенная на верхнем пороге ГЭС с установленной мощностью в двадцать мегаватт станция выдавала в сеть больше пятнадцати.

Собственно, из-за этой «странности» строительство электростанции продолжалось: на водохранилище уже потихоньку поднималась еще одна электростанция, на этот раз тепловая, причем мощность только «первой очереди» предполагалась в пятьсот мегаватт. Ну а Даниил должен был обеспечить тепловую электростанцию топливом, делая на Ивангородском механическом заводе оборудование для его добычи.

Но когда Даня выяснил, для добычи чего ему предстоит разрабатывать горное оборудование, то не удержался и задал вопрос другому своему дяде, Дмитрию, который как раз руководил механическим заводом и сманил племянника к себе на работу:

— Я что-то не пойму: зачем тратить столько сил и времени на добычу топлива, которое горит хуже мокрых гнилушек из леса? Да еще выгребать при этом из шахт в пять раз больше песка какого-то?

— Допустим, песок не какой-то, а фосфоритный, из тонны этого песка на Комбинате сделают пару центнеров суперфосфата. А насчет качества топлива ты ошибаешься самым серьезным образом, горит оно не хуже гнилушек, а лучше керосина раз так примерно в тысячу. Просто печка ему нужна другая.

— Дмитрий Иванович, я же худо-бедно, но химию в школе учил, так что про качество топлива…

— А надо было учить физику. В тонне этого сланца керогена, конечно, килограмм пятьдесят от силы, но кроме него там от трехсот до девятисот грамм чистого урана. А на всем этом рудном поле, где твои машины будут нужное добывать, урана, по прикидкам, чуть больше миллиона тонн. Конечно в среднем урана там мало, однако, как говорит Диана Эриховна, если есть много дешевой энергии то уран выгодно и из гранита добывать. Но, заметь, в граните хорошо если тридцать грамм урана на тонну, а в нашем сланце его до килограмма. И даже в «каком-то песке» его от десяти до девяноста грамм. Но ты об этом не беспокойся, рудное поле уже все скважинами проверили, где урана больше, а где меньше — все подробно на карты занесли, и первые лет пять мы будем рыть сланец, в котором урана от трехсот грамм до килограмма.

— Миллион тонн урана! Так зачем же мы в Катангу-то полезли?

— В Катанге урана до шестидесяти процентов, а не десятая или даже сотая процента как здесь, но и тутошним пренебрегать не очень-то умно. Особенно если попутно получается не только суперфосфат, но и ванадий, молибден, серебро, платина, родий… я только небольшую часть полезного перечислил, если подробности интересуют, то на Комбинате поспрашивай. Правда жена моя говорит, что один рений, который из этого сланца будет добываться, всё окупит и даже уран можно считать сугубо «попутным продуктом». Так что работай! И особо не дергайся: в любом случае Комбинат достроят года через четыре, и твоя задача — именно тогда пустить шахты на полную мощность.

— Дядя Митя, а ребята говорили, что из сланцевой золы получается цемент…

— Получается. Только никому ведь здесь несколько миллионов тонн довольно паршивого цемента не нужно.

— Мне кажется, что я знаю кому этот цемент очень пригодится…

Две Кати обедали на кухне большой квартиры Екатерина Алексеевны и попутно обсуждали новости. Екатерина Владимировна приехала в Москву из Школы чтобы договориться об очень специфическом ремонте Парка Мнемозины и, конечно, первым делом пошла обсуждать вопрос с мамой Катей — однако понимания своим предложением ни малейшего не нашла:

— Я в принципе не против того, чтобы бюсты родившихся в Школе Героев в Школе же и ставились, тем более это и по закону положено. Но пусть Парк останется только для наших, а Героев… может быть, лучше возле первой школы заложить отдельную аллею? К тому же мало что ниши в стенах поломают несущую конструкцию, но и порфировые постаменты окажутся совершенно негармоничными на фоне белого мрамора. И что делать, если когда-то героев станет больше чем колонн в Парке? Я уже не говорю, что просто размещать в Парке скульптуры живых людей…

— Пожалуй, ты права. Так и сделаем. Откровенно говоря, я с этой стороны вопрос вообще не рассматривала, а только затраты прикидывала.

— Ты всегда думаешь только о затратах.

— Не всегда, неправда! Просто у меня, как папа говорил, чувство прекрасного испорчено мыслью «а сколько это будет стоить». Я знаю, что это неправильно, и тем более неправильно, что нужно учитывать не только очевидные последствия реализации какого-то проекта. Тот же Комбинат в Иван-городе…

— Да уж, меня этот Комбинат удивил дальше некуда. Ну кто бы мог подумать, что в Ленинградской области, всего в тридцати километрах от города… ну, того еще города, закопан миллион тонн урана!

— Не закопан, а еще не выкопан. Диана говорила, что лет за двадцать мы сможем достать оттуда больше двухсот тысяч тонн, ну после того как Комбинат запустим. А все выкопать получится хорошо если лет за сто.

— А мы куда-то спешим?

— Мы-то с тобой уже никуда не спешим. А вот дети наши… Я тут прикинула, и получается, что к пятьсот тридцать пятому году нам обязательно нужно иметь минимум тераватт мощности только на атомных станциях. Это включая тепло, конечно.

— Тебе виднее, ты у нас молодая, а вот я, боюсь, до пятьсот тридцать пятого не доживу.

— Я попросила Леру подобрать все, что у нас есть, по пятьсот тридцать пятому. Откровенно говоря, информации крайне немного, но по той, что нашлась, получается, что минимум два года придется просидеть без урожаев, причем не только в Европе, а вообще на всей планете. Но если сажать всё в теплицах…

— Да плевать, правнуки наши сами как-нибудь разберутся. А вот насчет внуков: ведь это Ларисина внучка то урановое месторождение нашла. Может, дать ей звание Героя соцтруда?

— Не нашла, а оконтурила. Это я ей статейку из какого-то сборника подсунула. И, между прочим, почти полторы недели ее правильно переписывала, так что кто тут звание Героя заслужил?

— Ты, ты давно уже заслужила, я просто не понимаю почему Гриша тебе еще звезду не повесил.

— Может быть, хочет посмертно — но не дождется. Кстати, тебе Маркус новый компьютер успел выдать?

— Зачем мне компьютер?

— А на нем уже можно кино смотреть! У него ребята сделали процессор по микронной технологии и какую-то могучую видеокарту придумали. То есть картинка все равно еще довольно паршивая, но вспомнить молодость…

— Мне только молодость вспоминать и осталось. Кстати, как сам Маркус-то?

— Да хреновато, — на лице Кати-младшей прорезалась грусть. — Саша говорит, что он теперь даже по квартире с трудом ходит. Но голова вроде пока еще ясная…

— Зря он тогда в Берлин ездил.

— Вовсе не зря, он тогда сильно порадовался, Саша говорила, что он даже плакал от радости, когда увидел что ты там выстроила.

— Надо бы его еще подбодрить, я же в Берлинском управлении оставила планы и чертежи еще двух десятков улиц со всеми домами. Не совсем такими, какие там раньше были, но, мне кажется, дух города смогла сохранить, да и ребята там, когда город расширяли, вроде нигде не налажали. Пусть фильм про новый Берлин снимут и Маркусу покажут.

— Хранительница ты наша духа! А когда тебе таблетки глотать? Не пропустила?

Город Сызрань был основан по требованию Алёны. ГЭС в Сызрани мощностью аж в два с половиной мегаватта построил (причем всего за полгода) Алёнин внук Егор, а завод по переработке горючего сланца сотворил младший сын Кодра Афанасий. В качестве отходов (и с помощью Дениса) этот завод выдавал и среднего качества цемента по триста тонн в сутки, а основной продукцией завода числился ихтиол. Как сказала (в узком кругу) Алёна, в мире было только два сланцевых месторождения, где можно было этот ихтиол получить — но одно их них было в Римской Галлии, так что выбора у отечественных фармацевтов просто не оставалось.

А у отечественных машиностроителей тоже с выбором было не густо, так как Алёна передала им довольно подробное описание очень хитрой установки по извлечению упомянутого ихтиола из сланца. Подготовленное, как она сообщила машиностроителям, самим Володей Голубевым — так что пришлось котлостроителям поднапрячься и воплотить «задуманное самим Володей» в сталь. А так же в титан и камень: поскольку «установка с твердым теплоносителем» по сути дела пересыпала по разным емкостям золу и ококсованные куски того же сланца, абразивный износ грозил любую сталь протереть до дыр в кратчайшие сроки — но облицовка из плавленого базальта с подобным абразивом справлялась практически без потерь.

Работающий на заводе агрегат УТТ-300 в день перерабатывал по триста тонн добываемого на противоположном берегу реки сланца, ну, примерно по триста. И выдавал в сутки по две тонны столь полезного в деле здравоохранения ихтиола. А еще он выдавал почти двадцать тысяч кубометров горючего газа, около двадцати тонн «сланцевой смолы» из которой получалось чуть меньше десяти тонн бензина и куча очень интересных (и иным путем практически недоступных) химикалиев. Поэтому уже через год на заводе заработала вторая установка и были заложены фундаменты для еще десяти таких же. И совершенно естественным образом вырос в Сызрани и свой собственный химический завод, перерабатывающий весь выхлоп завода сланцевого (за исключением ихтиола и цемента) на разные весьма полезные продукты. Промелькнула было идея там же и фабрику запустить по выпуску ихтиоловой мази, но Алёна её отвергла: мазь распихивать по баночкам можно вообще в каждом крупном или даже среднем городе — а при необходимости вообще этим можно будет и в аптеках заниматься, а вот развозить по всей стране пяток бочек химиката или пяток вагонов с мелкими банками — это две большие разницы.

Поселок возле карьера, где копали сланец, поначалу хотели назвать Шахтерском, но после того как Екатерина Алексеевна высказалась в том плане, что «правильнее его тогда называть Карьеристом», он получил название (и статус) Заречного района города. Ну да, он же за рекой Сызранкой располагался…

Вероятно острая нехватка любых энергетических ресурсов, которую испытывали учительницы в первые года свое жизни в третьем веке, привили бережное отношение к любой энергии и детям с внуками, поэтому тепло, потраченное на пиролиз сланца, тщательно рекуперировалось и получаемым из секции охлаждения золы паром неплохо так крутился полумегаваттный генератор. На каждой печи крутился, так что вопросы строительства новых отдельных электростанций в бурно растущем городе даже не поднимался.

А вопрос благоустройства города если и поднимался, то исключительно среди местного населения. Причем поднимался он несколько своеобразно: жители разных улиц чуть ли не еженедельно подавали в горсовет петиции с требованиями именно их улицу заасфальтировать в первую очередь. Такие требования появились потому, что среди всего прочего сланцевый завод ежедневно выпускал еще почти пятнадцать тонн асфальта, но он пока что большей частью отправлялся в другие города. Не потому что «Москве нужнее», а потому что в городе пока еще не было своего асфальтобетонного заводика, а в двух уличных котлах при всем старании дорожных рабочих больше пары тонн смеси в сутки изготовить не получалось…

Самым же заметным достижением городских специалистов были как раз установки с твердым теплоносителем, которые за год с небольшим на сланцевом заводе довели до совершенства. То есть не до «абсолютного совершенства» конечно, но после многочисленных поломок все, что в установке могло сломаться, было переделано и исправлено — так что на берега Наровы похожие установки поставлялись теперь в полностью работоспособном виде. Похожие по принципу работы, но по размеру заметно сызранские превосходящие: на первую очередь Ивангородского завода шли установки суточной мощностью по полторы тысячи тонн. А так как сланец, который собирались в Ивангороде перерабатывать, был «гораздо лучше» сызранского, генераторы там ставились мощностью уже по двадцать четыре мегаватта.

— Я вот чего не понимаю, — поинтересовался Афанасий Корочев у Гриши Кабулова, — если в Баку мы можем нефти впятеро больше добывать, то зачем нам гнать бензин из сланца? Ведь он получается раза в три дороже. К тому же и качество его не очень высокое, даже для грузовичков его нужно обязательно со спиртом мешать.

— Афоня, тебе что, работа не нравится?

— Нравится, но я не понимаю…

— Откровенно говоря, у меня тоже некоторые сомнения имеются, но я, скорее всего, какие-то детали не доучитываю. В работах Лидии Петровны написано, что нефти на всей земле, если по энергии пересчитывать, раз в сто меньше чем угля. Или даже в тысячу раз — а вот по сланцу запасы превышают даже угольные в сто раз минимум. И в результате получается не то, чтобы дороже… то есть, конечно же, дороже — но мы таким образом экономим нефть для уже наших потомков. А у Веры Сергеевны Никитиной было сказано, что жечь нефть вообще разорительно, так как из нее можно сделать очень много такого, что из другого сырья выйдет в десятки, в сотни раз дороже. И мы пока тратим нефть на топливо лишь потому, что у нас нет хороших технологий делать топливо из другого сырья. Вот ты придумал как из сланца бензин делать — и тем уже сэкономил очень много полезной нефти…

— Это не я придумал.

— Голубев только общую идею придумал, а в железе всё ты выстроил. И именно ты придумал куда лишнее тепло девать, так что не красней как ясна девица.

— Я не краснею, просто на нефтезаводе я был, там — по сравнению с любым цехом УТТ — просто яблоневый сад. А у меня в цеху, как его не вентилируй, температура за сорок градусов и грохот как под мотором у «Орла».

— А ты… я вот что подумал: ты аккуратно распиши на бумажке весь процесс управления своими установками. Что, когда и почему нужно делать и что никогда делать не надо. А потом с этой бумажкой отправляйся в институт Кёнига. Поговори с ними, скажи, что в план я им этот проект поставлю. У них сейчас очередная победа светлого разума над темными силами природы случилась: с ребятами из института Ксении Андреевны они соединили свой компьютер с фрезерным станком. Так пусть соединят его и с твоей УТТ, а сланцевики пусть не по раскаленному цеху бегают, а сидят в уютной диспетчерской с кондиционированным воздухом…

Весной триста пятого года три старушки сидели на огромном балконе «дома на Котельнической», рассматривая панораму раскинувшегося внизу города. Лера с гордостью рассказывала собеседницам о своем последнем достижении:

— А я сама дошла до площади, посмотрела на стройку. Честно говоря, совсем не ожидала, что Дом правительства там быстро построят.

— Ну уж быстро, уже скоро третий год пойдет, — ответила Брунн, — вот у меня в городе любой дом за полгода ставили!

— Ага, в Бруннштадте самый высокий дом, если я не путаю, это трехэтажная ратуша, — ехидно прокомментировала ее высказывание Вика.

— Пятиэтажная! И с башенкой!

— А тут семнадцать без башенки, и этажи раза в два выше. Впрочем, плевать, меня больше радует что в Александрове музыкальную фабрику закончили, наконец, строить. Жалко, что Киан завершения этой эпохальной стройки уже не застал…

— Сашка говорила, что он после того, как Лемминкэйненовна ушла, очень быстро сдал. Хотя — он сам дочери об этом рассказал — всю жизнь боялся, что Кати его усыпит как старого кота…

— Зато все же успел сделать на фабрике рояль. Я тогда в Александров ездила, он больше всего боялся, что не успеет послушать как рояль звучит. А то, что теперь завод сможет делать не один рояль за два года, а полторы сотни в год, уже не принципиально.

— А из чего их делать?

— Киан с детства с деревом работал, еще мальчишкой мог по звуку бревна определять годится оно для постройки лодьи или нет. Вот он нужных бревен и запас немного, рояльной фабрике лет на десять этих бревен хватит. Ему римляне елок из альпийских лесов много натаскали…

— А зачем из альпийских? Наверное в Рудных горах елки не хуже, но гораздо дешевле.

— Хуже. В смысле для роялей хуже. Кто нам рассказывал про римский климатический оптимум? Для музыкальной ели сейчас даже в Карпатах слишком тепло. Правда ребята приволокли кучу ёлок с полярного Урала, но даже чтобы попробовать нужно лет десять их сушить. Бук с Кавказа привезли, там много давно уже нарубленной и хорошо выдержанной древесины нашлось…

— Они специально для роялей её там запасали?

— Хуже. Они там из белого бука стропила в своих саклях ставили. Сосну хорошую тоже со старых домов в Александров привезли, из нее Север много домов понастроить успел. А слоновую кость притащили, сколь ни странно, непосредственно с Берега слоновой кости — Вика при этих словах широко улыбнулась.

— А где смеяться? — Брунн окинула учительницу музыки «подозрительным взглядом».

— Ребята Али, когда плантации какао закладывали, выяснили, что там живут только пигмеи, причем их очень мало. И как раз эти пигмеи — суровые охотники именно на слонов. А слоновая кость у них — отходы, ее там уже готовой буквально кучи валяются, так что эфиопы ее сразу полные трюмы «Богатыря» притащили.

— Ограбили бедных пигмеев?

— Никто их не грабил. Они сами сказали, что «кости можно забирать». И им от нас — ну или от эфиопов — вообще ничего не нужно. Ребята с плантаций какао говорят, что пигмеи иногда приходят, сообщают где они очередного слона завалили — и всё. Единственное, что они у наших берут, да и то не всегда — это стальные наконечники для своих стрел. Даже ножи брать отказываются, говорят, что железо плохо пахнет и распугивает зверей.

— Забавно, вот уж никогда не думала, что пигмеи такие… бескорыстные.

— Не совсем бескорыстные: когда они очередного слона уконтрапупят, то начинается соревнование между ними и прочими хищниками на тему кто слоника быстрее схарчит. А наши парни за костью приходят с карабинами, так что львам и прочим гиенам объесть пигмеев не получается. Слонов-то они не массой давят, а отравленными стрелами утыкивают, так что пока слон подготовится к разделке на мясо, наши уже подъехать успевают. Поэтому польза там выходит обоюдная.

— Наверное, стоит намекнуть эфиопам, что было бы неплохо и пигмеев к цивилизации приобщить…

— Смысла нет, — ответила Лера. — У них средняя продолжительность жизни — биологическая, а не социальная — порядка двадцати пяти лет. Сорокалетний пигмей — это практически Мафусаил, причем уже в двадцать первом веке. У них физиологическая старость начинается лет в двадцать шесть-двадцать восемь, а если добавить генетическую дислексию… К сожалению, тут мы ничем им помочь не сможем. Чистая биология: чем меньше зверь, тем короче его жизнь.

— Значит мы, девочки, вообще великанши! — рассмеялась Брунн.

— Ошибаешься, мы всего лишь простые богини, — улыбнулась Лера.

— Не простые, а великие!

— Простые, самые что ни на есть простые. Великая у нас Катя: она, если кто внимания не обратил, за последние лет сорок вообще не изменилась. Вот кому завидовать только остается: девочке девятый десяток, а если метров с трех на нее смотреть, то и полтинника не дашь.

— А мне сколько дашь? — склочным голосом поинтересовалась Брунн.

— А для тебя мне вообще нисколько не жалко. Если по местным меркам считать, то где-то в районе шестидесяти…

— Понятно, то есть в переводе на русский «древняя старуха». Да и плевать, перед кем тут молодиться-то? Кстати, девочки, никто не в курсе, что там железнодорожники затевают?

Вообще-то «затевать» железнодорожники начали еще с четверть века назад, сразу после того, как Маркус начал выпуск силовых кремниевых диодов. Если собрать простенькую схему из трансформатора и матрицы этих диодов, то от сети в тридцать киловольт вполне можно запитывать тяговые электромоторы постоянного тока с рабочим напряжением вольт в семьсот… в семьсот пятьдесят. А если четыре таких мотора киловатт так на двести каждый поставить на локомотив…

Идея-то простая, но с воплощением ее как-то все не складывалось. Дизельный локомотив с подходящим генератором и выглядел попроще, и обходился дешевле. Опять же избытка электричества тоже вроде не наблюдалось — но, как всегда внезапно, обнаружилось, что еще больше не наблюдается избытка дизельного топлива. Просто потому, что вместе с населением растет и поголовье тракторов и прочей самобеглой сельскохозяйственной техники — а по новым дорогам бегает все больше грузовиков и автобусов.

За прошедшие четверть века ситуация с электричеством слегка поменялась, в некоторых районах его стало «более чем достаточно» — и в двести девяносто втором году по железной дороге до Экибастуза побежали первые электровозы. Грузовые — но на других дорогах движение по-прежнему обеспечивали локомотивы дизельные. А после десяти лет эксплуатации электровозов — когда все явные недоработки были как-то устранены — Гриша Кабулов решил, что пора уже и остальные дороги переводить на электричество. Электровоз оказался все же и в производстве попроще, и мощность его увеличить получалось полегче, так что после «затыка при перевозке народа на Дальний Восток» решение это начало быстро проводиться в жизнь.

Очень разумное и вполне обоснованное решение принял Гриша, но недоучел, что окна квартиры Буннхильды выходили на задний двор Института железнодорожного транспорта — двор, на котором студенты с энтузиазмом испытывали свои изобретения. Откровенно говоря, от Дома на Котельнической до института было километра полтора и обычно студенческая суета никому особо не мешала, но когда студенты начали свой энтузиазм проявлять и в глубоко ночное время…

Короче говоря, именно Брунн первой из «попаданок» увидела выкаченный из опытного цеха института прототип электрички. Увидела, что-то пробормотала сквозь зубы и пошла поговорить с Пашей Пряхиным, который уже несколько лет занимал в этом институте должность профессора…

— Как вы все знаете, несколько дней назад нас посетила Бруннхильда Фердинандовна и осмотрела созданный нами электрический пассажирский поезд. — Профессор Пряхин оглядел аудиторию, в которой собрались студенты и преподаватели, принимавшие участие в разработке, прокашлялся и продолжил: — Бруннхильда Фердинандовна высоко оценила наш проект, но, тем не менее, высказала и несколько незначительных замечаний. Не вдаваясь сейчас в подробности, скажу лишь, что мы поезд на испытания отправлять не будем. До тех пор не будем, пока не устраним замеченные Бруннхильдой Фердинандовной недоработки.

— И какие же она заметила недоработки? Насколько мне известно, она никогда не имела никаких дел с транспортными машинами, — выкрикнул один из студентов. А вот преподаватели благоразумно промолчали, ожидая уточнений.

— Бруннхильда Фердинандовна напомнила мне всем известный факт, что первый дизельный локомотив, выпущенный на линию еще шестьдесят лет назад, до сих пор успешно таскает вагоны по дорогам. Что лишний раз подтверждает то, что поезда — в том числе пассажирские — обеспечивают транспортные услуги нескольким поколениям людей. А поэтому — по мнению Бруннхильды Фердинандовны — новые поезда нужно делать такими, чтобы и спустя полвека они не выглядели экспонатами из музея древностей. И не только внешне…

— А кто может предугадать какими будут поезда через полвека? — раздался другой голос.

— Вот мы и должны предугадать. А так как пока у нас такого опыта нет, Бруннхильда Фердинандовна выдала нам несколько своих уже предсказаний. Первое: так как сейчас идут работы по замене рельсовых путей на бесстыковые, очевидно что со временем поезда будут перемещаться гораздо быстрее. Поэтому в проект нам нужно закладывать рабочие скорости поначалу — она именно так и сказала: поначалу — до ста двадцати километров в час с тем, чтобы позже перейти на скорости в районе ста шестидесяти километров. Второе: на высоких скоростях сопротивление воздуха будет иметь уже довольно заметную величину, и поэтому нам придется учитывать и аэродинамическое сопротивление — а потому нам будет необходимо как можно быстрее наладить кооперацию с самолетостроителями. Сюда же я могу отнести ее предложение корпус вагона делать алюминиевым, что существенно сократит и нагрузку на рельсовый путь, и на вагонные тележки. Третье: поскольку даже при движении по бесстыковому пути на высокой скорости шум внутри вагона будет расти быстрее, чем собственно скорость, нам предлагается использовать пневматическую подвеску кузова вагона — для чего мы должны скооперироваться с Рязанским институтом резиновых изделий. Ну и последнее: поезда наши понесут пассажиров очень далеко, и люди в пути будут проводит многие часы если не дни. А нынешние деревянные скамьи не могут обеспечить пассажирам должный комфорт. Так что нам необходимо, взяв за образец салон Ютона, спроектировать внутренность вагона так, чтобы упомянутый комфорт людям предоставить. А чтобы на это не отвлекать излишек наших сил, Бруннхильда Фердинандовна предложила на такую работу подрядить студентов и преподавателей Академии художеств имени Ольги Колмогорцевой.

— Это все? — в голосе вопрошающего слышался неприкрытый сарказм.

— Нет, не всё. — Паша вспомнил, как иногда казавшиеся глупыми инструкции «министра путешествий» спасали жизни попавших в сложные ситуации людей в экспедициях в Танзании и, улыбнувшись, завершил свое выступление:

— Полный список замечаний с предложениями, каким образом их можно устранить, занимает пятьдесят две страницы. Черновик списка задач на кафедре подготовят часа через два, а сейчас в Секретариате Григория Кабулова их группируют по темам, обещали завтра-послезавтра выдать окончательные планы. Но так как в этом зале нас собралось меньше, чем намечаемых работ, предлагаю подключить к решению проблем и студентов третьего и четвертого курсов. Бруннхильда Фердинандовна очень просила, чтобы новый — и самый современный — поезд вышел на рельсы не позднее, чем через два года. Если мы постараемся… если мы очень постараемся, то сможем исполнить ее пожелания. И когда мы сделаем то, что она предлагает, у нас будет очень веский повод для гордости. Такой, что даже внуки наши буду гордиться тем, что сделали их деды…

Глава 3

Иуван Кузнецов задумчиво вертел в руках серо-голубоватую «железяку». Чтобы ее изготовить, ему пришлось потратить довольно много времени и сил, а вот каким окажется результат… Результат должен оказаться хорошим, если верить тому, что было написано в не очень даже толстой тетрадке дядей Володей Голубевым — а не верить написанному там оснований вроде как и не было, ведь все то, что было сделано «по тетрадке» раньше, оказалось именно тем, что и требовалось. Ну да, не сразу — но ведь дядя Вова, вероятно от недостатка времени, многие «мелочи» опускал в своих записях, а, как любила говорить тетя Лера, «дьявол скрывается в деталях». И скрывается, как показал уже очень большой опыт работы десятков инженеров, более чем неплохо: пока этого «дьявола» вообще заметишь, пока придумаешь (сам придумаешь!) как с ним бороться, проходит очень много времени и тратится очень много сил. И хорошо еще, что дядя Вова все же старался указать те места, в которых «дьявол» прятался особенно тщательно.

В школу Иуван — как он сам считал, к большому счастью — пошел в пять лет. Через два года после того, как мама Вера его привезла в Школу вместе с сестрами. Но мама Вера к этому времени успела и Иувана обучить грамоте, так что учиться ему было просто. Не то, чтобы совсем уж просто — однако такой «стартовый запас знаний» сильно помог ему окончить уже старшую школу в тринадцать лет. А в восемнадцать — возглавить один из расчетных отделов моторостроительного завода под руководством дяди Саши Лобанова.

Хотя, если говорить откровенно, тогда любой выпускник любого института сразу что-то немедленно и «возглавлял», занимаясь главным образом обучением тех, кто приходил на завод после окончания технических училищ: за пару лет в таком училище ребята успевали набрать «основы» будущей специальности, а вот конкретные, необходимые заводу знания и навыки, они как раз «по месту работы» и добирали. Как говорила Анна Ярославна на выпуске в институте (на всех выпусках во всех институтах), «ваша главная задача как инженеров — подготовить узких специалистов по всем нужных разделам вашей инженерной науки».

Впрочем, не только обучать новичков приходилось Иувану: у тех, кто начал работать на заводе до него, тоже было чему поучиться. Причем чаще отнюдь не «высоким наукам»: тот же Киля Силович, несколько лет уже работающий на заводе токарем, весьма занятно и в подробностях объяснял молодому инженеру, что хотя бы в принципе изготовить все же возможно, а за что и браться не стоит. Может быть именно поэтому через буквально пару лет у Иувана неплохо получалось придумывать новые моторы и, что — по словам дяди Саши — было не менее важно, улучшать уже существующие. Не столько по «параметрам», сколько по «производству»: Иуван всего за десять лет сократил стоимость производства тракторного дизеля втрое. Ну а то, что при этом ресурс мотора вырос вчетверо — так это всего лишь побочный результат применения новейших техпроцессов.

Никого не удивило, что именно Иувану дядя Саша поручил разработку мотора для самолетов. То есть сам мотор уже имелся, но теперь требовалось такие моторы делать на заводе во множестве — а кто, как не он, сможет такое производство создать? Правда пришлось выстроить совершенно новый завод для такого производства, но — с огромной помощью дяди Вовы — завод был выстроен, а Иувану пришлось его и возглавить. И теперь уже вплотную заняться и вопросами конструирования новых моторов: старые конструкции оказались… не совсем подходящими. На высоте-то воздуха для обычных моторов, оказывается, маловато.

Дядя Саша предложил ставить на моторы более мощные воздушные компрессоры — почти такие же, как на моторах, работающих на генераторном газе, только «помощнее». А когда Иуван представил новенький турбокомпрессор, сжимающий воздух до шести атмосфер, дядя Вова и принес ему свою тетрадку с записями:

— Вот, посмотри, я тут все, что знал, записал. Это, конечно, сразу всё не сделать — но если потихоньку, одно улучшение за другим, в моторостроение внедрять…

Первый по-настоящему турбореактивный мотор Ивуан изготовил через три года, и ему дядя Саша присвоил название «МК-0». Потому что «мотор-то работает, но пока его на самолеты ставить нельзя». Понятно, что нельзя, ведь ресурс его составлял хорошо если пару часов…

Дядя Вова как-то мимоходом, в детали не вникая, рассказал Ивуану, что нужно сделать для того, чтобы мотор работал подольше. Конструктор «МК-0» глубоко вздохнул, поинтересовался, на какие средства он может рассчитывать — и количество инженеров в конструкторском бюро как-то сразу выросло на два десятка человек, ни один из которых в моторах вообще не разбирался. Зато разбирались в металлургии, в химии, в физике. Спустя еще два года на свет появился двигатель «МК-1» — мощностью всего лишь в семьдесят лошадиных сил, зато способный проработать без перерывов хоть двести часов. К удивлению самого Иувана, этот мотор для самолетов оказался очень даже подходящим: его решили использовать в качестве привода бортовых электрогенераторов. Даже на самых что ни на есть «поршневых» самолетах благодаря этому тридцатикилограммовому мотору снижалась нагрузка на моторы тяговые — а некоторое неудобство, связанное с необходимостью заливать в баки не только бензин, но и керосин, окупалось полученной выгодой: так как основные моторы не перегружались электрическими генераторами, с тем же запасом бензина самолет мог летать процентов на пять дальше. Ну, на три процента — но все равно же дальше!

Спустя еще пять лет появился «МК-5», на которых «Орел» мог летать почти на четыре тысячи километров. И ресурс этого мотора до капитального ремонта устанавливался в двести пятьдесят часов. А отдел КБ Кузнецова, на котором разрабатывались и изготавливались лопатки турбин, выделился в отдельное предприятие, названное Катей-первой (то есть Екатериной Владимировной) странным словом «ВИАМ». То есть слово-то понятное, просто раньше термин «Всероссийский» как-то не использовалось. А теперь… название-то ко многому обязывает.

Двести пятьдесят часов — это много. Для авиационного мотора много. А для самолета — крайне мало, всего лишь десяток рейсов из Москвы в Филадельфию. И хотя ремонт мотора произвести не очень сложно, да и выполняется он довольно быстро, самым обидным было то, что заменять приходилось самые дорогие и сложные в изготовлении детали. А старые восстановить было практически невозможно — впрочем, дядя Вова и тут подсказал путь решения проблемы. Слегка подсказал, жалко, что подробности у него теперь не спросишь…

Сначала в ВИАМе появился новый отдел, который буквально за пару лет преобразовался в отдельный институт. Затем уже на моторостроительном заводе выросли сразу три новых цеха, в которых чистота поддерживалась более строго, чем в операционных больниц. И вот спустя всего лишь семь лет на стол Главному Конструктору легла эта серо-голубая турбинная лопатка, покрытая окисью циркония с добавками окиси иттрия и еще чего-то. Даже если не считать затраты на создание трех научных институтов и семи «вспомогательных» заводов, эта лопатка была раз в десять дороже тех, которые ставились на моторы ранее. Но у дяди Вовы в тетрадке было написано, что такая лопатка прослужит и в десять раз дольше. Или даже не в десять: Иуван вспомнил, что в примечаниях дядя Вова отметил «десять тысяч часов будет минимальным ресурсом двигателя». Правда там было еще много чего перечислено необходимого для достижения такого результата, но все это теперь кажется вполне достижимым. А как быстро — это покажет «Орел-27», на который уже скоро будут поставлены обновленные моторы МК-5М3.

Не очень скоро, ведь комплект лопаток для одного мотора делается почти девять месяцев. Пока делается, потому что уже через три месяца заработает новый завод по изготовлению этих лопаток. Небольшой, там всего-то шесть десятков человек работать будет — но пришлось этот завод ставить во Владимире, рядом с новенькой Владимирской атомной электростанцией: уж больно много электричества нужно этому заводу. Пока что и там электричества заводу на все установки хватать не будет, но как только запустят второй реактор…

Вообще-то Владимир в последние годы был самым быстрорастущим городом. Его и изначально строили как новый промышленный центр, поэтому Володя Семенов постарался воплотить в нем все свои мечты. Сам Вова был архитектором, и в результате его работы Владимир стал единственным городом, где не было не только ни одного дома «по двести четвертому проекту», но и вообще ни единого здания меньше четырех этажей. Не то, чтобы он не уважал Екатерину Алексеевну (которая, собственно, его и научила всему, что он знал и умел), Вова просто воплощал — в соответствии с собственным видением — главный тезис Первого Архитектора: «строить нужно на века, но так, чтобы было красиво, удобно и не очень дорого». Не очень дорого — тоже очень важно, так что Вова решил «сэкономить на коммуникациях», и первые дома на центральной улице были выстроены четырехэтажными.

Город возводился рядом с небольшим «городком», в котором уже проживало сотни две «аборигенов» — но никаких трений с местным населением не возникло. Слухи в этом мире распространялись быстро, и все уже знали, что «пришельцы» быстро делают жизнь окружающих очень сытной и счастливой. Поэтому и с неквалифицированной рабсилой особых проблем не было: изо всех окрестных поселений мужики потянулись в строящийся город на заработки. А подзаработав, с удовольствием приступали к выращиванию разного вкусного в создаваемых вокруг города деревеньках.

Первым предприятием города (если не считать кирпичного завода, запущенного еще до начала строительства первого дома) стал завод химический, перерабатывающий торф — залежи которого вокруг города казались неисчерпаемыми — в разнообразную «химию». А коксовые печи, которых на заводе было поставлено два десятка, «попутно» выдавали и по триста восемьдесят киловатт электричества: химиков интересовал лишь коксовый газ, а сам кокс шел на топливо. Не только в котлы электрогенераторов, но и в цементные печи, которые заработали в «городе-спутнике» под именем «Ковров»: там были огромные залежи очень подходящего для выделки цемента известняка. А когда есть свой кирпич, свой цемент, и даже своя сталь…

Сталь на строительство шла из другого «города-спутника» — из Мурома. Оказалось, что месторождение, «найденное» еще тетей Надей, простирается более чем на пятьсот квадратных километров. Не ахти уж какое богатое, пласт руды там был толщиной около полуметра — но когда в Туле для добычи руды были изготовлены специальные «механизированные комплексы», то и вокруг Мурома ее добывать стало не особенно трудно. А то, что добывалось ее немного — так и завод был небольшим, выдающим в год что-то около пятидесяти тысяч тонн стали. Главным образом арматуры для бетона и около пяти тысяч тонн «фасонного профиля».

Единственное, что иногда печалило Володю, было то, что ему и Екатерина Владимировна, и затем Гриша Кабулов категорически запретили варить стекло из найденного километрах в пятидесяти от нового города отличного кварцевого песка, так что стекло для окон приходилось возить из Рязани.

Практически одновременно с торфохимическим заводом в городе поднялся и «традиционный» механический завод — на котором поначалу просто ремонтировалось все, что в городе и окрестностях ломалось из техники. Но довольно скоро на заводе начали делать (по заказу старого приятеля и одноклассника Вовки Лемми Клее) башни подъемных кранов и конструкции лифтовых шахт — а чуть погодя началось производство и самих лифтов. Очень потому что хотел Вова это производство к себе заполучить — а как только лифтовое оборудование стало делаться во Владимире, дома в городе (новые, конечно) стали ставиться минимум пятиэтажные.

Как раз к этому времени в город дотянулась железная дорога из Александрова (пока еще узкоколейная) и в город, где наблюдалось «изобилие электричества», потянулись новые заводы и фабрики. Электричества в городе для промышленности действительно было «изобилие»: генераторы химзавода ведь работали по двадцать четыре часа в сутки — в отличие от завода механического и запущенного чуть позже «Завода дорожных машин», так что Володя — силами присланных Ходаном двух мастеров — поднял на крутом берегу Клязьмы гидроаккумулирующую электростанцию с перепадом высоты чуть больше тридцати метров и мощностью в десять мегаватт. Так что «в рабочий полдень» заводы могли получить уже до девятнадцати мегаватт мощности.

Девятнадцать мегаватт — это очень даже прилично, но то ли кто-то в Госплане просчитался, то ли некоторые несознательные инженеры плохо рассчитали свои грядущие потребности — так что очень скоро встал вопрос о строительстве в городе и отдельной электростанции. Правда пришлось для обеспечения электростанции топливом еще четыре поселка торфокопателей выстроить и прилично расширить торфохимический завод, но хуже-то от этого не стало! И выросли потихоньку во Владимире новые заводы: по выпуску типографских машин, часовой, измерительных приборов (ведь спидометр для автомобиля — прибор именно измерительный), поднялись завод швейных машин и швейная фабрика, даже собственная верфь появилась: ведь поначалу основным транспортом были расшивы-рязанки, а теперь по Клязьме бегали самоходные баржи-владимирки. На двадцатитонных-то рязанках торфа на химзавод не натаскаешься, а владимирка таскает уже по полтораста тонн.

Затем город «застыл» лет на двадцать. Население-то как бы и росло, но молодежь по окончании школ и технических училищ большей частью город покидала, находя новые и перспективные места будущей работы. Но когда четыре года назад Гриша Кабулов решил, что новую атомную электростанцию лучше всего строить именно возле Владимира…

Новую АЭС было решено выстроить километрах в пятнадцати от Владимира. А для того, чтобы электростанция работала спокойно, в семи километрах от города стала строиться электростанция уже гидроаккумулирующая: там удачный «холмик» располагался, возвышающийся над Клязьмой на целых девяносто метров. Два представителя «конкурирующих потомственных кланов гидростроителей» — Степан Потехов вместе с женой Светланой Олеховой — намеревались там поставить полугигаваттную электростанцию, которая позволит даже трем реакторам АЭС каждый мощностью по триста мегаватт работать с полной нагрузкой без перерывов, и уже немало в своих намерениях преуспели. И все выглядело хорошо, вот только «атомщики» почему-то дергались…

Когда в семье все ее члены заняты одним делом, разговоры на различных семейных посиделках почему-то быстро сворачивают на «производственные вопросы». Не стало исключением и празднование дня рождения Андрея Голубева.

— Ну, допустим, проблему радиационного распухания конструкции мы уже решили, — ответил Андрей на вопрос Даши.

— Не решили, а купировали, причем через одно заднее место, — возразил ему Виктор. — Насколько я понял, вы просто прикрыли изнутри корпус экранами из урано-ториевого сплава, а это мало что увеличило диаметр реактора на полметра, так еще и потребовало замены экранов каждые полгода. То есть теперь в корпус нужно и машины для этой работы воткнуть, и реактор каждые полгода останавливать.

— Это как раз не проблема. Механизмы уже все сделаны, а реактор всяко минимум раз в год на перегрузку топлива останавливать надо.

— Не раз в год, а раз в полтора года… но мне опять проект переделывать! Я же из-за ваших хотелок вот уже пятый год строительство начать не могу! — Витя сейчас руководил всеми «атомными» стройками и его сильно угнетало то, что проект корпуса реакторного зала для реактора на быстрых нейтронах ему приходится переделывать вот уже пятый раз подряд.

— Да успокойся ты уже! — осадила Даша мужа, — ничего переделывать больше не надо. Ну получится корпус реактора на полтора метра выше — но зал-то высотой в семнадцать метров, там вообще два реактора друг на друга поставить можно!

— Как же мне не переделывать если защитную крышку мне теперь поднимать придется?

— Вить, это в самом деле не проблема, защитная крышка ведь ставится на кольцо, которое само является частью конструктива реактора, так что тебе на самом деле здесь ничего переделывать не потребуется.

— А почему вы не разрешаете до сих пор строительство начать?

— А потому что не до конца понятно, будем ли мы вообще этот реактор строить…

— Это ты Грише Кабулову расскажи, ведь он с вашей подачи третий реактор на Владимирской АЭС запланировал именно быстрый. А стоял бы в плане тяжеловодный, так его могли бы уже в этом году запустить!

— Вить, в самом деле, хватит уже, — снова вмешалась Даша. — Во-первых пока там на дополнительную энергию потребителей нет, а во-вторых…

— И в главных! — добавил Андрей.

— Да, в главных… Саша Колмогорцева, конечно, просто чудеса творит, но пока у нас обогащенного урана еще на один реактор просто не хватит.

— Так тяжеловодный и на обычном работать может.

— Сам же только что говорил: придется его раз в полгода перезагружать. А кто у нас будет приреакторные охладители строить? И кто у нас будет перерабатывать впятеро больше облученного топлива?

— Ну так запускайте быстрее свой бридер!

— Проблема в том, что почему-то коэффициент воспроизводства на этом реакторе получается — по расчетам получается — около восьмидесяти пяти процентов. И это в оптимальном случае.

— Андрюш, мы же уже давно все подсчитали: чтобы получить КВ больше единицы, нужно реактор помощнее ставить. Раза в полтора помощнее, — уточнила Даша.

— Не понял… — Витя, слегка выпив, превратился в «редкостную зануду». — У вас же на опытном реакторе коэффициент был сто тридцать процентов, а у него мощность мегаватт пять всего…

— У нас в опытном реакторе топливо было металлическое, уран-плутониевое с обогащением по урану до двадцати процентов, — вмешался в разговор Сережа Кузьмин, как раз разработкой ТВЭЛов и занимающийся.

— И кто мешает…

— Проблема в том, что из-за распухания срок службы ТВЭЛов в таком реакторе не превысит трех месяцев. Это предварительные прикидки, а в реальности мы ТВЭЛы вынимали через месяц и невооруженным взглядом было видно как их повело. Нафиг нам такое счастье!

— А я говорил уже, что добавка титана в корпусную сталь распухание на порядок может снизить! Евгения Сергеевна где-то об этом писала…

— Вить, ты же строитель? Вот стройкой и занимайся. В корпуса ТВЭЛов титан добавлять нельзя, у него сечение захвата слишком большое. А записку твою я читал, и мы уже с полгода такие сплавы на опытном ректоре испытываем, — несколько вспылил Андрей. — Насчет «занимайся стройкой» это я уже всерьез, в понедельник Грише я отправляю официальное разрешение на начало строительства. И не потому что у нас проблемы все решились, а потому что с теплообменниками мы закончили.

— Кстати, а кто придумал трубки Фильда из фольги формировать и наращивать металл в плазмотроне? — вдруг спросил Сережа.

— А никто, — ответила ему Даша. — Это еще когда Александра Гаврюшина котлы со сверхкритическими параметрами пара делала, применять начали. Потому что сварных швов нет, дефектов кристаллической структуры металла нет, труба получается втрое прочнее да и химическая устойчивость растет за счет идеальной поверхности. А что?

— Я тут подумал, может и для корпусов ТВЭЛов эту технологию применить?

— Попробуй, со сталью все неплохо получается, а с цирконием… Тебе нужно с ярославской Теплотехникой связаться, это они нам трубки Фильда делают. Хочешь я позвоню… — Даша лукаво улыбнулась, — но лучше ты сам: на меня они как-то нервно реагируют. Наверное потому что я им только в случае брака звоню…

— Я так понял, что замкнутый цикл откладывается? — ни к кому конкретно не обращаясь, произнес Виктор, накладывая себе салат. — Ну что же, будем строить что есть.

— Не расстраивайся, мы даже в Клину со многим разобраться успели, так что следующая станция будет на восемьсот мегаватт по электричеству и ты ее точно построить успеешь, — ответил ему Андрей.

— И когда?

— Надеюсь, лет через десять.

Григорий Кабулов все же не удержался и приехал «на консультацию» к Кате-первой:

— Екатерина Владимировна, может вы сможете развеять мои сомнения? Мне, откровенно говоря, не очень нравится та возня, которая началась вокруг Владимира…

— И что тебе не нравится? То, что третий энергоблок вовремя там не поставят, никто и не сомневался, а второй заработает точно в срок. То, что они сами решили запустить его на три месяца раньше, лично меня не переубедило: они могут что угодно сделать досрочно, но без парогенераторов электростанцию им всяко не запустить — а Ярик обычно планов придерживается. У него просто сил и средств нет планы перевыполнять.

— Да я не об этом, о наших ребятах я вообще не беспокоюсь. Но после запуска первого блока атомной станции туда потянулось довольно много народа со своими необузданными хотелками.

— С плановыми же хотелками?

— Не только. Вон Иуван свой завод лопаток для трубин…

— Если я не путаю, ему всего мегаватт пятнадцать вроде нужно?

— Как же! Он вон расписал, что только на йодную очистку титана…

— Сразу посылай его куда подальше!

— И куда?

— К Ларсу. Этот бешеный фенн уже по четверти гигаватта новых мощностей в год строит, а куда столько электричества девать — не думает. Пусть там всю йодную очистку металлов делают, причем не только титана. И пусть с запасом делают: запас карман не тянет, а если с дождями год слабоват выйдет, то больше половины электричества там тю-тю. Очистку-то остановить проблем нет, а если какие другие заводы встанут…

— Я понял, спасибо, так и сделаю. А то, что с третьим блоком такая задержка…

— Гриш, помнишь, что тетя Женя… Евгения Сергеевна про быстрые нейтроны говорила? Если мы замкнем ядерный цикл хотя бы через сто лет, то и тогда это будет чудом. Но мы должны это чудо сотворить, помня при этом, что в первую очередь мы должны думать о безопасности.

— Хорошо что напомнили. Тут еще одна команда физиков образовалась, просят выделить средства на разработку реактора на свинце. Молодежь, все суетятся… Говорят, что на натрии размножитель получится начиная с мощностей — тепловых мощностей — гигаватт с двух-трех, а на свинце уже мегаватт с семисот. Андрей вроде как подтвердил, но во что это обойдется? На натрии-то реакторы уже работают… в смысле, один работает.

— Два работают, ты еще опытный забыл. Но если тебя интересует мнение пожилой дамы, то средства ребятам выделить стоит. Много они поначалу не съедят… то есть съедят конечно, но и технологию отработают. Вспомни, сколько сил и времени было потрачено на одни натриевые насосы?

— Но ведь если эти средства потратить на улучшение жизни народа…

— Народ у нас сыт, одет, обут и в целом здоров. А если еще одно поколение поживет без карманных видеотелефонов, то ничего страшного. Зато много будущих поколений тоже будут сыты, одеты, обуты и здоровы. Я тебе, как старая бюрократка, вот что скажу: Госплан нужен не для того, чтобы жизнь сделать раем, а чтобы она в ад не превратилась. Еще вопросы есть?

— Это вы меня так послали… к Ларсу? Но в любом случае спасибо за помощь, вы мне реально сильно помогли. И… последний вопрос: так вы думаете, у нас в обозримом будущем никаких серьезных проблем не маячит?

Глава 4

Начало лета триста пятого года омрачилась печальной новостью: в возрасте восьмидесяти лет скончался «первый император Эфиопии» Бейлисту. Причем умер он в Москве. А в Москву он приехал еще в самом начале весны, причем приехал с просьбой к Кате-старшей. Простой такой просьбой: чтобы Катя сделала ему проект его собственной могилы. Не мавзолея какого-нибудь, и не склепа, а, скорее все же небольшого «семейного» кладбища. Причем приехал, привезя с собой с десяток «проектов», составленных его собственными эфиопскими архитекторам, и Катя лишь неопределенно хмыкнула, их проглядев: все они были «вариациями Парка Мнемозины».

Плохими, по мнению и Кати, и Бела, вариациями: все же эфиоп одним из принципиальных пожеланий к проекту выставил использование эфиопских же камней. А эфиопский мрамор отличался от того же каррарского прежде всего цветом. В основном мрамор был даже не желтый, а коричневый, изредка — темно-серый, и вдобавок абсолютно весь найденный (возможно, лишь пока — но и этого достаточно) мрамор был узорчатый. Причем и рисунок часто встречался очень симпатичный, но «в греческую архитектуру» такой камень совершенно не вписывался.

— Я не хочу из мира мертвых видеть вокруг совсем не то, что видел при жизни. То есть я видел и римские, и греческие храмы, но они для меня всегда были чужими, — так Бел изложил свои пожелания Кате.

— Но и то, что строила я, тоже для тебя чужое…

— Ты все же богиня, и ты делаешь, всегда делаешь то, что нравится людям. Здесь делаешь то, что нравится русским людям, на севере — что нравится германцам и скандам. И тот дворец, который был первым выстроен когда вы назначили… избрали меня императором — он ведь понравился всем эфиопам. Если ты снизойдешь до моей просьбы, то наверняка создашь то, чем я буду наслаждаться всю оставшуюся мне вечность…

Бел по-русски говорил великолепно, но практически со всеми, включая маленьких детей, от разговаривал «на вы». Ирина, в свое время «шлифовавшая» русский Бела, говорила, что «обращение на ты у Бела нужно еще заслужить»: он искренне считал, что говоря человеку «вы», подразумевается «ты или кто-то еще, мне плевать кто». И на «ты» он обращался лишь к Марине, к Лизе, к Кате-старшей и к Вике, даже Ира такого обращения «не заслужила». Самой Кате Бел когда-то сказал, что «на ты обращаются лишь к матери», так что Катя очень ценила этот немного странный знак уважения со стороны Бела. И, со своей стороны, всегда старалась отвечать взаимностью…

Когда «Орел» с телом старого эфиопа оторвался от земли, Лера подошла к Кате:

— Я слышала, что ты выполнила его последнюю просьбу.

— Конечно выполнила, ты же сама мне в этом помогла. Я просто постаралась скомпоновать в красивую композицию те аксумские стелы, про которые ты мне рассказала.

— Это же невероятно трудно! Я имею в виду вырубить из базальта… даже двадцать пять метров…

— Там будет пять двадцатичетырехметровых и одна, в центре, будет сорок два метра. Но это будет не трудно выстроить: ты же мне сказала, что эти стелы были поломаны землетрясениями.

— Ну да.

— Так что у меня стелы будут бетонными, с тросами внутри как у Останкинской башни, а из базальта будет только наружная отделка. То есть каждый этаж стелы будет делаться отдельно, а потом их, как кубики, поставят друг на друга. Я уже сказала Лемми, что нужен кран, который сможет поднимать пятнадцатитонные кубики, и он сказал, что до осени он его уже сделает.

— А базальтовая облицовка не отвалится? Там же на солнце камень греться будет, а ночью остывать.

— Нет, они сначала вырубят эти кубики целиком из базальта, потом серединку вырежут, бетонные силовые элементы внутрь зальют, ну это куда тросы крепить. Так что базальт точно не отвалится. А кстати, ты знала, что само слово «базальт» эфиопское?

— Нет. Но тогда это будет действительно совершенно эфиопский мемориал. Ты молодец!

— Это ты молодец, а я до этой весны про аксумские стелы и не знала. Хотя Бел сказал, что там уже их больше десятка стоит, только маленьких, метров до двенадцати — и поэтому он опять утвердился в мнении, что мы — настоящие богини. Ведь я ему составила проект именно эфиопского мемориала, хотя ни разу в жизни в Эфиопии не была. Он сказал, что я передала в камне эфиопский дух…

— На картинке, хотя и это очень много. А кто его строить будет?

— Эфиопы сами построят, у них опыт работы с базальтом огромный. И карьеры, в которых базальтовые блоки пилят, у них давно уже есть — там Али камни добывает для постройки своих плотин.

— Кать, а тросы внутри — они молнии не будут притягивать? Все же там грозы бывают неслабые.

— Не будут. То есть будут, но всем плевать. В смысле, мне плевать: в башню над моей квартирой каждое лето пяток молний лупит, но чтобы это не доставило неприятностей, есть громоотвод. На высокие здания мы же их уже сколько лет ставим!

— На аксумских стелах громоотводов вроде нет.

— А теперь будут, что ты ко мне пристала? Бел попросил сделать хорошо, я сделала, ему понравилось…

В начале июля, после похорон Бела, в Москву прилетел Алемайеху. Формально — для обсуждения некоторой технической помощи на строительстве мемориала, а фактически — для обсуждения с Гришей Кабуловым вопросов строительства ГЭС на Ниле. Эфиопский император, верный своим юношеским мечтам, передал управление республикой эфиопскому Госплану, а себе оставил, кроме почетного звания императора, лишь должность «Главного энергетика», и в основном именно энергетикой и занимался. То есть занимался и строительством электростанций, и планированием строительства новых. Причем планы у него были на самом деле грандиозными (хотя в части Нила они в основном базировались на рассказах еще Кати Клее о «потенциальных» ГЭС), и к их реализации Али готовился очень тщательно. В частности, в многочисленных техникумах и двух институтах он успел подготовить больше десятка тысяч «профессиональных гидростроителей», которые успели набраться и практического опыта в Танзании — не говоря уже о ГЭС на шестом Нильском пороге. А быстро растущее население давало ему возможность «мобилизовать» на грядущие стройки уже сотни тысяч человек, в особенности теперь, когда строгий отец его необузданные хотелки подавлять перестал. То есть все было замечательно — но «некоторые мелкие детали» пока еще мешали перейти к реальной работе, и для решения проблем Али к Грише и приехал.

Хотя с «первой проблемой» Гриша скорее всего сам не мог бы справиться: город Сиена, возле которого Али хотел выстроить гидростанцию, формально считался римским. Причем с римлянами у Алемайеху никаких проблем относительно постройки плотины не было, то есть с римскими властями не было. Однако в Сиене и обширных окрестностях жило весьма немалое число поклонников Изиды, а главный храм богини материнства стоял на небольшом островке, который погрузился бы в воду после постройки плотины, что вызвало бы как минимум народное восстание — ведь Изиду почитали и в Греции, и в самом Риме. А воевать хотя бы с римским Египтом в планы Али уж точно не входило.

— И что ты хочешь чтобы мы сделали? — спросила его Катя-старшая, когда он, по старой, еще Лизой заведенной, традиции, зашел к ней в гости с подарками. И традиционно это был кофе, сделанный каким-то «новым способом». Сама Катя, большим любителем кофе так и не ставшая, разницы между разными «подарками» не чувствовала, но внуки её очень такие подарки любили.

— Я не знаю, ведь уважаемая Кати всегда говорила, что храмы нужно обязательно перенести на соседний остров. А теперь, когда к строительству все уже готово, я еще больше не знаю, ведь вода и этот соседний остров почти затопит.

— Странно, ведь, насколько я знаю, там еще метра три должно на поверхности остаться, а может и больше…

— Наверное потому, что уважаемая Кати предлагала строить плотину высотой в тридцать пять метров, но мы посчитали, что лучше ее строить сорокаметровую. Разница небольшая, но тогда там можно будет поставить электростанцию на восемьсот с лишним мегаватт вместо шестисот.

— А… понятно. Пять метров разницы, говоришь? Я думаю, что на этом острове будет несложно поставить вдоль берега стену… нет, вал такой из камней, которые из реки ты и вытащишь, а внутри вала можно земли насыпать чтобы там лучше всякие деревья росли. У тебя же людей на такую работенку должно хватить?

— Проблема не в людях, проблема в том, что если я предложу жрецам перенести храм, то могу оттуда живым и не уйти.

— То есть ты пока никому не говорил о возможном переносе храмов?

— Конечно не говорил! То есть вам сказал, да и то лишь потому что уважаемая Кати… вы и так всё знаете. Вы знаете и я, а больше пока никто.

— А у тебя кто-то уже назначен главным инженером этой стройки?

— Нет пока. То есть там сейчас работает большой отряд треста стройматериалов, который добывает камень со дна будущего водохранилища. Там неплохой сиенит, и если его нарубить, то будет из чего плотину делать. А заодно дно водохранилища ровнее будет, можно в будущем оттуда легко ил сгребать.

— Значит так: сейчас ты этот камень… у тебя же железка уже проложена вдоль Нила?

— Частично.

— Если что, еще проложишь и камень добытый потащишь на второй порог. И пока ты строишь ГЭС только на втором пороге, понятно?

— Но там ГЭС получится только на четыреста мегаватт и потребуются новые ЛЭП…

— У тебя же в планах была ГЭС на втором пороге?

— Да, но…

— Вот её и строй. А я уже старая, быстро бегать не могу. Поэтому попробую решить твою проблему не спеша. Примерно за пару лет, а потом ты вернешься и к первому порогу. Я понятно объясняю?

— Нет, — усмехнулся Али, — но это неважно. Если вы сказали, что попробуете проблему решить, то значит она будет решена и мне больше не о чем беспокоиться. Спасибо!

— А мне вот интересно, как ты собираешься жрецов уговаривать храм перенести? — в голосе Леры прозвучало искреннее любопытство. — Я даже не говорю, что далеко не каждый грек твой греческий поймет, а там если кто из жрецов греческий и знает, то вряд ли с тобой вообще разговаривать захочет. У них своя каста, они даже до разговоров с цезарем не всегда снисходят.

— А я с ними вообще разговаривать не собираюсь. Знаешь, когда мне было шесть, мама меня свозила в Египет — но я помню только страшную жару, красивый современный отель с двумя бассейнами и пальмы. И, откровенно говоря, ностальгии по Египту никогда не испытывала. А тут внезапно поняла, что мне очень хочется поглядеть на все эти древние храмы. Они же уже древние?

— Смотря что считать древностью. Но в целом ты права, храмы там еще во времена Птолемеев выстроили, а самый новенький — это, наверное, киоск Траяна, которому тоже уже лет так триста: его, вроде, еще при Августе строить начали. Однако оно тебе нужно? Я имею в виду переться в Египет, все же ты уже не девочка, а Сиена, между прочим, самый засушливый город на планете. Ты о здоровье своем подумай.

— Я подумала. Кондиционер мы уже изобрели, увлажнители воздуха тоже. К тому же я ненадолго, просто храм посмотрю — и домой. За пару дней обернусь, заодно тебе фотографий исторических наделаю. Я, наверное, через Афины полечу, оттуда до Сиены всего-то три часа лету…

— Мне не нравится, что ты что-то такое придумала и никому не говоришь. Я боюсь, что ты не говоришь потому что предвидишь какие-то опасности и не хочешь, чтобы я… чтобы мы все волновались. Но если что-то случится…

— Лера, ничего не случится, я обещаю. Я просто слетаю туда на денек, посмотрю на храмы — и всё. Клянусь, я не буду даже разговаривать со жрецами, не то что их уговаривать или еще чего-то.

— Ага, просто слетаешь. И когда?

— Я же не сейчас полечу, сейчас там жарко. Вот где-нибудь в октябре, когда погода получше станет.

— Ты меня пугаешь!

— Лера, мы с тобой сколько уже знакомы? Лет семьдесят, больше? Уж теперь-то ты должна понимать, что самое страшное, что мне может грозить — это расстройство желудка если я объемся виноградом. Но я уже лет пятьдесят стараюсь не обжираться. Кстати, мне внучки сегодня сразу три тортика притащили, «Прагу» и два фруктовых. Тебе какой чай наливать?

Маркус Клавдий Флориан к северным богиням относился… Наверное, назвать его чувства «уважением» было бы несколько неверно, цезарь Африки относился к ним скорее с глубочайшим почтением и некоторым даже трепетом. Ведь именно ученица богини Марины вылечила его от болезни, от которой умирали и более крепкие телом люди. То есть раньше умирали, а теперь в Александрийском госпитале чуть ли не каждый день ученики и, чаще, ученицы богинь спасали по несколько человек. Правда когда Марк вспоминал об этом, небольшой шрам на животе начинал чесаться — но по сравнению с тем, что ему подарили вот уже почти два десятка лет жизни это было не заслуживающей внимание мелочью. Поэтому когда Diva Katharina Magna попросила проводить её в храм Изиды, у него даже мысли не возникло отказать ей.

Впрочем, даже если бы не спасение его жизни, он все равно не отказался бы. Императором Африки Марк стал вовсе не потому, что когда-то северные богини согласились с избранием его цезарем. А, скорее, потому, что юный тогда еще цезарь очень серьезно отнесся к словам тогдашнего императора Гордиана о том, что «отныне императору нужно быть не самым храбрым воином, а самым умелым торговцем». А умелый торговец от неумелого отличается тем, что заранее предвидит, какой товар будет пользоваться большим спросом и изыщет пути приобретения этого товара по выгодной цене.

Когда Марк лежал в госпитале на вилле богинь в Александрии, он догадался спросить у лежащего в соседней палате механика с большого корабля богинь, а нет ли у богинь моторов, которыми можно двигать вагоны по железной дороге, но которым не требовалось бы очень дорогое топливо. Тот ответил, что есть моторы, которые работают на обычных дровах. Правда им все равно требуется специальное «моторное масло», но обычно небольшой фляги на два секстария хватает дней на десять. Ну еще какие-то части нужно раз в месяц менять, и это обойдется где-то денариев в тридцать…

В результате спустя всего четыре месяца по рельсам, проложенным от Рима до Неаполя, проехал первый вагон с мотором на дровах. И на весь путь было потрачено всего шесть часов! Причем к вагону были прицеплены еще два грузовых, в каждом из которых было погружено по четыреста талантов разных грузов! Правда вагоном управляли парни с Русской виллы, но людей и грузы они перевозили все же римские! Формально за вагон с мотором (который мастера богинь называли «рельсовым автобусом») Марк выложил сто двадцать тысяч денариев из собственного кармана, но по результатам первой недели его эксплуатации сенаторы единогласно решили «возместить ему потраченное», причем уже в размере двухсот тысяч (с добавкой "за сообразительность"), и выделили из казны дополнительные средства на покупку уже сотни таких «автобусов». Назначив Марка «ответственным» за предстоящую сделку.

Тогда, вот уже почти двадцать лет назад, Марк впервые «испытал радость полета»: договариваться о поставке такой большой партии машин на Римской вилле с ним не захотели и отправили его — как раз на самолете — в какой-то город с названием «Минск», так как — по словам секретаря виллы — только там делали эти «дровяные моторы». Наверное, договариваться о каком-то, пусть даже самом дорогом и редком товаре, с ремесленниками — это не самое достойное императора дело. Но Марк еще по пути из аэропорта Минска к моторному заводу понял, что сюда он отправился не напрасно: город оказался очень непохожим на всё, что римлянин видел раньше. И прежде всего тем, что по улицам ездило просто невероятное количество повозок, перевозящих грузы и людей, причем ездили они все без лошадей, на что особо обратил его внимание сопровождающий его инженер и старый приятель Донеций Максимин.

Начальник завода сказал, что сделать сотню «рельсовых автобусов» ему не сложно, но для римлян от этого никакой пользы не будет просто потому, что машины нужно еще и обслуживать. Для чего понадобятся хорошо обученные люди — и в качестве таковых он предложил Марку отправить в Минск пару сотен детей в возрасте от восьми до десяти лет:

— Если они будут хорошо стараться, что лет через шесть они смогут сами хотя бы правильно обслуживать эти машины. А без обучения — просто управлять машиной не очень сложно, вас, думаю, управлению получится обучить за неделю. Но после такого обучения машина наверняка сломается через месяц-другой. Мы, конечно, можем отправить к Рим десяток-другой мастеров, чтобы они поддерживали машины в работоспособном состоянии, но это и обойдется вам недешево, и вряд ли мы сможем вам оказывать такую помощь больше одного-двух лет.

Спустя семь лет уже почти две сотни «рельсовых автобусов» перевозили людей и грузы по Европе, а Марку Совет императоров предложил «всерьез заняться развитием Африки и Египта». Все же именно Африка и Египет были «основой продуктовой безопасности» империи, и именно Марк, как император, наладивший тесные (и дружественные) связи с Россией, мог существенно усилить эту «безопасность». Сначала в части зерна, а затем…

Кроме пшеницы, которая давала урожаи больше сорока талантов с югера, богини дали египтянам и невиданные деревья, именуемые «эвкалиптами». Один сорт этих деревьев, именуемое «эвкалипт блестящий», за пять лет вырастал в высоту до десяти пассусов и в толщину до полуфута, а в десять — было высотой до восемнадцати пассусов и в толщину достигало почти двух футов! Причем древесина почти не гнила, но — что было сейчас важнее всего — из неё получался прекрасный уголь. И со всего одной центурии эвкалиптового леса за десять лет можно было получить больше двадцати тысяч талантов прекрасного угля, с помощью которого выплавлялось почти сорок тысячи талантов замечательной стали!

Про деревья и сталь у богинь все подробно разузнал Донеций Максимин (которому лавры Тита Спурия явно не давали покоя). Он же вызнал у богинь и про железную руду, которую очень просто было добыть в Египте. Правда в очень непростом месте — в оазисе, лежащем в ста тридцати милях от Нила в глубине пустыни, но с прокладкой туда железной дороги сильно помог эфиопский император. Не бесплатно, по договоренности теперь в Эфиопию отправлялась половина добытой там руды — но этой руды там все равно копали куда как больше чем могли переплавить, а без эфиопов руды вообще не было бы. Зато теперь железные заводы Оксиринха (куда вела железная дорога от оазиса) каждый день выделывали почти десять тысяч талантов стали!

Из которых, правда, половину отправляли опять же эфиопам: поскольку собственного угля для работы всех печей Оксиринха не хватало, приходилось покупать очень много специального пористого угля, именуемого коксом, у тех же эфиопов — которые его делали в Адубисе. И расплачиваться готовым металлом — но это было всего лишь временной проблемой, ведь в дельте Нила было уже разбито более тысячи центурий эвкалиптовых лесов. И через каких-нибудь десять лет… Хотя Донеций ведь собирается уже через пять лет выпуск стали увеличить вдвое, а посланник богинь передал, что «что посадили — пусть растет, но больше эвкалиптовых лесов сажать не нужно». К таким советам римляне давно уже прислушивались — сразу после того, как решили пренебречь советом не сажать сахарную свеклу. Тогда богини сказали, что после свеклы земля лишится плодородия на десть лет и более, но правящий в то время Гостилиан решил, что просто богини не хотят терять выгодный рынок и совет проигнорировал. Потерять чуть больше двухсот центурий плодородных полей было не очень убыточно, но очень обидно, а восстановление их плодородия потребовало затрат куда как больших, чем полученная от продажи сахара прибыль (причем сахара очень плохого качества, что заметно и без того невеликие доходы заметно уменьшило) — так что теперь любой совет богинь в отношении выращивания чего угодно воспринимался практически как приказ.

И тем более как приказ воспринималась любая их просьба, так что в десять утра император Марк Клавдий Флориан уже ждал на Русской вилле Александрии прибытия самолета Великой. А спустя всего лишь полтора часа он вышел из этого самолета в аэропорту Сиены. В Александрии Великая из самолета не выходила, а внутри сидела в отдельной комнатке — так что увидел ее Марк только когда в Сиене их встретил какой-то эфиоп. Увидел — и лишний раз убедился, что богини выглядят на столько лет, на сколько пожелают: Великая по сравнению с тем, как она выглядела тридцать лет назад, когда молодой цезарь узрел ее впервые, казалась даже более молодой.

Эфиоп на большом белом автомобиле привез их к причалу, где уже стоял небольшой белый катер, а спустя полчаса богиня легко спрыгнула на берег и быстро поднялась по лестнице на площадь перед храмом. Причем проделала все это молча, ни у кого не спрашивая куда нужно идти. Затем она постояла немного на площади, удивленно, как показалось Марку, оглядывая окрестности, потом быстро вошла в ворота храма и, опять никого не спрашивая направления, прошла к алтарю. Заглянула в маммиси, как-то недовольно покрутила головой, вышла обратно на площадь, где ее ждал привезший её из аэропорта эфиоп, снова огляделась и задала Марку очень удививший ее вопрос:

— Храм неплохой, но почему он стоит не на месте?

Переводчик, которого Марк захватил с собой из Александрии, немедленно перевел сказанное Великой жрецу, который присоединился к странной процессии еще на причале. И тот снисходительно начал было объяснять:

— Храм поставлен на том самом месте, где Изида нашла…

Объяснять он начал на греческом, и Великой переводчик, похоже, не понадобился: она, даже не дослушав то, что хотел сказать жрец, прервала его:

— Я хорошо помню, что говорила бабуля. Это случилось не здесь, а там — и она указала на соседний остров, на котором суетилось множество людей. — Кстати, что там творится?

— Вода потихоньку разрушает остров, — внезапно на вопрос Великой ответил эфиоп, — я распорядился привести его в хорошее состояние.

— Это хорошо, это правильно. Ты хочешь быстренько перенести храм туда?

— Быстренько — это как? — удивился эфиоп.

— Все время забываю, что вы всегда суетитесь. Быстренько — это за год или два.

— Даже если мы будем очень стараться, то храм сможем перенести года за три… — но Великая дослушивать эфиопа опять не стала:

— Можно и за три. А то бабуля сильно бы расстроилась, узнав, что храм поставили не на месте. Хорошо, я через три года проверю как у тебя получается. А если потребуется помощь, то ты знаешь где меня искать, — и с этими словами она почти побежала обратно к катеру, через плечо крикнув Марку, что будет его там ждать через полчаса…

— Жрец — а это был Верховный жрец храма Изиды, так как встречать императора любому другому жрецу было неуместно — едва скрывая злость высказал Марку свое отношение к этому визиту:

— Если бы эта вздорная женщина не была вашей гостьей… — но тут уже Марк, так до конца и не разобравшийся в том, что Великой было нужно, с яростью в голосе прервал жреца:

— Эта вздорная женщина — Diva Katharina Magna. А ее бабуля, о которой она упоминала — Deam Pueritiae et Maternitatis…

— И которая носила имя Изиды? — саркастически поинтересовался тот.

— Богини носят разные имена, — задумчиво проговорил эфиоп, — Изиду греки именуют Деметрой. А у бабушки Великой тоже было несколько имен, и многие ее звали Дмитриевной… — внезапно эфиоп побледнел — так, как это случается с чернокожими, то есть стал буквально серым: — и она единственная там носила такую же прическу, — он указал на барельеф с изображением Изиды, — и у нее волосы были черного цвета…

— Ты знал бабушку Великой? — удивился Марк.

— Да, она принимала роды моей матери, а потом я много лет жил рядом с богинями в Школе.

— Ты хочешь сказать, что тебя принимала богиня? Ты что, фараон? — все еще довольно злобно, но с опаской в голосе спросил жрец.

— Нет, я не фараон, я император Эфиопии Алемайеху. И теперь я понял, что меня принимала именно богиня, та богиня, у которой так много имен. Статуи которой строят во всех маммиси, в России именуемые «родильными домами», во всех, которые богиня приказала выстроить в каждой даже небольшой деревне. И во всех маммиси России роды принимают её ученицы, как моя первая жена, или ученицы учениц. Поэтому в России дети рождаются здоровыми, матери не умирают при родах… У моей первой жены родилось семеро детей, и все они живы и здоровы. У второй, роды которой принимала первая, родилось двенадцать здоровых детей.

Теперь настала пора посереть жрецу:

— Вы на самом деле можете перенести храм на соседний остров?

— Я — нет. Но Великая еще и богиня архитектуры, она расскажет моим строителям как это сделать. Сейчас мои инженеры могут перенести туда разве что киоск Траяна, и сделают это месяца за три… Теперь я понял, почему Deam Historiae, которая знает и прошлое, и будущее, предупреждала меня, что нужно будет это сделать.

— Ты знаешь, что нужно делать, а я еще нет, — уяснив, что эфиоп по крайней мере равен ему, пожаловался Марк. — Великая ждет меня, а нам нужно еще так много обсудить…

— Скажи ей, что пусть возвращается без тебя. Мне богини дали самолет, я прикажу отвезти тебя в Александрию вечером или завтра утром. Конечно, мой самолет не так хорош, но долетит до Александрии часа за три. А если тебя там ждут — я попрошу Великую сообщить о твоей задержке людям на Русской вилле, а те передадут весть преторианцам — так что беспокойства из-за этого не будет.

— Так и сделаем, — Марк, даже не посмотрев на жреца, поспешил к катеру. Но вдруг, остановившись, снова повернулся к эфиопу:

— Я очень рад, что мне посчастливилось познакомиться с тобой. А мы сможем заодно поговорить о расширении металлургического завода в Оксиринхе? Я как раз сейчас думаю, что вам предложить в обмен на дополнительные поставки кокса…

Глава 5

— Честно говоря, я удивлена тем, как ловко ты уговорила египтян перенести храмы, — сказала Лера, аккуратно откусывая кусочек жареной рыбы.

— А этот нильский окунь очень неплох, — ответила Катя, — а уговаривать… Я их не уговаривала, они сами. Кто же мог предположить, что они подумают что бабуля — это сама Изида? — и Катя довольно рассмеялась. — Но что мне не понравилось, так это что Али тоже так решил. Зато теперь твоя душенька будет довольна, эти храмы не утонут. Хотя по мне, так пусть бы тонули: мне только киоск Траяна там понравился.

— Да мне тоже на этот храм… неважно. Просто ты до сих пор так и не поняла, что здесь и сейчас религия все еще является одной из самых могучих движущих сил цивилизации.

— Надо будет договориться, чтобы почаще этих окуней нам сюда привозили. Ведь в Сиену самолеты летают довольно часто, а окунь не особо и тяжелый. Но мне кажется, ты ошибаешься насчет религии. Она, конечно, тоже свою роль играет…

— По мне стерлядь лучше, этот окунь для меня немного жирноват. А Изиду почитают не в одном лишь Египте — а там ей поклоняются и все египетские греки с римлянами, три четверти греков поклоняются Деметре и, наверное, столько же римлян поклоняются Церере. Так что сам факт, что внучка богини материнства одобрила храм и лишь намекнула, что ему лучше бы стоять «на правильном месте», это поклонение лишь усилит. Кстати, то что бабуля твоя именно Изида, всем им доказывает само её имя: у греков Деметру называют еще и Мирионимос или Лохия — а это, с одной стороны похоже на «Марину», а с другой — профессия твоей бабули сомнений уж точно не вызывает. А если еще добавить, что у греков Деметра еще и покровительница мореплавания, то имя «Марина» богине с десятью тысячами имен исключительно подходит…

— Да знаю я всё это, или ты думаешь, что я туда рыбку попробовать полетела? Слишком дорого мне эта рыбка обошлась, я по дороге чуть не сдохла. То есть не сдохла, конечно, но еще вчера думала, что уже пора пришла: все же мне путешествия отнюдь не полезны стали. Всё, буду теперь дома сидеть и с балкона вниз поплевывать!

— Не будешь, как раз позавчера, когда ты храмом любовалась, тебе пришло приглашение посетить город Екатеринослав и почтить своим присутствием открытие нового завода.

— Это где это такой город? — недовольным тоном поинтересовалась Катя.

— Это на Угре. Помнишь, ты туда плавала и кур приказала сварить голодающим детишкам? А потом башню еще там по твоему проекту строили.

— Не по моему, я просто слизала башню с Мытищинской водонапорной.

— Какая разница, главное что все знают что башню ты придумала. Точнее, главное то, что там выстроили второй в стране завод по производству напильников, и его не запускают пока именно ты его торжественно не откроешь.

— С чего бы мне такая честь? Сдохнуть спокойно не дадут…

— Город назван твоим именем потому что люди там до сих пор помнят, кто их от голода спас. Кстати, там и городской глава из тех мальчишек, которых ты куриным бульоном отпаивала. Так что готовься. И не вздыхай столь тяжко, так и быть, я с тобой туда скатаюсь. До Калуги на поезде, оттуда — тоже на поезде, но другом уже: туда все еще узкоколейка проложена.

— Все рано не помню про такой город. А что там делают?

— Городок крохотный, там только консервный завод и фабрика, на которой печенья пекут. Теперь еще и напильники делать будут.

— Кстати о напильниках: мне кажется, что напильники больше цивилизацию двинут, чем любая из религий. Конечно, народ нам поначалу помогал потому что думал, что мы все из себя такие богини, но Вовкин пулемет куда как серьезнее помог нам окружающим добро причинять и пользу наносить.

— Калаши и карабины нам поначалу помогли просто не сгинуть, но лишь наш статус богинь заставил народ всерьез перенимать наши достижения. Мое мнение простое: на нас никто не нападает не столько потому, что пулемета боятся, сколько потому, что боятся что мы их — ну, после того как уконтрапупим — в их рай не пустим. Ведь большинство, невзирая даже на наше просвещение, в загробную жизнь очень даже верят.

— Ну, с этим спорить не буду. Ладно, твоя взяла, когда, говоришь, в этот Меняслав ехать надо?

В Египет Катя пропутешествовала в одиночку, а в Екатеринослав отправилась в теплой компании Леры, младшей сестры Оли, Брунн и Вики. Бруннхильда сказала, что «без нее путешествовать неприлично, и за Египет Катя ей еще ответит», Оля решила просто сопроводить сестру, а Вика — как и все остальные — тоже скучала в Москве и небольшая экскурсия показалась ей неплохим способом эту скуку развеять. Два часа на поезде до Калуги, потом полчаса на машине до Угры — и оттуда уже почти четыре часа в вагончике узкоколейки. Правда, в очень хорошем вагончике — купейном, так что удалось и поспать в дороге.

Екатеринослав к приезду попаданок подготовился очень хорошо: улицы были украшены цветами (что очень удивило Вику: откуда в ноябре столько цветов?), небольшая толпа встречала их на вокзальной площади (и Брунн, как всегда к путешествию подготовившаяся, сообщила товаркам, что собралось тут практически все взрослое население города). Катя же с удивлением разглядывала две одинаковых башни, стоящих в конце площади: во-первых, их было уже именно две, а во-вторых, от той, что строилась под Катиным руководством, обе немного отличались. И не сразу она поняла, что поверх кирпича их отделали красным и белым камнем (как оказалось, порфиром и каррарским мрамором). По сути дела эти башни стали «воротами в город»: между ними как раз пролегла центральная улица города. Совсем центральная, две оставшихся лежали справа и слева от нее. А где-то через полкилометра от башен был выстроен и новенький завод по производству напильников.

Но дойти от вокзала до завода никому из гостей не удалось: их сразу посадили в большую коляску, которую тащили огромные лошади, в гривы которых были заплетены разноцветные ленты, и до завода им пришлось использовать этот внезапный «гужевой транспорт». Пришлось, хотя погода теплом особо не радовала, а коляска была открытой — но женщины, виляя искреннюю радость сопровождавших их людей, постарались не морщиться. Впрочем, поездка на полкилометра была недолгой, так что никто замерзнуть не успел.

Катя всю дорогу думала о том, что бы ей следовало сказать на открытии завода, но оказалось, что совершенно напрасно: на этом открытии выступили какие-то местные жители, причем почему-то в основном благодаря в своих речах Катю (и совершенно непонятно, за что именно), потом небольшой оркестр сыграл какую-то торжественную мелодию (Вика ее не опознала, но отметила, что оркестр играл очень хорошо), затем городской глава попросил Катю повернуть рубильник на электрическом щите — и на этом мероприятие закончилось. То есть «торжественная часть» закончилась, после нее гостей пригласили еще на обед (причем не очень даже и торжественный), где их попотчевали куриным бульоном и очень вкусными пирожками. То есть им сначала подали меню, в котором было с полсотни разных блюд, но все прочее следовало какое-то время ждать, так что попаданки отделались «легким испугом». И здоровенным ящиком с пирогами: Катя сказала, что уже много лет не пробовала таких вкусных, а после этого отказываться от подарка было просто неудобно. Правда Катя попыталась, предложив пироги школьникам на обед отправить, но городской глава сказал, что пироги печет его дочь, работающая на фабрике печенек, причем каждый день печет — как раз для школьников. Но раз Екатерина Алексеевна так настаивает, то пусть возьмет пирогов всего с десяток, в поезде перекусить, а на фабрике им новых напекут и к возвращению домой в Москву им свежих привезут, еще теплых. На самолете, который из городского аэропорта до Москвы летит всего сорок пять минут…

— Ну и какого рожна мы полдня в поездах тряслись? — уже сидя в вагоне, выразила свое недовольство Катя. — Раз тут есть аэропорт, могли бы за пару часов туда-обратно смотаться.

— А тебе врачи запретили на самолетах летать, — ответила ей Оля. — Они говорят, что твоя поездка в Египет просто чудом обошлась без последствий.

— А в поезде трястись они не запретили?

— А в поезде не запретили, тут перепадов давления нет. Но ты не переживай, Виталик вроде уже испытывает новый самолет, в котором тоже перепадов давления в салоне не будет. Так что еще полетаешь.

— А мне вот что интересно, — Катя решила соскочить со «скользкой» темы, — кто это придумал в этой глуши завод этот ставить?

— А никто, — ответила Брунн, — то есть в Госплане никто. Это инициатива Есени, так городского главу зовут. В соседнем городке Кировске новый генератор поставили, образовался небольшой избыток электричества, а ЛЭП оттуда к Екатеринославу давно протянута. Есеня в Госплан зашел, поинтересовался, что у нас в дефиците — вот заводик и появился. Причем его сами горожане выстроили, им Гриша только станки предоставил. Вообще-то напильников особого дефицита у нас нет, но в ближайшей перспективе мог образоваться — вот Гриша инициативу с мест и поддержал.

— А ты говорила, что религия цивилизацию вперед двигает, — повернулась Катя к Лере. — А на самом деле — напильники!

— Вы обе неправы, — вынесла свой вердикт Оля, расспросив, о чем «старшие товарищи» спорят. — Всю цивилизацию вперед двигает школа, в которой люди не только уже существующие знания перенимают, но и учатся сами головой думать. Причем лично я думаю, что второе как бы не поважнее первого будет.

— Тогда уж не школа, а матка, — хихикнула Катя, — ведь, как Ярославна всегда говорила, своей головой думать может лишь процентов пять людей, а остальные живут вложенными в голову стереотипами.

— Я не хочу сказать, что Ярославна была дурой, — тоже усмехнулась Оля, — но она как раз работала с использованием вложенных в ее голову этих самых стереотипов. Научить думать можно почти любого человека, и самым сложным тут будет научить детей не лениться думать. Не знаю, обращала ли ты когда-нибудь внимание на то, что из выпускников Рязанских школ в разные институты идет больше трети? В Москве — процентов пятнадцать всего, а в Школе больше девяноста процентов.

— Так в Школе-то школа как раз для подготовки в институты и нацелена.

— Нет. То есть да, нацелена, но тут главное заключается в том, что в Школе все преподаватели — очень хорошие. Мы специально туда лучших набирали, и вот у них школьники думать учатся очень хорошо. В Рязани той же до сих пор работает школа — я имею в виду не заведение, а преемственность методов и подходов — Надина. И Рязанский пединститут заветам Нади следует, а потому — я специально статистику собирала — у выпускников Рязанского педа число школьников, идущих потом учиться в институты, в среднем в два с половиной раза выше, чем у остальных. И что меня особенно радует, половина рязанских школьников, рвущихся к высшему образованию, идет учиться как раз в пединститут. В Рязанский пединститут, так что Надина школа лишь расширяется и развивается. Кстати, первая школа в Белокаменном, где твоя внучка Светка сейчас директорствует, весь выпуск по институтам распределяет, а Светка всех учителей себе из Рязани набрала.

— И что предлагаешь? В учителя брать только рязанцев?

— Глупости-то не говори. Но, мне кажется, стоит подумать о том, как бы именно рязанскую школу педагогики побыстрее внедрять. Я пока еще не знаю как…

— И не знай дальше, — вмешалась в разговор сестер Лера. — Как ни крути, но нам пока еще нужно очень много простых рабочих, которые у станка стоят и которым институт вообще не нужен. Крестьян, тракторами управляющих или на фермах за скотиной ухаживающих.

— Пока да, нужны и рабочие с крестьянами, — задумчиво сказала Вика, — но если те же инженеры придумают как трактор без крестьянина за рулем пахать-сеять сможет…

— Это обязательно придумают, хотя и не скоро, — подключилась к обсуждению Брунн. — Так что то, что Оля говорит, имеет глубокий смысл. В том смысле, что в далекой перспективе… я имею в виду, что школу терять нам ни в коем случае нельзя. А пока, мне кажется, нужно институт Маркуса всемерно развивать. У него, конечно, уже более чем дофига всякого интересного сделали, даже вроде сотовый телефон изобрели…

— А через пару лет второй сотовый телефон изобретут, — рассмеялась Катя. — Если мне склероз не изменяет, институт Маркуса со всеми его заводами уже отъедает почти десять процентов бюджета страны, так что развивать его еще больше — это будет немного слишком. Тут второй завод в стране по производству напильников стал грандиозным достижением… а почему этот завод не выcтроили в Кировске? Электростанцию-то там запустили?

— Потому что Кировск уже стал слишком большим городом, и там по плану уже завод новый запустили. Будут делать задние мосты для новых грузовиков.

— Саша что-то новое изобрел?

— Относительно. Он решил перед пенсией повторить КамАЗ. Молодец мужик: решил сделать — и сделал! Сейчас в Арзамасе строится новый завод, на котором будут делать по сотне таких грузовиков в сутки…

— А зачем тогда мосты для него в Кировске делать? Это же довольно далеко.

— Далеко. Но на Арзамас будут работать много заводов, почти сотня, причем коробки передач вообще в Новосибирске производиться будут, так что это вполне терпимо выйдет.

— Уговорила. Одно радует: не прошло и семидесяти лет, как мы смогли КамАЗ повторить.

— Сядь на пенек, съешь пирожок — Лера протянула Кате как раз пирог из захваченной корзинки. — И, пока ешь, подумай вот о чем: мы всего за семьдесят лет смогли построить государство, в котором обученные нами инженеры и рабочие смогли воссоздать то, что делалось уже в двадцать первом веке. Не скопировать, а именно воссоздать, потому что от того КамАЗа у нас остались лишь сильно изношенный мотор и коробка передач, причем изрядно изувеченная нашими неумелыми доработками.

— Брунн, я же не издеваюсь, а на самом деле радуюсь! А что голос не радостный — я просто сейчас уставшая, а нам еще часа четыре до дома добираться. А дома я все же у Сашки спрошу насчет такого же воссоздания Ютона: на автобусе мы бы сюда часа за три скатались бы.

Перед самым Новым годом Али прислал Екатерине Великой небольшой фильм. Примерно на восемнадцать минут, показывающий с самого начала и до самого конца процесс переноса на соседний остров киоска Траяна. На просмотре Лера отметила, что эфиопские операторы и режиссеры очень неплохо постарались, ведь сделать интересный документальный фильм о том, как что-то разбирают, а потом собирают обратно, очень непросто. Катя же отметила появление на экране верховного жреца, который с очень серьезным видом рассуждал о том, что замена кипарисовых балок крыши на эвкалиптовые лишь прибавит святости храму, так как кипарисы сами по себе растут, а эвкалипты — это дар богинь. Ну а Брунн сказала, что надо бы и «нашим телевизионщикам» перенять эфиопский опыт: ребята сделали фильм действительно интересным в основном тем, что кто-то в кадре объяснял что делается и зачем, а фоном все время шла собственно работа. Причем объясняла либо где-то в уголке стоял, либо вообще скрывался из виду и оставался лишь его голос, так что всем всё было видно очень хорошо.

Никита же, посмотрев фильм, распорядился его немедленно растиражировать и показывать во всех кинотеатрах в качестве киножурнала перед сеансами, потому что «во-первых, народ увидит далекие страны, а во-вторых лишний раз убедится в том, что история — неотъемлемая часть существования цивилизации и о её памятниках надо всячески заботиться».

— Никита, чего это тебя на нотации потянуло? — поинтересовалась Катя-первая. — Вроде раньше за тобой такого не замечалось.

— Не на нотации, а на констатацию фактов. На Юкатане вроде уже бродят мысли о том, что индейские храмы всякие с пирамидами стали пережитками прошлого, с которым бороться надо, а это кино очень нам пригодится в борьбе с идеями про борьбу.

— Тогда понятно. Получил бюрократическую должность и освоил бюрократический язык. Однако среди своих мог бы и по-человечески разговаривать, — рассмеялась Катя. — А что у нас в мире творится? А то из мировых новостей мы в курсе только про египетские Катины страдания.

— Да ничего, собственно, интересного. Вот я купил — причем лично, можно сказать купил — у Марка Клавдия Флориана кусочек пустыни. Небольшой, примерно пять тысяч квадратных километров. Недорого к тому же купил, всего-то за три миллиона денариев, зато теперь в этой пустыне могу делать что захочу.

— Откуда у тебя столько денег?

— У меня денег нет, я по бартеру пустыню купил. Взамен отправлю в Рим десять тысяч велосипедов.

— А велосипеды у тебя откуда?

— А велосипеды сделают на новом велосипедном заводе, его еще весной запустили в Омске.

— Ну, допустим. Но пустыня-то тебе зачем?

— Я купил кусочек пустыни между Средиземным и Красным морями, и мы там будем копать канал. Я уже отправил туда всю технику с Ишима, там ведь канал уже достроили почти.

— Но на Ишиме-то нужно было на сорок метров вглубь копать, зачем вся эта техника в пустыне?

— Там придется еще больше копать. Во-первых, в длину вчетверо больше, а во-вторых, там километров шестьдесят нужно будет прокопать вглубь уже за семьдесят метров.

— Я, конечно, не фига не Лера и с историей у меня так себе, но сильно подозреваю, что в девятнадцатом веке столько выкопать не могли. Или смогли?

— Ты права, просто тогда копали канал через Большое и Маленькое Горькие озера, а они сейчас вообще-то сладкие, в смысле пресные. Губить их крайне не хочется, а в обход копать — там уже как раз эти метры и набегают. Но у нас-то, в отличие от предков из будущего, и техника имеется могучая, и головы на плечах. И мы не считаем, что нагадить туземцам ради выгоды белого человека вполне пристойно. Вдобавок в Никитине придумали, как там победить песчаные заносы…

— И как? Али вон жаловался, что у него борьба с пустыней не очень успешно продвигается.

— Эфиопам мы уже все рассказали, Али поэтому героическими темпами свои ГЭС и строит: нужно сделать очень много полиакрилата калия, который потом будет перемешиваться с песком, а чтобы его сделать, нужны заводы, которые без электричества не работают. А на такой смеси даже в пустыне трава расти будет очень неплохо, в особенности если туда коз не пускать.

— Почему коз?

— А козы все, что растет, сожрут, как в Греции все давно сожрали. В Эфиопии уже законом запрещено коз держать в районах рядом с пустыней. Но пока Али такие заводы не запустил, мы этот полиакрилат будем возить с Ивангородского комбината. Пока он в песке не разложится там акации те же вырасти успеют, а потом еще чего-нибудь придумаем.

— Это кто же такой умный у нас про Суэцкий канал догадался? — с некоторым ехидством Катя посмотрела прямо в глаза Никиты. Но Никиту это ни капельки не смутило:

— Кто ж как не я? Уже сейчас перегрузочным порт в Адубисе с грузами не справляется, а по каналу Траяна никакой корабль больше «Василевса» не пройдет. Причем как раз его-то расширять-углублять точно нельзя, а то весь Нил через него в Красное море вытечет.

— Да не дергайся, я просто так спросила. Точнее, я до этой минуты даже не думала, что мы его выкопать сможем, а вот поди ж ты! Кстати, ты не знаешь, кто придумал «Волго-Доны» «Василевсами» обозвать?

— Не знаю, Генрих наверное. Ему эскизы проекта Маркус отдал в свое время, а «Царственными» их назвали потому что тогда это были самые большие корабли. Ну я так думаю, а почему ты их вспомнила?

— Потому что вместо Суэцкого ты бы лучше Волгодонский канал прокопал. Там ведь тоже дофига всякого возить приходится.

— Кать, не все сразу. Сейчас нам Суэцкий важнее. То есть он, наверное, будет Клисминским называться? Да, понастроил Траян всякого… точнее, наверное, Клизменским, — Никита радостно рассмеялся, — римляне местные название города произносят именно как Клизма. Но название можно и поблагозвучнее придумать, пока его выкопаем, время подумать есть. По моим прикидкам копать мы будем минимум лет пять, так что объявляю среди тебя конкурс на лучшее название.

— А почему это только среди меня?

— Потому что старшие нового названия уже не придумают, а молодежи незачем вообще о проблеме знать. Да и не такая это уж проблема, вот выкопать его — это да.

— Раз уж начали копать, то наверняка выкопают. Может быть не так быстро, как ты сейчас думаешь, но начатое обязательно закончат. Как там с Ивангородским комбинатом-то, а?

Вообще-то Ивангородский комбинат Катя-старшая именовала не иначе, как «апофеоз бестолковстроя», хотя сам комбинат и строился в полном соответствии с планами — вот только планы эти постоянно менялись. Не потому что изначально планы были плохими, а потому что народ постоянно работал и, как мог, улучшал этот план. Именно поэтому из десяти намеченных установок с твердым теплоносителем мощностью в полторы тысячи тонн каждая были запущены лишь пять, а перед Новым годом первая была остановлена «на модернизацию». Очень нужную модернизацию: в институте Маркуса уже успели разработать автоматику для управления установкой. Правда «внедрить» ее — по обновленным планам — можно было примерно еще через год, но в результате должна была на порядок снизиться нагрузка на рабочих в огромном цеху и, скорее всего, производительность установки могла вырасти процентов на двадцать.

Поскольку все цеха «первой очереди» были если не выстроены, то уже заложены, то и когда-нибудь запланированные десять установок заработают — но и четыре уже работающих ежесуточно выдавали (кроме всего прочего) почти две с половиной тысячи тонн ценной золы. Которая сама по себе была тем самым «паршивым цементом», о котором когда-то вспоминал Даня Иванов, но за прошедшие три года было выяснено, что если его смешать с третью обычного портланд-цемента, то бетон из него получался как бы не лучше «традиционного». В одном уж точно лучше: бетон получался весьма водостойким и именно из него была сделана облицовка Ишимского канала, да и все инженерные сооружения на этом канале в основном из него делались.

Но пока все это обустройство на Комбинате велось, был уже подготовлен план строительства второй очереди, где начали ставиться установки мощностью по три тысячи тонн в сутки (выдававшие в качестве «отходов производства» еще по шестьдесят мегаватт электрической мощности). А основной продукцией всех «очередей» первого завода Комбината было моторное топливо всех сортов, различные пластмассы и эпоксидные смолы, технические масла и куча химикатов-полуфабрикатов для других заводов.

Второй завод заработал летом. Он, в отличие от первого, располагался на правом берегу Наровы — не совсем на берегу, а, как и первый, километрах в пяти от него. И зола от установок с твердым теплоносителем сначала попадала на «Завод тонкой очистки», где из нее вытаскивали уран и еще примерно треть таблицы Менделеева. Из-за этой «очистки» на выходе получался не «паршивый цемент», а «паршивенькая известь». Очень даже непаршивенькая, если ее использовать для известкования почвы — так что ежесуточные две с лишним тысячи тонн ценного удобрения ежесуточно вывозились на поля. На ближние и не очень ближние тоже: по планам в первые два года предстояло этой золой обработать все поля и нивы аж до Минского района.

И не только золой: комбайн, разработанный под руководством Даниила Иванова, выгребал из-под земли не только сланец, но и фосфоритный песок, из которого уже на третьем заводе Комбината делали суперфосфат. Ну а то, что оставалось после того, как все полезное из выкопанного сырья вытаскивалось, смешивалось с очищенным песком, «бесклинкерным цементом», выкопанным со дна моря песком и камнями — и запихивалось обратно в отработанные штольни. Что, по выражению Вики, «сохраняло экологию» и не давало выработкам обрушиться. Правда поначалу затраты на закапывание штолен вызвали острое неприятие со стороны Госплана и лично Гриши Кабулова, но чуть позже, когда там подсчитали наносимый при отказе от этого ущерб окультуренной природе, пришлось даже новый орден специально для Дани придумать. То есть не то чтобы вот взять и придумать: Катя-старшая просто предложила учредить Орден Трудового Красного знамени — а вот Даня стал первым его кавалером.

Весной Катя-первая в очередной раз была мобилизована Никитой на «придумывание новых грядущих достижений».

— Ну чего ты ко мне пристал? Своя голова уже думать не желает? — такой была первая реакция бывшей руководительницы Госплана.

— Не, работает пока еще голова. Но я вот о чем посоветоваться хотел: нашел тут у Михалыча забавные рассуждения, которые он в тетрадке своей написал. Я к чему: сейчас второй завод Комбината уже выдает по триста килограмм урана в сутки…

— Так это же хорошо! Можно еще станций на тяжелой воде построить.

— К этому и веду. Атомные станции, когда работают, производят в том числе и какие-то «минорные актиниды», которые гадить будут сотни тысяч лет.

— С Андрюшей поговори и успокойся: он эту гадость собирается дожигать в быстрых реакторах.

— Вот я примерно в эту сторону и подумал, прочитав тетрадку. У Михалыча написано, что для такого лучше всего построить реактор на расплаве какой-то соли, у меня тут записано какой… тетрафторобериллат лития, так вот, в этом реакторе мало что давление высокое не требуется, так еще и рабочая температура может быть свыше восьмисот градусов. Это я к чему: Михалыч написал, что если к обычному реактору прицепить такой, то можно будет пар перегревать градусов до шестисот и даже выше, а в результате КПД установки с двумя реакторами может быть заметно больше пятидесяти процентов.

— И что ты от меня хочешь? Я ни у тети Вали, ни у тети Жени не училась, так что для меня все эти слова — просто забавные звуки.

— Я поговорил с ребятами из инженерно-физического, они сказали что идея вроде рабочая. Но для ее реализации нужно будет довольно много сил, времени и, с чем, я, собственно к тебе и пришел, денег. Там ребята умные, считать умеют. По первым прикидкам им на эксперименты потребуется лет десять, и для начала десять же, но миллионов рублей. А года так со второго-третьего уже миллионов по двадцать пять — и это вроде минимум.

— А денег у нас, понятное дело, нет.

— Десять миллионов выкроить я сумею, даже двадцать смогу — это на первые два года. А потом… вот, посмотри, я тут примерно прикинул что мы можем тем же римлянам и персам продать, но тут опять новые заводы строить потребуется. И я помню, что вы вроде какие-то идеи по части улучшения образования обсуждали?

— Про образование — это к Оле.

— Её я тоже в покое не оставлю, а тебя очень прошу: посмотри на списочек и еще подумай, как все это народу правильно подать. Мы-то уже не богини, нам все объяснять людям нужно чтобы дела делались.

— Мы — да. Однако ядерную физику, сам понимаешь, в широкие народные массы пускать еще время не пришло. Но мысль твоя мне понравилась.

— Какая это мысль?

— Про богинь. Кто у нас сейчас самая Великая из богинь? Я поговорю с мамой Катей, она сумеет правильно все людям объяснить.

— Она же вообще не физик!

— Она может людям просто сказать «я так хочу», и уверена, что людям этого хватит. Или ты думаешь иначе?

Глава 6

Виталий Поляков со смешанным чувством зависти и гордости смотрел на стоящий в ангаре огромный самолет. Зависть он испытывал потому, что этот самолет был спроектирован без малейшего его участия, а гордости — потому что главным конструктором самолета был его сын Илья. Красивый получился самолет, и очень жалко, что взлететь ему придется не скоро: Илья самолет выстроил как только получил технические параметры нового мотора от Иувана, но сам мотор будет готов еще минимум через год (а по очень осторожным предположением Иувана — вообще года через три). Еще к чувствам Виталия примешивался небольшой страх за сына, поскольку Илья самолет построил «сверх плана» — за что мог получить нехилый такой втык от плановиков. Все же то, что Смоленский завод план по выпуску основной своей продукции выполнил даже досрочно, от грядущего втыка могло и не спасти, ведь на внеплановую машину было потрачено довольно много совершенно «плановых» материалов. И если ему, Виталию, не удастся в ближайшее время обсудить этот вопрос с Екатериной Владимировной, то сынуля, скорее всего, долго не сможет сидеть на выпоротой попе…

Вообще-то Смоленский авиазавод был ударными темпами выстроен для производства новенького самолета «для местных авиалиний». И изначально на нем планировалось выпускать машины, которые сам Виталий и спроектировал, то есть шестнадцатиместный двухмоторный самолет, изготавливаемый из титана. Однако уже в процессе строительства Илья закончил испытания своей собственной машины, сделанной наполовину из алюминиевых сплавов, а наполовину вообще из композитов — что сделало машину более чем вдвое дешевле родительского изделия. Вдобавок «при наличии нужного оборудования» (главным образом специальных термопрессов для изготовления как раз композитных частей) то же число рабочих могла делать самолетов втрое больше, так что даже Виталий в Госплане проголосовал за запуск в серию изделия сына. Естественно, после чего Илья в Смоленск и переехал.

Переехал чтобы наладить серийный выпуск уже готовой машины, но и свои конструкторские навыки активно использовать продолжил. И, услышав как-то о жалобах Никиты Серебрякова на отсутствие самолетов, летающих без посадки от Москвы до Владивостока или до Филадельфии, сильно задумался. А когда Иуван поделился с авиастроителями планами по созданию нового реактивного мотора, задумки свои немедленно стал воплощать, причем почти одновременно и в чертежах, и в металле. С чертежами было просто, ведь в Смоленск перебралось и более семидесяти конструкторов, занимавшихся разработкой выпускаемого сейчас там небольшого самолета. А с «металлом»…

Говорили, что проект сборочного цеха Смоленского авиазавода делала сама Екатерина Алексеевна. Может быть и врали, но цех был сильно похож на Парк Мнемозины, разве что крыша у него была не раздвижная и не стеклянная, да и колонны по боковым сторонам были совершенно не мраморными. А вот размером цех был даже немного больше, шириной почти в сто метров и длиной в сто семьдесят. Так что даже самолет, который там собрали «вне плана», стоял «где-то в уголке» огромного цеха. И огромным он все же казался лишь по сравнению со стоящими там же «Кречетами».

Впрочем, в Смоленск Виталий Поляков приехал вовсе не для того, чтобы полюбоваться на творения сына, а затем, чтобы забрать из КБ при заводе четыре десятка инженеров-конструкторов. Госплан начал постройку еще одного авиазавода, на этот раз для выпуска уже реактивных «региональных самолетов», причем сами цеха в далеком Усть-Удинске были практически готовы и в скором будущем предстояло завод оснастить станками, оборудованием — и персоналом, поэтому те, кто самолет проектировал, в скором времени должны были приступить и к его серийному выпуску. Илья вряд ли этому сильно обрадуется, но полсотни выпускников Воронежского авиационного института ему немного скрасят потерю. По крайней мере Виталий на это сильно надеялся.

Балдер был, можно сказать, потомственным милиционером, ведь его родной бабушкой была сама Лариса Иванова. А можно было так и не говорить, ведь родители Балдера к милиции вообще никак не относились: отец работал руководителем службы электрических сетей в Двуреченском районе, а мать до недавнего времени трудилась в Двуреченской же агрохимической лаборатории. Сейчас она перешла «на более спокойную работу» и стала заведующей кафедры химии в местном сельхозинституте — той самой, на которой и сам Балдер учился. Но сельским хозяйством ему заняться не удалось: после окончания института его направили — как раз химиком-аналитиком — в криминалистическую лабораторию Смоленска.

Спустя всего десять лет Балдер возглавил аналогичную лабораторию уже в Баку, где и местные жители частенько «шалили», и сопредельные персы отнюдь не всегда стремились соблюдать российское законодательство — так что работы там было очень много. К сожалению много, и — к еще большему сожалению — её становилось все больше. Не на Кавказе, там-то как раз большая часть народа осознала, что милиция работает качественно, а класть железные дороги за Полярным Уралом — не самое лучшее времяпрепровождение. Но закон нарушался и в Германии, и в Америке, и на Дальнем Востоке — так что главной проблемой на работе Балдер считал острый недостаток подготовленных кадров. В лабораториях, разбросанных по всей стране, пытались привлечь к работе молодых сообразительных милиционеров, но проблему это не решало: молодых вообще было немного (по положению о милиции туда на работу брали только демобилизованных из армии, а это минимум двадцать два года, им уже учиться трудновато), а сообразительных среди них было еще меньше. Балдер, все несколько раз обдумав, отправил в Госплан свои идеи по организации специальной школы милиционеров-экспертов, куда он предложил набирать ребят сразу после школы и не только ребят, но и девчат. Девушки все равно в большинстве лабораторий уже работали — в основном как раз химиками или паталоганатомами (ну мало парней в мединституты почему-то шло учиться), а «на месте», освоив «смежные специальности», различные экспертизы делали даже лучше парней. Скорее всего потому, что по возрасту и образованию не разучились головой думать — но Балдер был уверен, что от женщин в этой работе пользы зачастую даже больше, чем от парней.

А теперь он в совершенно ошарашенном состоянии вышел из небольшого кабинета в Госплане, в котором ему совсем еще молодая женщина по имени Настя просто предложила такую школу и возглавить. Даже не школу, а «Институт криминологической экспертизы», указ об учреждении которого она ему и вручила. Отказываться от предложений Госплана было не принято, так что размышлял Балдер по дороге к гостинице о делах сугубо семейных. Три дочери, наслушавшись дома обсуждений идей отца с матерью, решили после окончания школы как раз в криминалисты податься. Дело-то хорошее и даже нужное, но прилично ли будет брать родных детей в возглавляемый Балдером институт, он пока не решил. То есть решил, что скорее всего прилично, но вопрос все равно нужно будет обсудить с женой…

Вообще-то Виталик напрасно волновался о заднице сына: Гриша прекрасно знал все о постройке нового самолета и даже изрядно Илье помог со станками и оборудованием, необходимым для его постройки. Потому что проблемы авиационного транспорта его очень сильно заботили, в особенности после разговора с Екатериной Владимировной о «грядущих отпускниках». Настолько заботили, что он организовал даже специальное министерство авиастроения, которому были переданы и все руководство отраслью, и очень немаленький список «грядущих достижений», которые ему заботливо подготовил Никита. Правда Гриша не знал, что «в наследстве из будущего» по части авиации информации было крайне мало, так что все «грядущие достижения» были подготовлены в основном на базе личных воспоминаний учительниц. Ну и кое-что по мелочи было вытащено из БСЭ — в которой, понятное дело, никаких новинок авиапрома из века двадцать первого не упоминалось. Так что «простор для творчества» открывался огромный, и инициатива Ильи Гришу очень порадовала.

Но не отменила и другие, тоже уже подготовленные, планы. По которым, в частности, было создано еще одно авиационное конструкторское бюро специально для проектирования машин для «дальней авиации». И в этом КБ уже был спроектирован самолет, который мог летать на расстояние свыше десяти тысяч километров! Вот только чтобы он полетел, от Иувана Кузнецова требовалась серьезная доработка мотора МК-5, которую тот обещал сделать где-нибудь к середине следующего года в лучшем случае. К тому же самолет по проекту мог перевозить всего восемнадцать пассажиров и, что после обращения к нему авиационного министра немного нервировало уже и Григория Кабулова, его еще и негде было строить: все три авиазавода были загружены по максимуму по крайней мере лет так на пять вперед. Гриша обратился за советом к Никите, тот — к Екатерине Владимировне…

Обсуждение проблемы произошло, как это часто случалось, на кухне у Кати-старшей. Когда Никита обрисовал ситуацию, первой высказалась Брунн:

— Никита, ну ты как маленький, честное слово! Самолет к производству когда готов будет, года через два? Так давай просто еще один авиазавод построим, или у нас средств на это не найдется?

— Средства-то найдутся, но ведь тогда на что-то другое их не хватит.

— Хватит, — хмыкнула хозяйка квартиры, — еще и останется. У нас какой сейчас бюджет страны, миллионов сто? А завод во сколько станет?

— Кать, а ты арифметику в школе учила? У нас сейчас примерно десять миллионов взрослых людей — это я считаю тех, кто на работе работает или служит где-то.

— А служит у нас почти тридцать тысяч, — со смешком внесла ясность Брунн, — причем они тоже в большинстве своем работают потому что воевать нам не с кем.

— Ну хорошо, примерно десять миллионов работающих, которые создают… забыл, как это называлось… ах да, валовой национальный продукт. И создают они его примерно на миллиард, причем в месяц. Но тут нужно учитывать, что на этих работников приходится еще примерно сорок пять миллионов детишек, беременных или кормящих матерей и древних стариков, которые к созидательному труду не пригодны, а потому примерно половину созданного продукта мы тратим на обеспечение этого населения. А полмиллиарда идет на то, чтобы подготовить детям — к тому моменту, когда они вырастут — новых рабочих мест, жилья, больниц и прочей инфраструктуры.

— Никита, когда я тебя слушаю, то мне временами кажется, что ты в школе уроки Саши Гаврюшиной злостно прогуливал, — прокомментировала Никитину реплику Катя-младшая. — Ты, скорее всего, просто забыл, что десять процентов трудоспособного населения составляют учителя, врачи и прочих специалистов, которые никакого продукта как раз не производят.

— А когда я тебя слушаю, то удивляюсь как ты вообще Госпланом управляла. Услуги — это тоже продукт, просто который в руках подержать нельзя.

— А вы подеритесь! — прервала спор Катя-старшая. — У нас есть потребность в новых самолетах, причем потребность значительная и, что важно, постоянно возрастающая. Значит нужно строить новые авиазаводы. Причем я бы посоветовала строить их сразу с запасом, в расчете на то, что со временем небольшие поначалу заводики разрастутся в огромные авиазаводищи. Вот я слышала, что в студенческом КБ при авиаинституте разработали новенький самолетик, целиком пластмассовый. Недорогой, по прикидкам он получится дешевле «Сокола», на одиннадцать пассажиров вместо шести, и в наших условиях он будет очень полезным. Ребята сказали, что придется сделать что-то шесть сотен форм для штамповки его деталей, станки для завода вполне совершенно серийные подойдут…

— Кать, это ты говоришь потому что этот самолет твой правнук разработал?

— Потому что его мой правнук делал я знаю что для производства потребуется, вдобавок он его и не делал, а всего лишь следил как студенты его делают и помогал им советами. А говорю это потому что помню, насколько полезным был Ан-2 и как его усиленно пытались воспроизвести. Собственно, Кириллу я картинку самолета и подкинула…

— Понятно. Насаждаем семейственность, родственников на теплые местечки пропихиваем, — засмеялась Брунн. — Где завод строить будем? Я к тому, что если Никита денежку не выделит, то у меня есть загашник, так что я в доле буду.

— Все в доле будем, — тихо сказала Вика, — потому что мы здесь во всем в доле. Семьдесят лет прошло, а все, что делается, делается по нашим даже не планам, а воспоминаниям…

— А вот тут ты не права, — ответила экс-председатель Госплана, — большей частью дети все сами делают, а мы лишь говорим им куда двигаться не стоит и почему. Ну и подсказываем, что делать все же стоит — но сейчас они в основном уже сами прекрасно справляются. А так, по мелочи… Я вот думаю, что для этих пластиковых самолетов…

— Композитных! — уточнил Никита.

— Ну пусть композитных, все равно они пластмассовые. Короче, для них стоит, наверное, выстроить сразу три завода, — продолжила Катя. — Мама Катя, ты же вроде говорила, что заводы небольшие понадобятся, до двух сотен рабочих? Я предлагаю в Новосибирске завод построить, где-то на Дальнем Востоке, и, наверное, в Америке — там тоже самолеты нужны.

— Видел я этот проект, — недовольно пробурчал Никита, — чтобы эти три завода заработали, то нужно еще и моторный завод в Рыбинске вдвое увеличить, парочку приборных заводов выстроить, я уже не говорю о заводе, где углеволокно сейчас делают…

— И все это обойдется… Никита, я не верю, что ты все это уже не просчитал пару раз.

— Просчитал конечно, мы все это проделать за год сможем без ущерба для прочих программ. Если Катя нам предложит новые проекты сборочных цехов, я уже технические требования подготовил, завтра тебе принесу…

— А я вот что понять не могу, — особо ни к кому не обращаясь, сказала Вика, — вот как это у нас получилось так быстро выстроить развитую технологическую цивилизацию? Я понимаю, как Советский Союз, например, все это выстроил, но ведь это была огромная страна с сотнями миллионов людей, а у нас ведь даже нельзя было в какой-нибудь Америке станки купить — а теперь мы так спокойно, за чаем с тортиком, решаем, построить один новый авиазавод или три сразу.

— А тут и понимать нечего, — ответила ей Брунн. — Надо просто учесть, что тот же Советский Союз, как и все другие страны в нашем будущем прошлом, огромные ресурсы тратил на оборону. Лучшие умы всей мощью своего интеллекта придумывали оружие получше чем у врагов, миллионы людей просто нихрена не делали полезного в армии. Саша когда-то говорила, что с одной стороны военные приготовления со страшной силой двигали науку, но если все вместе посчитать, то реально две трети этой науки работали именно на армии. И от трети до двух третей промышленности. Простой пример: с революции до войны в СССР было разработано больше ста и запущено в серийное производство больше трех десятков самолетов, из которых только два были исключительно гражданскими. В Германии почти то же самое, разве что гражданских самолетов было уже четыре или пять, но и военных где-то за полсотни. А у нас всего разных самолетов, если даже учитывать эти новые конструкции, разработано восемь, и все они именно пассажирские. И можно, наверное, как-то посчитать, но мне кажется что у нас сейчас в авиационной промышленности народу работает не меньше, чем в СССР или в Германии.

— А у нас что, на оборону расходов нет разве?

— Есть. За семьдесят лет мы изготовили почти пятьдесят тысяч карабинов и около трех тысяч пулеметов. И две пушки. Работает Тульский патронный завод, на котором трудится человек пятьдесят…

— Брунн, не лги товарищам, — рассмеялся Никита, — там на патронном производстве работает человек десять, да и они в основном охотничьи патроны делают. Последний раз патроны для карабинов делались три года назад, нам их и так девать некуда.

— Ну вот, я не в курсе мелких деталей была, но суть та же самая получается. Мы не тратим на армию ни средств, ни — что важнее — интеллектуальных ресурсов. Мы все силы и средства направляем на экономическое развитие, и именно поэтому у нас и получается так быстро решать все задачи. Гражданские задачи, решение которых приносит ощутимую пользу всем людям, а поэтому те, кто эти задачи решает, занимается этим с удовольствием — и, может быть, стремясь получить удовлетворение от сделанной работы пораньше, делает всё так быстро.

— Никогда над этим не задумывался, — подвел итог обсуждению Никита, — но, пожалуй, Брунн абсолютно права. В Эфиопии первую ГЭС на Ниле строили не сказать чтобы из-под палки, но, скажем, энтузиазм проявляя лишь в дни зарплаты. А сейчас Али сразу три стройки запустил — и у него сейчас огромный конкурс даже на занятие вакантных должностей переносчиков камней. Ведь и простому мужику уже хочется после завершения стройки гордо говорить своим детям-внукам или соседям в деревне «А когда мы строили это водохранилище…», ведь поля, которые орошаются от первого, там кормят пару миллионов человек…

Первого июня в путешествие по железной дороге отправилась Брунн. Её Паша Пряхин пригласил «открыть движение электричек» и стать первым почетным пассажиров первого серийного поезда. Вообще-то электричку, сделанную в соответствии с пожеланиями Бруннхильды, в Железнодорожном институте сделали почти год назад и она — электричка — все это время ездила по дороге от Павлограда до Экибастуза, которая единственная была уже электрифицирована. Ну а к началу лета железнодорожники закончили электрификацию участка от Москвы до Александрова и немедленно, так как два поезда были уже изготовлены на новеньком заводе, включили их в «расписание».

С электричками в прошлом году вышел забавный спор: студенты и преподаватели, как только экспериментальный поезд был закончен, дружно решили назвать его «Бруннхильда», и Паша пояснил, что «просто название Богиня путешествий слишком длинное». Брунн его выслушала затем с деланной грустью поинтересовалась:

— То есть вы мечтаете на мне верхом кататься?

Предложенный ею вариант названия «Тройка» особого понимания в массах не встретил. Хотя Женя Сорокина в свое время подобные экипажи и попыталась внедрить в массы, тройки остались лишь как «спортивные упряжки», все же качество (и особенно ширина) проложенных дорог оказались не очень подходящими для столь экзотических повозок. Поэтому название у железнодорожников воспринималось как отсылка к длине поезда, состоящего из трех вагонов — но они уже проработали увеличение длины поездов до пяти или даже семи вагонов, так что в конечном итоге поезд получил имя «Рысак», а предложение Екатерины Великой обозвать поезд «Ласточкой» поступило слишком поздно.

За год опытной эксплуатации поезда было обнаружено (и устранено) множество мелких недоработок, кое-какие «новшества» в серийные поезда добавили вообще из «проектов будущего», так что поезд получился очень шустрым — его расчетная скорость слегка превышала сто семьдесят километров в час. По правильно подготовленной дороге, естественно, но специалисты быстро выяснили, что проще всего «подготовить» довольно прямые дороги от Москвы до Александрова длиной в сто километров или до Твери длиной в сто шестьдесят. Александровский маршрут был закончен первым — и на этом маршруте электричка пробегала из конца в конец с двумя остановками всего за сорок пять минут. Правда, чтобы обеспечить такую скорость движения, пришлось диспетчерам существенно «подвинуть» товарные поезда, идущие по этой ветке — а потому идея пустить поезда с интервалом в один час в каждом направлении осталась на уровне светлой мечты. Однако провода быстро тянулись и дальше, так что перспектива скататься в Ярославль меньше чем за два с половиной часа всех порадовала.

— Ну как съездила? — первой Брунн по возвращении домой встретила Ксюша. И ей впечатления путешественницы были действительно интересны, ведь в ее институте проектировалось все оборудование для «электричкостроительного» завода.

— Неплохо, скорее даже хорошо. Как в детство вернулась. Хотя внутри поезд получился не таким, какие я помню: все же строгости в дизайне сейчас поменьше, а украшательств всяких побольше. Но эти украшательства почему-то создают такой уют! А еще я с Пашей поговорила и теперь могу гордиться тем, что город имени меня становится важнейшим центром развития всех железных дорог на планете, — Брунн рассмеялась чуть ли не до слез.

— Это как и почему?

— Это потому что на контактные провода всех этих дорог нужно овердофига меди, а сейчас больше восьмидесяти процентов импортной меди к нам идет через порт Бруннштадта. Паша там все хорошо знает, сам же железку там прокладывал в свое время, и он говорил, что ребята уже приступили к постройке специализированного грузового причала для перевалки ценного металла.

— Интересно, а чем перевалка меди отличается от перевалки, скажем, дров?

— Медь тяжелая, ее не в контейнерах возят, а на платформах. И возят в виде слитков по паре центнеров весом, там специальные краны нужны чтобы их с вагонов по трюмам распихивать. А больше ничем, но все равно прикольно.

— Прикольно-то прикольно, но тратить столько меди чтобы электрички быстрее ездили… и я думала, что меди много и на Урале добывают, и в Скандинавии.

— Провода не только для электричек тянут. Паша сказал, что уже в августе провода до Ярославля дотянут и тогда все товарные поезда по ветке пойдут под электровозами, а это огромная экономия дизельного топлива. На заводе ведь не только электрички строят, там еще и новые электровозы по три мегаватта мощностью делают. По линии товарняки пойдут со скоростью в сто двадцать! А с медью — да, ее много где делают, но вся, что у нас добывается, планами на годы вперед расписана. А резко нарастить добычу получается только в Африке. Её сюда возят как раз из Африки и немножко из Америки, но у наших американцев больше меди нарыть не выйдет — в отличие от африканцев. Там электричества достаточно, карьеры здоровенные уже выкопаны, нужно только экскаваторов подкинуть и взрывчатки — а с этим у нас вроде проблем нет. С рабочими небольшие трудности были, но Али туда уже направил тысяч пять, так что сейчас наши дороги на африканскую медь завязаны.

— Понятно, я думаю Грише виднее где что брать. А про увеличение выпуска электричек Паша ничего не говорил? Я это насчет новых станков для него…

— Ксюш, пусть станками занимаются те, кто помоложе. Ты уже сделала куда как больше, чем нормальный человек сделать в состоянии, так что сиди и отдыхай. Если очень скучно — напиши книгу про то, как ты героически первые станки делала, я уверена, что твоя книжка «на ура» пойдет.

— Ага, зачитываться будут и в библиотеках в очередь на год вперед записываться…

— Зря ты так скептически перспективу оцениваешь, народ наш любит фантастику. Ты же не будешь писать как Вовка выколачивал для тебя арматурины из моста? Напиши, как он в кухонной печке железа наварил, а ты напильником из этого железа выпилила винты эти длинные. Чтобы люди прониклись нашим героизмом!

— Тьфу на тебя. Ты у нас литератор, ты и пиши. «Таинственный остров» Жюля Верна читала?

— Нет, а что?

— Прочитай. А потом напиши, как на необитаемый остров попали четыре простые бабы с обычными бабскими сумочками и начали там выживать. А когда через пару лет к ним приплыли спасатели, у них уже была своя развитая промышленность, через весь остров проходила железная дорога и был почти достроен круизный лайнер, на котором эти бабы собирались вернуться домой.

— Если лайнер, то на обитаемый, населенный дикими дикарями. А через два года там уже и город с небоскребами, и университет… Сегодня Алёна народ собирает, к ней внучка приехала и пообещала сготовить на ужин что-то экзотического из крокодилятины. Надеюсь, ты не будешь опять дома отсиживаться?

— Не буду, если Сашка снова у себя не задержится. А даже если и задержится… Брунн, я никогда ничего из крокодилов не ела. Это хоть съедобно?

По результатам дегустации «экзотики» Бренн высказала свое мнение:

— Ничего так, мне напомнило кильскую индейку, разве что помягче.

— А почему именно кильскую?

— У германцев министр сельского хозяйства наш институт Люды Пономаревой окончил, биологию очень неплохо знает. И он придумал для индюшек комбикорм делать из отходов переработки рыбы. Индюшки растут быстро, мяса дают много — но вот даже не привкус, а какие-то воспоминания о рыбе в мясе остаются. Здесь то же самое, но, в отличие от кильских индюшек, вкус рыбный оттенок совеем не портит. Надо будет при случае еще крокодилятины заказать.

— Это непросто будет: в Египте крокодилы — священные животные, а если тащить откуда-то с Белого Нила, то есть риск не довезти. Потому что тогда придется в Александрии садиться на дозаправку, а если местные про крокодила узнают, то почти наверняка нам аэропорт в Александрии прикроют: римляне с местными крокодилопоклонниками воевать не станут.

— А как тогда Таня этого привезла?

— Можно лететь через Аравию, если погода подходящая, то «Орел» оттуда до Баку долететь может. Однако там регулярных рейсов нет, Тане просто оказия такая подвернулась: в Бруннштадт срочно везли какое-то оборудование медицинское, а через Аравию лететь гораздо ближе чем через Афины и Александрию, вот ее обратным рейсом и захватили. Но туда пока регулярных рейсов нет и неизвестно когда будут.

— Почему неизвестно? Известно, — отреагировала Алёна. — У меня тоже внуки есть, и они говорят, что с Нового года начнутся регулярные прямые рейсы из Москвы в Бруннштадт.

— Ага, верхом на метле, — не удержалась от ехидного замечания Катя-старшая. — Я эту сказку уже который год слышу, но Ваня Кузнецов говорит, что народ новости слушает задницей: его мотор МК-5М7 летает втрое дольше, а не втрое дальше. В смысле ремонтировать его нужно втрое реже. А про новые самолеты, мне Кирюша говорил, можно с уверенностью сказать одно: после того как Ваня новый свой мотор доделает, эти самолеты еще пару лет просто испытываться будут.

— Ну, значит подождем пару лет, нам спешить некуда, — подвела итог обсуждению крокодилятины Брунн. — А кому невтерпеж — пусть есть кильскую индюшку. Или еще кого-нибудь. Мы, кстати, кенгурятину-то уже пробовали или нет? Или кого мы еще не ели?

Глава 7

Девятое мая триста седьмого года «попаданцы» встретили в Школе, устроив совершенно не торжественный обед на кухне Марининого дома. За столом сидели Катя-старшая, Катя-младшая, Брунн, Ксюша, Лера, Саша Лобанов, Оля и Никитой тоже присоединились к ним. А все остальные…

Все в Школе и собрались потому, что в парке Мнемозины в последний день апреля открылись новые памятники. Маркус ушел еще осенью, а Алёна не вернулась из Школы после его похорон. Велта умудрилась подхватить воспаление легких зимой, а в таком возрасте это, мягко выражаясь, не самое умное дело. А Вика… Лера выразилась в том плане, что Вике «не повезло» больше всех: она просто подскользнулась и упала, ударившись головой об уличную скамейку…

А остались они в Школе до девятого потому, что никак не могли решить как им обратно в Москву возвращаться. Идея Кати «намекнуть Саше о воссоздании Ютона» оказалась слишком запоздавшей, инженеры давно уже разобрали автобус — причем проделали это непосредственно в зале Исторического музея — на отдельные детали и собрали обратно, не забыв при этом тщательно всё измерить и зарисовать. А так же содрать с некоторых деталей покрытия — и краску, и антикоррозионное с кузова, и даже обивку кресел и облицовку салона — и отдать все это «на воссоздание» химикам. Химики (как и инженеры-автомобилестроители) проявили должный энтузиазм, и воссоздание самого автобуса задерживало лишь отсутствие потребной электроники. Вот ее как раз «воссоздать» не получилось, но в институте Маркуса разработали «функциональные аналоги», иногда «оригинал» и превосходящие. И в ноябре триста шестого года из экспериментального цеха ЗиЛа выкатилось сразу три очень похожих на «Ютон» автобуса. Белый, ярко-зеленый и «очень ярко» синий (его покрасили снаружи лаком, в который была добавлена молотая слюда). Вот на последнем все в Школу и отправились, и даже доехали до Подольска…

С автобусом ничего плохого не случилось, просто Катя-старшая сообщила всем, что «дорога неплохая, но подвеска слишком мягкая» и быстро-быстро вышла «подышать свежим воздухом» — при том, что в легковой машине её никогда вроде не укачивало. Вторая часть пути завершилась еще километров через десять, а дальше Катя очень не спеша, с многочисленными остановками, ехала на вызванной для этого из Москвы легковушке. Захватив по пути и Ксюшу, которой автобуса за глаза хватило примерно до Серпухова. Причем чуть позже, уже в Школе, Ксюша высказалась в том плане, что автобус тут не причем, просто «мы себя психологически накрутили еще перед поездкой». Однако проверять её идею никто не стал, тем не менее все решили всё же недельку «отдохнуть на природе и отметить славную дату на месте свершения подвига». А на вопрос Кати-младшей «какого конкретно подвига?» ответила Брунн:

— Мы именно в Школе решили не сдохнуть, а устроить себе приличную жизнь — и именно это иначе, как подвигом и считать нельзя.

А Лера, глядя на очень удивившуюся такой трактовке Катю, добавила:

— Подвиг это был, настоящий подвиг. Просто мы тогда еще этого не понимали. Даже не смотря на то, что у нас с собой и электростанция была, и станки, и вообще дофига всего — мы совершили подвиг. Ну а результат — вон он, за окнами…

Все машинально поглядели в окно.

— А подросли наши яблоньки, — с улыбкой заметила Брунн.

— Это уже не наши, это молодые, им лет двадцать всего, — отозвалась Оля. — Но сорта те же самые, ребята специально прививали саженцы от тех же яблонь, на место которых их сажали.

— Это хорошо. Да и чай такой же вкусный.

— Потому что вода та же самая, из Прозрачного ручья. И течет по тому же водопроводу. Там, на ручье, и плотина, и электростанция с насосом стоит которую Вовка делал.

— Плотина — может быть, а генератор и насос… за столько лет все же уже в труху проржаветь должно, — начала было Катя-старшая.

— Вовка на третий год все от ржавчины почистил, починил все сломанное, даже отникелировал, и потом водокачка работала больше тридцати лет без перерывов. А после и генератор, и насос пару раз в Туле чинили. Не переделывали, а именно чинили и назад ставили. А десять лет назад опять чинили, уже в Запорожье, там все в плазмотроне покрыли какой-то сталью нержавеющей и обратно поставили. Говорят, что теперь еще лет сто все работать будет…

— Выходит, что получилось у нас все сделать, как мама говорила, на века, — улыбнулась Катя-старшая. Она поставила чашку на стол, огляделась: — Даже здесь, в кухне, все такое же, как семьдесят лет назад…

— Не такое же, а то же самое. Ну, почти то же самое, краска на стенах новая. Я, когда здесь жила и за домами следила, очень удивлялась тому, что наши дети и внуки ничего вообще старались не менять. Мебель, если что-то портилось, чинили, на новую не меняли. Только вот те шкафчики и полки заново сделали, потому что ДСП вообще в труху превратилось. Сейчас все полки уже из сплошного дуба сделаны, но на вид точно такие же. И ручки тут от старых полок…

— И лампочки в люстрах новые…

— Кать, ты не поверишь: старые. То есть только здесь, в кухне старые, ребята из Александрова приезжали, поломанные забрали — они сказали, что в них какие-то микросхемы сгорели и некоторые диоды. Микросхемы они свои, новые поставили, а диоды из всех ламп как раз в эти шесть перепаяли. Тут еще четыре запасных лампочки где-то лежат…

— Честно говоря, не ожидала. А говорят, что в одну реку… но ведь когда-то и эти лампы перегорят.

— Зато можно в точно такую же. Александровские ребята не из любви к старине глубокой с лампочками возились, они сказали, что собираются сами такие же делать. И уверена, что сделают. Может быть уже в следующем году, а может быть и лет через пять — но обязательно сделают.

— Или через десять, или через пятьдесят.

— Не будь такой пессимисткой! Молодежь нынче пошла… как бы это поточнее сказать… вся в нас, вот как! — Оля показала рукой на стол: — ты ничего не замечаешь?

— Слов нет, наготовили внучки все прекрасно…

— На тарелки смотри!

— А… бабулины тарелки, а что?

— У бабули их было шесть штук, а тут восемь. Я одну разбила, расстроилась что аж расплакалась, ведь таких больше нигде не найти. То есть я так думала, а мне через две недели парни из Рязани принесли новенький сервиз на двенадцать персон. И большие тарелки, и маленькие, и блюдца, и чашки. Я бабулины-то в шкаф поставила… то есть я все же думаю, что бабулины — потому что не смогла отличить старые от новых! Мне потом ребята рассказали, чем они отличаются — там на дне маленькая пометка есть, но у меня уже зрение не такое как в молодости, я все равно различить их не могу…

— Это очень интересно, я давно такие же хотела. А где их в Рязани купить можно, ты не знаешь?

— Знаю. Нигде не купить, их только для меня тогда и сделали. Но раз ты хочешь, я попрошу и для тебя сервиз сделать. Вот прямо сейчас позвоню и попрошу. У меня где-то номер записан этой серии, они у себя хранят и формы гипсовые, и литографические камни, с которых деколи печатаются.

— Спасибо, — Катя внимательно оглядела блюдце, — только ты им скажи, пусть на дне уже свое клеймо ставят, а не это вот иностранное.

— Интересно получается, — заметила Лера, — дети с внуками вообще любой наш каприз удовлетворять будут? Вообще-то с моими у меня в основном споры разные идет и они… хотя да, они стараются сделать нам жизнь раем, просто раньше я как-то на это особо внимания не обращала.

— Не обращала потому что мы сами ее почти раем смогли сделать. В Александрове уже телефон сделали с видеокамерой, паршивенькой, на двести с чем-то килопикселей, но сделали же!

— Сделали. Потому что знали, что ее нужно сделать. Точнее, что ее можно сделать, и у них было то, на чем ее делать, — задумчиво проговорила Катя-старшая. — Нам вообще невероятно повезло тогда… а в Москву я на поезде поеду.

— А до Тулы пешком пойдешь? — поинтересовалась Ксюша.

— В маминой машине меня никогда не укачивало. Вообще никогда, а она, как я понимаю, в гараже не просто так стоит. Или как? — она повернулась к младшей сестре.

— А у Михалыча в гараже работающая «Октавия», ты же на ней сколько лет каталась? Только давай не за рулем, ведь машину всяко нужно будет обратно сюда перегонять, так что водитель все равно в машине будет.

— Даже и не думала сама ее вести. Значит так, я с Ксюшей в Тулу на джипе, а кто автобуса не боится, на нем в Москву возвращайтесь. А то засиделись мы тут, а работа стоит.

— Мам Кать, какая еще работа? — удивилась Катя-младшая.

— Какая-какая… работу мы себе завсегда найдем. Ямы рыть я, пожалуй, воздержусь, а вот головой поработать… Между прочим даже просмотр кино является не самой простой работой для головного мозга, а можно еще и книжки читать. Или писать — тоже дело общественно-полезное, ты не находишь?

Когда Катя-первая сказала Никите, что любое желание Кати-старшей народ воспримет как руководство к действию, она ни капли не преувеличивала. А народ работающий в министерствах, давно уже воспринимал Дон как «голос Екатерины Алексеевны» и бросался выполнять сказанное ею, даже не задумываясь, зачем это вообще нужно. Потому что раз Екатерина Алексеевна «сказала сделать так», то это будет просто необходимо всем — может быть не сразу, но обязательно будет. И за примером далеко ходить не надо: когда-то Катя распорядилась во всех домах делать электрическую проводку в расчете на двадцать ампер — это когда еще не в каждой комнате получалось поставить простую лампочку на шестьдесят ватт. Но потом, причем сильно потом, с появлением холодильников, электрических утюгов и чайников, стиральных машин и прочих электрических домашних приборов необходимость в такой проводке стала очевидной. Но очевидной-то для всех она стала именно потом, спустя многие годы — а вот Екатерина Алексеевна это предвидела задолго до того, как другие это поняли…

Поэтому, когда Дон стала ходить по разным министерствам и сообщать, что «Екатерина Алексеевна просила подумать» о чем-то совершенно непонятном, никто даже и не подумал разбираться в причинах, вызвавших такие странные просьбы: потом будет понятно, зачем все это ей понадобилось. Потом, зато понятно будет всем.

Сама Дон тоже не одними разговорами с «посторонними» специалистами ограничивалась, в самом Минстрое народ бросился выполнять пожелание Екатерины Алексеевны с бешеным энтузиазмом. Не весь, конечно, народ, да и сама Катя попросила Дон «привлечь к проекту только своих». Последнее Дон интерпретировала, возможно, не совсем правильным образом и проектированием нужных Кате зданий занялись внук и внучка самой «заместительницы Министра строительства» — но там и работы было, в общем-то, немного. В части проектирования немного, а вот в части самого строительства…

Лера, совершенно случайно узнавшая об очередной инициативе подруги, не удержалась и зашла к ней за разъяснениями:

— Кать, какого рожна ты поставила на уши сразу восемь министерств? Или тебе заняться больше нечем?

— Нечем. Вот, погляди, какой я домик спроектировала, — Катя показала историчке красивые, выполненные в цвете виды здания в фас и профиль.

— Выглядит неплохо. А что это будет?

— Вот в этой половине будет продуктовый магазин, тут и в подвале — склад. В подвале еще будут стоять четыре больших морозильника, а в зале поставим шесть холодильных витрин, вот, погляди вид торгового зала, и четыре витрины уже морозильных. Здесь, в пристройке, будет стоять два автономных генератора по сто киловатт, дровяных. А вот тут будет небольшая деревенская мастерская. В ней деревенские жители смогут себе что-то нужное сделать или починить…

— Кать, а нафига дровяные-то генераторы? Сейчас дизельные на пятьдесят киловатт делают и в нас в Кургане, и в Америке, если я не путаю, где-то в Сталинске. А Али хочет такие же в Мероэ делать после того как там ГЭС заработает…

— Мы там в Школе на кухне славно посидели… и ты сама сказала, что мы совершили подвиг. Но совершили его потому что у нас было электричество, причем электричество дровяное, нам тогдашним доступное. Были станки, инструменты, холодильники были и прочее всё, включая источники знаний. Ну да, изрядной частью в голова наших, но как нам тогда помогли те же энциклопедии! Причем из Брокгауза мама вытащила, пожалуй, больше нам остро тогда необходимого, чем из всех прочих книг. Прочие тоже пригодились, но уже позже, а вот выжили мы… Я не знаю, как мы тут оказались. Нина говорила, что скорее всего в виде неких «информационных копий», но жить и чувствовать это нам ни капли не мешало.

— Ну, допустим. И что?

— А то, что если кто-то из наших людей тоже куда-то попадет, причем именно в виде копий и мы об этом никак не узнаем, то этим попаданцам придется хреново. Да даже если и узнаем… Но если у них окажется такой домик…

— И как он там окажется? Ты же не знаешь, где такой перенос случиться может.

— Не знаю. Поэтому такой магазинчик с мастерской будет стоять в каждой деревне. И в каждом магазинчике будет и большой аптечный отдел, и запас семян… то есть круп, овощей разных, прочего всего из того набора что нам достался. Ну и еще кое-что по мелочи, что может помочь попаданцам выжить до тех пор, пока они там свою цивилизацию не выстроят.

— Глубокая мысль…

— А так как вряд ли им повезет попасть вместе с полусотней лучших учителей страны, в каждом магазинчике будет и небольшая библиотека, вот тут, на втором этаже. И в каждой библиотеке будет лежать по экземпляру «Технической энциклопедии», причем ее напечатают на лучшей бумаге, которая лет двести как новая будет.

— Так это ты для этого заставила строить завод по производству бумаги из эвкалиптов? А почему, кстати, именно их эвкалиптов?

— Я еще в детстве где-то прочитала, что из эвкалиптов как раз бумагу делают для очень важных документов. Но это неточно, так что на другом заводе и из конопли бумагу делать будут, потом посмотрим, какая лучше получится. Но нам-то и та, и та пригодится, так что заводы лишними не будут.

— И сколько на твои эти хотелки средств уйдет?

— Да дофига, только все вложения очень быстро окупятся. Народ-то у нас рукастый растет, только руки эти ему особо приложить зачастую и не получается. А так, смотри, у любой деревенской школы будет площадка, где школьников работе на станках обучить можно будет, что уже хорошо. А народ, если ему что-то сделать или починить потребуется, просто пойдет в эту мастерскую и сделает что ему нужно. Причем не только для дома, если там трактор какой сломается или сеялка-косилка: я же в эти библиотеки и инструкции по ремонту тракторов с косилками поместить собираюсь, причем вместе с чертежами каждой детальки. И с описанием техпроцессов, если они какие-то заковыристые…

— Это же сколько тебе литературы напечатать придется!

— А я посчитала, не очень много. У нас ведь есть одно огромное преимущество перед той цивилизацией, из которой нас сюда выкинуло: тракторов у нас на всю планету четыре базовых модели, грузовиков — ну если КамАЗы не считать и карьерные самосвалы — три, три легковушки…

— Мне кажется, больше. Много больше.

— Я Сашу потрясла немного, он раскололся: если совсем старые машины не считать, которые уже на переплавку пора но просто выбросить жалко, то именно так. Но в целом у меня получается, что всю технику нашу, если только базовый уровень рассматривать, получится впихнуть в пару десятков энциклопедических томов. Ксюша — я её в детали не посвящала — что-то прикинула и сказала, что собственно «Техническая энциклопедия» займет всего-то пять или шесть томов. И тома четыре потребуется для описания всех базовых машин с подробными деталировочными четрежами.

— Я бы еще добавила книжки по агрономии и агрохимии…

— А это и так там будет, это же именно деревенские магазинчики задуманы! Но раз уж там, возможно, и детишек учить чему-то станут… Лера, с тебя книжка по истории древнего мира. Точнее, энциклопедия историческая. А заодно и народ историю подучит, ведь кто-то там когда-то воде говорил что-то вроде того, что народ, не знающий своей истории, не имеет будущего. А нам такого точно не нужно.

— Ох и коварная ты! Кто тебе рассказал, что я книгу по истории пишу?

— Что? А, это хорошо что пишешь. Как напишешь… даже нет, ты то, что уже написала, отдай Дон, она ее сразу в печать запустит. А когда допишешь, или второй дом выпустим, или «издание новое, переработанное» сделаем.

— А почему Дон?

— А потому что я её назначила координатором всей этой программы. Лучше неё никто с такой работой не справится: ее во всех министерствах слушают и стараются ей во всём угодить.

— Это тебе угодить все стараются, я слышала, что её называют «голосом Екатерины Великой».

— Ха и еще раз ха! Это она так думает, а разубеждать её мне просто лень. Она управляет всем строительством в стране, от неё лично зависит когда, где и что будет построено — ну, или, не построено. За исключение разве что атомных станций, но и атомщикам нужны дома жилые, школы, больницы, магазины — так что она сейчас самый уважаемый человек в стране. Именно уважаемый, ведь все давно уже знают, что Минстрой умудряется планы выполнять процентов на сто двадцать, а если очень нужно, то и больше.

— А ты такого уважаемого человека на реализацию своих капризов поставила! Ай-яй-яй, как нехорошо! — рассмеялась Лера.

— Я просто не хочу, чтобы она себя окончательно загнала, а то работает спины не разгибая… В министерстве сейчас много кто со всеми делами разобраться может не хуже Дон. То есть каждый по отдельности, наверное, все же хуже, но все вместе вполне себе справляются, а с этой программой у нее, надеюсь, хоть немного отдохнуть получится и, что мне кажется тоже важным, получится увидеть, что смену она вырастила отличную и ей теперь можно и отдохнуть, на пенсию со спокойной совестью уйти, с внуками понянчится…

— На пенсию? Сколько же ей лет? Полтинник-то стукнул уже?

— Давно уже за шестьдесят. Я её тоже на коктейль Яманаки посадила. Не эликсир молодости, конечно, но женщине в любом возрасте хочется выглядеть хорошо, а она вполне заслужила.

— Ну да, конечно. А это ее внуки к твоему проекту десяток разных фасадов сделали? Я насчет «с внуками посидеть»…

— Двадцать шесть фасадов… пусть с правнуками сидит! Хотя ты права, наше воспитание, а её еще мама бюрократить учила, такую фиг на пенсию выгонишь. Но нервотрепку ей подсократить не мешает. Так когда от тебя историческую энциклопедию ждать? А то, я погляжу, ты мне зубы заговариваешь, с темы соскакиваешь чтобы отлынить…

— Ну, если подумать… твои магазинчики когда, где-то через год массово строиться начнут? Вот через годик, надеюсь, и напишу всё. Если жива буду. То есть постой, ты хочешь, чтобы в каждой деревне были подробные инструкции как выстроить технологическую цивилизацию?! Как думаешь, сколько времени потребуется тем же римлянам, чтобы весь твой комплект документации спереть?

— Нисколько, все книжки еще и в магазинах в свободной продаже выложены будут. А римляне — что римляне? Им когда еще передали всю документацию по черной металлургии — они что, металлургической державой стали? Из всех реальных благ цивилизации у них только рельсы появились, а в остальном Рим Римом и остался. Потому что мало книжки читать, нужно еще чтобы написанное в книжках стало… как ты сама-то говорила, народным достоянием? А вот эти знания народным достоянием реально станут лишь когда народ появится, как у нас. И соответствующий общественный строй, который раздачу знаний населению поставит во главу. А обществе рабовладельческом, или в феодальном такого произойти не может, так что если ты о нашем индустриальном первенстве печешься, то нам продажа книжек ничем сейчас не угрожает. Потому что тут требуется уже социальная революция… красиво я сказала? Вот именно это и требуется, а вот когда оно, общество то есть, таким станет, то всего-то лет через пятьдесят… Мне тут внуки забавную историю рассказали: в Кушитском царстве какие-то тамошние инженеры все же добыли через третьи руки какие-то наши учебники и прибежали с довольными мордами к ихнему императору на предмет «дай нам волю и денег заодно, мы через десять лет китайцам так наваляем!». Короче, их повесили, чтобы народ не баламутили. Потому что если они будут делать много дешевого железа, то разорившиеся ремесленники будут для империи пострашнее китайских завоевателей.

— Ну, что-то в твоих рассуждениях есть, — ответила, немного подумав, Лера. — Но надо будет отдельно озаботиться тем, чтобы критические технологии в этих книжках явно не отсвечивали. Пусть Никита с Олей книжки перед печатью тиражей внимательно прочитают…

— Знаешь, почему наша цивилизация не загнется? — поинтересовалась у Кати Брунн за ужином в конце августа, примерно через три месяца после того, как Катя «родила» идею о подготовке «базы для потенциальных попаданцев». Эта идея даже некоторое время обсуждалась в «узких кругах», и самым ее серьезным критиком был Никита — но его критика оставалась лишь набором слов, а Минстрой все же приступил к строительству новых зданий. Не во всех, конечно, деревнях, но к середине августа уже больше полусотни зданий были практически достроены.

— Потому что у этой цивилизации уже есть могучая индустриальная основа, — ответила Катя.

— Ответ неверный. Наша цивилизация не загнется потому, что мы сумели выучить думающих людей. И научились на ответственные должности расставлять именно таких, думающих. А лично ты нашла, воспитала, обучила — тут любое слово на выбор можно подставить — на должность начальника Минстроя очень даже думающую девочку. Дон твое пожелание постаралась исполнить, но — как человек именно думающий — добавила и свое видение процесса. Поэтому в этих красивых домиках в каждой деревне будет размещаться вовсе не то, что ты себе придумала.

— Интересно, что же? Мне она ничего не говорила.

— Дон немножко подумала о том, чего в деревнях на самом деле не хватает. С магазинами там вроде все нормально, с библиотеками — если брать, к примеру, школьные библиотеки — тоже вроде неплохо. Поэтому в каждом таком домике будет стоматологический кабинет…

— И где же мы столько стоматологов-то наберем?

— Неважно у нас со стоматологами, их везде не хватает. Но если у деревне будет оборудованный кабинет, то стоматолог районный сможет в деревню приехать раз в неделю или когда нужно будет, и несрочную помощь селянам оказать. Но я не закончила: там же будет и кабинет, скажем, терапевта, еще чего-то, уже не медицинского, это Дон решила оставить на усмотрение самих жителей деревни. А вот идея твоя поставить в каждой деревне аварийный дровяной генератор оказалась более чем уместной. Причем там будет ставиться комплексная электростанция: на дизеле чтобы дать электричество критическим потребителям меньше чем за минуту и уже дровяная, на случай если сбой в сети окажется достаточно длительным. Потому что случаются у нас перебои, особенно в деревнях. Не часто, но все равно запасные электростанции особо лишними не окажутся.

— Не совсем понятно. Ладно, кабинет терапевта — там только кушетка нужна и, может быть, шкафчик с лекарствами и какими-то инструментами. А для стоматологии…

— Минприбор совместно с Дон быстро-быстро строит новый завод по выпуску стоматологического оборудования. Решили производство выделить в отдельное предприятие, а не клепать его на коленке на трех приборостроительных заводах. Тут, конечно, тоже все не просто получается, но в Госплане под это дело специальный отдел создали, вроде как временный. В смысле, под постройку завода и координацию его связей со смежниками. Но это тоже, по большому счету, фигня, сейчас самое крутое строительство пойдет для производства дизельных и дровяных электростанций.

— А зачем новые заводы для дизелей?

— Нужны потому что новые дизели, — ответил Никита, — а тут ты со своей идеей. Судостроители очень давно выражали недовольство тракторными дизелями, которые они используют как вспомогательные на судах, у Саши специально для них разработали именно то, что они хотели — но делать не стали потому что делать сто штук в год просто невыгодно. А если их же и под электростанции приспособить… в общем, принято решение мотороремонтный цех Порт-Еленинского судоремонтного выделить в отдельный завод, который и будет делать столь нужные флоту и тебе лично моторчики.

Лера неожиданно для всех просто зашлась в хохоте.

— Я что такого смешного сказал? — обиделся Никита.

— Ты ничего смешного не говорил, это я говорила. Давно еще, о том, что мы всего лишь потуже закручиваем спираль истории. Ты про завод «Дагдизель» слышал?

— Нет, а это где?

— Это когда. Был такой заводик в Махачкале, а у нас на этом месте появился Порт-Еленин. И в нем теперь строится завод для производства дизелей. А чего еще под Катину программу у нас строится?

— Вообще-то Катина идея очень богатая оказалась. Я про всё не в курсе, а если совсем грубо, то что-то такое строится сразу в восьми министерствах. У Минздрава новенький НИИ стоматологии, в просвещении — соответствующий учебный институт.

— Да детали вообще тут не важны, — усмехнулась Катя-младшая, — главное во всем этом то, что дети наши, как оказалось, любую бредовую идею в состоянии сами отшлифовать и обратить во что-то очень общественно полезное. По крайней мере в обозримые сроки у нас появится относительно вменяемая стоматология и дантистами перестанут пугать детей и взрослых мужчин.

— Вот именно, — поддержала её Оля. — Что, Никита, ответить тебе уже нечего? Да ты не бойся, когда институт достроят, я с тобой туда вместе пойду, чтобы тебе не так страшно было…

Глава 8

Борис Игоркин в гостиницу возвращался в состоянии легкой задумчивости. Конечно, получить пост директора новенького завода в сорок семь лет — это удача, можно сказать, неслыханная, а с другой… Так уж сложилось, что директорами новых заводов обычно становились инженеры в возрасте от тридцати до тридцати пяти: такие уже и опыта на производстве набраться успели, но и учиться не разучились — а ведь при назначении каждый инженер еще и полгода, а то и год проходил дополнительное (и очень непростое) обучение в Школе административного управления. А после тридцати пяти инженер занять мог пост директора лишь в том редком случае, если предыдущий директор по каким-то причинам свой пост покидал. На памяти Бориса такое случалось лишь дважды, причем оба раза старые директора уходили в мир иной. Да и на их место вставали отнюдь не начальники второстепенных цехов такого завода.

А вот с ним произошло нечто принципиально иное: работая много лет начальником цеха ремонта узкоколейных тепловозов на Брянском тепловозостроительном, инженер Игоркин «новые заводы» вроде как уже «перерос», а заместить директора (случись с ним что-то) не мог потому что «недорос». По той простой причине, что вот уже много лет в цеху тепловозы не только ремонтировались, но и делались — но не просто узкоколейные, а с газогенераторными моторами. Поначалу сотню таких экзотических тепловозов изготовили для Рима, а чуть позже кто-то решил, что для дорог уже лесовозных тепловоз, работающий на дровах, очень даже к месту будет.

Поначалу «дровяные лесовозы» строились с минскими моторами, которые там изготавливались для ремонта старых грузовиков, но когда все причастные окончательно решили, что шестидесяти сил такому тепловозу будет маловато, в руководимом Борисом цехе стали и моторы собирать. Такие же газогенераторные, но уже мощностью чуть больше двух сотен сил. Неплохие получались моторы, однако в год их требовалось десятка четыре всего, так что на моторном участке и работало человек тридцать.

И внезапно оказалось, что таких моторов нужно несколько больше. Заметно больше, по новым планам за пять лет их нужно было изготовить минимум восемьдесят тысяч штук, а потом продолжать выпуск тысяч по десять в год — да и то, если ранее сделанные ломаться не будут и если эти же моторы срочно не потребуются где-нибудь еще. Понятно, что в цеху, даже если его сильно расширить, столько сделать невозможно, и для их производства требуется новый завод — но вот опытом изготовления этих моторов обладал ровно один инженер.

Должность солидная и ответственная, но она несла в себе и определенные неудобства: почему-то (и всем было понятно, почему именно) новые заводы строились вдали от старых. Иногда — очень далеко, а новый моторный завод начал строиться в городе Благовещенске. Раньше Борис о таком городе и не слышал, а когда ему в Госплане показали его на карте, поинтересовался, почему завод строится так далеко. Ответ его — как инженера — порадовал: там и руда железная неподалеку есть, и уголь, и все остальное, нужное для получения хорошего металла. Не только железа: там и медь имеется, и другие очень нужные для будущего производства ископаемые — ведь завод-то не просто моторы делать будет, а электростанции на основе таких моторов.

А вот как мужчину и семьянина Бориса расположение завода смутило. Ладно старшие дети — они-то уже взрослые, работают и хорошо живут сами по себе, а вот младшие — с ними не совсем понятно. То есть не совсем понятно, какие в этом Благовещенске школы, а двоим, которые сейчас учатся в институте и техникуме — их-то куда девать? Все же наверное нужно было, прежде чем с предложением соглашаться, все же с семьей посоветоваться…

Пуск Благовещенского завода волновал не только Бориса Игоркина, ведь его требовалось еще и построить, и оборудованием оснастить — так что в Госплане был назначен специальный человек, который — среди прочих забот — и подготовкой пуска был озабочен. Была озабочена, потому что работу эту Гриша поручил только что вышедшей из очередного декретного отпуска Насте Голубевой. И вовсе не потому, что завод этот начал строиться с подачи Настиной бабушке, а просто потому что у нее пока еще других дел особо не появилось после отпуска.

Что означает слово «декрет» — это знала каждая женщина в стране. Декрет — это время, начинающееся, когда любому человеку становится с первого взгляда понятно, что скоро у женщины будет ребенок, и оканчивающееся, когда этот ребенок начинает есть кашу. А точнее — с седьмого месяца беременности и до достижения ребенком возраста в полгода. Поэтому и отпуск называется «декретным», а дополнительный отпуск, который любая молодая мамочка имеет право взять до достижения ребенком года, называется просто «отпуск по уходу за ребенком». Вот только дополнительный отпуск очень немногие мамочки брали — потому что тогда уже зарплату платить переставали, а давали одно лишь пособие на ребенка. Которого вполне хватит, чтобы самой мамочке и одному ребенку прокормиться, но на что-то еще уже явно недостаточно. И тем более недостаточно, если ребенок уже не первый.

У Насти это был уже третий ребенок, но дополнительный отпуск она не оформила не из-за финансовых соображений: когда муж работает преподавателем математики в инженерно-физическом институте, проблем в семейном бюджете и быть не может. Вообще у нее «семейная проблема» было лишь одна: муж до сих пор не мог окончательно смириться с тем, что Настя отказалась менять свою фамилию после замужества. Но здесь Юра Семенов победить шансов не имел, все же спорить с огромной семьей Голубевых у него, как сама Настя говорила, «глотки не хватило бы». Впрочем, он и не спорил, ему было достаточно что и двое сыновей, и теперь дочка носили уже его фамилию, а спорить с членами дружной семьи он и не собирался. Потому что понимал, что есть еще слово «семейственность», означающее, что члены семьи во всем друг другу помогают.

И проблему с кадрами для нового завода Настя решала исходя, в том числе, и из сложившихся традиций этой самой семейственности: на первом же заседании Госплана, на котором Гриша поинтересовался «как там дела с кадрами», она ответила:

— С кадрами все отлично: директором согласился поработать Борис Игоркин…

— А справится? Он же до этого был всего лишь начальником вспомогательного цеха.

— По дровяным моторам он у нас вообще единственный специалист в стране, а по генераторам электрическим там будет главной его племянница, Лада Игоркина. Она уже два года отработала на Орловском заводе в конструкторском бюро и три — сменным мастером, так что и с производством генераторов проблем не будет. К тому же Борис был начальником цеха не совсем вспомогательного, а, скорее, непрофильного — и вот тут он опыта руководящего точно набрался. Главным образом в той части, которая будет в Благовещенске первое время самой главной: работе со смежниками. А с людьми — так кадровиков я тоже подобрала, а в школу администраторов Ладу как раз отправляю. Она-то всегда родному дяде помощь окажет при необходимости, но, посмотрев, как в Брянске лесовозные локомотивы выпускались, практически уверена, что такой необходимости и не возникнет.

— То есть с моторным заводом ты все проблемы закрыла?

— Нет конечно. Но заявку на постройку рабочего городка я для Дон подготовила и даже с ней согласовала, открытием ПТУ в Благовещенске Велеха озаботила. И вот он видит небольшую проблему: в городе и окрестностях много китайцев или корейцев, которые вот-вот школы позаканчивают и наверняка захотят и дальше учиться — а в ПТУ для них мест может и не оказаться.

— Пусть там Велех два ПТУ открывает.

— Да хоть пять: в города пока что два завода, с моторным три будет. Ну закончат они училище, а работать им где?

— И какие идеи?

— Идей ровно три. Первая — неподалеку строить новый город. Это бабушка предложила, даже место показала: там как раз Амур становится глубиной больше двадцати метров и в городе тогда можно будет строить хоть океанские сухогрузы на сто тысяч тонн. Вторая идея — в самом Благовещенске выстроить еще и тракторный завод. Третья идея — но ее категорически не поддерживает тетя Лера — в течение двух-трех лет выстроить примерно полтора десятка заводов в Заамурье.

— А почему Валерия Анатольевна против?

— Она говорит, что местный народ еще не воспринимает идею коллективного труда, там для начала нужно строить небольшие фабрики легпромовские чтобы народ хотя бы узнал, что такое работа в коллективе, а серьезные заводы там можно будет открывать лет через двадцать.

— Мне кажется, она здесь ошибается… про двадцать лет. Сейчас уже во взрослую жизнь вступают дети, отучившиеся в наших школах…

— Против принципа «дети наших детей» не попрешь. Как Анна Ярославна говорила, из первого поколения школьников к реалиям нашей цивилизации будут приспособлены процентов пять максимум, а на самом деле получается где-то в районе трех. Но уже в следующем поколении таких будет большинство, так что двадцать лет, как мне кажется, это минимум. Но все равно я думаю, что заводы все же строить нужно, на них и наши рабочие пока работать смогут, а местные постепенно подтянутся.

— Список заводов у тебя есть?

— Примерный, к концу недели сделаю окончательный — если решим, что третий план будем запускать.

— Будем. Три процента в год — это даже за десять лет составит…

— Три процента. Считать-то нужно только выпускников школ.

— Разумно. Договорились, в субботу на планерку подготовь список заводов и ориентировочные сметы под них. И принеси заодно план, который Екатерина Алексеевна предложила, судостроительный завод точно лишним не окажется.

Екатерина Алексеевна сидела на скамеечке во дворе, шевеля палочкой опавшую листву:

— Зря меня все-таки на похороны не пустили.

— Меня тоже, — ответила сидящая рядом Лера. — И, наверное, правильно сделали. Ты вспомни, как тебе было плохо весной.

— Лена сказала, что это от краски, автобус был совсем еще новый. А теперь краска выветрилась.

— Все равно внучка твоя права, тебе точно рисковать не стоит.

— Но не проводить девочек… Ксюша, конечно, последнее время была уже совсем плоха, а Брунн…

— Врачи сказали, что когда она к Ксюше зашла и увидела ее на полу, то, скорее всего, бросилась ее поднимать. Вот сердце и не выдержало, все же возраст…

— Я теперь за Сашку боюсь, он все переживал, что уехал в Коломну мотор свой запускать, а если бы остался дома…

— Я попросила врачей за ним особо присмотреть. И он все же парень спортивный, со здоровьем вроде все хорошо у него. Да и мы его одного теперь не оставим.

— Ага, две старухи будут утешать молодого парня.

— Ему же уже восемьдесят пять!

— А ты свой возраст уточни для разнообразия. Вот удивительно, у нас разница всего четыре года, но где-то лет до двадцати — его двадцати — я считала его мальчишкой. Потом, лет до пятидесяти — почти ровесником, а вот позже он снова для меня мальчишкой стал. Причем почему-то это только к нему относится, Маркуса я мальчишкой перестала считать лет с шестнадцати.

— Маркус всегда просто очень серьезным был, а Сашка так и остался заводным. Как и ты, кстати. На тебя посмотреть — еще неизвестно, кто из вас младше. И то, что он поехал этот корабельный мотор пускать, отсюда же проистекает. Кстати, Ксюша это очень даже понимала и всегда его во всех его затеях поддерживала.

— Это точно. И теперь у нас есть мотор в двенадцать тысяч лошадей, но нет Ксюши и Брунн…

— Кать, переставай ныть. У нас теперь столько всего есть, и это мы, все мы вместе, включая тех, кто теперь в твоем парке лежит — мы всё, что вокруг нас, сделали. Иуван, говорят, новый двигатель до ума довел, скоро на испытания самолет пойдет, который их Москвы до Владивостока без посадки лететь сможет.

— Интересно было бы на него поглядеть.

— Ту-204, только с четырьмя моторами, у него моторы по девять тонн тяги. Я сама Илье Полякову картинку рисовала, у Михалыча в журнале нашла: все же Илья мне не чужой человек, на правнучке женат. Только мне кажется, что ребята у Ильи слишком уж о комфорте пассажиров решили позаботиться: в самолете они разместили всего сто двадцать пассажирских кресел.

— А я слышала про самолет вроде Ту-134…

— И такая машина строится, точнее, уже приступают к строительству. Твой Кирилл все же неплохо умеет картинки твои же в металле воплощать. Точнее, в чертежи, в металле его в Новосибирске воплощать начали. И не знаю как ты, а я собираюсь на самолетике этом еще полетать.

— И куда это ты собираешься лететь?

— А мне все равно куда, просто чтобы детство вспомнить. Мне лет пять было, с отцом первый раз на этой мелкой тушке полетела — такой восторг был! И хочется еще раз его почувствовать, на таком же самолете полететь!

— Самолет не такой же будет, они сейчас все из титана делают. И салоны как в «Ютоне»…

— А вот это неважно. Потому что я буду знать, что это — тот самый Ту-134 из моего детства. Ну изменился немного за девяносто лет, но ведь это мелочи?

— Мелочи. Тогда я с тобой полечу. Как думаешь, мы доживем?

— Лично я в этом не сомневаюсь, и тебе не советую. А полетим мы… забавно, я тот восторг помню, а куда мы летели — нет.

— И это неважно, мы полетим в наше детство. В Таврию, в бергамотовую рощу, где растут мамины деревья.

— И обязательно весной тогда, когда бергамот цветет… Кать, а ты всех своих правнуков так опекаешь как Кирилла? Всякое интересное им подсовываешь?

— Ну ты и сказанула! Я большинство из них никогда в жизни не видела, а о многих, думаю, и не слышала, да и внуков-то, скорее всего, тоже не всех знаю. А Кирилл — он просто сын Лены, которая мой лечащий врач, и он иногда с матерью ко мне заходил, если чего-то тяжелое принести ей нужно было.

— А я и не знала, что Лена — твоя внучка.

— Она Леночкина внучка, не моя. Но замужем за Вовой, который Васькин сын — а уж первого-то внука я никогда не забуду, — рассмеялась Катя. — Даже первый десяток внуков или даже два десятка, но когда их становится больше полусотни, то память начинает отказывать.

— Это хорошо…

— Что память отказывает хорошо?

— Нет, просто я переживала о том, что внуков не всех знаю, а с женой Ильи вообще познакомилась на их свадьбе, да и то лишь потому что они мне приглашение прислали, а тогда они рядом жили и я пошла. А сейчас ты мне показала, что это не склероз у меня старческий, а просто правнуков у меня немного лишку… то есть не лишку, конечно, а столько, сколько любой запомнить не сможет.

— Вот и не переживай по пустякам. А к Брунн с Ксюшей мы весной съездим, на открытие памятников. Мне кто-то говорил, что к марту до Школы железную дорогу электрифицируют, хотя там оно и нафиг не нужно…

— Но приятно, что дети и внуки о нас заботятся.

— Даже слишком! Лена мне «Прагу» не приносит, говорить что вредно. Ладно, пошли уже, холодно тут. Ко мне пошли, я сама «Прагу» испекла, и вроде довольно неплохо получилось…

Насчет электрифицированной железной дороги в Школу Катя немного ошиблась. Ошиблась, но совсем немного: просто еще в триста третьем году в Туле запустили трамваи, а летом триста седьмого решили, что неплохо бы было трамвайные линии слегка продлить И не до Школы, а до Дубны: кто-то подсчитал, сколько солярки сэкономится на перевозке туда металла и обратно велосипедов, и выяснил, что трамвай быстро окупится. А вот обычная железная дорога, хотя бы и узкоколейка (проложить которую можно было раза в три дешевле, чем трамвайные пути) нет. Потому что одно дело в существующем трамвайном депо обслуживать пару дополнительных вагонов, и совершенно другое — строить отдельное депо для обслуживания пары локомотивов и опять же пары товарных вагонов.

Трамвайный путь должен был пройти мимо Школы лишь потому, что Ангелика в свое время выстроила шикарную дорогу оттуда до Тулы, так что теперь рельсы просто клались по обочине шоссе, на место путей разобранной еще лет сорок назад узкоколейки. А сам трамвай в Туле появился благодаря Кате-старшей и Ксюше. То есть когда-то Катя посетовала, что грузовики «много дыма пускают, который мрамор повредить может», а на вопрос «а что же делать», заданный городским главой Бармой Жвановым, ответила уже Ксюша, причем она даже трамвайный рельс ему нарисовала, пояснив, что такой можно класть вровень с дорогой — что для городских условий очень хорошо будет. Барма был мужиком настырным, так что спустя всего три года — за которые он успел достать всех директоров заводов в радиусе полутысячи километров — в Туле появился «новый вид транспорта». И не просто так появился: Гриша Кабулов при виде тульского градоначальника вздрагивал до тех пор, пока в Тамбове не заработал новенький завод, эти самые трамваи выпускающий. Ну а после того, как завод трамвайный заработал, Барма получил («за настырность», как смеялась Ксюша) орден Трудового Красного знамени, а трамвайные пути стали быстро прокладываться уже во многих городах страны. Причем второй трамвайный маршрут появился в Экваторе, третий — в Каменце (который давно уже стал самым большим по населению и размеру городом в стране.

Появление нового вида транспорта сильно порадовало людей, работающих в министерстве путей сообщения, и реализации их планов мешало лишь то, что тамбовский завод пока что мог изготовить примерно сотню трамваев за год. Путейцы же решили, что было бы очень неплохо с помощью трамваев связать все города с населением за двадцать тысяч человек с окружающими деревнями. Не со всеми, конечно, а лишь с самыми большими — что, как оказалось, позволяло чуть ли не вчетверо сократить затраты на строительство обычных дорог. Не грунтовок, а шоссейных — но получающаяся экономия выглядела очень заманчиво, а если сюда же приплюсовать экономию на солярке…

Хотя с соляркой (как и с бензином) все было не очень-то и плохо. Самая старая установка по добыче моторного топлива из угля все еще работала в Колпине, и выдавала по паре сотен тонн в сутки. Откровенно говоря, после многочисленных модернизаций и переделок ее вряд ли можно было называть «старой», но она располагалась на том же месте, что и выстроенная Верой Сергеевной — а в других местах подобных установок работало чуть больше двух сотен, так что только «угольного дизеля» ежесуточно производилось больше семидесяти тысяч тонн, а ведь еще топливо производилось на нескольких сланцевых заводах. Да и в Баку ежесуточно добывалось чуть больше пяти тысяч тонн нефти — но «лишнего топлива не бывает».

Хотя последний тезис разделяли далеко не все. Катя-первая, закончив вдумчивое изучение очередной книжки из библиотеки Михалыча, задала Никите очень простой вопрос:

— Никита, вот ты, как человек технически грамотный, объясни технически безграмотной мне вот что: какого рожна мы сейчас производит дизельного топлива на душу населения почти втрое больше, чем в нашей прошлой России? И зачем у нас запасы солярки на топливных базах составляют двадцать миллионов тонн?

— Я думаю, что вопрос твой — провокационный, — ответил Никита одной из любимых фраз Оли, которую та когда-то в детстве почерпнула из какого-то фильма. — А что, действительно такие запасы? Я раньше об этом и не знал.

— Теперь знаешь. И должен знать зачем вообще нам столько нужно.

— Давай рассуждать логически. Двадцать миллионов тонн мы можем произвести месяца за три-четыре, но если запасы у нас не меняются, то значит мы все произведенное и тратим. Надо в статкомитете узнать, куда все это топливо идет, но лично я думаю, что большую часть его сжигает флот, железная дорога и электростанции.

— Угольные электростанции или атомные?

— Ну ты и зануда. Понятно, что дизельные. На самом-то деле у нас дизельных станций очень много, просто мы этого не замечаем. Отсюда, из Москвы не замечаем — но ведь все новые города, которые строятся вдали от железной дороги и, соответственно, от магистральных ЛЭП, электричеством кормятся именно дизелями. Сашка-то для чего дизель на двенадцать тысяч лошадок так срочно запускал?

— Как я понимаю, в качестве мотора для больших морских кораблей.

— Ну и для кораблей тоже. Но все же в основном для электростанций. В Экваторе шестьдесят мегаватт электричества вырабатывают двухмегаваттные генераторы, а что проще синхронизировать: тридцать маленьких генераторов или шесть больших? К тому же у больших моторов и КПД повыше.

— Но ведь большие моторы на мазуте работают?

— Когда он есть, этот мазут. Но тяжелые фракции нефти выгоднее перерабатывать на масла, да и вообще нефть для химии полезнее чем в качестве топлива. Кстати — я это случайно знаю, но знаю точно — из запаса у нас почти триста тысяч тонн как раз в Экваторе заныкано. Потому что там в сезон ураганов с доставкой все очень непросто, так что запас точно необходим. А если поглубже копнуть… я, конечно, копать не буду, но если тебе вдруг интересно будет, то займись… лично я думаю, что все эти запасы как раз в таких удаленных местах сосредоточены. Точнее, рассредоточены, ну или там, откуда в удаленные места все в сезон разводится. А чего тебя вообще это вдруг обеспокоило-то?

— Да я просто справочник почитала старый, вот и удивилась: ну никак у меня не получается понять, куда моя, например, семья тратит по двадцать литров солярки ежедневно. Это если внуков даже не считать. А вот сколько народа производством моторного топлива занято, я примерно представляю — и очень хорошо представляю, какая у нас нужда в рабочих. Вот и подумала, что если этих рабочих на что-то более полезное приспособить…

Министр топливной промышленности Годун Деянов об излишках дизтоплива вообще не думал, мысли его занимали вопросы «а где бы этого топлива побольше сделать». Потому что в принципе Никита был прав насчет дизельных электростанций, он только в количестве их несколько ошибался. Вот взять к примеру небольшой островок Лебинтос…

Таисия Колмогорцева, дочь Веры Кузнецовой, сумела все-таки превратить этот лысый островок в настоящий «цветущий сад». А точнее — в огромную оливковую рощу, окруженную кедрами и кипарисами. За сорок лет остров (как и второй и купленный Таисией относительно большой остров Кинарус) полностью преобразился. На нем появился довольно толстый слой плодородной почвы (состоящий наполовину из привозных глины и песка, а на вторую половину — и перегнивших водорослей и отходов рыбопереработки), а на этой почве теперь чего только ни росло! В основном, конечно, оливковые деревья, но местное население кормилось и с огородов, и, естественно, с моря. Населения было чуть меньше трех тысяч человек (на всех островах, потому что на Кинарусе из «постоянного населения» были лишь две семьи смотрителей местного маяка), и это население в значительной части работало на двух консервных фабриках, где выпускались рыбные консервы и оливки, а «фабрику», изготавливающую губки для мытья можно было и не считать. Фабрики были не очень большие (так как взрослого работающего народа там было менее полутысячи человек), но электричество жрали как не в себя, ведь те же автоклавы дровами топить ну никак не получалось так как дров на острове не было. Поэтому стояла на острове и электростанция с двумя (второй — резервный) генераторами по два мегаватта, и топливохранилище на пять тысяч тонн солярки. Тепло с холодильников электростанций шло на опреснительную установку, выдающую ежесуточно по двести тонн пресной воды — очень нужной воды, так как летом дождей практически не было — а перекачать эту воду на сотню метров в горы тоже ведь немало энергии нужно. Опять же, хотя на Кинарусе населения и не было практически, но даже не в сезон там постоянно болталось до сотни вахтовиков с Лебинтоса и вода там тоже требовалась, да и горы были как бы не вдвое выше — так что электростанция и там имелась, на шестьсот киловатт, к тому же опреснитель там тоже не духом святым питался, тепла от дизеля ему не хватало. Десять тонн солярки в сутки — это вроде и не очень много, но столько тратилось если не учитывать потребности рыбаков. Ну и транзитных кораблей, делающих дозаправку на острове — так что запасов в топливохранилище хватало не на полтора года, а месяца на три от силы. На Лебинтос ходил специально выделенный танкер серии «Василевсов», который успевал заодно обслуживать и причалы в Александрии (и которому тоже топлива требовалось немало) — но крошечный островок в Эгейском море был всего лишь «наглядным примером» того, как один человек может «употребить» двадцать литров солярки в сутки.

Однако человек человеку рознь, и Годуна больше всего беспокоило обеспечение топливом Балтики. Пока там хватало топлива, которое делалось на Ивангородском Комбинате, но его пугала скорость роста потребления этого топлива. Ведь дваджы в месяц со стапелей Усть-Лужского судостроительного завода сходил очередной «Василевс» со своим мотором в пару тысяч лошадок, и немедленно начинал потреблять солярку «как не в себя». Больше двухсот «Василевсов» непрерывно бегали по Балтике, и чтобы они и дальше продолжали бегать, пришлось в Киле ставить завод по производству солярки из угля. А уголь для получения солярки в Киль приходилось возить из Британии. Хорошо еще, что закончилось строительство Кильского канала и теперь солярку не жрали сотни экскаваторов и тысячи грузовиков — то есть они ее жрали, но в других местах и «с меньшим остервенением», так что какие-то резервы топлива еще были. Но все чаще Годун задумывался, по какой такой причине не увеличивается добыча нефти, ведь из нее столь нужное топливо делается с гораздо меньшими затратами и средств, и человеческого труда. Задумывался, но с предложениями в Госплан не лез: он прекрасно знал, что нарушать заветы «матерей-основательниц» никто и никогда не будет. По крайней мере, в обозримое время…

Глава 9

Гюнтер Франке учился химии у Зои Никитиной, однофамилицы основательницы химии Веры Сергеевны и первой ее ученицы. И, как он сам считал, ему сильно повезло, что в юности по требованию матери не перевелся, как тогда хотел, на курс Натальи Николаевны — другой «первой ученицы» Веры Сергеевны, ведь Зоя Федоровна занималась больше не наукой, а практикой. Последней ее «практической работой» был «метановый завод», на котором метан «добывался» из канализационных стоков Москвы и окрестных животноводческих ферм, но вот собственно «химия» начиналась уже за пределами метановых танков. С одной стороны, очень простая химия, а с другой — удивительно полезная. Двадцать тысяч ежедневных кубометров метана, поступающего из биореакторов, превращались на этом заводе превращались в двадцать пять тонн карбамида. То есть в «почти нисколько» — по нынешним-то временам, но это был самый первый именно завод по выпуску карбамида, и — что для Гюнтера было, пожалуй, более важным — первым, в проектировании и постройке которого парень принял активное участие.

Затем в жизни Гюнтера был Сызранский завод — где метана добывалось в десять раз больше, и где установки, спроектированные уже самим Гюнтером, делали по двести пятьдесят тонн карбамида, затем — участие в проектировании карбамидовых установок для Ивангородского Комбината. Но последнее — уже участие косвенное, в качестве «приглашенного консультанта», потому что пришлось Гюнтеру заняться совсем другой работой. Мать все же младшего сына любила, вероятно, больше остальных детей, а потому спуску ему не давала во время учебы… в общем, внезапно оказалось, что из достаточно молодых людей Гюнтер лучше всех знает фризский язык.

Фризы, с того самого давно ушедшего времени, когда они разбили римские легионы, спокойно жили в своих болотах и с соседями в целом ладили. Соседи с ними тоже старались не ссориться: ну пойди, поссорься с тем, кто легионеров запинал! Но народом фризы были довольно сообразительным, так что, увидев, насколько лучше живется тем, кто пошел под руку далеких богинь, решили, что и им самим лучше жить лучше. А что нужно сделать, чтобы жилось гораздо лучше, им поначалу и объяснял посол этих богинь (и родной сын одной из них) Гюнтер Франке. Поначалу просто посол, а через несколько (очень несколько) лет уже губернатор Фризского района Германской республики.

Не самого процветающего района: кроме болот на земле фризов ничего особо полезного и не было, все же римляне не стали тратить силы на завоевание Фризии в том числе и потому, что «много там не награбишь», но если ты уж взялся за работу губернатора, то ее нужно выполнять хорошо — а, следовательно, и нужно всячески «повышать уровень благосостояния населения». А как его повышать, если нет ничего, кроме торфа? То есть не то, чтобы совсем ничего нет, однако ближайшие залежи угля были уже на землях франков — можно уголек и оттуда возить, но «уровень» при этом все же больше повышается у работающих на шахтах франков. А здесь, на севере…

Гюнтер все же обратился к Кате-первой с «нескромными вопросами», и та дала ему карту, составленную вроде еще Лидией Петровной. Очень интересную карту, но практически бесполезную — то есть в то время совершенно бесполезную. Однако бесполезную только в то довольно далекое время, а сейчас картина повернулась на сто восемьдесят градусов, к чему сам Гюнтер тоже приложил руки — и свои собственные, и довольно многочисленные фризские руки. И мозги: лично спроектировал установку, которую изготовили по его просьбе на заводе в Северове Посаде — и которая теперь производила по пятьсот тонн карбамида в далеком городе Царицыне. А производила она его там лишь потому, что Гюнтер подбил на разработку новой буровой установки Кирилла Афанасьева. И испытывать ее предложил на том месте, которое было отмечено его матерью — и, когда из скважины пошел газ, оказалось, что этот газ никуда, кроме как на только что выстроенный фризами в Царицыне завод, и деть невозможно.

После столь успешного старта Кирюша — по просьбе Гюнтера — перетащил свою буровую во Фризию. Тоже было приключение не из последних, но и поставить там уже привезенную вышку оказалось задачкой нетривиальной. Чтобы она вообще в болоте не утонула, фризам пришлось поработать от души. Сначала неподалеку от устья Йемса они выстроили не то чтобы настоящий порт, но причал, на который по рельсам могли и поезда въезжать, затем от этого причала протянули двадцать километров железной дороги. В конце этой дороги сначала освободили небольшое болото от трехметрового слоя торфа, а затем яму засыпали выкопанным из моря с помощью землечерпалки песком с глиной. Яма получилась площадью в пару гектаров, так что копать и сыпать пришлось довольно много — а потом еще сверху все засыпать пятиметровым слоем плотной земли. Хорошо еще, что «сына богини» фризы в основном все же слушались, и раз он сказал, что «через три года отсюда потечет поток богатства для всех фризов», то и яму нужно выкопать, и холм на ее месте насыпать. Тем более, что и холмик-то невысокий, не гора какая-нибудь… хотя Гюнтер считал, что они и гору бы насыпали. Поворчали бы, но потом насыпали, потому что давно уже каждая семья на своей шкуре прочувствовала «заботу богинь», и им это чувство понравилось.

Так что площадку получилось подготовить меньше чем за полгода, а потом всего за месяц и буровую вышку на ней поставить. И примерно год с небольшим рабочие (не простые, а профессионалы из института Кирилла) сверлили в земле дырку. Грамотно сверлили, и — по словам Кирилла — очень быстро. А быстро потому получалось, что все необходимое для работы быстро привозилось из порта к буровой, а все ненужное быстро увозилось. И год назад из скважины пошел газ! Пошел примерно через неделю после того, как неподалеку от скважины Гюнтер завершил строительство нового, уже совершенно «фризского» завода по производству карбамида. Вот только заводу газа из скважины не хватило!

В сутки из «дыры в земле» выходило до полумиллиона кубометров странной смеси метана, азота и углекислого газа (причем Гюнтера вообще не удивило, откуда Лидия Петровна заранее знала, что метана получится около восьмидесяти процентов), из которого можно было сделать около четырехсот пятидесяти тонн удобрения. Но завод-то изначально проектировался на полторы тысячи тонн в сутки! Хорошо еще, что Кирюху идея вытаскивать ценное химическое сырье из очень глубоких глубин заинтересовала и он за прошедшие полтора года не только изготовил еще две буровых установки, но и притащил их во Фризию. Причем первая из «новых» успела и скважину уже на полтора километра в глубину провертеть в земле. Так что не пройдет и года…

А не пройдет и десятка лет, как во Фризии появится много-много плодороднейших полей. Работая над первым своим, еще студенческим, проектом Гюнтер (как и обещала мама) получил много «бесполезных знаний, которые тебе еще очень пригодятся». Причем не только про то, сколько перемолотых кукурузных початков нужно добавлять в свиной навоз чтобы метан быстрее образовывался или чем дорожная насыпь из песка лучше глиняной. Среди полученных знаний была и информация о том, как получить энергию из ветра если под рукой не найдется электрического генератора. И о том, из чего предпочтительнее строить дамбы по берегам рек.

Мама говорила перед тем, как отправить Гюнтера к фризам: «люди будут тебе верить ровно до тех пор, пока ты их не обманешь. Но если ты их обманешь всего один раз, то всегда остается шанс дожить до того времени, когда люди поверят тебе снова. Небольшой шанс, но все же остается». Именно поэтому губернатор Фризии за свои личные средства нанял полсотни работников на строительство очень странного канала. Канала, который не выкапывался, а насыпался, причем берега канала просто насыпались в мелком болотце, со дна которого сперва выкапывался весь торф. Небольшой был канал, всего-то на полтора километра от этого самого болота до Йемса, а когда канал был готов, эти же люди — и опять «за зарплату», а вовсе не ради какого-то «светлого будущего», обнесли такой же, как по берегам канала, дамбой, участок болота гектаров в пятьдесят. И на той дамбе, которая отделяла теперь канал от «огорода», приехавшие из Брянска рабочие поставили четыре тридцатиметровых бетонных столба (которые вообще-то для ЛЭП делались), на верхушке столбов прикрепили большие пропеллеры, которые попросту крутили водяные насосы, перекачивающие воду «с огорода» в канал. Правда пропеллеры были «высокотехнологичными»: деревянные каркасы лопастей все же обивались стеклопластиковыми листами, но можно было их и полотном обтянуть при отсутствии стеклопластика.

Через некоторое время воды в «огороде» заметно поубавилось, рабочие быстренько сделали профилировку освобожденной от болота земли, вдоль канала внутри огорода специальную канавку прокопали для сбора излишков влаги. В общем, работы было очень много — но первый же урожай пшеницы доказал, что работали люди не напрасно. Нет, затраты не окупились от продажи этого урожая, там хорошо если четверть «убытков» отбить вышло — но местный народ, сельским хозяйством отнюдь не пренебрегающий, быстренько подсчитал (благо, школы почти всех уже считать до ста научили), что года через четыре поле окупится и начнет приносить неплохой такой доход. А когда Гюнтер местному крестьянину пояснил, что продукции завода урожаи чуть не вдвое увеличит, любой заезжий геодезист мог за пару лет работы обеспечить себя до конца жизни.

Чисто теоретически мог, а на практике — нет, просто потому что не было этих заезжих геодезистов. Зато конкурс в анонсированный Гюнтером геодезический техникум был выше, чем в далеком двадцатом веке в какой-нибудь институт кинематографии. И ни одного абитуриента не смутило то, что указанный техникум будущим геодезистам предстояло еще и выстроить самостоятельно, причем участие в строительстве поступления вовсе не гарантировало…

Вполне естественно было то, что за предоставлением преподавателей-геодезистов Гюнтер обратился в Госплан. Там его запрос проанализировали, сочли, что решать задачу будет очень правильно. В принципе правильно, ведь геодезистов всяко не хватало, причем не только во Фризии. Но возникли и некоторые вопросы:

— Гюнтер там вконец оборзел, — прокомментировал Гриша Кабулов ситуацию во Фризии на встрече с Никитой. — Я даже не хочу обсуждать те методы, какими он договаривался в Северским Посадом об изготовлении оборудования для завода, а вот то, что он выстроил завод, для которого сырье еще несколько лет не предвидится…

— Да подумаешь, пробурит еще десяток скважин, ему еще завод и расширять придется, ответил Никита. — Сейчас у него уже три буровых, через год завод на полную мощность заработает, а удобрения нам везде нужны.

— Насчет расширять — это он уже приготовился. Хочет только на этом заводе выпускать по миллиону тонн карбамида в год и уже вроде приступил к проектированию нового завода, втрое большего. Это в принципе неплохо, лишними удобрения не окажутся, но он же хочет, чтобы ему поставки угля обеспечили до полумиллиона тонн в год максимум лет через пять. У него газа сколько хочешь, а он уголь требует!

— Кстати, правильно делает, — заметила Оля. Она при разговоре присутствовала просто потому, что Гриша к Никите в гости домой зашел, чтобы «побеседовать в неформальной обстановке о сомнительном деле». — Газа на Гронингене, если я правильно помню, всего-то четыре с четвертью триллиона кубометров, и из него можно сделать всего четыре миллиона тонн карбамида.

— Миллиарда, — усмехнулся Никита, — ты арифметику забывать стала.

— Пусть миллиарда, но если Гюнтер проковыряет полсотни дырок в земле и будет газ как топливо использовать, то лет через сто там газа не останется. И больше удобрения будет делать не из чего. Так что газ нужно экономить, а с углем и через пятьсот лет проблем не будет. Это сейчас там угля нет, а как весь газ вытащат, то под ним как раз пласт угля лежит толщиной чуть не в километр. Пока мы до него добраться не можем, но даже лет через двести — но когда газ все же закончится — кто знает…

Гриша давно уже привык, что «старшие товарищи» владеют различными «недоступными знаниями» и никогда не раскрывают их источники — но тут и он очень удивился. По крайней мере о том, что под газом еще и уголь есть, никакой информации у него не было, просто потому что так глубоко никто еще не пробурился и знать о содержимом глубин вроде бы не мог. Не мог, а вот Ольга Алексеевна откуда-то знала. Не догадывалась, а именно знала, и Никита точно знал, что информация эта совершенно верна. Поэтому он задал лишь один вопрос:

— А что такое Гронинген?

— Это так месторождение называется, — Оля несколько секунд подумала и уточнила: — Его так Лидия Петровна назвала, а почему — я не знаю. Может ей просто слово такое понравилась, звучное.

Никита, после того как Гриша ушел, тоже поинтересовался у жены:

— А ты откуда про Гронинген все знаешь?

— Так про эту скважину и про завод Кирюша всем все уши прожужжал. Он и у меня спрашивал, насколько можно маминым картам верить — ну я и поглядела. Кстати тетя Лида отдельно про Гронинген отметила, что газ тамошний в качестве топлива не очень-то и хорош, потому как много азота и углекислого газа, а вот для производства аммиака и потом карбамида — самое то. А если дети весь гад выкачают до пятьсот тридцать пятого года, то может нехорошо получиться. Кстати, надо будет Кате сказать, пусть по старым каналам закажет в Риме порфира побольше.

— Почему это «кстати»?

— Потому что и Гюнтер, и Кирюша бюсты на родине Героя точно заслужили. Мы же теперь имеем право единолично выдвигать кого хотим на звание? Вот я и выдвигаю.

— А вот фиг тебе, я тоже участвую. Ты права, а я как-то не сообразил.

Зашедшая в эту минуту Катя-первая, услышав последние фразы, тут же не преминула ребят «обломать»:

— Ничего у вас с выдвижением не выйдет.

— Это почему?

— А я Гришу еще весной по этому поводу пнула, постановление Госплана уже готово. Его дня через три опубликуют. А через три потому, что там всяким разным награждается человек триста, и наших, и скандинавов разных, и германцев, и фризов — и Настя приказала каждое имя трижды проверить чтобы опечаток в газете не было. С германцами вроде проблем не случилось, но ведь в список и с десяток персов затесалось — а вот как их имена русскими буквами пишутся они и сами не очень уверены. Но, надеюсь, до субботы и это в редакции «Известий» выяснят…

Азотные удобрения делались не только в Европе или Азии, на Американском континенте они тоже пользовались немалой популярностью и местная промышленность местный же спрос практически удовлетворяла. Но по сравнению с Европой на американских заводах никто по поводу метана вообще не волновался, там водород производится из каменного угля. И воды, естественно, а «основой» всего производства было изобилие электричества. Это электричество крутило детандеры, на выходе которых получалось (в числе прочего нужного) много кислорода. И вот этим кислородом в атмосфере водяного пара уголь и сжигался. Кислорода в установках хватало для того, чтобы горящий в нем уголь поддерживал нужную температуру, но для полного превращения угля в углекислый газ не хватало — и углерод «отнимал» недостающую дозу у воды, оставляя чистый водород. Ну, не совсем чистый, всякой дряни в искусственном газе было куда как больше, чем в самом паршивом природном — но очищать его химики давно уже научились, так что производство аммиака процветало. Причем, что несколько удивляло Гришу Кабулова, казалось, что «американский» аммиак выходит дешевле «европейского».

— Ты не учитываешь того, что в Америке явный избыток электричества, причем электричества с гидростанций, — ответил на его вопрос Никита. — Если бы не это, то пришлось бы станции угольные ставить — и вот тогда американский карбамид стал бы заметно дороже европейского.

— Можно подумать, что Гюнтер электричество не потребляет!

— Потребляет, причем пока еще в основном с дизельных установок, а вот когда там нормальную электростанцию построят, то и у него удобрения резко подешевеют.

— И когда ожидается сей счастливый момент?

— А вот это вопрос точно не ко мне. Но очень хорошо, что ты его задал, я как раз тебя попрошу это уточнить. А чтобы ты не забыл об этом случайно, Всесоюзный Госплан тебе это задачку поставит, и ты мне на свой вопрос ответишь до конца года. Я тут с ребятишками поговорил, там много нетривиальных проблем всплывает…

Андрюша Голубев вяло переругивался с Витей. Переругивался скорее «по обязанности», ведь ему было точно так же понятно, как и Виктору, что на очень многие «детали» ни он, ни брат повлиять не в состоянии.

— Откровенно говоря, я в чем-то даже Гюнтера понимаю: с этими фризами хуже, чем с детьми что-то затевать. Поначалу они как упрутся, в режиме электровеников быстро-быстро что-то сделают, а потом им надоедает и они работать почти вообще перестают. Вот как еще объяснить, что площадку под станцию они обваловали буквально за месяц при плановом сроке в три, а насосы вот уже третий месяц даже монтировать не начали? — кипятился Витя.

— Ты на фризов не гони, — усмехнулась Даша, — они-то как раз только дамбы и насыпали, а все остальное германцы разные делают. А вот они — ребята, как бы помягче сказать, своеобразные: сказано в СНИПах, что нужно полгода ждать осадки насыпного грунта, они и будут полгода ждать…

— Так ведь насосные станции всего-то на пару месяцев там ставятся! — отреагировал Виктор на реплику жены.

— А им плевать. Есть СНИП, и указанные нормы нужно исполнять.

— Надо с Дон поговорить, — меланхолично высказался Андрей, которому перепалка уже несколько поднадоела. — Пусть пошлет пару бригад своих строителей, даже с учетом времени на переезд так быстрее получится. Меня все же больше беспокоит сама станция…

— Так решили уже ставить стандартную, на два блока…

— Я думаю, что смысла нет. У нас готов проект станции на семьсот мегаватт по электричеству. Кстати, надо Гюнтеру сказать, что новый химзавод тоже нужно рядом с первым ставить.

— Зачем?

— Ему же тепла требуется прорва, а на нашем реакторе две трети мощности как раз в тепло и переводится. Пусть свои установки греет отходами с реактора, и на угле сэкономит, и все вокруг золой не загадит.

— Идея богатая, — ответил, немного подумав, Витя, — но тогда потребуется очень много хрома.

— Какого хрома? — не понял Андрей.

— Это металл такой. Серенький.

— И зачем? Насколько я в курсе, реакторы свои Гюнтер вообще из титана делает.

— А мне плевать на его реакторы. Но тепло ему качать придется по трубам, причем по трубам высокого давления и, крайне желательно, нержавеющим. Мы же не можем электростанцию каждый год отключать на ремонт проржавевших труб отопления?

— Ты тогда запиши это в техпроект, я Грише задачку поставлю.

— А что ее ставить-то? Я слышал, что в Африке нашли огромное месторождение хромовой руды.

— Я тоже слышала, — усмехнулась Даша, — и если ты пойдешь к Грише, то просто получишь еще одну задачку. Пока в Африке народу не очень много, и сейчас в те края дорогу только кладут. Железную дорогу, прямо от Ниобиевого Рудника, а тебя направят к сонной, зловонной, мутно-зелёной реке Лимпопо строить уже там электростанцию. Потому что хромовой руды там много, еще очень много урана и золота в земле закопано — а вот с энергией там практически никак. Сонно-зловонная не в сезон дождей, то есть десять месяцев в году при удачном стечении обстоятельств по полноводности может с Яузой поспорить — но обязательно проспорит, так что если воду в сезон запасти, то водохранилище в принципе для охлаждения реактора использовать получится…

— А ты откуда знаешь? — удивился Андрей.

— Ну я же физик-теоретик, вот в Госплане меня и попросили чисто теоретически прикинуть где там АЭС выстроить можно. Можно, но если с дождями год неудачный выйдет, то будет плохо. Но в любом случае для вашего проекта африканский хром просто подойти не успеет, так что лучше вам все же к Кате сначала зайти. Неужели сестра вам не поможет?

— Поможет, а потом догонит и еще раз поможет. Хотя если с ней поговорить о новом реакторе, то будет неплохо, все же Гриша к ней прислушивается. А тут ничего личного, чистая наука…

Катя-первая в это время сидела на веранде Марининого дома в Школе и вела серьезный разговор сразу с двумя «молодыми людьми». Себя она, очевидно, тоже считала молодой, поскольку старший из собеседников был ее ровесником. И как раз с ним у нее уже было достигнуто полное взаимопонимание, а вот второй — Виталик Поляков — упорно с ее доводами не соглашался:

— Кать, ну ты сама подумай, как совершенно экспериментальную машину отправлять в такой полет? А вдруг по дороге с ней что-то случится?

— Ну давай, рассказывай, что же с ней такого случиться может?

— Да что угодно! Например, мотор из строя выйдет…

— Ну не ожидал я от тебя такого! — сердито воскликнул Иуван Кузнецов, который как раз и был ярым сторонником полета. — За двести часов бесперебойной работы я головой ручаюсь!

— А если что-то все же случится? Ведь моторы же не ты лично собирал.

— Моторы собирали люди, которые уже на практике доказали, что любое их изделие эти двести часов вырабатывает без малейших претензий. А последняя модификация должна — и это у дяди Вовы было написано — так же отработать не меньше десяти тысяч часов. Так что про двести это я из скромности лишь сказал.

— Ну допустим. А если, скажем, топлива не хватит?

— Испытания на дальность — это когда машину кругами гоняли вокруг Воронежа и Москвы — показали, что хватит его на девять тысяч километров при неприкосновенном запасе на пятьсот. А тут будет самый длинный конец чуть больше семи тысяч.

— Но половину-то вообще над океаном! А если ветер встречный сильный, а аэропорт прилета закрыт по погоде будет?

— На Островах Зеленого мыса двухкилометровых полос все же три, не считая одной трехкилометровой. А совсем худо с погодой будет, так до Африки лететь недолго, в семи сотнях километрах еще два аэропорта имеются. Да и до Канар долететь не особая проблема. Маловато керосина будет — так на двух моторах долететь получится, в нормальном полете и без форсажа их тяги хватит, тут же задача не взлететь, а именно сесть. МК-5 все же двигатель с очень гибкими регулировками…

— Вань, а я вот что давно у тебя спросить хотела, не про полет, а так, для общего развития. Почему у тебя все двигатели называются именно МК-5? Они же разные, а у тебя не номер меняется, а только буквы в конце добавляются.

— Ты ошибаешься, двигатели у меня по-разному называются. Просто оказалось, что у МК-5 получился очень удачный горячий контур и нагнетательная турбина тоже на уровне, так что все эти моторы с индексом МК-5 отличаются друг от друга только разными дополнительными деталями. Допустим, МК-5М5 — двухконтурный, со степенью двухконтурности чуть меньше двух, а МК-4М7 мы поменяли вентилятор и кожух только — и двухконтурность поднялась почти до пяти. То есть тот же двигатель, но за счет обвеса тяга поднялась на треть. Сейчас МК-5М12 в серии, там заменили лопатки горячего контура, компрессор немного улучшили и получилось температуру поднять на четыреста градусов, и при том же расходе топлива тяга выросла еще на четверть. Сейчас готовится уже пятнадцатая модификация, с тягой на форсаже до двенадцати тонн. Она, конечно, мало где нужна, но можно просто процентов на сорок сократить расход топлива. А так двигателей у меня в серии уже много, последний будет МК-11, с ними этот самолет можно будет переделать на двухмоторный вариант.

— Я где-то читала, что в таких случаях говорят «крайний».

— Мне тетя Катя тоже так говорила, но это на самом деле будет у меня последний. Это вы все живете вне возраста, а я всё же давно уже не мальчик. Следующие двигатели уже сын будет проектировать, опыта он набраться успел — ну а я, пока силы есть, за ним просто присмотрю…

— Вот что, — приняв окончательное решение, произнес Виталик, — мы всё сделаем проще. Через неделю отправим машину в пробный рейс, а если в полете проблем не будет, то, Кать, по твоему графику выполним и рабочий. Ну, плюс-минус, все же погоду учитывать стоит, так что отдельно свяжусь — сам свяжусь, лично — с Экватором и станцией слежения на островах Зеленого мыса. Но ты не волнуйся, судя по статистике штормов ожидать не приходится.

Двадцать шестого декабря с Московского аэродрома в воздух поднялся огромный самолет. Шесть человек экипажа уже успели слетать по новому маршруту, но все равно испытывали некоторое волнение, ведь как ни крути, а лететь предстояло довольно далеко: чистого времени в полете почти семнадцать часов, а если учитывать промежуточную посадку, то и все двадцать. Вообще-то столь длительная непрерывная работа запрещалась Трудовым Кодексом, но — чтобы претензий от Службы охраны труда не возникло — в салоне самолета сидел и сменные экипажи, еще двенадцать человек. На самом деле «сменных» было три, а двум стюардессам смены не было — но у них и работа была не сложная да и не продолжительная, так что за первые восемь часов полета им пришлось потрудиться часа полтора и обе даже успели выспаться. Как успел выспаться и Игорь Соболев — старший летчик-испытатель в КБ Виталия Полякова. Все же машина была относительно новая, так что все взлеты и посадки Игорь предпочитал проводить за штурвалом.

Эту машину Игорь лично облетывал, получая от процесса огромное удовольствие — и еще большее удовольствие он испытывал, предвкушая, как обалдеют от возможностей аппарата пилоты серийных машин. По его мнению нужды в сменных экипажах вообще не было, большую часть рейса машину мог вести автопилот. Впрочем, наверное все же бортмеханики в рейсе лишними не будут, да и радист, работающий с совершенно новой аппаратурой связи через спутники, пусть все время будет на связи. А второй пилот — он ведь когда-нибудь дорастет и до первого, так что пусть в спокойной обстановке за штурвал подержится. Вторым пилотом у Игоря был его родной брат, который так же искренне был убежден, что старшему в самолете делать нечего — поскольку он, Руслан Соболев, взлет-посадку может даже получше брата выполнить сможет и только братовы амбиции не позволяют ему взять на себя роль командира…

Братовы амбиции вообще-то тут не причем были, Игорь просто не имел права передавать управление кому бы то ни было, не имеющему лицензии на данный тип машины. А лицензии пока вообще ни у кого не было, и право управлять самолетом Игорь получил как испытатель именно этой машины. Он еще подумал, что права поднять в воздух вторую такую же у него нет и, скорее всего, не будет — просто потому что испытатели были прикреплены к конкретному изделию, а на вторую машину был назначен Лаврентий Тепляков, мирно посапывающий в салоне. Кстати, как раз ему в аэропорту назначения и предстоит — в полном соответствии с полетным заданием — совершить и посадку, и взлет: до перехода в испытательный отдел он четыре года работал рейсовым пилотом на «Орле» и на тамошнем аэродроме садился и взлетал уже раз двести. А сам Игорь побывал там лишь однажды, в первом испытательном полете, причем сидя в кресле второго пилота…

Рейс прошел без осложнений, если не считать того, что Виталий Поляков, пользуясь преимуществами спутниковой связи, каждые полчаса, если не чаще, дергал бортмехаников, требуя сообщать ему параметры всех агрегатов. Ну вот не спится ему, а ведь дома дано уже ночь глухая! С другой стороны рейс-то всяко считается испытательным, так что Главный Конструктор был в своем праве.

Зато на обратном пути никто их уже расспросами не донимал, и единственное, о чем сожалел Игорь, было то, что ему опять не удалось посмотреть город. Лавруша говорил, очень красивый город — но сначала нужно было проконтролировать заправку, принять груз, в очередной раз произвести наземную проверку всех систем, а потом уже времени не хватило даже для того, чтобы зайти в буфет аэропорта. Вот последнее Игоря не расстроило ни капли, стюардессы принесли «все вкусное» ему прямо в самолет — и командир долго не мог понять, чем же эта самая жабутикаба (очень, между прочим, недешевая, так как ее сюда привозили самолетами, поэтому она и продавалась лишь в аэропорту) так вдохновляла Лаврентия. Впрочем, у каждого свои пищевые пристрастия…

На праздновании Нового, триста восьмого года все попаданцы из двадцать первого века традиционно собрались у Кати-старшей. И традиционно на столе были и салат оливье, и селедка под шубой, салат «Мимоза», шампанское — в целом, все привычно-праздничное. Но минут за десть до боя курантов Екатерина Владимировна тихо и незаметно вышла из зала, а вернулась уже «громко и очень заметно». Потому что в руках она держала большую стеклянную вазу с разноцветными ягодами.

— Кать, это, надеюсь, не стеклянные украшения на уши? — сиплым голосом поинтересовалась хозяйка.

— Ты не ошиблась. Я тут договорилась с Виталиком, а в Аргентине как раз сезон черешни еще в самом разгаре и они вот привезли нам немного, специально для праздника.

— Немного — это сколько?

— Мне принесли килограмм пятьдесят, а вообще они почти пять тонн привезли, так что если кому не хватит, то завтра с утра она в магазинах появится.

— Вот по магазинам мы завтра точно не побежим, потому что если быть очень жадными, то всех нас точно пронесет! — улыбаясь, высказала свое мнение Лера. — А ягоды не испортились? Ведь туда на самолетах больше трех суток лететь.

— Двадцать часов, я уговорила Виталю его «Буревестника» на рейсах туда испытать. Ему-то все равно, вокруг аэродрома круги наворачивать или по прямой лететь, а нам приятно.

— Сдается мне, что ты несколько злоупотребляешь хорошим отношением детей к нам, — заметил Никита.

— Ты прав. Но если бы ты видел, с какой радостью они моё злоупотребление потребляют!

— Они нас просто любят и уважают, — с улыбкой тихо произнесла Лера. — Это не злоупотребление, а проявление этой любви. И было бы неправильно делать вид, что нам это безразлично, так что пусть нас пронесет, но черешню мы просто обязаны съесть! Кто там поближе к вазе, мне красненькой насыпьте…

Глава 10

Артур Бреннер совершенно не ожидал, что его работа будет так высоко оценена. Ведь, в конце-то концов, он не один там работал, хотя, положа руку на сердце, и его вклад был немаленьким. Очень немаленьким, из почти двух тысяч километров железной дороги возглавляемый им «участок» проложил чуть больше девятисот. Конечно, тут следует учитывать и такую «мелочь», что на его территории удалось проложить почти всю дорогу поверху, из двух десятков тоннелей только три оказались длиннее двух километров и один — чуть больше трех. Ну и четыре десятка мостов и эстакад тоже работенки добавили интересной, зато Артур исхитрился изначально дорогу проложить двухпутную, так что движение от Соры до Аспаданы было теперь очень оживленным, одних пассажирских поездов бегало по три пары в сутки. А вот дальше пассажирский поезд ходил лишь один (правда, в четырнадцативагонном составе, а не в пятивагонных, как на южном участке) потому что большая часть дороги пока была одноколейной. Что тоже понятно, там число тоннелей приближалось к сотне и половина из них даже друг с другом соединялись мостами и эстакадами.

Тем не менее «Артур успел первым», как сказала Екатерина Владимировна, вешая ему на грудь звезду Героя Социалистического труда. Ну а те, кто пока еще «не успел», тоже получили такие же звезды, потому что дорога-то заработала! И пропускала от Соры до Баку ежесуточно шестнадцать пар поездов (да еще столько же ходили «в местном сообщении»). Но, как сказала Валерия Анатольевна на торжественном «награждении причастных» (а кроме четырех Героев ордена получили еще двадцать два человека), главным значением этой дороги стало «укрепление дружественных отношений» с персами.

Хотя, с точки зрения Артура, там и «укреплять» было особо нечего. У него на стройке в последние года четыре персов работало чуть больше десяти тысяч человек и ни малейших проблем с ними не возникало. Народ трудолюбивый, мужчины сильные и дружелюбные. Правда, поговаривали, что еще персидский царь Нарьясах — отец нынешнего — выдал указ о том, что любой, кто обидит «женщин приезжих строителей», будет немедленно казнен, но это у Артура вызывало некоторое сомнение, ведь было непонятно почему указ касался только женщин, а все персы были исключительно вежливы с мужчинами. С женщинами же было вообще непонятно: местные упорно делали вид, что их вообще не замечают, а на рынках даже на прямой вопрос «сколько стоит» или не отвечали, или говорили «нисколько, возьми все, что надо» — правда последнее касалось в основном еды.

А вот это Артура вообще не удивляло, ведь именно русские специалисты притащили персам очень много растений, которых или раньше вообще здесь не знали, или которые обеспечивали невиданные ранее урожаи — так что даже рыночные торговцы, расхваливающие свои товары, чаще всего кричали «А вот русские яблоки» или «русское пшено». Особенно инженера веселили «русские финики» или «русские бананы»… впрочем, бананы персам вроде из России и попали. Так что укреплять «дружбу» еще сильнее явно было задачей сугубо второстепенной. Тем более, что в рамках «укрепления» Гриша подкинул Артуру еще одну работенку, причем года на три-четыре: пока остальные железнодорожники доделывают свои участки дороги, ему теперь предстояло проложить новую ветку от Аспаданы до Аршакии — а это еще почти семьсот километров. Да, практически без тоннелей, и да, одноколейку — но все же Артуру несколько поднадоело жить в этой горной пустыне и очень хотелось нормально пожить в родной Туле…

Лера, с огромным интересом прочитавшая отчеты строителей железной дороги, за ужином поделилась своими выводами с двумя Катями:

— А прилично мы историю повернули! Персам теперь не грозит арабское завоевание — потому что Али арабов под лавку загнал и им стать могучим государством теперь не светит. И про манихеев не слышно там, опять же мечта Ангелики сбылась и ислам планете не грозит…

— А кто такие манихеи эти? — спросила старшая из Кать.

— Была такая религия, но здесь, похоже, не будет. Скорее всего ее основателя Мани римляне зачистили вместе с иудеями и христианами, так что в Персии теперь строго зороастризм или буддизм, причем буддизма остатки жалкие на территории Афганистана, так что скоро и его не будет.

— А что буддизма там не будет, разве это хорошо? — поинтересовалась Катя-первая.

— Для персов — точно хорошо. Ведь если посмотреть непредвзято, то буддизм, в особенности тот, который сейчас формируется на территории Индии и который потом назовут индуизмом — хотя индуизм и не является чистым буддизмом — это религия, заточенная на угнетение большинства людей. Изначальная идея Шакьямуни «будь хорошим» трансформировалась в «будь хорошим для вышестоящих». Кстати, мы сейчас можем непосредственно наблюдать, как под воздействием этого буддизма формируются основные индийские касты.

— Так они вроде уже давно сформировались.

— Давно сформировалась абстрактная идея каст, а сами касты, точнее даже варны, именно сейчас получают четкое формальное определение. В тяжелой борьбе кушанских верхов получают. Так кшатриями в Кушанской империи стали — уже стали — потомки завоевавших эти земли персидских кочевых племен, которые хорошо умеют махать мечом но плохо владеют софистикой и не имеют навыков государственного управления. Поэтому они согласились на то, что брахманы, которые суть потомки бывших священнослужителей и прежних бюрократов являются первой варной. Но все же внесли в общность брахманов веские зерна внутренней борьбы, по сути поделив эту варну на почти десяток каст, мирное существование между которыми как раз кшатрии и обеспечивают, силой обеспечивают — и поэтому царем может быть только кшатрий. То есть формально брахманы как сословие считается выше, но кто всем правит? Причем на кшатриев не распространяются разные религиозные запреты, они игнорируют вегетарианство например, и им разрешено в жены брать красивых девочек из вайшьи или даже из шудр. Но для персов буддизм плох тем, что он, по сути, на уровне идеологии отрицает технологическое развитие и, что хуже, отрицает права тех, кто буддистами не является. Такой национал-социализм в лайт-версии.

— Да уж, нам такой буддизм не нужен. А зороастризм — это для нас хорошо?

— Терпимо. Вы же знаете, я вообще против любых религий, но эта хотя бы не очень людоедская. Мне в ней не нравится лишь то, что покойников они на башни кладут гнить, так что ароматы там соответствующие… да, и права женщин они не соблюдают, — Лера сама рассмеялась от своей шутки. — Хотите — сами фотографии поглядите: на улицах женщин вообще не видно. Не знаю, какая у них там жизнь, но зороастрийцам «своих» женщин просто запрещено другим мужчинам показывать.

— Не думаю, что у тамошних женщин жизнь хорошая, — высказала свое мнение Катя-старшая, — однако нас это вообще никак не касается.

— Нас все в мире касается, просто по-разному. Что-то — как котенок, прижавшийся к щеке, а что-то — как дубина, ударившая по башке.

— Персы — это котенок? — с лукавинкой в голосе спросила Катя-младшая.

— Это тигренок. Если не воспитывать правильно, то играя может до смерти поцарапать. А вырастет — просто сожрет. А если воспитывать, то может и не поцарапать, но когда вырастет — все равно нужно будет за ним очень внимательно следить чтобы не сожрал.

— Тогда зачем, интересно, мы им металлургический завод выстроили? Ведь это, насколько я помню, с твоей подачи было.

— Это да. Причина — та же, что и с Римом: на заводе и вокруг него воспитаются люди, которые смогут понять, чем наша система лучше. А на десятимиллионную Персию пятьдесят тысяч тонн плохонькой стали в год — это, с нашей точки зрения, практически ничто. Мы ведь и в готовых изделиях им больше стали продаем, даже если рельсы не считать. И больше продавали бы, но им платить нам нечем.

— А чем они вообще нам платят? Серебром и золотом? — поинтересовалась Екатерина Алексеевна. — Я вроде о персидских рудниках драгметаллов не слышала.

— У них текстильная промышленность очень развита, мы половину шерстяных тканей в Персии покупаем. Сотканные, кстати, в основном на наших же станках. И половину, если не больше, простынного полотна хлопкового, а батист вообще у нас только персидский, — ответила ей экс-председатель Госплана.

— Понятно… А зачем Артур теперь будет строить железку к Аршакии? Это наш Тегеран что ли?

— Нет, Аршакия — это у зороастрийцев, можно сказать, религиозная столица. А зачем… Сейчас мы с рудника возле Соры возим по пятнадцать тысяч тонн хорошей хромовой руды каждый день, и эта дорога — часть нашей платы за тот рудник. А еще возле Аршакии неплохое месторождение марганца, пусть у персов будет сталь качеством получше делаться.

— А нам-то это зачем?

— Пусть рельсы катают, сами дороги пусть строят. Совместный труд для нашей пользы — он объединяет…

Ормазд Бозур сам себя считал очень умным и заботливым, и не было никого, кто посмел бы сказать персидскому царю что-то иное. И вовсе не потому, что за такое сказавшего могли наказать «вплоть до высшей меры», а потому что мнение это соответствовало действительности. Ведь Ормазд был первым персидским царем с высшим образованием! Ну, не совсем уж высшим, его дед отдал учиться в школу в Баку, а он, закончив школу, по совету своих же учителей (и с согласия отца) еще три года провел в отдельной школе, обучавшей людей профессии «младшего администратора» — то есть там учили повелевать людьми. Ну а пока он был всего лишь внуком царя, уточнение «младший» его не смущало — и оказалось, что совершенно правильно не смущало. Очень неплохая была школа, Ормазд вынес из нее много полезного в нынешней своей деятельности.

Но основным, что он понял за почти десять лет обучения, было то, что огромная северная страна, буквально из ничего созданная какими-то заезжими богинями, соседям ничего плохого не делает. Но может сделать что-то хорошее — если богинь об этом попросить и затем очень точно следовать их рекомендациям. Сначала их «попросил» дед — и меньше чем за год исчезли проблемы с западными соседями, потом «попросил» отец — и вот уже ему, Ормазду, достаются, как говорили на севере, все пряники. И теперь родственники жены уже униженно просят у него разрешения покупать оружие у персидских мастеров — ну а слуги северных богинь пусть и дальше думают, что его криворукие рабочие теряют половину пружин для крепления рельсов…

Ормазд Бозур не мог, конечно, знать что Лера, узнав, что он стал царем, высказалась просто:

— Надеюсь, он, после обучения в нашей школы, не будет таким же идиотом, как его предшественник.

— Это ты о его отце? — спросила тогда Катя-старшая.

— Нет, от том царе, который на его месте был в нашей истории. А Нарьясах идиотом не был, и в отставку ушел в силу традиции. Но даже ушел красиво: проиграв войну кушитам, он потерянные территории смог оформить как приданое за принцессу, на которой сына женил. Причем проиграл не на поле боя, а от эпидемий никто сейчас не застрахован. Ну, наверное, кроме нас, да и то… но это неважно. Суть в том, что теперь у персидского царя жена — дочь царя кушитского, и если она первой родит сына, в смысле раньше, чем родится сын у нынешнего кушитского наследника, то у Сасанидов будет свой претендент на кушитский престол. Слабенький такой претендент, но Нарьясах смог не потерять лица — а это лишь доказательство его ума. А вот каким окажется его сын — это никому еще неизвестно…

Но сейчас Лера на перспективы Персии смотрела довольно позитивно: за десять лет правления новый царь смог заметно повысить пресловутый «уровень благосостояния народа» и, что для стабильности государств — по крайней мере в нынешнюю эпоху — было поважнее, уровень благосостояния правящего класса. Конечно, в этом огромную роль сыграли и «новые растения», и закупаемые на севере станки — но и растения усиленно внедрялись иногда даже прямыми указами царя, и станки закупались большей частью не купцами, а специально назначенными «государевыми людьми». Сейчас уже больше половины продукции ткачества выпускалось на «государственных» фабриках — и это приносило правителям доходы, несопоставимые с теми, что было раньше. А с этих доходов кормились и чиновники, и армия. И, сколь ни удивительно, простому народу тоже очень много доставалось. Все же Баку — город индустриальный, причем в сугубо инженерном плане весьма передовой, и будущий царь никак не мог не заметить, что «образованный человек приносит больше прибыли стране», так что уже появилось довольно много хоть и совершенно начальных, но все же школ (причем строго светских) для простого народа. А чтобы родители туда отдавали детей, школьникам уже государство выдавало «форменную одежду» и вдобавок их еще и кормили. Точнее все же «подкармливали», но многим и это казалось раем. Так что «пожилая историчка» выдала свой прогноз развития персидской цивилизации:

— Ну, если наши дети нашу страну смогут не развалить по дурости, то и персы поколения через три построят приличное государство.

Что именно Лера считала «приличным государством», она раскрывать не стала — но в Персии прирост населения в десятом году правления Ормазда слегка превысил один процент, и вроде его падения в ближайшие годы причин не было: в империи с продовольствием стало не просто хорошо, а замечательно — а продажи излишков сельхозпродукции «северянам» позволили и тракторов немало закупать, что еще больше увеличивало продуктивность полей и огородов. Вдобавок в деревнях очень быстро закончились проблемы с топливом для печей: после того, как в «русских» магазинах при железной дороге начали продавать газовые плиты и пьезозажигалки для газа, в деревнях огромным спросом стали пользоваться небольшие установки по получению биогаза «из дерьма», причем сами «биореакторы» изготавливались местными же ремесленниками — по «русским» чертежам, но руками персов и из персидского же сырья. В популяризации биореакторов сыграли заметную роль и зороастрийские жрецы: ведь на выходе установки получался, по сути, тот самый «священный огонь», а «оскорбляющие воду, воздух и землю» отходы жизнедеятельности становились хорошим удобрением для той же земли. Ну а жрецам «правильные установки» удалось задать с изрядной помощью получившего знания в русской школе царя.

Кстати, в свете этих новведений в деревнях стало набирать популярность и свиноводство: ведь свиной навоз газа давал больше, чем любой другой (хотя и меньше, чем «человеческий фекалий»), а наличие доступного топлива позволяло производить должную тепловую обработку свинины, препятствующую распространению разных болезней. И вот в этой части персидского быта жрецам пришлось очень прилично поработать, теперь они разработали очень строгие — и именно религиозные — правила приготовления свинины и внимательно следили за их соблюдением. Впрочем, в силу очень высокого уровня религиозности персов последнее особых проблем не вызывало, ну а то, что у жрецов появилась «обязанность» пробовать у кого угодно приготовленное мясо, их лишь дополнительно стимулировало к «воспитанию у трудящихся правильных кулинарных пристрастий»…

На очередную «годовщину» все снова собрались на квартире у Кати-старшей — просто потому что она и Лера не рискнули ехать в Школу и все остальные решили, что оставлять их одних в Москве было бы неправильно. Никита с Олей привезли с собой огромную корзину свежей черешни, посетовав при этом, что они «лишились прекрасной возможности сидя на заборе лопать черешню прямо с веток», но все решили, что и из миски ягоды есть очень неплохо, а лезть на забор в таком возрасте как-то несолидно.

Катя-младшая «как бы между прочим» — а на самом деле чуть ли не подпрыгивая от нетерпения — сообщила собравшимся «две новости». И начала с «хорошей»:

— Так, девочки и мальчики, вчера подбили статистику за прошлый год и в результате получается, что нас — и это если Эфиопию не считать — уже пятьдесят миллионов, даже чуть больше. Причем взрослого работоспособного населения уже больше шестнадцати миллионов.

— Что-то не бьется статистика, если у нас в среднем в семье по десять детей, — заметил Сашка.

— По двенадцать, но ты не учитываешь, что почти пять миллионов уже переросли детородный возраст, а еще столько же детей пока не завели. Потому что взрослый у нас — это с четырнадцати лет, а детей все больше семей стараются заводить не раньше, чем в восемнадцать.

— А это хорошая новость или плохая? — попробовал уточнить Сашка.

— Это — просто новость. А вот вторая — я даже не знаю, какая она. Начиная с прошлого года у нас закончился — только вы не смейтесь — рост прироста населения. В позапрошлом был пик, пять и две десятых процента, а в прошлом уже пять и одна. И по данным, которые предоставил Минздрав, в этом будет не больше пяти, а может быть даже чуть меньше.

— Наверно, это нужно отнести к хорошим новостям, ведь даже просто прокормить такую прорву детишек — задачка все же нетривиальная, — заметила хозяйка квартиры. — А вот в чем причина снижения рождаемости — это было бы интересно понять.

— Прокормить мы сейчас в состоянии и сто миллионов, с сельским хозяйством у нас сейчас все прекрасно, а где не прекрасно, то импорт из той же Персии нужной прекрасности немедленно добавляет. А вызвано чем — ты не поверишь.

— Так просвети нас.

— В Госплане все посчитали тщательно, прикинули затраты на строительство жилья, и выдали постановление о том, что родители, которые вырастили хотя бы восемь детей, остаются жить в полученных квартирах независимо от их размеров при условии, что хотя бы один ребенок в семье остается с родителями. А если десять и больше детей — то до самой смерти независимо от того, остаются с ними в квартире дети или нет. То есть там формулировка более приглаженная, я про суть — и даже самый жадный народ осознал, что можно по четырнадцать-шестнадцать детей и не рожать.

— Логично. А кто это в Госплане такой умный нашелся?

— Да Настя твоя, я ее доклад сама слушала. Я уж не знаю как она все считала, но по ее докладу выходит, что если жилье не отбирать у тех, у кого дети выросли, то объемы жилищного строительства почему-то сократятся больше чем на четверть и она сможет увеличить объемы строительства промышленных зданий. Не сразу, конечно, но лет за пять уже заметно будет.

— Заметно будет раньше, ведь если ты говоришь про пять процентов, то это два с половиной миллиона человек. И даже две десятых процента означают, что через пятнадцать лет нам не придется строить дополнительных пятьдесят тысяч квартир для молодоженов. А уже сейчас — примерно двадцать-тридцать тысяч улучшенных квартир для тех, у кого семья выросла. Да, пожалуй, это тоже хорошая новость. А чего у нас вообще хорошего еще есть? Ну, кроме черешни?

Хорошего было много. Али — героическими усилиями примерно сорока тысяч эфиопских строителей — закончил постройку ГЭС на втором пороге Нила и получил чуть больше четырехсот мегаватт электрической мощности. Но особая хорошесть заключалась не в количестве мегаватт, а в том, что на этой ГЭС заработали два первых агрегата мощностью по сто пятьдесят этих самых мегаватт. И это настолько вдохновило «ширнармассы», что строительство ГЭС на первом пороге, где была запланирована установка уже пяти таких генераторов, невероятно ускорилась и Али собрался ее запустить уже через два года.

Но в план Запорожского завода на ближайшие четыре года включили производство уже двух десятков таких турбогенераторов — просто потому, что электричество, причем во все возрастающих количествах, требовалось по всей Африке. В особенности на юге, где в земле было очень много чего полезного — и где началось строительство сразу двух электростанций на Замбези. Конечно, Замбези располагалась довольно далеко от тех же хромовых месторождений, но если использовать ЛЭП на пятьсот киловольт, что потери на тысяче километров линий выглядели уже терпимо — а химики и «электрики» в Америке научились, наконец, делать и нужные трансформаторы, и все остальное необходимое для таких линий оборудование.

Американские «конкуренты» Конрада решили — по инициативе Васи Голубева в основном — самостоятельно и генераторы по двести мегаватт сделать, но так как до сих пор самое мощное их изделие ограничивалось двадцатью мегаваттами, ожидать быстрого решения ими всех связанных с разработкой и изготовлением такого агрегата проблем не приходилось. А вот «обвязку» ЛЭП на напряжение в семьсот пятьдесят киловольт они уже испытывали, и в Госплане был создан специальный отдел, занимающийся планированием строительства «Африканского энергетического кольца». На первом этапе планировалось соединить уже объединенные в единую систему нильские ГЭС со строящимся каскадом ГЭС на реке Тана в «Южной Эфиопии», то есть протянуть ЛЭП длиной в пару тысяч километров, по пути «зацепив» еще с десяток строящихся или пока планируемых электростанций. «Вторая очередь» этого кольца уже начала строиться в варианте на триста киловольт для обеспечения энергией Таны Ниобиевого рудника. Там электричество было нужно потому что ниобий было решено получать «на месте», чтобы не возить многие тонны руды — и по этой причине стройку не притормозили в ожидании более эффективных трансформаторов. А вот линию от Ниобиевого Рудника до Лимпопо отложили «на неопределенный срок»: самые большие месторождения хроме — это хорошо, но, как высказался по этому поводу Гриша, «хрома и без того нам пока хватает», да и от Замбези ЛЭП тянуть не так далеко.

А вот ниобия и урана — хватало не очень, поэтому от строящихся ГЭС на Замбези и ЛЭП к урановому руднику в Катанге (всего лишь семисоткилометровые) тоже быстро прокладывалась. На бетонных столбах, и с сырьем для производства столбов (и всего прочего необходимого) было, по словам Насти, «терпимо». А вот с людьми…

С людьми на стройках вообще никаких проблем не стало, все же школы и училища каждый год выпускали по два миллиона «молодых специалистов». Причем, после очередной «реформы образования», проведенной Велехом, большая часть из них уже не была «личинками рабочих», а вполне приличными специалистами в том или ином деле. «Реформа» на самом деле ничего особо и не реформировала, просто теперь после окончания школы все выпускники в практически обязательном порядке еще год или два проходили обучение в специализированных училищах, причем специализацию этих училищ опять-таки ежегодно определяла комиссия, сформированная их представителей Госплана (как «заказчика») и Министерства образования (как «исполнителя работ»). И на выходе из этих училищ получались полностью готовые к работе люди, причем с заранее определенными местами их будущей работы…

Осенью Настя пришла к Грише для обсуждения «плана подготовки специалистов» на следующий год. Тот внимательно прочитал основные тезисы, немножко подумал:

— А вот это вот что здесь?

— Ну мы же готовим очень неплохих профессионалов, однако не всегда учитываем тот факт, что профессионалы у нас получаются очень молодыми и слишком задорными. Вот если здесь, неподалеку от устья Конго, поставить несколько плотин, и еще вот тут, на больших ее притоках, то можно получить больше ста гигаватт электричества. При такой мощности можно из Катанги уже обогащенный уран возить, электролизную медь в произвольном количестве, алюминия производить столько, что на всю планету с избытком хватит, а титан будет дешевле гвоздевой стали…

— И ты хочешь сейчас строить эти ГЭС?! Мы во всей Африке на такое количество электричества потребителей еще лет пятьдесят не найдем!

— Я посмотрела в записках Кати Лемминкэйненовны, там можно — и я считаю, нужно — на первом этапе построить одну-две станции мощностью на пару гигаватт. На столько мы потребителей точно найдем, я же отдельно вписала в план алюминиевый завод. А вот когда мы из полученного там алюминия сделаем провода, которые протянутся в Катангу, можно будет выстроить и станцию второй очереди, гигаватта на четыре-пять. Что, во-первых, даст нам чистую медь, никель и кобальт непосредственно в Катанге, то есть сократит объемы перевозок по Восточно-Африканской дороге раз в десять.

— А во-вторых?

— На строках я планирую задействовать примерно двадцать пять-тридцать тысяч персов.

— Вот это уже интересно. А ты думаешь, Рязанский тракторный с такими объемами справится?

Глава 11

Ормазд Персидский не возражал против того, чтобы его подданные отправлялись на заработки к «северянам». Прежде всего потому, что там работников неплохо учили и они, вернувшись домой, становились очень хорошими работниками на фабриках, оснащенных русским оборудованием. По крайней мере на всех почти текстильных фабриках ремонт ткацких и прядильных станков почти полностью производился такими «специалистами». Ну да, они не всегда могли справиться с поломкой, но они всегда могли объяснить парням из русского сервисного центра, что у них конкретно сломалось и какие запчасти нужно с собой захватить. А последняя «инициатива северян» вообще его порадовала. Для сельского хозяйства Персия успела закупить около шести тысяч тракторов — на большее количество пока просто денег не хватило. Со временем, конечно, хватит — но по новой программе персидский рабочий, уехав на работу куда русские скажут, возвращался домой (всего-то через пять лет) с собственным трактором или с полным комплектом навесных орудий к нему. Причем если ехали работать пятеро, то через два года они возвращались имея и то, и другое — просто меньше чем на два года русские рабочих не брали.

Правда от такого рабочего изначально требовалось наличие школьного образования и определенный уровень знания русского языка — в результате чего во многих уже открытых школах в классы набивалось до сотни детишек, а учитель русского языка где-нибудь вдали от железной дороги жил уже получше местного жреца.

Поначалу «на заработки» ехали в основном те, кто успел с русскими поработать на постройке железной дороги — но таких было мало, ведь после строительства большинство из них находили хорошую и сытную работу на самой дороге. А с осени на заработки ринулась деревенская (и не только деревенская) молодежь: «северяне» объявили практически неограниченный набор рабочих именно по «тракторной» программе. Правда сейчас срок контракта устанавливался именно в пять лет, но это мало кого останавливало, ведь наличие трактора в семье автоматически делало эту семью как минимум зажиточной…

А трактора для этой программы делались в Рязани. Кроме уже шестой версии «Рязанца» там вот уже четыре года производилась и совершенно новая модель минитрактора с восьмисильным двигателем. В тракторе вообще не было ничего «электрического», он даже заводился кик-стартером, а для облегчения пуска в мотор вставлялся работающий на той же солярке «нагреватель» — мини-подобие керосиновой лампы с «баком» на одну чайную ложку солярки.

Минитрактор был исключительно «экспортным» продуктом, эти машины покупали в основном персы и небольшие количества уже стали отправляться в Рим. Все же маленький мотор и топлива потреблял немного, так что «зарубежных пользователей» жаба по поводу дорогой солярки если и душила, то лишь слегка. Да и доставка этого топлива потребителям пока особых проблем не создавала. В особенности в Персию: на север страны его возили по рельсам из Баку, а на юге всего в сотне километров от Соры через пролив стоял завод, превращающий австралийский уголь в разные горючие жидкости. В общем-то, с точки зрения человека из двадцать первого века — полный идиотизм, но с точки зрения людей из четвертого века — в особенности не знакомого с результатами геологоразведки из двадцатого века — исключительно мудрое решение, так как завод мало того что ежесуточно выдавал до семисот тонн жидкого топлива, обеспечивающего в том числе и потребности южного берега Аравийского полуострова, но еще «из отходов тепла» производил около пяти тысяч кубометров опресненной воды. Которой хватало на заводской поселок, причем так хватало, что улицы выстроенного посреди пустынных гор поселка все больше напоминали цветущий сад. Да и окружающие голые каменные горы стали постепенно покрываться лесами. Хиленькими, в основном состоящими из акаций, но смотреть на окружающую природу стало много приятней…

Окружающая природа не только на кончике Аравийского полуострова радовала глаз, то же она проделывала и на Сокотре. К удивлению Леры остров, когда до него добрались русские экспедиции в конце двухсотых, не казался пустыней: там росли леса, текли небольшие реки и даже были небольшие болотца, в которых нежились водяные буйволы. Но что ее действительно удивило, так это то, что немногочисленные жители острова (коих насчитывалось чуть больше трех тысяч человек) говорили на каком-то своеобразном по произношению, но явно греческом языке, поголовно были грамотными и исповедовали религию, которую она назвала «несмешной пародией на христианство». Трогать их или «переубеждать» не стали, но, невзирая на возражения местных, быстренько уничтожили всех коз на острове. То есть не сразу вот взяли и всех перестреляли, а убедительно объяснили местным, что лучше всех коз съесть в течение полугода. Взамен им привезли еще буйволов из Индии (по слухам, индийские давали довольно много молока), для которых водой из опреснителя заполнили два относительно больших пруда — так что сокотрианцы в целом остались довольны.

Тем более довольны, что кроме «геноцида коз» пришельцы ничего особо плохого им не делали, поселились на отшибе (причем в том засушливом месте, где сами местные жить не желали), опять же опреснитель поставили. И привезли несколько рыболовецких суденышек с моторами, с помощью которых рыба в меню сокотрианцев не переводилась.

Правда теперь кроме уже четырех тысяч «туземцев» (местные очень оперативно прониклись заботой гостей о детях) на острове жили и чуть больше пяти тысяч «пришельцев», но никаких конфликтов между ними не возникало. Некоторые семьи даже рискнули отдать детей в открытую «пришельцами» школу — ну, хотя бы для того, чтобы те научились понимать их язык и поспособствовали улучшению коммуникации: новые поселенцы с удовольствием помогали старожилам — но лишь в том случае, если старожилам удавалось объяснить что им, собственно, нужно. Именно по этой причине пока руководство острова назначалось Велехом: приобщить местное население к русской цивилизации через обучение детей, а потом и взрослых здесь было первоочередной задачей. А причина, по которой островом занимался именно Велех, была проста: формально Сокотора теперь относилась к Российской республике, так как Али все силы бросил на постройку гидростанций (причем не только на Ниле) и на освоение «южных территорий» и успешно перепихнул заботу об островитянах на «вышестоящие инстанции»…

«Цивилизационной деятельностью» на Сокотре занялись, в общем-то, с подачи Леры — которая где-то прочитала, что природа там уникальная, множество животных и растений-эндемиков, которых «в несостоявшемся будущем» в значительной степени сожрали козы. Но местные ведь и не были «совсем дикими»: несмотря на «некоторую скудость в одежде» они прекрасно понимали, что такое деньги и что на них можно купить, так как несколько раз в год на остров наведывались купцы их Индии, скупавшие ладан и мирру, которые в приличных количествах собирали — специально для «внешней торговли» — сокотрианцы, а иногда сюда добирались и римские купцы из Александрии, которым продавался урожай алоэ, выраставший на нескольких довольно обширных плантациях. То есть раньше наведывались, «пришельцы» установили для островитян гораздо более высокие «закупочные цены» на дары местной природы и открыли пару магазинов, где выручку можно было очень выгодно потратить: пользующиеся спросом промтовары (ткани и различные предметы быта) стоили в них сущие гроши.

Но это все было строго в рамках «заботы о уникальной природе», а вот привлечение персов на африканские стройки обуславливалось вовсе не заботой о голодающих персах или даже недостатком рабочей силы. По мнению большинства специалистов из «Института истории», проработавшие несколько лет на таких проектах персы станут в будущем очень мощной прослойкой «русских агентов влияния» в Персии. Причем даже не сами, они-то в основном трактористами в деревнях неплохо устроятся, а вот уже их дети… По договору с Нарьясахом станционные городки у железной дороги получали определенный «экстерриториальный» статус, и — среди всего прочего — в таких городках и школы открывались, в которых детей обучали по общероссийской программе. Но для поступления персидских детей в эти школы требовалась рекомендация, которую простым персам могли дать лишь «бывшие работодатели из России» — и трактористы наверняка воспользуются такой привилегией. Очень заметной привилегией, ведь дети самого Ормазда, а так же многих высших чиновников и военных учились в такой школе в Аспадане…

Осенью года уже триста девятого во Владимире была запущена новая электростанция, работающая на «инновационном топливе». Когда Вове Семенову стало окончательно понятно, что ждать третьего реактора на АЭС придется до морковкина заговенья, он внимательно оглядел окрестности в поисках подходящих альтернатив, затем озаботил инженеров с котельного завода — и в результате долгих и многотрудных усилий в последний день августа вода в котле электростанции закипела. А второго сентября горячий пар провернул и турбину первого агрегата станции.

Но чтобы это случилось, по лесам вокруг города многие сотни крепких мужиков сначала исследовали «имеющиеся запасы», а затем подготовили и запустили в работу десятки участков по сбору валежника и сухостоя. В принципе, расчищать леса это этого добра всяко полезно, ведь заметно уменьшается риск лесных пожаров — но если результаты расчистки еще и с пользой применить… Новенькая электростанция мощностью в тридцать мегаватт работала на деревянных пеллетах.

Вова Семенов все же дурачком не был и прекрасно понимал, что даже всего лесного мусора, собираемого лесничествами области, с трудом хватит для работы одного генератора, а ведь до Нового года на электростанции заработают еще три таких же — но производство пеллет "из мусора" давало приличный дополнительных доход лесникам и крестьянам, создало немало дополнительных рабочих мест в деревнях, да и обеспечило «более веское экономическое обоснование» программе трамваизации окрестных сел.

В рамках «улучшения трамваизации» Володя — за счет городского бюджета и силами Владимирских инженеров — в маленьком «муромском» городке Вязники выстроил небольшой завод, где стали изготавливаться «грузовые трамвайные локомотивы». Получился короткий, всего шесть метров длиной, трамвай без пассажирского салона, но набитый аккумуляторами так, что без контактной сети он мог проехать даже с несколькими гружеными платформами пару километров — что позволяло поставить вагоны на пути, где их можно было загружать без риска зацепиться за провод. Оказалось, что вышло очень удобно — правда это привело к тому, что трамвайные пути, предназначенные в основном для грузоперевозок, стали строиться все дальше и дальше, и теперь уже на трамвае стало возможно не спеша проехать от Владимира до Коврова и оттуда до Вязников. Очень не спеша, но теперь рельсами с городами соединилось уже больше сотни деревень и внезапно оказалось, что это и окупается быстро (за счет снижения потребности в жидком топливе), и народу нравится. И — позволяет новую электростанцию топливом легко обеспечивать.

Все же основной «сырьевой базой» электростанции стали не столько «хворост и сухостой», сколько отходы деревообрабатывающей промышленности и, в основном, переработка отходов лесосек. Небольшой вклад в эту сырьевую базу давала и переработка отходов сельского хозяйства — например, тех же початков кукурузы после обмолота, но, по большому счету, все это было не очень важно. А важным было то, что разработанная в процессе отлаживания технология вдохнула «вторую жизнь» в Тульский завод, который двухмегаваттные «дровяные турбогенераторы» начал выпускать приличной серией: в отдаленных сибирских и северных районах они оказались просто незаменимы. И вот это оказалось настолько важным, что бюст Вовы (на постаменте из порфира) появился и в Школе на Аллее Героев.

Катя-младшая после открытия этого бюста меланхолично сообщила Никите и Оле, которые окончательно переселились в Школу, в старый Маринин дом:

— Мама Катя была совершенно права в том, что для Героев нужна отдельная Аллея. У меня потихоньку складывается впечатление, что минимум каждый второй, кто в нашей школе отучился, появится и здесь.

— Ну ты и загнула, — ответил ей Никита, — далеко не каждый второй. Хотя если брать только детей наших теток, то пожалуй ты и права. Просто все они детей своих так воспитали, что ребята считают трудовой героизм нормой жизни.

— И это правильно, — заметила Оля. — А вот то, что бюсты ставятся только на родине героя, я считаю не совсем верным решением. Вот почему мой бюст в Москве стоит, а Никитин в Туле? Надо спрашивать и мнение самого человека, может я бы хотела, чтобы наши бюсты рядышком стояли…

— Хоти дальше, — усмехнулась Катя. — И терпи, раз нагероичила на бюст. Закон из-за твоих хотелок менять никто не будет, тем более что это — самый первый наш закон. Как тетя Лиза тогда решила, так оно всегда и будет.

— Да я не спорю, это просто так… старческое ворчание. Вот только, боюсь, скоро новые бюсты почти и ставить перестанут, ведь поводов для героизма все меньше становится.

— Это тебе кажется. Потому что ты сейчас даже представить не можешь, какие поводы появятся в будущем, даже самом ближайшем. Но, если с другой стороны смотреть, может оно и к лучшему. Ведь отсутствие поводов для героизма означает, что жизнь-то наладилась!

— Ага, — поддакнул Никита, — наладилась. И нам остается наслаждаться рутиной бытия. В комфорте наслаждаться, не дергаясь от каких-то очередных выдающихся прорывов. Я, кстати, летом текущие планы посмотрел, мне они понравились. Спокойствием и предсказуемостью особенно…

Триста четырнадцатый год начался почти так же, как и несколько предыдущих — то есть уже в конце декабря года предыдущего были перевыполнены планы по производству чего-то важного. Смоленский авиазавод именно в декабре предыдущего года вышел на плановую мощность, предполагающую выпуск двенадцати «Буревестников» в год, а на Воронежском заводе в плановые сроки был завершен выпуск первой серии из десяти самолетов ТУ-4 (Катя, случайно узнав у внука, что ведущим конструктором машины был Тур Ушаков, настояла на таком названии). И в Воронеже никто даже не сомневался, что за год из ангаров завода выкатится минимум три таких же серии (в огромном ангаре как раз помещалось десять стапелей), а на новом заводе по производству авиадвигателей так же никто не сомневался, что все новые машины они и моторами обеспечат с запасом.

Али вот уже два года назад закончил строительство ГЭС на первом пороге Нила — и с некоторой грустью выяснил, что работать Нильские электростанции (причем, судя по всему, все) на полную мощность могут примерно семь месяцев в году: когда во время половодий открывались водопропускники, генераторы останавливались. Но даже в этом случае водохранилища довольно быстро стали заполняться илом, ведь в них течение сильно замедлялось и муть успевала осесть на дно. Поэтому он сильно задержал постройку самой мощной ГЭС на четвертом пороге, придумав «остроумное решение» этой внезапной проблемы: вдоль русла Нила на расстояние почти в семьдесят километров стали строиться высокие дамбы с водопропускными окнами через километр. Предполагалось, что во время паводков окна закроют и мутная вода пойдет напрямую к плотине, не загаживая при этом основную часть водохранилища, а когда вода в реке снова станет прозрачной, то окна откроют и ГЭС сразу сможет начать работу, ведь не придется ждать пока водохранилище снова заполнится. Недостатком этой идеи была собственно сама идея: ставить внутренние дамбы огромной длины и высоты несколько накладно — но других не нашлось. И хотя дамбы строились из камня, на Нил теперь отправлялась половина цемента из Новороссийска и три четверти «паршивого цемента» из Иван-города: камни-то друг с другом требовалось скреплять, и скреплять очень хорошо.

Ну а то, что после того, как ГЭС выстроят, уже всего три месяца в году электричества с Нила в стране не будет, тоже никого особо не радовало — так что одновременно с постройкой комплекса на четвертом пороге началось строительство и огромной гидроаккумулирующей станции неподалеку: где полтораста километров дамб — там и двести, и более чем в сотне метров выше уровня будущего водохранилища на каменистом плато стала подниматься «стена», огораживающая будущий «верхний накопитель» резервной ГАЭС мощностью в семьсот пятьдесят мегаватт…

Обеспечением страны электричеством озаботился, конечно, не только Алемайеху. Катя-старшая, правда больше от скуки чем по необходимости покопавшись в книжках из библиотеки Михалыча, предложила «отложить» строительство каскада ГЭС на Замбези — вычитала где-то, что там какие-то проблемы проявились с прочностью плотин. И пока «специально обученные люди» изучали возможные проблемы, по Катиному предложения был выстроен каскад из трех ГЭС на притоке Замбези Кафуе. С них начали просто потому, что плотины на этих ГЭС были традиционные, бетонно-каменные «гравитационные» — то есть большие, толстые и массивные, в отличие от арочных, которыми предполагалось оснастить ГЭС на Замбези. А опыта в постройке арочных плотин ни у кого, можно сказать, и не было, ведь не считать же за «опыт» постройку тридцатиметровой плотины в Америке — а на Замбези плотины предполагались высотой за сотню метров. В прошлом году заработала на Кафуе «верхняя» ГЭС с тремя агрегатами по сорок четыре мегаватта, выстроенная, как вычитала Катя, больше для запасания воды для нижних в засушливый период, а в феврале одновременно заработали и две нижних, на которых стояли восемь и шесть агрегатов по сто двадцать пять мегаватт. И, похоже, это были последние электростанции с такими агрегатами: в далекой Америке Вася Голубев все же сделал агрегат на двести двадцать пять мегаватт, но — чтобы его изготовить — он еще и завод новый построил, на котором могли делаться «типовые» генераторы от ста до, как он утверждал, трехсот мегаватт и соответствующие им турбины. Причем турбины (исключительно диагональные) на заводе предполагалось делать полностью титановые: никто не стал спорить с Васиным тезисом о том, что «такие дорогие агрегаты должны веками работать без поломок».

Настя, с учетом достижений родного дяди, наконец продавила через Госплан программу постройки первых двух ГЭС на Конго — но там предполагалось еще пару лет проводить всякие геодезические и геологические изыскания, так что затраты на эту программу были минимальными. А вот расходы на создание «африканского энергетического кольца» уже почти зашкаливали. То есть пока еще денег на программу хватало, но Гриша все больше начинал сомневаться в том, что реализация ее идет правильным путем.

Больше всего Гришу волновали расходы на столбы. Не сами по себе, а то, что с подачи Али для магистральных ЛЭП-750 через каждые четыреста метров ставились по паре семидесятипятиметровых «останкинских башен» (откуда возникло это название, Гриша не знал, но спросить об этом у Екатерины Алексеевны, именно так столбы эти обозвавшая, он стеснялся). Мало того, что эти бетонные (и по идее, более дешевые) башни на практике оказались раза в три дороже стальных — даже если не учитывать затраты на их доставку с заводов к месту установки (уж больно непростые конические «фундаменты» для этих башен строить приходилось), так их везде, кроме джунглей, их еще и облицовывали базальтовыми плитками. В утверждения Али, что это защитит столбы от ветровой эрозии, верилось с трудом, а чтобы перевозить семидесятитонные «детали» по пустыням и джунглям, пришлось разрабатывать и строить очень непростые транспортеры, да еще и хоть временные, но дороги прокладывать. К тому же транспортеры еще и периодически ломались, что лишь добавляло «радости».

В Европе и Америке такие же ЛЭП ставились со стальными пятидесятиметровыми опорами — и никаких проблем пока с ними не выявилось, однако Гриша, не будучи специалистом по линиям электропередач, веских доводов для того, чтобы оспорить решения Али, не имел. И «поддержки вышестоящих органов» тоже не имел: когда он пришел с жалобой к Екатерине Владимировне, та, его внимательно выслушав, ответила просто:

— Али знает что делает. Там — Африка, своя специфика, нам ее не понять.

На самом деле Кате просто было лень разъяснять, что там, где часто случаются песчаные бури, столб без базальтовой облицовки сточится природной «пескоструйкой» до критического уровня всего-то лет за тридцать, а на фабрике лучше делать все столбы «типовые», по отработанной технологии. А вот ставить стальные опоры плохо и в местностях, где бури случаются, и там, где песчаных бурь вообще не бывает просто потому, что места в Африке в основном дикие, и не избалованное избытком стали местное не очень цивилизованное население просто быстро такие опоры сломает. Все же Гриша всю жизнь провел в обществе достаточно цивилизованном и некоторые особенности «далеких территорий» на интуитивном уровне не воспринимал.

Вообще-то постройкой разных ГЭС по всему миру энергетики не ограничивались, и даже возле Нила в сезон паводков электричество поступало потребителям в основном с трех довольно больших угольных электростанций. Еще и с десятков маленьких, дизельных или даже дровяных, но сейчас угольные электростанции обеспечивали больше половины всей энергии. Это даже не считая нескольких электростанций, работающих на горючих сланцах, которые вообще круглогодично выдавали (хотя и в качестве «отходов химического производства») уже больше гигаватта мощности. Хотя, по большому счету, и угольные электростанции работали в основном на «отходах химической промышленности», а после того как железнодорожный мост пересек Енисей в районе чуть выше Туруханска (который и появился как раз во время строительства этого моста), «отходов» этих стало много больше. Если знать где бурить, то можно легко обнаружить, что под землей слои угля в толщину превышают сотни метров. Почти сразу после этого в Туруханске появилась угольная электростанция на сто двадцать мегаватт, а по электрифицированной двухпутной железной дороге «за Урал» ежедневно стали отправляться два с лишним десятка товарных эшелона с углем. А дорога сразу за мостом раздвоилась и потянулась на восток и к будущему Норильску на север, но в обеих направлениях стройка шла уже «без особого энтузиазма».

Вот чем хороша электрифицированная дорога: едущий по ней электровоз с моторами на три мегаватта без проблем тянет эшелон с полусотней товарных вагонов. Причем тянет в любом направлении — поэтому и Туруханская электростанция, и такие же электростанции в Салехарде и Инте жгли в топках не уголь, а кокс, из этого угля получаемый в печах Печоры, где ежесуточно разгружались восемь из двадцати четырех эшелонов. В Печоре же и сами товарные вагоны для угля делались — но главным предприятием города стал химический комбинат, работающий на коксовом газе. А не потребленный в Печере уголек прямым ходом отправлялся в Череповец (куда руду, правда, пока возили из Коптева — тоже не ближний свет, но Костомукшу еще некому было осваивать).

В разговоре с Екатериной Владимировной Екатерина Алексеевна выразила некоторое недоумение в части сырьевого обеспечения Печерского химкомбината:

— Кать, а тебе не кажется, что было бы проще проковырять дырок в земле и на комбинат попутный газ отправлять, а заодно и нефтью нахаляву разживемся. Или, раз уж мы решили нефть для потомков поберечь, можно на Ямале газовых дырок насверлить, а если поближе к железной дороге, то там и Уренгой где-то неподалеку.

— Мам Кать, у нас сейчас чуть меньше тридцати миллионов работоспособного населения, которому вполне хватает и того, что мы от угля получаем. И, хотя уголь по рельсам возить вроде и дороже, чем газ по трубе качать, но пока у нас никто этим не занимался и поэтому у нас нет ни труб нужного качества, ни насосов, которые будут качать то, что нужно. Так что пока нам все это затевать просто невыгодно. Честно говоря, никто и на Гронингене не собирался ничего затевать — но там хоть никаких газопроводов больших строить не надо, а раз уж Гюнтер дорвался до этого газа, то пусть прям на месте удобрения из него и делает. Мы тут с Никитой прикинули, газа там как раз до пятьсот тридцать пятого года хватит, а что потом будет, о том пусть уже потомки заботятся. Главное, что мы можем быть уверены в том, что потомкам мы сильно не нагадим.

— Ага, Андрюша вон новую атомную станцию придумал, думаешь, она не нагадит?

— Лично я братцу верю, а он сказал что не нагадит. Наоборот, эта станция будет дожигать все гадости, которые другие станции наделают. Уже дожигает, он сказал, что сейчас новый реактор каких-то минорных актинидов уничтожает по семьдесят килограммов в год.

— Это много или мало?

— Это столько, сколько новый его тяжеловодный реактор в Гронингене делает за три года. Скоро, года через три, его институт уже большой такой реактор запустит, в котором можно будет сжигать втрое больше, чем все нынешние АЭС успевают нагадить — так что тебе не о чем беспокоиться. Вообще не о чем.

Правда с последним утверждением она, похоже, несколько поспешила…