Девчата

КОЛЕНЧАТЫЙ ВАЛ

Анфиса сдала дежурство и вышла на крыльцо. К ночи подмораживало, в столовой громко, на весь поселок, хлопала вооруженная тугой пружиной дверь, к клубу парами и поодиночке тянулись лесорубы.

Идти в общежитие не хотелось. С недавнего времени Анфисе трудно почему-то стало бывать на людях. Раньше она просто не замечала, есть кто-либо рядом с ней или нет, а теперь любопытные девчата стесняли ее. Из гордости Анфиса и виду не подавала, что на сердце у нее кошки скребут после памятного вечера у Дементьева, и все время чувствовала себя как на сцене, где надо было играть фальшивую и надоевшую до чертиков роль. Вот когда пригодился ей артистический талант!

Еще меньше манил ее клуб с танцевальной своей толкотней. Но и на крыльце торчать, привлекая всеобщее внимание, тоже приятного было мало, и Анфиса, сбежав со ступенек, бесцельно побрела по улице.

Чтоб не встречаться с лесорубами, она свернула в переулок и лицом к лицу столкнулась с хмурым Ильей, сторонкой пробирающимся к себе в общежитие. Занятые своими мыслями, они молча разминулись и тут же оба враз остановились.

— Здравствуй, Илюша, — невесело окликнула Анфиса. — И ты уже меня не узнаешь?

Илья невольно огляделся по сторонам, поймал себя на том, что боится, как бы Тося не увидела его вместе с Анфисой, и тут же разозлился на себя, а еще больше на Тосю, которая сделала его таким трусом. Он решительно шагнул к Анфисе.

— Не бойся, — снисходительно и лишь самую малость насмешливо сказала Анфиса, разгадав все тайные его опасения. — В школе она сейчас, не увидит… А ты что ж не занимаешься?

Илья махнул рукой, зачеркивая всю свою недавнюю образцово-показательную жизнь.

— Отзанимался я!.. Ты-то чего сумная?[10] Слышал, инженер души в тебе не чает.

— Устарели твои новости, Илюша. Нашлись добрые люди, порассказали ему обо мне.

— Вот оно что…

Илья увидел вдруг в горемычной Анфисе товарища по несчастью. Но ему, несмотря на все его беды, было все-таки легче: он все еще надеялся, что гордая Тося сменит гнев на милость, а Анфиса, кажется, порастеряла уже все свои надежды. Илья подивился тому, что жизнь снова, совсем на другом своем повороте, свела его с Анфисой и перебросила между ними зыбкий мостик.

И, как встарь, Илья опять невольно сравнил Анфису с Тосей, но на этот раз в душе у него шевельнулась неприязнь к пронырливой Тосе. Ловко она устроилась! Ей все помогают наперебой, а неудачливой Анфисе никто не только руки не протянет в трудную минуту жизни, но даже и не посочувствует.

Что же, им с Анфисой пропадать теперь, если в прошлом наломали они по неведенью дров и не сумели вычертить свою жизнь по прямой линейке? Легко Тосе с Дементьевым осуждать их! Один учился чуть ли не до седых волос, высиживал диплом в инженерном инкубаторе, а другая в неполные свои восемнадцать лет просто и нагрешить-то еще не успела. Оба они — и ревнивый Дементьев, и придирчивая Тося — показались Илье самыми настоящими чистоплюями, больше всего озабоченными тем, чтобы пройти по жизни, не запачкав ног…

Наигрывая на гармони, в переулке показался Сашка. Катя висела у него на руке и пела частушку!

Проходя мимо Анфисы, Катя обернулась через плечо, спросила с ехидцей:

— Старая любовь не забывается?

И Анфиса не осталась в долгу:

— Нужно в школу ходить, раз записалась.

— А нашему классу повезло, — поделилась Катя ученической своей радостью. — Марь Степанна заболела!

— Живут люди!.. — позавидовал Илья чужому счастью. — А мы с тобой как проклятые. Все у нас наоборот получается: не любили — веселились, а полюбили — и хоть плачь… До чего же интересно жизнь закручена: прямо как коленчатый вал!

Анфиса посочувствовала Илье:

— Да, неуклюже у тебя с этим спором вышло.

— И черт меня дернул! — Илья замялся. — Как думаешь, простит она меня когда-нибудь? А кто ж ее знает? Вообще-то она не мелочная.

— Я к ней все приглядываюсь… Знаешь, в ней и в самом деле что-то такое есть.

Наконец-то и Анфиса признала Тосю!

— Вот видишь! — обрадовался Илья, но тут же и осекся, припомнив, что эта самая хваленая немелочная Тося гонит его от себя, как собаку, и никак не хочет понять, что спорил на нее один Илья, а расхлебывать его грехи приходится совсем другому, недавно народившемуся. Любила бы — так небось поняла.

— Ты поговори с ней по-хорошему, — посоветовала Анфиса. — Так, мол, и так… Не узнаю я тебя, будто робеешь ты перед Тоськой.

— Оробеешь тут! Сначала вроде нравился я ей, а теперь — как отрезало… Ледышка у нее вместо сердца!

Анфиса снисходительно усмехнулась:

— Знаем мы эти ледышки! Ты хоть сам-то не замерзай. Докажи, что любишь ее, ничего для нее не пожалеешь. Ну, подари ей что-нибудь.

Она разговаривала с Ильей так терпеливо и покровительственно, словно была старше его лет на двадцать. Илья встрепенулся было, но тут же сник.

— Не возьмет она от меня ничего… Это знаешь что за человек? — и, восхищаясь против воли Тосей, и осуждая ее за жестокий нрав, сказал он.

— А ты все-таки попробуй, — настаивала Анфиса, жалея запутавшегося Илью. — Она хоть и бойкая на язык, а разум у нее еще детский, да и не баловали ее в жизни подарками… Я знаю, ей часы давно хочется, только не с простым стеклом, а с увеличительным.

— С увеличительным, говоришь? — переспросил Илья.

По улице прошли Дементьев и комендант с чьим-то новым портретом под мышкой. «Кому горе, а кому радость…» — мельком подумал Илья. Дементьев глянул в их сторону, узнал Анфису и резко отвернулся, будто ожегся.

— Вот как теперь у нас! — горько сказала Анфиса. Рука Анфисы метнулась к горлу и затеребила шарфик, словно ей душно стало.

Чужая боль толкнулась Илье в сердце, отозвалась там его собственой натруженной болью. Не умом, а всей своей забракованной, ненужной Тосе любовью он понял вдруг, как плохо сейчас Анфисе. Илья чуть было не кинулся догонять Дементьева, чтобы силой вернуть его, но взглянул на Анфису — и не тронулся с места.

В ней появилось что-то новое, беззащитное, и теперь уж решительно ничего не осталось от первой поселковой красавицы сердцеедки, к которой еще не так давно ходил он по вечерам на коммутатор. Куда подевалась былая ее самоуверенность и беспечность? Анфиса затаилась, как бы прислушиваясь к чему-то, чего никто, кроме нее, не слышал. Илья усомнился даже, с ней ли коротал он вечера на коммутаторе.

Он подумал запоздало, что, в сущности, совсем не знает Анфису, хотя знаком с ней уже больше года и между ними было все, что может быть между мужчиной и женщиной. Раньше он видел в Анфисе всего лишь красивую девчонку, с которой приятно провести время. Ему нравилось танцевать с ней в клубе, перехватывая длинные завистливые взгляды других парней, которым она предпочла его. Илья припомнил недавнее свое житье-бытье и подивился тому, до чего же мало ему раньше надо было, чтобы чувствовать себя счастливым. Жил, как дерево растет, а считал себя человеком.

Похоже было на то, что после всех испытаний, выпавших на его долю, он стал лучше понимать не только себя, но и других людей. И кажется, не в одной Тосе тут было дело, а и в нем самом, в тех силах, которые подспудно дремали в Илье все прежние годы и которые Тося, сама того не ведая, разбудила к жизни.

Его настигло вдруг смутное чувство какой-то своей непоправимой вины перед Анфисой, будто это он развел ее с Дементьевым. Илье даже почудилось: если Анфиса не помирится со своим инженером, то и ему никогда уже не видать счастья с Тосей.

— Слышь, Анфиска, — тихо сказал Илья, — ты не очень меня ругай, если что у нас не так было…

Рука Анфисы снова метнулась к шарфику, но на этот раз замерла на полпути. Она отступила на шаг, глянула на Илью прежними зло-веселыми глазами, и пропела насмешливо:

— Какие нежности при нашей бедности!

— Да ты хоть от меня не прячься, — упрекнул ее Илья.

Анфиса не выдержала его сочувствующего, все понимающего взгляда и отвернулась. А Илье пришло вдруг в голову, что, если б не было на свете гордой и неприступной Тоси, он смог бы полюбить Анфису — вот эту новую, застенчивую и небойкую, только сейчас открытую им. Стороной, по самой обочине сознания, скользнуло легкое ревнивое сожаленье, что не ему, а другому человеку суждено было сделать Анфису такой.

Все у них теперь было бы по-другому, совсем не так, как прежде, когда он хаживал к Анфисе на коммутатор. Кажется, Илья устал уже от бесконечных Тосиных выкрутасов, и ему захотелось простого и теплого счастья.

— Видать, одной мы с тобой веревочкой связаны, — сказала Анфиса, и Илье показалось, что она не только угадала все его тайные мысли, но и сама думает так же.

Им бы, чудакам, полюбить друг друга, а они, себе на беду, выискали любовь на стороне и теперь вот оба мучаются…

— Иди, а то еще наскочит на нас твоя зазноба, — спохватилась вдруг Анфиса. — Они ведь с Катериной в одном классе.

— А пусть! — храбро отозвался Илья. — Все равно уж… Да и сколько можно ей потакать?

Ему захотелось вдруг во всем сравняться с Анфисой. Вот Дементьев отворотил от нее нос — пусть и Тося что-нибудь такое же выкинет. Они с Анфисой полюбуются на ее прыть и решат, у кого из этих чистоплюев выходит лучше!..

Бросая вызов и Тосе-недотроге, и всей своей незадавшейся судьбе, Илья взял Анфису под руку и вывел ее из полутемного переулка на освещенную фонарями главную улицу поселка. Он шел с Анфисой посреди улицы, ни от кого не прячась и демонстративно выставляя себя напоказ всем друзьям и недругам.

— А вот теперь, Илюша, узнаю тебя, — похвалила Анфиса. — Люблю, когда люди бунтуют!

— Ничего, — пообещал Илья, — будет и на нашей улице праздник.

Больше всего на свете ему захотелось сейчас, чтобы Тося увидела его с Анфисой. Ведь наткнулась же она на них в конторе в день получки и закатила скандал. Но теперь, когда он сам искал ее, Тося, конечно же, куда-то запропастилась.

Илья проводил Анфису до самого общежития и даже на крыльце с ней постоял. Он нарочно говорил погромче, чтобы Тося, если прячется она сейчас в комнате, услышала его. Но Тося притаилась где-то и не подавала признаков жизни.

И то ли потому, что как-то незаметно поразвеялась его тоска, или дружелюбие Анфисы помогло ему, а может, просто подоспела такая минута в его жизни, — но так или иначе Илья вдруг посмотрел на себя со стороны трезвым взглядом и подивился: и чего ради он так юлит перед несмышленой девчонкой? Сам еще не до конца веря себе, Илья понял вдруг, что освобождается от непрошеной любви, нежданно-негаданно нагрянувшей на него и скрутившей его по рукам и ногам. Похоже, он выздоравливал от той хвори, которую сам же на себя и напустил.

Боясь вспугнуть долгожданную эту минуту, Илья распрощался с Анфисой и пошел к себе в общежитие. И с каждым шагом слабела та невидимая, но прочная веревка, которой Тося приторочила его к себе. Хватит валять дурака! Всякое еще будет в его жизни, а он вбил себе в голову, что на неказистой Тосе свет клином сошелся.

Ему даже петь захотелось от радости, что он наконец-то скинул затянувшееся Тосино иго. Но петь Илья все-таки постеснялся, а вот любимое свое «Хэ-гэй!» крикнул вполголоса. Во дворе Чуркина в ответ залаяла собака — и Илья прибавил шагу, устыдившись легкомыслия, совсем уж непростительного для человека, который только что так успешно придушил вздорную свою любовь. Он шел не разбирая дороги и не заметил, как ноги сами собой, на свой страх и риск, привели его к школьному окну. В последнее время он частенько наведывался сюда по вечерам, даже выбил в снегу под окном пятачок. Обнаружив обидную свою промашку, Илья повернул было назад, но тут ему захотелось еще разок взглянуть на Тосю — новыми уже, раскрепощенными глазами — и хоть напоследок понять, чем же она взяла его, как отшибла ему все памороки[11]. Предусмотрительный Илья хотел до конца разгадать недавнюю свою немочь, чтобы на всю жизнь застраховать себя от подобной нелепицы.

Сквозь глазок в морозном стекле Илья увидел свой класс и великовозрастных учеников вечерней школы, упакованных в тесные парты. И Тосю увидел он. Одна-одинешенька сидела она в дальнем углу за их партой и прилежно строчила в знакомой Илье клеенчатой тетради — маленькая, деловитая, начисто его позабывшая и самая родная для Ильи во всем мире.

Все скороспелые бунтарские мысли разом вывалились из головы Ильи, будто их там никогда и не было. Незримая веревка опять натянулась и крепче прежнего взнуздала его. Илья понял с небывалой ясностью, что на веки вечные привязан к Тосе, и как бы ни обманывал он себя и чего бы ни навыдумывал со злости, прячась от горемычной своей любви, а никуда ему от Тоси не уйти, как нельзя уйти от себя самого.