Девица с выкрутасами

Из-за душевного раздрая Стася Руцкая, можно сказать, ночей не спала. Стукнуло ей без малого девятнадцать, а проблема становилась всё серьёзнее. С самого раннего детства она больше всего на свете хотела быть необычной — оригинальной, иной. И стала такой. Но отличаться от других ох как непросто, и чем дальше, то всё труднее и труднее.

Общественные нравы начали портиться совсем недавно, но процесс этот набирал обороты со страшной скоростью. Ещё четыре года назад девчонки из её класса шептались о таких кошмарах, как утрата девственности, о любовных отношениях не только с одним, но и с несколькими парнями сразу, алкоголе, ну, и самом ужасном, что только может быть, — изнасиловании. От одной только мысли об изнасиловании лица взволнованных девчонок шли яркими пятнами и пламенели как маки. Все, как одна, клялись и божились, что они никогда, ни за что и ни с кем, но, разумеется, врали напропалую, мечтая как можно скорее пережить эти столь желанные кошмарные ужасы. Стася, понятное дело, тоже об этом думала постоянно, хотя ни под какими пытками не призналась бы в этом даже себе самой.

Теперь, четыре года спустя, мир изменился. Появилось новое неприличное слово «секс». Словечко это тоже шептали на ухо, и было оно таким соблазнительным, что у девчонок аж поджилки тряслись. Секс этот всё нахальнее вторгался в их жизнь, становясь её сутью и смыслом. Они ведь уже взрослые, всё познали, никаких тайн для них больше не существует.

Одноклассницы хвастались друг перед дружкой, кому больше уделяют внимания прекрасные двадцатилетние рыцари, у кого из девчонок больше опыта, и кто прямо-таки не знает, куда деваться от бешеного успеха. Парни всё пристают и пристают, такие нахальные, такие настырные, одни канючат, другие силком пытаются… Просто стыдно оставаться невинной и не изнасилованной! Ну хотя бы домогался её кто-нибудь. А у которой девицы таких переживаний нет, так, значит, она и даром никому не нужна…

Так-то оно так, но Стася крепко держалась за свою исключительность. Отличаться любой ценой!

Красотой ей подружек не обойти. Все симпатичные, а некоторым в придачу повезло на богатых родителей, они и одевались лучше. Ни одного выдающегося таланта тоже не замечалось, стать в школе первой ученицей никак не удавалось, что тут прикажешь делать? Только одно. Сохранить девственность до желанной свадьбы. Вот уж отличие так отличие!

Но, честно сказать, это отличие порядком её напрягало…

— И что тебя в этот Плоцк так тянет? — крайне подозрительно поинтересовалась молодая журналистка Патриция Моллер ледяным тоном. — Обычно ругаешься на чём свет стоит, а тут прямо-таки крыльями трепещешь. Рыжий скелет туда, что ли, тоже намылился?

Прокурор Кайтусь Трочинский в отличном настроении перебирал галстуки, которым предстояло отбыть с ним в командировку. Он и не пытался скрыть от Патриции свою радость в связи с отъездом, хотя «рыжий скелет» тут была ни при чём и вообще уже практически перестала считаться. Но при этом в качестве дымовой завесы она вполне годилась, дабы скрыть суть дела. А Кайтусь обожал всевозможные секреты и обманки и терпеть не мог излишней откровенности.

Понятное дело, при крещении Кайтусем его не назвали, а дали будущему прокурору нормальное имя — Константин. Но с самого рождения имечко Кайтусь так к младенцу прилипло, что Константином он оставался исключительно в казённых документах и сугубо официальных ситуациях. Хотя и здесь не обходилось без промахов. Был случай, когда свеженазначенный генеральный прокурор, перечисляя должности подчинённых и поздравляя с повышением, напыщенно произнёс: «Прокурор Кайтусь…», пребывая в уверенности, что назвал фамилию. Тут оказалось, что имени-то нет, начальник запнулся, поправился на «прокурор Константин Кайтусь», но здесь, как на грех, обнаружился переизбыток фамилий — не пойми откуда вылез какой-то «Трочинский». К начальственному уху тут же наклонился заместитель. Оратор, ничуть не смутившись, откашлялся и исправил свою ошибку: «Прокурор Константин Трочинский».

А никто никогда и не говорил, что генеральный прокурор обязан своей должностью выдающемуся интеллекту. У него имелись другие достоинства. В частности, воеводская прокуратура была ему благодарна за неусыпный интерес к заму, который многим очень мешался, но под недрёманным оком генерального, надо сказать, частенько усыхал и даже отпадал.

Настырная Патриция Моллер была из тех, кому лучше отвечать на вопросы, а Кайтусь в данный момент пребывал в благостном расположении духа. Он потерял бдительность и совершил промах:

— В планах «скелета» я не ориентируюсь. Первый ухажёр города Плоцка наконец влип, я буду обвинителем, чему и радуюсь.

— Предпочёл «скелету» ухажёра?

— А ты бы не предпочла?

— Понятное дело. Мало тебе, что от моего мужа получил уютное гнёздышко, так ещё и его галстуки хочешь заграбастать?

Кайтусь любил хорошо одеваться и с наслаждением разглядывал очередной галстук.

— Раз он их оставил, значит, они ему без надобности. А ты сама подписала договор о сдаче внаём комнаты с правом пользования всем имуществом. Мне проходу не дают, откуда, мол, такие галстуки? И никто не верит, что их выбирала женщина.

— Мужу тоже с этим вопросом надоедали и тоже не верили. Но мне не интересно, что он тут оставил, и плевать я хотела на его останки.

А Кайтусь тем временем думал, что больше всего на свете хотел бы от отъехавшего мужа унаследовать его жену, но уже давно понял, как это будет непросто. Предпринятая ранее лобовая атака провалилась. Он решил пока сменить тему. И тут сообразил, что ещё чуть-чуть, и ему опять грозит провал.

Совместное существование в одной квартире двух лиц разного пола выглядело достаточно странно и было явно нетипичным.

В преддверии развода и длительной служебной командировки мужу Патриции пришла в голову отличная идея сдать одну из трёх комнат сотруднику прокуратуры. Квартира, чудесным образом уцелевшая во время войны, принадлежала Патриции, и унаследовала она её от дедушки с бабушкой. Супруг отказался от причитавшейся ему половины имущества, и Патриции осталось слишком много жилплощади, исходя из действовавших безумных нормативов.

Частная собственность уважением господствующего строя не пользовалась, а прокуратура казалась достаточно солидным учреждением, чтобы откровенно жульничать, а в придачу располагала необъятными полномочиями, благодаря которым удалось без проблем сделать некоторую перепланировку. Получились две ванные, одна, правда, тесновата, зато другая просторная, отдельный чёрный ход для прислуги и только кухня общая. Патриция, учитывая свою профессию, дружбу с прокуратурой одобрила, кухня её мало волновала, и она подписала договор найма, который действовал ещё два года.

Кайтусь поселился как раз два года назад, когда хозяин дома ещё был в наличии и только собирался исчезать с горизонта Патриция в ту пору недавно вернулась из Франции, супружеские отношения рушились тихо и культурно, Кайтусь не сумел правильно оценить ситуацию и, понятное дело, сразу же свалял грандиозного дурака. Позволил бывать у себя нескольким дамам: бывшей, актуальной и будущей. И практически одновременно разглядел Патрицию. Молодой прокурор был потрясён и сражён наповал, тут же разогнал своих пассий и ринулся на приступ, будучи абсолютно уверен, что несчастная недавняя разведёнка станет лёгкой добычей.

В жизни он так не ошибался!

Пережив потрясение, бравый работник юстиции с поражением не смирился. Отказываться от Патриции он не только не собирался, а, наоборот, почувствовал, что просто не в состоянии этого сделать. Он надеялся, что она сдастся, оценит его старания, потому как сколько же, в конце концов, можно?..

Соперник пока поблизости не просматривался, а, значит, похоже, его и не было, а она иногда и того… Правда, каждый его промах заставлял её вроде как отступать. Чёрт возьми, пора с промахами кончать!

Были предприняты попытки. Патриция в его комнате бывала не то чтобы из чрезмерного любопытства, а по необходимости, поскольку не раз случалось нужным документам валяться по всей квартире: как-никак интересы у жильцов совпадали.

Кайтусь у Патриции тоже бывал, всегда, конечно, стучался, ну, и она стучалась… Как минимум год (да нет, дольше, уже полтора!) не натыкалась она на разные предметы дамского туалета, что раньше встречались постоянно.

Что эта Патриция думала и чувствовала, Кайтусь, конечно, ни малейшего понятия не имел, поскольку она умела скрывать свои эмоции гораздо лучше него. Честно говоря, он ей очень нравился, и необходимость притворяться её жутко раздражала. А что прикажете делать, когда смазливый квартирант ни одной юбки не пропускает? Убить его, что ли?

Кайтусь изо всех сил симулировал равнодушие и делал вид, что поражение его ничуть не задевает. Патриция не менее старательно демонстрировала равнодушие в отношении Кайтуся.

И вот теперь он чуть было не влип со своим очередным промахом. Нет, хуже, с двумя промахами, и ещё неизвестно, последствия которого оказались бы тяжелее, но уж точно — оба вышли бы боком. Посему молодой прокурор предпочёл придерживаться новой темы, чтобы как-нибудь эту заразу отвлечь.

— Тебя, что, ухажёр-подследственный не волнует? — притворно удивился он. — Это же тот самый, из-за которого я просто чудом не слетел три года назад…

— Это когда ты желтуху симулировал?

— Благословенная желтуха и благословенный коновал, что на неё повёлся. Помнишь, я рассказывал? Поганец участвовал в налёте на банк, а доказать смогли только незаконное владение оружием.

— Ловкий парень…

— Слишком ловкий. Из-за него Парчак загремел…

— Так поэтому он с нами в бридж больше не играет?

— А ты думала! Знаешь, куда его укатали? В районную в Сейнах загремел, ниже некуда, а меня пронесло, спасибо желтушечному коновалу…

Патриция на провалы в памяти не жаловалась:

— Ты путаешь пол. Коновалихе! Помнится мне, я тогда ещё за границей была, но потом много доводилось слышать об очаровательной госпоже докторше…

Кайтусь оставил в покое чемодан, сообразив, что в своей искренности зашёл слишком далеко. Раз Патриция торчит в его комнате и следит за каждым его словом, надо проявлять особую бдительность. Неспроста это…

— Очаровательная? Что-то я не заметил А ведь я как чувствовал, что с этим тёмным типчиком не всё гладко, вот и разнервничался…

— То-то у тебя печень стала пошаливать…

— Не без этого… Сел наш ухажёр на полгода, а вся местная милиция на него тогда здоровенный зуб отрастила. Вышел, погоди, когда?.. Год, три квартала… Глаз с него не спускали, ну, и подловили. Теперь я буду представлять обвинение!

— В чём?

— В изнасиловании!

— Что?!

— В изнасиловании!

— Шутишь?

— Ничуть. Это он так неудачно пошутил, на радость местным легавым. А что тебя так удивляет?

Патриция молча внимательно разглядывала Кайтуся. Правильно ей показалось, что здесь нечисто, и зря она не обратила внимания на разбросанные в последнее время по прокурорскому столу листы уголовного дела. Да не на такую напал, без неё тут не обойдётся!..

Дела об изнасилованиях обычно рассматривались при закрытых дверях. Для Патриции, знакомой, почитай, со всем адвокатским корпусом криминальной журналистики, закрытых дверей не существовало, о чём Кайтусь отлично знал. Потому-то он весьма предусмотрительно застолбил себе на время командировки служебный кабинет в местной прокуратуре, хотя в гостинице ему было бы гораздо удобнее. Да только гостиница — место общественное, и у Патриции туда доступ свободный… А кроме того, по вечерам прокуратура в отличие от гостиницы практически пустела, необходимые же ключи Кайтусь заполучил в полное своё распоряжение. Конечно, на побочные развлечения слишком много времени не оставалось, тем более что в одном «побочном развлечении» он уже успел порядком разочароваться, но ведь никогда не известно, что тебя ждёт… Ох и ругал же он себя, что проболтался, распустил язык на радостях, балда…

Патриция тоже любила свободу, поэтому отклонила приглашение пани Ванды, главы районной прокуратуры, поселиться на её вилле (и это несмотря на всю взаимную симпатию, которую обе дамы питали друг к другу!) и предпочла гостиницу. Правда, предварительно удостоверилась, найдёт ли пани Ванда, особа в городе Плоцке известная и уважаемая, там для неё место. Кто бы сомневался! Пани Ванда держала местное правосудие железной рукой и была воистину всемогущей.

Встретились они ближе к вечеру, когда Патриция, зарегистрировавшись должным образом в гостинице, с неподдельным удовольствием нанесла визит вежливости. У пани Ванды уже сидел Кайтусь.

Тот сразу взял быка за рога:

— Ты чего заявилась? По мне соскучилась?

— О господи… — только и промолвила Патриция.

— Он всегда такой вежливый? — осведомилась пани Ванда.

— С каждым днём всё больше. Растёт прямо на глазах. Он у вас со вчерашнего дня живёт?

— У меня? Со вчерашнего дня? Я такой чести не заслужила. В прокуратуре поселился, а у меня с час как сидит, не больше. Могли бы и вместе приехать, тут бы и угнездились. Дом у меня довоенный, есть гостевые спальни и даже ванная.

— Нет уж, спасибо. Кайтусем я и у себя сыта по горло. Предпочитаю отдохнуть. С час, говорите? На чём же его везли, на волах? Или пешком шёл? По моим наблюдениям он вчера утром отправился.

У Кайтуся сердце ёкнуло, а в животе похолодело. Легкомысленный прокурор опять принялся себя проклинать. Ну, конечно, как же у него из головы вон, что в юридических кругах Плоцка все друг друга знают. Секретарши обращают на него внимание, о чём он сам в своё время столь неразумно постарался. Один урванный денёк ему теперь отольётся горькими слезами, ведь эта въедливая Патриция любую его ошибку обнаружит и уж спуску не даст… И на кой чёрт он лез на рожон?.. Да и не лез он вовсе! Скорее, его спровоцировали, а он, дурак, повёлся… Придётся теперь за эту глупость заплатить дороже, чем она того стоит…

Патриция была абсолютно с ним согласна, и даже знала, как придётся платить, но пока это не озвучивала. Кайтусь тоже не торопил события и как можно равнодушнее пожал плечами.

— Дела, дела, — поспешила ему на помощь пани Ванда, не жалея яду.

— Куда от них денешься… — охотно подхватил Кайтусь таким неестественным тоном, что обман прямо-таки бросался в глаза. Так он сюда для обмана и приехал, хотя они всего знать не могли. Впрочем, пани Ванда…

Он уже который раз в жизни пригляделся повнимательнее к гангрене из Плоцка. Пятьдесят, к гадалке не ходи, десять кило лишнего веса, никакой заботы о своей внешности, выглядеть моложе даже не пытается, а за словом в карман не лезет и на мякине её не проведёшь. Будь она поглупее… Нет, ничего не выйдет! Ему толстые бабы категорически не нравились. Похоже, он когда-то имел неосторожность дать ей это почувствовать. Отсюда и её догадливость, на первый взгляд вроде бы снисходительная, а на самом деле злобная и непримиримая…

— Я надеюсь от вас всё узнать, — говорила тем временем Патриция. — Что-то здесь не так. Полистала я документы, прости господи, следствия и даже понимаю милицию. Есть с чего озвереть. А вот всего остального никак не могу понять. Если это изнасилование, то я — примадонна, и только полный идиот может полагать, что его обвинение прокатит. Что тут вообще творится? Из моего недоделанного квартиранта ни слова правды не вытянешь, может, хоть вы какими подробностями поделитесь?

Пани Ванда оживилась:

— С превеликим удовольствием! Я и все закулисные нюансы знаю, всю подноготную, но и вас, радость моя, тоже знаю, и потому ради собственного развлечения суть дела утаю, чтобы посмотреть, как вы выкрутитесь. Вы — лицо незаинтересованное, сбоку припёка, без предубеждений и без подсказок. Обеим сторонам посторонняя. Согласны?

— Ладно, но честно предупреждаю, что кое-что я уже знаю и кое о чём догадываюсь. Кайтусь сболтнул лишнее, опять же документы у него на столе валялись. Обвиняемый уже один раз отвертелся, теперь, понятно, следствие его хочет прижать, что уж тут скрывать. Милиция в сговоре с прокуратурой, обвинителю — зелёный свет. Обычное дело, но ни в какое изнасилование я не верю и не верю, что у Кайтуся получится.

— А вдруг там ещё что-то кроется?..

Кайтусь умел думать одновременно о двух вещах. Реакция у него всегда была отличная, а тут следовало реагировать быстро.

— Спорим?

— Нечестно, — презрительно заметила Патриция. — Ты знаешь всё до мелочи, а я практически ничего. А впрочем, согласна! Не пришьют ему это изнасилование, как ни крути, можем спорить. На что?

— Он — сторона на процессе, и возможностей больше, — предупредила пани Ванда, пребывая в восторге от спектакля в собственном доме и с наслаждением подмечая все нюансы.

— Плевать. На что?

— На машину.

— В каком смысле?

— Одолжишь мне её на полгода.

— Спятил? Месяц.

— Полгода.

— Губу подбери и купи свою. Месяц — максимум.

Пани Ванда отлично ориентировалась в ситуации и была на стороне Патриции, но в торг не вмешивалась. Пари состоялось, два месяца, с первого ноября. Хозяйка самолично разбила руки, недовольно качая головой и уверенная, что Патриция проиграет. Утешала её только мысль, что ноябрь и декабрь — месяцы для путешествий малоподходящие, и от дальних поездок можно будет отказаться без особого ущерба.

— Завтра вечером поболтаем. Хочу услышать, дорогуша, ваши первые впечатления…

На Кайтуся Патриция произвела впечатление в тот же вечер, не дожидаясь следующего дня. Он решил ни на какие приключения не отвлекаться, и без того несчастный сэкономленный денёк боком выходил, и из двух зол предпочёл спор с настырной журналисткой на юридические темы. Но такого никак не ожидал! Патриция общением воспользовалась оригинально.

— Твоё суперсекретное устройство у тебя с собой, правда? — поинтересовалась она сладчайшим голоском, изящно накрывая в своём гостиничном номере лёгкий ужин, по большей части принесённый персоналом, но украшенный собственными запасами.

Кайтусь при всех своих недостатках был, несомненно, мужчиной, а с мужчинами Патриция обращаться умела, равно как и с персоналом гостиниц, невзирая на господствующий строй.

— Коньячок? — оживился Кайтусь, демонстрируя абсолютную глухоту в предвкушении любимой ситуации.

— Льда нет, поэтому виски отпадает. Я, между прочим, вопрос задала. Ты на бутылку отвлёкся, так я повторю. Устройство при тебе?

— Какое устройство?

— Электроакустическое. То самое, что ты выцыганил в лаборатории польского радио, и с действием которого я, как тебе известно, имела случай познакомиться. Не валяй дурака, я своими глазами видела, как ты клал коробочку в сумку. Потрудись достать.

В темпе, прямо-таки убийственном, Кайтусь соображал, что хуже: соврать, что потерял, кому-то одолжил, где-то оставил, или дать секретное оружие Патриции в руки? А что она собирается с этим делать? А если потерял-одолжил-оставил, тут же она, пожалуй, прицепится к зажиленному дню, и тогда пиши пропало — не отвертишься. Уж лучше отдать ей устройство. Ведь максимум, что ему грозит, — юридические последствия, а любые юридические последствия лучше Патриции в гневе. И надо же было так проколоться! А собираться при ней — это каким же надо быть ослом! Но поторговаться всё равно не мешало.

— С ума сошла? А пушку не хочешь? Тоже посторонним иметь запрещается.

— Плевала я на твою пушку. Дай машинку.

— И зачем она тебе?

— Чтобы использовать по назначению. Магнитофончик-микрофончик, незаметный для окружающих, не иначе как шпионский. Неудивительно, что им не разрешили хвастаться изобретением. Кто-нибудь из нашей ведущей и направляющей толкнёт на Запад, ну, да я в политику не лезу. Хочу попользоваться.

— Как?

— Идиотский вопрос. Нос им буду подтирать, веришь?

Кайтусь всё никак не мог взять в толк — ведь у Патриции был свой журналистский магнитофон, как нельзя более легальный, так зачем ещё и тайное оборудование? В замешательстве он хлебнул коньячку, закусил сырком, и в нём проснулась авантюрная жилка. Строгий представитель закона поддался на уговоры и полез в сумку.

— Как часто надо подзаряжать?

— Каждые двенадцать часов. Что ты задумала?

— Увидишь. Теперь можно и о деле поболтать. Очень уж мне любопытно, что ты замышляешь. С чего начнём?

Кайтусь чувствовал себя не в своей тарелке. С нормальной женщиной он бы и обошёлся как с женщиной — затащил в постель, и дело с концом, всякие подозрительные идеи тут же из головы бы вылетели. Но с Патрицией этот номер отпадал. Потерял бдительность с самого начала, теперь его промах злорадно подмигивал из угла и мстительно хихикал.

Пришлось собраться и не затягивать с ответом на невинный вопрос, ведь хотели говорить о процессе. Как ни крути, пари заключено, а пани Ванда разбила.

Патриция уже себя за эту авантюру ругала. Ясно же, что дело нечисто и за этим кроется какой-то сговор, махинация, которую нормальному человеку ни в жизнь не разгадать. А в изнасилование она не верила. Кайтусь, будь его воля, вообще бы разговора не начинал и ломал голову, как бы замять неудобный вопрос, но пока ничего не придумал. Патриция отлично видела, как он пытается выкрутиться, и вежливо ждала ответа.

— Ну, сначала, что ли?.. Раз ты настаиваешь…

— Начало было в раю, когда имело место коллективное потребление витаминов. Потом всё уже только повторялось.

— Категорически протестую против сравнения несчастного добропорядочного Адама с преступником Климчаком!

— Хватит ёрничать! Это я не позволю называть несчастного Климчака преступником!

Кайтусь моментально оценил ситуацию и, заметив гневные искорки в глазах Патриции, счёл, что ссора ему ни к чему, а по-хорошему, глядишь, удастся отбрехаться, да ещё, возможно, по обоим направлениям, и тут же сменил фронт.

— Ругаться будем или обсуждать? — недовольно спросил он.

Патриция тоже отступила. Уж очень хотелось всю подоплёку этого мутного дела. Вот выудила же при случае фамилию насильника. Раньше Кайтусь её не называл, а первую страницу дела она не нашла.

— Ладно, ладно, но на каком основании ты называешь Климчака преступником?

— Он же Стасю изнасиловал.

— С чего ты взял? — с удивлением фыркнула Патриция.

Теперь удивился Кайтусь:

— То есть?

— Давай официально. Сформулируй-ка определение изнасилования.

Холодно, вежливо и с явной подначкой… Эта стерва крепко держится в седле. Кайтусь напрягся, чувствуя пробуждающийся азарт. Ему нравились такие интеллектуальные поединки. Патриция была отличным противником, в том числе и поэтому он так хотел её заполучить.

— В Уголовном кодексе есть определение: изнасилование — это половое сношение с применением насилия или угрозой его применения к потерпевшей или другим лицам либо использование беспомощного состояния потерпевшей, — оттарабанил Кайтусь.

Чуть помолчав, Патриция слегка изменила направление и пролепетала сладчайшим голоском:

— Половое сношение… Насилие, говоришь… А как же быть с самообороной?

— Какой ещё обороной?

— Ну, обороняться же надо до последнего. А если потерпевшая перестала защищаться, значит, и нет никакого изнасилования.

Кайтусь отрицательно замотал головой:

— Это раньше так было, теперь на это иначе смотрят. Трудно от женщины требовать, чтобы, имея дело с каким-нибудь сильным гадом или несколькими мужиками, в конце концов она не выбилась из сил.

— Ага. Таким образом констатируем, что в старинном городе Плоцке завёлся сильный гад, бандюга и извращенец Климчак, который, напав ни с того ни с сего на хрупкую невинную девочку Стасю, вызвал у неё такое помрачение ума, что она отправилась с ним в дальнюю поездку на окраину города. Заметь, весьма охотно и без малейшего сопротивления. А потом так удивилась оказанному ей вниманию, что впала в прострацию…

Кайтусь в этом разговоре чувствовал себя уверенно, так как видел, что Патриции далеко до сути дела, но бдительности не терял, уж слишком многое ей оказалось известно, и поспешил вставить словцо:

— Вот именно. И не могла защищаться.

— Что за неожиданность…

— Ничего удивительного. Юной невинной девушке и в голову не могло прийти, что задумал прилично выглядевший молодой человек, брат её подруги…

— Ты уж как-нибудь определись. То извращенец, то приличный молодой человек.

— Внешность обманчива, — назидательно напомнил Кайтусь. — А откуда ты вообще всё это знаешь?

Патриция не скрывала источника своих обширных знаний:

— Из тех материалов дела, что валялись у тебя на столе, я же говорила. Надо было, конечно, просмотреть их повнимательнее, ведь показания — сплошной идиотизм, но кое-что я углядела. Сдаётся мне, что главную, хотя и непонятную роль играет там некая, как её… погоди… Зажицкая. Весьма непоследовательная особа. То Стася у неё — знойная гетера, то Климчак — озверевший эротоман. Похоже, это она всю кашу заварила. Верно?

— Уж лучше озверевший эротоман, — твёрдо заявил Кайтусь, которого жертва-гетера никак не устраивала, а машину на два месяца выиграть хотелось. — Но ты права, мотором всего дела является Зажицкая, в последний раз она всех собак на Климчака вешала, а на какой стадии будет в суде, один бог знает. Как ты эту Зажицкую вычислила?

— Про неё-то как раз у тебя целая страница была, ещё и с комментариями на полях.

— На кой чёрт я это вообще туда-сюда таскал…

Прокурор перестал скрывать свои опасения по поводу успеха на предстоящем процессе. Из тактических соображений он даже их преувеличил, подкрепляя силы коньячком с закуской. Иллюзий он не питал и понимал, что Патриция украденный денёк так за здорово живёшь не простит… А ведь он уже клялся всеми святыми… Приходилось только надеяться, что удастся задурить ей голову и отбрехаться. Доказательств у неё, в конце концов, никаких, а там уж что-нибудь придумается. Лишь бы не сегодня, не сей момент! Пусть уж лучше сосредоточится на споре об этом уголовном деле, а так, глядишь, она отмякнет, и всё само собой утрясётся.

Патриция становиться мягкой и забывчивой даже не думала. Ей уже исполнилось тридцать, девичьи иллюзии остались позади, и сомнений по поводу кобелиной сущности Кайтуся у неё не возникало. Зато возникал протест. Она не намерена была тащиться в длинном хвосте поклонниц и существовать в гареме, о чём и поведала Кайтусю с самого начала и прямым текстом. Он горячо поклялся, что встанет на путь исправления. Твёрдо. На всю оставшуюся жизнь! Долой других баб! Патриция — единственная в мире и навсегда таковой останется!

Несмотря на заморочки с разводом, Патриции хватило здравого смысла, чтобы ему не поверить, и очень скоро оказалось, что правильно. А жаль… Он, бедняга, старался, да только не очень получалось. Новый поход налево просвечивал из всех щелей, но сейчас Патриция была совсем не в настроении выслушивать очередную ложь. Из двух зол уж лучше спорить о процессе.

Изнасилование, как же! Даже не смешно…

Зал суда был маленький и довольно обшарпанный. Для заседаний при закрытых дверях лучше не придумаешь. Без малого половину пространства занимали непосредственные участники процесса, которых Патриция принялась внимательно разглядывать.

Судья, двое народных заседателей, девица, ведущая протокол, обвинитель, защитник. Какой-то помощник, вероятно, практикант или стажёр, со стороны обвинения, судебный пристав, конечно, обвиняемый и два милиционера по бокам, будто судят как минимум серийного убийцу. Ещё три-четыре человека в рядах для публики, на которых репортёрша взглянула мельком, ибо судья уже принялся что-то читать, бормоча себе под нос.

Старый гриб, замученный жизнью, толстый, неотёсанный и при этом обиженный на весь мир, он производил впечатление полного тупицы. Однако Патриция решила не терять надежды, так как успела, пусть бегло, но всё же оценить обвиняемого.

Да уж, нашли извращенца, нечего сказать! Среднего роста, худощавый блондинчик, даже симпатичный, ничем не походивший на грубого самца, бандита и вообще злоумышленника. Приятный, располагающий к себе парень, не способный на насилие, спокойный и воспитанный, одетый даже с претензией на элегантность. Кайтусь, должно быть, спятил, если хочет его представить Ванькой Каином.

Дело начинало всё больше увлекать Патрицию. Хотя судебных заседаний в её биографии было пруд пруди, но так сложилось, что Кайтуся в роли прокурора приходилось видеть впервые. Интересно, как он себя покажет?

Из бормотаний судьи следовало много всякого разного и в первую очередь, что Климчаку здорово подгадила предыдущая адвокатша. Нынешний адвокат показался Патриции вроде бы знакомым, не иначе уже где-то встречались.

Пожилой господин, похоже, из бывших, довоенных, в отличие от судьи настроенный скорее доброжелательно. Он вежливо, но настойчиво возражал против прекращения следствия, поскольку его участие на финальной стадии было полностью исключено, а, кроме того, обращал внимание, что дело попало к нему в последний момент, что является процедурным упущением.

Напрасный труд, он так ничего не добился, хоть и ссылался на советскую прессу. Судья плевать хотел на процедурные упущения, равно как и на всякую прессу. Его гораздо больше занимал представленный защитой документ, тот самый, что он пытался разобрать.

— Это что? — разозлился судья, тряся бумагой перед носом адвоката.

Пан адвокат не терял терпения и спокойствия:

— Заявление моего подзащитного, в котором он выдвигает обвинения против свидетельницы Зажицкой. В отношении свидетельницы в Познани возбуждено дело…

Патриция удовлетворённо хмыкнула. Вот, пожалуйста, уже есть первые эффекты вчерашнего вечернего застолья с Кайтусем, нарисовалась эта подозрительная Зажицкая, небось эксзазноба Климчака, spiritus movens всего дела!

Судья оборвал адвоката.

— Что за дело? Гражданское? Уголовное?

— Уголовное. Свидетельница вела антиобщественный образ жизни, контактировала с преступными элементами, занималась проституцией…

Судья рявкнул так, что по крохотному зальчику понеслось эхо:

— В чём суть дела?! Какая статья?!

— В мои обязанности не входит конкретизировать обвинения против свидетельницы.

— Тогда и говорить не о чем! Характеристика свидетельницы имеет второстепенное значение!

— Первостепенное! — горячо запротестовал защитник. — По мнению обвиняемого, пани Зажицкая является главным свидетелем и движущей силой всего этого дела!

Патриция не удивилась тому, что так точно угадала, а Кайтусь сказал правду. Интересно, что он этим прикрывает? Какой тут подвох?

— Попрошу конкретизировать заявление! — по-прежнему во весь голос упирался судья.

— Я настаиваю, чтобы моральный облик Зажицкой подвергся проверке…

— Каким таким образом? Соблазнить её, что ли?!

Судья начинал Патриции нравиться. Старикан-то с юмором!

— В ходе судебного следствия.

— В чём её вообще обвиняют? И почему в Познани?

— Потому что там она совершала аморальные поступки…

— Климчак обвиняет?

— Климчак, Климчак…

Пан адвокат начинал терять своё ангельское терпение, а юморной старикан разошёлся не на шутку:

— Это когда было-то? Может, ей тогда всего двенадцать исполнилось?

Гениально! Патриция даже надеяться не могла на такой цирк. Не успела она подумать, что, чем задавать идиотские вопросы, лучше бы материалы дела почитать, как вскочил обвиняемый и вежливо подсказал:

— Пятнадцать месяцев назад.

Судья раздражённо махнул на него рукой, вдавив того в скамью обвиняемых вместе с его вежливостью и подсказками. Адвокат был, похоже, одного мнения с Патрицией, поскольку подсунул судье соответствующую бумагу.

— Вот, пожалуйста, здесь всё указано.

Старый пень утомился. Рычать он перестал, но продолжал демонстрировать явные признаки неприязни к окружающему миру. Оттолкнув с крайним отвращением листок, он вернулся к своему любимому бормотанию, обиженный, будто ему нанесли личное оскорбление. Патриция расслышала только фрагменты:

— …когда, на этом процессе? В ходе следствия?.. И пишут же такой бред! Какое это имеет отношение…

Господин адвокат тоже позволил себе слегка обидеться:

— В конце концов, это же Зажицкая заварила всю кашу, и её показания самые существенные…

Кайтусь сорвался с места. До сих пор он сидел спокойно, практически не обращая внимания на разыгрывающееся цирковое представление. Теперь же он решил, что пришло время вмешаться.

— Протестую против определения действий свидетельницы, как заваривания каши! Протестую против проверки её морального облика! Это никак не изменит её роли!

Если Патриция поначалу и жалела, что приехала в забытый богом Плоцк на малозначимый процесс, то теперь всякое сожаление уж точно исчезло. Ей предстояло наслаждаться грандиозным спектаклем, полным человеческих страстей, неожиданных эффектов, закулисных интриг, бескомпромиссной борьбы и феноменальной глупости.

Злость на Кайтуся за откровенную измену съёжилась, как жаба на солнце. Плевать на его новую пассию, она того стоила. Если бы не вечерняя беседа, которой Кайтусь усиленно старался прикрыть своё новое похождение, Патриция потеряла бы как минимум половину удовольствия, а то и больше. Не процесс, а настоящий детектив — одно удовольствие! Вчерашний разговор продолжался гораздо дольше, чем Кайтусь планировал, и сболтнул он явно больше, чем собирался. Климчак должен быть осуждён, и спустись даже белокрылый ангел с неба, чтобы свидетельствовать о его невиновности, судья одним махом вымел бы ангела с его крыльями из зала заседаний, здания суда и самого города Плоцка. А тут ещё милиция на него взъелась…

Патриция с чувством глубокого удовлетворения посмотрела на Кайтуся. Она сидела со стороны защиты и, поворачиваясь к обвинению, скользнула глазами по рядам с левой стороны. Скользнула, притормозила, взглянула ещё раз…

И страшно удивилась.

Из немногих допущенных на это закрытое разбирательство выделялся элегантный мужчина, гармонирующий с присутствующими в зале заседаний, как кулак с носом. Патриции был виден его профиль, и профиль этот показался ей явно знакомым. Ну точно знаком! Гораздо больше, чем пан адвокат, ведь контакты с адвокатами — дело для неё обычное, и особых эмоций не вызывали. А тут совсем наоборот…

Она не верила своим глазам. Такого просто не может быть! Здесь, спустя столько лет, в этом обшарпанном зале суда города Плоцка встретить причину двух сильнейших потрясений своей юности: большой любви и ещё большей ненависти…

Семнадцать лет назад Патриция безнадёжно, отчаянно и без взаимности влюбилась в очаровательного, но жирного парня, который, мало того что был к ней равнодушен, так ещё подло и исподтишка выставил её на всеобщее посмешище. Просто так, от скуки. Любовь превратилась в ненависть, и Патриция поклялась мстить ему всю жизнь. Клятва продержалась без малого полгода, после чего как-то поблекла, завяла, скукожилась и растаяла. Не иначе как по причине отсутствия подпитки, поскольку жирный парень тоже растаял в голубой дали.

Правда, этот господин вовсе не жирный. Может, не он? Просто похож?

Терзаемая сомнениями, вглядывалась она в знакомый профиль. Эмоции теперь были так себе, тяжёлые воспоминания, конечно, давали о себе знать, но Патриции сейчас уж точно было не до мести, да и покончила она давно с этими юношескими глупостями. Элегантный господин вдруг обернулся, скользнув по ней взглядом, и принялся пристально рассматривать обвиняемого. Идентификации это нисколько не помогло. Да нет, лицо вроде другое. И за какие такие заслуги, спрашивается, достаются людям практически идеальные греческие носы? Пожалуй, всё же похож, но постарше, и черты более выразительные… Нет, не он… Вот и отлично.

Патриция не заметила, как чужак перевёл взгляд с Климчака на неё, посвятив молодой журналистке гораздо больше внимания. В этом не было ничего удивительного, поскольку она разительно отличалась от местной публики своим элегантным костюмом, сшитым на заказ в Польской моде. Впрочем, взгляд задержался дольше на её лице, нежели на одежде.

Времени на переглядывание ушло всего ничего, судебное разбирательство пребывало в той же точке: муссировался моральный облик свидетельницы Зажицкой. Патриция глубоко вздохнула и, отодвинув пока подальше собственные романтические воспоминания вместе с разочарованием, подумала, что у этой Зажицкой, похоже, особый талант мутить воду. Обвинитель с защитником осыпали друг друга какими-то мелочными упреками, и могло показаться, что на скамье подсудимых сидит вовсе не Климчак, а аморальная Зажицкая. На лицах заседателей читалась безнадёжная тупость, а судья копался в бумагах. В конце концов ему надоели эти препирательства, и он, грохнув со всей силы молотком, приступил к допросу.

Сдёрнув с места Климчака, судья некоторое время игнорировал его, а сам, наклонившись к ведущей протокол секретарше, диктовал ей вводные данные. Неожиданно вспомнив, вероятно, о процедуре, старикан возвысил голос и с видимым возмущением соизволил обратить внимание на обвиняемого:

— Были судимы?

— Да, — без малейшей заминки с достоинством отозвался Климчак.

— За что? Сколько раз?

Обвиняемый явно был горд своими достижениями по этой части:

— Раз за сбыт краденого, раз за хранение оружия, раз за подделку этих, как их… бланков. Свидетельств об окончании школы.

Патриция была слегка огорошена. Эти листы дела ей как раз и не попались, а подлец Кайтусь словом не обмолвился о прошлом невинного насильника, замаранном дополнительными статьями. А ограбление банка где? Ах, да, ему же только владение оружием пришили. Минутку… он за это сидел? Вот, чёрт, огрёб по совокупности четыре года, а тут как раз амнистия подвернулась… Неудивительно, что правоохранительные органы от него без ума!

— А об этом ты, свинтус, мне ничего не сказал, — прошипела Патриция в свою изящную косыночку, заколотую не менее изящной продолговатой брошкой. — Нечестно играешь, смотри, аннулирую пари!

Кайтусь вздрогнул и машинально потянулся рукой к левому уху, почесал его, затем уткнулся носом в документы. Он уже успел догадаться, зачем Патриции понадобилось шпионское электроакустическое устройство, и теперь убедился, что его догадка верна. Устроит она ему весёлую жизнь…

К огромному прокурорскому облегчению, дальнейших обвинений пока не последовало.

Судья беззаботно перескакивал с одной темы на другую, что заставляло Патрицию, равно как и обвиняемого, не расслабляться.

— Когда вы познакомились с Руцкой?

— Полгода назад.

— Где?

— Дело, видите ли, было так…

Настроение и привычки прикольного старикана не изменились, очередной приступ бормотания позволил присутствующим слегка передохнуть, однако общее недовольство жизнью снова взяло верх. Не хватало ещё, чтобы всякое ничтожество тут разговоры разговаривало!

— Короче! Где? На улице?!

— При посредничестве Зажицкой…

Теперь уже раздался рык.

— Где?!

Климчак напрягся.

— В кафе. Зажицкая пришла ко мне, а Руцкая ждала у ворот.

Патриция воздержалась от комментария в косынку, решив все неожиданности и огорчения оставить на потом. Сейчас главной фигурой стал судья. Ничего подобного она раньше не видела и даже не предполагала, что нечто такое может быть.

«Нечто такое» наклонилось к секретарю суда, диктуя:

— «С Руцкой я познакомился двадцать третьего августа…»

Ну дед даёт! Что он мелет? Ни о каком двадцать третьем обвиняемый и слова не сказал! Из дела читает, божий одуванчик, или наизусть выучил, что же он творит…

Только сейчас Патриция спохватилась, насколько легкомысленно она себя ведёт. Пятнадцати секунд хватило, чтобы извлечь из сумочки диктофон, включить его и направить микрофон в сторону судейского стола. Аппарат был привезён ею из Франции, в родном краю подобного не достать, а следовательно, и знали о существовании такой техники очень немногие. Размеры микрофона внимания не привлекали, а польза была существенная. Перлы судьи необходимо зафиксировать…

Судья прилежностью не отличался и всего не вызубрил. Бросив секретаршу, он опять насел на Климчака.

— И куда вы пошли?

— В кафе «Театральное».

— «Мы вместе пошли в кафе „Театральное“…» — возобновил диктант непредсказуемый старикан, чтобы тут же себя прервать: — И что было дальше?

Стася Руцкая прилагала всё большие усилия для реализации своих поначалу весьма туманных, но затем всё более упорных устремлений. Она уже и женихом обзавелась, правда, похвастаться им было трудно, надежд не оправдывал, да и сразу после предложения руки и сердца, принятых без особого восторга, его забрали в армию. На два года. А что это за жених, которого нет в наличии, а если когда и бывает — в увольнении — ничем таким не выделяется, квёлый какой-то и туповатый, ни малейшего энтузиазма, даже сопротивляться такому нет надобности, страстного поцелуя от него не дождешься… И вообще, редко у нас бывает, а это всё равно, как и нет его вовсе.

А ей нужен был принц на белом коне или, к примеру, Робин Гуд, Зорро, Дон-Жуан или Казанова. Они тоже годились. Ну, на худой конец, из отечественного фольклора не шибко благородный разбойник Яносик, который ради неё исправится и возьмётся за ум, они поженятся, и только после свадьбы она принесёт ему в дар свою девственность. Вот это будет подарок. У девчонок бывает приданое, у неё нет, но какое приданое сравнится с её сокровищем?

Стася нервничала, тщательно скрывая рвущееся наружу нетерпение…

В последнее время до неё доходила молва о подвигах некоего Лёлика Климчака, но одно отношение к не особо эффектным достижениям парня, когда тебе четырнадцать, а совсем другое, когда исполнилось девятнадцать. И подруги другое рассказывают, да и новые появляются, постарше, с иными интересами… Опять же Лёлик этот раньше был сущим наказанием семьи Гонораты, те даже вспоминали о нём неохотно, а теперь, гляди-ка, вышел из тюряги, взялся за ум, совсем другой коленкор… Ядвига Зажицкая аж раздулась от гордости, когда он соизволил с ней шашни завести, да что-то у них потом не срослось, даже ругалась на него, но недолго, не раззнакомилась, а ведь у неё муж имелся, так вместе вполне себе мирно и сосуществовали. Может, с этими шашнями и враньё?

Ядвига сама по себе Стасю мало волновала. По сплетням выходило, что жизнь она давным-давно вела бурную, поклонники постоянно менялись, но все как один были люди солидные. Куда-то Ядвига с ними ездила, пропадая на некоторое время, а за Юрку вышла только потому, что забеременела, а заметила это слишком поздно. Юрка позволил навесить себе лапши на уши, во всё поверил и был на всё согласен, но это Стасю как раз не интересовало. А вот возможность закрутить роман с Лёликом…

Самую главную информацию принесли на хвосте сразу несколько сорок. О, этому Лёлику стоит только глазом моргнуть, любая к его услугам будет, только он ещё какой разборчивый и жениться не собирается, абы кто его не окрутит! Да и вообще никто не окрутит.

Стася охотно поверила сорокам и решила, что Лёлик — это её шанс. Раз никто, значит, именно она! Наконец-то, вот ОНО, и придётся постараться.

Наглые лобовые атаки были отметены сразу же. Надо себя уважать, как-никак она — исключение. Лёлик сам должен обратить на неё внимание, проявить интерес, загореться и возжелать сокровища. Всё это, конечно, хорошо, но откуда ему знать-то о сокровище? Невинность — это вам не брильянт на груди и не табличка на спине, драгоценность сия, скорее, скрытая. Тут дипломатия нужна.

Дипломатических каналов Стася нарыла ровно два. Ядька Зажицкая — какая-никакая, а подружка, опять же вероятная зазноба этого соблазнителя — это раз. А второй — тоже подруга, правда, не такая близкая, скорее, просто знакомая, его сестра — Гонората. И пора, в конце концов, что-то предпринять, ведь все девчонки в её возрасте уже через постель прошли, только она одна всё никак. Над ней даже не насмехаются, будто на неё никто не позарится, или просто дура, а только смотрят, кто с жалостью, а кто с презрением. Вот уж она им всем покажет!

К поставленной задаче Стася подошла рационально, упорно, можно сказать, по-научному. Читать она любила и проштудировала массу разных книжек, взятых в библиотеке. Книги оказались пусть и немного старомодными, но весьма полезными, и необходимые знания давали. Прежде всего следовало познакомиться с объектом лично и обратить на себя внимание, вызвать к себе интерес. В литературе рекомендовалось сделать что-нибудь необычное, к примеру, броситься в воду и начать тонуть, или подвергнуться нападению бандитов, а он чтобы спасал, опять же можно накормить его чем-нибудь потрясным, ведь пишут же, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок…

Вот только с реализацией всех этих весьма разумных рекомендаций возникали трудности. Городок стоял на берегах вполне приличной реки, но как угадать, когда Лёлика потянет к воде? Знакомств с подходящими бандитами Стася не имела, а даже если бы и имела, то как их держать в состоянии боевой готовности, поджидая, когда появится желанный рыцарь? А еда? Где её взять? Сама она разносолов готовить не умела, и вообще, как прикажете его кормить? Не будешь же за своим рыцарем гоняться с тарелкой по всему городу! Сплошные проблемы. Для начала надо с ним хотя бы познакомиться…

Решено было пойти по пути наименьшего сопротивления.

По тщательно запланированной случайности Стася встретила Зажицкую на улице. Предложила посидеть в кафе, что было обычным делом, куда ещё в этом городишке можно было пойти?

— Мне надо заглянуть к Гонорате, — сказала Зажицкая. — Она здесь рядом живёт. Подожди минутку, я сейчас.

Раз живёт Гонората, значит, живёт и Лёлик. Взволнованная Стася, разумеется, согласилась. Другие варианты ей и в голову не пришли, а ведь можно было зайти к Гонорате вместе с Зажицкой, ведь они с Гоноратой дружили, вот только дома у неё как-то до сих пор бывать не приходилось. Сейчас же её главной заботой стало скрыть свои эмоции и казаться равнодушной, а посему осталась дожидаться на улице.

Зажицкая вышла из дому с Лёликом, который тоже выразил желание посидеть в кафе. Гонората появилась вместе с ними, но у неё были свои дела, и в результате их осталось трое. Настоящее везенье!

В искусстве соблазнения Стася была не сильна. Нервный смех ей не слишком удавался, в её характере скорее было больше твёрдости, чем фривольности, конкретики, а не дурачества Ну и, кроме того, помня о своей исключительности, она предпочитала вести серьёзную изысканную беседу. Изысканная беседа должна Лёлику понравиться, ведь человек он взрослый, спокойный, не какой-то там первый попавшийся сопляк, вежливый и одет прилично…

Подробностей его бурного прошлого она не знала и впервые видела его так близко. Объект ей явно понравился, сердце ёкнуло.

— Ты где прятала такую красивую подружку? — галантно и в то же время шутливо поинтересовался он у Зажицкой с самого начала.

— И правда, почему я вас раньше не видела? — приврала, не раздумывая, Стася, напирая на вопросительный знак.

У Климчака не было ни малейшего желания хвастаться своей криминальной биографией и очередными отсидками. Жизненным опытом он превосходил Стасю по всем статьям, а потому с лёгкостью сменил тему.

— Что мы всё на «вы» да на «вы»… Давай на «ты», согласна?

Стася была ещё ой как согласна, но не спешила и для порядка сделала вид, что колеблется, чтобы, в конце концов, с достоинством выразить согласие. Лёлик продолжал шутить.

— Сколько тебе лет, малышка? Пятнадцать уже есть?

От такого вопроса Стасю аж передёрнуло. Кошмар! Шутки шутками, а вдруг и правда примет её за сопливую девчонку! Нет, только не это!

— Гораздо больше! — запротестовала она с излишней горячностью.

Лёлик заметил, что шутка удалась, и продолжал гнуть ту же линию. А несчастная Стася, приняв всё за чистую монету, отнеслась к делу слишком серьёзно. Кокетства у неё не было ни на грош, девчонку стало трясти, а призванная в свидетели Зажицкая, которой такой флирт давным-давно наскучил, с полнейшим равнодушием пожала плечами и посоветовала предъявить какой-нибудь документ. Стася, упёршись, не поленилась и полезла в сумочку за школьным удостоверением с фотографией.

— А не фальшивое? — блеснул интеллектом Климчак и наконец взглянул на Стасю повнимательнее. Вполне себе ничего, но и ничего особенного. Чуточку громоздка, он предпочитал куколок поизящнее.

Возбужденная Стася стояла на своём.

— Конечно нет! Это я сейчас моложе выгляжу, потому что стрижка короче. А с той причёской мне лучше, хотя снимок совсем неудачный. Скажи, где лучше? Там или сейчас?

Дураком Климчак не был, но комплименты ему ничего не стоили.

— И там хорошо, и здесь.

— Так, может, лучше опять отпустить?

— Отпускай на здоровье, такие невинные детки вообще должны ходить с косичками.

Вот тут-то в дело вступила подруга Зажицкая. Ей надоело изучать посетителей кафе, среди которых, как назло, не было знакомых. Услышав последнюю фразу, она захихикала и, сама того не ведая, оказала неоценимую помощь.

— Чтоб ты знал, ещё какие невинные.

— Это как? — удивился Лёлик.

— Перестань, Ядвига, — смутилась Стася, а внутренняя дрожь приобрела совсем другой характер. Прямо бальзам на сердце! Появилась надежда, что проблема невидимого сокровища решится сама собой.

— Она вроде как девица. Совершеннолетняя, а ещё девица.

Лёлик не поверил.

— Да ладно…

Стасю его недоверие очень задело.

— А вот представь себе! — дерзко возразила она. — Что, не веришь?

Лёлик покосился на неё, но обратился к Зажицкой с явным упрёком:

— Ядвига, и ты в это веришь?

— Не знаю, в жизни всякое бывает…

Вот тут-то Климчак и покатился со смеху, искренне и заразительно.

— Ха-ха-ха, на девице я, глядишь, и женился бы, да только где такой товар сейчас найдёшь?

— Что искать, вот она здесь сидит.

— Ни в жизнь не поверю. Сам должен убедиться…

Стася была счастлива. Первый этап пройден. Поверил, не поверил, уж она сумеет доказать. А выйти замуж за такого привереду, что абы какую не возьмёт, это круто! Вот уж отличие так отличие, на все сто!

Судья не передавал обвиняемого в распоряжение прокурора или адвоката, а продолжал допрос сам. Патриция слушала, затаив дыхание. Обиженный на весь мир старый пень её не разочаровал. Он даже не пытался скрывать своей скуки, раздражения и забывчивости, а посему диалог был весьма оживлённым.

— Повторная встреча где произошла?

— Случайно, на улице.

— Где?

— В гастрономе.

— Как это было?

Климчаку вспоминать не требовалось, подготовился он отлично.

— У меня была Зажицкая, мы вместе пошли в гастроном. Там встретили Руцкую и Мельницкую.

Патриция пожалела, что не составила себе списка всех замешанных в дело. Вот, пожалуйста, выскочила, как чёрт из табакерки, какая-то Мельницкая, кто она такая? Ну, ничего не поделаешь… Сейчас журналистка всё своё внимание сосредоточила на авторизованном переводе в исполнении судьи. Ведущая протокол девица то ли была туга на ухо, то ли вообще без мозгов, так как каждый ответ старикан диктовал ей по-своему.

— «В тот день ко мне пришла Зажицкая, и мы вместе отправились в магазин…» Разговор какой был?

Подсудимый только того и ждал. В важные, по его мнению, моменты он как будто раздувался от чувства собственного достоинства, словно набирал в лёгкие воздуха, собираясь надуть шарик. Ответ был заготовлен заранее, что явно бросалось в глаза.

— Был, и даже весьма забавный. Они обе уговаривали меня съездить с ними в лесопарк и спрашивали: «Лёлик, ты меня любишь?»

В это Патриция не поверила ни на грош, разве что дамы могли столь незамысловато шутить, как бывает обычно между хорошими знакомыми, по принципу: «Казик, если ты меня любишь, свари, пожалуйста, кофе». Вот только в устах Лёлика это прозвучало не слишком натурально, не рановато ли для такого рода шуток?

Судья оставался на высоте:

— «По выходе из магазина речь шла о встрече…» А что Зажицкая?

Климчак думал так долго, что в зале ощутилось напряжение.

— Сказала, что ей надо готовить обед, — изрёк он наконец.

Судья не подкачал. Умудрился проигнорировать себя самого:

— «Руцкая предлагала мне поехать в лес…» Так что там с Зажицкой?

Обалдевший Климчак вылупил глаза. И опять надолго задумался.

— У дома сказала, что обед варить не будет.

— Отставить обед! — рявкнул судья и тут же успокоился, но с несчастной Зажицкой не слез. — Какую роль играла Зажицкая в вашей жизни?

— Таинственную, — еле слышно прошептала Патриция исключительно себе под нос, ну разве что самую малость в косыночку.

Кайтусь сохранял каменное спокойствие и даже не дрогнул. Он уже успел сориентироваться в непростой ситуации, возникшей в ходе судебного разбирательства, готов был к неожиданностям и сосредоточенно ждал момента, когда судья разрешит сторонам принять участие в представлении. Он только пометил что-то в своих бумагах.

Обвиняемый воспрянул духом и оживился.

— После тюрьмы она стала моей любовницей, — заявил он с удовлетворением.

Судья воспринял это заявление крайне брюзгливо:

— Чьему выходу из тюрьмы? Её?

— Нет, моему.

— А знакомы вы давно?

— Несколько лет, она — подруга моей сестры.

Судья продолжал откалывать фортели и продиктовал для протокола:

— «Зажицкую я знаю несколько лет, так как она является любовницей моей сестры…»

Тут даже тупица-секретарша спохватилась и с ужасом поправила:

— Подругой?

— Что?

— Подругой, наверное?

— А, подругой, подругой… Где вступали в половой контакт?

«И чего тут Стасе удивляться, — подумала Патриция, — когда сексуальная жизнь этого казановы местного разлива всех так интересует?» Проверив, работает ли диктофон, она бросила взгляд на Кайтуся, занятого своими заметками.

— В лесу, — гордо заявил Климчак. — На такси ездили.

— А дома?

— Нет.

Судья на минутку отвлёкся и покопался в протоколах следствия.

— А был такой случай, что Зажицкая пряталась в шкафу? Это в связи с чем?

— Было такое дело, — равнодушно подтвердил Климчак. — У Павловских праздник справляли, день рождения сестры, пришла и Зажицкая…

— Чтобы в шкафу посидеть?

— Нет, просто так…

— С мужем или без?

— Без мужа. Она и в шкаф-то спряталась, когда её муж к ним заглянул. Мы тогда с ней и познакомились. Муж у неё ревнивый, вот она и боялась.

Патриция ужасно пожалела, что не видела полностью материалов дела и не прочитала всех показаний. Она явно ощутила, что стала свидетельницей чего-то фантастического, чему и названия-то нет. Сколько скрытых между строк шедевров она упустила! Но откуда же ей было знать, такое и вообразить себе невозможно!

К огромному сожалению заседателей, судье затронутая тема наскучила. Зато он вернулся чуть ли не к обеду Зажицкой.

— И кто в тот лес поехал? Кто с кем?

— Я поехал с Зажицкой, а они обе — раньше. Мы собирались в «Русалке» встретиться, это кафе такое.

— И встретились?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю. Их там не было.

— Но ведь Руцкая вернулась с вами. Как это получилось?

— Она уже позже пришла, около семи, на автобусную остановку. Грустная была и расстроенная.

— Что сказала?

— Сказала, что её подруга осталась с какими-то двумя типами на ночь. Я предложил её позвать.

— Она не согласилась?

Обвиняемый позволил себе продемонстрировать явное осуждение:

— Повела себя очень даже грубо. Обозвала подругу и сказала, что её не волнует, чем занимается эта…

Судья поспешно перебил:

— И вы вернулись на такси?

— Да.

— Когда вы в третий раз встретились с Руцкой?

— Третий раз я застал её у себя дома вечером тридцатого августа…

— Ну, что скажешь? — прошипела издевательски Патриция. — Нам предстоит лицезреть кульминацию этого действа?

Она была даже довольна. Судья ни с того ни с сего объявил перерыв. Элегантный обладатель греческого профиля поднялся и направился к выходу. Патриция тоже поднялась, благодаря чему получила возможность ещё разок к нему присмотреться, очень внимательно, но ненадолго, так как в проходе появился Кайтусь и загородил ей обзор. Патриция с нетерпением ожидала перерыва, поскольку ответа на все замечания, сказанные шёпотом в косыночку, иначе не получишь. Существовала опасность, что Кайтусь будет занят, но тот оказался свободен, чему в глубине души был даже рад. Такого развесёлого заседания он никак не ожидал, и ему требовалось время, чтобы привести в порядок свои впечатления.

— Высокий Суд или оголодал, или ему в сортир приспичило, — пошутил прокурор, стараясь казаться беззаботным. — А может, ему просто скучно стало. Таких кульминаций нам предстоит ещё несколько, будь уверена. Кофе выпьем?

— Гляди, как ты развеселился! Твоя многострадальная мимоза пока выглядит не лучшим образом. Сама в знакомые набивалась и на комплименты напрашивалась… А ты лучше скажи-ка мне по секрету, настоящий процесс — это, вообще, что такое? Пародия? Гротеск? Прикол? Ведь на полном серьёзе такого просто быть не может!

Последних слов Кайтусь предпочёл не услышать, а следовательно, и отвечать не стал. Честно говоря, он сам был здорово озадачен и даже подавлен. Как прикажете сохранить лицо, угодив в такую навозную кучу? Каким таким чудом?

Маленькая кафешка находилась в двух шагах, и участники пари примостились за столиком в углу. Кайтусь извлёк из левого уха крохотный наушник, осмотрел его и поудобнее пристроил на прежнее место. Относительно приговора у него сомнений не было — судья не подведёт. А вот как после всего этого цирка сохранить репутацию? Поневоле позавидуешь защитнику…

— Пока мы слышали версию Климчака, — сказал он спокойно. — И верить в неё нет никаких оснований. Не кричи так громко, слышимость отличная. И на что тебе сдалась эта штуковина, я ведь всё равно не отвечу!

Патриция поправила косыночку, сдвигая лёгкую ткань с серебристого ситечка, прикрытого чем-то вроде колпачка Говорить было очень удобно, ткань совсем не мешала.

— Ничего, в любую минуту может пригодиться. И вовсе я не кричу, а шепчу, а сейчас и вообще выключила. Но в моменты, что повторяются в версии Стаси, можно же будет поверить? О Зажицкой я и не говорю, она — главная фигура, но какое у неё будет настроение?

— Интересно, какие это моменты повторятся? А Зажицкая вообще в трудном положении. Если ещё раз что отзовёт, я её с превеликим удовольствием обвиню в даче ложных показаний. Она уже три раза свои версии меняла в зависимости от ссоры или примирения с любовником.

— Ага, а ругалась и мирилась с ним не иначе как с помощью телепатии, ведь Климчак сидел. Хотя признаю, воду мутить она умеет…

Официантка принесла два напёрстка кофе, очень крепкого и по вкусу удивительно похожего на настоящий кофе. Патриция заподозрила, что тут не обошлось без личного очарования Кайтуся, но не собиралась сейчас отвлекаться на такие пустяки.

В кафешку зашёл господин с греческим носом и уселся неподалёку. Патриция рассеянно взглянула на него, ещё раз удостоверилась, насколько он красив, и от этого расстроилась. Какое он имел право быть таким красавчиком, если не являлся её давним несостоявшимся амантом, равно как и несостоявшимся врагом? И всё же до чего похож. Что и раздражало…

— Погоди, ты можешь мне объяснить, почему судья задаёт такие дурацкие вопросы? И зачем такую чушь диктует в протокол? Ты же знаешь, я много процессов видала, но этот старикан все рекорды бьёт.

Кайтусь поморщился. Он был здорово озабочен, но старался это скрыть.

— Формулировки должны годиться для протокола. Ты же видела, эту, прости господи, секретаршу судебного заседания. Какие у неё могут быть литературные таланты?

— А у судьи какие? Чуть было Гонорату в сожительницы Зажицкой не записал!

— Я же говорил, что ему скучно. Материалы дела чуть ли не наизусть выучил, вот и зарапортовался.

— Свинство всё это, — сердито констатировала Патриция, извлекая из сумочки сигареты. — Не должен он наизусть знать… — тут она спохватилась. — Ну, в какой-то степени должен, не как тот, помнишь, что прочел только титульный лист, дело об алиментах, и всё домогался, где же ребёнок, когда дело было в том, что один тип подстрелил другого на охоте…

— Вот, сама видишь!

— Но наизусть-то зачем! Так бы ему, глядишь, и интересно стало, может, и до правды бы докопался.

— Он и так докопается, — буркнул Кайтусь без особой уверенности и щёлкнул зажигалкой.

Патриция начала заводиться:

— Ты уверен? Что-то я не заметила в нём того священного огня, того стремления к правде и справедливости!

— Священный огонь в этом динозавре? Окстись!

Патриция не на шутку рассердилась:

— Ты мне зубы не заговаривай! Здесь не в динозавре дело, а в этом паршивом изнасиловании! Ты не хуже меня знаешь, сколько таких случаев: или невинная изнасилованная девушка, или невиновный оклеветанный парень, как тот с сеновала, помнишь, ты сам не смог решить! А та тётка с колбасой? И все остальные? Таких дел об изнасиловании пруд пруди. Тебе же лучше меня известно! Что происходит? Мода такая, что ли?

Кайтусь чуть было не подтвердил, да, мода, но вовремя прикусил язык и предпочёл процитировать прессу:

— Рост хулиганства, падение нравов, бандитизм, безнаказанность…

— А может, наоборот?! — вконец разбушевалась Патриция. — Может, безнаказанность девиц, которые выдвигают ложные обвинения, сводя, таким образом, личные счёты и придавая себе значимости? Может, девушки, на которых, прости господи, никто не покусился, чувствуют себя недооценёнными? Обиженными? Сплошная бредятина и напрасная трата времени правосудия!

Явный перехлёст её эмоций вызвал у Кайтуся раздражение:

— Ладно, не будем напрягать правосудие, — холодно заметил он. — Так скоро дойдёт до того, что одинокой женщине страшно будет вечером выйти на улицу.

— Дойдёт до того, что парень при виде девушки на безлюдной улице будет сигать в кусты!

— А что, неплохая идея!

— Дарю, можешь воспользоваться при первом удобном случае. А я горю желанием услышать, как проходила встреча жертвы с насильником, которого она добровольно поджидала у ворот. И, насколько нам известно, не менее добровольно явилась к нему в гости…

Войдя в зал суда, Патриция сразу уловила некоторые изменения в составе публики. На первом ряду с прокурорской стороны сидела какая-то девушка, за ней тётка среднею возраста в явном раздражении. Оглянувшись, Патриция увидела за собой молодого угрюмого парня. «Греческий профиль» прибыл последним Остальное не изменилось, но в окрестностях судейского стола слегка повеяло семейственностью.

Подсудимый с места в карьер продолжил свои показания, которые интересовали судью ровно настолько, насколько их требовалось занести в протокол. Постоянные перерывы на диктант завершались очередными необязательными вопросами. Начало Патриция проворонила и, ковыряясь с брошкой, поймала обрывок:

— …в комнате вместе с моей сестрой.

— Что они делали?

— Сидели за столом, на котором стояла бутылка водки.

— Что дальше?

— Первое, что сказала мне Руцкая: «Лёлик, я хочу с тобой выпить».

Достоверность этой информации Патриция отвергла сразу же. Не то чтобы такого нельзя было ожидать от незнакомой, в конце концов, ей Стаси, а просто прозвучало это уж слишком по-лёликовски. Так Климчак представлял себе девушек, вот только это не были обычные домашние девушки, живущие с родителями, заканчивающие школу, начинавшие работать. Приличные. Он бессознательно воспроизвёл слова, характерные для компании аморальной Зажицкой, ведущей безнравственный образ жизни в Познани.

— Врёт и глупо, — шепнула она в брошку, а Кайтусь машинально кивнул.

Судья на глупую ошибку не обратил ни малейшего внимания.

— А вы что?

— Отказался, поскольку мне нездоровилось и очень устал после работы.

Продолжение выглядело уже лучше. Из материалов дела Патриция знала, что Лёлик вкалывал на семейной стройке и имел все основания утомиться. Вот только зря он преувеличивал, и откуда взялась болезнь? Выглядел он вполне здоровым.

— Но вы всё-таки выпили?

— Выпил сто грамм, — с огорчением признался Климчак, отлично сознавая, что в его категорический отказ ни один нормальный человек не поверит.

— Какие были рюмки?

— Стограммовые стаканчики и рюмки по пятьдесят.

— Из того же графинчика?

У судьи был несомненный талант задавать неожиданные вопросы. Ему опять удалось поставить в тупик Патрицию. Какой графинчик, чёрт побери, ведь только что подсудимый упомянул о стоявшей на столе бутылке водки, откуда же у старого сморчка взялся «графинчик»?

Климчак обалдел не меньше Патриции и молча пялился на судью, которому это нисколечко не мешало.

— «Я выпил сто грамм из того же графинчика», — продиктовал он секретарше. — И что было дальше?

В принципе обвиняемый хорошо подготовился, в показаниях не путался, тем более что в них содержалось достаточно правды. Вот только судья всё время сбивал с толку, перескакивая с одних событий на другие, словно резвящийся зайчик, и совершенно наплевав на их последовательность. Климчак изо всех сил пытался приспособиться к навязанному ему темпу допроса.

— Я пошёл в кухню, где была моя невеста.

— Почему вы её не пригласили в комнату? Вы её стыдились?

— Она ужинала и тоже устала. Она не очень любит компании и вообще вспыльчивая, ревнует…

Судья будто не слышал и, безжалостно откинув тему невесты, продолжал:

— Вы вернулись в комнату, и что?

Климчак моментально перестроился:

— Там была вторая бутылка водки, пол-литра.

— Кто её поставил на стол?

— Не знаю.

— Гонората, кто её поставил на стол?! — неожиданно рыкнул старый пень.

Девушка с первого ряда быстро вскочила с места.

— Павловская, — ответила она спокойно, и ясно было, что не соврала.

Патриция внимательно слушала всю эту галиматью, поскольку подробностей пьяной оргии не знала. Откуда взялась какая-то Павловская? А, похоже, тоже подруга, очевидно, и судья, и обвиняемый пренебрегли её присутствием, равно как и появлением…

Патриция пригляделась к девушке. Гонората, сестра Климчака, смутно помнилось, что её тоже обвиняли, кажется, в сводничестве или в соучастии в преступлении, в общем, в очередном идиотизме. Симпатичная, культурная, сдержанная, одетая скромно, но со вкусом, ни тени вульгарности, одним словом, хорошо воспитанная девушка из приличной семьи. И под такой благообразной наружностью прячется змея подколодная? Чушь собачья!

Судья обратился к Климчаку, махнув на Гонорату рукой:

— Дальше что было?

— Все три девушки вышли на балкон.

— Вы тоже?

— Да.

— Кто разливал водку?

— Водку разливала Руцкая.

И опять Патриция не поверила. Судья вникал в нюансы сервировки, уточняя типы рюмок, какое отношение к изнасилованию имели рюмки? Климчак упрямо возлагал работу по кельнерскому обслуживанию всей компании на жертву, сам же выходил, возвращался, Павловская тоже моталась туда-сюда, наконец подсудимый в очередной раз вернулся, не иначе чтобы поучаствовать в ключевой сцене этого предосудительного мероприятия. Гонората в комнате, Павловская со Стасей на балконе…

—..Я вышел на балкон. Руцкая повисла у меня на шее и сказала: «Лёлик, ты можешь со мной коней красть». Потом Руцкая сказала, что хочет провести со мной вечер, а я говорил, что не могу, так как невеста здесь. А она предлагала мне невесту проводить…

Судья позволил обвиняемому говорить так долго только потому, что копался в документах и бурчал что-то заседателям. Климчак мог с таким же успехом начать декламировать нараспев «Илиаду» и добраться до «…язву на воинство злую навёл», а Высокий Суд, не обратив на это ни малейшего внимания, в лучшем случае продиктовал бы для протокола: «Все разболелись».

Судья перестал бурчать, но, похоже, забыл, о чём шла речь.

— И когда вернулся? — слегка рассеянно поинтересовался он.

Патриция растерялась. Откуда и куда вернулся, пропади он пропадом, из кухни на балкон или после проводов домой невесты? Чего этому прикольному старикану надо?

Климчак, как ни странно, владел ситуацией.

— Около двадцати трёх. Все три барышни были на кухне. Руцкая лежала на козетке.

— Встала, и что вы сделали?

— Я вспомнил, что она хотела провести со мной вечер, и спросил, актуально ли её предложение? Она ответила, что специально меня дожидалась, и я могу с ней красть коней.

— И где вы этих коней собирались украсть?

— Не знаю.

— А Павловская это слышала?

Патриция опять упустила нить разговора. Что она должна была слышать? О краже коней, о вечере? Климчак же не растерялся и был готов к ответу. Своеобразная судейская грамматика с толку его не сбивала, и парень охотно объяснил, что заявления Стаси дошли до слуха всех присутствующих. Павловская предложила поехать на дачу.

Судья опять встрял.

— И потерпевшая согласилась?

— Да. Вечер был хороший…

— Кто пошёл ловить такси?

— Павловская.

— Такси, марка, водитель, вы водителя знаете?

Климчак опять преисполнился достоинством:

— Я этого водителя не искал.

— Почему?

— Чтобы меня не заподозрили, будто я склонял его к даче ложных показаний.

Прокурор Кайтусь не сдержался и рассмеялся демонстративно-издевательски. Патриция яростно сверкнула на него глазами, но он предусмотрительно не смотрел в её сторону. Климчак снизил градус пафоса и перешёл на конкретику, внимательно следя за судейскими скачками.

— Кто отпирал дачу?

— Гонората.

— Кто закрывал?

— Никто не закрывал.

— Дальше что?

После секундного колебания Климчак позволил себе развёрнутое высказывание:

— Руцкая присела на лавочку, сестра с Павловской сорвали по яблоку. Мы вошли в дом, все четверо. Сестра спросила, когда я вернусь, я ответил, что в пять. Руцкая сказала, что придёт к ней завтра к десяти.

— А кто калитку запирал?

— Я не запирал, у меня ключей не было.

Прокурор решил уточнить, по мнению Патриции, не в свою пользу:

— Значит, калитка оставалась открытой?

— Точно, я её потом так и оставил.

Патриция догадалась, что проводился осмотр места происшествия, и теперь стараются, чтобы всё сходилось, показания с тем, что зафиксировано на местности. Дом ещё строится, наверняка огорожен…

Судья требовал продолжения. Лёлик не имел ничего против.

— Мы распрощались, они пожелали доброй ночи и ушли. Я пошёл вместе с Руцкой по огороду в угол участка, где ничего не растёт. В самом конце Руцкая споткнулась о капусту и упала…

— Запнулась о капусту и разбила себе нос? — недоверчиво поморщился судья.

— Ну да.

Поскольку Патриция раньше не видела места событий, она поначалу не могла сообразить, в чём тут, собственно, дело. В разбитый нос из-за капусты, ладно, ещё можно поверить, вот только на кой ляд они вообще в эту капусту полезли? Там ведь стройка, а не огород! Почему, чёрт побери, об этом никто не спросит?

Застигнутый врасплох защитник, по всей видимости, тоже этим озадачился и попросил слова. Установив, что обвиняемый вместе с жертвой, продолжая пребывать в вышеозначенной капусте, в процессе остановки идущей носом крови расположились на лежащем там плаще и мило беседовали, судья неохотно согласился.

Адвокат взял быка за рога.

— Там есть жилые дома? — вежливо спросил он.

— Есть, — ответил Климчак. — И довольно близко. Метрах в двадцати.

— А может, там и собака была?

— Была.

— Она лаяла?

— Лаяла, она меня не знает, вот я и боялся…

Тогда понятно при чём здесь капуста! Собака бегала на длинной проволоке, и слегка смутившемуся Климчаку пришлось объяснить, что иначе как по капусте её обойти было никак нельзя, а в контакт с чужой собакой он вступать не рискнул. Защитник поблагодарил, а уж как Патриция была ему благодарна!

Судья снова впрягся в работу и по своему обыкновению проскочил очередной фрагмент обсуждаемых событий, так как на сцене ни с того ни с сего появилась простыня. Откуда на стройке взялась простыня?

Оказалось, что была предварительно выстирана, разложена на досках, чтобы просохла, и забыта невестой обвиняемого. А вот теперь пригодилась.

— Мы решили перебраться, где потеплее… — продолжал Климчак.

— Плащ там уже лежал? — хотел удостовериться судья.

— Да. А про простыню я вспомнил и забрал с собой, чтобы условия создать.

— В дом она вошла добровольно?

— Да, мы спустились в подвал.

— А разве там не было камней? Мусора?

— Ни в коем случае! — оскорбился Климчак. — Там всё чисто было. Я постелил плащ и простыню. Она вместе со мной стелила.

— Продолжайте.

— Я снял пиджак и сказал Руцкой, чтоб раздевалась.

— И она разделась?

— Кофточку не сняла, холодно было, — честно признался насильник.

— Вы силу применяли?

— Незачем было.

Судья справился в бумагах.

— А у неё на ногах были синяки.

— Что? — удивился Лёлик.

— Синяки у неё откуда?

Лёлик почувствовал себя оскорблённым:

— Может, где раньше себе посадила, может, в капусте. Я тут ни при чём. Во время полового акта я ей сказал, что она не девственница.

— А откуда такие познания? Большой специалист?

Очевидно было, что подсудимый обдумывал, как бы объяснить этому старому хрену, какой такой опыт служит источником его знаний.

— Девственницы так себя не ведут, — изрёк он в конце концов.

Судье явно по барабану было поведение девственниц, его гораздо больше интересовало поведение насильников.

— Вы били её по лицу?

Климчак категорически отверг такую напраслину. Судья продолжал цепляться:

— А откуда тогда следы? Врач констатировал, что у потерпевшей имелись отёки и припухлости.

— Не знаю, может, это тот, кто её подговорил…

— Подговорил её опухнуть?

— Не знаю, но я уверен, что кто-то её подговорил написать заявление.

Тут их диалог начал напоминать беседу слепого с глухим, каждый долдонил своё. Судья опять совершил скачок во времени.

— А после дачи что?

Патриция восхитилась выдержке Климчака, тот даже глазом не моргнул:

— Руцкая отправилась домой. Я её на такси отвёз.

— Когда вы узнали, что она подала заявление?

— На другой день.

— Вы считаете, что она это сделала со зла или как?

— Я считаю, что её подговорила Зажицкая.

— А что так разозлило Зажицкую?

Патриция уже в который раз почувствовала, что ей вряд ли когда доведётся наблюдать столь же идиотский допрос Климчак и в самом деле мог озвучивать таблицу умножения или телефонный справочник — старому брюзге было на это глубоко наплевать. Он сделает, что ему велено, даже если подсудимый будет отвечать по-китайски. Этот подлец Кайтусь выиграет пари!

Обвиняемый быстро воспользовался заданным вопросом:

— Мы с Зажицкой планировали… Она хотела бросить мужа и уехать вместе со мной и ребёнком. А я тем временем познакомился с Карчевской и передумал. Я считаю, что она таким макаром хотела мне отомстить.

Если он надеялся развернуть эту тему, то здорово ошибся. Судья ни с того ни с сего прервал личные контакты с насильником и передал его в распоряжение сторон. Ни одна из сторон бурной радости по этому поводу не выразила, но прокурор счёл всё же своим долгом продемонстрировать суду всю тяжесть вины подсудимого чудовища, пригвоздить его, так сказать, к позорному столбу, что, по мнению Патриции, у него не слишком-то получилось. По собственному прокурорскому мнению тоже, так как неожиданное решение судьи застало его врасплох. Размышлял он в этот момент совсем о другом и не сразу вспомнил о своих благородных намерениях.

— Когда вы вышли из тюрьмы? — начал обвинитель издалека, чтобы выиграть время, но сердитый сморчок окончательно потерял терпение:

— Это уже было! — с раздражением напомнил он, даже не думая понижать голос.

Кайтусь ловко скрыл своё замешательство.

— Сразу сошлись с Зажицкой?

— Да, — охотно признался Климчак.

— И до когда это продолжалось?

Патриция решила, что своеобразная речь судьи явно заразна. Обычно Кайтусь говорил по-польски абсолютно правильно.

— За день как познакомился с Карчевской. — Эпидемия накрыла и Климчака.

— А когда вы с ней познакомились?

— В середине августа.

— Значит, с середины августа вы порвали с Зажицкой?

— Не совсем, поскольку Карчевская то приезжала, то уезжала.

Кайтусю ситуация становилась ещё как понятна и даже близка.

— То есть вы сожительствовали одновременно и с Карчевской, и с Зажицкой?

— Только в лесу! — специально подчеркнул Климчак, что прозвучало так, будто характер местности свидетельствовал о его верности.

— Вы любите Зажицкую, живёте с ней, живёте с Карчевской… Как вы это объясните?

«Спятил, — сердито подумала Патриция, забыв на мгновение о брошке. — Разве такие вещи надо объяснять? Обратился бы к собственному опыту!»

Судья начал слушать внимательнее.

— Я к Карчевской поначалу серьёзно не относился, — подумав, объяснил слегка смущённый Лёлик. — А она женщина доступная, сама набивалась…

— Карчевская? — удивился судья.

— Нет, Зажицкая.

— Так которая для вас, в конце концов, важнее?! — возмутился прокурор. — Карчевская или Зажицкая?

— Он обеих любит, — подсказал ему судья.

— Так зачем же вам ещё и Руцкая?!

Смущение Лёлик сыграл на отлично, как джентльмен, которого непреодолимые обстоятельства вынуждают раскрыть интимную тайну.

— Я не мог отказать…

Своим признанием он на некоторое время заткнул рот безжалостному господину прокурору. Патриция даже удивилась, что тот всё ещё стоит на своём месте, вместо того чтобы заключить родственную душу в объятия, выражая тем самым ей искреннее сочувствие. Судья опять разбурчался, чем привёл обвинение в чувство. Кайтусь отбросил сантименты и перешёл к фактам.

— Получается, вы не приглашали Карчевскую в комнату только потому, что она ревнует?

Климчак сдержался и не стал пожимать плечами.

— Моя сестра её не любит, Зажицкая тоже… — Он вдруг спохватился: — Зачем мне было её приглашать, если я и сам там не сидел?

— Так Зажицкой же с вами не было?

— Я хотел сказать, Павловская…

Других вопросов у Кайтуся не имелось, пришлось бы повторяться, судья тему исчерпал. Толку от всего этого не было никакого, старый гриб объявил небольшой перерыв.

На этот раз Кайтусь не появился, смылся куда-то. Патриция постояла некоторое время, не будучи уверена, остался ли он в зале или вышел через судейскую комнату, почувствовала, что проголодалась, решила что-нибудь перекусить в одиночку и пошла вниз.

Зал судебных заседаний располагался на втором этаже. Туда вела заслуженная, основательно обшарпанная деревянная лестница. Холл на первом этаже имел странную конфигурацию, с одной стороны — узкий тёмный коридорчик, ведущий, по всей видимости, к каким-то служебным помещениям, с другой — была глубокая ниша, а в ней приоткрытая дверь. Видневшийся кусок свободного пространства, несомненно, являлся проходом к лестнице в подвал, которая отсюда не просматривалась, вероятно, начиналась чуть дальше. Таким образом, под лестницей на второй этаж образовался закуток, который обычно использовался для хранения вёдер, тряпок, половых щёток и прочего рода необходимых, но малодекоративных предметов.

Из закутка послышался голос. Он показался Патриции знакомым, пришлось замедлить шаг и прислушаться.

— …и помни, тут ты должна заплакать! — настойчиво шептал голос Кайтуся. — Тебе понятно, что я сказал? Ты пострадала?

— А то как же! — энергично отозвался другой голос. Женский голос. Молодой.

— А пострадавшая должна плакать. Не скандалить, а плакать, ты — жертва. И поменьше энергии, побольше слёз, жалобнее…

Патриция сделала ещё несколько шагов. На мягких истёртых досках старой лестницы её каблуков совсем не было слышно. Она заглянула в закуток. Шкафчик со средствами гигиены стоял приблизительно посерёдке. На него и облокотился Кайтусь, а в глубине маячила трудноразличимая женская фигура. Ну, ясно, господин прокурор поучал оскорблённую невинность, как ей следует предстать перед судом.

Патриции стало противно. Слушать эти инструкции ей не хотелось, и так всё понятно. Она повернулась и вышла, бросив мимолётный взгляд на приоткрытую дверь. Только некоторое время спустя она сообразила, что за дверью кто-то стоял, и ещё через некоторое время, кто именно. «Греческий нос»! Вне всяких сомнений, «греческий нос» подглядывал и подслушивал инструктаж Кайтуся…

Ноги по инерции вынесли её наружу, но тут она заколебалась, не вернуться ли, уж очень подозрительной показалась ей увиденная сцена, однако у ног было иное мнение, поддерживаемое также и желудком. Эти части организма предпочитали отправиться в забегаловку. Патриция уселась за столик, не заботясь, обнаружит её здесь Кайтусь или нет.

Ведомый инстинктом, а также ограниченный количеством питательных заведений в округе, Кайтусь обнаружил. А с учётом невероятной скорости обслуживания он обнаружил журналистку даже раньше, чем это сделала официантка, поэтому заказ сделали вместе. Скромный: сосиски с горчицей и огурцом.

— С каких это пор обвинение поучает клиентку, в какой момент ей лить слёзы и прикидываться невинной девицей? — поинтересовалась Патриция сладчайшим голоском, приправленным таким ядом, что Кайтусь почувствовал себя полным идиотом. Вот это прокол, а он-то надеялся, что его никто не видел и не слышал. — Раньше потерпевшими адвокаты занимались, прокуроры их, скорее, доставали, а вот склонение к даче ложных показаний никогда не приветствовалось. Что это ещё за тайные сношения?..

Ошибка! Она ещё не кончила говорить, а уже поняла, что ошиблась. Кайтусь не преминул этим воспользоваться. Дачу ложных показаний он игнорировал.

— Насколько мне известно, клиентом прокурора является обвиняемый. Я что-то не помню никаких поучений, а особенно невинной девицы в лице Климчака…

— Тебе следовало осторожнее инструктировать Стасю под лестницей. Не у всех на глазах.

— Гнусная ложь. Ты сама видела?

— А ты как думаешь? Ещё и слышала И не я одна.

— А у кого ещё такие галлюцинации?

Кайтусь сам отлично прикидывался оскорблённой невинностью, но Патриция знала его как облупленного. И не верила. Она переждала, пока официантка подаст заказ.

— У одного типа, — холодно поделилась она. — Стоял за дверью по другую сторону.

— Кто такой?

— Не знаю. Мы не знакомы.

Известие Кайтуся не обрадовало. Вот невезуха! Решив разобраться с этим позже, он занялся едой, а Патриция, сама того не желая, ему помогла.

— А так, между нами, сдаётся мне, тебе предстоит нелёгкая задача. Что-то мне подсказывает, что невинная Стася нарывалась на это изнасилование изо всех сил, и ещё неизвестно, кто кого больше уговаривал.

— Хочешь сказать, что Стася Лёлика? А он защищался как лев? Давай подождём дальнейших показаний…

Место свидетеля теперь заняла Гонората.

Она не производила впечатления пристрастной. Похоже было, что ей одинаково не нравилось поведение как собственного брата, так и Стаси. Ничью сторону она не занимала и отвечала спокойно, без особых эмоций, а иногда как бы даже и с отвращением.

— С Руцкой давно знакома? — изящно сформулировал вопрос старый гриб. На этот раз он, вероятно, не выучил наизусть соответствующего фрагмента дела А может, просто забыл.

— Я знала её как подругу Зажицкой, виделись пару раз, может, год назад, а то и два.

— Когда вы с ней познакомились?

— На свадьбе Зажицкой.

— Как получилось, что она оказалась у вас дома?

— Она подошла к нам, когда мы шли вместе с Павловской. Я несла в стирку брюки брата…

Лёликовы портки судью не интересовали, а потому он не дал Гонорате рассказать всё по порядку, зарывшись по своему обыкновению в бумаги.

— И что? Подошла Руцкая…

— Сказала, что ей надо с нами поговорить, от неё пахло алкоголем…

«Ерунда», — подумала со злостью Патриция и сунула нос в косыночку:

— Врёт! Стася в пьяном виде по городу не слонялась. Об этом бы все знали!

Кайтусь недовольно поморщился и кивнул. Гонората добавила:

— …Сказала, что она беспокоится и что ей надо встретиться с Лёликом. А до того ещё спросила, правда ли, что он женился? Я ответила, что правда — собирается жениться.

— Дальше что? Пошли домой?

— Не сразу. Руцкая меня спрашивала, когда брат будет дома, я сказала, что после семи. Она подождала нас на площади. Когда мы встретились снова…

Судья, как всегда на пустом месте, взбеленился:

— Что за «снова», почему «снова»? Заканчивайте! Вы шли по улице, и что?

Гонората старалась держать себя в руках:

— Нам надо было кое-что купить.

— Что именно, нечего тут секретничать!

— Мы пошли покупать одеколон. Руцкая ждала на лавочке на площади. Она хотела купить вина. Я сказала, что в доме есть выпивка.

Судье понадобилось время, чтобы, ворча и булькая, продиктовать это в протокол. Вдруг он спросил:

— А что праздновали?

Патриция была крайне недовольна. По всей видимости, судья, копаясь в деле, обнаружил-таки нужные страницы, вспомнил что-то и принялся опять прыгать по событиям. Откуда он праздник выгреб? Не иначе как по ассоциации с алкоголем к старому маразматику вернулись хоть какие-то ошмётки памяти.

Гонорату он не озадачил:

— Павловская собиралась отметить своё личное интимное торжество.

Патриция быстро оглядела зал. Похоже, она была единственной, кого удивила эта интимность и полнейшее равнодушие судьи по сему поводу. Явно у нашего птеродактиля ум за разум заходит, цепляется как ненормальный к одеколону, а интимность ему до лампочки. Что это может быть за интимное торжество?!

Судья удовлетворил своё любопытство и перестал рявкать.

— Вернулись вы домой, и что?

— Я достала печенье, они разлили водку. После девятнадцати вернулись брат с отцом. Руцкая сказала брату: «Лёлик, ты можешь со мной коней красть».

Ну нет! Тут Гонората вышла у Патриции из доверия. Явно сговорились и теперь будут этот идиотизм повторять до посинения. Опять же она вспомнила, почему те показания показались ей настолько дурацкими, что она просмотрела их совсем бегло, не вникая в смысл. Теперь пожалела, а судья Гонорату всё подгоняет.

— Кто наливал водку? — уселся он на своего любимого конька.

— Руцкая.

— А кто принёс бутылку на балкон?

— Руцкая. Я рюмки принесла.

— Почему невеста брата не пришла в комнату?

Выдержке и хладнокровию Гонораты можно было только позавидовать. Она взяла препятствие с маху.

— Ужинала на кухне вместе с родителями.

— Брат отнёс ей рюмку водки?

— Нет.

У Патриции возникло острое желание пообщаться с Кайтусем, хотя ответов от него сейчас получить не было ни малейшей возможности. Что за идея фикс такая с этой невестой в кухне и водкой для неё навынос? Дали девахе после работы жаркое или кусок какого мяса, так почему она не могла под это рюмку опрокинуть? И при чём здесь изнасилование? Что это доказывает?

Судья чихать хотел на логику и уже перебрался на балкон, бросив в небрежении остальные помещения квартиры Климчаков. Гонорате размещение было без разницы.

— Так что там дальше?

— Я вернулась в комнату, чтобы сменить пластинку, и слышала, как Руцкая спрашивала Павловскую: «Она девственница, скажи, его девушка — девственница?» Павловская ответила: «Откуда мне знать?» Она тоже вышла, потом вернулась, мне стало нехорошо…

— С такой малости?

— Думаю, да. Мне от водки всегда плохо.

— Брат там был?

— Выходил на балкон раза два.

— И что?

— Руцкая встала и чуть не упала. Споткнулась и разбила рюмки… Обнимала брата за шею и говорила, что он может с ней красть коней и что она хочет провести с ним вечер.

— Дальше что?

— Потом она упала в шезлонг, и ей стало совсем нехорошо, поэтому я принесла тазик. Она приходила в себя в шезлонге. Брат вышел.

— Дальше?

Судейские понукания Гонорату немного смутили, и было видно, как она пытается собраться с мыслями и придерживаться хронологии событий.

— Потом ей стало очень хорошо, и она сказала, что это ей от печенья плохо сделалось.

— Ясное дело, — проворчала Патриция в брошку. — А некоторым от бисквитов делается плохо.

Кайтусь скрыл смешок под кашлем.

Судью хронология не заботила, он полагался на свидетелей:

— Дальше, дальше что?

— Мы перебрались на кухню.

— А почему вы не отвели её домой?

— Она не пожелала. Хотела дождаться Лёлика, даже спрашивала Павловскую, свободна ли у той хата.

Птеродактиль соизволил продемонстрировать возмущение:

— И что вы думаете о поведении брата? У него есть невеста, есть Зажицкая, почему вы потворствовали его связи ещё и с Руцкой?

Гонората не стала пожимать плечами, но всем своим обликом дала понять, где она видала поведение брата вкупе с добродетелью всех его зазноб.

— Я не могла отказать Руцкой в просьбе и хотела от неё поскорее избавиться, — призналась она, что прозвучало на редкость искренне. Девчонка упилась, а она ведь даже не подруга. Домой идти не хочет, чёрт знает, как с ней быть…

— Когда вернулся брат?

— Около двадцати четырёх.

— И что говорил?

— Сказал, что Руцкая не была девственницей, шлёпнулась на огороде, разбила нос…

Нет, это просто форменное безобразие! Пребывавшая в крайнем возмущении Патриция осознала, что стала свидетелем грандиозной подставы. Все эти показания согласованы. Судья получил сверху руководящие указания, Гонорату проинструктировали, на чём сосредоточиться, и ничто её с толку не собьёт. Даже молниеносный скачок из кухни Климчаков к возвращению с подвальных амуров. Пародия, а не процесс! Может, они ещё и генеральную репетицию провели, вот только старикан-судья роль плоховато выучил… Не иначе как это работа Кайтуся, вот подлец, машину ему подавай, обрадовался, что имеет дело с идиоткой, которая верит в закон и справедливость…

Судья опять соизволил поделиться своим возмущением, приправив его ещё и осуждением:

— Он так о каждом половом акте вам рассказывал? И о других женщинах тоже?

Гонората первый раз немного смутилась.

— Я его раньше не спрашивала. Только о Руцкой, мне интересно было…

Ещё бы! Стася Руцкая так о своей невинности трубила, что всех девчонок достала. Опять же ни одна из любовниц брата в этом отношении никаких сомнений не вызывала и похвастаться ничем не могла. А вот Стася могла и ещё как хвасталась, ходила, задрав нос, глядишь, и правда, эти молодые ведьмы сговорились и напустили на неё братишку, который всегда был не прочь…

Судья передал Гонорату в распоряжение сторон, но так всем морочил голову, бурчал, рылся в бумажках, встревал и мешал, что у Патриции нашлось время подумать. Не очень основательно, но хоть чуточку. Важно, конечно, какая эта Стася и насколько она всех достала, может, у них и были основания потерять терпение?

Прокурор дорвался-таки, наконец, до дела, но по большому счёту мог и не пыжиться, ни одного толкового вопроса так и не задал. Какая разница, бывала ли Гонората дома у Зажицкой или нет? Что, они там предполагаемый заговор, что ли, устраивали? И с какой такой радости Кайтусь себя полным дебилом выставлял?

Защитник оказался получше, но тоже не орёл.

— А вы вообще-то поверили в это изнасилование? — мягко спросил он.

Гонората проявила твёрдость.

— Не поверила. Поведение Руцкой свидетельствовало о том, что она сама этого хотела.

— А когда на даче Руцкая вышла из такси, она удивилась или, возможно, испугалась?

— Она была очень довольна.

— А с кем она шла?

— С Лёликом. Я шла впереди вместе с Павловской.

— А в такси где сидела?

— Позади, между братом и Павловской.

— А кто расплачивался и дорогу водителю показывал?

— Я, — призналась Гонората без малейшего колебания и совершенно равнодушно.

— Руцкая вышла из такси по собственной воле? Без возражений?

— Нормально вышла.

— А может, её силой тащили?

— Нет, шофёр бы заметил.

Тут Патриция поняла на первый взгляд малозначительное замечание Лёлика, что он таксиста не искал и речи быть не может о склонении того к даче ложных показаний. А также издевательский смех господина прокурора. Вот чёрт, ей лучше надо было подготовиться!

— Кто отпирал калитку? — гнул своё адвокат.

— Я. Ключ был у меня. Я его у отца в кармане взяла.

— А кто запирал?

— Никто. Я не запирала, а брат не мог, ведь у него ключа не было. Я его с собой забрала.

— А Руцкая не кричала вам вслед, что хочет вернуться?

— Нет, она нас поблагодарила…

Адвокат закончил свои изыскания, но не успел столь же вежливо поблагодарить, поскольку Высокий Суд громогласно проревел перерыв на обед.

По непонятной причине благодушное настроение Кайтуся почти полностью улетучилось и сменилось сердитой озабоченностью.

— Дешёвый безобразный спектакль, — неохотно ответил он на вопрос Патриции, предварительно заказав в самом шикарном городском ресторане обед, который трудно испоганить. Простой, прямо-таки национальный по форме и содержанию: селёдочку в масле и свиную отбивную с капустой. — Зря их всех так натаскали, не будь судья таким тупицей, ты бы выиграла пари.

— По-моему, у меня есть шанс и с тупицей. Да, грамм пятьдесят выпью… Ну ладно, сто. Только, чтобы водка была холодная. Это ты про какой спектакль говоришь? Пока я только твой видела, скорее, неудачный и вполне себе безобразный.

Кайтусь так удивился, что даже забыл про свою заботу.

— Мой? Я же ничего не говорил!

Принимая во внимание, что алкоголь и закуска обычно появлялись на столе очень быстро, а Кайтусь был в этом ресторане не впервые, Патриция могла себе позволить понюхать селёдочку и пощупать рюмку, прежде чем приступить к беседе.

— Свежая, годится… Здрасьте вам, а нравоучительное выступление?

— Какое нравоучительное выступление?

— Жаль, что в суде нет кинооператора. Ты бы мог полюбоваться на то благородное возмущение, на то отвращение, что появилось на лице почтеннейшего господина прокурора, когда он услышал о сожительстве Климчака с двумя дамами одновременно! А сам почтеннейший господин прокурор, что? Никогда в жизни? И как только такого гром не разразит! Не боишься?

Кайтусь моментально парировал:

— Если бы громы были столь бдительны, обнаружилась бы резкая нехватка работников правосудия. И вообще, это вовсе не спектакль, а необходимость публичного осуждения аморального образа жизни.

— Господи! — простонала Патриция и поспешно схватила рюмку. — По мне так это самый что ни на есть отвратительный спектакль, но ты, похоже, имел в виду нечто иное?

Кайтусь, несмотря на полученное маленькое удовольствие, от своих проблем не избавился и счёл необходимым показать свою озабоченность.

— Достали уже этими письменными доносами. Судья совсем в макулатуре утонул, завалили его письмами заинтересованные лица, чтоб им пусто было. Тут и одной Зажицкой хватило бы, так ещё и Гонората подключилась, поносит Зажицкую на чём свет, и Кличмак туда же, на её счёт прохаживается, а ещё письмо о трёх таксистах, якобы найденных и подговорённых, понятное дело, за деньги дать ложные показания, плюс донос на брата…

— Какого брата?

— Брата Климчака. Якобы гонялся за теми таксистами с преступными намерениями.

— А что, в самом деле гонялся?

— Может, и все гонялись, но нашли только одного, который ничего не помнит и в свидетели идти не желает. Это, конечно, не доказательство, но всё равно говорит не в пользу обвиняемого.

— Погоди, а откуда они вообще эта такси брали прямо по первому требованию? Павловская выходит и, пожалуйста, тут как тут. Лёлик за городом ловит тачку, почитай, в полночь. Тебе это странным не кажется? Плоцк просто забит такси! Или им так везёт?

Кайтусю это тоже показалось странным, он в своё время покопался в загадке и теперь мог Патриции дать необходимые пояснения, ничего не выдумывая. Он и сам удивился, какое почувствовал облегчение.

— Я тут порасспрашивал чуток…

— И что?

— В городе, и правда, обычное везение бывает. А что касаемо дачи, так там за городом как раз рядышком таксопарк, мастерские, гаражи и всякое такое. Они туда на ночь возвращаются или на пересменку. В полночь там поймать такси — раз плюнуть. Прошли пару шагов по улице, и готово.

— Вижу, что на защиту Стаси целое войско поднялось… — съязвила, не сдержавшись, Патриция. — Рыцарь на рыцаре едет и рыцарем погоняет. Какие, однако, у этой оскорблённой невинности запросы!

— Плевал я на её невинность, здесь не в этом дело, — неожиданно откровенно заявил огорчённый Кайтусь. — Климчак должен сидеть, а иначе вся милиция Плоцка вместе с прокуратурой сама в лужу сядет. А уж где я, как надзирающий за прокуратурой, после такого провала приземлюсь, лучше и не думать.

Патриция предпочла воздержаться от высказывания своего мнения, что она думает о всевозможных органах власти вообще и о Кайтусе в частности, поскольку официантка принесла новые блюда. Пока она пережидала, ей стало даже немного жаль молодого прокурора, но затем вспомнилось, с какой лёгкостью даётся этому подлецу любая ложь в отличие от правды, которую из него клещами не вытянешь. А виденная ею под лестницей репетиция очередного спектакля с участием разнесчастной Стаси? И жалость была задушена в зародыше. А убеждение в невиновности обвиняемого только укрепилось.

— В случае чего подаст апелляцию, — заявила она. — Основания уже сейчас видны невооружённым взглядом, судья постарался.

— То-то и оно, — признал вконец расстроенный Кайтусь. — Что с этого старого хрыча возьмёшь, не будь он таким идиотом…

— Не приговорил бы Климчака.

— На основании тех показаний, что мы слышали, никто бы не приговорил. Подождём показаний жертвы…

— Погоди, погоди… — До Патриции только сейчас дошло, что тут всё как-то шиворот-навыворот, и она резко оборвала Кайтуся: — Что здесь происходит? Ведь обычно сначала заслушивают свидетелей обвинения, прокурор обвиняет, его свидетели подтверждают, а только потом за дело берётся защита. Почему же сейчас наоборот? Всё время выступают свидетели защиты: Климчак, Гонората…

— Гонората — тоже обвиняемая, — напомнил Кайтусь.

— Что-то незаметно. Да и ты этого не поддержишь, правда? А где обвинение?

Приступ искренности у Кайтуся уже прошёл, и он вернулся в своё нормальное состояние. Теперь у него было такое ангельское выражение лица, будто на его тарелке возлежала райская амброзия, а не зауряднейшая отбивная, уже наполовину съеденная.

— Свидетели защиты… ну, сначала жертва… а те могут и подождать. Мелкое упущение… А у судьи, исходя из его почтенного возраста, могут быть проблемы с памятью…

Патриция от возмущения не знала, что и подумать.

Процесс возобновился.

Без коварного Кайтуся тут явно не обошлось, так как судья упорно жертвы не вызывал, а воспылал желанием заслушать некоего Точека или Точака, из бухтения для протокола следовало, что старому маразматику оба варианта фамилии одинаково милы. В зал ввели молодого человека, даже симпатичного, и просто удивительно, что в сопровождении милиционера. Последний особой бдительности не проявлял, из чего следовало, что свидетель не представляет опасности для окружающих и не склонен к побегу.

Судья вступительными церемониями не заморачивался:

— Что свидетелю известно по делу? — недоброжелательно буркнул он.

Свидетель, вне всякого сомнения, получил чёткие инструкции и сразу начал, как учили:

— Мне известно следующее: я в тот день вернулся домой, у меня собака такая большая, пошёл с ней гулять и видел, как у дома сорок три остановилась тачка, из которой вылезла Руцкая, там аккурат внутри свет зажёгся, в тачке, и она с Климчаком прощалась, я его узнал. Он высунулся, она его поцеловала, сказала: «Пока, Лёлик» и пошла в подъезд.

Судья терпеливо слушал и не прерывал.

— Вы с Руцкой знакомы?

— С детства, росли вместе.

— Который был час?

— Около двадцати четырёх.

Это судье не понравилось.

— Поздновато вы собаку выгуливаете! — сделал он выговор.

— Припозднился я в тот день, — принялся оправдываться свидетель, приняв покаянный вид. — А псина не гулянная…

— Откуда вы знаете Климчака?

— Сидели вместе в одной камере.

Прокурор включился в допрос, воспользовавшись очередным приступом судейского бормотания.

— Вы обсуждали это дело сразу, как Климчака посадили?

— Нет.

— А когда?

— В конце января, где-то так.

— Значит, в январе Климчак узнал от вас, что вы его видели. У меня вопрос к обвиняемому.

Климчак встал. Судья не вмешивался.

— Обвиняемый, вы требовали вызвать свидетеля Орлика?

— Именно. Я обращался с письменным ходатайством, поскольку он знает водителя такси…

Судья не замедлил встрять с путаным заявлением, что ходатайство отклонено по каким-то непонятным причинам. Патриции не составило труда догадаться, что обвинение беспардонным образом участвует в тех самым им критикуемых махинациях, которые оно называло спектаклем, поскольку принялось вникать в какие-то другие ходатайства Климчака, чем спровоцировало его жалобу в адрес прокуратуры. По мнению подсудимого, к нему отнеслись явно предвзято, игнорировали его свидетелей, в том числе того самого Орлика, который знал таксиста. Похоже, он сказал правду, поскольку Кайтусь быстро сменил тему и предпочёл вернуться к Точаку.

— Вы стояли далеко от такси?

— Метрах в трёх.

— Какая это была машина?

— Светлая «Варшава».

— Старая «Варшава» или новая?

— Не помню.

Невинный тон вопросов тут же сменился кровожадной иронией:

— Лицо Климчака вы разглядели, а как выглядит машина, не заметили, очень странно…

Патриции удалось сдержаться и слишком громко своих эмоций не выражать. Ограничилась тихим шипением в брошку. Ну, ясно, что Кайтусь строил из себя такого грандиозного кретина, чтобы не отставать от судьи, но, похоже, перестарался. Будь у адвоката хоть капля энергии, он камня на камне не оставил бы от подобного идиотизма. Какой же молодой парень, хоть с собакой, хоть без, пялился бы на самое заурядное в стране авто, если у него под носом целуется знакомая пара? Скорее всего, он вообще не заметил, на чём они приехали. Климчак в СИЗО рассказал ему о светлой «Варшаве», а новая она была или старая и сам, небось, не обратил внимания. Только полный дебил мог радоваться, что подловил, видите ли, свидетеля! Достижение, нечего сказать!

Журналистка не отказала себе в удовольствии и шепнула в брошку:

— Климчака он знает лично, а такси видел в первый раз…

Нет, придётся с этим Кайтусем раззнакомиться, просто стыдно иметь рядом нечто подобное. Пригвоздил свидетеля и ждёт лаврового венка, не иначе. Из сушёного лаврового листа — в самый раз будет… Недоумком он, конечно, только прикидывается, но кто или что его заставляет?

Защитник не реагировал, что, принимая во внимание всю эту пародию, было даже не удивительно. Замороченная свалившимися на неё проблемами и проблемками Патриция на некоторое время отвлеклась, а когда спохватилась, на месте свидетеля уже стоял Шимон Климчак, брат Лёлика, тот самый, что, по слухам, гонялся за таксистами и одного таки догнал.

— Так он их возил или не возил? — яростно прорычал судья.

— Сказал, что если бы их увидел, то, может быть, и вспомнил бы, а просто так, это извините. Много всяких разных возит.

К допросу неожиданно подключился защитник. Патриция даже не заметила, когда он попросил слова и когда судья ему это слово дал. Зато заметила, что на адвоката Кайтусь соблаговолил обратить внимание, судья у него такой чести не удостаивался.

— А вы случайно не спрашивали этого водителя о такой вещи… — начал защитник деликатно. — Может, ему приходилось везти молодых людей? В конце поездки девушка не захотела выходить, и парень её силой вытаскивал? Такое обычно запоминается. Спрашивали?

— Даже спрашивать не пришлось, — без малейшего колебания ответил свидетель. — Сам рассказал, точно так, как вы, пан болтун… то есть доктор… в смысле…

Он жутко смутился. Адвокат же ничуть не удивился и даже не обиделся.

— Ничего страшного, бывает. Мне эта блатная феня знакома. Доктор, он же врач, а также болтун, в суде так говорить не принято, можете называть меня просто «господин адвокат». Продолжайте, пожалуйста.

— Я не… того… — принялся оправдываться окончательно растерявшийся свидетель, — в смысле… не приходилось… не судим я…

— Всё ещё впереди, — ласково вставил прокурор.

— А то! — подтвердил оживившийся судья.

Вышло это у них на редкость дружно, но защиту им сбить с панталыку не удалось, довоенный адвокат, похоже, и не такое видал в своей практике. Он всё так же вежливо разблокировал свидетеля:

— Значит, он того… говорил, когда мы с ним балакали, что всякие происшествия и чудные случаи бывают, они-то и запоминаются, а обычное — нет. Года два тому, рассказывал: один тип деваху силком тащил, но это не здесь, не в городе, было, а чуток подальше, где поворот на Варшаву, с той стороны. А ещё помнит, как тётка одного типа вытягивала, сильно поддатого, мужа своего. Так водила даже помог, она попросила, а он, муж то есть, всё хотел Колобжег брать. С какой радости именно Колобжег, он не знает, но из-за Колобжега как раз и запомнил. А больше ничего такого не помнит.

Даже судья заинтересовался штурмом Колобжега по пьяни и слушал внимательно. Брат Климчака так разошёлся, что обязательно выложил бы всё, что знал. Да и на пройдоху он не походил. Фальшивыми показаниями тут и не пахло.

Свидетеля отпустили с миром, а у судейского стола состоялась непродолжительная ворчливая конференция с участием обоих народных заседателей, обвинителя и защитника. Все посматривали на часы, и Патриция догадалась. Что они сейчас сделают, не известно, но Стасю явно собираются отложить на завтра, поскольку предвидятся обширные показания, а теперь уже начало седьмого, ночь на носу.

Договорились. Патриция предполагала Зажицкую, в конце концов, это свидетель обвинения, более того, на её показаниях всё дело, можно сказать, строится. С юридической точки зрения следовало её заслушать. А вот и нет, не Зажицкая, а Павловская.

Патриция разглядывала её с большим интересом. Девушка высокая, крепко сколоченная, постарше Гонораты, чуть расплывшаяся, но в себе уверенная, спокойная и даже нагловатая. Никакой приблатнённости, всё в норме, серый костюм, белая блузка, туфельки на каблуках, грубоваты, но видно, на комиссионку денег не хватило, пришлось довольствоваться отечественными.

— Как давно вы знакомы с Гоноратой? — на удивление вежливо поинтересовался судья.

Павловская отвечала тоже вежливо. Деловито. Без эмоций.

— Мы вместе учились в школе.

— Как часто вы бывали у неё дома?

— Очень редко. Я работаю, мне некогда.

— А когда вы не работали?

— Тогда бывала чаще.

Патриции стало любопытно, как долго свидетельница выдержит эту тягомотину, прежде чем сорвётся и ляпнет что-нибудь неожиданное. Похоже, судья считал свои дурацкие вопросы о визитах Павловской к Гонорате ловким способом вывести свидетельницу на чистую воду и собирался вырвать у неё, таким образом, страшную тайну об их гнусных замыслах. На кой ляд ему такая информация? Павловская могла хоть ночевать у Гонораты, что с того? Какое это имеет отношение к Стасе?

Судья перестал валять дурака.

— При каких обстоятельствах вы встретились с Руцкой?

— Мы встретили её на Коллегиальной.

— И что она сказала?

— «Здравствуйте, я ваша тётя», — фыркнула Патриция себе под нос, но брошка сработала, и Кайтусь взглянул на журналистку с осуждением.

— Ничего особенного. Просто сказала, что хочет встретиться с Климчаком. Гонората спросила, что она такая смурная. А та спрашивала, правда ли, что Климчак женится.

— Домой вы вернулись в котором часу?

— Около восьми.

— Зачем вы говорили Руцкой, что пойдёте домой?

Павловская отлично понимала, с какой целью судья об этом спрашивает, и легко смирилась с его манерой ужимать время.

— Потому что она сказала, что хочет увидеться с Климчаком.

— Был какой разговор дома?

— Не помню.

— А водку пили?

— Это была моя водка, — заявила свидетельница с полнейшим равнодушием.

— Много её было?

— Четвертинка в графинчике и пол-литра в бутылке.

Ну наконец-то графинчик! Значит, он старому пню не приснился…

— А откуда там взялась ваша водка?

— Это же моё торжество.

Из чего следовало догадаться, что пресловутую водку она купила лично и принесла ещё раньше. Судья и не пытался притворяться, что отлично об этом знал. Процесс, пся крев…

— Какое торжество?

Теперь Павловской следовало ответить: «Интимное», и Патриция с нетерпением ожидала, отреагирует Высокий Суд, в конце концов, на эту интимность или нет? Но Павловская обманула её ожидания:

— Я получила повышение и премию, — объяснила она самым заурядным образом.

Судье служебные успехи свидетельницы были до лампочки.

— Сколько вы выпили до прихода Климчака?

— По рюмке.

— Пришёл Климчак, и что?

— Руцкая предложила, чтобы он с ней выпил. Сначала он не хотел, а потом выпил. Он пошёл на кухню, а мы — на балкон.

— Кто был в кухне?

— Его невеста и родители.

— Почему невеста не входила в комнату?

— Они с Гоноратой не ладят.

— Кто перенёс водку на балкон?

— Руцкая.

— А вы что переносили?

— Рюмки.

Поскольку Патриции не было нужды записывать, могла подумать. Кайтусь прав, сплошной дурной спектакль да глупое враньё, преувеличивающее Стасино пьянство. Раньше тяги к алкоголю за ней никто не замечал, а теперь ни с того ни с сего в чужом доме принялась носиться с бутылкой водки! Только что к груди её не прижимала! А раз так себя ведёт, значит, и на прочие гадости способна. Впилась в эту водку, значит, и в парня тоже, и не Лёлик изнасиловал Стасю, а она его, вцепилась и склонила к разврату! Мура собачья…