Девица с выкрутасами

Судье мыслительный процесс был явно чужд.

— А Климчак был на балконе?

— Выходил несколько раз.

— И выпивал?

— Руцкая сама ему наливала.

Патриции вдруг сделалось жутко любопытно, какая же эта Руцкая? А ведь чем чёрт не шутит, может, и подсудимый, и эти девицы говорят правду? Может, ей, и в самом деле, крышу снесло, и проснулись в ней ранее глубоко скрытые страсти, нашла своего принца и взялась его соблазнять, уж как умела. Девчонка неопытная, думала, что так будет лучше всего? А вместо восхищения вызвала отвращение…

Лёгкое отвращение демонстрировала и Павловская.

— Повисла у него на шее и заявила, что он может с ней красть коней…

Тронулись они все с этими лошадьми, что ли? Патриция неожиданно вспомнила, что неподалёку, в Лонцке, находится конезавод, опять же поговорка популярная, каждому могла прийти в голову, вопрос только, кому именно…

— Кони эти из Лонцка, там конезавод, — подсказала она Кайтусю через косыночку, и Кайтусь не выдержал.

— В Лонцке есть конезавод, — заявил он во всеуслышание, чем спровоцировал несколько секунд ошалелой тишины.

Старый хрен впал в ступор, тупо таращась на обвинение. Затем он чуток побухтел, пошуршал бумажками и, окончательно стряхнув с себя лошадиный гипноз, вернулся к своим обязанностям.

Павловская на вопросы суда отвечала со свойственной ей невозмутимостью.

— …сказала, что хочет провести с ним вечер.

Судья себе не изменил и наклонился к секретарше:

— «Сказала, что хочет провести с ним вечер и доказать ему, что она девица…»

Кайтусь не выдержал. Формальная сторона дела явно волновала его гораздо больше, нежели судью, он был готов проглотить много разной чуши, но всему есть границы. Пришлось вскочить с места.

— Этого свидетельница ещё не сказала!

— Да? — чистосердечно удивился судья.

Павловская проявила бдительность и поспешила с показаниями:

— Сказала, точно. Руцкая сказала, что она девица и может это ему доказать.

Старикан чуть было не выразил ей благодарность. Чем больше оставалось позади, тем больше он радовался. Без какой бы то ни было связки, без малейшего перехода он перенёсся на дачу.

— Они вошли, и что?

— Ничего. Мы с Гоноратой подобрали в траве яблоки…

— А не сорвали?

Первый раз Павловская немного смешалась, видно, яблочного вопроса предварительно не согласовали. Но долго не раздумывала, проявила осторожность:

— Я не помню. Там уже валялись упавшие, но Гонората вроде сорвала, одно такое, другое эдакое…

Судью витамины не увлекли, зато Патриции показалось, что Кайтусь при посредстве одного из заседателей довёл до сведения высокой инстанции, что в показаниях имеется пробел, который необходимо заполнить. До инстанции с трудом, но дошло, и она, воспылав праведным гневом, спросила:

— Это вы поймали такси у дома Климчаков?

— Да, я.

— И вас ничего не удивило? Вот Климчак, тут невеста, тут Зажицкая, а ещё и Руцкая в придачу, и вы спокойно пошли искать такси?

— Меня попросили.

Судья не на шутку рассердился:

— А если бы вас попросили дом поджечь?

— Это совсем другое дело, — спокойно возразила Павловская.

Поворчав на заседателей и в протокол, доисторическая рептилия немного успокоилась и продолжила допрос уже без малейшего интереса, скорее по обязанности. Под конец ей и это надоело, и она передала свидетельницу в распоряжение сторон.

— Вы бывали позже у Гонораты как у подруги, где можно держать водку? — изящно сформулировал Кайтусь.

На Павловскую подковырки прокурора не произвели ни малейшего впечатления.

— Бывала.

— А встречали вы там Зажицкую? Может, когда и с дочкой?

— Да.

— А о чём вы беседовали? Не о Климчаке?

— Нет.

— Обо всём беседовали, только не о Климчаке?

— Нет. Меня Климчак не интересует.

Ага, Кайтусь пытается упорядочить безобразия. Встречались, сговаривались, очень может быть, и ссорились…

— А Зажицкая уходила?

— Не знаю.

— Ну, ясное дело, уходила, она же там не живёт, — ответил он сам себе вместо свидетельницы и неожиданно обратился к Гонорате: — Вы помните, что позже Зажицкой ни разу у вас не было?

Гонората вскочила с места.

— Да, она часто заходила, но до ареста.

Ну чистой воды безобразия, ох уж эти актрисы погорелого театра…

Судье эта бодяга окончательно надоела:

— Продолжение завтра в девять.

Кайтусь исчез из поля зрения где-то в закомарках служебных помещений. Не иначе как отправился вправлять мозги судье, проявлявшему запредельную тупость. Требовалось Его Честь хорошенько встряхнуть. Благодаря этому у Патриции образовалось свободное время.

Долго она не раздумывала и решила отправиться пораньше к пани Ванде, чтобы вволю поболтать. Девушка готова была даже пожертвовать собой и помочь хозяйке с ужином, что, честно говоря, не являлось уж такой страшной жертвой, поскольку у пани Ванды имелась домработница. Жертва и правда не понадобилась, домработница справилась сама. Пани Ванда достала белое вино, и обе дамы уселись в салоне у большого окна с видом на калитку.

— С какой стати этого Климчака так травят? — поинтересовалась Патриция. — Растолкуйте мне это, ради всего святого. Формально всё понятно, там отвертелся, тут сбежал, опять же амнистия подвернулась, менты, понятно, огорчаются, но не менты же судебные махинации проворачивают. Кому он так насолил, что все молчат как проклятые?

Пани Ванда вздохнула с явным облегчением:

— Ну, слава богу, вы мои ожидания оправдали. Я к вашим услугам, можем начать эту тему обсуждать, раз вы двойное дно заметили. По официальным документам этот дуралей взялся за ум, не известно, надолго ли, я лично сомневаюсь. Когда был совсем ещё сопляком, пытался строить из себя неуловимого разбойника, да не вышло, отсидел своё, повзрослел и вернулся к нормальной жизни. Семья у него приличная, отец работает, квалифицированный строитель, брат — снабженец по этой же части, ни в каких взятках не замечен, дочь Гонората — девушка порядочная, только что окончила среднюю школу. Всё в норме, никакой патологии. Лёлик, конечно, подкачал, но исправился. По профессии он техник-строитель, умудрился между отсидками этот техникум окончить, семейная традиция. А вот чем он из ряда вон выделяется, так это успехом у женского пола, интересно, что вы об этом думаете? Что в нём такого особенного? Чем он их привлекает? Есть у меня некоторые соображения на этот счёт, но хотелось бы сначала послушать ваши.

Ответила Патриция не сразу. Сначала повесила на поручень кресла сумочку, достала сигареты (у пани Ванды все пороки приветствовались и пепельницы были повсюду), щёлкнула зажигалкой и задумалась.

— Скажу вам честно, сама голову сломала. Парень как парень, может нравиться, хотя у меня эмоций не вызывает. Здесь тоже есть своего рода второе дно, на общем уголовном фоне он явно выделяется. Приятный, воспитанный, с хорошими манерами, никакой жестокости. Девушка с ним рядом чувствует себя в безопасности, а к тому же он держит себя этакой знаменитостью. Я, конечно, упрощаю, но благодаря такому поведению он может менять местных дурёх, как перчатки, отсюда и реноме здешнего донжуана. А поскольку не женится, считается трудной, но завидной добычей, вот все и лезут из кожи вон.

Пани Ванда казалась очень довольной и, подливая вина в высокие хрустальные бокалы, согласилась:

— Вот именно! Я тоже так думаю и рада, что наши мнения совпали. В конце концов, я здесь живу, знаю всех, можно сказать, с детства, и свои выводы, конечно, делаю, но ведь могу и ошибаться.

— Значит, я угадала?

— В самую точку.

— Тогда откуда это всеобщее помешательство в связи с волной изнасилований, якобы захлёстнувшей ваш многоуважаемый город? И почему насильником сделали этого ловеласа, столь желанного для табунов здешних девиц?

— Может, как раз поэтому? Как слишком желанного?

— А это мысль! — согласилась Патриция. — А откуда вы такого судью вытряхнули?

Пани Ванда радостно рассмеялась.

— Правда, прелесть?

— Потрясающая. Гротеск в чистом виде. Я тут разузнала, что по настоянию полицейских Климчак должен быть изображён страшным бандитом, наводящим ужас на невинных девиц, опять же неисправимым и только притворяющимся, что строит дом, на самом же деле строящим гнусные планы очередного преступления, выставляя при этом дурой набитой исполнительную власть. Да вот беда, сей милый образ не очень-то у судьи получается. Я ещё хотела узнать… Тьфу, чёрт!

Изящное восклицание было вызвано двумя причинами. В калитку как раз входил господин адвокат, прекрасно различимый в свете, падавшем из большого окна салона, а значит, разговор по душам придётся прекратить, это одно, а во-вторых, Патриция только сейчас узнала адвоката Островского, который в зале суда стоял спиной к свету, и поэтому его лицо оставалось в тени. Да и, честно говоря, она внимательно не присматривалась, сосредоточившись на обвиняемом.

Кайтусь пришёл последним, чего она даже не заметила, занятая возобновлением знакомства с господином адвокатом, который сам ей напомнил, где они мельком виделись и на каком процессе, столь отличном от здешнего кретинизма. Потрясённая журналистка успела-таки прикусить язык, чтобы не выболтать своих тогдашних впечатлений.

Блестящий, полный энергии пожилой джентльмен, отличный профессионал выиграл тогда дело в два счёта, легко и элегантно. Узнать же в нынешнем равнодушном, опустившем руки старом человеке того защитника не было никакой возможности… Патриции с трудом удалось сдержаться, чтобы не ляпнуть столь сомнительное оправдание, но адвокат и сам догадался.

— Не стану скрывать, могу прикидываться и старым склеротиком, от меня не убудет, — объяснил он снисходительно. — Иногда приходится. Извини, Вандочка, но здесь приговор предопределён…

— Это не моё дело, я не вмешиваюсь, — успокоила его пани Ванда и поспешила пригласить всех к столу. — А муженёк мой где? Гриша! Удрал? Только что здесь был? Я же там не присутствую. Меня от этого процесса века отодвинули, а посему осуществляю руководство только номинально, ничего не знаю и развлекаюсь на всю катушку.

— А я-то думала, что вы огорчены и обеспокоены! — удивилась Патриция, осторожно устраиваясь на старинном стуле с резными ножками, которые жутко драли чулки.

Знание этого свойства мебели позволило ей избежать неприятности, несмотря на раздражение, вызванное замечанием Островского.

— Какой смысл тратить такие благородные чувства на истерику одного борова в большом стаде? — беззаботно отозвалась пани Ванда. — Наш жуткий насильник мне до лампочки, а бедную жертву никто на костре сжигать не собирается.

— Развратниц обычно побивали камнями или секли розгами у позорного столба на площади, — многообещающе подсказал господин защитник.

— Ну, ну, никаких позорных столбов! Слишком большое удовольствие для местных зевак, они бы нам всю площадь разнесли вместе с прилегающими улицами!

— Ничего не поделаешь, это публичное мероприятие, — по инерции проговорила Патриция, занятая другой мыслью. Что за боров в стаде? Ни пани Ванда, ни господин адвокат ничего особенного вроде бы не сказали, а всё же какая-то искорка между ними проскочила. Неужели за этим Климчаком, и правда, нечто такое стоит, о чём не принято говорить?

Кайтусь своё очарование расточал весьма умеренно. Довоенная домработница, которую в её национальном костюме можно было принять за деревенскую родственницу на пенсии, готовить умела, и ужин получился — высший класс. Отыскался и супруг пани Ванды — известный всем отшельник по причине рода своих занятий, требующих тишины и сосредоточенности, а именно: филателии. Он был экспертом в этой области, а проводимые экспертизы зачастую сопровождались и оценкой, что солидно подкрепляло семейную материальную базу. А ещё он терпеть не мог разговоров о политике, зато обожал сплетни на общественно-преступную тематику.

Пани Ванда вежливо переждала практически весь ужин, с одной стороны, из-за мужа, с другой — из уважения к кулинарным достижениям домработницы. Ей удалось без особого труда сдержать своё любопытство и дождаться десерта.

— Ну, пани Патриция, вы начали говорить, что вас ещё что-то интересует?

Патриция тоже молчала из вежливости, неприлично за едой обсуждать служебные гадости. Кайтусь в бой не рвался, муженёк-филателист тем более, а господин адвокат отличался завидным терпением.

Вопрос пани Ванды немного смутил гостью. Её тяга к знаниям неожиданно возросла и, если можно так выразиться, немного изменила направление, совсем чуть-чуть, но она предпочла бы побеседовать с радушной хозяйкой с глазу на глаз. Уж очень её заинтриговал «боров из большого стада», тут повеяло какой-то тайной, а всем известно, где веет тайной, там и воняет. Но что-то ей подсказывало, что на прямой вопрос, да ещё при всех, ответа она не получит.

А потому решила продолжить начатую тему:

— Очень хочется знать, откуда травля номер два. Невинной Стаси.

— О! — обрадовалась пани Ванда. — Вы заметили?

— Глаза режет. Легавые вместе с прокуратурой трясут Климчака, что твою грушу, а милые дамы в один голос поливают Стасю почём зря.

— Ну ты и выражаешься, — раскритиковал Кайтусь.

Патриция его проигнорировала и обратилась напрямую к пани Ванде:

— Я много чего не понимаю, и, может, вы мне растолкуете? Что за всеобщее помешательство на пункте девственности? Добродетель на добродетели едет и добродетелью погоняет. Стася якобы выпытывает, девственница ли невеста насильника. Кто тут спятил? Павловская, сочинившая эту чушь, или Стася со своими идиотскими вопросами?

— Гонората тоже за невинность цеплялась, — ядовито заметил Кайтусь. — А версии Стаси мы пока не слышали.

Патриция временно оглохла и обращалась исключительно к пани Ванде:

— Да и сам процесс более чем странный. Сначала выступают свидетели защиты, а свидетели обвинения отодвинуты. Я могу понять упования на склеротичность судьи, но сами по себе упования закона не заменят. Где пресловутая Зажицкая? Где невинная жертва, которая как-никак тоже выдвигает обвинения?

— Звезда выступает в конце, — буркнул адвокат.

Пани Ванда, махнув на него рукой, заставила замолчать. Она наслаждалась горячностью Патриции и реакциями Кайтуся. А тот не удержался.

— Гонората — тоже обвиняемая.

— А где её адвокат? — прорычала Патриция.

— В суде дела объединены…

Тут раздалось издевательское фырканье адвоката, а Кайтусь продолжал с лёгким поклоном в его адрес.

— …Возможно, это не так сразу понятно, но готов признаться, что обвинение не намерено настаивать…

— На чём настаивать? — дёрнулась Патриция, но успела придержать стакан с остатками чая. — На совершённом ею ужасном преступлении, состоящем в том, что открыла калитку на даче? Или на печеньях, подаваемых на закуску к водке? Ну тут ещё можно согласиться… А такси молодым ловила Павловская, а не Гонората, а посему соучастие в преступлении расползается на глазах!

Кайтусь поморщился с крайним осуждением:

— Обе дают такие показания, что ни одному слову нельзя верить. Затвердили наизусть, как им кажется, предосудительное поведение Стаси, которое сами же и выдумали, и уцепились за эту сказку зубами и когтями…

— Это и я заметила, а её добродетель тоже придумали?

— Эта самая добродетель их-то и спровоцировала!

— Значит, здесь источник заговора? Ты уж, будь добр, определись, кто тут на Климчака наезжает: его собственная сестрица с подружкой или доблестная полиция Плоцка? Ведь как мы до сих пор наблюдали, свидетели упорно пытаются подставить Стасю, из чего неким странным образом должно следовать жуткое преступление нашего злоумышленника. Полная галиматья, сам чёрт тут ногу сломит.

— Обвинение не чувствует в себе достаточно сил, чтобы вникать в психологию юных дам второразрядной метрополии…

— Обвинение компрометирует себя такими идиотскими вопросами, которые бьют даже вопросы судьи, а, казалось бы, судья здесь вне конкуренции!

Почему эта старая развалина до сих пор не на пенсии, кто ему подсуропил это дело?!

Кайтусь зыркнул на пани Ванду и занялся чрезвычайно трудным делом — попытался прикурить сигарету, которая сопротивлялась со страшной силой. Адвокат Островский вздохнул, хмыкнул и снова фыркнул, не сказав при этом ни слова. Патриции опять почудилась какая-то искорка, и она уставилась на пани Ванду. Журналистка считала её человеком честным и порядочным, несомненно, осторожным, но не трусливым, которому случается иногда и правду сказать.

— Я, — призналась пани Ванда, веселясь всё больше. — Я получила сверху общую указивку отыскать в нашем воеводстве глупейшего судью, ибо менее глупого не удалось бы подписать на обвинительный приговор. А этому всё едино, и так давно уже пора на пенсию. Из жалости его ещё в Плоньске держим по-свойски, вот и пригодился.

— Кошмар, — заявила Патриция с отвращением. — И я об этом даже написать не могу, ведь никто не поверит. Что-то мне подсказывает, что не один горотдел Плоцка на Лёлика окрысился. Не вырос ли на него зуб ещё у более высокой инстанции?

Ответа она не получила. Пани Ванда разглядывала её с большим интересом, а отличное настроение Кайтуся скисло, словно молоко перед грозой. Патриция хранила молчание не более двадцати секунд, но в глазах её мелькнуло нечто, что с успехом могло заменить длинную речь. Через двадцать секунд опасное «нечто» исчезло, всё вернулось в норму, и Патриция продолжила весьма саркастически:

— Если героине предстоит торжественный выход в финале, то сначала должна выступить Зажицкая — пружина всего спектакля. Это хоть предусмотрено? Или у вас свидетели появляются, как бог на душу положит?

— Не трудно догадаться, что героиня возглавляет кампанию защиты… — начал было Кайтусь, но правом голоса пользовался недолго.

— Что ты мне тут, цветик, рассказываешь? Главная обвинительница — и свидетелем защиты? Господин адвокат, что всё это значит? Сей дьявольский план ваших рук дело?

— Зажицкая, — смущённо вякнул Островский.

— Жертва, обвинительница, потерпевшая окажется в когтях господина адвоката, — поспешил вмешаться Кайтусь, вложив в свои слова максимум эмоций, на которые был способен. — И тогда мы увидим, что произойдёт, может, она, сама того не сознавая, подтвердит выдвинутые против неё обвинения и выдаст свои чувства к насильнику?

В этот момент Патриция готова была дать голову на отсечение, что Кайтусь опять установил персональный контакт с жертвой и на этот раз успел проинструктировать её должным образом. Раз судья оказался безнадёжен и реформированию не поддавался, надеяться оставалось исключительно на пострадавшую. В конце концов, этот обвинительный приговор, чёрт знает кому так понадобившийся, должен был иметь хоть какие-то юридические основания.

— Боюсь вас огорчить… — Журналистка вновь обращалась только к пани Ванде. — Но я сейчас в полной растерянности. Пока только догадалась, что готовится некое сказочное свинство, скрашенное баснословной глупостью, вполне достойной умственного развития судьи. Что не Его Честь это придумал, ясно. Ему такие взлёты интеллекта недоступны. Кто — не знаю, но у меня странное чувство, что тут пытаются убить сразу двух зайцев, а то и трёх, а следы ведут на самый верх. На чью же это мозоль несчастный Климчак умудрился наступить?! Интересно, на каком уровне заканчивается слабоумие…

— Чьё? — подозрительно поинтересовался супруг пани Ванды, отодвигая стул.

— Высших инстанций, — вежливо объяснила Патриция. — Ведь не успеем оглянуться, как апелляция выбежит из зала суда и, похоже, обе стороны бросятся на неё независимо от результата. Разве не так?

Супруг пани Ванды поспешил опередить апелляцию и выбежал из комнаты, а адвокат Островский тихонько захихикал.

— Одна сторона, моя милая, одна сторона…

Кайтусь пренебрежительно пожал плечами:

— Апелляция ничего им не даст…

Патриция подумала, что такое просто невозможно. Дурацкие показания девиц, по-идиотски, вопреки всем правилам проводимое судебное следствие, старый маразматик за судейским столом… Конечно, придурка в высших сферах найти не проблема, но не такого же! Или всё это дело замешано на связях, а Кайтуся прислали, чтобы он имитировал обвинение и держал на коротком поводке трухлявого птеродактиля…

Она собралась с мыслями и добавила:

— И этот некто наверху очень меня интересует… — замолчала и оглядела присутствующих. Нет, в такое просто не верится. Это было бы слишком глупо и противно. — А ещё мне кажется, что под ногами начинает хлюпать третье дно, — грустно закончила она.

«Третье дно» пани Ванда приветствовала лёгкими, практически беззвучными аплодисментами.

Перед Высоким Судом предстала Зажицкая.

Она вполне соответствовала образу, созданному показаниями свидетелей и обвиняемого. Очаровательная девушка, сексапильная, невысокая, стройная и изящная. Было в ней что-то от ласки, ну и, разумеется, перебор в одежде и макияже. Она явно решила выглядеть эффектно, вот только не понятно, для кого этот эффект предназначался, не для судьи же с заседателями? Посади по обеим сторонам от судьи два пня в скучных деловых костюмах, никто бы подмены и не заметил. Вероятно, она постаралась на всякий случай — по привычке.

Зал суда понемногу наполнялся. На первом ряду вместе сидели Гонората и уже опрошенная Павловская. За «греческим носом», занимавшим своё прежнее место, перешёптывались какие-то две мамаши, явно допущенные на слушания по родственным основаниям. Чьи это были матери, Патриция понятия не имела.

Только сейчас она вспомнила, что собиралась расспросить о «греческом носе» пани Ванду, и, надо же, совсем из головы вон! Кто он такой и почему тут сидит? Кайтуся спрашивать — дохлый номер, всё равно правды не скажет, а только привязался бы с глупыми намёками, а то и подозрениями, да ещё постарался бы связать интерес Патриции к этому типу с делом об изнасиловании, в рамках которого он бичует всеобщее падение нравов…

Напяль на себя распутная Зажицкая хоть кокошник со страусиными перьями, судью бы это не впечатлило. Обстоятельства её знакомства с подсудимым он оставил в небрежении, сразу перейдя к самому интересному:

— Когда вы вступили с ним в связь?

Зажицкой вопрос не понравился. Заметно было, что она рада была бы отказаться отвечать и чувствовала себя весьма неуютно.

— Ну, недавно, в августе.

Патриция удивилась. В предыдущих показаниях август фигурировал, но создавалось впечатление, что не успел Климчак выйти из ворот тюрьмы, как эта самая Зажицкая тут же к нему в объятия и кинулась. А получается — ничего подобного. Прошло без малого полгода, прежде чем они определились. Интересно, кто проявлял инициативу, а кто сопротивлялся, и как это так произошло, что всего-навсего двухмесячный роман получил такую огласку? У Зажицкой, конечно, муж имелся. Факт, исходя из возраста ребёнка — уже два года замужем… Ерунда, муж и ребёнок не обязаны совпадать по времени… Как бы там ни было, семейное положение вовсе не стало препятствием на пути к Лёлику.

— Вы познакомили Руцкую с Климчаком?

— Да.

— При каких обстоятельствах?

По непонятной пока причине настроена Зажицкая была крайне враждебно. Может, кусала себе локти, что сама же их и познакомила?

— Я точно не помню.

Зато судья помнил. Он тяжко вздохнул и принялся по новой задавать всё те же вопросы, будучи уверен, что получит на них всё те же ответы, потому как лгать тут не имело ни малейшего смысла. Встретились, Зажицкая зашла к Гонорате, Стася ждала у ворот, пошли в кафе…

— А в кафе что было? О чём говорили? Она кокетничала или как?

Свидетельница постаралась припрятать неприязнь и проговорила сухо и слегка обиженно:

— Я бы так не сказала. Болтала по-приятельски.

— Показывала какие-нибудь фотографии?

— Только удостоверение. Сказала, что плохо на том фото получилась.

— Говорила, что она девственница?

— Как-то так выходило.

Равнодушие Зажицкой казалось абсолютно искренним. Тема девственности ей явно надоела. Патриции тоже. А очень может быть, что и судье.

Тот по своему обыкновению сделал скачок во времени:

— А что там случилось с той встречей в Лонцке?

— Они собрались и уговаривали меня, чтобы я тоже поехала. Климчаку нравилась Мельницкая, и он хотел с ней увидеться. Мы договорились встретиться на остановке, но их там уже не было.

— И на чём вы поехали?

— На такси.

— А кто платил?

— Климчак.

«Какая ему, на фиг, разница, кто платил за такси Зажицкой и Климчака? — подумала Патриция. — Какое это имеет касательство к изнасилованию Стаси? Разорился на такси и от расстройства её поимел?!»

Нет, судья спрашивал о чём попало, потому как готовился к следующему вопросу, в который вкралась нотка сомнения:

— Обвиняемый показал, что вы были близки и с целью половых сношений отправились в лес?

Зажицкая немного помолчала:

— Нет, это неправда.

— Тогда зачем ехали?

— Ему нравилась Мельницкая, — повторила свидетельница.

Поскольку сам судья, похоже, в лесу не баловался уже давненько, он, покопавшись в документах, поспешил перейти к более понятной ему теме:

— Вы ездили в Познань?

— А что, ваша честь, это запрещено?

Ого, за такой постановкой вопроса скрывалась глубокая обида. Судья легкомысленно игнорировал проблему свободы передвижения.

— Вы говорили, что боитесь ареста?

Ещё как боялась, это было видно сразу. И Гонората, и Павловская давали показания совершенно спокойно, без малейших опасений, даже сопровождаемый милиционером молодой человек не проявлял беспокойства, а вот Зажицкая — напротив. Она всё время была настороже, и последний вопрос ей категорически не понравился.

— Она жутко боится, — шепнула Патриция в брошку, а Кайтусь, вдруг заинтересовавшись, посмотрел на свидетельницу.

Зажицкая опять помолчала и, поразмыслив, нашла выход:

— Это когда? — спросила она осторожно.

Судья чужие вопросы пропускал мимо ушей.

— Вы признавались Климчаку… — недовольно подсказал он.

— Нет. — Тут свидетельница проявила твёрдость.

— А откуда же он знал?

— Я говорила его сестре…

— Что вы говорили?

«Так она тебе, старый хрыч, и скажет», — подумала Патриция.

Давление, однако, оказалось слишком сильно, и Зажицкой не удалось вывернуться. Она упорно молчала, а судья мелочиться не стал и нашёл себе другого собеседника:

— Гонората, что говорила Зажицкая?! — рявкнул он в сторону публики.

Гонората, не торопясь, встала с места.

— Она мне рассказывала, что у неё в Познани были знакомые. Её использовали как приманку, а сообщники обирали жертву.

— Климчак, что говорила Зажицкая?

Климчак тоже поднялся, и видно было, что вопрос доставил ему истинное наслаждение.

— Зажицкая рассказывала, что в Познани она оказалась в трудном положении и занималась проституцией.

— Ну, что скажете? — упрекнул судья свидетельницу.

Той с трудом удалось скрыть ярость:

— Нет, всё это неправда.

Патриция начала сомневаться в своих мыслительных способностях. Кто им всем, собственно говоря, нужен, Климчак, Стася или Зажицкая? Кто здесь должен быть всенародно осуждён и приговорён? В начале рассмотрения дела защитник размахивал перед судейским носом бумажонкой на тему разврата, какой-то кляузой, а Высокий Суд знать ничего не хотел, теперь же сам вцепился и землю роет. Нет, что-то с этой Зажицкой сильно неладно…

Судья сделал многозначительную паузу, не иначе чтобы до всех дошло, а может, просто устроил себе передых:

— Когда Руцкая снова пришла к вам?

Зажицкая явно почувствовала под ногами твёрдую почву, приосанилась, стала менее напряжённой.

— На другой день прямо с утра.

— И что сказала?

— Лицо у неё было опухшее.

— Красное? Синее?

— Нет, опухшее.

Судье опухшего лица было явно мало, ему требовались травмы посерьёзнее.

— Может, у неё просто зуб разболелся? — съехидничал он.

Зажицкая не дала сбить себя с толку:

— Ничего подобного, она вся была в синяках, руки, ноги…

Ну, руки и ноги — это уже лучше.

— И что она говорила?

— Поначалу не хотела рассказывать, только потом призналась, что была у Гонораты, её там подпоили, должны были отвезти домой, а завезли на дачу. Там Климчак стал к ней приставать, ударил по лицу, когда она попыталась бежать, и бил, пока кровь из носа не пошла…

— Поняла! — прошипела, сдвигая прикрывавшую брошку ткань, Патриция, на которую нашло внезапное озарение. — Я тебе позже расскажу, знаю, как дело было!

Кайтусь бросил на неё подозрительный взгляд. Судья тянул свою резину, пока без скачков во времени.

— Кто её уговорил идти в милицию? Вы? Из ревности?

Зажицкая демонстративно пожала плечами:

— Я спросила, что она намерена делать? Она ответила, что пойдёт в милицию. Муж сказал, чтобы мы шли к свёкру, он работает в милиции.

— Вы были так дружны, что Руцкая пришла именно к вам?

Зажицкая пожала плечами, на сей раз без всякой демонстрации.

— Пришла как к подруге…

Судья выдохся и бросил свидетельницу на съедение сторон. Господин прокурор с минуту разглядывал очаровательную ласку, наверняка прикидывая, как бы её половчее заарканить, чтобы хоть на бумаге свести в этом грязном деле концы с концами.

Патриция была абсолютно уверена, что он предпочёл бы провести допрос в гораздо более непринуждённой обстановке, позволяющей использовать лёгкий флирт с последующим соблазнением, что несравнимо действеннее, чем вся эта занудная тягомотина. Вот только шансов на это не было никаких, так ему и надо!

— Климчак и его сестра отзываются о вас как нельзя хуже, — начал прокурор наконец, неуверенно косясь на Патрицию. — Вам известно, что в Познани против вас возбуждено дело?

— Нет.

— Вы ничего не знаете?

Зажицкая упорствовала:

— Нет.

«Пошла в отказ», — подумала Патриция, и, похоже, Кайтусь подумал то же самое, поскольку перестал давить на свидетельницу.

— А что вы думаете… Когда к вам пришла Руцкая, вы поверили, что Климчак её изнасиловал?

В ответе послышалось лёгкое презрение, сопутствующее тем не менее серьёзному размышлению:

— Я сначала не поверила, так как не думала, что он на такое способен, и только когда она показала укусы, синяки и поклялась…

Показы явно оказались сомнительными, поскольку обвинение закончило допрос с чрезвычайной поспешностью. Патрицию это здорово удивило, с чего бы вдруг? Чего он испугался? И какие такие укусы, разве что собака, ассоциированная с капустой, постаралась? Что же Кайтуся так не устроило?

Адвокат собак не боялся.

— Как вы объясните факт… — начал он осуждающе, листая лежащие перед ним документы. — Сначала вы посылаете пострадавшую к прокурору…

— Она сама! — резко возразила Зажицкая.

— …а потом вы пишете письмо, что Руцкая влюбилась и сама искала встречи с Климчаком?

Враждебность полыхнула из свидетельницы, словно жар из приоткрытой печи:

— Я уже объясняла, что это письмо я написала под диктовку Гонораты!

— Но вы ещё написали, что имело место медицинское обследование, и врач установил у Руцкой нетипичную физиологическую особенность. Другими словами, что она по-прежнему является девицей или никогда девицей не была. Такая естественная особенность её организма Этого Гонората знать не могла, а значит, не могла и вам продиктовать. Откуда вы это взяли?

— Я не знала, мне позже Руцкая рассказала.

— Если вы писали письмо, то знали уже тогда. А откуда узнала Гонората?

— Я не помню… — проговорила она это сдавленным голосом, чуть не плача.

Что там эти три девахи замутили? Патриция кляла Кайтуся на чём свет стоит. Все закулисные интриги от неё скрывал, паршивец! А ведь ознакомился со всеми показаниями, полученными в ходе предварительного следствия. Ничего, она и так догадалась, и ещё ему покажет!

Паршивец как раз включился, наводя на след:

— А разве вы втроём не обсуждали некую новость из прокуратуры?

— Обсуждали. Карчевская упоминала, что получила доступ к документам следствия через одного водителя.

— Это она рассказала о результатах врачебного обследования?

— Я не помню, — стояла на своём Зажицкая после продолжительного молчания всё так же враждебно. И было видно, что никакими хитростями её не сломить.

Сломался судья. Он отпустил свидетельницу и в конце концов проворчал что-то о вызове пострадавшей.

Патриции с трудом удалось оторваться от наблюдений за бурей эмоций, разыгравшейся в скучном зале суда между обвиняемым и последней свидетельницей. Климчак и Зажицкая старательно избегали смотреть друг на друга, отчего атмосфера между ними накалилась до предела. Ладно, это потом. Наконец-то она увидит долгожданную Стасю!

Разбежалась! Не так сразу.

Судья объявил небольшой перерыв как-то очень внезапно. Он что-то шепнул заседателю и вышел так поспешно, будто за ним гналась всё та же маячившая на процессе собака.

Кайтусь объяснил задержку:

— На этот раз ему в сортир приспичило. Он заседателю признался. Видишь, пристав следит, чтобы народ не расползался.

— А заседатели сами расползлись.

— Сейчас вернутся, не волнуйся. Что у тебя там за открытие?

Они беседовали в углу наполовину опустевшего зала, не привлекая к себе внимания. Патриция не скрывала своих прозрений.

— Слушай, всё настолько очевидно, будто я сама там была, — призналась она чуть пренебрежительно. — Эти девахи, вдвоём или втроём, сговорились зло подшутить. Уж очень она их допекла своей добродетелью…

— И решили её от балласта избавить?

— Её, а заодно и себя, перестанет им глаза колоть! Стася на Лёлика запала и стала лёгкой добычей. Накачали её водкой, отсюда вся эта судейская свистопляска с рюмками и графинчиками. Лёлик опять же всё время перед носом маячил. Сама бы она ни на какую природу с ним не поехала, но ей помогли. И я, честно говоря, абсолютно уверена, что Стася в глубине души отлично знала, куда едет, и только притворялась, что собирается домой. Но Зажицкую в своей наивности убедила, Кайтусь обдумывал нюансы девичьего заговора.

— Что это тебя вдруг озарило?

— Показания Зажицкой. Краткое изложение сказанного Стасей. Чистая правда. Напоили её и завезли на дачу, всё правильно. Остальное ими тщательно согласовано и вызубрено так, что от зубов отскакивает, а цель — представить Стасю в самом невыгодном свете с точки зрения общепринятых стереотипов.

— Очень даже вероятно, что кое-что из прессы почерпнули, — задумчиво согласился Кайтусь.

— И выходит у них глупо и бездарно…

— Климчаку помогают, он с самого начала врёт в свою пользу!

Патриция рассердилась:

— А в чью пользу прикажешь ему врать? Себе во вред? Давай соберись, сейчас увидим, что Стася соврёт в свою пользу!

— Судья идёт…

Стася предстала перед судом.

Патриция прямо-таки впилась в неё глазами. Дородная. Это было первое слово, которое сразу приходило в голову. Дородная блондинка, высокая, хорошо сложённая, энергичная, с правильными чертами лица и, пожалуй, даже симпатичная. Но сейчас в ней чувствовалось какое-то ожесточение. Видно было, что она готова к борьбе. Одета скромно, но держит себя с достоинством и производит благоприятное впечатление. Ох, похоже, не удалось Кайтусю сделать из неё пугливую и обиженную злыми людьми сиротку…

Журналистка быстро сопоставила её с насильником. «Развернись она хорошенько и дай ему в морду, не скоро бы он выполз из той капусты», — сердито подумала Патриция, но не успела сообщить об этом брошке. Судья явно собрался с силами и выдавил из себя как можно более официально:

— Когда вы познакомились с Климчаком?

Стася была готова и с ответом не замедлила:

— За две недели до случившегося.

— При каких обстоятельствах?

— Через Зажицкую.

— Прошу рассказать, как это произошло.

— Я отправилась к Зажицкой и встретила её по дороге. Она сказала, что у неё дело к Гонорате. Мы пошли вместе, она поднялась в квартиру, а я ждала внизу. Гонората вышла вместе с Зажицкой и своим братом, Каролем Климчаком, но Гонората сразу куда-то ушла, и мы остались втроём.

— И куда вы пошли?

— В кафе «Театральное».

Официальность судье наскучила, и он позволил себе выказать неудовольствие:

— А что это вы с Зажицкой так часто встречались? Она ваша лучшая подруга? Откуда вы её знаете?

— Мы вместе в летнем лагере были. И так как-то…

— И что там было, в кафе то есть?

Показания Стаси пока совпадали с предыдущими. У неё была такая короткая стрижка, и он пошутил, что выглядит она пятнадцатилетней, потому и документ показала… Девственность, к всеобщему облегчению, судья старательно обошёл молчанием.

— А когда вы встретились во второй раз?

— В гастрономе.

— Что вы там делали?

— Я с подругой Мельницкой пошла за продуктами.

Жертва не жертва, а характер у старого гриба не улучшился. Он проворчал что-то для протокола и рявкнул со всей силы:

— Какие такие продукты, что вы там покупали, нечего здесь секреты разводить!

— Полкило топлёного сала, — призналась оторопевшая Стася.

Добавив сало в диктант, судья удовлетворённо обратился к свидетельнице:

— О следующей встрече договаривались?

— Договаривались. Мы собирались поехать в Лонцк…

Ох уж этот Лонцк! После изысканного знакомства в элегантном заведении Лёлик не выходил у Стаси из головы. Она сделала выбор, но никак не могла с намеченным объектом, в смысле субъектом, встретиться. Только раз где-то вдалеке мелькнул, и всё… А уж как ей хотелось, чтобы прямо нос к носу, но случайно. Чтобы, упаси бог, не она его искала, ведь девушка должна быть горда и неприступна! Вот и умудрись тут организовать этот самый случай. А ведь он обязан узнать её получше, заинтересоваться… Стася начала чаще бывать у Зажицкой. Собственно говоря, заглядывала к ней ежедневно. Куда ни пойдёт, обязательно оказывалась неподалёку от дома Климчаков, в кафе наведывалась, да всё без толку, Лёлик нигде не попадался. Кошмар!

Зато встречались разные подружки, и до неё дошли слухи, что первый амант города Плоцка обзавёлся невестой — она уже и дома у них бывает, и Климчак собирается жениться, если уже не женился…

Стасю подобные сплетни нервировали. Уж как она дёргалась и огорчалась, а, поди ж ты, повезло! Лонцк подвернулся. Лёлик был с Ядвигой, ну и ладно, специально при них сказала, что они с Мельницкой туда собираются. Автобус скоро отправляется, вот сейчас Мельницкая покупки к тётке отнесёт, и поедут, та совсем рядом с остановкой живёт. Лёлик проявил интерес и тоже выразил желание поехать, почему бы и нет? Зажицкая не слишком обрадовалась и воротила нос, да он настоял Стася, понятное дело, смотрела в другую сторону, что вовсе не мешало ей всё отлично видеть, Лёлик не к ней подбивал клинья. С ней был вежлив и только, а сам на Мельницкую глаз положил, ну да это ничего, уж она в Лонцке как-нибудь справится. Лишь бы он был рядом, а там Стася покажет, какая она исключительная и неповторимая…

Должны были встретиться там, на месте, в «Русалке». Она-то думала, что все вместе поедут на автобусе, но те не успели, а посвящать в свои интимные переживания Мельницкую ей не хотелось. Подружка явно бы её не одобрила, скорее, совсем наоборот, да и врождённая скрытность помешала. Ничего не поделаешь, пришлось ехать вдвоём.

Прекрасные планы с треском провалились.

Поездка в Лонцк оказалась сущим кошмаром. В «Русалке» Лёлика не было, погода — хуже не придумаешь — начался дождь. Девчонки совещались, что предпринять. Стася готова была остаться в «Русалке», но Мельницкая почти сразу встретила старых знакомых. Стасе знакомые были до лампочки, она на них даже не взглянула. Её трясло, хотелось во что бы то ни стало побыть в одиночестве, обежать все дорожки и аллейки, притворяясь, что гуляет. Уж лучше быть одной, чем с Мельницкой, как никак, а соперница. В конце концов она не сдержалась, ляпнула что-то сгоряча и ушла, а они остались в своей палатке. Вышло не слишком красиво, но те развлекались на всю катушку и ничего не заметили. Промокла Стася до нитки…

И только на обратном пути, когда она уже потеряла надежду и побрела на автобусную остановку, выглянуло солнышко. Не на небе, а у неё в душе. Лёлик с Ядвигой приехали на такси…

Судья пребывал в чуть меньшем раздражении и даже, казалось, надеялся услышать что-нибудь новенькое.

— И вы встретились?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю. Мы пошли в «Русалку», но их там не было. Начался дождь, мы спрятались в таком домике для туристов. Потом подошли двое ребят — знакомые Мельницкой из Варшавы и позвали нас в свою палатку. Потом я сказала Мельницкой, что собираюсь уходить, а она хотела остаться, ну я и ушла.

— В котором часу это было?

— Около семи.

— Вы встретили Климчака на остановке?

— Да.

— Он спрашивал о Мельницкой?

— Спрашивал.

В голосе судьи прозвучало осуждение:

— И, говорят, вы о ней невежливо отозвались?

Стася откровенно удивилась. На душе у неё могли кошки скрести, но Мельницкая-то тут при чём?

— Это как — невежливо?

— Ну, что вам до неё дела нет, поскольку подруга ведёт себя распущенно. Разве вы не сказали, что она такая… Ну…

Возмущение Стаси было совершенно искренним:

— Ничего подобного! Я о ней никогда бы так не сказала! Она не водится с такими… этими… У неё приличные друзья!

Образ жизни и знакомства Мельницкой судью мало интересовали.

— А потом, когда вы встретили на остановке Климчака с Зажицкой, что дальше было?

— Я вернулась вместе с ними на такси. В городе мы распрощались и разошлись.

Слава богу! Об этом никто не мог знать, ведь она никому не сказала, но Лёлик был совсем другой… О Мельницкой он, конечно, спрашивал, но ей сделал комплимент, пошутил немного, а смотрел так, будто впервые её наконец заметил. Зажицкая думала о своём и не обращала на них внимания, а Стасе сам воздух в том такси казался умиротворяющим. Шаг вперёд был сделан, вся затея не пропала зря, ещё чуть-чуть…

Вот если бы встретиться с ним наедине, без ненужной компании…

Патриция не могла, разумеется, знать Стасиных переживаний, но она почувствовала неожиданную мягкость, на мгновение появившуюся в голосе свидетельницы. Затем всё опять затвердело: и свидетельница, и голос.

— При каких обстоятельствах вы встретились снова?

— Мы договорились с подругой…

Судья слишком долго благодушествовал. Остатки вежливости улетучились и сварливость прорвалась наружу:

— С какой подругой? Фамилии называть! О чём договорились?

— С Добровольской Вандой, — всполошилась Стася. — Ну… так просто… встретиться…

Не иначе как ничего не значащая Добровольская Ванда потребовалась судье для протокола, поскольку в бумагах отрыть её не удалось. Набормотавшись вволю, он успокоился, и рыки на какое-то время прекратились.

— И что?

— У меня остановились часы.

— И вы опоздали?

— Ну да.

— И что?

— Я встретила на улице Гонорату с Павловской, они сказали, что Юрик Зажицкий приехал из армии.

Инструкции, адресованные секретарше, были практически не слышны, и Патриция пожалела, что лишена возможности наслаждаться этими литературными шедеврами, да ещё в невероятном сочетании с высказываниями свидетелей. Судья опять взялся за излюбленный скачкообразный способ ведения допроса:

— Кто вас приглашал?

Ни о каком приглашении никто и словом не упомянул, но Стася поняла, не в первый раз её спрашивали.

— Гонората Сказала, что придут Юрик с Ядвигой, у них со дня рождения осталось ещё немного водки…

— И что дальше?

— У них было какое-то дело, свёрток несли. Я встретилась с ними снова, и тогда мы пошли вместе где-то после семи. Зажицкой не было.

Судья попёр напрямик, отбросив мешавшее ему «вы»:

— Откуда знаешь Гонорату?

— Мы знакомы уже несколько лет, она дружила с моей сестрой.

— Где ты до этого встретила Гонорату?

— Она была на свадьбе Зажицкой.

— Продолжай. Вы пришли в квартиру, и что?

— Никого не было. Гонората поставила пластинку. Мы ждали Зажицкую, но она не пришла. Вот Гонората и предложила выпить по рюмочке.

— Какая это была водка?

— Не знаю, я в ней не разбираюсь.

— Ну и кто из вас пил больше?

Патриция с досадой подумала, что опять он начал хоровод вокруг водки. Втемяшилась же судье эта сервировка и порядок выпивки. Ну да ничего не попишешь, посмотрим, как это выглядит в Стасином исполнении.

А та, до сих пор державшаяся твёрдо, начала немного путаться и смущаться. С одной стороны, ей не хотелось явно врать, с другой — и правду сказать было стыдно. Слова застревали в горле.

— Когда мы встретились…

— Кто больше пил?

— Ну, я пила в два захода.

— Кто пил меньше всех?

— Ну, я ту первую рюмку выпила в два приёма.

— Кто пил меньше всех?

— Выходит, что я.

Каждый ответ сопровождался лёгкой заминкой. Совершенно очевидно, что Стася отдала бы год жизни за возможность честно похвалиться, что совсем не пьёт. Только вот смысла в этом не было, потому как, а дальше что? Трезвая, как стёклышко, отправилась на свидание с насильником?

— Гонората утверждает, что она не пила. Гонората пила наравне с Павловской?

— Ну да.

— А как Климчак пришёл?

— Ногами, наверное, — проворчала про себя Патриция. — Как ещё мог прийти? Не на четвереньках же?

— Гонората сказала, чтобы мы перебрались на балкон.

— Что ты переносила?

— Я несла сифон.

— Кто нёс рюмки? Кто водку?

— В графине уже ничего не осталось.

Патриции этот ответ показался уклончивым, судье, похоже, тоже. Он повторил:

— Кто принёс на балкон бутылку?

— Руцкая принесла, — заявила из первого ряда Гонората, вежливо встав с места.

— Да как же я могла! — возмутилась Стася. — Первый раз в гостях и лезть в буфет!

Судья был неумолим:

— Водка стояла на буфете, кто её перенёс?

Патриция подумала, что не иначе Павловская, которая как-никак устраивала в этом доме своё торжество и совершенно естественно могла позаботиться о выпивке. Но оказалось, что нет. Стася постаралась и вспомнила:

— Климчак, — решительно заявила она.

Климчак в качестве переносчика алкоголя всех устроил. Судья приступил к уточнению вопросов относительно чувств и предосудительного поведения, старательно валя всё в одну кучу.

— Ты говорила: «Лёлик, я должна с тобой выпить»?

— Тогда я с ним не разговаривала.

— Климчак всё время был с тобой?

— Нет, он выходил на кухню, я только потом узнала, что там сидит девушка. Они не хотели её сюда пускать, он относил ей водку.

— А как было с поцелуями?

Поцелуи Патрицию озадачили. До сих пор о поцелуях не было ни слова Откуда этот старый пень их выудил? Наверняка из материалов дела, поскольку Стася ничуть не удивилась.

— Когда он налил мне рюмку, просил, чтобы я его поцеловала.

— После которой это было рюмки?

— Ну, после четвертой. Я сказала, что не буду. Тогда он поцеловал меня в щёку.

— Да уж, оргия, что и говорить… — не сдержалась Патриция, а Кайтусь резко нагнулся к бумагам, тщательно их штудируя.

Судье была ближе выпивка, чем телячьи нежности.

— Сколько ты ещё выпила?

— Кроме той, ещё три-четыре.

— Климчак приходил и уходил?

— Ну да, выходил через каждые несколько минут.

— А ты там, говорят, графинчик разбила?

Стася оскорбилась:

— Ничего я не разбивала, даже не роняла.

— А в шезлонг ты там упала?

— Гонората принесла шезлонг, когда мне стало плохо.

— И что, ты там, в шезлонге, уснула?

Патриции эта тягомотина надоела. Она сделала попытку подсчитать количество водки, влитой в Стасю, но получалась сплошная ерунда Или они пили напёрстками, или водка множилась чудесным образом. Конокрадство оказалось совершенно забытым, намерения провести вечер с Лёликом — тоже. Стася практически и не отрицала, что наклюкалась, так какого же рожна им ещё нужно? Чего этот рыкающий птеродактиль добивается? Она посмотрела на Кайтуся, который старательно избегал её взгляда. Журналистка снова принялась слушать.

— …разбудил меня, и Гонората сказала, чтобы я прошла на кухню, и они отвезут меня домой.

— Когда ушла Карчевская?

— Я её не видела, когда я пришла на кухню, её уже не было.

— Климчак ей водку носил?

— Носил.

Климчак резко вскочил с места.

— Не носил я!

Судья его не оборвал, а, наоборот, использовал.

— Климчак, водку выносил?

— Нет!

— Гонората?

— Нет.

— Позвать сюда Павловскую!

Павловскую звать было незачем, она сидела здесь же, рядом с Гоноратой, ей достаточно было встать.

— Нет, — ответила она спокойно.

— Позвать Карчевскую!

А вот Карчевскую вызвать не удалось, она куда-то запропастилась, хотя должна была дожидаться за дверью. Её разыскивали с таким пылом, будто от примитивного и легко предсказуемого ответа зависели судьбы человечества В итоге пропавшая невеста так и не нашлась.

Масштабы всеобщего кретинизма Патрицию просто поражали. И почему, спрашивается, Климчак не мог вынести на кухню чуток этой пресловутой водки? Там ужинал его отец, и мог спокойно сказать, что для папаши. Что, нормальному мужику после работы за едой нельзя и стаканчик опрокинуть? Что в этом особенного? Странно было бы, если бы тот отказался! И зачем людям голову морочить?

Судья вынужден был оставить водку в покое, поскольку обнаружил в своём допросе пробелы и в авральном порядке принялся их ликвидировать:

— Что там насчёт вечера, мол, я бы хотела этот вечер провести с тобой?

Стася категорически отвергла подобные инсинуации:

— Ничего подобного я не говорила!

— А почему, когда ты проснулась… лучше стало?

— Хуже.

— А почему тогда сразу не ушла, а ещё пошла на кухню и там прилегла?

— Гонората сказала: «Подожди, мне надо переодеться». Я присела на козетку и так устала, что заснула.

Время от времени судья обнаруживал у себя иные человеческие чувства и далее изволил их демонстрировать. На этот раз он смешал раздражение с недоверием:

— Во что это переодеться, ведь она была одета?

— Не знаю, — беспомощно ответила Стася.

Факт, переодевание Гонораты выглядело странно.

Не принимала же она Павловскую в бальном платье со шлейфом! Или решила, что вечер завершён, и влезла в домашний халат? Судья по своему обыкновению не стал доводить дело до конца и выяснять детали наряда Гонораты.

— И что было дальше?

— Гонората опять меня разбудила и сказала, что такси ждёт внизу. Я и вышла.

— А Климчак вам нравился?

Старый чудак так же резко, как бросил, вернулся к «выканью».

Секундное колебание, ну максимум полторы…

— Нравился внешне.

— А шла речь о даче, чтобы туда поехать?

— Ни слова, я думала, что меня отвезут домой.

— В такси кто где сидел?

— Климчак сидел впереди, а сзади Гонората с Павловской, а я — между ними.

— И что дальше?

— Гонората велела остановиться.

— И вышла?

— Вышла, а я за ней.

Судья поделился своим крайним неудовольствием:

— Вы, что же, в такси не поняли, что так далеко уехали?

— Нет, я думала, что еду домой.

— Да ведь от Климчаков до вашего дома минут пять пути, да ещё по освещённым улицам, а на дачу ехать минут пятнадцать. Вы не заметили, что вокруг темно и нет домов?

— Нет, я сидела посерёдке…

Патриция подумала, что Стася была вусмерть пьяная и дрыхла без задних ног или врёт как сивый мерин. И врёт сознательно, отчаянно и без малейших колебаний. Не понимает, дурёха, в какую чужую игру она вляпалась.

Журналистка ещё больше утвердилась в своих первоначальных прозрениях, извлекла блокнот и, пользуясь тем, что диктофон фиксировал все перипетии допроса, принялась стенографировать собственные догадки. Стенография была для неё делом привычным, а материал для предстоящей милой беседы с Кайтусем доставлял дополнительное удовольствие. В настоящий же момент беседа представлялась безнадёжно односторонней.

Судья по ему одному известной причине тяжело вздохнул и продолжал:

— Ну и что было дальше? Климчак тоже вышел?

— Вышел и взял меня за руку, я сделала пару шагов и очутилась уже за калиткой, а когда обернулась, увидела, что такси вместе с Гоноратой и Павловской уехало.

— И не вырывалась?

— Он за руку меня повёл через капусту, и я начала вырываться.

— Там же собака была, вы её видели?

— Нет.

— И не слышали, как лаяла?

— Нет.

Интересные последствия алкогольного опьянения! Большая шумная собака становится невидимой и неслышимой, а на первый план на этом пленэре выходит капуста, по природе своей существо, скорее, молчаливое. Что за чушь эта Стася городит?

— И что было дальше?

— Он вынул из-под пиджака простыню и разложил в углу участка.

— И что?

— Я хотела пойти домой. А он сказал, отсюда уже не выйдешь. Хотел, чтобы я ему отдалась.

— Вы проверяли, закрыта ли калитка?

— Нет, он сказал, что заперта, а я поверила.

— А как вы очутились в подвале?

— Я хотела оказаться поближе к калитке, говорила, что мне зябко. Он заволок меня в подвал.

— И что её так тянуло к этой запертой калитке, которую она даже не проверила? — яростно прошипела Патриция. — А судья даже не спросит!

Нет, старый хрыч голову себе калиткой не забивал, ему гораздо интереснее был подвальный стриптиз. Но Стася ожиданий не оправдала, описала раздевание весьма сумбурно, только возмущалась, что Климчак оторвал ей пуговицу на юбке. Один из заседателей вдруг оживился, сунул руку под стол, покопался в каком-то ящике и с триумфом извлёк на свет божий толстый пакет, достал из него что-то махонькое в целлофановом пакетике. И вручил судье.

Судья терпеливо переждал все его манипуляции и, с отвращением взяв сей предмет кончиками пальцев за уголок, потряс перед публикой.

— Это та пуговица?

Стася имела полное право со своего места не распознать предмет из слегка помятого и отсвечивающего целлофана, однако ответила без тени сомнения:

— Да, это она По цвету узнаю.

— «Обвиняемая опознала вещественное доказательство…»

— Пострадавшая! — прошипел в ярости прокурор.

— Что? А… «Пострадавшая опознала вещественное доказательство», — торжественно продиктовал бесценный динозавр и отдал реликвию заседателю, который принял ее чуть ли не с поклоном.

По всей вероятности, это было единственное вещественное доказательство, полученное в ходе следствия. Судебное разбирательство продолжилось. Наступило самое интересное.

— Ну ладно, Климчак оторвал пуговицу. А сам он что?

— Держал меня за руку, а сам снял брюки. Тогда я снова начала сопротивляться.

Ясное дело, когда его руки опять были свободны…

— Громко кричать я не кричала, но кричала. Всё равно тебя никто не услышит, так он сказал, да ещё здесь, в подвале.

— Любой дурак знает, лучший способ избежать насилия — это укрыться с насильником в подвале… — услышали скрытая косыночкой брошка и представитель обвинения. — Что эта дурында несёт?

— Так почему же вы не бежали?

— Потому что он затащил меня в угол и там удерживал.

— А ты говорила, что девственница? Когда?

— Постоянно, — проворчала Патриция. — И при всяком удобном случае.

— Говорила в подвале, — твердо заявила Стася.

— Зачем?

— Потому что он хотел, чтобы я ему отдалась. А я сказала: «Нет!». А он сказал: «Ты точно не девушка». А я сказала: «Точно девушка»!

Решительно, гордо и с вызовом. Кайтусь непроизвольно заскрипел зубами.

— И после полового акта он сказал, что ты не девственница?

— Да.

— А ты что?

— Ошибаешься.

На какой-то момент заклинило не только Патрицию, но и Кайтуся, и, похоже, даже судью, который собрался было вознегодовать, да так и застыл. Предметность возникшей после изнасилования дискуссии как обухом поразила присутствующих. Принципиальнейшая позиция Стаси отодвинула сам факт насилия на второй план, сделав главным вопросом эту её чёртову девственность. Возникло ощущение, что ей удалось изменить весь ход судебного следствия. Похоже, и не возникло бы у неё никаких претензий к Климчаку, если бы он не оскорбил её до глубины души своим заявлением, которое лишало Стасю её исключительности, а что ещё хуже, связанных с ним надежд. Чего она стоила без своего сокровища?! Ничего удивительного, что в конце концов она сломалась и расплакалась в том самом подвале.

Судья совсем растерялся, не спросил даже о том, чем романтичное свидание закончилось, и, чтобы отвязаться, передал Стасю в распоряжение сторон.

Господин прокурор класса не показал. Его явно подкосило непослушание жертвы, на которую он столько времени угрохал под лестницей, втолковывая, что плакать надо здесь, перед судом, а не в том дурацком подвале. Подвела его, что и говорить, выбила оружие из рук. Патриция не отказала себе в удовольствии:

— Поздравляю с ученицей, — шепнула она издевательски.

Кайтусь покосился на неё и сухо обратился к пострадавшей:

— Кто был инициатором поездки в Лонцк?

— Климчак, — уверенно ответила Стася.

— Он поехал с Зажицкой?

— Ну да.

— А Зажицкая приходила к вам и говорила об изменении показаний?

Стася заколебалась. Несомненно, девчонки не раз обсуждали эту драматическую тему, и ей сейчас трудно было ответить на такой вопрос. О каком изменении и каких показаний шла речь? На сколько Патриции удалось сориентироваться, это Зажицкая подбивала Стасю выступить против своего любовника, затем Зажицкая в союзе с Гоноратой пытались его обелить, представляя Стасю распутной гетерой. На каком-то этапе следствия Климчак облил грязью бывшую любовницу, а она принялась вешать на него всех собак, чем и продолжает заниматься. Скорее всего, и Гонората пробовала Стасю уломать.

Судья отдохнул и встрял в свойственной ему манере, путая обвинению все карты:

— Разве Гонората не приходила с разговором о показаниях?

Стася поняла:

— Обе они с Павловской приходили, но меня не застали, только в третий раз, у Зажицкой…

— И что?

Ему удалось-таки здорово смутить Стасю.

— Павловская позвала меня к Гонорате. Та ждала во дворе и просила меня отказаться от обвинения…

Ну и что? Судье этого хватило, и дальше он не расспрашивал. Похоже, прокурор потерял дар речи. Такого идиотского допроса ещё поискать!

Адвокат пришёл к выводу, что теперь его очередь, и затронул две проблемы, вполне даже существенные. Бывала ли Стася в гостях у разных друзей и знакомых? Бывала, конечно.

— А водку там пили?

— Когда, к примеру, именины, то пили.

— Значит, вы не первый раз пробовали водку и знаете, какие бывают последствия?

— Ну… Да… Но…

Защитник выдержал осуждающую паузу, а затем как-то так собрался, что судья, который уже в нетерпении открыл было рот, захлопнул его с отчётливо слышным стуком. Защита неожиданно вызвала у старикана интерес:

— Вы знали, что Зажицкая — любовница Климчака?

Вопрос прозвучал строго, но Стася опять упёрлась.

— Нет, не знала.

— Брехня, — шепнула Патриция в брошку не менее упрямо.

— И вам не известно было, что они встречаются, вместе уезжают? Вы ни о чём не догадывались?

— Нет, я ничего такого не заметила.

— И никаких сплетен вы не слышали?

— Нет, не слышала.

Стася окаменела в своём упрямстве, не иначе как сама себя убедила, что ничего не знает.

Защитник тяжело вздохнул:

— А там, в том подвале… Расскажите подробнее, как все происходило. Ведь когда он брюки снимал, вас отпустил?

— Ничего подобного, держал меня.

— Как это? У него же нет третьей руки?

— Зубами, — не преминула подсказать Патриция шёпотом. — Силой воли.

Стася предпочла иное объяснение:

— Одной рукой держал меня, а другой снимал брюки, — стояла она на своём.

— Значит, одна рука у вас была свободна. Почему же вы не защищались, не вырывались?

— Я вырывалась, а он держал за обе руки.

Патриция машинально взглянула на руки обвиняемого. Тот сидел, облокотившись на перегородку и свесив наружу эти самые руки. Можно было легко убедиться, что на лопаты они не походили — нормальные ладони среднестатистического мужчины. Сравнив их со Стасиными, журналистка подумала, что они могли бы носить перчатки одного размера.

Адвокат развивал начатую тему с вполне объяснимым недоверием:

— Он одной своей держал вас за обе руки?

— Ну да.

— И при этом ещё снимал брюки…

Защитник всем своим видом демонстрировал осуждение столь неправдоподобных показаний и сумел добиться недоверчивого перешёптывания в публике. Стася энергично подавила в себе зашевелившееся было смущение, мобилизовав всё своё упорство.

Господин адвокат снова вздохнул:

— А сие вещественное доказательство — эта ваша пуговица, когда была обнаружена? При обыске?

— Каком… — начала Стася, но, спохватившись, быстро поправилась: — Ну… Нет… Это раньше…

— Когда «раньше»?

— Ну… сразу.

— Так кто же её нашёл, вы или милиция?

— Ну, собственно… вроде как я…

— Это я нашёл, — заявил со своего места Климчак.

Адвокат не замедлил воспользоваться случаем:

— Так всё же вы или обвиняемый?

Замешательство Стаси разрослось до неимоверных размеров, лопнуло и сменилось отчаянным упрямством:

— Я сказала, что он оборвал, а я её искала, и он тоже искал, и вот, лежит, сказал, возьми свою пуговицу, вот я и забрала и представила как доказательство…

— Что же это получается, господа? Жертва и насильник после всего, что произошло, вместе в мире и согласии убирались в подвале?

— Не то чтобы убирались… Но я хотела отыскать пуговицу…

Адвокат выдержал паузу настолько долгую и столь многозначительную, что весь зал разуверился, будто какое бы то ни было насилие имело тут место. А изнасилование без насилия?

После очередного вздоха защитник продолжил:

— В котором часу вы тогда вернулись домой?

— Около двадцати четырех.

— И кто вам открыл?

— Отец.

— А отец не сердился, что вы так поздно пришли домой, он вас не бил?

— Нет.

— У вас на лице были следы побоев, разве отец не заметил?

— Я не зажигала свет…

По мнению Патриции, отец бы не заметил, даже если бы Стася вернулась и вовсе без головы, или в окровавленной шиншилловой шубе с мясницким ножом в руке, или с «Калашниковым». Гораздо более важными представлялись утренние наблюдения женской части семьи, но, оказалось, что Стася довольно ловко смогла их избежать.

— Сестра не видела, она во дворе была. А мама пошла в магазин, вот я тогда и вышла.

— К Зажицкой?

— Ну да.

— Она ваша лучшая подруга?

— Нет.

— А кто?

— На самом деле Мельницкая…

Судья во время допроса Стаси малость заскучал, поэтому, решив взбодриться, ухватился за прозвучавшую фамилию и велел вызвать Мельницкую, отставив пока что в сторонку жертву вместе с адвокатом. Последний не протестовал.

Патриция была приятно удивлена, увидев милую культурную девушку, очень красивую, спокойную и явно отличающуюся от виденной компании. Совсем другой уровень, на порядок выше. Покажи мне твоих друзей, и я скажу, кто ты. Если это была лучшая подруга, то как же Стася умудрилась затесаться в такое неподходящее общество? Разве что, действительно, без памяти втюрилась в этого Лёлика?

— Как давно вы знакомы с Руцкой? — спросил судья весьма вежливо.

— С детства.

— А Климчака вы знали?

— Раньше нет. Меня с ним Зажицкая познакомила, в гастрономе.

— Вы там о чём-то говорили?

— Мы собирались через час поехать в лесопарк. Зажицкая с Климчаком тоже собирались, вот мы и сговорились встретиться в «Русалке».

— Кто был инициатором встречи?

— Это Климчак предложил.

— И что было дальше?

— В лесу в кемпинге я встретила друзей из Варшавы. Они там учатся, а я собираюсь поступать на будущий год… Я познакомила их с Руцкой, а потом мы как-то разошлись. Возможно, Руцкая пошла в «Русалку» и уже не вернулась?

— А почему вы не вернулись вместе с ней?

— Она ушла, а я даже не знала, где её искать.

— В котором часу вы вернулись?

— В восемь вечера.

— Что вам известно об этом изнасиловании? Вы виделись с Климчаком?

— Нет, с тех самых пор я Климчака не видела.

— Вы помните, как предостерегали Руцкую от дружбы с Зажицкой?

Мельницкая слегка удивилась:

— Я такого не помню…

Тут счёл нужным вмешаться господин адвокат:

— Я просил бы госпожу Руцкую напомнить, как было дело с этим предостережением.

Стася сорвалась с места:

— Подруга явно забыла. Тебя звали на Современную…

— А, был такой случай. Я встретила Зажицкую, которая мне сказала, что Гонората ждёт на улице Современной, мол, у неё ко мне есть дело, но я не пошла.

— Почему? — полюбопытствовал судья.

— Зажицкая говорила, что Гонората просит, чтобы я дала показания в пользу Климчака против Руцкой. Я не согласилась.

— Похоже на то, что это пока единственный свидетель, который не врёт, — пробормотала Патриция. — Ничего удивительного, что не к ней эта Стася помчалась со своей историей об изнасиловании…

Судье везло на контрасты. Обнаружили Карчевскую.

Место свидетельницы заняла абсолютная противоположность Мельницкой. Девушка молодая, красивая, с ошеломляющим начёсом, уродливо увеличивающим голову, сзади здорово всклоченным и помятым, а значит, собственноручного производства. Одетая в такое куцее мини, что короче просто некуда, а будь чуть поуже, то просто бы лопнуло. Стройная, даже, можно сказать, худая, нагловатая и пребывающая в состоянии полного отчаяния. Зажицкая на её фоне выглядела чуть ли не великосветской дамой.

Попутно Патриция похвалила вкус Лёлика, который выбирал себе девиц, не превосходивших его ни ростом, ни прочими параметрами. Стася, почти одного с ним роста, и в самом деле могла ему не понравиться. Рядом с ещё более крупной бабой и вовсе бы выглядел смешно…

Судья обошёлся без ненужных вступлений:

— Климчак был вашим женихом, да?

— Да.

— Вы с ним сожительствуете?

Карчевская, вся на нервах, прилагала неимоверные усилия, чтобы не глядеть ни на Климчака, ни на Стасю, но тут вдруг прямо раздулась от гордости:

— Да.

— Вы в тот день работали на даче?

— Да, подавала бетон.

— А Гонората не работала?

— В тот день Гонораты не было.

Привычка скакать во времени у судьи не прошла, да и с местом действия он не заморачивался.

— Почему вы не входили в комнату?

Да уж, для Карчевской вопросы были не особенно приятными. Она отчаянно пыталась подобрать подходящий на её взгляд ответ, но получалось из рук вон плохо. Поразмыслив, она решила изобразить гордое пренебрежение, из-под которого во все стороны торчала неловко скрываемая подавленность.

— Когда я вижу своего жениха в обществе других женщин, то начинаю ревновать. Я услышала голоса и решила не выходить.

— Климчак приносил вам на кухню водку?

Опять двадцать пять! Давненько о транспортировке спиртного не вспоминали. Было очевидно, что снова заскучавшему птеродактилю на эти бабские антипатии глубоко плевать. Предосудительным чувствам он предпочёл предосудительные факты.

А свидетельнице так было только легче.

— Нет, — ответила она твёрдо. — Не приносил.

Стася не стерпела. Карчевская на неё не смотрела, она же, напротив, не сводила с конкурентки глаз. И не смолчала:

— Ещё как приносил, — вывела она злыдню на чистую воду.

Карчевская тоже не выдержала, обернулась к Стасе и повысила голос:

— Нет, не приносил!

Стася вскочила со своего места:

— Нечего кричать! Приносил!

Карчевская развернулась к сопернице, откровенно выказывая своё отношение к Высокому Суду вместе с его столом и заседателями. Она так и дышала ненавистью:

— Последний раз говорю для особо понятливых, что не приносил, и я не стану тут ни перед кем отчитываться!

Стася уже стояла посреди зала, практически нос к носу с Карчевской. В долгу она не осталась: её ненависть была ничем не хуже:

— Ещё как станешь! Перед судом!

— Да уж не перед тобой!

Ещё секунда, и обе дамы вцепились бы друг дружке в патлы. Патриция не сдержалась — наконец-то настоящая сцена ревности, в искренности которой можно не сомневаться!

— Папаша Климчак, что, совсем не пьёт? Даже за ужином ни капли? — яростно прошипела она, чуть не оглушив Кайтуся.

Тот только сердито зыркнул в её сторону.

Судья от души наслаждался скандалом, но, вспомнив про свои обязанности, с видимой неохотой привычно грохнул молотком по столу:

— Попрошу тишины! Свидетель Руцкая, вернитесь на своё место!

Стася нехотя уселась на лавку. Разбушевавшаяся Карчевская, вспомнив, где находится, повернулась лицом к судье. Прикольный старикан не замедлил похвастаться своей тактичностью:

— Когда вы узнали, что он её изнасиловал?

Карчевской удалось перевести дух, и она с трудом выдавила:

— В прокуратуре, после ареста.

— Вы верите, что изнасилование имело место?

— Нет, не верю!

— Почему?

— Он совсем не такой, я по себе знаю… Он невиновен!

— Так ведь он сам признался.

— Нет!

Господи, до чего же отчаянно это прозвучало. Перед судом разворачивалась настоящая трагедия. Просто горе горькое.

Судья чихать хотел на горе и трагедию.

— Подсудимый, как было дело?

На этот раз Климчак отвечать не рвался, встал медленно.

— Я её не насиловал.

— Но половой контакт был?

— Был.

— Вот видишь, — упрекнул свидетельницу бесчувственный старый пень.

Отчаявшаяся Карчевская лихорадочно искала, что ответить.

— Если сама набивается, а потом жалуется, как такую назвать?

Патриция могла бы ей подсказать. Коварной злодейкой, змеёй подколодной. Вот только коварства у Стаси не было ни на грош, равно как и необходимых знаний. Слишком уж она уверовала в свою драгоценную добродетель, а о собственной физиологии понятия не имела. Нет чтобы нужную книжку почитать, небось даже о существовании такой полезной литературы не догадывалась. Патриции вспомнилась подружка времён ранней молодости, чей жених, впоследствии муж, имел подобные претензии. Сколько слёз пришлось тогда вытирать у оскорблённой незаслуженными подозрениями…

Что Стася положила глаз на Климчака, Патриция теперь была абсолютно уверена. Пожалуй, и добилась бы своего, не стань ей поперёк дороги её проклятущая невинность.

Судья тем временем решил переключиться на другую тему:

— Вы знакомы с шофёром из прокуратуры?

Карчевской с неимоверным трудом удавалось подавить своё возмущение:

— Я разговаривала с ним пару раз, когда там бывала.

— О чём?

— Он спрашивал, зачем я пришла, а я отвечала, что к жениху.

Судья нырнул в бумаги и так надолго там закопался, что Карчевская успела охолонуть и вернуть себе потерянное душевное равновесие. Она настороженно ждала продолжения допроса, и, надо признать, что это продолжение поставило бы в тупик любого.

— А о документах ничего не говорил, что является девицей?

— Кто? — изумилась огорошенная Карчевская.

— Ну, тот шофёр…

Вконец дезориентированная свидетельница пробормотала:

— Нет, не говорил…

Точно так, слово в слово, показания и были продиктованы для протокола Секретарша, разумеется, ничего странного не заметила. Шофёр, вне всякого сомнения, оказался честнейшим человеком, поскольку не утверждал, будто является девицей.

Судья приступил к длительному совещанию с народными заседателями. Дискуссия трёх титанов позволила Патриции оторваться наконец от пристального наблюдения за свидетелями и их взаимоотношениями. Высокая судебная инстанция самым откровенным образом растерялась и оказалась не в состоянии принять хоть сколько-нибудь разумное решение, а следовательно, по мнению Патриции, надо было взять паузу, а ей предоставить возможность отловить Кайтуся.

Старый гриб не подвёл и объявил перерыв.

— Да таскай он ей эту водку хоть вёдрами, что с того? — сердито рычала Патриция за угловым столиком в ближайшей забегаловке. — Законом же не запрещено! Не хочу селёдки, лучше — картофельные оладьи. Какого чёрта он привязался к этой водке?

Кайтусь тоже был сердит и озабочен. Картофельные оладьи одобрил. С пивом.

— Сам не знаю. Водка выступает как элемент, заслуживающий осуждения…

— Следовательно, подзаборная шлюха не пить её никак не могла? Слушай, они же сами себе вредят, да ещё при полной Стасиной поддержке. Во-первых, застигнутая врасплох невеста и в самом деле имела полное право дёргаться. Там, извольте видеть, Стасю принимают по первому разряду, а тут она в кухне вполне могла рассчитывать на успокоительное. Коньяка же у них не было? А во-вторых, сколько этой водки, в конце концов, там было, цистерна?

— Все дружно показывают, что четверть в графинчике и пол-литра в бутылке. А что?

— А то, насколько я понимаю, всё обвинение строится на Стасиной правдивости?

Кайтусь взглянул на подающую пиво официантку, посмотрел вдаль, посмотрел на Патрицию, и ему почти удалось скрыть обуревавшие его чувства недоверчивости, подозрительности и неуверенности.

— Надо же на чём-то основываться, — холодно произнёс он. — Вот мы и основываемся на том, что Стася говорит правду.

— Уж больно мутная эта правда.

— Это ещё почему?

— Да концы с концами не сходятся. По версии Климчака и Гонораты Гонората не пила, невеста в кухне не пила, всю водку выдули Стася, Павловская и Климчак…

— Под печенье…

— …после чего Стася наклюкалась. Ничего удивительного. Со слов Стаси же, выходит, что Гонората пила как лошадь, Павловская с Лёликом тоже не отставали, а ещё и невесту поили. Сама же Стася едва пригубила. Тогда, спрашивается, чем же она так набралась?

— Но она же не спорит, что пила!

— Сколько? Давай подсчитаем. Всего у них было четвертинка и пол-литра. Пол-литра — это двенадцать рюмок…

— Откуда ты знаешь? — с ходу заинтересовался Кайтусь.

— Я в своё время специально измеряла. Четвертинка — это будет шесть, итого — восемнадцать. На пятерых приходится по три рюмки и паре капель на нос.

— Если организм очень остро реагирует… — начал Кайтусь и заткнулся, получив свою порцию оладий.

Патриции оладьи не помешали.

— Но Стасин не реагировал, будь она, как утверждают, горькой пьяницей, уже закалился бы.

— И что тогда?

— А то, что она должна была у Климчаков выпить больше. А если бы Стася выпила больше, то кому-нибудь другому досталось бы меньше, это вам не Кана Галилейская, и алкоголь там чудесным образом не размножался. Выходит, или Гонората и вправду не пила, или Лёлик невесте водку не выносил, или и то и другое сразу. А значит, Стася лжёт!

— Сама призналась, что Климчак принялся к ней клинья подбивать после четвёртой рюмки. А в придачу пила на пустой желудок, а что и того хуже, закусывала печеньем!

Патриция задумалась.

— А знаешь, ты, пожалуй, прав. По показаниям сама заявила Гонорате, что ей от печенья плохо стало, и оказывается, обе сказали правду.

— Ага, признаёшь! — обрадовался Кайтусь, но радость его оказалась недолгой.

Патриция не сдавалась:

— Что вовсе не противоречит тому, что могли эти три четверти литра вылакать вдвоём, без посторонней помощи, только Карчевская и Стася. И чего стоит тогда хвалёная Стасина правдивость?

Кайтусь почувствовал вдруг, что здорово устал. Слишком много навалилось всякой дурной игры, вранья и подковёрных махинаций. Любимая стихия оказалась неожиданно утомительной, и он решился на откровенность:

— Так и быть. Скажу правду. По первоначальным показаниям Климчака, которые он потом многократно повторял, никакой водки он Карчевской не относил, а те две рюмки, с которыми вышел, сам и тяпнул. Он же с самого начала заявлял, что устал после работы и проголодался, а раз уж получил выпивку, то хотел закусить. Не печеньем же! В кухне было мясо — жареная свинина с лучком да с картошечкой. Мамаша Климчакова своих уработавшихся мужиков кормила основательно. Стасе это в голову не пришло, вот она и совершила ошибку.

Патриция достаточно хорошо знала Кайтуся, чтобы чувствовать, когда он врёт. На этот раз не врал. И делал это весьма неохотно.

— Так почему же он этого суду не сказал? Ни он, ни его девицы?

— Чтобы выставить Стасю лгуньей. А при случае девицы хотели и Карчевскую замазать. Стася не знает, кто ту водку выпил, верит, что невеста.

— Ясно. Могла бы и сама догадаться. Откуда им знать, что весь этот процесс — одно большое надувательство…

Патриция без всякого предупреждения резко сменила тему:

— Ладно, чёрт с ней, с водкой. Ты, понятное дело, был на осмотре места преступления?

Кайтусь чуть не подавился куском оладьи. Он тихо надеялся, что Патриция не станет об этом спрашивать и довольствуется одной маленькой правдой. Господин прокурор принялся лихорадочно соображать, что бы тут соврать, но, как назло, в голову ничего не лезло, ведь она, на худой конец, в любой момент могла съездить туда сама и увидеть всё собственными глазами. Мало того, могла и защитника с собой прихватить!

— Ну был. Видел я это место. И что с того?

— Он взял её за руку, два шага, и она уже оказалась за калиткой. Там так удобно подъехать? Улица?

Кайтусь постарался прикрыть смущение пренебрежением и равнодушием:

— Никакой улицы нет, но подъехать можно. По просёлку. Если постараться, можно и к самой калитке, но быстро развернуться, это уж дудки, признаю, тому на «Варшаве» здорово пришлось попотеть.

— Если вообще подъезжал, — усомнилась Патриция. — Так я и вижу таксиста, который в ночи будет соваться на просёлочную дорогу, где нет разворота. Сколько там до улицы?

— Как минимум метров сорок, — неохотно признался Кайтусь. — Что вовсе не доказывает, будто не стал заезжать. В конце концов, ведь те две всё же вышли и на том же такси уехали!

— А надо было отыскать таксиста, а не плакаться на разыгрываемые спектакли! Хороши следователи, нечего сказать… За сорок метров Стася десять раз могла прийти в себя! А что это за россказни, кто где сидел? По показаниям правдивой Стаси выходит, что Климчак спереди. Как же, кто рядом с водителем, тот и платит! А Гонората, что, со слов Стаси, пила, как губка, с заднего сиденья называет адрес, показывает дорогу, платит, отпирает калитку… Чушь! Как ты это себе представляешь? В стельку пьяная Гонората даёт указания, а Климчак рядом с шофёром, что? Спит?

— Нет. Едет.

— Молчит себе в тряпочку и подчиняется бабским распоряжениям? Какой-то очень уж Лёлик пассивный. Тебе не кажется?

— По капусте её волок, — буркнул Кайтусь.

— Собака его больше волнует, чем Стася. А наша несчастная героиня калитки даже не проверила, а вот в подвал ломанулась, чтобы уж точно обратного ходу не было. Бред сивой кобылы! А дикая ненависть обеих панёнок, запавших на Лёлика, тебе ни о чём не говорит? Или этого тоже никто не заметил?

— Не многого ли ты хочешь от судьи? — съязвил Кайтусь.

— Судьи! — яростно фыркнула Патриция. — А героическая оборона в дачных казематах? Если это изнасилование! Какая же сволочь за всем этим стоит?!

На последний вопрос Кайтусь ответа не дал.

Уже по возвращении из Лонцка для Стаси начались трудные времена.

Самый нервный период с жутким трепыханием где-то внутри уже почти прошёл, ситуация прояснилась, но от этого стало только хуже. От родной сестры, дружившей с Гоноратой, Стася узнала, что Лёлик и в самом деле обзавёлся невестой, которая, почитай, поселилась у них дома, и дата свадьбы, того и гляди, будет назначена. Зажицкая тоже почти что получила отставку, ходила мрачнее тучи, а девчонки как-то при ней шутили, что Элька — не промах, раз уж поймала мотылька, то не выпустит. Стася чуть было не ляпнула, как же так, ведь говорил, что женится только на девственнице, при чём же тут Элька?

Так она и трепыхалась, когда повстречала Гонорату с Павловской. И не выдержала, спросила про свадьбу Лёлика. Гонората явно без энтузиазма подтвердила, что да, собирается жениться. Когда, не сказала, и довольной не казалась. Не будь Стася так занята собой и своими чувствами, наверняка заметила бы, что Гонората отнюдь не в восторге от будущей жены брата и всю эту затею со свадьбой ничуть не одобряет.

А Стасе во что бы то ни стало следовало увидеться с Лёликом, ведь ситуация сделалась критической, и процесс соблазнения просто необходимо было ускорить. Ничего лучшего придумать не смогла, как только заявить, что у неё к нему срочное дело.

— Нет его, — сказала Гонората. — На даче работает, вернутся с отцом только к вечеру… — И вдруг вспомнила, кто ещё там, на даче, отирается. Гонората даже специально не задумывалась, интрига родилась сама собой, тем более что Стася торчала рядом, как приклеенная. О Лёлике спрашивает, вот и отлично, втюрилась она в него или нет, а пригодится. — У нас тут вечеринка намечается, — равнодушно добавила Гонората, — Юрка Зажицкий приехал, может, зайдёшь?

Не появилось ещё на свете такой силы, что заставила бы Стасю отказаться, и приглашение было немедленно принято. Она подождала на лавочке, пока девчонки управятся с каким-то своим делом и вернутся за ней. Готова была дожидаться хоть до утра. Ей и в голову не пришло, что тем самым полностью демаскирует свои так неумело скрываемые планы и чувства в отношении Лёлика. А девчонки дурами уж точно не были. Все втроём пошли к Климчакам.

В Стасиной голове царил полный сумбур: первый раз в гостях в этой квартире, а в перспективе — Лёлик. Как себя вести? Смело, развязно и соблазнительно или, наоборот, скромно и сдержанно? Заставить его проявить к ней интерес? Сидеть тихо, ждать и притворяться равнодушной? Нет, это отпадает, сам он не начнёт, не очень-то его Стасина добродетель привлекает, да и вообще, сколько можно тянуть, того и гляди будет поздно. Может, и правда, доказать ему?

И тогда он женится на ней, а не на какой-то там Эльке!

Слишком всё быстро закрутилось. Стася предпочла бы помедленнее, поспокойнее. Понятно, что ничего обдумать она не успела, пыталась разобраться в своих ощущениях, да тоже не вышло. С одной стороны, над всеми смешанными чувствами главенствовало нетерпение, а с другой — извечное, чтобы не сказать, клиническое: и хочется, и колется…

Это и представляло собой главную проблему, на решение которой требовалось время. А времени-то и не хватало.

Человек более опытный и то испытывал бы затруднения, а что уж говорить о Стасе! Поставив в итоге на контролируемое дерзкое соблазнение, она не рассчитала свои силы. Знала, что алкоголь позволяет расслабиться, отпускает моральные скрепы, чувствовала, что ей трудно будет преодолеть собственную сдержанность, а надо действовать вопреки себе, против своей натуры, вот и забыла про закуску, приняла допингующий продукт на пустой желудок.

А стол изобилием не блистал. Водка и печенье — кошмарная парочка! Зажицкие не появились, а посему начали втроём: Гонората, Павловская и Стася. Гонората легко пьянела, водки не любила и поэтому сразу принялась себя ограничивать. Стася знала, главным образом из книг, ну, и по своему мизерному опыту, что дамы не пьют как сапожники, никакого хрясь сразу по стакану! — а только маленькими глоточками, по чуть-чуть, а приличные деревенские женщины, вообще, выпивая рюмку, прикрывают рот передником. В застольях, где Стасе доводилось участвовать, главным напитком был «папа с мамой», то есть сладкий вишнёвый сок со спиртом, а сей нектар очень удобно было пить по полрюмки. Вот она машинально и применила известную методу в новых обстоятельствах. Только Павловская, имевшая крепкую голову, опрокидывала рюмку как нормальный человек.

Гонората помнила про свою интригу, слух у неё был хороший, и, как вернулись работники, уловила. Она завела пластинку, заставила Стасю поднять тост, долила её рюмку доверху, слегка удивившись, что девушка не возражает. В стоявшем на столе графинчике, который своей элегантностью должен был подчёркивать изысканность торжества, оставалось уже на донышке.

Павловская встала из-за стола, подошла к буфету, спокойно достала оттуда непочатую поллитровку и предъявила на всеобщее обозрение.

— Вот, пожалуйста! Есть ещё!

На эту презентацию и угодил вошедший из кухни Лёлик.

Он не кинулся очертя голову в бездну разврата и не воспылал безумной страстью при виде Стаси. «Добрый вечер, девушки», — только и сказал. Стася же совсем растерялась, беспомощно огляделась, схватилась за графинчик и поболтала остатками водки.

— Гонората, ты почему так плохо пьёшь, — высказала она претензию хозяйке. Это должно было прозвучать задорно, а вышло, скорее, жалобно. — Здесь ещё чуток есть, с кем мне выпить?

— С Лёликом, — посоветовала Гонората и достала из буфета соответствующую ёмкость. — Из меня никудышная компания, от водки сразу плохо делается, а вот Лёлик — другое дело, может поддержать.

Лёлик, конечно, мог, но в данный момент не хотел.

— Господи, отстань, что это вам так приспичило?

— Тоже мне трезвенник выискался, трудно, что ли, с ней выпить?

— Я устал, только что со стройки. Мне есть хочется.

Гонората заподозрила неладное.

— Отец тоже вернулся?

— Вернулся, ужинает. Что она тут графином размахалась? Я голоден как волк и с ног валюсь, ещё развезёт!

Обуреваемая своими разнонаправленными чувствами, Стася, словно маятник, раскачивала графин с остатками водки над свежепоставленным стаканом. Говорить она была не в состоянии, только смотрела глазами раненой серны. Подпиравшая буфет Павловская наблюдала за этой сценой с умеренным интересом.

— Выпей, раз девушка просит. Видишь же, что просит. С одного не развезёт. Наливай, Стася, а то выветрится!

Стася послушно налила, старательно следя, чтобы последние капли попали в стакан. Во избежание лишних препирательств Климчак стакан взял.

— Ну ладно, ваше здоровье.

Выпил и, не обращая внимания на застывшую Стасю, поискал, чем бы закусить. Обнаружив только печенье, обозвал его дерьмом, заявил, что идёт ужинать, и отправился на кухню. Стася отмерла и вся в нервах, забыв о приличиях, жахнула свою рюмку. Гонората выглянула на балкон.

— Слушайте, пошли на балкон, там приятнее. Давайте все перетащим.

Перебазировались за столик на балконе. У Стаси уже шумело в голове от последней рюмки, но ещё хватило ума напиться содовой. Она изо всех сил пыталась собраться с мыслями и чувствовала, что сегодня решающий вечер — пан или пропал, надо же, в конце концов, определиться!

Гонората вернулась в комнату, сменила пластинку, рядом опять нарисовался Лёлик.

— Что, меняете дислокацию?

— Кто ещё там, в кухне? — с подозрением спросила его сестра. — Только родители?

— И Эльжбета. А ты против?

Гонората откровенно поморщилась.

— А эта чего заявилась?

— Работать на стройке может, а прийти нет? Имеет право с нами поужинать?

В голосе Гонораты слышалось крайнее осуждение:

— Нашёл невесту, нечего сказать! Не вздумай её сюда в комнату пускать, — она заметила бутылку водки и вручила её брату. — На, открой!

— Очень надо, она сюда и не рвётся, — обиделся Климчак, ловко выбивая пробку. — Устала девчонка, весь день вкалывала на даче, поест и пойдет домой.

— И ты с ней? — брызнула ядом сестричка.

— А что, мне невесту и проводить нельзя? — парировал братец.

Сидевшая здесь же у открытой двери Стася слышала весь разговор и вскочила как ошпаренная. Та самая Элька! Ну нет, этого она не допустит, раз уж решила быть соблазнительницей!

Климчак стоял за порогом, рванувшаяся к нему Стася об этот самый порог запнулась и рухнула прямёхонько на него, что выглядело, будто кинулась к нему в объятия. Бутылку, к счастью, держала Гонората, так что у Лёлика руки были свободны, и он смог поймать падавшую на него девушку. Такое проявление страсти пришлось ему по вкусу, и хотя голод давал себя знать, игнорировать столь нежные авансы донжуан из Плоцка не собирался и дал заманить себя на балкон.

Гонората наполнила рюмки. Она вовсе не хотела зла этой глупышке Стасе, хоть та и носилась со своей добродетелью, как дурень с писаной торбой, зато очень даже желала зла Эльжбете. Всё лучше, чем эта подстилка, бетон мешать да лестницы мыть — ещё куда ни шло, так нет же, лезет в приличный дом, а уж в невестки такую, боже упаси! Совсем у Лёлика крыша поехала, но, может, Стася эту Эльку подвинет…

Таким-то вот образом девчонка, воспринимаемая до сих пор с некоторым пренебрежением, вдруг сделалась главной героиней разыгравшейся драмы.

Пользуясь случаем, Гонората подсунула участникам вечеринки полные рюмки. Как истинный джентльмен Климчак не мог отказаться и выпил, Стася тоже. От более нежных проявлений чувств Стася сумела уклониться, не обниматься же при всём честном народе, но намекнула весьма прозрачно, что не прочь провести с Лёликом вечер, и настроение у неё боевое, готова хоть коней красть. Климчак с сожалением признался, что сегодня как раз с этим могут возникнуть проблемы, так как девушка его здесь, да и вообще он ещё не ужинал. Стася моментально нашла выход — пусть скорее поест, проводит девушку и вернётся, а она милого дружка подождёт. Милый дружок подумал, что вариант неплох, и со вторым стаканом прошмыгнул на кухню, гонимый скорее голодом, нежели страстью к невесте.

Стасю же выпитая вместе с Лёликом последняя рюмка добила окончательно. Голова пошла кругом, остатки самоконтроля полетели в тартарары. Куда он ушёл? К проклятой Эльке! Нельзя, чтобы он на ней женился, ни за что, и точка! Сам же сказал и ей, и Зажицкой, что женится только на девственнице, а эта Карчевская — такая шалава, пробу некуда ставить, обычная потаскуха! Так как же он может…

Нет, она этого не допустит ни за что на свете!

До безобразия трезвая Павловская уселась рядом, попросила содовой, сифон стоял у Стаси за спиной. Несмотря на полный ералаш во всём организме, она умудрилась-таки наполнить и передать подруге стакан, ничего не разбив. А поскольку образ Лёлика всё сильнее крутился у неё в голове, а противная Павловская подтвердила, что в кухне и в самом деле сидит его невеста, Эльжбета, Стася насела на соседку с вопросом:

— А она девственница? Слушай, эта его девушка — девственница?

— Откуда мне знать? — с холодным равнодушием отвечала Павловская, поскольку сие обстоятельство было ей глубоко безразлично.

— О чём это она? — изумилась Гонората. — Спятила, что ли?

Павловская пожала плечами:

— Совсем у неё ум за разум зашёл. Где Эльжбета и где девственность, полный бред…

— А я — девственница! — победно заявила Стася и съехала с табуретки, разбив по пути рюмку.

Подобное продолжение банкета Гонорату никак не устраивало, она помогла гостье подняться и усесться поудобнее.

— Тебе плохо? Стася, может, я тебя домой провожу?

— Фигушки! — икнула Стася, вцепившись в стол. — Со мной полный порядок. Я… Лёлика по…жду.

— Напилась, — констатировала Павловская. — Блевать будет. Тащи скорее таз с водой.

На эту прелестную сцену и угодил вернувшийся на балкон Лёлик. Шокированный герой-любовник немедленно предложил:

— Отведите её домой! Вот, чёрт…

— Она не хочет. Желает тебя дождаться.

— Ну, вы, девчонки, даёте…

Гонората с тазом успела в последнюю минуту, брат не выразил ни малейшего желания ей ассистировать при отлично ему известных симптомах, забрал очередной стакан с живительной влагой и исчез с горизонта. Он опять появился, когда Стасе удалось в общих чертах вернуть себе человеческий облик, и хотя в голове ещё шумело, но прочими компрометирующими явлениями это головокружение уже не сопровождалось. Она рухнула в шезлонг, который Гонората скоренько расставила на всякий случай.

Амант объявил, что они с невестой уходят. Стася, совсем уже не владея собой, завопила:

— Но ты же вернёшься? Ты должен вернуться, я подожду! Ведь я же девственница! Раз говорю, то так оно и есть!

Гонората, в конце концов, не выдержала:

— Что, совсем невтерпёж?

— Сказать-то каждый может, — рассмеялся Лёлик.

В Стасином состоянии, если уж на то пошло, ничего из ряда вон выходящего не было. Ну, упилась девчонка до хвастовства, только и всего, проспится и даже не вспомнит, что болтала. Неловко немножко, да чего не бывает!

— А я тебе докажу! — с пьяным упорством настаивала Стася, пытаясь подняться из шезлонга, что оказалось не так-то просто. — Могу доказать! Хочешь?

Климчак от души веселился:

— Кто ж откажется. Спокойной ночи, паненки, я пошёл.

— Не нравится мне всё это, — буркнула вполголоса Гонората, проводив брата взглядом, и принялась потихоньку убирать со стола.

— Перебесится, — бросила ей Павловская.

— Прямо не знаю. Может, и перебесился бы, да только присосалась она, что твоя пиявка. По мне, так уж лучше бы Стася…

Истомлённая переживаниями Стася их диалога не слышала, задремав в шезлонге, где её никто не беспокоил. Гонората, перетаскав посуду в кухню, вернулась на балкон и озабоченно спросила:

— А с ней что будем делать?

Павловская пожала плечами:

— Она тут что-то о хате с Лёликом бормотала, слушай, похоже, не успокоится, пока его не заполучит. Может, им на вашу дачу поехать, а?

— Пусть едет, если так хочет. Не здесь же ей ночевать.

— Прохладно становится. В кухне уже пусто?

— Пусто.

— Пошли туда…

Стася достаточно легко позволила переместить себя на кухню, но, усевшись на козетку, уснула мёртвым сном. Гонората честно пыталась разбудить гостью и предлагала отвезти домой, но в ответ получила наглое заявление, что Стася ждёт Лёлика и без Лёлика с места не двинется. Ну, нет так нет, пусть с ней этот болван и возится!

Когда уже поздно вечером Лёлик наконец вернулся, разбуженная Стася начала понемногу трезветь. Чувствовала она себя неважно, но в ситуации ориентировалась целиком и полностью. Вместо того чтобы ехать домой, поедут на их дачу, именно она поедет, а не эта Элька! А там видно будет, не иначе как настал момент доказать ему, насколько она отличается от всех тех распутных девиц, какое она исключение, а значит, достойна стать избранницей и законной женой.

Оказавшись на участке, Стася совсем протрезвела и прекрасно видела, что Гонората калитки не заперла, а просто прикрыла. Даже и не думала к этой калитке приближаться, Лёлик ей нужен был во что бы то ни стало, поэтому и притворялась, что верит, будто она заперта, но всё-таки боялась. Как-никак впервые наедине с мужчиной и готова ему отдаться, но только никакой инициативы с её стороны, пусть он её завоёвывает, пусть старается, а она для виду, конечно, чуток посопротивляется…

В темноте Стася споткнулась и упала, здорово ударившись о что-то твёрдое и мокрое. Из носа пошла кровь, и только потом разобрала, что приложилась о кочан капусты, практически под ногами невидимый. Она уже и раньше спотыкалась о какую-то деревяшку, ещё что-то ногой задела, но боли почти не чувствовала. Лёлик озаботился и в своей заботе зашёл слишком далеко, а Стася так быстро и сразу была не согласна. Пришлось протестовать, да и зябко стало, ветрено, уж лучше и правда в подвал.

Понятное дело, убежать она могла двадцать раз, но о бегстве даже и не помышляла, оценила старания Лёлика — плащ постелил и простыню, всё как положено, а с раздеванием это уж он переборщил. Пусть не думает, что она такая податливая, пришлось ему потрудиться и ей помочь. Протестуя и угрожая, Стася дипломатично переждала, пока он управится с брюками, на словах сопротивляться можно было сколько угодно, слова же ничего не стоят. А как он упоительно убеждал её сдаться! Всё, как заведено, она сопротивлялась, он преодолевал сопротивление…

Ну, теперь он сам наконец убедится, а то ведь до последнего не верил!

И тут грянул гром с ясного неба.

Ведь он-то не пил. Как же мог так ошибиться? Выходит, соврал, имел наглость заявить, что нет у неё никакой столь бережно хранимой добродетели. Оскорбил до глубины души! Посмел пренебречь столь торжественно преподнесённым ему сокровищем!

Обида и злость окончательно протрезвили Стасю, и она чуть ли не в драку полезла с Лёликом за свою, уже бывшую, добродетель. Тому было по барабану, он просто констатировал факт, только и всего, но для Стаси это стало вопросом жизни и смерти, и она от пережитого нервного возбуждения, обиды и злости даже расплакалась. Но плакала совсем чуть-чуть, верх взяла настырность, ведь после столь страстного свидания Лёлик обязан был на ней жениться, сам говорил, что только на девственнице! А теперь что? Она этого так не оставит и требует, чтобы женился. Что он себе думает?!

Лёлик о женитьбе ничего хорошего не думал и вообще рассчитывал подольше поразвлечься, а тут, на тебе, нарвался на скандал. Девчонка симпатичная, и даже приятно немного побороться вперемешку с нежностями, но ничего экстраординарного. Опять же не невинность, не гурия, а туда же с претензиями. Впрочем, опыт общения с женщинами у Лёлика имелся немалый, спорный вопрос он быстренько замял, претензии заглушил комплиментами, от продолжения отказался и вежливо отвёз надутую Стасю домой.

А вот на следующее утро…

К прочим раздирающим несостоявшуюся жертву чувствам добавилось ещё одно. Подавленность. С трудом дождавшись, когда семья разбредётся в разные стороны, чтобы никто, не дай бог, не привязался, Стася с ещё большим трудом заставила себя принять решение. К кому обратиться в таком поганом положении, кому довериться, с кем посоветоваться? Мельницкая отпадала наверняка, осудила бы подругу, а то и вовсе знаться бы перестала. Гонората? Так она же его сестра! Павловская пожала бы плечами, и всё, одноклассницы только порадовались бы её беде, на смех бы подняли. О родных и речи быть не может. Кто оставался?

Зажицкая!

Пожалуй, она одна. Лёлика знала как облупленного, зуб на него имела из-за той патлатой шлюхи и уже с ним порвала. Только она и поймёт, в чём тут дело, а, глядишь, и посоветует, как с ним поступить. А если даже Стася ничего ей и не расскажет, то всё легче будет, ведь Зажицкая тоже осталась с носом.

Ядьку Зажицкую просто перекосило со злости. Карчевскую, эту жалкую лахудру подзаборную, она ещё могла стерпеть, но Стася? Вот ведь Лёлик — сволота немытая, а как клялся, что другие ничего не значат, только она одна. Как же! Ну, увидит гадёныш паршивый, чего стоит ничего не значащая Стася! Отомстить во что бы то ни стало! Они обе вместе покажут ему, где раки зимуют!

Стасю месть не вдохновляла. В её взбудораженном сознании месть и Лёлик вступили в острое противоречие. Удручённая, обиженная и отчаявшаяся девчонка, с одной стороны, хотела мстить, но с другой — ещё больше хотела Лёлика. Чтобы каялся, чтобы молил о прощении, чтобы стоял на коленях и выбрал её, только её, единственную и неповторимую, и чтобы прогнал прочь пинками эту мерзкую Эльку!

Сама она на открытый скандал никогда бы не решилась, это факт. Ядвига её подбила. Исподтишка убеждала и уговаривала, подсказывала и подзуживала, якобы от чистого сердца, а на самом деле в ярости на неверного любовника. Но сообразила всё это Стася, когда уже было поздно. Зажицкая вдруг принялась Климчака выгораживать, оказалось, что сговорились с Гоноратой, потом резко сменила фронт и пыталась его утопить. Вроде были у них подозрительные махинации…

Ну и под конец последний удар, просто напасть какая-то или злой рок, обследование у врача и как результат — медицинское заключение. Получилось, что оба ошиблись: и Стася, и Лёлик. Выходит, Лёлик имел право обвинить её во лжи, а она полное право — обидеться. Может, теперь и удалось бы отыграть назад, если бы не этот идиотский суд!

Кошмар и тихий ужас…

Судья возобновил рассмотрение дела.

Всё шло наперекосяк, совсем не как положено. Патриция даже устала возмущаться. Безалаберный птеродактиль устроил из допросов свидетелей обвинения и защиты полнейшую чехарду. По закону очернять Климчака и обелять Стасю надо было с самого начала, а только потом защитник мог поступать наоборот. На этом же чудном процессе только теперь появились настоящие свидетели, объективные и беспристрастные, и вообще приличные люди.

Двое педагогов из Стасиной школы по очереди показали, что о ней слова плохого нельзя сказать. Учительница заявила, что ученица, которую она знает уже три года, девочка умная, учится хорошо, только последнее время стала немного лениться.

Судья пёр напролом:

— А приврать она не любит? Или нос задирать?

— Нет, носа она не задирает, скорее, отличается скромностью, немного замкнута.

— А как она одевалась?

«Дурацкий вопрос, — раздражённо подумала Патриция. — Как она должна одеваться в школу? В кружевные пеньюары или в кринолины?»

— Одевалась очень скромно, — спокойно ответила учительница. — Я сегодня даже удивлена её элегантностью.

Нет, повышенного внимания мальчикам она не уделяла, уроков не прогуливала, училась нормально.

Учитель знал Стасю ещё больше:

— Основываясь на своих четырёхлетних наблюдениях, могу ответственно заявить, что впечатление она производит хорошее. Я был очень удивлён, когда пару месяцев назад она впервые получила тройку. Скромная, тихая, к мальчишкам не приставала, молчаливая, скрытная.

Судья быстро выбился из сил и передал бразды правления сторонам. Первым их подхватил прокурор:

— Допускаете ли вы, что вне школы она могла быть совсем другой, чем в школе?

— Если вас интересует моё мнение, то подобное абсолютно исключено.

— Вы не замечали двуличия?

— Нет.

Кайтусь тоже сдался. Адвокат даже не стал напрягаться.

Одноклассница Сухальская Ева. Патриция присмотрелась к ней повнимательнее. Обычная девчонка, одета прилично, внешность среднестатистическая, вежливая, вроде неплохо воспитанная… Судья, похоже, передохнул:

— Вы учитесь с Руцкой в одной школе?

— Да, в одном классе.

— Она говорила вам об изнасиловании?

— Говорила… — После минутного колебания. — Потом.

Адвокат не выдержал:

— Странно, если бы до того, — с иронией и довольно громко заметил он.

На это замечание судья кивнул явно одобрительно и потребовал уточнить:

— Когда?

— Когда в школу приехал прокурор.

— От кого вы об этом узнали?

— От Руцкой.

— Что она рассказывала?

Ясно было, что свидетельница Сухальская весь рассказ вспоминала и повторяла не один раз, благодаря чему затвердила его наизусть. Это был краткий пересказ Стасиных показаний, разукрашенный вставками типа «темно-холодно-далеко» и «в лесу полно разбойников». Самый большой интерес к её показаниям проявил обвиняемый.

Безнадёга полнейшая.

Чтоб народ совсем не сдох со скуки, здоровенную свинью подложила Стасе её родная мамаша. Вконец замотанная, не представляющая себе всей сложности ситуации, жутко обиженная отсутствием информации и собственным неведением, понятия не имеющая, где надо врать, она пошла по пути наименьшего сопротивления и выложила всю правду. Патриция поняла, что мамаша совсем не в курсе. Ну побаловалась с хлопцем в укромном месте, велика важность, обычное дело! Лишь бы в подоле не принесла, а тут, как видно, никакой опасности нет, зачем же крик поднимать?

— Как часто дочь поздно возвращалась? — без малейшего интереса спросил судья.

— Да разве упомнишь, когда именины или ещё что…

— А жених у неё был?

— Был, — решительно заверила мамаша.

— Кто такой?

— Левецкий Януш.

— Официально просил руки?

— Не то чтоб официально, так ходил. И мать его была.

— Что ваша дочь говорила о случившемся?

Мамаша не могла больше сдерживать обиды и горечи:

— Ничего не говорила!

— Как это, совсем-совсем ничего?

— Поначалу совсем.

— А потом?

— А потом тоже ничегошеньки, только что на суде узнаю. А я и сейчас ничего не знаю. Она страх до чего скрытная, всё в себе держит!

— А Гонората к вам домой заходила?

— Заглянула тут одна, спросила, дома ли Стася, и тут же след простыл. Потом ещё три раза так заглядывала. Я спросила, чего это она в третий раз уже? Я-то спрашивала…

— А дочь что ответила?

— Сказала, мол, сестра она того, которого на суде увидишь. Ни словечка не скажет, такая завсегда скрытная! И упёртая!

— Кто где спит? Сколько у вас комнат?

— В той комнате, где Стася, мы с мужем спим, и она с другой дочкой на диване, и ещё сын. А во второй комнате дочь с зятем, двое детей у них.

— И никто не заметил следов побоев?

— Муж на работу ушёл, я с утра за молоком, а как от мясника вернулась — её уже не было.

— К мяснику за молоком? — поинтересовалась у брошки Патриция, на что Кайтусь хрюкнул и принялся сморкаться.

Чёрное мамашино дело продолжила соседка, некая Рутякова. Судья дал ей волю, не прерывал и не задавал дурацких вопросов.

— Брала я у Климчаков мясорубку, это с утра. А как сварила обед, пошла относить. Вхожу, значит, в кухню, а там Руцкая сидит. Гонората ей: «Идём, Стася, провожу домой», а та говорит: «Не пойду, всю ночь буду сидеть, пока Лёлик не вернётся». Своими собственными ушами слышала, только не моё это дело, я и не вмешивалась…

Патриция некоторое время размышляла над вероятностью, могла ли эта баба сама такое придумать или так, по-соседски, свидетельствовать в пользу Климчака? Вряд ли. Не то поколение. Если бы в интриге были замешаны родители, тогда ещё куда ни шло, но с молодёжью?.. Нет, ничего не поделаешь, приходится признать, что Стася и в самом деле впервые в жизни слетела с катушек.

Показания очередного свидетеля понравились журналистке больше. Приглашённый защитой сержант милиции участвовал в осмотре места происшествия и разъяснил, по крайней мере, топографические неувязки. Судья пустил дело на самотёк и почти сразу же предоставил этого свидетеля в распоряжение защиты.

— Можно ли было подъехать на машине к самой калитке? — спросил адвокат, запутав предварительно капустный вопрос.

Сержанту не пришлось продираться через пресловутый огород, хотя наличие собаки он подтвердил. Как и возможность приблизиться к калитке.

— Можно.

— Вы там и остановились?

— Да.

— А развернуться трудно было?

— Там просёлок, ничего трудного.

Странная защита. То, что подъехать легко, свидетельствовало, скорее, что Стасю могли задурить, подъехали к самой калитке, а когда вышла, быстренько впихнули внутрь, и дело с концом. Если бы ей пришлось пройти пешком хоть метров двадцать, было бы доказательство её сознательного участия в романтической прогулке с Лёликом при луне. А тут, выходит, девчонки имели полную возможность смыться на той же тачке… И где, спрашивается, Гоноратины яблоки?!

Похоже, судейская тупость оказалась заразна и перекинулась на адвоката…

Погодите-ка… Одно дело таксист, а другое — милиция. Может, милиция при свете дня и подъехала, не то что таксист в потёмках? Защитник просто обязан об этом спросить! Ах, да, таксиста же не нашли…

Судья показания сержанта вниманием не удостоил, а по своему обыкновению бурчал что-то невразумительное то ли для протокола, то ли заседателям. Оказалось вдруг, что дополнительные показания должна дать Зажицкая.

О, она, разумеется, была тут как тут! С чрезвычайным интересом слушала полемику между Стасей и Карчевской. А вот надобность в ней, внезапно возникшая у правосудия, ничуть её не порадовала. Видно было, как ей не хочется снова занимать свидетельское место. Патриции стало любопытно, на какой стадии находится в настоящий момент отставная любовница, ранее готовая бросить всё, начиная с мужа, ради своего ненаглядного? Выгораживать его будет или добивать?

Судья явно на предыдущем свидетеле отдохнул, набрался сил и теперь готов был к новым свершениям.

— Донос от обвиняемого получен насчёт вашего познанского дела, — начал он сурово. — Что скажете?

Зажицкая ощетинилась, словно перепуганный ёжик:

— Это неправда.

— Что неправда?

Пара секунд на обдумывание.

— Всё неправда.

— Но дело-то против вас в Познани заведено?

Свидетельница лихорадочно искала, что ответить.

— Нет. То есть… закрыто.

— А говорила, ничего не знаю!

— Так я только сейчас узнала. Это, как оно…

— Оговор, — быстро подсказал прокурор.

— Ага, оговор.

— Но обвиняемый изложил всё в письменном виде. Так как?

— Никак. В смысле… он того… со зла.

— А злился на что?

— Да я… я не соглашалась говорить, что Руцкая… того… сама на него вешалась.

— А вешалась?

Боязнь за себя у Зажицкой вдруг отошла на второй план, а на первый вырвалась мстительная обида.

— Не вешалась! Она с парнями не путалась. Это он упёрся, что раз такая святая, то он её должен… Напоили её.

Климчак на своём месте беспокойно заёрзал, а на его лице появились сначала удивление, потом гнев, а под конец — благородное возмущение, достигнутое с изрядным трудом.

Судья казался явно смущённым и неуверенным.

— А не было там с Гоноратой, когда те письма писали, какого разговора, что сговорились?

— Кто? — спросила совершенно сбитая с панталыку Зажицкая.

По судье было видно, что он понятия не имеет, кто с кем и в какую сторону. Дезориентированный старикан покопался в бумагах, посопел и буркнул что-то в прокурорскую сторону. Кайтусь только того и ждал.

— А вы не заметили, что Гонората с Павловской специально постарались подпоить Руцкую? Они ничего такого не говорили?

— Нет, Павловской не было.

— А кто был?

— Карчевская, — ответила свидетельница после продолжительного молчания и сквозь зубы.

— Карчевская говорила что-нибудь?

— Говорила, что Климчак сам ей сказал, что Руцкая за ним бегает, но я не верю. А вот Гонората…

— Да? Что Гонората?

— Это уже потом, когда Карчевская ушла.

— И что же сказала Гонората?

Зажицкая с трудом выдавливала из себя слова:

— Что очень он на неё запал и просил, чтобы чуток её разогрели, а то ему некогда.

— Что ему некогда?

— Ну, в смысле обхаживать её. Они хотят дом достроить, он целыми днями вкалывает. Отец заставляет.

— Значит, они должны были её напоить, чтобы не сопротивлялась?

— Ну да. Только она… он ей тоже нравился.