Девочка и птицелет

Глава тринадцатая

Взрослых все-таки нужно жалеть. Ведь, как правило, они умирают раньше нас. Поэтому не следует придираться к их ошибкам и, проще говоря, не стоит выходить из себя, если видишь, что слова у них расходятся с делом.

Мама очень не любит, когда я или папа болеем. А мне очень нравится болеть. И папе тоже. Только нам это редко удается. Мы все какие-то очень здоровые…

На этот раз папа заболел ангиной. У него повысилась температура до тридцати восьми градусов, и стало трудно глотать. Мама среди недели, а не в воскресенье, поменяла все постельное белье — к папе должен был прийти врач. А папа лежал на белоснежной, накрахмаленной наволочке очень серьезный, очень важный и очень грустный и незаметно мне подмигивал, и пил в постели чай с коньяком и лимоном.

— Как же ты здесь будешь один? — спросила мама.

— Не знаю, — ответил папа. И трагическим тоном добавил: — Но запомните, если я в ваше отсутствие умру, то трудно вам будет без меня, двум одиноким женщинам.

Мама сказала, чтобы я вернулась из школы пораньше, потому что я должна ухаживать за больным, а папа сказал, что раз в доме тяжелобольной, то я могла бы и вообще не ходить в школу, а ухаживать за ним. Но мама посмотрела сначала на его очень серьезное лицо, потом на мое очень серьезное лицо и сказала, что этот номер не пройдет и чтобы я отправлялась в школу.

В школе я просидела только четыре урока, а с двух последних — с географии и зоологии — отпросилась домой в связи с болезнью папы.

— А что с ним? — спросила учительница зоологии.

— Еще неизвестно, — ответила я. — Еще врач не приходил. Температура тридцать восемь.

У папы наверняка ангина, но я не сказала этого, потому что ангина слишком обыкновенная болезнь, для того чтобы отпустили с урока.

Я открыла дверь своим ключом, сняла пальто и тихонько вошла в комнату. Папа спал. Он любит поспать днем, только ему это редко удается. Я отправилась на кухню готовить нам еду: мама сказала подогреть бульон и заправить его яйцом.

В нашей семье бульон с яйцом едят, только если кто-нибудь заболел, а обычно мы едим бульон отдельно, а яйца отдельно. Мама меня предупредила, что если яйцо выпустить в горячий бульон, то оно свернется, и поэтому нужно сначала смешать и взбить вилкой это яйцо в половине чашки холодного бульона, а потом вылить эту смесь в кастрюльку с горячим бульоном. Я все так и сделала и подогрела второе — жареную телятину. У папы во время болезни удивительный аппетит, он говорит, что чем у него выше температура, тем ему больше хочется есть.

Когда у меня все было готово, я нарочно уронила крышку от кастрюли на пол и понесла бульон в комнату. От грохота на кухне папа проснулся и сказал, что он не спал.

Не успел папа пообедать, как пришла участковая врачиха Фаина Семеновна. Она измерила папе температуру, посмотрела горло, сказала, чтобы он и дальше принимал этазол и пил горячее, и велела ему три дня лежать в постели.

Когда ушла Фаина Семеновна, папа закурил, но сейчас же погасил папиросу и сказал, что курить ему противно, а это первый признак того, что он по-настоящему болен, а так как он по-настоящему болен, то к нему нужно проявлять чуткость и поэтому я должна его развлекать. Для начала «развлечения» он предложил сыграть в «буриме». Мы взяли по листику бумаги и карандаши.

— «Нету», — сказал папа.

— «Поэту», — ответила я и продолжала: — «Созвучья». Папа ответил на это:

— «Получше».

Мы записали эти слова и стали сочинять на них стихи. У папы всегда очень ловко получается буриме. В этот раз он так написал:

А я так написала:

Мы посмеялись сначала над тем, что он сочинил, затем над тем, что я сочинила, и стали играть в «типографию» — кто больше придумает слов из букв, заключенных в одном слове. Из слова «председатель» папа составил восемьдесят шесть слов, а я — двадцать семь. В «типографию» он всегда выигрывает. — Ну, а что у вас в школе? — спросил вдруг папа.

— Ничего, — ответила я. — Опять получила тройку по сочинению.

— Почему?

Я рассказала, что Елизавета Карловна задала нам на дом написать сочинение на вольную тему — кому про что захочется. Я написала сочинение, под названием «Золото и железо».

— Покажи, — сказал папа.

Я дала ему свою тетрадку, и он начал внимательно читать. Вот что я там написала:

«Из золота делают разные драгоценные вещи, например кольца. У моей мамы есть золотое обручальное кольцо. И когда я была маленькой, оно мне очень нравилось, а теперь уже не нравится. Лучше бы кольца делали из железа, потому что когда хотят узнать, богатое какое-нибудь государство или нет, то спрашивают не про то, сколько оно имеет золота, а про то, сколько оно вырабатывает железа, потому что именно железо — самый главный металл.

А золото, которое называют благородным металлом, фактически металл кровавый. И правильно писали разные писатели, что золото принесло людям много неприятностей. Для того чтобы его получить, люди убивали друг друга, воевали друг с другом или продавали людей, как рабов. Я читала в какой-то книжке, что если бы все слезы, которые пролили из-за золота, собрать в одно место, то вышло бы целое море. Это объясняется тем, что за золото в капиталистическом мире можно все купить, то есть можно самому не работать, а жить за счет эксплуатации.

Мы с вами счастливые люди. Мы живем в новом, светлом, социалистическом мире. У нас хозяевами жизни, хозяевами страны являются не алчные хищники и стяжатели, а люди труда. В нашем новом мире все природные богатства, все достижения науки, техники, культуры служат народу, используются для того, чтобы жизнь людей становилась с каждым годом лучше, счастливее, интереснее, радостнее. Таков главный закон нашего светлого мира — мира социализма».

— Почему же тройка? — спросил папа.

— Елизавета Карловна сказала, что поставила бы мне пятерку, — ответила я, — так как тема моего сочинения правильная и оно идейно по своему содержанию, если бы я не списала конец из «Комсомольской правды». А мне никогда даже в голову не приходило, что Елизавета Карловна читает «Комсомольскую правду». И как можно запомнить, что где написано? Для этого все-таки надо иметь очень хорошую память.

— Оля Алексеева, — сказал папа, — это уже плагиат. Так ты, чего доброго, перепишешь «Белеет парус одинокий» и скажешь, что это ты сама написала.

На этом папа закончил нотацию, и мне показалось, что он совсем не огорчен моей тройкой. Мама мне это так легко бы не спустила. Папа попросил, чтобы я ему дала еще чаю с лимоном и коньяком и положила побольше сахара. Он всегда кладет в стакан по шесть, а то и по семь кусков сахара. Не понимаю, как может мужчина быть таким сластеной. А когда я ему дала чай, он отпил немного и спросил, хочу ли я послушать, какую новую статью он собирается написать.

По-моему, он немного притворяется, когда задает такой вопрос. Он отлично знает, что больше всего на свете я люблю слушать его рассказы о статьях, какие он только задумал. В такие минуты я им особенно горжусь. Это и в самом деле здорово: тысячи и даже миллионы читателей еще даже не догадываются, что будет такая статья, ее еще не напечатали машинистки, не набрали наборщики, еще не оттиснули на газетных листах огромные, постоянно спешащие ротационные машины, лесоруб, может быть, только срубил дерево, из которого сделают бумагу, а я уже знаю, что будет в этой статье. Это все равно что заглядывать в будущее. Хоть краешком глаза, а заглядывать.

— Эта статья будет называться «Существует ли любовь?», — сказал папа и искоса, чуть прищурясь, посмотрел на меня.

Я сделала безучастное лицо. Мне было страшно любопытно, потому что я сама часто задумывалась над этим вопросом, но я боялась, что вдруг папа раздумает и прекратит рассказывать, хотя бы потому, что статья, судя по названию, относилась к числу таких, о которых на афишах кинотеатров предупреждают: «Детям до шестнадцати…» Хотя, с другой стороны, газета это не кино, и ее может прочесть любой ребенок и даже первоклассник.

— Видишь ли, — сказал папа, устраиваясь в постели поудобнее, — в чувство дружбы государство не вмешивается. Это личное дело каждого — дружить ему с каким-то человеком или не дружить. А вот с чувством любви дело обстоит сложнее. Брак заключается, или, во всяком случае, должен заключаться, по любви. Семья представляет собой ячейку общества, как бы частицу государства. И вот Карл Маркс писал когда-то, что если бы брак не был основой семьи, то он так же не являлся бы предметом законодательства, как, например, дружба. Ты понимаешь это? — спросил папа.

— Понимаю, — ответила я не очень уверенно, потому что не знала, к чему он ведет.

— Но вот, — продолжал папа, — в нашу редакцию приходит много писем, в которых рассказывается, что с чувством любви у нас часто совершенно не считаются, как будто его не существует. В результате этого очень затруднены разводы в семьях, которые фактически распались, а люди, не получившие формального развода, не могут на законных основаниях создать новую семью. Я расскажу в этой статье о мальчике, который в четвертый раз убегает из дому, потому что его родители постоянно спорят и дерутся между собой. И о детях, у которых в метрике вместо фамилии отца прочерк, потому что родители не смогли оформить развода. И, наконец, отвечу тем, которые возражают против того, чтобы облегчить расторжение браков, потому что от этого страдают дети… Действительно, всякий семейный разлад отзывается на детях. Но нужно еще разобраться, от чего дети больше страдают. Какое из двух зол большее родители, которые не любят друг друга, часто ссорятся, скандалят и отравляют этим жизнь детей, или родители, которые, хоть и расторгнут брак, но воспитывают детей в дружной, новой семье. Ну и в конце сделаю вывод о том, что если любовь существует, так с ней уже приходится считаться… В общем, я вижу, что статью на такую тему тебе читать будет не интересно.

— Нет, — ответила я не сразу. — Мне это интересно. — А потом вдруг спросила: — Значит, мой родной отец и мама спорили между собой?

Папа страшно растерялся.

— С чего ты это взяла? — сказал он наконец. — Ничего подобного… Они никогда не ссорились и очень уважали друг друга… А как это тебе удалось так рано вернуться сегодня из школы? — постарался он перевести разговор на другую тему.

Мне было неприятно, что папа так смущен и растерян, и, конечно, в другое время я тоже охотно перевела бы разговор на школу, но сейчас я решила выяснить все до конца.

— Меня отпустили, — сказала я. — Но скажи — когда журналист или писатель что-нибудь пишет, он всегда пишет как бы о себе?

— Да, — ответил папа твердо. — Всегда. Как бы он ни старался быть объективным, но все равно все, о чем он пишет, преломляется в нем, все видится его глазами.

— Но если мой родной отец и мама не ссорились между собой, почему мама его оставила?

Я сама не ожидала, что спрошу это так резко. Папа лежал на кровати, опешивший, растерянный, несчастный, с высокой температурой.

— Откуда ты это знаешь? — спросил он, не глядя на меня.

— Он приезжал недавно. Я с ним виделась.

— Это очень сложно, — сказал папа и посмотрел мне прямо в глаза. Боюсь, ты меня не поймешь. Я очень люблю твою маму. Понимаешь… Можно быть счастливым человеком в самом черном государстве и несчастнейшим при самом справедливом строе. Многое зависит от того, кто рядом с тобой. А и я и твоя мама можем быть счастливыми, только если мы будем вместе.

Он так сказал это, что у меня сдавило горло. Кажется, я заразилась от Колиной мамы ее болезнью.

— И все-таки, — сказал папа, — ты маме не говори, что знаешь об этом. Ей будет неприятно.

— А я и не собиралась, — ответила я.

— И приготовь мне, пожалуйста, еще чаю.

Папа снова закурил, глубоко втягивая в себя табачный дым.

Я все-таки больше похожа на папу, чем на маму. Хотя он мне и не родной отец. Я имею в виду не лицом, а в моральном отношении. У меня тоже недостаточная сила воли.

Папа бросал курить уже, наверное, сто раз. Делал он это всегда торжественно и жизнерадостно.

— Больше я не курю! — объявлял он маме и мне. — Для чего мне отравлять собственные легкие ядом, каплей которого можно убить голубя, кролика и даже лошадь. Ученые подсчитали, что процент заболеваний раком у курящих намного больший, чем у людей, которые, как ты и Оля, никогда в жизни не курили. Это последняя сигарета.

И он закуривал эту «последнюю» сигарету, а всю остальную пачку выбрасывал в мусоропровод, или в урну, или просто в Днепр — в зависимости от того, где это происходило.

Затем папа каждый день объявлял: «Четвертый день не курю! Пятый день не курю!» Так доходило до сорока дней. Но после этого он неизменно снова начинал курить и очень сердился, если ему напоминали, что он обещал больше никогда этого не делать.

Я похожа в этом на него. Сколько раз я решала, что буду готовить как следует все уроки, что буду устные готовить так же старательно, как письменные, что не буду рассчитывать на то, что меня не вызовут. И все равно — я не уверена, что делала это хоть сорок дней подряд.

Но дело не в этом. Дело в том, что, как ни странно, с папой мне легче разговаривать, чем с мамой. А сегодня я еще раз убедилась: он мне как-то ближе и понятнее.

И еще одно: я не могу этого объяснить, я это только чувствую, но мне кажется, что папа хочет написать эту свою статью о любви, чтобы оправдаться перед самим собой. А маму он очень любит. И меня. И это очень здорово!