Глава двадцать третья Все собираются в подвале

Крадучись шли беглецы по пустым и безмолвным улицам. Казалось, ни одного человека не было в целом городе. У маленького одноэтажного домика с наглухо запертыми ставнями фельдшер остановился и постучал в дверь. Никто не откликнулся. Фельдшер постучал громче, потом ещё громче, потом заколотил изо всей силы. Наконец откуда-то снизу, как будто из-под земли, мужской голос предупредил:

— Осторожнее! У нас есть оружие. Мы будем стрелять. — И, обращаясь, по-видимому, к кому-то другому, добавил: — Васька, тащи пулемёт!

— Что вы валяете дурака! — рассердился фельдшер. — Мне нужен Конушкин, агроном Конушкин. Вы понимаете?

— А вы кто такой? — спросили снизу.

— Я его приятель, Василий Георгиевич Голубков. Передайте ему, если он здесь.

Только теперь Коля понял, что голос доносился из подвального окошечка.

— Боже мой, — сказал голос, — Василий Георгиевич! Ты ли это, друг дорогой?

— Кто это? — заволновался фельдшер.

— Это я, Евстигнеев!

— Ох, старый дурень, — заревел фельдшер, — так чего же ты под землёй хоронишься? Иди сюда, я тебя поцелую!

— Нет, лучше ты иди сюда, — сказал Евстигнеев. — Нынче спокойнее в подвале.

— Слушай, Петя, во-первых, откуда у тебя пулемёт, а во-вторых, где Конушкин? Мне, понимаешь, Конушкин нужен.

— Насчёт пулемёта я соврал для острастки, а Конушкин у себя на новой квартире. Здесь офицеры жили, и он отсюда переселился. Знаешь, где раньше Елизавета Карповна жила? Он там. Тоже, наверное, в подвале.

— Так, — сказал Василий Георгиевич. — До свиданья, Петя, пойду к нему.

— Ладно, — сказал Евстигнеев. — Может, завтра наши придут, тогда увидимся. А Конушкина сегодня уж спрашивали. «Конушкина, — говорят, — нет?» — «Нет», — говорю. «А Голубкова, Василия Георгиевича, случайно, нет?» «Эк, — говорю, — вспомнили! Да я уж его года два не видел».

— И меня спрашивали? — заволновался фельдшер. — А кто?

— Разве я знаю? — донёсся из-под земли голос. — Разве отсюда разглядишь? Одни только ноги видны, и то неясно.

Василий Георгиевич дёрнул за руки Лену и Колю:

— Ладно, пойдёмте.

Они снова шли по пустынной и тёмной улице. Издали доносилась ружейная перестрелка, где-то затарахтел пулемёт, потом раздался отчаянный крик, и всё стихло. И вдруг ударила артиллерия. Ударила с такой оглушительной силой, что слышно было, как дребезжат стёкла в домах. Вспышки осветили тёмное небо, и грохот разрывов слился в один непрекращающийся гул.

— Скорее, скорее! — торопил детей Василий Георгиевич. — Мы, кажется, попадём в самую кашу.

Они добежали до дома, где должен был находиться Конушкин. Улицы то возникали из темноты, когда небо освещалось заревом вспышек, то снова исчезали. Мелькали дома, палисадники, деревья, росшие вдоль тротуаров. Город как будто вымер.

Фронт был уже так близко, что поспешно сбежали и полиция, и комендатура, и бургомистр со всем своим штатом. Жители, уцелевшие после трёх лет оккупации, прятались по подвалам. Только один раз по улице пробежал сумасшедший, одетый в мешок с дырками, прорезанными для головы и рук.

— Гоните ногами шарики! — кричал он. — Гоните ногами шарики! — В голосе его были и отчаяние и страх. Он промчался мимо. Ещё раз издалека донеслось: — Шарики, гоните ногами шарики!

И снова на улицах стало мертво. Только всё громче била вдали артиллерия, и где-то — кажется, совсем близко — загрохотали танки. Грохот нарастал, заполнил всё вокруг и затих. Танки прошли мимо.

Двухэтажный дом казался высоким в этом городе одноэтажных домов. Изо всех сил Василий Георгиевич заколотил в дверь. И снова послышался голос снизу, как будто из-под земли:

— Кто там? Что надо?

— Конушкин, — сказал Василий Георгиевич, — это я, Голубков, фельдшер Голубков.

— Наконец-то! — послышался снизу голос. — Иди правее, увидишь спуск в подвал.

Они побежали вдоль дома, и, когда спустились по лесенке, дверь уже была отворена. Они вошли в тёмный, сырой коридор. Быстро прошли они по коридору. Перед ними было большое низкое помещение. Какие-то люди шли навстречу. Фокстерьер, тот самый фокстерьер, который принадлежал Владику, радостно визжа, прыгнул к Коле и начал тереться о его ноги. Тут же стоял сам Владик. Он улыбался и протягивал Коле руку. И вдруг раздался голос, хорошо памятный Коле:

— Наконец-то! А я уж думал, что никогда с вами не встречусь.

Коля обернулся. Перед ним стоял однорукий и торжествующе улыбался... Да, всё было как в кошмарном сне.

Схватив Лену за руку, Коля выбежал в коридор. Последнее, что он видел, было растерянное лицо однорукого. Коля захлопнул дверь и быстро потащил Лену по коридору. Наружную дверь он захлопнул тоже и заложил снаружи железным болтом. Теперь преследователь был заперт в подвале. Секунду они могли отдышаться.

— Коля, почему мы бежим? Что случилось?

— Это тот самый, однорукий... Ты понимаешь, Лена? Нам надо спасаться.

— А почему же там Владик? — удивилась Лена. — А почему Василий Георгиевич?

— Не знаю. Я ничего не знаю. Я знаю одно: от этого человека я должен тебя спасти.

Изнутри колотили в дверь.

— Коля, — кричали оттуда, — Коля, открой!

— Бежим! — сказал Коля.

Они побежали по пустой улице. На углу Коля остановился и посмотрел назад. Из подвального окна падал на улицу свет. Тёмные фигуры одна за другой вылезали из подвала. Когда улицу осветила очередная вспышка, Коля увидел фокстерьера, мчавшегося за ними.

Коля дёрнул Лену за руку, и они побежали дальше по переулку. Они задыхались, кровь громко стучала у них в ушах, и сзади они слышали топот и крики преследователей.

Но, может быть, самое страшное — это была собака, маленькая, добрая, знакомая им собака, превратившаяся в неумолимого врага, которая неотвратимо, молча — это было особенно страшно — мчалась по их следам.

Да, всё было совсем так, как бывает в кошмаре.

Они бежали по переулку, и собака уже настигала их — они слышали стук её коготков по камням тротуара. Коля обернулся. В полутьме ему показалось, что собака улыбается. Коля вскрикнул и изо всей силы ударил её ногой. Фокстерьер откатился в сторону. В это время из-за угла уже выбегали преследователи.

Коля и Лена свернули снова. Переулок уходил вверх, в гору. Бежать стало очень тяжело. Лена задыхалась. Коле приходилось всё сильнее и сильнее тянуть её за собой. Переулок изгибался и вдруг за поворотом упёрся в стену. Коля понял: они попали в тупик. И это было тоже как во сне. Выхода не было. Бежать назад было поздно. Они уже слышали торопливые шаги преследователей. В отчаянии Коля оглядывался вокруг.

— Коля, может быть, не надо больше бежать? Пусть догоняют и делают что хотят. Я не могу больше, Коля!

В темноте Коля услышал, как она всхлипывает. Он весь дрожал от ужаса и жалости.

— Леночка, — сказал он задыхаясь, — ну не надо! Ну ещё немножко. Ведь только до завтра. Завтра наши уже будут здесь. Ты знаешь, что я придумал? У меня есть пистолет. Ты беги, а я буду отстреливаться. Я задержу их, а ты пока спрячься где-нибудь в подворотне. Скорее, скорее!

Он вытащил пистолет из кармана и торопил её. Но она не уходила.

— Нет, — сказала она печально и спокойно, — я от тебя не уйду, Коля. Что я без тебя буду делать?

И эти слова наполнили Колино сердце такой благодарностью и нежностью к ней, что он обнял её и крепко поцеловал.

Оба они стали как-то спокойнее. Они вошли в дверную нишу, и Коля вытащил пистолет.

Преследователи показались из-за поворота. Очередная вспышка осветила их. Они стояли группой посреди мостовой и совещались. Жук бегал вокруг и вертел обрубком хвоста.

Делать было больше нечего. Надо было ждать.

— Ты беги… Я задержу их.


При вспышках Коля видел совсем ясно чёрные их силуэты. Коля никогда не пробовал стрелять, но ему почему-то казалось, что сегодня он не промахнётся.

Совещание кончилось. Василий Георгиевич — Коля сразу узнал его решительно пошёл вперёд. Остальные стояли и ждали.

— Коля! — крикнул Василий Георгиевич. — Коля, это я! Ты меня узнаёшь?

— Не подходите, Василий Георгиевич! — ответил Коля. — Я вас узнаю. И я не знаю, почему вы помогаете нас ловить, но всё равно я не сдамся.

— Коля, — сказал Василий Георгиевич, — подожди минутку, не волнуйся! Выслушай сначала, что я тебе скажу. У меня в руке письмо. Вот оно, ты его видишь? — Он помахал квадратиком бумаги. — Очень важно, чтобы ты его прочёл. Оно адресовано тебе. Вот я его вкладываю собаке в пасть. Она его тебе принесёт. При вспышках довольно светло — ты сумеешь прочесть. Потом, если ты захочешь, мы уйдём, и вы с Леной можете идти куда угодно. Ты согласен, Коля?

Коля быстро решал. Кажется, здесь не могло быть подвоха. Но, с другой стороны, все эти взрослые опытнее и хитрее его. Ещё и ещё раз обдумывал он предложение фельдшера. Нет, кажется, ничего не могло случиться.

— Хорошо, — крикнул он, — посылайте собаку!

Василий Георгиевич скомандовал, и собака с письмам в зубах побежала к Коле. Фельдшер отошёл назад, и все четверо стояли неподвижно, не делая никаких попыток приблизиться. Коля взял письмо. Жук завилял обрубком хвоста и, подбежав к Лене, стал на задние лапы. Вспышка осветила улицу.

«Дорогой Коля, — было написано в письме, — человек, который, передаст тебе это письмо...»

Снова наступила темнота. Одно было несомненно: почерк был Ивана Игнатьевича. Снова вспышка.

«Однорукий, которого я велел тебе остерегаться...»

Снова темно. Хоть бы скорее вспышка!.. И снова свет.

»...не враг, а друг. Он должен доставить Лену туда же, куда должен доставить её и ты...»

Опять темнота, и опять вспышка.

«Доверься ему. Повторяю, он друг и послан друзьями. Твой дед».

И тогда Коля сел на крыльцо и заплакал. Он плакал, пока страшный человек, которого Коля так долго боялся, обнимал его единственной своей рукой, пока Владик и фельдшер хлопали его по плечу, пока кто-то, незнакомый Коле — он оказался потом агрономом Конушкиным, — торопил их, говоря, что на улице очень опасно и надо скорее спускаться в подвал. Он всхлипывал ещё и тогда, когда они сидели уже в подвале и пили чай, а Жук, виляя обрубком хвоста, радостно бросался то на него, то на Лену.

Загрузка...