Девственная земля

Глава 3 В ПОКХАРУ

Сегодня мне изменила моя обычная выдержка: пассажирам на Покхару было предложено явиться в полдень к зданию непальской авиакомпании, я же (преодолев, наконец, обычные для Катманду помехи), не по своей, конечно, вине, оказалась на месте сбора в последнюю минуту, навьюченная рюкзаками и всевозможными коробками и свертками с лекарствами, консервами, одеждой.

Волновалась я, конечно, зря: лишь через сорок минут появился нетерпеливый молодой человек и строго предложил нам поторопиться в автобус. При этом он обратился к нам так, словно в задержке виноваты пассажиры.

До элегантного новенького голубого автобуса было недалеко. Со всем своим багажом я подошла к нему последней. Как ни странно, он оказался совершенно пуст, в то время как развалюха-автобус без крыши, стоявший поодаль, был набит до отказа. Кто-то помахал мне из него и громко крикнул:

— На Покхару сюда!

Я с трудом втиснулась вовнутрь, прихватив валявшийся под автобусом почтовый ящик британского посольства. На нем виднелась внушительная, но малоэффективная надпись: «На службе ее величества». Мой багаж кое-как прикрепили к остаткам крыши. Пришлось нанять мальчика, в обязанность которого входило следить за багажом.

Водителя в автобусе не оказалось. Он появился минут через десять, достал из-под сиденья сандалии, надел их, тем самым обозначив, что официально приступил к исполнению своих служебных обязанностей. Затем он поудобнее устроился на сиденье и включил мотор.

Взревев, словно раненый зверь, автобус рванулся и покатил по немощеной дороге. Я испугалась за мальчика, который сидел на крыше. Как ни странно, но и он, и мой багаж оказались на месте, когда мы прибыли через сорок минут в аэропорт Гаучар.

В Непале восемь взлетно-посадочных полос, и все они, за исключением Покхары и Горкхи, — в тераях. Непальские самолеты совершают туда ежедневные рейсы. Благодаря сравнительной дешевизне билетов (около трех фунтов стерлингов за сотню миль) многие непальцы за какое-то десятилетие сменили первобытные способы передвижения на самые современные.

Сначала меня удивило, что возле самолета толпилось много крестьян. Однако вскоре я поняла, что вместо того, чтобы тащиться пешком десять дней и при этом тратить деньги на пищу и ночлег, они, естественно, предпочитают добираться до места назначения за каких-то тридцать минут самолетом.

В это время года указатель направления ветра на Гаучаре не нужен — ветер гонит по летному полю столбы желтой пыли — зрелище пугающее и в то же время завораживающее. Более всего поражает все же царящий в порту неописуемый беспорядок. Просто уму непостижимо, как пассажирам удается добраться до места назначения, и к тому же в одном самолете с багажом.

По расписанию самолет в Покхару должен был вылететь в 14 часов 30 минут. В 14 часов 15 минут я зашла в закусочную аэропорта, чтобы выпить чашку чая. В 14 часов 25 минут из громкоговорителя понеслись какие-то быстрые нечленораздельные звуки, которые могли означать на любом языке что угодно. Я была настроена оптимистично, поэтому решила, что объявлена посадка на мой рейс. Однако, выглянув из окна, я увидела, что большая тележка с нашим багажом так и осталась стоять там, где ее загружали. Хотя я и понимала, что это еще не означает задержки рейса, но твердо решила не отходить далеко от своих с таким трудом добытых медикаментов.

После второй чашки чая я вышла на веранду. Толпа навьюченных пассажиров в отчаянии бросалась из стороны в сторону. Люди пытались выяснить друг у друга, когда и каким рейсом отправляется их самолет. От гула голосов звенело в ушах. Четыре «Дакоты» (две из которых — машины почтенного возраста, приобретенные давным-давно у ирландской авиакомпании) выстроились на летном поле. Пассажирам оставалось следить, в какой самолет погрузят их багаж, и кидаться в том направлении. Багаж представлял собой удивительное зрелище. Чего тут только не было: и жестяные сундуки, и тюки с постелью, и деревянные ящики с замками, и огромные узлы, и набитые до отказа мешки, и пластмассовые ванны, заполненные бог знает чем, и небрежно связанные картонные коробки, и брезентовые и матерчатые сумки, и жестянки, и плетеные «докары» (корзины носильщиков), похожие на огромные гнезда ткачиков. Когда, наконец, четверо носильщиков поволокли к самолету тележку с нашим багажом, я бесцеремонно отправилась наблюдать за погрузкой, так как здесь всем разрешается свободно разгуливать по летному полю.

Через полчаса громкоговоритель вновь захрипел, и к нашему самолету потянулись пассажиры. Создавалось впечатление, что мы действительно наконец вылетим в Покхару. Внезапно движение прекратилось. Пассажиры что-то кричали, и молодой непальский учитель объяснил мне на английском, что наш рейс переносится на завтра на семь утра. Мне такой поворот событий показался настолько естественным, что я не почувствовала и половины того раздражения, которое охватило моих спутников-непальцев. Я вернулась на веранду и села в ожидании разгрузки самолета и воссоединения с моими медикаментами, к которым после стольких перипетий я испытывала почти материнские чувства. Молодой учитель присел возле меня. Его светлое с правильными чертами лицо выражало огорчение. Когда я спросила его, не знает ли он, почему отменили рейс, он со вздохом ответил:

— Просто не явилась команда. Это часто случается после затянувшейся вечеринки, а в Катманду их бывает много, — и добавил: — Извините, вам так трудно приходится в нашей стране.

Я искренне ответила, что для меня пребывание в его стране — радость, что здесь нет и половины тех трудностей, которые существуют на Западе. Боюсь, он мне не поверил.

К этому времени тележку с нашим багажом повезли к веранде и стали поспешно разгружать. Мой новый знакомый объяснил, что следующий рейс на Симру, городок в тераях, отложили из-за того, что тележка была занята нашим багажом. Когда половину багажа сбросили на землю, прошел слух, что наш рейс все-таки состоится. Вновь началась полная неразбериха. Носильщики с рейса на Симру, потеряв терпение, стали забрасывать на тележку свой багаж, не дожидаясь, пока сгрузят наш. Все смешалось. Объявления о рейсе на Покхару не было, и носильщики яростно спорили, какой багаж загружать. Я на всякий случай стала спасать медикаменты, пока их не отправили в тераи. Время шло, носильщики пререкались, перебрасывали с места на место, словно мячи, тюки и чемоданы. Вдруг снова все засуетились, послышались радостные восклицания моих будущих спутников — значит, мы спасены! Как я узнала позднее, американский посол с женой должны были лететь в Покхару нашим рейсом. Это и заставило снять команду с другого, менее удачливого рейса.

Наконец мы взлетели. Я совсем не нервничала: ведь пилоты и инженеры непальской авиакомпании за последние восемь лет установили рекорд безопасности полетов, которому может позавидовать любая более опытная и организованная авиакомпания, — и это в стране, где опасность полета особенно велика из-за высоких пиков, предательских ущелий, неустойчивой погоды и слабого технического оборудования.

В это время года Гималаи скрыты тучами, и наш тридцатипятиминутный полет прошел довольно спокойно. Я смотрела в окно, одолеваемая желанием побродить по этим хребтам двух-трехкилометровой высоты, дразняще проплывавшим внизу. Но в мае такой поход был бы труден, так как широкие каменистые русла рек превратились в ложе для пересыхающих ручейков, а террасированные склоны гор — в сухие коричневатые уступы, оживляемые лишь зеленью лесов, покрывающих вершины хребтов. Лишь на возвышенностях виднелись разбросанные среди кукурузных полей деревушки, и на многие мили тянулся запутанный узор вьющихся вдоль гор тропинок.

Мы мягко приземлились на широкой равнине Покхары, вышли из самолета и тут же оказались в толпе непальцев, среди которых бросались в глаза пять высоких американцев. Они пробирались сквозь толпу к своему послу и его жене. По полю бегали чумазые, любопытные, смеющиеся дети и энергично проталкивались работающие локтями босые пассажиры, которые стремились, не дожидаясь разгрузки багажа, попасть в наш самолет, готовящийся к рейсу в Бхайраву. Нас сразу же окружили напористые носильщики (преимущественно женщины в ярких лохмотьях и тяжелых звенящих украшениях) и огромное количество любопытствующих местных жителей, из которых мало кто когда-либо летал, или собирался лететь, или вообще имел отношение к пассажирам и багажу. Как только я выбралась из толпы, возле меня оказался молодой полицейский в мятой форме цвета хаки с огромной регистрационной книгой, в которой все прибывшие иностранцы должны оставлять сведения о себе.

Пока я заполняла регистрационную книгу, ко мне подошел высокий худой тибетец, одетый по-европейски. Он тепло поздоровался со мной. Мешая тибетские и английские слова, он представился как Амдо Кесанг — владелец отеля «Аннапурна», нового одноэтажного строения в тибетском стиле на холме в сотне ярдов от летного поля. Около ворот весело развевались молитвенные флажки. Хотя это заведение вряд ли можно назвать отелем в нашем понимании, ненавязчивое тибетское дружелюбие более чем компенсирует некоторые неудобства.

Затем Амто Кесанг представил мне своего двоюродного брата Чимбу, уроженца Лхасы, торговца. Он несколько лет прожил в Индии и свободно говорил на китайском, хинди, непали и довольно неплохо по-английски. Теперь Чимба — переводчик и «старшой» в лагере беженцев в Покхаре. Я с облегчением вручила ему медикаменты и отправилась пить чай с Косангом.

Вернувшись минут через двадцать, Чимба познакомил меня с миссис Кэй Уэбб, удивительно жизнерадостной и изобретательной английской старой леди, которая с прошлого декабря несла ответственность за состояние здоровья тибетцев. Три года Кэй проработала в индийском штате Майсур фельдшером в поселении, где жили тысячи тибетцев. У нее нет медицинского образования, не считая курсов Красного Креста, и в какой-то степени именно поэтому она приносит здесь больше пользы. Медицинские знания лишь помешали бы применению тех импровизированных средств, которые часто являются единственно результативными в таких местах, как Покхара.

Дорога через общинное пастбище к деревне Парди, вытянувшейся вереницей деревянных, кирпичных и глинобитных домов вдоль западной части аэродрома, заняла не более десяти минут. Кэй живет на окраине деревни в двухкомнатном, крытом соломой домике с деревянной расшатанной лестницей и неровным земляным полом. В доме водятся крысы. Комната на первом этаже превращена в амбулаторию. На втором этаже Кэй опит и готовит на керосинке еду.

Не прошло и пятнадцати минут, как примчался Чимба и сообщил, что американский посол с женой хотели бы осмотреть лагерь. Мы заторопились по ухабистой деревенской «улице» к другому участку общинной земли, где около пятисот тибетцев разных возрастов жили в лагере с прошлой зимы, когда они пришли из самой северной части непальского дистрикта Долпа. Большинство из них принадлежат к племенам кочевников, которые пасут овец и яков в районе непало-тибетской границы и не признают никакой дисциплины или контроля. Правда, в известных пределах они принимают авторитет его святейшества, однако и политическое и религиозное влияние Поталы было номинальным. В Катманду ходит множество рассказов о своеволии тибетцев — в различных версиях в зависимости от религиозных, политических, социальных или личных пристрастий рассказчика. Выявить из этих рассказов правду практически невозможно. Думаю, не будет ошибкой, если я скажу, что тибетский беженец в Непале заметно самостоятельнее своего соотечественника в Индии.

В настоящее время тибетцы еженедельно получают здесь паек из американских продуктов — зерно, хлопковое масло и сухое молоко. Живут они в ста двадцати рваных полотняных палатках, но мы надеемся обеспечить их лучшим жилищем до начала муссонов в середине июня.

Во время осмотра лагеря я сделала неожиданную покупку. Когда мы шли между палатками, существо, лежавшее на ладони одного тибетца, очень маленькое, очень черное и очень голосистое, привлекло мое внимание. Пронзительный писк притянул меня как магнит, и через минуту сделка состоялась Мне предложили двенадцатидневного щенка тибетской дворняжки за десять с половиной шиллингов. Интересно, что сказали бы астрологи, узнав, что щенок родился в тот самый день, когда я приехала в Непал?

Только Пенджунг, руководитель лагеря, пригласил нас выпить чаю в его палатке, как разразилась гроза. Сопровождавшие посла Стеббинса американцы решили, что лучше немедленно отвезти его с супругой в относительно комфортабельный центр «Корпуса мира»[37] в Покхаре в четырех милях от лагеря. Пенджунг торопливо достал два белых шарфа и возложил их на Стеббинсов до того, как прибыл джип туристского департамента и увез гостей.

Кэй и я выпили чаю с Пенджунгом, его женой и четырьмя дочерьми. Дождь лил потоками как снаружи, так и внутри прохудившейся палатки, где мы сидели, поджав под себя ноги, на грязной бамбуковой циновке. Возле нас бродили цыплята. Жена Пенджунга непрерывно кашляла, а в углу плакал больной дизентерией грудной ребенок. Однако тибетцы никогда не поддаются унынию.

Когда ливень на время стих, мы пошли по щиколотку в грязи по скользкой дороге обратно в деревню. Там мы увидели заглохший джип, возле которого отчаянно хлопотали два молодых американца, в то время как счастливые и радостные Стеббинсы сидели на деревянных скамейках в базарной лавке. (Их счастливый вид в тот момент казался блестящим примером дипломатического поведения, но, как я позже узнала, оба они действительно находили удовольствие в такого рода происшествиях.) Кэй тут же пригласила их к себе в комнату, где под завывание ветра, раскаты грома и шум дождя мы проговорили до семи часов, пока не стало ясно, что джип совершенно вышел из строя. Положение спасало то, что Стеббинсы легко приспосабливаются к окружающим условиям, искренне любят Непал, где прожили уже семь лет. Поэтому они легко смирились с тем, что придется поужинать и переночевать в «Аннапурне». Когда к нам присоединились четверо смущенных парней, Кесанг устроил роскошный банкет по-тибетски, изумив всех, так как в это время года в долине ощущается нехватка продуктов — их приходится бо́льшей частью ввозить из Индии. К концу мы совсем развеселились, взбодрившись посольским джинам, непальской ракши, тибетским чангом[38] и ирландским виски. Это сочетание, по всей вероятности, приведет к весьма своеобразному похмелью.

Из европейцев в долине живут еще три врача-миссионера, работающие в колонии для прокаженных, расположенной за аэродромом, восемь врачей-миссионеров — штат больницы — и супруги Маквильямс, молодые новозеландцы. Они обосновались на окраине Покхары. Мистер Маквильямс — эксперт по овцеводству, командированный в Непал ФАО (продовольственная и сельскохозяйственная организация ООН).

Прежде чем лечь спать, я вышла в поле, и предо мной предстала картина такой красоты, что на мгновение я усомнилась, не иллюзия ли это. На севере под чистым небом и плывущей в вышине луной массивной белой грядой вытянулся хребет Аннапурны, а над ним и, казалось, над всем миром вздымалась остроконечная, строгая и необыкновенно красивая вершина Мачхапучхре, где живет божество, покровитель Покхары. Дух захватывает от такой красоты. Под светом луны в полном покое долины серебристые снега сияют холодным блеском, одухотворенные и ошеломляюще живые. Это молчаливое величие привело меня в восторг.

Я проснулась в 5 часов 30 минут под знакомые успокаивающие звуки тибетской утренней молитвы. Когда я вышла умыться, восточный край неба был оранжевым, и первые солнечные лучи «зажгли» вершину Мачхапучхре. Затем они залили весь хребет, окрашивая снега в удивительные цвета. Радость созерцания гор просто приподнимает над землей!

Эта долина всего на три тысячи футов выше уровня моря, здесь значительно жарче, чем в Катманду. Ее население примерно 12–15 тысяч, и кроме Катманду это единственная большая долина в горах Непала. Находясь на перекрестке дорог из Центрального и Западного Непала в Индию, она имеет определенное значение как торговый центр, но далеко не выглядит такой процветающей, как более плодородная долина Катманду.

От Парди долина тянется на юго-восток, и вдалеке видны низкие холмы, на юго-западе они покрыты густым зеленым лесом, а у их основания, всего лишь в нескольких минутах ходьбы от Парди, лежит большое изумрудно-зеленое озеро, которое, видимо, и дало долине имя («покхара» на непали означает «озеро»). Красота долины несравненна, пышная субтропическая растительность контрастирует с холодными белыми контурами снежных ликов. Не удивительно, что непальцы надеются со временем превратить долину во второй Кашмир.

Однако с практической стороны в Покхаре есть свои неудобства. Предметы первой необходимости (если они бывают в продаже) продаются по бешеным ценам. Но так как большинство товаров, обычно считающихся предметами первой необходимости, не достать ни за какие деньги, скоро отучаешься считать их необходимыми, что очень благотворно для изнеженной западной души. Фунт сахара стоит полкроны, одно крохотное яйцо — шесть пенсов, мелкий картофель и лук — четыре пенса штука. Других овощей или фруктов в это время года нет. Свежее молоко, масло, сыр, мясо, хлеб и мука просто отсутствуют в продаже, так что приходится питаться рисом, далом, сушеными бобами и яйцами. Что касается деликатесов, то из Катманду привозят индийский, удивительно невкусный растворимый — кофе и шоколад по полтора шиллинга за маленькую плитку. На местном базаре сейчас продается отличное сладкое сгущенное молоко из России, а недавно в продаже появился сносный китайский джем в банках. Время от времени Кэй позволяет себе индийское сливочное печенье по семь с половиной шиллингов за фунт. Думается, непальское бюро по туризму может использовать эту ситуацию как новую приманку для тучных западных туристов: «Наслаждайтесь захватывающей красотой долины Покхары и худейте на здоровье!»

Сегодня Чимба сказал, что скоро я смогу снять комнату в дальнем конце Парди за пятнадцать шиллингов в месяц, поэтому я отправилась за хозяйственными покупками на базар Покхары. Из Парди дорога все время идет вверх мимо аккуратных двух- или трехэтажных домов брахманов, чхетри и гурунгов. Их желтовато-коричневые стены мягко светятся на фоне свежеполитых кукурузных полей, бамбуковых, апельсиновых рощ и другой, неизвестной мне растительности. Повсюду пасутся самодовольные черные коровы, абсолютно уверенные в своем священном положении и выглядящие значительно более упитанными, чем их индийские соплеменницы. Странно, что мы должны покупать импортное сгущенное молоко, в то время как в долине много коров; но заметно — это не молочная порода: вымя у них совершенно не развито. И то небольшое количество свежего молока, которое потребляют местные жители, очевидно, буйволиное.

Час неторопливой ходьбы — и я попадаю в центр городка Покхара и безнадежно влюбляюсь в него. Трудно определить, чем он привлекателен: нельзя сказать, что он особенно красив, или живописен, или весел, или экзотичен, но тем не менее он самобытен, этот маленький непальский городок, где сразу близко соприкасаешься с древними и прочными традициями, определяющими поступки, мысли и чувства местного жителя. Можно согласиться, что за много веков эти традиции стали тормозом для общества, но стабильность и монотонность жизни здесь неотразимо притягательны для истосковавшихся по ним европейцев.

По обе стороны Главной улицы Покхары гордо стоят трех- или четырехэтажные, крытые черепицей дома. Весь первый этаж в них занимают лавки, двери которых гостеприимно распахнуты. С любого места в городе можно увидеть по крайней мере один запущенный, но часто посещаемый индуистский храм. На перекрестках сидят на корточках одетые в рванье уличные торговцы, разложив в пыли свой жалкий товар — яркие индийские стеклянные браслеты, небольшие лубочные картинки на религиозные темы, пачки булавок, хрупкие гребни, тяжелые бисерные ожерелья и прочую мелочь. Остается надеяться, что это не единственное их средство к существованию.

На Главной улице в удивлении останавливаешься перед останками грузовика. В долине имеется шесть или семь небольших джипов, но, так как все машины приходится доставлять самолетом, я была восхищена этим «памятником» чрезмерного оптимизма. При таком состоянии местных дорог и отсутствии механиков неудивительно, что грузовик ездил недолго.

Даже по непальским понятиям Главная улица чрезвычайно ухабиста. Кажется, она была перерыта каким-то разгневанным божеством, чтобы помешать людям спокойно ходить по городу. И действительно, мне сказали, что улицу специально разрыли несколько лет назад, когда местные власти опрометчиво взялись ее мостить. Однако, когда более или менее терпимая дорога превратилась в адское месиво из глыб и впадин, власти опомнились и забыли о дороге, а ухабы остались.

На первый взгляд Покхара выглядит весьма внушительным торговым центром, но очень скоро становится ясно, что ассортимент товаров ограничен тканями, сигаретами, спичками, ручками, электрическими фонарями, лампами, кожевенным товаром, керосином, рисом, далом, сушеными бобами, дешевым чаем, крупной солью, сахаром, печеньем и какао. Я пыталась купить небольшую керосинку, но их нигде не было. Пришлось ограничиться двумя эмалированными кружками, тремя маленькими алюминиевыми мисками вместо тарелок, крохотным чайником, кастрюлей немного большего размера и тремя чайными ложками — самого низкого качества, хотя и обошлось все это мне в тридцать пять шиллингов.

Почти все товары на базаре завезены из Индии (правда, соль все еще доставляют из Тибета). Вот почему их продают на вес. Система взвешивания весьма своеобразна; даже иностранцы, живущие в Непале годами, не в состоянии понять ее, хотя сами непальцы принимают эту систему всерьез. Для начала на чашу весов бросают горсть маленьких бесформенных кусочков металла, затем, если этого недостаточно, торговец небрежно, не поднимаясь с места, наклоняется вперед, берет с земли несколько камней и подкладывает их. Но я чувствую, что в этом сумасшествии есть какая-то система, и не думаю, что это обман. Более того, я порадовалась сегодня — мне дважды вернули лишние деньги, когда я, не зная непали, платила больше, чем требовали.

Сегодня на закате я пошла купаться. Вода в озере была слишком теплой и не освежала, но с помощью карболового мыла я избавилась от пыли и пота. Даже при живом воображении трудно убедить себя, что вода чистая. Но пока озеро — единственный источник питьевой воды, так что потребуется немало керосина, чтобы прокипятить эту жидкость перед употреблением.