Девственная земля

Глава 7 ПЕСТРЫЕ КАРТИНКИ

Последние три недели я сильно болела. Мне хотелось вылететь в Катманду 7 августа, но с 6 августа Покхара на десять дней оказалась в полной изоляции. Может быть, это и к лучшему, потому что как раз тогда я стала жертвой чудовищного расстройства желудка.

Если бы знать, что в течение десяти дней самолета не будет, такая изоляция была бы весьма приятной. Но когда нужно лететь как можно скорее, а тут приходится ждать самолета и непрерывно поглядывать на небо, откуда он в любую минуту может появиться, то затянувшаяся неопределенность становится совершенно невыносимой. И все же, живя рядом со взлетной полосой, я была в более выгодном положении по сравнению с теми потенциальными пассажирами, которые влачили бесцельное существование в сырой «Аннапурне», где в условиях сезонной нехватки продовольствия не помогала даже изобретательность Кесанга.

К 8 августа уже девять иностранцев ожидали самолета, чтобы вылететь в Катманду. Алан Маквильям выходил из себя — ему необходимо было попасть в Дели для неотложной консультации. В углу безутешно томился Питер Джонсон, отсчитывая впустую потраченные дни своего двухнедельного отпуска, который он (после восемнадцати месяцев работы в отдаленной горной деревне в составе «Корпуса мира») намеревался весело провести в Калькутте. Здесь же был индийский инженер, страдавший диабетом. Он лежал на чарпаи[52] и без конца повторял, что его запасов инсулина надолго не хватит. Американка, меряя шагами веранду, уверяла, что такая скудная диета истощает ее энергию, но двигалась она при этом довольно бодро. Нервы у немецкой четы агрономов (они занимались составлением почвенной карты долины) также были взвинчены до предела. Супруги путешествовали вместе со своими капризными детьми. Они упорно приписывали отсутствие самолетов нерасторопности непальцев. На десятый день атмосфера в «Аннапурне» настолько накалилась, что все избегали смотреть друг другу в глаза. Только тибетец мог в этой обстановке сохранять спокойствие, что Кесанг и делал.

Затопленная долина представляла собой довольно резкий контраст тому шумному оживлению, которое обычно царит там с рассвета. Большую часть времени наша «улица» в Парди — это коричневый поток по колено глубиной. Вскоре на глиняном полу в нашей прихожей начала бурно расти трава. Таши страшно обрадовалась, таким образом она была избавлена от частых походов по лужам к своему привычному месту.

16 августа я прибыла в Катманду и прежде всего попыталась заказать обратный билет на двадцатое; но самолеты непальской авиакомпании туда не летали ни вчера, ни сегодня, и лишь благодаря любезности швейцарцев мне удалось вернуться сегодня на маленьком самолете.

Когда трое швейцарцев и я в 9 утра явились в аэропорт Гаучар, нам сказали, что прогноз неясен, и следующие четыре часа мы провели в так называемом ресторане, откуда пилот периодически выходил взглянуть на небо. В половине второго по радио поступило благоприятное сообщение из Покхары, но, поскольку Катманду оставался совершенно закрыт облаками, я считала, что с места мы не тронемся. Однако пилот бодро заявил, что стоит рискнуть, имея в виду, что мы можем вернуться, если условия ухудшатся.

Полет на мини-самолете больше напоминает поездку на автомобиле с крыльями. С переднего сиденья видны работающие на холмах люди. Однако у меня полет оставил самые мрачные воспоминания. Когда мы набирали высоту, я не могла различить узкую щель между горами, через которую только и возможны полеты в Покхару. Нас выручил пятнадцатиминутный интервал хорошей погоды, последовавший сразу после нашего побега из туманного ада. Вскоре новая стена облаков преградила нам путь, и, когда мы вошли в центр ее, я стала вспоминать своих близких. Пилот связался с Катманду и закричал в микрофон:

— Может, мы и повернем обратно, точка. Посмотрю, сколько это будет продолжаться, точка. Подождите две минуты, точка. Предупреждаю Покхару, точка.

Как ни странно, но минуты через две (очень долгих) туман действительно начал рассеиваться и в Катманду ушло новое сообщение:

— Все хорошо, прекрасная маркиза.

Затем передали в Покхару, что теперь они могут спокойно отправлять самолеты. Минут через десять мы снова попали в облако, и я отчаянно дрожала в ожидании столкновения с возвращающейся «Дакотой». К счастью, в самой долине Покхары было безоблачно, и в половине третьего мы приземлились. Ярко светило солнце.

В Парди меня удивительно тепло встретили соседи. Возможно, они наконец признали меня за свою — так же, как безмятежно улыбающегося слепого мальчика-нищего, одиноко бродящего по долине, или оборванного сумасшедшего индийца, говорящего на безупречном английском и часами просиживающего в чайных, где он ведет горячие дискуссии с самим собой о достоинствах индуизма и христианства.

Недавно я узнала, что Бхупи Шерчан — мой молодой друг из Покхары, широко известный в Непале поэт, — обладатель книги Э. Кавакути «Три года в Тибете». Это редчайшая книга о Тибете, и я уже давно ищу во всех книжных магазинах Великобритании и Индии английский ее перевод, который был опубликован в Мадрасе в 1909 году. Мне казалось непостижимым, что скудный запас английских книг в долине может включать Кавакути, но Бхупи объяснил, что эта книга была подарена его деду автором, которому могущественный клан Шерчанов — одна из богатейших купеческих семей в Непале — по пути в Тибет оказал большую помощь.

Ранее, в период вынужденного безделья, я провела массу времени за чтением Кавакути и по-настоящему полюбила этого эксцентричного, но набожного японского буддийского монаха, сочетавшего глубокие знания с детской непосредственностью. В 1900 году, в совершенстве изучив тибетский язык, он, рискуя жизнью, под видом ламы, нелегально проник в Тибет, чтобы изучить религию страны. Благополучно пережив множество опасных и разнообразных приключений, он вернулся домой, чтобы написать своеобразный отчет о Тибете на стыке двух столетий. Книга настолько захватила меня, что я не могу не процитировать несколько самых интересных, на мой взгляд, отрывков, прежде чем с большой неохотой верну ее Бхупи.

В марте 1899 года Кавакути побывал в долине и записал: «Покхара похожа на города моей родины. Место его выбрано из-за удивительной красоты окружающей природы. Покрытые бамбуковыми зарослями лощины, поросшие цветами холмы в богатом убранстве зеленой листвы, украшенные бегущими с гор потоками, само расположение городка среди высоких гор — таковы характерные черты Покхары. Вода в реке молочно-белого цвета, очевидно, из-за частиц приносимой с гор глины. Ни в одном из своих путешествий по Гималаям не встречал я красоты столь захватывающей, какая покорила меня в Покхаре. Следует также отметить, что здесь самые низкие во всем Непале цены на все виды товаров».

Со всем этим, кроме последней фразы, я согласна всем сердцем. Поскольку рост цен и постройка взлетной полосы — единственные изменения, происшедшие в Покхаре с 1899 года, то можно считать, что если бы Кавакути вернулся сюда в новом воплощении, он тотчас же узнал бы долину, некогда покорившую его сердце.

В шесть часов утра я отправилась на велосипеде на базар. Небо было безоблачным. Я увидела горы в лучах раннего солнца! После долгого отсутствия они кажутся еще красивее. Даже кисть опытного художника — будь он рядом, — наверное, не смогла бы перенести на полотно заснеженные пики Гималаев. Они поистине величественны, пожалуй, это единственное прилагательное, способное передать то впечатление, которое получаешь при выезде из Парди по направлению к самой Мачхапучхре — царице снегов и льдов, надменно возвышающейся над всем вокруг и уходящей в голубизну неба.

Сегодня я впервые поссорилась с местными властями. Несмотря на мои успехи в установлении личных контактов с местными жителями, я, кажется, обречена на вечные неудачи на служебном поприще, где столь часто происходят столкновения наших взглядов. Эти проблемы редко удается решить достойно и в то же время практично. Здравый смысл и терпимость требуют определенной гибкости, поэтому в мелочах я соглашаюсь с необходимостью медленно плыть по течению в тумане компромисса. Однако подчас возникают серьезные разногласия, побуждающие меня действовать согласно собственным принципам. И каково же недоумение непальцев, когда я внезапно восстаю и становлюсь непреклонной. Возможно, компромисс — вообще неверный путь даже в мелочах, однако без него работа здесь зайдет в тупик. Не сказала бы, что я в подобных случаях принимаю обдуманные решения и сознательно отказываюсь идти на поводу; просто я инстинктивно восстаю против совершенно недопустимых для меня поступков, и с этого момента уверенность, что каждый по-своему прав, делает дальнейший компромисс невозможным.

Вчера вечером мы, жители Парди, подверглись пропагандистской обработке в духе Запада. Сотрудник британского посольства устроил киносеанс на открытом воздухе, чтобы рассказать местным жителям о жизни в современной Великобритании. Фильмы были настолько неуместны, что приходилось только удивляться, как работники посольства могли допустить такую глупость. Правда, киносеанс немало позабавил меня — я старалась смотреть на все происходящее глазами непальского крестьянина.

Жизнь в Лондоне была представлена торжественным парадом, так что публика, естественно, пришла к выводу, что этот город — самый цивилизованный в мире, где большинство мужского населения носит пышные мундиры и гарцует на ухоженных лошадях. Потом нам показали отрывки из «Макбет». На экране мелькали костюмы времен Елизаветы, причем крупным планом дали окровавленный кинжал. Последняя деталь, несомненно, должна была «содействовать» дальнейшему укреплению Дружеских связей между гуркхами и английским народом. За этим последовало празднование 400-летнего юбилея У. Шекспира в Страффорд-на-Эйвоне, собравшее множество облаченных в мантии мэров со всех концов Великобритании, затем — фестиваль фольклора в Уэльсе с участием танцоров из многих стран в национальных костюмах, со стайками (а может, правильнее — выводками?) разряженных «друидов» на переднем плане. На сладкое нам преподнесли шотландские игры, с развевающимися юбками шотландских горцев и воем волынок. Таков облик Великобритании сегодня, каким его видела долина Покхары. Несомненно, мои соседи теперь уверены, что одежда, которую здесь носят европейцы, сшита специально для тропиков. Кроме того, они поняли, что в Великобритании по крайней мере столько же национальных праздников, сколько в Непале.

Сегодня моя очередь готовить ужин. Кэй вернулась домой в половине восьмого. В руках у нее был транзисторный приемник, которым она редко пользуется. Кэй задыхалась от возбуждения. Она объявила:

— Началась война!

Я на мгновение почувствовала слабость — вот оно! Но по мере выяснения подробностей стало ясно, что это война между Индией и Пакистаном.

Рыночная цена на керосин поднялась до двух фунтов за галлон. Поговаривают, что все внутренние рейсы непальской авиакомпании будут сняты, так как Непал зависит от поставок горючего из Индии. Два часа мы пытались понять из передач последних известий на английском языке сложившуюся ситуацию и получили весьма противоречивые сведения. Радио Пакистана, Индии, Непала, Китая, США и Великобритании по-разному объясняли события дня.

Сейчас мне больше всего жаль маленький Непал. Радио Катманду изо всех сил старается быть нейтральным. В данный момент в Пекине находится непальская делегация… Мы здесь, правда, в безопасности. Даже если между Китаем и Индией разразится крупный конфликт, маловероятно, что Непал будет непосредственно вовлечен в военные действия.

Кэй сильно расстроилась: она планировала в конце месяца поездку на своем джипе в Южную Индию и боялась, что к тому времени застрянет в пути из-за трудностей с бензином. Поэтому решено было отправиться пораньше.

Кэй уехала 11 сентября. Сейчас она, должно быть, держит путь по Раджпатху. Кроме нее я знаю еще только одну старую леди — Джил Бакстон, которая способна бодро провести в одиночку джип, бывший в употреблении двадцать один год, из Катманду в Майсур через воюющую страну. Что бы там ни говорили о внешней торговле Великобритании, с экспортом старушек там все в порядке.

Уже неделю идет война, но Пекин сейчас настолько преуспел в глушении радиопередач, что ни одна новость из внешнего мира сюда не просачивается. Может быть, это и к лучшему…

Черный рынок процветает. Очевидно, непальские торговцы — прирожденные предприниматели: стоит им только почуять дымок войны за горизонтом, как за ночь все становится дефицитом, хотя правительство ввело контроль за ценами.

Утром я помчалась на базар за русским сгущенным молоком для тибетцев, страдающих от недоедания. (После отъезда Кэй они каждое утро приходят ко мне в комнату за своей порцией «гоголя-моголя».) Мне удалось приобрести сорок больших банок молока. Но надолго их не хватит, поэтому я купила еще тридцать банок индийского производства. Правда, оно гораздо хуже русского, да и стоит дороже.

Сейчас я в шоке: только что на моих глазах убили бешеную собаку. Выйдя из лагеря после обычного вечернего обхода, я услышала пронзительные вопли — и вслед за этим увидела, что в мою сторону несется стадо буйволов. Люди бросились врассыпную. Тут я заметила очень симпатичную собаку, принадлежавшую местному торговцу. Она кружилась на месте и страшно выла. В панике я стала искать глазами Таши, которая сильно отстала, заигравшись с другими тибетскими собаками. Я бросилась к ней, подхватила на руки и остановилась у палаток посмотреть, что же будет дальше. Долго ждать не пришлось: трое молодых парней взобрались на крышу дома и стали забрасывать несчастную собачонку камнями. Жестокая расправа вскоре закончилась. Но то, что это бедное существо было одним из лучших друзей Таши, в определенной степени меня настораживает.

Таши стала довольно элегантной дамой, и если раньше лохматый комочек хотелось потискать, то теперь она вызывает желание погладить ее шелковую шерстку. Экстерьером она напоминает таксу. У нее нелепый пушистый хвост коричневого цвета, игриво загнутый калачиком, к красивые бело-золотистые подпалины.

Я считаю, что Таши — «чистокровная тибетская дворняжка». Однако, если имеешь глупость пойти на мытарства и огромные расходы, связанные с провозом собаки из Непала в Ирландию, есть смысл притвориться, из престижных соображений, что собака принадлежит к редкой «центрально-азиатской» породе. Поэтому на бланке, который я заполняла сегодня вечером, приступая к мучительному процессу получения ирландского гражданства для Таши, в графе «порода» появилась нахальная запись: «карликовая гималайская овчарка».

Неделю назад наша идиллия стала омрачаться более неприятными сторонами владения собакой, родившейся в Непале. Я должна вернуться домой в декабре, и в ответ на мой запрос в ирландское посольство в Нью-Дели я получила целый ворох бумаг, требующих заполнения. Ясно, наше министерство сельского хозяйства терпеть не может иностранных четвероногих, а страницы неумолимых предписаний призваны искоренить все неблагоразумные привязанности, которые позволяют себе ирландские граждане за границей. Однако уважаемое учреждение плохо меня знает, если пытается помешать исполнению желаний ирландской гражданки. Моя решимость «импортировать мелкое домашнее животное из семейства псовых» (собаку, попросту говоря) мгновенно укрепилась, стоило мне прочесть грозные правила. Даже если бы я терпеть не могла Таши, они бы вызвали у меня непреодолимое желание импортировать ее «отдельно, помещенной в соответствующую корзину с крышкой, клетку, коробку или другую тару, через которую нельзя просунуть нос и лапу и которая не должна содержать сена, соломы или торфяного мха». В воинственном настроении заполняла я анкеты и писала заявки «официальным карантинным службам» и «официальным агентам по перевозкам», в то время как Таши безмятежно дремала у моих ног, не ведая, что в течение следующих нескольких месяцев она станет предметом большого беспокойства множества людей.