Девушка из бассейна

Три

Элси

В моем контракте указано, что, как и подобает профессиональной русалке, я всегда должна выглядеть счастливой и улыбаться.

Я здесь ради детей, чтобы привносить в их жизнь волшебство, и, как правило, мне это нравится. Нет ничего лучше, чем вынуждать маленьких детей показывать на меня пальцами и ахать, когда я кружусь в аквариумах, а вокруг меня порхают красочные рыбки.

Сегодня это сложно. Улыбка не сходит с моего лица, застывшая и болезненная, и когда я замечаю свое отражение в стекле аквариума, у меня такой вид, будто я испытываю боль.

— Боже, — говорит Оливия, когда мы встречаемся за ланчем, сидя на скамейке на территории аквариума.

Она протягивает мне сэндвич с сыром, а другой держит у себя на колене. На фоне ее яркого сарафана моя бирюзовая рубашка-поло кажется еще более вызывающей.

— Ты в порядке? Тебя не слишком нагружают работой? Без обид, Эл, но ты выглядишь неважно.

— Все в порядке.

Я откусываю кусочек от своего сэндвича. Иначе, что я должна была ей сказать? Что я наконец-то набралась смелости поговорить со своей пассией, и, судя по всему, он меня ненавидит?

Хотелось бы мне сейчас желать его меньше. Это было бы справедливо. Но даже после того, как он так грубо от меня отмахнулся, мое сердце все равно забилось быстрее, когда он позже вернулся в свой кабинет. Я потерла грудь, прикрытую журналом, желая, чтобы мой пульс замедлился, и надеясь, что он не заметил, как я с беспокойством ерзаю на своем матрасе.

Боже, я так сильно хочу увидеть смотрителя.

Мне его не хватает.

И теперь, когда я услышала его грубый голос, стало только хуже. Его глубокий, рокочущий голос — такой мужественный, что от него меня бросило в жар.

Это трогательно. Моя сестра никогда не должна узнать.

— Может быть, ты слишком много времени проводишь в воде.

Оливия прижимает костяшки пальцев к моему лбу, словно проверяя, нет ли температуры.

— Ты довольно горячая.

Я указываю рукой на территорию аквариума — каменные здания, где готовят выпечку, фургончик с мороженым, автоматы по продаже холодных напитков, дребезжащие в тени.

— Лив. Всем жарко.

— Но…

— Я в порядке. Не суетись.

Я веду себя неблагодарно, но, слава Богу, Оливия не давит на меня. И не держит зла.

Она пожимает плечами, и ее светло-русые волосы, заплетенные в косу, перекидываются через плечо, а затем меняет тему.

Или, по крайней мере, кажется, что меняет.

— Хорошо. Что насчет смотрителя? Ты уже призналась в своей вечной любви?

— Шшш! — я опускаюсь на скамейку и в ужасе оглядываюсь по сторонам.

Но, конечно же, его здесь нет. С чего бы ему здесь быть? Это я одержима им, а не наоборот.

— О, пожалуйста.

Она толкает меня локтем, но улыбается.

— Не у каждого есть навязчивая идея.

Если бы.

Эта мысль застает меня врасплох, но теперь я не могу от нее отмахнуться. Смотритель помешан на мне точно так же, как и я на нем. Следит за моими передвижениями мимо его кабинета, думает обо мне, когда меня нет дома.

Тоскует по мне.

Будет ли он когда-нибудь представлять нас вместе, как иногда делаю я?

Прикосновения обнаженной кожи, пожатие рук, приоткрытые при вдохе губы? Не сорвется ли он однажды с места, не подойдет к моему шезлонгу и не раздвинет ли мои ноги? Не встанет ли на колени между ними?

Я ерзаю на скамейке, сжимая бедра вместе, но, к счастью, моя сестра этого не замечает. Она переходит к другим темам, рассказывая о великолепном, спрятанном от толпы клочке пляжа, который обнаружила вчера. Я напеваю и стараюсь не терять суть разговора, но боль внизу живота не проходит.

Смотритель.

Таннер, как я слышала, его однажды кто-то позвал.

Мистер Таннер? Или же просто Таннер?

Я так часто думаю о нем, что мне кажется, будто он всегда здесь, рядом со мной. Маячит неподалеку, пока я заканчиваю обедать с Оливией. Прихрамывает поблизости, когда я возвращаюсь в комнату для персонала, чтобы переодеться в свой русалочий хвост, или же втискивается ко мне в кабинку, его массивные плечи задевают стены.

Ох.

Ты на работе, черт возьми.

Дыши.

Я снова натягиваю хвост и закрепляю его дрожащими пальцами. Везде, где я касаюсь кожи, вспыхивают мурашки. Я попаду в ад, потому что не могу удержаться и — прежде чем выйти из раздевалки — провожу ладонями по верху бикини, такому мягкому, что это прикосновение едва ощутимо. Я шиплю сквозь зубы от того, какая я чувствительная — как мои соски твердеют, напрягаясь под тканью.

Твердеют для него.

— Отлично.

Лучше подождать здесь еще несколько минут. Поистине дьявольская мысль проносится у меня в голове — что я могла бы прикоснуться к себе прямо здесь, в этой шумной раздевалке, и представить, что мои руки — его.

Хотя, это плохая замена. У него грубые кисти, с огрубевшими пальцами, квадратными костяшками и мозолями.

Они идеальны.

Он идеален.

Когда мое тело достаточно успокоилось, я с облегчением возвращаюсь в аквариум и ныряю в прохладный резервуар.

В воде мимо меня проносятся рыбки, большой голубой омар неторопливо скользит по гальке внизу, и мои горящие щеки загораются, когда я улыбаюсь и машу маленьким детям через стекло.

Я стараюсь дышать ровно, чтобы дыхание выглядело естественным. Втягивая воздух, я кружусь колесом.

Детям это нравится. Они прыгают и машут, показывают пальцами и болтают, их маленькие рты беззвучно шевелятся за стеклом.

Я плохо вижу. У меня получается открыть глаза под водой, но все как в тумане. Должно быть, именно из-за этого мне кажется, что я вижу его. Мой измученный горем мозг галлюцинирует о смотрителе, его размытый силуэт фигурирует за стеклом. Я так сильно тоскую по нему, что представляю его перед своими глазами.

Потому что, когда я выныриваю на поверхность — мое сердце бешено колотится в груди — я вытираю лицо и смотрю вниз, на толпу, но его там нет.

Возможно, я сошла с ума.

Вчера он не захотел со мной разговаривать.

С какой стати ему быть здесь?