Девушка с зелеными глазами

Глава третья

К счастью, была среда, а по средам магазин закрывался после обеда.

Я отвезла бальное платье обратно в прокат и забрала свои фотографии, сделанные уличным фотографом в предыдущую среду. Я чувствовала себя усталой и разбитой от недосыпа и от того, что накануне мы смешали множество разных напитков. Мне хотелось быть богатой, чтобы иметь возможность пить кофе каждое утро или покупать разную новую одежду, чтобы хоть чем-то радовать себя в жизни.

Как обычно, я зашла в книжную лавку на Доусон-стрит, где каждую неделю мне давали бесплатно почитать книжку. Я одолела без отвращения целых двадцать восемь страниц «Дочери домохозяйки» и ушла, потому что мы с Бэйбой условились встретиться на О'Коннелл-стрит.

Спускаясь по каменным ступенькам магазина, я столкнулась с ним. Я заметила его первой и так испугалась, что чуть было не убежала.

– О, это вы! – удивленно произнес он, подняв глаза. Наверное, он забыл как меня зовут.

– Мистер Гейлард, здравствуйте, – произнесла я, стараясь не показать своего волнения. При свете дня его лицо казалось немного другим, более удлиненным и меланхоличным. Ливень соединил нас. Он поднялся под козырек над крыльцом, и мы оказались рядом. Мое тело превратилось в студень, оттого что я стояла рядом с ним и чувствовала его запах. Я уставилась на нелепо длинные носы своих белых туфель, которые потемнели от дождя.

– Ну и что вы все это время делали, кроме того, что были на танцах? – спросил он.

– О, вчера все было прекрасно, прекрасный ансамбль и ужин просто замечательный! – Боже мой, для него это, наверное, было все равно что слушать старую свихнувшуюся посудомойку. Почему я не могла сказать что-нибудь особенное? Почему я не могла рассказать, как я все время думаю о нем?

– Дождь искрится на бурой мостовой, – сказала я вдруг в отчаянном припадке ложного красноречия.

– Искрится? – сказал он и лукаво улыбнулся.

– Да, по-моему, красивое словечко.

– Вполне, – он кивнул. Я почувствовала, что он умирает от скуки, и взмолилась, чтобы немедленно случился второй всемирный потоп и нам пришлось бы остаться здесь навеки. Я представила себе, как дюйм за дюймом поднимается вода, покрывая дорогу, тротуар, ступени, наши лодыжки, ноги, тела, и как мы тонем вдвоем, отрезанные от всего мира.

– Это было только вступление, а вот теперь ливанет по-настоящему, – сказала я, указывая на черную тучу, накрывающую сразу погрузившийся во тьму Дублин.

– Всего лишь ливень, – ответил он, руша разом все мои мечты, – а что вы скажете о чашечке чая, хотели бы вы выпить чаю?

– С удовольствием, – мы под дождем перебежали дорогу и вошли в чайную.

Я совсем не помню, о чем мы говорили. Знаю только, что от счастья и уверенности в том, что то ли Бог, то ли кто-то еще позволил нам встретиться, я словно язык проглотила. Я съела три пирожных. Он хотел, чтобы я взяла четвертое, но я отказалась, это было бы уже неприлично. Потом он спросил, как меня зовут. Все-таки он забыл.

– Скажите, а что вы читаете? – спросил он. У него была привычка смеяться всякий раз, когда я смотрела ему в глаза. И хотя глаза у него были очень грустные, смеялся и улыбался он мило.

– Чехова, Джеймса Джойса, Джеймса Стивенса и… – я запнулась – мне вдруг показалось, что он подумает, что я хвастаюсь.

– Как-нибудь я дам вам одну книжку, – сказал он. «Как-нибудь? Когда же будет это как-нибудь?» – думала я, разглядывая чаинки в его чашке. Я налила ему вторую чашку через маленькое ситечко, которое официантка принесла с некоторым опозданием. Чай медленно лился через это замечательное ситечко.

– Это все чепуха, – сказал он. Мы отложили ситечко, оставив его мокнуть на блюдце.

Я знала, что Бэйба уже ждет и что мне пора идти, но не могла просто вот так встать и уйти, расставшись с ним. Я обожала его длинное грустное лицо и изящные руки.

– Я часто стараюсь представить себе, о чем думают девушки вроде вас. О чем вы думаете? – спросил он, внимательно посмотрев на меня несколько секунд.

Я думала о нем и чувствовала, как заливаюсь румянцем. Но ему я ответила скучно и глупо:

– Я не очень-то о многом думаю, например о новых платьях, или о том, куда съездить в отпуск, или о том, что будет на обед.

Мне сейчас кажется, что он вздохнул, а я, стараясь скрыть свое смущение, стала говорить ему о том, что многие девушки мечтают выйти замуж за богатого человека, а одна из них, которую я знаю близко, думает только о своих волосах. Она моет их каждый вечер и измеряет, насколько они выросли за неделю, и их золотой поток обрывается уже ниже ее лопаток. Но поскольку она так помешана на них, ничто другое не приносит ей истинного удовлетворения.

– А что вы делаете, когда у вас отпуск? – спросил он, и я вздохнула, потому что мне хотелось жить в гостинице и чтобы мне приносили завтрак в постель. Мне никто не приносил завтрака в постель, может быть, только раз или два, когда я была в монастыре и болела, и тогда мне приносили чашку специального лекарственного отвара, который надо выпить перед тем, как есть. Сестра Маргарет всегда следила за тем, как ты пьешь этот отвар, говоря при этом, что он полезен не только для тела, но и для души.

– Езжу домой.

– А где он находится?

Я рассказала.

Мой отец вернулся из сторожки в наш собственный дом и жил там с моей теткой. Я постаралась описать все это как можно ярче.

– Вам нравится бывать дома?

– Там полным-полно деревьев и очень одиноко.

– Я очень люблю деревья и все время сажаю их, – сказал он, – я уже, наверное, не одну тысячу их посадил.

– Серьезно? – спросила я с сомнением. Мне показалось, что он подтрунивает надо мной, а я не люблю этого.

Он посмотрел на часы, и было понятно, сейчас он скажет, что должен идти.

– Простите, но в четыре у меня встреча.

– Извините, что задержала вас, – сказала я, когда мы поднялись. Он расплатился и взял свою вельветовую кепи со стоявшей вешалки красного дерева.

– Благодарю вас такая прекрасная встреча, – произнес он, когда мы уже стояли снаружи. Я тоже поблагодарила его. Он приподнял кепи и ушел. Я стояла и смотрела, как он шел. Мне казалось, что темнолицый Бог повернулся ко мне спиной. Я протянула руку, чтобы позвать его, но нашла только дождь. Мне казалось, что этот бесшумный ливень не кончится никогда. Автобусы были переполнены, потому что время было уже за пять часов, а Бэйба жутко разозлилась, потому что я опоздала на час.

– Жизнерадостная идиотка, – отрезала она, не слушая моих извинений. Я не стала говорить ей, что встретила его.

Мы выпили кофе, а позже, как и было условлено, пришел Туша. Мы выпили еще кофе, и он принес извинения за все и дал нам пять фунтов, чтобы покрыть расходы на билеты. Потом мы поймали такси и поехали на трех борзых в Гарольдс-Кросс.

В следующую среду я пришла на Доусон-стрит и простояла около книжной лавки по меньшей мере часа два, но Юджин Гейлард не появился ни в этот раз, ни в следующую среду, ни даже через среду.

Так прошли четыре недели тоскливого ожидания и неизбывного желания хоть одним глазком посмотреть на него, одетого в длинное черное пальто с каракулевым воротником. Я представила себе, как он сидит в кафе Роберта и смотрит на темноволосых девушек. Он говорил мне, что ему нравятся темные волосы и глаза, но очень бледная кожа, он говорил, что все это создает у него ощущение покоя, который он очень ценит. Я посидела в кафе Роберта, думая о нем. Он не ел картошки и за едой пил воду, поэтому и я стала пить за едой воду. Вода из-под крана дома у Джоанны всегда была тепловатой и совсем невкусной, но было так приятно делать то, что делал он.

Я ждала и ходила туда-сюда, уверенная, что я обязательно встречу его. Вдруг от этой дикой надежды моя душа воспарила. Я уже чувствовала его запах, видела волосы на его руках и его горделивую походку. А ведь я не встречала его уже целый месяц. Один раз, правда, я увидела его машину, стоявшую на Моулсворт-стрит, я прождала целую вечность в дверях закрытого магазина. В конце концов голод прогнал меня домой, а на следующий день я написала ему и предложила выпить со мной чаю в следующую среду.

Пробежала неделя, и я пришла в ресторан, дрожа от страха. Он был там, сидел за столом и читал газету.

– Кэтлин, – сказал он, когда я вошла. Кажется, он наконец-то запомнил, как меня зовут.

– Здравствуйте, – сказала я, сквозь дрожь думая, не следует ли мне извиниться за то, что я побеспокоила его своим письмом. Я села, на мне было мое старое пальто и голубой шифоновый шарф, обмотанный вокруг шеи.

– Снимите пальто, – предложил он и, сняв его с меня, повесил на спинку кресла. – Всегда забываю насколько, вы хороши, пока не увижу вас снова, – сказал он, внимательно посмотрев на меня. – Этот ваш румянец, как я люблю ваши пылающие щечки. Они у вас такие, словно вы только что вернулись с велосипедной прогулки по северной окружной дороге.

Сколько бы пудры я ни изводила на мои щеки, они все равно оставались розовыми. Он заказал сэндвичи, пирожные, пшеничные лепешки и печенье. Тут меня охватило беспокойство, потому что, строго говоря, это я должна была бы платить, ведь я его пригласила, а у меня в кошельке было не больше десяти шиллингов. Он поставил локти на стол, подперев кулаком подбородок. Веки его глаз были полуопущены, и как только он слегка приподнимал их, меня поражало выражение нежности, светившееся в его карих глазах. Лицо его было жестким, но глаза светились теплом.

– Итак, – сказал он, – на чем же мы остановились? – у него на скуле запеклась кровь – он поранился, когда брился.

– Я не слишком докучаю вам своим обществом? – спросила я.

– Совсем наоборот. Я очень обрадовался этому вашему приглашению. Я все время думал о вас, все эти прошедшие несколько недель.

– Пять, – быстро сказала я.

– Пять чего?

– Пять недель, мы знакомы пять недель.

Он рассмеялся и спросил, не веду ли я дневник, и я подумала, что он лукав.

– Я хочу знать о вашем образе мыслей, – сказал он, пока я облизывала губы после проглоченной ложечки мороженого.

– Мне очень хотелось встретиться с вами, – сказала я честно.

– Я знаю, но… – он запнулся и продолжил, поигрывая щипчиками для сахара, – видите ли, это все довольно сложно. Я буду с вами откровенен. Мне не хочется идти па какие-то вещи. Возможно, это просто моя пуританская щепетильность, потому что вы с Бэйбой обе замечательные девушки, а я человек, если можно так выразиться, более чем в возрасте, для того чтобы вам следовало знакомиться со мной ближе.

Делая вид, что я не заметила его упоминания о Бэйбе, я сказала примерно следующее:

– Что означает «идти на какие-то вещи»? – горло мне перехватывало, а сердце мое обрывалось.

– Вы очень милая девушка, – повторил он и, протянув руку, коснулся моих запястий, слегка потрепав их. Я спросила его, не могли бы мы по крайней мере как-нибудь еще выпить вместе чаю.

– А что мы сейчас делаем? – он кивнул головой в сторону стоявшей на столе посуды, – мы можем даже поужинать вместе.

– Поужинать?!

– Поужинать! – сказал он, немножко передразнивая то, каким восторженно-удивленным тоном я это выкрикнула.

Мы поужинали, а потом поехали в Клонтарф и, выйдя из машины, побрели в Булл Уолл. Вокруг нас дышала мягкая и таинственная ноябрьская ночь. Он держал мою руку в своей, не сжимая ее слишком сильно и не теребя мои пальцы. Он просто держал меня так, как держат за руку ребенка и как вы в детстве держались за руку матери. Просто и обычно.

Он рассказывал мне об Америке, где он жил несколько лет, в основном в Нью-Йорке и в Голливуде.

Море было спокойно. Волны как бы нехотя разбивались о валуны, а в воздухе стоял сильный терпкий запах озона. Я не могла бы сразу определить, был ли это все еще прилив или уже начинался отлив. С первого взгляда это бывает трудно понять.

– Начинается отлив, – сказал он, и я верила, что так оно и есть, я верила всему, что бы он ни сказал.

Неспешно ступая дальше по цементному волнорезу, мы вместе курили сигарету. Где-то далеко в море слышались сигналы, подающиеся во время тумана, а цепь огней раскинулась в объятой туманом бухте драгоценным ожерельем. Маячные огоньки деловито вспыхивали то тут, то там, подмигивая одиноким кораблям в море. Я стала думать обо всех людях на свете, которые ждут, чтобы Другие люди пришли к ним на помощь. Я совсем не была одинокой, потому что рядом был человек, около которого мне хотелось быть. Мы дошли до конца волнореза и стали смотреть на скалы и затоки и на облепившие все водоросли. Он стал рассказывать о другом море, о таком далеком Тихом океане.

– Я, бывало, вырывался туда на неделе, когда совсем уж заматывался в Лос-Анджелесе. Небо там всегда голубое, режуще-голубое калифорнийское небо. Горячие тротуары и обожженные солнцем хищные лица на огромных рекламных плакатах. А я так люблю дождь и уединение… – он рассказывал очень тихим голосом, помогая себе жестами. Я видела только очертания его лица в зеленоватых лунных бликах и в блеске огонька сигареты, которую мы курили вместе.

– И вы ездили туда? – спросила я, надеясь, что как-нибудь случайно он расскажет мне что-то о своей личной жизни.

– Я приезжал туда и ходил по замечательному белому тихоокеанскому бережку, пропитанному нефтью и усеянному нефтяными вышками. Я пинал пустые пивные жестянки и мечтал вернуться домой.

Мне казалось очень странным, что люди не присутствовали в этих воспоминаниях. Только само место, которое он описывал, и белый песок, пивные жестянки и гниющие перезрелые апельсины по сторонам шоссе.

– Вы всегда говорите так, будто там только вы и были, – сказала я.

– Да, я рожден для монашеской жизни.

– Но ведь вы даже не католик, – как-то само собой вырвалось у меня.

Он громко рассмеялся. Было немного даже неловко слышать его смех, перекрывший вдруг и шепот волн, и вздохи парочки, которая занималась любовью между скалами. Он сказал, что более самовлюбленных людей, чем католики, не встречал никогда в жизни и что их самомнение даже немного путает его.

На краю волнореза мы смотрели на волны, лизавшие цементную стену, и мистер Гейлард рассказал мне, что еще мальчишкой выиграл кубок и какие-то там медали за достижения в плавании. Большую часть жизни он провел в Дублине со своей матерью, и ему пришлось идти работать в тринадцать или даже в двенадцать лет. Он был еще совсем маленьким, когда отец бросил их, и он совсем еще ребенком занимался тем, что собирал на берегу монетки.

– Я довольно часто находил шиллинги, – сказал он, – я всегда был так счастлив, когда что-нибудь находил, а я всегда что-то находил. Вот, например, нашел вас, девушку с глазами лемура. Вы знаете, кто такие лемуры?

– Да, – соврала я и, испугавшись, что он спросит, быстро перевела разговор.

Подвозя меня домой, он сказал:

– Как давно не приходилось мне проводить вечер с такой симпатичной девушкой, как вы.

– Ну уж и да, – сказала я, посмотрев на его прекрасный профиль. Мне так хотелось узнать обо всех женщинах, которые были с ним, какие у них были духи и чем все кончалось с ними. Он сказал, что годам к двадцати пяти он перепробовал много разных профессий, учился на кинооператора, садовника, электрика. Он мог позволить себе любоваться хорошенькими девушками, как другие любуются цветами или кораблями в гавани.

– Правда, – сказал он улыбаясь.

Улыбка была такой милой, что я пододвинулась к нему поближе, прижавшись щекой к колючей материи его пальто.

Тогда он даже не поцеловал меня.