Девушка в белом

Леван

Когда Леван Кикабидзе, потерявший двух сыновей, похоронил и поникшую, обезумевшую от горя жену, ничего больше не связывало его с этим миром.

Этот высокий, похожий на жердь, жилистый старик сломался, сник и рухнул, словно сбитый ударом кулака, рухнул у стены, под увеличенными фотографиями двух своих сыновей и жены Кесарии.

После смерти Кесарии уже некому было позаботиться о протяжно мычавшей, недавно отелившейся корове, и соседи, вздыхая, отвели ее в свой хлев. Быков на время забрал бригадир. Старый беззубый пес, забившись в угол, изредка хрипло вздыхал, а поздней ночью, когда деревенские собаки поднимали лай, отвечал им с крыльца протяжным, заунывным воем.

Леван лежал, сложив на груди руки, они касались его седой, редкой бороды. Когда старик закрывал глаза, его нельзя было отличить от мертвеца.

Он равнодушно встречал утро, вспоминал виденные сны — жену, сыновей и вполголоса беседовал с ними.

— Так не годится, сынок, — поучал он младшего, заглядывая ему в глаза, — он старший брат... А ты, старуха, перестань оправдывать их, — переводил старик взгляд на жену. — Что я, меньше тебя его люблю? Но когда он неправ — не оправдывай. Что? «Дождаться бы наконец»... Дождешься, дождешься... ничего с тобой не случится... Но сначала старший должен жениться, на то он и старший. Нет, нет... молчи, Кесария, молчи. Ну и что ж, что любит, любовь не петля, небось, не задушит. Пусть любит, пожалуйста... Разве я против? Ты знаешь Амирана... он тихий, беззащитный, он ничего не скажет, но если обидится... Верь мне. Если я вырастил таких молодцов, то знаю, когда и что лучше. А ты поди-ка кур накорми, да теста побольше замеси и орехов не жалей... не то не получится у тебя свадебное сациви. Хорошо, коли свинья опоросится, не то не хватит нам поросят.

Амиран! Где ты умудрился ярмо сломать? Не скалы же ты пахал... Вон там, под грушевым деревом, я новое заготовил, просверли с боков, а клешни старые еще пригодятся...

Ношреван, сынок! Подойди-ка ближе... Ты что, не идешь в школу? Поторапливайся: а этой городской барышне скажи, пусть подождет. Как думаешь, любит она тебя? A-а?.. Ну и скажи, что твой брат и ей брат. Вот следующей осенью одну свадьбу сыграем, а потом... Наклонись, что-то на ухо скажу, чтобы этот тихоня не слышал...

Вчера, когда я с поля возвращался, застал его... Как же это было, дай бог памяти... — Леван стал припоминать виденное во сне. — Да... уже стемнело... я вел арбу и из-за скрипа колес ничего не расслышал, но... кто она была, как ты думаешь? А ну, догадайся? Нет, не она, нет... ну-ка, ну-ка... Да нет же... Дочка нашего Исидора... Да, да... Талико, она самая... Там же, недалеко от дома, у дороги натолкнулся я на них. Она была в красном платье и вся будто светилась... даже быков спугнула, чертовка, до самых ворот не мог остановить. Что же делать будем, не погуляем на свадьбе?

Леван весь день мог говорить с сыновьями: целый день он не давал жене слова произнести.

— Что ты вмешиваешься, старуха... Ради бога!.. Мужчина я и хозяин в этом доме... Если что с ними случится, ты станешь рвать на себе волосы и царапать лицо... А я ведь так не могу. Мне надо все наперед знать, все предусмотреть.

...Леван лежал на спине, глядя на три безмолвных портрета, и мысленно то хлопотал по хозяйству, то поругивал жену, то выбирал себе невесток...

Иногда он повышал голос.

— Нет, Ношреван. Учение — дело полезное, книга — хорошая штука, много нового узнаешь, но семье, сынок, нужна опытная рука, нужен глава... Семья без главы, что отара без пастуха... Слушайтесь меня, ребятки, слушайтесь... Десять раз опрокидывалась моя арба, и десять раз сбивался я с пути, десять дней петлял по тропам, а ходьбы-то было на час... Многому я научился, многое понял. Но для чего мне это, если не для вас... для вашего счастья. Вот спросите у матери, разве не так, Кесария? Ты помнишь, как я один хотел поднять мельничный камень и поскользнулся? Меня тогда на арбе привезли... А если вы броситесь поднимать такой камень, как вы думаете, разрешу я вам?.. Не позволю! Да, не позволю... Потому что я сам, на своих плечах испытал его тяжесть... Если вру — вот ваша мать, спросите у нее.

Кесария, опасаясь, чтобы с ее сыновьями и в самом деле ничего не случилось, кивала головой и шептала детям:

— Слушайтесь отца, мои хорошие, отца слушайтесь.

Леван прятал улыбку и начинал говорить о свадьбе...

Несчастный, сломленный горем человек лежал, глядя на три безжизненных портрета, и во сне и наяву мечтал о свадьбе сыновей. Все свое счастье он отдал земле и теперь отчаянно цеплялся за свои сны.

...В комнату просачивался дневной свет и вновь исчезал. Леван уже подбирал имена для своих внуков и выговаривал жене.

— Постой, старуха! Ты всегда их оправдываешь!

В дверь скребся голодный пес, но Леван ничего не слышал.

...Амиран во всем соглашался с отцом, а Ношреван настаивал на своем. Ему нравилось какое-то мудреное книжное имя.

Леван злился. Кесария стала на сторону сына.

— Его сын... как ему нравится, пусть так и назовет.

Леван злился еще больше.

— Сын-то его, а я что? Кто я ему? Я — глава в этом доме. А если я книжек мало читал, так что же, напрасно я жизнь прожил, что ли. И толку от меня никакого?

Пес настойчиво скребся в дверь и заунывно, протяжно выл. Леван поднимался, выходил из комнаты, спускался по прогнившей лестнице и, стараясь ни на что не глядеть, поспешно направлялся к кухне. Обессилевшей пес, опустив уши и волоча хвост, плелся за ним, потом на время исчезал в буйно разросшейся траве, и, вынырнув у кухонной двери, тяжело дышал, высунув длинный розовый язык.

Трава разрослась повсюду: пробралась за калитку, всползла на лестницу, затопила весь двор, весь огород, весь сад. Во дворе была видна только узкая тропинка. Она вела от калитки к лестнице и от лестницы к кухне. По этой тропинке приходили близкие друзья и родственники Левана Кикабидзе. Они оставляли на кухне теплые, полные миски, пытались заговорить с Леваном, утешить его.

Старик лежал на спине, широко раскрыв глаза.

Друзья вздыхали, причитали вполголоса, неслышно спускались по лестнице, шли по узкой тропинке и, прикрыв за собой калитку, выходили на дорогу. Никто уже не надеялся вернуть Левана к жизни.

Смерть Кесарии не удивила Левана. Кесария должна была уйти, он это чувствовал — ребятам нужна материнская ласка, материнская забота.

Когда опускали гроб, он крикнул:

— Присмотри за мальчиками, Кесария!

Никто не мог утешить Левана. Да и какое могло быть утешение. Он ничего не воспринимал с тех пор как в дом внесли мертвыми его сыновей. Они погибли при аварии автомобиля.

...Леван только что выпроводил болтливую сваху.

Не мог он так легко решить судьбу сына. Опасался за него. Два сына было у него. Два горящих факела... А внесли в его дом два погасших факела.

Высох Леван, пожелтел, исхудал. Запустел его виноградник. В заброшенном огороде разбушевались сорняки. А Леван все не давал покоя слегшей от горя жене, говорил о свадьбе: как же ты гостей будешь встречать, старая? И никто не мог убедить его, что нет, уже у него сыновей и некого женить.

Все решили, что Леван сошел с ума. Пытались помочь ему. Навещали, спрашивали совета, прикидывались должниками. Бригадир никому не передал его быков. Думали, — очнется Леван, придет в себя... Напрасно.

Но когда умерла и жена, говорить с Леваном стало невозможно.

...Шли дни, недели. Вечерами Леван выбирался из дому, испуганно оглядываясь, шел в кухню, наскоро проглатывал несколько кусков, кормил пса остывшей кукурузной лепешкой и, не глядя по сторонам, возвращался. Входил в комнату, улыбался трем фотографиям, валился на свою циновку и засыпал.

Однажды ночью Левану снились обычные сны: хозяйничал, попрекал жену... К дому подъехала арба.

Быки сопели и били копытами землю. Леван выглянул. Амирана на арбе не было.

— Куда он девался? — удивился Леван. — Где это слыхано — быков без присмотра оставлять?

— Где же ему быть, родненькому... — начала Кесария.

— Ладно… сама, небось, знаешь, нельзя так...

— Где же ему... — опять начала жена. Но Леван уже догадался: Амиран был там, возле дома Исидора, и о чем-то шептался с его дочкой. Наверное, это ее ярко-красное платье выделялось в темноте...

...Протяжно замычали быки.

Леван встал, прислушался, открыл дверь.

Ночь была ясная, лунная.

Дул восточный ветер.

— Разгулялся проклятый, — вырвалось у Левана. Он всегда говорил это, когда ночью поднимался восточный ветер.

Большой грузный бык выщипывал траву, проросшую под воротами. Иногда его изогнутые рога со стуком касались покосившихся планок. Второй, покрытый темными пятнами, молча смотрел на Левана и мерно пережевывал жвачку.

Леван сбежал по лестнице. Бросился к воротам. Схваченные разросшейся травой, они не открывались. Он с трудом вырвал одну створку... впустил быков во двор. Нисла лизнул его теплым, шершавым языком. Никора жадно рвал траву, доходящую ему до колен.

Леван то и дело поглядывал на дорогу. Ждал Амирана. Луна поднималась все выше. Амирана не было видно. Леван злился.

— И о чем этот тихоня говорит с ней?..

Быки вздыхали, щипали траву, мотали головой.

Луна скатилась по небосклону. Побледнела... Растаяла. Стало прохладно. Никора наелся и с тяжелым вздохом опустился на землю. Нисла ласково терся головой о локоть хозяина.

На востоке взошла предрассветная звезда. Ветер крепчал.

— Скоро рассвет, — проговорил Леван, — как только взойдет солнце, поднимется ветер, высушит все и тогда лемех даже не зацепится за землю. Где же этот мальчишка?

Никора спокойно посапывал у его ног. Лег и Нисла. Леван тоже опустился на траву и прислушался...

На шелковице встрепенулся воробей... нерешительно чирикнул... Ему отозвались воробьи с соседнего двора. Воробей осмелел, вспорхнул на ветку повыше, потом на другую и защебетал.

Леван встал, подошел к калитке, выглянул. Дорога уходила вдаль. Амирана не было видно.

— Куда же он запропастился! — не выдержал Леван. Подошел к арбе, приподнял ее.

На клешнях прогнила супонь. Леван зашел за кухню. Обычно он закидывал супонь под ее крышу... Отвал плуга покрылся ржавчиной. Ручник расшатался. Леван вытащил из простенка секач и заранее заготовленный акациевый обрубок. Изредка он поглядывал на дорогу. Вот-вот появится Амиран...

Леван заторопился. Притащил яремное бревно, отмерил середину, заточил, просверлил дырки для клешней.

Амиран все не шел.

А ветер дул сильнее... Наверняка все высушит... Только сегодня... Завтра плуг уже не взрыхлит землю.

— Но... — Леван коснулся рукою лба, — может, он ждет меня в поле.

Бывало с Амираном такое. Быков он оставлял отцу, а сам вскидывал на плечо тяпку и шел пропалывать междурядья.

Леван проверил тяпки.

Нет, все они были на месте.

А лопаты?..

Лопат не было. Во дворе не было ни одной лопаты. Куда они могли деваться?

— Ушел, — уже по-деловому проговорил старик. Тонким айвовым прутиком поднял быков, впряг, взвалил на арбу плуг и отправился в поле.

Когда он выехал на равнину, деревня только просыпалась. Быки потянулись к канаве напиться. Леван пересел на самый задник арбы, чтобы ярмо не давило быкам на шею. Потом слез, осторожно перевел быков через мостик, провел вдоль опушки, благополучно прошел по краю оврага и остановил арбу под ивой.

Здесь Амирана тоже не было.

Вспахать оставалось немного, но кончить участок за день было трудно. А завтра земля пересохнет так, что в нее и гвоздя не вобьешь. Леван распряг быков, взял секач и направился к лесу. Выбрал на дубе тонкую ровную ветвь, по дороге очистил ее от веточек. Потом наступил на один конец, а с другого стал скручивать.

Скрутил, завязал и накинул на ярмо. Закрепил на впряженных быках супонь, приладил плуг и ступил на оставленную Амираном борозду.

...Сошник тяжело вошел в землю. Быки рванулись. Потрескавшаяся земля поддалась, и огромный высохший пласт лег под ноги Левана.

Местами старая борозда шла вкривь и вкось. Не понравилось это Левану, — не должно случаться такого с хорошим пахарем. Он и без того был зол на Амирана, а эта искривленная борозда вывела его из себя. Он стегнул быков... Плуг выскочил из земли и потянул за собой Левана.

Долго не мог приладить его Леван. Потом напрягся, налег на него.

Невидимый для глаза отвал трудно полз вперед. Вспарывал землю, выворачивал ее и раскидывал в обе стороны — комья на комья. Душно пахло землей.

В конце борозды Леван развернул плуг. Сухая земля не поддавалась, но склонившийся над плугом старик тяжело давил на ручник.

И опять в обе стороны раздалась земля, но стало трудно быкам, и они остановились.

— Ну!.. Пошел! — стегнул их Леван.

И замер... Огляделся... Вокруг ни души. Ему стало страшно. Словно он что-то вспомнил, словно понял что-то...

Хотел остановить быков, но Нисла ступил влево, перешел на вспаханную борозду. Леван зло хлестнул его.

— Я тебя... а ну, выходи! — и когда снова по обе стороны борозды стали ложиться теплые комья земли, он забыл про испуг.

Взошло жаркое солнце. Пахаря ослепило. Он заслонил глаза рукой — удивился солнцу.

Быки стали. Леван поспешил им на помощь. Расшатал плуг — сошник зацепился за прогнившую корягу.

— Ну... назад, назад! — обеими руками Леван потянул плуг на себя. Нисла отступил. Никора не любил отходить назад. Леван обошел быков и стал подталкивать их спереди. Он с трудом извлек корягу и продолжил борозду. Вздыбились комья. Разваливалась, рассыпалась высохшая земля.

Над головой пролетела ворона, каркнула и опустилась на иву. Ветка упруго прогнулась, ворона еле удержалась, замахала крыльями и опять каркнула. Леван вздрогнул и посмотрел на иву. Ветка мерно покачивала черную птицу. Леван не мог оторвать взгляда от сухого клюва вороны. Вдруг он споткнулся, но устоял... перескочил через ком и оперся на ручник. Но иссохшая земля не поддалась плугу. Леван потерял равновесие, покачнулся, упал на спину.

Быки почувствовали облегчение и пошли быстрее, волоча за собой сверкающий отвал.

— О-ох! Обломают себе ноги! Нисла!.. Никора!..

Леван вскочил, догнал их, ухватился за ручник, выпрямил плуг и навалился на него всем телом.

Сперва сошник скреб по поверхности, потом разбросал мелкие комья, на миг замер... и сразу глубоко ушел вглубь. Земля взбухла, раскололась, и жирные комья развалились пополам.

Ворона перелетела с ветки на ветку, еще раз каркнула и лениво взмахнула крыльями.

Внизу, под деревом, Леван увидел бригадира. Он улыбался, но не говорил ни слова.

Солнце поднялось выше.

Пот стекал со лба, жег глаза, сказывался в бороду. Промокшая рубаха прилипла к спине. Леван почувствовал на губах привкус соли и жадно вдохнул острый запах пота. Земля заупрямилась. Задрожал, затанцевал плуг и искривил борозду. Не любил такого Леван. Среди сотни работ можно было отличить его руку...

...Солнце подошло к полудню.

Леван выпрямился, посмотрел на невспаханную часть участка. Успеет ли сегодня?

«Надо сегодня кончить. Если ветер и ночью не успокоится, завтра просто загублю быков... да и себя замучаю ни за что...»

Левам взмахнул прутом.

...Солнце легко скользило по склону и, подобрав лучи, скрылось за горами.

Обессиленные быки тянулись к траве...

Леван тяжело налег на плуг...

...Поздним вечером въехала арба во двор Левана Кикабидзе. Изголодавшиеся быки набросились на траву. Леван с трудом снял с них ярмо, подставил под арбу подпорки и повалился на землю. И снова ему стало не по себе, стало страшно. Он хотел встать... огляделся. В синем мраке, окутавшем двор, что-то сверкало. Он пригляделся. Долго не мог понять, что это такое. Блестел отвал.

Леван упал на спину и заснул.

Быки звучно рвали траву. Утром, когда он проснулся, они лежали там же, рядом с ним.

...Левана разбудил яркий свет. Он протер глаза, посмотрел перед собой: открытые ворота, дорога, сверкающий отвал, быки... Оглянулся назад — сумрачный дом, окна, занавешенные черным, кухня с обветшалой крышей. А перед кухней, у дверей — старый беззубый пес...

Леван вздрогнул.

— Сыновья! — сказал он шепотом. — Сыновья! — повторил он громче.

В эту ночь Леван не видел во сне своих сыновей.