Глава 2

Лучшая подруга Евы Широковой Майка была живым воплощением оптимизма. Некрасивая, тощая, задиристая, смешливая – она отчего-то пребывала в полной уверенности, что в один прекрасный день станет звездой. Чуть ли не мировой знаменитостью. При этом голоса и слуха у нее не было, танцевала она посредственно, рисовать и вовсе не умела и на музыкальных инструментах не играла, так что Еве было непонятно, в какой именно сфере подруга желает достичь вселенской славы. Но разве возможно спорить с безапелляционной Майкой?

Майкино лицо было подвижным, как у мультипликационной обезьянки. Бровки выщипаны в ниточку – Ева бы так себе ни за что не сделала. Подрисованная крупная родинка на щеке. Ярко накрашенные губы. Майка была суетливой – сто движений в минуту. Она кокетливо поправляла челку, одновременно стреляя густо подведенными глазками по сторонам, а в следующую секунду уже одергивала короткую юбчонку – она такие просто обожала, хотя и была в них похожа на цаплю-переростка. Голосок у Майки был тоненький, жеманный. И говорила она быстро-быстро, как бы сама себя перебивая. Она любила употреблять в разговоре разные словечки, которые ей самой казались очаровательными, вроде «душечка», «милочка», «солнышко». Многие знакомые считали, что Майка – просто поверхностная дура. Но Ева знала, что это не так.


Стоило Еве увидеть встревоженную подругу, как она, сама от себя того не ожидая, горько расплакалась.

– Евка! Ну хорош рыдать-то! – неловко утешала ее Майя, усаживая за стол и наливая в треснувшую чашку кофе.

Этот кофе, Майкой сваренный, имел одно-единственное достоинство – он был горячим. Майка сидела на диете, поэтому в ее доме сроду не водилось сахару. К тому же она считала, что кофеин вреден для цвета лица, а потому бодрящий напиток в ее исполнении выходил одновременно жидким и горьким.

– Ну, рассказывай. Неужели все так серьезно? – Майка уселась напротив.

– Серьезнее некуда. Меня отчислили из института.

– Что-о? – встрепенулась Майя.

– Именно, – горестно улыбнулась Ева, которая, видимо, успела с этой мыслью смириться. – Меня отчислили. Позавчера я увидела свою фамилию в списке. Понимаю, что по-хорошему надо было сдать сессию раньше… Я сразу собрала вещички и отправилась домой, но оттуда меня тоже благополучно изгнали. Мать сказала, что у нее и так дармоедов полно…

Майя задумчиво помолчала, потом решительно сорвалась с места, распахнула дверцу дешевого пластикового кухонного шкафчика и извлекла оттуда початую бутылку «Клюковки».

– По этому поводу надо выпить, – прокомментировала она свои действия, разливая сиропообразную жидкость по маленьким, не слишком чистым рюмочкам.

– Только напиться мне не хватало, – вздохнула Ева, однако рюмку из Майкиных рук приняла.

– Что же теперь делать? – Майка одним махом опустошила свою рюмочку и налила еще.

Ева пожала плечами и отвернулась к окну. Майка жила на последнем, семнадцатом этаже – высота Еву всегда завораживала.

– Эй, ты уснула? Я спрашиваю, делать-то будешь что?

– Да вот… – Ева неопределенно махнула рукой.

– Да ты не переживай, где-нибудь перекантуешься пока, а в институте восстановишься.

– Бесполезно, – усмехнулась Ева. – Меня не восстановят.

– Почему это? – оптимистично воскликнула Майка. – Что за глупости! Всех восстанавливают, а тебя нет! Да меня саму два раза выгоняли. Может быть, и уезжать тебе никуда не придется. Придешь к Порфирию Петровичу, поплачешь, он, говорят, этого не выносит…

– Да была я уже, – еле слышно прошептала Ева, – поплакала.

– И что?

– Даже вспоминать не хочется. – Ева наполнила свою рюмочку противной, вязкой «Клюковкой».

Девчонки учились в одной из новоявленных академий на факультете экономики и статистики. Ни экономика, ни статистика обеих не интересовала – и Майка, и Ева подали документы именно в этот институт из-за невероятно низкого проходного балла.

– Что же он такого сделал? – Майкины глаза заблестели, хотя она и сама уже знала ответ на свой вопрос. – Приставал, да?

Ева промолчала. Несмотря на то что декану их факультета Порфирию Петровичу давно перевалило за шестьдесят, он все еще считал себя сердцеедом. Прятал пивной животик в балахонообразные свитера, носил выцветшие джинсы, ровными дужками выщипывал брови и подкрашивал седину на висках темно-каштановой краской (при этом он напоминал скорее не сердцееда, а престарелого гомосексуалиста). В толпе молоденьких студенточек Порфирий Петрович чувствовал себя как рыба в воде. Особенно привлекательными казались ему отстающие или даже те, кто был «приговорен» к отчислению. Эти, в отличие от остальных, не стряхивали его ищущую руку со своего плеча, позволяли нежно приобнимать себя за талию и по-отечески хлопать по обтянутым капроновыми колготками коленкам.

– Он предложил мне… Прямо на его рабочем месте, – спокойно улыбнулась Ева.

Майкины темные глаза стали похожи на две большие пуговицы.

– Да ты что?!

– Он уже и папки с бумагами со стола стряхнул, шторы задернул. Занервничал старикашка.

– А ты?

– А я… Я подумала, что мне терять? Расстегнула кофточку, заулыбалась. Ничего страшного, десять минут потерпеть, а потом он сессию закроет…

– Ты с ним… – Майка даже задохнулась. – Да?

Ева грустно усмехнулась:

– Он аж вспотел. Ширинку расстегнул, свитер стаскивать принялся. И… знаешь…

– Что?

– Его волосы! У него, оказывается, парик!

– Как это?

– Вот так. Лысый наш Порфирий Петрович, а мы и не догадывались. Он, когда свитер стягивал, парик задел, и тот на пол свалился. Видела бы ты его лицо!

Майка пьяно расхохоталась, представив себе лысого Порфирия Петровича.

– А ты?

– Да что я? Я рассмеялась… – Ева улыбнулась. – Он разозлился жутко. Выставил меня вон. А я все успокоиться не могла, хохотала как помешанная. А через несколько часов он приказ о моем отчислении подписал. Смешно, да?

– Да, – машинально ответила Майка, но потом, подумав, добавила: – Нет. Ну ты и дура!

– Знаю, – покладисто согласилась Ева.

– Неужели ты не могла оставить эмоции при себе? Ну, потерпела бы чуть-чуть! Может, ты бы ему понравилась, и он бы тебя постоянной любовницей сделал!

Ева скривилась, словно только что проглотила лягушку.

– Ну представь себе только – наш Порфирий, потный от возбуждения, с красной рожей, расстегнутой ширинкой и… лысый!

Майка прыснула, подавившись «Клюковкой», но тут же спохватилась:

– Ева, делать-то теперь чего?

– Ничего. Я уже все решила.

– Тебе есть куда пойти? – удивилась Майя. Она прекрасно знала, что у Евы не было в Москве ни родственников, ни близких друзей.

– Ну… В общем, да. Я уже все решила.

– Расскажи, – потребовала подруга.

– Как-нибудь в другой раз, – поморщилась Ева, вставая с неудобной расшатанной табуретки. – Знаешь, я пойду, пожалуй. Я только на минутку зашла, попрощаться.

Майя вскочила со стула и в три прыжка оказалась возле входной двери.

– То есть как это? Ты же сама сказала, что из дома тебя выгнали!

– Выгнали, – подтвердила Ева, зашнуровывая свои разношенные немодные ботинки.

– Выходит, в Москве решила остаться, – подытожила Майка. – О! Я все поняла!

– Что ты поняла?

– Ты себе мужика нашла! – каким-то обвиняющим тоном выкрикнула она. – Ну, конечно, кто бы сомневался! Наша скромная благоразумная Евочка решила подзаработать!

– Ты что, напилась? – Ева наглухо застегнула свою чересчур легкую для января месяца куртенку. – Что ты несешь?

Но раскрасневшаяся от выпитого и переживаний Майка, казалось, ее не слушала.

– И кто же этот счастливчик? Порфирию Петровичу не повезло, а кто сорвал бутончик? Или… нет, не говори мне это… – она неприятно и глухо расхохоталась. – Может быть, все-таки наш декан?!

– Дура, – буркнула Ева. – Я пойду.

– Ладно, не злись, – неожиданно миролюбиво сказала подруга. – Нашла мужика, и ладно. Молодец. Мне вот что-то все не везет. Только перестань строить из себя целку-невредимку и все… Но… мы ведь еще увидимся?

– Конечно, – улыбнулась Ева.

– Когда?

– Один бог знает, – вздохнула Ева, обернувшись от двери, – больше никто…

Закрыв дверь за подругой, Майка посмотрела на себя в зеркало и топнула ножкой. Уродина, уродина! Она бросилась в кухню, к окну, и успела как раз вовремя – Ева уже почти пересекла двор, направляясь к трамвайной остановке.

– Везет же дуракам, – вздохнула Майка, глядя сверху на зябко кутающуюся в копеечную куртенку подругу. – Мужика вот где-то нашла…


Мужчине, который ждал Филиппа в полутемной нише дорогого ресторана, уже явно подкатывало к семидесяти. Его волосы были белыми, как у Санта-Клауса с рождественской открытки, смугловатое лицо изрезали вдоль и поперек глубокие морщины. Резко контрастировали с этой картиной зубы – ослепительно-белые, словно у юной голливудской актрисы. Цена этому фарфоровому рту не меньше пятнадцати тысяч долларов, определил Филипп.

Весь вид мужчины кричал о его принадлежности к немногочисленной касте тех, кто мог себе позволить особняк с колоннами в Рио, конюшни на юге Франции, яхты в Портофино и шикарную двухэтажную квартиру в престижном квартале Нью-Йорка. Его светлый вельветовый костюм явно шили на заказ, остроносые туфли из кожи некоего пресмыкающегося были начищены до блеска, а в запонках поблескивали массивные бриллианты. Он пил элитный японский чай «Цветок невесты» и смаковал нежнейший шоколадный чизкейк.

Этот человек никогда раньше не видел Филиппа. И тем не менее сразу его узнал. Скорее всего потому, что Филипп был единственным среди посетителей ресторана, кто предпочел шикарному костюму демократичные линялые джинсы. А может быть, потому, что он ворвался в ресторан, по своему обыкновению, стремительно, как сквозняк в плохо прикрытую форточку. Вальяжной обычно бывает «миллионерская» походка. Те, в чьем распоряжении огромные состояния, не любят мельтешить и суетиться.

– Вы, полагаю, господин режиссер? – У мужчины был приятный, профессионально поставленный голос с легким иностранным акцентом. Филипп не знал ни настоящего имени, ни биографии своего собеседника, но почему-то сразу решил, что он, скорее всего, немец.

– Точно, – подтвердил Филипп.

– Присаживайтесь. Будете что-нибудь? Разумеется, я угощаю. Рекомендую креветочный коктейль от шеф-повара.

– Благодарю вас, не откажусь.

Они присели за столиком у затемненного окна. Филипп задумчиво смотрел на улицу и куда-то спешащих по ней прохожих. Он знал, что с другой стороны окно было зеркальным, так что случайные любопытные не могли видеть посетителей ресторана.

– Итак, давайте сразу к делу. Мне рекомендовали вас как честного, исполнительного и порядочного человека.

«Порядочного! – внутренне позабавился Филипп. – Если только к моей профессии возможно применить такое слово!»

– Надеюсь, так оно и есть, – вслух сказал он.

– Для вас лучше, если так, – сверкнул фарфоровыми зубами «немец». – Работа, которую я хотел бы вам предложить, достаточно легкая. По крайней мере, для человека с вашим опытом.

Филипп слушал, не перебивая, почтительно склонив голову.

– Вы знаете, мне семьдесят четыре года. У меня было больше двухсот баб, – мужчина хвастливо приосанился. – Первоклассных баб. Но любимая – одна… В семьдесят четвертом году я ее потерял. Моя жена Гвен упала с лошади и сломала себе шею. Лошадь я запер в конюшне и поджег. Пристрелить было бы слишком мягкой мерой.

«Зачем он мне все это рассказывает?!» – недоумевал Филипп.

– Я любил Гвенни. Никто так хорошо не делал любовь, как она. У меня на нее всегда стоял. В этом смысле она была феноменальна. Знаешь, чем она меня зацепила?

И Филиппу пришлось вежливо поинтересоваться:

– Чем?

– Я подобрал ее в баре. Красавицей она не была. Маленькая грудь и кривые ноги. Мы пришли к ней домой – она снимала какую-то вонючую конуру с протухшими обоями и протекающими потолками. Она сняла платье, и я присел от удивления. На ней были кожаные шорты и лифчик, они соединялись при помощи ремешков. Она достала откуда-то высокие ботфорты и плетку…

– Вас возбуждает садомазохизм? – догадался наконец Филипп.

– Верно. Наша первая ночь была фантастическая. Она привязала меня к кровати, она отлупила меня до красноты, она засунула свой острый каблук мне в…

– Достаточно, я понял ваш замысел, – нервно перебил Филипп.

– Итак?.. Это возможно?

– Безусловно.

– Вот фотография Гвен. Только вы должны мне ее вернуть. Актриса должна быть похожа на нее.

Филипп мельком взглянул на снимок и едва не поперхнулся. Гвен была ухудшенной копией французского комедийного актера Пьера Ришара. Белесые реснички, копна бестолковых кудряшек на яйцевидной голове, высокий лоб, небольшие голубые глазки. «Если бы я увидел это чудовище в латексе и с плеткой в руках, скончался бы от смеха!» – решил он.

– А актеру не должно быть меньше сорока лет. Я хочу, чтобы это был солидный мужчина, а не слюнявый юнец.

– Будет сделано, – пообещал Филипп.

– Снимите дешевенькую квартирку в качестве декорации. Разводы на стенах, тараканы. Именно в таком месте и жила Гвен. Пока я не забрал ее в свой дом, разумеется.

«Где найти сорокалетнего актера? – думал тем временем Филипп. – Да такого, который согласится, чтобы его хорошенько отшлепала перед камерой малосимпатичная баба?»

– Я сделаю все в лучшем виде.

– Это хорошо. Теперь о цене. Думаю, две тысячи долларов будет вполне справедливо.

– Но… Ваш знакомый заплатил шесть.

– Так ты снимал для него малолеток. Это сложнее. Учти, если у меня много денег, это вовсе не значит, что я люблю переплачивать, – разозлившись, мужчина мгновенно перешел на «ты».

И Филипп решил с ним не спорить. В конце концов, в последнее время у него было не много заказов такого рода. Лишняя пара штук никогда не помешает.

– Я согласен.

– Еще бы ты отказался! – Заказчик отодвинул от себя тарелку с недоеденным, неаппетитно развалившимся чизкейком. – Значит, через неделю я жду фильм.

Он поднялся, отодвинув стул, аккуратно промокнул губы льняной салфеткой. Филипп остался сидеть на месте – он был голоден и вовсе не собирался оставлять на столе божественно-нежные пряные креветки.

От двери заказчик обернулся и вполголоса добавил:

– Пусть будет больше крови. Красные полосы на его заду. Можно сигаретные ожоги… Ну, бывай! – И «Санта-Клаус» скрылся за дверью.

Филипп вздохнул. Он занимался съемкой порнофильмов уже почти десять лет. Элитное кино в единственном экземпляре для конкретного заказчика. Разумеется, он много за это время повидал. Старые развратники, богатые нимфоманки, похотливые извращенцы. Чего только они не придумывали! Иногда Филипп передергивался от отвращения, читая сценарий. Иногда ему казалось, что его окружают одни моральные уроды.

Он был известным светским фотографом, ему хорошо платили за съемку рекламы и «фэшн-стори». Но основные деньги Филипп Меднов зарабатывал именно на порнографии. Хотя были и другие причины, не позволяющие ему вырваться навсегда из вязкого омута нелегального бизнеса. Веские причины…

Филипп задумчиво пережевывал креветку, глядя в окно. За неделю он должен успеть. С актрисой проблем не будет, в конце концов, женщину проще загримировать… А вот актер… Ничего, в конце концов, он наймет какого-нибудь бомжа. Любой вокзальный обитатель с радостью согласится быть избитым за пару сотенных купюр.

Внезапно чей-то пристальный неприязненный взгляд ожег его, как укус ядовитой медузы.

Филипп нервно огляделся по сторонам – никого. Соседние столики пустовали, официант, повернувшись к нему спиной, что-то записывал в своем блокноте. Показалось, наверное. Бывает же такое.

Успокоившись немного, он вновь уставился в окно и чуть не подавился. На улице перед окном стоял человек. Высокий, темноволосый, молодой. В дорогом кожаном пальто и темных очках, как Киану Ривз в фильме «Матрица». Над городом висели рваные низкие тучи, утопившие в себе шпили московских высоток. Так что в очках никакой необходимости не было – а значит, это был предмет маскировки.

Человек смотрел прямо на Филиппа. Его губы искривила язвительная усмешка.

«Как он может меня видеть?! – запаниковал Филипп, машинально поправляя парик. – Стекло же зеркальное. Он в зеркало смотрит!» Но мужчина смотрел прямо на него. Никаких сомнений быть не могло – этот человек следил за Филиппом Медновым. «Как он узнал меня, как?! Меня бы мама родная в такой маскировке не узнала!»

У Филиппа резко пропал аппетит. Креветки внезапно показались ему слишком солеными – такими, что у него даже в горле пересохло. Он залпом допил остатки сока, натянул куртку и бросился к входной двери. Единственный способ не нервничать – устранить причину нервотрепки. Он должен узнать, кто этот странный человек и что ему от Филиппа нужно. Шантажист? Старый знакомый? Городской сумасшедший? Маньяк? Как бы там ни было, сейчас он узнает это наверняка. Филипп с силой толкнул дверь и выбежал на улицу. Мостовая была пуста. Никого.


Звонок мобильного едва не заставил его вскрикнуть от неожиданности, любой посторонний звук – словно удар хлыста, когда нервы на пределе.

– Да! – несколько раздраженно крикнул он в трубку.

– Филя? – Он сразу узнал этот жеманный женский голосок. Принадлежал он одной из второсортных, но необыкновенно смазливых актрис – его обладательница вовсю «звездила» в дневных сериалах, неизменно играя небольшие, но эффектные роли красавиц-злодеек.

– Да, – ответил он уже более спокойно. И так он один раз уже сегодня сорвался, стоит закусить удила.

– Филечка, как хорошо, что я тебя поймала! Мне срочно нужно сделать фотосессию. Меня пригласили сниматься во Францию!

– Поздравляю, – усмехнулся Филипп и, поморщившись (как хорошо, что она не видит выражение его лица), галантно добавил: – Я всегда знал, что ты добьешься успеха. Так какие фотографии тебе надо сделать?

– Портрет, и в полный рост, на улице. В разных образах. Я пригласила визажиста и стилиста… Только вот…

– Что?

– Фотографии мне нужны уже сегодня! Ты не мог бы быть у меня через полтора часа?

«А раньше ты сказать не могла, корова бесталанная?!» – про себя мрачно выругался он, а вслух сказал:

– Конечно, Машенька. Тебе повезло, до вечера я совершенно свободен.

– А вечером? – кокетливо хихикнула она. – Опять свидание? Наверняка с какой-нибудь топ-моделью?

«Представляю, что бы она сказала, если бы я ответил честно! – подумал Филипп. – Просто мне необходимо найти престарелого порноактера и кудрявую тетку на роль госпожи с кожаным хлыстом!»

– Какая ты догадливая. Ладно, я выезжаю. Жди.

Филипп отключил телефон, зашел в ближайший подъезд и отточенными до автоматизма движениями за несколько минут привел себя в первозданный вид. Грим смыл с помощью специального тоника, парик аккуратно сложил и убрал в рюкзак, отклеил накладные реснички. Еще раз внимательно изучил вдруг показавшуюся бледной физиономию в карманном зеркальце. Машинально вскинул к глазам запястье – и снова вспомнил, что часы сломаны. Вышел на улицу и почти бегом заторопился в сторону метро, где во дворах была надежно спрятана от посторонних глаз его шикарная «Мазда».

Надо спешить. Бежать, перекусывая на ходу, меняя маски, как актер на бенефисном выступлении. Только торопясь – все равно куда – удается почти не думать. Жить на автомате, работать и не вспоминать о том, что когда-то он был, как и все, обычным человеком с самой обычной жизнью. Обреченным на обычное спокойное будущее рядом с обычной женщиной.

С необычной женщиной.

Филипп досадливо встряхнул головой. Воспоминания – как надоедливые мухи. Никак не отгонишь. Ее лицо, ее походка, ее руки. Не сорваться бы при всех, как сделал он это утром, обидев ни в чем не виноватую девчонку. Ее глаза, ее вечно спутанные волосы. Ее имя – как раковая опухоль. Больно ноет, горячо пульсирует в мыслях.

Филипп давно привык не обращать внимания на детали, чтобы какой-нибудь бестолковый предмет ненароком не напомнил о ней, умершей давно и глупо. Он всегда бежал, торопился – так, чтобы действия обгоняли мысли.

Он сел за руль, врубил на полную громкость какой-то вальсок. Взвизгнув тормозами, «Мазда» сорвалась с места.


Человек в длинном кожаном плаще и темных очках смотрел вслед быстро скрывшейся из виду спортивной машине, похожей на красную стрелу.

– Значит, это все-таки ты, – пробормотал он, прикуривая дешевую, дурно пахнущую папиросу. – Значит, я не ошибся. Что ж, тем хуже для тебя. Недолго тебе осталось, совсем недолго.


Вот уже десять лет жизнь фотографа Филиппа Меднова напоминала классический шпионский кинофильм. И сначала он чувствовал себя довольно неловко в роли главного героя. Все же не мальчик, чтобы участвовать в этих ежедневных играх с переодеванием.

Но ничего поделать не мог. Порнобизнес – уж очень скользкое дело, засветишься один раз – и твою репутацию можно считать испорченной безвозвратно. Филипп был слишком заметным, примелькавшимся светским персонажем, чтобы так рисковать. Разоблачат его – и не видать больше заказов от модных журналов и модельных агентств. Останется он один, точно прокаженный.

Надо сказать, Филипп не сразу придумал для себя столь выигрышный и яркий образ смуглого мачо. Сперва в его распоряжении были только цветные линзы и недорогой парик – женский, представлявший собою копну неестественно-каштановых синтетических кудрей. Филипп сам кое-как обкорнал его маникюрными ножничками. Получилось не так уж плохо, но все равно в этом камуфляже он чувствовал себя полным идиотом.

То ему казалось, что в обрамлении жестких кукольных кудрей он смахивает на трансвестита или на «голубого». То он с ужасом воображал, что дурацкий парик и линзы не помогут ему оставаться стопроцентно неузнанным.

Уверенность пришла вместе с деньгами. Ничего не стоит на время виртоузно изменить внешний вид, если ты не ограничен в средствах. За новый парик (шикарный, из натуральных волос, причем каждый волосок его был по отдельности вживлен в силиконовую кожу) Филипп заплатил восемьсот долларов. Он купил это чудо в небольшом малоизвестном салоне, где отоваривались рок-звезды и известные телеведущие. Здесь же он приобрел легкий, почти незаметный на лице, тональный крем. За отдельную плату улыбчивый визажист неопределенного пола научил его правильно гримироваться. И теперь он с уверенностью искушенной красавицы припудривал перед зеркалом лицо, подкрашивал брови и даже изменял контур губ при помощи специального мягкого карандашика – не боясь при этом, что окружающие примут его за извращенца.

Почему он был вынужден все это делать? Зачем взрослому, состоятельному мужчине все эти шпионские штучки? Зачем вполне успешному, обеспеченному и известному фотографу подрабатывать порнографией? Когда все это началось?

Может быть, в тот день, когда он, единственный сын спивающейся, давно разведенной учительницы музыки, решил поступать в суперпрестижный блатной ВГИК? Или когда он, неожиданно для окружающих и даже для самого себя, вдруг обнаружил собственную фамилию в списке зачисленных на операторский факультет?

Как часто Филипп видел тогда один и тот же сон. Вот появляется он на съемочной площадке, слегка повзрослевший, одетый по-богемному небрежно – в кожаный приталенный пиджак и протертые на коленях джинсы. В три прыжка возле него оказывается администратор – заискивающе улыбающаяся блондинка в мини и с ногами от ушей.

– Вам чай или кофе, Филипп Дмитриевич? – спрашивает она, пришторив глаза длиннющими пушистыми ресницами. – С сахаром или без?

Но он только небрежно кивает ей. Разве есть ему дело до какой-то очередной блондинки, если из другого конца зала к нему навстречу спешит режиссер (Тодоровский, а может быть, даже и Михалков!).

– Отсматривали вчерашние пленки, Филипп Дмитриевич, – вместо приветствия говорит он, пожимая Филиппу руку. – Ну что я вам могу сказать, батенька?.. Это же просто гениа-ально! Гениально!

На этом сладкий сон, как правило, заканчивался. Филипп вскакивал с узенькой продавленной кровати и до самого рассвета мерил крошечную комнатенку нервными шагами.

– Опять ходит, – недовольно ворчала мать, которая спала в той же комнатке (вторая кровать в их жилище не помещалась, и ей приходилось ютиться на старом, пахнущем плесенью матрасе). – Все ходит и ходит! Каждую ночь…

Филипп не обращал на нее внимания. В такие моменты он был почти счастлив и полон энтузиазма, ему казалось, что дело за малым. Всенародное признание не за горами, осталось потерпеть еще чуть-чуть, до того сладкого момента, когда наконец можно будет сменить опостылевшую коммуналку на пятикомнатные хоромы где-нибудь в районе Тверской-Ямской.

Мать умерла, отравившись самопальной водкой, когда Филипп перешел на третий курс. Она была неплохим музыкантом и, что даже более важно, великолепным педагогом. Конечно, в последние годы концертировать она не могла. Во-первых, никто не выпустил бы на сцену женщину, похожую на вокзальную попрошайку, а во-вторых, от алкоголя у нее тряслись руки. Но до самой смерти мать давала частные уроки музыки. Филипп даже удивлялся иногда, как это приличные люди пускали такую особу в свои квартиры и доверяли ей своих детей. Но, видимо, у мамы была неплохая репутация – по крайней мере, уроков она никогда не пропускала и никогда не появлялась похмельной или пьяной в домах своих учеников. Мама, в сущности, содержала семью. Свою стипендию Филипп тратил на необходимые для учебы фотоматериалы и кинопленки…

Нет, пожалуй, вся эта история началась немного позже. А именно в тот день, когда в его жизни появилась странная женщина с не менее странным именем – Азия.

Азия… От имени этого у него до сих пор мгновенно пересыхало в горле. Он думал, что выбросил все ее фотографии. Но то и дело находил их в самых неожиданных местах – под холодильником, между книжными страницами, в старом портфеле. Он давно сменил квартиру – но фотографии как будто переехали вместе с ним, а ведь он поклясться бы мог, что не перевозил их.

Это было словно насмешкой с того света. Как будто Азия цеплялась за него, не отпускала, прижимала к себе своими смуглыми худыми руками. Он ее отталкивал, как мог, а она только смеялась. Крепко держала, не допуская появления возле Филиппа других женщин. И не допустит никогда – он это точно знал.


Они познакомились в начале девяностых. Филипп Меднов тогда учился во ВГИКе. Азия же была фамм фаталь – в лучшем смысле этого слова. Красивой ее никто не назвал бы – скорее наоборот: ее лицо ничем не выделялось среди других лиц в сонно-агрессивной московской толпе. Маленькие темные глаза, нос с горбинкой, бледный рот, жесткие нестриженые волосы ниже плеч. Но было в ее взгляде, в ее улыбке, в ее движениях, в том, как она смеялась, как нервно откидывала длинную челку со лба, нечто такое, что заставляло остановиться и внимательно к ней приглядеться. А приглядевшись, с удивлением понять, что она все-таки красива.

У нее была дурацкая привычка – закусить прядь жестких волос, а потом задумчиво мусолить ее во рту, наматывать на язык, жевать. Сначала это показалось Филиппу отвратительным, но потом он стал находить в этом что-то сексуальное. Однажды он даже сфотографировал ее, задумчиво покусывающую собственные волосы. Азия тогда жутко разозлилась, она не любила, когда ее фотографировали исподтишка. Он пообещал отдать ей и фотографию, и негатив, но потом как-то это забылось, замялось, и снимок так и остался у Филиппа.

Вообще-то, Азию никак нельзя было назвать героиней его романа. Ему всегда нравились светленькие девушки с гитарообразными ладненькими фигурками, веселые, курносые, кокетливые и немного легкомысленные. Наверное, он и не посмотрел бы на Азию – с ее нечесаными волосами, одетую в тертую кожаную куртку-косуху, – даже не заметил бы ее, если бы в один прекрасный день она сама не остановила его на Старом Арбате.

Она подошла сзади и спросила:

– Ты что, фотограф?

Филипп удивленно обернулся. На его плече действительно висел старенький «Зенит» – во ВГИКе он получил задание сделать несколько снимков архитектурных памятников для одного из семинаров.

– Фотограф, – пожал он плечами.

– Сфотографируй меня, – не попросила, а потребовала она. – Очень надо.

– С чего бы это? – ухмыльнулся он и подумал: «Ну и нахальная пигалица!»

Отчего-то в первый момент она показалась ему совсем молоденькой. Он потом удивится, узнав, что ей уже двадцать семь – старше его на пять лет!

– Я хорошо получаюсь на фотографиях, – она улыбнулась и посмотрела куда-то в сторону. – Все говорят, что у меня интересный типаж. Ты не пожалеешь. Если ты фотограф, значит, тебе должны быть интересны необычные модели… Ну, пожалуйста. Хотя бы один кадр.

– Да ладно, – пожал он плечами. Арбат всегда кишел сумасшедшими, и, видимо, эта некрасивая девчонка была из их числа. – Становись спиной к стене.

Она ловко сняла свою ужасную грязную куртку и, подумав, бросила ее прямо на асфальт. Только теперь он заметил, какая она худая – словно девушку не кормили несколько дней. Она выгнула ребристую спину и выставила вперед ногу, а Филипп поморщился, посмотрев на ее костлявую коленку – телосложением девушка напоминала общипанного синего цыпленка из гастронома. Ей же, видимо, казалось, что она выглядит жутко сексуально.

«Зенит» щелкнул несколько раз, и Филипп объявил:

– Готово! Можешь одеваться, красавица.

– Здорово! – Она вновь облачилась в свою косуху. – Ты не пожалеешь, так и знай. Родись я в Париже, стала бы первоклассной манекенщицей. Я невероятно получаюсь на фотографиях! Волшебно! – Она вновь посмотрела куда-то в сторону.

Филипп проследил за ее взглядом – в нескольких метрах от них стояла престранная компания: двое мужчин (про таких говорят – косая сажень в плечах) и девушка, тоже одетая в грязную косуху. Девушка походила на откормленную белую мышь – круглое невзрачное лицо с блеклыми глазками, светлыми бровями и полным отсутствием ресниц. Если на первой девчонке косуха висела, как на вешалке, то фигуру этой девицы она обтягивала так плотно, что, казалось, ткань вот-вот треснет по швам.

Один из мужчин как-то странно смотрел на Филиппа. У него были сумасшедшие, немного навыкате глаза нереального желтого, как у волка, цвета. Правую щеку мужчины пересекал уродливый фиолетовый шрам – кривой и выпуклый. Он начинался прямо у виска и тонул в грязноватой свалявшейся рыжей бороде. Это лицо притягивало, как магнит, не отпускало, завораживало – увидишь такого человека однажды и уже не сможешь его забыть.

Мужчина продолжал смотреть, и от этого немигающего тяжелого взгляда по спине Филиппа побежали ледяные мурашки.

– А ты вообще часто работаешь с моделями? – неестественно бодро поинтересовалась девчонка, но Филипп на нее даже не взглянул.

Мужчина с желтыми глазами отделился от странной компании и пошел прямиком к нему, продолжая «гипнотизировать» Филиппа. Меднов стоял как вкопанный, не в силах отвести взгляд. Внезапно девчонка схватила его за руку и крикнула:

– Бежим!

Он рассеянно посмотрел на нее:

– Что?.. Зачем?

– Потом объясню! Быстрее. Сейчас тебя будут убивать!

Филипп изумленно посмотрел сначала на нее, потом на незнакомца с волчьим лицом и понял, что она не шутит. Страшное лицо желтоглазого вдруг исказила брезгливая улыбка, больше похожая на оскал. Весь его вид говорил о том, как неприятен ему Филипп.

– Бежим! – повторила девушка. – У него нож.

И почему-то Филипп поверил этой чокнутой девчонке в грязной куртке. Она схватила его за руку (ладони у нее были сухие и горячие) и побежала вниз по одному из извилистых арбатских переулочков; она ловко маневрировала между людьми, Филипп же постоянно на них натыкался. Через несколько минут он вообще перестал понимать, где они находятся, несмотря на то что все его детство прошло на Арбате. Она постоянно сворачивала в какие-то маленькие улочки, дворы, тупики. Филипп ни разу не обернулся, он даже не знал, гонится ли за ними тот страшный тип со шрамом. Он старался думать только об одном – как бы не отстать от своей новой знакомой.

Наконец девушка остановилась перед одним из безликих пятиэтажных домов, выкрашенных в неприятно-серый цвет. Она перевела дыхание, потом посмотрела на него и улыбнулась. Ее лицо раскраснелось, глаза блестели, да и вообще она выглядела так, словно бег от разъяренного мужика с ножом доставил ей ни с чем не сравнимое удовольствие.

– Ну вот, – сказала она, – кажется, оторвались. Поздравляю, ты спасен.

– Может быть, хотя бы объяснишь мне, что происходит? – недовольно потребовал Филипп. – Почему это он решил напасть именно на меня? Ты что, с ним знакома?

– Конечно, – пожала плечами она. – Знаешь что? Я живу в этом доме. Хочешь, поднимемся? Так и быть, предложу тебе горячий чай. Правда, к чаю нет ничего. Но ты мог бы сбегать в гастроном.

– Почему это я должен бежать в гастроном? Может быть, я вообще не хочу к тебе в гости? Может быть, я спешу? – возразил он, но с места не сдвинулся, хотя и понимал, что выглядит преглупо.

– Ну и спеши себе тогда, – усмехнулась она. – Вон там, – она неопределенно махнула рукой куда-то в сторону, – Садовое кольцо, метро «Баррикадная».

«Баррикадная»?! – ужаснулся Филипп. Выходит, они успели убежать так далеко, а он и не заметил…

– Но знаешь… – она нахмурилась. – Может быть, Барон все-таки нас выследил.

– Барон? – недоуменно переспросил он.

– Ну, мужик с желтыми глазами. Его Бароном зовут. Поэтому советую тебе пересидеть у меня. Так безопасней.

– С чего ты вообще взяла, что ему нужен я?

– Заодно я все расскажу, – она развернулась и уверенным шагом вошла в подъезд. Филипп – сам не зная почему – последовал за ней. Выяснилось, что девушка живет на самом последнем, пятом этаже. Она уверенно побежала вверх, перепрыгивая через две ступеньки. Филипп за ней еле успевал – но ему было стыдно признаться, что он выдохся. Про себя он решил, что пора бы наконец заняться спортом. Бегать по утрам или кататься на лыжах в Битцевском парке. Жаль, что у него совсем нет на это времени. И сил. Филипп старался беречь каждую капельку энергии – а что еще делать, когда еле сводишь концы с концами и метешь улицы, чтобы заработать на бутерброд.

Она поковыряла ключом в ржавой замочной скважине, пробормотав при этом: «Ненавижу замки!» – и наконец распахнула перед ним дверь. За ней была небольшая захламленная квартирка, которая показалась Филиппу богемной, – высокие потолки, ободранные обои на стенах, огромные пыльные окна. На стенах висели какие-то самодельные барабаны, обтянутые грубой, неровно обрезанной по краям кожей. Девчонка, смеясь, сказала, что это настоящие африканские тамтамы, а он, само собой, ей не поверил.

Она небрежно, с грохотом поставила на плиту огромный почерневший чайник и уселась за стол. Он был завален какими-то мятыми бумагами, исписанными мелким угловатым почерком, и девушка небрежно смахнула их на пол.

– Мои стихи, – как бы между прочим объяснила она.

Он уселся на краешек табуретки напротив нее.

– Может быть, наконец объяснишь?

– Что? – рассеянно спросила она. – Ах да, про Барона… Да что объяснять? Он мой мужик. Вернее, был им. Четыре года. Он классный.

– Да уж, – усмехнулся Филипп, – такой классный, что мурашки по коже…

Ее глаза опасно сузились.

– Не говори того, о чем не знаешь наверняка. Он супер. Личность. Этот шрам… Он подрался из-за меня. Я была такой дурой. – Она задумчиво уставилась в окно и надолго замолчала, а когда Филипп хотел уже деликатно напомнить о своем присутствии, вдруг заговорила опять: – Я сама его спровоцировала. Я хотела проверить, любит ли он меня настолько, чтобы драться. Это было на вечеринке. Я уселась на колени к его приятелю, я целовала его в губы. Барон закипел, оттолкнул меня и разбил ему лицо. А тот достал нож и… – она вздохнула. – А ты когда-нибудь дрался за женщину? Кстати, как тебя зовут?

Он проигнорировал ее вопрос.

– Подожди, я чего-то не понял… А я-то тут при чем? Зачем твоему ненормальному Барону понадобился я?

Она возвела глаза к грязноватому потолку и раздраженно вздохнула:

– Нет, ты невыносим! Ну какая, спрашивается, тебе разница. Остался жив, не искалечен, и слава богу.

– Нет, я все-таки…

– Ну ладно! – перебила она. – Ты меня достал. Слушай. Я любила Барона. Правда. Но он меня подавлял, понимаешь? Ему нужна другая женщина. Та, что полюбит его настолько, что откажется от себя. То есть только такая смогла бы быть рядом с ним счастливой. А ему нравятся сильные бабы. Как я. – Она расправила плечи. – Но в один прекрасный момент я поняла, что мне не сделать карьеру, пока он рядом. Знаешь, я творческая личность. Пою. У меня красивые песни, правда – скоро сам убедишься…

«Мне наплевать на твои песни», – хотел сказать Филипп, но благоразумно промолчал.

– И вот я сказала ему, что ухожу… Сегодня. Он усмехнулся и ответил, мол, да кому ты, кроме меня, нужна? А я не люблю, когда со мной так говорят. Я сказала Барону, что могу получить любого мужчину, какого только захочу. А он говорит: вперед.

– А ты? – спросил Филипп, заранее зная ответ.

– Ну, не сердись. Да, я подошла к тебе. Я огляделась по сторонам, и ты мне больше всех понравился. Ты стоял и так задумчиво пялился вверх. Барон даже рассмеялся и сказал, что ты молишься.

– Я фотографировал крышу, – буркнул Филипп. – Прикидывал, с какой стороны она будет красивее смотреться.

– Я же не знала, – девушка хрипло рассмеялась. – Я сказала ему, что выбираю тебя. Подошла. А дальше ты и сам все знаешь.

Волна черной злобы захлестнула Филиппа с головой. Эта тощая девка в грязной куртке, эта уродина, эта стерва подставила его! Она ведь ему даже не понравилась, он сфотографировал ее только для того, чтобы эта ненормальная побыстрее от него отвязалась! А она натравила на него своего монстрообразного приятеля со шрамом! Кто знает, как мог закончиться этот день для Филиппа Меднова, если бы ему не удалось убежать? Может быть, он лежал бы сейчас в Склифе, обмотанный бинтами, словно мумия?

Видимо, все эти чувства были написаны на его лице, потому что девушка испуганно отшатнулась и захлопала длинными ресницами.

– Ну что ты разозлился? Ничего же не случилось. Все обошлось.

– Ага, обошлось! Из-за тебя меня едва не прикончили!

– Скажешь тоже, – примирительно улыбнулась она, – не стал бы он тебя убивать. В конце концов, ты не виноват.

– Конечно, не виноват! Ты мне даже не нравишься!

– Да ну? – ухмыльнулась она. – Ты мне, кстати, тоже. У тебя ресницы белесые, как у лабораторного кролика.

– С меня хватит! – Филипп вскочил и решительно направился к входной двери. Рванул с вешалки куртку, небрежно обмотал вокруг шеи клетчатый шарф, едва при этом не придушив самого себя. Она спокойно подождала, пока он оденется. А потом, лениво зевнув, объявила:

– Не советую тебе это делать. Барон у подъезда. С ним еще трое. Тебя ждут.

Он замер на пороге.

– Раздевайся, будем пить чай. Не сердись. Я пошутила, ты на самом деле очень симпатичный, просто не в моем вкусе. Не волнуйся, сюда он не поднимется. Ну что же ты, давай. Я нашла в холодильнике варенье…

А через несколько минут они уже пили безвкусный жидкий чай с коньяком, болтая, словно старые друзья. У нее был удивительный талант мгновенно «разрядить» обстановку. Еще пару минут назад Филипп был готов уйти от этой хамки не оглядываясь. Но ее взгляд, ее улыбка сделали так, что он уже сам сетовал на свою обидчивость.

Они познакомились. Она назвала свое имя – Азия, и он снова ей не поверил.

Он рассказал ей, что учится во ВГИКе. Она индифферентно пожала плечами, но он-то видел, что эта информация произвела на нее должное впечатление. Позже она призналась, что три раза проваливалась во ВГИК. Хотела стать актрисой, но ей сказали, что на пленке она «теряется». Это было правдой – потом Филипп имел возможность в этом убедиться. В итоге Азия так никуда и не поступила. «А зачем время тратить? Такой уж я человек – или все, или ничего!»

– Хочешь, покажу тебе свои фотографии? – предложила она и, не дожидаясь его ответа, приволокла из комнаты распухшую коробку из-под обуви, полную разнокалиберных снимков.

– Много у тебя фотографий.

– Обожаю свое лицо, – задумчиво призналась она. – Иногда я часами смотрю на себя в зеркало. Мои глаза, мои губы, мои волосы на висках. Все это кажется мне совершенным. Я обожаю себя всю – от пальцев на ногах до мочек ушей. Наверное, тебе смешно это слышать?

– Почему же, – соврал он, хотя ему действительно стало смешно. – Все девушки обожают вертеться перед зеркалом.

– По-моему, на фотографиях я феноменальна. Я могла бы стать первоклассной фотомоделью.

Это было одно из ее заблуждений насчет собственной персоны (еще Азии казалось, что она гениальная певица и талантливая актриса). Филипп понял это уже потом, когда они вместе рассматривали готовые снимки. Азия хлопала в ладоши и восхищалась собственным замершим лицом, Филипп с ней не спорил, но про себя думал, что на фотографиях она выглядит заморышем. Пленка не передавала и сотой доли ее сексапильности, на снимках она смотрелась страшненьким подростком.

Неожиданно ему стало ее жалко. Они сидели на полу, вокруг были разбросаны ее фотографии. Азия улыбается, Азия серьезная, Азия в дурацкой белой панаме на морском берегу… Она сидела совсем близко, обняв грязными ручонками тощие коленки, она была такой некрасивой и так самой себе нравилась.

– У тебя… красивая шея, – выпалил вдруг Филипп, желая сделать ей приятное.

Она изумленно на него уставилась.

– Шея? Такого мне не говорили никогда. Говорили, что руки музыкальные. Говорили, что пронизывающий взгляд. Что красивая грудь…

Он постарался скрыть усмешку. Ему казалось, что у Азии вообще не было груди.

– Хочешь посмотреть? – Она взглянула на него с такой будничной улыбкой, словно предлагала ему еще одну чашечку чаю.

– На что? – оторопел он.

– Как на что? На мою грудь, конечно.

Вообще-то, он не хотел. Она была не в его вкусе. Он сомневался, что созерцание ее отсутствующей груди и то, что, по логике, должно за этим созерцанием последовать, доставит ему хоть какое-нибудь удовольствие. Но… У нее в квартире было зябко, а под окнами ждал чрезмерно ревнивый Барон, с которым встречаться Филиппу отчего-то не хотелось. От теплого чая клонило в сон, от коньяка приятно кружилась голова. И потом – делать-то все равно было нечего. И девчонка, похоже, крепко на него запала. Во всяком случае, так ему подумалось в тот момент. Поэтому Филипп украсил лицо самодовольной улыбкой соблазнителя – именно так улыбался он хорошеньким вгиковским блондиночкам – и, слегка понизив голос, произнес:

– Ты еще сомневаешься? Конечно хочу.

– Ладно, – она спокойно улыбнулась и совершенно беззастенчиво стянула через голову свитерок. Потом посмотрела на него и улыбнулась, причем в улыбке этой не было ни смущения, ни кокетства. Просто улыбнулась – и все. Словно она была профессиональной стриптизеркой и каждый день оголялась перед незнакомыми мужчинами. – Ну как?

Грудь у нее была, как у инопланетянки из комикса, – Филипп никогда такого не видел. Собственно, самой груди, как ему и показалось изначально, не было. Не было приятных округлостей, такому бюсту был бы великоват даже бюстгальтер нулевого размера. Зато соски ее выглядели так, словно она успела вскормить тройню. Они были огромными, круглыми и сильно выдающимися вперед – словно спелые темные вишни. Эти вишни казались приклеенными к ее плоскому, как у десятилетнего пацана, торсу.

Уродство, как и красота, притягивает взгляд. Филипп смотрел на эту грудь как завороженный – и не мог понять, нравятся ему приклеенные вишенки или кажутся возмутительно неэстетичными. Азия же самодовольно расправила плечи. Ей явно было прекрасно известно, какое впечатление производит ее «инопланетянская» грудь на мужчин.

– Я знаю, что это выглядит… хм, нестандартно.

Ему показалось, что она немного смутилась. Но впечатление это было обманчивым. Потом он неоднократно убедится в том, что Азия просто не умеет краснеть и чувство неловкости ей не знакомо.

– Я никогда такого раньше не видел, – это все, что он сумел пробормотать, прежде чем потянулся к вишенке.

От Азии приятно пахло корицей и какими-то незнакомыми ему пряностями. На первый взгляд она не выглядела холеной девушкой – той, что полжизни проводит в пенной ванне, той, что за две недели записывается к модному стилисту и навещает педикюршу каждую неделю. Да и стоило ли ожидать такой прыти от девчонки, которая носит откровенно грязную рокерскую куртку и, похоже, не знает, что такое расческа… Но тело у Азии было холеным, как у кинозвезды. Абсолютно гладкая смугловатая кожа – ни одного прыщика, ни одного лишнего волоска; ногти на ногах – аккуратно подпилены и выкрашены в роковой темно-розовый цвет. К тому же у нее был лысый, как у дошкольницы, лобок. Филипп сначала удивленно на него уставился – никто из его знакомых девушек не брил лобок, по крайней мере, зимой. Интимная эпиляция вошла в моду только в конце девяностых.

– Не волнуйся, это не болезнь, – она захихикала – настолько глупый был у него в тот момент вид. – Я давно удаляю их воском. Больно, конечно, но дело того стоит. Сам убедишься.

Она разговаривала с ним, как с подружкой, – и это, как ни странно, его завело. Обычно девчонки начинали кокетничать – плотно сжимали ноги, не давая его ищущей ладони продвинуться дальше положенного, возмущенно его отталкивали, а некоторые даже демонстративно пускали слезу, талантливо оплакивая свою якобы невинность. Притом Филипп ни разу не встречал ни одной настоящей девственницы. Ох уж эта излюбленная женская игра в «дам – не дам»!

Когда он протянул к ней руку, Азия, немного отстранившись, предупредила:

– Осторожно! У меня там колечко.

– Что? – Он, готовый поплыть по течению, уже плохо воспринимал информацию извне.

Она ничего не ответила, просто раздвинула ноги и с улыбкой ждала его реакции. Похоже, ей нравилось эпатировать мужчин. Он взглянул и обомлел – там, в устричной розовой мякоти, тускло блестело крошечное серебряное колечко. Он осторожно потрогал сережку пальцем, Азия глухо хохотнула и шепнула:

– Ты что? Щекотно же.

Должно быть, в тот момент и началась новая жизнь фотографа Филиппа Меднова. Та жизнь, неизменными атрибутами которой через несколько лет станут дорогой парик и спрятанная в рюкзаке компактная коробочка с гримом. Только сам он пока об этом не догадывался.


Ева была обречена. Она бездумно шла по Ленинскому проспекту. Иногда машинально останавливалась возле витрин (например, заметив в одной из них потрясающую красную кожаную юбку мини). Но затем одергивала себя и мрачно брела дальше. Все эти женские штучки – шмотки, побрякушки, флакончики, – все это часть ее прошлого. А будущего у Евы нет. Ее будущее – это мокрый асфальт и мимолетная вспышка боли перед угасанием навсегда. Впору бы о вечности подумать, а не о юбке, едва прикрывающей причинные места. О боге, в которого она не слишком-то верила. О том, что она в жизни своей короткой успела сделать хорошего и плохого, хотя и так понятно, что ничего особенного она не сделала. Не было у нее на это ни времени, ни сил, ни материальных средств.

Как назло, последний вечер ее никчемной короткой жизни был отвратительно холодным и слякотным. Зимний ветер бесцеремонно швырял ей в лицо охапки колючей мороси. Ева досадливо жмурилась и натягивала на голову капюшон, а подбородок и нос прятала в старенький, бабушкой связанный полосатый шарф. Эх, даже в этом ей не повезло. Хотя, наверное, еще обиднее умирать в роскошный день, весенний и теплый, когда обезумевшие солнечные зайчики щекочут лицо, а столичные модницы, словно сговорившись, облачаются в мини-юбки и куда-то весело спешат, отстукивая задорную чечетку высокими каблуками…

Наконец Ева решилась. Неуверенно подошла к обочине, остановилась.

Через несколько минут над ее головой полыхнут фары незнакомого автомобиля и…

Никто не узнает даже ее имени – в сумке Евы не было никаких документов. Этим утром она порвала свой паспорт надвое и спустила обрывки в унитаз. Зачем лишний раз волновать родственников, оставшихся в далеком провинциальном городишке? Измученная непосильной двухсменкой мать. Старенькая бабушка, безразличная ко всему, кроме многочисленных телешоу. Две младшие сестренки-кокетки.

Пусть лучше думают, что Ева затерялась в огромном городе. Нашла высокооплачиваемую работу, и теперь у нее даже нет времени на телефонный звонок. Или удачно вышла замуж и постеснялась знакомить столичного кавалера с провинциальными родственничками.

Пусть ее похоронят за государственный счет, в общей могиле, как неопознанную. Неопознанный, блуждающий по городу объект.

– Девушка, можно с вами познакомиться? – Ее путь преградил маргинального вида румяный мордоворот, одетый, как новый русский из анекдота середины девяностых. Небрежно распахнутый малиновый пиджак (и это несмотря на атакующий сверху снег!), белоснежные кроссовки. Бычью шею опоясывала нереальной толщины золотая цепь (наверное, по подобной выхаживал сказочный кот) – явно фальшивая.

Ева вздохнула. Бедный, он не знал, что малиновые пиджаки давно вышли из новорусской моды. Сейчас те, на кого он так отчаянно хочет быть похожим, носят черные кожаные куртки и темные очки – даже зимней ночью.

– Извините, – почему-то прошептала она. – Я лучше пойду. Понимаете, у меня дела…

Он явно не понимал.

– Какие могут быть дела у красивой девушки ночью? – оскалился он, продемонстрировав тускло блеснувший в свете фонаря золотой зуб. – Пойдем со мной, и я решу все твои проблемы. Что тебе хочется?

«Красивый гроб с кружевными подушками и местечко на пригородном кладбище. Чтобы не в общей могиле!» – хотела ответить она, но постеснялась его пугать. А вот «малиновый пиджак», похоже, стесняться не умел.

– Что задумалась? – заржал он. – Ну пойдем, я твоя золотая рыбка.

Ева внимательно посмотрела на него: на лоснящееся лицо, на щербатую улыбку, на фальшивое золото на его грязноватой шее – и неожиданно для себя выпалила:

– Да пошел ты!

Его лицо исказилось, золотой зуб блеснул и погас в исчезающей улыбке. В следующую секунду он сильно толкнул ее в грудь – так что Ева отлетела метра на полтора и плюхнулась в жидкую грязь. Редкие прохожие отпрянули, отвернулись и сделали вид, что ничего не произошло, что они и не заметили толстомордого хулигана, напавшего на худенькую, бедно одетую девчонку.

– Слышь, ты, дурища, – прошипел он, низко наклонившись к ее лицу, и из его щербатого рта зловонно пахнуло смесью чеснока, пива, вяленой рыбы и хрена. – Ты так со мною не шути! У меня и нож может оказаться, поняла?

Ева поняла только одно – он пьян. Услышав про нож, она хотела было извиниться – сработал инстинкт самосохранения. Но вовремя одумалась – какой инстинкт самосохранения может быть у человека, которому жить осталось десять, ну, максимум, пятнадцать минут? Может быть, так даже лучше будет. Ей ничего не придется делать самой, не придется с замершим дыханием поджидать какой-нибудь автомобиль, не придется с замиранием сердца подкрадываться к обочине и делать последний решительный шаг навстречу темноте и боли.

– Давай! – Она одним порывистым движением распахнула свою тоненькую куртенку. – Доставай свой нож!

Мордоворот попятился.

– Дура, что ли? – неуверенно поинтересовался он.

– Ну, пожалуйста! – Ева сама себя не узнавала. – Пожалуйста, напади на меня! Ну, что тебе стоит, у тебя ведь нож есть, сам сказал!

Детина все пятился и, кажется, даже попробовал перекреститься. А Еве уже все было нипочем. Она поднялась с земли, выпрямилась. Ветер трепал ее распущенные по плечам волосы, красные мокрые руки чуть ли не по локоть торчали из рукавов дешевой куцей куртенки, простые джинсы с вытянутыми коленками были заляпаны грязной жижей.

– Значит, слабо, да? – усмехнулась она. – Я так и подумала. Катись отсюда, донжуан! Катись, пока я… – Она не успела договорить. Толстяк уже ее не слушал: он развернулся и со скоростью спринтера-олимпийца бросился по Ленинскому проспекту, в сторону Октябрьской площади. Отбежав на безопасное, как ему казалось, расстояние, он обернулся и, перед тем как навсегда раствориться в сумраке вечерних улиц, визгливо крикнул:

– Вот дура!

Ева рассмеялась ему вслед. «Здорово я его напугала! – подумала она, продолжая свой путь. – Видимо, есть в человеке, который живет последние свои минуты, какая-то внутренняя сила!»

Как ни странно, у нее поднялось настроение. Она даже как будто немного согрелась. А может быть, просто перестала обращать внимание на ветер и дождь. И самое удивительное – страх смерти испарился, как утренний туман! «Сейчас, сейчас! Хватит медлить, хватит тянуть кота за хвост! Я сделаю это прямо сейчас!»

Она вышла на краешек проезжей части, словно такси собиралась останавливать. Несколько секунд ждала, вглядываясь вдаль. На вечернем проспекте было совсем мало машин. Несколько Ева пропустила – «Скорую помощь» (еще не хватало, чтобы ее тут же реанимировали заботливые врачи), симпатичную ухоженную «Шкоду», за рулем которой – она разглядела – сидела совсем молоденькая девчонка (слишком сильный стресс для особи женского пола), и старый раздолбанный «жигуль» (а кому, скажите, охота быть погребенным под грудой ржавого железа?! Нет, если уж умирать, то с шиком!). Наконец она выбрала подходящий автомобиль – красную «Мазду», приземистую и вытянутую, как стрела. За рулем – немолодой импозантный брюнет, похожий на героя латиноамериканского сериала.

Ева напружинила ноги, глубоко вздохнула, словно пловец перед прыжком в воду, и, зажмурившись, с отчаянным криком бросилась вперед.


…Филипп медленно ехал по Ленинскому проспекту в сторону центра. После такого насыщенного дня он чувствовал себя как выжатый лимон. Остановившиеся часы, записка на лобовом стекле, фотосессия в журнале, встреча с клиентом, человек в длинном плаще… Может быть, все они энергетические вампиры?

Нет, скорее дело в другом. Он опять сам же наступил на собственную больную мозоль. Начал зачем-то вспоминать о ней. Азия… Его кошмар, его вечно кровоточащая рана. Никогда она его не отпустит, не угомонится никогда. Бедовая, красивая, отчаянная, смелая, наглая, сексуальная, невезучая… Да что же это такое – стоит ему представить ее лицо, как руки дрожать начинают!

В лобовое стекло назойливо стучался дождь, асфальт блестел, как елочная игрушка, – Филипп еле-еле различал дорогу. Хрипло трещало радио, неестественно оптимистичный диджей призывал всех слушать какую-то навязчивую примитивную мелодию. Несмотря на то что когда-то Филипп отвалил кругленькую сумму за свою спортивную алую «Мазду», он так и не успел приобрести хорошую автомагнитолу. Как-то все было недосуг. Любой эстет скривился бы в презрительной усмешке, услышав эти хрипы. Старенький радиоприемник смотрелся диковато на фоне обтянутых белоснежной кожей пижонских кресел.

Филипп почти не смотрел на дорогу. Ему хотелось домой, он устал. В очередной раз рванувшись вперед со светофора, он не обратил внимания на мелькнувшую сбоку тень. Еще мгновение – и глухой удар заставил его резко откинуться в кресле и инстинктивно надавить на педаль тормоза. Было скользко, машину занесло в сторону. Филипп посмотрел вперед и побледнел под гримом – на капоте лежал какой-то инородный предмет, темный и большой.


…Бывает же такое. Живут два человека – настолько разных, что и поговорить им вроде бы не о чем. Он – богатый и независимый, гордый обладатель пижонской спортивной машины «Мазда». Носит преимущественно пиджаки от «Хьюго Босс», любит виски «Джек Дэниэлс», коллекционный белый чай, боулинг и не так давно вошедший в моду гольф. И она – студентка сомнительно престижного учебного заведения, отчисленная к тому же за неуспеваемость. Имеет три смены белья, два свитера и одни полуразвалившиеся ботинки, явно не выдерживающие конкуренции с промозглой московской осенью. Не отличает вкус элитного коньяка, не знает, где именно находятся Сейшельские острова, где он, к слову, предпочитает отдыхать. Они бы никогда не встретились. А если бы и встретились случайно, то он и не взглянул бы в ее сторону. Он ведь, как и большинство снобов, привередлив, и среди его «герлфренд» – томные фотомодели да молодые грудастые дипломницы театральных вузов. Словом, они жили по разные стороны баррикад.

К тому же красавицей она не была. Многие говорили, что есть в ней что-то. Кожа гладкая, словно выбеленная, ни единого прыщика – даже румянца нет. Взгляд глубокий, с грустинкой. Темно-каштановые волосы уложены гладкой волной. Брови точно черным карандашом прорисованы, а ведь она их даже не выщипывала. И все-таки не светил ей оглушительный успех в мужской компании. Достоинства ее были незаметны. А вот на него незнакомки на улице оборачивались. Улыбались ему загадочно, и зря – потому что такие, как он, пренебрегают уличными знакомствами. Они никогда бы не встретились. Но случается нечто – и вот они уже глупо барахтаются в одной и той же паутине. И не деться им друг от друга никуда.

Загрузка...