Девять месяцев до убийства

ШЕРЛОК ХОЛМС ПРОТИВ ДЖЕКА ПОТРОШИТЕЛЯ

Эллери сидел и раздумывал.

И уже довольно давно.

Потом вскочил со своего кресла за пишущей машинкой, схватил десять неудачных страниц рукописи и разорвал в мелкие клочья.

Проделав эту операцию, он хмуро уставился на бессловесную машинку. Та насмешливо оскалилась в ответ.

Зазвонил телефон, и Эллери схватился за трубку, как утопающий за соломинку.

— Уж на меня-то ты мог бы и не рычать, — раздался в трубке обиженный голос. — Я тут старательно развлекаюсь, как ты мне и предписал…

— Папа! Неужели я грубо ответил тебе? Прости. У меня просто никак не получается повесть. Как там на Бермудах?

— Голубые небеса, синее море и песок, песок, песок — докуда простирается взор. Я уже страшно хочу домой.

— Нет уж, — решительно сказал Эллери. — Я заплатил за эту твою поездку уйму денег и теперь тоже хочу кое-что получить взамен.

Вздох, который испустил инспектор Квин, был красноречивей всяких слов.

— Всю жизнь ты тиранил меня. Ты что же думаешь, я совсем уже старая развалина?

— Ты переработал.

— Может, я верну тебе часть денег и уеду отсюда пораньше? — предложил инспектор Квин со слабой надеждой в голосе.

— Тебе было дано поручение отдохнуть — хорошо отдохнуть, расслабиться, и при этом ни о чем не думать.

— Ну хорошо, хорошо. Тут напротив моей хибарки режутся в местную игру — кидаю подкову. Пойду, может меня примут.

— Так-то лучше, пап. Позвоню тебе завтра и узнаю, кто выиграл.

Эллери положил трубку и с тихой яростью посмотрел на машинку. Новых идей так и не появилось. Он осторожно выбрался из-за стола и принялся расхаживать по комнате. Судьба снова смилостивилась над ним: зазвонил колокольчик у входной двери.

— Оставь на столике в прихожей, — крикнул Эллери. — Деньги возьми там же.

Пришелец, однако, не последовал этому указанию. Его шаги неотвратимо приближались по коридору, и вот он предстал на арене, где принимал великие творческие муки гений пера.

— А, это ты? — проворчал Эллери. — Я думал, мальчишка из гастрономического магазина.

С непреклонностью зануды — зануды, стоившего, однако, не один миллион долларов — Грант Эймз Третий, в костюме от Братьев Брук, устремился прямо к бару Эллери. Там он положил большой коричневый пакет, который держал в руках, и взял бокал и бутылку шотландского виски.

— Ничего. Я тоже принес тебе кое-какой товар, — объявил он. — Думаю, поважнее, чем твои гастрономические деликатесы.

Он уселся в кресло.

— У тебя весьма недурственный виски, Эллери!

— Рад, что он тебе нравится. Возьми с собой всю бутылку и уходи. Мне надо работать.

— Ну знаешь, как поклонник твоего таланта, я имею право на некоторые поблажки. Я просто глотаю все твои книги.

— Предварительно стянув их у зазевавшихся друзей, — проворчал Эллери.

— Не очень-то любезно с твоей стороны, — заметил Грант, наливая. — Ты еще пожалеешь, что оказал мне такой прием, когда узнаешь, с каким я пришел поручением.

— Что еще за поручение?

— Я пришел, чтобы кое-что передать тебе.

— И что же?

— Вон, конверт. Рядом с бутылкой джина.

Эллери собрался было взять конверт, но Грант остановил его жестом.

— Маэстро, я настаиваю на том, чтобы предварительно посвятить тебя в обстоятельства этого дела.

Во второй раз звякнул колокольчик у входной двери. На сей раз действительно принесли сандвичи. Эллери вышел в коридор и вернулся, жуя.

— Почему ты, собственно, не работаешь, Грант? Подыскал бы себе местечко на холодильных фабриках отца. Или, например, поезжай убирать овес. Да чем угодно займись, только отстань от меня, ради бога. Мне надо работать— ты даже не представляешь, как. Просто позарез.

— Не отклоняйся от темы нашего разговора, — строго сказал Грант Третий. — Это у тебя что, не кошерные ли огурчики? Я просто без ума от кошерных огурчиков.

Эллери предложил ему огурец и в изнеможении упал в кресло.

— Ну хорошо, черт подери. Давай, выкладывай, что там у тебя. Во что ты там должен меня посвятить?

— В обстоятельства дела. Вчера пополудни у нас был пикничок в Вестчестере.

— Пикничок… — завистливо повторил Эллери.

— Мы поехали искупаться. Немножко поиграли в теннис. И все такое прочее. Народу там было немного.

— Большинство людей имеет отвратительную привычку работать в будние дни.

— Если ты надеешься устыдить меня такими глупыми замечаниями, то тебе не удастся, — парировал плейбой. — Тем более, что я оказываю тебе любезность. Я самым таинственным образом получил этот конверт и вот привез его тебе, как мне и было поручено.

— Поручено кем?

— Понятия не имею. Когда я вернулся с пляжа, он лежал на сиденье в моем «ягуаре». Кто-то написал на конверте: «Прошу передать Эллери Квину». Думаю, этот кто-то испытывает к тебе такое почтение, что просто не решается лично предстать пред твои очи. К тому же ему известно о нашей бессмертной дружбе.

— Ты употребляешь просто пугающие выражения. Признайся, Грант, ты сам придумал эту шутку? Я точно буду гореть в аду ясным пламенем, если поддамся в такой день на твои розыгрыши. Надо мной, как дамоклов меч, висит срок сдачи рукописи. Будь так добр, если тебе не терпится пошутить, пойди разыграй кого-нибудь из своих подружек.

— Итак, вам пакет, — Грант по-спортивному вскочил, взял конверт и подал Эллери. — Вот он. С доставкой на дом. Вручен лично в руки. Можешь делать с ним, что хочешь.

— И что я должен с ним делать? — с вызовом спросил Эллери.

— Понятия не имею. Это рукопись. Достаточно старая, я бы сказал. Наверное, тебе следует прочитать ее.

— Ты, значит, не преминул сунуть свой нос в конверт?

— Я просто счел это своим долгом. В конце концов, там могла оказаться анонимка дерзкого и оскорбительного содержания. Или даже порнография какая-нибудь. А я-то знаю, насколько у тебя чувствительная и ранимая душа, старый ты мой дружище. Потому и проявил осторожность.

Эллери нехотя прочитал надпись на конверте — правда, не без некоторого интереса.

— Почерк женский.

— В конечном итоге я пришел к выводу, что содержание послания для тебя опасности не представляет, — продолжил Грант, снова наливая. — Опасности не представляет, но вполне заслуживает внимания.

— Такие конверты продаются на каждом углу, — сказал сам себе Эллери. — Рассчитаны на стандартный лист: восемь с половиной на одиннадцать дюймов.

— Должен тебе заметить, Эллери, что у тебя душа бухгалтера. Ты что, не хочешь посмотреть, что там внутри?

Эллери открыл конверт и извлек из него тетрадку, на которой большими старомодными буквами было начертано: «Дневник».

— М-да, — заметил он. — Видимо, рукопись действительно старая.

Грант, улыбаясь своим мыслям, наблюдал, как Эллери раскрывает тетрадь, как, вытаращив глаза, изучает первую страницу, перелистывает, читает, перелистывает снова и читает опять.

— Бог ты мой, — заявил он в конце концов. — Да ведь это, если верить тому, что здесь говорится, не что иное как приключения Шерлока Холмса, оригинальная рукопись, собственноручно написанная доктором Ватсоном!

— Думаешь, она подлинная?

Серо-голубые глаза Эллери сверкнули.

— Выходит, ты уже прочитал ее?

— Признаюсь, не мог противостоять такому искушению.

— Тебе знаком стиль доктора Ватсона?

— Я — фанатик жанра, сказал Грант, любуясь цветом виски в своем бокале. — Шерлок Холмс, Эллери Квин, Эдди По. Да, я взялся бы утверждать, что она подлинная.

— Что-то чересчур бойко ты раздаешь свои сертификаты, дружок.

Эллери нахмурил лоб и еще раз поглядел на пишущую машинку. Та, казалось, отодвинулась далеко-далеко.

— Я думал, тебя это обрадует.

— И обрадовало бы, если бы хоть чуть-чуть походило на правду. Но неизвестная история из жизни Холмса — это уж…

Он продолжал листать дальше.

— Да еще, похоже, целый роман! Неизвестный роман!

Он недоверчиво покачал головой.

— Ты, выходит, не веришь.

Грант, я уже в трехлетием возрасте перестал верить в Санта-Клауса. А в тебе вера во всякие чудеса просто неискоренима.

— Ты думаешь, это подделка?

— Я еще ничего не думаю. Но шансы на то, что это — подлинник, мизерны.

— Но зачем, спрашивается, кому-то было делать впустую такую огромную работу?

Да по той же причине, по которой альпинисты лезут на гору. Просто забавы ради.

— Ты мог бы прочитать по крайней мере первую главу.

— Грант, у меня нет на это времени.

— Нет времени на новый роман о Шерлоке Холмсе?

Эймз подошел к бару и налил себе еще шотландского

виски.

— Я пока сяду тут, посижу и подожду. Не буду тебе мешать.

Он вернулся на диван и с удовольствием вытянул свои длинные ноги.

— А, гори все ясным огнем!

Эллери поглядел на дневник долгим сердитым взглядом. Потом вздохнул — совсем как его отец, бывало — откинулся на спинку кресла и принялся читать.

Первая глава. Хирургический набор

— В этом вы совершенно правы, Ватсон. Потрошителем вполне могла быть и женщина.

Стояло свежее осеннее утро 1888 года. В то время я уже не жил на Бейкер-стрит, 2216. Ведь после того, как я женился, возложив на себя тем самым обязательство доставлять содержание существу женского пола — в высшей степени приятное, впрочем, обязательство — мне пришлось заняться врачебной практикой. Моего друга мистера Шерлока Холмса, с которым нас некогда связывали столь тесные узы дружбы, я видел теперь весьма редко.

Сам Холмс называл эти мои нечастые визиты к нему «спекуляцией на моей отзывчивости» — причем без всяких на то оснований. Визиты мои случались тогда, когда я мог быть полезен ему в роли помощника или доверенного лица.

— Вы такой благодарный слушатель, дорогой мой, — обыкновенно говаривал он в таких случаях, и эта вступительная фраза еще ни разу не обманывала моих ожиданий. За ней всегда следовало невероятно радостное и лестное для меня приглашение отправляться с ним вместе по следу, подвергаясь всевозможным опасностям и испытывая невероятный азарт. Стало быть, узы дружбы, связывающей меня с этим великим сыщиком, сохранили свою крепость.

Жена моя, являя собою высокий образец все понимающей супруги, спокойно отнеслась к этому. Те, кто следит за моими скромными записками о делах, которые расследовал мистер Шерлок Холмс, припомнят, наверное, ее как урожденную Мэри Морстэн, знакомство с которой было уготовано мне судьбой в ту пору, когда я вместе с Холмсом расследовал дело, названное мною «Знак четырех». Исполненная самопожертвования супруга моя никогда не пеняла мне на те столь частые долгие вечера, которые ей приходилось проводить в одиночестве, поскольку я был занят разбором своих беглых заметок о прошлых делах Холмса.

Как-то утром за завтраком Мэри сказала мне:

— Пришло письмо от тетушки Агаты.

Я отложил газету.

— Из Корнуэлла?

— Да, от нее, бедняжки. Она никогда не была замужем и всю свою жизнь прожила в одиночестве. А теперь врач прописал ей постельный режим.

— Надеюсь, у нее ничего серьезного.

— В письме она ничего не написала об этом. Но ей уже под восемьдесят. Всякое может случиться. Кто знает.

— Она что, живет совсем одна?

— Нет, с ней живет Бет, которая нянчила меня когда-то, и еще у нее есть садовник.

— Визит ее любимой племянницы, вероятно, будет для нее лучшим лекарством, какое только может прописать врач.

— Собственно, письмо можно рассматривать как приглашение, даже как просьбу приехать, но я, право, не знаю…

— Думаю, ты должна ехать, Мэри. И тебе самой не повредили бы недельки две в Корнуэлле. Ты что-то немного бледная в последние дни.

Я, разумеется, говорил то, что думал, но была у меня и еще одна мысль, гораздо более серьезная, которая не давала мне покоя. Думаю, не ошибусь, если скажу, что в те дни 1888 года всякий сколько-нибудь ответственный мужчина в Лондоне не преминул бы отправить в провинцию свою супругу, сестру, возлюбленную, если бы у него была подходящая возможность. По одной-единствен-ной причине: по ночным улицам и темным переулкам большого города бродил Джек Потрошитель.

Правда, наш мирный дом в Паддингтоне был не только в топографическом смысле очень далек от Уайт-чапеля, где творил свои злодеяния этот сумасшедший. Но разве в таких делах можно быть в чем-то уверенным? Всякая логика теряет силу, если речь заходит о злодеяниях такого чудовища.

Мэри в раздумье теребила конверт.

— Я не хотела бы оставлять тебя здесь одного, Джон.

— Ну, обо мне можешь не беспокоиться, я как-нибудь тут справлюсь.

— Впрочем, ты тоже можешь немного развеяться. Тем более что пациентов у тебя сейчас немного.

— Это ты намекаешь, чтобы я поехал с тобой?

Мэри засмеялась.

— Боже праведный, спаси и сохрани! Ты помрешь со скуки в Корнуэлле. Нет, я просто хотела предложить тебе собрать саквояж и посетить твоего друга Шерлока Холмса. Я же знаю, что тебе всегда рады на Бейкер-стрит.

Признаюсь, что я не особо сопротивлялся. Предложение было слишком заманчивым. Короче говоря, Мэри поехала в Корнуэлл, с врачебной практикой я все уладил и перебрался на Бейкер-стрит — к радости Холмса — как могу с полным правом заметить — равно как и к моей собственной.

Меня даже поразило, с какой легкостью мы вернулись к нашему привычному образу жизни. Я, правда, ощущал, что прежняя эта жизнь уже никогда не сможет удовлетворить меня, но все-таки было просто чудесно снова оказаться в обществе Холмса.

И вот он снова буквально огорошил меня своим замечанием.

— Вы правы. Возможность, что Джек Потрошитель — женщина, ни в коем случае исключать нельзя.

Он опять таинственным образом прочитал мои мысли, и, надо признаться, это меня несколько рассердило.

— Холмс! Ради всего святого! Ведь я не сделал ни малейшего намека на то, что мне пришла в голову такая мысль!

Холмс улыбнулся: эта игра доставляла ему удовольствие.

— Нет, Ватсон. Но признайтесь — именно такая мысль вам в голову и пришла.

— Ну хорошо. Но ведь…

— Вы заблуждаетесь, полагая, будто по вам не было заметно, что вы подумали об этом.

— Но ведь я сидел здесь в полной тишине — даже не пошевелился — и читал свой «Таймс»!

— Ваши глаза и ваша голова вовсе не были неподвижны, Ватсон. Когда вы читали газету, ваш взгляд был направлен на крайнюю левую колонку — туда, где заметка о Джеке Потрошителе и его последнем убийстве. Спустя некоторое время вы оторвали взгляд от газеты и нахмурились. Как это чудовище может до сих пор безнаказанно ходить по улицам Лондона — вот какая мысль, без сомнения, посетила вас в этот момент.

— Верно.

— Затем, дорогой мой, глаза ваши скользнули вниз и случайно остановились на «Пляжном журнале», который лежит рядом с вашим креслом. Он оказался раскрыт на той странице, где помещена реклама фирмы «Бельдель»: вечерние дамские платья по вполне доступным — как там сказано — ценам. И картинка — манекенщица как раз демонстрирует одно из этих платьев. Тут выражение вашего лица изменилось — оно стало задумчивым. Вам пришла в голову какая-то мысль. Не меняя выражения лица, вы перевели взгляд на портрет Ее Величества, который висит у камина. Миг спустя складки на вашем лбу разгладились, и вы кивнули. Вы убедились в правильности своей мысли. Здесь-то я с вами и заговорил. Да, вполне возможно, что Потрошитель — женщина.

— Но Холмс…

— В самом деле, Ватсон. Вы удалились от наших дел, и это повредило вашей способности к восприятию.

— Но ведь когда я смотрел на картинку в «Пляжном журнале», мне вполне могла прийти в голову целая дюжина других мыслей. Каких угодно!

— Тут я не могу согласиться с вами. Все ваши мысли без остатка были заняты статьей о Джеке Потрошителе, а картинка с манекенщицей, рекламирующей вечернее платье, чрезвычайно далека от ваших обычных интересов, чтобы привлечь ваше внимание. Стало быть, напрашивается вывод — идея, пришедшая вам в голову, должна быть как-то связана с вашими размышлениями о Потрошителе. И вы утвердили меня в этом убеждении, поглядев на портрет королевы.

— Позвольте поинтересоваться, каким же образом, поглядев на королеву, я выдал эту свою мысль? — спросил я запальчиво.

— Ватсон! Ну разумеется, вы вовсе не собирались подозревать ни манекенщицу, ни королеву. Они заинтересовали вас только потому, что принадлежат к слабому полу.

— Это верно. Но не логичнее ли было предположить, что глядя на женщин, я подумал не о Потрошителе, а о его жертвах?

— В таком случае у вас на лице отразилось бы сострадание. А тут вы напомнили мне ищейку, которая вдруг напала на след.

Мне ничего не оставалось, кроме как признать поражение.

— Холмс, однако, вы всегда сами себе все портите своей разговорчивостью!

Брови Холмса сошлись на переносице.

— Что-то не пойму, на что вы намекаете.

— А вы только подумайте, какое бы вы производили впечатление, если бы не объясняли логики своих рассуждений!

— Это так. Но тогда бы разом было покончено с вашими мелодраматическими рассказами о моих пустячных приключениях, — с некоторой холодностью заметил Холмс.

Я поднял руки в знак капитуляции, и Холмс, который редко позволял себе большее проявление веселья, чем сдержанную улыбку, на этот раз присоединился к моему искреннему смеху.

— Раз уж речь зашла о Джеке Потрошителе, — сказал я, — то разрешите мне задать следующий вопрос. Почему вы до сих пор не занялись расследованием этого жуткого дела, Холмс? Вы непременно должны заняться им — хотя бы объявите об этом, чтобы вселить надежду в сердца жителей Лондона!

Холмс протестующе поднял свою узкую руку с длинными пальцами.

— Я был занят. Как вам известно, я только недавно вернулся с континента, где бургомистр одного из городов поручил мне разгадать одну в высшей степени курьезную загадку. Насколько я знаю вас, вы бы назвали ее «Дело безногого велосипедиста». Придет день, когда я подробнее расскажу об этом.

— Что доставит мне величайшее наслаждение! Однако теперь вы снова в Лондоне, Холмс, а это чудовище наводит страх на весь город. И вы просто должны чувствовать себя обязанным…

— Я никому ничего не обязан, — отрезал Холмс.

— Не поймите, ради бога, меня превратно…

— Сожалею, мой дорогой Ватсон, но вы должны достаточно хорошо знать меня, чтобы понимать — дело вроде этого мне абсолютно безразлично.

— Холмс, я опасаюсь, что вы сочтете меня гораздо более глупым, чем полагает большинство остальных моих сограждан, но…

— Нет, вы подумайте хотя бы немного! Если у меня был выбор, разве я не предпочитал всегда решать задачи интеллектуального свойства? Разве не притягивали меня всегда противники сильные, личности крупного масштаба? А что Джек Потрошитель? Какой вызов может бросить мне этот слабоумный убийца? Кретин, который бродит по городу по ночам и убивает без всякого плана.

— Лондонская полиция не знает, что и думать о нем.

— Отважусь предположить, что этот факт доказывает скорее несостоятельность Скотланд-Ярда, чем мощь интеллекта Потрошителя.

— Но тем не менее…

— Дело Потрошителя и без того скоро будет закончено. Думаю, однажды ночью Лестрейд набредет на Потрошителя, как раз когда этот сумасшедший совершит очередное убийство, и с триумфом арестует его.

Холмс постоянно досадовал, что Скотланд-Ярд оказывается не на высоте положения: при всей его гениальности, он тут был наивен, как дитя. Я как раз собрался об-яснить ему истинное положение вещей, но тут мне помешал звон колокольчика внизу, у входной двери. Прошло несколько секунд — и мы услышали, как миссис Хадсон поднимается по лестнице. Когда она вошла, я посмотрел на нее с немалым удивлением. Она несла коричневый сверток в одной руке и ведро воды в другой. На лице у нее был написан откровенный страх.

Во второй раз за это утро Холмс рассмеялся.

— Не бойтесь, миссис Хадсон. Этот сверток с виду совершенно безобиден. Я уверен, что вода нам не потребуется.

Миссис Хадсон вздохнула с облегчением.

— Как скажете, мистер Холмс. Но после того недавнего случая я предпочитаю не рисковать.

— И заслуживаете только похвалы за вашу предусмотрительность, — сказал Холмс, забирая у нее из рук сверток.

— Тут недавно, — пояснил он, когда великомученица-экономка снова оставила нас вдвоем, — миссис Хадсон принесла пакетик. Это было связано с одним небольшим делом, которое я успешно довел до конца, и пакетик этот прислал джентльмен, настроенный отомстить, но недооценивший моего тонкого слуха. Тиканья часового механизма я просто не мог не расслышать, а потому попросил принести ведро воды. Этот маленький инцидент так напугал миссис Хадсон, что она никак не может его позабыть.

— И это меня не удивляет!

— Да… Но что же нам пришло на этот раз? Хм… Примерно пятнадцать дюймов на шесть. Четыре дюйма в толщину. Тщательно упаковано в обычную коричневую оберточную бумагу. Отправлено, судя по штемпелю, из Уайтчапеля. Фамилия и адрес написаны, как я рискнул бы предположить, женщиной, которой не часто доводится браться за перо.

— Судя по этим каракулям, вы недалеки от истины. И почерк, без сомнения, женский.

— Тогда, значит, мы сходимся во мнении, Ватсон. Отлично! Попробуем разобраться в этом деле досконально?

— Непременно!

Таинственный пакет вызвал у него интерес, а у меня и подавно; его глубоко посаженные серые глаза даже засветились, когда он удалил оберточную бумагу и извлек на свет плоский кожаный футляр. Он протянул его мне, чтобы я смог рассмотреть.

— Вот что нам прислали, стало быть. Что скажете, Ватсон?

— Это набор хирургических инструментов.

— Вам и карты в руки — кто, кроме вас, лучше разбирается в таких вещах? Вам не кажется, что это довольно дорогой хирургический набор?

— Разумеется. Кожа на футляре необыкновенно хорошей выделки. Великолепная ручная работа.

Холмс поставил футляр на стол, открыл его, и мы молча стали разглядывать содержимое. В футляре был обычный набор инструментов. Каждый из них лежал в специально сделанном для него углублении футляра, устланного изнутри пурпурным бархатом. Одно из углублений было пустым.

— Какого инструмента не хватает, Ватсон?

— Большого скальпеля.

— Анатомического скальпеля, которым делают вскрытия, — кивнул Холмс и достал свою лупу. — О чем нам может сказать этот ящик? Ну, начнем с самого очевидного, — сказал он, тщательно осматривая футляр и его содержимое. — Инструменты принадлежали медику, который оказался в сложном финансовом положении.

Как обычно, я был принужден признать свою совершенную слепоту, сказав:

— Боюсь, что для вас это очевиднее, чем для меня.

Холмс, занятый своими исследованиями, рассеянно ответил:

— Если вам круто придется в жизни, Ватсон, что из своих вещей вы снесете в ломбард в последнюю очередь?

— Мои инструменты, естественно. Но…

— Вот то-то и оно.

— А откуда вы знаете, что этот ящичек сдавали в ломбард?

— У нас сразу два доказательства тому. Поглядите через лупу — вот сюда.

Я посмотрел на место, которое он указал.

— Белое пятно.

— Политура для чистки серебра. Ни один врач никогда не стал бы чистить свои инструменты такой жидкостью. Кто-то, кому был важен только внешний вид, чистил эти инструменты так, будто это простые столовые ножи.

— Сейчас, когда вы мне указали на это, Холмс, я могу только согласиться с вами. А какое второе свидетельство?

— Вот эти следы мела у шарнира. Их едва можно разглядеть теперь, но если постараться, можно разобрать, что здесь некогда был номер. Номер, который обычно ставят в ломбарде. Это, без сомнения, был номер квитанции.

Я ощутил, как кровь бросилась мне в лицо.

— Так значит, набор был украден! — воскликнул я. — Кто-то украл его у врача и сдал в ломбард.

Уверен, читатели поймут меня и простят мне горячность. Мне просто необыкновенно тяжело было представить себе иное: что какой-то медик даже в стесненных обстоятельствах окажется способен расстаться с инструментами своей благородной профессии.

Но Холмс лишил меня моих иллюзий.

— Боюсь, дорогой Ватсон, — сказал он, приходя в наилучшее расположение духа, — что вы без должного тщания осмотрели представленный вам материал. Владельцы ломбардов — люди очень осмотрительные. В их профессиональные обязанности входит не только оценка приносимых вещей, но и оценка людей, которые их приносят. Если бы у того из них, кто принимал этот операционный набор, возникла хотя бы тень подозрения, что он украден, он ни за что не выставил бы его на витрину. А именно это он и проделал, как вам, конечно, уже бросилось в глаза.

— Как мне, конечно, ничуть не бросилось в глаза! — сказал я несколько раздраженно. — Ради всего на свете, скажите, с чего вы взяли, что этот ящик был выставлен в витрине?

— Присмотритесь-ка получше, — сказал Холмс. — Этот ящичек открытым стоял в таком месте, где на него падали прямые солнечные лучи. Разве не такой вывод напрашивается при виде выцветшего бархата на внутренней поверхности крышки. А то, что он выцвел столь сильно, говорит нам, что ящичек простоял под солнечными лучами достаточно долго. Разве нельзя на этом основании сделать вывод, что он стоял в витрине?

Мне оставалось только кивнуть. Как всегда, когда Холмс пояснял, как он пришел к столь ошеломляющим результатам своих наблюдений, все казалось простым и понятным даже ребенку.

— Жаль только, — сказал я, — что мы не знаем, где искать этот ломбард. Такой редкостный подарок, пожалуй, заслуживает того, чтобы мы выяснили, откуда он взялся.

— Пока не знаем, Ватсон, — сказал Холмс с язвительным смешком. — Но уже можно сказать, что искомый ломбард находится где-то на окраине. Окно его выходит на юг, на узкую улочку. Дела в ломбарде идут неважно. А владелец — иностранец. По крайней мере это-то вы заметили?

— Ничего подобного я не заметил, — сказал я, снова начиная сердиться.

— Мой дорогой Ватсон, — сказал он, свел ладони и приложил друг к другу кончики пальцев, в то же время дружелюбно поглядывая на меня. — Вы видите все, просто вам не удается правильно воспринять то, что вы видите. Следите за моими рассуждениями. Ни один из студентов, изучающих медицину в городе Лондоне, не воспользовался случаем, чтобы купить в ломбарде этот набор, а я уверяю вас, что такое было бы просто немыслимо, если бы ломбард находился где-то в центре, на оживленной улице. Отсюда и мой вывод о том, что ломбард расположен где-то на окраине.

— Но почему он непременно должен находиться на южной стороне узкой улочки?

— А вы посмотрите, где выцвел этот ящик. Равномерная полоса вдоль верхнего края футляра, и больше — нигде. Таким образом, солнечный свет попадал на открытый футляр только тогда, когда светило солнце в зените, и лучи могли падать почти отвесно, так, что им не мешало здание напротив. Следовательно, ломбард находится на южной стороне узкой улочки.

— А каким образом вы пришли к выводу, что хозяин этого ломбарда — иностранец?

— Поглядите, как написана мелом цифра семь на этой стороне. На косой палочке — маленький поперечный штрих. Ни один англичанин свои семерки с таким штрихом не пишет.

Я, как обычно, почувствовал себя, словно школьник четвертого класса, который, будучи спрошенным, никак не может вспомнить слова национального гимна.

— Холмс, Холмс, — сказал я, качая головой, — вы снова и снова поражаете меня…

Но он уже не слушал. Он снова склонился над ящиком и подцепил пинцетом край бархата. Тот легко отошел.

— Ага! И что же мы видим? Кто-то пытался что-то скрыть.

— Скрыть, Холмс? Что же? Пятна? Царапину?

Он показал мне длинным, тонким пальцем:

— Вот что.

— Так ведь это же фамильный герб!

— Герб, который, признаюсь, мне незнаком. Будьте так добры, Ватсон, дайте мне «Книгу пэров» Берка.

Пока я ходил к стеллажу, чтобы выполнить его поручение, он продолжил свое исследование герба, бормоча себе под нос.

— Вытиснен на коже ящичка. Выглядит как новенький.

Он выпрямился.

— Это многое может сказать нам о хозяине этого ящичка.

— Вероятно, то, что он человек, который привык заботливо относиться к своим вещам?

— Вероятно. Но я-то имел в виду совсем другое…

Он вдруг умолк. Я протянул ему справочник Берка, и он быстро стал листать страницы.

— Ага, вот и он.

Холмс недолго разглядывал герб, потом захлопнул книгу, положил на стол и упал в кресло. Проницательные его глаза уставились в какую-то воображаемую точку вдали.

Я просто не смог далее сдерживать свое нетерпение.

— Герб, Холмс! Чей это герб?

— Прошу прощения, Ватсон, — сказал Холмс, сразу возвращаясь к действительности. — Кеннет Осборн, герцог Шайрский.

Это имя было знакомо мне. Точнее, знакомо всей Англии.

— Знаменитая фамилия.

Холмс рассеянно кивнул.

— Родовое поместье герцогов Шайрских расположено, если я не ошибаюсь, в Девоншире. На краю болот — охотничьи угодья, которые высоко ценятся благородными спортсменами. Усадьба — которая, собственно, представляет собой скорее феодальный замок — довольно древняя. Замку добрых четыреста лет. Классический пример готической архитектуры. Я мало знаком с историей этого рода, но уверен, что никто из них никогда не имел ничего общего с преступным миром.

— Таким образом, Холмс, — сказал я, — мы опять вернулись к тому, с чего начали.

— Так оно и есть.

— Мы вернулись к вопросу, который звучит так: почему вам послали этот хирургический набор?

— Возможно, это своего рода вызов.

— Может быть, письмо с пояснениями задержалось и придет позднее?

— Если так, то вы без труда получите ответ на свой вопрос, Ватсон, — сказал Холмс. — А потому предлагаю дать отправителю данной посылки немного времени — ну, скажем…

Тут он остановился, чтобы заглянуть в свой потрепанный справочник Брадшо, где были указаны все расписания британских железных дорог.

— …Скажем, до десяти тридцати завтрашнего утра. Если к тому времени мы не получим никаких пояснений, то отправимся на Паддингтонский вокзал и скорым поездом поедем в Девоншир.

— А почему, Холмс?

— По двум причинам. Во-первых, небольшая поездка по английской провинции именно в это время года, когда столь совершенна игра красок природы, была бы в высшей степени приятна и полезна для двух скучающих лондонцев.

— А во-вторых?

По его серьезному лицу вдруг пробежала весьма странная улыбка.

— Было бы весьма достойным и похвальным шагом, — сказал мой друг Холмс, — вернуть герцогу Шайр-скому его собственность, не так ли?

С этими словами он вскочил и схватил свою скрипку.

— Погодите, Холмс! — воскликнул я. — Вы что-то недоговариваете!

— Нет, дорогой мой Ватсон, — сказал он и быстро заводил смычком по струнам. — Но интуиция подсказывает мне, что мы собираемся впутаться в высшей степени темную историю.

Эллери оторвался от рукописи. Грант Эймз Третий наливал себе очередную порцию виски.

— Если ты будешь продолжать в этом духе, кончишь циррозом печени, — сказал Эллери.

— Старый ты зануда, — ответствовал Эймз. — Как ты не поймешь, что в данный момент я ощущаю себя причастным к мировой истории! Вот так-то, парень. Я — комедиант на великой сцене жизни!

— Ты очень хорош на ней в роли запойного пьяницы.

— Нет, ты просто ханжа и пуританин. Я говорю об этой рукописи, а ты никак не поймешь. В 1888 году Шерлок Холмс получил таинственный набор хирургических инструментов. Это был вызов, брошенный его великолепному интеллекту, и началось одно из его великих приключений. И вот три четверти века спустя другой известный детектив тоже получает некий пакет…

— Куда ты клонишь? — проворчал Эллери, который явно разрывался между рукописью доктора Ватсона и пишущей машинкой, поджидавшей его.

— Стоит нам, ведомым интеллектом современного детектива, пуститься в современные же приключения, как параллель с Холмсом станет просто идеальной. За дело, дорогой мой Эллери. Я буду твоим Ватсоном.

Эллери содрогнулся от такой перспективы.

— Разумеется, ты вправе усомниться в моей квалификации. Однако в свое оправдание я могу сказать, что самым внимательнейшим образом следил за жизненным путем учителя и наставника.

Эллери недоверчиво поглядел на гостя.

— В самом деле? Ну, хорошо, юный эрудит, вот тебе цитата: «Весной 1894 года у всего Лондона перехватило дух: у большинства от страсти к сенсациям, у верхних десяти тысяч — от негодования…»

— «…Был убит один из представителей высшего света, Рональд Адэр.» Конец цитаты, — не задумываясь, продолжил Эймз. — «Пустой дом», из «Возвращения Шерлока Холмса».

— Цитата: «С этими словами она достала маленький блестящий револьвер и несколько раз выстрелила с расстояния…

— …не более двух шагов в грудь Милвертону». Конец цитаты. «Взломщик во фраке».

— Вы сами себя превзошли, Ватсон! Цитата: «Они — разбитые, но не сломленные. Оскорбленные, но не обесчещенные».

— Конец цитаты. — Плейбой вздохнул. — Все эти попытки поставить меня в тупик — просто детская забава, дорогой Эллери. Тут ты процитировал самого себя — «Противник в игре».

Эллери хмуро поглядел на него. Все-таки у этого парня есть в голове еще что-то, кроме пышных блондинок и дорогого виски.

— Туше, туше. Полная победа. Ты положил меня на лопатки. Но мы еще поглядим. Я еще загоню тебя в угол…

— Наверняка загонишь, если будешь приставать ко мне достаточно долго. Но я тебе не дам. За дело, мистер Квин. Ты прочитал первую главу рукописи. И уже из нее ты должен сделать парочку твоих знаменитых кви-новских умозаключений — если не сможешь, я никогда больше ни у кого не зачитаю ни одной твоей книги.

— Все, что я тебе могу сказать в данный момент — рукопись, которая якобы написана Ватсоном, отличается точностью и энергичностью стиля. В ней нет никаких излишеств и стремления сделать изложение поцветистее.

— Да, до Холмса тебе далековато, дружище. Вопрос-то ведь стоит иначе: это рукопись Ватсона или нет? Да или нет? За дело, Квин! Покажи, на что ты способен.

— Ладно, помолчи, — сказал Эллери и снова углубился в чтение.

В поздние свои годы мой друг Шерлок Холмс, как я уже имел случай сообщить в другой связи, удалился от бурной лондонской жизни в Саут Даунз, чтобы там всецело посвятить себя пчеловодству. Таким образом, он без всякого сожаления оставил свою стезю детектива и предался этому сельскому занятию с той же целеустремленностью, которая позволяла ему выводить на чистую воду самых изощренных преступников мира.

Однако в то время, когда по улицам и переулкам Лондона бродил Джек Потрошитель, Холмс был еще с головы до ног горожанином. Большой город сформировал все его привычки, весь образ жизни. Все его органы чувств были отлично приспособлены для того, чтобы распознать опасности. Лондона как на рассвете, так и в сумерках. Обычная вонь какого-нибудь переулка в Сохо была способна заставить его ноздри нервно затрепетать, зато сельские весенние ветерки, приносящие с собой чудесные запахи, способны были, скорее, нагнать на него Дрему.

Поэтому я с удивлением и с удовольствием наблюдал в то утро, как он глядит на пейзажи, проплывающие за окном скорого поезда, который стремительно увозил нас в Девоншир. Он долго смотрел в окно с необычайной сосредоточенностью, а затем расправил свои узкие плечи.

— Ах, Ватсон! Свежий воздух приближающейся зимы. Сущее благодеяние для организма.

Сам я в этот момент держался иного мнения, поскольку невоспитанный шотландец, севший в поезд вместе с нами, заполнил все купе дымом отвратительной сигары, которую как раз держал в зубах. Но Холмс, казалось, не замечал этой вони. Листья за окном пожелтели, и яркие краски осени проносились мимо нас.

— Это — Англия, Ватсон. Второй Эдем. Почти что рай.

Цитата из Шекспира в устах Холмса еще усилила мое удивление. Разумеется, мне было известно, что друг мой — человек достаточно сентиментальный, хотя рациональная его натура позволяла проявляться этому лишь в очень редких случаях. Однако гордость за отечество всегда жила в душе англичанина, а Холмс в этом отношении не был исключением из правила.

Чем ближе мы подъезжали к цели нашего путешествия, тем больше с лица его исчезало беззаботное выражение. Он приобретал все более задумчивый вид.

Мы ехали сейчас среди болот — среди илистых трясин, которые, будто родимые пятна, выделялись на лике Англии. Природа будто задалась целью сделаться кулисами для нашего действия. Солнце исчезло за тяжелыми тучами, и, казалось, в этих местах царят вечные сумерки.

Вскоре мы вышли на перрон маленькой провинциальной станции. Холмс засунул руки в карманы, и глубоко посаженные глаза его засветились, как это бывало часто, когда он был занят решением какой-то проблемы.

— Помните историю Баскервилей, Ватсон? Проклятие, которое лежало на их роде?

— Ну, конечно же, помню!

— Их родовое поместье расположено здесь неподалеку. Правда, мы направляемся сейчас в противоположную сторону.

— Ну и слава богу. Эта адова собака до сих пор преследует меня во сне.

Я был немного сбит с толку. Обычно Холмс, занятый расследованием очередного дела, не замечал ровно ничего вокруг; ни одна обломленная веточка не укрывалась тогда от его взгляда, но пейзажи, открывавшиеся кругом, оставались вне поля его зрения. Столь же мало он был склонен в такие минуты предаваться воспоминаниям. А сейчас он даже нетерпеливо прохаживался из стороны в сторону с таким видом, будто уже сожалеет, что поддался минутному порыву и решил поехать сюда.

— Ничего, Ватсон, — сказал он, — сейчас мы наймем кабриолет и покончим со всем этим делом.

Пони, ангажированный нами, без сомнения, принадлежал к той породе, которая привольно живет на здешних болотах, однако оказался достаточно прирученным экземпляром и равномерно затрусил по дороге от деревни к поместью герцога Шайрского. Немного спустя показались башни его замка, что придало окрестному виду еще больше невыразимой тоски.

— Охотничьи угодья расположены позади замка, — сказал Холмс. — У герцога тут обширные владения.

Он изучающим взглядом обвел пейзаж и добавил:

— Что-то я сильно сомневаюсь, Ватсон, что за этими мрачными стенами мы найдем радушного краснощекого весельчака-хозяина.

— Что наводит вас на такую мысль?

— Люди обычно несут на себе отпечаток окружающей их природы. Вы же помните — в Баскервилль-Хол-ле не было ни одного веселого лида.

Спорить с этим было трудно, и я стал разглядывать замок герцога Шайрского, какой-то неприветливо-серый. Раньше он был обнесен рвом и оснащен подъемным мостом, но последующие поколения для защиты своей жизни и имущества предпочли полагаться на местный полицейский участок. Ров был засыпан, а цепи моста уже давным-давно не громыхали, поднимая его.

Дворецкий провел нас в скупо обставленную и холодную гостиную, попросил назвать свои имена. И вел себя так, будто он — Харон собственной персоной, желающий удостовериться в наших правах на пересечение вод Стикса. Я скоро убедился, что предсказание Холмса верно. Герцог Шайрский оказался самым холодным и отталкивающим человеком из всех, кого я когда-либо встречал.

Он был худ и вообще имел вид чахоточного больного. Однако первое впечатление было обманчивым. Стоило взглянуть на него вблизи, и сразу было видно, что цвет его лица довольно свеж, а хрупкое на вид тело жилисто и отличается незаурядной силой.

Герцог не предложил нам сесть. Вместо этого он довольно сухо сказал:

— Вам повезло, что вы застали меня здесь. Приехали бы часом позже — я бы уже отбыл в Лондон. Я редко появляюсь здесь, в деревне. Чем обязан?

Тон Холмса никоим образом не соответствовал скверным манерам этого аристократа.

— Ваша милость, мы ценим ваше время и не займем ни минутой больше, чем необходимо. Мы явились только затем, чтобы принести вот это.

С этими словами он достал операционный набор, который мы завернули в коричневую оберточную бумагу и запечатали.

— Что это? — спросил герцог, не двинувшись с места.

— Предлагаю вам, ваша милость, открыть и посмотреть самим, — ответил Холмс.

Герцог Шайрский нахмурил лоб, потом развернул бумагу.

— Откуда это у вас?

— Сожалею, но прежде чем ответить, я вынужден просить вашу милость опознать это как вашу собственность.

— В первый раз вижу. Ради всего святого, как вам вообще пришло в голову принести это мне?

Герцог открыл футляр и уставился на инструменты с нескрываемым удивлением.

— О причине, которая привела нас сюда, вы сможете узнать, если отогнете край бархата.

По-прежнему хмурясь, герцог последовал совету Холмса. Он удивленно посмотрел на герб, а я при этом не сводил с него глаз. Взгляд герцога внезапно изменился. На тонких губах появилась слабая тень улыбки, в глазах мелькнул огонек. Он рассматривал ящик с такой миной, которую трудно было истолковать как-то иначе, чем выражение полного удовлетворения, почти что триумфа. Однако выражение это исчезло с лица герцога так же быстро, как и появилось на нем.

Я поглядел на Холмса, в надежде, что получу разгадку столь странной мимики, поскольку знал, что реакция аристократа от него не укрылась. Однако проницательные глаза моего друга были полуприкрыты, а лицо было совершенно непроницаемым. Как маска.

— Если я не ошибаюсь, вы получили ответ на свой вопрос, ваша милость, — сказал Холмс.

— Ну разумеется, — сказал герцог таким тоном, как будто произошло пустяковое недоразумение, и теперь все разъяснилось. — Набор не принадлежит мне.

— Может быть, ваша милость сможет дать нам какие-то сведения, которые указали бы на владельца?

— Я думаю, владелец — мой сын. Без сомнения, инструменты принадлежали Майклу.

— Набор побывал в лондонском ломбарде.

На губах герцога появилась сардоническая усмешка.

— Меня это не удивляет.

— Быть может, вы могли бы сообщить нам адрес вашего сына?

— Тот сын, о котором я говорю, мистер Холмс, мертв. Мой младший сын, сэр.

— Выражаю вам свои соболезнования, ваша милость, — сказал Холмс мягко. — Он умер от болезни?

— От тяжелой болезни. Он умер полгода назад.

То, что герцог все время выделяет слова «мертв», «умер», показалось мне странным.

— Ваш сын был врачом? — спросил я.

— Он учился на врача, но не окончил курс — как, впрочем, не окончил в жизни вообще ничего из того, за что брался. А потом он умер.

Снова эта странная интонация. Я многозначительно поглядел на Холмса, но его, казалось, в этот момент больше интересовала громоздкая мебель и сводчатый потолок — во всяком случае, глаза его бесцельно блуждали по залу, а руки свои с нервными тонкими пальцами он скрестил за спиной.

Герцог Шайрский протянул ему ящичек.

— Поскольку это не моя собственность, я отдаю ее вам. А теперь вынужден принести вам свои извинения — мне пора собраться в дорогу.

Поведение Холмса просто удивило меня. Он ни словом не обратил внимания герцога на его недопустимо высокомерное поведение. Обычно не в правилах Холмса было позволять так бесцеремонно обходиться с собой. Но тут он поклонился чуть ли не заискивающе и сказал:

— Мы не займем больше вашего времени, ваша милость.

Тем не менее герцог продолжал вести себя просто вызывающе. Он и не подумал вызвать звонком дворецкого. Нам пришлось, таким образом, самим искать дорогу к выходу под его недоверчивым взглядом.

Правда, это привело к счастливой случайности. Когда мы шли по огромному холлу к выходу из замка, через боковую дверь вошли двое — мужчина и девочка.

В отличие от герцога, они безусловно вызывали симпатию. Девочке было лет девять-десять. На бледном ее личике появилась при виде нас приветливая улыбка. Глаза худощавого мужчины, который сопровождал ее, смотрели внимательно, вопрошающе, но не враждебно — просто с любопытством. Он был темноволос, и сходство его с герцогом Шайрским просто трудно было не заметить. Перед нами, без сомнения, был старший из его сыновей.

Мне не показалось, будто эта встреча — такой уж невероятный сюрприз. Но моего друга Шерлока Холмса она буквально потрясла. Он остановился, как вкопанный. Хирургический набор вылетел у него из рук и ударился об пол так, что инструменты со звоном рассыпались по залу.

— Как это неуклюже с моей стороны! — воскликнул он и еще усугубил свою неловкость — встал так, что загородил мне дорогу: я просто не мог подступиться к рассыпавшимся инструментам.

Улыбаясь, мужчина поспешил нам на помощь.

— Разрешите мне, сэр, — сказал он и опустился на колени.

Девочка, не раздумывая, устремилась вслед за ним.

— Я помогу тебе, папа.

Улыбка на лиде мужчины сделалась еще шире.

— Ну конечно же, сокровище мое, мы вместе поможем этому господину. Ты можешь подавать мне инструменты, а я буду складывать. Но смотри, осторожней, а то порежешься.

Мы молча наблюдали, как девочка один за другим протягивает отцу блестящие инструменты. Нескрываемая его нежность к дочери была просто трогательной. Он ни на мгновение не сводил с нее своих глаз, а сам не глядя раскладывал инструменты по своим местам в ящичке.

Сложив все инструменты, которые подала дочь, он выпрямился. Однако девочка продолжала искать.

— А где еще один, папа? Одного не хватает.

— Наверное, его и не было, золотко мое. Я что-то не вижу его нигде на полу.

Он поднял на Холмса вопросительный взгляд, и тот, наконец, вышел из состояния глубокой задумчивости, в котором, казалось, пребывал.

— Совершенно верно, один отсутствовал, сэр. Я благодарю вас от всего сердца. Извините, пожалуйста, мою неуклюжесть.

— Не стоит благодарности. Надеюсь, инструменты не пострадали.

Он протянул ящичек Холмсу. Тот с улыбкой взял его.

— Вероятно, я имею честь говорить с лордом Кар-факсом?

— Совершенно верно, — сердечно сказал брюнет. — А это моя дочь Дебора.

— Разрешите мне представить моего коллегу — доктора Ватсона. Мое имя Шерлок Холмс.

Это имя, казалось, произвело на лорда Карфакса большое впечатление. В его глазах отразилось удивление.

— Доктор Ватсон, приветствую вас, — пробормотал он, не сводя взгляда с Холмса. — А вы, сэр… Для меня большая честь видеть вас. Мне доводилось читать о ваших приключениях.

— Вы льстите мне, Ваше Лордство, — поклонился Холмс.

Глаза Деборы так и сияли. Она сделала книксен и сказала:

— И для меня это тоже большая честь — составить знакомство с вами, господа.

Все это прозвучало необычайно трогательно.

Лорд Карфакс смотрел на дочь с гордостью, но чувствовалось: во всем, что он делает и говорит, сквозит какая-то печаль.

— Дебора, — сказал он с абсолютной серьезностью, — это великое событие в твоей жизни, которое тебе следует хорошенько запомнить. Сохрани в своей памяти день, когда ты познакомилась с этими двумя господами.

— Я сделаю это, папа, — торжественно произнесла маленькая девочка, и по всему было видно, что она исполнит свое обещание.

Она — ив этом у меня не было никаких сомнений — яв*но никогда не слышала о нас раньше.

Холмс закончил обмен любезностями.

— Ваше Лордство, мы явились сюда, чтобы вернуть этот ящичек герцогу Шайрскому, которого я считал его законным владельцем.

— И вам пришлось убедиться в своей ошибке.

— Именно так. Его милость высказал предположение, что ящик, вероятно, принадлежал Майклу Осборну, вашему покойному брату.

— Он умер? — Судя по интонации, это скорее был не вопрос, а сомнение в сказанном.

— Так нам было сообщено.

Теперь на лице лорда Карфакса отражалась уже неприкрытая печаль.

— Может быть, это правда, а может, и нет. Мой отец, как вы без сомнения уже имели случай убедиться, мистер Холмс, — человек строгий и непреклонный. Для него превыше всего доброе имя Осборнов. Именно поэтому он столь страстно печется о том, чтобы родословное древо герцогов Шайрских оставалось без малейшего изъяна. Когда он отрекся от моего младшего брата, примерно полгода назад, Майкл для него все равно что умер.

Он вздохнул.

— Боюсь, что для отца Майкл умер, даже если он еще жив.

— А вы сами не знаете, жив ли еще ваш брат? — спросил Холмс.

Лорд Карфакс наморщил лоб, что придало ему особенное сходство с герцогом. Мне показалось, что он хочет уйти от прямого ответа.

— Выразимся так, сэр: у меня нет никаких доказательств, что он умер.

— Понимаю, — ответил Холмс.

Потом он поглядел с высоты своего роста на девочку и улыбнулся. Дебора Осборн подошла ближе и вложила свою ручку в его ладонь.

— Вы мне очень нравитесь, сэр, — сказала она торжественно.

Это был просто восхитительный миг. Столь откровенное признание, кажется, необычайно смутило Холмса.

— Ну хорошо, лорд Карфакс, — сказал он, не выпуская ручку девочки из своей. — Пусть ваш отец — человек суровый. Но выгнать из дому сына, отречься от него! Решиться на такое нелегко. Ваш брат явно совершил какой-то тяжелый проступок.

— Майкл женился вопреки воле отца. — Лорд Карфакс пожал плечами. — Не в моих правилах обсуждать с чужими людьми семейные дела, мистер Холмс, но Дебора…

Он провел рукой по блестящим волосам дочери.

— Дебора не ошибается в людях, и я полагаюсь на нее.

Я все время ждал, что Его Лордство спросит, чем вызван интерес Холмса к Майклу Осборну, но он так и не сделал этого.

Однако Холмс сам ответил на этот невысказанный вопрос. Он протянул лорду Карфаксу футляр с хирургическими инструментами.

— Вероятно, я вправе передать это вам, Ваше Лордство.

Лорд Карфакс взял ящичек с молчаливым поклоном.

— А теперь нам пора в путь — боюсь, поезд нас ждать не станет.

Холмс снова поглядел с высоты своего роста на девочку.

— До свидания, Дебора. Ни я, ни доктор Ватсон уже давно не испытывали столь приятных чувств, какие вызвало наше знакомство с тобой.

— Надеюсь, что вы скоро приедете снова, сэр, — ответила девочка. — Здесь так одиноко, когда нет папы.

На обратном пути до деревни Холмс был крайне молчалив. Он едва откликался на мои замечания по поводу произошедшего в замке. Только в вагоне поезда, стремительно уносившего пас в Лондон, он сделался разговорчивее. На его худом лице появилось хорошо знакомое мне отсутствующее выражение, и он сказал:

— Интересный все-таки человек. Как полагаете, Ватсон?

— Может быть, — ответил я сердито. — Но притом еще и самый антипатичный из всех, кого я видел. Именно такие люди — слава богу, их не так много на свете — создали английскому дворянству дурную репутацию.

Мой гнев, казалось, позабавил Холмса.

— Я имею в виду сына, а не отца.

— Сына? Меня, конечно, тронула привязанность лорда Карфакса к своей дочери…

— Но вам показалось, что он чересчур говорлив?

— Именно это впечатление у меня и возникло, Холмс, хотя я бы и затруднился объяснить, как вы догадались об этом. Я ведь не принимал участия в разговоре.

— На вашем лице отражается все, мой дорогой Ватсон, — ответил он.

— Он ведь и сам признал, что слишком откровенно говорит о семейных делах.

— Но соответствовало ли это действительности? Давайте для начала предположим, что он глуп. В этом случае перед нами был любящий отец со склонностью к болтливости.

— А если мы допустим более сложный вариант: он считает глупцами всех остальных?

— Тогда он произвел на нас именно то впечатление, которого и добивался; и я лично склонялся бы скорее ко второму мнению. Ему знакомо мое имя и моя репутация, Ватсон, и ваша тоже. Он вряд ли поверил в ту роль добрых самаритян, которую мы разыгрывали, делая вид, будто готовы ехать хоть на край света только затем, чтобы вернуть старый хирургический набор его законному владельцу.

— Но почему он в таком случае был с нами излишне откровенен?

— Но дорогой мой! Ведь он не сказал нам ничего такого, чего бы я уже не знал или не мог бы без труда узнать из подшивки любой лондонской газеты.

— А что он нам не сказал?

— Жив его брат Майкл или нет. Поддерживает ли он связь с братом или нет.

— Кажется, он ничего не знает о брате — судя по тому, что мы от него слышали.

— А вот это, Ватсон, как раз тот вывод, который вы, вероятно, и должны были сделать.

Не успел я вставить и слова, как он продолжил:

— Вам следует знать, что я поехал к герцогу Шайр-скому не без некоторой предварительной подготовки. У Каннета Осборна было двое сыновей, когда он унаследовал герцогский титул. Младшему, Майклу, титул, разумеется, по наследству не переходил. Я не могу знать, в какой мере это возбудило у него ревность и зависть; во всяком случае, он повел себя так, что лондонские журналисты стали звать его развратником и кутилой. Вот вы только что говорили, что отец его просто нечеловечески жесток, Ватсон. Но та информация, которой я располагаю, говорит о противоположном — герцог был явно снисходителен к своему младшему сыну. Однако в конце концов терпение отца лопнуло — когда сын женился на женщине, которая была представительницей древнейшей профессии в мире — проституткой.

— Я начинаю постепенно понимать, — пробормотал я. — По злобе или из ненависти он хотел опозорить титул, который не мог получить по наследству.

— Быть может, — сказал Холмс. — Во всяком случае, для герцога это объяснение так и напрашивалось.

— Я этого не знал, — пристыженно проговорил я.

— Просто это так по-человечески, дорогой мой Ватсон, — принимать сторону пострадавшего. Но для начала было бы неплохо точно выяснить, кто именно пострадал на самом деле. Что до герцога, то я готов признать — он человек тяжелый. Но ему приходится нести свой крест.

— Тогда наверное, — разочарованно проговорил я. — и моя оценка лорда Карфакса так же далека от истины.

— Не знаю, Ватсон. У нас очень мало зацепок. Во всяком случае, он совершил две ошибки.

— Я ничего не заметил.

— Точно так же, как и он сам.

Но мои мысли уже занимали вещи более принципиальные.

— Холмс, — сказал я, — все-таки тут что-то не так. Неужели мы на самом деле предприняли всю эту поездку только для того, чтобы вернуть этот набор законному владельцу? Или…

Мой друг в задумчивости продолжал глядеть в окно купе.

— Набор инструментов принесли нам на квартиру. Я не думаю, что нас просто спутали с бюро находок.

— Но кто прислал его нам — вот вопрос?

— Кто-то, кто хотел, чтобы мы его получили.

— Выходит, нам остается только ждать дальнейших известий?

— Ватсон, я не хочу сказать, что в этом деле есть что-то весьма темное. Но тем не менее чутье подсказывает мне, что ваше желание еще вероятно исполнится.

— Мое желание?

— Если я не ошибаюсь, вы недавно выражали мнение, что мне следует предложить свою помощь Скотланд-Ярду в раскрытии дела Джека Потрошителя.

— Холмс!..

— Разумеется, у нас нет никаких доказательств, что существует какая-то связь между Потрошителем и этим хирургическим набором. Но тем не менее анатомического скальпеля в нем недостает.

— А я-то сразу и не понял, что это означает! Наверное, уже сегодня ночью он вонзится в тело несчастной жертвы!

— Исключить такую возможность нельзя. Может быть, именно на нее и хотел намекнуть нам таинственный отправитель набора, изъяв из него скальпель.

— Почему же он не указал своего имени и адреса?

— На то могло быть несколько причин. Вероятнее всего самая главная из них — обыкновенный страх. Думаю, что со временем мы выясним истину.

Холмс погрузился в то состояние, которое так хорошо было знакомо мне. Я знал, что дальше приставать к нему с расспросами не имеет смысла. Я откинулся на спинку дивана и хмуро стал обозревать окрестности, а поезд между тем несся в сторону Паддингтона.

Эллери оторвался от чтения.

Грант Эймз, занятый опустошением невесть какого по счету бокала виски, жадно спросил его:

— Ну что?

Нахмурив лоб, Эллери поднялся и направился к книжной полке. Там он достал какую-то книгу и принялся ее перелистывать. Грант ждал. Эллери снова поставил книгу на свое место и вернулся.

— Стало быть, Кристиансон.

Грант недоумевающе поглядел на него.

— Как мне удалось выяснить сейчас из справочника, Кристиансон был в то время владельцем известной бумажной мануфактуры. Вот ее водяной знак на бумаге дневника.

— Стало быть, все ясно как день!

— Вовсе не обязательно. Ясно только одно — нам больше не стоит сомневаться в подлинности рукописи. Раз так, могу сказать определенно: если мне предлагают ее купить, я отказываюсь. Если это подлинник, я не могу себе позволить таких расходов. Если же это все-таки подделка…

— Не думаю, чтобы речь шла о продаже рукописи, старина.

— А о чем же тогда?

— Откуда мне знать? Думаю, что кто-нибудь просто хотел, чтобы ты прочитал ее.

Эллери подергал себя за нос — верный признак того, что он — в раздумьях.

— Ты уверен, что тебе подложили дневник в машину именно во время пикника?

— Нигде в другом месте этого произойти не могло.

— Конверт надписан женским почерком, Сколько женщин там было?

Грант пересчитал по пальцам.

— Четыре.

— Были среди них какие-нибудь библиофилки, коллекционерки, любительницы антиквариата! Какая-нибудь старая дама, пропахшая лавандой и пылью?

— Да нет же, черт побери. Четыре молодых финтифлюшки, у которых на уме одно — как бы подцепить себе мужчину. Я имею в виду — мужа. Если честно, Эллери, то я просто не представляю себе, что хотя бы одна из них оказалась способной отличить Шерлока Холмса от Аристофана. Другое дело — ты со своими необычайными талантами. Тебе должно быть достаточно вечера, чтобы определить, кто это сделал.

— Вот что, Грант, в любое другое время я бы с удовольствием принял участие в этой игре. Но я ведь уже объяснял тебе — надо мной, как дамоклов меч, висит срок сдачи рукописи. Так что я просто не могу позволить себе такой роскоши.

— Только-то и всего, маэстро? Бог мой, парень, так ты, выходит, всего лишь ничтожный щелкопер? Я прихожу и приношу тебе замечательную, таинственную историю…

— А я, — сказал Эллери, положив дневник Гранту на колени и прихлопнув его для пущей убедительности рукой, — даю тебе от ворот поворот! Впрочем у меня есть к тебе предложение. Ты сейчас же испаряешься отсюда— бутылку, впрочем, можешь прихватить с собой — и занимаешься поисками подкинувшей дневник дамы.

— Это я и в самом деле попытаюсь осуществить, по мере своих скромных сил, — без особого подъема проговорил миллионер.

— Вот и прекрасно. Сообщай мне о своих успехах.

— Стало быть, рукопись не произвела на тебя впечатления?

— Разумеется, произвела.

Эллери будто против воли снова потянулся к дневнику и стал листать его.

— Так-то оно лучше, старина.

Эймз поднялся.

— А почему бы мне, собственно, не оставить его здесь? В конце концов, пакет был адресован тебе. А я и в самом деле мог бы тебе время от времени сообщать, как идут мои поиски…

— Но будь так добр — сделай интервалы между своими донесениями побольше.

— Слушаю и повинуюсь. Постараюсь как можно меньше обременять тебя.

— И даже еще меньше, пожалуйста. А сейчас отправляйся, Грант, я говорю абсолютно серьезно.

— Экий ты суровый, дружок. Ты вообще не способен понять шутки. Впрочем, — Эймз еще раз повернулся в дверях, — тебе надо заказать еще одну бутылку шотландского виски. В этой уже все кончилось.

Оставшись снова один, Эллери с минуту стоял в нерешительности. После недолгой борьбы с собой, положил тетрадку на диван и сел за письменный стол, уста-вясь на клавиши пишущей машинки. Та состроила ему ответную гримасу. Эллери покатался туда-сюда в своем вращающемся кресле на колесиках. Ему явно не сиделось на месте. Потом опять подъехал к машинке и принялся сосредоточенно тянуть себя за нос.

Тетрадка по-прежнему лежала на диване.

Эллери вставил в машинку чистый лист бумаги, простер над клавиатурой пальцы, подержал их так, раздумывая, и начал печатать.

Он печатал очень быстро. Потом остановился и прочел, что у него получилось; «Не судите, да не судимы будете, — сказала Ники».

— Вот и славно, — пробомотал он, — еще одна глава готова!

Ом вскочил, подбежал к дивану, схватил дневник, раскрыл его и принялся запоем читать третью главу.

— Кстати, Холмс, а какова судьба Уиггинса? — этот вопрос я задал назавтра, незадолго до полудня, пребывая вместе с Холмсом в квартире на Бейкер-стрит.

Накануне вечером, после нашего возвращения из замка герцога Шайрского, мы перекусили в ресторане на вокзале.

— Юный американский пианист Бэнтон играет сегодня в Альберт-Холле, — сказал мне Холмс, — могу порекомендовать его вашему вниманию, Ватсон.

— Что-то я раньше не слыхал, будто в Штатах есть какие-то заслуживающие внимания пианисты.

Холмс рассмеялся.

— Но-но, дорогой мой, вы просто несправедливы к американцам. В конце концов, они существуют на свете как нация уже больше века, и за это время один пианист у них все-таки появился.

— В таком случае буду счастлив сопровождать вас на его концерт.

— К моему сожалению, вынужден предложить вам сходить на этот концерт в одиночестве. А мне сегодня вечером еще предстоит поизучать кое-какие вещи, заниматься которыми лучше в темноте.

— В таком случае я предпочту кресло перед камином и одну из ваших восхитительных книг.

— Могу порекомендовать вам одну, которую я приобрел совсем недавно, — «Хижина дяди Тома» некоей американской дамы по фамилии Стоу, очень грустная история, которая должна встряхнуть эту нацию и заставить ее исправить одну большую несправедливость. Она, мне кажется, была одной из причин гражданской войны там. А я должен откланяться. Быть может, впрочем, я еще составлю вам компанию поздним вечером. Посидим и чего-нибудь выпьем на сон грядущий.

Но вернулся Холмс очень поздно. Я уже лег в постель. Он не стал меня будить, так что мы увиделись только за завтраком. Я надеялся, что он поведает о своих ночных делах, но он и не подумал. Больше того — Холмс, казалось, вообще не спешил заняться всем этим делом. В своем мышиного цвета халате он неподвижно сидел в задумчивости над чашкой чаю, не прекращая заполнять комнату густыми клубами дыма из своей любимой глиняной трубки.

Тут вдруг на лестнице раздался дружный топот, и в комнату вторглась дюжина самых грязных и оборванных мальчишек в Лондоне. Это была та самая холмсова невероятная банда уличных мальчишек, которых он называл то «Тайной полицией, отделением Бейкер-стрит», то «Подпольной армией», то «Партизанами с Бейкер-стрит».

— Смирно! — скомандовал Холмс.

Мальчишки выстроились каким-то немыслимым зигзагом. На чумазых их мордашках застыло то выражение, которое они сочли подобающим иметь по команде «смирно».

— Ну что, вы нашли его?

— Да, сэр, нашли, — ответил один из них.

— Это я его нашел, сэр, — перебил его другой и, улыбнувшись, обнаружил отсутствие сразу трех зубов.

— Очень хорошо, — сказал Холмс строго, — но не забывайте, что мы работаем вместе, парни. Мы одна команда, и не годится выпячивать свое я. Один за всех, все за одного.

— Так точно, сэр, — крикнули они дружно.

— Докладывайте.

— Это в Уайтчапеле.

— Вот как!

— На Грэйт-Хэптон-стрит, у моста. Улица там очень узкая, сэр.

— Очень хорошо, — сказал Холмс во второй раз. — Вот ваша плата. Ну, а теперь отправляйтесь.

Он дал каждому из мальчишек по блестящему шиллингу. Они удалились с тем же шумом и топотом, с которым пришли, и скоро их пронзительные детские голоса донеслись до нас с улицы.

Холмс выбил свою трубку.

— Уиггинс, вы спрашиваете? О, он делал это просто прекрасно. Сейчас служит в армии. Последнее известие от него пришло из Африки.

— Славный парень, насколько я припоминаю.

— Они все славные. А запасы маленьких нищих в Лондоне неисчерпаемы. Однако мне надо навести справки. Давайте собираться в путь.

Не надо было обладать даром ясновидца, чтобы догадаться, куда мы направляемся. Поэтому я ничуть не удивился, оказавшись перед витриной небольшого ломбарда на Грэйт-Хэптон-стрит в Уайтчапеле. Улица была, как это выявил с помощью дедуктивного метода Холмс и как подтвердили мальчишки, очень узкой. На противоположной ломбарду стороне стояли высокие дома. Когда мы подошли, на витрину как раз упали лучи солнца. На пей было написано: «Джозеф Бэкк, ломбард».

Холмс указал в угол витрины:

— Вот там и лежал набор, Ватсон. Видите, куда падают лучи солнца?

Я смог только кивнуть в знак согласия. Мне уже давно нужно было бы привыкнуть к безошибочности его умозаключений, но доказательства, вновь и вновь приводимые им, все равно потрясали меня.

В ломбарде мае приветствовал пухленький человек средних лет, усы которого топорщились и были подкручены на солдатский манер. Джозеф Бэкк был типичным немцем-предпринимателем, и его попытки подчеркнуто демонстрировать свой прусский дух были комичны.

— Чем могу быть полезен, господа? — сказал он с акцентом.

Мы, вероятно, были немножко повыше рангом, чем его обычные клиенты в этом квартале. Быть может, он надеялся взять у нас в залог какую-нибудь дорогую вещицу. Во всяком случае, хозяин встал перед нами навытяжку и щелкнул каблуками.

— Недавно мне преподнесли в подарок набор хирургических инструментов, — сказал Холмс. — Он был куплен у вас.

Выпуклые маленькие глазки господина Бэкка лукаво прищурились:

— И что же?

— Но один из предметов отсутствует. Мне бы хотелось иметь полный набор. У вас есть хирургические инструменты, среди которых я, быть может, найду недостающий?

— Сожалею, сэр. Но здесь я вам, пожалуй, ничем помочь не смогу.

Разочарование владельца ломбарда было просто безмерным.

— Вы припоминаете этот набор? То есть я хочу сказать — помните, когда вы его продали?

— Конечно, сэр. Только на прошлой неделе. Такие вещи попадают ко мне очень редко. Но когда эта женщина его выкупила и забрала, комплект был полным. Она сказала вам, что один из инструментов отсутствовал?

— Я уже не помню, — ответил Холмс небрежно. — Вы, значит, в данный момент не можете мне ничем помочь?

— Сожалею, сэр. У меня нет ни одного хирургического инструмента, о котором бы стоило вести речь.

Холмс притворился раздосадованным:

— Вот уж не везет так не везет! Все один к одному! Вы доставили мне большую неприятность, Бэкк.

Владелец ломбарда был явно сбит с толку.

— Вы несправедливы ко мне, сэр. Как я могу отвечать за то, что случилось с ящиком, если его уже унесли от меня?

Холмс пожал плечами:

— Наверное, вы правы, — сказал он вскользь. — Но все равно досадно. Конец не близкий. Я добирался до вас через весь город.

— Но, сэр, разве не проще было справиться у той несчастной, которая выкупала этот набор…

— Несчастной? Что вы хотите этим сказать?

Строгий тон, которым это произнес Холмс, перепугал торговца. Он, как большинство своих собратьев, был навязчив в своем стремлении услужить и тут же принялся извиняться:

— Простите, сэр. Та женщина вызвала у меня сострадание. Поэтому я и отдал ей ящичек за бесценок. От шрама все ее лицо перекосило. Кошмар. С тех пор оно мне даже по ночам снится.

— А, — пробормотал Холмс. — Если вы об этом, то понимаю вас.

На лице его отразилось разочарование. Но потом оно вдруг просветлело:

— Мйе пришла в голову одна идея. А что, если я попытаюсь связаться с тем, кто заложил у вас этот ящичек.

— Сомневаюсь, что это возможно. С тех пор прошло уже довольно много времени.

— Как давно это было?

— Сейчас я погляжу в своих книгах.

Наморщив лоб, Бэкк достал из тумбочки какой-то журнал и принялся листать его.

— Вот здесь написано. Почти четыре месяца назад. Как быстро летит время, сэр.

— Верно, — согласился с ним Холмс. — У вас есть фамилия и адрес этого джентльмена?

— Это был не джентльмен, это была дама.

Холмс и я переглянулись.

— Понимаю, — сказал Холмс, — но даже четыре месяца спустя, наверное, стоит попытаться. Как зовут ее, скажите, пожалуйста?

Владелец справился по своей книге:

— Янг. Мисс Салли Янг.

— А ее адрес?

— Приют для бедняков на Монтегю-стрит.

— Странный адрес, — заметил я.

— И вправду, сэр. В самом центре Уайтчапеля. Весьма опасное место сегодня.

— Так оно и есть. Желаю вам всего хорошего, — вежливо сказал Холмс. — Вы были весьма предупредительны.

Когда мы отошли от ломбарда, Холмс тихо засмеялся:

— Надо знать, как обращаться с типами вроде этого Джозефа Бэкка. Если держать его на длинном поводке, с ним можно делать все что угодно, стоит надавить на него открыто — не сдвинешь ни на дюйм.

— Мне показалось, он изо всех сил старался нам помочь.

— Так и есть. Но стоило нам задать наши вопросы хотя бы чуточку более официально — мы бы из него ничего не вытянули. Он даже не сказал бы нам, который час.

— Ваша догадка, Холмс, что скальпель намеренно был изъят из набора, чтобы на что-то намекнуть, подтверждается.

— Может быть. Но это открытие ничуть не продвигает нас вперед. Следующим пунктом в нашем списке, кажется, будет посещение мисс Салли Янг в приюте для бедняков на Монтегю-стрит. Предполагаю, вы уже составили представление об этих двух особах слабого пола, которых мы разыскиваем?

— Конечно. Та, что заложила набор явно испытывала финансовые затруднения.

— Возможно, Ватсон. Но вовсе не обязательно.

— Но если у нее не было затруднений, зачем закладывать инструменты?

— Я склоняюсь к мысли, что в данном случае речь шла об услуге, которую она оказывала третьему лицу. Кому-то, кто был не в состоянии пойти в ломбард или не хотел, чтобы его там видели. Думаю, что хирургический набор вообще едва ли мог принадлежать даме. Хирургия— дело не женское. А что вы думаете о женщине, которая выкупила набор?

— Единственное, что мы знаем о ней, — ее лицо было перекошено вследствие какого-то ранения. Может быть, она — жертва Потрошителя, которой удалось уйти от смертельного удара?

— Великолепно, Ватсон! Просто потрясающая гипотеза. Она достойна восхищения. Однако наблюдения, которые сделал я, лежат в несколько иной сфере. От вас наверняка не укрылось, что господин Бэкк называл ту особу, которая выкупила ящичек, «женщиной», тогда как ту, которая закладывала его, уважительно именовал «дамой». Мы можем, следовательно, с уверенностью предположить, что мисс Салли Янг — личность, заслуживающая некоторого уважения.

— Само собой, разумеется, Холмс. Правда, должен признаться, я не вполне понимаю глубокий смысл этого наблюдения. Просто вторая женщина, несомненно, более низкого общественного положения. Быть может — проститутка. Я уверен, что таких несчастных созданий в этом районе предостаточно.

Монтегю-стрит оказалась неподалеку — меньше двадцати минут пешком от ломбарда. Как выяснилось, она представляла собой короткую улочку, связывающую Перди Корт и Олмстед-серкус, последняя из которых была широко известным прибежищем несметного множества лондонских нищих. Мы свернули на Монтегю-стрит и едва успели сделать несколько шагов, как Холмс резко остановился.

— Ба! Вот так сюрприз!

Я проследил направление его взгляда и увидел в подворотне вывеску, на которой было написано единственное слово «Морг». Я не считаю себя особо впечатлительным человеком, но стоило мне глянуть в темную глубину этого узкого, похожего на туннель прохода, как настроение мое упало точно так же, как накануне, когда я впервые увидел перед собой замок герцогов Шайрских.

— Холмс, — сказал я, — это не приют для бедняков. Может быть, они иносказательно называли так приют для мертвых?

— Давайте не будем спешить с выводами и заглянем внутрь.

С этими словами он вошел в подворотню и толкнул дверь, за которой оказался вымощенный дворик.

— Без сомнения, здесь пахнет смертью, — сказал я.

— Причем, это свежий запах, Ватсон. Иначе, зачем бы здесь оказался наш друг Лестрейд.

В противоположном конце двора стояли всецело поглощенные разговором двое мужчин, и одного из них Холмс узнал быстрее, чем я. В самом деле, это был инспектор Лестрейд из Скотланд-Ярда. Он отощал еще больше и приобрел еще большее сходство с хорьком.

Лестрейд обернулся, заслышав наши шаги. На лице его отразилось изумление.

— Мистер Холмс! Что вас привело сюда?

— Необычайно рад встрече с вами, Лестрейд! — воскликнул Холмс с приветливой улыбкой. — Бальзам на душу — видеть, как Скотланд-Ярд ревностно исполняет свой долг и идет по следу преступника, куда бы ни вел его этот след.

— Не вижу никаких оснований для сарказма, — обиженно сказал Лестрейд.

— Что-то вы очень обидчивы сегодня. Должно быть, вас что-то вывело из себя?

— Если вам не известно, что здесь случилось, значит, вы просто не читали утренних газет, — отрезал Лестрейд.

— И в самом деле, не читал.

Полицейский повернулся ко мне, чтобы поприветствовать.

— Доктор Ватсон! Что-то давненько нас не сводила судьба.

— Даже очень давно, инспектор, надеюсь, что у вас все в порядке?

— Замучил прострел в поясницу. Но ничего, как-нибудь перетерплю, — пожаловался Лестрейд.

Затем мрачно добавил:

— По крайней мере до тех пор, пока не увижу, как этот садист из Уайтчапеля будет болтаться на виселице.

— Что, опять какие-то дела Потрошителя? — резко спросил Холмс.

— Разумеется. Пятое убийство, мистер Холмс. Вы наверняка читали о нем. Хотя я что-то не припоминаю, чтобы вы предлагали Скотланд-Ярду свою помощь в расследовании этого дела.

Холмс даже не стал парировать выпад. Он посмотрел на меня горящими глазами.

— Мы все ближе к сути дела, Ватсон.

— О чем это вы там говорите? — спросил Лестрейд.

— Вы сказали — пятое убийство, инспектор? Вы, наверное, имели в виду, что это — пятое убийство, о котором стало известно?

— Стало известно или нет, Холмс…

— Я просто хотел сказать, что нет никакой уверенности, что их было пять. Вы нашли трупы пяти жертв Потрошителя. Остальные, вероятно, разрезаны на куски и запрятаны более основательно.

— Веселенькая идейка, — пробормотал Лестрейд.

— Можно взглянуть на труп этой «пятой» жертвы?

— Он лежит там, внутри. О, простите, я не представил. Это доктор Мюррей. Он здесь главный.

Доктор Мюррей был хил и очень бледен лидом. Он, казалось, излучал спокойствие, что сразу расположило меня к нему. Такое спокойствие часто встречаешь в тех людях, которым по роду занятий приходится подолгу быть в окружении мертвых.

В ответ на представление Лестрейда он поклонился и сказал:

— Я действительно заведую этим моргом, но предпочел бы сохраниться в памяти потомков и как директор приюта для бедных. Там, в приюте, я могу хотя бы кому-то помочь. А тем несчастным, которые поступают сюда, уже ничто не поможет.

— Ничего, это мы еще поглядим. Негодяй ответит за все! — прервал его Лестрейд и повел нас к дверям.

В нос нам ударил сильный запах фенола, столь хорошо знакомый мне со времен пребывания на службе Ее Величеству в Индии. Помещение, в которое мы вошли, наглядно свидетельствовало, насколько мало люди заботятся о сохранении достоинства мертвых. Это, собственно, была даже и не комната, а, скорее, длинный, широкий коридор, на стены и потолок которого не пожалели извести. По одну сторону, во всю длину стены тянулось некоторое возвышение из досок, на котором стояли грубо сколоченные деревянные столы — на определенном расстоянии друг от друга. Добрая половина этих столов была занята недвижными телами, с головой закрытыми простынями. Однако Лестрейд повел нас не к этой, а к противоположной стене.

Там было еще одно возвышение, на нем — стол, а на столе — покрытые простыней человеческие останки. Можно было догадываться, что над этим столом следовало бы повесить табличку — «Новое поступление».

— Энни Чэпмен, — мрачно сказал Лестрейд. — Последняя жертва убийцы.

С этими словами он откинул простыню.

Когда речь заходила о преступлениях, едва ли был человек более деловитый и бесстрастный, чем Холмс; но в этот раз и на его лице появилось выражение сострадания. Должен был признаться, что и мне тоже стало не по себе, хотя я навидался смертей — и в постели, и на поле брани. Эта девушка была истерзана так, как будто побывала в лапах хищного зверя. Но, к удивлению моему, сострадание на лице Холмса сменилось чем-то вроде разочарования.

— А лицо-то у нее вовсе не порезано, — пробормотал он, и это прозвучало чуть ли не как упрек.

— Потрошитель обыкновенно не трогает лиц своих жертв, — сказал Лестрейд. — Он ограничивается более интимными областями тела.

Холмс уже обрел свою выдержку и холодную рассудительность. Теперь он был готов, не моргнув глазом, наблюдать даже вскрытие. Он коснулся моей руки.

— Обратите внимание, с каким искусством была проведена вся эта ужасная работа, Ватсон. Все это подтверждает то, что мы прочитали в газетах. Этот негодяй орудует своим ножом вовсе не как на душу бог положит.

Инспектор Лестрейд хмуро поглядел на тело.

— Вот по этому разрезу внизу живота не чувствуется никакого особого умения. Убийца мог сделать его кухонным ножом.

— А потом он аккуратно анатомировал низ живота и, вероятно, с помощью скальпеля, — негромко сказал Холмс.

Лестрейд пожал плечами.

— И вот эта вторая рана, прямо в сердце. Она тоже от кухонного ножа.

— Левая грудь была ампутирована по всем правилам хирургического искусства, Лестрейд, — сказал я, и по спине у меня пробежал холодок.

— Потрошитель изрезывает свои жертвы то больше, то меньше. Видимо, все зависит от того, сколько у него есть времени. В некоторых случаях он не успевает сделать почти ничего.

— Это те случаи, когда ему кто-то мешает за его дьявольской работой.

— Как вижу, я вынужден взять назад некоторые свои скоропалительные выводы.

Холмс, казалось, сказал это больше себе, нежели нам.

— Без сомнения, это сумасшедший. К тому же интеллигентный. Вероятно, даже гений.

— Значит, теперь вы убедились, что Скотланд-Ярд в данном случае имеет дело вовсе не со слабоумным, мистер Холмс?

— Ну конечно, Лестрейд. Для меня становится делом чести помочь вам — разумеется, насколько позволят мои скромные силы.

Лестрейд так и вытаращил глаза. Он никогда не слышал, чтобы Холмс столь скромно оценивал свои таланты.

Он даже не нашелся, что ответить — настолько обескуражило его это замечание.

Вскоре, однако, он все же оправился — по крайней мере настолько, что оказался способен повторить свою обычную просьбу:

— Если вам посчастливится сцапать этого дьявола…

— Я не притязаю вовсе ни на какие почести, Ле-стрейд, — ответил ему Холмс. — Все лавры в этом случае достанутся Скотланд-Ярду.

Он запнулся, а потом добавил с хмурым видом:

— Если мы вообще пожнем какие-то лавры.

Он повернулся к доктору Мюррею.

— Может быть, вы разрешите нам осмотреть ваш приют для бедных, доктор?

Доктор Мюррей поклонился.

— Почту за честь, мистер Холмс.

В тот же момент открылась дверь, и вошло существо весьма жалкого вида. В этом жалком подобии человека сострадание вызвало многое, но более всего мне запала в душу совершенная пустота его глаз. Лицо без всякого выражения, полуоткрытый рот были явными признаками сумасшествия. Волоча ноги, существо взобралось на возвышение и воззрилось на доктора Мюррея пустым взглядом, как будто безмолвно спрашивало какого-то разрешения. Тот улыбнулся в ответ так, как улыбаются детям.

— Да, Пьер, ты можешь прикрыть тело.

На лице, дотоле бесстрастном, отразилось крайнее усердие. Я невольно подумал, что так себя ведет верный пес, которому хозяин бросает со стола добрые куски. Доктор Мюррей подал нам знак, и мы спустились с возвышения.

— Мне, пожалуй, пора, — сказал Лестрейд и еще раз потянул воздух своим носиком хорька, чувствуя запах фенола.

— Если вам понадобятся еще какие-то справки, мистер Холмс, — дружелюбно сказал он, — то без церемоний обращайтесь ко мне.

— Благодарю вас, Лестрейд, — сказал Холмс столь же приветливо.

Оба сыщика явно заключили перемирие вплоть до раскрытия этого ужасного дела. И это было, надо сказать, первое перемирие между ними на моей памяти.

Когда мы покидали морг, я еще раз обернулся и увидел, как Пьер заботливо накрывает простыней труп Энни

Чэпмен. От меня не укрылось, что Холмс тоже поглядел на этого несчастного и в его серых глазах промелькнула какая-то мысль.

— Конечно, делается все, что можно, — сказал доктор Мюррей немного спустя, — но в таком большом городе, как Лондон, это все равно, что пытаться вычерпать ложкой море. Море нищеты и отчаяния.

Мы вышли из морга и как раз пересекали вымощенный камнем внутренний двор. Сюда выходила еще одна дверь из приюта. За ней оказалось столь же убогое, хотя и несколько менее мрачное царство. Низкое, длинное каменное здание приюта было очень старым. Первоначально в нем располагалась конюшня, и до сих пор можно было различить на стенах следы от бывших перегородок между стойлами. И здесь тоже все было побелено толстым слоем извести.

Однако запах фенола уже не царил здесь безраздельно— он смешивался с не столь неприятными запахами лекарств, а также с тяжелым духом варева из овощей и запаха немытых тел.

Помещение, в котором мы оказались, было длинным, будто вокзал. По несколько бывших боксов для лошадей здесь объединяли, ломая перегородки, и получались большие отсеки, приспособленные к различным их нынешним целям. Таблички, написанные готическим шрифтом, указывали на месторасположение спален для мужчин и для женщин. Имелось также помещение для врачебных осмотров, а перед ним — комната ожидания с каменными скамьями. Таблички прямо перед нами указывали: «К молельне», «К столовой». Входы в женские спальни были занавешены. Зато входы в мужские спальни были открыты и через них можно было наблюдать, как несколько жалких личностей спят на железных нарах.

Трое пациентов сидели в ожидании приема перед этим «медицинским кабинетом». В самом «кабинете» расположился огромный мужчина, который, кажется, весь день работал трубочистом и явился сюда прямо с крыши. С мрачным видом он сидел, не сводя взгляда с симпатичной молодой дамы, которая как раз заканчивала перевязывать его огромную ногу, покоившуюся на небольшой скамеечке. Она выпрямилась и убрала со лба темную прядь.

— Глубокий порез осколком стекла, — сообщила она доктору Мюррею свой диагноз.

Доктор наклонился, чтобы осмотреть повязку. Ноге громилы он уделил никак не меньше внимания, чем это было бы сделано в самом лучшем кабинете на Харли-стрит. Потом выпрямился и приветливо заговорил с мужчиной.

— Завтра вы должны прийти снова на перевязку, друг мой. Но приходите непременно.

Громила не выразил ни малейшей благодарности.

— Сейчас мне и сапог не надеть, не налезет. Как же мне прийти?

Это было сказано таким тоном, будто во всем виноват врач. Я просто не мог сдержаться.

— Если бы вы были трезвы, милейший, то, вероятно, не наступили бы на это стекло.

— Это еще не самый большой грех, — сказал он, осклабившись, как дракон. — Неужели человеку уже и стаканчик нельзя себе позволить?

— Что-то я сомневаюсь, чтобы дело у вас ограничивалось одним стаканчиком.

— Пожалуйста, подождите минуту здесь, — сказал доктор Мюррей. — Пьер принесет вам костыль. У нас всегда есть несколько в запасе, специально для таких случаев.

Затем повернулся к юной даме.

— Салли, эти господа — мистер Холмс и его коллега, доктор Ватсон. Господа, позвольте мне представить вам мисс Салли Янг. Мисс Салли Янг — моя племянница и правая рука. Я просто не знаю, что бы стало с приютом, если бы не она.

Салли Янг протянула каждому из нас свою тонень-кую руку.

— Это честь для меня, — сказала она со всей сдержанностью и скромностью, — ваши имена мне известны. Но я никогда не думала, что доведется лично свести знакомство с двумя такими знаменитостями.

— Вы чересчур добры к нам, — пробормотал Холмс.

Она проявила необычайное великодушие и такт, поставив мое имя в один ряд с именем Холмса, а ведь я был его тенью — не более. Я учтиво поклонился.

Доктор Мюррей тем временем сказал:

— Я принесу костыль сам, Салли, не могла бы ты проводить мистера Холмса и доктора Ватсона по приюту и показать им все? Может быть, они пожелают посмотреть молельню и кухню?

— Конечно же, могу. Я целиком в вашем распоряжении, джентльмены.

Доктор Мюррей быстро пошел куда-то в направлении морга, а мы двинулись дальше в сопровождении мисс Янг. Однако прошли совсем немного — не успели мы дойти до двери, как Холмс сказал со всей непосредственностью:

— Сегодня у нас очень мало времени, мисс Янг. Быть может, все остальное мы осмотрим в следующий раз. Нас привел сюда чисто профессиональный интерес.

Девушка, казалось, ничуть не удивилась.

— Понимаю, мистер Холмс. Чем я могу быть вам полезна?

— Надеюсь, что можете. Некоторое время назад вы. заложили в ломбард на Грэйт-Хэптон-стрит некий предмет. Припоминаете?

— Ну конечно, — ответила она, ни секунды не задумываясь. — Это ведь было не так давно.

— Не могли бы вы нам сказать, как вы стали обладательницей этого ящичка и почему вы его заложили?

— Разумеется, могу. Он принадлежит Пьеру.

Это известие прямо-таки потрясло меня, но Холмс и бровью не повел.

— Этому бедняге, который сошел с ума?

— Как это ни прискорбно, но его поразило безумие, — ответила девушка.

— И помешательство его безнадежно, смею предположить, — продолжал Холмс. — Мы только что его видели. Не могли бы вы сказать нам что-либо о его происхождении?

— Мы совершенно ничего не знаем о том, кем он был, прежде чем оказаться здесь. Правда, его появление было достаточно примечательным. Однажды вечером, уже довольно поздно, я проходила через морг, а он там стоял возле одного из тел.

— И что он делал с ним, мисс Янг.

— Ровно ничего. Просто стоял рядом с трупами и был в том болезненном состоянии, которое вы наверняка заметили. Я заговорила с ним и отвела к своему дяде. С тех пор он здесь. Полиция его, кажется, не разыскивает — ведь инспектор Лестрейд не выказал к нему ни малейшего интереса.

Мисс Салли Янг еще больше выросла в моих глазах. Можно было просто подивиться ее храбрости. Девушка, которая одна ночью идет через морг, видит такого странного типа, как Пьер, около трупов, и не убегает от него в ужасе!

— Из этого еще ничего не следует, — сказал вдруг Холмс и замолчал.

— Что вы сказали, сэр?

— Так, просто было одно соображение. Рассказывайте, пожалуйста, дальше, мисс Янг.

— Мы решили, что кто-то, должно быть, привез Пьера в приют и оставил — примерно так, как матери-одиночки подкидывают своих детей к воротам домов призрения. Доктор Мюррей обследовал его и установил, что он незадолго до этого перенес тяжелую травму головы. У него создалось впечатление, что Пьера кто-то жестоко избил. Раны на голове уже зажили, но ничто не может снять пелены с его разума — она осталась навсегда. Он оказался безобидным и так трогательно старается помогать нам во всем, что бы мы ни делали. Мы уже считаем его совсем своим. Разумеется, у нас и в мыслях нет выгонять его обратно в этот жестокий мир, где ему просто не выжить.

— А хирургический набор?

— Он держал в руках узелок. Ящичек был завернут в одежду и представлял собой единственную более или менее ценную вещь.

— Он что-нибудь рассказывал вам о себе?

— Ничего. Он вообще способен говорить только с трудом — отдельные слова, которые очень сложно разобрать.

— Но откуда же вам известно, что его зовут Пьер?

Она засмеялась и слегка покраснела, что очень шло к ней.

— Это я окрестила его на свой страх и риск. На некоторых вещах из одежды, которые у него были с собой, оказались французские этикетки. С собой у него был пестрый носовой платок, на котором были вытканы французские слова. Только по этой причине и ни по какой другой я стала звать его Пьер, хотя и уверена, что он никакой не француз.

— А как получилось, что вы заложили набор? — осведомился Холмс.

— Это же совершенно естественно. Как я уже сказала, у Пьера с собой почти ничего не было, а средства у приюта невелики. Мы были просто не в состоянии приобрести Пьеру что-либо из одежды. Поэтому мне и пришло в голову заложить хирургический набор. Он, без сомнения, представлял определенную ценность, а Пьеру все равно бы больше не понадобился. Я сообщила ему свой план, и, к удивлению моему, он энергично выразил свое согласие.

Тут она вдруг запнулась, а потом засмеялась.

— Вся сложность ситуации состояла в том, что он никак не хотел брать вырученные деньги, а был намерен пожертвовать их на содержание приюта.

— Это значит, что благородные чувства у него по-прежнему сохранились. По крайней мере — чувство благодарности.

— Ах, еще бы! — от всей души согласилась Салли Янг. — А теперь, сэр, быть может, вы позволите мне самой задать вам вопрос? Почему вас так интересует этот хирургический набор?

— Кто-то прислал его мне.

Ее глаза удивленно округлились.

— Значит, кто-то его выкупил?

— Выходит так. Как вы думаете, что имело в виду это не известное нам лицо, посылая набор мне?

— Представления не имею.

Она подумала секунду и добавила:

— Вовсе не обязательно набор выкупили специально, чтобы послать вам. Я думаю, что кто-то мог чисто случайно наткнуться на этот ящик и купить его, соблазнившись дешевизной.

— Когда ящик попал ко мне, одного из инструментов не хватало.

— Это странно. Что бы это могло значить?

— Набор был полным, когда вы его закладывали?

— Конечно.

— Благодарю, мисс Янг.

В этот момент дверь перед нами открылась и вошел мужчина. Было бы, наверное, преувеличением сказать, что я никого не ожидал встретить здесь менее, чем лорда Карфакса. Но он не был и первым из тех, кого я был готов здесь увидеть.

— Ваше Лордство! — воскликнул Холмс. — Вот наши дороги и пересеклись снова.

Лорд Карфакс, казалось, был совершенно потрясен встречей. Возникла неловкая пауза.

Наконец, Салли Янг нарушила воцарившееся молчание:

— Вы уже знакомы с обоими господами, Ваше Лордство?

— Только вчера мы имели удовольствие познакомиться, — сказал Холмс. — В резиденции герцога Шайрского.

Лорд Карфакс вновь обрел дар речи:

— Мистер Холмс имеет в виду загородную резиденцию моего отца.

Потом он повернулся к Холмсу и сказал:

— То, что вы встретили меня, объяснить гораздо легче, чем ваше собственное присутствие здесь, господа. Я провожу в приюте немалую часть своего времени.

— Лорд Карфакс — наш добрый ангел, — сказала Салли Янг. — Он жертвует нам так много своего времени и своих денег, что приют принадлежит ему в той же степени, что и нам. Без него приют просто прекратил бы свое существование.

Лорд Карфакс зарделся:

— Вы преувеличиваете, любовь моя!

Она одарила его сияющим взглядом и коснулась его руки.

— Лорд Карфакс! В морг привезли новую жертву. Вы слышали об этом?

Он хмуро кивнул.

— Я думаю, будет этому конец или нет? Мистер Холмс, вы вероятно уже используете весь свой богатый опыт, включившись в охоту за Потрошителем?

— Посмотрим, что из этого выйдет, — коротко ответствовал Холмс. — Мы и так уже злоупотребили вашим временем, мисс Янг. Думаю, что мы непременно увидимся снова.

С этими словами мы откланялись и вышли через морг, в котором не было ни души.

Спустилась ночь. Фонари Уайтчапеля отбрасывали свой неверный свет на пустынные улицы, еще более сгущая тени, вместо того, чтобы прогонять их.

Я поднял воротник пальто.

— Должен сказать, Холмс, что сейчас за славный огонь в камине и чашку горячего чая…

— Осторожно, Ватсон! — вскричал Холмс, обладавший несравненно более быстрой реакцией, и уже в следующий миг мы отчаянно сражались за свою жизнь.

Три негодяя выскочили из подворотни и напали на нас.

Я увидел, как сверкнул нож. Один из них крикнул:

— Вы двое — берите на себя длинного!

Таким образом, моим противником оказался третий бандит, и мне пришлось всерьез схватиться с ним, если учесть, что он был вооружен.

Он бросился на меня так яростно, что едва ли приходилось сомневаться в его намерениях. Я увернулся, и должен сказать, что опоздай я на секунду, было бы поздно. Ведь моя трость вылетела у меня из рук, и я непременно получил бы удар ножом в бок от этого негодяя, если бы, он, в своей отчаянной попытке достать меня, не поскользнулся сам. Он упал вперед, и удар ножом пришелся в пустоту, а я инстинктивно отпрянул и выставил колено. Ощутив боль, я с радостью понял, что моя коленная чашечка угодила прямо в лицо нападавшему. Он заревел от боли и, перевернувшись, упал на спину. Кровь ручьем полилась у него из носа.

Холмс сохранил при себе как трость, так и полное самообладание. Краем глаза я успел увидеть, как он стал защищаться. Действуя тростью, как шпагой, он сделал выпад и поразил того из негодяев, который был ближе к нему, в пах. Острый стальной наконечник вонзился довольно глубоко, и бандит, испустив крик боли, упал, схватившись за живот.

Больше я ничего не успел увидеть, потому что мой противник снова оказался на ногах и бросился на меня. На этот раз лезвие было нацелено мне в шею, но я сумел перехватить его запястье.

Между нами завязалась отчаянная борьба. Сцепившись, мы упали на мостовую. Противник мой был тяжелым, сильным мужчиной, и хотя я изо всех сил пытался отвести его руку с ножом, лезвие постепенно приближалось к моей шее. Я уже совсем было собрался распрощаться с жизнью, но вдруг глаза моего противника остекленели— это Холмс изо всех сил ударил его тростью по голове. Мне стоило немалых трудов выбраться из-под его грузного тела. В тот же момент один из противников Холмса вскрикнул от боли и ярости.

Другой рявкнул:

— Сматываемся, Батч! Эти нам не по зубам.

Они подхватили моего противника, и все трое исчезли в темноте.

Холмс опустился на колени рядом со мной.

— Ватсон! Все в порядке? Он не задел вас ножом?

— Ни царапины, Холмс. Цел и невредим, — заверил я его.

— Никогда не простил бы себе, если бы с вами что-нибудь случилось.

— А вы, старина? Вы-то не пострадали?

— Так, пустяки. Один удар по бедру.

Помогая мне встать на ноги, он хмуро добавил:

— Но какой же я глупец! Даже не посчитаться с возможностью такого нападения! Дело быстро принимает новый оборот.

— Не казнись, Холмс. Кто бы вообще мог знать заранее…

— Моя специальность как раз и заключается в том, чтобы знать заранее.

— Во всяком случае, вы все же были настороже и только благодаря вам мы обратили их в бегство, хотя они и располагали всеми преимуществами.

Но Холмс все не успокаивался.

— Я действовал слишком медленно, Ватсон, — сказал он. — Слишком медленно. Но теперь нам пора поторапливаться. Пойдем, найдем кэб, чтобы отвезти вас к столь желанному огню в камине и горячему. чаю.

Экипаж вскоре был найден, и мы отправились, грохоча по мостовой, в направлении Бейкер-стрит.

— Хотел бы я знать, кто их послал, — проговорил Холмс.

— Без сомнения, тот, кто предпочел бы видеть нас мертвыми, — отозвался я.

— Однако противник наш, кто бы он ни был, ошибся в выборе исполнителей. Ему следовало бы нанять молодцов посерьезнее. Эти чересчур горячились, что негативно сказалось на силе их ударов.

— К счастью для нас, Холмс. К счастью для нас.

— Одного они добились, во всяком случае. Если у меня до последнего момента и оставались еще какие-то сомнения относительно этого дела, то теперь я ни за что не отступлюсь от него.

Холмс сказал это тоном, не предвещавшим ничего хорошего, и больше не проронил ни слова до самого завершения нашей поездки. Лишь когда мы уже сидели перед пылающим камином, а миссис Хадсон заваривала нам чай, он снова обратился ко мне.

— Оставив вас вчера в одиночестве, Ватсон, я внес ясность в некоторые второстепенные аспекты этого дела. Известно ли вам, что в Национальной Галерее есть картина, изображающая обнаженную натуру — и недурная картина, замечу! — принадлежащая кисти Кеннета Осборна?

— Я не ослышался? Кеннета Осборна? — воскликнул я.

— Да. Кеннета Осборна, герцога Шайрского.

Он пропечатал всю ночь напролет и встретил рассвет за столом — с красными глазами, щетиной на подбородке и голодным желудком.

Эллери направился на кухню, где достал из холодильника бутылку молока и три сандвича, оставшихся еще с вечера. Он проглотил их, выцедил до последней капли содержимое бутылки, промокнул рот салфеткой, вздохнул, потянулся и взялся за телефон.

— Доброе утро, папа. Ну, кто победил?

— В чем победил? — недовольно спросил инспектор Квин на Бермудах.

— В метании подковы.

— Ах, вот ты о чем… Они продули мне пару этих гнутых железок. Как погодка в Нью-Йорке? Отвратительная, надеюсь.

— Погодка? — Эллери бросил взгляд в окно, но жалюзи оказались закрытыми. — Честно говоря, пап, не знаю. Я проработал всю ночь напролет.

— А меня отправил мучиться от безделья! Сын мой, почему бы тебе самому не приехать сюда?

— Не могу. Мне надо во что бы то ни стало домучить книгу, к тому же добавилось еще кое-что. Вчера вечером заходил Грант Эймз. Выпил весь бар и оставил взамен пакет.

— Вот как? — с интересом спросил инспектор. — Что за пакет?

Эллери рассказал.

Старший Квин вздохнул.

— Сущий вздор. Кто-то хочет над тобой подшутить. И что же, ты прочел?

— Пару глав. Должен признать, сделано довольно неплохо. Захватывающе написано, можно сказать. Но когда я читал, мне явилась муза, и я снова сел за машинку. А какие у тебя планы на сегодня, папа?

— У меня скоро солнечный удар будет на этом проклятом пляже! Эллери, я так скучаю, что скоро волком взвою. Может, ты разрешишь мне все-таки вернуться домой?

— Нет, — ответил Эллери. — Получи сперва солнечный удар. Впрочем, знаешь что? Может, ты почитаешь развлечения ради этого неопубликованного Шерлока Холмса?

Судя по интонациям инспектора Квина, он задумал какую-то хитрость.

— Вот что! Мне пришла в голову замечательная идея. Я сейчас позвоню в аэропорт, закажу билет и мигом прилечу за этой тетрадью в Нью-Йорк…

— Э, нет. Так дело не пойдет. Я сам пришлю тебе рукопись.

— К черту твою рукопись! — рявкнул отец.

— Пока, папа! — ласково попрощался Эллери. — Не забывай свои солнечные очки, когда идешь на пляж. Хорошо кушай, ничего не оставляй в тарелке.

И поспешил положить трубку.

Сощурившись, он поглядел на часы. Он еле видел их сквозь розовую пелену перед глазами, как и пишущую машинку.

Тогда он отправился в ванную, принял душ и вернулся уже в пижаме. Первое, что он сделал по возвращении— выдернул из розетки телефонный шнур. Затем взял в руки дневник доктора Ватсона.

Почитаю разве что на сон грядущий, может, быстрей засну, подумал он, лукавя с самим собой.

Поутру, когда я проснулся, Холмс уже был на ногах и расхаживал по комнате из угла в угол. Он ни словом не помянул наше вчерашнее приключение, зато сказал:

— Ватсон, смею ли я просить вас о небольшом одолжении — сделать для меня некоторые записи?

— С удовольствием.

— Должен принести вам свои извинения, что низвожу вас до степени секретаря, но у меня есть на то особая причина, по которой все детали этого дела надлежит записать в максимально связной форме,

— Особая причина?

— Конечно. Если у вас нет иных планов на сегодняшний вечер, мы посетим моего брата Майкрофта в его клубе. Консультация с ним могла бы быть весьма полезной. Как вам известно, аналитические способности Майкрофта в определенном отношении превосходят мои.

— Я знаю, что вы очень высокого мнения о нем.

— Он, конечно, кабинетный теоретик, поскольку для него нет ничего более неприятного, чем сниматься с насиженного места. Если бы кто-нибудь изобрел специальное кресло, которое доставляло бы человека из дома на работу и обратно, то Майкрофт первым купил бы его.

— Я припоминаю — в размышлениях он всегда строго следует своей методе.

— А в результате оказывается, что все загадки — включая загадку человеческой жизни — сводятся у него к комбинациям наподобие шахматных. На мой взгляд, метода эта имеет достаточно ограниченное применение. Но для упорядочения обширного материала она подчас бывает очень полезна.

Холмс потер руки.

— Ну, а теперь составим список наших действующих лиц. Первым из них, хотя и не обязательно главным, будет герцог Шайрский…

На протяжении часа Холмс сводил воедино все, что нам известно, а я записывал. Потом он принялся мерить большими шагами нашу квартиру, а я приводил записи в некоторое подобие порядка. Закончив, я передал Холмсу нижеследующее резюме. Разумеется, в нем отразилась и та информация, которая дотоле была мне неизвестна — факты, которые Холмс выяснил накануне вечером.

Герцог Шайрский (Кеннет Осборн)

В настоящий момент является обладателем титула и земель, которыми его род владеет с 1420 года. Двадцатый герцог по прямой линии. Ведет спокойный образ жизни, иногда — в своих поместьях, иногда — в городском доме на Беркли-стрит, где занимается живописью. Имеет двух сыновей, супруга, их мать, умерла десять лет назад. Второй раз не женился.

Лорд Карфакс (Ричард Осборн)

Старший сын Кеннета. Ближайший наследник герцогского титула. Отец Деборы. Трагическая смерть супруги при родах. Ребенок воспитывается гувернанткой в поместье в Девоншире. Между отцом и дочерью существует очень большая привязанность. Лорд Карфакс демонстрирует явную склонность к благотворительной деятельности. Щедро жертвует деньги и тратит много своего времени на лондонский приют для бедняков на Монтегю-стрит — прибежище для тех, кто остался без средств.

Майкл Осборн

Второй сын Кеннета. Принес отцу много стыда и горя. По свидетельским показаниям, Майкла удручало то, что он был ущемлен в правах — положение младшего сына, не имеющего прав наследования. Потому он предавался порочной жизни. В довершение всего, как говорят, женился на уличной шлюхе, движимый постыдным намерением опозорить тот титул, который не мог унаследовать, н, как кажется, сделал такой шаг исключительно по этой причине. Столь достойный всяческого порицания брак он заключил, видимо, в те времена, когда изучал в Париже медицину. Вскоре после этого его выгнали из Сорбонны. Дальнейшая его судьба и местопребывание в настоящее время неизвестны.

Джозеф Бэкк

Владелец ломбарда, расположенного на Грэйт-Хэп-тон-стрит. Роль его в этом деле, судя по тому, что мы знаем в настоящее время, достаточно темна.

Доктор Мюррей

Исполненный самопожертвования врач, осуществляющий надзор за анатомическим театром на Монтегю-стрит и посвящающий всю свою жизнь без остатка соседнему с этим заведением приюту для бедняков, который основал сам.

Салли Янг

Племянница доктора Мюррея. Все свое время отдает приюту. Самоотверженная попечительница о больных и бедных: это она заложила хирургический набор в ломбард Бэкка. На все вопросы отвечала с готовностью, как кажется, ничего не скрывала.

Пьер

Явно безобидный сумасшедший, которого взяли в приют и который выполняет там несложные работы. Хирургический набор был найден среди его вещей и заложен мисс

Янг, чтобы доставить ему средства. До этого, кажется, пребывал во Франции.

Женщина с перекошенным лицом — от шрама

О ней ничего не известно.

Холмс пробежал глазами все резюме, нахмурил лоб и явно остался недоволен.

— Если весь этот перечень и не открывает нам ничего нового, то он, по крайней мере, показывает, сколь мизерных результатов мы достигли и сколь много нам еще предстоит сделать, — сказал он. — Я уже не говорю о жертвах Потрошителя. Это — еще одна причина, чтобы поторопиться. Мы знаем уже о пяти жестоких убийствах, и нет никаких сомнений, что каждая минута наших раздумий и колебаний может стать роковой — произойдет еще одно. Если вам будет угодно одеться, Ватсон, мы найдем экипаж и отправимся в клуб Диогена.

Пока мы тряслись по мостовой, Холмс был, казалось, всецело погружен в свои мысли, но я, тем не менее, решился отвлечь его — мне вдруг пришла в голову одна идея.

— Холмс, — сказал я, — когда мы возвращались из загородной резиденции герцога Шайрского, вы обмолвились, что лорд Карфакс совершил две ошибки. Об одной из двух, сдается мне, я догадался.

— В самом деле?

— Мне бросилось в глаза, что он даже не спросил, как у вас оказался хирургический набор. Напрашивается вывод, что он уже знал, как.

— Отлично, Ватсон.

— Принимая во внимание это упущение, мы, вероятно, вправе предположить, что он сам прислал его вам?

— Во всяком случае, у нас есть некоторое право предполагать, что он знал, кто отправитель.

— А это означает, что лорд Карфакс, вероятно, сможет помочь нам установить, кто эта женщина со шрамом на лице. Он даст нам ключ.

— Весьма возможно, Ватсон. Но найти ключ — еще не значит открыть им дверь.

— Второй промах Его Лордства от меня, признаюсь честно, укрылся.

— Припомните — когда я в присутствии лорда Кар-факса намеренно уронил ящичек так, что инструменты рассыпались по полу, он был столь учтив, что собрал их для нас.

— И что же?

— То, что от вас укрылось, вероятно — это привычность действий, с которой он складывал их в ящичек — каждый инструмент сразу на свое место, почти не глядя и ни секунды не раздумывая.

— Ну конечно же!

— А теперь, когда вы припомнили, что вы можете сказать о Его Лордстве на основании этого наблюдения?

— Что он отлично знаком с хирургическими инструментами, хотя и утверждает, что никогда не учился медицине и не имел никакого врачебного опыта.

— Вот именно. Запомним это: придет время — пригодится. Однако мы уже приехали, и Майкрофт ожидает нас.

Клуб Диогена! Я хорошо помнил его, хотя доныне всего лишь раз побывал здесь, в тишине его комнат. Тогда Майкрофт переложил на плечи своего более деятельного брата таинственное дело грека-переводчика — дело, которое я имел удовольствие и честь описать, к радости немалого числа поклонников Холмса.

Клуб Диогена был основан теми достойными мужами, которые посреди суетного большого города искали уединения, и устроен он был в совершенном соответствии с их запросами. Завсегдатаи могли найти здесь роскошную обстановку, мягкие кресла с высокими спинками и отличную кухню. Все правила, принятые здесь, ориентированы на выполнение главной задачи клуба и выполняются строжайшим образом. Правила эти ограничивают, даже запрещают любые проявления общительности. Всякие разговоры за пределами комнаты для посетителей, куда мы были бесшумно препровождены, строжайше запрещены. Членам клуба вообще воспрещается обращать внимание на других его членов. Одно из преданий клуба — явно, впрочем, вымышленное — гласит: какой-то его член умер в своем кресле от сердечного приступа, и это было замечено лишь тогда, когда другому члену клуба бросилось в глаза, что «Таймс», который был в руках у покойного — трехдневной давности.

Майкрофт Холмс ожидал нас в комнате для посетителей: он, как я узнал позднее, отдыхал от напряженных трудов правительственного консультанта — Уайтхолл был здесь очень неподалеку, буквально за углом. Смею добавить, что работа для правительства была неслыханным отступлением от его прежде непоколебимых привычек.

Ни один из братьев после взаимных приветствий не спешил переходить к делу. Майкрофт имел весьма малое сходство со своим младшим братом. Это был высокий добродушный человек с густой седой шевелюрой и грубыми чертами лида. При встрече он раскрыл брату объятия и воскликнул:

— Шерлок! Ты великолепно выглядишь. Тебе, вероятно, идут на пользу твои постоянные разъезды по Англии и путешествия на континент.

Затем он протянул свою мощную руку мне и сказал при этом:

— Доктор Ватсон! Как я слышал, вы бежали из когтей Холмса под крылышко супруги. Как вас угораздило снова попасть к нему в лапы? Что случилось?

— Я весьма счастлив в браке, — заверил я его. — Моя жена в настоящее время поехала навестить тетю.

— А вы тотчас оказались в западне у Холмса!

Майкрофт засмеялся от всего сердца. Для человека необщительного он обладал просто удивительным талантом сообщать другим хорошее настроение. Он приветствовал нас, стоя в дверях, а теперь подошел к окну, из которого открывался вид на одну из самых оживленных деловых улиц Лондона. Мы тоже подошли к нему, и оба брата стояли сейчас рядом, наблюдая за уличной суетой.

— Шерлок! — сказал Майкрофт. — Со времени твоего последнего визита я больше ни разу не переступал порог этой комнаты. Но лица людей там, за окном, ничуть не изменились. Кажется, это одни и те же люди. Поглядишь на них — и думаешь, будто наша встреча была только вчера.

— И все же, — негромко сказал Холмс, — изменения произошли. Старые злодейства похоронены, зато пришел черед новых.

Майкрофт указал на улицу.

— Вон те двое, которые стоят у сточной канавы. Они, по-твоему, тоже составляют сейчас какой-нибудь зловещий заговор?

— Кто? Фонарщик и бухгалтер?

— Вот-вот, именно они.

— Едва ли. Фонарщик сейчас утешает бухгалтера, который недавно потерял свое место.

— Тут я с тобой соглашусь. Бухгалтер, без сомнения, найдет новое место, но столь же быстро потеряет его и снова очутится на улице.

Я просто не мог не прервать их.

— Стоп, стоп! — сказал я и добавил, как обычно: — Для меня это уже слишком.

— Эх, Ватсон, Ватсон, — пожурил меня Майкрофт. — Я не думал, что вы такой ненаблюдательный — после стольких лет, проведенных в обществе Шерлока. Разве вы не можете даже на таком удалении разглядеть на пальцах этого человека следы от чернил — черных и красных? А ведь это надежный признак, что человек трудится бухгалтером, не правда ли?

— Обратите также внимание на кляксу, которую он ухитрился посадить себе на воротничок, — добавил младший Холмс, — а также примите во внимание жалкое состояние его костюма, который некогда был очень приличным и недешевым.

— По всему этому не так трудно догадаться, дорогой мой Ватсон, — снова подал голос Майкрофт, — что этот человек столь же неаккуратен и во время работы. Представьте теперь, что у него строгий работодатель…

— И не просто строгий, — а такой, который не спустит ни малейшей оплошности, — сказал Шерлок. — Свидетельство тому — газета с объявлениями о вакансиях, которая торчит у бухгалтера из кармана. Он, стало быть, лишился работы.

— Но вы почему-то сделали вывод, что он найдет себе место, — запальчиво сказал я Майкрофту. — Если этот тип такой уж негодный работник, почему, спрашивается, его кто-то должен нанять снова?

— Большинство работодателей этого и не делают. Но поглядите, как много объявлений в газете он уже зачеркнул— видимо, он там уже побывал и побеседовал. Тот, кто с такой энергией берется за поиски места, в конце концов добивается успеха.

Мне оставалось только махнуть рукой.

— Признаю свое поражение, как всегда! Но вот то, что второй — фонарщик… Это уже из сферы чистой фантазии!

— Тут мы имеем дело с более сложным случаем, — ответил мой друг Шерлок Холмс. — Но обратите внимание на характерную потертость его правого рукава — от обшлага вверх.

— По этому признаку вы всегда безошибочно определите фонарщика, — кивнул Майкрофт.

— Когда он поднимает свою палку со свечкой, чтобы зажечь газовый фонарь, — пояснил Холмс, — он всякий раз елозит нижним ее кондом по рукаву — в одном и том же месте. В самом деле, это элементарно, Ватсон.

Не успел я задать еще какой-то вопрос, как хорошее настроение Холмса вдруг улетучилось, и он отвернулся от окна, нахмурив лоб.

— Как бы я хотел, чтобы та загадка, которая сейчас перед нами, разрешалась столь же легко и просто. Потому мы и здесь, Майкрофт.

— Тогда — ближе к делу. Во второй половине дня у меня нет ни минуты свободного времени.

Спустя двадцать минут мы сидели в молчании, погрузившись в глубокие мягкие кресла комнаты для посетителей.

Майкрофт нарушил воцарившееся молчание.

— Ты ясно обрисовал мне положение вещей, Шерлок. Но ведь такую загадку ты можешь решить и без моей помощи.

— Я тоже так полагаю. Однако время торопит. Прежде всего — надо предотвратить дальнейшие покушения. К тому же — ум хорошо, а два лучше — ты можешь подать такую мысль, до которой я смогу дойти, только потратив столь ценный сейчас день, а то и два.

— Тогда давай еще раз зафиксируем, что тебе удалось сделать. Или, лучше сказать, что тебе не удалось. Сведения твои весьма неполны.

— Признаю твою правоту.

— Но в каких-то вещах ты напал на след — об этом достаточно ясно говорит попытка убить тебя и Ватсона. Или ты считаешь это случайностью?

— Ничуть!

— Ия тоже не считаю. — Майкрофт ущипнул себя за мочку уха. — Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы определить, кто этот таинственный Пьер.

— Разумеется, нет, — согласился Холмс. — Это —

Майкл, второй сын герцога Шайрского.

— Отец, вероятно, не знает о тяжелой травме, которую перенес его младший сын. Лорд Карфакс, напротив, знает наверняка, что Майкл живет в этом приюте для бедняков — ведь совершенно невозможно, чтобы он не узнал младшего брата.

— От меня не укрылось, — сказал Холмс, — что лорд Карфакс был не вполне откровенным с нами.

— Интересный человек. Филантропия — хорошее прикрытие для всякого рода постыдных дел. Лорд Кдрфакс вполне мог п сам позаботиться о том, чтобы Майкл оказался в заведении доктора Мюррея.

— Равно как и о том, чтобы он получил травму головы, — мрачно добавил Холмс.

— Может быть. Однако ты должен найти недостающие камешки от этой мозаичной картины, Шерлок.

— Но время не ждет, Майкрофт! Время! Вот в чем проблема. Во всей этой путанице я должен найти ту ниточку, которая поведет меня дальше, и найти ее я должен очень быстро.

— Я думаю, ты должен найти какой-нибудь способ оказать давление на Карфакса.

Я прервал их.

— Можно задать вопрос?

— Разумеется, Ватсон. Мы вовсе не думали исключать вас из разговора.

— Едва ли я буду особенно полезен вам, но хочу сказать: найти Джека Потрошителя — это, несомненно, наша важнейшая задача. А потому я спрашиваю: как вы думаете, среди тех, с кем мы успели познакомиться, был убийца?

Шерлок Холмс улыбнулся.

— А вы сами, Ватсон, кому бы отвели эту сомнительную честь?

— Если бы от меня потребовали непременно назвать кого-нибудь, то мое подозрение упало бы на сумасшедшего. Хотя, признаюсь, я уже один раз обманулся в нем, не догадавшись, что он — Майкл Осборн.

— Почему вы остановили свое подозрение на нем?

— Боюсь, что у меня нет к тому конкретных причин. Но у меня до сих пор стоит перед глазами картина — как он закрывал простыней тело той несчастной в морге. Разумеется, впечатление такого рода не может служить доказательством, но поверьте — он делал это так, что у меня волосы встали дыбом. Вы ведь помните, Холмс, — доктор Мюррей велел этому «Пьеру» закрыть тело убитой. Когда он расправлял простыню, его руки просто с какой-то нежностью оглаживали холодное тело. Мне даже показалось, что он просто влюблен в жертву.

Наступила минутная пауза — братья обдумывали сказанное мною. Затем Майкрофт сказал с полной серьезностью:

— Чрезвычайно важное замечание, Ватсон. Правда, вам известно, разумеется, насколько трудно толковать действия, направляемые больным рассудком. Но ваша инстинктивная антипатия, может статься, гораздо более ценна, чем вся наша логика.

— Без сомнения, это наблюдение стоит того, чтобы над ним поразмыслить, — добавил Холмс.

Мне, правда, все-таки показалось, что ни один из них так и не придал моим словам большого значения. Они просто проявили вежливость — и не более того.

Майкрофт поднялся со своего кресла, давая понять, что разговор окончен.

— Ты должен собрать побольше улик, Шерлок.

Его брат сжал кулаки.

Мне вдруг пришло в голову, что во время всего этого визита к Майкрофту мой друг был так не похож на себя— на того уверенного в себе, спокойнрго Холмса, которого я привык видеть. Я еще раздумывал о причине этого, когда Майкрофт спокойным голосом сказал:

— Мне кажется, я знаю, отчего ты испытываешь трудности, Шерлок. К этому делу ты примешиваешь собственные чувства. А этого следует избегать.

— Не знаю, на что ты хочешь намекнуть, — ответил Холмс достаточно холодно.

— Пять ужаснейших убийств нашего столетия — и, наверное, этим дело не ограничится. Некоторые из них ты смог бы предотвратить, если бы приступил к расследованию раньше. Эта мысль и не дает тебе покоя. Чувство вины— сущая кислота, способная разъесть даже самый острый интеллект.

Возразить на это Холмсу было нечего. Он только покачал головой и нетерпеливо сказал:

— Пойдем-ка, Ватсон, охота открыта. Мы направляемся по следу опаснейшего зверя.

— По следу, на который еще предстоит напасть, — сказал Майкрофт, и в его голосе прозвучало явное предостережение. Потом он добавил:

— Шерлок, ты ищешь женщину со шрамом на лице. Кроме того, тебе недостает еще одной ключевой фигуры— многогрешной супруги Майкла Осборна. Какой напрашивается вывод?

Холмс метнул на брата сердитый взгляд.

— Ты, должно быть, и в самом деле решил, что с моим искусством покончено, Майкрофт! Естественно, напрашивается вывод, что речь идет об одной и той же женщине.

С тем мы и покинули клуб Диогена.

Кнопка звонка у двери в роскошные апартаменты представляла собой бутон розы в окружении листьев — и все это из слоновой кости. Грант Эймз нажал на розу. Дверь отворилась, и на пороге возникла девушка в ядовито-зеленом домашнем облачении.

— Привет, Мэджи. Я тут случайно проезжал мимо — и вот, заглянул.

Она просияла. По причудливой ассоциации узкое аристократическое лицо Гранта отчего-то всегда напоминало ей тот знак, которым обыкновенно обозначается доллар.

— Значит, проезжал — и подумал: дай-ка зайду!

Она произнесла это таким тоном, будто сделала открытие, не уступающее эйнштейновскому, и распахнула дверь так, что та грохнула о стену.

Грант решил держаться той же хитроумной стратегии.

— У тебя, погляжу, здесь уютное гнездышко.

— Всего лишь разумных размеров квартира для современной деловой женщины. В поисках ее я обошла весь Ист-Сайд. Ну буквально каждый дом. И в конце концов— вот, нашла. Ужасно дорого, но, разумеется, я и мысли не допускаю, что можно жить где-нибудь, кроме как в Аппер-Ист.

— Я и не знал, что ты деловая женщина.

— А как же! Я даю консультации. Ты, наверное, выпьешь шотландского виски? Или еще что-нибудь?

Если я хочу быть настоящей ищейкой, подумал Грант, мне следует разнюхать все, до последней мелочи.

— И кого же ты консультируешь? — весело осведомился он.

— Сотрудников отдела рекламы на фабрике.

— На фабрике собственного папы, ясное дело.

— Разумеется.

Мэджи Шорт была дочерью владельца фирмы «Шикарная обувь Шорта», однако кроме нее в семье насчитывалось еще две сестры и три брата, которым тоже причиталась их доля наследства. По этой причине, наливая Гранту шотландского виски, она постаралась эффектно встряхнуть великолепной рыжей гривой.

— И расположена эта фабрика…

— …в Айове.

— Ты что, каждый божий день туда ездишь?

— Какие глупости! У нас бюро на Парк-авеню.

— Ты удивила меня, малышка. Я-то тебя представлял совсем в другой роли.

— В роли невесты?

От переживаний она задышала столь интенсивно, что великолепная грудь заходила под ядовито-зеленой материей.

— О боже, нет! — поспешил охладить ее пыл Грант. — Я представлял тебя такой… интеллектуалкой… близкой к литературной богеме.

— Ты шутишь!

Грант уже успел оглядеть комнату, обнаружив полное отсутствие в ней книг и даже журналов. Он знал, однако, что на основании наблюдений вовсе не следует делать скоропалительные выводы.

— Я почему-то думал, что ты много читаешь, золотко. Этакий маленький книжный червячок, так сказать.

— Много читать? Это сейчас-то? Откуда, спрашивается, я возьму время на чтение?

— Ну, знаешь, время при желании можно и выкроить.

— Нет, иногда я читаю, конечно. «Секс и незамужние», например. Недавно читала. Интересная книга.

— А я больше люблю всякие детективы. Отец Браун, там, епископ Кушинг и прочие сыщики.

Он напряженно ждал, заметит ли она хитроумную западню. Тщетно. С таким же успехом можно было ждать реакции от славного розового поросеночка.

— Да, детективы я люблю тоже.

— А еще, — окончательно распоясываясь, продолжал Грант, — люблю читать всяких философов — Бартона, Шерлока Холмса…

— Один из тех парней, что были с нами на пикнике, хорошо знает дзен-буддизм…

Было видно, что разговор на эту тему дается ей нелегко, и она даже растерялась. Грант поспешил сменить пластинку.

— А голубое бикини, которое на тебе было — очень смело и очень красиво!

— Рада, что тебе понравилось, дорогой. Еще виски?

— Нет, спасибо, — сказал Грант и поднялся. — Время мимолетно, скоротечна жизнь, в вихре удовольствий… Не помню, как там дальше. Словом вот, значит.

Это у него была прощальная фраза.

Он обессиленно плюхнулся за руль своего «ягуара».

Нет, интересно знать, как такие дела получаются у всяких великих сыщиков? У Холмса? У Квина?

В этот момент на другом конце города что-то придавило Эллери нос, и ему стало нечем дышать. Он сразу же проснулся и констатировал, что причиной всему — дневник, с которым он неосторожно задремал. Эллери положил тетрадь на пол и сел, уперев локти в колени. Дневник теперь располагался на полу меж его ног. Он нагнулся, подпер тяжелую голову руками и снова принялся за чтение.

На следующее утро, признаюсь, я очень сильно рассердился на Холмса.

Когда я проснулся, он уже был одет и с головой ушел в работу. По его покрасневшим глазам я сразу понял, что спал он мало. Может, и вовсе не ложился. Я так и не спросил.

По счастью, он пребывал не в том состоянии крайней сосредоточенности, когда продолжительное молчание прерывается у него отдельными бессвязными звуками. Скорее, он был даже склонен поговорить.

— Ватсон, — начал он без обиняков, — в Уайтчапеле есть одна гостиница с довольно дурной репутацией.

— Там таких сколько угодно.

— Совершенно верно; но та, которую я имею в виду, — «Ангел и Корона» — может дать фору всем остальным. Там вовсю предаются самым грубым порокам, столь распространенным в этом районе. Она расположена в достаточно мрачном квартале, где творит свои злодейства Потрошитель, причем трех из убитых им проституток незадолго до смерти видели в пивной при этой гостинице. Я внимательно наблюдаю за «Ангелом и Короной» и сегодня вечером намерен слегка выпить там.

— Великолепно, Холмс! Я уже давненько хотел посидеть на людях с кружечкой доброго пива…

— Вы остаетесь здесь, дорогой мой Ватсон. Я до сих пор с ужасом вспоминаю, как вы по моей вине оказались на волосок от смерти…

— Но послушайте, Холмс…

— Мое решение неизменно, — сказал он твердо. — Мне не хотелось бы расстраивать вашу милую супругу по возвращении, отправляя ее на поиски вас в морг.

— Мне кажется, я дрался неплохо, — возмущенно заявил я.

— Несомненно, несомненно. Не будь вас, я бы, вероятно, и сам уже лежал на столе в заведении доктора Мюррея. Но это не дает мне права во второй раз ставить на карту вашу жизнь. Я буду занят весь день. Вероятно, вы бы могли посвятить это время своей практике.

— Спасибо за заботу. С практикой моей все в полном порядке: я договорился, и меня временно заменяет очень компетентный специалист.

— Тогда, быть может, я смогу порекомендовать вам концерт или хорошую книгу?

— Я и сам в состоянии выбрать, чем занять свое время, — холодно ответил я.

— Вы совершенно правы, Ватсон, — сказал он. — Ну, мне пора отправляться. Не знаю, когда я снова вернусь сюда. Но обещаю, что немедленно дам вам знать, когда вернусь.

С этими словами он быстро вышел, оставив меня в гневе, наедине с чашкой чая, которую только что принесла миссис Хадсон.

Постепенно у меня зародился план, который совершенно расходился с указаниями Холмса. Я еще не закончил завтрака, а план этот уже принял отчетливые очертания. День я скоротал за чтением уникальной брошюры, которую нашел в книжном шкафу Холмса — о роли пчел в убийствах — их либо заставляли продуцировать отравленный мед, либо провоцировали к тому, чтобы они всем роем набрасывались на жертву. Брошюра была напечатана без указания имени автора, но четкий и точный стиль выдавал авторство Холмса. Дождавшись сумерек, я приступил к осуществлению своего замысла.

Я собирался, изображая любителя развлечений из высшего света, отправиться в «Ангела и Корону», и был вполне уверен, что вовсе не буду там выглядеть белой вороной — ведь многие из записных великосветских гуляк в Лондоне регулярно посещают пивные такого рода — ради острых ощущений. Я поспешил домой и облачился в вечерний костюм. Цилиндр и накидка придали моему гардеробу окончательный лоск. Я производил — в чем убедился, поглядев в зеркало, — даже значительно более элегантное впечатление, чем ожидал. Я сунул в карман заряженный револьвер, вышел на улицу, остановил кэб и сказал, куда ехать — в «Ангела и Корону».

Холмса я там не увидел — вероятно, он еще не пришел. Действительно, притон был ужасен. Длинный пивной зал наполнял такой чад от множества масляных светильников, что начинали слезиться глаза. Облака табачного дыма колыхались в воздухе. Никогда раньше мне не доводилось видеть более разношерстной публики, чем та, которая сидела тут за грубо сколоченными столами. Мрачного вида ласкары с многочисленных грузовых барж, караванами шедших по Темзе, подозрительные выходцы с Востока, шведы, африканцы, опустившиеся европейцы. Я уж не говорю о цвете местного общества. Словом, притон в изобилии собрал все то, что варилось в огромном котле величайшего города в мире. Сомнительного свойства припр. авой в этом котле были женщины — самого различного возраста и конституции. Большинство из них находилось в достойном всяческого сожаления состоянии увядания. Лишь немногие сохраняли некоторую привлекательность— самые молодые, едва ступившие на дорогу, ведущую к пропасти.

Одна из них сразу же направилась ко мне, стоило мне найти место и заказать пинту крепкого портера. Она присела за мой столик и принялась без всякого стеснения разглядывать меня.

Это была симпатичная миниатюрная особа, но ее дерзкий взгляд и бесцеремонное поведение не оставляли никаких сомнений относительно питаемых ею намерений.

— Привет, дорогуша. Как насчет того, чтобы угостить девушку вермутом с джином?

Я собрался было отвергнуть эту честь, но тут стоявший рядом кельнер, с внешностью вышибалы, воскликнул:

— Джин с тоником для дамы! — и стал проталкиваться к бару.

Без сомнения, этот человек получал свою долю от продажи того алкоголя, на который девица заставляла раскошелиться свои жертвы.

Девушка уселась на кресло против меня и положила грязноватую руку поверх моей. Я отдернул свою. На ее густо накрашенных губах появилась было неуверенная улыбка, но она все же сказала вкрадчивым голосом:

— Ты такой застенчивый, дорогуша. Стоит ли так скромничать?

— Собственно, я пришел выпить наскоро стаканчик — и не более того, — сказал я.

Все это приключение уже не казалось мне таким увлекательным, каким виделось поначалу.

— Конечно, конечно, милый ты мой, такие аристократы, как ты, всегда заходят только за тем, чтобы пропустить стакашек, а потом, разумеется чисто случайно, обнаруживают, что здесь есть и кое-что еще.

Вернулся кельнер с запотевшим бокалом. Он долго осуществлял какие-то манипуляции с кучкой мелочи, выложенной мною на стол, причем я уверен, что он взял на несколько пенсов больше, чем следовало. Но я решил нс заострять на этом внимания.

— Меня зовут Полли, дорогуша. А тебя как?

— Хоукинс, — сказал я не моргнув глазом. — Сэм Хо-укинс.

— Значит, Хоукинс, сказала она и засмеялась. — Ну-ну. Это совсем другое дело, чем, скажем, Смит. Просто диву даешься, сколько сюда приходит Смитов. Смит на Смите.

Ответить мне не пришлось, даже если бы я и нашелся, что ей сказать: общее внимание привлек безобразный дебош в противоположном углу пивной. Гориллоподобный моряк вдруг заревел от злости и перевернул стол — так он торопился схватить другого посетителя, щуплого китайца, который, видимо, чем-то насолил ему. Какое-то мгновение казалось, что азиату больше не жить — так был разъярен этот моряк. Но тут их бросился разнимать какой-то человек. У него были кустистые брови, бычий затылок, а руки — что твое бревно. Внушительные размеры разгневанного моряка не произвели на него ни малейшего впечатления. Этот человек, столь неожиданно пришедший на помощь китайцу, нанес матросу мощный удар в солнечное сплетение. Удар вышел сокрушительным, и крик моряка, который словно переломился пополам от боли, разнесся по всей пивной. Коренастый человек подскочил к великану и нанес второй удар, на этот раз — в подбородок. Голова нарушителя спокойствия откинулась назад, а глаза утратили осмысленное выражение. Противник его подставил плечо и взвалил великана на себя, будто мешок с мукой. Затем выпрямился и в абсолютной тишине двинулся к выходу; он нес бесчувственное тело так, будто моряк был не тяжелее ребенка. Затем открыл дверь и выбросил его на улицу.

— Это Макс Кляйн, — произнесла дама, составившая мне компанию, и голос ее был полон благоговения. — Он силен, как бык. Макс недавно купил эту лавочку. Четыре месяца он здесь хозяин и потому следит, как бы тут кого не убили. Во всяком случае, не у него в пивной.

Зрелище было действительно впечатляющее. Однако почти в тот же миг внимание мое привлекло кое-что другое. Не успел Кляйн закрыть дверь за выброшенным моряком, как вошел новый посетитель, причем из числа наших новых знакомцев. Я даже привстал, чтобы получше разглядеть его сквозь чад и дым, и убедиться, что мои глаза меня не обманывают. Но никаких сомнений не было. Джозеф Бэкк, владелец ломбарда, тоже расположился за одним из столиков. Я подумал, что об этом непременно надо будет сообщить Холмсу и снова повернулся к Полли.

— У меня тут есть миленькая комнатка, дорогуша, — сказала мне эта искусительница.

— Боюсь, что у меня нет интереса к таким делам, мадам, — ответил я самым любезным тоном, на какой только был способен.

— Это я-то — мадам?! — возмущенно вскричала она. — Для мадам я еще не так стара, господин. Можете мне поверить. Я молодая и содержу себя в чистоте. Со мной можете ничего не опасаться.

— Однако есть кое-кто, кого следует опасаться тебе, Полли, — сказал я и проницательно поглядел на нее.

— Мне? Но я же никому не сделала ничего дурного!

— Я имею в виду Джека Потрошителя.

В ее голосе зазвучали жалобные нотки.

— Ты просто хочешь напугать меня. Но я не боюсь.

Она сделала большой глоток из своего бокала и быстро огляделась по сторонам. Затем ее взгляд остановился на ком-то у меня за плечом. Я вдруг осознал, что Полли все время, пока сидела рядом со мной, смотрела в этом направлении. Я оглянулся и увидел самого отвратитель-ного типа, какого только можно было себе представить.

Он был просто невероятно грязен. Лицо его перекосило от шрама, причиной которого, вероятно, стал удар ножом. Шрам приподнял губу, и на лице застыла какая-то отвратительная ухмылка, а рубцы вокруг левого глаза еще более усиливали и без того ужасное впечатление. Никогда раньше я не видел такой зловещей физиономии.

— Он зарезал Энни, этот Потрошитель, — прошептала Полли. — Всю изувечил ее, бедняжку, а ведь Энни в жизни мухи не обидела.

Я снова повернулся к ней.

— Кто? Вот тот негодяй? Который там со шрамом?

— Кто же может знать, тот или не тот? Но почему он делает такие ужасные вещи? — воскликнула она. — Что ему за радость — пырнуть бедную девушку ножом в живот, отрезать ей грудь или вырезать еще что-нибудь?

ЭТО БЫЛ ОН.

Трудно объяснить, почему я сразу уверился в этом. В молодые годы я одно время предавался азартным играм, что, впрочем, не редкость среди молодых людей, и тогда у меня порой случались прозрения, с точки зрения рассудка совершенно не объяснимые. Инстинкт, шестое чувство, как его ни называй, все равно существует, и невозможно не принимать его во внимание.

Это-то чувство и возникло во мне, когда я украдкой поглядывал на физиономию у себя за плечом. Он не сводил глаз с Полли, и я видел, как из кривой его пасти капала слюна.

Но что мне было делать?

— Полли, — сказал я спокойным голосом, — ты когда-нибудь видела этого человека?

— Я, дорогуша? Да никогда в жизни. Какой ублюдок, прямо сил нет.

Вдруг настроение Полли резко изменилось, что было, впрочем, характерно для девиц вроде нее, столь подвластных минутным порывам. Ее беззаботная натура снова взяла верх, да к тому же подействовала чересчур большая доза выпитого алкоголя. Она вдруг подняла свой бокал.

— Выпьем за счастье, милый мой. Не хочешь моего лилейно-белого тела — так и не надо. Но ты — порядочный парень, и я желаю тебе всего хорошего.

— Благодарю.

— Ты не думай. Просто девушке всегда хочется знать, как она… Ну и вообще… Я уже ухожу. Может, как-нибудь в другой раз?

— Может быть.

Она встала и пошла прочь, покачивая бедрами. Я смотрел ей вслед, ожидая, что она подойдет к какому-нибудь другому столику, чтобы попытать счастья там. Но она этого не сделала — просто окинула взглядом всю пивную и поспешила к выходу. Наверное, решила, что этим вечером в «Ангеле и Короне» она едва ли найдет что-нибудь подходящее и что ей стоит заняться своим промыслом на улице. Я только собрался было перевести дух, как отвратный тип, который сидел за мною, вскочил и бросился вслед за ней. Нетрудно представить мой ужас. Мне не оставалось ничего другого как набраться смелости и выйти вслед за этим человеком на улицу, сжимая в кармане револьвер.

После освещенного зала пивной мои глаза должны были привыкнуть к темноте — какое-то мгновение я ровно ничего не видел. По счастью, человек со шрамом еще не скрылся из виду, когда, я, наконец, обрел способность различать что-либо в темноте. Я увидел, как он прижался к стене в конце улицы, и у меня не осталось никаких сомнений в том, что я ввязался в рискованное предприятие. Да, передо мной был Потрошитель собственной персоной. Он крался за девушкой, которая всего несколько минут назад собиралась завлечь меня в свою комнату. И вот теперь я был единственным, кто мог уберечь ее от ужасной смерти. Я изо всех сил сжал рукоять своего револьвера.

На цыпочках, как индеец в американских лесах, я осторожно двинулся за ним. Вот он свернул за угол. Я поспешил следом, одинаково опасаясь и потерять и на-шать его. С трудом переводя дыхание, я достиг угла и осторожно выглянул на улицу, которая освещалась од-ним-единственным фонарем. Я напрягал свои глаза, как только мог. Но моя дичь ускользнула. От страха у меня пересохло в горле. Вдруг этот зверь уже успел затащить бедную девушку в подворотню, и она уже простилась со своей молодой жизнью под ударами его ножа. Ах, почему я не догадался взять с собой фонарик? Я бросился в темноту, и только топот моих ног нарушал тишину, которая царила на улице.

Даже при плохом освещении мне было видно, что улица в конце сужалась, образуя неширокий проход. Я не раздумывая сбежал в него, и сердце у меня застучало где-то прямо в горле при мысли о том, что мне сейчас предстоит увидеть.

Вдруг я услышал приглушенный вскрик, наткнувшись на что-то мягкое. Дрожащий голос взмолился:

— Пощадите! Пожалуйста, пощадите!

Это была Полли, которая прижалась в темноте к стене дома. Я испугался, что ее крики спугнут Потрошителя, а потому закрыл ей рот рукой и прошептал:

— Все в порядке, Полли. Не бойтесь меня. Я — тот господин, который сидел рядом с вамп за столиком. Я пошел следом…

В этот момент кто-то сильно ударил меня сзади, и я, шатаясь, отступил на несколько шагов по проходу. Но голова моя продолжала соображать. Выходит, этот ушлый дьявол, которого я преследовал от «Ангела и Коропы», все-таки перехитрил меня. Он прижался к стене где-нибудь в темном углу и дождался, когда я пробегу мимо. Взбешенный тем, что добыча от него ускользает, он набросился на меня, словно дикий зверь.

Я отплатил ему той же монетой и отчаянно стал отбиваться, пытаясь достать из кармана свой револьвер. Мне следовало бы, конечно, держать его в руке, но когда я находился на службе Ее Величества в Индии, я был грачом, а не солдатом, и у меня не было никаких навыков рукопашного боя.

Поэтому я и не смог справиться с чудовищем, которому попал в лапы. Под его ударами я опустился на землю; по счастью, я еще успел увидеть, что девушка обратилась в бегство. Я ощутил, как руки негодяя сомкнулись у меня на горле, и одной рукой отчаянно наносил удары куда ни попадя, другой же все еще пытался достать из кармана оружие.

Тут, к полному своему изумлению, я вдруг услышал хорошо знакомый голос:

— Сейчас поглядим, что за дичь нам попалась!

И не успел вспыхнуть фонарь, как мне уже стало ясно, какую глупость я совершил. Ведь за отталкивающей личиной грязного оборванца, который сидел у меня за спиной в гостинице, скрывался не кто иной, как Холмс!

— Ватсон! — он был поражен не меньше, чем я.

— Холмс! Слава тебе господи! Я ведь мог застрелить вас, если бы мне удалось достать револьвер.

— Наверное, это было бы лучше — я того заслужил, проворчал он. — Все, Ватсон, списывайте меня в утиль — я глупец!

Он поднялся и подал мне руку, чтобы помочь мне встать на ноги. Даже сейчас, зная, что передо мной — мой старый друг, я не переставал дивиться его утонченному искусству изменять внешность. Он казался мне совершенно другим человеком.

Для дальнейшего самоунижения времени не оставалось. Еще когда Холмс помогал мне подняться на ноги, тишину ночи прорезал крик. Холмс выпустил мою руку, и я снова оказался на мостовой. Он изверг проклятие, употребив одно из тех немногих малопочтенных слов, которые я всего раз или два слышал из его уст на протяжении всей нашей совместной жизни.

— Я позволил себя перехитрить! — рявкнул он и бросился в темноту.

Пока я поднимался на ноги, крики ужаса, которые испускала женщина, становились все громче. Затем они вдруг оборвались, и к звуку шагов Холмса добавился топот убегающего человека.

В этот момент, должен признаться, я не покрыл себя особенной славой. Бывали времена, когда я становился чемпионом нашего полка по боксу в среднем весе, но дни эти давно минули, и вот я стоял, прислонившись к каменной стенке, пытаясь справиться с головокружением и дурнотой. В этот миг я не мог бы поспешить на помощь, даже если бы меня звала сама наша любимая королева.

Наконец, в ушах у меня перестало звенеть, и окружающий мир прочно встал на свое место. Весь в напряжении, как и в момент своего появления здесь, я двинулся тем же путем обратно. Стояла мертвая тишина, предвещавшая несчастье. Не прошел я и двухсот шагов, как спокойный голос заставил меня остановиться.

— Сюда, Ватсон.

Свернув влево, я обнаружил пролом в стене.

И снова услышал голос Холмса.

— Я где-то выронил свой фонарь. Окажите любезность, помогите мне в поисках, Ватсон.

От его спокойного голоса у меня по спине побежали мурашки. Ведь я знал, что он пытается скрыть таким образом свои ужасные душевные терзания. В поисках фонаря мне сопутствовала удача. При первом же шаге я споткнулся о него. Я зажег фонарь снова и тут же отпрянул, поскольку мне редко доводилось видеть картину более тягостную.

Холмс стоял на коленях, согнув спину и опустив голову, — картина полного отчаяния.

— Я ничего не смог сделать, Ватсон. За мою преступную глупость меня следует предать суду.

Я едва слышал, что он говорил, — настолько потрясло меня увиденное. Джек Потрошитель снова совершил свое ужасное злодеяние, и бедная Полли стала его жертвой. Он разорвал на ней одежду и наполовину обнажил тело. Одним грубым разрезом он вскрыл низ ее живота, и разрезанные на куски внутренности были открыты глазу, как у забитого животного. Второй жестокий разрез почти отделил ее левую грудь от тела. Все завертелось у меня перед глазами. К горлу подкатил ком.

— Но ведь у него же было так мало времени. Когда же он успел…

Но Холмс уже вернулся к жизни. Он вскочил на ноги.

— Бежим, Ватсон! Быстро за мной!

Он с такой скоростью бросился по улице, что я едва поспевал за ним. Я мобилизовал последние резервы, которыми человеческое тело обладает специально для таких отчаянных случаев, и сломя голову ринулся за ним. Расстояние между нами не уменьшалось, но я не терял его из виду.

Когда я, наконец, догнал его, он барабанил в дверь ломбарда Джозефа Бэкка.

— Бэкк! — грозным голосом кричал он. — Выходите! Я требую, чтобы вы немедленно вышли.

Он непрерывно барабанил в дверь кулаками.

— Открывайте, или я взломаю дверь!

Над нами засветилось окно. Оттуда высунулась голова Джозефа Бэкка.

— Вы что там, перепились? Кто там еще?

В свете лампы, которую держал в руках Бэкк, я увидел, что на нем ночной колпак с красной кисточкой и ночная сорочка.

Холмс отошел на несколько шагов от двери и крикнул ему:

— Я Шерлок Холмс, сэр, и если вы не спуститесь сейчас же, я взберусь прямо по стене и вытащу вас за волосы.

Бэкк, как нетрудно понять, перепугался не на шутку. Ведь Холмс, в конце концов, все еще был в своем облачении бродяги, а увидеть спросонья столь отвратительную физиономию грязного оборванца, который среди ночи ломится в дверь вашего дома… Словом, это было немалое потрясение, тем более — для лавочника.

Я попытался успокоить его:

— Господин Бэкк, но меня-то вы узнаете, не правда ли?

Он так и застыл с раскрытым ртом.

— Ведь вы один из тех двух джентльменов, которые…

— Совершенно верно. А мой спутник — хотя в это трудно поверить — мистер Шерлок Холмс, который приходил со мной.

Лавочник поколебался, а потом сказал:

— Хорошо, я спускаюсь.

Холмс в нетерпении мерил длинными шагами улицу, пока в ломбарде не зажегся свет, и не открылась дверь.

— Выходите сюда, Бэкк! — грозно скомандовал Холмс, и запуганный немец повиновался.

Друг мой выбросил вперед руку, торговец попытался было уклониться, но был недостаточно быстр. Холмс схватил его за ночную рубашку и разорвал ее. Обнажилась голая грудь, на которой от холода тут же появилась гусиная кожа.

— Что же вы делаете, сэр, — дрожащим голосом сказал владелец ломбарда. — Не понимаю, чего вы хотите?

— Попридержите язык! — прикрикнул на него Холмс и в свете лампы принялся внимательно изучать грудь Бэкка.

— Джозеф Бэкк, куда вы направились, покинув «Ангела и Корону»? — спросил он, наконец, немного ослабляя железную хватку.

— А куда же мне было идти? Разумеется, домой, да ложиться спать, — немного смелее заявил Бэкк, уловив, что тон Холмса смягчился.

— Да, — задумчиво сказал Холмс, — кажется это и в самом деле так. Возвращайтесь в свою постель, сэр. Сожалею, что нагнал на вас страха.

Холмс без дальнейших церемоний повернулся и пошел прочь, а я последовал за ним. Обернувшись на углу, я увидел, что господин Бэкк все еще стоит перед своей лавочкой, высоко подняв над головой лампу, и в своей ночной рубашке являет собой злую карикатуру на исполненную благородства статую Свободы, освещающую мир, которую французский народ некогда подарил Соединенным Штатам — ту огромную полую статую из бронзы, которая сегодня стоит в порту Нью-Йорка.

Мы вернулись к месту преступления и увидели, что труп бедной Полли уже обнаружен. Большая толпа зевак перегородила всю улицу, и темнота отступила перед фонарями блюстителей порядка.

Холмс, глубоко засунув руки в карманы, хмуро созерцал эту сцену.

— Не вижу смысла в нашем пребывании здесь. Еще узнают, — негромко сказал Холмс. — Единственное, что из этого вышло бы — совершенно бесполезная беседа с Ле-стрейдом.

Меня отнюдь не удивило, что Холмс предпочел утаить нашу роль в кровавых событиях этой ночи. Не только потому, что у него был свой собственный план действия. В данном случае речь шла еще и о его самолюбии, по которому был нанесен чувствительный удар.

— Давайте-ка потихоньку удалимся отсюда, Ватсон, — сказал он с горечью, — как и подобает двум бестолочам, которыми мы сегодня себя показали.

— Вы не заметили, Ватсон, как Джозеф Бэкк, завернувшись в плащ, вышел из пивной как раз в тот момент, когда девушка собралась поискать счастья где-нибудь в другом месте. Вы не сводили глаз с меня.

К великому моему прискорбию, мне было совершенно ясно, что именно я, а вовсе не Холмс, был причиной нашей неудачи. Пусть даже Холмс ни словом не обмолвился об этом. Я предпринял попытку признаться в своей вине, но он прервал мои извинения:

— Нет, нет, — сказал он, — именно из-за моей глупости этот негодяй ушел от нас, а вовсе не по вашей вине.

Он помолчал и удрученно продолжил:

— Когда я вышел из гостиницы, девушка как раз сворачивала за угол. Бэкка нигде не было видно, и мне оставалось только предполагать, что он либо направился в другую сторону либо укрылся в какой-то темной подворотне.

Я исходил из того, что более вероятно последнее. Я последовал за девушкой, которая уже свернула за угол, слышал ее шаги и постепенно нагонял ее. Тут я заметил, что следом за нами идет какой-то человек в накидке. Я и мысли не допускал, что это можете быть вы — боюсь, что очертаниями фигуры своей вы не так уж непохожи на Бэкка, и я конечно подумал, что за нами увязался наш знакомый торговец. Я затаился, и вы прошли мимо. Потом я услыхал крики девушки и был в полной уверенности, что на нее напал Потрошитель. Потому я и атаковал вас, и лишь потом заметил свою непростительную ошибку.

Мы только что допили свой утренний чай в квартире на Бейкер-стрит, и Холмс с хмурым видом расхаживал из угла в угол. Я сопровождал все его передвижения меланхолическим взором, отчаянно желая вычеркнуть из своей жизни все происшедшее накануне, — не только затем, чтобы вернуть к жизни бедную Полли, но и ради того, чтобы мой друг обрел наконец душевное спокойствие.

— А потом, — с горечью воскликнул Холмс, — Потрошитель напал на девушку — пока мы с вами разъясняли недоразумение. Представляю себе, как теперь зазнается этот негодяй! Какое хладнокровие, какая безграничная самоуверенность, с которыми он совершает эти дьявольские убийства! Поверьте мне, Ватсон, я рассчитаюсь с этим чудовищем, даже если это будет последнее, что мне доведется сделать в моей жизни.

— Мне кажется, — сказал я, в надежде отвлечь его от горьких мыслей, — что мы, по крайней мере, можем исключить из списка подозреваемых в убийстве прошлой ночыо Джозефа Бэкка?

— Совершенно. Это просто немыслимо, чтобы Бэкк успел вернуться домой, смыть с себя кровь, раздеться и надеть ночную рубашку, прежде, чем мы явились к нему.

Холмс взял было свою трубку вишневого дерева и персидскую туфлю, в которой держал табак, но положил снова.

— Все, чего мы достигли за прошедшую ночь, Ватсон, — сказал он, — так это исключили одного-единственного подозреваемого из списка, в который, в принципе, можно записать едва ли не каждого из миллионов лондонцев. Если мы будем продвигаться такими темпами, этого негодяя удастся поймать не раньше, чем в следующем столетии.

Холмс был совершенно прав. Крыть было нечем.

Однако тут он вдруг расправил свои узкие плечи и устремил на меня стальной взгляд своих глаз.

— Хватит об этом, Ватсон! Возьмем пример с птицы

Феникса— возродимся из пепла. Одевайтесь. Нанесем второй визит в морг доктора Мюррея.

Не прошло и часа, как мы уже стояли у входа в это мрачное заведение на Монтегю-стрит. Холмс оглядел улицу.

— Ватсон, — сказал он, — я был бы не прочь узнать побольше об окрестностях. Будьте так добры, осмотрите соседние улицы, а я тем временем загляну внутрь.

Я с готовностью согласился, изо всех сил стараясь загладить свой промах прошедшей ночью.

— Как закончите, найдете меня в приюте.

С этими словами Холмс вошел в морг.

Рядом с моргом на Монтегю-стрит, как выяснилось, не было никаких магазинов и лавочек, какие обычно встретишь повсюду, — только несколько складов, с закрытыми на замок воротами.

Когда я свернул за угол, мне открылась более оживленная картина. Я увидел овощную лавку, у которой какая-то домохозяйка торговалась с владельцем из-за цены на капусту. Рядом находилась табачная лавочка, за пей — маленькая, подозрительного вида гостиница.

Вдруг внимание мое привлекла подворотня на противоположной стороне улицы: оттуда донеслось ужасающей громкости хрюканье и отчаянный визг. Было такое впечатление, что там режут целое стадо свиней. Так оно и оказалось на самом деле. Я прошел под ветхую каменную арку и увидел во дворе бойню. Четыре тощих свиньи ожидали своей участи. Пятую забойщик, грубо скроенный парень в залитом кровью кожаном фартуке, как раз подцеплял крюком. Он поднял свинью и закрепил на крюке ее связанные задние ноги. Ржавый блок противно заскрипел, когда он принялся тянуть за веревку. Свинья визжала и дергалась, будто догадывалась о своей участи.

Я не мог отвести взора и, как зачарованный, наблюдал за происходящим. Забойщик взял длинный нож и без малейшего промедления вонзил его свинье в горло. Визг сменился каким-то булькающим звуком, и парень отскочил, чтобы его не окатило струей темной крови. Затем он, уже не обращая особого внимания на кровь, вошел прямо в лужу ее, перерезал свинье горло и вспорол ей живот сверху донизу.

Но не эта спорая работа забойщика приковала мой взгляд. Мое внимание привлекло нечто, показавшееся мне еще более ужасным: поведение сумасшедшего, того самого, в котором Шерлок Холмс и его брат Майкрофт признали Майкла Осборна. Он сидел в углу двора на корточках и, не отводя глаз, наблюдал за движениями парня. Он, казалось, был всецело захвачен его работой и смотрел на залитые кровью туши животных с восхищением, которое я не мог не счесть извращенным. Заколов свинью, забойщик отступил на шаг и улыбнулся мне.

— Ищете хорошенький кусок свининки, хозяин?

— Нет, спасибо. Я просто случайно проходил мимо…

— И услышали свинячий визг. Вы верно нездешний, хозяин, а то не обратили бы на это никакого внимания. Все местные уже попривыкли к их проклятому визгу.

Он повернулся и задорно посмотрел на Майкла Осборна.

— Верно, дружок?

Сумасшедший улыбнулся и кивнул.

— Этот слабоумный — единственный, кто его спокойно переносит. Кабы не он, я б вообще пребывал в полном одиночестве.

— А на бойне у вас не слишком-то чисто, — колко заметил я, почувствовав себя несколько задетым.

Парень еле сдержал смех.

— Чисто! Скажете тоже! Здешний народ, хозяин, видал виды. Его, в отличие от вас, не стошнит даже, если он увидит немножко дерьма на своем мясе. Он это переживет.

Он подмигнул мне.

— Особенно девки. У них сейчас другая забота — как бы самим не оказаться в роли этой свиньи, особенно ночью.

— Полагаю, что вы делаете намек на Потрошителя.

— Разумеется, хозяин. Он последнее время нагнал страху на местных потаскух.

— Вы знали ту девушку, которую убили этой ночью?

— Знал, как же. Сам недавно выложил ей восемь монет за удовольствие на скорую руку. Бедной маленькой шлюшке было нечем заплатить за свой угол, а я человек щедрый, потому как считаю — погано, когда ей приходится выходить по ночам на улицу, в туман, только потому, что у нее нет денег заплатить за ночлег.

Что-то заставило меня продолжать этот вульгарный разговор.

— А у вас есть какие-нибудь догадки относительно личности Потрошителя?

— Да боже ты мой! Как думаете, хозяин, уж не Его ли это Лордство собственной персоной, а? Ведь он — еще та штучка, точно вам говорю. Или вы не согласны?

— А почему вы подозреваете лорда Карфакса?

— Да, в общем, так. Работа у меня кровавая, дело это мне знакомо, вот в голову и лезут разные мысли.

— Не пойму, куда вы клоните?

— Хозяин, да ведь если резать так, как режет Потрошитель, будешь весь в крови — с головы до ног. Но никто никогда не видел, чтобы с места убийства убегал кто-нибудь, перемазанный в крови. Верно?

— По крайней мере, я об этом ничего не слышал, — ответил я несколько обескураженно.

— А почему не слыхал, хозяин? Да потому, что такие тонкие штучки, как лорд, надевают сверху длинную накидку, чтобы кровь не попала на одежду! Верно говорю, а? Ну ладно, мне пора приниматься за своих свиней.

Я поспешил покинуть его зловонное, залитое кровью место, но в памяти у меня так и отпечаталась картина: Майкл Осборн сидит в углу, не сводя горящих глаз со свиньи, которую режут. Холмс может говорить все, что угодно, и тем не менее это отвратительное и жалкое подобие человека казалось мне подозрительным в первую голову.

Я обошел квартал кругом и вошел в морг с Монтсгю-стрит, намереваясь пройти через него в приют. В морге никого не было. Я оказался наедине с мертвыми. Пройдя через все длинное помещение, я поднялся на возвышение к столу для вновь поступивших покойников. На нем лежало тело, покрытое белой простыней. Какое-то мгновение я колебался, но затем желание взглянуть на несчастную девушку еще раз заставило меня откинуть простыню с ее лица.

Выражение, застывшее на нем, говорило, что все земные страдания для Полли уже позади, и она готова принять все, что ждет ее по ту сторону небесных врат. Я не считаю себя человеком сентиментальным, но все же убежден — есть в смерти что-то возвышенное, и не важно, где и как она настигла свою жертву. Даже не будучи особенно религиозным, я наскоро прошептал слова молитвы во спасение души этого несчастного ребенка и пошел дальше.

Холмса я застал в столовой приюта в обществе лорда Карфакса и мисс Салли Янг.

Последняя приветствовала меня с улыбкой:

— Позвольте предложить и вам чашечку кофе, доктор Ватсон.

Я с благодарностью отказался, а Холмс сказал без предисловий:

— Вы пришли вовремя. Ватсон, лорд Карфакс как раз намерен сообщить нам что-то важное.

Его Лордство, как мне показалось, недовольно поморщился.

— От моего коллеги вы можете ничего не скрывать, Ваше Лордство.

— Ну хорошо. Как я собирался сказать вам перед самым приходом доктора Ватсона, мистер Холмс, Майкл два года назад покинул Лондон и отправился в Париж. Можно было ожидать, что в этом развратнейшем из городов он предастся самой что ни на есть распутной жизни. И все же я старался не прерывать с ним связи и был настолько же удивлен, насколько и обрадован, когда узнал, что он записался в Сорбонну, чтобы изучать медицину. Мы обменивались письмами, и я уже начал было видеть его будущее в розовом свете. Казалось, он решил начать жизнь заново.

Его Лордство опустил глаза. На тонких чертах его лица отразилась печаль.

— Но затем грянула катастрофа. Я просто потерял дар речи, когда узнал, что Майкл женился на уличной женщине.

— Вы познакомились с ней, милорд?

— Разумеется нет, мистер Холмс. Признаюсь вам, что встречу лицом к лицу с ней я бы просто не вынес. Но должен добавить, что не стал бы уклоняться от такой встречи, если бы возникла крайняя нужда в ней.

— Откуда же вы тогда знаете, что она — уличная женщина? Едва ли ваш брат так и написал вам, извещая о своей женитьбе.

— Мой брат ничего не сообщил мне. Меня известил письмом его товарищ по университету, человек, правда, мне не достаточно хорошо знакомый, но, если судить по письму, искренне озабоченный судьбой Майкла. Этот господин сообщил мне также о роде занятий Анджелы Осборн и настоятельно рекомендовал немедленно приехать в Париж, если меня хоть сколько-нибудь заботит будущее брата, чтобы навести порядок в его делах, пока окончательно не будет поздно.

— Вы сообщили о письме отцу?

— Я не сделал бы этого ни при каких обстоятельствах, — отрезал лорд Карфакс. — К несчастью, человек, написавший мне, позаботился и об этом. Он отослал сразу два письма — видимо, на тот случай, если одно из них останется без внимания.

— Что сказал по данному поводу ваш отец?

— Этого вы могли бы и не спрашивать, мистер Холмс.

— Не счел ли герцог за лучшее вынести свое суждение лишь после того, как ему будут представлены доказательства?

— Нет. Чистосердечие, с которым было написано письмо, не оставляло никаких сомнений в подлинности сообщаемых фактов. Да и у меня самого их не возникло. Что же касается отца, полученное известие вполне соответствовало тому, чего он ожидал от Майкла.

Лорд Карфакс умолк. На его лице застыла печаль.

— Не так-то легко забыть, как отец отрекся от него. Я опасался, что отец тоже получит такое письмо, и сразу поспешил к нему, в его лондонский дом. Я нашел его занятым живописью. Натурщица прикрыла свою наготу, когда я вошел в мастерскую, а отец отложил кисть. Смерив меня спокойным взглядом, он спросил: «Что тебя привело ко мне в это время дня, Ричард?» Конверт с французской почтовой маркой, который я увидал на столе, сразу выдал мне истину. Я указал на него.

— Вот это, ваша милость. Предполагаю, письмо из Парижа?

— Совершенно верно.

Он взял конверт, однако письмо доставать не стал.

— Они выбрали не тот конверт, который следовало бы. Надо было с черной каемочкой.

Лорд Карфакс пожал плечами.

— Не понимаю вас, — сказал я.

С выражением полного безразличия он положил письмо назад.

— Неужели им не известно, что сообщение о смерти принято присылать в конверте с траурной рамкой? Ричард, после этого письма Майкл для меня мертв. Я уже прочел в сердце своем заупокойную молитву по нем, и предал его тело земле.

Эти ужасные слова поразили меня как громом. Зная, что всякие попытки перечить ему бессмысленны, я удалился.

— И вы не сделали никаких попыток связаться с Майклом? — спросил Холмс.

— Нет, сэр. Я решил, что его уже не спасти. Правда, месяца два спустя я получил анонимное письмо, где сообщалось, что я найду кое-что интересное для себя, если осмотрю этот приют для бедняков. Я пришел сюда и, думаю, нет смысла говорить, что я здесь нашел.

— А вы сохранили письмо, Ваше Лордство.

— Нет.

— Жаль.

Было заметно, что лорд Карфакс изо всех сил пытается сохранить обычную сдержанность. И вдруг он не выдержал:

— Мистер Холмс, вы и представить себе не можете, какой ужас я испытал, когда нашел здесь Майкла в том состоянии, в котором он пребывает сегодня, когда увидел, что он был зверски избит и превратился в жалкое существо, в котором едва ли осталась хотя бы искорка рассудка.

— И что же вы предприняли дальше, если мне позволительно спросить?

Лорд Карфакс пожал плечами.

— Приют для бедняков — ничуть не худшее место, чем любое другое для него.

Мисс Салли Янг молчала, не отрываясь глядя на лицо Его Лордства. Она явно была потрясена до глубины души. От лорда Карфакса это не укрылось. С печальной улыбкой он сказал:

— Уверен, что вы простите, любовь моя, что я не сказал вам обо всем раньше. Мне казалось, что этого не нужно. Даже — нежелательно. Я хотел, чтобы Майкл мог оставаться здесь, и должен признаться, мои планы не включали в себя открыть вам и вашему дяде, кто он на самом деле.

— Понимаю, — спокойно сказала девушка. — Вы были вправе сохранять при себе эту тайну, милорд, хотя бы уже потому, что ваши пожертвования для приюта были столь щедрыми.

Кажется, ее слова задели аристократа.

— Я делал свои пожертвования, совершенно не принимая этого в расчет, любовь моя. Но не буду лукавить — то, что Майкл нашел здесь кров, заставило меня уделять приюту большее внимание. Стало быть, мною двигали и эгоистические, и филантропические мотивы сразу.

Холмс пристально следил за лордом Карфаксом на протяжении всей его речи.

— А вы не предпринимали никаких попыток помочь вашему брату?

— Я предпринял одну попытку, — ответил Его Лордство. — Я связался с парижской полицией, а также со Скотланд-Ярдом, чтобы выяснить нет ли у них в делах каких-либо сведений, которые могли бы указать, кто и как избил моего брата. Но они ничего не нашли.

— И вы сочли, что с делом покончено?

— Да! — воскликнул с мукой на лице аристократ. — Что же я мог еще?!

— Негодяи должны предстать перед судом.

— Но как, как этого добиться? Ведь Майкл безнадежно болен. Не думаю, что он оказался бы в состоянии опознать тех, кто его избил. А если б и мог, его показания не признал бы действительными ни один суд.

— Понимаю, — серьезно сказал Холмс.

Но я заметил, что он вовсе не удовлетворен услышанным.

— А что же его жена, Анджела Осборн?

— Я так и не нашел ее.

— У вас не возникло подозрений, что это она написала анонимное письмо?

— Я с самого начала был уверен в этом.

Холмс поднялся.

— Ваше Лордство, позвольте выразить вам благодарность за то, что вы были так откровенны с нами при обсуждении столь нелегкой для вас темы.

Лорд Карфакс ответил с грустной улыбкой:

— Смею заверить вас, сэр, что сделал я это вовсе нс по доброй воле. Просто у меня не было никаких сомнений, что вы все равно узнаете обо всем, только из других источников. Ну, а теперь наверное можно и забыть об этом деле?

— Боюсь, что нет.

Лорд Карфакс пристально посмотрел на нас.

— Клянусь честью, сэр, Майкл совершенно непричастен к ужасным убийствам, которые взбудоражили весь Лондон!

— Принимаю ваши уверения с благодарностью. Вы успокоили меня, — ответил Холмс, — обещаю Вашему

Лордству, что приложу все силы, чтобы впредь не доставлять вам излишних страданий.

Лорд Карфакс молча поклонился. На том мы и распрощались. Но когда Холмс и я покидали приют, у меня перед глазами так и стояла картина — затаившийся в углу отвратительной бойни Майкл Осборн, будто пьяный от вида крови.

Грант Эймз Третий в полном изнеможении лежал на софе у Эллери, стараясь не расплескать стакан, поставленный на живот.

— Я уходил от тебя бодрый и жизнерадостный, как молодой пес, а вернулся абсолютной развалиной.

— И всего-то после двух розыскных экспедиций?

— Розыскных экспедиций? Знаешь, одно дело — на вольном воздухе. Там можно затаиться где-нибудь в кустах и наблюдать. Но в комнате, один на один… Тут же не отмолчишься.

Эллери сидел за пишущей машинкой, все еще в пижаме и в задумчивости скреб щетину на подбородке, из которой в скором времени обещала вырасти окладистая борода. Потом напечатал еще четыре слова и снова замер в раздумье.

— Стало быть, все твои усилия не принесли никаких плодов?

— Плодов было предостаточно. Предо мной предстали два райских древа, одно — еще в весеннем цвету, другое — уже в золоте увядания. Но вот беда — на корзинах с обильными плодами сих древ была вывешена табличка с чересчур высокой ценой.

— Понимаю — женитьба! А что, и женился бы!

Несмотря на крайнее изнурение, Эймс вздрогнул.

— Если ты проповедуешь мазохизм и сам склонен к нему, давай поговорим об этом твоем грехе как-нибудь позже. Я еще недостаточно пришел в себя.

— Ты уверен, что ни одна из этих двух дам не подложила тебе дневник?

— Мэджи Шорт полагает, что Шерлок Холмс — это название новой модной прически. Кэтрин Лемберт… Ну, Кэт в полном порядке — начиная от шеи — и вниз. Занимается живописью, да будет тебе известно. Только что закончила заниматься ремонтом своей виллы. Просто необыкновенной энергии женщина. Вся как взведенная пружина. Сидишь рядом и ждешь, что она вот-вот сорвется, и конец прилетит тебе в лоб.

— Вероятно, она кокетничала с тобой до самозабвения, — сказал Эллери, не принимая в расчет чувств Гранта. — И при желании нетрудно было навести разговор на интересующую нас тему.

— Я достаточно сделал для того, чтобы исполнить свой долг, — с достоинством ответил Грант. — Я ставил перед ней самые хитроумные вопросы, раскидывая дьявольские сети, проникал в самое сокровенное и потаенное…

— Какие вопросы, например?

— Ну, например: «Кэт, когда мы последний раз ездили на пикник, ты не положила мне в машину рукопись для Эллери Квина?»

— И что же она ответила?

Грант пожал плечами.

— Она ответила вопросом на вопрос: «Эллери Квин? Это еще что за тип?»

— Я что, давно не выставлял тебя за дверь? Ты хочешь снова вынудить меня?

— Надо быть добрее и более чутким к старому другу, дорогой.

Грант сделал большой глоток.

— Я же не сказал, что совсем уж ничего не достиг. Половину подозреваемых мы теперь можем вычеркнуть из списка. А я с новой энергией примусь за поиски. За Бронксом расположена Нью-Рошель.

— И кто же живет там?

— Рэйчел Хагер, третья в моем списке. И остается Пэгги Келли, котеночек из Беннингтона, которого можно найти повсюду, где только затевается какой-нибудь марш протеста — лишь бы он был достаточно идиотским.

— Итак — двое подозреваемых, — сказал Эллери. — Но не торопись. Не пори горячку. Вначале сядь где-нибудь, посиди, подумай, как тебе лучше действовать.

— Ты что, хочешь, чтобы я сидел сложа руки?

— А разве в этом искусстве ты не достиг сияющих вершин? Но, ради всего святого, займись этим не у меня в квартире. Мне надо закончить книгу.

— Ты дочитал дневник? — спросил плейбой, нс двигаясь с места.

— Я был занят — писал.

— Но ты, по крайней мере, прочел достаточно, чтобы определить, кто убийца?

— Братец, — ответил Эллери, — я еще не знаю, кто убийца в моем собственном романе.

— Тогда я оставляю тебя — так и быть, предайся самозабвенно работе. О-хо-хо. Что-то будет, если мы так и не выясним, кто прислал тебе рукопись?

— Я думаю, что смогу пережить этот удар.

— Просто в толк не возьму, почему все считают тебя таким великим? — дерзостно спросил молодой человеки удалился.

Рассудок у Эллери совершенно оцепенел. Машинка, кажется, удалилась за линию горизонта и окуталась там туманом. Одолевали всякие праздные мысли. Интересно, как там отец на Бермудах? Как расходится последняя книжка? Он так и не задал себе вопроса — кто же послал ему с Грантом Эймзом Третьим эту рукопись. Он уже знал, кто. А зная это, совсем нетрудно угадать, кто же был загадочным визитером из Парижа, явившимся к Холмсу (Эллери уже заглянул в начало следующей главы рукописи).

После непродолжительной борьбы с самим собой, которая была им проиграна, Эллери направился в спальню. Поднял дневник Ватсона с пола, где оставил его в прошлый раз, растянулся на кровати и принялся за чтение.

Последующие дни были просто мучительны. За все годы, которые я знал Холмса, он никогда еще не был столь беспокойным, и никогда с ним не было так тяжело.

После нашей беседы с лордом Карфаксом Холмс впал в какое-то оцепенение, из которого ничто не могло его вывести. На мои попытки вызвать его на разговор он не реагировал. Постепенно мне стало ясно, что это дело захватило меня несравненно больше, чем все те расследования, в которых мне доводилось сопутствовать Холмсу. Стоило только вспомнить, какую неразбериху я внес во все, как становилось ясным — меня следовало наказать презрением. Словом, я отступил на свои привычные позиции пассивного наблюдателя и стал ждать дальнейшего развития событий.

А они развивались неспешно. Холмс, как и Потрошитель, перешел на ночной образ существования. Каждый вечер он покидал квартиру на Бейкер-стрит, возвращался на рассвете, а день проводил в совершенном молчании. Я оставался в своей комнате, так как знал, что в такое время он нуждается в одиночестве. Порой до меня доносились невыразимо грустные мелодии, которые он играл на скрипке. Когда душа моя разрывалась от них, я выходил в толчею лондонских улиц, надеясь рассеяться.

На третье утро меня привел в ужас вид, в котором вернулся Холмс.

— Господи, боже ты мой! Холмс! — воскликнул я. — Что с вами произошло!

На правой его скуле расплылся большой кровоподтек. Левый рукав его куртки был разорван. Рана на запястье сильно кровила. Он хромал и был настолько грязен, будто принадлежал к числу тех уличных мальчишек, которым столь часто имел обыкновение поручать разные секретные дела.

— Так, произошел небольшой конфликт в одном из темных переулков, Ватсон.

— Позвольте мне перевязать ваши раны!

Я быстро принес из своей комнаты саквояж с инструментами. С хмурым видом он протянул мне руку со сбитыми в кровь костяшками пальцев.

— Я пытался выманить нашего противника из его укрытия, Ватсон, и мне это удалось.

Я силой усадил Холмса в кресло и стал осматривать.

— Удалось, но мне не повезло.

— Вы подвергали себя ужасному риску!

— На мою наживку клюнуло двое бандитов.

— Тех самых, которые охотились за нами?

— Точно. Я только собирался уложить одного из них, но у меня револьвер дал осечку — трижды невезение! — и они ушли от меня.

— Пожалуйста, расслабьтесь, Холмс. Откиньтесь в кресле. Закройте глаза. Наверное, я должен дать вам успокоительного.

Он нетерпеливо отмахнулся.

— Об этой царапине не стоит и говорить. Меня гораздо более мучает неудача. Я был так близок к цели… Протяни руку — и достанешь. Но — не достал. Если бы мне удалось захватить одного из этих негодяев, я бы вытянул из него имя того, кто их послал напасть на нас. Это уж вы мне поверьте.

— Вы думаете, что эти типы как-то связаны с Потрошителем? Причастны к его убийствам?

— Конечно, нет! Это — вполне благопристойные и здравомыслящие уличные бандиты. А нам нужен сумасшедший.

Холмс беспокойно дернулся, пытаясь высвободиться из моих рук.

— Тот, кто нам нужен, — это тип совершенно другого пошиба. Это — кровожадный тигр, который так и рыщет в поисках жертвы по джунглям Лондона.

Тут мне вспомнилось одно имя, наводящее страх.

— Профессор Мориарти?

— Нет, профессор здесь ни при чем. Я навел справки — чем он занят сейчас и где он находится. Он сейчас в другом месте. Нет, это не профессор. Есть четыре человека, на которых могло бы пасть подозрение, и он — один из четырех. В этом я убежден.

— А кто остальные три?

— Какое это имеет значение, если мы все равно не можем схватить его с поличным.

Постепенно сказалось то колоссальное напряжение, которое ему пришлось испытать. Холмс откинулся на спинку кресла и стал смотреть в потолок, с трудом удерживая тяжелые веки. Однако рассудок его еще далеко не исчерпал своих возможностей.

— Если он такой, как вы говорите, что за смысл ему убивать несчастных уличных девчонок?

— Все обстоит далеко не так просто, Ватсон. В этот лабиринт ведут сразу несколько нитей, и они переплелись так, что не разделишь.

— Ох, не нравится мне этот сумасшедший в приюте, — пробормотал я.

Холмс улыбнулся, но довольно невесело.

— Боюсь, милый мой Ватсон, что вы тянете не за ту ниточку.

— Не могу поверить, что Майкл Осборн не имеет к этому никакого отношения!

— Он наверняка имеет к этому отношение. Но…

Холмс не продолжил, поскольку внизу у входа зазвонил колокольчик. Через некоторое время миссис Хадсон кого-то впустила.

— Я ждал одного посетителя, — сказал Холмс. — Он пунктуален. Пожалуйста, останьтесь, Ватсон. И дайте мне, пожалуйста, мою куртку. А то он, чего доброго, примет меня за уличного забулдыгу, который пришел к вам лечиться.

Он едва успел накинуть домашнюю куртку и раскурить трубку, как миссис Хадсон ввела в нашу гостиную высокого симпатичного блондина. Я решил, что ему около тридцати пяти. Он, без сомнения, был человеком воспитанным: если не считать единственного недоуменного взгляда, он и виду не подал, что заметил, в каком состоянии Холмс.

— А, — сказал Холмс. — Мистер Тимоти Уэнтуорт, я предполагаю. Рады вас приветствовать, сэр. Садитесь вот сюда, в кресло, поближе к огоньку. Воздух сегодня утром холодный и сырой. Это — мой друг и коллега, доктор Ватсон.

Мистер Тимоти Уэнтуорт поклонился и сел в предложенное ему кресло.

— Вы — известный человек, сэр, — сказал он. — И доктор Ватсон — тоже. Это честь для меня—.составить знакомство с вами. Но у меня очень напряженная жизнь в Париже, очень много деловых встреч, я с трудом смог высвободиться — только потому, что мне небезразлична судьба моего друга Майкла Осборна. Для меня так и осталось загадкой его исчезновение из Парижа — совершенно внезапно, без всякого предупреждения. Он никого не поставил в известность. Но если я смогу сделать для него хоть что-нибудь, хоть чем-то помочь Майклу, это оправдает все неудобства, доставленные мне необходимостью пересекать пролив.

— Редкая ныне верность дружбе, — сказал Холмс. — Вероятно, у нас есть небезынтересные новости друг для друга, мистер Уэнтуорт. Если вы изъявите готовность сообщить нам то, что знаете о жизни Майкла в Париже, я расскажу вам конец всей этой истории.

— Согласен. Я познакомился с Майклом примерно два года назад, когда мы оба записались в Сорбонну. Я думаю, он нравился мне именно потому, что мы были такими разными. Сам я довольно сдержанный человек, мои друзья считают меня даже робким. У Майкла, наоборот, был кипучий темперамент — иногда он действовал безоглядно, а порой — даже жестоко, если полагал, что с ним обошлись несправедливо. На какую бы тему ни заходил разговор, он стремился непременно высказать свое мнение. И все же мы очень хорошо подходили друг к другу, ведь каждый из нас позволял другому иметь его слабости. Я просто благодарю Бога, что у меня был он.

— И, разумеется, — а в этом у меня нет никаких сомнений— он тоже должен был благодарить Бога за то, что у него были вы, — сказал Холмс. — Ну, а теперь расскажите мне, пожалуйста, что вы знаете о его приватной жизни.

— У нас не было никаких тайн друг от друга. Я скоро узнал, что он — второй сын в семье британских аристократов.

— Его сильно удручало, что он как второй сын не унаследует никакого титула?

Лоб мистера Тимоти Уэнтуорта прорезали морщины, когда он раздумывал, как ответить на этот вопрос.

— Наверно, можно сказать — «да». Но, с другой стороны, можно сказать и «нет». У Майкла была склонность к весьма разнузданной, если можно так выразиться, жизни. Его происхождение и воспитание не позволяли вести такую жизнь, и в результате у него возникло чувство вины. Ему нужен был клапан, чтобы выпустить это чувство вины наружу, и его положение второго сына как бы дало ему повод для недовольства, а это, в свою очередь, превратилось в оправдание его поведения.

Наш молодой гость запнулся.

— Кажется, я нс слишком-то хорошо объясняю.

— Напротив! — заверил его Холмс. — Вы излагаете все на удивление ясно. Позвольте высказать предположение, что Майкл не питал никакой злобы ни к своему отцу, ни к своему-брату.

— Я уверен, что нет. Но, в свою очередь, не могу попять, почему герцог Шайрский испытывал к нему прямо противоположные чувства. Я представляю себе герцога человеком гордым, даже высокомерным— человеком, для которого честь семьи — превыше всего.

— Вы ничуть не ошибаетесь. Но продолжайте, пожалуйста, ваше повествование.

— М-да. Ну, а потом началась история с Майклом и этой женщиной.

Ошибиться было невозможно — в голосе Тимоти звучала явная неприязнь, даже отвращение.

— Майкл познакомился с ней в какой-то крысиной норе на площади Пигаль. Мне рассказал на следующий же день. Я счел это просто мимолетным увлечением и НС придал особого значения. Но скоро понял, что Майкл с каждым днем становится все дальше и дальше от меня. Тогда мне'казалось, что происходит это постепенно. Но теперь, оглядываясь назад, понимаю, что все случилось просто стремительно. Минуло совсем немного времени с того дня, как он в первый раз сказал мне о ней и до того, как он пришел собирать вещи на нашу квартиру и сообщил, что женится на этой женщине.

Я позволил себе заметить:

— Вы, наверное, были шокированы, сэр.

— Шокирован — не то слово. Ошеломлен, потрясен, лишился дара речи. Когда нашел, наконец, слова, чтобы образумить его, он только огрызнулся на меня — дескать, надо заботиться о своих собственных делах, и ушел.

В голубых глазах молодого человека, глядевших прямо и открыто, появилось выражение глубокой печали.

— Так и кончилась наша дружба.

— Вы больше не виделись? — негромко спросил Холмс.

— Я пытался встретиться с ним, и мне удавалось ненадолго увидеть его дважды. Разумеется, молву не остановишь— и вскоре Майклу указали на дверь в Сорбонне. Когда я услыхал об этом, решил пойти к нему. Как оказалось, жил он в каком-то неописуемом хлеву на левом берегу Сены. Он был один, когда я посетил его, но полагаю, что жена его жила там же, вместе с ним. Я застал его полупьяным и враждебно настроенным — совсем другой человек, ничуть не похожий на того, которого я знал раньше. Вызвать его на разговор мне не удалось. Я просто положил сколько-то денег на стол и удалился. Четырнадцать дней спустя я встретил его на улице, неподалеку от Сорбонны. Он был в таком состоянии, что у меня просто слов нет, чтобы описать его. Он напоминал какой-то призрак, над которым довлеет проклятие. Совершенно отсутствующий взгляд. Я попытался было заговорить с ним, но он только обругал меня и ушел.

— Если я верно понял вас, вы, стало быть, так ни разу и не видели его жену?

— Нет, но слухов о ней ходило предостаточно. Поговаривали, что у этой женщины есть сообщник, с которым она жила до заключения брака и не прерывала связи даже в замужестве. Правда, больше я об этом ничего не знаю.

Он смолк. Казалось, вся трагическая судьба его друга еще раз проходит перед его внутренним взором. Потом сказал решительно:

— Думаю, что в этой несчастной истории с браком Майкл просто стал игрушкой в чьих-то руках, и все, содеянное им, вовсе не имело целью опозорить дом своих благородных предков.

— Полагаю, что в этом отношении могу всецело согласиться с вами, — сказал Холмс. — Недавно я оказался обладателем ящичка с хирургическими инструментами, принадлежавшими Майклу. Когда я обследовал футляр, выяснилось, что Майкл Осборн тщательно скрыл родовой герб, украшавший его, с помощью куска бархата.

Тимоти Уэнтуорт был поражен до глубины души.

— Ему что, пришлось даже расстаться с инструментами?

— Из чего я умозаключаю, — продолжал Холмс, — что попытка скрыть герб свидетельствует не только о стыде, который он испытывал, но и о стремлении уберечь доброе имя рода, которое он якобы намеревался втоптать в грязь.

— Просто непростительно, как его отец не желает этого видеть. Но теперь, сэр, когда я рассказал все, что знаю, я с нетерпением жду, что поведаете мне вы.

Нельзя было не заметить, что Холмс тянет с ответом. Он поднялся с кресла и стал расхаживать по комнате. Наконец, остановился и сказал:

— Вы больше ничем не сможете помочь Майклу, сэр.

И Уэнтуорт тоже, казалось, с трудом удерживается, чтобы не вскочить.

— Но ведь мы же уговорились!

— Через какое-то время после вашей последней встречи с Майклом случилось несчастье. К настоящему времени он совершенно лишился рассудка, мистер Уэнтуорт. Он ничего не может вспомнить из своего прошлого и, вероятно, память уже никогда не вернется к нему. Однако он — в заботливых руках. Повторю — вы ничего не сможете для него сделать, и если я вам решительно не советую видеться с ним, то лишь потому, что хочу избавить от дальнейших душевных мук.

Тимоти Уэнтуорт в глубокой печали смотрел себе под ноги и обдумывал совет, данный ему Холмсом. Я почувствовал облегчение, когда он сказал, наконец, со вздохом:

— Хорошо, мистер Холмс, будем считать, что с этим делом улажено.

— Уэнтуорт поднялся и протянул моему другу руку.

— Но если я когда-либо смогу что-то сделать для него, сэр, то дайте мне знать, пожалуйста.

— В этом вы можете смело на меня положиться.

Когда молодой человек откланялся, Холмс долго глядел ему вслед из окна, а когда, наконец, заговорил снова, голос его был столь тих, что я с трудом разбирал слова.

— Чем более тяжкие ошибки мы совершаем в жизни, Ватсон, тем преданнее нам истинный друг.

— Как вы сказали, Холмс?

— Так, пришла в голову одна мысль.

— Во всяком случае, после того, что нам сообщил Уэнтуорт, мое мнение о Майкле Осборне совершенно переменилось.

Холмс снова сел к камину и пошевелил кочергой угли.

— От вас, разумеется, не укрылось, что слухи, пересказанные им, значительно более важны, чем факты?

— Должен признаться, что не вполне понимаю, куда вы клоните.

— Слух, что эта женщина, жена Майкла, имеет сообщника, проливает совершенно новый свет на все дело. Кто же, как ни он, являет собой недостающее звено в цепочке? Тот самый тигр, подославший к нам наемных убийц.

— Но откуда же он узнал обо всем?

— Ах, вот вы о чем. Откуда он узнал, что я иду по его следу, когда я и сам еще не знал об этом? Думаю, нам следует нанести герцогу Шайрскому еще один визит. На этот раз — к нему в дом на Беркли-Сквер.

Не успел я подумать, что наносить такой визит было бы нескромностью с нашей стороны, как внизу снова зазвонил колокольчик, и миссис Хадсон опять кого-то впустила. Тут же раздался адский топот — посетитель ринулся мимо нашей экономки и побежал по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Дверь распахнулась, и он предстал перед нами — худощавый юнец с угреватым лицом, с которого не сходило выражение дерзости. Поведение его невольно заставило меня взяться за кочергу.

— Кто из господ будет мистер Шерлок Холмс?

— Это я, мальчик мой, — ответил Холмс.

Юноша протянул ему пакетик из коричневой бумаги.

— Здесь то, что я должен вам передать.

Холмс взял пакет и тут же вскрыл его.

— Недостающий скальпель! — воскликнул я.

Холмс не успел ответить. Посыльный опрометью бросился вон, а мой друг — устремился следом.

— Подожди! — крикнул он. — Мне надо поговорить с тобой! Не бойся!

Но юноши уже и след простыл. Холмс выскочил следом за ним на улицу. Я поспешил к окну и увидел, как юноша несется, сломя голову, по улице, как будто за ним гонятся все демоны ада, а Шерлок Холмс преследует его по пятам.

— Рэйчел!

Она обернулась.

— Грант! Грант Эймз!

— Вот, подумал, еду мимо — дай зайду, — сказал плейбой.

— Очень мило с твоей стороны.

Рэйчел Хагер была одета в голубые джинсы и облегающий пуловер. Длинноногая и стройная, она отнюдь не была лишена и некоторых приятных округлостей. Пухлые губы, карие глаза, курносый нос. Словом, она напоминала мадонну, которая налетела носом на дверной косяк.

Столь милый парадокс не укрылся и от Гранта Эймза Третьего. Еще недавно она выглядела совсем иначе, подумал он, а сам спросил, указывая на клумбу, которой она как раз занималась:

— Я и не знал, что ты выращиваешь розы.

Она улыбнулась, показав великолепные зубки.

— Пытаюсь выращивать. Бог мой, кто бы знал, скольких трудов это мне стоит. Но выходит что-то неважно — видать, растения меня не любят. Что это тебя занесло в такую глушь как Нью-Рошель?

Она сняла перчатки и откинула со лба прядку волос. Грант был уверен — если бы существовал краситель, способный придать волосам такой же каштановый цвет, девицы выстраивались бы за ним в очередь за квартал.

— Да просто проезжал мимо. На пикнике я и словом с тобой не успел перекинуться.

— Чистая случайность, что я вообще оказалась там. И оставаться долго не могла — было некогда.

— Я обратил внимание, что ты не пошла купаться.

— Ах, Грант! Какой славный комплимент. Большинство девушек обращают на себя внимание как раз тогда, когда идут купаться. Может, пойдем посидим на веранде? Я принесу тебе чего-нибудь выпить. Шотландский виски, не правда ли?

— Да, именно шотландский виски я пью всегда, но в данный момент я предпочел бы чаю со льдом.

— Правда? Сейчас принесу.

Она вернулась, и Грант заметил, как ей пришлось скрестить свои длинные ноги, чтобы сесть на неудобное, чересчур низкое садовое кресло. Почему-то это его растрогало.

— Милый у тебя садик.

И снова эта ослепительная улыбка.

— Видел бы ты, во что его превращают дети!

— Дети?

— Да, дети из сиротского приюта. Раз в неделю мы приглашаем нескольких к себе, и тогда тут все стоит вверх дном. Розы они, правда, берегут. Одна малышка просто сидит и смотрит на все происходящее. Вчера я дала ей в ручку мороженое — так она держала его, пока оно не растаяло и не потекло. А один цветок — вон там — понравился, и она решила его поцеловать. Можешь себе представить, каково ей пришлось от его колючек.

— Я и не знал, что ты занимаешься детьми.

Если начистоту, Грант вообще понятия не имел, чем занимается Рэйчел, и до сего момента ему, в общем, были глубоко безразличны ее занятия.

— Я уверена, что мне это приносит больше пользы, чем детям. Я сейчас доделываю свою выпускную работу, и еще остается немного времени. Я уже было подумывала, не поступить ли мне в Корпус Мира. Но потом решила, что есть так много дел и в самой Америке. Даже здесь, в городе.

— Ты просто великолепна, — вдруг услышал Грант собственный голос и не поверил своим ушам.

Девушка вскинула на него глаза, как будто решила убедиться, не ослышалась ли.

— Что ты такое несешь?

— Да вот подумал, который раз я вообще тебя вижу. В первый раз это было на горных лыжах, не правда ли?

— Кажется, да.

— Джилли Харт — вот кто нас познакомил.

— Припоминаю. В той поездке я еще сломала себе лодыжку. Но я что-то в толк не возьму — как ты вообще способен вспомнить про меня? Это при твоем-то многочисленном гареме.

— Ну, не такой уж я плохой, — потупился Грант.

— Я хочу сказать, зачем тебе вдруг понадобилось меня вспоминать? Именно меня? Ведь ты никогда…

— Хочешь сделать мне приятное, Рэйчел?

— Это как же? — недоверчиво спросила девушка.

— Пойди снова в сад и продолжай заниматься тем, чем занималась до моего прихода. Ухаживай за своими розами. А я посижу здесь и погляжу на тебя,

— Это что, твой новый трюк?

— Что-то я и сам ничего не пойму, — пробормотал он.

— Грант! Зачем ты приехал? Говори прямо!

— Что-что?

— Я спрашиваю, зачем ты приехал сюда?

— Понятия не имею.

— Будь добр, вспомни, — сказала она, начиная сердиться. — Постарайся.

— Погоди, погоди… А, вспомнил! Я хотел спросить тебя, не ты ли положила во время пикника на сиденье моего «Ягуара» коричневый пакет? Но — черт с ним, с пакетом. Скажи лучше, чем ты удобряешь розы?

Рэйчел присела на корточки. Гранту она казалась сейчас манекенщицей из журнала «Вог».

— У меня нет никакого особого рецепта. Просто смешиваю всякую всячину. Грант, да что с тобой происходит?

Он смотрел, не отрываясь, на необыкновенно красивую загорелую руку, которая легла на его запястье.

ГОСПОДИ, БОЖЕ ТЫ МОЙ! ЭТО СВЕРШИЛОСЬ!

— Если я вернусь к семи, — спросил он, — ты успеешь переодеться?

Рэйчел поглядела на него долгим взглядом и, кажется, начала понимать, что с ним происходит.

— Ну конечно, Грант! — сказала она мягко.

— И ты не будешь против, если я представлю тебе одну теплую компанию?

Ее рука слегка сжала его запястье.

— Ты милый!

— Эллери! Я нашел ее! Я ее нашел! — завопил Грант Эймз Третий в телефонную трубку.

— Кого ты там нашел?

— Ту женщину, которую искал!

— Ту, которая положила пакет в машину? — недоверчиво спросил Эллери.

— Что-что она сделала?

— Положила пакет. В смысле — дневник.

— О… — На некоторое время в трубке воцарилось молчание. — Знаешь, Эллери?

— Не знаю. Что?

— Ни думать забыл про пакет.

Эллери пожал плечами и снова принялся читать доктора Ватсона.

Мне оставалось одно — ждать. Холмс заразил меня своим лихорадочным нетерпением, и чтобы скоротать часы в ожидании его, я стал обдумывать наше нынешнее положение, стараясь применить тот метод, к которому так часто на моих глазах прибегал Холмс.

Немалая доля моих размышлений была связана, естественно, с замечанием Холмса, что под подозрением — четверо, и каждый из них может оказаться Потрошителем. Озадачивали меня и другие фрагменты этой затейливой мозаичной картины: замечание Майкрофта, что брат его собрал еще не все камешки, из которых она должна складываться, было памятно мне, равно как и слова Холмса, что он страстно желает поймать тигра, который бродит по лондонским закоулкам. Хорошо. Допустим, что Потрошитель — один из этих четверых. Знает ли сам Холмс, кто именно, коли отправился его ловить? И почему необходимо вначале поймать его, чтобы понять, кто именно из четырех Потрошитель?

Какое счастье я испытал бы, доведись мне в тот миг найти разгадку этого дела! Но я был поражен слепотой и ничего не понимал, чувствуя себя полным ничтожеством.

Так текли час за часом. Единственный раз произошло нечто, внесшее некоторое разнообразие в их монотонность. Посыльный — мальчишка в красивой униформе — принес письмо, адресованное нам на Бейкер-стрит.

— Депеша от мистера Майкрофта Холмса мистеру Шерлоку Холмсу, сэр.

— Мистер Холмс в настоящий момент отсутствует, — ответил я. — Но письмо можете вручить мне.

Я отпустил посыльного и стал рассматривать конверт. Он предназначался для посланий из Министерства иностранных дел, куда был приглашен на работу Майкрофт, и был не запечатан. Меня так и подмывало открыть его, но я, разумеется, не позволил себе ничего подобного. Я положил письмо в карман и снова принялся расхаживать по квартире. Час за часом, а от Холмса не поступало никаких известий. Время от времени я подходил к окну и смотрел в туман, который опустился на Лондон. Ночь как по заказу для Потрошителя — подумал я, едва сгустились сумерки. Но ведь та же самая мысль могла прийти в голову и кровожадному безумцу! Не успел я об этом подумать, как тотчас же, будто в театре, вошел уличный мальчишка с письмом от Холмса. Он терпеливо дождался, пока я дрожащими руками вскрою конверт.

«Мой дорогой Ватсон!

Дайте этому мальчишке полкроны за его труды и приходите как можно быстрее ко мне, в морг на Монтегю-стрит.

Шерлок Холмс»

Мальчишка, заспанный и взъерошенный, наверняка никогда еще в жизни не получал чаевые в таком размере. Но я испытал такое облегчение, что дал ему целую крону.

Через минуту я уже сидел в кэбе и погонял возницу, который опасался быстро ехать сквозь густой туман, превративший улицы Лондона в некое подобие прачечной. По счастью, у него был какой-то инстинкт, выводивший на верный путь, — как у почтового голубя. Не прошло много времени, когда я услышал:

— Дверь справа, хозяин. Потом прямо. Да смотрите, как бы вам не заехало по носу этой проклятой дверью.

Я ощупыо нашел дверь, вошел, пересек двор и оказался в морге, где за столом на возвышении увидел Холмса.

— Новая жертва, Ватсон, — сказал он мне вместо приветствия замогильным голосом.

Доктор Мюррей и слабоумный тоже присутствовали при сем: доктор стоял молча за столом, а Майкл-Пьер прислонился к стене с лицом, искаженным от страха.

Доктор Мюррей пребывал в каком-то оцепенении. Холмс поднял брови и резко спросил:

— Доктор Мюррей, как вы полагаете, доктору Ватсону не станет дурно?

— Нет, — ответил Мюррей и откинул покрывало.

В самом деле — то, что открылось моим глазам, вполне могло повлечь приступ дурноты. Едва ли можно было, сохраняя здравый рассудок, описать это жестоко изрезанное человеческое тело. Потрошитель жестоко исполосовал его с тем же дьявольским искусством. Нормы приличия не позволяют мне описывать в деталях содеянное им. Скажу только, что яше удержался и простонал:

— Но ведь у нее отсутствует одна грудь, Холмс!

Холмс мрачно кивнул.

— На этот раз наш безумец решил оставить ее себе — как трофей.

Созерцать это было выше моих сил. Я поторопился сойти с возвышения.

— Ради Бога, Холмс, — воскликнул я. — С этим чудовищем надо покончить немедленно.

— Вы не первый, кто выразил это желание, Ватсон.

— Скотланд-Ярд сможет чем-нибудь помочь вам в дальнейшем расследовании?

— Вам, Ватсон, скорее следовало бы спросить, — хмуро ответил он, — смогу ли я быть чем-то полезным Скотланд-Ярду? Боюсь, что нет.

Мы простились с доктором Мюрреем и со слабоумным и вышли на улицу, в туман. Меня передернуло при воспоминании об увиденном.

— Эта развалина, которая некогда была Майклом Осборном… Холмс, мне показалось, что он — словно преданный пес Мюррея, и ждал только знака, чтобы броситься исполнять какое-то грязное дело?

— Скорее, преданный пес, которому передался ужас хозяина. Относительно Майкла Осборна вы заблуждаетесь, Ватсон.

— Может быть, может быть.

Мне стоило труда подумать о чем-то еще.

— Вы догнали того посыльного, которого преследовали, Холмс?

— Несколько кварталов я гнался за ним, не отставая. Но он знает все закоулки и проходные дворы в Лондоне не хуже меня. Ему удалось уйти.

— А как вы провели остальное время, могу я поинтересоваться?

— Часть дня просидел в библиотеке на Боу-стрит, где пытался представить себе ход мыслей того безумца и найти в них определенную логику.

Холмс чуть ли не ощупью брел сквозь густую пелену тумана, а я держался за ним.

— Куда мы идем, Холмс?

— В одно место, тут, в Уайтчапеле. В библиотеке я начертил схему, Ватсон: отметил на карте района места всех убийств Потрошителя, которые нам известны. Я не один час размышлял над ней, и пришел к выводу, что у Потрошителя есть в центре круга, который получился на карте, какое-то прибежище, откуда он отправляется творить свои черные дела. Комната, квартира, словом, какой-то угол, где он переодевается перед убийством и куда возвращается после него.

— Это прибежище мы и разыскиваем сейчас?

— Вот именно. Поглядим, не помогут ли нам подметки наших башмаков, коли не помогла спинка кресла.

— По такому туману найти нам будет не просто.

— Разумеется, но есть и определенные обстоятельства, которые облегчат нам поиски. К примеру, я тщательно опросил бы свидетелей.

Слова его просто обескуражили меня.

— А я и понятия не имел, что есть какие-то свидетели, Холмс!

— В известном смысле есть, Ватсон. В известном смысле! Не раз Потрошителю удалось скрыться буквально за несколько минут до того, как была найдена его жертва. У меня даже появилось подозрение, что он специально совершает убийства с таким расчетом, чтобы выказать свое презрение к роду человеческому и пощекотать себе нервы. Вы же помните, как близко от него мы были тогда.

— Конечно.

— Как бы то ни было, а я попытался выяснить, в каком направлении он постоянно уходит, и пришел к выводу, что он движется от окружности, на которой лежат места совершенных им убийств, к центру. Вот в центре круга мы и будем его искать.

Мы пробирались в ночной тьме, сквозь пелену тумана, по Уайтчапелю — по той сточной яме, куда собирались человеческие отбросы большого города. Уверенность, с которой двигался Холмс, показывала мне, как хорошо он изучил это зловонное место. Мы оба молчали. Только один раз Холмс остановился и спросил:

— Впрочем, Ватсон, вы не забыли положить в карман револьвер?

— Это была последняя моя мысль перед выходом.

— Я тоже вооружен.

Вначале мы отважились войти в один притон, где, как оказалось, собирались курильщики опиума. От дыма, который стоял в нем, у меня перехватило дыхание. Я последовал за Холмсом и тоже прошел вдоль длинного ряда нар, на которых предавались своим грезам жертвы порока. Холмс останавливался то рядом с одним, то рядом с другим и пристально вглядывался в их лица. С некоторыми он заговаривал. Порой ему отвечали. Потом мы вышли. Судя по его виду, он явно нс получил сведений, сколько-нибудь заслуживающих внимания.

Затем мы обошли несколько обшарпанных гостиниц, где были встречаемы по большей части настороженным молчанием. И здесь Холмс тоже вполголоса побеседовал с некоторыми типами, причем у меня не осталось ни малейших сомнений в том, что они знакомы. Время от времени одна-две монеты перекочевали из его рук в другие, давно нс мытые. После этого поиски наши продолжались в другом месте.

Выйдя из третьей гнусной дыры, еще более убогой, чем две предшествующие, я больше не смог сдерживаться.

— Холмс, Потрошитель — не преступник. Он — жертва.

— Жертва, Ватсон?

— Продукт той ужасной среды, которую мы здесь наблюдаем.

Холмс пожал плечами.

— Неужели вас не возмущает, в каких условиях живут эти люди?

— Разумеется, я бы только приветствовал капитальную чистку здесь, Ватсон. Видимо, она будет возможна когда-нибудь в просвещенном будущем. Но до тех пор я буду все-таки оставаться реалистом. Утопия — это роскошь. У меня нет времени на мечтания.

Прежде чем я успел что-то возразить, он открыл следующую дверь, и мы вошли в публичный дом. У меня едва не закружилась голова от удушливого запаха дешевой парфюмерии. Мы оказались в салоне, в котором полдюжины почти обнаженных женщин сидело в картинных позах и поджидало того, кто заглянет к ним на огонек из густого тумана.

Должен признаться, что всячески пытался отводить взор от зазывных улыбок и соблазнительных жестов, которые демонстрировались нам со всех сторон. Но Холмса и здесь не покинуло его обычное хладнокровие.

— Добрый вечер, Дженни!

С этими словами он обратился к одной из девиц — бледной, симпатичной, невысокого роста, одетой в халат, под которым ясно ничего не было и который разошелся просто невозможно широко.

— Добрый вечер, мистер Холмс.

— Ты была у того доктора, адрес которого я тебе дал?

— Была, сэр. Он осмотрел меня и выписал справку о здоровье.

Занавес из шнурков с нанизанными на них бусинками раздвинулся, и перед нами предстала жирная «мадам». Ее глазки-пуговки пристально оглядели нас.

— Что выгнало вас в такой вечер из дому, мистер Холмс?

— Уверен, что вы догадываетесь, Леон.

Лицо ее помрачнело.

— Как вы думаете, почему я не выпускаю своих девочек на улицу? Потому что не хочу потерять кого-нибудь из них!

Одна из девиц, накрашенная сверх всякой меры, сердито бросила:

— Просто стыд, да и только — шагу не может уже ступить бедная девушка, чтобы за ней не увязался бобби.

— Ты что, предпочитаешь получить нож в живот? — осведомилась еще одна девица.

— Я уже считай подцепила одного — ну, того джентльмена, который живет в Паквине. Он поднимался к себе по лестнице — ну, все при нем — белый галстук, накидка и все такое. Он меня увидел, остановился — ждет. И надо же — именно в этот момент высовывает из тумана свое идиотское рыло бобби. Иди, говорит, к себе в гнездышко, малышка, вечер нынче не для тебя.

Девица даже плюнула на пол с досады.

Голос Холмса оставался совершенно спокойным, когда он спросил:

— А джентльмена, надо думать, тем временем и след простыл?

— Поднялся наверх к себе в комнату, куда же ему еще деться? Но меня с собой не пригласил!

— Странный у него адрес для джентльмена, ты не находишь?

Девица вытерла рот тыльной стороной ладони.

— Пусть живет, где ему угодно. Хоть у черта на рогах, если хочет!

Холмс уже направился к двери. Проходя мимо меня, он шепнул:

— Пойдемте, Ватсон, да побыстрее, побыстрее!

На улице он схватил меня под руку и буквально потащил за собой.

— Все, Ватсон, он у нас в руках! Я уверен в этом! Вот так все и бывает — поглядишь по сторонам, спросишь о том, о сем, кто-нибудь вдруг обронит словечко — и вес! Дьявол попался! Он способен на многое, это верно. Но в невидимку превратиться не может.

Каждое слово выдавало торжество Холмса, продолжавшего увлекать меня за собой. Не прошло и нескольких минут, как я уже взбирался за ним по узкой лестнице, которая вела на верхний этаж дома снаружи, прямо у деревянной стены:

Напряжение наших нервов достигло предела. Даже Холмса с его чрезвычайной выдержкой охватил охотничий азарт. Пока мы поднимались по лестнице, он прерывающимся голосом пояснил мне:

— Этот Паквин — захудалый дом, в котором сдаются квартиры, Ватсон. Таких домов в Уайтчапеле множество. Счастье еще, что мне запомнилось его название.

Я глянул вверх и заметил, что дверь, к которой мы приближаемся, приоткрыта. Лестница кончилась, и Холмс ворвался в квартиру. Я — за ним.

— Какое чертовское невезение! — воскликнул он. — Кто-то побывал здесь перед нами!

За все годы, проведенные вместе, Холмс никогда еще не оказывался во власти более жестокого разочарования. Он застыл, как вкопанный, посреди маленькой, бедно обставленной комнаты, с револьвером в руке. Серые его глаза метали молнии.

— Если это и было логово Потрошителя, — вскричал я, — то он уже оставил его.

— Причем навсегда. В этом нет сомнений.

— Может быть, Лестрейд преследует его по пятам?

— Что-то не верится. Лестрейд в данный момент бродит где-нибудь по темным переулкам.

Потрошитель, собираясь в спешке, основательно опустошил квартиру. Я еще подыскивал слова, долженствующие утешить Холмса в его разочаровании, как вдруг он схватил меня за руку:

— Если вы еще сомневаетесь, что эта дыра — квартира маньяка, Ватсон, взгляните сюда.

Взгляд мой устремился в указанном направлении, и я увидел то, о чем он говорил: ужасный трофей — грудь той несчастной, которая лежала сейчас в морге на Мон-тегю-стрит.

Мне часто доводилось созерцать раны и смерть, но это оказалось худшим из всего, что я видел до сих пор. Я не ощущал ничего — один только безмерный ужас. Мне стало дурно.

— Холмс, я выйду и подожду вас внизу.

— У меня тоже нет причин оставаться здесь. Все, что можно увидеть тут, можно увидеть быстро. Человек, которого мы ищем, чересчур искушен, чтобы оставить хотя бы малейшую улику.

В этот миг — быть может, потому, что рассудок мой жаждал отвлечься от ужасной картины — я вспомнил о письме.

— Между прочим, Холмс, сегодня пополудни посыльный принес письмо от вашего брата Майкрофта на Бейкер-стрит. Я от волнения совсем забыл сказать.

С этими словами я протянул ему конверт, и он распечатал его.

Если б я ждал от него благодарности, меня постигло бы жестокое разочарование. Он прочел послание и поглядел на меня ледяным взором.

— Хотите узнать, что пишет Майкрофт?

— Прошу вас, прочтите.

— Здесь написано: «Дорогой Шерлок! Благодаря обстоятельствам, о которых извещу тебя позже, мне стало известно нечто, возможно, небесполезное для тебя. Некий Макс Кляйн — владелец пивной в Уайтчапеле под названием «Ангел и Корона». Правда, Кляйн приобрел это заведение лишь недавно, говоря точнее — четыре месяца назад. Твой брат Майкрофт.»

Я был чересчур выбит из колеи, чтобы понять, что это означает. По крайней мере, мне остается только сослаться на это смягчающее обстоятельство, поскольку все последующее просто невозможно объяснить, если я не признаюсь в том, что сделал глупость, не имеющую ровно никакого оправдания. Короче, в тот момент я выпалил:

— Верно, Холмс! Об этом мог сказать вам и я. Я узнал то же самое от девицы, с которой толковал во время моего посещения «Ангела и Короны».

— В самом деле? — спросил Холмс и в голосе его зазвучали угрожающие нотки.

— Он очень неприятный тип, этот Кляйн. Я еще подумал, что ему не потребуется много времени, чтобы наложить свой отпечаток на все заведение.

Холмс не смог сдерживаться дальше и потряс кулаками.

— Боже праведный! Куда бы я ни ступил, везде меня окружают одни идиоты!

Меня, ничего не подозревавшего, эта вспышка гнева застигла врасплох. Я застыл с раскрытым ртом и только пробормотал:

— Холмс, я не понял, что вы имеете в виду.

— Если еще не поняли, оставьте всякую надежду, Ватсон! Вы получаете сведения — именно те, которые позволили бы мне раскрыть это дело — и, дружески улыбаясь, держите их при себе, ни словом не обмолвившись о них. А потом забываете передать мне письмо, где содержатся те же сведения, имеющие решающее значение. Ватсон! Ватсон! На чьей вы стороне, собственно?

Если я и до этого был сбит с толку, то теперь и подавно пребывал в полной растерянности. Я не мог сказать пи слова в свое оправдание, чувствуя себя совершенным ничтожеством.

Но Холмс был человеком отходчивым.

— К «Ангелу и Короне», Ватсон! — воскликнул он и бросился к выходу. — Нет, вначале в морг! Предъявим этому дьяволу его жертву!

В дверь позвонили.

Эллери в сердцах хлопнул дневником по столу. Без сомнения, опять явился этот пьяница и бездельник. Эллери подумал, открывать или нет, бросил на пишущую машинку взгляд, полный раскаяния, и пошел к двери.

Вопреки ожиданиям, за дверью стоял не Грант Эймз, а посыльный телеграфной компании. Эллери расписался в получении и прочел телеграмму, под которой не было имени отправителя.

«МОЖЕТ ТЫ МНОГОТОЧИЕ ВКЛЮЧИШЬ НАКОНЕЦ ТЕЛЕФОН В РОЗЕТКУ ВОПРОСИТЕЛЬНЫЙ ЗНАК ХОЧЕШЬ ЧТОБЫ Я ТУТ СПЯТИЛ ВОПРОСИТЕЛЬНЫЙ ЗНАК»

— Ответа не будет, — сказал Эллери, дал посыльному на чай и тут же выполнил указание инспектора.

Затем, бормоча что-то, включил в сеть электробритву и принялся прореживать многодневную щетину на подбородке. Зазвонил телефон, и он подумал, что это уж точно отец с Бермудских островов. Если б он побыл там еще недельку…

Телефон, вновь пробужденный к жизни, отчаянно надрывался. Эллери выключил бритву и снял трубку. Его славный Старик — на проводе.

Но это оказался вовсе не его славный Старик. Он услышал дрожащий голос пожилой дамы. Даже весьма и весьма пожилой.

— Мистер Квин?

— Слушаю вас.

— Я, собственно, ожидала, что вы сами дадите о себе знать.

— Должен принести вам свои извинения, — сказал Эллери. — Я хотел заехать, но дневник доктора Ватсона попал ко мне в крайне неудачное время. Я с головой погружен в работу над собственной рукописью.

— Сожалею.

— Поверьте мне, это я должен сожалеть.

— Стало быть, у вас не было времени прочитать дневник?

— Нет, почему же? Такому искушению я противостоять не смог, хотя срок сдачи моей книги уже на носу. Во всяком случае, я делил время между тем и другим. Мне осталось прочесть еще две главы.

— Если у вас такой недостаток во времени, мистер Квин, я предпочла бы подождать, пока вы завершите свою работу.

— Нет, нет, прошу вас. Самые сложные эпизоды я уже закончил. И очень рад беседе с вами.

Дама, судя по манере говорить — явная аристократка — усмехнулась.

— Стоит ли говорить, что я, как обычно, заранее заказала ваш новый роман. Или, может быть, мои слова покажутся вам расчетливой лестью? Надеюсь, что нет!

— Рад слышать их от вас.

Изысканное произношение и светский тон дамы не могли скрыть от Эллери ее нетерпения. Собеседница его, казалось, больше не могла справляться со своим волнением.

— Был такой момент, когда вы сомневались в подлинности рукописи, мистер Квин?

— Честно говоря, поначалу, когда Грант привез ее мне, я подумал, что это — подделка. Но мое мнение быстро изменилось.

— Способ, каким я отправила Вам рукопись, видимо, показался чересчур экстравагантным?

— Нет. Во всяком случае, я все понял уже после первой главы.

Старческий голос дрогнул.

— Мистер Квин, он не делал этого. Он не был Потрошителем!

Эллери попытался успокоить ее.

— Полноте, с тех пор прошло уже столько времени. Какое сегодня все это имеет значение?

— Конечно, имеет, и очень большое. Несправедливость остается несправедливостью, сколько бы ни минуло лет. Многое уходит с годами бесследно. Но такое — никогда!

Эллери напомнил, что еще не успел дочитать рукопись до конца.

— Но вам уже удалось что-то обнаружить, я чувствую.

— Я уже понял, куда все клонится.

— Тогда дочитывайте до конца. Но знайте — это не так, мистер Квин! На сей раз Шерлок Холмс обманулся. Доктор Ватсон, конечно, не виноват. Он всего лишь записывал, как разворачивалось расследование дела. Записывал под диктовку мистера Холмса. Но мистер Холмс совершил ошибку и причинил тем кое-кому большую несправедливость.

— Но ведь рукопись не публиковалась…

— Это не имеет никакого значения, мистер Квин. Его суждение стало известно, и клеймо навеки легло на невинного.

— Но что я могу сделать? Никто не волен сделать бывшее небывшим. Над прошлым мы не властны.

— Рукопись, сэр, — это все, что у меня есть. Эта рукопись— ужасная, невероятная ложь. Шерлок Холмс вовсе не был непогрешимым. Кто бы мог сказать о себе, что он никогда не ошибается. Непогрешим один Бог. Где-то в этой рукописи сокрыта истина. Заклинаю вас, мистер Квин, найдите ее!

— Я посмотрю, что смогу сделать для вас.

— Благодарю вас, молодой человек. Премного, премного вам благодарна!

Уверившись, что она повесила трубку, Эллери выдернул шнур из розетки. Изобретение дьявола. Все. Он был необычайно мил со всеми, совершил множество добрых дел, позаботился об отце родном, а теперь — еще и это.

У него не было никакого желания призывать чуму на головы доктора Ватсона и всех ему подобных льстецов и подлипал (почему, собственно, у него до сих пор еще нет ни одного такого?). Он вздохнул, вспомнив, как дрогнул голос почтенной дамы, и снова взял в руки дневник доктора Ватсона.

— Мне остается только надеяться, дорогой мой, что вы примете мои извинения.

Никогда еще я не слыхал от Холмса слов более желанных, чем эти. Мы снова вышли на улицу и почти ощупью пробирались сквозь туман — естественно, во всем Уайтчапеле не было ни единого кэба.

— Вы были совершенно правы, Холмс.

— Отнюдь нет. Я поддался детскому приступу гнева, который совершенно не к лицу взрослому человеку. Ничто не может извинить попытки переложить свои собственные ошибки на других. Мне следовало бы быть гораздо умнее и уже давно самому раздобыть те сведения, которые вы с такой легкостью смогли вытянуть у юной Полли. Вы на деле доказали, что можете справиться с моей работой гораздо лучше, чем я.

Разумеется, это прозвучало не убедительно, но тем нс менее похвала Холмса мне польстила.

— В ваших словах чересчур много чести для меня, Холмс, — сказал я. — Мне бы и в голову не пришло, что недостающий член в цепочке — Кляйн.

— Лишь потому, что вы не посмотрели достаточно внимательно в нужном направлении, — сказал Холмс, снова проявляя безмерное великодушие. — Мы ищем сильного, склонного к насилию и не испытывающего ни малейших угрызений совести человека. После всего, что вы мне рассказали, это описание просто идеально подходит к Кляйну. Из виденного мною в гостинице тоже вытекает такой вывод. Разумеется, в Уайтчапеле может быть не один такой тип, но вторая улика однозначно указывает на Кляйна.

— Факт, что он лишь недавно приобрел гостиницу? После ваших объяснений все кажется достаточно простым.

— Теперь мы можем с достаточной точностью восстановить картину происшедшего, причем вероятность ошибиться будет мизерной. Кляйн понял, какие возможности ему предоставит использование Майкла Осборна. Майкл был слабохарактерным, и, по всей видимости, проститутка Анджела, в которую он влюбился, — тоже; для человека, склонного к насилию, было нетрудно подчинить их своей воле. План Кляйна состоял в том, чтобы заключить неравный брак ради разорения Майкла Осборна.

— Но для какой цели?

— Шантаж, Ватсон! Но план потерпел крах, когда в Майкле возобладало доброе начало, и он воспротивился его замыслам. Я уверен, Кляйну удалось возобновить свои интриги только благодаря счастливой для него случайности. Ему удалось таким образом выманить достаточно денег, чтобы обзавестись «Ангелом и Короной», и с тех пор он, без сомнения, уютно устроился в этом грязном притоне.

— Но много вопросов остается без ответа, Холмс. Кто-то отделал Майкла так, что он навсегда остался сумасшедшим. Кто-то оставил на лице у Анджелы, его жены, — которую, позволю себе напомнить, мы так и не нашли — ужасный шрам.

— Дойдем и до этого, Ватсон, дойдем и до этого.

Самоуверенный тон Холмса только усилил мою растерянность.

— Майкл отказался исполнять ту роль, которая была отведена ему шантажистскими планами Кляйна, и вы можете быть уверены, что незавидная судьба обоих — следствие гнева Кляйна. Нет сомнений, именно Кляйн избил Майкла до потери рассудка. Менее ясно, как появился шрам на лице у Анджелы, но я предполагаю, что она попыталась прийти на помощь Майклу.

В этот миг мы достигли некоторого просвета в тумане и увидели перед собой двери морга. Меня передернуло.

— Вы что, на самом деле собираетесь доставить в «Ангела и Корону» труп бедной девушки, Холмс?

— Едва ли стоит это делать, Ватсон, — сказал он рассеянно, занятый какими-то своими мыслями.

— Но ведь вы хотели предъявить Кляйну его жертву.

— Что мы и сделаем, обещаю вам.

Я покачал головой и последовал за Холмсом через морг в приют. Мы застали доктора Мюррея за обработкой затекшего глаза какого-то забулдыги, который явно получил огромный синяк в придачу к кружке пива в какой-то забегаловке.

— Майкл Осборн здесь? — спросил Холмс.

Доктор Мюррей выглядел измученным. Изматывающая работа и неблагодарная задача — помогать тем, у кого нет никаких средств, — отразились на его внешности.

— Еще недавно, — сказал он, — это имя ничего мне не говорило.

— Прошу вас, доктор Мюррей, — перебил его Холмс, — поспешите. Мы должны взять его с собой.

— Сегодня вечером? Прямо сейчас?

— Да. Кое-что пришло в движение, доктор. Еще до восхода солнца с Потрошителем будет покончено. А мы тем временем должны посчитаться с чудовищем, на котором лежит вся ответственность за кровавую бойню в Уайтчапеле.

Доктор Мюррей был так же обескуражен, как и я.

— Не понимаю, сэр. Уж не хотите ли вы сказать, что Потрошитель — сам орудие в руках еще большего негодяя?

— В известном смысле — да. Инспектор Лестрейд сегодня уже заходил сюда?

— Час назад был здесь. Бродит где-то в тумане.

— Если появится снова, скажите, пусть идет вслед за нами в «Ангела и Корону».

— Но почему Майкл Осборн должен непременно идти с вами?

— Хочу предъявить его жене, — нетерпеливо сказал Холмс. — Ну, говорите же, сэр, где он. Мы теряем драгоценное время.

— Вы найдете его в комнате, которая расположена в конце морга. Там у него лежанка.

Мы обнаружили сумасшедшего в указанном месте, и Холмс разбудил его, мягко потрепав по плечу.

— Анджела ждет тебя, — сказал он.

В пустых глазах не отразилось ровно ничего, однако Майкл доверчиво, как ребенок, встал и пошел вслед за нами. Туман тем временем стал таким густым, что мы могли ориентироваться только благодаря инстинкту Холмса, сильному, как у ищейки. Атмосфера Лондона в этот вечер была такой зловещей, что я едва ли не каждый миг ожидал удара ножом меж ребер.

Тем не менее любопытство мое ничуть не пошло на убыль, и я'решился задать вопрос:

— Предполагаю, Холмс, вы надеетесь найти Анджелу Осборн в «Ангеле и Короне»?

— Я уверен в этом.

— Но чего вы хотите добиться, показывая ей Майкла?

— Вероятно, в противном случае женщина откажется говорить. Я рассчитываю на известный шок, который вызовет у нее неожиданное появление мужа.

— Понимаю, — сказал я, хотя, собственно, понимал не так много, и замолчал снова.

В конце концов я услышал постукивание трости по дереву и голос Холмса:

— Мы пришли, Ватсон. Теперь примемся за поиски.

Слабый свет из окошка указывал на то, что мы пришли к какому-то жилью. Я спросил:

— Это что, дверь гостиницы?

— Конечно. Но нам надо поискать боковой вход. Я бы хотел незамеченным подняться в комнаты верхнего этажа.

Мы ощупью двинулись вдоль стены, за угол. В тумане зажегся какой-то свет: как оказалось, Холмс догадался взять у доктора Мюррея фонарь. Пока мы шли по улицам, он не зажигал его, поскольку мы легко могли бы привлечь внимание уличных грабителей. Теперь же фонарь сослужил нам добрую службу, и мы нашли черный ход, который явно использовался поставщиками спиртных напитков и бочкового пива. Холмс прислонился к стене у дверей и осторожно заглянул внутрь.

— Эту дверь только недавно кто-то взломал, — сказал он, и мы проскользнули в дом.

За дверью оказался склад. Из пивной глухо доносился шум, но наше вторжение видимо осталось незамеченным. Вскоре Холмс нашел лестницу на второй этаж. Мы осторожно поднялись по ней, пробрались через люк и оказались в конце слабо освещенного коридора.

— Подождите с Майклом здесь, — шепнул Холмс и оставил нас, но отсутствовал недолго. — Пойдем!

Мы последовали за ним к одной из дверей. Та была заперта. Из-под нее нам на ноги падала полоска света. Холмс прижал нас к стене и постучал. В комнате раздались быстрые шаги. Дверь открылась и женский голос спросил:

— Томми?

Рука Холмса, будто змея, стремительно появилась из тьмы и зажала рот женщине под вуалью.

— Не кричите, мадам, — сказал он шепотом, но твердо. — Мы не желаем вам зла. Но нам надо поговорить с вами.

Холмс осторожно ослабил хватку. Испуганный — надо думать! — женский голос спросил:

— Кто вы?

— Я — Шерлок Холмс. Я привел с собой вашего мужа.

Она даже вскрикнула от ужаса.

— Вы привели… сюда Майкла? Во имя господа, зачем?

— Кажется, на то есть причина.

Холмс вошел в комнату и дал мне знак следовать за ним. Я взял Майкла за руку и тоже вошел.

В комнате горели две керосиновые лампы, а в этом свете я увидел женщину под тонкой вуалью, которая, однако, не могла скрыть ужасного шрама. Сомнений не было — передо мною была Анджела Осборн.

Увидев сумасшедшего — своего мужа — она стиснула подлокотники кресла, в которое упала перед тем, и подалась вперед. Но затем снова отпрянула и застыла, будто мертвая, скрестив руки.

— Он не узнает меня, — пробормотала она в отчаянии.

Майкл Осборн неподвижно стоял рядом со мной и смотрел на нее пустыми глазами.

— Для вас это не новость, мадам, — сказал Холмс. — Однако у нас слишком мало времени. Вы должны все рассказать нам. Мы знаем, что Кляйн избил вашего мужа до потери рассудка и изуродовал вас. Расскажите мне, что произошло в Париже.

Женщина заломила руки.

— Не буду тратить времени в попытке оправдать себя, сэр. Оправданий мне нет. Вы, вероятно, понимаете, что я отличаюсь от тех бедных девочек внизу, в гостинице, которые занялись своим постылым делом от нищеты и неведения. В том, что я стала такой, повинен этот негодяй Макс Кляйн.

Вы хотите знать, что произошло в Париже. Я поехала туда, потому что Макс заключил насчет меня соглашение с одним богатым французским купцом. Пока была там, познакомилась с Майклом Осборном, и он влюбился в меня. Поверьте, сэр, у меня не было ни малейшего намерения опозорить его; но едва Макс Кляйн появился в Париже, он увидел шанс обратить себе на пользу его любовь. Наша свадьба была первой частью его плана, и он заставил меня склонить к ней Майкла. Мы поженились, хотя я со слезами упрашивала его отказаться от этой мысли.

Когда Майкл оказался всецело в его руках, Макс прибег к самому примитивному шантажу, мистер Холмс. Он заявил нам, что поставит обо всем в известность герцога Шайрского и будет угрожать ему объявить публично, кто на самом деле жена его сына. Он намерен был выставить меня перед всем светом, и тогда герцог, чтобы избежать позора, будет готов заплатить любую сумму.

— Но из этого ничего не вышло, — сказал Холмс с горящим взором.

— Да, не вышло. Майкл оказался не таким бесхребетным, как ожидал Макс. Он пригрозил убить Макса и даже попытался. Это было ужасно! Майкл, конечно, нс имел никаких шансов против Макса с его бычьей силой. Тот сбил Майкла с ног первым же ударом. Но после этого Макса охватило бешенство — вся его звериная натура, вся тяга к насилию выплеснулась наружу, и он избил Майкла так ужасно, что Майкл превратился в то, чем является сегодня. Он, вероятно, забил бы его до смерти, если б я не бросилась между ними. Макс схватил столовый нож — и вы видите, что он со мной сделал. Хорошо, что припадок гнева у него прошел, а то бы он убил нас обоих.

— Но хотя он избил до полусмерти Майкла и изуродовал вас, он не отказался от своего плана?

— Нет, мистер Холмс. Если б отказался, оставил бы нас в Париже — я уверена. Вместо этого он привез нас назад, в Уайтчапель и купил на немалые деньги, украденные у Майкла, эту гостиницу.

— Значит, эти деньги не выманены шантажом?

— Нет. Герцог Шайрский был щедр, пока не отлучил Майкла от дома. Макс забрал у Майкла все до единого пени. Потом он запер нас здесь, в «Ангеле и Короне» и, без сомнения, намеревался даже осуществлять свои гнусные планы — уж не знаю, какие они были.

— Вы сказали, что он привез вас назад в Уайтча-пель, миссис Осборн, — спросил Холмс. — Разве Кляйн родом отсюда?

— О, да, он здесь родился. Он знает здесь каждый закоулок. Его боится весь квартал. Только очень немногие отваживаются противостоять ему в чем-то.

— Вы знаете, чего именно он хотел?

— Добиться денег путем шантажа. Но что-то ему помешало. Я так и не смогла доискаться, что именно. А затем… Макс однажды утром пришел ко мне страшно важный и заносчивый. Он заявил, что теперь достиг видного положения в обществе, не нуждается больше в Майкле п собирается устранить его. Я стала умолять о пощаде. Может, мне удалось затронуть в его душе какую-то струнку, какие-то остатки человечности — во всяком случае, он заявил, что уступает мне и отвез Майкла в приют доктора Мюррея; он же знал, что Майкл совершенно потерял память.

— Что же привело Кляйна в великодушное настроение? Миссис Осборн, что это было?

— Я так и не смогла узнать. Я спросила его — неужели герцог Шайрский согласился заплатить большую сумму? Но он только ударил меня в ответ и заявил, чтоб я не совала нос в его дела.

— И с тех пор вы живете как затворница?

— По доброй воле, мистер Холмс. Верно, Макс запретил мне покидать эту комнату, но в действительности мое изуродованное лицо — лучшая гарантия, что я и сама этого не сделаю.

Сквозь вуаль было видно, как женщина потупила взор.

— Это все, что я могу сказать $ам, сэр.

— Не совсем, мадам!

— Что же еще? — спросила она.

— Остаются некоторые неясности в истории с хирургическим набором. А также с анонимным посланием, из которого лорд Карфакс узнал местопребывание своего брата Майкла.

— Сэр, я не знаю, о чем вы…

— Пожалуйста, не уклоняйтесь от ответа, мадам. Я должен знать все.

— Наверное, от вас невозможно иметь секретов, — воскликнула Анджела Осборн. — Кто вы, человек или сатана? Если Макс узнает, он, не задумываясь, убьет меня!

— Мы — ваши друзья, мадам. От нас он ничего не узнает. Как вам стало известно, что футляр с инструментами заложен в ломбард Джозефа Бэкка?

— У меня есть друг, который рискует своей жизнью, посещая меня здесь; он составляет мне общество и заботится обо мне.

— Без сомнения, это тот самый Томми, которого вы ожидали, когда я постучал в дверь?

— Прошу вас, не выпытывайте, мистер Холмс! Заклинаю вас!

— Я вовсе не выпытываю. Просто мне хотелось бы узнать о нем больше.

— Томми сейчас помогает доктору Мюррею в его приюте для бедных.

— По вашему поручению?

— Да. Я хотела знать, как дела у Майкла. После того, как Макс увез его в приют, я однажды, рискуя жизнью, ускользнула отсюда и отправила письмо лорду Кар-факсу. По меньшей мере это-то мне следует сделать для Майкла, подумала я. Я была уверена, что Макс никогда не узнает про письмо; ведь Майкл ничего не помнит, и мне казалось, у лорда Карфакса не будет никакой возможности отыскать меня.

— А операционный набор?

— Томми услышал, как Салли Янг предложила доктору Мюррею заложить его. Мне пришло в голову, что с помощью такого средства можно подвинуть вас, мистер Холмс, со всеми вашими талантами, отправиться на охоту за Джеком Потрошителем. Я еще раз ускользнула отсюда, выкупила набор и послала вам домой.

— Вы специально оставили скальпель у себя?

— Да. У меня не было никаких сомнений, что вы поймете намек. Когда не поступило никаких известий, что вы взялись за расследование дела, я отчаялась и послала вам недостающий скальпель.

Холмс подался вперед, на его орлиных чертах отразилось крайнее напряжение.

— Мадам, когда вы пришли к выводу, что Потрошитель— Макс Кляйн?

Анджела Осборн провела руками по вуали и простонала:

— Ах, я не знаю, ничего не знаю!

— Почему вы решили, что он — Потрошитель? — безжалостно настаивал Холмс.

— Потому что эти убийства были такими жестоки-ми! Я даже представить себе не могла, что кто-то, кроме Макса, способен на такие изуверства. Его ярость. Его приступы бешенства…

Это были последние слова, услышанные нами от Анджелы Осборн. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Макс Кляйн. Лицо его искажалось неудержимой яростью, а палец лежал на спусковом крючке револьвера.

— Если кто-нибудь из вас хотя бы пальцем пошевелит, — проревел он, — я отправлю вас обоих в пекло!

Не оставалось никаких сомнений в серьезности его угрозы.

Прозвенел колокольчик у входной двери. Эллери даже не шелохнулся.

Зазвонил снова. Он продолжал читать.

Третий звонок.

Он дочитал главу и только тогда пошел открывать.

Когда он, наконец, дошел до двери, посетитель уже оставил свои попытки дозвониться и ушел. Правда, перед уходом он успел подсунуть под дверь телеграмму:

«ДОРОГОЙ ДРУГ МНОГОТОЧИЕ В ПОИСКАХ ШИПА ТВОЙ СЫСКНОЙ ПЕС ОБРЕЛ РОЗУ ТЧК ОХОТА ЗАКОНЧЕНА ТЧК ЕЕ ЗОВУТ РЭЙЧЕЛ ХАГЕР ОДНАКО НИ ОДНО ИМЯ НЕ ПЕРЕДАСТ ЕЕ КРАСОТЫ ТЧК ГРУДЬ РАСПИРАЕТ ГОРДОСТЬ ДВОЕТОЧИЕ ОНА ЗАЕЗЖАЛА НА ТОТ ПИКНИК ТОЛЬКО ЧТОБЫ УВИДЕТЬ МЕНЯ ТЧК СЛЕДУЮЩИЙ ШАГ — БРАКОСОЧЕТАНИЕ ТЧК МЫ ХОТИМ ДЕТЕЙ ТЧК ПРИВЕТ ТЕБЕ ОТ НАС ОБОИХ ТЧК

ГРАНТ»

— Слава тебе господи, — громко сказал Эллери. — Наконец-то я от него отделался.

И вернулся к Шерлоку Холмсу.

Думаю, Холмса не испугал бы револьвер Кляйна, если б следом за владельцем «Ангела и Короны» в комнату миссис Осборн не вошел еще один тип, в котором я узнал бандита, нападавшего на нас с Холмсом. Оказавшись под дулами двух револьверов сразу, Холмс почел за лучшее выждать.

Ярость Макса Кляйна перешла в сатанинское злорадство.

— Вяжи их, — бросил он своему клеврету. — А ежели кто попробует сопротивляться, получит пулю в лоб.

Мне пришлось беспомощно созерцать, как бандит оборвал шнуры от штор и несколькими умелыми движениями связал Холмсу за спиной руки. Меня он подверг аналогичному обхождению, но Кляйн потребовал большего.

— Посади-ка нашего славного доктора вон там и привяжи ему ноги покрепче к ножкам кресла.

Я не мог взять в толк, почему Кляйн видит во мне большую опасность, чем в Холмсе. Невеликое мужество, которым я обладал, подавлялось страстным желанием провести на белом свете без остатка все годы, которые отмерил мне всемогущий господь.

Не дожидаясь, пока его прислужник закончит вязать узлы, Кляйн обратился к Холмсу.

— Вы что же, и в самом деле думаете, что ваше вторжение в мой дом могло остаться незамеченным, мистер Холмс?

Холмс ответил совершенно спокойно:

— Любопытно, как вы узнали о нем.

— Один из моих работников хотел выкатить во двор парочку пустых бочек, — ответил Кляйн с ехидной улыбкой. — Не ахти как сложно, мистер Холмс, признаюсь. Зато конец всей игры — за мной: я вас поймал.

— Поймать меня, как вы выразились, Кляйн, и удержать меня — совершенно разные вещи, — сказал Холмс.

Мне было ясно — он пытается выиграть время. Но — безуспешно. Кляйн проверил путы на моих йогах и руках, остался доволен и сказал:

— Вы пойдете со мной, Холмс. Побеседуем с глазу на глаз. Впрочем, если вы ждете, что к вам подоспеет помощь с улицы, вынужден вас разочаровать. Я выставил всех из моего заведения. Все закрыто и заперто.

Бандит с озадаченной миной указал на Анджелу Осборн.

— Мы что, оставляем ее с ним? Она же развяжет его!

— Не посмеет, — сказал Кляйн и снова разразился смехом. — Во всяком случае, до тех пор, пока цепляется за свою жалкую жизнь!

К несчастью моему, он оказался прав. Холмса и Майкла Осборна увели, а оставшаяся со мной Анджела Осборн была глуха ко всем моим просьбам. Мое красноречие не дало никаких результатов. Она в отчаянии глядела на меня и жалобно повторяла:

— О, мне нельзя, мне нельзя.

Так минуло несколько самых долгих минут в моей жизни; мне оставалось только напрягать мускулы в надежде ослабить путы да убеждать себя, что Холмс сумеет как-то выручить меня.

И тут наступил самый ужасный миг из всех, когда-либо пережитых мной.

Дверь отворилась.

Кресло, к которому я был привязан, стояло так, что мне невозможно было видеть вошедшего. Но Анджеле Осборн с ее места была видна дверь. По выражению ее лица я попытался догадаться, что меня ждет.

Она вскочила с кресла. При этом вуаль соскользнула, и я увидел шрам, который она скрывала, во всей красе. Все фибры моей души содрогнулись при виде этой ужасной отметины, которой наградил ее Макс Кляйн. Но еще в большее содрогание меня привело дикое выражение лица, с которым она смотрела на пришельца. Затем к ней вернулся дар речи.

— Потрошитель! О великий боже! Это Джек Потрошитель!

К великому своему стыду должен признать — первой реакцией моей было все же чувство облегчения. Человек вошел в комнату, и, увидев стройную фигуру аристократа в цилиндре, в безупречном вечернем костюме и в накидке, я воскликнул с благодарностью:

— Лорд Карфакс! Само небо посылает мне вас!

Но уже в следующий миг ледянящая душу истина вдруг явилась мне — в руке его сверкнул нож. И под личиной благородства мне открылось безумие, ненасытная кровожадность дикого зверя.

Анджела Осборн уже не могла кричать от ужаса. Она сидела, оцепенев, когда аристократ-убийца бросился к ней и в мгновение ока сорвал с нее одежду. Она едва успела промолвить несколько слов молитвы, прежде чем лорд Карфакс вонзил нож в ее обнаженную грудь. Рассказывать о последующем — о его неумелых попытках вскрыть грудную клетку — у меня не поворачивается язык. Скажу только, что в этот раз он оказался далеко не на уровне — НЄСОіМНЄННО, потому, что времени у него было в обрез.

Тело Анджелы Осборн, истекая кровью, осело на пол. Безумец схватил керосиновую лампу и погасил ее. Затем стал поливать из нее все вокруг. Намерения его были очевидны. Как демон, вырвавшийся из ада, он бросался из одного угла комнаты в другой, оставляя за собой мокрый след на полу; затем он выскочил в коридор, откуда скоро вернулся с опустошенной лампой. Он бросил ее на пол, и она разлетелась на тысячи осколков.

Затем он взял вторую лампу и зажег ею керосин у себя под ногами.

Поразительно, но после этого он не обратился в бегство. Даже в тот миг — самый ужасный в жизни моей — я удивился его поведению. Мания величия, которой он был одержим, стала спасением для меня и погибелью для него. Когда языки пламени заплясали по полу и выбежали в коридор по керосиновому следу, он бросился ко мне. Я закрыл глаза и предоставил душу свою воле создателя. К изумлению моему, он не вонзил в меня нож, а всего лишь разрезал веревки. Потом поднял на меня безумный взор и потащил сквозь огонь к ближайшему окну. Я хотел было сопротивляться, но чудовищная сила безумца превзошла мою. Он страшно ударил меня спиной о раму, так что вылетели стекла. А затем громовым голосом прокричал слова, которые я и поныне слышу в кошмарных снах.

— Сообщите на весь свет, доктор Ватсон! — воскликнул он. — Скажите всем: Джек Потрошитель — лорд

Карфакс!

И выбросил меня на улицу. Платье мое местами загорелось, и я вспоминаю, как смешно пытался сбить пламя, падая со второго этажа. Я с силой ударился о мостовую, успел услышать, как кто-то бежит ко мне, и тут чувства, смилостившись, покинули меня.

Я провалился в пустоту небытия.

Первым, что я увидел, придя в себя, было лицо Радьярдса — моего друга, на которого я оставил свою врачебную практику. Я был на Бейкер-стрит, в своей комнате.

— Могло быть и хуже, Ватсон, — сказал он, держа руку у меня на пульсе.

Воспоминания разом нахлынули на меня.

— Как долго я спал, Радьярдс?

— Двенадцать часов. Я дал вам снотворного, когда вас привезли сюда.

— Как мои дела?

— При данных обстоятельствах — отлично. Сломанная лодыжка, вывихнутая рука и ожоги — правда, болезненные, но не тяжелые.

— А Холмс? Что сталось с ним? Он…

Радьярдс указал на другую сторону кровати. Там сидел Холмс с необычайно серьезным лицом. Он был бледен, но, кажется, цел и невредим. Волна благодарности затопила меня.

— Ну, мне пора идти, — сказал Радьярдс. И добавил обращаясь к Холмсу. — Позаботьтесь, чтобы он не разговаривал слишком много, мистер Холмс.

Радьярдс попрощался, обещал зайти перевязать мои ожоги и предостерег еще раз, чтобы я не перенапрягался. Однако неудобство моей позы и испытываемая боль не могли сдержать моего жгучего любопытства. Холмсу просто ничего не оставалось, как удовлетворить его, хотя он и принимал во внимание мое состояние. Итак, я без обиняков сообщил ему, что произошло в комнате бедной Анджелы Осборн после того, как его увел Кляйн.

Холмс кивал, слушая, но я видел — его что-то мучает. Наконец, он сказал:

— Боюсь, дружище, это было последнее наше совместное приключение.

— Почему вы говорите так? — спросил я, и отчаяние охватило меня.

— Потому что ваша милая супруга вряд ли доверит еще раз вашу драгоценную жизнь такому авантюристу, как я.

— Холмс! — воскликнул я. — Я ведь не ребенок!

Он только покачал головой.

— А теперь вам снова надо уснуть.

— Вы же знаете, что я не смогу, пока не узнаю, что сталось с Кляйном. После снотворного мне приснился кошмар — вы, мертвый…

Я содрогнулся, и он положил свою руку на мою — столь редкое для него проявление сердечной склонности.

— У меня появился шанс, когда огонь охватил лест-ницу. Кляйн торжествовал свою победу. Он как раз намеревался поднять свой револьвер, когда все кругом заполыхало. Дом вспыхнул, как спичка. И он, и его приспешник погибли в пламени. От «Ангела и Короны» остались одни стены.

— Но что случилось с вами, Холмс? Как же вы?..

Холмс улыбнулся и пожал плечами.

— Все зависело от того, сумею ли я освободиться от пут. Вы знаете, насколько я преуспел в этом искусстве. Майкла Осборна, к сожалению, спасти не удалось. Бедняга, кажется, желал смерти. Он противился моим попыткам вывести его наружу. Он прямо-таки бросился в огонь, и мне пришлось выпустить его, чтобы спасти собственную жизнь.

— В сущности, так распорядилось провидение, — пробормотал я. — А Джек Потрошитель, это чудовище?

Серые глаза Холмса заволокла печаль. Он, казалось, думал совсем о другом.

— Лорд Карфакс тоже погиб. Я уверен, что тоже по своей воле, как и его брат.

— Разумеется. Смерть в огне он предпочел петле палача.

Мысли Холмса, кажется, по-прежнему витали где-то вдали. Он сказал торжественно:

— Ватсон, давайте будем уважать выбор достойного человека.

— Достойного человека? Вы шутите! А, понимаю — вы, верно, хотите сказать — достойного, пока им не овладело безумие? А герцог Шайрский?

Холмс опустил голову.

— И о герцоге у меня только скверные новости. Он покончил с собой.

— Понимаю. Не перенес удара, когда открылись ужасные злодеяния старшего сына. Как вы узнали об этом, Холмс?

— От горящей гостиницы я сразу отправился на его квартиру — на Беркли-Сквер. Меня сопровождал Лестрейд. Но мы опоздали. Он уже знал про лорда Карфакса. Он бросился на шпагу, которую носил в трости.

— Смерть, достойная истинного дворянина!

Мне показалось, Холмс кивнул в знак согласия. Во всяком случае, он слегка опустил голову. Видимо, был сильно подавлен случившимся.

— Неудовлетворительное окончание дела, Ватсон.

В высшей степени неудовлетворительное, — сказал он и надолго замолчал.

Я чувствовал — ему хочется закончить тягостный разговор, но жгучее любопытство не позволяло мне это сделать. Я даже забыл про сломанную лодыжку и боль от ожогов.

— Не знаю, почему вы так говорите, Холмс. Ведь Потрошитель мертв.

— Это правда, — сказал он. — Но вам действительно следует поспать, Ватсон.

Он сделал попытку подняться.

— Просто не смогу заснуть, — сказал я хитро, — прежде чем все камешки в этой мозаике не будут на месте.

Повинуясь судьбе, Холмс снова присел на кровать.

— Даже мне по силам проследить цепь последних событий, которые привели в конце концов к пожару. Безумный Потрошитель, каковым оказался лорд Карфакс, скрывавшийся под личиной филантропа, не знал ни того, как выглядят Анджела Осборн и Макс Кляйн, ни того, где они находятся. Я прав?

Холмс не ответил.

— Когда вы нашли его прибежище, — не сдавался я, — вы уже знали, кто он, не так ли?

Здесь Холмс ответил мне кивком.

— Затем мы пошли в приют и не встретили его там, но он-то наверняка видел нас и подслушал разговор. Или пришел вскоре следом за нами в приют и узнал про «Ангела и Корону» от доктора Мюррея — ведь у того не было никаких оснований что-то скрывать. Лорд Карфакс бросился догонять нас и точно так же, как мы, нашел черный ход.

— Лорд Карфакс пришел туда раньше нас, — сказал Холмс твердо. — Вспомните — когда мы пришли, дверь уже была взломана.

— Тогда я внесу поправку: у него, видимо, была какая-то возможность опередить нас, срезав путь, пока мы шли сквозь сплошную пелену тумана. Следующей жертвой должна была стать Анджела Осборн, но мы спугнули его своим появлением. Он, видимо, спрятался где-то в коридоре, когда мы прошли к миссис Осборн.

Холмс не возразил мне.

— А когда он понял, что вы разоблачили его, он решил покончить со своей полной злодеяний жизнью во всепожирающем пламени — этого требовала безумная его натура. Последние слова, с которыми он обратился ко мне, были такими: «Сообщите всему свету, доктор Ватсон! Скажите всем: Джек Потрошитель — лорд Кар-факс!» Только безумный эгоцентрист, одержимый манией величия, мог додуматься до такого!

— Как бы то ни было, а Джек Потрошитель больше не будет рыскать ночью по лондонским улицам, Ватсон. Ну, а теперь не будем пренебрегать предписаниями вашего врача. Я просто настаиваю, чтобы вы заснули.

С этими словами он покинул меня.

Эллери отложил рукопись доктора Ватсона и впал в глубокую задумчивость. Он даже не услышал, как щелкнул дверной замок, как открылась и закрылась входная дверь.

Когда он поднял глаза, в дверях кабинета стоял его отец.

— Папа!

— Привет, сын, — сказал инспектор с торжествующей улыбкой. — Я просто не мог усидеть там ни минутой больше. Вот, стало быть, вернулся.

— Добро пожаловать домой.

— Значит, ты не сердишься на меня?

— Ты и так выдержал дольше, чем я рассчитывал.

Инспектор облегченно вздохнул, бросил шляпу на софу и подошел к сыну. Но на лице его тотчас же появилось озабоченное выражение.

— Ты ужасно выглядишь. Что с тобой, Эллери?

Эллери не ответил.

— А как выгляжу я? — хитро спросил инспектор.

— Много лучше, черт подери, чем в тот день, когда я отослал тебя отсюда.

— А ты? Ты уверен, что у тебя все в порядке?

— Я чувствую себя вполне нормально.

— Это ты можешь мне не рассказывать. Ты все еще не закончил свой роман?

— Почти. Все идет великолепно.

Однако Старик не удовлетворился полученными ответами. Он сел на софу, закинул ногу на ногу и сказал:

— Рассказывай мне все.

Эллери пожал плечами.

— Я совершил большую ошибку, родившись в семье полицейского. Но ладно, тут есть что порассказать. Давг но прошедшие и нынешние события тут переплелись воедино. А сейчас весь этот узел развязывается.

— Выражайся яснее.

— Заявился как-то Грант Эймз.

— Ты уже говорил.

— Приволок с собой рукопись. И пошло одно за другим. Вот я и сижу.

— Совершенно не пойму, о чем ты.

Эллери вздохнул.

— Тогда придется рассказывать все сначала.

Он рассказал все подробно и обстоятельно.

— …Вот так обстоят дела, папа. Она убеждена в его невиновности. Всю жизнь прожила с этой мыслью. Наверно, просто не знала, как поступить, пока на закате лет ее не осенила идея обратиться ко мне. Неплохая идея, надо сказать!

— И что ты намерен делать?

— Я как раз собирался навестить ее, но тут заявился ты.

— Значит, так! — инспектор поднялся и взял у Эллери из рук дневник. — Поезжай. Насколько я понимаю, у тебя просто нет иного выхода, мальчик мой. В конце концов, она просила тебя об этом.

Эллери поднялся на ноги.

— Можешь прочесть рукопись, пока я езжу.

— Именно этим я и займусь.

Эллери поехал на север, в сторону Уэстчестера, по автостраде № 22 до Соммерза. На центральной развязке мелькнул мимо деревянный слои, напоминавший о том, что некогда здесь перезимовал цирк Барнулла и Бэйли. Проезжая Патнэм Каунти, он вспомнил героев революции, надеясь в душе, что все они пребывают в раю, в специальном героическом отделении.

Эти мысли пронеслись в голове у Эллери, не оставив следа. Единственное, что занимало его всерьез, — пожилая дама, к которой он ехал.

Предстоящая встреча не радовала.

Наконец, он свернул к одному из нарядных маленьких домиков, похожих на кукольные, вышел из машины и нерешительно направился к двери. На его стук дверь открылась сразу, будто пожилая дама стояла за ней и прислушивалась. А он-то слегка надеялся, что не застанет ее дома.

— Вы, должно быть, Дебора Осборн Спейн, — сказал он. — Здравствуйте.

Конечно, она была очень стара. По расчетам Эллери ей должно было быть под девяносто. Рукопись Ватсона не позволяла точно определить возраст, в каком она была тогда — в день, когда Холмс и Ватсон нанесли визит в замок герцога Шайрского. Ей вполне могло быть и девяносто с лишним.

Как и многие очень старые дамы, в особенности маленькие и круглые, она слегка напоминала печеное яблоко. Щечки ее мило порозовели от волнения. Ростом она была по грудь Квину — казалось, годы пригнули ее к земле. Только глаза так и сияли. Светлые и ясные, они просто не могли не сиять.

— Входите, мистер Квин.

— Вы не хотите называть меня просто Эллери, миссис Спейн?

— Я так и не смогла к этому привыкнуть, — сказала она, сопровождая его в уютную маленькую гостиную, столь же викторианскую, сколь турнюр под платьем королевы Виктории. Ему показалось, что он перенесся в Англию девятнадцатого века. — Я имею в виду, что так и не смогла привыкнуть к американскому обычаю быть запанибрата с первой минуты. Но если вам угодно, пусть будет — Эллери. Садитесь вот там, в кресло, пожалуйста.

— Да, мне так угодно.

Он сел и обвел взглядом комнату.

— Как вижу, вы бережно сохранили здесь собственный стиль.

Она села в мягкое кресло с высокой спинкой, которое, казалось, полностью поглотило ее.

— А что же еще остается старой англичанке? — сказала она с легкой улыбкой. — Я знаю, вам это покажется ужасным англофильством. Но так тяжело отрываться от собственных корней. Хотя, собственно, я хорошо чувствую себя здесь. Постоянно езжу к Рэйчел в Нью-Рошель и любуюсь ее розами. У меня есть все, что мне нужно.

— Значит, это была Рэйчел.

— Да, это она. Я попросила помочь мне.

— А мисс Хагер — это…

— …Моя внучка. Разрешите предложить вам чай?

— Пока не надо, миссис Спейн. Благодарю вас. Я просто переполнен вопросами. И самый первый…

Он сидел на самом краешке кресла, стараясь не помять обшитый кружевами чехол.

— Вы видели его. Вы были знакомы с ними обоими. Холмс. Ватсон. Как я вам завидую!

Дебора Осборн Спейн обратила мысленный взор в далекое прошлое.

— Это было давным-давно. Но я, конечно, вспоминаю о них. О взгляде мистера Холмса, остром, как бритва. Он был таким сдержанным и тактичным. Я уверена, ему было неловко, когда я взяла его за руку. Но он отличался необычайным вниманием к людям. И оба были такими джентльменами. Конечно, я, тогда еще маленькая девочка, запомнила их великанами, ростом под небеса. В известном смысле они такими и были.

— Можно спросить — как к вам попала рукопись?

— После того, как доктор Ватсон завершил ее, мистер Холмс передал дневник семье Осборнов. Он доверил ее нашему семейному адвокату. Добрая душа, с какой преданностью он пекся о моих интересах! Незадолго до смерти своей, когда я стала уже взрослой, он сообщил мне об этой рукописи. Я попросила, и он прислал ее. Фамилия его была Доббс. Альфред Доббс. Я очень часто вспоминаю его.

— Почему вы так долго колебались, миссис Спейн, прежде чем сделать тот шаг, который вы сделали?

— Называйте меня, пожалуйста, бабушка Дебора. Так меня зовут здесь все.

— С удовольствием, бабушка Дебора.

— Я и сама не знаю, почему так долго ждала, — сказала старая дама. — Идея моя заключалась в том, чтобы попросить знающего человека доказать то, в чем я была убеждена. Этот замысел родился давно, но конкретных очертаний долго не приобретал. В последнее время у меня появилось чувство, что нужно поторопиться. Кто знает, сколько мне еще отмерено? А я хотела бы умереть со спокойной душой.

Просьба, прозвучавшая в этих словах, заставила Эллери тотчас же перейти к делу.

— Причина, по которой вы решили послать мне рукопись, как я полагаю, заключена в самой этой рукописи?

— Верно. Между прочим, мистер Эймз признался Рэйчел, что вы послали его на поиски.

— На поиски, — улыбаясь, сказал Эллери, — которые увенчались успехом, хотя и не тем, которого я ожидал.

— Благослови его, Господи! Пусть они будут счастливы, оба! Я знаю, что он ничем не помог вам, Эллери. Но я была убеждена, что вы меня найдете с той же легкостью, с какой мистер Холмс нашел владельца хирургического набора. Но мне бы все же хотелось узнать, как именно вам это удалось.

— Очень просто, бабушка Дебора. Мне с самого начала было ясно, что отправитель — человек, лично заинтересованный в раскрытии этого дела. Потому я позвонил одному из своих друзей, специалисту по генеалогии. Он быстро выяснил, что вы, уехав из замка герцога Шайрского, отправились в Америку, под покровительством той ветви вашего рода, которая живет в Сан-Франциско. От Гранта я узнал фамилии четырех юных дам, и был уверен, что одна из них рано или поздно объявится. В 1906 году вы вышли замуж за Берни Спейна, а дальше мой эксперт по генеалогии проследил все до свадьбы вашей дочери. Я глянул и просто поразился — оказывается, ваша дочь нашла себе мужа по фамилии Хагер. Что и требовалось доказать.

Улыбка его вдруг сменилась выражением озабоченности.

— Вы устали. Мы можем поговорить и в другой раз.

— Да нет же! Я чувствую себя хорошо!

Молодые глаза ее умоляюще поглядели на Эллери.

— Он был удивительным человеком, мой отец. Доброжелательным, мягким. Он не был чудовищем! Наверняка не был!

— Может быть, вы хотите прилечь?

— Нет, нет. Не лягу, пока вы не скажете мне…

— Тогда откиньтесь поудобнее в вашем кресле, бабушка Дебора. Расслабьтесь. А я буду рассказывать.

Эллери взял морщинистую старческую руку в свои и начал повествование. Его речь текла плавно и монотонно, под мерное тиканье больших часов в углу.

Маленькая слабая рука время от времени сжимала руку Эллери. Потом ослабла и недвижно замерла хмежду пальцами Эллери, будто осенний листок.

Какое-то время стояла тишина. Потом открылась дверь, и в гостиную еле слышно вошла немолодая женщина в белом домашнем платье.

— Она заснула, — прошептал Эллери.

Он мягко опустил морщинистую руку бабушки Деборы ей на грудь и на цыпочках выШел из комнаты.

Женщина проводила его до дверей.

— Меня зовут Сьюзен Бейтс. Я забочусь о ней. В последнее время она засыпает так все чаще.

Эллери кивнул.

Он вышел из домика, сел в свою машину и поехал назад, в Манхэттен, чувствуя, что неимоверно устал. Да. Он ощущал себя очень старым.

Последняя запись. 12 января 1908 года

Я не понял Холмса. Должен признаться — пока он долгое время пребывал за границей, я, не заручившись его предварительным согласием, привел в порядок свои записки по делу Джека Потрошителя, изложив все в виде связного повествования. Двадцать лет минуло с той поры. Уже девять лет как новый наследник, дальний родственник, принял титул герцога Шайрского. Причем, смею добавить, наследник этот проводит в Англии лишь ничтожно малую часть своего времени, и высокий титул, кажется, особенно его не заботит, равно как и достославная история его рода.

Во всяком случае, мне показалось, что сейчас самое время рассказать миру правду о деле Потрошителя — о деле, занимающем в истории криминалистики место ничуть не менее достославное, — разумеется, если позволительно так выразиться, а также об усилиях Холмса, направленных на то, чтобы покончить с кровавым террором этого чудовища в Уайтчапеле.

По возвращении Холмса в Англию я постарался привлечь его внимание к этой теме, причем использовал все отпущенное мне создателем красноречие. Но получил твердый отказ.

— Нет, Ватсон. Не станем тревожить мертвых. Человечество ничего не выиграет от публикации этой истории.

— Но, Холмс! Вся моя работа…

— Сожалею, Ватсон. Но таково мое решение.

Мне с большим трудом удалось скрыть гнев.

— Тогда, быть может, вы позволите мне презентовать рукопись вам? Будете крутить из нее фитили— раскуривать трубку.

— Это — большая честь для меня, Ватсон. Я тронут до глубины души, — сказал он, пребывая в самом наилучшем настроении. — Позвольте мне реваншироваться и преподнести вам взамен во всех деталях одно небольшое дело, только что успешно завершенное мной. Здесь вы можете проявить в полной мере свое пристрастие к писанию мелодрам. И немедля предложите рукопись издателям. Я поведаю вам историю моряка из Южной Америки, который чуть было не провел целый консорциум европейских финансистов, намереваясь всучить им «подлинное» яйцо птицы Рух. Надеюсь, «Дело перуанского Синдбада» сможет в известной мере утешить вас в вашем жестоком разочаровании.

Таково положение вещей на сегодняшний день.

Эллери вернулся как раз вовремя. Инспектор Квин только что дочитал рукопись Ватсона о Потрошителе и теперь взирал на дневник с явно неудовлетворенным видом.

— Холмс был прав, Эллери. Хорошо, что это не увидело света.

— У меня такое же ощущение, — сказал Эллери, направляясь к бару. — Чертов Грант! Я забыл заказать новую бутылку шотландского виски.

— Как прошла встреча?

— Лучше, чем я ожидал.

— Значит, ты солгал, как подобает джентльмену. Это делает тебе честь.

— Я не лгал.

— Что-что?

— Я не лгал. Я сказал ей правду.

— В таком случае, — ледяным тоном сказал инспектор Квин, — ты просто изверг. Дебора Осборн любила своего отца, она верила в него. И она верила в тебя. А у тебя даже не хватило такта чуть-чуть отклониться от истины.

— В этом не было никакой нужды.

— Но почему? Почему ты так решил? Несчастная пожилая дама…

— Потому что лорд Карфакс не был Джеком Потрошителем, папа, — сказал Эллери, падая в свое вертящееся кресло. — Да, мне не было никакой необходимости лгать. Отец Деборы не имел ничего общего с чудовищным убийцей. Она с самого начала была права. Она это знала, и я $то знал…

— Но…

— И Шерлок Холмс знал тоже.

Наступила долгая пауза — старший Квин пытался осмыслить сказанное младшим Квином. Что ему так и не удалось.

— Но ведь здесь же черным по белому все написано, Эллери!

— Вот именно.

— Ричард Осборн, этот лорд Карфакс, с ножом в руках… Ватсон же присутствовал сам при убийстве последней жертвы и все описал здесь!

— Значит, если я верно тебя понял, ты полагаешь, что Ватсон — падежный источник?

— Думаю, да. Кроме того, он же видел произошедшее собственными глазами, в конце концов!

Эллери поднялся, подошел к отцу, взял у него дневник и вернулся к себе в кресло.

— И Ватсон был тоже всего лишь человеком. Он видел все чересчур субъективно, причем так, как того хотел Холмс. Он записывал лишь то, что ему находил нужным сообщать Холмс.

— Тем самым ты хочешь сказать, что Холмс вводил его в заблуждение?

— Именно это я и хочу сказать. Глядя на это дело, я сомневаюсь, всегда ли он говорил полную правду. Во всяком случае, то, о чем он умалчивал, имеет гораздо более важное значение.

— Может, ты и прав. И о чем'же он умалчивал?

— Ну, к примеру; он ни разу не сказал, что Джек Потрошитель — это Ричард Осборн или лорд Карфакс.

— Ты просто цепляешься к мелочам, — вздохнул инспектор.

Эллери перелистал пожелтевшие страницы.

— Разве тебе не бросилось в глаза, что в этом деле не сходятся концы с концами, пап? История с шантажом кажется довольно странной, правда?

— С шантажом? Дай подумаю…

— Макс Кляйн, как пишет Ватсон, понял, что угроза огласки брака между Майклом Осборном и проституткой Анджелой даст ему огромные возможности для шантажа. Для Кляйна это была сущая находка — вспомни, как гордился герцог Шайрский своим добрым именем и честью рода. Но почему-то никакого шантажа не вышло. О свадьбе стало известно всем.

— Но ведь Кляйн признался Анджеле, что его план не удался.

— Не совсем так. На самом деле он сказал вовсе не это. Он сказал, что после того, как он привез обоих в Лондон, брак Майкла для его шантажистских планоіз больше не имеет особого значения. Он нашел гораздо лучшее средство для давления на герцога. Кляйн полностью утратил интерес к Майклу и Анджеле, стоило ему отыскать это новое средство для шантажа — гораздо более эффективное, чем женитьба Майкла.

— Нов рукописи ведь ни словом…

— Кто был Кляйн, папа? Что это был за человек? Холмс с самого начала был убежден, что Кляйн играл важную роль в деле — убежден еще до того, как он вообще вышел на этого человека — на отсутствующее звено в цепочке, как он его называл. А когда Холмс затем встретился с Анджелой, он получил от нее решающую информацию. Позволю себе процитировать ее слова: «О, да, он здесь родился. Он знает здесь каждый закоулок. Его боится весь квартал. Только очень немногие отваживаются противостоять ему в чем-то».

— И что же?

— Спрашивается: какую такую великую тайну узнал Кляйн?

— Он узнал, кто был Джеком Потрошителем? — постепенно дошло до инспектора. — Такой человек, как он, знавший досконально Уайтчапель и его жителей…

— Верно, папа. Так — и никак иначе. Кляйн разбогател, потому что узнал, кто именно — Джек Потрошитель. И кого же он шантажировал?

— Лорда Карфакса.

— Наверно! Ты ведь припоминаешь — лорд Карфакс сам отчаянно пытался найти Кляйна и Анджелу. А шантажисты поддерживают связь со своими жертвами.

— Может, Карфакс уже давно знал, где их искать.

— Почему же он тогда не нанес удар раньше? Нет, он только в ту ночь в морге узнал, что Кляйна и Анджелу можно найти в «Ангеле и Короне»!

— И все же последней жертвой Карфакса стала Анджела, а не Кляйн.

— Лишнее доказательство, что не он подвергался шантажу. Он заблуждался, видя в жене брата ту злую силу, которая погубила дом Осборнов. Потому и убил ее.

— Но ведь таких доказательств недостаточно…

— Сейчас перейдем к следующим. Давай еще раз проследим за Холмсом и Ватсоном в ту ночь. Тебе уже известна версия происшедшего, которую приводит Ватсон. Теперь выясним, что случилось на самом деле. Первое: в ту ночь по следу Потрошителя шли двое — Шерлок Холмс и лорд Карфакс. Я уверен, что у Карфакса уже были достаточные подозрения.

— А как ты пришел к выводу, что Карфакс шел по следу Потрошителя?

— Я рад, что ты задал этот вопрос, — сказал Эллери елейно. — После того, как в публичном доме мадам Леоны Холмсу невольно подсказали, где скрывается Потрошитель, он перешел к последнему этапу поисков. Он вместе с Ватсоном нашел квартиру в Паквине…

— И войдя туда, Холмс сказал: «Если это и было логово Потрошителя, то он уже оставил его».

— Холмс не говорил ничего подобного. Сказал это Ватсон. А Холмс воскликнул: «Кто-то побывал здесь перед нами!» Разница, как видим, огромная. Первое суждение— суждение отвлеченного мечтателя, привыкшего витать в эмпиреях, второе же — высказанное Холмсом — принадлежит человеку, чувства которого натренированы воспринимать место происшествия с фотографической точностью.

— Да, это аргумент, — признал Квин-старший.

— Причем решающий. Но за ним последуют и другие.

— Факт, что Холмс и лорд Карфакс практически в одно и то же время наткнулись на убежище Джека Потрошителя?

— И то обстоятельство, что Карфакс видел, как Холмс и Ватсон подошли к Паквину. Лорд Карфакс ждал их снаружи и проследил до морга. Иначе быть не могло.

— Почему ты так решил?

— Судя по дальнейшему поведению лорда Карфакса, мы знаем, что ему требовалось узнать две вещи. Во-первых, ему требовалось знать, кто Потрошитель, и он узнал это в Паквине. Во-вторых, ему требовалось знать, где найти Анджелу и Кляйна — а это он мог узнать, только подслушав разговор в морге.

Инспектор Квин поднялся и снова взял дневник. Он перелистал несколько страниц и прочел:

— «А Джек Потрошитель, это чудовище?» Это вопрос Ватсона к Холмсу. А тот ответил: «Лорд Карфакс тоже погиб…»

— Погоди, — сказал Эллери. — Нельзя вырывать из контекста. Прочти все целиком.

— Цитирую: «Серые глаза Холмса заволокла печаль; он, казалось, думал совсем о другом. — Лорд Карфакс тоже погиб. Я уверен, тоже по собственной воле, как и его брат».

— Так-то оно вернее. А теперь скажи-ка — стал бы Шерлок Холмс печалиться о Джеке Потрошителе?

Инспектор Квин покачал головой и стал читать вслух дальше:

— «Разумеется. Смерть в огне он предпочел петле палача».

— Это говорит Ватсон, а не Холмс. Холмс же сказал-«Ватсон, давайте будем уважать выбор достойного человека».

— На что Ватсон ответил: «Достойного человека? Вы шутите! А, я понимаю — вы, наверное, хотите сказать — достойного, пока им не овладело безумие? А герцог Шайрский?»

— Ватсон неверно истолковал слова Холмса. Послушаем, что говорит сам Холмс: «От горящей гостиницы я сразу отправился прямо на его — т. е. герцога — квартиру на Беркли-сквер… Он уже знал про лорда Карфакса. Он бросился на шпагу, которую носил в трости».

— Что Ватсон и сопроводил возгласом: «Вот смерть, достойная истинного дворянина!»

— И снова Ватсон впал в заблуждение, потому что не понял намеренно двусмысленных слов Холмса — оп слышал только то, что хотел услышать. Понимаешь, пап, когда Холмс вошел в городской дом герцога Шайрского, герцог был уже мертв. Но Холмс сказал Ватсону: «Он (то есть герцог) уже знал о лорде Карфаксе». Как интересно, я спрашиваю, герцог мог «уже знать о лорде Карфаксе»? Ответ может быть только один: герцог находился в своем убежище в Паквине, а лорд Карфакс застал его там. Сразу после этого герцог вернулся домой и покончил с собой.

— Так значит, герцог был Потрошителем! А сын его, знавший об этом, принял позор на себя, чтобы спасти честь своего отца!

— Ты все понял, — мягко сказал Эллери. — А теперь вспомни слова лорда Карфакса, которые он сказал напоследок Ватсону — пусть, мол, доктор сообщит всему свету, что это он, лорд Карфакс — Потрошитель. Он хотел быть абсолютно уверенным, что вина падет на него, а не на отца.

— В таком случае то, что сделал Холмс, было абсолютно правильным, — задумчиво сказал инспектор Квин. — Он не хотел, чтобы жертва лорда Карфакса оказалась напрасной.

— И вера Деборы в отца оправдалась — три четверти века спустя.

— Черт меня подери!

Эллери снова выхватил дневник доктора Ватсона из рук отца и открыл страницу с последней записью.

— «Дело перуанского Синдбада», — пробормотал он. — «Яйцо птицы Рух»…

Его глаза блеснули.

— Послушай-ка, пап, тебе не кажется, что Холмс снова хотел обвести Ватсона вокруг пальца?