Действующие лица и исполнители. Повести

2

По профессии мама бухгалтер. И не простой бухгалтер, а главный! Слово «бухгалтер» маме не нравится, и она называет себя «финансистом».

- Мама - талантливый финансист! - говорит папа.

Очень давно, кажется, до моего появления на свет кто-то сказал о маме: «Финансы поют романсы». Мы переезжали с места на место, и это длинное прозвище загадочным образом следовало за нами. Словно кто-то сообщал о нем по радио или по телефону.

- Ты понимаешь, - объяснил мне отец, - мама талантлива во всем, за что бы она ни бралась. Абсолютно во всем!

Это - одаренная натура. Такие натуры типичны для Руси…

Ну, вспомни хотя бы Шаляпина или Бородина. Один по воскресеньям сочинял музыку, а другой между делом великолепно рисовал. Для них это тоже было как бы самодеятельностью!

Отец говорит тихо. Он считает себя не вправе повышать голос. От этого слова его кажутся очень продуманными и убедительными. Когда человек говорит громко или кричит, я всегда думаю, что он это делает сгоряча, что голос неточно передает его мысли и чувства.

О маминых талантах отец говорит почти шепотом, будто раскрывает какую-то священную тайну.

Мама действительно, как я уже говорил, и своей бухгалтерией руководит, и поет, и сочиняет, стихи… Она умеет чинить телефон и дверной замок, если они ломаются.

Есть у мамы еще одна удивительная особенность. Она помнит имена, отчества и фамилии всех сослуживцев, с которыми когда-либо работала, всех наших дальних и близких родственников. Она помнит все важные даты в жизни этих людей: когда родились, когда поженились… Эти даты записаны у мамы в особом блокнотике, в который она почти никогда не заглядывает.

- Уникальная память! - тихо восхищается папа.

И всех этих людей мама поздравляет с разными торжествами. Перед 1 Мая и Новым годом мама до глубокой ночи просиживает над горой поздравительных открыток. Ей отвечают. Правда, не все… Но и тем, кто не отвечает, мама продолжает писать.

- Не подумай только, что это бухгалтерская дотошность, - объяснил мне отец, - Они живут в ее сердце… А не просто в памяти. Понимаешь?

У папы есть другая особенность: он любит восторгаться людьми. А в некоторых просто влюбляется.

На строительстве металлургического завода папа влюбился в Лукьянова. Это был заместитель начальника стройки.

- Одаренная натура. Творческая личность! - говорил отец.

У отца тоже есть прозвище: «Тайный советник». Его придумала мама. И только она его так называет.

С отцом и правда часто советуются - главным образом, одаренные личности и творческие натуры.

Лукьянов же советовался то с отцом, то с мамой.

- Ты заметил: он здоровается только с тем, кто ему на этот раз нужен? спросила как-то у отца мама.

Так как я не был нужен Лукьянову никогда, он со мной вообще не здоровался.

- Представь себе масштаб его забот! - тихо воскликнул отец. - Просто нет времени на лишнее слово, на лишнюю фразу.

- Он хоть раз спросил, как ты себя чувствуешь? Лично моим здоровьем он не интересовался ни разу.

- У него нет времени на этикет. Но если бы мы заболели, он бы помог. Не сомневаюсь.

- А почему он не приходит к нам в гости? - спросил я.

Мне было интересно посмотреть на Лукьянова.

- В наш век телефон все чаще заменяет живое человеческое общение, объяснила мне мама.

- Ну, в том, что в сутках всего двадцать четыре часа, Лукьянов не виноват, - возразил отец.

- Нет времени? - задумчиво произнесла мама. - Это правда… На нем держится стройка!

- Ну, почему же? - не согласился отец. - У нас много одаренных людей. Он назвал несколько имен и фамилий. И, обратившись к маме, добавил: - А ты сама? Ни одно правительство не может обойтись без министра финансов!

Мама как будто не услышала последней фразы.

- Лукьянов - голова! - сказала она. - На лету схватывает.

- При этом он советуется, звонит… И всегда смотрит вперед! согласился отец.

Действительно, разговаривая с Лукьяновым, папа и мама то и дело повторяли:

- Вы правы: это - пройденный этап. Надо смотреть в будущее!

Лукьянов даже приснился мне однажды с подзорной трубой в руках: он разглядывал, что делается… там, впереди.

Я не влюбляюсь в людей так часто, как папа. Но одного человека я любил уже больше трех лет. Это был дирижер нашего хора Виктор Макарович.

Взрослые люди утверждают, что трудно объяснить, за что именно любишь человека. Но я бы, мне кажется, мог объяснить…

Во-первых, он раньше всех заметил, что у меня открытое и приятное лицо. Во-вторых, он умел показывать фокусы, играть не только в чехарду, но вообще во все игры.

И обязательно побеждал!

Директора Дома культуры, которого мы прозвали Дирдомом, он обыгрывал на биллиарде. Дирдом очень нервничал и объяснял свои поражения тем, что на нем «вся культура».

«Если бы Лукьянов проиграл Виктору Макаровичу, - подумал я, - он бы, наверное, сказал, что «на нем вся стройка». Неплохо устроились!..»

Я продул Виктору Макаровичу несколько партий в настольный теннис. После чего мне сообщили, что в обыкновенный теннис он играет гораздо лучше, чем в настольный…

Однажды, когда Виктор Макарович обыграл в шахматы девочку из младшей группы нашего хора, я услышал, как Маргарита Васильевна сказала:

- Ну, ей-то вы могли бы и проиграть!

- Зачем унижать ее? - ответил Виктор Макарович. И, испугавшись, что Маргарита Васильевна обидится на него, стал объяснять: - Вы же сами говорите, что детей следует уважать… И нельзя обманывать!

С маленькими участниками нашего хора он любил играть в прятки. И они никогда не могли его отыскать.

- У меня и фамилия-то для игр подходящая: Караваев! - говорил он. Каравай, каравай! Кого хочешь, выбирай…

Только одну игру Виктор Макарович отверг прямо у меня на глазах. Он не захотел играть в поддавки.

- Это какая-то антиигра! - сказал он. - Победа состоит в поражении… Стремиться к тому, чтобы тебя уничтожили?

Не понимаю.

У него на многое были свои особые взгляды. Вот, например, ему не нравилось слово «конферансье». Слово «ведущий» казалось ему нескромным. И он прозвал меня «объявлялой».

«Объявляла» - так меня все и звали.

- Ты как бы разведчик, - объяснил мне Виктор Макарович. - Ты первый начинаешь общение с залом. Твой голос звучит еще до того, как я взмахну рукой, до того, как зазвучит музыка… Ты должен зарядить людей вниманием, интересом. Это очень ответственно! Ты как бы наша обложка.

А обложка в книге - не последнее дело. Можно даже сказать, первое: с нее все начинается. Надо не просто произносить фамилии композиторов и названия песен, а голосом своим выражать отношение и к сочинителю и к его музыке…

А чтобы иметь свое отношение, ты должен знать!

В общем, я сидел на всех репетициях.

Виктор Макарович репетировал без пиджака. Он то и дело засовывал рубашку в брюки, как тогда, после игры в чехарду.

- Вы - хор! - напоминал он ребятам. - А что является синонимом слова «хор»? Кол-лек-тив! Я так считаю… Маргарита-Васильевна, вы согласны со мной?

Она никогда не отвечала на эти его вопросы. Но он упорно продолжал задавать их.

- Никто не может жить на сцене как бы сам по себе.

И в то же время каждый должен себя ощущать солистом.

В том смысле, что нельзя прятаться за спины впереди стоящих. И за их голоса! В смысле чувства ответственности… каждый из вас солист! Вы согласны, Маргарита Васильевна?

Она склоняла голову, почти что укладывала ее на подставку для нот, которую, как я узнал, называют «пюпитром». Она беззвучно бродила пальцами по клавишам. Одним словом, всем своим видом показывала, что вопросы его ни к чему.

Особенно он переживал, когда нужно было петь без сопровождения, то есть без аккомпанемента Маргариты Васильевны. Такое пение называется красивым иностранным словом «акапелла». Тут уж он десять раз извинялся:

- Простите, пожалуйста, Маргарита Васильевна… Мы сейчас споем «акапелла». Чтобы вы отдохнули немного.

Простите, пожалуйста…

Мне казалось, что он побаивается ее. «Не может же он ее до такой степени уважать?! - думал я. - Поба-аивается, наверное… Есть за что! Ведь это она обнаружила, что у меня нет ни слуха, ни голоса. Ни чувства ритма!»

Маргарита Васильевна называла нас по фамилиям.

А Виктор Макарович - по именам, хотя это было рискованно: одних только Сережей в хоре было пять или шесть. Виктор Макарович поворачивал голову в сторону того, к кому обращался. Но мне казалось, что и без этого один Сережа отличил бы себя от другого: к каждому из нас Виктор Макарович относился как-то по-особому.

Например, кроме меня, в хоре было еще два Миши. Но Мишенькой он называл только меня. Не знаю почему… Может быть, потому, что только один я во всем хоре не пел и он хотел своей нежностью как-то сгладить этот мой недостаток.

И отчитывал он меня только наедине.

- Ты исходи не из звучания фамилий, а из характера произведений. Ведь если тебя послушать, получится, что самый прекрасный композитор на земле Орландо Лассс. Он сочинил очень колоритную песню «Эхо». Не спорю… Но ты объявляешь его прямо-таки с упоением. А почему? Потому что красиво звучит: Ор-лан-до Ла-с-со! А фамилию «Дородин» произносишь так, между прочим. Почему? Может быть, потому, что у нас в хоре поет Люда Бородина? Стало быть, никакой экзотики? Это, если… не заглядывать вглубь. Запомни: имя творца создают его произведения. Вы согласны, Маргарита Васильевна? Прости… Ее же здесь нет. Запомни… твои интонации должны незаметно, как бы исподволь давать характеристику произведения. Этаким полунамеком…

Нельзя же абсолютно одинаково объявлять фугу Баха, и прелюдию Генделя, и «Песнь о лесах» Шостаковича, и «Мелодию» Рубинштейна. Но чтобы чувствовать, чем они отличаются друг от друга, ты должен знать!

И я продолжал сидеть на всех репетициях.

Мама считала, что, хоть я и не пою, но присутствие на репетициях меня «музыкально развивает». Она была права.

Кроме «Орландо Лассо», «пюпитр» и «акапелла», я узнал много других очень красивых слов. Ну, например, «сольфеджио». Оказалось, что это название урока, на котором все ребята поют по нотам. Я даже подумал, что не мешало бы и школьные уроки называть такими же красивыми именами: приятней было бы ходить в школу!

У нас в шкафу, на самом почетном месте, висит мамино «концертное» платье. В нем мама выходит на сцену, чтобы читать стихи или петь. Платье время от времени перешивается, потому что оно должно, как говорит мама, «шагать в ногу с модой».

«Шагающее платье»… Это образ, созданный мамой. На стройках, где мама с папой работали, были шагающие экскаваторы. А в шкафу висело «шагающее платье». Будни и праздники…

- Символично! - однажды тихо воскликнул папа.

Теперь рядом с концертным платьем, как бы рука об руку с ним, в шкафу висела и моя концертная форма: синие брюки и голубая куртка с золотой лирой на боковом кармане.

Вообще все в моей жизни стало более праздничным!

Соседи, встречая меня, спрашивали, когда будет следующий концерт. Наиболее интеллигентные учителя, вызывая к доске, узнавали, не устал ли я накануне от репетиций. Если я не знал урока, то говорил, что устал. И меня отпускали на место… А после выступлений нашего хора по телевидению мне просто не давали прохода. Самые красивые девочки в школе, увидев меня, начинали ни с того ни с сего хохотать.

Это было приятно.

Все три с лишним года меня сопровождали аплодисменты и ослепляли прожектора! И хотя Виктор Макарович предупреждал: «Это аплодируют Шостаковичу и лишь на пять процентов нам с вами!», мне вполне хватало и этих пяти процентов.

После репетиций и после концертов я все время вертелся неподалеку от Виктора Макаровича, чтобы он заметил меня и спросил:

- Что, Мишенька, пойдем домой вместе?

Его никто не провожал в Дом культуры и никто не встречал. Он жил один. На той же улице, что и мы.

Я думаю, у него просто не хватило времени завести свою семью и своих детей, потому что утром он репетировал с младшей группой хора, днем со средней, а вечером - со старшей. Или наоборот… Так было всю жизнь. Значит, из-за нас, из-за наших песен он жил на свете один.

По Малому залу Виктор Макарович носился бодро и молодо. Когда же мы возвращались домой, он слегка прихрамывал, часто останавливался и просил меня не торопиться.

А говорил он все время о будущих программах и о том, что Маргарита Васильевна всех нас очень любит, но из педагогических целей не хочет этого проявлять. И о том, что я, выходя на сцену, не должен делать вид, будто преподношу залу какой-то подарок. Это уж по ходу концерта должно выясниться: преподнесли мы подарок или нет.

Он тоже, как и Лукьянов, все время смотрел вперед…

В последнее время там, впереди, замаячили два отчетных концерта - один для юных граждан нашего города, а другой для взрослых.

Думая об этих концертах, Виктор Макарович так волновался, что даже на улице заправлял рубашку в штаны.