Джангар

Это было в начале времен,

В стародавний век золотой.

Вечности начинался расцвет.

Величавый брезжил рассвет

Веры бурханов святой.

Джангар жил в эти дни.

Круглым остался он сиротой.

Так о нем говорят:

Таки-Зулы-хана он семенем был,

Тангсык-Бумбы-хана внуком он был,

Узюнга великого сыном он был.

Узнал он рано войну,

Ужас прошел по отчизне его:

В лето второе жизни его

Вторгся жестокий мангас в страну.

В третье лето вступив едва

(Аранзалу — его коню —

Было в то время только два),

Джангар сел уже на коня.

Поскакал он, броней звеня,

Трех крепостей разрушил врата —

Трехгодовалый сирота,

Гулджин-мангаса себе покорив.

В четвертое лето вступив,

Четырех крепостей врата

Разрушил нойон — сирота,

Дердинг Шар-мангаса покорив.

Пятого лета вступив на порог,

Пять шулмусов он превозмог,

Пять владык захватил в полон.

А когда вступил нойон

В пятое лето жизни своей, —

Полонил его Шикширги,

Заложником сделал его.

Но едва лишь нойон достиг

Шестого лета своего, —

Шести крепостей он разрушил врата,

Шесты сломал сорока пик.

Властно расширив свои рубежи,

Покорив Алтана Цеджи —

Владельца башни золотой,

Поставил его главой

Над правым полукругом своих

Бесчисленных богатырей.

Когда же седьмого лета достиг, —

Ханом семидержавным он стал,

Зваться великим и славным он стал.

В те времена, когда скакал

Ветра быстрее конь Аранзал,

Пика не только пестрой была —

Пестрая пика острой была,

А Джангар молод и славен был,

Самим бурханам равен был, —

Четыре хана в жены ему

Предложили своих дочерей.

И простые нойоны ему

Предложили своих дочерей.

Джангар и слушать не хотел,

Ни с чем они удалились прочь:

В жены взял Ном Тегиса дочь —

Меж Востоком и Югом ханство его, —

Как измерить пространство его!

Про землю Джангра так говорят:

Это была Бумбы страна —

Искони так звалась она.

Из коней обретались там

Аранзалы одни, говорят.

Из людей обретались там

Великаны одни, говорят.

Сорокаханная эта страна,

Обетованная эта страна.

После двадцати пяти лет

Не прибавлялись там года.

Смерть не вступала туда.

Люди не знали в этой стране

Лютых морозов, чтоб холодать,

Летнего зноя, чтоб увядать.

Осень сменялась там весной.

Ветер — колыханьем был.

Дождь — благоуханьем был.

Тысячам тысяч счастливых людей

Тесен был простор степной

В пятимесячный путь шириной;

Точно пуп небес и земли,

Высилась лысая там гора,

Видимая издали.

Там океан Ерген Шартыг

Подобно синему кругу лежал,

К северу и к югу бежал.

Прохладная Домбо-река

Только Джангра поила водой.

Летом бурлила она и зимой,

Размывая берега.

Рассказывают о Джангре так:

Был повелитель истинный он.

Желтых четыре истины[1] он

Соединил в своих руках.

Держава была нерушима его.

Слава неудержимо его

Гремела на просторной земле.

Словно марево поутру,

Золотому подобно шатру,

Мудрого Джангра сверкал чертог.

Так о нем говорит знаток:

Однажды Джангровы богатыри

Вели беседу между собой:

«Нойону-повелителю мы,

Нашему правителю мы

Построим Джангру дворец такой,

Которому равного в мире нет!»

Собрав тогда в единый круг

Ханов всех сорока двух,

Ханов всех четырех ветров, —

Джангру решили воздвигнуть кров,

Выбрав место для него:

На океанском берегу,

На целомудренном лугу,

В тени омываемых тополей,

Неувядаемых тополей,

Среди двенадцати синих морей,

Севернее восточных лучей,

У правого подножья горы.

И когда настала пора,

Ханы всех четырех ветров

Желтых с собой привезли мастеров.

Выбрали прежде всего мастера

Из месяцев самый святой,

Самый священный день из дней,

Чтобы работа пошла верней.

Кораллами выложили они

Основание дворца.

Не было кораллам конца.

Стены воздвигли из жемчугов.

Разукрасили они

Изображеньем львиных клыков

Стены северного, угла.

Разукрасили они

Изображеньем тигриных клыков

Стены полуденного угла.

За сто без году прошедших лет

Рассказывающий дела,

На сто без году грядущих лет

Предсказывающий дела, —

Молвил Алтан Цеджи — мудрец:

«Строить нойону дворец

До самого неба высотой

Было бы затеей пустой:

Слишком желанье велико,

Слишком до неба далеко.

Надо воздвигнуть нойону кров

На три пальца ниже небес!»

Шесть тысяч двенадцать мастеров,

Выделыватели чудес,

В искусстве соревнуясь своем,

Выбиваясь из сил, наконец

Выстроили Джангру дворец.

То пятибашенный был дворец,

То разукрашенный был дворец.

Опоясан был дворец

Катауром, словно конь.

Стеклами красными, как огонь,

Сзади был облицован дворец.

Спереди был облицован дворец

Стеклами белыми, как облака.

Покрыта была, говорят,

Шкурою пегого быка

Северная сторона,

Покрыта была, говорят,

Шкурою сизого быка

Полуденная сторона,

Чтобы зимующим в Бумбе-стране

На северной стороне

Эта зимовка была легка

Среди кумыса и молока,

А полудённая сторона

Маслом и жиром была полна.

Внешние четыре угла

Нежные раскрывали глаза

Из огненно-красного стекла.

Внутренние четыре угла

Синяя сталь облегла.

Чудом был всесветным дворец.

Был десятицветным дворец,

Был девятиярусным он.

Неисчислимым и яростным он

Джангровым угрожал врагам,

Поражал их своей высотой —

Тополёвый и золотой.

Ветер знамя на нем развевал.

Если знамя чехол покрывал,

То, и невидимое, оно

Желтому солнцу было равно.

Если же обнажалось оно —

Было семи солнцам равно!

С месяцем в полнолунье схож,

Смелых повелитель и вождь,

Смертных покоритель и вождь,

Недругов повергший в прах,

На престоле золотом

О сорока четырех ногах

Джангар великий восседал,

Месяцеликий восседал.

Шелковый был халат на нем,

Шили одни лишь ханши его,

А скроила раньше его,

Ножницами вооружена,

Шестнадцатилетняя жена.

Расправляя усы свои,

Словно ласточкины крыла,

Восседал он в ставке своей,

Посвящая богатырей

Во все мирские свои дела,

Во все святые свои дела.

Вопрошающим:

     «Какова

Ханша — властительница страны,

Повелительница страны

Шестнадцатилетняя жена, —

Та, что Джангром привезена

В те времена, когда скакал

Ветра быстрее конь Аранзал,

Пика не только пестрой была —

Пестрая пика острой была,

А Джангар молод и славен был,

Самим бурханам равен был?» —

Ответствуют:

     «Такова она:

Глянет налево — станут видны

В сиянии левой щеки

Мелкие рыбки левой реки.

Глянет направо — станут видны

В сиянии правой щеки

Мелкие рыбки правой реки.

Крови алее губы ее,

Снега белее зубы ее.

Белый на голове убор.

Если верить молве, убор

Шило множество ханских жен…

Шелк волос ее так заплетен,

Чтобы соответствовал он

Щекам, напоминающим кровь.

Щегольские у каждой щеки

Шелковые шивырлыки

Колыхались, говорят.

Колыхались, говорят,

На мочках нежно-белых ушей,

На белую шею бросая свет

Сероватых зеркальных лучей, —

Серьги из чистого серебра.

Кто видел шариковый помет

Верблюжонка двухлетнего, тот

Величину серег поймет!

Если властительница начнет

Девяносто одну струну

Гуслей серебряных перебирать,

Если ханша начнет играть, —

Почудится: в камышах

Лебединый летит хоровод,

Хоровод лебединый поет,

Отдается пенье в ушах

Уток, летящих вдоль озер,

Уток, звенящих вдоль озер

На двенадцать дивных ладов,

Разных, переливных ладов».

Если же спросит народ:

«Кто, не сбиваясь, поет

В лад прекрасным гуслям таким?» —

Ответим: «Это — бесценный Мингйан,

Прекраснейший во вселенной Мингйан,

Прославленный голосом своим!

Между избранными он —

Избранный запевала давно,

Равных ему не бывало давно!»

Сказывают, был главой

Над правою стороной

Джангровых богатырей

Байн Кюнкян Алтан Цеджи,

Богатырь, безо всякой лжи

Рассказывающий дела

За сто без году прошедших лет,

Предсказывающий дела

На сто без году грядущих лет.

Сведущий во зле и добре,

Он восседает на ковре

По правую руку вождя.

Важно, с места не сходя,

Он разрешает мирские дела,

Он разрешает святые дела

Своей обетованной страны,

Своей сорокаханной страны.

Сказывают, был главой

Над левою стороной

Джангровых богатырей

Старший сын Менген Шикширги —

Улан Хонгор, Алый Лев,

От которого, оробев,

Бежали бесчисленные враги.

Он родился от ханши Зандан Герел.

Множеству дротиков и стрел

Подставлял он грудь свою.

Страха не ведал в бою

Этот прославленный исполин.

Джангру подчинил он один

Земли семидесяти держав!

Гюзан Гюмбе с ним вместе сидел.

Он при стесненном усесте сидел,

Занимая места двадцати бойцов,

Он при свободном усесте сидел,

Занимая места сорока бойцов.

Он славился силой великой своей,

Черной, холодной пикой своей,

Слоноподобным своим конем,

Словно ночь, вороным конем.

Некогда в споре с Цеджи самим

Победил он, рассказав

О деяниях вер и держав

За тысячу и один год.

Справа от Алтана Цеджи

Савар Тяжелорукий сидел.

Среди людей великаном он был,

Соколом неустанным он был.

Закаленная в пламени сеч,

Не сходила с могучих плеч

Острая секира длиной

В восемьдесят и одну сажень.

Стоила тысячу тысяч юрт

Рыжая кобыла его.

Сбрасывал он любого с коня, —

Так велика была сила его!

На левой, рассказывают, стороне

Третье место занимал

Темноволосый Строгий Санал,

На своем серо-лысом коне

За нойоном последовал он —

За владыкою мира всего,

Булингира — отца своего —

Дорогого сына лишив;

Нойоншу славную — мать свою,

Бурханам равную мать свою —

Торжественных поминок лишив.

Свою богатую страну

Мудрого нойона лишив,

Свою красавицу жену

Возлюбленного супруга лишив.

Множество таких силачей,

Шесть тысяч двенадцать богатырей,

С избранными из черных людей

Семь во дворце занимали кругов.

Кроме того, седых стариков

Был, рассказывают, круг.

И красноликих важных старух

Был, рассказывают, круг.

Жены нежно-белые там

Тоже составили круг.

Словно плоды спелые, там

Девушки составили круг.

Диких степных кобылиц

Молока потоки лились.

Разливались озера арзы,

Радующей взоры арзы.

Долго пировали там,

Пить не уставали там,

Стали красными наконец

Нежные глотки богатырей.

Загудел многоуглый дворец.

Желтые полчища силачей

Стали кичиться силой своей,

Озираться стали вокруг,

Вопрошая соседний круг:

«Ужели сражений для славы нет?

Сайгаков — и тех для облавы нет?

Ужели для боя державы нет?

Ужели врага для расправы нет?»

Единственный в древнем роду,

Джангар, ныне великий нойон,

Был на пятом своем году

Стариком Шикширги полонен.

Изучив подробно дитя,

Исследовав со всех сторон,

Истину обретя:

Из людей он один рожден

Из начала мира сего

Стать владыкой мира всего,

И могучим, и славным стать,

Ханом семидержавным стать, —

Старый Менген Шикширги решил

Джангра убить в молодые года.

Пятилетний Хонгор тогда —

Юный сын Менген Шикширги —

Джангру на помощь поспешил.

И, припав к ногам Шикширги,

Хонгор счастье изведал тогда:

Смерти подвергнуть не дал тогда

Душу великого Джангра Богдо.

Стал раздумывать Шикширги,

Как убить потаенно дитя,

Уничтожить нойона-дитя.

И так решил Шикширги, наконец;

Может погибнуть этот юнец,

Если угонит красивый табун

Сорокатысячный сивый табун

Ясновидца Алтана Цеджи, —

Явную гибель найдет нойон,

Яростною стрелою сражен —

Ядом напитанной, удалой

Ясеневого лука стрелой.

К этому времени Джангар-нойон

Лета шестого достиг своего.

Вот однажды отправил его

Шикширги на великий угон

Сорокатысячного табуна.

Оседлав своего скакуна,

Джангар поскакал на восток.

Полетел Аранзал, как стрела.

Оказывался юный ездок

То спереди, то сзади седла.

Длиннохребетный конь Аранзал

Ночи — ночами не считал,

Утра — утрами не считал.

Так он три месяца проскакал.

Черной пыли взвилась полоса,

Подпирающая небеса.

Через сорок и девять дней

Джангар увидел вершину горы —

Покоилось небо на ней.

Взобравшись на вершину горы,

Взглядом холодным окинул нойон

Землю со всех четырех Сторон:

Среди золотых горных громад

Засверкала башня Барвад.

Заволновался красивый табун,

Сорокатысячный сивый табун.

Через истоки множества рек

Переправился Джангар потом.

Завладел он могучим скотом,

Окриком в кучу собрал табун

И, словно тучу, погнал табун…

Буре подобны, в густой пыли

Буйные кони скакали вдали,

Будто ветру завидовали,

Будто пугаясь комков земли,

Что по дороге раскидывали,

Будто брезгуя прахом земным!

От развевавшихся конских волос

Пение скрипок и гуслей неслось.

Там, где мчались коней косяки,

Красные разметав пески, —

Появлялась потом тропа:

Покрывалась песком трава.

Увидал Алтан Цеджи:

Всадник летит, табуны гоня,

Ни одного не теряя коня.

Приказал Алтан Цеджи

Оседлать своего коня.

«Этот угонщик коней лихих,

Сизоплешивых коней моих,

Очевидно, Джангар-нойон,

Что захвачен был в плен Шикширги.

В голове Менген Шикширги

Был задуман этот угон!

Вижу, заглядывая вперед:

Прибыл бы Джангар сюда через год,

Был бы тогда семилетним он, —

Надо мной одержал бы верх,

Захватил бы меня в полон,

Он с престола меня бы низверг!

Но прибыл сюда шестилетним он,

Значит, он будет моим теперь!»

Ясновидец при этих словах

Ясеневый, шириною с дверь,

Крепкий достал разукрашенный лук.

Сел на коня с помощью слуг,

На восток направил коня.

Через сорок четыре дня

Он увидел нойона вдруг

За тремя истоками рек.

Сразу прянула с лука стрела,

Пролетев над истоками рек,

Джангру в лопатку вошла.

К мягкой гриве мальчик припал,

Покинут сознаньем своим;

Но хозяина спас Аранзал:

Так поскакал, что дыханьем своим

Он раздваивал траву!

Упустив необъятный табун,

Джангра домчал чудесный скакун

Прямо до ставки Шикширги.

Изнемогая, свалился нойон

Около ставки Шикширги.

Закричал Шикширги, разъярен:

«Опротивел мне этот юнец.

Изрубите его, наконец,

Искрошите кости его

И скорее бросьте его

На съедение курам и псам!»

Так он жене приказал, а сам

На себя доспехи надел,

На темно-карего сел коня

И поскакал, броней звеня.

Когда же ханша Зандан Герел

Собиралась убить Богдо,

Как повелел ей грозный супруг, —

Хонгор бросился к матери вдруг,

Телом своим храня Богдо.

«Мать, убей и меня с Богдо! —

Закричал он матери вдруг, —

Не заноси над ним руки,

Из лопатки стрелу извлеки!

Ты, Герел, святая жена,

Ты самим бурханам равна,

Если моленьям уступишь ты,

Трижды переступишь ты

Через нойона Богдо моего,

Выпадет сразу стрела из него!»

Наконец уступила она:

Видеть сына, молящего здесь,

Дольше добрая мать не могла.

Трижды переступила она

Через Богдо, лежащего здесь.

Вылезла из лопатки стрела,

Да наконечник в ране застрял.

Хонгор крикнул:

«Заметила, мать,

Что наконечник в ране застрял?»

Мальчику так ответила мать:

«Как-то на следующий год

После замужества, весной,

Приключилась беда со мной.

Делала я кобылицам обход —

Помню, был хороший удой, —

Вдруг один жеребец гнедой

Матку покрыл. В ту пору еще

Глупой была я, молодой,

И на них через плечо

Страстолюбивый бросила взгляд.

Вот отчего, быть может, стрела

Выйти из раны теперь не могла!»

Стала тогда на колени Герел,

И для горячих молений Герел

Обе ладони вместе свела.

Выпала сразу из раны стрела,

Сразу же Джангар был исцелен.

Быстро вскочил великий нойон,

Ханше святой воздал он хвалу,

С Хонгром обнявшись, пошел к столу,

Песню дружбы с Хонгром запел.

Время некоторое прошло, —

Видит ханша Зандан Герел:

Не возвращается Шикширги.

Молвила ханша, вздохнув тяжело:

«Не возвращается Шикширги,

А возвратиться время пришло.

Поезжайте за ним поскорей».

Оседлав боевых коней,

С быстротой великой тотчас

Оба помчались в латах своих,

В одеяньях богатых своих,

И Шикширги настигли как раз,

Когда он судьбой наказан был,

Когда ясновидцем связан был,

Когда его дорогого коня

Уводил Алтан Цеджи…

Увидал Алтан Цеджи:

Мчатся могущественные друзья.

«Мне бороться с ними нельзя,

Буду сразу же побежден.

Если соединился нойон

С Хонгром, — драться напрасно мне,

Надо сдаваться, ясно мне!»

И ясновидец, так сказав,

Ноги Менген Шикширги развязав,

Навстречу всадникам поскакал.

Чумбуры серебряные растянув,

Железом из лучших желез застегнув,

Сталью из лучших сталей согнув

Стройные ноги своих бегунцов,

Четверо славных храбрецов

Для беседы сошлись мужской.

Важный, величественный Цеджи

С речью к ним обратился такой:

«Только вот этому Джангру Богдо

Семь исполнится юных лет,

С ним сравниться не сможет никто.

Силой своей удивит он свет.

Сонмы врагов раздавит он.

Имя свое прославит он.

Станут пред ним трепетать враги,

Счастливы станут народы его.

Слушайте, Менген Шикширги!

В эти прекрасные годы его

Обручите с ханшей Шавдал.

Перейдите в подданство к нему.

Передайте все ханство ему,

Все мирские свои дела,

Все святые свои дела.

И когда великий нойон

Соберет на пир племена,

В радости вечной пребудет он,

В изобилье пребудет страна.

Мне тогда поручит нойон,

Мне, Алтану Цеджи, возглавлять

Правую сторону богатырей.

И прекрасный, как ясный сон,

Будет Хонгор тогда возглавлять

Левую сторону богатырей.

Сорок мы покорим держав.

В руки свои навеки взяв

Все дела вселенной всей,

В красоте нетленной всей

Бумбы величие распространим —

Да воссияет из рода в род!

И в золотом совершенстве тогда,

В мире, в довольстве, в блаженстве тогда

Заживет могучий народ».

Сел Алтай Цеджи на коня,

Поскакал бронею звеня,

Свой табун обратно гоня.

Джангар, Хонгор и Шикширги

С превеликою быстротой

К башне помчались Шикширги —

Тополёвой и золотой —

И устроили торжество.

И когда нойон достиг

Лета седьмого своего, —

Четыре хана в жены ему

Дочерей предложили своих,

И простые нойоны ему

Дочерей предложили своих,

Джангар и слушать их не стал,

Ни с чем они удалились прочь, —

В жены взял Ном Тегиса дочь —

Шестнадцатилетнюю Шавдал.

Взял он в руки мирские дела,

Взял он в руки святые дела

И с поры достопамятной той

Стал величаться в народе своем

Совершеннейшим сиротой,

Джангром, единственным в роде своем.

Шумные полчища силачей,

Шесть тысяч двенадцать богатырей,

Семь во дворце занимали кругов.

Кроме того, седых стариков

Был, рассказывают, круг.

И красноликих важных старух

Был, рассказывают, круг.

Жены нежно-белые там

Тоже составили круг.

Словно плоды спелые, там

Девушки составили круг.

Диких степных кобылиц

Молока потоки лились.

Разливались озера арзы,

Радующей взоры арзы.

Стали красными наконец

Нежные глотки богатырей.

Загудел многоуглый дворец.

Желтые полчища силачей

Стали кичиться силой своей,

Озираться стали вокруг,

Вопрошая соседний круг:

«Ужели сражений для славы нет?

Сайгаков — и тех для облавы нет?

Ужели для боя державы нет?

Ужели врага для расправы нет?»

И когда, повеселев,

Так вопрошали богатыри,

Мрачен был Хонгор, Алый Лев.

За чашей сидел угрюмый он,

Молча сидел до самой зари.

Сокровенные думы он

Высказал Джангру наконец:

«Восемнадцать отважных лет

Мне уже пробило давно,

Джангар великий, ответьте мне:

Почему же на свете мне

Жить в одиночестве дано?»

Улыбнувшись, Богдо сказал:

«Где мой рыжий конь Аранзал?

Оседлайте скакуна!»

Выбежал преданный Бор Мангна,

Славный богатырь-коневод.

У холода прозрачных вод,

У бархата зеленых трав,

Среди бесчисленных скакунов,

Среди темнеющих табунов

Бегал, резвился рыжий конь.

Принялся за дело Мангна.

Сел на рыжего скакуна,

Слева направо обогнул

Ханскую ставку Мангна.

Сталью из лучших сталей согнул

Переднюю ногу коня,

А задние ноги коня

Железом из желез застегнул.

Подвел он коня к двери дворца.

Сорок четыре молодца

Придерживали бегунца.

Серебряный подпотник положив,

Шестилистый потник наложив,

Широкий, словно простор степной,

Коневод накинул седло

В наковальню величиной,

Большое, удобное седло,

Ущельеподобное седло!

Подушку положил на седло —

Из тибетского серебра.

Подпругу и катаур натянул

Вдоль узорчатых тебеньков.

Между ребрами коневод

Из восьмидесяти язычков

Сцепление натянул.

Так он сильно его натянул,

Что выступили сок и пот

Из восьмидесяти язычков.

Так он сильно его затянул,

Что сало на белом животе

Сложилось в семьдесят семь слоев.

Колокольчики нацепил

На шею и на гриву коня.

Очень крестец красив у коня!

Аранзал в крестце собрал

Всю грозную красоту свою.

Аранзал в глазах собрал

Всю зоркую остроту свою.

Аранзал в ногах собрал

Всю резвую быстроту свою.

Величественный священный хвост,

Восьмидесятисаженный хвост

Высится над крестцом, как навес.

Ноги, как у тушкана, стройны,

Уши — дивной величины,

Шести четвертям они равны,

С ножницами они сходны.

Вот заиграл он с солнцем-луной

Бархатною гривой густой,

Вот он запрыгал, сбруей гремя,

Будто копытами четырьмя

Землю врага хотел растоптать.

То в один, то в другой конец

Отбрасывал бегунец

Отборнейших конюхов-молодцов,

Но, резвясь, не забывал

О переходе трудном он:

Не был конем безрассудным он!

Гибкая, как тростинка, Шавдал

Надела на Джангра пышный халат.

Похвалил хозяйку Богдо…

В руке сжимал нагайку Богдо.

Так ее сжимала рука,

Что выступил из нагайки сок.

Из шкуры трехлетнего быка

Сердцевина ее сплетена.

Снаружи покрыта шкурой она

Четырехлетнего быка.

Напоминают узоры ее

Узоры на спине змеи.

Варили ее в слюне змеи,

Опускали в отраву ее,

Укрепили на славу ее.

Взгляните на оправу ее:

Стальные пуговки на ней —

Сразу всех не сосчитать;

С красным шелковым ремешком

Сандаловая рукоять;

Стальная на самом конце ладонь:

Станешь бить — обожжет, как огонь!

И сказал героям нойон:

«Пока мой Хонгор жениться не прочь,

Пока он молод и силен,

Поеду сватать Хонгру жену —

Зандан Герел, Замбал-хана дочь».

Но воскликнул Алтан Цеджи:

«Не спешите, нойон: сперва

Выслушайте мои слова.

Когда мой конь Аксаг Улман

Был быстрейшим из коней

А я моложе был и сильней, —

Не был в вашем подданстве я,

Не жил в Джангровом ханстве я.

Много предпринял странствий я

По неизвестным странам земли.

Так однажды добрался я

До владений трех Шаргули,

Чтобы ханов вызвать на бой.

Битву тогда повести не пришлось.

И на обратном пути мне пришлось

Скакать у владений Замбала тогда.

И в голову мне запало тогда:

Есть у Менген Шикширги сын —

Храбрый Хонгор. Лишь он один

Замбалу годится в зятья!

Оглянулся на миг назад

И на девочку бросил взгляд,

На трехгодовалое дитя.

Мига было довольно мне,

Чтоб девчонку ту разгадать.

Понравилась не больно мне…

В свете пятидесяти окон —

Видел я — вышивала она.

Девяносто девять шелков

Сразу соединяла она!

Внешний вид ее был таков:

Ангела затмевала она!

Прелестноликой, лучистой была,

Но внутри — нечистой была,

Обманщицею ловкой была!

Проклятою бесовкой была!

Разве в мире она — одна?

Разве Хонгру она жена?

Союз этот будет опасен, Богдо!»

Сердито Джангар ответил ему:

«Против того, с чем согласен Богдо,

Почему возражаешь ты?

Мудрым себя считаешь ты,

Взглядом провидца пугая народ.

Все, что случится, ты знал наперед.

Но, вижу я, сделался старым ты,

И вещим не светишься даром ты.

Слова бросаешь даром ты, —

Да пролетят, не задев ушей!»

С этим вышел нойон из дворца.

Сорок четыре молодца

Подвели к нему бегунца.

А ясновидец Алтан Цеджи

Так, оставшись один, сказал:

«Увидим, как рыжий конь Аранзал

Отощает на трудном пути,

Останется без мозга в кости,

Останется без жира в груди,

А вот этот великий нойон,

Долгим походом изнурен,

Спереди прахом степным запылен,

Сзади солнцем степным опален, —

Притащится верхом на коне,

Держась уже с трудом на коне,

Ничего не видя вокруг,

Выпустив из ослабевших рук

Дротик пестро-желтый свой!»

Стремени коснулся едва

Пунцового сапога носок, —

Джангар сел уже на коня,

Словно красный уголек,

Отскочивший от огня!

Аранзал, что ветер, летуч,

Поскакал он пониже туч.

Повыше коленчатого ковыля.

Всем бы такого коня в пути!

На расстояние дня пути

Задние ноги выбрасывал он,

Передние ноги забрасывал он

На расстояние двух дней.

Поддерживал он грудью своей

Подбородок, что на скаку

Соприкасался с черной землей.

Опалял он дыханьем траву —

Становилась она золой.

Задевая слегка мураву,

Зайцем сизо-белым скакал

Длиннохребетный конь Аранзал.

Семью семь — сорок девять дней

Рыжий проскакал Аранзал.

Джангар выехал на перевал.

Чумбур серебряный растянул,

Черной нагайкой своей взмахнул,

Черными зрачками сверкнул,

Черным взглядом холодных глаз

Четыре окинул конца земли.

Между востоком и югом, вдали

Замбалханова башня зажглась,

Заполыхала, словно костер.

Далее Джангар взоры простер —

Очерки всадников он увидал,

Очевидно, спешивших к нему.

Поскакал во весь опор

Всадникам навстречу нойон.

Сто молодцов увидел он,

Тонкостям всяким обученным там.

Одногорбых увидел он

Сто верблюдов, навьюченных там

Бурдюками хмельной араки.

Разостлали сто молодцов

Перед нойоном дербюлжин,

И сказали сто молодцов:

«Будь благосклонным, господин,

Соизволь сойти с коня,

Яства широкой рукой принять

И пиалу с аракою поднять!»

О здоровье всех расспросив,

Как месяц в полнолунье, красив,

Принял нойон угощенье их,

Выслушал он сообщенье их:

«О приближении узнав

Прославленного Богдо,

Повелителя многих держав,

Наш именитый хан Замбал

Нас навстречу гостю послал».

Молодцов поблагодарив,

С ними распростился нойон.

Снова в путь пустился нойон.

Увидал нойон, наконец,

Белый тысячевратный хурул,

Бронзовый Замбал-хана дворец.

Замедлил плавный бег Аранзал,

Мелкой иноходью бежал,

Не сгибая высоких трав,

Низких не колыхая трав.

Башню взглядом одним рассмотрев,

Джангар спешился в тени

Трех сандаловых дерев,

Выросших у стены дворца.

Отборных двадцать два молодца

Отвели на луга бегунца.

Джангар, открывая подряд

Двадцать серебряных дверей,

В главный ханский покой вошел,

На серебряный сел престол.

Беседу ханы тогда повели.

Благоуханные потекли

Речи дружественных владык.

Сидели в раздолье пира они,

В блаженстве счастья и мира они

Наслаждались арзой в эти дни.

Семь веселых суток прошло,

И новые семь просияли светло,

На третью седмицу Джангар сказал:

«Родовитейший хан Замбал!

В поисках верблюда я

В ваше священное ханство попал.

Не успокоюсь, покуда я

Трехгодовалого не найду!

Вот примета: на третьем году

Был у него проколот нос.

Утрату я дорогую понес!

Честь окажите, как брату, мне

И возвратите утрату мне.

Рыжий, горячий пропал верблюд!

К вам, не иначе, попал верблюд!»[2]

Замбал-хан засмеялся тут,

Мудрое молвил слово он:

«Если несуществующий скот

В степь забредет и пропадет,

Будет ленив, что корова, он,

Не возвратится снова он.

Пропал верблюд на чужом лугу.

Не разыщет его никто.

Лучше попросите то,

Что я вам предложить могу».

В таких забавах, в таких речах

Еще семь суток прошло в пирах —

Не видно было конца торжеству!

Когда же к исходу пришло торжество,

«Пришлите ко мне скорей того,

Кого я сыном своим назову!» —

Джангра попросил Замбал-хан.

С ханом распростился Богдо,

И в путь обратный пустился Богдо —

Были земле тяжелы шаги;

В коралловые дорожки он

Пунцовые вдавливал сапоги.

Молодцы проводили его,

На коня посадили его.

В руки свои величаво он

Золотые поводья взял.

Объехал слева направо он

Ханский дворец и на всем скаку

Ударил по тебеньку,

Беззвучно ударил семь тысяч раз,

И звонко ударил семь тысяч раз,

И доскакал он за семь дней

До желто-пестрой башни своей.

Сразу же толпа силачей

Серебряную раскрыла дверь.

Сияя светом лунных лучей,

Сел повелитель на престол.

Знатные исполины его,

Даже простолюдины его

Встретиться с нойоном пришли,

С аракой и поклоном пришли.

Отборная чернь и знать пришла —

Счастливую весть узнать пришла.

Но слова не вымолвил нойон,

Сидел он, в думы свои погружен,

Семью семь — сорок девять дней.

Наконец повелитель держав

Произнес такие слова:

«Священнейший месяц избрав,

Священнейший день указав,

Отправьте Хонгра, Алого Льва,

В Замбалханово ханство скорей

Да подберите-ка жениху

Достойное убранство скорей!»

У бархата зеленых трав,

У холода прозрачных вод

Хонгров отыскал коневод

Лысого Оцола Кеке.

Оцол Кеке в крестце собрал

Всю грозную красоту свою.

Оцол Кеке в глазах собрал

Всю зоркую остроту свою,

Оцол Кеке в ногах собрал

Всю резвую быстроту свою.

Отборнейших конюхов-молодцов

Отбрасывал бегунец

То в один, то в другой конец,

Новый обдумывая поход,

Прыгал и сбруей своей гремел…

Крикнула ханша Зандан Герел:

«Едет в далекую землю жених,

Оденем его с головы до ног!»

Хонгор обулся в пару своих

Кровяно-красных прекрасных сапог

Что может быть в мире лучше их!

Только одно закаблучье их

Выстрочило двести девиц,

А голенища прекрасных сапог

Тысяча выстрочила девиц.

Рубаха была надета на нем

Цвета неувяды-травы.

Три драгоценных бешмета на нем.

Надел боевые латы он.

Пояс надел богатый он.

Нацепил на правый бок

Односаженный меч стальной

В семьдесят меринов ценой.

Дорогой атласный кафтан

В десять тысяч кибиток ценой

На плечи себе накинул он.

Шлем набекрень надвинул он.

Широкую желтую пиалу

Семьдесят раз опрокинул он —

Семьдесят и один человек

Поднимают ее с трудом.

Обогрелось крепким питьем

Нежное белое нутро.

Гордо Хонгор глядел на толпу.

Жилы раздулись на мощном лбу,

Стали с нагайку величиной.

Сердце забилось в клетке грудной —

Десять кипело там отваг,

Готовых вырваться каждый миг.

Десять пальцев белых своих

Сжал он в грозные кулаки.

Страшно такого потрогать льва.

Каждый палец, что коготь льва!

В лунках зрачки холодных глаз

Перевернулись двенадцать раз, —

Сокол такими глазами глядит,

Сокол, когда за добычей летит!

Удивил он мощью своей

Полчища храбрых богатырей.

Долго разглядывали его,

Силу отгадывали его,

Гудело от круга до круга там,

Все вопрошали друг друга там:

«Какою же силой он одарен?

Чьей мощи мощь подобна его?»

Разобрав подробно его,

Исследовав со всех сторон,

Обсудив достоинства все,

Воинство сошлось на том,

Что лоб — Маха-Галовой силой силен

Что в темени сила Очир-Вани,

Макушка же силе Зунквы сродни.

Решили: лопаток его ширина

Семидесяти саженям равна.

Решили: бедер его ширина

Восьмидесяти саженям равна.

Решили: стан в середине своей

Сорока достигает локтей.

Сидел он пред ними на седле,

Стоял он пред ними на земле,

Рассмотрен по всем законам был, —

Решили: героем он конным был

И пешим непревзойденным был.

Плохих примет найти не смогли.

Решили: нет вблизи и вдали

Равных духом геройским ему,

Он — гордость богатырей земли!

И пожелали всем войском ему

Исполненья задуманных дел,

Возвращенья в родимый предел —

К чешуйчатой двери дворца.

Благословили храбреца,

Хонгор быстро сел на коня,

Словно красный уголек,

Отскочивший от огня.

Поглядите-ка на коня!

На расстояние целого дня

Задние ноги выбрасывал конь,

Передние ноги забрасывал конь

На расстояние двух дней.

Поддерживал он грудью своей

Подбородок, что на скаку

Соприкасался с черной землей.

Опалял он дыханьем траву —

Становилась она золой.

Если сбоку взглянуть на него —

Кажется: заяц летящий он,

Выскочил будто из чащи он,

Раздваивая траву.

Семью семь — сорок девять дней

Хонгор на лысом коне проскакал.

Когда же выехал на перевал,

Зовущийся Болзатин-Боро,

Спешился Хонгор с Оцола Кеке,

Коня привязал к седельной луке,

Сталью из лучших сталей согнул

Бесподобные ноги коня.

Чумбур серебряный растянул,

Черной нагайкой своей взмахнул,

Черными глазами сверкнул,

Черным взглядом холодных очей

Четыре окинул конца земли.

Залита светом жарких лучей,

Замбалханова башня вдали

Засверкала, словно костер.

Далее Хонгор взоры простер —

Высится, светла и кругла,

Напоминая гнездо орла,

Башня из дорогого стекла.

Девушка в этой башне жила.

«Посмотрим, — подумал он, — какова

Ханша, которая смогла

Нашему приглядеться Богдо».

И Хонгор взоры вперил в гнездо.

Увидал он Зандан Герел.

Желтому солнцу молилась она,

В руках держа берцовую кость.[3]

Рядом с ней сидел ее гость —

Отпрыск тенгрия — Тёгя Бюс.

«Ужели биться с ним побоюсь», —

Подумал Хонгор, Алый Лев,

А сам поглядывал, оробев,

В сторону милой Бумбы своей…

Вот он бросает на башню взгляд —

Видит он ханшу с костью в руке,

Вот оборачивается назад —

Видит он друга Оцола Кеке…

Оторопь Алого Хонгра берет,

Ходит Хонгор взад и вперед,

Смотрит на стеклянный покой,

Поднимающийся вдалеке.

Подумал умный Оцол Кеке:

«Не слишком ли долго хозяин мой

Хонгор шагает взад и вперед?»

Сорвал железные путы Кеке

И молвил всаднику лютый Кеке:

«В восемнадцать отважных годов

Порешил ты мужем стать,

Но домой вернуться готов,

Посмешищем к тому же стать,

Завидев противника издали?

Трусом будешь упрямым ты, —

Что сделаешь с вечным срамом ты?

Что скажут люди потом о тебе?

Думаешь, если пойдешь вперед,

Если ты погибнешь в борьбе,

Джангар богатыря не найдет,

Равного мужеством тебе?»

Хонгор пришел в богатырский гнев.

Барсовой злобой рассвирепев,

Зубами мудрости заскрежетал.

Заметался в капкане лев —

Забилось сердце в стальной груди.

На коня драгоценного сев,

Хонгор ему приказал: «Гляди,

Чтобы завтра к рассвету я

К Тёгя Бюсу доставлен был,

Не то — погибай, не сетуя,

В кожу для барабана я

Твой железный крестец превращу!

В палки для барабана я

Восемь ребер твоих превращу!

Из четырех копыт твоих

Сделаю круглые чаши я

Для светильников святых!»

Слушает конь слова храбреца.

Выслушал клятву до конца

И поскакал в густой пыли,

Буре подобным став издали,

Будто ветру завидовал он,

Будто пугался комков земли,

Что по дороге раскидывал он.

«Ладно, — был ответ коня. —

Только сумей усидеть на мне,

Продержись на моей спине

До утра завтрашнего дня.

Если же нечаянно ты

Перелетишь через мой крестец —

Пеняй тогда на себя, молодец,

Моим не будешь хозяином ты,

Не пожалею, покину тебя,

А я ведь, мой Хонгор, один у тебя!»

Оцол Кеке, что стрепет, летуч.

Поскакал он пониже туч,

Повыше коленчатого ковыля.

Вся в яминах бежала земля!

Клыками буравил он удила.

Оказывался Хонгор на нем

То спереди, то позади седла.

Поводья золотые с трудом

Хонгор удерживал в руках.

Ветру не догнать коня —

Летел он иноходца быстрей.

На восходе второго дня

Хонгор спешился у дверей

Светлого девичьего дворца.

Сталью из лучших сталей согнул

Стройные ноги бегунца,

Створки дверей со звоном толкнул,

Светлые двери дворца распахнул,

Справа сел от стеклянных дверей.

За покрывалами длинными там,

Под девятью балдахинами там,

В мире, в блаженстве, в раздолье там,

На восьминогом престоле там

Возлежала госпожа.

Услыхав колокольцев звон,

Закричала госпожа:

«Кто навестил без спросу меня?

Какой это грязный пес у меня,

С огненным горячим лицом,

С бешеной собачьей слюной,

С глазами, как у случного быка,

Подобно стреле-свистунке шальной,

Залетевший издалека?

Убирайся-ка прочь, пока

Бока не намяли тебе сторожа!»

«Случайно попал я сюда, госпожа!

Упустил я табун коней.

Скитаясь в поисках табуна

Семью семь — сорок девять дней,

Я забрел, печалью ведом,

В первый мне попавшийся дом —

О пропаже своей объявить,

Жажду за много дней утолить.

Помогите бедняге вы,

Нацедите мне влаги вы!»

Из-за шелковых покрывал

Тёгя Бюс тогда заорал:

«Некогда нам для бродяги вставать,

Некому здесь тебе влаги подать,

Сам наполни себе пиалу!»

С места поднявшись в своем углу,

Семьдесят и один раз

Хонгор наполнил пиалу.

Семьдесят и один раз

Опорожнил он пиалу —

Семьдесят и один человек

Поднимают ее с трудом…

«Пей поскорей и прочь уходи,

Ступай себе своим путем!» —

Крикнули богатырю потом

Из-за балдахинов тугих.

«Уйти, хозяев покинув таких?

Вы дали мне влаги напиться теперь,

Извольте же не торопиться теперь!

Трубкой хочу насладиться теперь!»

И Хонгор трубку свою закурил.

От выпитой араки

Нутро согрелось у него.

Десять пальцев белых его

Сжались в гневные кулаки.

Сердце забилось в клетке грудной —

Зверь заметался в чаще лесной,

Рвутся десять отваг из груди!

Сказал он: «Чую, что близко ты —

Не вижу тебя, покажись-ка ты!

В глаза взгляну господину я,

Что гонит из дому людей.

Так просто тебя не покину я!

Не хочешь ли поиграть со мной

Под ногами солнца, герой?»

Девять занавесей приподняв,

Вышел надменный Тёгя Бюс,

Щуря глаза на силача,

Пышную жеребячью доху

Небрежно за собой волоча.

Смерил он Хонгра глазом одним,

Стал он посмеиваться над ним:

«Появится откуда невесть

Всякая тварь — и туда же: лезть

В драку со мною, мне же на грех!»

Одолевал Тёгя Бюса смех.

Умывшись, привел своего скакуна,

Все доспехи надел сполна,

Выехал на середину степи.

«Смерть постигает мужчину в степи!» —

Подумал тенгрия сын Тёгя Бюс.

Мало ли, долго ль скакали они —

Ганг-океан увидали они

У подножья горы ледяной.

«Кости вояк, что заспорят со мной,

В этих расселинах тлеют потом.

Кровь забияк, что заспорят со мной,

В этих потоках алеет потом».

Так Тёгя Бюс перед боем сказал —

На гору, на океан указал.

За словами этими вслед

Засвистали нагайки в руках

Рассвирепевших силачей.

Засверкали желтых мечей

Закаленные острия:

Пронзали противника сразу они!

От макушки до таза они

Пополам рассекали бойца,

Но стоило только мечи отнять —

Обе части срастались опять,

Как будто рассекалась вода

И снова соединялась вода!

Копьями золотыми тогда

Стали противники трясти,

Друг друга пронзали до кости,

Но победить никто не мог!

Белые пальцы к ладоням прижав,

Подскочил смельчак к смельчаку.

Восемь раз на всем скаку

Восемь взметнулось конских ног, —

Но победить никто не мог,

Не сдвинулись всадники и на вершок,

Остались в седлах добротных своих…

Решив, что мучить не следует им

Травоядных животных своих,

Решив испытать в конце концов

Силу плеч и лопаток мужских,

Добытых от матерей и отцов, —

Богатыри сошли с бегунцов.

Штаны из диких оленьих шкур

Повыше голеней засучив,

Штаны из диких конских шкур

Повыше колен засучив,

Взяли герои в руки свои

Ясеневые луки свои.

«Кто же будет первым стрелять:

Ты ли, который меня задел,

Я ли, который мирно сидел?» —

«Я, который тебя задел,

Я буду первым стрелять!» —

Прянула с лука Хонгра стрела,

Но Тёгя Бюса пронзить не могла,

Отскочила прочь от груди,

Расплющен был наконечник ее!

Прянула Тёгя Бюса стрела —

Хонгра пронзить она не могла,

Отскочила прочь от груди,

Расплющен был наконечник ее, —

Друг друга враги пронзить не могли.

Когда же и стрелы не помогли,

Битву не кончили страшную здесь,

Кинулись в рукопашную здесь!

Бились четыре недели они,

Друг друга бросали через себя, —

То над морями летели они,

То над горами летели они.

Долго друг друга они трясли.

Тёгя Бюс оторвал, наконец,

Ноги Хонгра от земли.

Но, хитрого родителя сын,

Наземь упасть не хотел исполин,

Выстоял он четыре дня

На мизинце правой ноги!

Затрепетало сердце коня, —

Увидал Оцол Кеке:

Плохи Алого Хонгра дела!

Закусил скакун удила,

Разорвал свои путы Кеке,

И воскликнул лютый Кеке:

«Ты из племени Шикширги,

Ты потомок ханши Мога!

Не тебя ли страшились враги,

Не тобой ли пугали врага?

Не ты ли знамя отчизны своей?

Не жалея жизни своей,

Не ты ли победителем стал,

Не ты ли покорителем стал

Ханов семидесяти держав?

Не ты ли воинов гордостью был?

Не ты ли Джангровой твердостью был?

Не ты ли служил ему в битвах щитом?

Не ты ли служил ему в горе хребтом?

Разве стыда в твоем сердце нет?

Пойдет о тебе такой разговор:

„В восемнадцать отважных лет

Стать порешил мужчиной он,

И был побежден, вступивши в спор,

Всего лишь одним мужчиной он!“

Ужели ты стерпишь такой позор?

Если ты будешь побежден, —

Не дав себя догнать врагу,

Я с чумбуром своим добегу

До желто-пестрой бумбулвы,

И воскликнут Джангровы львы:

„Посмотрите: конь жениха,

Уехавшего к невесте своей,

Прискакал с пустым седлом!“

Так они скажут — и поделом!

Ужели не жаль тебе чести своей?

Ужели стыда в твоем сердце нет?

А ну-ка, схватись за красный кушак,

А ну-ка, локтем желтым, смельчак,

Нажми на позвоночный хребет!»

Выслушав слова скакуна,

Хонгор пришел в богатырский гнев.

Заметался в капкане лев —

Забилось сердце в клетке грудной,

Закипело там десять отваг.

Ухватившись за красный кушак,

Нажал он желтым локтем своим

На позвоночный хребет врага.

Так нажал он локтем стальным,

Что мясо прорвал, дойдя до кости!

Еще раз нажал и в третий раз —

И на ноги встал и много раз

Перебросил через себя

Тёгя Бюса, врага своего,

Скалы гранитные раздробя —

Так, что след лопаток его,

Туловища отпечаток его

Остался на граните горы.

«Человек, побежденный в бою,

Молвит последнюю волю свою.

Требуй, чего желаешь ты!» —

Алый Хонгор сказал силачу.

«Вырвать жизнь у тебя хочу,

Но действуй, как пожелаешь ты,

Я теперь не человек».

Надвое Хонгор врага рассек,

Верхнюю часть на седло взвалил,

Нижнюю часть на седло взвалил,

Привязал тороками потом

И пустился прежним путем

К башне из дорогого стекла,

К башне, в которой бесовка жила.

Спешившись у светлых дверей

Башни, подобной гнезду орла,

Отпустив коней на луга,

Хонгор на косяках дверей

Поразвесил останки врага

И к пышному ложу направил шаг.

Положив на постель шишак,

Перед ложем серебряным сел

И, глядя мимо Зандан Герел,

Заговорил, не подняв очей:

«От борьбы, в пустынной тиши

Длившейся много дней и ночей,

Спутались волосы у меня.

Подымись и расчеши».

«Дождусь ли я желанного дня,

Когда поколение Шикширги

Исчезнет с лица земли без следа? —

Ханша воскликнула тогда,

Гневными руками всплеснув,[4] —

Что же делать с тобою мне,

Выродок, разлучивший меня

С милым, данным судьбою мне!

Стрелы не достоин даже ты!

Станешь добычей жадных червей,

Кости развеет твои суховей,

Сгниешь на пустынном кряже ты!

Кто послал тебя, вора, ко мне?

Со всем, что было дорого мне, —

С женихом разлучивший меня,

Паршивца лысого гаже ты!

Проваливай сейчас же ты,

Потеряй обратный путь,

Направление позабудь,

Умри на безводном кряже ты!»

«Так и быть, не хочу тебя

Отнять у жениха навек,

С милым не разлучу тебя!»

И Хонгор синей сталью рассек

На две части Зандан Герел,

Останки развесил на дверях.

На престол серебряный сел,

Задумавшись, великан.

Слезы чистые, как аршан,

Потекли по его щекам.

«Что же мне делать? Назад скакать?

Будет раздолье злым языкам.

Родовитая наша знать

Вовсе не даст проходу мне.

Что говорить народу мне?

Скажут: „Врага победил ты в бою —

На то у тебя и сноровка была.

Куда же невесту девал ты свою?

Быть может, она и бесовкой была,

Но Джангар ее привезти повелел,

Куда же девал ты Зандан Герел?“

Что же героям отвечу я?

Как я предстану пред нашей семьей?

Лучше поеду навстречу я

Неминучей смерти самой!

Мне ли бояться проклятий Герел?

Если б от жажды я сгорел,

Если б от голода я погиб,

Если б я стал добычей зверей, —

Разве на родине богатырей,

В государстве Джангра Богдо

Не заменил бы меня никто?

Будет воин, заменит меня!»

И, разрубив вороного коня,

Которым Тёгя Бюс владел,

Мясо на вертел Хонгор надел,

Зажарил его на желтом огне

И, подкрепившись, на лысом коне

Поскакал в ночную тьму.

Верный хозяину своему,

Лыско летел поверх травы,

Пониже ночных небес.

Вскоре достиг он бумбулвы:

В ней обитал Замбал-хан…

Хонгор, Алый великан,

Двенадцать окон разбил кулаком,

Замбал-хана с ложа стащил,

Снял он три ремешка со спины

И по следам, что стали красны,

Ударил нагайкой по коже он,

И бросил назад на ложе он

Оторопевшего хана потом

И поскакал обратным путем,

Полуденного солнца левей.

Семью семь — сорок девять дней

Скакун без отдыха пробежал!

Исхудал Кеке до того,

Что жира не стало в груди его,

Что мозга не стало в его кости,

Стал он медленнее брести,

Длинные уши повисли его!

Хонгор, видать, заплутался в пути,

Горькие мучили мысли его.

Спереди прахом степным запылен,

Сзади солнцем степным опален,

Зноем измучен, изнурен,

Травинки не находя зубам,

Росинки не находя губам,

Ничего не видя вокруг,

Выпустив из ослабевших рук

Пестро-желтое копье,

Поверженный в забытье,

Покинутый своим умом,

Долго ехал он пыльной тропой.

Выехав на безводный кряж,

На пустынный, бесплодный кряж,

Ноги сложил скакун под собой,

Лег, совсем обессиленный, он,

А Хонгор свалился возле коня,

Держался за корень ковылины он…

Так пролежал он четыре дня,

Четыре ночи лежал в забытьи.

Не было ни души вокруг,

Три лебедя появились вдруг.

«Как это конь и человек

Очутились на кряже таком,

Где не бывало жизни вовек?

Насытим их и напоим,

Доброе дело сотворим!»

И лебеди вложили им

Живительные зерна в уста

И полетели на восток.

Пришли в сознанье конь и ездок.

Хонгор сразу сел на коня,

И проскакал Оцол Кеке

Девяносто четыре дня.

Опять исхудал Оцол Кеке,

Опять не стало жира в груди,

Опять не стало мозга в кости,

Опять он медленно стал брести,

Ноги переставляя с трудом.

Вот перед ними берег морской,

В семьдесят копий вышиной

Плещется белое море Ганг.

Волны кружатся и кипят,

Тяжкие, как топоров обуха.

Мечется величиною с быка

Камень, пламенем объят.

Хонгор, берегом проскакав,

Вдруг увидел издалека

Зелень целомудренных трав,

Холод прозрачного ручейка.

Была тогда середина дня.

Пустив на пастбище коня,

К холоду прозрачных вод,

Захватив пестро-желтый дрот,

Хонгор на берег вышел затем.

Гулкий плеск он услышал затем —

К берегу плыл огромный кит.

Хонгор бросился в водоворот

И, всадив пестро-желтый дрот

В спину, в китовый позвонок,

Поднял кита, разбив волну,

Но кит рванулся и поволок

Хонгра в темную глубину.

Слышит конь Оцол Кеке,

Пасущийся невдалеке:

Хонгор тонет в пучине вод,

Хонгор стонет в пучине вод,

Скакуна своего зовет.

Прискакал Оцол Кеке,

Хонгру подал священный хвост,

Восьмидесятисаженный хвост.

Хонгор за хвост ухватился, плывет.

Крикнул скакун: «Вытаскивай дрот

И спасай свою душу скорей,

Вылезай-ка на сушу скорей!» —

«Нет! Хочешь быть верным оплотом

               моим —

Тащи меня с рыбой и дротом моим!» —

Хонгор сказал, не бросая кита.

Внемлет словам хозяина конь.

В землю всадил отчаянный конь

Задние ноги по самый пах —

Вытащил Хонгра вместе с китом.

Был чудесен китовый жир.

Хонгор очаг развел на камнях,

Мясо изжарил и съел и потом

Белоснежный раскрыл чачир,

Благостную дающий тень,

И, вытянувшись, как ремень,

Заснул он, раскрасневшись весь,

Словно из осокоря костер.

Так он спал без просыпу здесь

Семью семь — сорок девять дней:

Отдых герою нужен был.

Наконец он разбужен был

На восходе светлого дня

Фырканьем ласкового коня.

Хонгор на коня посмотрел.

Поправился Лыско, раздобрел,

Стала холеной холка его.

Словно только-только его

С пастбища привели сюда.

Хонгор подняться решил тогда,

Полакомиться мясом опять,

Скакуна своего оседлать,

Серебряный Ганг переплыть.

За семь дней удалось ему

Серебряный Ганг переплыть,

И потом довелось ему

Еще три месяца проскакать.

Устал драгоценный скакун опять,

Еле ноги переставлял.

Но показался вдруг перевал.

Хонгор взобрался нас перевал,

Выбившись из последних сил.

Привязал он к седельной луке

Дорогого Оцола Кеке,

Черным взглядом холодных глаз

Четыре окинул конца земли:

Под полуденным солнцем вдали

Бронзовая башня зажглась

Пламенем вспыхнувшего костра.

Хонгор подумал: «Какова

Эта чудесная бумбулва

По сравнению с башней Богдо?» —

Решил он: «Шире на целый аршин

И выше на палец башни Богдо».

«А кто же дворцом обладает, кто?

Наверно, такой же властелин

Четырех частей земли,

Такой же счастливец, как и Богдо!» —

Подумал он, горем обуян.

Из орлиных глаз потекли

Слезы чистые, как аршан:

Не знал он, как попасть во дворец.

С перевала сойдя наконец,

Хитрое дело затеял он.

Дивное диво содеял он:

В двухгодовалого меринка,

В захудалого меринка

Превратил он Оцола Кеке.

А сам он мальчиком вшивым стал,

Смердящим, шелудивым стал,

Таким, что челку ему почеши —

Станут десятками падать вши,

А грязный висок ему почеши —

Станут пятерками падать вши.

Вдруг возникла гора кизяков.

Поселение бедняков

Было вокруг бумбулвы,

Жителей там — что степной травы,

Но жеребенок Хонгра не мог

До золотой бумбулвы добрести, —

Обессилев, свалился с ног

У кизяков, посредине пути.

Вдруг появился красный вол,

Маленький, запряженный в арбу.

Старик за телегой киргизской шел,

Видимо, был он из бедняков.

Увидал он у кизяков

Двухгодовалого меринка,

Захудалого меринка,

А рядом — лежащего паренька,

Худого, смердящего паренька,

Бормочущего спросонья здесь.

Дышать перестав от зловонья здесь,

Вола повернул старик назад —

Воистину был ужасен смрад!

Вернулся в родную лачугу свою,

Встречает старуху — супругу свою.

И закричала старуха: «Никак,

Ты, муженек, позабыл про кизяк?»

Был ответ старика таков:

«Увидел, дойдя до кизяков,

Двухгодовалого меринка,

А рядом заметил я паренька,

Крепко спящего на земле.

Такой исходил от обоих смрад,

Что повернул я вола назад».

«Как это за столько лет

Не иссякла глупость твоя,

Не иссохла тупость твоя!

Небо не дало нам детей.

Почему же ты, лиходей,

Мальчика не привел за собой,

Нам ниспосланного судьбой?

Приведи его к очагу», —

Старику приказала жена.

Длинную держа кочергу,

Старика погоняла жена.

Только вола повернул старик —

Снова услышал старухи крик:

«Не забудь, муженек, бадьи:

Если жив он — водой напои!»

С наветренной стороны подойдя,

Окликнул мальчугана старик:

«Если ты жив, так вот бадья,

Холодного попробуй питья».

Собрав последние силы свои,

Мальчик, лежа на боку,

Выпил одним глотком полбадьи,

Полбадьи жеребенку отдав.

А старик набрал кизяку,

Мальца на двухлетку посадил,

Привязанного к арбе,

И в лачугу вернулся к себе.

Вышла старуха навстречу к ним,

Вышла с приветливой речью к ним,

С тощего жеребенка потом

Помогла мальчугану сойти.

Заключила ребенка потом

В ласковые объятья свои,

В дом повела, развеселясь,

Сразу же всю с него смыла грязь,

Поцеловала звонко потом.

А старик жеребенка потом

К девственной повел мураве,

Отпустил пастись на траве.

И вот шелудивый мальчуган,

Бездомный, вшивый мальчуган,

Чистым таким ягненком стал,

Славным таким ребенком стал,

Что любовались им старики.

Много ли, мало ли минуло дней —

Вот однажды мальчик стоял

Около хижины своей.

Вдруг увидал он троих детей,

Играющих в альчики здесь.

Веселились мальчики здесь —

Это была родовитая знать:

Ханский сын и дети вельмож.

«Глядите-ка: мальчик, идет сюда,

Хочет он в альчики поиграть!» —

Крикнул сын одного из вельмож.

Ханский сын сказал ему: «Что ж,

Если мужчина хочет принять

Участие в пире или в игре,

То не отказывают ему,

Дружбу выказывают ему».

Когда приемыш, румян и пригож,

К этим подошел игрокам,

Спросил его сын одного из вельмож:

«Ты хочешь в альчики с нами сыграть?» —

«Была бы ваша воля на то —

Желал бы, мальчики, с вами сыграть», —

«А знаешь, какой у нас закон?

Ставим мы на каждый кон

Золота целую тулму». —

«Если бы ваша воля была,

Поставил бы я жеребенка, вола

И двух стариков — отца и мать».

Ханский сын в ответ произнес;

«Мал или велик этот взнос, —

Позволим один ему кон сыграть».

Послушались мальчики тогда

И выдали альчики тогда:

Два — для метанья, два — для меты.

Выставив альчики для меты,

Стал приемыш с другими в ряд

Около исходной черты.

Первым сын вельможи метнул,

Но сын вельможи промах дал.

За ним приемыш пригожий метнул,

Сначала тоже промах дал,

Но потом еще раз метнул,

Прищурился левым глазом он,

И выбил две бабки разом он.

Добежав до круга затем,

Выбил приемыш все альчики вдруг!

Так проиграли мальчики вдруг

Чужому мальчику три тулмы.

Начали снова играть они,

Разгорячились опять они,

Мальчик назад проиграл тулму.

Все же немало досталось ему!

Всыпал он выигрыш золотой

В отвороты своих рукавов

И вернулся к себе домой.

Перед подушкою стариков

Высыпал выигрыш золотой.

Купили себе отец и мать

Скотину четырех родов[5]

И стали в счастье жить-поживать,

Горя не зная в лачуге своей.

Много ли, мало ли минуло дней —

Великое задал хан торжество.

Тьмы народа сошлись у него,

Казалось, вокруг бумбулвы золотой

Вырос внезапно камыш густой.

Мальчик спросил: «Отец! Отчего

Задал такое хан торжество,

И столько людей сошлось у него,

Что кажется: вырос камыш густой

Вокруг его бумбулвы золотой?»

«Э, сынок, твой вопрос не простой.

Не ханом затеяно торжество.

Хан Догшон Цаган Зула

Владеет четвертью мира всего.

Давно просватана дочь его,

Семилетняя Герензал,

За Цагана-богатыря.

Так богатырь Цаган сказал:

„Выйдет она за меня или нет —

Все равно возьму Герензал!“

А девочка не говорит пока,

Выйдет она за него или нет.

И Цаган сюда, как жених,

С тысячей воинов своих

Жалует от поры до поры

И устраивает пиры!»

Мальчик тогда побежал на двор,

Остановил восхищенный взор

На башне из дорогого стекла,

На башне, подобной гнезду орла.

Девушка в башне стеклянной жила,

Солнцу второму подобна была,

Видел он: сорок четыре окна

Светом своим озаряла она.

Много ли, мало ли минуло дней —

На закате летнего дня

Мальчик возвращался домой,

Своего проведав коня,

Бегавшего на вольном лугу,

На многозеленом берегу.

Из башни, подобной гнезду орла,

Девушка появилась вдруг.

Прекрасна эта девица была,

Румяна и белолица была,

И к мальчугану подошла, —

Развевался бешмет, красотой

Спорящий с неувядой-травой.

Мальчик свернул — а девица за ним.

Шагу прибавил — девица за ним.

И догнала, и, засияв

Полнолунным светом своим,

Обратилась она к нему

С благоуханным приветом своим:

«Мир повелителю моему,

В вечном покое пребудьте вы!» —

«Ваши насмешки забудьте вы! —

Мальчик вскричал, от злобы дрожа. —

Послушайте, важная госпожа,

Раздобревшая в ханском дворце,

Прекратите издёвки вы!

Сладкоголосы и ловки вы.

Если нуждаетесь в молодце

Для ваших шуточек вздорных вы,

Ищите его средь придворных вы,

А здесь не дождетесь прибыли вы!»

«Известно мне, кто вы такой.

Известно мне, что прибыли вы

Из блаженной Бумбы-страны,

Где ханствует Джангар — славный хан,

Семидесятидержавный хан.

Вы же — сын Менген Шикширги,

Кличут вас Хонгром, Алым Львом.

О здоровье вашем сейчас

Ханша велела спросить у вас,

Больше вам не скажу ни о чем».

И девица вернулась в покой,

Подобный орлиному гнезду, —

Развевался бешмет на ходу,

Схожий с неувядой-травой.

С толку сбитый речью такой,

Хонгор к берегу побежал,

Где жеребенок на травке лежал.

И поведал он скакуну,

Как, возвращаясь к себе домой,

Повстречал он девицу одну,

Как она подошла к нему

И, то-то и то-то сказав ему,

Ушла, не прибавив ничего.

«Как мне быть сейчас — не пойму?» —

Хонгор спросил у коня своего.

Мудрый конь отвечал ему так:

«Издалёка ты прибыл сюда!

Отставший от стада сайгак

Пугливым бывает всегда.

Только не горячись, мой смельчак!

Подобные речи теперь

Станешь выслушивать каждый день.

Частыми станут встречи теперь,

Будь осторожен, Хонгор мой!»

Хонгор вернулся к себе домой

И заснул мальчишеским сном

Между матерью и отцом.

Время некоторое прошло —

На закате летнего дня

Мальчик возвращался домой,

Как всегда, проведав коня.

Встретилась та же девица ему —

Как тут не удивиться ему! —

Развевался бешмет, красотой

Спорящий с неувядой-травой.

И сказала девица ему:

«Господин, повелитель мой!

Вас просила ханская дочь

Башню стеклянную посетить,

Когда на землю спустится ночь».

Как только на землю спустилась ночь,

Как только люди ушли на покой,

Ватную куртку накинул он,

Уложил родителей спать,

И лачугу покинул он.

Хонгор вошел в стеклянный покой,

Ханскую дочь увидел он.

Свет исходил от нее такой,

Что сразу был богатырь ослеплен.

Такой была чистотой чиста,

И так сияла ее красота,

Что сразу же Хонгор исхудал.

На солнце второе похожа она!

Со священного ложа она,

Увидев мальчика, поднялась.

Усадила его тотчас

У постели, пред ложем своим.

Длинную трубку подала

И беседу повела

С гостем пригожим своим.

«В восемнадцать отважных лет

Стать мужчиной решили вы.

Свататься поспешили вы

К Замбаловой Зандан Герел,

Что бесовкой спесивой была.

Поездка к ней несчастливой была.

Помните — прокляла вас Герел,

И поскакали вы назад,

И проскакали наугад

Семью семь — сорок девять дней.

И свалились вы в глуши,

Возле ковыльных сухих корней,

Где не было ввек людской души,

И умирали от жажды вы.

И увидали однажды вы:

Белые лебеди чертят круг.

Это я превратилась вдруг

В белого лебедя, это я

Вывела вас из забытья —

Жизни вам протянула нить.

Избавились от гибели вы,

К морю Гангу прибыли вы.

Увидали вы наяву

Целомудренную траву —

Это были косы мои;

Увидали ручей тогда,

Утолила жажду вода —

Это были слезы мои;

Увидали кита потом —

Это сделалась я китом!

Так я слезы вам отдала,

От смертельной жажды спасла.

Так я тело вам отдала,

От голодной смерти спасла,

Ибо знала, что вы — мой жених,

Предназначенный мне судьбой,

А не тот, обрученный со мной

О четвертом годе моем!» —

«Отчего ж, если ты поняла,

Что живу я в народе твоем,

Раньше меня ты не позвала?» —

Хонгор спросил с укором ее.

Ответ был кратким и скорым ее:

«Если в такой обиде вы,

Зачем же в мальчишеском виде вы?

Примите истинный облик свой».

Принял он истинный облик свой

И сияньем своим затмил

Месяц пятнадцатого числа.

В превеликом блаженстве прошла

От заката вся ночь — до утра.

Но проститься настала пора —

Образ отрока принял опять

И в лачугу пошел — досыпать.

Время некоторое прошло,

На закате летнего дня

Мальчик возвращался домой,

Своего проведав коня.

Вдруг — девица стоит на пути.

«Господин, повелитель мой,

Просят вечером вас прийти.

Прибыл в башню Цаган, жених,

И тысяча воинов его.

Просят вас „Джангра“ спеть для них

Звонкую, волшебную песнь,

Гордую, хвалебную песнь

Сыновей бессмертной земли».

Только люди стали дремать,

Ватную куртку накинул он,

Спать уложил отца и мать,

И лачугу покинул он.

В башню вошел, незаметен и тих,

Средь пиршественного гула он.

Уселся на краешек стула он.

Ханская дочь и ее жених

Принялись искать джангарчи.

Забрался в угол укромный он,

Сидел там тихий и скромный он.

Увидев мальчика-джангарчи,

Вытащили, как находку, его,

Выставили на середку его.

Справа гордый сидел жених

С тысячей воинов своих.

Слева сидела ханская дочь

И триста краснощеких девиц,

Лучистых, верблюдооких девиц.

Мальчику поднесли они

Араку три раза подряд,

И тот запел, как поют искони:

«Это было в начале времен,

В стародавний век золотой.

Вечности начинался расцвет.

Величавый брезжил рассвет

Веры бурханов святой;

Джангар жил в эти дни.

Круглым остался он сиротой.

Когда же седьмого лета достиг, —

Ханом семидержавным он стал,

Зваться великим и славным он стал…»[6]

Когда же Хонгор дошел до слов:

«Был, рассказывают, главой

Над левою стороной

Старший сын Менген Шикширги

Улан Хонгор, Алый Лев,

От которого, оробев,

Бежали бесчисленные враги…» —

Тогда не выдержал джангарчи,

Стали щеки его горячи,

Вышел он из себя, закричал:

«Эх, и могучее племя — они,

В наше бы жили время они!

Эх, кабы в руки попались мне!»

Очи глядели дико его.

Заколебалась от крика его

Башня из дорогого стекла.

Встал он и вырвал вместе с землей

Два тяжелых железных кола,

Те, что в полы бешмета его

Вбила мудрая ханша, — она

Силу хотела его показать,

Знала, наверное, раньше она:

Непременно при этих словах

Разгорячится джангарчи!

Звонкоголосый джангарчи

«Джангра» пел до самой зари.

На рассвете богатыри

Наградили его за рассказ

Тысячей желтоголовых овец.

Мальчик погнал на берег реки

Тысячу желтоголовых овец,

И стали жить-поживать старики,

Горя не зная в лачуге своей.

Много ли, мало ли минуло дней,

На закате летнего дня

Мальчик возвращался домой,

Как всегда, проведав коня.

Вдруг — девица стоит на пути:

«Господин, повелитель мой!

Просят вечером вас прийти

На состязание борцов:

Ханская дочь и ее жених

Затеяли для гостей своих

Состязание борцов.

Просит вас хозяйка дворца

Выступить за нее и борца

Стороны противной разбить».

И девушка удалилась прочь.

Только спустилась на землю ночь,

Только начали люди дремать,

Ватную куртку накинул он,

Спать уложил отца и мать,

И лачугу покинул он.

В девичью башню вбежал мальчуган.

Ханская дочь и жених — Цаган —

Вышли на воздух, под блеск луны.

Жених борьбу начинать приказал.

Девушки — сторона Герензал, —

Плотный занавес натянув,

Цветом напоминавший траву,

Сняли с мальчугана улву.

Сторона богатырей,

Плотный занавес натянув

Инея густого белей, —

Сняла с великана улву.

Распахнули с двух концов

Занавесы, и борцов

Вывели к сердцу круга тогда.

Встали друг против друга тогда:

Черный огромный великан

И слабый, бездомный мальчуган,

Ростом всего лишь с локоть мужской.

Заплакал от обиды такой

Черный могучий великан:

«Кто же меня опозорить хотел?

Я с человеком поспорить хотел,

А предо мной — мальчуган!»

«Эх, было б тебе победить суждено,

А кого — не все ли равно?»

Крикнул малыш и борца схватил,

Руки и ноги ему скрутил

И так перебросил через себя,

Что сломал ему кости все!

Изумились тут гости все,

Разозлился жених, закричал:

«Экий дерзкий молокосос!»

И руку свою над ним занес,

Но встала меж ними Герензал,

Руку Цагана отвела,

И мальчугана увела

В башню из дорогого стекла,

И в награду ему дала

Тысячу желтоголовых овец,

Белый шатер — настоящий дворец:

Семь верблюдов было под ним!

Мальчик пригнал их к своим родным,

Молвил он так старику: «Отец!

Человек ты старый такой,

А пристойно ль с отарой такой

В целых две тысячи овец

Жить на задворках селенья тебе,

В лачуге позорной такой ночевать?

Следует без промедленья тебе

На берег озерный перекочевать!»

На берег озерный укочевав,

Среди просторных, девственных трав

Разбили богатый белый шатер,

Лачугу свою под кизяк отведя.

И Хонгор, до вечера погодя,

Проведать пошел Оцола Кеке.

Придя, зарыдал он в горькой тоске

По милой родной стороне,

По северной Бумбе-стране.

Вот погрузилось небо во тьму.

Вот на землю спустилась ночь…

Вдруг девица подходит к нему:

«Мой повелитель! Ханская дочь

Просит вас пожаловать к ней».

И повела его за собой,

И привела в стеклянный покой.

Попотчевав его аракой,

Заплакала ханша тотчас,

Потекли из огромных глаз

Слезы чистые, как аршан.

«Получив согласье отца,

Нашу свадьбу готовит Цаган.

Ну, как же теперь поступите вы?

Ужели меня уступите вы?»

Утром следующего дня

Хонгор пришел проведать коня.

Он спросил у Оцола Кеке:

«Много предпринял странствий я,

Где же, в каком же ханстве я,

Где я, как я сюда попал?

Не через этот ли перевал,

Не через эти ли горы попал?»

И снизу Хонгор на горы взглянул,

На сизые горы взоры метнул —

Пыльный столб замечает он,

Подпирающий небосклон.

«Застилает глаза мне слеза,

И, быть может, ошиблись глаза,

Не мерещится ль мне полоса,

Подпирающая небеса?»

Снова быстрые взоры метнул,

Снова Хонгор на горы взглянул —

Пыльный столб замечает он,

Подпирающий небосклон:

Поднял пыль эту конь Аранзал,

Видно, Джангар-нойон прискакал!

И когда богатырь стоял

Посреди приозерных трав,

За шею Оцола Кеке обняв,

Думая, надо ли Джангра встречать,

Или не надо Джангра встречать, —

Подошла девица к нему.

«Ханша просит явиться к ней,

Господин, повелитель мой!»

И Хонгра повела за собой

В башню, в орлиное гнездо.

«Прислушайтесь к моим словам:

Человек, подобный вам,

Первым не должен искать Богдо,

Будто соскучился по нем,

Будто, ждал его день за днем, —

Молвила Хонгру Герензал, —

Пусть лучше Джангар ищет вас!»

Хонгор домой побежал тотчас

И, дрожа всем телом, сказал:

«Я лихорадкою занемог».

Не выдержал старый отец, не смог

Слезы мужские удержать.

Зарыдала старая мать,

Голову сына обняла,

Горькую долю прокляла.

Спереди прахом степным запылен,

Сзади солнцем степным опален,

Слабо держась на худом коне,

Сидя уже с трудом на коне,

Ничего не видя вокруг,

Выпустив из ослабевших рук

Свой золотой, прославленный дрот, —

Джангар-нойон, Бумбы оплот,

Переваливал перевал.

Рыжий конь его Аранзал

Так исхудал, так отощал,

Что мозга не стало в кости его,

Что жира не стало в груди его.

Джангар спешился у ворот.

Опершись на согнутый дрот,

Крикнул он, чтоб услышал народ:

«Коршуном был он смелым моим,

Вместе с конем поднимал он врага.

Ястребом был он белым моим,

Острым копьем поражал он врага.

И вот мой коршун свирепый пропал,

Из-за причины нелепой — пропал,

И вот мой ястреб надёжный ушел,

Из-за обиды ничтожной — ушел.[7]

Поиски долгие предприняв,

Семьдесят посетил я держав,

Виденных мной в молодые года.

Двадцать пять посетил я держав,

Которых не видел я никогда,

И того, кто мне сообщит,

Где мой Хонгор, мой стяг, мой щит, —

Будь он гелюнгом — прославлю его,

Ламой верховным поставлю его!

Женщиной будь — я бы ей дал

Счастье, каким обладает Шавдал.

Будь он мужчиной — ему бы я дал

Эту страну во владенье навек!»

Не сумел ни один человек

Джангру в его печали помочь,

И зарыдал он, темный, как ночь,

А пораженная толпа,

Завороженная толпа

Загляделась на богатыря,

Затерявшего друга следы.

Загудели густые ряды:

«Женщиной белолицей какой

Этот нойон круглоокий рожден?

Маткою-кобылицей какой

Этот скакун крутобокий рожден?»

Алый Хонгор отцу сказал:

«Сделайте, как я говорю.

Растолкайте локтями народ,

Подойдите к богатырю,

Что стоит у ханских ворот,

И так скажите ему:

„Воин, которого ищете вы,

Живет у меня в дому“».

Мужу сказала старуха: «Что ж,

Надо отправиться, видно, тебе.

Если же гибель в толпе найдешь —

Будет, старик, не обидно тебе:

Волю ребенка выполнишь ты!»

Толкаемый толпой густой,

Бросаемый волной людской

То в один, то в другой конец,

Перед нойоном предстал наконец

Старый отец и сказал ему:

«Воин, которого ищете вы,

Находится в моем дому».

Услыхав, что Хонгор жив,

Заключил в объятья нойон

Старого, — чуть не задушив!

Задыхался от счастья он,

Не выговаривал слов язык!

Джангра повел тогда старик

В белый свой одинокий шатер.

Около озера сразу возник

Перед ним высокий шатер.

Хонгор стоял невдалеке,

Истинный облик свой приняв.

Истинный облик свой приняв,

Прибежал и Оцол Кеке.

Джангар и Хонгор с улыбкой в глазах

Бросились оба в счастливых слезах

В объятья друг другу тогда.

Тридцать воинов Джангра сюда

С тридцати прискакали сторон.

Был среди них Менген Шикширги —

Ношею тридцати человек

Был великан седой нагружен.

Праздник затеяли богатыри.

Отпировав от зари до зари,

Хонгра спросил великий нойон:

«Есть ли такая девушка здесь,

Чтобы тебя достойна была?» —

«Есть такая девушка здесь,

В башне, подобной гнезду орла,

В башне стеклянной живет она,

Но просватана ханша давно,

Ханша с другим обручена».

Сразу же было решено

Силами тридцати человек

Славному Хонгру в горе помочь,

Выдаст, не выдаст хан свою дочь —

Все равно захватить Герензал

У народа всего на виду.

«Я с Мингйаном в башню войду, —

Джангар богатырям сказал, —

Вы — за приданым скачите скорей!»

Кони обоих богатырей

Плавной иноходью пошли —

Был Мингйан красивей всего,

Что живет на пространствах земли,

Женщины, завидев его,

Побежали за ним, расстегнув

Пуговки на поясах своих.

Девушки, завидев его,

Так бежали за ним, что у них

С их нагрудников пришивных

Сами срывались пуговки вдруг.

Даже толпа седовласых старух —

Кровь у них тоже, видать, горяча —

По земле черпаками стуча,

Побежала Мингйану вослед,

Приговаривала, семеня:

«Почему ты не встретил меня

Прежде, в мои пятнадцать лет?!»

Как зачарованные, они

Провожали богатырей…

Спешились всадники в тени

Вечно цветущих тополей,

Выросших у дворцовых врат.

Джангар, открывая подряд

Двадцать серебряных дверей,

В башню вступил, озарив ее

Полнолунным светом своим.

Подошел он с приветом своим

К хану Догшон Цаган Зуле.

Выполнив повеленье вождя,

Богатыри, с приданым придя,

Расположились на правом крыле.

За ними с приданым вскоре вошел,

С ненавистью во взоре вошел

Хан Богдо Манхан во дворец —

Первого жениха отец.

Джангар богатырей оглядел:

На пороге зачем-то сидел

Златоуст его — Ке Джилган.

«Место займи на одной из сторон!» —

Приказал златоусту нойон.

Ке Джилган ответил тотчас:

«Не вижу на левой стороне,

Кто бы сумел, подобно мне,

Джангар Богдо, вступиться за вас.

Не вижу на правой стороне,

Кто за Манхана вступиться бы мог!»

И снова сел златоуст на порог.

Хан Цаган Зула сказал:

«Состязание мы начнем.

Кто победителем будет на нем,

Тот и получит мою Герензал.

Спор начав состязаньем коней,

Кончим его богатырской борьбой».

Бурый Лыско, бури быстрей,

Первым оставил за собой

Ристалище в пять кочевий длиной:

Правой, Джангровой стороной

Одержана победа была!

Стали потом из лука стрелять —

Бумбы сыны победили опять:

Выиграл воин Эрка Хара,

Славы достоин Эрка Хара!

Выбрав священнейший день из дней,

Решающий судьбу женихов,

Провозгласили борьбу женихов.

Молвил тогда нойон-господин:

«Есть тут у нас старик один,

С нами приехал вместе он.

Если дети сойдутся в борьбе —

Не усидит на месте он,

Надо его привязать к арбе

И вдобавок приставить к нему

Пять тысяч мангасских сыновей».

И Шикширги привязали к арбе

И поспешили приставить к нему

Пять тысяч мангасских сыновей.

Вывели воинов полунагих,

Бросился на жениха жених.

И когда показалось на миг:

Одолевает Хонгра Цаган, —

Не выдержал, рванулся старик,

Разломал арбу великан,

Отбросил мангасских сыновей.

Львиной хваткой Цагана схватив,

Руки и ноги Цагана скрутив,

Кости Цагана в песок превратив, —

Перекинул через себя.

К месту, где лежал Цаган,

Хонгор подбежал, великан.

Тело врага на куски разрубив,

Бросил их в белый Ганг-океан.

«Вы — счастливец, Джангар-нойон,

Пало горное солнце мое!» —

Молвил хан Богдо Манхан

И отправился в ханство свое.

Установив священный день,

Выбрав благословенный день,

Свадьбу сыграли Герензал.

Долго пировали там,

Пить не уставали там

Семью семь — сорок девять дней.

Вот у дочери мудрой своей

Спрашивает Цаган Зула:

«Что тебе, желанная, дать,

Что тебе в приданое дать?» —

«Воля бы ваша на то была —

Я бы в подарок взяла приплод,

За последний полученный год».

Хан, услыхав слова Герензал,

Воинов-мудрецов на совет

Из своего народа собрал.

Был таков мудрецов ответ:

«Просьбу дочери — дать ей приплод,

За последний полученный год,

Можно только так понимать:

Славному ханству ее отца

Должно одним из уделов стать

Государства Джангра Богдо,

Где ни края нет, ни конца».

Оповестил Зула свой народ,

Что замышляет он переход

В государство Джангра Богдо.

Откочевал, ликуя, народ

В государство Джангра Богдо.

Поскакали Санал и Мингйан —

Джангар отправил их вперед,

В девять велел им проделать дней

Девятимесячный переход.

Вскоре, возглавив богатырей,

Джангар двинуться в путь приказал.

В лебедя превратившись вдруг

И над степью вычертив круг,

Полетела вперед Герензал.

Опередили богатырей

На три дня Санал и Мингйан.

И, собрав народ поскорей,

Там, где белый бежал океан,

Около ставки Шикширги

Белый поставили новый шатер,

Быстро составили новый шатер

Из сорока решеток складных.

Восемь тысяч жердочек в них.

Шкурами барсов был он покрыт.

Пыль вырастает из-под копыт —

Прибыли Джангровы богатыри.

Празднества были устроены там.

Кругами расселись воины там,

Сидели в раздолье пира они,

В блаженстве счастья и мира они

Наслаждались хмельной аракой,

Разливалась она рекой.

Славному пиру пришел конец.

Джангар заздравное слово сказал

Алому Хонгру и Герензал

И поскакал к себе во дворец.

После разъезда знатных гостей

Угощать остальных людей

Принялась ханша — Хонгрова мать.

Стала через дом пропускать

Обитателей ханства всего,

Что занимало пространство всего

Пятимесячного пути.

И в нетленном сиянье с тех пор

Вера бурханов, как солнце, горит.

И вселенной деянья с тех пор

Высятся, как нерушимый гранит,

Тверже самых твердых пород.

И в золотом совершенстве с тех пор,

В мире, в довольстве, в блаженстве с тех пор

Зажил этот могучий народ.

Шумные полчища силачей,

Шесть тысяч двенадцать богатырей,

Семь во дворце занимали кругов.

Кроме того, седых стариков

Был, рассказывают, круг.

И красноликих важных старух

Был, рассказывают, круг.

Жены нежно-белые там

Тоже составили круг.

Словно плоды спелые, там

Девушки составили круг.

Диких, степных кобылиц

Молока потоки лились.

Разливались озера арзы,

Радующей взоры арзы.

Стали красными наконец

Нежные глотки богатырей.

Загудел многоуглый дворец.

Желтые полчища силачей

Стали кичиться силой своей,

Озираться стали вокруг,

Вопрошая соседний круг:

«Ужели сражений для славы нет?

Сайгаков — и тех для облавы нет?

Ужели для боя державы нет?

Ужели врага для расправы нет?»

И владыка Джангар сказал:

«Сын Булингира, славный Санал!

Я посланцем тебя снаряжу,

К Зан-тайше поскакать попрошу,

Повидать Зарин Зана-тайшу.

Мира он хочет — миру внимай,

Хочет войны — войну принимай!»

С места поднялся Строгий Санал.

Шлем золотой пред нойоном снял,

Поклонился ему до земли.

Слезы чистые, как аршан,

Из очей у него потекли.

«О мой Джангар, великий хан!

В грозный ваш богатырский стан

Я вступил, отрешась от всего.

Булингира, отца своего,

Дорогого сына лишив.

Нойоншу славную — мать свою,

Бурханам равную, мать свою —

Дорогого сына лишив.

И, подобную солнцу, жену

Неутешной покинул я,

И поспешно покинул я

Мне подвластную страну,

Чтобы стать вам братом навек.

Одинокий я человек,

Словно месяц на небесах.

Если погибну в чужой стране,

Сгонит недруг со свету меня, —

Вспомнит ли кто-нибудь обо мне?

Старшего брата нет у меня,

Младшего брата нет у меня.

Если поеду в чужие края,

Старшая где же сестра моя,

Младшая где же сестра моя,

Что предложили бы чаю мне?

Ехать по чуждому краю мне —

Бедному бобылю — тяжело.

Сядет пускай другой на седло,

Множество богатырей кругом —

Справятся лучше меня с врагом!»

Кончил Санал и долу потом

Голову молодую склонил.

И к золотому престолу потом

Жаркий свой лоб Санал прислонил.

Мудрый, великий Джангар Богдо

Кудри назад ему зачесал,

Ласковое слово сказал:

«Сокол мой! В землю вступив мою,

Одиноким не чувствуй себя,

Богатырскую нашу семью,

Как свою семью, возлюбя.

Все мы раскрыли объятья тебе,

Все мы сердечные братья тебе.

О своей не тревожься душе,

Поезжай к Зарин Зану-тайше.

Мира захочет — не хлопай дверьми.

Крепкую клятву с владыки возьми,

Что верноподданным будет он мне,

Будет выплачивать нашей стране

Подати год и тысячу лет,

А татылгу — девяносто лет.

Если ж войною будет ответ —

Вспомни, Санал, о хане своем,

Черно-пестрое знамя сорви,

На куски его разорви

И привези в кармане своем.

И пригони мне лихих скакунов:

Восемьдесят тысяч коней

Выведи из его табунов».

Снова сел на место Санал,

И владыка Джангар сказал:

«Справа сидящий Алтай Цеджи,

Ясновидец мудрый, скажи,

Где лежит Зарин Зана земля?»

Так ответил Алтан Цеджи:

«В этот край мой взор устремлен.

Он лежит под левым углом

Заходящего солнца, нойон.

Если мы в Заринзанов край

Балабана-самку пошлем, —

Равных нет ей меж птичьих стай,

Всех пернатых она сильней

И выносливей и жирней, —

Пролетит она много дней,

Трижды выведет новых птенцов,

А неизвестно, в конце концов,

Долетит или не долетит?»

Побежит обычный скакун, —

Семью семь — сорок девять лун

Он проскачет во весь опор,

А сказать не могу до сих пор:

Добежит или не добежит?

Да, земля Зан-тайши далека,

И дорога туда нелегка!

Ясным взором увидеть могу:

В богатырском, несметном кругу

Зан-тайша восседает сейчас.

Зан-тайша вопрошает сейчас:

«Мне три ханства подвластны сейчас,

Но соперник опасный у нас,

Не пора ли собрать нашу рать

И четвертое ханство забрать,

Хана Джангра навек покорить,

Племя Джангра дотла разорить?»

Так ясновидец тогда сказал…

Семьдесят раз осушил Санал

Пиалу с благодатным питьем, —

Семьдесят и один человек

Поднимают ее с трудом.

Пред богатырством предстал Санал,

Оглядел он густую толпу.

Жилы надулись на мощном лбу,

Стали с нагайку величиной.

Лев разъяренный в чаще лесной —

Сердце забилось в клетке грудной,

Десять отваг закипело в груди —

Хлынут наружу того и жди!

Снова мудрый Цеджи привстал:

«Видите сами, каков Санал!

В зренье вложил свой разум я,

Опытным вижу глазом я:

С трудной задачей справится он,

В стане чужом прославится он,

Победителем явится он!

Мне, мудрейшему, равен умом.

Савру подобно владеет мечом.

Он обращеньем с Мингйаном сравним,

Храбростью — с Хонгром Багряным одним.

Прочих достоинств — не сосчитал:

Все девяносто девять он

Доблестей ратных в себе сочетал!»

Выслушав мудрого, молвил Санал, —

В лунках зрачки холодных глаз

Перевернулись двенадцать раз:

«С честью я выполню Джангра приказ,

Приготовьте Чалого мне,

Скакуна удалого мне!»

У бархата зеленых трав,

У холода прозрачных вод

Чалый резвился, ковыль примяв.

Ловкий богатырь-коневод

Снарядил скакуна в поход.

Конь стоит у дворцовых ворот,

Восхищается Чалым народ:

Он в крылатых ногах собрал

Всю резвую быстроту свою.

В огненных круглых глазах собрал

Всю зоркую остроту свою.

В крепком, широком крестце собрал

Всю грозную красоту свою.

Буйный конь ушами прядет,

Буравами-зубами грызет

Бронзовые удила,

Новый обдумывая поход,

Славные вспоминая дела.

Савар Тяжелорукий встает,

Восьмидесятисаженный бердыш

Он Саналу передает:

«Пригодится в чужом краю».

Алый Хонгор за ним встает,

Семидесятисаженный меч

Он Саналу передает:

«Пригодится в чужом краю».

Славный Гюзан Гюмбе встает,

Мощную пику берет свою,

Славой покрытую в грозном бою,

И Саналу передает:

«Пригодится в чужом краю»

Принял оружье героев Санал,

Цвета коросты нагайку достал

И вышел большими шагами он.

Проваливался в лоно земли

Сафьянными сапогами он.

Богатыри бессмертной земли

Пожеланья свои вознесли —

Нежные, как лотос в цвету.

И Санал схватил на лету

Золотые поводья коня,

И помчался храбрый ездок,

Словно красный уголек,

Отскочивший от огня.

Был исполнен величия он,

Не нарушив обычая, он

Обогнул владенья Богдо.

И поскакал заката левей —

Исполнять веленья Богдо…

В сопровожденье свиты своей

Джангар в хуруле большом побывал

И на серый взошел перевал,

Чтоб узнать, далеко ли сейчас

Богатырь Санал ускакал.

Вот перед ним промелькнул Санал

И мгновенно скрылся из глаз…

Три луны проскакал Санал,

Юную девушку встретил он,

И, пораженный, заметил он:

Ясному солнцу подобна она,

Месяцу ярким сияньем равна.

Воина манит прекрасной рукой,

Держит в другой пиалу с аракой.

И пиалу преподносит она,

Храброго воина просит она:

«Милый брат, не спешите, молю…

Араку оцените мою.

Алчущих насыщает она,

Жаждущих утоляет она!»

Дал в груди необъятной Санал —

Отстояться уму своему.

«Как я братом ей стал — не пойму!

Как она появилась вдруг

В этой нетронутой, дикой стране,

Где не видно жизни вокруг?

Это дело не нравится мне!

Притворяется ловко она,

Нет сомненья: бесовка она!»

А девушка стоит на пути,

И глаза мольбою горят:

«Соизвольте с коня сойти!

Девяносто суток подряд

Вы несетесь на добром коне.

Отдохните, сойдите ко мне

И узнайте, старший мой брат,

Какова моя брага на вкус!»

«Слушай, девушка, я тороплюсь,

Но, когда возвращусь я назад,

Обещаю заехать к тебе!»

Но в горячей, упорной мольбе

Отвечает красавица так:

«Ваша милость мне нравится так!

Не хотите вы ради меня

Насладиться моей аракой,

Так сойдите хотя бы с коня

И сосуда коснитесь рукой».

Но проехал мимо Санал

И такие слова услыхал:

«Ты побрезговал брагой моей —

Будешь сломлен отвагой моей!

Ты со мной познакомишься вновь:

Долго буду сосать твою кровь,

В сердце клюв железный вонзив!»

И, угрозой такой пригрозив,

За Саналом помчалась она.

Но торопит Санал скакуна,

От нечистой он силы бежит!

И скакун, как двукрылый, бежит, —

Если сбоку взглянуть на него,

Кажется, заяц бегущий он,

Вот из полынной гущи он

Выскочил — и скрылся вдали.

Вот он бежит, вот он летит,

Вот он зелень травы золотит,

Вот он просто поверх земли

Скачет, как иноходец, гляди!

Величиною с колодец, гляди,

Вырывает он ямы в земле.

Поднимает пыль — как во мгле,

Тонет в ней вселенная вся.

В четырех собралась ногах

Быстрота священная вся!

Семьдесят дней колебля прах,

Чалый скакал, с пути не свернув.

Но бесовка не отстает

И, железный вытянув клюв,

До хвоста уже достает.

Крикнул Чалый на всем бегу:

«Я быстрее бежать не могу.

На себя надейся, герой!»

И Санал обнажил стальной

Семидесятисаженный меч,

Алого Хонгра священный меч.

Обернувшись к бесовке лицом

И взмахнув необъятным мечом,

Отрубил он железный клюв,

А потом, коня повернув,

Налетел на красавицу вдруг,

Разрубил ее на куски,

Разбросал останки вокруг —

Их потом унесли пески.

Вновь пустился в дорогу Санал

Заходящего солнца левей,

И героя Чалый промчал

Семью семь — сорок девять дней.

Вдруг девицу встречает Санал

На буланом нарядном коне,

И она — замечает Санал —

Красотою подобна луне.

И, повернув поводья назад

И обогнув, как предки велят,

Слева направо богатыря,

Низкий отвесила поклон,

Такие слова говоря:

«Старший мой брат, пресветлый нойон!

Давайте — впервые встречаемся мы! —

Приветствиями обменяемся мы!»

Дальше Санал проскакал на коне,

Дал отстояться уму своему.

Думал: «В нетронутой, дикой стране

И не подвластной пока никому

Надо на страже быть ездоку.

Если я волю дам языку —

Мало ль кого повстречать я могу —

Станет язык мой известен врагу!»

И молчал осторожный Санал.

Дважды голос девицы взывал,

В третий раз воззвал он, дрожа, —

Вынул воин свой меч стальной,

Крикнул воин: «Скажи, госпожа,

С чем ты — с миром или с войной?»

«Мой родитель — почтенный хан,

Малой части вселенной хан.

В этом девственном диком краю

Вас, увидеть спешила я,

И поведать обиду свою

Вам, Санал, порешила я,

Всей взываю душою, Санал!

Зарин Заном-тайшою, Санал,

Был обманом вызван мой брат,

Зарин Заном брошен был в ад.

Предсказатель нашей страны,

Ясновидец Кюнкян сказал:

„Из блаженной Бумбы-страны,

Из нетленной Бумбы-страны

К Зарин Зану послан Санал —

Славный воин Джангра Богдо. —

И сказал он еще: — Поскорей

О тяжелой обиде своей

Расскажите посланцу тому, —

И сказал он еще: — Друзья,

Высылать к чужестранцу тому

Встречу в виде мужчины нельзя.

Он горяч — и может убить.

Чтобы замысла не погубить,

Надо женщине встретить его

И сердечно приветить его,

Оказать достойный прием! —

Вот зачем я вас, воин, зову“».

И Санал с девицей вдвоем

Поскакал в ее бумбулву.

Прискакал на самой заре.

Увидал дворец на горе —

Там обитал почтенный хан,

Малой части вселенной хан.

Чалого привязав коня,

Светлую дверь толкнул посол, —

Распахнулась она, звеня,

И Санал во дворец вошел.

Сел, исполнен бранной грозы,

Сел за чашу черной арзы

У левой стены дворца.

Слезы падали из очей

Безутешного хана-отца,

Горьких слез его горячей

Материнские были мольбы:

«Зарин Зана сломив, из борьбы

Выйдете победителем вы.

Станьте же нашим спасителем вы,

Чтоб Зарин Зан это знал хорошо:

Знатного пленника надо вернуть,

Ханского сына из ада вернуть!..»

И отвечал им Санал: «Хорошо».

Утром приехал в ставку Санал,

В полдень уехать предполагал,

Но задержали друзья его

На две недели у себя.

Ласковы были хозяева!

Вот и прошел двухнедельный срок.

Чалый заржал: «Не пора ль, ездок?»

И выехал из бумбулвы Санал.

Долго скакал и вдруг увидал:

Встала гора, в глубокую высь

Серою плешью своей упершись.

Быстро взлетел на вершину он.

Взглядом холодных черных глаз

Разом окинул долину он:

Бумбулва перед ним зажглась

Пламенем вспыхнувшего костра.

«Башня Зан-тайши предо мной!

Можно сравнить ее только с одной

Джангровой золотой бумбулвой!» —

Так подумал Строгий Санал.

Между горою и бумбулвой

Мерно шумел океан Шартыг.

Мощные воды мост золотой

Узкою пересекал полосой.

Прибыл в ханскую ставку посол.

Он у подножья стяга сошел,

Сталью из лучших сталей согнул

Стройные, тонкие ноги коня.

Двери серебряные толкнул,

Распахнулись они, звеня.

И во дворец вступил не спеша.

Видит: сидит Зарин Зан-тайша

С полчищами богатырей,

В блеске золота и тополей,

В ожидании бранной грозы,

В изобилии черной арзы.

Он прошел по желтой земле,

Занял место на левом крыле,

Не заметили богатыри,

Что пришел чужестранец к ним!

Присмотрелся посланец к ним,

Всех бойцов отмечает он,

Про себя заключает он:

Эти богатыри сильней

Исполинов Джангра Богдо…

Семь пирует он с ними дней —

Но не видит его никто!

Наконец поднялся посол.

К Зарин Зану подходит он,

И, взглянув на священный престол,

Речь такую заводит он:

«Несравненному Джангру пришлось

Свое ханское слово сказать,

И отважное сердце нашлось,

Чтобы вам это слово сказать.

Говорю вам устами Богдо:

„Мира он хочет — миру внимай.

Хочет войны — войну принимай.

Скажет он: мир — буду рад от души.

Крепкую клятву возьми ты с тайши,

Что верноподданным будет он мне,

Будет выплачивать нашей стране

Подати — год и тысячу лет,

А татылгу — девяносто лет.

Если же скажет: война — в ответ

Черно-пестрое знамя сорви,

Как тебе повелел твой хан,

Знамя на куски разорви

И запрячь лоскутья в карман.

И потом из его табунов

Угони лихих скакунов —

Восемьдесят тысяч коней“».

Услыхав такие слова,

Смертоносный кинжал из ножон

Вынул левого круга глава —

Богатырь, по прозванью Одон,

И, крича, на Санала напал:

«Слушать, как нам грозит бахвал?

Пусть бахвала пронзит кинжал!»

Зан-тайша силача отозвал:

«Завтра, мой выполняя приказ,

Ты бы так же себя повел.

Он — державного мужа посол.

Угостить его надо сейчас:

Губы обмажет свои сперва —

Лучшие скажет свои слова».

Сел, где сидел сначала, Одон,

И вопросил у Санала Одон:

«Говорят, есть у Джангра герой —

Хонгор, прозвищем Алый Лев.

Ну, каков из себя этот лев

По сравнению, скажем, со мной?»

«Стыдно мужу срамить себя!

Лишь безумец или глупец

Может с Хонгром сравнить себя!

Это — волк, нападающий вдруг

На стотысячный гурт овец.

Это — кречет, хватающий вдруг

Треугольники журавлей.

Это — лев, побеждающий вдруг

Многочисленных богатырей.

Двести тысяч пущенных стрел

Не пронзят богатырской груди, —

Хонгор будет стоять посреди

Отскочивших, сплющенных стрел!

Алый Хонгор всегда впереди

Наступающей рати летит,

Алый Хонгор всегда позади

Отступающей рати летит!

Он — стотысячных полчищ краса.

Он — стотысячных полчищ гроза!

Надо вовсе безумным быть,

Чтобы с Хонгром себя сравнить!»

Кончил речь, пиалу пригубя,

И похлопал по ляжкам себя,

И до боли в желудке Санал

Оглушительно захохотал!

Молвил справа сидящий Гунун,

Богатырь настоящий Гунун:

«Говорят, есть у Джангра герой —

Савар, Тяжелоруким слывет.

Ну, каков этот Бумбы оплот

По сравнению, скажем, со мной?»

Посмотрел направо Санал,

Засмеялся он и сказал:

«Оценил ты низко его,

Если вздумал сравниться с ним.

Он владеет конем лихим:

Драгоценный Лыско его

Стоил тысячу тысяч юрт.

Савар погибель дружинам несет,

Савар отважным начином слывет,

Прикосновеньем стального меча

Савар сбрасывает с коня

Непобедимейшего силача.

Рассмешил ты, бедняга, меня:

С нашим Савром ты спорить готов, —

Волосок приравнять к мечу!

Не терплю я таких глупцов,

Говорить с тобой не хочу!»

И тогда спросил у врага

Храбрый воин Модон Харга:

«Говорят, есть у Джангра герой,

По прозванию Строгий Санал.

Ну, каким бы его ты признал

По сравнению, скажем, со мной?»

Дерзкий расхохотался посол,

И до боли в желудке своем

Телом всем сотрясался посол:

«Вижу, вы не в рассудке своем.

Благоразумный даю совет:

Миром да будет ваш ответ,

Ибо знайте заране вы:

Гибельной станет война для вас,

Многих на поле брани вы

Недосчитаетесь в грозный час.

Бедствий стоите на грани вы:

Будет ответом война, — тотчас

Я черно-пестрое знамя сорву,

Я ваше знамя в куски изорву,

И лоскутья спрячу в карман,

Как велел мне великий хан.

Из бесчисленных табунов

У верховьев Нарина-реки

Отберу я лихих скакунов

И домой угоню косяки.

И когда урагана быстрей

Полетят ваши кони за мной,

Ваши полчища богатырей

Устремятся в погоню за мной,

И случится — догонят меня, —

Смельчака, что затронет меня,

С одного я размаха сражу,

Как добычу, к седлу привяжу,

А седло подвяжу я коню

Под живот и коня угоню,

Как я прежде коней угонял,

И тогда вы поймете, каков

Богатырь по прозванью Санал!»

Черной яростью разъярены,

Будто дикие кабаны

В жаркий час, когда жалят пчелы их,

Воины ринулись на посла.

Распахнулись подолы их,

Засверкала синяя сталь.

Но у Санала пика была,

Пика великана Гюмбе,

Славного Гюзана Гюмбе.

Вынул острую пику Санал,

Воинов, что кабанов, разогнал.

Отбиваясь от силачей,

От проливного дождя мечей,

Заставлял он пику свою,

Славой покрытую в грозном бою,

По железным гулять животам.

Доходила кровь до кольчуг.

Бумбулва сотрясалась вокруг

И, как в бурю, гудела там.

Видит Санал, подвигаясь вперед:

Очищен уже проход

От неистовых богатырей.

Расписных восемнадцать дверей

Открывая одну за другой,

Вышел Санал и гневной рукой

Черно-пестрое знамя сорвал,

На куски его разорвал

И в карман положил, а потом

Он поводья схватил на лету

И поехал на Чалом своем

Плавной иноходью по мосту.

Доскакав до верховьев реки,

Где на воле паслись косяки,

Богатырь отобрал коней

И погнал их к отчизне своей.

Чалый скакун — отличный конь,

И покуда обычный конь

Сделает один поворот,

Восемь раз повернется он!

С быстротой иноходца он

Угнанные косяки ведет.

Буре подобны, в густой пыли

Буйные кони скакали вдали,

Будто ветру завидовали,

Будто пугаясь комков земли,

Что по дороге раскидывали,

Будто пугаясь ударов копыт.

От развевавшихся конских волос

Пение скрипок и гуслей неслось,

Чудилось: музыка звенит.

Там, где бежали коней косяки,

Красные разметав пески,

Появлялась потом тропа:

Покрывалась песком трава.

Черной пыли взошла полоса,

Подпирающая небеса,

Землю мангасов окутал туман.

И тогда повелел Зарин Зан

Своего скакуна оседлать,

Что подобен гранитной скале,

И собрать на мангасской земле

Неуемную темную рать.

И повел он тьмы силачей —

Под углом восходящих лучей.

Скачут, не признавая ночей,

Не считая томительных дней.

И мангасское племя вдруг

Увидало Санала вдали.

Сделал в левое стремя вдруг —

Зарин Зану поклон до земли

Богатырь Одон и сказал:

«В дружбе нетленной испытаны мы.

Вскормлен объедками вашими я.

Вашим потом пропитанными,

Грелся одеждами Вашими я, —

И ни о чем не просил я тайшу.

Вашего ныне приказа прошу:

Первым дотронуться мне до него».

Получив согласье, Одон

Вынул желтый меч из ножон

И понесся, как брошенный ком,

На ретивом Буланом своем.

Сразу его Санал узнает,

Но с отпором он медлит, а тот

На стременах своих привстает

И Саналу наносит удар!

Семьдесят пуговиц грозной брони

(Плотно застегнуты были они)

Разлетелись, и желтый меч

В тело вонзился пониже плеч:

Сердце чувствует сталь острия!

У Санала крови струя

На две сажени бьет изо рта.

Еле вытащил меч Одон,

А Санал, сознанья лишен,

Восемь дней скакал наугад,

Оберегаемый Чалым своим.

Недруги сбить Санала хотят, —

Чалый Санала неуловим!

Вот он летит, ненаглядный конь!

И пока заурядный конь

Сделает один поворот,

Восемь раз повернется он!

С быстротой иноходца он

Тысячи гонит коней,

Ни одному отстать не дает!

Думает отчаянный конь:

«Всех до единого уберегу!»

Не дает хозяина конь

На поругание врагу.

Снова в сознанье пришел Санал,

Десятиострый бердыш достал,

Десять лезвий горят в ножнах,

Десять молний блестят впотьмах.

Ринулся на Одона Санал,

Щеки запылали, как жар.

Хлынула к сердцу кровь, горяча.

Со всего размахнулся плеча —

Страшный нанес Одону удар!

Семьдесят пуговиц грозной брони

(Плотно застегнуты были они)

Разлетелись, как голубки!

Шейные скрючились позвонки,

Крошевом стали ребра врага!

Разум иссяк недобрый врага —

Пять источников ума.

Очи покрыла мутная тьма.

Высох способностей родник…

К шее Буланого приник

Мертвый Одон, упав тяжело.

И взвалил его Санал

Вниз лицом на свое седло,

Руки и ноги ему связал,

К наковальне-спине прикрутил,

Тороками к седлу прикрепил,

А потом захватил Санал

Скакуна и в табун загнал,

И ходило седло ходуном

У Буланого под животом.

Девяносто суток Санал

Отбивался от полчищ врага.

И внезапно героя нагнал

Именитый Модон Харга.

У Санала в памяти жил

Нанесенный Одоном удар.

«Чуть он жизни меня не лишил!» —

Так подумав, Санал поспешил:

Вражий вызов принять порешил,

Смертоносный бердыш обнажил,

Смелость барса в железо вложил, —

Разрубил с размаху врага!

Как добычу, Модона Харга

Привязал к торокам своим.

Завладел он конем врага

И погнал к табунам своим,

Подвернув седло под живот.

Зарин Зана досада берет.

Поскакал Зарин Зан вперед —

Он уже до хвоста достает,

Он расправится скоро с врагом!

Чалый мчится бури быстрей, —

Поздно! Вот уже скачут кругом

Полчища вражьих богатырей.

Заорал Зарин Зан-тайша:

«Изловите его как-нибудь!»

Десять тысяч крашеных пик

Поразили воина в грудь.

Десять тысяч бешеных пик

Поразили Чалого в грудь.

Барсу гневным обличьем тогда

Стал подобен суровый Санал.

Крикнул грозное слово Санал —

«Джангар» было кличем тогда!

Услыхал это Чалый скакун.

И проделал сначала скакун

Вверх одиннадцать тысяч прыжков.

Вниз одиннадцать тысяч прыжков

Он потом проделал сполна.

И тогда из груди скакуна

Десять тысяч выпало пик

И посыпалось мелким дождем.

Из груди Санала потом

Десять тысяч выпало пик

И рассыпалось мелким песком.

Вновь помчался, как буря, Санал,

Скакунов чало-лысых погнал…

Зной тяжелый стоял с утра,

В полдень стало палить сильней,

Придавила землю жара,

Был неслыханный суховей.

И не стало травинки зубам,

И не стало росинки губам.

Чалый медленней стал брести,

Не осталось мозга в кости,

Не осталось жира в груди,

И упал обессиленный он

Посреди пустыни потом,

И за корень ковылины он

Ухватился голодным ртом,

И на землю спрыгнул Санал,

Обнял Чалого, приласкал,

И, роняя капельки слез,

Молодой богатырь произнес:

«Там, где травинки нет зубам,

Там, где росинки нет губам,

Там, где не видно жизни вокруг,

Почему ты, верный мой друг,

Одного оставляешь меня,

Горевать заставляешь меня?

Ты хотя бы доставил меня

До горы Цоколгани-Цаган,

Переправил хотя бы меня

Через реку Цока-Ганцу!» —

Так сказал богатырь бегунцу.

Чалый ответил: «Садись на меня!»

Снова сел Санал на коня,

Выехал в самом начале дня,

Прибыл он на вечерней заре

К сизо-плешивой высокой горе.

Чалый раскинул ноги опять,

Чалый упал на дороге опять.

За гору быстро тогда Санал

Угнанные косяки загнал,

Вниз побежал со склона потом,

К бедному Чалому подбежал

И, отвязав Одона потом,

Что на стальных тороках лежал,

Выбросил останки в овраг.

Десять в нем закипело отваг,

И, на плечи взвалив скакуна,

На вершину взобрался горы,

И коня поместил до поры

В незаметном и круглом рву,

И на ров накидал траву.

Стал из лука стрелять великан.

В многошумный вражеский стан

Восемь суток стрелял Санал, —

Трудно стало вести борьбу.

С круглой шеи мирде-талисман —

Образок он глиняный снял

И приставил его ко лбу,

Повернулся к востоку лицом.

Плача, Джангра на помощь призвал.

И воскликнул в печали Санал:

«Где же мудрый Алтай Цеджи?

В ясновидящем взоре теперь

Отчего я не отражен?

Неужели не видит он,

Что в ужасном я горе теперь,

Что погибну в позоре теперь?»

В это время в кругу силачей,

В блеске золота и тополей

Восседал белоглавый Цеджи,

Добродетель державы — Цеджи.

И сказал величавый Цеджи:

«Ваш герой, что вернулся уже

Из далекой земли Зан-тайши,

Ханства нашего на рубеже

Ждет спасенья смелой души».

Пировавшие в сладкой тиши

Полчища Джангровых богатырей

Повставали с мест поскорей,

Пораскрыли двадцать дверей,

Поскорей оседлали коней,

Поскакали все как один.

Впереди богатырских дружин

Ехал знаменосец Мангна,

Желтый стяг он держал в руке

С украшениями на древке.

Далее следовал Джангар Богдо,

А за ним — двенадцать бойцов,

Самых отборных храбрецов,

А за ними — ратный народ

Быстро и грозно понесся вперед.

Ханства границы близко уже.

Савар скачет на Лыске своем,

И торопится Лыско уже…

Савар подъехал к Джангру Богдо,

Сделал в левое стремя поклон

И сказал: «Разрешите, нойон,

Испытать моего скакуна», —

«Хорошо», — ответил нойон.

Тронув бронзовые стремена,

Савар, отвагой горя, полетел,

Искрою десять бэря пролетел,

И вонзилась пыль в небеса —

Тонкая, красная полоса…

Видит Санал в укрёпленье своем:

Пыль поднялась красным столбом.

«Эта пыль, — подумал он, —

Поднята Савровым лысым конем.

Если будет враг побежден,

Снова рассядемся мы в бумбулве,

Савар, подняв пиалу с аракой,

Станет бахвалиться на торжестве:

„Помнишь, когда ты сидел за рекой

На горе Цоколгани-Цаган,

Страхом смертельным обуян,

Призывая спасения час, —

Я тебя от гибели спас!“»

И тогда изо рва Санал

Вывел Чалого и погнал

В гущу необозримых врагов,

Все живое круша и кроша.

Тысячи мангасских голов

От удара его бердыша

Низвергались крупным дождем.

Саналу на помощь спеша,

Прибыл Савар на Лыске своем

И такие крикнул слова

Беспримерному смельчаку:

«Погоди, мой Санал, сперва

Сбросим долгой разлуки тоску —

Не видались давно мы с тобой!

Эти жители ада, поверь,

Не спасутся от нас теперь,

Мы победой закончим бой!»

Спешились оба с улыбкой в глазах,

И друг другу в объятья они,

Будто родные братья они,

Бросились в счастливых слезах.

И вот в этот сладостный миг

Прибыл Джангар с дружиной своих

Многочисленных богатырей

И повел силачей за собой

На мангасскую темную рать.

Семью семь — сорок девять дней

Шел воистину грозный бой.

Много забрано было коней.

Много тысяч мангасов легло,

Много крови людской потекло.

Жалкую душу спасти спеша,

В гуще бойцов бежал Зан-тайша.

Джангар, ужас внушая врагам,

Полетел, и владыку настиг,

И пронзил его пикою вмиг,

И, дрожащего, бросил к ногам

Желтошапочных богатырей.

Находящийся невдалеке

Савар правой ладонью своей

Ударил тайшу по щеке,

И пунцовое Бумбы клеймо

На щеке появилось само

В знак, что отныне стал Зан-тайша

Подданным славного Джангра Богдо.

Верности клятву дал Зан-тайша:

Некогда враг заклятый Богдо,

Он поклонился трикраты Богдо.

И сказал Санал Зан-тайше:

«Грех большой у вас на душе,

Ханский сын томится у вас.

Вот вам, Зан-тайша, мой приказ:

Освободить вам надо его,

Выпустить надо из ада его!»

И к бессмертной, священной стране,

К милой Бумбе, к нетленной стране

Поскакали войска силачей,

Не считая бессонных ночей,

Не считая томительных дней,

И приехали к башне своей,

И расселись в зеленом лесу

Эти семь богатырских кругов,

В честь победы устроя пир,

В честь Санала-героя пир,

В честь разгрома грозных врагов.

Шумные полчища силачей,

Шесть тысяч двенадцать богатырей,

Семь во дворце занимали кругов.

Кроме того, седых стариков

Был, рассказывают, круг,

И красноликих важных старух

Был, рассказывают, круг.

Жены нежно-белые там

Тоже составили круг.

Словно плоды спелые, там

Девушки составили круг.

Диких степных кобылиц

Молока потоки лились.

Разливались озера арзы.

Радующей взоры арзы.

Стали красными наконец

Нежные глотки богатырей.

Загудел многоуглый дворец.

Желтые полчища силачей

Стали кичиться силой своей,

Озираться стали вокруг,

Вопрошая соседний круг:

«Ужели сражений для славы нет?

Сайгаков — и тех для облавы нет?

Ужели для боя державы нет?

Ужели врага для расправы нет?»

В пору веселья богатырей,

Распахнув двенадцать дверей,

В башню чужестранец вошел, —

Видно, ханский посланец вошел,

Видно, могуча его земля.

Грозно заговорил он вдруг:

«Это я, Дуктахула внук,

Сын Дуучи, Аля Монхля.

Джангар Богдо, тебе говорю:

Я приехал в державу твою,

Чтоб угнать ретивых твоих,

Меринов нежногривых твоих,

Огненно-рыжих коней.

Если ты мужчина — сумей

Их отбить в открытой борьбе.

Если же нет — сиди себе

Под подолом жены своей».

С этим вышел Аля Монхля.

Был исполнен силы такой

Тонкий белый голос его,

Что задрожал золотой покой,

И стена раскололась его,

Что забыли хлебнуть араки

Пировавшие смельчаки.

«О дорогая, как жизнь моя,

Богатырей родная семья,

Что за шулмус явился к нам? —

Молвил Джангар Бумбы сынам. —

„Трусы, — пойдет о нас разговор.

Недруг у них угнал табуны, —

Дома лежат, боятся войны!“

Это будет великий позор.

Никогда не смоем его,

Не снести героям его!

Богатыри державы моей,

Все, кому слава дорога, —

Кто из вас победит врага,

Кто из вас возвратит коней?»

Но Цеджи, полукруга глава,

Произнес такие слова:

«Говорит людская молва:

Сын Дуучи — Аля Монхля —

Сильный, могучий великан.

Мало знает таких земля.

Сказывают: силу его

Славят народы шести стран.

Сказывают: храбрость его

Славят народы сотни держав.

Мы такого бойца не найдем,

Чтобы, верх над ним одержав,

Возвратился в родимый дом.

В единоборство вступают с ним,

Смерти собственной ища.

Надо действовать сообща,

Надо выехать войску всему —

Одолеем в конце концов!»

Молвил Джангар: «Быть по сему!»

Шесть тысяч двенадцать бегунцов,

Что паслись у холода вод

На зеленом бархате трав,

Резвость и силу набрав, —

Пригнаны, стоят у ворот

Шатроподобного дворца,

Как великий нойон приказал.

Между ними конь Аранзал.

Аранзал в ногах собрал

Всю резвую быстроту свою.

Аранзал в глазах собрал

Всю зоркую остроту свою.

Аранзал в крестце собрал

Всю грозную красоту свою.

Бархатною гривой густой

Он играет с солнцем-луной,

Прыгает, сбруей своей гремя,

Будто копытами четырьмя

Хочет землю врага растоптать.

Точно красный уголек,

Отскочивший от огня,

Джангар Богдо сел на коня.

Стремени коснувшись едва,

Сели богатыри на коней.

Белый хурул объехав сперва,

Пожелали счастливых дней

Бумбе, своей бессмертной земле,

И помчались во весь опор.

Их повел знаменосец Шонхор.

Если знамя лежало в чехле —

Нашему солнцу было равно.

Если же было обнажено

Пестро-желтое полотно —

Семь светил затмевало оно.

Тяжелорукого Савра конь —

Бурый Лыско — вспрыгнул вдруг.

Будто искра, вспыхнул вдруг, —

Угольком степного огня

Закружился бегунец.

Савру поводья, наконец,

Удерживать невмоготу.

Джангру он говорит на лету:

«Пока догоним Аля Монхля,

Проверим коней быстроту.

Скачку сейчас устрою, нойон!» —

«Ладно», — сказал герою нойон.

Бурый скакун, ездой упоен,

Сразу покрыл взмахом одним

Расстояние в пять бэря.

Чалый помчался вслед за ним —

Конь Санала-богатыря.

Кони прочих богатырей

Тоже помчались мысли быстрей.

Ими поднятая пыль

Превратилась в густой туман,

Потонула в нем земля.

Савар, прославленный великан,

Догоняет Аля Монхля,

Вот уже вдалеке видны

Угнанные табуны,

Тысячи молнийных скакунов.

И собрал Аля Монхля

Буйства исполненных скакунов.

Остановился разом он

В ожидании богатыря.

Савра смерил глазом он,

Так про себя говоря:

«Очевидно, эта пыль

Поднята бурым скакуном.

Если не врут мои глаза,

Исполин, сидящий на нем, —

Савар, воинов гроза,

Видимо, летит он ко мне.

Время пришло для встречи с ним,

Время пришло для сечи с ним».

Савар на буро-лысом коне

Страшной секиры несет удар.

Усмехнулся Аля Монхля —

Ловок он, хитер, удал.

Увернулся Аля Монхля,

Савар секирой воздух рассек.

И коня повернул Монхля,

Синий лук натянул Монхля,

Прянула, полетела стрела,

Взвизгнула, засвистела стрела,

Прямо в спину Савра вошла,

Разорвала сразу стрела

Семьдесят застежек брони,

Сразу разлетелись они.

Белой груди достигла стрела.

Горлом кровь у Савра пошла.

Савра покинул ясный ум.

Только в груди — густой туман,

Только в ушах — немолчный шум.

К мягкой гриве припал великан,

В гору помчался, на луга.

Сын Булингира, Строгий Санал,

Через неделю Монхля догнал.

Черный дрот метнул в храбреца.

Но проворный Аля Монхля,

Непокорный Аля Монхля,

Хитрый сын отца-хитреца,

Черный дрот сломал на скаку:

Добрый конь помог ездоку,

Ловкостью драгоценной помог, —

Увернулся, сжался в комок.

С неописуемой быстротой

Повод повернув золотой,

Знамя по земле волоча,

Вынул Монхля секиру свою,

Закаленную в бою,

Ударил Санала сплеча.

Был удар секиры таков,

Что выскочили из груди

Восемь крупных позвонков,

Ребра сломались, погляди!

Нити сознания порвались.

К мягкой гриве припал Санал

И во всю прекрасную рысь

Чалого на гору погнал.

Прибыл Джангар, ведя за собой

Шесть тысяч двенадцать богатырей.

С буйным кличем Бумбы своей

Ринулись воины в бой.

«Ставший сказкою дневной,

О луноликий Джангар мой!

Ставший грезою ночной,

Славный, великий Джангар мой!

Если приказывал ты: лови! —

Хонгор ловил врага твоего.

Если приказывал ты: дави! —

Хонгор давил врага твоего.

Если ты на врага наступал,

Я твоей свирепостью был.

Если враг на тебя наступал,

Я твоею крепостью был! —

Хонгор воскликнул, Алый Лев. —

Крови своей не пожалев,

Был я гонителем всегда

Воинов, осужденных тобой.

Был победителем всегда

Воинов, побежденных тобой.

Так подари мне, Джангар, приказ:

Этого Аля Монхля

Разреши коснуться сейчас». —

«Действуй, разрешенье даю», —

Джангар в ответ произнес.

Хонгор схватил нагайку свою,

Десять ударов нанес

Буйному Аля Монхля.

Нагайки стальная ладонь

Обжигала, как огонь.

Ездока не слушаясь, конь,

Сивый Лыско, помчался вперед.

Хонгор вынул кованый меч,

Закаленный в пламени сеч,

Восемь ударов нанес в живот

Буйному Аля Монхля.

Сын Дуучи, Аля Монхля,

Саблей взмахнул — воздух рассек.

Задрожала тогда земля.

С человеком человек

Воедино смешались здесь:

Исполины сражались здесь!

Ноги пестрых коней сплелись,

Струи острых мечей слились,

Крепким ударам потерян счет.

Красная влага жизни течет.

С исполином исполин

Борются восемь полных дней, —

Не побеждает ни один!

Падают на гривы коней,

Изнемогая, смельчаки

И начинают сраженье вновь;

Чашами проливают кровь,

А мясо рвут на куски, —

Не побеждает пока никто!

У владыки Джангра Богдо

Десять отваг поднялось ко рту.

Перевернулись двенадцать раз

В лунках зрачки орлиных глаз.

Десять пальцев к ладоням прижав,

Закричал повелитель держав:

«Хонгор мой, волк моих лесов,

Хонгор мой, лев моих пустынь,

Хонгор мой, стяг моих бойцов,

Хонгор мой, щит моих святынь, —

Не выполняешь долга ты:

Слишком возишься долго ты

С этим проклятым Аля Монхля!»

Крикнул Хонгор в ухо коня:

«Сивый скакун, выручай меня!

Сделай лучший свой поворот,

Вытяни свой хребет вперед

И поближе к врагу подойди,

Чтобы мой желто-пестрый дрот

Мог коснуться его груди.

Если врага не добуду я, —

Джангру слугой да не буду я,

Да не увижу Бумбы своей,

И славу свою позабуду я.

Львом прозывался повсюду я,

Но потерплю неудачу я —

Прозвище льва да утрачу я!»

Услыхав такие слова,

Лыско так подлетел к врагу,

Близко так подлетел к врагу,

Что с разбегу Хонгор едва

Грудью не придавил Монхля!

О победе бурхана моля,

Хонгор встал на седло ногой,

Встал на гриву коня — другой,

Сразу поднял Аля Монхля

Вместе с могучим его конем

На желто-пестром дроте своем,

Бросил его к ногам Богдо.

А Гюмбе его подхватил,

Руки, ноги ему скрутил,

Привязал к железной спине,

На могучем увез коне.

А в глубоком и круглом рву,

Придавив степную траву,

Словно мертвый, лежал Санал,

Савар плавал в крови, стонал.

Вызвали целительный дождь,

Вызвали живительный дождь,

Дали снадобья Бумбы-земли,

Савра и Санала спасли.

И погнали ретивых коней,

Огненных, нежногривых коней,

Восемнадцать тысяч коней.

Через сорок и девять дней

Бумбы достигли своей.

Первым Джангар в башню вошел.

А за ним — богатырская рать.

На золотой воссев престол,

Джангар соизволил сказать:

«Пусть Аля Монхля войдет!»

Развязали богатыря.

Он пошел по рядам вперед,

Перешагнув через двадцать бойцов,

Растолкав пятнадцать бойцов,

Дав пощечины пятерым,

Страх и трепет внушив остальным,

И сел пониже Алтана Цеджи.

К пиршеству приступил народ.

И, согрев аракою рот,

Савар, сидевший невдалеке,

С места привстал и нанес

Адя Монхля удар по щеке.

И зажглось на щеке само

Вековечной Бумбы клеймо:

С этой поры Аля Монхля,

Сила его, его земля

Стали подвластны Джангру Богдо

На год и на тысячу лет.

И во славу грядущих побед

Начался праздник арзы-араки.

Злобным недругам вопреки,

Бумбы сиянье нетленно с тех пор,

И деянья вселенной с тех пор

Укрепились из рода в род.

И в золотом совершенстве с тех пор,

В мире, в довольстве, в блаженстве с тех пор

Зажил этот могучий народ.

Шумные полчища силачей,

Шесть тысяч двенадцать богатырей,

Семь во дворце занимали кругов.

Кроме того, седых стариков

Был, рассказывают, круг.

И красноликих важных старух

Был, рассказывают, круг.

Жены нежно-белые там

Тоже составили круг.

Словно плоды спелые, там

Девушки составили круг.

Диких степных кобылиц

Молока потоки лились.

Разливались озера арзы,

Радующей взоры арзы.

Стали красными наконец

Нежные глотки богатырей.

Загудел многоуглый дворец,

Желтые полчища силачей

Стали кичиться силой своей,

Озираться стали вокруг,

Вопрошая соседний круг:

«Ужели сражений для славы нет?

Сайгаков — и тех для облавы нет?

Ужели для боя державы нет?

Ужели врага для расправы нет?»

И когда в изобилье арзы,

В ожиданье военной грозы

Пировали Джангра сыны —

С юго-западной стороны

Прискакал в богатырский стан

Чужеземец Нярин Улан,

Мангна-хана грозный посол.

Он под знаменем желтым сошел,

Сталью из лучших сталей согнул

Статные рыжие ноги коня,

Цельнослитный чумбур растянул,

Двери серебряные толкнул —

Распахнулись они, звеня, —

В бумбулву золотую вступил,

И на правой сел стороне,

И с хозяевами наравне

Араки благодатной испил.

Перебивая друг друга тогда,

Богатыри гудели там,

И от круга до круга тогда

Острые шутки летели там.

И поднялся Нярин Улан.

К Джангру сияющему подойдя,

Молвил перед лицом вождя:

«Мой повелитель — Догшон Мангна-хан.

Конь Мангна-хана — чалый Манзан.

Мангна-хан проведал о том,

Что владеете вы, нойон,

Аранзалом, рыжим конем, —

Для прогулок приятен он.

Посему повелел Мангна,

Чтобы отдали вы ему

Вашего рыжего скакуна.

И еще Мангна-хан узнал,

Что женаты вы на Шавдал

И что ханская дочь она.

Посему повелел Мангна:

Если вы не хотите войны,

Солнцеликая ханша должна

Стать рабыней его жены,

Воду на руки ей поливать.

И проведал еще Мангна-хан,

Что живет у вас ясный Мингйан,

Богатырь сладкогласный Мингйан,

Что подобен прекрасный Мингйан

Мертвой зыби — спокойным лицом.

Все живущее под луной

Ослепительной красотой

Превзошел солнцеглазый Мингйан.

Посему пожелал Мангна-хан

Завладеть прекрасным бойцом

И назначить Старшим Певцом

Для услады почетных гостей.

И еще, среди прочих вестей,

Мангна-хан услыхал о том,

Что владеет герой Санал

Бесподобным чалым конем.

Посему Мангна-хан пожелал

Завладеть удалым конем,

Чтоб коней во мраке ночном

Охранял табунщик на нем.

Также хану известно о том,

Что, подобный гордому льву,

Алый Хонгор живет у вас

И своим рыканьем сейчас

Наполняет он бумбулву.

Не желает Догшон Мангна-хан

Хонгру пожаловать сан

И по сану воздать почет.

Он затем исполина берет,

Что понадобился скороход

Для посылок по мелочам.

Вам, нойон, и всем силачам

Надо выполнить ханский приказ.

А не будет исполнен — тотчас

Мангна-хан свою рать соберет

И пойдет войною на вас.

Истребит ваш могучий народ,

Вашу башню разрушит он,

Ваше море осушит он

И с бурханами вас разлучит,

С великанами вас разлучит…

Вот его повеленья, Богдо!»

Из героев Бумбы никто

Отвечать послу не посмел,

За страну постоять не сумел,

Будто каждый боец онемел.

И тогда великий Богдо

Обратился к Алтану Цеджи:

«Как мне быть, ясновидец, скажи:

Отдавать или не отдавать?»

И сказал ясновидец в ответ:

«В те времена, когда ваш отец

Грозных насчитывал двадцать лет,

Он в поединок с Мангна вступил.

Еле-еле набрал он сил,

Чтобы домой потом доползти,

Триста ран своих донести.

А скакун его рыжий с трудом

Плелся медленным, мелким шажком.

Но противник — Догшон Мангна-хан

Удалился, не чувствуя ран,

А скакун его — чалый Манзан —

Кое-как, но вперед скакал!

Ваш отец вдвое ловче вас,

Вдвое лучше копье метал,

И — глядите — едва себя спас.

Одолеете ль вы сейчас

Мангна-хана — сказать не могу».

Слева сидящий исполин,

Славой гремящий исполин,

Левого полукруга глава,

Молвил Хонгор: «Великий Богдо!

Очевидно, эти слова

Означают согласье на то,

Что потребовал Мангна-хан.

Вам совет недостойный дан!

Крови чашу я лучше пролью, —

Волю нашу добуду в бою,

А скороходом не стану я,

И чужеземному хану я

Никогда не буду рабом,

Собирающим кизяки!»

Хонгра прервал Нярин Улан:

«Время не тратьте на пустяки!

Ждет ответа Мангна-хан!»

Молвил Джангар, великий нойон:

«Все даю, что требует он.

Скакуна Санала даю.

Своего Аранзала даю.

И Мингйана даю врагу,

Только Хонгра отдать не могу,

Слишком Алый Хонгор силен —

Пусть Мангна-хан приезжает за ним!

А подобной тростинке Шавдал

Горе, постигшее нас, разъясним».

С этим Нярин Улан ускакал.

Рассердился великий нойон,

На Хонгра обрушился он:

«Как ты слово посмел сказать

Против ханской воли моей!

Эй, одиннадцать богатырей,

Поспешите Хонгра связать!»

Встали десять богатырей,

Но одиннадцатый — Санал,

Сняв шишак золотой, сказал:

«Так объявляю хану я:

Хонгра вязать не стану я.

Все, двенадцать, — воины мы.

Из одинаковых скроены мы

За отчизну полученных ран.

Клятву мы дали друг другу, мой хан:

Соединить свои жизни навек,

Жить на земле, как один человек,

Друг за друга биться в бою.

Можем исполнить волю твою,

Можем храброго Хонгра связать,

Но я должен всю правду сказать:

Если Хонгор, Бумбы оплот,

Эта опора, гора твоя, —

Зарыдает, к нам воззовет —

Вспомню могучую клятву я,

Сдерживать ярость не захочу,

Десять богатырей захвачу,

Вышвырну вон из башни твоей!»

Молвили десять богатырей:

«Клятву дружбы нарушить нельзя,

Хонгра не станут вязать друзья!»

Хонгру тогда шепнул Санал:

«Скройся, богатырь, поскорей».

Хонгор на сивом коне ускакал.

Сорок девять минуло дней.

Коня Санала ведя в поводу

И Аранзала ведя в поводу,

Нежный Мингйан, подобный луне,

Выехал на соловом коне.

Сорок девять минуло дней, —

Проезжал он невдалеке

От убежища Алого Льва.

И, Мингйана завидев едва,

На могучем Оцоле Кеке

Алый Хонгор пустился к нему.

«Брат мой, — он обратился к нему, —

Не сомневаешься ты же во мне,

Дай Аранзала рыжего мне!

Быстро достигну я стана врагов,

Встречу свирепого хана врагов

У подножья горы Эрклю,

Чашу крови на поле пролью,

Дело решит богатырский бой.

Мы же в этой жизни с тобой

Братьями были, мы поклялись,

Чтоб наши души в грядущем сошлись,

Став листами бумаги в джодбо.

Дай же мне Аранзала, Мингйан!»

Оторопел сначала Мингйан,

Дал отстояться уму своему…

«Рыжего дать Аранзала ему —

В ярость придет Джангар-нойон,

Как же не дать Аранзала ему,

Если так жалобно просит он?»

Восемь суток проехал Мингйан

В нерешительности такой.

Хонгор скакал неотступно за ним;

Вдруг, опершись на седло ногой,

На позвонок скакуна — другой,

Очутился прыжком одним

У поводьев Солового он.

И Мингйана сурового он

Попросил: «Сойди с коня;

Поговорим, как братья, тогда».

И Мингйан сошел с коня,

И друг другу в объятья тогда

Устремились разом они,

И в слезах, дыша тяжело,

Повалились наземь они!

Время некоторое прошло,

Сел на Аранзала герой —

Хонгор, прозванный Алым Львом,

Попросил Мингйана герой

За высокой остаться горой

И помчался горным путем.

Белую перевалив Эрклю,

Хонгор подъехал к покатой горе

Цвета стекла — беловатой горе,

Алый стяг развевался там,

Алый стяг отражался там,

Словно радуга в небесах,

Под которым шли войска —

Тьмы тюменов, земля им узка!

В маленького ребенка тогда

Хонгор себя самого превратил,

А коня в жеребенка тогда

В двухгодовалого превратил

И подкрался к богатырям

Боковой незаметной тропой.

Барсы беседу вели меж собой.

Вот что подслушал исполин:

«У океана отважным Гюмбе

Я завладею», — сказал один.

«Заполучу я в плен Шикширги.

Все владенья Менген Шикширги,

Что над сахарно-белой рекой,

Станут моими», — сказал другой.

Третий, Шовто Хара, сказал:

«Хонгра я захвачу живьем,

В жены возьму его Герензал!»

Скрежетаньем зубов коренных,

Клокотаньем отваг молодых,

Запертых в необъятной груди,

Закипевших в булатной груди, —

Хонгор ответил на эти слова.

Принял он истинный облик свой,

Обнажил он меч боевой,

Бурей неистовой поднялся,

Выворачивающей леса,

На знаменосца напал, крича,

Сбил его с ног взмахом меча.

Выхватил Хонгор вражеский стяг

И поскакал к уступам седым.

Вот уже близко Эрклю-гора!

Но богатырь Шовто Хара

Поскакал в погоню за ним,

И на скате горы нагнал,

И в лопатку бердыш вогнал.

Семьдесят пуговиц грозной брони

(Плотно застегнуты были они)

Разлетелись, пылая, как жар.

Был воистину страшен удар,

Но беспримерный, верный скакун,

Ловок, увертлив был Аранзал.

С быстротою серны скакун

Алого Хонгра к Мингйану примчал.

И Мингйану Хонгор сказал:

«Эту жалкую тряпку возьми, —

И на вражеский стяг указал, —

Джангру в подарок ее передай.

Знай: пока не придет наш народ,

Ни один из врагов не уйдет!»

И вернулся на перевал.

Налетел на Шовто Хара,

Исполина с седла сорвал,

На вершину горы швырнул.

Аранзала назад повернул

И Нярин Улана догнал.

В великана пику вогнал.

Тот припал головою к земле,

Еле-еле держась на седле.

Ухватив его за улву

И к себе прижав до поры,

Алый Хонгор, подобный льву,

Поскакал на вершину горы.

В это время прекрасный Мингйан

Прибыл в свой богатырский стан,

Где сидели Джангровы львы.

Он сошел у ворот бумбулвы,

Распахнул двенадцать дверей, —

Зачастил колокольчиков звон…

Восседал на престоле нойон,

Слушал песню богатырей.

И Мингйан, отвесив поклон,

Джангру знамя врага преподнес.

Тут закричала Джангрова рать:

«Видимо, Хонгор в борьбу вступил!

Как же нам быть?

На врага пойдем —

Нас разгромит мангасская рать.

Если же мы на врага не пойдем —

Можем Хонгра мы потерять».

Колебались Бумбы сыны,

Обсуждали дело войны,

Спорили, гудели там,

Так прошло три недели там,

Но к соглашенью бойцы не пришли.

Биться за честь родной земли

Джангар повелел наконец!

Сев на рыжего жеребца —

Это был Аранзала отец —

Выехал Джангар Богдо из дворца

И шесть тысяч повел за собой

Истинных, смелых богатырей.

Ратники мчались мысли быстрей.

Пестро-желтый стяг боевой

С украшениями на древке

Реял у знаменосца в руке.

Хонгор, края бессмертного сын,

С целым войском сражался один.

Бил врагов неустанно он.

На Догшон Мангна-хана он,

Как на жертву алчущий лев,

Наконец, напал, осмелев.

Отпрянул от Хонгра Мангна-хан,

И глянул на Хонгра Мангна-хан,

И, назад отодвинув шлем,

Обнажил он могучий лоб.

Хонгор ударил мечом сплеча,

В лоб угодил, — глядит: от меча

Брызги пламени летят,

И в четыре пальца длиной

Отломился кусок стальной.

Но не сдвинулся Мангна-хан,

Не почувствовал великан

Прикосновенья меча ко лбу.

Хонгор тогда прекратил борьбу,

Аранзала назад повернул.

Но Догшон Мангна-хан натянул

Свой закаленный, зеленый лук,

Величиною с косяк дверной,

И стрела полетела вдруг

И вонзилась в хребет спинной.

Хонгор наземь свалиться мог,

С конского крупа уже сползал,

Но скакун исполину помог,

Быстро унес его Аранзал

И примчал на вершину вновь.

Хонгор выбрал глубокий лог,

С Аранзала сошел и лег

Извергая горячую кровь.

Прибыл с войском Джангар-нойон,

Остановился перед горой…

В левое стремя отвесил поклон

Савар, Тяжелорукий герой,

Сидя на Лыске своем, попросил:

«Я нахожусь в расцвете сил,

Лыско — в расцвете быстроты.

Вашей жажду я доброты:

Разрешите мне, Джангар, сейчас

Мангна-хана коснуться рукой!»

Вновь попросил и в третий раз, —

Джангар не вынес мольбы такой

И на хана позволил напасть.

Савар поднял свой пестрый бердыш,

Свой десятиострый бердыш,

Излучавший десять пламён,

Рассекавший ханов племён, —

И бросился наперерез врагу.

Но Мангна-хан на всем бегу

Остановиться решился вдруг.

Это — воистину смельчак!

Отодвинул назад шишак, —

Мощный лоб обнажился вдруг:

Был теперь под ударом он!

Савар молвил: «Время — мое!»

(Слыл героем недаром он.)

Встал, опершись на стремя свое, —

Прямо в лоб угодил бердышом!

Но Мангна-хану бердыш — нипочем,

У Мангна-хана сила своя!

Только пламени брызги летят,

И расплющены лезвия.

Савар Лыску погнал назад,

Чтобы спрятаться в лоне горы.

Но героя на склоне горы

Мангна-хан свирепый нагнал,

Меж лопаток секиру вогнал, —

Заскрипел спинной позвонок.

К счастью, Лыско был быстроног,

Савра, чуть живого, унес

И примчал его на утес,

Где могучий Хонгор лежал,

Где живучий Хонгор лежал.

И двенадцать богатырей

Тороками своих коней

Вытащили из Хонгра стрелу.

Разом ухватистый Хонгор встал,

Джангра приветствовать поспешил.

Сын Булингира, славный Санал,

Так повелителю доложил:

«Совершенства когда, наконец,

Зрелой жизни достиг мой отец, —

Булингира я сына лишил,

И нойоншу, несчастную мать,

Как бурханы, прекрасную мать,

Я достойных поминок лишил.

Дорогую жену свою

Я супруга нежданно лишил,

И родную страну свою

Я разумного хана лишил,

И за вами последовал я.

И ни разу не сетовал я.

Так позвольте же мне метнуть

Крепкий дрот Мангна-хану в грудь!»

«Хорошо!» — повелитель сказал.

Натянул катаур Санал,

На коне помчался вперед

И метнул золоченый дрот.

Извернулся чалый Манзан,

Ловкий сделал он поворот, —

Мимо хана пронесся дрот

И вонзился в тело земли…

Тут нойона досада берет:

«Это дело не нравится мне,

Надо с дьяволом справиться мне!»

И нойон золоченый дрот

Устремил на Манзана тогда.

Тот кружится то взад, то вперед,

Все увертки пускает в ход.

Но свирепого хана тогда

Джангар поднял на дроте своем,

Разлучил Мангна-хана с конем.

Поднимая отвагу в Богдо,

Крикнул Бумбы могучий народ:

«Не упускал еще наш Богдо

Воина, поднятого на дрот!»

Но и мангасская рать орет:

«Как бы ни был крепок ваш дрот,

Наш владыка справится с ним

И сломает рывком одним!»

Услыхал эти клики Мангна.

И свиреполикий Мангна

Разломал на двенадцать частей

Золоченый дрот боевой.

Голос вдруг загудел громовой,

Это Хонгор вскричал, сам не свой.

Так могуче вскричал богатырь,

Что земли задрожало лицо,

Лопнул старый желчный пузырь

У лисицы, лежавшей в норе.

Хонгор двинулся вниз по горе,

Желтых барсов позвал за собой.

С Мангна-ханом вступил он в бой.

Храбро бился лютый мангас,

Но, со всех окруженный сторон,

Был захвачен в путы мангас —

Наконец Мангна-хан побежден!

Выступил Алый Хонгор вперед:

«Тысячу лет и один год

Будьте подвластной Джангру страной

На Мангна-хана всей пятерней

Бумбы родной наложил он печать,

Прочь отпустил мангасскую рать».

А могучие Джангровы львы

Поскакали к вратам бумбулвы.

Вскоре, достигнув башни своей,

Спешились полчища богатырей

У чешуйчатых светлых дверей.

Распахнули их поскорей —

Зачастил колокольчиков звон.

Джангра ввели, под локоть держа,

На золотой усадили трон,

Где сиял он, подобно луне

Ночью пятнадцатого числа.

Черной рекой арза потекла,

Начался пир в нетленной стране,

В честь небывалой победы пир,

В честь несравненного Хонгра пир,

Возвратившего родине мир.

Джангар, исполненный счастья, сидел,

Точно мирских и духовных дел

В руки свои вернул он бразды.

И, победой своей горды

Над могучим и страшным врагом,

Силачи восседали кругом.

Чаши кипели, браги полны,

Радостно пели Бумбы сыны.

Шумные полчища силачей,

Шесть тысяч двенадцать богатырей,

Семь во дворце занимали кругов.

Кроме того, седых стариков

Был, рассказывают, круг.

И красноликих важных старух

Был, рассказывают, круг.

Жены нежно-белые там

Тоже составили круг.

Словно плоды спелые, там

Девушки составили круг.

Диких степных кобылиц

Молока потоки лились.

Разливались озера арзы,

Радующей взоры арзы.

Стали красными наконец

Нежные глотки богатырей.

Загудел многоуглый дворец.

Желтые полчища силачей

Стали кичиться силой своей,

Озираться стали вокруг,

Вопрошая соседний круг:

«Ужели сражений для славы нет?

Сайгаков — и тех для облавы нет?

Ужели для боя державы нет?

Ужели врага для расправы нет?»

И когда пировали так

В ожидании бранной грозы,

В изобилии черной арзы

Эти семь богатырских кругов, —

К башне, к правому столбу,

На вороном, на заметном коне,

На длиннохребетном коне

С лысинкой на прекрасном лбу, —

Знатный, всадник прискакал.

Прискакал он, держа над собой

Пестро-желтый стяг боевой.

Это был Будин Улан.

Прибыл из южного ханства он,

Где ханствовал Догшон Килган…

Видит великое пьянство он,

Грозные пируют круги…

Сталью из лучших сталей согнув

Переднюю ногу коня,

А задние две его ноги

Железом из лучших желез застегнув,

Чумбур серебряный растянув,

Чудесную дверь распахнув,

Чужестранец вошел к Богдо.

Чураться его не стал никто,

Незаметно он сел посреди

Правого полукруга бойцов.

Семь пирует он с ними дней, —

Для бесчисленных богатырей

Незаметен его приход!

Наконец он с места встает

И шагает взад и вперед,

Чтобы заметил его народ, —

Нет, не смотрят богатыри!

И, к престолу тогда подойдя,

Он сказал пред лицом вождя:

«Джангар, прославленный нойон!

Вот Догшон Килгана приказ,

Полудённого хана приказ:

Должен Догшон Килган обладать

Шестнадцатилетней Ага Шавдал, —

Спешите ему супругу отдать.

Должен Догшон Килган обладать

Вашим львиноподобным конем, —

Спешите ему Аранзала отдать.

Должен Догшон Килган обладать

Самым красивым богатырем, —

Спешите ему Мингйана отдать.

Не будет исполнен ханский приказ —

Семисоттысячная рать

Ополчится, Богдо, на вас,

И возьмет она вас в полон,

Джангар, прославленный нойон!»

Только Будин Улан замолк,

Поднялась гора во дворце:

Это Хонгор встает — Алый Волк.

Волчьим гневом он обуян.

«Слушай, — сказал он, — Будин Улан,

Откровенного Хонгра ответ:

Пока густы и пока тверды

Наши воинственные ряды, —

Имя Джангра-богатыря,

Единственного в роде своем,

Прославленного в народе своем,

Не покроется никогда

Даже пятнышком стыда!

Не ждите Джангра позора вы —

Не то дождетесь разора вы!

Не затевайте спора вы!

А если хотите отпора вы —

К Ягир-Хару скачите скорей,

Соберите богатырей —

Воины будут ваши там —

Крови прольются чаши там!»

Крикнул Хонгру Будин Улан:

«Дерзость твою не прощу я тебе,

Эти слова возвращу я тебе,

Когда на поле сойдемся, поверь!»

Толкнув серебряную дверь, —

Распахнулась она, звеня, —

Сев на могучего коня,

В край полудённый пустился он.

Сразу же из виду скрылся он.

Молвил Джангар, лицом потемнев:

«Все вы в моей бумбулве равны,

Все на моем торжестве равны,

Все вы за черной арзой равны,

Мощью своею с грозой равны,

Но, кроме Хонгра, храброго Льва,

Никто из вас не нашел слова

Дерзкому чужестранцу в ответ,

Вражьей рати посланцу в ответ.

Такого, как Хонгор, нет среди вас!»

Справа сидящий богатырь,

Славой гремящий богатырь,

Савар Тяжелорукий встает.

Страшной обидой он потрясен.

Крепко прижал к ладоням он

Десять пальцев белых своих.

Закричал он: «Значит, нойон,

Поносите самых смелых своих!

Не потому ли ваши враги

Остерегались идти на вас,

Оставляли в покое вас,

Что Савар всегда им страшен был?

Разве не Савром, разве не мной

Круг богатырский украшен был?

Бесчестить будут доколе меня?

Кто сильнее на поле меня?

Хонгор сильнее, что ли, меня?

Не увидите боле меня!

Уйду, нойон, из вашей земли.

Уйду к владыкам Шаргули! —

Закричал он: — Мне в путь пора!

Эй, коневод Кюдер Хара!

Путь лежит не близко мой.

Здесь ли бурый Лыско мой?

Унизили вы сейчас меня.

Уеду, не будет у вас меня, —

Узнаете, кем пренебрегли!»

Вышел большими шагами он.

Проваливался в лоно земли

Сафьянными сапогами он.

Вот уже позади бумбулва.

Стремени касаясь едва

Носком пунцового сапога,

Савар быстро сел на коня,

Словно красный уголек,

Отскочивший от огня.

Лыско был, что стрепет, летуч,

Поскакал он пониже туч,

Поскакал он пониже туч,

Повыше коленчатых трав.

Закусил скакун удила.

То спереди, то сзади седла

Оказывался всадник лихой.

Поводья из-за скачки такой

Савар удерживал с трудом.

Проскакал он пустынным путем

Семью семь — сорок девять дней.

Выехав, наконец, на курган,

Тяжелорукий великан

Взглядом холодных черных очей

Окинул четыре конца земли.

И увидел он издали

Башню трех владык Шаргули.

Савар поводья натянул,

Пустил коня во весь опор.

Белый тысячевратный хурул

Объехал слева направо он.

Спешился величаво он

Около бумбулвы золотой.

Светом солнечным залитой.

К луке седла привязав коня,

Четыре двери подряд прошел —

Распахнулись они, звеня.

Савар вступил в золотой чертог,

Справа место себе нашел,

Справился он о здоровье трех

Славных ханов Шаргули,

Властелинов могучей земли.

В честь героя устроили пир.

Полюбопытствовал наконец

Старший из ханов Шаргули,

С чем пожаловал гость во дворец.

Ответ получен был такой:

«Ханом Джангром унижен я был,

Ханом Джангром обижен я был,

Прибыл к вам разъяренный я,

Чтобы на Джангра пойти войной,

С этим прибыл, нойоны, я!»

Молвили ханы Шаргули:

«Ваше прибытие — прибыль нам.

Радостна Джангра гибель нам.

Раз у Джангра Савра нет,

Савра с бурым Лыской его, —

Значит, погибель близко его!

Землю Джангрову покорим,

Ханство Джангрово разорим,

Войско Джангрово разгромим,

Поработим его народ.

Выступим завтра в полдень в поход!»

Савар, лев бесстрашный, спит.

Савар в темной башне спит.

Тишина во всем дому.

Что же мерещится ему?

Шорох он слышит за стеной,

Кто ж это дышит за стеной?

Кто ж это о косяк дверной

Трется челкою двойной?

Это — Лыско, сомненья нет!

Савар, накинув на плечи бешмет,

Вышел во двор, в ночную тьму —

Драгоценного видит коня.

И скакун сказал ему:

Джангра клич дошел до меня.

После ухода твоего

В землю народа твоего

Вторгся хан Догшон Килган.

Семисоттысячная рать

Успела Джангра в плен забрать,

И тогда воскликнул он —

Джангар, прославленный нойон:

«О Савар Тяжелорукий мой!

Ты же был коршуном смелым моим,

С высоты нападающим вдруг!

Ты же был ястребом белым моим,

Все на лету хватающим вдруг!

И вот мой коршун свирепый ушел,

Из-за причины нелепой ушел!

И вот мой ястреб надежный ушел,

Из-за обиды ничтожной ушел!»

Дальше я слышал какой-то звон,

Постепенно стихающий стон.

«В плен меня бы взять не могли, —

Повторял, рыдая, нойон, —

Если бы Савар был у меня…

А Савар теперь у трех Шаргули!»

Сразу же Савар оседлал

Девственно-нежного коня.

Обо всем в записке он

Ханам Шаргули рассказал,

И помчался на Лыске он.

Бурый Лыско — статный скакун.

Буре уподобим его.

Силой дыханья своего

Раздваивает он траву.

Если сбоку взглянуть на него —

Сизо-белым зайцем летит,

Выскочившим из муравы.

То ли бежит, то ли летит,

То ли просто поверх травы

Мчится, как иноходец, он.

Ударами своих копыт

Величиною с колодец он

Вырывает ямы в земле.

Клыками сверлит он удила.

То спереди, то сзади седла

Оказывается великан.

На седьмые сутки ездок

Прискакал в родимый стан.

Оказались на страже страны:

Первый красавец мира

Мингйан, Алтан Цеджи, Гюзан Гюмбе.

Остальные Бумбы сыны

Были захвачены в полон…

Горьким взором окинул он

Разрушения следы,

Признаки недавней беды,

И покинул богатырей,

И помчался вихря быстрей —

Войско вражеское разгромить.

Эта битва была горяча

И продолжалась восемь лун.

Не поводьями — взмахом меча

Управлялся лысый скакун!

Необозрим вражеский стан,

Высится лес железных пик,

А позади — скачет Килган.

Савар в гущу врагов проник,

Хана Догшон Килгана достиг,

Битву начал с Килганом он.

Двенадцатигранным он

Так ударил его бердышом,

Что восемь позвонков раздробил,

Упругие ребра хана разбил,

Броню Догшон Килгана разбил!

Наземь хан в беспамятстве лег,

Надвое переломился бердыш,

А восьмилистный ремешок

В мизинец врезался до кости…

Лежит Килган посреди пути,

Пробил час тяжелый его.

Савар схватил за полы его,

На коня его посадил.

На широкой, как степь, спине

Ханские руки и ноги окрутил,

И в сторону горы Арсланг

Умчался от вражьего стана он.

Добрался до горы Арсланг

И спросил у Килгана он:

«Расскажи о нойоне моем —

Он томится в полоне твоем.

Где мой Джангар, прославленный хан?»

И ответил Догшон Килган:

«Джангар был наказан мной,

И лежит он, связан мной,

У подножья скалы крутой».

Вызвал Савар к себе скорей

Трех оставшихся богатырей,

Сели на четырех коней,

Поскакали к скале крутой.

Окропили влагой святой —

Животворною водой —

Джангра и всех его бойцов.

Зажили раны богатырей,

Ожили станы богатырей,

Сняли бойцы с Килгана шлем.

Трижды поклониться всем

Богатырям заставив его,

Наложили клеймо на него,

Лотосовидную печать,

Чтобы вынужден был Килган

Государство свое признать

Покоренным Джангром Богдо

На год и на тысячу лет.

Был отпущен Догшон Килган.

Повернул он с позором вспять

Семисоттысячную рать.

Поскакали вихря быстрей

Шесть тысяч двенадцать богатырей

С прославленным Джангром во главе

К шатроподобной своей бумбулве.

Расселись эти семь кругов

В счастье великом и в торжестве

В честь разгрома могучих врагов.

Расселись бойцы, отваги полны,

А чаши бурлили, влаги полны,

Разливались озера арзы,

Радующей взоры арзы.

Шумные полчища силачей,

Шесть тысяч двенадцать богатырей,

Семь во дворце занимали кругов.

Кроме того, седых стариков

Был, рассказывают, круг.

И красноликих важных старух

Был, рассказывают, круг.

Жены нежно-белые там

Тоже составили круг.

Словно плоды спелые там

Девушки составили круг.

Диких степных кобылиц

Молока потоки лились.

Разливались озера арзы,

Радующей взоры арзы.

Стали красными наконец

Нежные глотки богатырей.

Загудел многоуглый дворец.

Желтые полчища силачей

Стали кичиться силой своей,

Озираться стали вокруг,

Вопрошая соседний круг:

«Ужели сражений для славы нет?

Сайгаков — и тех для облавы нет?

Ужели для боя державы нет?

Ужели врага для расправы нет?»

Молвил Джангар-нойон тогда:

«В прежние, давние года,

В те времена, когда скакал

Ветра быстрее мой Аранзал,

А сам я молод был и удал,

Трех еще месяцев не прошло

После женитьбы моей на Шавдал,

Когда я вас еще не видал,

Исполины державы моей,

Когда в поисках славы своей

Долго великой степью бродил,

Девственной, дикой степью бродил, —

Со стороны, что востока правей,

Появился вдруг человек —

Богатырь Бадмин Улан.

Покорить он желал навек

Все, живущее под луной.

В поединок вступил он со мной…

Силы могучей величием я

Был побежден, повергнут в прах.

Жизни мог лишить меня враг,

Но так он сказал: „По обычаям, я

Выслушаю сожаленья твои

О неисполненных трех мечтах.

Ну, каковы сожаленья твои?“»

«Не прошло девяноста дней,

Как я женился на ханше своей,

Вот о чем сожалею сейчас.

И не собрал я в державе своей

Полчища желтых богатырей,

Вот о чем сожалею сейчас.

И четырех я истинных дел

В руки свои не взял, как хотел,

Вот о чем сожалею сейчас».

Услыхав такие слова,

Молвил Улан: «Исполни сперва

Эти желанья, потом с тобой

Повторим богатырский бой!»

И вернул мне свободу мою.

А теперь, когда я стою

Властелином Востока всего

И дошла до неведомых стран

Слава могущества моего, —

Снаряжает Бадмин Улан

Двух великих послов ко мне.

Нет мужчины такого в стране,

Чтобы с ними сравниться мог,

Чтобы с ними сразиться мог.

Сгонит нас враг с родной земли,

Горе настанет в ханстве моем!..

Но когда бы мы смогли

Захватить Улана живьем

И доставить его сюда

Перед выездом двух послов,

Победили бы мы тогда!..

Правого полукруга глава,

Молвил Цеджи такие слова:

«Наши народы гуще песков,

Многочисленней муравьев,

Разве нет уже сына в стране,

Чтобы за честь отчизны встал?

Чтоб на защиту жизни встал?

Кликнем сейчас всенародный клич!»

Справедливым нашли совет —

Кликнуть сейчас всенародный клич.

И Кюкен Цаган, нойон,

Был немедленно снаряжен

Провозгласить всенародный клич.

Поскакал богатырь верхом

На коне Мингйана лихом,

Кликнул он всенародный клич:

«Движутся грозные тучи на нас.

Враг ополчился могучий на нас,

Власти, вере и миру грозит,

Вечному Джангра очиру грозит,

Верную гибель народу несет!

Если в отчизне Бумбы живет

Силою наделенный сын,

Смелостью одаренный сын, —

Пусть о себе заявит скорей!»

Так объявлял неделю Цаган.

Вторая прошла, и третья за ней.

И еще сорок девять дней

Провозглашал он клич Богдо, —

Не откликался на клич никто,

Не находил мужчины Цаган…

Так доскакал до лощины Цаган.

Тридцать было кибиток в ней,

Стояли мальчики на лугу,

Играли в альчики на лугу.

Снова к народу воззвал Цаган.

Рыжеволосый мальчуган,

Освободив от бабок подол,

Быстро к всаднику подошел,

И почтительно молвил он:

«В мире пребудьте, великий нойон!

Повторить нельзя ли сейчас

То, что вы сказали сейчас?»

Всадник, взглянув на малыша,

Дальше поехал не спеша…

Мнилось: иноходь скакуна

С колыханием стяга сходна.

Вслед за Цаганом бежал мальчуган.

Остановиться не думал Цаган,

Но и не торопил коня:

Горячей внимал он мольбе —

Не поверил нимало мольбе!..

Так он проехал четыре дня,

Задавая себе вопрос:

«Одолеет разве такой

Рыжеволосый молокосос

Воина с грозной мощью мужской,

Если полный отваги нойон

Этим воином был побежден?»

Воин Цаган, великий храбрец, —

Он стыдился находки своей,

Но стократы было трудней

Возвращаться ни с чем во дворец.

В нерешительности такой

Три недели водил за собой

Рыжего мальчугана Цаган.

И тогда сказал мальчуган:

«Ты сейчас пожалел для меня

Незначительной части крестца

Твоего дорогого коня.

Погоди же: встретимся мы

У чешуйчатой двери дворца!»

Был такими словами нойон

В замешательство приведен.

За руку мальчугана схватил,

На широкий крестец усадил

И коня что есть мочи пустил.

Доскакав до ворот бумбулвы,

Где сидели Джангровы львы,

Постеснялся сначала Цаган

Пред богатырством удалым предстать,

Не решался сначала Цаган

С мальчиком трехгодовалым предстать, —

Два томился тяжелых дня

У чешуйчатых пестрых ворот.

Мальчика тут досада берет:

«Думал: вы привезли меня,

Оказалось — наоборот.

Что же, придется пойти вперед,

Будто я вас доставил сюда!»

Так сказав, Цагана тогда

За пунцовый схватил кушак,

И на руках держа пред собой,

К башне высокой направил шаг

И предстал пред знатной толпой,

Перед взорами богатырей,

Среди золота и тополей.

Мальчугана завидев едва,

Хонгор поднялся, великан,

Левого полукруга глава:

«Милый сынок мой, Хошун Улан.

Что же задумал ты, мальчуган?»

Сына схватил, потянул его —

Не сдвинулся с места Хошун Улан,

Точно прикован был мальчуган!

Отвернулся на миг от него

Хонгор с глазами, полными слез,

И такие слова произнес:

«На трудный подвиг решился ты,

Смотри же, чтоб не лишился ты

Головы своей, мальчуган.

Сына Джангра с собой возьми,

Пусть поедет Хара Джилган,

Он удвоит умелость твою!

Аля Шонхора на бой возьми —

Сына провидца Алтана Цеджи,

Того, кто предвидел смелость твою!»

Джангар приблизиться приказал

Трехгодовалому смельчаку,

На руки мальчугана взял,

В левую поцеловал щеку,

В правую поцеловал щеку

И снарядить повелел поскорей

Трех мальчуганов-богатырей.

Стали коней выбирать для них,

Статных коней, боевых, лихих.

Первым выбран был Аранзал —

Джангра великого рыжий конь,

Что пониже неба скакал,

Будто брезговал прахом земным.

Выбран был следующим за ним

Конь неустанный Алтана Цеджи,

Резвый Буланый Алтана Цеджи,

Зелень топтавший многих степей,

Воду глотавший многих ключей.

Третьим для сверстников-силачей

Был отобран суровый конь,

Золотисто-соловый конь,

К бою всегда готовый конь,

Что Мингйану принадлежал.

Знал он законы богатырей:

Мысли на полсажени быстрей,

Ветра быстрей на сажень бежал.

Богатыри надежды все

Возложили на смельчаков.

В боевые одежды все

Облачили трех смельчаков.

Стала семья богатырей,

Глядя спереди, сзади, с боков,

Все их достоинства обсуждать.

И порешила: под силу им

Целые воинства побеждать.

И порешила: под силу им

Выполненье задачи большой.

Пожелав им удачи большой,

Проводил их Джангар Богдо,

Слезы текли у него из глаз:

Три мальчугана в первый раз

Покидали родное гнездо…

Сверстники сели на резвых коней.

Быстроногого солнца правей,

Семью семь — сорок девять дней

Мчалась тройка достойных коней.

Выехав на курган-перевал,

Спешились мальчики, стройных коней

Привязали к седельным лукам.

Вдруг Алтан Цеджи прискакал

На могучем коне к смельчакам.

«Дорогие дети мои! —

Молвил важный воин-пророк, —

Косточки ваших рук и ног —

Хрупкие хрящи пока.

Выслушайте, дети мои,

Слово бывалого старика:

Надо ехать с опаскою вам.

Вскоре болото вязкое вам

Встретится на просторном пути,

Такой длины, что не обойти

Его до старости седой.

Такой ширины, что в болоте вы

Погибнете, — не перейдете вы.

Чтобы вам не застрять в пути,

Должен первым в болото войти

Мой буланый Аксаг Улман:

Он сумеет выход найти.

Если благополучно потом

Переправите ваших коней,

Если вы неразлучно потом

Девяносто проскачете дней,

Ничего не видя вокруг, —

Огненных три сандала вдруг

Вам дорогу преградят,

Ветви к самому небу воздев!

И пятьсот невесток и дев,

Снадобья и напитки неся,

Выйдут внезапно навстречу вам,

Выйдут с приветливой речью к вам.

Надо пустить сначала тогда

Рыжего Аранзала: тогда

Благополучно проскачете вы

Поверх таинственных преград.

Вновь неразлучно проскачете вы

Девяносто суток подряд —

Девушку дивную встретите вы.

Сразу же, дети, заметите вы:

Непорочной она чистоты

И великой она красоты.

Прелестноликая госпожа,

Снадобья и напитки держа,

Исполненные сил роковых,

Скажет вам: „Три моих брата меньших!

Яств и напитков отведайте вы!..“

Но просьбе лукавой не следуйте вы,

Первым нужно тогда пустить

Солового, боевого коня,

Сурового, дорогого коня, —

Он уже знает, как поступить!»

Молвил так, распростился он,

В путь обратный пустился он.

Сели сверстники на коней,

Поскакали заката правей.

В знойные дни забывали зной,

Ночью о тьме забывали ночной.

Соколиному лету они

Уподобили быстрый бег.

Так прискакали к болоту они.

Памятуя слова старика,

Первым Аксага пустили в путь.

Двинулся конь по паучьим следам,

Проложенным десять лет назад,

Двинулся конь по гадючьим следам,

Проложенным двадцать лет назад.

В узких глубоких яминах он —

В черных провалинах — не застревал.

В узких проходах каменных он

Стенок — копытами не задевал!

Вслед за Буланым оба коня

Также болото перешли.

Поскакали, бронею звеня,

Три мальчугана-смельчака.

Веселы были и рады они:

Выполнили совет старика,

Преодолели преграды они.

Девяносто дней проскакав,

Три сандала заметили вдруг,

Жен и девушек встретили вдруг —

Много яств и зелий у них,

А в глазах — веселье у них…

Приглашают друзей молодых

Жажду и голод утолить,

Думу-заботу удалить.

Но, по совету старика,

Аранзала пустили вперед.

И увидели три смельчака:

Аранзал ушами прядет,

Буравами-зубами грызет

Бронзовые удила.

Буре подобный, понесся в пыли,

Будто ветру завидовал он,

Будто пугался комков земли,

Что по дороге раскидывал он,

Будто брезговал прахом земным.

В точности все, что выкидывал он,

Оба коня повторяли за ним.

Всадники вновь поскакали вперед,

Вновь миновали преграду они.

Девушек ввергли в досаду они;

Если ж девицу досада берет,

Весь ее гнев устремляется в рот:

«Десятитысячные войска

В плен забирали мы всегда!

Даже стотысячные войска

Мы захватывали без труда!

Но вот эти три смельчака

Ловкостью превзошли даже нас.

Мы помешать им не можем сейчас

Возвратиться в родимый предел

С исполненьем задуманных дел!»

А молодцы торопили коней,

И, проскакав девяносто дней,

Девушку встретили они.

Сразу заметили они:

Непорочной она чистоты,

И великой она красоты,

Ясного солнца прекрасней она,

Месяцу ярким сияньем равна.

Вышла девица навстречу им,

Вышла с приветливой речью к ним:

«Милые братцы, богатыри!

Что вам спешить? Отдохните сперва!»

Молча сидели богатыри.

Трижды выслушав эти слова,

Крикнул Хошун Улан: «Говори,

С миром пришла ты или с войной?»

Желтый меч обнажив стальной,

Первым помчался Хошун Улан

На дорогом, соловом коне,

На боевом, суровом коне.

Он ударил на всем скаку

По желто-пестрому тебеньку, —

Беззвучно ударил семь тысяч раз.

И звонко ударил семь тысяч раз.

До неба взвился соловый конь,

В землю вонзился соловый конь.

Резвый Буланый так же скакал,

То же проделывал и Аранзал.

Отступила девица здесь.

Не сумев поживиться здесь,

Восклицая: «Ни разу я

Быстрых коней не видала таких,

И красивых ни разу я

Богатырей не встречала таких!»

Поскакали три смельчака,

Веселы были и рады они,

Что по совету Цеджи-старика

Преодолели преграды они.

Много дней проскакали так, —

Вдруг свалился Улман Аксаг

Возле бесплодного холма,

Возле безводного холма,

Разом спешились богатыри.

Обнимая шею коня,

Крикнул Хошун Улан: «Говори,

Что с тобой стало, милый скакун!

Разве лишился ты силы, скакун,

Разве близка уже наша цель?

Резвый, — ужель утомился ты?

Йах! Почему же свалился ты

Здесь, на границе двух земель?»

Не желая расстаться с одним

Из своих богатырских коней,

Мальчуганы рыдали над ним

Семью семь — сорок девять дней

Умирали от жажды они…

И услыхали однажды они

Голос буланого скакуна:

«В те далекие времена,

В годы минувшие, когда

Стали съезжаться все господа,

Свадьбу празднуя Джангра Богдо

С ясноликой Ага Шавдал, —

Состязанья у нас пошли.

Самым первым я доскакал,

Скакунов оставляя вдали!

Раздосадован был нойон,

Размозжил мне ноги тогда.

Но посреди дороги тогда

Аранзалом был я спасен.

Джангру я хотел отомстить,

Задумал спервоначалу я

Бросить вас в этом диком краю, —

Из уваженья теперь встаю

К рыжему Аранзалу я!»

И поднялся Буланый тогда.

Сели мальчуганы тогда

На своих верховых коней,

Поскакали ветра быстрей

И в начале рассветной поры

Увидали вершину горы.

На вершине, подобной дворцу,

Дальнозоркий кречет сидел,

На восход упорно глядел,

А на каждом крыле — по птенцу.

Прискакали герои к нему,

Пожелали здоровья ему,

И сказал им кречет в ответ:

«В этом крае, где ханствует хан,

По прозванью Бадмин Улан,

Год за годом — одиннадцать лет

У меня погибали птенцы.

Я недавно узнал, храбрецы:

Есть на севере Бумба-страна,

Хану Джангру подвластна она,

Все живое — священно там!

Все — бессмертно, нетленно там!

Я теперь пробираюсь туда…»

Мальчуганы сказали тогда:

«Полети в богатырский край

И народу всему передай,

Что уже мы стоим на земле,

Где могучий ханствует хан,

Недруг Джангра — Бадмин Улан!»

Мчатся дальше богатыри.

В ослепительном свете зари

Вдруг дворец перед ними возник —

Словно пламени вспыхнул язык.

Молвил Хонгров Хошун: «Не могу

Я придумать гибель врагу!»

И совета спросил мальчуган:

«Что придумать, чтоб этот мангас

В плену оказался у нас?»

Молвил Джангров Хара Джилган:

«Я на башню накину аркан —

И свалю эту башню тотчас,

И мангаса свяжете вы

И помчитесь во весь опор.

Что на это скажете вы?»

Молвил сын ясновидца Шонхор:

«Спорить ли нам — мальчуганам таким —

Силой своей с великаном таким,

Если полный отваги нойон

Этим воином был побежден?

Силою нам не расправиться с ним, —

Хитростью надо нам справиться с ним.

Ловкостью надо нам справиться с ним!»

Заговорил Хошун Улан:

«Как это вы, Хара Джилган,

Слово молвили наобум.

Видно, вы потеряли свой ум!

Словом разума было сейчас —

Ваше слово, Аля Шонхор!»

Развели молодцы костер

И заварили крепкий настой —

Цвета сандала чай густой,

И, развернув навес над собой,

Улеглись в отрадной тени,

Растянулись, точно ремни.

И во сне раскраснелись они,

Как стволы деревьев суха.

Спали три недели они,

Не забыли о деле они —

Разом проснулись в прохладной тени,

Чаем подкрепились они

И в захудалых жеребят

Превратили коней своих,

В двухгодовалых жеребят

Превратили коней лихих.

А себя — в шелудивых ребят,

В грязных, бездомных, вшивых ребят.

Двинулись кони мелким шажком,

Переставляя ноги с трудом,

И дошли до башни врага

Послеобеденной порой.

Отпустив коней на луга,

Молвил Хошун — хитроумный герой:

«Дай-ка на кухню я проберусь!»

Ханская кухня была широка.

Повар трудился багровый там.

Жеребячьи окорока

К ужину были готовы там.

Около повара мясо лежит…

Окорок мальчик схватил и — бежит!

Повар за ним — хотел схватить,

Но мальчуган бежал быстрей, —

Окорок он успел проглотить,

Выплюнув крупную кость изо рта,

Высморкав мелкую кость из ноздрей.

Мальчика повар к владыке привел,

Молвил: «Хан мой великий! Привел

Мерзкого плута я! Мой господин!

Этот ублюдок, шулмусов сын,

Окорок жеребячий схватил,

Окорок легко проглотил,

Выплюнув крупную кость изо рта,

Высморкав мелкую кость из ноздрей.

Накажите его поскорей!»

«Ловко придумано! — крикнул малыш.

Ложью такой дурака убедишь!

Разве я, маленький мальчик, могу

Окорок жеребячий схватить

И проглотить его на бегу?

Хан великий! Ваш повар — вор.

Да заклеймит ваш приговор

Этого багрового пса!

Окороком он угостил

Своего дворового пса,

А говорит, будто я проглотил!

Я ли повинен в этом, хан?»

И когда за советом хан

Обратился к бойцам своим,

К белым мудрецам своим, —

Те изрекли такой приговор:

«Ханский повар — презренный вор,

Клеветник — этот жирный пес!»

Мальчик был нежен и сладкоголос,

Песню запел — все затихло кругом,

Хану Бадмин Улану потом

Он араки ледяной преподнес.

Восседал на престоле хан,

Перед ним стоял мальчуган.

Тронутый песнопеньем его,

Вежливым обращеньем его,

Мальчику хан подарил кафтан

И назначил главным певцом.

Выпросив конскую ногу потом, —

Выпросив бурдюк араки, —

Мол, родители-старики

Жажду и голод утолят,

Думу-заботу удалят, —

Мальчик вернулся к друзьям назад.

Угостив друзей аракой,

Угостив жеребячьей ногой,

Обратился к ним с речью такой:

«Ночью проникнуть я в башню хочу.

Вам я, Хара Джилган, поручу

Стражу наружную разогнать —

Двадцать тысяч богатырей.

Вам, Аля Шонхор, поручу

Внутренний караул разогнать —

Десять тысяч богатырей.

Выполняйте волю мою,

Я же все улажу потом».

И превратился Хошун в змею,

Сквозь наружную стражу потом

Он прополз по черной земле.

Было нетрудно верткой змее

Мимо внутренней стражи пройти,

Незаметно для богатырей

Юркнуть в узкие щели дверей,

В золотой дворец проползти.

Хан Улан лежал на спине

И храпел в ночной тишине,

И светильника слабый огонь

Колебался на белой стене.

Спал блаженно могучий враг…

Эй, Бадмин Улан, погоди!

Десять неукротимых отваг

У Хошуна забилось в груди —

Жди, что вырвутся каждый миг.

Десять пальцев белых своих

Он прижал к ладоням сейчас.

В лунках зрачки орлиных глаз

Перевернулись двенадцать раз…

«Если прольется что-нибудь —

Чаша крови только всего.

А разобьется что-нибудь —

Наши кости, только всего!» —

Мальчик подумал и с мыслью такой

Вынул острый меч из ножон

И закричал: «Не моей рукой

Будешь, Бадмин Улан, поражен,

А рукою Джангра Богдо!»

И напал на богатыря,

Желтый меч вонзил он в гнездо

Мочевого его пузыря,

Меч повернув девяносто раз.

Рассвирепевший исполин

Бросил мальчика в правый ад,

Но, родителя хитрого сын,

На мизинце правой ноги

Удержаться сумел мальчуган!

Разъяренный Бадмин Улан

Бросил мальчика в левый ад, —

Удержаться сумел мальчуган

На мизинце левой ноги…

Тут пошел настоящий бой,

За кушаки схватились враги.

Длился неделю страшный бой,

И могущественный великан

Был побежден мальчуганом тогда.

Торопился Хошун Улан,

И связал он арканом тогда

Руки и ноги богатыря,

И, запрятав богатыря

В сумку с колодец величиной,

Выскочил из бумбулвы золотой.

С яростью урагана тогда

Бился Джилган со стражей густой.

Мальчик окликнул Джилгана тогда,

Бросил ему над несметной толпой

Сумку с колодец величиной,

Сумку, в которой сидел великан.

Но неистовый конь Аранзал

Вдруг отпрянул… Хара Джилган

Сумку не сумел удержать,

Уронил в толпе густой.

Пролетев над несметной толпой,

Сумку бросил Хошун опять.

Вновь отпрянул, вновь отбежал

Этот неистовый конь Аранзал,

Сумку Джилган уронил опять.

Поднял ее Хошун удалой,

Бросил ему над несметной толпой,

Рыжему Аранзалу сказал:

«Если так неуклюж твой ездок, —

Ты бы сумку схватил, Аранзал!»

Быстро сумку схватил Аранзал

И поскакал на восток, —

Ветра степного быстрей

Увильнув от богатырей,

Что хотели Улана отнять —

Хана у мальчугана отнять.

Разом сели Хошун и Шонхор

На своих быстроногих коней

И поскакали во весь опор,

Чтобы добраться за девять дней

К северной Бумбе, к родной земле.

Вдруг на коне, подобном скале,

Показался воин Самба.

Был он вражьего стана стрелком,

Был он Бадмин Улана стрелком.

И приблизился скоро Самба,

Кинулся на Шонхора Самба.

Но товарищ товарища спас:

Поднял отважный Хошун тотчас

Свой обоюдоострый бердыш,

И великана рассек малыш,

Ребра черные раздробил,

На кусочки Самбу разрубил,

Бросил останки в Ганг-океан.

Первым скакавший, в родимый стан

Прибыл тем временем юный Джилган.

Сумку свою развязал мальчуган.

Вылез оттуда Бадмин Улан!

Богатыря пытался народ

Усадить на одной из сторон,

Но богатырь пошел вперед,

К месту, где восседал нойон:

Около Джангра сел великан!

Вскоре, летя во весь опор,

Прибыли вместе Хошун и Шонхор.

Сразу раздались клики тогда

В честь победителей молодых,

Освободителей молодых!

Начался пир великий тогда.

Молвил Джангру-владыке тогда

Богатырь Бадмин Улан:

«В те времена, когда скакал

Ветра быстрее ваш Аранзал,

Пика не только пестрой была —

Пестрая пика острой была,

Были моложе вы и сильней,

Не прошло девяноста дней —

Вспомните, Джангар-нойон, — с тех пор,

Как женились вы на Шавдал,

С вами, нойон, вступили мы в спор.

Я, по-видимому, побеждал…

И меня попросили вы,

Чтоб не лишил я вас жизни, нойон.

Ныне — вижу я — в силе вы.

Царствуйте в вашей отчизне, нойон,

В радости бесконечной теперь,

В славе живите вечной теперь!»

С этим вышел Бадмин Улан,

Сев на коня, во весь опор

Поскакал назад великан.

И в нетленном сиянье с тех пор

Вера бурханов, как солнце, горит.

И вселенной деянья с тех пор

Высятся, как нерушимый гранит,

Тверже самых твердых пород.

И в золотом совершенстве с тех пор,

В мире, в довольстве, в блаженстве с тех пор

Зажил этот могучий народ.

В пору, когда гремел богатырский смех,

Огненная вода разливалась рекой, —

Хонгор хмельной, опьяненный арзой-аракой,

Буйные речи повел. Спросил он у всех:

«Есть ли, богатыри, между вами такой,

Чьи не хрустели бы кости в пальцах моих?

Есть ли, богатыри, между вами такой,

Кто на коне моем не был сюда привезен?

То-то, молчите. Нет между вами таких!»

Хонгровы речи услыша, Джангар-нойон

Молвил в ответ, пиалу свою пригубя:

«Хонгор мой! Ты всемогущим считаешь себя,

Так захвати ты хана Джилгина в полон,

Силой великой его наделяет молва!» —

«Сделаю», — Хонгор ответил, арзой распален.

В шуме хмельном потонули эти слова.

Ночью, когда пирующие разошлись,

Весело разговаривая по пути, —

Хонгру промолвил Джангар: «Остановись.

Хана, которого ты обещал привезти,

Должен доставить сюда. Соберись поскорей».

Эти слова заставили богатырей

В башню вернуться — в прекрасную бумбулву.

«Полную чашу налейте Алому Льву!»

Хонгор стоял богатырских кругов посреди,

И наполняли черной арзой, говорят,

Хонгрову чашу семьдесят раз подряд.

Десять отваг закипело в его груди.

Десять, перстов прижал он к ладоням

               стальным…

«Если пролью богатырскую кровь свою —

Обогатится земля глоточком одним;

Высохнут кости мои в далеком краю —

Обогатится горсточкой праха всего.

Эй, коневод, побеги к веселой реке,

Эй, коневод, приведи Оцола Кеке,

Эй, коневод, оседлай коня моего!» —

Грозный последовал клич… Молодой коневод

Быстро помчался к прохладе прозрачных вод,

Сивого Лыску привел к воротам дворца

И по законам страны оседлал жеребца…

Хонгор спешил покинуть родное гнездо.

Выслушал он пожелания Джангра Богдо

И пожелания всей богатырской семьи:

«Хонгор, да сбудутся все надежды твои,

Да повернешь ты повод коня золотой

По наставлениям предков и веры святой

И, победив противника в честном бою,

Да возвратишься ты в Бумбу, в землю свою.

Солнце твое да будет повсюду светло!»

С легкостью искры Хонгор уселся в седло,

И, натянув подпругу, помчался он.

По направлению к югу помчался он.

Был его лысый скакун, что стрепет, летуч.

Вот полетел он пониже трепетных туч,

Вот полетел повыше зеленой травы,

Ноги забрасывая на дневной пробег.

Если же сбоку смотрел на него человек —

Чудилось: выскочил заяц из муравы.

Травы раздваивал он дыханьем своим…

Так проскакал семью семь — сорок девять дней.

Вдруг замечает Хонгор тюмены коней…

Хонгру навстречу под знаменем боевым

В ратных доспехах богатых летит исполин.

«Что за нойон? Какого правителя сын?»

Телохранители скачут ему вослед.

Хонгор помчался наперерез. «Эй, постой! —

Крикнул он. — Кто ты такой?» Услыхал ответ:

«Хана Джилгина я табунщик простой».

Дальше помчался Хонгор дорогой своей.

Дважды промчался Хонгор четырнадцать дней, —

Только тогда миновал табуны коней.

Вдруг он увидел: под знаменем боевым

Едет ему навстречу другой исполин,

Сотня телохранителей скачет за ним.

«Что за нойон? Какого правителя сын?» —

Так он заставил Хонгра подумать тогда.

Пыли столбы вздымая до самых небес,

Двигались медленные воловьи стада…

Хонгор помчался всаднику наперерез.

«Кто ты?» — спросил он, —

Ответ услыхал тотчас:

«Славного хана Джилгина я волопас».

Дальше помчался Хонгор дорогой своей,

И проскакал он трижды четырнадцать дней,

Только тогда воловьи стада миновал.

Вот увидал он Арсланга-горы перевал,

Необозримые мчатся верблюжьи стада.

Хонгру навстречу снова летит исполин.

«Что за нойон? Какого правителя сын?» —

Так он заставил Хонгра подумать тогда.

Телохранители скачут ему вослед,

Хонгор сказал исполину: «Брат мой, привет!

Кто ты такой?» Последовал важный ответ:

«Хана Джилгина верблюдопас пред тобой».

Дальше помчался Хонгор степною тропой —

Долго верблюжьи стада не мог обогнать.

Снова навстречу ему летит исполин,

Алого Льва заставляя подумать опять:

«Что за нойон? Какого правителя сын?»

Всадник примчался под знаменем боевым,

Телохранители следовали за ним,

И раздавался топот овечьих отар.

Хонгор сказал исполину: «Брат мой, привет!

Кто ты такой?» Последовал важный ответ:

«Я — знаменитого хана Джилгина овчар».

Вскоре седая гора поднялась вдалеке.

Хонгор помчался кратчайшей из горных дорог,

Быстро взобрался на самый высокий отрог,

Сталью сдвуножил коня, Оцола Кеке.

Взглядом единым холодных и зорких глаз

Хонгор окинул четыре конца земли.

Башня под куполом южного неба зажглась,

Дюжиной красок переливаясь вдали,

Солнца касаясь круглой своей головой.

Хонгор сказал: «По сравнению с бумбулвой

Нашего Джангра — каков Джилгина дворец?»

Долго смотрел он и порешил наконец:

«Не превосходит он башню Богдо вышиной,

Но красотою красок, оградой лепной,

Великолепной резьбой превосходит ее.

Это поймет и слепой — превосходит ее!»

И не смыкая очей, не считая ночей,

И не сменяясь неделями, — грозной стеной

Стража стоит, охраняет ханский покой, —

Восемь тюменов доблестнейших силачей,

И на дороге высятся пики бойцов,

Гуще непроходимых столетних лесов.

Дал отстояться Хонгор уму своему.

«Мыслимо ли с этим ханом тягаться в бою? —

Хонгор спросил себя самого. — Не пойму.

Как бы проклятую бросить привычку мою:

Всё говорить, что лезет в башку во хмелю!

Битву начну я — смерть от Джилгина приму,

А возвращусь я — меня пристыдит нойон…»

Дал он опять отстояться уму своему.

«Буду с ним драться, — воскликнул, —

               возьму в полон!»

Спрятал Оцола Кеке в расселинах скал,

К башне Джилгина кратчайший путь отыскал

И на вершину ближайшей горы поднялся,

И, перепрыгнув через стальные леса,

Он очутился на крыше, у грани ее,

Лишь в середине лесов задев острие

Пики железной — правой своей ногой.

Воин, державший древко, воскликнул:

               «Друзья,

Кто-то нарушил пики моей покой!»

Те рассмеялись: «Дремать в карауле нельзя!

С краю — и то не заметили мы ничего,

Ты же стоишь в середине… Вернее всего —

Так показалось тебе, померещилось так».

Только на землю спустился вечерний мрак,

Хонгор проник в безмолвный дворец золотой,

Десять раскрыв чешуйчатых, светлых дверей…

Перед иконой горит светильник святой,

Тридцать и пять невиданных богатырей

Спят, араки вкусив чудодейственный яд,

Спят, опьяненные, блаженно храпят.

А на серебряном ложе спит исполин —

Это и был могучий владыка Джилгин.

Хонгор подумал: «Тягаться ли

               с мощью такой?»

Хана покинул, вошел в соседний покой.

«Может быть, хана с помощью ханши

               возьмем?»

Ханша Джилгина спала на ложе своем,

А на стене светильника отсвет дрожал.

Хонгор поднес к обнаженной груди кинжал,

Ханшу схватил за нежную шею, сказав:

«Джангар великий, владыка многих держав,

Ханшу свою разлюбил — неземную Шавдал,

Он обезумел теперь от новой любви,

Только тобой он и бредит в своем дому.

И приказал он тебя доставить ему,

Хана Джилгина убив… Госпожа, назови

Место, где сабля хранится, что хана сразит!»

Молвила ханша: «Воистину срам и стыд!

Семь поколений, считая от первого дня,

Эти владыки не спорили никогда,

Не причинили ни разу друг другу вреда,

Так почему ж из-за женщины, из-за меня,

Столько теперь погибнет коней без следа,

Столько прольется безвинной крови людской!

Только подумаю: грех великий какой

На душу ляжет мою, — заране дрожу».

Крупные слезы текли из прекрасных очей.

Хонгор опять приказал: «Скажи!» — «Не скажу.

Множество самых прославленных силачей

С мужем боролось — не справился ни один:

Всех побеждал могучий владыка Джилгин!

Лучше домой возвращайся, вот мой совет», —

Молвила ханша. Хонгор воскликнул в ответ:

«Если уеду — убьет меня мой властелин.

Если останусь — убьет меня лютый Джилгин.

Думай не думай — конец повсюду один!»

Шеи прекрасной коснулся грозный кинжал.

«Скажешь теперь?» — И смертью кинжал

               засверкал

Крикнула бедная ханша богатырю:

«Не потому, что охота, тебе говорю,

А потому говорю, чтоб себя спасти:

Сабля за ханским престолом лежит, в углу.

Саблю возьми, богатырь, и меня отпусти».

Хонгор вернулся назад в покой золотой,

Пальцем одним потушил светильник святой,

Ханскую башню поверг в кромешную мглу

И, перейдя через тридцать и пять человек,

Правую руку Джилгину саблей отсек.

Храбрый Джилгин, окруженный

               зловещей тьмой,

Вскакивает, за кушак хватает его,

В сторону правого ада кидает его,

Но, всемогущих предков потомок прямой,

Хонгор стоит на мизинце правой ноги.

Снова в смертельную схватку вступают враги,

Снова могучий Джилгин хватает его,

В сторону левого ада кидает его, —

Отпрыск. Ширки и достойный сын Шикширги,

Хонгор стоит на мизинце левой ноги.

Оба теперь хватаются за пояса,

Каждый бросает другого через плечо.

В ханском покое неистовый шум поднялся,

Стало от их дыханий бойцам горячо,

Богатыри просыпаются, смотрят во тьму,

С твердой уверенностью говорят меж собой:

«Наш властелин, если вступит с кем-нибудь

                   в бой,

За ночь себя победить не даст никому.

Ляжем подальше, к стенам, — и вся недолга».

Хонгор, едва рассвело, поборол врага.

Хана Джилгина сунул в большую тулму.

Через плечо перекинул тяжкую кладь,

Даже не глядя на спящих богатырей,

Вышел, раскрыв чешуйчатых десять дверей,

Стал пробираться сквозь бесконечную рать…

Даже китайской иголке тонкой — и той

Некуда было воткнуться: с такой густотой

В Хонгрово тело впились наконечники пик!

Но богатырь к жестоким ранам привык,

Быстро он к сивому Лыске успел подойти,

Переломав наконечники на пути.

Приторочил он к седлу большую тулму,

Сел на коня, пустился в обратный путь.

Множество пик полетело вдогонку ему, —

В сивку вонзились, в Хонгрову спину и грудь.

Но посмотрите, сивко хангайский каков:

Вверх он проделал одиннадцать тысяч прыжков,

Вниз он проделал одиннадцать тысяч прыжков, —

И наконечники выпали сами собой.

Хонгор поехал знакомой уже тропой

И проскакал девяносто дней и ночей.

Нет ни людской, ни звериной жизни вокруг…

Топот коней к нему доносится вдруг:

Тридцать и пять догоняют его силачей,

А впереди летит богатырь Мал-Улан.

«Если одним ударом секиры своей

Всадника я не сражу, — кричит великан, —

Смерть от руки Джилгина тогда я найду,

В будущей жизни буду наказан в аду

Ханом Эрликом, великим судьей мертвецов!»

И обнажил он секиру — грозу храбрецов,

Между лопатками страшный нанес удар,

И зазвенела сталь, запылали, как жар,

Верхние две застежки тяжелой брони,

В разные стороны разлетелись они,

В спину железо вонзилось, и кровь бежит, —

Вытащить эту секиру с трудом удалось.

Хонгор помчался быстрее, делая вид,

Что не заметил удара… Пронзали насквозь

Хонгрово тело тысячи копий и стрел,-.

Хонгор не чувствовал их и дальше летел.

Богатыри, броня Джилгиновых дел,

Следовали неотступно невдалеке.

Вскоре дошло до того, что совсем похудел

Сивый скакун — драгоценный Оцол Кеке:

Жира не стало на шее, мозга в кости…

Хонгор тогда, поразмыслив, свернул с пути,

Спешился, Лыску пустил пастись на луга.

Мягкие травы бархата были нежней.

Вот, муравейников гуще, пыли плотней,

Алого Хонгра нагнало войско врага

И окружило семью кругами его.

Но запугать нелегко врагами его,

Хонгор один пойдет на безмерную рать!

Принял он бой — один, от своих вдалеке.

К этому времени сивый Оцол Кеке

Жиру немного успел на шее набрать.

Хонгор на сивке врезался в гущу врагов.

Тут, налетая спереди, сзади, с боков,

Хонгра пронзили четыре тысячи стрел,

Сивку пронзили четыре тысячи стрел!

Но по краям разукрашенных тебеньков,

Ниже сцепленья восьмидесяти колец,

Хонгор ударил звонко семь тысяч раз,

Хонгор ударил беззвучно семь тысяч раз

И закричал. Услыхав ездока, жеребец

Сделал прыжок — до самого неба взлетел,

Разом стряхнул четыре тысячи стрел

В разные стороны, будто ветер — листву.

Стрелы, что в спину вонзились Алому Льву,

Тоже рассыпались… День не считая днем,

Ночь не считая ночью, на сивке своем

Хонгор помчался, минуя вражеский стан,

И проскакал семью семь — сорок девять дней.

И переправившись через Арта-Зандан,

Въехал в пределы великой Бумбы своей,

В ханство, в котором блаженствует

               вольный народ.

У золотых, красоты несказанной ворот

Спешился Хонгор и развязал торока.

Хана Джилгина к высоким столбам привязал,

Богатырям караулить его приказал.

Начато пиршество. Буйно бежит арака.

Черной рекой, арза проступает росой

На семипядевых лбах… Говор, пение, звон…

И, опьяненные радостью и арзой,

Воины расположились на отдых, на сон,

Богатыри, как убитые, падали с ног.

Вскоре заснули все, до единой души.

Также заснули и те, кто Джилгина стерег.

Грозный Джилгин, в глубокой ночной тиши,

Спрыгнул на землю, четыре столба поломав;

Входит он в башню Джангра, владыки держав,

И размышляет, оглядывая бумбулву:

«Если свирепого Хонгра домой унесу,

Люди подумают: мщу я Алому Льву.

Если великого Джангра домой унесу,

Скажут, что к этому жадность склонила меня.

Если Шавдал унесу, эту ханшу-красу,

Скажут, что женщина соблазнила меня, —

Слава дурная пойдет обо мне по всему

Белому свету… Лучше, — решил он, — возьму

Красноречивого Ке Джилгана в полон!»

Сладко храпел златоуст — красноречья нойон.

Грозный владыка Джилгин склонился над ним,

Крепко связал, положил на плечо плашмя.

Вот он идет и торопится. Шагом одним

Он переходит узкую реку, двумя —

Реку широкую, — движется птицы быстрей…

Утром, едва проникло сиянье небес

В Джангрову башню, — полчище богатырей

Разом проснулось. Где пленник? Пленник исчез!

Джангар сказал: «Проверьте коней-бегунцов,

Наших проверьте богатырей-храбрецов!»

Быстрых коней проверяют — правилен счет.

Богатырей проверяют — недостает.

Славного Ке Джилгана. Пропал златоуст!

Алому Хонгру дворец показался пуст,

Он закричал, посреди кругов становясь:

«Сивка домчит еще раз, хотя долговяз,

Сивка пойдет еще раз, хотя и ленив!

Эй, коневод, оседлай Оцола Кеке!»

И коневод побежал к прозрачной реке,

Сивку привел, в дорогу его снарядив.

Сивка помчался, ветер опередив.

Там, где копыта ступали, — такой глубины

Ямы остались, что каждый потом гадал:

«Что там, колодцы заброшенные видны?»

Глина, которую жеребец раскидал,

Встала большими курганами вдалеке.

Красная пыль, которую поднял Кеке,

Радугою в небосвод уперлась потом.

Резвость хангайского Лыски была такова,

Что богатырь на седле держался с трудом.

Восемь недель проскакал он знакомым путем.

Вот засверкала Джилгинова бумбулва,

Под полуденным небом, под правым углом.

Спешился Хонгор, стянул железным узлом

Ноги коня, вступил, ненасытный, в покой,

Десять дверей открывая с силой такой,

Что полетели щепки… Зашел он едва, —

Пленник взглянул на него в глубокой тоске…

Мучила воина, альчик вертя на виске,[8]

Ханская знать, стараясь узнать, какова

Сила и хитрость Джангровых богатырей.

Но Ке Джилган не изменит присяге своей,

Страха не знает Бумбы суровый боец.

Не говорит ни единого слова боец.

«Дело какое тебя сюда завело?» —

Хонгор спросил златоуста и тяжело

Всей пятерней ударил его по щеке,

Чтобы запомнил навек, не давался в плен!

Сел он за стол от владыки невдалеке.

Молвил советник Джилгина Бадма-Зюркен —

Старец, предсказывающий событий черед

Ровно на сорок и девять весен вперед

И повествующий с правдою на устах

О сорока девяти минувших годах:

«Хонгрова сила — и спорить с этим нельзя —

Всемеро больше силы Джилгина, друзья.

Хонгрово счастье — и с этим спорить нельзя —

Всемеро меньше счастья Джилгина, друзья.

Сопоставляя достоинства эти, скажу:

Хонгор и наш господин помириться должны,

Поводов для неприязни не нахожу».

Хонгор ответил: «Я саблю вложу в ножны,

Если нелицемерны ваши слова, —

С ним помирюсь я. Не знаю лишь, какова

Воля Джилгина, что

        скажет ваш господин?» —

«Хонгор! Искать вражды не стану я.

Мир, Мир между нами!» — сказал

               владыка Джилгин.

В честь богатырского мира устроили пир.

В пору, когда рекой растекалась арза,

Джангар Богдо летит, как степная гроза,

Веет над ним пестро-желтый стяг боевой,

А за нойоном, как тучи в день грозовой,

Мчатся шесть тысяч двенадцать богатырей.

Всадники спешились у дворцовых дверей.

Ровно четыре тюмена знатных детей

Вышло коней принимать и встречать гостей.

Джангар вошел, о здоровье владыку спросив,

Сел на серебряный трон, величав и красив,

Как полнолунье пятнадцатого числа.

Вновь благодатной рекой арза потекла

От восходящих до заходящих лучей.

Не замечали дней, не считали ночей…

Молвил Джилгин всемогущий слугам своим:

«Джангру, которого чту я другом своим,

Всем, до единого, богатырям Богдо

Выдайте шубы, каких не видал никто».

С полдня до вечера выносили бойцы,

С полдня до вечера подносили бойцы

Шубы, каких никто не видал до сих пор…

Ханы потом повели такой разговор:

«Если на ханство могучий враг нападет,

Помощь окажем друг другу, начнем поход.

Если же будет война со слабым врагом,

То в одиночку такого врага разобьем».

И восхваления Лотосу произнеся,

Джангар простился, повел за спиной своей

Славных шесть тысяч двенадцать богатырей.

Их провожала свита Джилгинова вся.

Ветра быстрее помчались желтые львы.

Вскоре достигли дверей своей бумбулвы.

Снова семью расселись кругами они.

Радуясь, что примирились с врагами они,

Семьдесят языков собралось на пиру.

Ночью расходятся, чтобы сойтись поутру, —

И продолжается праздник из рода в род.

И в золотом совершенстве с этой поры,

В мире, в довольстве, в блаженстве с этой поры

Зажил могущественный богатырский народ.

Сказывают: на рассвете вечных времен,

В шумные дни благодатной черной арзы,

В самом разгаре великого торжества,

Вдруг пролились из очей владыки племен —

Славного Джангра — две драгоценных слезы,

Начали двигаться шелковые рукава

Справа — налево, слева — направо, поток

Горестных слез утирая. Мангасов гроза,

В недоуменье глядели друг другу в глаза

Воины Джангра. Тогда богатырь и пророк,

Правого круга глава, промолвил Цеджи:

«Милый мой Хонгор Алый! Не ты ли, скажи,

В трудных походах служил нойону конем,

В битвах не ты ли казался бронею на нем?

Так вопроси владыку счастливых племен,

Так разузнай, почему растаял нойон?»

Хонгор сказал: «Если, в правом сидящий кругу,

Не задавали вы Джангру вопросов пока,

Как же я с левой своей половины могу

Спрашивать?» Но в ответ на слова старика

Молвил Джилган — златоуст, украшавший пиры,

Красноречивейший воин, с которым никто

Не состязался в искусстве словесной игры:

«Дайте мне ваше соизволенье на то —

Я вопрошу, почему растаял Богдо!»

И перед всеми блеснули зубы его.

Сердцеобразные, красные губы его

Неописуемо вытянулись в тесьму.

Воины дали на то согласье ему.

Опорожнив троекратно свою пиалу, —

Сорок бойцов ее приподнять не могло б, —

И преклонив троекратно божественный лоб,

И на колени встав на пуховом полу,

Руки свои распластав, златоуст сказал:

«Не потому ли заплакали вы сейчас,

Что жеребенок ваш — рыжий скакун Аранзал —

Стал недостаточно быстроногим для вас?

Не оттого ли растаяли вы сейчас,

Что пестро-желтое ваше златое копье

Сделалось недостаточно метким для вас?

Может быть, вы скрываете горе свое,

Ибо шестнадцатилетняя госпожа

Стала для вас недостаточно хороша?

Не потому ли растаяли вы, нойон,

Что государство семидесяти племен —

Семьдесят стран, разбежавшихся далеко, —

Ныне для вас недостаточно велико?

Иль оттого, господин, растаяли вы,

Что провинились пред вами желтые львы —

Эти шесть тысяч двенадцать богатырей?

Не потому ли рыдаете, наконец,

Что показался вам ниже, темней и серей

Девятиярусный ваш многоцветный дворец?

С нами, нойон, поделитесь печалью своей,

И посвятите в причину безудержных слез,

И не взыщите с меня за такой допрос».

Месяцеликий нойон оглянулся кругом,

Слезы смахнул он чистым желтым платком,

Молвил героям своим, вздохнув глубоко:

«Так прославляли вы громко прозванье мое,

Что за пределами нашей земли далеко

Распространило оно сиянье свое.

И на меня человек замыслил напасть.

Он утвердил свою безграничную власть

Где-то на западе… Вот уже третий год

Гордый турецкий султан готовит в поход

Буйный табун своих холощеных коней,

Для настоящих сражений взращенных коней!»

«Сказывают, за конями такой уход:

Губы коней и копыта не знают воды,

Ибо живые тела расслабляет вода!

Через четыре года, сильны и тверды,

В сталь превратятся копыта. Хвосты скакунов,

Мягкие гривы — крыльями станут тогда!

Горе настанет для нас, для Бумбы сынов.

Десять раз тысяча белых богатырей

Сядут на быстрых коней, примчатся сюда

И нападут, покорят нас державе своей…

Если сумеем угнать холощеных коней, —

Минет нас это бедствие навсегда!»

Кончил владыка. Правого круга глава,

Молвил Цеджи-ясновидец такие слова:

«Замыслы предугадавший врага своего,

Может быть, вы нам укажете и того,

Кто совершит холощеных коней угон?»

«Есть у меня, — сказал повелитель племен, —

Эти шесть тысяч двенадцать богатырей.

Вы между ними славны грозою своей,

Вы, дорогие, как сердце, двенадцать львов,

Пестрые от многочисленных ран и швов.

Бились вы всюду, во всех закоулках земли,

Даже по краю кромешного ада прошли.

Славен ты в этой семье нетленной, Мингйан,

Первый красавец нашей вселенной — Мингйан,

Воин, привыкший к искусству сражений,

Мингйан! На золотистом коне, что сходен с горой,

Опережаешь ты на две сажени, Мингйан,

Ветер степной, а мысль — на сажень! Мой герой,

В путь отправляйся, готовься к делу войны.

Ты соверши холощеных коней угон,

Хана турецкого мне доставь табуны».

Плача, воскликнул Мингйан: «Великий нойон!

Вы поступаете несправедливо со мной.

Ханом когда-то я был, уголок земной

Принадлежал мне — многотюменный удел.

Гордой горою, названной Минг, я владел,

Имя которой с честью ношу до сих пор.

Разве не вы со мною вступили в спор,

Междоусобную брань затеяв со мной,

Длившуюся четыре недели подряд,

А не смогли подступиться к стене крепостной?

Разве не вы повернули тогда назад

Полчища ваши, которые гуще травы?

И несмотря на то, мой владыка, что вы

Прочь удалились, не причинив мне вреда, —

Глядя вам издали в спину, решил я тогда,

Что надо всеми, живущими под луной,

Станете вы господином. Свой угол земной,

Ханство покинул я — многотюменный удел,

Гору покинул, которой измлада владел!

Дочери нежной родителем раньше я был,

Мужем счастливым прекрасной ханши я был, —

Джангар, пришел я к вам, отказавшись от них,

Выбрав себе в семью только барсов одних,

И своего дорогого привел я коня.

Вами, владыка, принят с почетом я был,

В сан запевалы пожаловали меня!

В трудных сраженьях вашим оплотом я был,

Прежде была вам душа моя дорога.

Так почему же теперь на такого врага

Вы посылаете, Джангар, меня одного?

Нет у меня под этой луной никого,

Сгонит могучий противник со свету меня.

Йах! Ни сестер, ни братьев нет у меня!

Боги лишили сестренки младшей меня, —

Кто же накормит пищей горячей меня?

Младшего брата матушка не родила, —

Кто же вспомянет меня и мои дела?»

Так объяснял Мингйан в безутешных слезах…

«Мы в этой жизни — братья, когда же с тобой

В ханство прекрасного вступим на небесах, —

Вместе войдут наши души… На трудный бой,

Милый Мингйан, со спокойным сердцем лети.

У золотого моста, на степном пути,

Встречу тебя на сивом Лыске своем», —

Так обещал неистовый Хонгор ему.

Савар воскликнул: «Я смерть за тебя приму.

Братья мы в этой жизни, когда же пойдем

В ханство всего прекрасного, соединим

Души свои! Клянусь, и клятва чиста:

Милый Мингйан! У серебряного моста

Встречу тебя с темно-бурым Лыской своим».

И запевала, вняв голосам храбрецов,

Чашу наполнил, которую, говорят,

Семьдесят не поднимут сильных бойцов,

И осушил ее семьдесят раз подряд.

К белым ладоням прижал он десять своих

Пальцев могучих. Десять отваг боевых

Хлынули к горлу, готовые вырваться вдруг.

Сердце забилось. Он оглянулся вокруг,

Крикнул, неистовый, друзьям боевым:

«Если пролью богатырскую кровь свою —

Обогатится земля глоточком одним.

Высохнут кости мои в далеком краю —

Станет на горсточку праха богаче она…

Эй, коневод, оседлай моего скакуна!»

Между конями Джангровых богатырей,

В травах душистых, у холода чистых вод

Бегал Соловый. Привел его коневод

И оседлал у прекрасных дворцовых дверей.

Вышел Мингйан. Красота величава его!

Хонгор поддерживал под руку справа его,

Слева поддерживал под руку Савар его.

Вышел нойон с богатырской семьей своей.

Выслушав пожелания богатырей,

Благоухающие, как лотос в цвету,

Славный Мингйан вскочил на коня на лету.

Сразу на северо-запад погнал он коня.

На расстояние бега целого дня

Ставил свои передние ноги скакун,

Задние ноги ставил в дороге скакун

На расстояние в целый ночной пробег,

Если же сбоку смотрел на него человек, —

Чудилось: выскочил заяц из муравы,

Выскочил заяц и скрылся в листьях травы.

Так проскакал он месяц, ни дней, ни ночей

Не замечая… Взглядом холодных очей

Всадник окинул четыре конца земли.

Все еще башня Богдо виднелась вдали,

И показалась она ему по плечо.

«Вот уже ты проделал месячный путь,

А не ушел от родного дома еще!

Этак навряд мы достигнем чего-нибудь.

Разве, Соловый, бежать побыстрей нельзя?» —

Крикнул сердито Мингйан коню своему.

С гневом ответствовал конь, удила грызя:

«Мой богатырь! Я тебя никак не пойму.

Разве забыл ты, что башня — одно из чудес,

Ниже всего на три пальца синих небес?!

Можно ль за месяц уйти от нее далеко?

Слишком такое желание велико!

Крепче сиди, скакать — это дело мое!

Если перелетишь через тело мое, —

Брошу тебя, хозяина переменю.

Душу свою доверяй другому коню!

Если сумеешь, Мингйан, удержаться на мне,

Значит, имеешь ты право сидеть на коне,

Только тогда я скажу: мой хозяин хорош!» —

Молвил скакун, и в ржании слышалась дрожь.

И, прекратив курение табака,

Стиснул Мингйан бегунцу крутые бока.

Вихрем помчался, всадника радуя, конь.

Землю взрыхлял, по курганам прядая, конь.

Хвост приподняв, он скакал в летучей пыли,

Будто пугаясь комков зыбучей земли,

Что разбросал он копытами четырьмя.

Жаркие, долгие дни горели гормя,

И раскалило солнце пески добела, —

Мчался без устали конь в горячих песках.

Всадник с трудом удерживал повод в руках.

И натянул он, садясь позади седла,

Повод, да так, что согнулись вконец удила, —

Не помогало: выгибом шеи стальной,

Резким напором могучей клетки грудной

Снова ременный вытягивал повод скакун,

В день покрывал расстояние в несколько лун.

Справиться с этим конем не сумев, ездок

Так обратился к нему: «Потише беги,

Мой золотистый, долог наш путь и далек!

Силы свои береги, замедли шаги».

Слушать не стал своего хозяина конь,

Ветра быстрей поскакал отчаянный конь, —

Бега такого не видывал белый свет!

Так он скакал. И тогда показаться могло,

Будто в один ослепительный белый цвет

С лохматогрудой землей слились небеса.

Всадник примчался, когда еще было светло.

Видит он копий густые стальные леса.

Всажены копья в землю с такой густотой,

Что даже тонкой китайской иголке — и той

Места нельзя было бы между ними найти.

Славный Мингйан, рассекая древки на пути,

В самую глубь копейного строя проник.

В чащу стальную на два закроя проник.

Но золотисто-соловый на всем скаку

Молвил отважному своему ездоку:

«Воин! Копыта мои дошли до того,

Что наизнанку вывернутся они.

Дальше скакать не могу. Назад поверни».

И повернул богатырь коня своего.

Сказывают: когда, тоской обуян,

Свесив копье, назад возвращался Мингйан, —

Ясная, как луны золотое стекло,

Легкая, точно ласточкино крыло,

Нежная, как виденье при лунном луче,

Обликом напоминающая зарю,

С длинным кувшином на смуглом, прекрасном

                     плече, —

Девушка вышла навстречу богатырю

И поклонилась ему. «Сестрица, привет!» —

Всадник воскликнул. Зашевелились в ответ

Алые, сложенные сердечком уста. — Тщетно!

С гортанью связала язык немота,

Вымолвить слова красавица не могла!

Спешился всадник и в землю всадил копье.

Снял он подушку с узорчатого седла,

Девушку вежливо усадил на нее.

Губы разнял ей нагайки своей черенком,

И заглянул он в горло. Из горла извлек

Восемь иголок, поставленных поперек

Нежной гортани… Трубку набив табаком,

Девушке предложил затянуться дымком

И вопросил: «Чья вы дочь? Кто над вами глава?

Ясны, правдивы да будут ваши слова».

Очаровав улыбкою богатыря, Молвила:

«Правду, милый мой брат, говоря, —

Трудно мне с вами правдивой быть до конца.

Если же мы сговоримся — наши сердца

Счастье найдут и на грешной земле молодой!

Так приказал мне турецкий хан золотой:

„Если заметишь хотя бы единую тень

На стороне, где всегда занимается день, —

Мне сообщи, пред очами моими предстань“.

Восемь иголок воткнул он в мою гортань,

Чтоб не болтала… Пошла на разведку — и вот

Я увидала в средине жаркого дня

Красную пыль, упиравшуюся в небосвод,

Красную пыль, надвигавшуюся на меня.

„Сколько же сотен и тысяч скачет сюда

Ратей враждебных?“ — подумала я тогда,

И увидала я только вас одного.

Все позабыла, хочу сейчас одного, —

Знать я хочу: какой кобылицей рожден,

Конь-бегунец может быть красавцем таким?

Женщиною какой белолицей рожден,

Конный боец может быть красавцем таким?

Искре единой не стать пожаром вовек,

И в одиночестве не живет человек.

Воин! Душа моя — вашей душе сродни,

Соединим же наши грядущие дни,

Пусть наши судьбы станут единой судьбой!» —

«Мы у различных владык на посылках с тобой,

Сможем ли мы единое счастье найти,

Если мы вечно в разъездах, всегда в пути?

Где же мы встретимся, в разные стороны мчась?

Все же супругой назвать хочу я тебя.

Вот мой ответ: открой мне дорогу сейчас,

И на обратном пути захвачу я тебя, —

Молвил Мингйан. — Как поступишь? Решай сама!»

«Если мужчина просит — плохо весьма.

Но отказать ему — хуже в тысячу раз.

Вот мой ответ: открою дорогу сейчас.

Если сумеете вы проехать по ней,

То поезжайте, желаю вам долгих дней,

А не сумеете — оставайтесь со мной».

И расстегнула бешмет из шелков дорогих.

Девять под ним оказалось бешметов других,

В самом последнем имелся карман потайной.

Вынула девушка черный ключик стальной,

В сторону копий густых взмахнула ключом.

И появилась тропа, шириною в ушко

Тонкой иголки. Мингйан, вздохнув глубоко,

Больше не спрашивал девушку ни о чем…

Бумбе-стране помолившись, вскочил на коня.

Молвил Соловому:

        «Ты выручай меня,

Я по такой тропиночке ввек не пройду!»

И золотую Мингйан отпустил узду.

И, золотой не чувствуя крепкой узды,

Славный скакун пошел по следам паука —

Десятилетней давности были следы,

Полз он дорогою маленького жука —

Двадцатилетней давности были следы,

Сквозь наконечники полз он узкой тропой,

Еле ступал на цыпочках черных копыт

И, наконец, оставил тропу за собой.

Девушка смотрит — душа у нее кипит!

Наземь кувшин высокий швырнула в сердцах,

Ножками топоча, закричала в слезах:

«Ах, поступила сейчас бестолково я!

Ах, упустила красавца какого я,

Ах, упустила, счастье свое погубя.

Этой тропинкой, думала я про себя

Ты не сумеешь пробраться, красавец мой!

Ну, так и быть! С исполненьем задуманных дел

Благополучно к себе возвращайся домой,

В милую Бумбу — людского счастья предел!»

Дальше помчался. Возникла гора перед ним,

И на вершине покоились небеса.

И, на вершину взобравшись, взглядом одним

Воин окинул четыре конца земли.

Красная башня, как пламя, пылала вдали.

Всадник, покинув копий стальные леса,

«Это и есть турецкого хана дворец!» —

Молвил себе самому луноликий боец

И скакуна пустил на зеленый простор,

К водам прохладных потоков, и сам развел,

Жимолости наломав, высокий костер,

Чаю сварил, чачир над собой развернул

И, раскрасневшись, точно сандаловый ствол,

И растянувшись, как цельный ремень, — заснул.

И молодой богатырский сон, говорят,

Длился тогда сорок девять суток подряд.

Утром, в начале пятидесятого дня,

Он пробудился от сна. Посмотрел на коня:

Конь посвежел на зеленом лоне земли.

Будто сейчас только с пастбища привели!

И превратил коня в жеребенка Мингйан,

Сразу себя превратил в ребенка Мингйан,

В мальчика вшивого: только висок почеши —

Станут десятками падать черные вши,

А почеши затылок — из-за ушей

Не сосчитаешь, сколько выпадет вшей!

И в государство турецкого хана вступил.

Ехал шажком, жеребенка не торопил.

Там, где давали побольше, там ночевал,

Там, где давали поменьше, там он дневал…

Так постепенно вперед продвигался юнец,

Ханская башня зажглась перед ним наконец.

И своего жеребенка пустил на луга,

Бурку надел и пробрался в башню врага.

Прежде всего, в конюшню вошел мальчуган.

Он увидал: прекрасны кони бойцов!

Равен горе — самый маленький из бегунцов.

Ездил на Куцем отважный Уту Цаган.

Было обычаем: до середины дня

Пышным, ворсистым ковром покрывать коня,

После полудня до вечера — гладким ковром…

Мальчик хотел пробраться к нему, но кругом

Люди стояли — начальники воинства все,

Определяли коня достоинства все.

Так оценила коня турецкая знать:

Сможет он за день пройти многомесячный путь.

Если погонится Куцый за чем-нибудь, —

Все, что живет на земле, сумеет догнать.

И порешили: нет на земле ничего,

Нет никого, кто сумел бы догнать его!

Мальчик под брюхом коня проползти поспешил,

И не заметил никто уловку его.

В зубы коню заглянул — и сразу решил:

Этот скакун догонит Соловку его…

Он увидал: на другой стороне двора

Высится конь, по прозванью Ерем Хара,

Конь Тёгя Бюса, рожденного в облаках.

Он увидал: содержится в холе скакун,

Коврик на нем, стоит на приколе скакун,

Ватным арканом привязан, чтоб на ногах

Не было ссадин… Около скакуна,

Вдумчиво глядя, стояла турецкая знать

И порешила, что сокола-скакуна

Беркут могучекрылый не сможет догнать,

А балабан, обгонявший степные ветра,

Вздумает с этим конем в состязанье пойти, —

Ночью начнет — отстанет в начале утра,

Из виду конскую пыль потеряв на пути…

Спрятался мальчик под брюхом Ерем Хара,

И не заметил никто уловку его.

Только турецкая знать ушла со двора, —

В зубы коню заглянул. Соловку его —

Сразу решил он — догонит Ерем Хара!

В зубы заглядывал каждому скакуну —

Не были прочие кони Соловки сильней.

«Дай-ка теперь на тюмен скакунов я взгляну,

На пестро-желтых, на холощеных коней,

На бегунцов, которых я должен угнать,

Чтобы на Бумбу не двинулась вражья рать».

Мальчик с горы побежал. Оказалось, внизу,

За девятью заборами, в крытом базу,

Сделанном из самородных белых камней,

За девятью вратами держали коней.

Через ущелье в семьдесят пик высотой,

Вырубленное в гранитной горе крутой,

И под охраной тюмена грозных бойцов

В полдень сгоняли на водопой бегунцов.

В сутки поили коней один только раз…

После осмотра подробного порешив,

Что невозможно разрушить каменный баз,

Случая выждать удобного порешив

У водопоя, Мингйан к жеребенку пошел

И на задворках в бурьяне Соловку нашел.

И, словно знамя, серебряный хвост приподняв,

Молвил Соловко — мечта владык и держав:

«С вестью какой бесприютной пришел мальчуган?»

Обнял Соловку Мингйан, воскликнул Мингйан:

«Вижу теперь, как поможет мне Бумба-страна!

Быть родовитым не то, что быть сиротой…

Непобедим турецкий хан золотой.

Два превосходных есть у него скакуна, —

Каждый из них тебя догонит всегда!»

Крикнул скакун: «Разве прибыли мы сюда,

Чтобы кормиться объедками с ханских столов?

Думаю, что не так мы должны поступать.

Ты мне скажи, мой хозяин, без лишних слов:

Как ты решил: отступать или наступать?

Верю: найдется скакун, догонит меня.

Но, мой хозяин, где же ты видел коня,

Что совладал бы с бездной уверток моих?

Тысячу знаю мелких уловок одних!»

И сговорились Мингйан и славный скакун:

У водопоя, выбрав удобный миг,

Дело решить и в полдень угнать табун.

И в паука превратился мальчик тогда

И превратил жеребенка в альчик тогда…

Через ущелье тайной гранитной тропой

Буйные кони примчались на водопой,

К девственно-белой влаге нагорных ключей.

За табуном следили войска силачей…

Были потоки воды, как небо, чисты, —

Губ и копыт не мочили кони в ключах.

Воин взглянул — у него потемнело в очах:

Недалеки уже гривы коней и хвосты

От превращения в крылья, копыта — в сталь.

И человеческий облик принял Мингйан.

Он заорал, сотрясая горную даль,

Он заорал, сотрясая небесную синь,

Он заорал, обтрясая седой океан,

Грозным, великим голосом диких пустынь.

И заорал он еще раз над крутизной

Грозным, великим голосом чащи лесной.

Сказывают: когда заорал богатырь,

Лопнул у тигра оглохшего желчный пузырь…

Кони, запрядав от окрика смельчака,

Перепугавшись, восставив хвосты в облака

И растоптав многотысячные войска —

Мощную стражу свою — понеслись на восток.

Сел на Соловку Мингйан, и когда ездок

За табуном пустился, — казалось не раз:

Многотюменное войско скачет сейчас,

А приглядеться — мелькает один лишь Мингйан,

И перед всадником, ужасом обуян,

Мчался табун, будто брезгуя прахом земным,

Облако пыльное следовало за ним.

От развевавшихся тонких конских волос

Пение скрипок и гуслей над миром неслось.

Сказывали: турецкий хан золотой

Кушать изволил тогда свой полуденный чай.

Чашку откушал, вторую, перед собой

Третью поставил — но чай пролился невзначай.

«Видел я сон в одну из недавних ночей.

Будто бы со стороны восходящих лучей

Ада исчадье, шулмус явился ко мне.

Из-за величия наших пышных пиров

Я позабыл об этом ужасном сне.

Люди, каков над нами небесный покров?

Ну-ка, взгляните!» Пришел с ответом слуга:

«Мой повелитель! Багряной пыли дуга

Обволокла нашу землю и небеса».

Важный с престола турецкий хан поднялся,

Мимо дрожащих прошествовал богатырей,

Через тринадцать распахиваемых дверей

Вышел наружу, взглянул на восток и сказал:

«В сторону Джангра кто-то угнал боевых

Добрых коней, коней пестро-желтых моих!»

И расспросить охрану султан приказал.

«Чудилось нам, — отвечала охрана тогда, —

Будто напали стотысячные войска, —

Но одного заметили мы ездока».

И, по приказу турецкого хана, тогда

Богатыри государства явились к нему.

«Э, значит, есть еще в этом мире кому

С нами тягаться!» — послышались голоса.

Молвил султан: «Державы турецкой краса,

Угнаны все пестро-желтые скакуны

В сторону Джангра, в сторону Бумбы-страны.

Должен быть пойман угонщик, доставлен живым».

И приказали тогда коневодам своим

Храбрый Цаган и тенгрия сын — Тёгя Бюс,

Чтоб оседлали коней… Совершенной на вкус

Выпив арзы, бойцы понеслись на восток.

А в это время Мингйан, удалой ездок,

Минул железных копий густые леса:

Всё растоптал табун, когда ворвался!

Чудилось: чащу древков повалил ураган!

Вскоре нагнал исполина Уту Цаган,

Меч обнажил он, хотел Мингйана рассечь,

Но великану помог Соловко тогда:

Он увернулся быстро и ловко тогда,

Воздух рассек Цагана кованый меч…

И поскакал быстрее соловый скакун,

И замелькали пред ним копыта коней —

Мчался десятитысячный буйный табун!

Так проскакали сорок и девять дней.

Мост промелькнул золотой, серебряный мост,

Вот уже башня великого Джангра видна,

Вот уже листья травы в человеческий рост…

Слышит Мингйан слова своего скакуна:

«Сбей одного из врагов и возьми на копье».

Тут показал Соловый уменье свое:

Только преследователи напали вдвоем —

Он извернулся и сжался в теле своем.

Поднял Уту Цагана Мингйан на копье

Вместе с его желто-пестрым куцым конем.

Тенгрия сын, Тёгя Бюс, в молодом пылу,

Прямо в Мингйана пустил из лука стрелу.

В шею Соловки могла бы вонзиться стрела,

Но роковую стрелу зубами поймал

Опытный всадник и надвое разломал.

Крикнул скакун Тёгя Бюса, грызя удила:

«Этому всаднику ты не уступишь ни в чем.

Недруг не лучше тебя владеет мечом.

Богатыря спасает Соловко его,

Эта увертка, эта уловка его, —

Так порази же четыре копыта коня!»

Прянула с лука и полетела стрела,

Взвизгнула тонко и засвистела стрела

И поразила четыре копыта коня. Молвил скакун:

«Горек жребий суровый твой.

Ранен в четыре копыта Соловый твой!

Только до вечера следующего дня

Я продержусь, а там — не сердись на меня.

Вижу теперь, богатырь, что вправе ты был

Горько печаловаться на сиротство свое,

Плакать и жаловаться на безродство свое,

Эх, чуженином в Бумбе-державе ты был.

Джангровы люди пируют в отчизне своей.

Что за нужда им скорбеть о жизни твоей?

Где твои львы, где братья твои по борьбе?

Видимо, лгали, когда поклялись тебе

Ждать у мостов. Куда там! И выехать лень!»

И на другой, к закату клонившийся, день

Бедный Соловко лишился последних сил.

На седока Тёгя Бюс наскочил опять.

Пику стальную в тело Мингйана вонзил,

Шею коня он заставил Мингйана обнять.

Освободился Цаган. И тогда вдвоем

На запевалу Бумбы напали, живьем

Взяли, свалив посреди дороги его.

Крепко связали руки и ноги его,

И на коня посадили к движенью спиной,

И поскакали назад — к державе родной,

Десятитысячный буйный табун погнав.

В башне великого Джангра, владыки держав,

В самом разгаре пира, — героям своим

Голосом звонким крикнул старый Цеджи:

«Посланный в чуждую землю, ваш побратим

Бумбы родной вчера перешел рубежи.

Но у мостов не нашел подмоги Мингйан,

Едет спиною к обратной дороге Мингйан.

Что же предпримет теперь богатырский стан?»

Савар Тяжелорукий, что справа сидел,

Бурого Лыску велел оседлать своего.

Хонгор кречетоокий, что слева сидел,

Сивого Лыску велел оседлать своего

И говорил, посреди бумбулвы становясь:

«Все-таки Лыско дойдет, хотя долговяз,

Все-таки Лыско домчит, хотя и ленив!»

Кони помчались, ветер опередив,

Воины выполнят обещанье свое!

Выехал Хонгор, держа золотое копье,

Савар стальной — у него тяжела рука —

Выехал, взяв одну лишь секиру с собой.

С песней, плечо о плечо, помчались на бой,

И быстрота скакунов была велика.

Бурого Лыску Савар за гриву схватил,

Так он сказал ему: «Лыско мой дорогой,

Я за тебя, жеребеночка, заплатил

Тысячу, тысяч кибиток — в надежде такой:

„Может быть, выйдет конь из него неплохой…“

Завтра, к началу сиянья утренних звезд,

Должен быть, Лыско, настигнут тобой Тёгя Бюс

Прежде, чем он переправится через мост.

Если же ты, скакун, опоздаешь — клянусь:

На барабан натяну я шкуру твою.

Ребра твои превращу в докуры, скакун.

Чаши из черных твоих копыт сотворю.

Слово мое запомни, бурый скакун.

Видишь, целую секиру свою на том».

Бурый скакун отвечал ездоку своему:

«Савар, теперь полечу я, как брошенный ком.

Если не сможешь в своем усидеть седле,

Я не вернусь к тебе! В ездоки не возьму,

Если растянешься на бугристой земле!»

И поскакал, как вихорь степной, бегунец,

И на рассвете следующего дня

Савров скакун Тёгя Бюса настиг наконец.

Только раздался могучий топот коня,

Тенгрия сын, Тёгя Бюс, оглянулся назад,

Встретил он Савра Тяжелорукого взгляд,

Грозной секиры двенадцать лезвий горят!

И поскакал Тёгя Бюс к воротам моста.

Крикнуть хотел — не могли раскрыться уста:

Савар примчался горячей мысли быстрей,

Спину рассек ему Савар секирой своей,

И отскочило железо секиры, звеня,

И, потеряв сознание, к гриве коня

Всадник припал, как будто зарылся в траву,

И превратилась вселенная в синеву

И закружилась в круглых очах его.

Савар, схватив за подол врага своего,

Наземь свалил посреди дороги его,

Крепко скрутил он руки и ноги его.

А скакуна Тёгя Бюса повел в поводу.

Видит: вдали, на мосту, у всех на виду,

Хонгор Багряный, выполнив слово свое,

Поднял Уту Цагана с конем на копье,

Руки Цагана железным узлом стянул!

Освободился Мингйан и назад повернул

Угнанных у турецкого хана коней.

Спешились разом два великана с коней

И заключили Мингйана в объятья свои.

Хонгор воскликнул: «Мингйан! Мы — братья твои,

Не потому забыли мы про тебя,

Что сиротою ты стал, Богдо возлюбя,

И про тебя забыли мы не потому,

Что родовиты мы сами в своем дому!

Из-за величия пиршеств, из-за реки

Буйной арзы, благодатной, хмельной араки,

Клятву забыли, но дружба наша верна!»

И впереди пестро-желтого табуна

Пленникам к башне Богдо бежать повелев,

Савар, Мингйан и Хонгор, неистовый Лев,

К ставке своей поскакали мысли быстрей.

Спешились у чешуйчатых, светлых дверей.

К белым седельным лукам прикрепили коней,

Освободили пленных своих от ремней

И распахнули двери. Со всех сторон

Дробный посыпался колокольчиков звон.

В башню вступили где восседает нойон.

Разом склонили головы долу они,

И поклонились трижды престолу они,

И по своим расселись они местам.

Перешагнув через двести отборных бойцов,

И растолкав четыреста черных бойцов,

И надавав пощечин почти семистам,

Пленники сели в башне владыки Богдо.

Джангру они поклялись: «Великий Богдо!

На рубеже, где вспыхнут пожары войны,

Мы разольемся большим океаном твоим.

Будем конями служить великанам твоим.

Станем заплаткой твоей великой страны,

Только прими нас в цветущее ханство свое,

Только прими нас, нойон, в подданство свое».

«Пусть я владыка бессмертных племен земных, —

Джангар сказал, — но сперва попросите моих

Грозных богатырей, закаленных в боях

И воевавших во всех подлунных краях».

Тяжелорукий Савар поднялся тотчас.

«Вот наш подарок бойцам, просящим у нас! —

Руку к щекам силачей приложил, и само

Бумбы родной на них появилось клеймо, —

Хану турецкому передайте привет

И доложите: на год и тысячу лет

Стала подвластной Джангру ваша страна,

И ежегодную дань высылайте сполна». —

Так он сказал. И подданных новых своих

Джангар отправил домой, обещая мир

И возвратив турецких коней боевых.

Прерванный было наново начался пир…

До бесконечности продолжались пиры,

Бумба-страна воссияла из рода в род.

И в золотом совершенстве с этой поры,

В мире, в довольстве, в блаженстве с этой поры

Зажил могущественный богатырский народ.

В пору, когда во славу обильной арзы

Клики гремели всей богатырской семьи,

Джангар сказал, не стыдясь внезапной слезы:

«Счастливы мы сегодня, друзья мои, —

Завтра, быть может, народы Бумбы святой

Будут раздавлены чужеземной пятой.

Знайте: под правым углом заходящих лучей

Мощного хана Кюрмена лежит страна.

Войско его состоит из одних силачей.

Некогда он покорил себе племена

Хана Узюнга — родного отца моего.

Ныне, когда в государствах мира всего

Имя мое прославляют, державу мою, —

Возненавидел он громкую славу мою.

Он говорит: „На бугристой тверди земной

Слишком прославлен Джангар,

             единственный сын

Воина, некогда покоренного мной“.

Бумбу задумал завоевать властелин, —

Надо нам хана Кюрмена забрать в полон».

Справа сидящий, воскликнул Алтан Цеджи:

«Кто же поедет за ним? Нойон, укажи!» —

«Славный Мингйан поедет, — сказал нойон. —

Главный певец богатырского пира, Мингйан,

Первый красавец подлунного мира, Мингйан,

Ты полетишь на крепком соловом коне,

Ты приведешь Кюрмена живого ко мне!»

Молвил Мингйан, снимая шишак золотой:

«Помните, Джангар, пришел я к вам сиротой,

Вотчину бросив свою, людей и стада.

Вы, осчастливив меня, сказали тогда:

„Будешь ты нежной усладой бойцов моих,

Будешь ты первым из первых певцов моих…“

Вот оно, Джангар, сказалось безродство мое!

Как вы решились послать меня одного

В край чужеземный, забыв про сиротство мое!

Нет у меня под этой луной никого,

Сгонит могучий противник со свету меня.

Йах! Ни сестер, ни братьев нет у меня, —

Что выходили бы вместе, встречая меня,

Что напоили бы чашкою чая меня!»

И зарыдал он, горем своим обуян.

«О запевала Бумбы, красавец Мингйан! —

В ставке раздался голос Алтана Цеджи. —

Ты поезжай, за судьбу свою не дрожи.

Если сумеешь — захватишь Кюрмена живым,

А не сумеешь — с прекрасным даром своим

Даже в плену будешь первым из первых певцов!»

Поднял Мингйан, услыхав слова старика,

Желтую чашу: семьдесят сильных бойцов

Вряд ли поднимут ее! Шумит арака

В теле могучем, сжата в кулак рука, —

Крикнул, неистовый, друзьям боевым:

«Если пролью богатырскую кровь свою —

Обогатится земля глоточком одним,

Высохнут кости мои в далеком краю —

Обогатится горсточкой праха всего…

Эй, коневод, побеги скорей на луга,

Эй, коневод, оседлай Алтана Шарга

И приведи сюда скакуна моего!»

В травах душистых, у холода чистых вод,

Бегал Соловый. Привел его коневод

И оседлал у чешуйчатых светлых дверей.

Добрый скакун снаряжен по законам страны.

Вот попрощался Мингйан с нойоном страны.

Выслушав пожелания богатырей,

Благоухающие, как лотос в цвету,

Славный Мингйан вскочил на коня на лету.

Перевалил Мингйан курган-перевал, —

Холмик заметил. Остановился на нем,

Спешился, перед соловым уселся конем,

Повод к седлу привязал он и зарыдал.

Видит он: что-то чернеет в тумане степном.

Это несется Цеджи на Улмане своем.

Знают во всех государствах света его!

Вот развеваются полы бешмета его

Над скакуном, развевается борода…

«Бедный Мингйан мой, — сказал он, — иди сюда»

И, на колено правое посадив,

В правую щеку Мингйана поцеловал,

И, на колено левое посадив,

В левую щеку Мингйана поцеловал.

«Я помогу тебе, милый Мингйан, — он сказал. —

Огорожу тебя, славный певец, от беды.

На девяностые сутки своей езды

Первого ты повстречаешь врага, — он сказал. —

Это — небесный верблюд, по прозванью Хавсал.

Если скрипит он зубами, пищу жуя, —

Пышет во рту десятиязыкий пожар.

Здесь, богатырь, и нужна умелость твоя:

Должен ему нанести ты смертельный удар!

Дальше проскачешь три месяца по полю ты,

Три величавых заметишь тополя ты.

Выйдет к тебе пятьсот невесток и дев.

Яства на тысячу разных вкусов у них,

Лица — святых, но сердца — шулмусов у них!

Выход один: на красавиц не посмотрев,

Повод коня отпусти — Алтана Шарга:

Он уже знает, как унести от врага.

Минет еще три месяца, — встретишь в степи

Двух желтокрылых ужасных ос… Поступи

Так же, как прежде: дай волю Алтану Шарга,

Помни: Соловому жизнь твоя дорога.

Если живым доедешь до ставки врага —

Помни: живет у Кюрмена девица одна,

Ханши служанка. Ей можешь открыться: она

Джангрова родственница и ханская дочь.

Должен ты свидеться с ней: сумеет помочь!»

Так ясновидец сказал. Приложив сперва

К белому лбу священный мирде-талисман,

Мудрый Цеджи произнес такие слова:

«Да повернешь, по обычаям предков, Мингйан,

Повод коня золотой. Победив в бою,

Да возвратишься ты в Бумбу, страну свою!»

Сели богатыри на могучих коней.

Мудрый провидец пустился в обратный путь.

Резвый Соловый помчался, выпятив грудь,

Не замечая ночей, не считая дней,

Надвое силой дыханья деля траву.

Красная пыль поднялась, уперлась в синеву.

Так богатырь девяносто дней проскакал.

Близилось время к полудню. Увидел Мингйан:

Мчится к нему небесный верблюд Хавсал,

Десять огней полыхает в огромном рту.

Резвый Соловый, ужасом обуян,

Остановился, весь в холодном поту.

Голову поднял Мингйан скакуна Шарга,

Повод его золотой к седлу привязал,

С черной нагайкой своей побежал на врага.

Справа пытался Мингйана схватить Хавсал, —

Кинулся влево Мингйан и одним прыжком

Между горбами двумя оказался верхом.

Морду направо сворачивает Хавсал, —

Влево тогда наклоняется богатырь.

Морду налево сворачивает Хавсал, —

Вправо тогда наклоняется богатырь.

Вынул Мингйан смертоносный меч из ножон,

Сталью взмахнул — у верблюда

             лоб размозжен,

Падает он с окровавленной головой.

Вот он покрыл половину степи вековой,

Перегораживая девяносто рек.

Чтобы скорее пройти, богатырь отсек

Голову; срезав горбы, зажарил потом

И, подкрепившись, поехал прежним путем.

Ровно три месяца мчался по полю он.

Три величавых заметил тополя он.

Девушки, жены выходят из тени к нему.

Яства несут, и доносится пенье к нему:

«Голод, старший наш брат, утолите вы,

Жажды великий пожар погасите вы!»

Вспомнил Мингйан разумного старца слова,

Волю Соловому дал. Запрядал сперва,

Будто бы перепугавшись, Алтан Шарга,

В ужасе мнимом отпрянул на два шага,

На небо прыгнул одиннадцать тысяч раз,

Наземь он спрыгнул одиннадцать тысяч раз,

Не дал опомниться женам, скрылся из глаз!

И повторяли бесовки в досаде тогда:

«Мы на дорогах стояли в засаде всегда,

Целый тюмен приходил — мы хватали тюмен,

Десять тюменов — и тех забирали в плен.

Если сумел он ловкостью нас превзойти,

Если сумел он уйти — пускай на пути

Больше не встретит преград, не встретит засад,

Благополучно да возвратится назад!»

И, прославляя создателя Бумбы своей,

Дальше помчался Мингйан. Когда же ездок

К цели приблизился на девяносто дней,

Дождик закапал. Затрепетал ветерок,

Блестки рассыпались радужной полосы,

И, беспрерывно меняясь местами, вдали

Тучи, две черные тучи по небу шли

И превращались в две желтокрылых осы.

«Предупреждал об этом провидец меня», —

Вспомнил Мингйан. Отпустил он поводья коня,

И поскакал золотоволосый его.

Снизу пытались ужалить осы его —

Делал он вверх одиннадцать тысяч прыжков.

Сверху пытались ужалить осы его —

Делал он вниз одиннадцать тысяч прыжков.

Изнемогая, свалились тогда с высоты

Желтые осы, ушибли свои животы.

К ним возвратиться Мингйан повелел коню.

И желтокрылых тварей он предал огню.

И, помолившись творцу родимой страны,

Воин подумал: «Победа! Теперь не страшны

Недруги, названные святым стариком…»

И натянул он ремни золотой узды,

И полетел жеребец, как брошенный ком.

После двенадцатидневной быстрой езды

Гору плешивую всадник увидел вдруг

С белой вершиной, лицом обращенной на юг.

Всадник взобрался наверх, чумбур растянул,

Ноги Соловки согнул, на землю взглянул

Взором пронзительным кречетовых очей.

Он увидал: под углом заходящих лучей

Высится башня, похожая на орла,

Перед полетом расправившего крыла,

Светятся окна из огненного стекла,

И в небосвод упираются купола…

«Кто же владелец башни, — подумал Мингйан, —

Видимо, тоже один из властителей стран,

Видимо, тоже один из могучих владык,

Видимо, тоже отважен, богат и велик.

Разве такого смогу победить врага?»

Так вопрошая, плакал прекрасный Мингйан.

Крупные слезы текли — за серьгою серьга.

С белой вершины сошел, наконец, великан.

Он отпустил своего Алтана. Шарга

К водам прохладных ключей,

            на зеленый простор.

Вырвал сандаловый ствол и развел костер,

Чаю сварил, навес над собой развернул,

И, раскрасневшись, как жимолость,

               воин заснул

И на земле растянулся, как цельный ремень.

И молодой богатырский сон, говорят,

Длился тогда сорок девять суток подряд.

Только лишь пятидесятый начался день,

Воин проснулся. Взглянул он прежде всего

На скакуна своего — и не верит глазам:

Кажется, с пастбищ сейчас привели его!

И подошел он к ручью, погляделся: и сам

Стал он таким же, каким перед выездом был.

И засмеялся, печали свои позабыл,

И превратил коня в жеребенка потом,

И превратил он себя в ребенка потом,

И в государство хана Кюрмена вступил.

Ехал впритруску, двухлетку не торопил.

Там, где давали побольше, там ночевал,

Там, где давали поменьше, там он дневал.

Прибыл в цахар, когда еще было светло.

Ясная, как луны золотое стекло,

Вышла девица: видимо, в башне жила.

Остановил он коня, чтобы мимо прошла,

Но побежала девица навстречу ему.

Он поскакал, чтоб осталась она позади, —

Рядом бежит, обращается с речью к нему:

«Старший мой брат, не спеши, мой нойон, погоди,

С благополучным приездом поздравлю тебя

И безошибочно к цели направлю тебя», —

«Девушка, с виду кажетесь кроткою вы,

А посмеяться непрочь над сироткою вы,

Над мальчуганом без матери, без отца.

Если, девица, для шуточек вздорных вам

Недостает покорного молодца,

Трудно ль такого найти средь

             придворных вам?» —

С гневом притворным ответствовал мальчуган.

«Сразу тебя признала я, славный Мингйан,

Первый красавец вселенной! Ты — исполин

Бумбы нетленной, и Джангар — твой властелин

Послан сюда нойоном на гибель врагу.

Можешь открыться мне, воин, я помогу».

«Верно, — Мингйан отвечал, не слезая с коня. —

Послан я Джангром сюда, нойоном своим.

Верно и то, что Мингйаном зовут меня.

Должен я Джангру доставить Кюрмена живым.

Что предпринять? Помогите, красавица, мне.

С хитрым врагом помогите справиться мне».

«Та, про которую, мой прекрасный Мингйан,

Мудрый Цеджи тебе говорил, это — я.

Все расскажу тебе, ничего не тая.

Этот Кюрмен — воистину сильный хан,

Этот Кюрмен — один из могучих владык,

Принадлежит ему света четвертая часть.

Ханский очир, железную ханскую власть,

Белый Мудрец охраняет — древний старик.

Как-то в один из тихих степных вечеров

Вышел из башни старик. На звездный покров

Он посмотрел и, вернувшись, хану сказал:

„Видишь, оттуда, — и на восток указал, —

Воин великого Джангра прибыл уже.

Ханство в опасности. Будем настороже“.

„Кто же из этой забытой на тверди земной,

Слабой страны Узюнг-хана,

           разгромленной мной,

Кто же со мною вступить осмелится в спор?

Правду всегда говорили вы до сих пор,

Даром провидца мой просветляя народ,

Все, что случится, ведали вы наперед.

Ваши слова — не пустые слова ли теперь?

Мудрости вашей года миновали теперь,

Старости вашей теперь наступили года!“

Так и не принял хвастливый Кюрмен тогда

В бедный свой ум старика разумного речь.

Старец не смог властелина предостеречь.

Вот почему я встречаю тебя, Мингйан!

Если ты снимешь с Кюрмена мирде-талисман —

Станет слабее дитяти грозный Кюрмен,

И ничего не стоит взять его в плен;

Если не снимешь — никто не осилит его

Между двуногими нашего мира всего.

Ночью приди на пиршество богатырей

И, превратив дорогого коня своего

В косточку, альчик,

        оставь у наружных дверей.

Если ты снимешь обличье Будды с груди —

Хана вяжи; не снимешь — к ногам припади

И попроси, чтоб испытывать начал тебя,

Лучшим из лучших певцов назначил тебя.

Духом не падай, надейся на помощь мою».

И возвратилась девица к себе домой.

Славный Мингйан в безмолвной тиши ночной

Чудо содеял: себя превратил в змею

И ко дворцу Кюрмена тотчас же подполз.

Мимо наружной и внутренней стражи прополз,

Щелку нашел он и юркнул в ханский покой.

Перед иконой горел светильник святой,

Отсвет его на стене над престолом дрожал,

А на священном ложе Кюрмен возлежал,

И не поймешь его — спит он или не спит.

Острый булат на груди, как солнце, слепит,

Слева от хана левый находится ад,

Справа от хана правый находится ад,

Барс и гиена с обеих сторон стоят,

Прыгнут — ничто не сумеет тебя спасти.

Смотрит на них Мингйан, и дрожит Мингйан,

Что-то заныло в груди, заныло в кости,

Горько заплакал он, ужасом обуян.

Долго поднять испуганных взоров не мог.

Поднял — и что же? Видит: паук-осьминог

С ханской груди снимает святой талисман.

Понял Мингйан: перед ним не простой паук!

Спрыгнул паук — превратился в девушку вдруг.

Разом знакомку свою признает Мингйан!

Девушка направляется к богатырю

И на него надевает святой талисман.

«Воин, запомни то, что сейчас говорю:

Барс и гиена заснули, не встанут, поверь;

Их усыпила я на сорок суток теперь;

Я до рассвета должна расстаться с тобой:

Выйду, вступлю со стражей внутренней в бой,

Ты же, по правилам веры, в ночной тиши,

Дело благое свое, Мингйан, заверши

И постарайся покинуть башню к утру».

Вышла. Мингйан испил благодатной арзы.

Огненная вода разлилась по нутру,

Вспыхнули в зорких глазах зарницы грозы.

Соединил для молитвы ладони Мингйан,

И поклонился грозной иконе Мингйан,

И потушил светильник пальцем одним,

И, подойдя к владыке, склонился над ним,

И закричал он, вынув булат из ножон:

«Будешь, Кюрмен, не моей рукой поражен —

Это великий Джангар тебя покарал!»

С этим вонзил он в живот блестящий булат

И повернул его семьдесят раз подряд.

От неожиданной боли Кюрмен заорал,

Бросил с размаху противника в правый ад —

Тот устоял на мизинце правой ноги.

Бросил с размаху противника в левый ад —

Тот устоял на мизинце левой ноги.

Стали тогда врукопашную биться враги

В ханском покое, погруженном во тьму.

Бросил Мингйан Кюрмена к противной стене:

Без талисмана не страшен Кюрмен никому!

Руки и ноги скрутив на ханской спине,

Хана Кюрмена сунул в большую тулму.

Он увидал, распахнув двенадцать дверей:

Травы росою покрылись утренней там,

Девушка билась со стражей внутренней там, —

С доблестной ратью Кюрменовых богатырей,

С грозным тюменом она сражалась одна.

Славный Мингйан перепрыгнув через поток

Пеших и конных, попал в седло скакуна,

И превратилась девушка в желтый платок,

Над изумленным войском взметнулась она,

За пояс богатыря заткнулась она.

Наш богатырь нагайкой ударил коня.

На расстоянье пробега целого дня

Ставил свои передние ноги скакун.

Задние ноги ставил в дороге скакун

На расстояние в целый ночной пробег.

Если же сбоку смотрел на него человек —

Чудилось: выскочил заяц из муравы.

Травы степные тонули в красной пыли.

Пламя ноздрей обжигало стебли травы.

Мчался Шарга, подбородком касаясь земли,

А подбородок стальной опирался на грудь…

«До расстоянья в двенадцать дней и ночей

Мы сократим двенадцатимесячный путь», —

Молвила девушка и подняла суховей,

Страшному ветру степному велела подуть.

Ветер подул за хвостом Алтана Шарга —

Вот уже мысли быстрей Соловый летит!

Всадники вдруг услыхали топот копыт.

Это Мерген догонял их — Кюрмена слуга.

Молвила девушка, сразу признав врага:

«Дайте мне ваш Кивир — знаменитый лук.

Если на горле застежки Мерген отстегнул —

Мы победим главаря Кюрменовых слуг.

Если ж на горле застежки Мерген застегнул

Плохо, Мингйан, окончатся наши года».

Девушка синий лук натянула тогда,

Через плечо поглядела в степную ширь.

Видит она: из-за сильной жары богатырь

Обе застежки на горле своем отстегнул!

В желтое горло вонзилась тогда стрела

И богатырскую голову сорвала.

Враг обезглавленный повод коня повернул,

Спешился, в черную землю саблю воткнул

И обмотал поводья вокруг колен…

Саблю сжимая, дух испустил Мерген.

Славный Мингйан велел возвратиться коню,

Спрыгнул на землю, с убитого снял броню,

Воина зла, чародея, он предал огню,

Вражеского жеребца повел за собой.

На девяностые сутки слез у дверей

Джангровой башни, покрытых

             искусной резьбой.

Вышло навстречу множество богатырей,

И развязали они большую тулму.

Освободили Кюрмена, сказали ему:

«Справа садитесь, на восьминогий престол».

Слушать не стал их Кюрмен и дальше пошел,

Сел он повыше Джангра Богдо самого!

Семеро суток длилось уже торжество,

Молвил в разгаре пиров могучий Кюрмен:

«Много я вижу в этой стране перемен!

Сын Узюнг-хана, Джангар великий, владей

Этой прекрасной землей бессмертных людей».

И, провожаемый всей богатырской семьей,

Этот могучий Кюрмен уехал домой.

Возобновилось в ханском дворце торжество.

Молвил Алтан Цеджи, богатырь и пророк:

«Милый Мингйан, покажи-ка мне желтый платок,

Что из кармана выглядывает твоего».

Вынул Мингйан платок, и у всех на глазах

Девушка появилась такой чистоты,

Девушка появилась такой красоты,

Что потускнело солнце на небесах!

Справа, пониже ханши Ага Шавдал,

Девушка села, и каждый тогда увидал:

Ханшу затмила она сияньем своим…

«В жены красавцу — красавицу отдадим,

Пусть она будет Мингйану доброй женой! —

Крики послышались. — Доблестный воин

                  Мингйан!» —

«Слишком заслуги ее велики предо мной, —

Молвил Мингйан, — ее недостоин Мингйан:

Неоднократно спасала мне душу и честь.

Равным красавице я не могу себя счесть,

Девушку эту назвать не посмею своей».

Эти шесть тысяч двенадцать богатырей,

Долго советуясь, изрекли приговор:

«Сын ясновидца, отважный Аля Шонхор

Пусть эту девушку спутницей изберет».

И богатырские снова пошли пиры,

Бумбы страна воссияла из рода в род…

И в золотом совершенстве с этой поры,

В мире, в довольстве, в блаженстве с этой поры

Зажил могущественный богатырский народ.

Так он устроен: имел он пред собой

Бумбой зовущийся океан голубой,

Тот океан государство пересекал,

Море к тому океану стремило прибой;

Высился он меж двенадцати гор-клыков

И в межеустье реки Стеклянный Сандал;

Расположился на скате хребтов седых;

Был он — великого Джангра дворец — таков:

Стоил он семьдесят саев семейств людских.

Было в нем восемьдесят решеток складных,

Нежною красною краской покрасили их,

Бивнями крупных слонов разукрасили их,

Смазали жиром девственного зверья.

Было по десять сотен на каждой из них

Острых стропил, тисненных клыками львов,

Были же сделаны этих стропил острия

Из одинаково растущих сандалов цветных.

Двери дворца — из могучих сандалов цветных,

Дымники — из пахучих сандалов цветных,

Прутья под войлоком выложены серебром,

Чистым таким, как сиянье Джангра Богдо!

Тысячестворчатый вырос забор кругом,

Восемьдесят изваяний Джангра Богдо

Было на каждой створке его золотой.

И восхищали створки искусной резьбой,

Изображавшей двенадцать богатырей,

Избранных, Бумбы прославленных сыновей

С Хонгром львиноподобным своим во главе.

Шлем золотой у каждого на голове,

А на бедре нарисован меч, говорят,

Десять огненных лезвий в ножнах горят,

В твердой руке зажат золотой черенок.

Грозные лезвия обнажены на вершок, —

Кажется, что приготовились к бою бойцы!

Так благодарным народом славной страны

Увековечены были резьбою бойцы,

Избранные из тюменов народа сыны,

Оберегавшие родину крепкой стеной

От ненасытных, что рады край их родной

Опустошить, подобно заразе чумной.

К югу от башни, где берег зелен лежит,

Где голубой океан беспределен лежит,

Десять раз десять тысяч молелен стоит.

В самой средине белый покатый хурул,

Благочестивого Джангра богатый хурул,

С благостной верой неразделен, стоит,

Жили бесчисленные шебенеры там,

Под покровительством Джангровой веры там,

И ничего не деля на мое и твое,

Славили в песнях радостное бытие.

К северу разбежались пространства Богдо,

Их населяло несметное ханство Богдо,

Не умещающееся в пределах земли.

Семьдесят две реки по стране текли.

Бумбой звалась благодатная эта страна,

Ясная, вечно цветущего лета страна,

Где не ведают зим, где блаженно все,

Где живое бессмертно, нетленно все.

Где счастливого племени радостный мир,

Вечно юного времени сладостный пир,

Благоуханная, сильных людей страна,

Обетованная богатырей страна.

В неувядающей блещет она красе.

Там и дожди подобны сладчайшей росе,

Освежающей мир, предрассветной порой

Освещаемый неугасимой зарей.

Волны зеленой травы бесконечны там.

Вольные, легкие дни быстротечны там.

Время проводят в пирах, не бедствуют там.

Если же спрошено будет: «Кто из людей

Этой страны владетель?» — ответствуют там:

«Будучи трехгодовалым — трех крепостей

До основанья разрушивший ворота;

И на четвертом году — четырех крепостей

До основанья разрушивший ворота,

Переломавший древки сорока знамен;

И пятилетним — пятидесяти знамен

Переломавший древки, пяти крепостей

До основанья разрушивший ворота;

Лета шестого достигнув, — шести крепостей

До основанья разрушивший ворота,

Хана Зулу подчинивший державе своей,

Одинокий на этой земле сирота;

В лето седьмое жизни — семи крепостей

До основанья разрушивший ворота

И победивший хана восточных степей —

Злого мангаса, пред кем трепетали враги;

Взявший власть в свои руки из рук Шикширги;

И в одиночестве свой разводивший очаг;

И не лелеемый днем, не хранимый в ночах;

Не обладавший даже остатком хвоста,

Чтобы сумел удержаться внизу — сирота, —

Редкою гривой, чтоб удержаться вверху.[9]

Неоперившийся, в комлях еще, в пуху,

Слабый орленыш, паривший под солнцем один…

Но и не мужа простого воинственный сын, —

Славного Зула-хана потомок прямой,

Славного Узюнг-хана единственный сын

В битву вступивший даже со смертью самой;

Родине счастье давший, врагов разогнав;

Названный Джангром; круглым слывя сиротой,

Ставший двенадцати западных стран мечтой

И сновиденьем семи восточных держав,

И упованьем владык четырех сторон, —

Имя чье — Джангар державный, великий нойон —

Всюду прославлено, и вблизи и вдали,

Эхом лесным отдается в ушах земли».

И еще вопрошающим скажут потом:

«Восседающий в белом покое своем

Под балдахином шелковым, цвета зари,

И вдавивший свой локоть в подушку лаври,

И глядящий на землю свирепым орлом, —

Джангар владеет этой нетленной страной,

Этой бессмертной, благословенной страной!»

На берегу океана, что снега белей,

На бесподобном скате горы ледяной,

В самом стыке семи священных морей,

Желтая башня высится над крутизной.

На золотом она основанье стоит,

На сорока подпорах в сиянье стоит,

Сорок ее поддерживают столбов,

И украшают чистейшие чиндамани.

Стройно ступени бегут, опираясь на львов,

Красные стекла окон горят, как огни,

В рамах из красных сандалов пылают они.

Купол увенчан скипетром из серебра,

И разукрашена бумбулва бахромой,

Чьи золотые махры развевают ветра.

Если же спрошено будет: «Кто из людей

Башней владеет?» — ответ найдется прямой:

«Скакуна приучивший к борьбе силачей,

Лютых врагов поражать приучивший копье,

Приучивший, подобное тетиве,

К всевозможным лишениям тело свое;

Восьмивековый, со снегом на голове, —

Башней владеет старик Шикширги издавна,

Перед которым трепещут враги издавна!»