Часть третья Все чернее и чернее

13. Таинственное исчезновение

Эта ночь была неспокойной. Вид злосчастного острова разбередил мои чувства, и меня осаждали мучительные вопросы. Я не мог заснуть от беспокойства, да и кто смог бы – в моем положении? Вот он – я, на другой стороне земли, у берегов острова, о котором все еще вижу зловещие сны, где нахожусь ради дела, об истинном характере и глубине которого не имею представления, и ради женщины, покорившей – я не сомневался в этом – мое сердце, которая уже довела меня до того, что мне предъявляют обвинение в убийстве!

Сейчас я понимаю, что, как мне теперь представляется, я предпринял все это дело в каком-то ослеплении. Но ведь именно ее влияние заставило прибыть сюда и моего дядю, богатого бристольского адвоката Амброуза Хэтта, кого я всегда называл «моим предусмотрительным дядюшкой» и с кем, благодаря его благоразумию и осмотрительности, советовались весьма влиятельные люди. Какой же силой должна обладать Грейс Ричардсон, если она смогла завлечь всех нас сюда, да притом ни разу прямо не попросив об этом!

Когда мне не спится, я не способен принимать твердые или полезные решения. Поэтому я считаю, что лучше всего положить такой ночи конец. Я встал с рассветом, побрился, оделся со всевозможной тщательностью, словно собирался в церковь, и поднялся на палубу, где было уже тепло. И тотчас же я ощутил новый, еще более сильный приступ тревоги, злости на себя самого, тошнотворного сознания собственной глупости и подлинного страха. Эти чувства, словно ножом бьющие прямо в сердце, были вызваны видом близкой земли и наплывом ужасных воспоминаний.

Остров Сокровищ предстал перед моими глазами точно таким, каким я его видел в воспоминаниях, таким же внушающим ужас, каким он являлся мне в ночных кошмарах. Низменный и зловещий у берега, холмистый и сбивающий с толку дальше от моря, там, куда достигал мой взгляд, он говорил мне об алчности, предательстве и смерти. Деревья на склонах холмов разрослись, их стало больше; они росли так густо, что старые вехи, которыми мы пользовались в лесу, теперь были не видны. Это уже был не тот редкий лес с лохматым подлеском, через какой я бежал когда-то в страхе за свою жизнь по земле, заросшей кустарником и оплетенной корнями.

Я оглядывал остров, изо всех сил напрягая зрение. Я смотрел вверх, на его высокие вершины, смотрел вниз – на его береговую полосу, затопляемую во время прилива, смотрел и налево, и направо, и повсюду, пока не заболели глаза. Но нигде не было видно ни строений, ни людей; на пустынном берегу не лежали лодки, не качались они и на невысоких волнах над отмелью; казалось, здесь нет и признака человеческой жизни.

Кто-то встал рядом со мной и что-то пробурчал. Это был капитан Рид.

– Ваш остров, мистер Хокинс, – произнес он обычным для него сухим тоном.

Я ничего не ответил, издав лишь какой-то звук в знак того, что заметил его появление. Капитан поднес к глазам подзорную трубу.

– Что там такое? – спросил он, указывая пальцем.

– Холм Подзорная труба, – ответил я. – А там, – я указал направо, – возвышенность Фок-мачта. Мы стоим перед Северной стоянкой, капитан.

Он откликнулся с некоторым раздражением:

– Да. Я тоже умею читать карту, мистер Хокинс. Во всяком случае, мне все это говорят. Я не имел в виду данные карты. Я спрашиваю о том строении.

Я напряг глаза. Он вручил мне подзорную трубу и сказал:

– Юго-юго-запад. Близ вершины Подзорной трубы.

Я посмотрел. Незаконченное строение из жердей и кольев поднималось недалеко от вершины. Оно казалось покинутым. С минуту мы стояли, не произнося ни слова. Капитан протянул руку, и я отдал ему трубу.

– Люди, которые это сделали, никакие не строители, мистер Хокинс. – Он снова поднял к глазам трубу. – Пусто. Не используется. Никаких людей нет. Такое мое мнение.

Капитан Рид громко свистнул в свисток. Появился Нунсток.

– Боцман, сходите за мистером Коллом.

– Есть, сэр.

На палубе собрались и все остальные; последней пришла Грейс Ричардсон. К тому времени, как она появилась, дядюшка Амброуз, доктор Джеффериз, мистер Колл и Нунсток уже окружили капитана Рида. Все мы расступились перед ней точно так, как это обычно делают по отношению к человеку в глубоком трауре. Для нее освободили место рядом с капитаном. Он отдал ей подзорную трубу и сказал, чтобы она внимательно посмотрела на остров.

Через несколько минут она вернула трубу капитану и тихо произнесла:

– Какое пустынное, дикое место.

– Мадам, здесь нет и признака человеческой жизни.

Он говорил без обиняков и вовсе не сочувственно.

По предложению капитана дядюшка Амброуз, а затем и мистер Колл поглядели на остров в подзорную трубу. Пока они беседовали меж собой, я пристально всматривался в неоконченное строение.

– Им, по крайней мере, пришлось высоко забраться, – сказал я громко.

Капитан Рид снова взял трубу и стал смотреть на холм.

– Боцман, приведите сюда Ганна!

Пришел Бен, опять, как ночью, испуганно прикрывая ладонями голову.

– Что там было? – спросил его капитан.

– На Подзорной трубе? Козы Бена Ганна, кэп. Они прыгали повыше каких других коз на всем белом свете.

– Местность, Бен?!

Бен испугался еще больше, так что я перевел:

– Земля там какая, Бен? Мог человек там поселиться и жить так высоко?

– Ох, Джим, нет. Никто там жить не мог. Да и сам Всевышний, даже Он не мог бы, никак!

– Там что, трудно проходить, Бен?

– Трудно, Джим.

– Даже для тебя трудно, Бен?

– Ох, круто очень, Джим. И высоко. И твердо. Любой свалится. Даже козы там чуть не пугались, Джим.

– Спасибо, Бен, – сказал я.

Мне ужасно хотелось спросить его, что он думает про это грубое строение, которое мы разглядели на склоне, но момент был неподходящий. Бен торопливо пошел прочь.

– Капитан!

Он обратил свое внимание на меня.

– В интересах скорейшего возвращения, – сказал я, – нам лучше отправиться на берег без Бена. Я знаю дорогу.

– Я всегда считал его обузой. Но если он отыщет груз…

– Лучше нам покончить сначала с одним делом, потом взяться за другое, – возразил я.

Колл согласно и с явным облегчением кивнул; я же просто защищал Бена от трудностей короткой вылазки и резких приказаний, но в то же время показывал Грейс Ричардсон, что отдаю первейшее предпочтение ее поискам.

Капитан подвел итог:

– Я смотрю на это дело вот как, – сказал он. – Мадам, джентльмены, мы не видим здесь изменившихся обстоятельств или перспектив, резко отличных от того, чего мы ожидали. Мы не видим здесь признаков какой-либо организации. Или цивилизации. Или обычной повседневной человеческой жизни.

– И правда, сэр, – сказал Натан Колл, – там не видно ни дороги, ни тропы. – И он взмахнул рукой с подзорной трубой, указывая на берег. – Мы все обозрели низменную часть острова, устье залива и песчаную косу, вплоть до самого леса.

– Никакой гавани, – сказал дядюшка Амброуз. – Даже места швартовки нет.

– Однако в соответствии с целью нашего путешествия, – продолжал капитан Рид, – мы все должны выяснить. Мистер Колл, возьмите шесть человек. Вооружите их. Мистер Хокинс, я ожидаю, что вы – по вашей доброй воле – станете седьмым. Вы отыщете путь к холму. Я так понимаю, что другая сторона острова столь же негостеприимна?

Я кивнул.

– Экипаж «Испаньолы» видел остров со всех сторон. Весь остров грозит болезнями и опасностями.

– Отправляйтесь тотчас же, – приказал капитан. – Доберитесь до неоконченного строения. Оно, по крайней мере, признак того, что когда-то здесь жили люди. Или пытались жить. Если отыщете вашего человека… Мистер Колл, доставьте его на борт. Если это представится вам неразумным, какова бы ни была тому причина, возвращайтесь, и мы снова это обдумаем. В общем, сделайте то, что сможете. Возвращайтесь, когда сочтете это необходимым.

Натан Колл прекрасно знал свое дело, но умел не привлекать к себе внимания. Уже через несколько минут мы спустились в шлюпку. Когда я направился к веревочному трапу, Грейс Ричардсон смотрела мне вслед, не проявляя никаких чувств. Луи помахал мне – обеими руками; к тому времени я уже начинал относиться к мальчику по-отцовски, и это не добавляло мне добрых чувств к Джозефу Тейту. Бен Ганн так и не появился.

Под командой мистера Колла матросы гребли сильно и ровно. Я смотрел на остров, не отрывая глаз, как для того, чтобы совладать с собственным страхом перед этими местами, так и для того, чтобы представить себе, что ждет нас впереди. Мы достигли берега Северной стоянки через полчаса. И вот я снова почувствовал под ногами прибрежный песок Острова Сокровищ. К моему удивлению, почти все мои опасения утихли, и я ощутил радостное возбуждение. Пришвартовав шлюпку к знакомому высокому утесу, наша восьмерка построилась и молча двинулась по ровной земле, неся развернутый королевский штандарт. Когда мы вошли в редкий лес, прохладный бриз освежал нас, каркали и щебетали птицы. Единственной трудностью оказались корни, словно твердые змеи извивавшиеся под верхним слоем почвы и то и дело грозившие схватить нас за щиколотки.

Примерно через час или чуть больше, держась так, что ручей и болота оставались от нас слева, то есть на юго-востоке, мы начали подъем по крутому склону холма. Один раз нам пришлось пробираться по высохшему руслу – в дождливую пору тут, должно быть, стремительно несся бурный поток. Здесь было тенисто и сухо, нигде – по всей его длине – не сверкало и полоски воды. Почва под ногами ненадолго выравнивалась, затем снова поднималась вверх, порой так круто, словно мы взбирались по горному склону. Мы остановились и посмотрели на полуразрушенную хижину далеко наверху.

Все знающие люди, каких мне приходилось встречать, пусть даже это люди действия, обладают общей чертой – они не только действуют, они дают себе время подумать. На широком лице мистера Колла я увидел, что он напряженно размышляет о чем-то.

Через некоторое время он сказал мне:

– Мистер Хокинс, думаю, кэп прав. Не похоже, чтоб тут люди жили.

– Я думаю так же, мистер Колл, – ответил я. Но говорил я это столько же из желания, чтобы так было, сколько из убежденности.

Дул ветер. Не слышно было ни воя зверей, ни пения птиц. Меня охватил детский страх, что чьи-то глаза следят за нами из-за деревьев.

Мы с величайшей осторожностью обогнули пропасть. Лицо мое и руки стали мокрыми, будто я только что умылся, волосы тоже намокли от пота. Мистер Колл дал сигнал остановиться, и мы стали ждать, а он прошел вперед. Не слышно было ни звука, кроме время от времени раздававшегося «дзинь!» – то металл мушкета или подковка башмака задевали о камень. Затем из-за угла появился мистер Колл и жестом скомандовал нам идти вперед. После его сигнала нам понадобилось несколько минут, чтобы до него добраться. Добрались, сосредоточились вокруг него и посмотрели наверх.

Над нами возвышалось неоконченное строение. Подъем к нему отсюда когда-то облегчили, вырубив ступени в твердом камне. Если еще когда-нибудь мое сердце забьется так же тревожно, я не стану пренебрегать его предвещанием. Мы с трудом преодолели последние ярдов тридцать почти вертикального подъема и оказались на плато.

У того, кто решил построить здесь жилье, была черная душа и холодное, мрачное расположение духа. И все же у него – или у них – был весьма практический ум. Плато легко было защищать. Десяток, даже два десятка человек могли разместиться здесь, сохраняя достаточную свободу передвижения, чтобы отбить атаку. По обеим сторонам плато скалы круто обрывались вниз; позади хижины столь же круто уходил к вершине Подзорной трубы утес. Только один путь вел к плато – крутая тропа, по которой мы сюда добрались. Любая приближающаяся к плато группа людей оказывалась целиком и полностью во власти тех, кто был наверху.

В центре плато стояла полуразрушенная деревянная хижина, единственное встреченное нами до сих пор свидетельство, что на острове когда-то были люди. К стене была прислонена грубо сколоченная дверь без петель – она явно никогда так и не была навешена. Неокоренные бревна и жерди стояли, прислоненные к серому камню крутого утеса, на три четверти укрытого колючей растительностью.

Кто мог построить эту хижину? Те три пирата, которых мы оставили на острове? Неужели они сумели выжить, прожить достаточно долго и набраться сил, чтобы совершить столь трудное дело? Если и так, то один из них не дожил до того, чтобы насладиться результатом: внутри хижины, на земляном полу мы увидели человеческий череп, наполовину торчавший из земли.

Не знаю, от кого я этому научился, но когда я встречаюсь с затруднениями, большими или малыми – все равно, я считаю благоразумным помолчать, а затем не приступать к действиям, а прислушаться к звукам, раздающимся вокруг. Но на этом скальном уступе я не услышал ни звука – не шепота, ни грома.

За моей спиной мистер Колл еле слышно произнес:

– Мистер Хокинс!

Я шагнул назад.

– Ну, что теперь? – спросил я.

– Думаю, это место захоронения, – сказал он. Я молча ждал. – Давайте посмотрим, не сможете ли вы сказать, кто это?

– Не по черепу же! – возразил я.

– Там может быть одежда. Под землей.

Я согласился с его предположением. Он обернулся к матросам и приказал:

– Лопатку. Копать осторожно.

Матросы опустили мушкеты на землю и расступились. Многие отворачивались и зажимали носы, словно не в силах переносить дурной запах. Однако никто из нас не отходил от остальных более чем на несколько футов – для этого просто не было места. Два матроса раскопали землю вокруг черепа, но оба они, как я заметил, очень старались его не коснуться. Все остальные следили за ними, не сводя глаз, словно увлеченно наблюдали за какой-то ужасающей игрой. Подувал сырой, дурно пахнущий ветерок.

Мистер Колл, тоже время от времени подносивший ладонь к носу, прервал мои испуганные мысли.

– Мистер Хокинс, вы умеете читать компас?

– Капитан Смоллетт научил меня этому, – ответил я.

Мистер Колл улыбнулся, услышав имя знаменитого мореплавателя.

– Мы ничего здесь не найдем, – сказал мистер Колл, – но я не хочу уходить отсюда, пока мы все тут не обыщем. Возьмите мой компас и, пока мы тут роем, спуститесь на нижнее плато, за той последней скалой, – он указал вниз, – и определите направление к пещере, где, как говорит старик Ганн, должно быть спрятано серебро. Потому как, если мы определимся на обратном пути, мы сэкономим время для следующей экспедиции.

– А что именно вам нужно? – спросил я.

– Здравый взгляд на то, как нам туда пройти, – пояснил он. – Самый короткий или самый удобный путь туда и обратно от места швартовки нашей шлюпки.

Я взял компас у мистера Колла и направился вниз по крутой тропе, с радостью оставив у себя за спиной раскапывающих могилу матросов. Как это нередко доказывает нам жизнь, путь назад бывает труднее, чем продвижение вперед. Я чуть не свалился вниз, перебираясь через узкую пропасть, и вообще мне часто приходилось удерживаться от падения. Через некоторое время я стоял на том месте, где, как мы заметили на пути наверх, открывался широкий вид на остров внизу, под нами.

Я очень внимательно посмотрел на компас, вспоминая наставления капитана Смоллетта: «Снимай показания компаса три раза. Первый раз – разобраться, второй – подтвердить, третий – запомнить».

Я снял показания в юго-восточном направлении, проверил и постарался запомнить. Минуты две я стоял, глядя вниз, на открывавшийся передо мной простор. Далеко и опасно нагнувшись, я смог разглядеть в зелено-голубой дали стоявшую на якоре «Испаньолу». Вид корабля меня приободрил, и я направился назад, снова совершать трудный подъем, шепча про себя показания компаса.

Чуть ли не на четвереньках огибая скалу, которая вела к последнему подъему на плато, я приостановился. У старой хижины не было ни одного человека. Я даже мог разглядеть внутренность этой злосчастной развалины. И там – никого. Небольшое плато походило на плоское блюдо, а в конце его нерушимой колонной стоял поросший ползучими растениями утес. Мистер Колл и шесть его матросов исчезли.

Но ведь им некуда было уйти! Моя тропа – единственный путь вниз. Другие три стороны составляли отвесные пропасти справа и слева, а прямо передо мной стеной поднимался скалистый утес, поросший колючей растительностью. Сердце у меня готово было остановиться. Я стоял, не зная, что делать. У меня вдруг ослабел мочевой пузырь. Потом я стал уговаривать себя, что должна же быть еще одна, тайная тропа позади плато, и я полез наверх, окликая мистера Колла по имени.

Добравшись до плато и войдя в деревянную развалину, я увидел разбросанные кости скелета. На земляном полу лежал кусок выцветшей красной ткани. Мне показалось, что я припоминаю красную куртку старого багроволицего пирата – Тома Моргана. Череп, когда я заставил себя взглянуть на него, напомнил мне об огромной голове Тома. Глубокие следы ног остались вокруг разрытого захоронения. Но я не нашел никаких других следов, хотя в результате раскопок обнаружилось, что Морган был захоронен в своей грубо отрытой могиле стоймя.

Я вышел наружу и протиснулся за неошкуренную заднюю стену хижины. Никто не мог бы стоять там, и негде было спрятаться. Я подошел сначала к одной, а потом к другой отвесной пропасти и заставил себя взглянуть вниз. Никаких мертвых тел, ни следа падения, ни вырванных кустов, ни сломанных веток. С каждой стороны взгляд проникал далеко и глубоко; всякому, кто упал бы отсюда, грозила неминуемая смерть. Я осмотрел и высокий, заросший ползучими растениями утес позади развалины. Не было видно никаких следов жизни – ни следов оружия, ни следов битвы. Растительность была влажной и вызывала отвращение.

Я все звал и звал. Я кричал: «Мистер Колл!» Камни возвращали мне часть моих окликов, и это эхо было единственным, что я слышал в ответ. Холм Подзорная труба был пуст, как только что возведенный склеп.

14. Трудности возрастают

Однажды, когда я в детстве гостил у дядюшки Амброуза, в Бристоль приехала ежегодная ярмарка. Факир исчезал по собственному желанию у всех на глазах, и вечером я рассказал об этом дяде. Очень мягко, не проявляя неуважения к магии, он попытался научить меня уму-разуму:

– Люди не могут исчезать без следа, Джим! – говорил он.

На холме Подзорная труба я снова и снова повторял себе: «Люди не могут исчезать без следа, Джим!»

Меня трясло; следом за растерянностью явился страх, слишком сильный, чтобы позволить мне продолжать поиски. В любом случае одному человеку не под силу решить такую задачу. Я попытался определить, что следует сделать и почему. Мистер Колл и его матросы не должны оставаться там – где бы они теперь ни были – под угрозой болотной лихорадки, окруженные дикими зверями. Я был уверен, что хороший поисковый отряд сможет отыскать и вернуть их и таким образом разрешить загадку.

В последний раз я оглядел плато, а затем направился вниз по тропе. У большой скалы я остановился и взглянул назад. Вокруг было тихо и сыро; камни стали более влажными; казалось, холод и сырость проникают мне в самую душу.

Когда испытываешь страх, лучше всего занять себя чем-нибудь. Я шел вперед, подняв голову, глядя прямо перед собой, чувствуя себя по-настоящему одиноким воином. Когда почва под ногами стала ровной, я немного отдохнул – не более минуты. Я уже пересекал эту местность однажды, тащась на веревке следом за Сильвером и пиратами, когда они спешили за сокровищем к месту, помеченному на карте красным крестом, а потом обнаружили, что там пусто. Недалеко отсюда я нашел Бена Ганна и кости давно умершего пирата, уложенные в виде стрелы-указателя. Здесь я мчался сломя голову назад, к частоколу. Но сейчас мое положение оказалось гораздо хуже.

Земля здесь снова в последний раз довольно высоко поднимается, прежде чем спуститься к воде. Взобравшись на эту возвышенность, я увидел «Испаньолу», стоящую на якоре далеко за рифом, и тут новая обескураживающая мысль пришла мне в голову. Сегодня утром, чтобы плыть на шлюпке, нам понадобились четверо крепких матросов-гребцов.

Теперь было не до отдыха. Полчаса быстрой ходьбы отделяло меня от воды: достаточно времени, чтобы подумать, как решить эту проблему. Когда-то давно мне уже приходилось добираться до «Испаньолы», стоявшей на якоре примерно там же, где она стоит сейчас. Тогда челнок Бена Ганна послушно следовал течениям. Я заключил, что корабельная шлюпка, более крепкая и большая, тоже может плыть по течению. Если мне удастся вывести ее в нужный поток, она вынесет меня достаточно близко к кораблю, чтобы вахтенный меня заметил.

В предполуденном зное, против течения, идущего к берегу, я толчками вывел шлюпку в такое глубокое место, где едва мог стоять. Потом забрался в нее, взялся за два весла и попытался орудовать ими, будто я – гигант; теперь в ход должны были пойти ловкость и умение, если я хоть в какой-то мере ими обладал. Вскоре, когда я неуклюже овладел искусством удерживать шлюпку, чтобы течением ее не прибило обратно к берегу, море взяло дело в свои руки и повлекло меня прочь с пугающей силой.

Теперь мне стало понятно, отчего гребцам приходилось так напрягаться, ведя шлюпку к берегу сегодня утром. С каждой набегающей волной и с помощью весел, ставших в моих руках скорее рулями, меня относило течением все дальше и дальше в море. Из-за этого течения мистер Колл и не захотел высаживаться на большом отдалении от устья Северной стоянки.

А потом… я позволил течению отнести шлюпку слишком далеко! Я намеревался ввести ее в поток, шедший, насколько я мог видеть, на таком расстоянии от «Испаньолы», что мой крик был бы услышан. Однако волны решили иначе, и меня понесло в другом направлении, гораздо дальше к западу, чем мне хотелось плыть. Море там очень неспокойное, а я на это вовсе не рассчитывал. Хуже того – я неожиданно услышал страшный рев, похожий на рев дикого зверя, и понял, что меня несет на риф. Мой замысел провалился.

Неужели я закрыл глаза? Да, должно быть, я их закрыл. На какой-то миг, будто собираясь прекратить всякое движение, лодка стала тяжелой точно свинец, весла почти перестали слушаться моих ослабевших рук. Это было затишье перед бурными событиями: все последующие мои действия происходили в каком-то мятущемся тумане, ибо единственное, что я мог делать, это сидеть прямо и неподвижно, отдаваясь на волю волн.

До сих пор мне снятся страшные сны про этот риф. Громче и громче становился его рев, и глаза мои зажмурились еще плотнее. По обеим сторонам шлюпки бушевали волны, то вздымаясь мощными колоннами, то закручиваясь в смерчи; они то швырялись белой пеной, то становились зелеными, то черными… И все же ни один смерч не обрушился на мою лодку, хотя я вымок от брызг и лицо мое покрылось солью. Раз или два я открыл глаза, но их слепила белизна бушующих вод, а уши мои заложило от оглушительного рева.

А потом, вдруг – тишина, или, может быть, просто шум стал более приглушенным, и я открыл глаза. И увидел, откуда я только что выбрался: это был котел бурно кипящих вод, сверкающих, буйных и пенистых, то вздымающихся, то опадающих. У океана есть свои холмы и опасные впадины; я мог сейчас разглядеть грозные зубы рифа, которых мне удалось избежать. Неужели я смог провести эту неуклюжую лодку через все это? Я не чувствовал гордости, одно лишь облегчение, а в душе уже рождались знакомые упреки самому себе из-за того, что по собственной вине я снова попал в глупое положение.

Да и главная моя проблема не была решена: как мне приблизиться к «Испаньоле»? Я оглянулся. Солнце плясало на волнах, и поодаль от меня, ярдах примерно в ста, я увидел другое течение, очень похожее на то, которое мне следовало использовать, тоже идущее параллельно берегу. Оно наверняка могло приблизить меня к «Испаньоле», правда, к другому ее борту, обращенному не к земле, а к морю.

Здесь не было течения, идущего к берегу, которое могло бы мне помочь, но я рассчитал, что, если сяду на носу шлюпки с двумя веслами, я, вероятно, сумею двинуть ее на один-два ярда вперед; остальное сможет сделать ее вес. Это решение оказалось правильным: я вошел в нужный мне поток без особых потерь, если не считать ноющие от напряжения члены.

Теперь течение несло меня так легко, что я мог позволить себе повернуться и посмотреть на судно. Ни домашний кров, ни пылающий очаг никогда не казались мне столь вожделенными, сулящими радушный прием. Я громко крикнул, затем сел спокойно и стал ожидать, чтобы вахтенный меня заметил.

Но заметил меня не вахтенный, меня увидел мой маленький друг – Луи. Он забрался высоко на рей,[13] где любил усесться верхом и глядеть в море. Я слышал его крик и увидел, как он машет мне. Вскоре над поручнями показались людские лица; буквально через несколько минут я услышал всплески: трое матросов плыли к моей шлюпке. Я навсегда выбросил из головы давно устоявшееся представление, что моряки не умеют плавать! Но чувство облегчения и счастливое настроение испарились, как только я взошел на борт и увидел на выбеленной зноем палубе мрачную фигуру капитана Рида.

Мне пришлось пережить очень неприятный период времени. Боцман Нунсток быстро увел меня подальше от глаз тех, кто меня ждал на палубе: это были дядюшка Амброуз, Джеффериз, Грейс Ричардсон, Луи и большая часть команды. Капитан беседовал со мной наедине и на протяжении получаса задал мне не более десяти вопросов. Мною владело чувство тревожной неловкости.

Я должен был стоять перед его столом словно обвиняемый. Несколько секунд он смотрел мне прямо в глаза; его серые глаза были полны холодного неодобрения. Затем он оглядел меня с ног до головы – мою измятую рубашку, запачканные чулки, ладони в пузырях от весел, исцарапанное ветвями и колючими кустами лицо. Затем он снова впился своими глазами в мои. На этот раз они были полны презрения. И вот раздался первый залп вопросов, холодных, словно острие ножа.

– Мистер Хокинс, что вы сделали с моим первым помощником и шестью матросами? Отвечайте точно.

Друзья никогда не говорили мне, что я мямлю. Доктор Ливси иногда упрекает меня в склонности к глупой гордости. Сквайр Трелони считает, что я слишком осторожен. Матушка хотела бы, чтобы я был поскромнее. Дядюшка Амброуз (как и мой отец) любит меня без всяких оговорок. Но никто из них не упрекал меня в том, что я не умею ясно говорить. Представ перед капитаном Ридом и услышав его вопрос, я оказался способен лишь издавать невнятное бормотание.

– Это было… То есть дело в том… Обстоятельства, обнаруженные нами… Мистер Колл сказал… Мы никого не нашли… А они исчезли, словно призраки… Мы нашли череп, скелет. Морган умер, нам ни к чему о нем думать… Но они все исчезли…

И вот так я бормотал и бормотал, произнося отрывистые, лишенные смысла фразы.

Капитан Рид и бровью не повел. Его немногие вопросы все относились к той странности, что Натан Колл решил отправиться куда-то еще, не предупредив меня. То, что Колл допустил, чтобы я возвращался один, маневрируя тяжелой шлюпкой, тоже поразило капитана – он не мог этого понять. Короче говоря, он не мог согласиться с тем, что Колл на самом деле исчез без следа самым таинственным образом, как я о том докладывал.

Один из его вопросов был вот каким:

– Почему вы решили, что должны возвращаться один? Отвечайте точно.

За этим последовал другой вопрос:

– Вы не подумали о том, сколько для этого нужно гребцов? Я мог потерять еще и шлюпку, точно так же, как матросов! (Капитан Рид очень любил слово «точно».)

Вскоре он меня отпустил, но приказал оставаться в каюте и никому не рассказывать о моих приключениях. Нунсток принес мне еду и питье. Я помылся, переоделся, поел и утолил жажду, и растянулся на койке. Сумбур в мыслях мешал мне прийти к пониманию того, что произошло. Я не мог свести воедино и чем-то разумным объяснить то, что видел и слышал на острове.

Или, вернее будет сказать, «не видел» и «не слышал». Сейчас, когда мои мысли были возвращены в сколько-нибудь логическое русло жестокой прямотой капитана Рида, я вспомнил с необычайной ясностью царившую на холме Подзорная труба тишину, эту безмолвную пустоту, в которой не слышно было ни шороха, ни трепета листвы.

Куда они могли подеваться? Прошло так мало времени – сколько? Минут пятнадцать? Не более того. И они исчезли без следа. Но капитана не интересовало мое мнение. Что он подумал? Что они упали со скалы? Или – что нашли тропу, ведущую вперед, но не смогли отыскать путь назад? Неужели мне не удалось обнаружить, скажем, какой-нибудь выступ, идущий вдоль бока массивного утеса, что возвышается в конце того плато, где я видел их всех в последний раз?

Семь человек, каждый из них вооружен, – все исчезли: может, у меня что-то не в порядке с головой? Когда я снова встречусь с Коллом, не спросит ли он: «Куда вы подевались? Мы вас искали, искали – без конца!»

Примерно через час после беседы с капитаном у моей койки возник Нунсток. Он проводил меня в капитанскую каюту.

– Мистер Хокинс, я желаю получить подробное описание пути, каким можно добраться до мистера Колла и моих матросов.

Я описал ему этот путь как можно проще; он все записал. На этот раз он задавал мне много вопросов, всегда обычным для него холодным тоном. Сколько мне известно путей к холму? Есть ли туда доступ со стороны моря? Какие опасные неожиданности могут возникнуть во время похода туда? Где расположены самые опасные места? Насколько отвесны обрывы? Как круты подъемы? Беседа заняла почти столько же времени, сколько первая, и когда она закончилась, капитан объявил:

– Мистер Хокинс, сейчас два часа пополудни. Боцман поведет оставшуюся часть команды, кроме самой малой части экипажа – кока, его помощника и юнги – к тому месту, где вы видели мистера Колла. Когда мистер Колл с отрядом возвратятся, мы пошлем столько людей, сколько необходимо, чтобы с помощью Бена Ганна найти, а затем доставить на борт контрабандистское серебро. Мы не станем более продолжать поиски джентльмена, который явно, тем или иным способом, покинул остров. Когда все мои люди благополучно возвратятся и груз будет уложен, мы возьмем курс на Бристоль.

Я начал было говорить что-то в свое оправдание, но он оборвал меня, сказав:

– Мистер Хокинс, я не допущу, чтобы один из моих офицеров и шестеро матросов затерялись где-то на берегу. На море такое допустимо, но только в самых худших обстоятельствах. Будьте любезны оставаться в каюте.

Брошенный им на меня взгляд говорил, что он считает меня последним дураком из-за того, что я потерял его маленький отряд, и трусом из-за того, что мои поиски не были более тщательными. И кроме того, он счел меня безрассудным из-за моего подвига с лодкой. Я отправился в свою крохотную каюту, где мне пришлось выносить шум поспешной подготовки к походу, происходившей наверху, на палубе. Скоро корабль затих.

Значительное время спустя юнга неуважительно – толчком – открыл дверь моей каюты. После этого он ушел, явно действуя по чьему-то приказу. Я вышел на палубу, сразу же подошел к поручням и принялся обшаривать взглядом берег острова. Но капитан Рид продержал меня внизу достаточно долго, чтобы матросы с боцманом успели достичь берега и скрыться среди деревьев.

Прозвонил гонг, призывая к неожиданно ранней трапезе. Капитан Рид, очевидно, решил изменить распорядок работы на судне. А мне еще предстояло выдержать расспросы дядюшки Амброуза и, хуже того, отвечать на вопросы Грейс Ричардсон и почувствовать ее разочарование.

Кок подавал нам еду, а юнга стоял у дверей, получив, как я заподозрил, приказание слушать, не нарушу ли я навязанное мне капитаном обещание молчать. Поскольку я сел за стол до прихода остальных, я не мог отклонить вопросы, которыми меня сразу же засыпали.

Первым за стол сел дядюшка Амброуз. Он сразу же спросил:

– Джим, Джим, что такое происходит? Еще один отряд отправлен на берег, и к тому же довольно большой.

Я ответил как можно более мягко:

– Боюсь, дядя, вам придется все эти вопросы задать капитану Риду.

– Но наше путешествие завершилось? Нашли человека, которого мы ищем? Все ли наши цели осуществились? И что сталось с серебряными слитками?

– Я ничего не могу сказать, дядя. – Затем, понизив голос, я пробормотал: – Мне нельзя.

Ум дядюшки Амброуза – это ум адвоката: он всегда отыскивает смысл, кроющийся за фактом.

– Нельзя говорить? Ага! – воскликнул он, понимающе взглянув на меня.

Я глянул в сторону двери; дядюшка тотчас же уловил мою мысль и состроил гримасу, словно говоря: «Ну и положение вещей! Но я готов подождать». Он улыбнулся доброй улыбкой, в которой было и тепло, и поддержка. Я почувствовал глубокую благодарность.

От Грейс Ричардсон я такой поддержки не получил. Она явилась к столу с большой поспешностью и сразу спросила:

– Что происходит? Вы его нашли?

Я осторожно ответил:

– Мадам, я не могу ничего сказать.

– Не можете или не желаете? – вскипела она.

Я был благодарен, что Луи еще не пришел.

– Мадам, боюсь, я не волен сказать вам… – начал я, но она снова вспылила:

– Где Джозеф Тейт? Его не собираются очень уж тщательно искать, не правда ли? Я полагаю, вы отыскали серебро и этого вам достаточно! Вот откуда вся эта секретность, разве не так? Вот почему вся команда сошла на берег! Чего это нельзя мне сказать?

Она произнесла все это стоя. Глаза ее пылали. Я еще не знал этой ее стороны, не видел, какова она в гневе.

Мой дядюшка удержал ее, мягко сказав:

– Мадам, пощадите себя. Есть вещи, которые нам не дозволено знать. Не сомневайтесь – все это касается нашей с вами безопасности. У моего племянника, несомненно, потребовали обещания молчать. Так я понимаю происходящее.

Она позволила проводить себя к ее месту за столом и собиралась прошипеть что-то в мой адрес, когда в каюту вбежал Луи.

– Мы его нашли?! – он был радостно возбужден.

Я ласково взглянул на него и похлопал ладонью по скамье рядом с собой. Присутствие юного существа было приятно и утешительно. Он подошел, сел рядом и – как это бывает с детьми – тотчас же уловил настроение собравшихся; после того как еще один или два его вопроса повисли в воздухе, он больше ничего не спрашивал.

Мрачная трапеза подошла к концу. Я не знал, что делать. Я не мог получить никакого совета от дядюшки Амброуза, потому что не мог рассказать ему об исчезновении семерых человек; однако я знал, что – так любя докапываться до ответов – он, должно быть, пытается разгадать загадку. Я опасался, что Грейс Ричардсон изменила свое мнение обо мне совсем не в лестную для меня сторону, и это тяжко ранило меня. Меня лишили даже общества милого старика – Бена Ганна. Уж он-то знал бы, как обезопасить себя и других на острове… Впрочем, размышлял я, хотел бы я видеть, как он руководит нашим неуступчивым боцманом.

Я решил поставить себе задачу пройти определенное расстояние по палубе корабля, сделать, скажем, тридцать кругов. Подумывал о том, чтобы привести в порядок свои вещи, почистить обувь – это всегда приводит меня в доброе расположение духа. Однако ни одно из моих намерений не было исполнено: инициатива была вырвана у меня из рук последующими событиями этого примечательного дня. Наш корабль, почти вся команда которого сошла на берег, был тих и недвижен, словно гора. Море было спокойно и лишь изредка поскрипывал такелаж. Все паруса были свернуты, и нечему было хлопать или трещать, подобно выстрелам из пистолета. Так что все ясно услышали крик вахтенного:

– Парус! Вижу парус!

15. Хитрость капитана

Мы все высыпали на палубу. Справа, поодаль от меня, я видел, как вышел на мостик капитан Рид с подзорной трубой под мышкой. Он окликнул вахтенного, малорослого худого человека, слишком пожилого, чтобы участвовать в экспедиции на берег:

– Скажи курс судна!

Вахтенный сразу же ответил:

– Как наш, сэр! Сейчас он на северо-северо-востоке.

– Парусное вооружение?

– На всех парусах, сэр. С малым ветром.

– Как скоро?

Вахтенный помолчал с минуту.

– Может, полсуток или три четверти, сэр, с таким ходом.

Я наблюдал за капитаном, когда он выслушивал эти сообщения. Он посмотрел вниз, на палубу, где мы, недавно сидевшие за обедом, сбились в кучку. Я понял, что он видел, как я наблюдал за ним. Потом он повернулся и пошел вниз.

Наш кот Кристмас, всю дорогу наслаждавшийся, живя на борту корабля, словно султан, которого постоянно кормят и поят, за которым всячески ухаживают в любое время дня и ночи, стал проявлять беспокойство и сбежал от Луи.

Ко мне подошел дядюшка Амброуз.

– Джим, я не хочу, чтобы ты нарушил данное тобою обещание молчать.

– Спасибо, дядя.

– Однако скажи мне, почему меня должно беспокоить появление паруса?

– Дядя, я разделяю ваши страхи, – ответил я. И, как бы желая отстранить свои реальные опасения, добавил: – Пираты и правда встречаются в этих водах.

Дядюшка Амброуз кивнул:

– Да. А капитан совершил страшную ошибку. Он оставил судно без защиты.

– Ах, если бы я мог сказать, дядя, что у вас разыгралось воображение! – ответил я. – Но все это весьма тревожно.

– Не будем торопиться, – возразил дядюшка Амброуз. – Это может быть просто проходящий мимо купец или кто-то вроде того. Впрочем, он, кажется, идет точно по нашему курсу.

Он отошел от меня, и я понял, что ему нужно время подумать.

Знойный день сменился теплым вечером. Грейс Ричардсон устроилась далеко на корме, откуда, с неприступным видом, она в полном одиночестве смотрела на берег. Когда «Испаньолу» разворачивало на якоре и берег не был ей виден, она тотчас же переходила к поручням другого борта.

Луи вернулся на свой наблюдательный пункт на рее, откуда он увидел меня. Там ему достаточно было повернуть голову, чтобы видеть далеко в любом направлении. В «вороньем гнезде» вахтенный следил не только за далеким парусом, но и за островом. Капитан Рид не появлялся.

Вскоре мы с дядюшкой Амброузом уже прогуливались вместе, но говорили мало. Наше беспокойство было заметно лишь нам двоим. Посторонний мог бы принять нас за пару друзей, которые время от времени подходят то к одним поручням, то к другим, наклоняясь над ними и посматривая вдаль. Как все остальные на борту, мы ожидали двух событий: возвращения команды и прихода – если он собирался подойти к нам – того далекого парусника.

На острове ничего не происходило. Мы были слишком далеко, чтобы разглядеть какие-то передвижения в лесу. Но береговая полоса высвечивалась достаточно ярко, чтобы можно было увидеть там отряд или одинокого человека; даже ребенка легко было бы на ней заметить. Звук разносится по воде далеко, но мы не слышали ни одного человеческого голоса. Я и теперь помню конец того долгого дня из-за хриплых криков птиц среди деревьев у берега Острова Сокровищ. Почему не пели птицы в глубине острова? Хотел бы я знать! Память о той мрачной тишине, казалось, давит на душу точно так же, как неприятное ощущение, которое мы зовем дурным предчувствием.

Что же до паруса – над водой поднялась дымка, и хотя далекое судно время от времени можно было сквозь нее разглядеть, видеть его как следует нам уже не удавалось.

Около семи часов, когда свет начал понемногу угасать, я понял, что наши люди сегодня вечером не вернутся. Дрожь в конечностях при мысли об этом предвещала самые страшные опасности, и я думал: они не вернутся и завтра. Может быть, не вернутся никогда. У меня совершенно не было доказательств для таких подозрений, тогда почему же я был так в этом убежден?

Я не лег спать в ту неспокойную ночь. В полночь я спустился вниз, умылся, переоделся и вернулся на свою тревожную вахту.

Пришла заря, с востока взбираясь на небо красными и изумрудно-зелеными полосами. В медленно назревающем свете я увидел не очень далекий силуэт и почти тотчас же услышал голос вахтенного (Неужели он тоже не спал?!):

– Эй, на судне! Корабль за кормой по левому борту!

Далекий вчерашний парус сегодня утром оказался соседним с нами кораблем. К моему ужасу (но не удивлению), это был тот самый черный бриг, и находился он примерно в часе хода от нас.

Справа от меня возникла чья-то фигура, и я насторожился. На палубу вышел капитан Рид. Вот и еще одна фигура появилась – мой дядюшка. Но он держался в отдалении, словно не желал, чтобы его заметили. Оба были безупречно одеты. Чужое судно все приближалось к нам с подветренной стороны.

Мой дядюшка жестом предложил мне спуститься вниз, и я услышал, как он обратился к капитану. Я последовал его предложению, и мы все встретились у капитанской каюты.

– В чем дело, мистер Хэтт?

– Меня беспокоит этот корабль, капитан.

– Не тот ли это корабль, который мы видели, когда шли из Девона?

– Полагаю, это вполне может быть он, капитан.

– Тогда это значит, мистер Хэтт, что он нас преследовал. Такое заключение вполне логично, разве не так?

– Вы правы. В этом случае, я полагаю, было бы логично ожидать серьезной опасности, капитан Рид.

Маленький шотландец взъерошился.

– Серьезной опасности? Будьте любезны уточнить, мистер Хэтт, что вы этим хотите сказать?

Пока мы там стояли, пока я то и дело холодел от страха, мой дядюшка кратко поведал капитану Риду историю гибели Бервика, осады, устроенной Молтби, и объяснил стратегию собственного поведения. Капитан Рид молча слушал.

А дядюшка Амброуз заключил:

– Полагаю, что эти люди или их порученцы и есть наши преследователи. По-видимому, они арендовали или каким-то иным способом получили в свое распоряжение это судно.

Когда дядя закончил, капитан сказал:

– Мы позже разберемся с тем, почему мне не сообщили, что я беру на борт беглых преступников. Или что мы собираемся разыскивать обыкновенного пирата. Я специально спрашивал вас, является ли человек, ради поисков которого мы сюда прибыли, пиратом. Насколько я припоминаю, вы ушли от ответа. – Капитан Рид был в ярости.

Дядюшка Амброуз не сдавался:

– Они не беглые преступники. Официально им никто не предъявлял обвинения.

– Не будем спорить о мелочах, сэр. В настоящий момент я имею право высказать свое мнение. Я обладаю полномочиями следовать букве закона и считать вашего мистера Хокинса (я ему явно очень не по душе пришелся) беглым преступником, а вас – его пособником.

– Могу заверить вас, капитан Рид, что моя репутация в Бристоле так высока, что мне нелегко было бы рискнуть ее подорвать или утратить, – сказал дядюшка Амброуз таким холодным тоном, какого я у него до сих пор никогда не слышал.

Однако капитан продолжал нападать:

– Тем более вы должны понимать мою позицию в этом вопросе, мистер Хэтт.

– Я понимаю вот что, сэр. Я понимаю, что в мое отсутствие и по моей настоятельной просьбе два самых известных в Англии юриста наводят справки о жизни и поведении погибшего Бервика, сэра Томаса Молтби и их кровожадных сотоварищей, чья репутация весьма сомнительна. То, что они обнаружат, будет представлено не кому иному, как моему доброму другу лорду Гиббону, и его суд вынесет правосудное решение – это несомненно. Если вы, капитан, желаете дождаться событий, которые определят, какая из сторон победит, тогда вы обязаны согласиться с тем, чего требует закон.

Капитан Рид промолчал и отошел в сторону, погрузившись в свои мысли. Когда он снова вернулся к нам, он сказал:

– Когда это дело завершится, сэр, я со всей прямотой выскажу вам все, что думаю. Меня обманули и заставили, по всей вероятности (даже в ярости капитан говорил довольно осторожно), стать пособником серьезных нарушений закона. А в настоящий момент я оказался в невыносимом положении, так как мой корабль из-за этого подвергается опасности.

Он двинулся прочь, энергично шагая и кипя от возмущения.

Дядюшка Амброуз взглянул на меня.

– Нам всем следует оставаться внизу, Джим.

Я тут же подумал о Грейс Ричардсон и Луи и направился туда, где расположились мать с сыном. Я встретил Грейс Ричардсон у дверей ее каюты – она как раз собиралась подняться наверх.

Она взглянула на меня, с трудом (как мне показалось) перенося мое присутствие. Я обратился к ней:

– Мадам, не выходите на палубу. И не давайте выходить туда Луи. Совсем близко – корабль. Нас преследовали.

Больше ничего говорить ей было не нужно. Она в ужасе прикрыла глаза.

– Но откуда же они могли узнать? – прошептала она.

– Эти широты хорошо известны любому моряку в Бристоле, – ответил я.

Она с горечью заметила:

– Ваша матушка говорила мне о хвастливых россказнях, какими вы потчевали постояльцев гостиницы и посетителей вашего трактира. Так что вряд ли мы можем надеяться хотя бы клад отыскать на этом острове!

Я вовремя прикусил язык и не сказал ей, что, пока не появилась она, я твердо держал клятву никогда больше сюда не возвращаться. И что именно мои «россказни» позволили ей меня разыскать. Но я все же ответил:

– Мадам, если я и рассказывал о своих приключениях, я всегда старался создать впечатление, что это гнилое место, грозящее смертельной лихорадкой, и что на острове не осталось никаких сокровищ.

– Где же вся команда? Чем они там заняты? Неужели мы остались без всякой защиты?

– Мадам, прошу вас, оставайтесь внизу. Я хочу, чтобы вы с Луи были в безопасности.

– А вдруг они возьмут нас на абордаж? Нас всех переловят, как мышей. Что с нами станет?

Я впервые увидел на ее глазах слезы; они растопили ее гнев.

– Они не станут брать нас на абордаж, – успокоил я ее. Я знал, что говорю правду, хотя не мог бы сказать, откуда я это знаю или почему они не станут этого делать.

Она склонила голову и ушла к себе в каюту. Я услышал, как она закрыла дверь и заговорила с Луи.

Когда я не могу повлиять на события, имеющие ко мне прямое отношение, я становлюсь беспокойным. Я отошел от двери каюты Грейс Ричардсон, не зная, чем заняться. В таких случаях всегда помогают какие-нибудь практические действия. Необходимо было найти такое место, откуда я мог бы уяснить для себя, что происходит между капитаном Ридом и черным бригом.

Я осторожно пробирался под палубой, попадая в многочисленные тупики, пока не оказался в кормовой части у узкого трапа, имевшего отдельный люк. Оттуда можно было если и не видеть, то хотя бы все слышать.

Однако все сложилось много лучше. Люк прятался за двумя затянутыми просмоленной парусиной штабелями ящиков с припасами: они были фута четыре высотой и футов шесть длиной, а между ними оставалось небольшое пространство. Сквозь эту брешь мне все было прекрасно видно.

Теперь команда брига вела его к нам все быстрее и быстрее. Мне было не разглядеть его порт приписки, да и флага на нем не было. В это утро море было спокойным, невысокие волны плескались о борта «Испаньолы». Казалось, даже риф притих, наблюдая. Бриг приближался. Ком в горле мешал мне дышать, делая дыхание неглубоким и частым. Ближе, еще ближе. Убирая паруса, он подошел к нам и бросил якорь. Совсем близко. Ни один из его матросов не смотрел в сторону нашей шхуны. Любой пловец смог бы достичь брига за несколько минут.

Я услышал оклик капитана Рида, хотя сам он был мне не виден:

– Кто вы, сэр? Вы не несете флага.

Его голос можно было слышать даже на берегу. Ответа не последовало. Бриг, чуть рыская, медленно поворачивался.

Капитан снова крикнул:

– Сэр, это нарушение морского закона – идти, не неся флага! Кто вы?

По-прежнему никакого ответа. К этому времени матросы на бриге закончили уборку парусов. На палубе – ни души. Я поднял голову, боясь, что нас собираются взять на абордаж, но с брига не было послано ни одной шлюпки. И никакой подготовки к этому на его палубе я не заметил.

Капитан Рид закричал снова:

– Сообщите нам свое имя и флаг, сэр! Вы подошли слишком близко!

На некоторое время наступила тишина. Я подумал, что все эти дни были отмечены такими периодами тишины. Вчера – мертвая тишина внутренней части острова и безмолвие плато. Вслед за этим – моя собственная немота, навязанная мне капитаном. Неужели теперь нам нужно ожидать чего-то еще более зловещего?

Когда положение критическое, невозможно правильно рассчитывать время: час может длиться минуту, минута растягивается в часы. Я пытался представить себе, как мыслит капитан Рид. Недостаточно его зная, я не мог разгадать, какую игру он ведет. Я понимал, что он не захочет показать чужаку, сколь малые силы имеются у нас на борту.

Чужак же, со своей стороны, не проявлял никаких признаков того, что собирается предпринять что-либо против нас. Мы стояли на якоре, и они стояли на якоре: штиль, патовая ситуация. Кто первым решится ее нарушить?

Рид окликнул их снова, и на этот раз черный бриг прервал молчание. Чей-то голос – чей он, мне не было видно, крикнул в ответ:

– А вы-то кто?

Тон был оскорбительный. Я сразу же узнал этот голос!

Капитан Рид ответил:

– Мы – «Испаньола» из Бристоля, идем под флагом короля Англии. По вашему голосу судя, сэр, вы – англичанин.

Снова наступила долгая тишина. Я чувствовал, что положение становится невыносимым.

– Мы – англичане.

Да, я знал этот голос, он был для меня воплощением ужаса: это – Молтби! Все внутри у меня сжалось, ноздри затрепетали от леденящего страха.

– А вы – англичанин, сэр? – снова прокричал голос.

Это была насмешка. Молтби расслышал в речи капитана Рида несомненный шотландский акцент и пытался его спровоцировать.

На этот раз промолчал капитан Рид. Его тактика подействовала: мяч оказался на другой стороне. Молтби пришлось настаивать, хотя он не изменил насмешливого тона.

– Я еще раз спрашиваю вас, сэр, вы – англичанин?

Тут капитан Рид разыграл выигрышную карту.

– Если вы не несете никакого флага, значит, вы – пираты! – крикнул он.

Такой отпор свидетельствовал о силе и точности мысли капитана. Он рассчитал, что под какой бы временно надетой маской Молтби ни преследовал нас, какую бы незаконную личину ни представил в море любому законному капитану, человек столь высокого мнения о себе, каким был сэр Томас Молтби (а капитан Рид знал об этом с наших слов), не пойдет на риск прослыть пиратом.

На борту брига, тем не менее, не было и признака какой-либо деятельности. Вскоре оттуда донесся звон, словно где-то ударили в медный гонг. Этот звук все еще дрожал над водой, когда на палубе появился Молтби, такой же багроволицый и злобный, как прежде. Он постарался укрыться за мачтой, опасаясь, как я предположил, что в него могут выстрелить с «Испаньолы». Я и сам спрятал было голову, но вскоре понял, что он никак не может меня увидеть.

– Именем короля, – крикнул Молтби, – я намереваюсь взять вас на абордаж.

– Добро пожаловать, сэр!

Капитан Рид меня поразил. Да и Молтби был немало удивлен. Он приостановился.

– «Добро пожаловать, сэр»? Я не нуждаюсь в вашем гостеприимстве! Мне известно, что вы укрываете беглых преступников.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду, – ответил капитан.

– А я не понимаю вас, – воскликнул Молтби. – Этим вашим «добро пожаловать» – что вы хотите сказать, сэр?

– Вдвойне добро пожаловать, если приведете с собой врача, сэр.

Что за игру он вел? Я не мог этого понять, но был заинтригован.

– И нескольких матросов с заступами, сэр, если вы можете без них обойтись, – добавил капитан Рид и громко закашлялся.

Молтби помолчал в замешательстве, потом сказал:

– Вы намереваетесь меня запутать. Но вам не удастся сбить меня с толку. Мы возьмем вас на абордаж и покончим с этим.

– Возьмите и корабль с собой, – откликнулся капитан Рид.

Он повернулся и зашагал по палубе, будто собирался сойти вниз. Теперь я мог видеть обоих – и Молтби, и Рида. Капитан прижимал к губам белый платок. В тот самый момент, как он повернулся к Молтби спиной, тот прорычал:

– Сэр, вам и правда понадобится врач, когда мы до вас доберемся.

Капитан Рид остановился и прокричал в ответ:

– Вы не сможете причинить нам больший урон, чем тот, который мы уже понесли. Остановитесь и подумайте, приятель. Где мои матросы? Мои офицеры? Что вы сможете сделать здесь такого, чего не сделала лихорадка? Отправляйтесь туда, откуда пришли, вы – глупец! В этих местах – чума.

Поразительный ход! Я чуть было не рассмеялся! Он сыграл на том, что Молтби знал, какими страшными болезнями славится Остров Сокровищ.

– Я вам не верю!

– Это ваше дело, сэр. Но почему моя палуба пуста? И посмотрите на запад! Почему одна из моих шлюпок лежит там на берегу? Это уже пятая похоронная команда всего за три дня. А внизу у меня – восемь других ожидают своей участи: двое уже умерли, трое при смерти, трое идут по тому же пути. Так что добро пожаловать на борт, сэр! – последние слова он произнес саркастическим тоном.

Появился секретарь Молтби, все это время он прятался. Они посовещались. Молтби снова крикнул, на этот раз менее грубо:

– А где этот убийца – Хокинс?

Я рассвирепел; мне вспомнилась ярость моей матушки.

– Умер вторым. Похоронили в среду.

– А его родственник-лжец?

Они имели в виду моего дядюшку. Гнев охватил меня всего целиком.

– Тоже умер.

– А женщина и ее пащенок?

Я едва мог сохранять спокойствие.

– Один мертв, другая при смерти, – ответил капитан. – Все они оказались слабее других, потому что не привыкли к морской жизни. Меня теперь заботят мои матросы. – Он издал горький смешок и снова прижал платок к губам. Убрав его, он крикнул: – Не можете одолжить мне кого-нибудь из своей команды, сэр? А может, сами поступите ко мне на службу? Мне нужен боцман. И юнга.

– Черт бы вас побрал! – прорычал Молтби. И он, и его секретарь выглядели совершенно растерянными.

Капитан Рид постарался выказать свое раздражение и прошел к тем поручням, где оба судна почти соприкасались друг с другом. Он свернул в комок свой белый платок и швырнул им в бриг. Платок, естественно, не мог долететь до брига; его развернул ветер, и на нем стали видны пятна, словно от крови. Я увидел, как Молтби отшатнулся.

– Будьте вы прокляты! Чтоб вы сгнили заживо! – закричал он. – Будьте прокляты! Будьте прокляты!

Капитан отошел от поручней и спустился вниз. Он, по всей вероятности, так обставил свой уход, чтобы Молтби мог его видеть.

Мы снова погрузились в тишину. Мне хорошо было видно палубу. Она была безлюдна: казалось невероятным даже представить себе эту возможность на таком прекрасном судне, как «Испаньола».

Вдруг черный бриг ожил – по палубе забегали матросы, готовясь к подъему парусов. С каждым поднятым парусом бриг отходил на несколько футов дальше от нас, вызывая радость и ликование. Никогда еще мне не приходилось видеть столь поспешную работу на море – ни при капитане Смоллетте, ни при капитане Риде.

Но затем, в то самое время, когда ставились паруса, на носовой палубе брига появилась зловещая группа людей. Человек десять отделились и пошли на корму. В этот момент бриг снова повернулся и его полуют оказался прямо перед моими глазами. Там стояли пять человек в лохмотьях и с повязками на глазах. Другие пятеро их охраняли. Они подвели несчастных к поручням, где юнга пристроил доску так, что она футов на пять выдавалась над волнами. Из-за их спин Молтби крикнул:

– Сэр! Вам нужны матросы? Возьмите себе этих собак!

Одному за другим им развязали руки, но не сняли повязки с глаз. Одного за другим их подводили к доске и заставляли встать на эту узкую дорогу, ведущую в вечность. Молтби подходил и, одного за другим, сталкивал их в воды Южного моря. Они падали, как обреченные на вечные муки в геенну огненную.

Появился капитан Рид и возмущенно крикнул:

– Сэр, я на расстоянии двадцати узлов разобрал, что вы негодяй. Если эти души доберутся до меня, они хотя бы будут похоронены по-христиански!

Последнее, что я увидел, это как капитан бросил за борт канат. В этот момент я понял, что он не только одержал победу, благодаря своей хитрости, но и выиграл больше, чем мог на то надеяться, – он получит в свое распоряжение пятерых матросов, если те смогут ухватиться за брошенный им канат и останутся в живых. Рид закончил свою игру, опершись на поручни, как человек побежденный, но смирившийся с судьбой.

16. Я излагаю свои соображения

Четыре человека были вытащены на борт. Тот, кто утонул, был так жестоко избит, что руки его не могли ухватиться за канат. Барахтаясь в воде, они посрывали с глаз повязки. Так как на бриге их держали внизу, они не слышали обмена репликами между Молтби и капитаном Ридом. Теперь они без сил повалились на палубу на корме; у каждого – следы тяжких побоев. Они лежали на палубе без сил и без слов.

Я услышал, как капитан обратился к ним, понизив голос:

– Слушайте меня! Не двигайтесь. Вы в безопасности. Но за вами еще наблюдает ваш бывший хозяин. Не вставайте, пока я вас не позову.

Молтби наблюдал за нами с удалявшегося корабля. Думаю, он хотел убедиться в том, что капитан Рид сказал правду. Когда его матросы не двинулись с места, он был озадачен, обсудил это с секретарем и стал ждать. Вскоре ему понадобилась подзорная труба, чтобы рассмотреть то место, где на «Испаньолу» поднялись эти четверо. Но он ничего не увидел: видеть там было нечего. Несчастные матросы, еще не оправившиеся от страха перед грозившей им смертью, подчинились приказанию капитана Рида.

Спустившись одной ступенькой ниже и прислонившись спиной к переборке в узком пространстве моего укрытия, я облегченно вздохнул. Страшная опасность предотвращена.

Я снова выглянул – посмотреть на матросов. В них, казалось, не было ничего угрожающего, ничего воинственного. «Испаньола» чуть покачивалась – подувал несильный ветер. Вот она слегка повернулась, и моему взору предстал берег острова. Я стал пристально вглядываться в том направлении, но нашей пропавшей команды там так и не увидел.

Сидение без дела стало мне надоедать. Что должно теперь произойти? Какой может быть теперь наилучшая стратегия? Отплыть на небольшое расстояние от острова – если это возможно – и ждать прихода к нам на помощь второго судна, которое прибудет не раньше, чем через четыре месяца? Нет! Сидеть и ждать, надеясь на спасение? Но как долго? Можем ли мы сами предпринять что-либо полезное? Я не знал.

Движения «Испаньолы» подсказали мне, что она снова повернулась так, что стал виден удаляющийся бриг Молтби. Как быстро исчезают вдали корабли, унося наших любимых; как медленно, когда уносят прочь наших врагов! Черный бриг все еще оставался в пределах видимости для подзорной трубы, и все мы по-прежнему оставались пленниками из-за этого изобретения! Впереди нас ждали долгие часы под раскаленным солнцем.

Чувство облегчения после пережитого ужаса привело к тому, что я заснул, стоя на ступеньке трапа. Судя по солнцу, прошло не менее часа к тому времени, как я проснулся. Мне теперь не виден был ни остров, ни удаляющийся бриг. Однако вскоре я должен был увидеть либо то, либо другое: море волновалось сильнее. Дела, вероятно, пошли значительно лучше, если я позволил себе заснуть. Несчастные матросы, лежавшие всего футах в пятнадцати от меня, заползли в затененное место.

Кроме того, мне снова стали слышны обычные корабельные звуки. Я никогда не мог их забыть. Несмотря на ужасающие события, участником которых я стал во время двух своих вояжей, звуки, обычные для «Испаньолы», живут во мне, словно голоса старых друзей. Я помню, как звучит натянутая якорная цепь, как скрипят мачты и реи, как посвистывает ветер в снастях. И я хорошо понимаю, почему «Испаньола» – «она»: для тех, кто ее любит, она словно любимая женщина – мать, возлюбленная, жена.[14]

Вскоре передо мной открылся широкий простор океана. Черный бриг совсем уменьшился. Однако я никогда не бываю уверен, что опасность миновала, пока мне об этом не сообщат. Поэтому, хотя я считал вполне безопасным приблизиться к несчастным морякам, распростертым на палубе, я подбирался к ним, держась ниже уровня поручней.

– Вы в безопасности, – тихо сказал я каждому из них. – Это хороший корабль, с хорошим капитаном. Ваши мучители убрались прочь.

Один из них выглядел получше, чем остальные. Губы у него не так сильно распухли.

– Нам не давали воды, – прошептал он.

– Вы получите и воду, и еду – хватит с избытком. Но как случилось, что вы оказались в таком ужасном положении?

Наверное, время для такого вопроса было не очень подходящим (из-за своего любопытства я бываю нетактичным), но мне был дан ответ.

– Нас насильно завербовали в Бристоле. Что-то в эль подмешали. Двое из нас вообще не моряки, а двое – морские офицеры. Я – клерк, а он – человек указал пальцем – слуга.

Я пообещал вернуться и прокрался вперед, к главному трапу, у которого стоял дядюшка Ам-броуз, спокойный и неподвижный, словно простоял там весь день. Он радостно меня приветствовал.

– Мог ли бы ты такое придумать, Джим? Я бы тоже не смог! Какая хитрость! Нашему капитану надо бы адвокатом быть! «Чумной корабль!» Ни больше ни меньше – чумной корабль! Нам следует изменить наше мнение о Риде. Эта его холодная мина скрывает ум, способный на большее, чем морское дело. Ты бы такое придумал, Джим, а?!

Его восторг вселил в меня горячую надежду.

– Дядя, – сказал я, – если такая опасность миновала, если с ней можно более не считаться, то мы должны суметь сделать все, ради чего сюда прибыли.

– А платок, Джим! Платок! Боже мой! – Если бы Амброуз Хэтт был из тех, кто привык от восторга хлопать себя по коленям, он наверняка набил бы себе синяков на обеих ногах. – Пойдем отыщем его и поздравим.

Радость моего дядюшки способна заразить всех, кто его окружает, но капитан не мог изменить себе. Он из тех людей, кто до последнего сопротивляется надеждам, похвалам и восторгам.

– Капитан, примите мои поздравления! – душевные излияния моего дядюшки осветили капитанскую каюту, словно солнечные лучи, вырвавшиеся из-за туч.

Капитан Рид поднял на него глаза.

– Жизнь не сводится к активным действиям. Вам это должно быть известно, мистер Хэтт.

Хорошее настроение дядюшки Амброуза не так-то легко нарушить.

– Но как вам это удалось, сэр? Как вы могли придумать такое?! Как, сэр? Я хочу спросить – как? Я уже говорил моему племяннику, что если бы я был способен придумать такое, я был бы вдвойне горд собой!

Капитан заметил, что я улыбаюсь. В его глазах зажглись искорки – на миг, не более того.

– Мистер Хэтт, садитесь. И вы, мистер Хокинс. Попрошу вас не прерывать меня, пока я не выскажу вам некоторые важные вещи.

Вежливость и суровость, когда они соединяются, обладают великой силой.

– Джентльмены, – начал капитан, – сможем ли мы теперь добиться некоторой ясности?

Я посмотрел через стол на дядюшку Амброуза, который казался бесстрастным, но внимательным. А Рид продолжал:

– Я так понимаю, джентльмены, что вы теперь сознаете, в какие злосчастные приключения может вовлечь женщина?

– Но какая замечательная женщина, сэр! – возразил мой дядя.

– Не мне судить, – сказал капитан и постучал по столу медной линейкой. – Но мне дозволено спросить, какое отношение имеет этот пират к этой женщине?

Мы с дядюшкой переглянулись.

– Я полагаю, – сказал я, – что он – отец ее ребенка. Она как-то сказала мне, что ей нужно отыскать этого человека, чтобы ее сын мог спокойно спать по ночам. Но она ничего не желает уточнять.

Дядюшка Амброуз ничего не добавил к этим словам.

Капитан Рид нисколько не смягчился, хотя я очень на это надеялся.

– Если этот пират появится на борту, он вернется в Англию в железах. Могу вас заверить в этом.

– Разве нет другого… – начал дядюшка Амброуз.

– Если вы попросите меня взять его на борт, а потом – из милосердия, жалости или по каким-то иным мотивам – оставить всех троих в каком-нибудь гостеприимном порту, вы попросите меня, сэр, совершить преступление. Помочь преступнику уйти от правосудия. Этого я ни за что не сделаю… и буду считать того, кто просит об этом, пособником преступника.

Я хотел заговорить, но был так скован жесткостью капитана, что понял – мне не удастся найти нужные слова. Мой дядя тоже, казалось, готов был что-то сказать, но сдержался.

– Теперь мы подходим к следующему вопросу – о тревожащей нас в настоящий момент загадке, – продолжал капитан. – Я говорю более мягко, чем на самом деле чувствую. Джентльмены, ваше предприятие на сегодняшний день стоило мне почти всей моей команды. И вот что я решил.

Этот наш капитан явно обладал качествами актера. У нас уже создалось такое впечатление, когда он устроил спектакль с платком. Теперь он сделал паузу, как актер, желающий овладеть вниманием зрителей или заставить их нетерпеливо ждать продолжения.

– Ваши преследователи расправились бы с нами со всеми и забрали бы себе корабль. Я в этом нисколько не сомневаюсь. Я сразу распознаю разбойника, стоит мне его увидеть. Поэтому, мистер Хэтт, я решил принять на веру ваше описание правовой ситуации. Вы утверждаете, что эта дама, ее сын и мистер Хокинс не являются беглыми преступниками, что против них не выдвинуты официальные обвинения в совершении преступлений и что в настоящий момент ведется расследование о джентльмене, которого мы только что перехитрили. Надеюсь, мистер Хэтт, вы сможете обещать мне, что, когда мы прибудем в Бристоль, вы станете твердо держаться рассказанной вами истории.

Я ожидал, что мой дядюшка обидится. Но такого не случилось. Он сказал: «Разумеется», – и я понял, что он смотрит на это как юрист. В конце концов, капитан желал быть застрахованным от каких бы то ни было обвинений.

– Далее. Преимуществом, которое мы получили в результате происшедшей неприятности, стало то, что на корабле добавилось четверо матросов. Я их осмотрел. Немного заботы – и двое поправятся почти сразу же. Через несколько дней – другие двое. Им нужен отдых, еда, вода, сон. Немного теплоты.

Я никак не ожидал услышать такие слова из уст капитана Рида.

– С той командой, которая у нас есть сейчас, и с этими четырьмя новыми людьми мы в течение нескольких дней сможем поставить половину парусного вооружения. Я знаю мистера Колла. Я знаю боцмана Нунстока. Такие люди легко не сдаются. Учитывая это, я собираюсь пройти вокруг острова. Уверен, что они не смогли найти путь назад, на эту сторону, что территория оказалась непроходимой. Такова причина их задержки.

Увидев, что я готов выпалить что-то, капитан предостерегающе поднял руку.

– Мистер Хокинс! Я не верю, что вы смогли достаточно тщательно все обыскать.

– Капитан! – Я заметил, что лучше обращаться к нему по званию, чем пользуясь словом «сэр»: тогда он легче уделяет вам внимание. Он прислушался.

– Капитан, я полагаю, что мой дядя не знает о том, что произошло на берегу. Вы просили меня ни с кем об этом не говорить.

– Так скажите ему сейчас. К тому же ваш рассказ освежит мою память.

Я рассказал свою историю, прилагая всяческие старания, чтобы быть как можно более точным. Дядюшка Амброуз выслушал, а потом с доброй улыбкой повторил слова, которым научил меня когда-то: «Люди не могут исчезать без следа».

– Вот и я так же думаю, – сказал капитан.

– Но это какая-то загадка, – сказал ему дядюшка Амброуз.

– Я не верю в загадки, сэр, я – шотландец. Я верю в разгадки, – продолжал он. – Люди просто свернули не туда, куда надо. Возможно, мистер Хокинс отсутствовал дольше, чем полагает. Они двинулись вперед, вероятно, обнаружив что-то новое.

– А как ты на самом деле полагаешь, куда они могли пойти? – спросил меня дядюшка.

Капитан Рид не дал мне ответить.

– Все именно так, как я говорю. Негостеприимная земля. Незнакомые тропы. Они же моряки, мистер Хэтт, а не географы.

Дядюшка Амброуз возразил:

– Но нам, конечно же, следует оставаться здесь – ведь они отправились отсюда!

– Капитан, разрешите предложить иной способ, – сказал я и снова привлек его внимание. – Можете ли вы позволить мне попытаться возвратить утраченные мною позиции?

По лицу дядюшки я видел, что он мною доволен.

– Что вы предлагаете?

– Позвольте мне сойти на берег. Бен Ганн уже там, с позднее посланным отрядом. Он знает весь остров как свои пять пальцев, и он мне доверяет.

С того места, где я сидел, мне были видны под столом ноги капитана. Начищенные черные башмаки с прочными шнурками задвигались. Потом остановились. Он явно собирался сказать неправду, потом передумал.

– Ганна на берегу нет.

– Как это? – воскликнул я.

– Он под арестом. За дурное поведение. За кражу.

Я уже собирался спросить, не сыр ли он стащил, когда капитан пояснил:

– В море считается преступлением, если берешь больше еды, чем тебе положено.

На душе у меня стало легче.

– Но, капитан, это же превосходно! Никто не знает острова лучше, чем он. Разрешите мне взять его с собой на берег. Мы одним махом решим все проблемы!

Капитан колебался.

– Капитан, прошу вас. Доставьте нас на берег. Когда мы вернемся – поставьте корабль так, чтобы вам слышны были оклики с земли. Один человек – кок – может справиться с челноком.

– Клянусь Богом, Джим, ты все продумал! – воскликнул мой дядюшка.

Ни тот, ни другой не знали о моих скрытых мотивах, хотя дядюшка Амброуз, возможно, догадывался. Если мне когда-нибудь будет суждено снова добиться расположения Грейс Ричардсон, я не смогу этого сделать, пока надо мной нависает такая туча.

Я стал настойчивее.

– Что вы скажете, капитан?

Дядюшка Амброуз веско добавил:

– Очень многое говорит в пользу такого решения, капитан. Это может всесторонне разрешить проблему. Джим знает, где он в последний раз видел мистера Колла. Ганн знает весь остров. Если они заблудились… или перевозят серебро… их найдут или придут к ним на помощь.

– К тому же, – вставил я, – не будет так уж трудно доставить нас на берег. Если я сумел провести шлюпку мимо рифа…

Это разозлило капитана. Уязвленный, он согласился.

– Возьмите с собой провизию. Оставьте часть там, где высадитесь, – чтобы сохранилась до вашего возвращения. Потом ее можно будет забрать. Другую часть возьмете с собой в глубь острова. У членов отряда уже нет еды. Это тоже вызывает беспокойство.

В этот миг я кое-что осознал – отлив доверия ко мне стал сменяться приливом. До этого момента, на взгляд капитана, Колл и его матросы исчезли без всякой на то причины. Рид по-прежнему не хотел согласиться с мыслью о загадочности этого исчезновения, но теперь выявился простой факт – второй, более многочисленный отряд матросов ведь тоже не вернулся. Какое же облегчение я почувствовал, получив возможность искупить вину и восстановить свое доброе имя!

– Мистер Хокинс! – окликнул меня капитан, когда мы с дядюшкой уходили. – Вы понимаете, что не можете отбыть на берег до рассвета? И, разумеется, может случиться так, что у вас не будет в этом необходимости.

Однако по его тону я понял, что у него нет надежды на то, что его люди могут вернуться так скоро. А могут и вообще не вернуться. Откуда у человека возникает способность скрывать свою тревогу? Откуда у него берутся силы выносить такую тревогу, какую чувствовал я не только в тот момент, но и всю ту ночь? Новые опасности ждали впереди – какие? Я не мог предугадать. И тем лучше.

17. Запах смерти

Всегда было чертовски трудно заставить Бена Ганна идти в одном четком направлении. Укажи ему определенное место, и он начнет метаться то туда, то сюда вокруг него. Для начала он забыл свой сыр. Затем забыл шнурки от башмаков: он всегда носил с собой запасные шнурки, опасаясь, как он говорил, что башмаки свалятся у него с ног. За этим крылась гораздо более мучительная правда: ему так долго пришлось жить на необитаемом острове босым, что он теперь боялся снова оказаться без башмаков.

Когда его освободили из-под ареста, он поблагодарил меня:

– У Бена только один друг – Джим.

– Вздор, Бен. Тебя все любят.

– Только не капитан. Капитан не любит Бена Ганна.

– А где твои вещи, Бен? Тебе нужна будет куртка. Там, где я стоял, холодно.

– Холм Подзорная труба, он из льда сделанный, Джим. Из льда.

Я не стал рассказывать Бену всю историю: он мог запаниковать и спрятаться. Или сбежать. В любом случае это задержало бы наш отъезд. Я не хотел дать капитану возможность передумать.

Когда, перед погрузкой, я проверял наши запасы, ко мне подошла Грейс Ричардсон.

– Что вы делаете?

Я ответил, что собираюсь сойти на берег, потом попросил:

– Мадам, не пойдете ли вы поговорить с моим дядей? Он объяснит вам, какие проблемы стоят перед нами.

Она ответила, устремив на меня строгий взгляд:

– Полагаю, что у меня самой есть представление об этом.

Странное чувство овладело мной, и я заговорил так, как вовсе не намеревался говорить:

– Мадам! – Она взглянула на меня, и я понадеялся, что она уже догадалась, какие глубокие чувства я к ней питаю. – Я понимаю, что вы сердитесь на меня. Но я все вам объясню, когда эти проблемы разрешатся. – Она кивнула, уже не так сурово. Если бы хоть кто-то понимал, как много значит запрет говорить! – И кроме того, мадам, когда наступит этот момент, не могли бы мы с вами побеседовать… о других вещах? Я должен… есть что-то… о чем я хотел бы вам сказать.

Она внимательно слушала, и я заметил, что она несколько смягчилась.

У меня перехватило горло, когда я сказал ей:

– Луи глубоко запал мне в душу. Я такого даже не ожидал. Что же касается вас… об этом я и желаю… об этом и желаю побеседовать. Мадам, сейчас не время, но я хочу, чтобы вы знали, что (голос мой прерывался)… что… Мадам, мне нужно будет с вами поговорить.

Она ответила осторожно, не торопясь, с уважением к чувствам, чью борьбу она увидела на моем лице:

– Луи вас полюбил. Я это знаю. Я видела, как вы справились с его необузданностью. И каждый день я вижу, с какой добротой и заботой вы к нам относитесь, какую отвагу вы проявляете ради меня. – Тут она на долгую минуту замолчала, прежде чем заговорить снова. Я же, ожидавший услышать в ее словах поощрение, был неожиданно свергнут с вершин надежды, потому что она сказала: – По справедливости я должна сообщить вам, что доктор Джеффериз просил разрешения побеседовать со мной, когда он возвратится.

На миг я ощутил мрачную радость, какая посещает нас, когда мы оказываемся правы в своих догадках о чем-то неприятном.

– Мадам, то, что желает сказать или сделать доктор Джеффериз, – это его дело. Что касается меня, глубокая тревога о вашем любимом сыне не менее отражается в моих чувствах…

Ах, что за напасть! В самый неподходящий момент вернулся Бен Ганн, чтобы сообщить, что не знает, куда задевал компас. Мне пришлось пойти с ним и найти компас там, где он и лежал – посередине его койки, у всех на виду.

Сердце мое то взлетало, то падало, словно птица в поднебесье; меня чуть ли не трясло от разного рода опасений: опасения по поводу того, как моя неуклюжая речь была воспринята Грейс Ричардсон, страх из-за ухаживаний за нею Джеффериза и приводящий в смятение ужас перед тем, что ждало нас на острове.

Наконец Бен Ганн был вроде бы настолько готов к отплытию, насколько это вообще для него возможно. К моему удивлению, капитан Рид присутствовал при нашем отъезде. Люди с брига Молтби чувствовали себя много лучше. Они рассказали ужасающую историю о злодействах и жестоком обращении.

– Достаточно, – сказал капитан, – чтобы лишить сэра Томаса Молтби всех его привилегий. Они подозревают, что он убил одного из матросов.

– Он утопил одного из них, – резко сказал я, – прямо на наших глазах.

– А ведь верно, – изумился дядюшка Амброуз. – Сбросил его с доски!

К нам вышел очень серьезный Луи; весь его вид говорил о том, что он сильно обеспокоен. Ни слова не говоря (это была его обычная манера), он поманил меня пальцем, и я последовал за ним в укромное место на палубе.

– Вот, – сказал он и протянул мне небольшой сверток. Я развернул его и увидел два сдобных печенья и замечательное красно-синее перо. – Это мое счастливое перышко. Я его нашел, когда был с мамой в Шотландии. У моря. Оно всегда приносит мне удачу.

Ожидая, пока найдутся нужные слова, я пытался отгадать, что за птица обронила такое перо. Но догадка мне не давалась, так что я просто ласково потрепал его по плечу:

– Спасибо, Луи. Будь на страже, пока нас нет. А если почувствуешь опасность, скажи капитану Риду. Я думаю, ты ему по душе пришелся.

Луи протянул мне руку, и я ее пожал; мальчик старался быть отважным, как взрослый мужчина.

Толстые руки кока управлялись с веслами, а течение влекло челнок к берегу, прочь от «Испаньолы». Мы быстро добрались до прибрежной полосы, высадились и выгрузили провизию. Я заранее знал, что всю работу придется делать мне самому. Бен метался вокруг, как человек, не знающий, как выйти из трудного положения: он испытывал одновременно и отвращение к острову, и гордость оттого, что он так хорошо его знает. Я тщательно уложил провизию под деревом – целый холмик, укутанный парусиной и обложенный камнями, чтобы уберечь продукты от зверей, птиц и даже, как я надеялся, от насекомых.

Челнок уплыл от нас прочь, и – вот они, мы: Джим Хокинс, бывший юнга, который десять лет тому назад недалеко отсюда встретил Бена Ганна, старого пирата, оставленного на необитаемом острове, и Бен Ганн, с его скрипучим, словно ржавый замок, голосом и страстной любовью к жареному сыру. Он в одиночестве прожил три года на этом острове, питая сь козьим мясом и молоком, ягодами и устрицами.

– Ну что ж, Бен, вперед! – вскричал я, подбадривая своего спутника.

Мы оба обернулись – посмотреть на океан. В утреннем свете сверкали всплески весел удаляющегося челнока.

– Красивый корабель, – грустно сказал Бен, глядя на «Испаньолу».

И вправду, «Испаньола» выглядела словно на картине: ее мачты золотились от солнца, паруса были туго свернуты, будто манильские сигары.

– Ну ладно, Бен, пошли. Нас ждет долгая дорога.

Я решил, что мой тон должен быть всегда веселым, что бы я на самом деле ни чувствовал. Дай Бену хоть на миг почувствовать, что ты мрачен, и он ускачет прочь, как одна из его коз. Мы отправились в путь.

– А что, нам надо вот так идти? – спросил Бен через полчаса и дернул меня за одежду. А я уже начинал беспокоиться – он не делал этого с того дня, как я впервые его встретил.

– А ты знаешь другую дорогу?

– Так мы к серебру не пройдем, Джим. А мы скоро остановимся поесть, Джим? Можно до ручья дойти.

– Послушай. Бен, мы ведь только что с корабля сошли. Ты поел перед этим. Мы можем провести здесь не один день.

– Джим, куда ж мы идем-то?

– На холм Подзорная труба, Бен, – ответил я.

– Бену не надо Подзорную трубу, Джим, и тебе тоже не надо. Это плохое место.

– И все-таки, Бен, нам придется туда пойти.

Он немного успокоился и принялся рассказывать мне о своей жизни на острове. Места, мимо которых мы проходили, поднимаясь на холм, напоминали ему о штормах, какие он видел, живя здесь, о кораблях, что проходили вблизи берега, не останавливаясь.

– Один раз, Джим, корабель пришел, и он спустил кого-то на берег. Я его видел, только я спрятался. Он ушел. Больше никогда его не видел. Слышал – он ломится через кусты и вопит во всю глотку. Никогда его больше не видел.

– Это было задолго до нашего прибытия на остров, Бен?

– Может, год, Джим, а может – сколько-то недель. Откуда Бену знать?

– Остров его забрал, Бен, но ведь тебя-то он не забрал. Вот видишь, и Всевышний тебя любит, Бен.

– А он-то был большой, Джим, большой-большой. И волос на нем рыжий был.

У другого поворота он рассказал мне, как переносил серебро.

– Вишь, Джим, Бену больше нечего делать было. Начал по одному слитку таскать. А после такую вроде суму сделал, через плечо, смотри, видишь?

Пришлось остановиться – он хотел показать мне плечо. Я нетерпеливо глянул – и отшатнулся. Глубокая впадина – словно колея от тележного колеса – осталась там, где сделанная из лиан лямка от сумы врезалась в тело. Должно быть, он тогда сильно страдал от этой раны.

– А что твоя мать, Бен? Она у… Она скончалась до твоего возвращения домой?

– Не знаю, Джим. Бену было не узнать. Ее не было, когда я стал искать. У меня ее Библия, Джим. Ее Библия мне веру принесла, Джим.

– А кто был твой отец, Бен?

– Не знаю, Джим. Никогда не знал. А мать – она добрая была со мной, Джим.

– А как же ты в море попал, Бен? – Нам нужно было пройти еще несколько ярдов до того места, где начинался трудный подъем.

– Ром, Джим, когда я совсем молодой был. Вербовщики меня забрали. Били. Всегда все Бена бьют, это уж так.

Мне хотелось дотронуться до его руки, как-то выразить сочувствие.

– А потом я в матросы к Флинту попал, с Билли Бонсом и Сильвером. Я уж тебе говорил. И там били. Да только тут, в этом вот месте, хуже всего было, Джим. Вера опять ко мне пришла, после того как я тут три года совсем один пробыл, Джим.

Образ Бена Ганна – мальчишки, которого допьяна напоили и отнесли на корабль вербовщики, его жизнь на море под постоянной угрозой порки линем,[15] с ежедневными тычками да оплеухами от пьяного кока или помощника капитана, глубоко тронул мою душу. Я тут же решил, что, когда мы вернемся, Бен должен переехать жить к нам, в гостиницу «Адмирал Бенбоу». О бедном, милом старике никто никогда в жизни не заботился, а ведь он – совершенно безобидное существо!

К этому времени под деревьями стало темно. Там, куда никогда не проникали солнечные лучи, бьио холоднее, чем я мог припомнить. Мягкая земля уступила место камням, которые оказались столь трудны для мистера Колла и его матросов. Я чувствовал себя несколько пристыженным из-за того, как совсем недавно мчался по этим камням к морю, словно за мной гнались дикие звери.

После трудного восхождения мы добрались до почти вертикально идущей каменной тропы. Отсюда нам был виден угол деревянного строения. Я услышал, как Бен позади меня охнул так громко и выразительно, что я подумал – он что-то увидел.

Я быстро обернулся.

– Что случилось, Бен? – Но почему я говорил шепотом, и почему он ответил мне тоже шепотом?

– Запах, Джим! Дурной запах!

Я принюхался. Никакого иного запаха, кроме запаха влажной зелени и сырой холодной листвы, я не ощутил. Но ведь и мне, и моим друзьям известно, что у меня очень слабое обоняние. Я – человек, которому цветы доставляют наслаждение лишь своим видом.

– Вздор, Бен!

Однако я чувствовал себя вовсе не таким бодрым и веселым, каким притворялся. К тому же я вспомнил, как Колл зажимал нос.

– Джим! Этот запах! Тут очень плохо, Джим!

Если бы на уступе хватало места, Бен станцевал бы свой «танец волнения». Он было двинулся назад, но я схватил его за руку.

– Бен! Ты мне нужен! Пошли!

Он притих, и мы зашагали вперед, к скалам, откуда шла вверх последняя тропа, если ее можно так назвать. Здесь мы снова остановились, и он стал хвататься за меня и дергать за одежду, как раньше, когда я встретил его впервые, здесь, на острове.

– Джим, Бен просит тебя. Не проси его туда подняться, Джим!

– А ты уже поднимался туда раньше, Бен?

Он по-прежнему говорил шепотом.

– Ох, нет, Джим, нет! Ох, Джим, этот запах!

Теперь и я что-то почуял, но не мог разобрать, что это такое. Если этот запах поразил Бена более сильно, чем меня, я мог его только пожалеть. Что это было? Дохлое животное? Коза, свалившаяся в пропасть где-то поблизости? Однако для этого запах был слишком сладким – густой, тошнотворный аромат. Он стал вызывать у меня отвращение, и я подумал, что смог ощутить его, потому что все мои чувства были сейчас обострены более, чем когда-либо.

– Бен! Один, последний подъем. Пойдем со мной, чтобы доказать, что я не сошел с ума. Доказать, что там нет другого пути с плато. Нам надо все обыскать, Бен. Капитан Рид разлюбит нас, если мы этого не сделаем.

Мне пришлось рассказать ему – так сказать, ничего не рассказывая, – зачем мы сюда пришли. Вглядываясь в глаза доброго старика, я увидел в них борьбу двух страхов. Какой из них победит? Страх перед наказанием капитана Рида или перед безымянным запахом и призраками этого места?

Потянувшись из-за моей спины, Бен взял меня за руку, словно ребенок, переходящий через поток, и мы поднялись по последним крутым, неровным «ступеням». Вскоре мы уже стояли перед грубо сколоченным деревянным строением. Бен содрогнулся при виде черепа, лежащего на земле, содрогнулся и я, но по другой причине. Кусок красной ткани от куртки Тома Моргана исчез. Неужели его забрал боцман со своим отрядом? Я устремил взгляд в небо. Может быть, птица – сорока или подобная ей птица этих краев – подобрала ткань и утащила с собой? Я слышал, что есть экзотические птицы, которые, чтобы привлечь самца, строят гнезда из всего, что только смогут найти.

Мой страх стал сильнее, чем прежде. Теперь на мне лежала ответственность за судьбу бедняги Бена. Было бы слишком жестоко, если бы ему, сумевшему выжить на острове в течение такого долгого срока, пришлось снова стать его жертвой из-за того, что я опять привез его сюда. Я решил, что нам надо как можно скорее выполнить свой долг и убраться отсюда подобру-поздорову. Надо будет последовать плану капитана Рида и обойти на «Испаньоле» вокруг острова.

– Бен! – Я заговорил бодро, чтобы развеять настроение, охватившее нас обоих. – Вот что мне нужно, чтобы ты проверил. Подойди сюда.

Я подвел его сначала к пропасти на одной стороне плато, потом на другой.

– Ну, Бен, скажи, ты видишь там хоть какие-то следы человеческого присутствия? Или несчастного случая с людьми?

На нашем пути наверх я внимательно оглядывал все вокруг, но не нашел никаких следов отряда, который возглавлял боцман. Бен тоже смотрел повсюду вокруг. И надо отдать ему должное, делал это с большим тщанием.

– Нет, Джим. Нигде человека нету. Нет, Джим.

– А теперь, Бен, осмотри вот это. – Я подвел его к скальной стене, поросшей ползучими растениями, плющом и колючим кустарником, которая образовывала заднюю стену плато. – Посмотри наверх, Бен. Посмотри вниз, посмотри вокруг, как я это сделал. Мне нужно твое свидетельство.

Бен выполнил мою просьбу с такой тщательностью, что лучшего и желать было нельзя. Он посмотрел вверх – вплоть до пика Подзорной трубы; посмотрел и на высокий склон холма и постарался тщательно разглядеть кустарник на этом склоне, выросший меж редкими соснами, которые когда-то росли на горе поодиночке; он осмотрел скальную площадку, на которой мы стояли; он ходил то в одну сторону, то в другую, словно разведчик, и, собрав все свое, далеко запрятанное мужество, делал это без спешки.

– Нет, Джим. Бен ничего не видит, Джим.

– Спасибо, Бен. Думаю, мы можем теперь уйти.

По правде говоря, я не знал, что теперь делать или что должно за этим последовать. Мы – я – потеряли небольшой отряд матросов; судно потеряло почти всю свою команду. Два отряда матросов под руководством профессиональных командиров пришли сюда и исчезли. Как, черт возьми, может капитан Рид вернуться в Бристоль с таким сообщением? И как, с такими ничтожными средствами, можно ему помочь?

Неожиданно Бен окликнул меня:

– Джим! Смотри, Джим! – Он встал на колени и показал пальцем.

Я подошел к нему. На скальной площадке поблескивал свежий белый шрам, будто выцарапанный чем-то твердым и тяжелым.

– Джим, смотри!

Через несколько дюймов от первого поблескивал второй шрам, а за ним – еще один. Я отошел, чтобы убедиться, не образуют ли они какой-то рисунок. Бен опустился на четвереньки и пополз через площадку к ее задней стене, словно по тропе.

– Как ты думаешь, что это может быть, Бен? Могли это сделать козы?

– Нет, Джим. Глубокие очень. И твердо тут. Козьего – они на ногу легкие. – Он поискал еще. – Э-э-э! И еще один!

К этому моменту он добрался почти до вертикальной скалы в конце плато. Он отвел в сторону пару кустов и быстро отдернул руку.

– Ой-ой-ой!

Вся рука была в шипах – огромных и острых, как корабельные гвозди.

– Осторожно, Бен!

Зловоние, шедшее от скалы, сгустилось и стало ужасающим.

Бен поднялся на ноги. Он волновался сильнее, чем я когда-либо видел.

– Джим, теперь хватит? – спросил он. – Хватит уже, Джим?

– Да, Бен. Еще минуту.

Сколько горьких дней и ночей, сколько печальных полдней и грустных рассветов пережил я, жалея об этих двух словах: «Еще минуту».

Бен дернул меня за одежду, но я стряхнул его руку, так как что-то у куста, который поранил его, возбудило мое внимание. Зеленая поросль – но лишь при более пристальном взгляде на нее – казалась не столь плотно прилегающей к скале, как зелень по соседству. Я вытащил из ножен свой кортик и несколько раз ткнул им в колючие ветви. Никакой стены – кортик не царапнул по камню.

– Бен! Иди сюда! Скажи мне, что ты здесь находишь?

Бен подошел и проделал то же, что и я, потом отступил назад. Он ничего не сказал, но по состоянию его одежды я увидел, что бедняга не смог справиться с мочевым пузырем.

Мысли мои сменяли одна другую. В одну секунду я пришел к выводу о том, что могло здесь произойти. Наши товарищи – оба отряда – обнаружили этот вход в какие-то глубокие пещеры и либо все еще оставались там, либо прошли через них и сейчас ожидают помощи на дальней, самой суровой и негостеприимной стороне острова.

– Бен, мы, кажется, сделали открытие. – Он бросился было бежать, но я схватил его за руку. – Нет, Бен. У нас с тобой все в порядке. – Он остановился.

Я кортиком отвел в сторону куст и обнаружил настоящую арку. Теперь странный запах ударил мне в нос, видимо, так же, как говорил мне об этом Бен. Сегодня, когда я слышу упоминание о мертвой человеческой плоти, этот запах снова ударяет мне в ноздри.

– Бен! Это пещера!

Я пролез в арку и придержал куст, чтобы он мог пройти. С какой же неохотой Бен последовал за мной!

С минуту мы постояли там, давая дневному свету возможность проникнуть в этот мрак. Однако мы не могли двинуться вперед без того, чтобы куст снова не возвратился на свое место: мой кортик был слишком слаб, чтобы отсечь его напрочь.

Бен сделал шаг вперед, вглядываясь из-под поднесенных ко лбу ладоней. Я стал уже приспосабливаться к кромешной тьме. Мы осторожно подвигались внутрь – как знать, ведь впереди, у самых наших ног могла быть пропасть. Но тут руки, протянувшиеся из самых глубин преисподней, схватили нас, и я выронил кортик.

18. Бездна зла

Все во мне замерло – мысли, чувства и, может быть, даже сердце. Во тьме я не видел того, кто напал на Бена, а тот, кто атаковал меня, подошел сзади и теперь держал нож у моего горла. Никто не промолвил ни слова. Все, что я мог разглядеть в темноте, были белые штаны Бена и лезвие у меня под подбородком, такое широкое, что им легко можно было бы отрезать мне голову.

Потом я увидел, как Бен мелкими шажками стал подвигаться вбок словно краб: не было сомнений, что его к этому принуждает приставленный к горлу нож. Он исчез во мраке. Разумеется, теперь и меня также понуждали двигаться, но одним лишь лезвием, никакого тела за этим ножом я не ощущал, не чувствовал руки, надавливающей на нож. И все же он упорно понуждал меня двигаться боком, первые несколько шажков очень медленно. Позади себя я слышал чье-то дыхание на такой высоте, какая говорила о существе по меньшей мере моего роста.

В пещере посветлело. Все, что я мог разобрать, было то, что я, едва перебирая ногами, двигаюсь по довольно широкой каменной тропе. Впереди плотным черным покрывалом простирался мрак.

Вскоре тропа расширилась, и меня заставили остановиться. Нож убрали от горла. Теперь я почувствовал прикосновение его острия к моей голове, к самой макушке: ощущение было такое, будто меня колют иглой. Нажим острия указывал, что я должен опуститься на землю. Сначала я встал на колени, затем сел на пятки. Нож был убран, но голову и горло у меня саднило от его металла.

Позади что-то чиркнуло – то ли кремень, то ли спичка. Загорелся тусклый огонек; он был поднят над моей головой. Подождав, пока огонек разгорится, я увидел прямо перед собой Бена. Он тоже сидел на земле, и я услышал, как он охнул. Мы сидели боком на узком выступе скалы. Под нами зияла пропасть. Теперь запах определился. Перед нами, на уступе, лежала разлагающаяся человеческая рука. Я почувствовал уверенность, что нас заманили в склеп, где совсем недавно погибли люди. Беднягу Бена, казалось, разбил паралич.

Я пытался прислушаться к окружающей тьме. Так как я не мог далеко видеть, не мог осмелиться к чему-либо прикоснуться, а обоняние мое страдало от отвратительного запаха, самым полезным моим чувством оставался слух.

Сначала я услышал тишину этой пещеры – я слышу ее по сей день. В любом месте всегда есть какие-то свойственные ему звуки. Я бывал на утесе над Логовом Китта в самые погожие на свете зори, когда не слышно было ни ветерка, ни птичьих трелей, и все же там было какое-то звучание – звучание живого мира. Я стоял на дороге перед «Адмиралом Бенбоу» в такие ночи, когда мороз одевал инеем звезды, а волны погружались в сон, и все же там были слышны звуки – звуки ночи и ночной темноты.

Здесь же, в глубине холма Подзорная труба, на Острове Сокровищ, у этой пещеры тоже было свое звучание – самое страшное в мире звучание – звучание небытия.

Однако, если нам отказывают одни способности, улучшаются другие (вот почему слепцы могут собирать часы). Сейчас мой слух обрел дополнительную силу, и я стал слышать другие звуки. Сначала я услышал, как дышит за моей спиной тот, кто захватил меня в плен, – спокойно, легко, примерно в ярде от меня; так дышит человек, сознающий свою власть. Затем я услышал отдаленный стон, слишком далекий, чтобы предположить, что это стонет Бен Ганн, чье испуганное молчание походило на молчание самой пещеры. И, наконец, я расслышал звук, который пробудил мое чувство осязания, – шепот слабого ветерка.

Но ветерок этот шел не от двери (если можно ее так назвать), через которую мы сюда недавно вошли; ветерок обдувал мне лицо так, что я понял – это вовсе не холодный воздух самой пещеры.

Что же здесь произошло? Должно быть, наши люди тоже нашли вход сюда и были пойманы. По-видимому, некоторые из них, а может быть, и многие, были сброшены в эту бездну под нами, что легко было сделать: достаточно столкнуть человека с уступа, на котором мы сидели. Но кто-то один, или даже не один, остался в живых – вот откуда этот отдаленный стон.

Я также пришел к выводу, что отсутствие человеческого подхода к плато и с плато – к пещере позволяет думать, что обычный вход в нее расположен где-то еще. Этим объясняется и ветерок; где-то должен быть более простой, более легкий доступ в пещеру.

Осмелюсь ли сказать, что я воспрянул духом? Кажется невероятным говорить об этом, ибо в любой момент меня могли сбросить вниз головой в бездну, к уже лежавшим там трупам несчастных матросов. Доктор Ливси давным-давно говорил мне, что если он оказывается в невыносимой ситуации, он старается либо избежать ее, либо изменить. У меня такого выбора не было; оставалось лишь одно средство: я заговорил.

– Кто бы вы ни были, я и мой друг не собирались причинить вам никакого вреда. Мы просто пришли искать наших пропавших товарищей. Если вы скажете нам, где они могут быть, то есть, если вы знаете, где они, вы окажете нам огромную услугу. Мы будем благодарны.

Я слышал, как мой голос негромким эхом отдается от стен пещеры. Сначала он немного дрожал, потом окреп. Это придало мне мужества, и я продолжал:

– Я скажу вам, кто я. Меня зовут Джим Хокинс. Я уже бывал на этом острове. Теперь я вернулся, чтобы отыскать человека, которого мы тогда здесь оставили. Человека по имени Джозеф Тейт. Может быть, вы и есть Джозеф Тейт? А может быть, вы знаете Джозефа Тейта? Может быть, вы знали Джозефа Тейта? Если для вас окажется по-христиански возможным найти для нас Джозефа Тейта или дать нам возможность сообщить о нем тем, кто с самыми добрыми намерениями его разыскивает… тогда мы вас не станем больше беспокоить.

Результат последовал, но не такой, на какой я рассчитывал. Похититель Бена, по-прежнему скрывавшийся во тьме, поднял его на ноги, рванув за волосы. Бен не издал ни звука, и тут же следом я тоже почувствовал, как меня со зверской силой схватили за волосы. Я поднялся, стараясь не оступиться: край пропасти находился менее чем в полушаге от моих башмаков. Снова появился нож – теперь у моего виска: его лезвие находилось прямо у меня над ухом, как раз там, где ухо соединяется с головой. Чуть оступись нога или соскользни нож, и ухо будет отрезано.

Наблюдая в тусклом свете за Беном и слушаясь нажима ножа, я заключил, что нам придется снова передвигаться боком по узкому уступу. Нас не столкнули в пропасть, нас куда-то вели. Где-то впереди замерцал свет. Временами он становился ярче, затем снова тускнел, подтверждая мою мысль о том, что ветерок подувал из какого-то прохода, расположенного впереди.

Мы медленно пробирались по узкому уступу – Бен и я, – словно люди, боком вступающие в загробную жизнь. Один раз я сдвинул ногой камень, и он сорвался вниз: я слышал, как он падал, но звук его падения на дно был приглушен; мне представилось, что камень упал на труп одного из наших несчастных матросов. В следующий миг я услышал вскрик и уголком глаза увидел, как Бен оступился и чуть не упал в пропасть. Тогда-то я и разглядел хоть что-то, характеризующее его похитителя, – руку. Огромная и грубая (не могу дать описание получше) рука протянулась и удержала Бена от падения, с силой схватив его за волосы.

– Все хорошо, Бен, – крикнул я ему. – Ты будешь в безопасности.

Но лезвие у моего уха надавило вниз, и я охнул от острой боли в этом весьма чувствительном месте.

Шажок за шажком, и по-прежнему боком, мы двигались все дальше. Я снова услышал стон, теперь гораздо ближе; казалось, что и сквознячок стал сильнее. Уступ расширился и стал похож на тропу: мы вроде бы удалялись от края пропасти. Так как я не мог смотреть вперед, мне было не видно, куда нас ведут. Время от времени я посматривал вниз и заметил, что пропасть становится все мельче. Но даже там, где ее склоны не так круто обрывались в глубину, я мог видеть кости и обрывки одежды. И по-прежнему над нами висел этот запах, это ужасное зловоние.

Кто мог бы сказать, сколько времени заняло это путешествие во власти страха и трепета, посреди губительной тьмы. Наступил момент – минут через пятнадцать или, может быть, через полчаса, – когда нас с Беном одновременно повели спинами вперед прочь от пропасти. Судя по стенам с обеих сторон, нас вели по широкому коридору. Это было хоть каким-то облегчением: по крайней мере, теперь мы могли не опасаться, что по оплошности свалимся в бездну. Но нет ли впереди еще одной пропасти, к которой нас влекут?

Вскоре свет стал ярче. Потом я увидел факел, пылавший на стене над моей головой, но с его светом смешивался и свет дня. Справа от себя я увидел руку, потом – голову, потом всего человека. Невозможно было сказать, знаю ли я его: он был прижат к земле огромным, квадратной формы камнем, лежавшим у него на спине между лопаток, а в следующий миг я увидел, что и с задней стороны колен на нем лежит еще один камень. Они были так тяжелы, что человек не мог и пытаться от них освободиться, не подняв шума. Чуть дальше лежал еще один человек, точно так же прижатый к земле, а за ним – еще.

Минуты через две нас остановили. Бена заставили опуститься на колени. Меня – нет. Я стоял и смотрел, как его принудили лечь ничком на землю у стены коридора. Потом мне повернули голову так, что я уже не мог его видеть, но шум и кряхтение, а затем стон боли сказали мне, что и Бена подобным же образом прижали к полу пещеры.

Почему же со мной такого не сделали? Вместо этого меня провели вперед и уколами ножа приказали поднять вверх и расставить руки, прижав ладони к холодной стене, затем широко раздвинули мне ноги, так что я стоял теперь в виде большой буквы «X», опираясь ладонями о влажную каменную стену.

Наши похитители ушли – это я понимал. Когда кто-то находится очень близко от вас, особенно в таких ужасающих обстоятельствах, вы обретаете способность сразу же почувствовать его отсутствие. Думаю, они ушли из пещеры, потому что вокруг меня вдруг раздались громкие стоны.

Среди них я узнал голос Бена и тихо окликнул его:

– Бен! Это Джим. Я тут. Ты в безопасности?

– Меня прижали, Джим. Ужасно прижали.

«С какими же ранами выберется бедняга отсюда? – спросил я себя. – Если выберется!»

– Голос христианина! – раздался негромкий оклик.

– Да! – ответил я. – Кто вы?

Казалось, человек лежит совсем рядом со мной.

– Матрос Мур, сэр. Недавно с «Испаньолы» из Бристоля.

Я не знал фамилий матросов, не потрудившись просмотреть список членов команды. Я был вполне удовлетворен тем, как управляется с командой капитан Рид.

– Мур, я сам с «Испаньолы». Что случилось с мистером Коллом?

– Погиб, сэр. Ему выкололи глаза и столкнули с тропы, сэр. Так и со всеми нами будет.

Меня охватила ярость, и хотя ярость в таких обстоятельствах опасна, она может также привести и к спасению. Колл был замечательным человеком. Он мне нравился – я им даже восхищался; с таким человеком я желал бы поддерживать долгое знакомство и после того, как закончится наш вояж.

Я на миг прислушался. Шагов возвращающихся мучителей я не услышал. Наши похитители явно где-то совещались.

– Мур, – прошептал я, – сколько человек погибло?

– Не знаю. сэр.

– А этих – сколько всего?

– Не знаю, сэр. Что есть двое – это точно.

– Они знают английский? – спросил я.

– Эти двое на нем говорят, сэр. Я слышал пару-тройку слов, то там, то тут. Только все тут – страшная тайна. Нам только ноги их и видны, когда они нас ногами бьют.

Сказав эти слова, он охнул, потом закричал, из чего я понял, что ему нанесли удар. И мне тоже. Ощущение было такое, что по голове ударили чем-то таким твердым, какого я в жизни не встречал, – более твердым, чем камень или железо. Я покачнулся и, падая навзничь, увидел над собой лицо Джозефа Тейта.

Загрузка...